Волжин проснулся рано и, стараясь не производить шума, осторожно высвободил свою руку из-под Юлькиной головы. Он решительно встал и, запретив себе оглядываться, прошел в ванную комнату. Стоя под струями бодрящей прохладной воды, он постепенно приходил в себя после сумасшедшей бессонной ночи. Он гнал прочь сладкие воспоминания, которые преследовали его, лаская, нежно обволакивая, приводя в восторг и обещая наслаждение. Этой ночью Волжин поначалу отчаянно сопротивлялся охватившему его желанию, но острое ощущение близости любимой женщины сломило его железную волю.

«Стрелки часов показывают шесть, значит, я спал совсем немного, а в запасе еще целый час. Надо отключить будильник на телефоне, чтобы не разбудить Юльку, которой следует сегодня основательно выспаться. Ведь ей всю ночь предстоит работать в небе. Наверное, это никогда не кончится. И главное — бесполезно убеждать, грозить, умолять, настаивать на ее увольнении с работы. Я использовал все воспитательные методы, какие только можно. Сегодня я сделаю последний шаг», — размышлял Волжин, не заметив, как вошел в спальню.

Бесшумно присев на краешек постели, он взглянул на спящую Юльку, золотистые локоны рассыпались по подушке, темные длинные ресницы слегка вздрагивали, словно она не спала, а только притворялась спящей, тронутые улыбкой пухлые губы хранили на себе следы ночных поцелуев.

У Волжина перехватило дыхание, ноздри его затрепетали, словно у зверя, учуявшего добычу, и он, скинув махровый халат и приподняв одеяло, совсем обнаженный лег рядом. Он знал, что под утро Юлькин сон особенно крепок, и надеялся, что не побеспокоит ее, если просто тихонько прижмет к себе, ощутив тепло ее гибкого тела.

Но Волжина тут же накрыла волна щемящего чувства радости, а руки его сами по себе нашли знакомые изгибы. Ее небольшая упругая грудь, прижатая к его груди, слегка вздрагивала, но даже при этом Юлька не проснулась, а только вздохнула во сне.

Волжин слегка отстранился, позволяя Юльке свободней дышать, и припал губами к нежно-розовым соскам, приводящим его в состояние первобытного возбуждения. Его руки ласкали ее бархатный живот, опускаясь все ниже и ниже и, наконец, замерли, чуть заметно поглаживая увлажняющееся горячее лоно. В животе заныло от нестерпимого желания и, аккуратно раздвинув пальцами скользкие лепестки, он медленно и осторожно ввел свою вздрагивающую от нетерпения, отвердевшую плоть. Он почти не двигался, довольствуясь волнующим кровь соитием тел и чувствуя, как приближается волна высшего наслаждения.

Дыхание его остановилось, учащенное биение сердца отдавало в ушах, и вдруг все внутри задрожало, завибрировало, заклокотало и наконец прорвало вулканом, щедро выплескивая из себя горячую лаву. Волжин с трудом сдержал крик радости, почувствовав, как плоть спящей женщины едва заметно ответила ему легким пульсированием. Затаив дыхание, не двигаясь, он еще долго пребывал в блаженной неге.

Звонок, напомнивший о заказанном такси, заставил его вскочить и одеться в считанные секунды, как в армии по тревоге. «Так я запросто опоздаю в аэропорт», — мелькнула запоздалая мысль. Проверив еще раз документы и бумаги, необходимые для выступления на конференции, Волжин уже было поспешил на выход, где его ждало такси, но вдруг остановился в задумчивости и решительно развернулся. Он вырвал из записной книжки листок, написал несколько строк, положил на комод в спальне и вышел, не удостоив безмятежно спящую жену взглядом. «Все, теперь все», — мелькнуло в голове, и тут же зазвонил телефон, уводящий его мысли в другую жизнь.

— Стас, ты где? Мы все уже давно собрались, через пятнадцать минут заканчивается регистрация, — раздался в трубке голос профессора Нестерова.

— Леш, задержи рейс, я опоздаю немного, — оставался спокойным Волжин.

— Кретин, ты что, хочешь сорвать конференцию?! — кричал Нестеров.

— Сам кретин. Такое впечатление, что мне звонит уголовный элемент, а неученый муж, — огрызнулся Волжин. — Все, не паникуй. Я уже в такси и приеду вовремя.

— В Шереметьево едем? — уточнил водитель.

— Да. В Шереметьево. Плачу двойную цену. Успеем за пятнадцать минут?

— За четырнадцать успеем, — произнес водитель уверенным, не вызывающим сомнений голосом. — Дорога хорошая, сухая. Я в прошлом гонщиком был, призы брал.

— Гонщиком? Вы, случайно, Сергея Стасова не знаете?

— А как же! Знаю. Мы почти ровесники. Вместе не один пуд соли съели.

— Тогда успеем, — сказал Волжин и замолчал, заметив, что, поддерживая разговор о Юлькином брате, он невольно вспоминает его сестру.

Через несколько минут после взлета, выпив с коллегами по стопочке и в мыслях уже окунувшись в любимое дело, Волжин откинул спинку кресла и уснул крепким сном.

— Ladies and Gantlmen! The captain has turned on «Fasten Seat Belt» sing. We have started our descent. We will arrive at the airport in Brussels in 25 minutes. — Волжин проснулся под приятный голос стюардессы, профессиональная интонация которой сильно напоминала ему Юлькину манеру говорить. Волжин никогда не был в Брюсселе, но как человек, увлекающийся историей, знал, что его название означало «город болот», что только в XIX веке он приобрел статус столицы обретшей независимость Бельгии.

Сидя у иллюминатора, Волжин созерцал культурные ландшафты равнины, повышающейся с севера-запада на юго-восток, от берегов Северного моря до Арденн. Вдоль побережья протянулась полоса дюн, за которой расположились польдеры, переходящие в низменности. Извилистые ниточки рек Шельда и Маас с высоты больше напоминали ручейки.

«Все-таки как красиво смотрится Земля с высоты птичьего полета. И это одно из преимуществ Юлькиной работы, она чуть ли не каждый день может любоваться такими фантастическими картинами, — размышлял Волжин и сам удивился своему спокойствию. — Все не так уж и безнадежно. В конце концов, это он сейчас командует парадом, а не Юлька. Ей остается только исполнять его волю. За время его отсутствия она поймет, что теряет. И уступит. Иначе и быть не может».

— Пожалуйста, пристегните ремень, мы снижаемся, — напомнила ему миловидная стюардесса.

— Конечно, конечно, — с готовностью выполнил ее просьбу Волжин и с легким сердцем приготовился к посадке.

— Американская космическая программа по освоению Марса стоила им восемьсот миллионов долларов. Американцы собрались увековечить на Марсе память семи астронавтов, погибших при катастрофе шатла «Коламбиа», на борту которого находились шесть американцев и первый израильский астронавт — военный летчик Илан Рамон. Все прогрессивное человечество понесло утрату. На днях на марсианскую равнину Изидис приземлился европейский научный модуль «Бигл-2» с целью найти на Красной планете признаки жизни и наличие воды. Центр управления полетами Европейского космического агентства получил условленный сигнал о приземлении, но в дальнейшем связь оборвалась, по всей вероятности, модуль угодил в кратер стометровой глубины. — Докладчик освещал и не столь давние события, и грандиозные планы на будущее.

Волжин слушал, немного волнуясь перед выступлением и думая о тех шестерых американцах и израильтянине, отдавших свои жизни ради науки. Какой ценой дается покорение Вселенной! Ведь стопроцентной гарантии благополучного исхода полета в космос никогда не бывает. Впрочем, такие полеты, с одной стороны, исследовательская работа, с другой — удовлетворение человеческих амбиций. Все наиболее существенные результаты исследования Вселенной получены непилотируемыми аппаратами.

Он вспоминал трагедию «Челленджера», совпавшую тогда с его личной трагедией и оттого еще больнее врезавшуюся в память. Юлька тогда пребывала в счастливом замужестве, а он ждал, все равно надеялся и ждал, мучаясь при этом от одиночества. Как-то Волжин услышал высказывание, что «близкие далеко, а далекие близко, вот и ходим к далеким» и подумал о том, как это верно подмечено. Как долго он ходил к далеким! Через год после катастрофы «Челленджера», когда Юлька была с ним рядом и жила в его доме, как жена, и забеременела от него, Волжин не чувствовал своего тела от счастья, словно пребывая в невесомости. Поражаясь Юлькиной любознательности, он охотно рассказывал ей о планетах, галактиках, космических полетах и о катастрофах тоже. Юлька воспринимала трагедию «Челленджера», как свою собственную, и еще не один год мысленно возвращалась к тому трагическому дню.

Представь себе, как отсчитываются стартовые секунды, как люди в толпе возбужденно повторяют их, как под бурные аплодисменты космический корабль устремляется в небо. Мгновение… и «Челленджер» охватило пламя. Y-образное облако расползлось над космодромом, и зрители почувствовали невыразимый страх.

— Как ты все четко помнишь! — поразился Волжин. — Только взрыв произошел не через мгновение. Через шестнадцать секунд после старта огромный корабль грациозно повернулся, взяв курс за пределы земной атмосферы. На пятьдесят второй секунде командир доложил о взятом ускорении, а еще через три секунды посреди корабля, между днищем и наружным топливным баком, появился неяркий, но отчетливо видимый оранжевый свет. И после этого произошел взрыв. Причем официальный ведущий в Хьюстоне в то самое время не смотрел на монитор, а зачитывал программу полета, то есть говорил о том, что должно произойти в ближайшие секунды согласно графику полета. И вдруг упавшим голосом произнес: «Космический корабль «Челленджер» взорвался». — Он крепко обнял Юльку. — Детка, какие же мы с тобой ведем разговоры на ночь. Тебе же нельзя так волноваться.

— Стас, а почему никто не послушал инженера из Калифорнии, который позвонил в контрольную комиссию и настоятельно потребовал отложить полет из-за опасного обледенения? — спросила Юлька, прижимаясь к Стасу.

— Детка, ты и об этом знаешь. Всё, мы прекращаем разговоры на грустные темы.

— Стас, ну пожалуйста, расскажи мне в нескольких словах об этом, и я больше ни о чем не буду тебя спрашивать, — просила Юлька с такой интонацией, с какой ребенок просит сладкого.

— Ну хорошо, расскажу, только коротко, тебе спать пора, — строго сказал Волжин. — История «Челленджера» началась еще накануне ночью, когда на мысе Канаверал во Флориде температура опустилась до минус двадцати семи. А знаешь, какие размеры у наружного топливного бака «Челленджера»? По высоте с десятиэтажный дом, и вмещал он в себя более полумиллиона жидкого кислорода и водорода. Делай выводы. Запуск корабля все время откладывался. То на аварийно-посадочной полосе в Сенегале бушевала песчаная буря, то на мысе Канаверал шел дождь, который мог повредить огнеупорную изоляционную плитку корабля, то отказал запор наружного люка, то ветер, несущийся со скоростью тридцать пять миль в час, отодвинул старт до утра. НАСА очень хотела поскорее вывести «Челленджер» на орбиту, поскольку каждая лишняя минута нахождения аппарата на Земле была связана с большими финансовыми затратами. А Вашингтон никогда соответствующим образом не финансировал полеты, предложенные НАСА. Бюджет организации был настолько напряжен, что денег не хватало даже на запчасти, — рассказывал Волжин и удивлялся, что молоденькая грациозная девушка буквально впитывает в себя ту информацию, которая должна быть интересна исключительно мужскому уху. Чтобы еще больше не расстраивать Юльку, Волжин умолчал о том, что эксперты НАСА допускали, что команда погибла не сразу, а, вполне возможно, пережила взрыв и погибла только после того, как кабина ударилась о поверхность океана.

— Стас, пообещай мне, что ты не полетишь в Космос, ну, пожалуйста, пообещай, — вдруг прошептала Юлька и еще сильнее прижалась к Волжину.

— Что за дикие фантазии! — притворился он рассерженным и, подхватив Юльку на руки, понес в спальню.

— Многие тут высказывали сожаления, что на «шатлах» отсутствует полноценная система экстренного спасения типа отделяющейся капсулы с теплозащитным покрытием, хотя все наши астронавты погибли именно в спускаемом аппарате, в той самой капсуле с теплозащитным покрытием. Правда, потом выяснилось, что это произошло совсем по другой причине — разгерметизации при спуске капсулы, — говорил очередной докладчик.

«Но ведь при слишком быстром нарастании плотности капсула не поможет, и аэродинамические перегрузки разламывают аппарат», — подумал вернувшийся в реальность Волжин. Докладчик, словно читая его мысль, стал говорить именно о нарастании плотности.

Скоро подошел черед выступлению Волжина:

— Есть общемировая тенденция к тому, что роль науки снижается. Возможно, это временное явление, связанное с окончанием холодной войны, когда уже не требуется такое быстрое развитие новых технологий. После гибели «Челленджера» космическая программа Америки была пущена под откос на целых три года. Это стало нашей общей бедой. И победа тоже должна стать общей. Каждая трагедия, каждый случай неудач в пилотируемой космонавтике подталкивает к выводам о сворачивании пилотируемых программ. А это значит, как сказал один участник астрофорума, мы никогда не пройдемся по Марсу или по лунному Морю Кризисов. Ни мы, ни наши дети.

Воспоминания о долгих вечерних разговорах с Юлькой, овеянных романтикой, повлияли на его доклад, сделав его живей, проникновенней, интересней. Не успел Волжин произнести последние слова, как зал взорвался от аплодисментов. Волжин поклонился с достоинством и пружинистой походкой прошел на свое место, не без тщеславия подумав о том, что неплохо было бы, если бы Юлька сейчас разделила с ним его триумф.

Следующий день был полностью посвящен осмотру достопримечательностей города. Волжин не переставал восхищаться великолепием богатого историей Брюсселя. Особенно приятно было побродить по мощеному лабиринту узеньких средневековых улочек, окружающих одну из красивейших площадей Европы — Гран-плас. Среди коллег Волжина не нашлось ни одного, кто бы не почувствовал красоту искусства архитектуры, не удивился бы эксцентричному виду дерзкой эмблемы Брюсселя — Манекен-пис. По преданию, некий мужчина потерял сына, а когда через два дня нашел его, писающим, то в знак благодарности установил на том месте статую писающего мальчика. Людовик XV впервые представил Манекен-пис в костюме. Теперь у статуи пятьсот семнадцать костюмов для церемоний, и коллекция постоянно увеличивается. «Надо рассказать об этом Юльке, — подумал Волжин с улыбкой, — ей будет интересно».

— Стас, здесь, оказывается, собрана одна из самых лучших коллекций старых автомобилей в мире. Автомир называется, — сказал Леша Нестеров. — Может, посмотрим.

— Да сначала город хотелось бы посмотреть.

— Так завтра у нас организованная экскурсия по городу, успеем, — уверял его Нестеров. — Тут еще музей есть интересный, где представлена модель молекулы железа, увеличенная в сто шестьдесят пять миллиардов раз. Надо тоже отметиться.

— Хорошо, пойдем смотреть вместе.

— Стас, смотри надпись на дорожных знаках на двух языках, и это буквально везде, любое слово обязательно на двух языках.

— Правильно, здесь же две группы бельгийцев, одни разговаривают на французском, другие на фламандском языках.

Вернувшись поздним вечером в номер гостиницы, измотанный Волжин первым делом захотел принять душ и распластаться на широченной постели. Едва он повернул ключ в двери, как услышал настойчивый звонок мобильного телефона, оставленного им в номере.

— Але, Стас? Привет старик, — раздался бодрый голос Сергея Стасова. — Ты где бродишь? Дозвониться весь день не мог.

— Я в Брюсселе.

— Ну ты, брат, даешь, — удивился Сергей. — А что ты там делаешь? Или это секрет?

— Никакого секрета тут нет. Читай газеты. Обсуждаем причины катастроф космических кораблей.

— Кстати, хочешь, продам тебе свежий анекдот по этому поводу. В американском Центре космических исследований обсуждается вопрос о недавно произошедшей катастрофе американского корабля: «Все было проверено сотни раз, техника современная, надежная, совершенно непонятно, почему взорвался левый ускоритель. В это время на Лубянке специалист по ракетной установке докладывает — все было проверено сотни раз, техника современная, надежная, совершенно непонятно, почему взорвался левый ускоритель, а не правый».

— Вот зараза, — засмеялся Волжин. — Так ты по какому поводу звонишь?

— А что? Твой друг без повода и позвонить уже не может. Тем более родственник. Кстати, ты не знаешь, куда Юлька поехала отдыхать? Мать волнуется за нее. Звоню, а телефон недоступен. У нее есть роуминг?

— Подожди, подожди, как отдыхать уехала? Кто тебе об этом сказал?

— Так, оформила отпуск и уехала отдыхать в Таиланд. Перед отъездом к матери зашла. Так ты даже не в курсе? Вот дела. Вы что, поссорились? Что ты молчишь?

— Я приеду в конце недели, тогда и поговорим.

— Так может, она поменяла номер телефона? Ведь раньше у нее был роуминг.

— Не знаю, — со злостью ответил Волжин, — она мне не докладывала.

— Когда же вы, наконец, перестанете друг друга мучить?! — возмутился Сергей.

— Ты об этом лучше свою сестренку спроси. Она у тебя большой специалист по этим вопросам.

— Ладно, старик, успокойся. Я все понял. Если что, буду держать тебя в курсе.

На третий день для членов конференции организовали экскурсию по городу. Волжин не помнил, как ходил по Королевскому музею изящных искусств, как осматривал знаменитую Консерваторию XIX века, как любовался Королевским театром «Де ла Моне», построенным еще в 1700 году, как восхищался древним собором и готической ратушей, как прогуливался мимо многочисленных гильдейских домов в стиле «модерн». Слушал и понимал все, о чем рассказывал экскурсовод, но ему казалось, что все это происходит с кем-то другим, а не с мим, и видел себя и все, что его окружало, как бы со стороны. Так происходило вплоть до того момента, когда автобус примчал их в аэропорт.

В Европу пришел циклон, принесший пасмурную погоду с сильными ветрами. Весь полет горело табло Застегните ремни. Так часто лайнер попадал в зоны турбулентности и так сильно его трясло, что казалось, он не летел в воздухе, а ехал по колдобинам проселочной дороги, размытой дождями. Сидевший по соседству профессор Нестеров торопливо открыл бутылку «Смирновской» и налил в серебряную стопочку, которую он постоянно возил с собой.

— Будешь? — спросил он Волжина.

Тот отказался, и без этого чувствуя на вкус зарождавшуюся горечь тоски.

— Леш, ты что, болтанок боишься? — удивился Волжин, заметив, как широкоплечий, производящий впечатление бесстрашного человека Нестеров вцепился побелевшими пальцами в подлокотники кресла.

— Признаться, я вообще боюсь самолетов, потому и пью всегда на борту. И как твоя жена это выдерживает? Она все еще летает?

Волжин не ответил, чувствуя, как невыносимая тоска дошла до горла и душит его своими отвратительными склизкими клешнями. Еще немного, и он просто не выдержит мрака навалившейся на него тяжести, бежать от которой казалось бесполезно — впереди глубокая пропасть. В салоне самолета потемнело. За иллюминатором бушевала непроглядная мгла. Полная безысходность криво улыбалась ему отвратительной улыбкой.

— Леш, наливай, — решительно сказал Волжин и расправился, словно стряхивая с себя прилипшую мерзость.

Вернувшись в Москву и не обнаружив ни жены, ни записки от нее, Волжин ринулся в гараж, надеясь, что Юлька взяла машину и поехала в аэропорт, чтобы выполнить очередной рейс. У них была договоренность, что Юлька могла пользоваться автомобилем мужа в том случае, если выполняла короткий рейс, а обстоятельства складывались таким образом, что сам он отвезти ее в аэропорт не мог. Если она улетала в командировки, то Волжин всегда изыскивал возможность, чтобы проводить ее, хоть это и доставляло ему немало хлопот.

Машина стояла на месте.

«Значит, теперь она решила командовать парадом. Все попрала. И Новый год. И каникулы сына. И волю мужа. И все, все».

Волжин машинально закрыл гараж, раскрыл новую пачку сигарет, жадно закурил и, несмотря на непогоду, поплелся бродить по улицам. Холодный ветер заодно с мокрым снегом больно хлестал по щекам, пронизывая до костей. Но Волжин как будто не замечал этого, мысленно повторяя одни и те же, давно забытые им и вдруг всплывшие в памяти строки, написанные когда-то Ильей Эренбургом:

А пальцы уже с нетерпеливым отчаянием набирали номер Юлькиного телефона. «Я сам попал в мною же расставленную ловушку. Чрезмерность моих амбиций рикошетом ударила по мне самому», — понял Волжин, услышав в трубке: «Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».

— Ну и скатертью дорожка! — в сердцах, словно мальчишка, крикнул Волжин, и голос его сел. Дома он сразу же налил себе полстакана виски, закурил и улегся на диван, не разуваясь. И успокоился, почувствовав, как по жилам потекло тепло. Как вдруг в голове зазвучали слова, произносимые Юлькиным голосом.

Он почувствовал, что ревнует, дико и безрассудно ревнует.

Вскоре Волжин заключил недолговременный контракт со швейцарской фирмой и перед самым отъездом написал Юльке записку: Можешь возвращаться в свой дом. На развод подам сам.