Воспоминания протоиерея Василия Ермакова
Нигде, как только в лоне Святой Православной Церкви, родился и воссиял многочисленный сонм великих угодников Божиих, прославивших нашу веру примерами святости еще на земле. Очищая себя от грехов через многотрудные подвиги благочестия, становились они избранными сосудами благодати Духа Святого; теми светильниками, которые несли миру свет Православия.
В ясный осенний день 1946 послевоенного года я вышел из полуразрушенного здания Духовной семинарии и отправился в Вырицу. По совету многих глубоко верующих людей я ехал туда, чтобы получить благословение на путь духовной жизни у старца, иеросхимонаха Серафима Вырицкого, пользовавшегося славой святого человека. Меня поразила духовная обстановка в келье отца Серафима — она была украшена множеством дивных икон, мирно теплились лампады, царила атмосфера необыкновенной торжественности. Чистейший взор великого подвижника вызывал благоговение и трепет. Как только я встретился глазами с лежащим немощным старцем, то, наверное, впервые в жизни ощутил истинный страх Божий. Все это нелегко объяснить человеческим языком.
Но как задушевны, как проникновенны были слова батюшки! Во всем его облике чувствовалось что-то бесконечно родное, лежащее за гранью человеческого понимания. Он был для всех словно заботливый и любвеобильный отец. Рядом с ним становилось радостно и спокойно. Я испросил его благословения и с этим благословением живу вот уже более пятидесяти лет. Когда мы вышли от батюшки, стало необыкновенно легко на душе, будто сброшено было с нее какое-то тяжкое бремя.
Посещал я великого старца и когда учился на старших курсах. К нему приезжали за советом и благословением почти все семинаристы первого послевоенного выпуска и многие студенты Духовной Академии. Все, как один, отмечали необычайную проницательность отца Серафима и другие духоносные дары, полученные вырицким подвижником от Господа. Как никто другой мог этот благодатный батюшка утешить людей в многоразличных скорбях и печалях. Каково было в ту пору учиться в семинарии и академии, сейчас трудно представить. Сколько нас окружало зла и как враждебно относился к нам мир! И каждый из нас получал от отца Серафима истинное утешение. Его дивные советы и наставления стали для нас великой школой на всю жизнь. Вещи, казалось бы, непостижимые, он мог объяснить двумя-тремя совершенно простыми словами. Вырицкий старец обладал необыкновенным пастырским даром — после встреч с ним приходило состояние особой одухотворенности и появлялось искреннее желание передать людям, идущим к Богу, веру и благодать.
Велика сила благословения святого старца. Это благословение хранило нас, уже священников, в течение многих лет воинствующего безбожия. Так же хранил Промысл Божий и самого отца Серафима как великого пастыря малого стада Христова. Богоборческие власти ни разу не тронули его, и ехали в Вырицу люди со всех концов России, чтобы увидеть живую духовность. Всем приходящим даровал отец Серафим необыкновенное вдохновение. Он учил всех крепко держаться традиций Русской Православной Церкви, был живым примером стойкости в православной вере и дерзновенной молитве.
Неизмеримы заслуги отца Серафима перед Церковью. В течение многих лет, живя в Александро-Невской Лавре, а затем в Вырице, до самой своей праведной кончины поддерживал он православную веру среди безбожного, атеистического мира. Это было и в довоенные годы, когда казалось, что Церковь уже разрушена. Это было и в годы тяжелых испытаний Великой Отечественной войны, когда его вдохновенная молитва помогла устоять России перед натиском вражеского нашествия. Особенно ярко воссиял свет вырицкого праведника в послевоенные годы, когда из многих городов и весей ехали к нему бесчисленные паломники за утешением в скорбях и болезнях, за духовным советом, молитвой и благословением. Как радостно, что одними из первых его посетителей после войны стали воспитанники и студенты Санкт-Петербургских духовных школ! Видится здесь особое попечение Божие о будущих пастырях Русской Православной Церкви.
Доныне поминаю светлое имя старца иеросхимонаха Серафима Вырицкого на каждой панихиде. Келейно молюсь ему и испрашиваю его святого благословения на каждый день, отпущенный Господом, как когда-то молились люди преподобному Серафиму Саровскому, праведному Иоанну Кронштадтскому и блаженной Ксении Петербургской еще до их земного прославления. Свято верю в небесное предстательство великого старца и не раз ощутил на себе его непостижимую силу.
Людмила Ермакова
Господь привел меня к батюшке Серафиму через мою тетю. После войны мы остались с ней вдвоем — мама скончалась еще в 1938 году, а отец погиб на фронте. Тетя Катя была человеком удивительно светлой души, имела доброе и отзывчивое сердце. Она обладала редкой красотой; однако, эту красоту осеняли необычайная скромность и благочестие. Многие сватались к ней, но она так и не вышла замуж, а посвятила всю свою жизнь Христу. В церковном народе ее звали святой Катей. Батюшку она знала с 20-х годов, еще по Лавре, и много лет была его духовной дочерью. В свое время отец Серафим сказал ей: «Прилепись к Фаворским!», и с тех пор тетя помогала в их семье по хозяйству…
Большим праздником для всех верующих епархии стало открытие в 1945 году Богословско-Пастырских курсов. В их организации деятельное участие принимал Сергей Серапионович Фаворский. Мы с тетей помогали ему перевозить туда духовные книги, мыли и убирали классы. А всего через год — 1 сентября 1946 года — вновь зазвучало слово Божие в стенах Духовной Академии. Здесь я познакомилась и близко подружилась с Валечкой Щукиной, которую впоследствии отец Серафим Вырицкий благословил на монашество. Сегодня — это всем известная игумения Георгия, настоятельница Горненской обители в Иерусалиме.
Второй раз мы приехали в Вырицу в 1947 году. К тому времени и в моей душе зародилось тайное желание посвятить себя монашеству и принять иноческий постриг. Я поведала об этом тете Кате. В беседе с батюшкой она заметила: «Люся хочет в монастырь». На это великий старец ответил: «В колхоз-то ей не надо. И в миру хорошие помощницы нужны. Как священник должен быть кристально чист перед миром, так и спутница его жизни». Вот и благословил меня Господь через отца Серафима на семейную жизнь в миру. Время было тяжелое, и храм Духовной Академии был для нас воистину отчим домом, где забывались все невзгоды и неурядицы мирской жизни. Здесь-то и встретилась я со своим будущим супругом, семинаристом Василием Ермаковым, а в 1952 году стала его женою.
Из воспоминаний монахини Вероники (Котляревской)
Бог сподобил меня быть келейницей у отца Серафима в то время, когда он был духовником Александро-Невской Лавры. Много светлого и много тяжелого переживала я в эти годы. Надо было уметь поговорить со всеми приходящими и очень внимательно следить, чтобы благословение батюшки было передано в точности. В его келью стучались непривычные гости: профессора, люди искусства и литературы…
Отец Серафим принимал несчетное количество посетителей. Иногда он буквально падал с ног от усталости. Мне было жаль его, и я пыталась уговорить приходивших в поздний час к дверям его кельи перенести встречу на другой день, но батюшка уже звал их к себе. Чаще всего он ничего не спрашивал, а прямо передавал, как надо поступать и что делать, словно наперед знал, о чем с ним будут говорить. Сколько человеческого горя и страдания проходило перед нами! Были здесь и бесноватые, и больные, жаждавшие исцелений, и другие, со сложными запросами внутренней духовной жизни — интеллигентные и простые, нищие и богатые, старики и юноши. Людской поток неудержимо проносился перед смиренным иеросхимонахом, который раскрывал свое чуткое сердце чужим скорбям и радостям, словно собственным.
Я очень мучилась, если не понимала тайного смысла какого-либо его благословения. Однажды, больная плевритом монахиня в схиме прислала к нему испросить благословения, чтобы доктор выкачал ей жидкость из плевры. Батюшка не благословил. «Но ведь она умрет», — думала я, не смея ничего сказать. А старец прекратил прием посетителей и стал на молитву. На другой день больная монахиня скончалась. Потрясенная такими непонятными для меня повелениями старца, я выбежала в коридор и прочла молитву у дверей архимандрита Сергия. «Аминь!», — откликнулся он. «Батюшка, — со слезами подошла я к нему, — помолитесь обо мне. Не судить я хочу, а просто не думать, если понять не могу». Он посмотрел на меня поверх очков, отодвинул рукопись на столе и тихонько погладил по голове. «Я молюсь. Знаю, нелегко тебе. Наша жизнь идет иногда совсем наоборот жизни мирян. Ничего. Справишься. Господь поможет. Спать ложись вовремя. Устаешь ты, вот искушения и приходят. Хорошо, что помыслы открываешь. Тогда легче. Враг пользуется случаем, если таишь в себе мысли. Ты не голодная? Поешь что-нибудь. Хочешь яблоко? Или вот пирожок кто-то принес. Ешь во славу Божию».
Спокойная, я возвращаюсь в келью отца Серафима. Худенький, среднего роста, с небольшой седой бородой и ясными голубыми глазами, он был очень живописен в полной схиме, точно сошел со старинной новгородской иконы.
«Ведь что такое мое послушание? — говорил он. — Я, словно хранилище, куда люди все свое горе складывают».
В редкое свободное время он любил, чтобы ему читали или сам читал жития святых. Из святых отцов очень любил преподобного Исаака Сирина и святителя Василия Великого. Как-то раз я застала его за чтением «Шестоднева».
«А как птицы-то небесные Бога славят! Я и сам такое переживал». Со слезами тихо улыбался он своим воспоминаниям. Природу он очень любил. Через нее прославлял Творца. С умилением смотрел он, как прыгают воробьи по веткам деревьев под окном его кельи. «Для монаха — весь мир, вся его жизнь — его келья. Тут он или погибнет, или спасется», — говорил он.
Временами меня очень тяготило одиночество — тоска по умершим близким, нападало гнетущее уныние. Подойдешь к батюшке Серафиму во время всенощной, когда он стоит у аналоя и исповедует: «Да что это вы? Какое одиночество? Посмотрите кругом: сколько родных и близких слышат вас, откликаются и помогают». Он указывает на иконы с такими знакомыми, дорогими ликами. Мирно теплятся лампадки. И на душе опять светло и тихо — я не одна.
Рассказать обо всех происходивших по молитвам батюшки чудесах и исцелениях нет возможности. Для примера передам такой случай. Среди духовных чад отца Серафима были один инженер с женою. Детей у них не было. Молодая женщина попросила у батюшки благословения взять из приюта приемного сына. Он благословил. Мальчик оказался очень милым, с хорошим характером. Когда ему исполнилось три года, он тяжело заболел. Доктора и лекарства не помогали. Ребенок был при смерти. Приемный отец пригласил одного известного специалиста по детским болезням. Тот осмотрел ребенка и объявил родителям, что мальчик ночью умрет. Обещал заехать утром, чтобы написать свидетельство о смерти. Уходя, доктор указал рукой на иконы: «Наша наука здесь бессильна. Разве только святые его спасут». Маленький страдалец метался в бреду. Черты личика обострились, губы посинели, изо рта сочилась пена, ноги тоже были синие. Он хрипло дышал.
Мать не выдержала и побежала в Лавру к батюшке. Отец Серафим посоветовал ей, вернувшись домой, помолиться Божией Матери, Николаю-угоднику и преподобному Серафиму. Опустилась она на колени подле кроватки, спрятала голову в одеяльце и стала молиться. Ночью незаметно для себя задремала. Когда забрезжило утро, она боялась поднять глаза, думая, что ребенок уже скончался. Вошел муж. Они откинули одеяло: мальчик мирно спал и на его щечках проступил чуть заметный румянец. Дышал он ровно и спокойно. В радостном испуге, не веря себе, родители позвали жившего по соседству врача. Он посмотрел на спящего ребенка и рассердился: «Зачем вы меня беспокоили, вызывая к здоровому мальчику? Он ничем не болен».
Явился и вчерашний доктор: «Где усопший?», — тихо спросил он. Ему показали на мальчика, который завтракал, сидя в постели. «Ничего не понимаю! — пожал плечами знаменитый врач, — тут, действительно, произошло чудо». Не раз потом видела я эту чету и ребенка, которому тогда было уже 6–7 лет.
Иногда в моей жизни случались сильные искушения: то размолвка с руководящей старицей, то недоразумения с неверующими родными. Мучительно бывало, тяжело и одиноко. Иду к батюшке, прошу благословения навестить знакомых, чтобы отвлечься. «Это зачем? Помощи от людей ждете? Только один Бог силен помочь. Если хотите, поезжайте к блаженной Ксении или к окошечку батюшки отца Иоанна. А к людям за утешением идти нечего».
Исключительное влияние оказывал лаврский схимник на молодежь. Целые общины юношей и девушек, сбитых с толку различными еретическими учениями, но искренне стремившихся к познанию истины, после его проповедей переходили в Православие.
Несомненно, что все обращавшиеся к отцу Серафиму обретали через него всеблагую волю Божию. О самом же старце Промысл Божий позаботился особым образом: незадолго до начавшихся в начале 30-х годов массовых арестов священнослужителей отец Серафим тяжело заболел. Врачи объявили, что его может спасти только пребывание в деревне.
Батюшка категорически воспротивился переезду. Но правящий архиерей решил не так. Он вызвал из Новодевичьего монастыря монахиню, которая в миру была женой батюшки и благословил ее увезти больного старца в деревню.
Все обстоятельства благоприятствовали — и помещение нашлось, и автомобиль достали. Старец не посмел ослушаться воли своего владыки. Отца Серафима все-таки увезли в деревню.
Воспоминания Антонины Борисовны Сапегиной
Всю блокаду я работала в госпитале, а в 1944 году, когда фронт пошел дальше, госпиталь закры ли. Меня направили работать в санаторий в Сосновый Бор кочегаром. Мне было около 22 лет. По том, когда с фронта пришли мужчины, меня пере вели на работу служащей, эвакуатором. Нужно было ездить на станцию, встречать больных. В то время я была совсем малограмотной в духовных вопросах и православной вере. Все было запрещено; никто нас ничему не учил. И вот я, не зная ни чего о вере и не веря ни во что, сподобилась побывать у такого святого человека — у преподобного Серафима Вырицкого.
Это было, когда я уже за городом работала. И нас иногда отпускали в Ленинград на 3–5 дней. И вот одна женщина на работе, Ольга Кузьминична, узнала, что я еду в Ленинград и говорит мне: «Съезди в Вырицу». Я слышала, что где-то есть Вырица, но что там, я не знала. Ольга Кузьминична мне сказала: «Там есть батюшка, ты от моего имени к нему придешь. Я тебе дам три вопроса и ты их у него спросишь». Она, видно, была довольно близка к батюшке и вхожа в дом. Вопросы показались мне до вольно странными и даже смешными.
Я приехала в Ленинград на Витебский вокзал и отправилась в Вырицу. Ольга Кузьминична мне сказала: «Как приедешь, спроси у любого, как к батюшке пройти, тебе все скажут». Люди мне попались добрые и довели меня до батюшкиного дома. Была снежная, морозная зима. Я обмела метелочкой, что стояла на ступеньках, ноги и вошла в дом. Вижу: сидят несколько человек. Ко мне подошла женщина в черном облачении и говорит: «Раздевайтесь, пожалуйста». Повесили мое пальто, и я села, сказав, что я от Ольги Кузьминичны. Встретившая меня монахиня сказала: «Сейчас я доложу батюшке». Потом выходит и говорит: «Кто от Ольги Кузьминичны, пройдите, пожалуйста». И меня приняли без очереди.
Я вхожу. Узкая комната. Прямо передо мной батюшка лежит. Я обратила внимание: справа — окно, и возле него, высоко, почти у самого потолка, висит очень красочно сделанная картина. На ней была изображена могилка схимонахини, матушки Серафимы, батюшкиной супруги в миру.
Батюшка лежит на железной, односпальной, узенькой, как солдатская, кроватке. А я, ничего не зная о вере, спросила у Ольги Кузьминичны перед отъездом, как нужно себя в этом случае вести. Она сказала: «Ты войдешь и скажи: «Благословите меня». И встань на колени». Я так и сделала.
Батюшка положил мне руку на голову, затем перекрестил и спрашивает: «Ну, что тебе Ольга Кузьминична сказала?» Я отвечаю: «Ольга Кузьминич на вот такие вопросы прислала: зовет ее дочка жить вместе. Идти ей туда или нет?» А он говорит: «Нет, скажи, пусть она живет отдельно». — «Шубу какую-то ей лисью продавать или не надо?» (Глупым мне казался этот вопрос.) Но батюшка отвечал просто: «Шубу пусть продаст». Задав третий вопрос пославшей меня сослуживицы и получив на него ответ, я не знала, что говорить дальше. Но батюшка сам меня разговорил. А я все наблюдала, ка кие у него ручки худенькие и какой он весь прозрачный, белый. Белые волосы и глаза внимательные и очень добрые.
«Ну, с кем ты, доченька, живешь?», — спросил батюшка. Я сказала: «С братом». — «А отец где?», — продолжал батюшка. «Погиб на войне. Сестра на фронте, до сих пор еще в Германии. И еще есть у меня одна сестра с тремя детьми. Она эвакуировалась вот уж несколько лет назад, и мы ничего о ней не знаем», — отвечала я. «Молитесь о ней, молитесь, — сказал батюшка. — Ну, а ты как живешь?»
«Да вот, батюшка, теперь меня на другую работу посылают. Там «служащая» карточка, а здесь у меня «рабочая» — мало». (Это меня на эвакуатора пере водили.) Батюшка перекрестил меня и говорит: «Господь тебя благословит. Иди, будешь сыта маленьким кусочком». Я заплакала.
Перекрестил меня батюшка, я встала и вышла. И вы знаете, такое у меня состояние было, что я на улицу раздетая ушла. Потрясение. Необъяснимая радость. И — такая легкость внутри. Я не могу до сих пор объяснить этого состояния — такая благо дать на меня сошла. Я так рыдала на этом крылечке: не от горя плакала, а от радости. Зима, треску чий мороз, а я раздетая, в одном легком платьице, стояла на улице и плакала. Мороза будто не было. Выплакавшись, я вернулась, оделась и пошла на станцию.
Когда я вернулась и рассказала все Ольге Кузьминичне, она была довольна, что я съездила к батюшке. С ней мы были недолго вместе: меня отправили в Ленинград, и мы с ней потерялись. Но как-то так получилось, что всегда мне попадались люди, которые направляли меня и помогали.
Сестра моя с тремя детьми оказалась жива; мы ее нашли. Но обстоятельства у нее были такие, что правильно сказал батюшка: «Молитесь о ней».
У батюшки Серафима я была еще раз, в 1947 году, опять зимой. Тогда, видимо, он был уже очень болен. Поэтому принимал по 5–6 человек одновременно. Мы входили и, встав на колени, обращались к нему с вопросами. Я тогда только благословения просила.
Затем была в Вырице уже в 1954 или 1955 году, на могилке, со своей маленькой дочерью. Простая могилка батюшки была, как всегда, вся убрана и украшена цветами. Иконочка была и — негасимая лампада.
Вот так сподобилась я в своей жизни с батюшкой Серафимом видеться. Много было в жизни разного, но я всегда чувствовала: если случится что-то тяжелое, батюшка поможет. Я верила, что он знает обо мне все. И я всегда молюсь преподобному Серафиму Вырицкому и чувствую, что он ведет меня по жизни, поддерживает и ограждает от всех бед.
Воспоминания протоиерея Иоанна Миронова
С именем отца Серафима Вырицкого непосредственно и неразрывно связаны годы моей учебы в Духовных Семинарии и Академии, а также все последующие 40 лет служения в Церкви Христовой. Родился я на Псковщине в благочестивой крестьянской семье. В детские годы вместе с моими родными пережил все ужасы «раскулачивания», ссылки, а затем оккупации в годы Великой Отечественной войны. В 1944 году семнадцатилетним юношей вступил в ряды действующей армии. Закончив службу в Вооруженных Силах, в 1947 году принял решение поступать в Духовную Семинарию. В послевоенные годы многие жители Псковщины ездили к отцу Серафиму за советом и молитвой. О славном подвижнике мне поведала моя тетушка, Анна: «В Вырице есть великий старец — все наперед видит. Через него обязательно узнаешь о себе волю Божию». Тогда я окормлялся у отца Иоанна Иванова, будущего владыки Кировского и Слободского. Испросив его благословения, я отправился в Вырицу. Так привел меня Господь к батюшке Серафиму.
Очень хорошо помню первую нашу встречу — ведь она все определила в моей жизни. Было это в неделю о самаряныне 1948 года. У дома старца стояло великое множество народа. Здесь я познакомился с двумя семинаристами — Васей Ермаковым и Толей Малининым. За духовной беседой незаметно шло время. Вскоре вышла келейница батюшки и сказала: «Семинаристы, войдите!» Василий с Анатолием вошли, а я остался. Вдруг матушка Серафима вышла еще раз и, обратившись прямо ко мне, настойчиво произнесла: «Батюшка благословил войти всем семинаристам!»
Когда я вошел в келью, старец лежал на одре и взгляд его светился любовью. Он буквально излучал ее и сердце мое мгновенно откликнулось на этот зов. Отец Серафим побеседовал с моими новыми друзьями и благословил их. Я остался с батюшкой один на один. Неземная радость охватила все мое существо. Неожиданно набежали теплые слезы. Дрожащим голосом я промолвил: «Отче, я ведь еще только хочу поступать в семинарию, да вот утерял во время войны некоторые документы».
Старец ласково ответил: «Ничего, ничего, Ванюша! Ты только собери все необходимые бумаги и сдай. Обязательно поступишь!» После некоторой паузы тихо добавил: «Ты хорошим студентом будешь». Так получил я благословение незабвенного батюшки на учебу и будущее служение.
Как сильно утешил тогда меня отец Серафим! За короткий срок удалось собрать все нужные документы. В семинарию поступил легко, без малейших осложнений.
В Вырице оставил я частицу своего сердца и с тех пор стал часто ездить к духоносному старцу. Сколько дивных советов и назиданий даровал мне Господь через отца Серафима! А порою достаточно было только увидеть батюшку и получить его святое благословение. Бывало, встану перед его кроваткой на колени, он мне руки на голову положит, а я плачу и плачу, сам не зная, почему. А какой он был смиренный и кроткий. Будто Ангел земной!
Духовное воздействие вырицкого старца имело необычайную силу. Людские сердца сами открывались перед ним. Без слез от батюшки Серафима никто не уходил. Прикосновение небесной чистоты заставляло людей ощущать собственную греховность, а старец своей чуткой душой сразу все прозревал. Он имел особый дар — взывать к покаянию. Дух Святой на нем почивал, и это ясно ощущал всякий, кто перешагивал порог его кельи. Помню, как однажды спросил я женщину, которая вся в слезах вышла от отца Серафима: «Тетушка, отчего же ты плачешь?» Со светлой улыбкой она ответила: «От радости».
Люди, которые попадали в келью батюшки, тут же ощущали, что он живет в ином мире, пребывает в неземных измерениях.
«Много может усиленная молитва праведного» — говорит нам святой апостол Иаков (Иак. 5, 16). Молитвы батюшки достигали небес и нисходила через него в мир благодать Божия. Я сподобился много раз быть свидетелем чудесной прозорливости старца и на себе испытал непостижимую силу его дара исцелений.
День за днем нескончаемым потоком шли страждущие к отцу Серафиму и всех он утешал, всем даровал надежду на будущее, всем давал необходимые практические советы. Часто, не успевая дождаться личной встречи, люди обретали помощь Божию даже по записочкам, которые посылали старцу через келейницу. В ту нелегкую пору он, действительно, стал светильником, который — сквозь сумерки времени — нес миру свет Православия. Его простые, но веские слова помогли очень многим обрести веру, укрепиться в ней и идти по пути спасения.
Бывая у дивного служителя Божия, я всегда старался в меру моей немощи впитывать каждое его слово, стремясь уловить и каждое движение его души. Как все это пригодилось спустя многие годы во время моей пастырской деятельности! Иногда батюшка рассказывал мне о себе — как занимался он торговлей в Апраксином Дворе, как нес послушание духовника Александро-Невской Лавры…
Однажды при расставании я получил от отца Серафима благословение приехать к нему в следующий раз в субботу — 3 апреля 1949 года… Так сподобил меня Господь присутствовать на первой панихиде по незабвенному батюшке, которую служил протоиерей Алексий Кибардин. Такова оказалась воля старца, которому было открыто время его кончины. Дух подвижника незримо пребывал вместе с нами — моление было необычайно торжественным и горячим. Огнь божественной любви снизошел в наши сердца. Думаю, тогда все, кто был рядом, — как и я, ощущали и верили, что Господь уготовил почившему место в Своих небесных обителях. Мы не прощались с батюшкой Серафимом — мы провожали его в жизнь бесконечную, где «праведники воссияют, как солнце, в Царстве Отца их» (Мф. 13, 43).
Всякое случалось за долгие годы моего пастырского служения. В дни тяжелых обстояний и скорби я всегда молитвенно обращался к отцу Серафиму за советом и помощью. По сей день постоянно ощущаю силу его небесного предстательства. От одного воспоминания о великом старце сердце наполняется необычайной радостью и любовью.
Рассказ Нины Константиновны Андреевой
Моя крестная знала отца Серафима еще до войны. В 1937 году батюшка благословил ее семью строиться в Вырице. Достроиться они не успели — началась война.
Муж крестной, которого батюшка и благословил строиться в этих местах, владел немецким язы ком и ушел пешком из Вырицы при наступлении немцев, боясь, что его вынудят работать на них, как знающего язык. Надо сказать, батюшка Серафим не благословил его уходить. И когда муж моей крестной вернулся через несколько месяцев, он был так истощен, что вскоре умер.
Я помню отца Серафима с лета 1945 года. Я уже была большая девочка, перенесла блокаду. Никто из наших близких не знал, где мы, эвакуировалась наша семья или нет. Батюшка Серафим в конце войны благословил крестную добраться до Ленин града, сказав, что кто-то из родных еще в городе есть. А мы всю войну провели в Московском районе, где и жили до войны. «Иди, — сказал батюшка Серафим, — ты их там сразу встретишь». Крестная добиралась очень долго. Это была весна 1944 года. Как и сказал отец Серафим, крестная сразу нашла нас и точно узнала, кто у нас жив, а кого уже нет.
На все лето я приехала к своей крестной в Вырицу. И в течение лета часто бегала к отцу Серафиму. Я помню девочку Ольгу (правнучку батюшки) и келейницу — матушку Серафиму. Мы с ней любили друг друга, и до сих пор я вспоминаю ее с трепетным чувством — она была такая добрая.
Отец Серафим относился ко мне очень-очень тепло. Может быть потому, что у меня не было отца. Думаю, что он так ко всем относился. Но я ощущала это его особенное, именно ко мне обращенное, тепло.
Я росла достаточно крепким ребенком, но в августе того лета я тяжело заболела скарлатиной. В сентябре я не смогла пойти в школу, лежала, при кованная к постели, и буквально умирала. У меня уже была кома. И мама, и крестная, и тетя по не сколько раз в день бегали к батюшке Серафиму рассказать о состоянии моего здоровья. Он очень молился обо мне — я это чувствовала.
Встал вопрос о том, что меня нужно везти в городскую больницу имени Боткина. А тогда была одноколейка. Нужно было четыре часа ехать, а до по езда нести меня на руках. Это было сложно и тяжело, а батюшка все ждал улучшения и не благословлял меня в больницу. Он сказал: «Не надо ее никуда отвозить. Она будет поправляться».
С этого момента я пошла на поправку, хотя болела очень тяжело. Были осложнения на почки и менингит. Как я выжила, трудно сказать. Только молитвами отца Серафима!
Когда я пришла к батюшке первый раз после болезни, он встретил меня в своей келье с такой радостной улыбкой! Был сентябрь 1945 года. Почти никого из приезжих посетителей у батюшки тогда не было. Он встретил меня сидя и сказал: «Ну, вот, Ниночка пришла, чуть к Богу не ушла. А кем ты будешь?» Я, как ребенок, не задумывалась над этим и не знала, кем буду. «А ты будешь врачом и будешь вот так лечить людей, — отец Серафим показал, как я слушаю фонендоскопом сердце и легкие. — Вот так будешь слушать всех».
Больше об этом батюшка не говорил, и мы к этому не возвращались. Ну, сказал старец и сказал, — мы не придали этому значения. И лишь через много лет я вспомнила эти слова отца Серафима. Закончив школу, я поступила в технический ВУЗ, хотя любила медицину. А только потом я поступила в медицинский. И вот уже 40-й год, как я врач-терапевт. Слова батюшки попали в точку, и я до сих пор все еще фонендоскопом слушаю больных.
Я очень хорошо запомнила батюшку в один необыкновенный момент. Это был 1946 год. Отец Серафим еще вставал и ходил. Это было вечером. На рода у него не было. Я пришла и принесла что-то необходимое по хозяйству. Батюшка вышел на крыльцо своей круглой веранды. Он взял в руки цыпленка и показывает мне: «Ниночка, ты посмотри, посмотри, какой он удивительный!» Я смотрела не на цыпленка, а на отца Серафима. Он был в белых одеждах, во всем белом, у него был Крест. И он мне показался таким высоким (хотя он не был высоким)! И какой-то свет был вокруг него. Столько было света, что уже сейчас, будучи взрослой, я думаю: откуда был этот свет? Откуда он падал? Батюшка был такой светлый и сияющий, и глаза его источали такую всеобъемлющую любовь, что я за помнила этот момент на всю жизнь. Запомнила, как батюшка говорил: «Смотри, как божественно и гармонично сотворил Господь все в мире». И сам он тогда весь уже просто сиял и светился.
Каждый раз, когда я потом к нему приходила, он благословлял меня. Меня пускали к нему и тогда, когда он уже очень сильно болел. Я помню, он лежал в своей узкой кроватке в келье, и, когда мы с братом входили, батюшка давал нам яблоки и печенье и благословлял нас.
Ходили к старцу за советом все мои родные: и мама, и крестная, и тетя. Брат очень любил сидеть за рулем, а мать боялась, что, когда он вырастет, будет водить машину. Но батюшка благословил его, и брат проработал за рулем более 40 лет без единой аварии.
В 1946–1948 годах в Вырицу приезжало много монахинь из Пюхтицкого монастыря. После богослужений в праздники они всегда останавливались у крестной. Тогда ставились два самовара. Монахи ни очень много говорили между собой об отце Серафиме. До успения матушки Серафимы, батюшкиной супруги в миру, многие монахини окормлялись и у матушки. Матушка была схимница и очень духовная старица.
Когда я прибегала к отцу Серафиму, у него бывало много народу. Посещали батюшку и очень образованные люди, и разговоры шли об очень многом…
Крестная говорила, что батюшка молился на камне, но я на это не обратила внимания, потому что он всегда молился. Когда бы я его ни видела, я понимала, что он непрестанно молится.
Когда батюшка отошел ко Господу, я приходила с ним прощаться. Гроб стоял в доме, в гостиной. Я очень хорошо помню тепло его руки. Когда я при ложилась к ней, она была совершенно теплая. Меня это так поразило!
Когда я вспоминаю все, связанное с вырицким старцем, то сознаю, что я уверовала в Бога именно через отца Серафима. Никогда не забуду того, что я видела — как батюшка Серафим всех-всех любит.
Даже трудно представить, чтобы он кого-то не любил и к кому-то не имел бы доброты. Чувство любви вокруг него распространялось повсюду и на всех. Это было не просто добро, а вот именно — любовь! Не знаю, как Бог так сотворил, чтобы от одного человека шла такая любовь! Более в жизни никогда я не испытывала такого сильного и явственного ощущения. Верую, что ныне преподобный отец наш Серафим Вырицкий ходатайствует за нас у Престола Божия.
Воспоминания игуменьи Варвары, настоятельницы Пюхтицкого женского монастыря в честь Успения Пресвятой Богородицы в Эстонии
Шел 1947 год. Наша семья только вернулась из эвакуации и мы с родителями жили в Луге. Много было у нас в Луге разговоров о великом старце, сильном молитвеннике, отце Серафиме Вырицком. И мне так хотелось съездить к нему! При первой же возможности я отправилась в путь. Стояли первые июньские дни, только распустились листочки на деревьях. Мне еще не было семнадцати лет. Доехала я до Петербурга, оттуда — до станции Вырица. Куда идти — не знаю. Спросила у людей: «Где у вас батюшка Серафим живет?» «Идите, увидите церковь Казанскую, там недалеко и домик», — говорят. И я пошла. Смотрю — церковь деревянная стоит, могилочки у храма. Подхожу к домику. Веранда большая. Стучусь. Захожу, а там много-много народу. «Здесь живет батюшка Серафим?», — спрашиваю. «Тут, да он не принимает — читайте». На двери объявление: «Батюшка болеет, просьба не беспокоить и не стучать». Это было за два года до батюшкиной кончины.
Стою и думаю: «Неужели придется уехать? Так и не увижу батюшку». Стою: и не ухожу, и беспокоить не решаюсь. «Доченька, мы-то тут с утра сидим. Иногда нам записочками отвечают, но мы-то здешние», — говорят бабушки. А я все стою в нерешительности: «Матерь Божия, помоги, устрой… Никто как Матерь Божия…».
Вдруг открывается дверь. Выходит монахиня и говорит: «А кто здесь из Луги?» Думаю: «Кто здесь из Луги?» Растерялась. А все на меня смотрят. «Я из Луги», — говорю. «Батюшка сказал: «Пропустите девушку из Луги»». «Деточка, проходите», — ласково позвала монахиня и повела: «Пойдемте, батюшка просит Вас». Впоследствии эта монахиня стала схимницей Пюхтицкого монастыря, Серафимой, которую я хоронила в 1974 году, будучи настоятельницей монастыря. Часто мы с ней с любовью вспоминали батюшку и эту нашу встречу.
Идем по коридору. Угловая комната — батюшкина келья с окнами в сад. Справа — большой святой угол. А слева, в самом уголочке, кроватка. Батюшка лежит на подушечках. У кроватки — ковер. «Подойдите, встаньте на коленочки на коврик, — говорит монахиня, — чтобы батюшка слышал Вас». Подхожу, встала на колени, смотрю на батюшку. Такой светлый, впалые щечки, проницательные серые глаза, а лицо. Это не лицо, а лик! Шапочка схимническая с крестиком, схима надета, наперсный крест. Я открыла рот — и не могу вымолвить ни слова. Смотрю, смотрю. И он на меня проницательно смотрит. Батюшка нарушил молчание: «Деточка, а что Вы хотите, с чем Вы ко мне приехали?»
Сердце мое сжалось от волнения, и я тихо промолвила: «Батюшка, дорогой, мне ничего не надо. Мне только нужно Ваше благословение и Ваши святые молитвы». И все смотрю, смотрю на него. Он, улыбаясь, смотрит и говорит: «Мать Анна, принесите мне две просфоры: одну большую, другую поменьше». Матушка приносит большую, такую, как игуменская, просфору. «Это — Вам, — дает мне отец Серафим, — а эту передайте Вашей маме. Пусть мама разделит на 60 частичек и 60 дней принимает со святой водой».
Мама все исполнила в точности, как сказал батюшка. И все хотела потом съездить в Вырицу. Все говорила: «Доченька, так хочется к батюшке Серафиму съездить!» Но, как у всех у нас, все не хватало времени. Так и осталось загадкой, почему батюшка благословил разделить просфору на 60 частичек. «А когда будете уходить от меня, — продолжал батюшка, — напишите записочки о здравии всех своих родных и за упокой. И я по силе всегда буду молиться». Смотрит на меня и все улыбается, улыбается. А я ничего о своих родных не говорила. Стою я на коленочках, смотрю на батюшку. А он вдруг спрашивает: «Деточка, а как ты поедешь в Лугу?» Я растерялась. «Поездом в Ленинград, а оттуда — в Лугу». — «А ты вот что сделай. Выйдешь от меня, зайди в церковь, приложись к Казанской иконе Божией Матери, а потом могилкам поклонись. Там моя матушка лежит — схимонахиня Серафима. Близенько — большая дорога. Выйдешь на нее, пойдет грузовая машина. Ты не бойся, подними руку. Она остановится и довезет тебя до железной дороги». Оказывается, в 5 километрах от Вырицы — станция Сиверская, а от нее до Луги совсем недалеко. — «А там сядешь на поезд и через час будешь в Луге своей».
У меня и в мыслях не было, чтобы старцу такой вопрос задавать! Меня это так удивило. Смотрю на него: такой светлый, святой человек, словно житель горнего Божиего мира, и вдруг говорит мне о таких практических вещах. А сейчас часто его вспоминаю. Находясь в такой святыне, в Пюхтице, мне постоянно приходится решать жизненные, практические вопросы. Какой батюшка был дальновидный, какой простой, сколько было у него любви! Какой пример был всем нам — какая забота о людях до такой мелочи!
Стою на коленях, скрестив руки на груди, и все смотрю, смотрю на него. Никогда я такого лика не видела. Весь день бы так и стояла! Вошла мать Анна. Я говорю: «Батюшка, простите, я Вас, наверное, так задержала». А сама не знаю, сколько времени прошло, сколько пробыла у батюшки. А он: «Ничего, деточка, подойди, благословлю тебя, и родителей Ваших, и всю родню Вашу». И перекрестил меня. Я поклонилась. Стала уходить. Не решаясь повернуться к батюшке спиной, на носочках вышла.
Зашла в церковь. Приложилась к Казанской иконе Божией Матери. Помолилась на могилках. Теперь, думаю, надо на дорогу выйти. Смотрю: большая дорога рядом, и машина идет. Бабушки сидят в ней, березки лежат. Робко поднимаю руку: «Молодой человек, не подвезете до станции Сиверской?» — «А мы туда и едем». Довезли меня до переезда. Я вышла, поблагодарила. Слышу — поезд сзади подходит. Успела только к вагону подойти и поехала домой. Оказалось, скорый, проходящий поезд был. От радости даже не помню, как доехала. Казалось, только вошла в вагон и уже дома.
Вот такая встреча произошла у меня с отцом Серафимом 50 лет тому назад. Милостью Божией сподобилась видеть светлого старца, принять его благословение и просфору. Всегда, когда мне потом приносили игуменскую просфору, я почему-то невольно вспоминала батюшку и этот день. Было это за 20 лет до моего настоятельства.
Воспоминания Анны Геннадьевны Шуваловой
Мне довелось видеть отца Серафима Вырицкого, когда он еще служил в Александро-Невской Лавре. Помню, как моей маме сказала ее сестра: «Этот иеромонах — прозорливый». Я тогда была еще девочкой, но видела этого старца.
А потом, уже будучи взрослой, я очень часто бы вала у отца Серафима в Вырице. Бывала, когда батюшка еще жил в доме на Пильном, бывала и на Майском. Бывала с мамой, с соседями, возила к батюшке и детей — Николая и Людмилу. Николай родился в 1932 году. Время было тяжелое.
Когда сыну было три года, он сильно заболел, и врачи поставили диагноз — туберкулез. Я поехала к отцу Серафиму. Был 1935 год. Батюшка сказал мне тогда: «Сходи на камушек, где молился преподобный Серафим Саровский. У нас свой Саров есть. Вот матушка Христина тебя проводит (тогда еще его матушка была жива и она еще не была схимницей). Приложись к иконке преподобного Серафима — там на сосенке висит икона Саровского чудо творца. Постойте там с сыном, погуляйте. Помолись. А потом обязательно зайди ко мне». А это сам батюшка молился на камушке. Это было, когда он еще жил в доме на Пильном проспекте и там во дворе сосенки были и камушек, где он молился по ночам перед иконой святого преподобного Серафима Саровского.
Когда мы с матушкой Христиной пришли, она сказала поставить сына на камушек. И мы помолились. А когда я вернулась к батюшке, он дал мне просфору и сказал: «Разрежьте ее на 40 частей и давайте каждый день ребенку».
Когда я все это сделала и пошла показать Николая врачу, он сказал: «Туберкулеза нет». Это под твердили снимки и анализы.
Возила к батюшке Серафиму и малолетнюю дочь. Первый раз в 1938 году, когда ей было три месяца. Тогда поезда только паровые ходили. Возьму дочь на руку, брошу в тамбур узелок с пеленками, ухвачусь за поручни и в вагон. А раз села, так и поехала. А там пешком, через Красную Долину.
Спрашиваю у матушки Серафимы: «Примет?» — «Нет, — сказала матушка, — отец Серафим не принимает». Я забеспокоилась и стала просить матушку разрешить мне зайти — хоть ребенка перепеленать. Матушка разрешила. Захожу, а отец Серафим уже сам нас зовет: «Иди, иди скорей». И благословил.
Возила я дочь к отцу Серафиму и когда она в школу пошла. Это было уже в доме на Майском. Очень много было народа, когда мы пришли, много-много. Батюшка благословил ее и сказал: «Учись на отлично». И все сбылось…
Я часто ездила к батюшке… Даже не помню, сколько раз. Надобно, не надобно — все еду. Как только есть возможность — все еду. Однажды приехала с матерью Евфросиньей. Она была с двумя монахинями. Отец Серафим много с ними говорил. А когда я сказала: «Вот, вы — монахини, а я — мирская», — отец Серафим ответил: «Ну, ты — послушница наша».
А однажды, уже после войны, батюшка Серафим велел мне, когда я приехала, никуда не уходить, пообедать, попить чаю и быть у него до вечера. «Вечером придут наши птички. Послушаешь, как у нас поют», — сказал он. Вечером пришли певчие из Казанской церкви и из Петропавловской и пели духовные песнопения. И я вместе с ними много пела. Пели мы и многолетие отцу Серафиму, а матушке Серафиме — вечную память. Когда все ушли, я думала, что батюшка и забыл обо мне. Ну, кто я такая? А он неожиданно позвал меня и спросил, как мне понравилось пение.
Я ходила к отцу Серафиму с простой душой. И он всегда благословлял меня. А возвращалась всегда, как на крыльях, летела, как птица.
Как-то накопала я картошки. А картофель розовый такой, крупный уродился. «Как бы там моей картошечки поели, — думаю. — Так хочется батюшку угостить. Надо отвезти ему картошечки». Поло жила в сумку и поехала. Мать Серафима (тогда уже была матушка Серафима-келейница, которая по том в Пюхтицу ушла) говорит: «Я пойду к отцу Серафиму, отнесу ему картошку, и он ее благословит». Батюшка благословил и сказал: «Всегда будет она с картофелем». И у меня, действительно, все время обильно рос картофель.
Батюшка Серафим мне столько доброго сделал! Вот болела у меня долго рука, и батюшка исцелил ее. Я тогда приехала, а на мне один сарафан был, да кофту наспех наверх набросила. Матушка, узнав о том, что у меня болит рука, сказала: «Иди, батюшка тебя покропит и все пройдет». Мне неудобно было, что руки у меня открытые, а матушка сказала: «Вот и хорошо». И отец Серафим мне всю-всю руку окропил с молитвою святой водой. Все про шло, и до сих пор эта рука не болит.
Много было и случаев батюшкиной прозорливости.
Пришла я однажды к отцу Серафиму с соседкой. А у нее пропала коза. И она сказала батюшке, что ее муж хочет подавать в суд на пастуха. «А если он не виноват? — отвечал батюшка. — Вдруг он подаст в суд, да нехорошо получится?» Соседка задумалась. «Коза-то сколько стоит?» — спрашивает отец Серафим. Соседка говорит: «Тысячу рублей». — «Так ведь найдется тысяча рублей», — сказал батюшка. Наутро муж соседки собрал овощей и продал их ровно на тысячу рублей.
Отец Серафим все знал о посетителях и молился о них. Я как-то и приехать не могла — лежала в больнице. А в это же время заболела и моя дочь. Хотела я кого-нибудь послать к батюшке, да никого не нашла. Но Господь отвел от нас все плохое. Несомненно, что отец Серафим все знал и молился. Он был великий молитвенник.
Во время войны старец продолжал молиться на камне перед иконой преподобного Серафима Саровского. И всем во время войны говорил: «Крепче молитесь!» И его матушка Серафима, схимница, по ночам молилась — он мне об этом рассказывал.
Во время войны довелось нам испытать много страшного и тяжелого. Не успев эвакуироваться, мы с родными попали в концлагерь для военно пленных в Гатчине. Потом по заминированной до роге немцы отправили нас на Псковщину. Невыносимые условия. Бомбежки. А в конце войны, оказавшись на прифронтовой полосе, мы стали живым щитом — через нас стреляли. Было очень страшно. А когда пришли наши десантники, они были удивлены, как мы выжили. Домой добираться было невероятно трудно: до железной дороги мы шли по узенькой, меньше метра, полоске. Ее разминировали наши солдаты, а вокруг все было заминировано. После концлагеря у меня было воспаление мозга, но я чудом выжила. Мы спаслись во время военных ужасов, видимо, только потому, что за нас молился батюшка Серафим.
Очень-очень много народа приходило к отцу Серафиму. Бывало, негде было яблоку упасть в его приемной. И батюшка разговаривал с людьми, утешал, наставлял, давал духовные советы. Он всех просил не забывать Господа. Это старец, наверное, каждому говорил. Моей маме запомнилось, как батюшка сказал: «Когда подаете за упокой или за здравие записочку, не надо прислушиваться и ждать при молитве, когда прочитают имена родных. Здесь же стоит ангел-хранитель и читает имена, вознося их к Богу».
От контузии, полученной во время войны, мама потеряла зрение. Однажды, когда она пожелала сделать отцу Серафиму хоть что-нибудь хорошее, подала ему все, что имела — один рубль. Старец тогда сказал: «За такую лепту сто лет будут лампады во ста церквах гореть»…
О том, что я буду на погребении вырицкого старца, мне предсказал сам отец Серафим. Был та кой случай. Я находилась в Сусанине и вдруг услышала, что батюшка отошел ко Господу. Я побежала бегом в Вырицу. Прибегаю — никого в доме нет. Села на табурет в кухне и сижу в сильном волнении. Пришла матушка Серафима, келейница, которая в последние годы за батюшкой ухаживала, и спрашивает: «Что же ты так бежала?» — «Как батюшка?», — спрашиваю. — «Болеет», — отвечала она. — «А мне-то сказали, что он скончался», — призналась я. — «Посиди, я схожу к нему». Батюшка выслушал это и сказал: «Ну, Анна обязательно будет меня хоронить».
В другой раз, когда старец уже очень сильно болел, я, находясь в его келье, вдруг подумала: «Вот, отойдет батюшка ко Господу, придет время и будут святые мощи». И только я так подумала, отец Серафим повернулся ко мне так быстро и говорит: «Ты молись за меня!» И благословил меня в последний раз.
Воспоминания игуменьи Георгии, настоятельницы Горненского женского монастыря в честь Казанской иконы Пресвятой Богородицы в городе Иерусалиме
Родилась я в 1931 году в Санкт-Петербурге. Когда разразилась военная гроза, всей семьей остались в блокадном городе. В 1942 году погиб папа, в 1943 — мама. До 1944 года мы с младшей сестренкой, Лидочкой, были в детском доме, а затем нас взяла на воспитание наша тетушка. С нами жила также осиротевшая двоюродная сестра Нина, которая была на три года старше меня. Родители мои и все наши родственники были людьми верующими. У тетушки Матроны были духовные книги — Библия и жития святых — святителя Димитрия Ростовского. В праздники и воскресные дни к ней приходили ее подруги и читали Священное Писание и жития подвижников благочестия. Очень любила я слушать слово Божие, да и сама читала при всяком удобном случае. В пятнадцать лет появилось у меня сильное желание уйти в монастырь — подвизаться и подражать святым угодникам Божиим. Все больше и больше возгоралась моя душа, но когда человек становится на путь спасения, тогда-то и начинаются для него искушения. Так и для меня начались дни тяжелых испытаний и горьких слез.
Тетушка Матрона категорически воспротивилась моему благому намерению. Немало пролила я слез и постоянно просила Царицу Небесную, чтобы смягчила Она тетушкино сердце. Я посещала все питерские храмы и меня знали многие батюшки. Все они единодушно направили меня в Вырицу к батюшке Серафиму, но предупредили, что он очень слаб и почти никого уже не принимает. Я во всем положилась на волю Божию.
Это было летом 1948 года. Когда я приехала в Вырицу, то, буквально, ужаснулась — дом старца и ближайшие подходы к нему окружало великое множество людей. Кто-то прохаживался по улице, кто-то сидел на траве, кто-то стоял у дверей дома и молился, ожидая, когда выйдет келейница батюшки, мать Серафима. Когда же она, наконец, вышла, я впервые увидела монахиню в апостольнике и скуфье. У меня дрогнуло сердце — она была словно Ангел! Я сразу подумала: «Смогу ли я быть такой? Ведь я такая грешница, а эти люди святые». Вдруг произошло чудо — матушка Серафима подошла прямо ко мне и спросила: «Девочка! А ты что приехала? Что у тебя случилось?» Я тут же ответила: «Дело у меня очень важное — мне надо знать волю Божию». Она пошла к батюшке, тут же вернулась и, взяв меня за руку, сказала: «Батюшка благословил зайти!» В этот момент весь народ встрепенулся и люди бросились к двери, но мать Серафима никого не пустила.
С молитвой я вошла в келью. Меня сразу поразил вид старца — такой он был весь светлый, поистине сияющий и необыкновенно ласковый. Я упала перед ним на колени и разрыдалась. Очень долго не могла успокоиться — видно, все, что у меня накопилось, — вылилось. Батюшка успокоил меня, благословил, погладил по голове и говорит: «Ну, расскажи мне о себе». Я подробно стала говорить, что сейчас работаю в архиве, а про монастырь боюсь и заикнуться. Старец все слушает и молчит. Его молчание стало меня смущать. Я опять начала плакать. И вдруг вырвалось из глубины души: «Батюшка! Я очень хочу в монастырь!» Отец Серафим сразу оживился и ласково говорит: «Вот, деточка, это твой путь. Сама Матерь Божия тебя избрала!» Он показал рукой на фотографию, которая висела на стене. Я увидела чудную обитель. Это была Пюхтица. «Вот сюда и лежит твой путь», — сказал батюшка. Я не могу передать состояние, которое тогда меня охватило. Душу мою наполнила радость, хотелось непрестанно благодарить Господа. Я опять припала в слезах к рукам святого старца. Он благословил меня, дал просфору и сказал, что будет за меня молиться. Я вышла от батюшки самым счастливым человеком.
Когда же приехала домой, тетушка еще более, чем прежде, воспротивилась моему решению: «Никуда тебя не пущу, мало ли, что старец сказал!» Осенью в город на Неве приехала из Пюхтицы матушка-игумения Рафаила. Мне удалось встретиться с ней. Увидев меня, настоятельница стала сокрушаться: «Ты еще такая молоденькая да слабенькая, а у нас тяжелые послушания — хлеб сами выпекаем, дрова пилим, на скотном дворе работаем». Я упала на колени и говорю: «Матушка! Я все буду делать за святое послушание, вы меня только научите». Видя мое искреннее желание, настоятельница благословила меня: «Бери расчет и приезжай». Благословила она и мою сестру, Нину, за которую я также просила.
Вскоре я подала заявление на увольнение с выездом из города. Но когда тетя Матрона узнала об этом, то тут же пришла к директору архива и сказала, чтобы расчет мне не давали: «Она в монастырь хочет!» В ту пору это было, конечно, из ряда вон выходящим явлением. Вот здесь, кажется, поднялась на меня вся преисподняя, и я была вынуждена вторично поехать к батюшке Серафиму. Было это перед Рождеством Христовым. Вновь произошло чудо — он принял меня, хотя был очень слаб. Я поведала милому старцу о своих бедах, рассказала все как есть: тетушка скандалит и не отпускает. Отец Серафим опять повторил мне, сказанное в первый раз: «Ты должна жить в монастыре. Матерь Божия тебя призывает! Твою тетю и младшую сестренку Господь не оставит». На прощание старец сказал, чтобы тетушка Матрона обязательно к нему приехала.
Вернувшись домой, я тяжело заболела. Меня очень лихорадило. Температура была выше 40°, и от нервного потрясения случилось на ноге рожистое воспаление. Матрона Степановна несколько дней не могла собраться с духом, чтобы поехать к батюшке Серафиму, но не выполнить благословение старца она не могла. Вернулась она из Вырицы совершенно другим человеком. Все дивились ее перемене. Она только тихо плакала, приговаривая: «Ты ведь еще совсем ребенок, но да будет воля Божия!»
С большими трудностями мне все-таки удалось уволиться с работы. 24 января 1949 года наш духовник, отец Николай, отслужил у нас дома молебен и в ночь на 25 января мы с Ниночкой, наконец, отправились в Эстонию и благополучно прибыли в монастырь. Здесь нас сразу устроили к старицам по кельям и началась наша монашеская жизнь.
Весной 1949 года отец Серафим прислал мне еще одну просфору с благословением и вскоре скончался. Со временем мы приняли с Ниной монашество. Я — с именем Георгии, она — с именем Арсении. По воле Божией мне пришлось нести самые различные послушания в нескольких обителях. Порой бывало совсем непросто, случались тяжелые обстояния и скорби, но всегда становилось легче на сердце от одного только воспоминания о великом вырицком старце. Слава Богу за все!
Воспоминания протоиерея Бориса Глебова
Мои тетя и бабушка жили в Вырице, и мама посещала великого старца еще до войны, когда я был маленьким мальчиком. Первая моя встреча с подвижником произошла в восьмилетнем возрасте.
Шел 1944 год. Много скорбей обрушилось тогда на многострадальную Родину. Не была исключением и наша семья. Мама потеряла мужа и родителей, я — отца. Непросто было ей пережить и осмыслить все случившееся. Зная, что отец Серафим обладает несравненным даром утешения, мама обратилась к нему за помощью. В тот день батюшка подарил моему юному сердцу дивный букет духовных ощущений. Когда мы вошли в келью, старец полулежал на узенькой жесткой желез ной кроватке, в полной схиме. Я сразу шагнул к нему под благословение. Он так ласково посмотрел на меня, что сердце мое тут же откликнулось. Это было то непостижимое состояние, когда оно трепещет от неземной радости и, в то же время, вливается в него бесконечный покой. Любовь батюшки приняла меня в свои объятия.
Потом мама тихо беседовала со старцем о посетивших нас невзгодах, и он очень утешил ее. С тех пор мы стали постоянно ходить к отцу Серафиму.
Каждая встреча с великим подвижником была по-своему неповторима и оставляла в моей юной душе не изгладимый след. Неизменным было только одно — от батюшки всегда веяло благодатью Божией. Я просил его молитв и благословения для того, чтобы Господь помог мне пойти по духовному пути.
К тому времени принесли свои ядовитые плоды три предыдущих десятилетия безбожия. Многие отступили от веры отцов и предали Христа. В нашей семье старались хранить дух и традиции Православия. Я всегда носил крестик и ходил с ним в баню. В школе меня часто дразнили попом, а мне это было даже приятно. Когда на уроках физкультуры мы играли в футбол, сверстники кричали: «Поп, пасуй!» Меня это никак не задевало — уже тогда я понимал, что все это происходит от людского невежества и бессилия. Я знал, что батюшка Серафим молится за меня, и ничего худого не может случиться.
Старец всегда относился ко мне очень по-отечески. Его духовное влияние на мою отроческую душу было неизмеримо. Встречи с отцом Серафимом необычайно поддерживали меня и укрепляли в вере и любви ко Христу, Пресвятой Богородице и святым угодникам Божиим. Молитвами батюшки моей душе удавалось порою совершенно отрываться от земли, и видел я сердцем этот дивный незримый мир, где веселятся праведники, одетые в ризы спасения, где поглощена смерть победою (1 Кор. 15, 54) Жили мы очень бедно, и мама всегда переживала, что она, как правило, ничего не могла принести батюшке в дар. Однажды в наш дом вновь пришла великая скорбь — мама получила извещение о гибели сына, моего старшего брата. Рано утром пошла она к старцу за утешением и в перелеске, недалеко от его дома, на шла три великолепных белых гриба, которые и подарила отцу Серафиму. Чудеса вокруг нас и поныне: надо только уметь видеть их и благодарить за них Господа на всяком месте владычества Его.
Воспоминания Галины Смирновой
Родилась я в 1939 году, мои детство и юность прошли в Вырице. Прекрасно помню батюшку Серафима. Его светящийся, словно ангельский, лик и сияющие глаза нельзя было не запомнить. Старец необычайно любил детей, и дети отвечали ему тем же. Мы часто прибегали к нему под благословение по одному или же целыми стайками. Время было тогда тяжелое, послевоенное. К отцу Серафиму приходило много людей, но нас всегда пропускали без очереди. Он благословлял нас и непременно угощал конфетами, пряниками, печеньем. Часто давал гостинцы с собой.
Батюшка учил детей крестить на ночь подушки, постели и ночные рубашечки. Любовь, исходившая от батюшки, так благотворно действовала на детские души, согревала и окрыляла их, что всегда хотелось прийти к нему еще раз. Ведь, как правило, детские непорочные сердца очень чутко ощущают искреннее к ним отношение. Дети устремлялись к отцу Серафиму, словно к солнечному свету. Могу сказать, что через благословение батюшки благополучно устроилась вся дальнейшая жизнь многих моих сверстников.
Ходила к старцу и моя мама. Отец был репрессирован и осужден на десять лет лагерей. В ту пору считали, что все это справедливо и заслуженно. Многие даже отворачивались от ближних, у которых родственники томились в застенках. Тогда батюшка Серафим сказал маме: «Сейчас все хорошие люди в тюрьмах сидят!» Далеко не всякий мог произнести в то время такие слова. Когда я подросла, стала регулярно ходить в храм — ведь то, что заложено в детстве, навсегда остается в душе человеческой, становится ее достоянием. Много лет постоянно посещаю могилку великого старца. Там всегда приходит успокоение, а сердце наполняется все той же радостью, которая возвращает меня в годы моего детства.
Воспоминания Елизаветы Коковисиной
О благословенном старце я узнала во время войны. Сразу после ее окончания, в 1945 году, поехала в Вырицу. Будто потянула меня туда неведомая сила. На станции никто не хотел говорить, где живет отец Серафим. Время было такое. «Ищи сама», — звучало в ответ.
И Господь привел — шла, шла и увидела калиточку, у которой толпился народ. Подошла и спросила: «Кто последний?» Помню, впереди оказался мужественного вида седой полковник. Через некоторое время появилась послушница и, открыв калитку, пустила всех ко крылечку. Стою самой последней и думаю, что на работу опоздать могу. Тогда с этим очень строго было — порою под суд отдавали. Вдруг, вышла келейница и говорит: «Кто здесь из Царского Села? Пропустите эту девушку — ей надо к 14-ти часам на поезд успеть, чтобы на работу добраться вовремя. Так батюшка велел».
Я вошла в дом. Невозможно описать словами, что охватило меня, как только перешагнула порог кельи и увидела отца Серафима. Ощущение света и благодати, чувство слезного раскаяния и, в то же время, необычайной радости. Ноги у меня сами подкосились. Упала перед ним на колени и зарыдала, а батюшка мягким и добрым голосом произнес: «Не плачь, не плачь, твой жив и скоро вернется. Я вас в книгу к себе запишу и поминать буду». Я поняла, что посетители могли ничего не говорить о себе — отцу Серафиму все было открыто. Такое чудо нам Господь даровал! Я молчала, а он всю мою нерадивую жизнь, которую я уже забыла, в подробностях рассказал. Какой светильник был! Двумя-тремя тихими кроткими словами мог на путь покаяния и спасения наставить. Грешим много, да не всегда зрим грехи свои, а перед таким старцем душа сама открывается.
Привезла батюшке муки и яблок, а он тут же велел все раздать. Не зря о нем говорили, что живет Святым Духом. Утешил он меня сильно. Мир и любовь сошли в душу. На всю жизнь запомнила его слова: «Обязательно молись за врагов. Если не молишься, то будто в огонь керосин льешь — пламя все больше и больше разгорается. Всегда и за все, даже за скорби, благодари Господа и Пресвятую Богородицу». В конце беседы отец Серафим спросил: «А ты знаешь, как меня зовут?» «Конечно», — отвечаю. «Тогда молись за меня, а по кончине моей ходи на могилку. Разговаривай, как с живым, и все у тебя устроится». После этого благословил и поцеловал меня в голову. Сердце мое затрепетало от радости… Назад как на крыльях летела.
Воспоминания протоиерея Виктора Голубева, настоятеля храма в честь Святой и Живоначальной Троицы
О своих встречах с отцом Серафимом Вырицким всегда вспоминаю с радостью, теплом и любовью. В послевоенные годы многие устремлялись к нему в по исках правды Божией как к человеку святой жизни. В первый раз я отправился к старцу семнадцатилетним юношей в 1946 году. Ехал за духовным советом, молитвой и благословением.
Батюшка встретил меня ласковой улыбкой. Всем своим видом он необычайно располагал к себе, вызывая ответные чувства. Его доброта сразу передавалась посетителям. С ним всегда было радостно. Одного взгляда на отца Серафима было достаточно, чтобы сами по себе отпали все заранее подготовленные вопросы, а сердце открылось на зов Божественной любви.
Когда я был у старца в 1947 году, то испросил его совета: «Батюшка! Что мне лучше — поступать в семинарию или идти в монастырь?» Подвижник как-то загадочно улыбнулся и сказал: «Сам решишь».
Вскоре меня призвали в армию, а после службы я поступил в семинарию. Впоследствии закончил и Духовную Академию. Не сомневаюсь, что во многом обязан молитвам отца Серафима.
Идет 38-й год моего пастырского служения, и все это время я регулярно бываю у благодатной могилки вырицкого старца. Это святое место с каждым годом привлекает все больше и больше верующих душ, устремляющихся сюда со всех концов света…
Соборная народная душа — тончайший определитель святости. Когда-то, за много лет до земного прославления блаженной матери нашей Ксении Петербургской и праведного отца нашего Иоанна Кронштадтского, православный люд благоговейно почитал их святую память. Даже несмотря на запреты властей, шли верующие на Смоленку и на Карповку, чтобы поклониться прославленным на небесах угодникам Божиим. Обращались к ним люди в своих немощах, скорбях и недоумениях, по вере получая просимое.
Народ уже давно прославляет отца Серафима Вырицкого. Свидетельство тому — все возрастающее паломничество к месту его земного упокоения. Светлое имя дивного подвижника благочестия живет в христианских сердцах. Посещают могилку батюшки Серафима и многие мои прихожане и служащие, получая там духовное утешение…
Мысленно обращаюсь к нему за помощью в невзгодах и печалях.