Я пью за разоренный дом, За злую жизнь мою, За одиночество вдвоем, И за тебя я пью — За ложь меня предавших губ, За мертвый холод глаз, За то, что мир жесток и груб, За то, что Бог не спас.

Юлька читала грустные стихи Ахматовой и видела в них отражение собственных чувств.

— Лу. Мне плохо. Где ты?

— Я здесь. И чтобы отвлечь тебя от грустных мыслей, я расскажу тебе продолжение моей истории.

«На следующий день до самого обеда не прекращался шторм, и даже отчаянные местные пловцы не рискнули войти в воду. Солнце появлялось из-за туч лишь на минуту-две, а затем небо темнело и задувал свирепый ураган.

Буря бушевала и во мне. Я чувствовала себя растерянной, опустошенной, неприкаянной и ничего не понимающей в этой жизни. За завтраком, состоящим для меня из арбуза и стакана сока, я увиделась с моими вчерашними спасителями — ангелом-хранителем и демоном-искусителем. Они сидели за одним столиком и целеустремленно поглощали тарелку за тарелкой. «Все-таки мужчины в экипаже никогда не страдают отсутствием аппетита», — отметила я, удивляясь, как можно с утра кушать мясо. Помню, как кто-то из членов экипажа, довольно тучный мужчина, говорил: «Никогда не ешь больше, чем сможешь поднять».

— Присаживайся к нам, Лу, — позвал Сомов.

Мне стало неловко, но я поздоровалась, скрывая стыд, и села рядом, едва взглянув на Майка. «Знает или нет, рассказал ему Сомов или промолчал», — гадала я. Лицо Майка вспыхнуло, и я подумала, что все-таки знает.

Я быстро разделалась со своим традиционным арбузом и уже собиралась попрощаться, но тут Майк сказал:

— Что-то желудок схватило, пойду прилягу.

— Майк, причина язвы, как известно, не в том, что ты ешь, а в том, что тебя гложет, — усмехнулся Сомов.

Майк и я сейчас походили на одновременно брошенных в кипящую воду раков. Мы оба были настолько уязвимы, что одно неосторожное слово могло разорвать ту тонкую нить, которая между нами возникла. «Все-таки не знает», — подумала я.

Мы оставили Сомова доедать яичницу с беконом и пошли гулять по пляжу. Наши следы на песке смывала вода. Мне казалось, что она смывает все плохое и грешное, что было в моей жизни до встречи с Майком. Я не хотела больше ничего помнить, ничего, кроме его жестов, фраз, движений, взгляда. О чем мы только ни говорили! Даже затронули тему о грозной силе, затаившейся в районе Бермудского треугольника, называемого также Адовым кругом, Морем грез и Гаванью пропавших кораблей.

— Ты знаешь, Миш, когда наш самолет пересекает эту зону, я нарочно объявляю об этом пассажирам, чтобы пощекотать им нервы, — засмеялась я.

— Лу, ты неисправима, — засмеялся в ответ Майк. — Кстати, на нашей планете существуют целых двенадцать аномальных зон, и если на обыкновенном глобусе их соединить прямыми линиями, то в результате получится несколько равносторонних треугольников.

— Я знаю, что недалеко от Японии находится Море дьявола, где также происходят таинственные исчезновения, — пыталась я показать Майку свою осведомленность.

— Так вот, существует гипотеза о губительных вихрях, которые как раз и являются вершинами этих равносторонних треугольников, — продолжал Майк.

— Но это же скучная геометрия, куда как интереснее предположить возможность посещений этих зон инопланетянами. Допустим, НЛО похищают землян ради их спасения на терпящих катастрофу самолетах и судах. Еще я слышала о возможных подводных сигнальных устройствах, руководящих полетом на Землю с других планет. Быть может, поэтому здесь подчас наблюдается беспорядочное вращение магнитной стрелки вокруг своей оси.

— Да, действительно, Бермудский треугольник — одно из немногих мест, где стрелка компаса указывает на географический полюс, а не на магнитный. Иными словами, это явление можно назвать магнитной аберрацией, природу которой так еще до конца не изучили.

— А может, не все возможно объяснить и изучить. Мы отвергаем то, что не доступно пониманию. А черные дыры, а искривление времени? — запальчиво спорила я с Майком.

— Я больше склонен к материализму. Существуют антигравитационные поля, ну на худой конец водяные смерчи, ставшие причиной жертв необъяснимых катастроф. Был еще такой специалист в области электроники, если не ошибаюсь — канадец, обнаруживший области атмосферы с «пониженным сцеплением». Эти области имеют около тысячи футов в диаметре и простираются вверх на неизвестную высоту, медленно передвигаясь, исчезая и снова возникая совершенно в другом месте. В таких зонах часто происходят необъяснимые катастрофы. Может быть, эти силы действуют не только на радиоаппаратуру и компас, но и на нервную систему людей, теряющих ориентацию в пространстве. Тому пример загадочное исчезновение «Аталанты», пропавшей вместе со всем экипажем, состоявшим из трехсот офицеров и курсантов, — увлеченно говорил Майк и рассказал мне еще немало интересных историй.

Мы говорили о жизни, которой живем, о книгах, которые читаем, о взглядах, какими смотрим на мир. И нам было так интересно и так здорово вдвоем.

— Лу, у нас нет с тобою будущего, — вдруг сказал мне Мишка. — У меня семья. Я не могу их бросить.

— Знаю, знаю, что мы расстанемся, как только кончится эта командировка.

— Осталось два дня на Барбадосе и два дня в Шенноне, — сказал он, уставившись в песок.

— Да, — подтвердила я грустно.

— Ты любила кого-нибудь по-настоящему? — вдруг спросил Мишка.

— Думаю, что да.

— Как я ему завидую.

— Завидовать нечему. Если бы ты только знал, как я с ним поступила. — Я горько усмехнулась.

— Расскажи.

— Не хочу.

— Пожалуйста, Лу, расскажи.

— Ты будешь меня презирать.

— Я буду всегда тебя любить и помнить, что бы ты ни сделала до меня, — твердо сказал Мишка.

— Хорошо, я расскажу, если ты так этого хочешь.

— Это случилось в апреле. Представь себе, что трое друзей летят в Ханой и цель их поездки — бизнес. Они входят в самолет, садятся на свои места и тут же откупоривают бутылку и разворачивают снедь. Я встречаю пассажиров, помогаю им разместиться и боковым зрением чувствую, как кто-то пожирает меня взглядом вместе со своей снедью. Оглянувшись, я увидела темно-русую кудрявую голову с ярко-серыми глазами, пытающуюся меня загипнотизировать. Обдав его презрением, я отвернулась. Не буду рассказывать дальше, как упорно, со свойственным его возрасту безрассудством, он добивался моего расположения. Увидев меня, он почувствовал, как рушится предохранительный экран, поставленный им в своем сознании. Так он потом об этом рассказывал. Он был молод, симпатичен и отлично сложен. Ольге, с которой мы летели тогда в одной бригаде и с которой дружили одно время, очень понравилась его есенинская внешность. Женька был в ее вкусе. А мне всегда нравились черноволосые и кареглазые, как ты и как один из Женькиных друзей, к которому он меня всегда ревновал. В аэропорту Карачи произошла смена экипажа. Мы попрощались, оставшись в Пакистане, а друзья полетели дальше.

Через три дня и мы прилетели в Ханой. Каково же было мое удивление, когда я увидела, что за нашим служебным автобусом мчится автомобиль вместе с Женькой и его черноволосым другом. Больше часа шла погоня.

А вечером мы уже сидели в самом лучшем ресторане Ханоя. Женька умел очень красиво ухаживать — заказывал музыку, экзотические блюда, горящие коктейли. Со мной обращались с уважительной почтительностью, как с самой настоящей леди. Постоянно сопровождающий Женьку переводчик предупредительно раскрывал зонтик и держал его надо мной, когда я выходила из автомобиля, а Женька открывал дверцу и подавал руку. Молодежь теперь так себя не ведет. Он был другим, особенным. Как только я появилась в Ханое, он забыл о цели своей поездки и проводил со мной все свободное время. Друзья даже обиделись на него, когда он скрылся от них в день своего рождения. Меня же он боготворил. Наши отношения ограничивались поцелуями, правда, очень страстными, которые я вовремя пресекала.

В Москве, а он был тоже москвич, мы встречались в каждый из моих выходных дней, и все эти дни до поздних вечеров мы проводили вместе. Он познакомился с моим сыном Вовкой, возил его в бассейн, водил в «Макдоналдс», покупал ему игрушки, одежду, разные вкусности. Он занялся ремонтом квартиры, привозил продукты, мыл посуду. Напрасно я пыталась защитить себя притворно равнодушным тоном. Своим обволакивающим магнетизмом он сумел смести все препятствия на своем пути. И скоро затаенным помыслам, горящим в его нетерпеливой душе, суждено было сбыться. Через месяц я сдалась.

Когда это случилось, Женька, под влиянием пережитого, с виновато склоненной головой стоял передо мною на коленях и молил о прощении, словно лишил меня девственности. Так измучила я его своей недоступностью, и так сильно он ценил эту мою непреклонность. И в ту минуту я полюбила его. Это был единственный мужчина, на которого я не могла обидеться, даже если бы очень захотела. Он предупреждал любое мое желание, предвосхищал любые мои фантазии, не позволяя ни единого слова в мой адрес, которое могло бы обидеть меня или затронуть мое самолюбие.

— Миш, может тебе это неприятно слышать?

— Нет, рассказывай, я все хочу о тебе знать.

— Я не сообщила тебе самого главного, он был женат. Я не собиралась разбивать его семью, это не в моих правилах, да и он все равно был моим всецело. И только затаенная горечь в его глазах порой смущала меня. Я чутьем угадывала, его что-то тревожит, а он не хотел сказать мне — что. Меня устраивало все в наших отношениях, его же что-то очень сильно не устраивало. Потом начались скандалы в его семье, Женя не умел раздваиваться, потому что был слишком честен.

Май благоухал ароматами весны, алея флагами. Я отвезла сына к бабушке и ждала Женькиного звонка. Он должен был отвезти семью на дачу и вернуться ко мне, предварительно позвонив. Время шло, а звонка от него не было. Стояла теплая солнечная погода, на улице звучала музыка, радостный народ шумно праздновал очередную годовщину Победы. Для меня же именно эти праздники Победы по иронии судьбы превращались в скорбные дни. Задыхаясь от духоты и боли в груди, я каждый раз бросалась на звонящий телефон, как на амбразуру. Но это были не его звонки.

Я решила хоть на минутку выйти на улицу, чтобы снять с себя это дикое напряжение. Но едва я закрыла дверь, как зазвонил телефон. Я рванула на себя дверь, чуть не сломав замок. Это был не он. Я потеряла над собой контроль и металась по квартире, как зверь в клетке. Не хотелось ни есть, ни пить, ни думать ни о чем — только выть от отчаяния. Уж лучше бы я вместе с сыном уехала за город, чем сидеть дома в такую чудесную погоду и напрасно ждать звонка. Мне казалось, что я сойду с ума, мне уже чудились телефонные звонки, хотя телефон молчал, мне слышался его голос за окном, но это были голоса совсем чужих людей. Если бы Женька не отличался такой надежностью, если бы был хуже, бесчувственней, если бы не избаловал меня так своим вниманием, своей нежностью и любовью, я переживала бы меньше. Но именно ему, такому замечательному и почти идеальному, я не могла простить его отсутствия. Мое сердцебиение участилось так, что отдавало в висках, в горле стоял ком, а каждая нервная клетка дрожала, словно помещенная в морозильную камеру. Мое состояние можно было сравнить с состоянием наркомана, у которого началась ломка, и мне, как и наркоману, требовалась доза. «Что же делать, я не способна больше этого переносить»? — с отчаянием думала я.

И тут я вспомнила про очень интересного юношу по имени Леня, с которым недавно познакомилась, гуляя по лесопарку с собакой. Я отказалась дать ему свой номер телефона, а он назвал мне свой и очень просил запомнить и позвонить. Я, разумеется, не позвонила, его образованность и броская внешность произвели на меня впечатление, но его трогательная молодость — смущала. Я его называла не иначе, как Ленечка.

Я набрала номер Ленечкиного телефона (я легко запоминала даты, цифры, номера телефонов и даже целые страницы прозы или стихов), и уже через двадцать минут его длинные ноги перешагивали порог моей квартиры. Это было то самое лекарство, в котором я так нуждалась тогда. Высоченный, с молодыми играющими мускулами, увлеченный мною Ленечка был неотразим. Именно таким и должен быть мужчина, избранный мною орудием для своей мести. Леня воспитывался в семье дипломатов, и сам уже не раз ездил за рубеж. Он явился в дом с пышным букетом коралловых роз (из московских цветов других я не признавала, только роза — королева цветов), с французским шампанским «брют» и преподнес мне подарок — фирменную кожаную сумочку. Ленечка дрожащими от волнения руками расстегивал молнию на моем платье, когда зазвонил телефон. Я точно знала, кто звонит.

Да, это был он — Женька. Он говорил, что любит меня, что приедет, что его жену, бившуюся в истерике и даже потерявшую сознание, только что увезла «скорая», что он просит прощения за то, что не смог позвонить раньше и что он больше не может так жить. Но мне это уже было неинтересно. Я не стала слушать его мольбы, я просто накрыла подушкой телефон и быстро нырнула в постель к Ленечке. Он был великолепен в своем проявлении нежности и страсти, и тем слаще для меня оказалась месть. И в тот момент, когда надрывался телефон, я нарочно сосредоточилась на мыслях, представлявших собой воплощенный соблазн, и моя плоть буквально взрывалась салютом неистового наслаждения. Душевная боль исчезла моментально, я выздоровела.

Утомленный любовью, Ленечка уже спал, а я разговаривала по телефону с Женькой и запрещала ему приезжать ко мне, честно признавшись, что я с мужчиной. Он отвечал, что не потому сегодня не приедет, что верит, будто у меня мужчина, а потому, что сильно пьян и не хочет, чтобы я видела его в таком состоянии. Но утром он обещал приехать и, как всегда, проводить меня в аэропорт. Я сказала, что не нуждаюсь в его услугах и что в Шереметьево меня проводит другой мужчина. Я не дразнила его, я была с ним совершенно откровенна. Но Женька не верил в мою искренность.

А утром я уже скучала по нему. Образ Ленечки утратил для меня всякую притягательность, он просто больше меня не интересовал. «Леня, если сейчас придет молодой человек, ты поздороваешься и просто уйдешь. Лучше с ним не связываться, этот человек способен убить, — сказала я, сгущая краски. — Если же не придет, тогда ты проводишь меня в Шереметьево». Ленечка послушно кивнул. Я ждала, когда Женька позвонит в дверь, но он позвонил по телефону.

«Я правильно сделал, что не приехал, ведь ты этого не хочешь?» — спросил он.

«Абсолютно правильно», — ответила я, стараясь не выдать своего разочарования. Мне казалось, что я хорошо знаю Женьку, рожденного под знаком упрямого Овна и в полной мере соответствующего этому знаку Зодиака. «Где же его обычная напористость, где страстное желание видеть меня?» — недоумевала я.

Леня оказался расторопным, и скоро машина стояла у подъезда. Когда мы заворачивали за угол дома, я обернулась, столкнувшись со скорбным выражением серых глаз.

«Леня, когда ты выходил из дома, этот человек здесь был»? — спросила я.

«Да. А что, это он?»

Я промолчала. Всю дорогу Ленечка прижимал мои ладони к губам и что-то говорил, говорил…

Я обернулась, словно кто-то окликнул меня, нас преследовала машина. Женька продал свой старый автомобиль, не успев купить новый. Я подумала, что, наверное, он заплатил двойную цену водителю, лишь бы тот не упустил нас. Но водитель оплошал. Уже в аэропорту Леня спрашивал разрешения встретить меня в тот день, когда я прилечу из Нью-Йорка, но я запретила ему, уверенная в том, что Женька непременно приедет меня встречать. Я так хотела его увидеть, перед тем как самолет поднимется в небо. Я облачилась в униформу и, выходя из лифта, действительно увидела Женьку. Я уже хотела пройти мимо, но потом одумалась. Его бледное лицо и чернота под глазами свидетельствовали о бессонной ночи. Я стояла и смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова.

«Возьми это с собой», — сказал Женька и протянул мне инкрустированный перламутром крест из красного дерева с бронзовым распятием.

«Зачем»? — удивленно спросила я.

«Возьми, прошу тебя», — страдальчески молвил он.

С трудом мне удалось его убедить, что неразумно брать этот крест в Штаты и что я с радостью приму его дар после моего возвращения.

…— О чем это вы так увлеченно беседуете? — вдруг перебил меня голос Сомова.

— Как же ты напугал, возник, как приведение, — сказала я.

— Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь, — наглел Сомов.

— Ты как назойливая муха, — фыркнула я.

— Иногда отвращение к мухам легко превращается в симпатию к паукам, — усмехнулся Валерка.

— Кажется, шторм прекратился, можно искупаться, — заметила я.

— Ты уже вчера накупалась, — хмыкнул Сомов, но все-таки пошел вслед за нами в воду.

Майк предложил сделать мостик для ныряния, но Сомов сказал, что хочет поплавать и уже через секунду брассом рассекал воду. Я окончательно убедилась, что Майк ничего не знает о прошедшей ночи. Меня охватил страх от одной мысли, что ему станет это известно. Чувство духовного оскудения охватило меня, и мои былые победы больше не льстили моему тщеславию, а заставляли почувствовать стыд.

— Зря я тебе рассказываю о себе такие непривлекательные вещи, хорошо еще ты не услышал дальнейшего продолжения этой истории, — с горечью сказала я.

— Бедная моя Лу, сколько же в тебе эмоций. — Майк обнял меня в воде. — Ты, словно маленькая девочка, вдоволь не наигравшаяся в куклы. Ты такая смешная и такая естественная, ты настоящая, живая, трепетная, такая жадная до жизни. И такой ты мне нравишься еще больше. Только послушай, что думал намного обогнавший свое время великий ученый-мудрец, а не только поэт, превозносящий вино и женщин, как считает наш командир.

Уж этого он мог и не уточнять. Я восхищалась поэтическим гением великого персидского поэта, интересовалась его судьбой и знала о нем гораздо больше, чем предполагал Майк. Это был не только поэт, но и мудрейший философ, и удивительный астролог, и талантливый математик, и увлеченный астроном. Его стихи получили признание только через семьсот с лишним лет, чудом сохранившись в столетиях.

Нет, чувственная страсть с любовью не дружна, Их видимая связь — лишь видимость одна. Коль птицу радости начнешь кормить распутством, Не сможет и забор перелететь она.

Майк произнес это спокойно, без всякого пафоса и нежно провел рукой по моему лицу.

Я чувствовала, что краснею, хотя думала, что давно утратила эту способность. Впервые меня поняли и пожалели, а не упрекнули и не осудили. И впервые за многие годы я ужаснулась собственной порочности. Бывало и раньше, что я испытывала угрызение совести. Но такого чувства, как тогда, я не испытывала ни разу.