Невзирая на то что «Аэрофлот» давно потерял статус монополии, и как в России, так и в странах СНГ возникли новые конкурентоспособные авиаперевозчики, по мнению преданных работников первой в Советском Союзе авиакомпании, она по-прежнему оставалась лучшей в стране. В Домодедово выстроили новый аэропорт, провели железную дорогу, по которой мчались поезда, доставляющие пассажиров к рейсу, и красивое многообещающее название East Line привлекало внимание людей, собирающихся в дальние страны. И все же Шереметьево есть Шереметьево. Это старейшие воздушные ворота страны — такие привычные, такие знакомые, такие до боли родные. Марина сравнивала Шереметьево и свою авиакомпанию с классикой, которая никогда не устареет и будет жить вечно. А все эти новомодные романы — безусловно, хороши и интересны, но, после того как будут прочитаны, останутся в памяти ненадолго.

— «Аэрофлот» — это прекрасная школа, и ни одна стюардесса или стюард в другой компании никогда не постигнет тех тонкостей, которые впитали в себя те, кто начинал здесь летать, кто стоял у истоков, кто испытал все сложности строгих квалификационных комиссий или оформлений разрешений для полетов за рубеж, — доказывала Марина своему мужу.

— Любовь моя, кто спорит, — удивлялся ее патриотизму Сережка Дроздов. — Но ты слишком растрачиваешь себя на работе. Вспоминай иногда, что у тебя есть муж, который жаждет внимания и любви.

— Сереж, ты должен понять, что от меня сейчас в службе многое зависит, — немного поумерила свой пыл Марина, и в голосе ее послышались нежные нотки, которым так умилялся Дроздов.

Однако он смерил супругу суровым взглядом и произнес:

— О работе больше ни слова. На меня-то ты не сможешь наложить дисциплинарные взыскания, хоть я и далек от твоего идеала бортпроводника. Ты, наверное, забыла, что когда-то сама работала простой бортпроводницей.

— Да, я была ею, но очень ответственно относилась к своему делу, — горделиво вскинула голову Марина.

— Ты устала, родная моя, — одной фразой прекратил прения голубоглазый красавец. — Иди ко мне, я тебя пожалею.

Сергей обнял тонкую фигурку жены и бережно прижал к себе. Марина сразу притихла и подозрительно засопела носом.

— Любовь моя, что случилось, ты плачешь? — удивился Дроздов.

— Пожалей меня, Сережа, крепче пожалей. Я так устала быть сильной, — хлюпало носом хрупкое создание.

— Господи, как же ты вымоталась на этой должности. Посмотри на себя — один нос и глаза. Ты моя славная, умная, любимая, ты моя самая красивая. Перестань, перестань реветь, — прямо ладонью вытирал ее слезы Сергей, — ну как мне тебе помочь, скажи?

— Просто будь со мною рядом и хоть иногда повторяй мне такие красивые слова.

— Если бы это были просто слова, — горько усмехнулся Сергей. — К сожалению, служба бортпроводников все чаще становится для тебя дороже родного мужа. Вот ты горишь на работе, от больничного отказываешься, когда следует лежать в постели, а сочувствуют-то мне, а не тебе. Считают, что ты и меня поучаешь.

— А разве я кого-то поучаю? — мгновенно высохли слезы на бархатном личике. — Я же просто требую от людей элементарных вещей: дисциплины, без которой невозможно выполнение нашей работы, знаний аварийно-спасательных средств и действий в аварийной ситуации, умения владеть иностранными языками, наконец просто культуры речи и поведения. Я так часто иду на уступки, закрываю глаза на мелкие нарушения, стараюсь как можно мягче объяснить людям, как правильнее вести себя, чтобы избежать конфликтов с пассажирами, чтобы создать доброжелательную обстановку, тепло, уют, комфорт на борту, чтобы люди сходили с трапа довольными и отдохнувшими.

— Фигня это все. Они не уйдут отдохнувшими после десятичасового перелета в Сеул или тринадцатичасового в Гавану, да вдобавок, если ноги затекают и спина болит, и болтанки вытряхивают последние силы, — перебил Сергей.

— Мы должны сделать все, что в наших силах, а то, о чем ты сейчас сказал, от нас не зависит, — убеждала мужа Марина.

— Мне не надо этого объяснять, я старше тебя и больше тебя работаю в «Аэрофлоте». Еще Капица говорил, что «руководить — это значит не мешать хорошим людям работать». Ты же иногда не отличаешь молодых, начинающих бортпроводников, которым нужны подсказки, и опытных, которых твои подсказки оскорбляют. — Голос Сергея стал жестким. — Между тем девчонки и ребята во время небольшого отдыха даже не могут посидеть в специально выделенных для экипажа нормальных, с откидывающимися спинками креслах, потому что они проданы пассажирам. В результате бортпроводники вынуждены проводить все это время в служебном кресле у туалетов или перед креслами пассажиров. А те обращаются к ним с просьбами и поневоле не дают даже на минуту глаз сомкнуть в ночные часы. Кто за это ответит? И почему только мы должны, а нам никто не должен? А то, что ноги сводит от усталости и спину ломит, и голова тяжелая, — об этом кто-нибудь задумывался?

— Мы сами выбирали такую работу. Я понимаю, что на Боинге-747 есть все условия для работы и отдыха в многочасовом полете. Там даже в кабине экипажа есть отдельная комнатка с двумя койками. Но что делать, если наша многострадальная родина не может предоставить нам такую возможность? Многие люди живут гораздо хуже и не ропщут. Говорят, что страдания возвышают, а боль очищает. Надо терпеть.

— Согласен. Надо. И все же вам, руководящему составу, следует больше заботиться о простых смертных, а не делать акцент на их ошибках.

— Ты не далек от истины, но не знаешь всего, о чем я рассказать не могу, просто не вправе из-за морально-этических соображений. Одно только хочу заметить, если я что-то требую, то и сама это исполняю. Нельзя курить на борту — не курю, терплю. Иногда рука дрожит после рейса, когда сигарету зажигаю.

— Ладно, давай закончим этот беспочвенный разговор.

— Давай, — миролюбиво согласилась Марина и положила голову на плечо мужа.

Сергей сразу оттаял. Но он не любил незавершенности и двусмысленности, поэтому поставил заключительный аккорд в разговоре.

— Любовь моя, я хочу, чтобы ты знала — несмотря на то что ты сейчас услышала критику в свой адрес, я ценю твои усилия, твои старания и твою увлеченность работой. И знай, как бы ни был тяжел наш труд, я не променяю его ни на какой другой. Все мы больны «Аэрофлотом». Только прошу тебя, Мариш, побереги себя. Я очень опасаюсь за твое здоровье.

— Спасибо тебе, любимый, — растрогалась Марина и с благодарностью заглянула в бездонную синь его глаз. Как же она любила мужа за умение найти для нее нужные слова, за ласку, за сочувствие, за любовь, за понимание того, что ей не так легко, как кажется на первый взгляд, и просто за то, что он рядом такой, какой есть — красивый, необузданный, неправильный, самоуверенный.

— Мариш, я слышал, что у нас скоро отнимут Гавану. Давай с тобой слетаем туда в командировку, отдохнем, позагораем, в море поплаваем и просто побудем вместе. Мы так редко теперь видимся. Давай, а?

— Отличная идея, тем более я давно туда не летала, — загорелись огнем ее карие глаза. Марина знала, что исполнителем очередной Сережкиной идеи будет, как всегда, она, но это нисколько ее не расстроило. Марина привыкла к такому раскладу, и он ее не тяготил. В Гавану разрешалось летать не чаще одного раза в год. Она уже побывала там в начале года, Сережка не был. Но, может быть, как инструктору ей пойдут навстречу, тем более не так уж часто она обращается с просьбами. — Любимый, мы обязательно полетим. Только не сейчас. На работе решаются вопросы, которые без моего присутствия решить невозможно.

— Я не понимаю, зачем так надрываться на работе? Памятник тебе все равно не поставят. Впрочем, хватит об этом. Мариш, давай осуществим наши планы как можно быстрее, — загорелся Сережка.

— Так быстро, как ты хочешь, не получится. У меня неотложные дела в службе, да и у Юльки Стасовой скоро свадьба. Я очень рада за Юльку. Она так долго ждала своего Волжина, что казалось, все надежды уже давно потеряны.

— О, блин, совсем забыл. Так это уже через неделю. Надо подарок какой-нибудь оригинальный подготовить, одним словом, подойти к этому вопросу неформально.

— Не волнуйся, подарок я уже-присмотрела, — улыбнулась Марина.

— Ну нет слов, не жена, а золото. А что это за подарок, если не секрет?

— Кактус.

— Кактус? — Сережкино лицо вытянулось от недоумения.

— Сейчас я тебе все объясню, — засмеялась Марина, глядя на удивленную физиономию мужа. — Однажды, еще по молодости, я привезла из Дубая такой миленький кактус, который попросту отщипнула в саду на вилле, где жили экипажи.

— Где и поныне живут, — добавил Сережка.

— Да, и поныне, — согласилась Марина. — Так вот, я аккуратно отщипнула отросток…

— Если быть конкретнее, то стащила, — нарочно попытался задеть ее Сережка.

— Перестань паясничать, — легонько стукнула его по губам жена. — Так вот, как ни лелеяла я это растение, как ни старалась создать для него все условия, как ни меняла землю, как ни удобряла ее, как ни просеивала песок, так необходимый для кактуса, — все напрасно. Листочки на нем, когда-то бывшие такими привлекательными, засохли и опали. От былой красоты не осталось и следа. В очередной раз пересаживая цветы, я, скрепя сердце, решила выбросить кактус и уже положила его в целлофановый мешок со старой землей, засохшими листьями и обломанными ветками, чтобы отнести на улицу…

— Мариш, давай ближе к сути, — перебил ее Сережка.

— Я к ней как раз подхожу. В последний момент я передумала и снова поместила кактус в горшок с землей. С жалостью и любовью, почти без надежды, предприняла попытку вернуть его к жизни. Целую неделю я ухаживала за ним, разговаривая, как с живым разумным существом. И о, чудо! Не прошло и недели, как на кактусе появились по-весеннему свежие зеленые ростки, скоро развернувшиеся в прекрасные листья. Я глазам своим не могла поверить! Мне кажется, что Волжин для Юльки был таким же кактусом. Она уже было рассталась со своей мечтой и поставила на ней крест, но из души окончательно изгнать не сумела.

— Ты хочешь сказать, что любовь творит чудеса?

— Да, я убеждена в этом.

— Лапка ты моя, — обнял жену Сережка, удивляясь ее чувствительности и одновременно восхищаясь ею. — Так ты хочешь подарить свой любимый кактус, цветущий красавец-гигант, который так пестовала все время?

— Да, это тот самый кактус. Я считаю, что близкому человеку дарить следует только то, что тебе особенно дорого.

— Я представляю, в каком восторге пребывает сейчас Стасова. Поверь, я очень хорошо к ней отношусь, и все-таки…

— Ты о чем? — удивилась Марина.

— Скажи мне, пожалуйста, милая женушка, как это объяснить, что, когда она жила с Андреем, то мечты о Стасе как бы и не существовало. Или Юлька и тогда думала о нем? — поинтересовался Сережка.

— В то время она даже и думать о Стасе себе запретила. Юлька по-своему любила Андрея, даже очень любила, — защищала подругу Марина.

— И это не помешало ей наставить рога мужу и даже родить ребенка от трепетного любовника, — иронизировал Сережка.

— Это совсем не то, не то ты говоришь, — запротестовала Марина. — Ты же не знаешь, что тогда произошло между Юлькой и Андреем. Она рассказывала, что он сильно ее обидел. Юлька даже с ним расстаться хотела, окончательно расстаться. И встреч она с Волжиным не искала, он сам ее нашел. Приехал поздравить с днем рождения. А потом все так закрутилось. Юлька и опомниться не успела, как снова попала в те же сети. А как она переживала, когда узнала, что беременна. Юлька буквально на части разрывалась — сначала сомневалась, нужно ли рожать ребенка, затем родила и долго скрывала его от всех. Знали только мать, брат да ее любимая подруга Сонечка. Вообще, лучше тебе всего этого не знать. И не задевай Юльку, этого я никогда тебе не позволю.

— Да я и не думал ее задевать. Я только хочу тебе напомнить, что я однолюб, и подобные вещи со мной у тебя, дорогая, не пройдут.

— Сереженька, ведь любовь как ртуть, можно удержать ее в ладони, но не в сжатой руке, — нежно проворковала Марина, чувствующая себя польщенной от нарочито угрожающего предупреждения супруга.

— Вот у кого и сжата рука, так это у тебя, моя дорогая, туда не ходи, этого не делай, пива не пей.

— А ты возражаешь, милый, против моей сжатой руки? — прильнула к нему Марина.

— Что ты, любимая, оставайся такой, какая ты есть, — растроганный проявленной Мариной нежностью, тихо произнес Сережка, — это я так бурчу, для порядка. Если мне и хотелось бы разжать твою ладонь, то только для того, чтобы поцеловать ее.

«И все-таки он романтик, мой сумасшедший, милый, влюбленный романтик», — с нежностью подумала о муже Марина. Он мог проговорить с ней о своих чувствах до утра, а дела стояли на месте, если только хрупкая Марина сама не брала все в свои руки. Но какая удивительная атмосфера царила в семье, словно встречались двое беспечно влюбленных, а вовсе не прожившая бок о бок уже несколько лет семейная пара. «Любовники тщательно скрывают свои недостатки. Супруги слишком часто выказывают их друг перед другом». В этом смысле Марина с Сергеем смотрелись, как любовники, да и на самом деле были самыми истинными любовниками. И даже не потому, что скрывали собственные недостатки, — они постоянно радовали друг друга своими достоинствами, а недостатков и не замечали вовсе, или старались не замечать.

Марина подошла к окну, залюбовавшись картиной заката, наполненной тонким насыщенным колоритом. Последние солнечные лучи посылали свой прощальный свет, в слабом тепле которого нежилась сейчас душа Марины. В ее карих глазах мягко плескались блики уходящего солнца.

— Мариш, а может нам объединиться с Ромкой Морозовым и подарить Стасовой еще что-нибудь значительное вдобавок к твоему кактусу, — снова заговорил о Юлькиной свадьбе Сережка.

— Опомнился, я уже давно продумала этот вариант. Роман летит в Ханой, откуда привезет богемский хрусталь — шикарную вазу с изысканным рисунком.

— И мы поместим в нее миллион алых роз и преподнесем влюбленной паре, — вспыхнул идеей Сережка. — Правда, неплохо будет смотреться. А ведь у Ромки накануне юбилей, на который мы приглашены и на котором не сможем присутствовать.

Как жаль, что в увлекательной работе стюардесс и стюардов наряду с множеством плюсов существовало и немало минусов. Даже инструкторы не всегда могли планировать свой досуг, не говоря уже о рядовых бортпроводниках. А о том, чтобы попросить у диспетчера два выходных дня подряд для семейной пары, и вовсе считалось непозволительной роскошью, оттого часто пропадали билеты в театр, происходили ссоры в семьях, обижались родственники, плакали дети, чьи старательные приготовления к утренникам оставались не замеченными родителями.

Перед Сережкой и Мариной встала проблема выбора, либо принять приглашение Ромки Морозова и чествовать юбиляра, либо праздновать не менее важное событие — Юлькину свадьбу. Сергей больше склонялся к тому, чтобы пойти на день рождения к Роману, но Марине очень хотелось лицезреть счастливую Юльку в свадебном наряде и ее долгожданного избранника. Сережка, как это часто бывало в их семье, уступил, и они выбрали свадьбу. Так уж получилось, что два торжества следовали один за другим, и Юлька Стасова так же не могла присутствовать на дне рождении Романа, извиняясь и умоляя его не обижаться. Роман и не думал обижаться, заявив, что дни рождения, а тем более юбилеи, в народе принято отмечать и позже, в течение долгого периода времени. На том и порешили.

— Знаешь, Сереж, Ромка просил напомнить ему о Юлькиной свадьбе и при возможности заехать за ним. Он взял распечатку плана полетов на месяц и узнал, что в этот день должен выполнять короткий рейс.

— Что же он не мог попросить диспетчера не планировать его в этот день, тем более после такого юбилея? — удивился Сережка.

— Ты же знаешь, какой Ромка скромный. Он и так три выходных попросил, четвертый просить было уже неудобно.

— Тогда поедем без Романа, а он появится позже. Думаю, что гуляние продлится далеко за полночь. А теперь пойдем в постельку. У меня, между прочим, завтра ранний рейс. Вставать в пять часов.

— Ой, Сереженька, я совсем забыла. Сейчас я отглажу тебе рубашку.

— Не суетись, я еще с утра ее выгладил. Ты завтра постарайся не особенно напрягаться на работе, почаще делай перекур.

— Это еще зачем? — удивленно вскинула на него глаза Марина.

— Что ты смотришь на меня, словно видишь впервые. Ты разве не знаешь, что капля никотина убивает пять минут рабочего времени, — захохотал Сережка.

— Противный, у меня пяти минут нет на перекур, а ты только и знаешь, что подкалывать.

— Правильно сказал один деятель, что раб был свободен, потому что не имел семьи. Муж уже и противный, и ни на что не годный, и даже ничтожный. Какой же ты черствой можешь быть, — с упрекающей интонацией в голосе произнес Сережка.

— Людоеды жалуются на обилие черствых людей, — иронично парировала Марина.

— Один-один, — засмеялся Сергей и, подхватив жену на руки, призывно заглянул в ее бархатные глаза, излучавшие нежность. — А все-таки напрасно считают, что ты самая деловая женщина в службе. Ты самая нежная женщина.