Юлька снова окунулась в свою стихию, где герои ее романа, прекрасные душой и мужественные сердцем, искали смысл жизни и свое назначение в ней, принося себя в жертву. Жили, кипя. Страдали, любя. Сражались, побеждая. Спасали, погибая.

А ведь совсем недавно она и не предполагала, что увлеченно начнет писать роман и почти закончит его. Только как его издать?

Ей помог случай, и Юлька была благодарна судьбе, пославшей удачу. Она летела из Парижа и обратила внимание на мужчину приятной наружности, сидящего в кресле экономического класса и увлеченно печатающего на своем ноутбуке. Что-то знакомое увидела она в чертах пассажира, словно не однажды его встречала, но никак не могла вспомнить. «Неужели это он — известный писатель», — сверкнула вдруг догадка.

— Мы — почитатели вашего творчества и относимся к вам с большим уважением. Я приглашаю вас в салон первого класса, где у нас есть свободные места, — сказала подошедшая стюардесса-инструктор Таня Новикова, героически отличившаяся когда-то при разгерметизации самолета, вылетающего в Ханой.

«Да, это он, я не ошиблась».

— Как известно, читатели читают, а почитатели почитывают, — пошутил писатель.

В ответ Таня назвала несколько его произведений и даже описала основную идею одного из романов этого автора.

— Я извиняюсь за мою несправедливую, хоть и шутливо брошенную фразу и весьма польщен, что такие молодые красивые девушки знакомы с моими работами, — улыбнулся писатель своей потрясающей улыбкой.

Присутствие такой стюардессы, как Таня, делало все вокруг приветливым и уютным. После того как довольный писатель, отведавший хорошего французского коньяка, начал раздаривать книги с именной подписью, Таня завела речь о Юлькином романе. Она так красочно расписывала не оцененный никем талант своей коллеги, что писателю стало любопытно взглянуть на автора будущего литературного шедевра. Кратко ознакомившись с темой, затронутой ею в романе, он проявил к ней участие, предложив обратиться в издательство, где финансовым директором работал его сын.

— Вот вам телефон издательства. Присылайте свою рукопись, не опасаясь, что она пропадет, и если после прочтения она будет одобрена редактором, то ваш роман выйдет в свет. Удачи вам, а я предупрежу сына.

— Спасибо, — растерянно сказала Юлька, совсем не ожидая такого исхода. Вечером того же дня, охваченная вдохновением, она дописала свой роман.

«Еще в университете преподаватель по атеизму, обладающий редким тенором и производящий такое впечатление, что сам поет в церковном хоре, заставил задуматься о Божественном начале. Я знала наизусть десять заповедей Закона Божиего, в которых содержится два вида любви, любовь к Богу и любовь к ближнему, размещенных на двух скрижалях. Но мои помыслы и поступки, противоречившие, по крайней мере, половине из этих заповедей, погружали меня в недра тартара. Я даже в мыслях не смела приблизиться к светлому образу, опасаясь оскорбить его этим, и считала недостойным осквернять своим присутствием святыню, коей представлялась мне церковь. Я бы с радостью бросилась на колени и покаялась бы в своих прегрешениях, но не была уверена, что не совершу их вновь. А следовать за Божественным Учителем только до тех пор, пока не придется бороться со страстями, а потом, в силу своей слабости, отречься от Его учения, представлялось мне еще более греховным.

Лицо Майка казалось мне привлекательным своеобразной красотой, то ли от чистоты его души, то ли от льющейся лазури. Я не знаю, кому из нас в голову пришла идея — уйти после ужина на пляж, но мы оказались здесь одинокими, словно заброшенными на необитаемый остров, странниками и радовались этому, как дети. Сгущались влажные сумерки. Океан фосфоресцировал, озаряясь лунным светом. Вдали у самого горизонта мелькнул таинственный корабль, обозначенный ярким маячком. Он казался призрачным в этой тишине и безмолвии. Мы завороженно смотрели в одну точку и слились в этом единении мыслей и чувств.

Я процитировала строчки Андрея Белого и тут же почувствовала на своих плечах ласковое тепло любимых рук.

Это был дивный вечер. Мои длинные волосы рассыпались по песку, а звезды являлись единственными свидетелями, созерцавшими наши откровения. Его горячие губы ласкали, вызывая во мне чувственный восторг и радость слияния. Большие руки уже не казались мне неуклюжими, они касались моего тела с нежной силой уверенного в себе мужчины.

— Ты не поверишь, но я впервые себе это позволил с другой женщиной, не женой, — тяжело дыша, возбужденно шептал Майк.

Легкий трепет пробежал по моему телу, и перехватило дыхание. Я не испытывала очень острого ощущения блаженства, но это новое ощущение соединения души и тела показалось мне прекраснее всех доселе испытанных мною наслаждений. И каким оно было продолжительным!

— Мишка, любимый, как с тобой хорошо, — шептала я, обвивая его руками и нежностью.

— Лу, девочка моя, несравненная моя! Как же я счастлив, как счастлив, — повторял он. — Ты само совершенство.

— Не хвали меня, пожалуйста. Мне невыносимо слушать это из твоих уст.

— Ты просто цены себе не знаешь, Лу. Ты лучшее, что я когда-либо встречал в своей жизни. Ты, словно прекрасная бабочка, выбираешь яркие цветы, чтобы напиться нектара, и благодаря такой бабочке, опыляющей и окрыляющей, цветы продолжают свой род. Я не знаю, как мне жить дальше после всего, что с нами произошло. И почему ты выбрала такой невзрачный цветок, как я. Только тебе я хочу отдавать свой нектар.

— Не надо, не говори больше ничего, ведь твой идеал — моногамия, — прервала я его и осеклась. Мне стало страшно от одной мысли, что больше этого не повторится. Я не узнавала себя. Я переживала и мучилась, и мне больно было думать, что в его объятия после меня упадет другая женщина, пусть даже его законная супруга. Не знаю, что в этот момент чувствовал Майк, но я заметила, как по лицу его пробежала тень.

Мы молча возвращались в гостиницу. Там, возле моего номера, стоял пресловутый Сомов и курил. Злой дух боролся за душу своей потенциальной жертвы, он так просто не хотел отдавать ее чистому херувиму.

— Вернулась, наконец, — словно не замечая Майка, грубо сказал Сомов и с силой притянул меня к себе.

И тут произошло то, чего я меньше всего ожидала. Лицо Майка исказилось, и огромный кулак с треском обрушился на голову Сомова.

— Мишенька, не надо, — молила я.

— Уходи, быстро уходи в номер, — с угрозой в голосе сказал Майк.

Давно я не испытывала такого притока адреналина в моей крови. Я поспешила закрыться в номере.

Не знаю, что там произошло между ними дальше и о чем они договорились, но всю дорогу в аэропорт и весь полет от Барбадоса до Шеннона Майк не обмолвился со мной ни словом. Глаза же Сомова зловеще поблескивали. Несколько часов над Атлантикой самолет не мог выйти из зоны сильной турбулентности. Но даже слишком жестокая болтанка не могла вывести меня из моих мрачных дум. Я очень страдала. Даже завистница Ольга, которая не слишком хорошо ко мне относилась, сказала:

— Я тебя такой еще не видела. Ну зайди ты к нему в кабину, что ты мучаешься?

— Спасибо, — поблагодарила я.

Я вошла в пилотскую кабину и, наклонившись к креслу бортинженера, прошептала ему на ухо:

— Прости меня.

Перед тем как приступить к снижению, командир предупредил нас, что за бортом грозы, и нам следует проследить, чтобы пассажиры туго пристегнулись, а все выходы и проходы были свободны.

— Не забудьте сами пристегнуться, — заботливо напомнил КВС.

Спустя несколько минут страшный шум ливневого дождя заглушил шум двигателя. Раздался оглушительный грохот, и салон первого класса осветился ярким светом молнии. Побледневшие пассажиры молчали, видимо не успев испугаться и все еще не веря, что после такого ошеломительного удара самолет не развалился. Через секунду последовал еще более страшный грохот, и салон высветился уже синим светом. Я не могла даже предположить, что наши отечественные самолеты способны выдержать такую мощную атаку стихии, настоящий ее разгул. Но наша «ласточка» плавно снижалась, словно насмехаясь над разбушевавшейся грозой. Такого я еще не видела в своей летной практике.

Шеннон встретил нас проливным дождем. В аэропорту Майк взял у меня чемодан и загрузил в автобус, по-прежнему не поднимая глаз. После ночного полета экипаж, как обычно, принял горизонтальное положение. Мое обостренное чутье заставило почувствовать тонкий изысканный аромат, который может источать только сама природа. Я открыла глаза, промокший насквозь Майк сидел на краешке кровати, и с его волос стекал дождь. Холодные капли, а может быть, и слезы капали на меня и на огромную охапку роз, которую Майк положил мне на грудь.

— Мишка, Мишка, — повторяла я и заплакала.

Слезы, дождь и капельки на нежных лепестках роз смешались, и уже было непонятно, плачет ли это природа или моя грешная душа. Взгляд Майка нежно ласкал мое лицо, глаза, губы, и мне хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

— Не уходи, пожалуйста, не уходи, — судорожно цеплялась я за него.

— Тебе надо отдохнуть, Лу, — с нежной твердостью сказал Майк.

— Останься со мной, — просила я, заглядывая ему в глаза.

— Нет, — с рассудочной сдержанностью ответил он, — я не могу этого сделать. Когда проснешься, если захочешь, пойдем в паб или прогуляемся по лесу. Завтра поедем смотреть махровые скалы. А сейчас спать.

Он ушел. А я уже не могла уснуть. Кончилось мое безмятежное существование. Цветов было так много, что я не могла придумать, куда бы их поставить. Я не нашла более подходящего места для них, чем ведро для мусора, внутрь которого был вставлен целлофан. Во всем этом присутствовал момент трагикомедии, одновременно хотелось и плакать, и смеяться. Потом мы гуляли, с наслаждением наполняя легкие свежим ирландским воздухом.

Лимерик — небольшая ирландская провинция напоминала мне швейцарские пейзажи, словно сошедшие с полотен великих живописцев. Милые аккуратные домики, на широких окнах которых круглый год цветут разнообразные цветы, ухоженные палисадники с мягкой зеленой травкой и клумбами. Эти диковинные палисадники, украшенные гномиками, улитками и другими трогательными аксессуарами, поражали воображение русского обывателя. И поля, повсюду поля, раскинутые бархатным уютным ковром из сочной зелени. Даже поздней осенью можно наблюдать, как на этих чудесных полях пасутся довольные ухоженные ирландские коровы, дарящие людям изумительно вкусное молоко. Иногда они лениво мычали, оглядываясь на нас, чудаковатых русских, созерцающих местный ландшафт. В такие моменты я не без сарказма размышляла, что, пожалуй, в нашей стране нашлось бы немало желающих поменяться местами с этими удачливыми животными.

В России уже выпал снег, а здесь деревья все еще красовались пестрой листвой, среди которой заблудились мы с Майком. Он согревал мои озябшие ладони своим дыханием, мягко касаясь их губами. Больше, чем прикосновения к моим ладоням, он по каким-то собственным соображениям, допустить не мог.

«В одном дне четыре сезона», — говорят англичане про свой климат. В Шенноне происходило то же самое, мы подставляли свои лица солнечным лучам, мы прятались от ветра, мы укрывались от дождя и тряслись от холода. Вечером мы с Майком потягивали ирландский кофе в шумном, прокуренном пабе, где заядлые местные болельщики смотрели футбол, ярко и своеобразно выражая свои эмоции, они свистели, вопили, улюлюкали, хлопали в ладоши, не забывая чокаться большими кружками, наполненными пивом. В Москве я ни за что бы не пошла в подобное заведение, а там, в Ирландии, мне хотелось слиться с буйствующей веселой толпой, ощутив национальный колорит полюбившейся мне страны.

Два дня в Ирландии мы были неразлучны, но провели это время, как невинные дети. Только однажды Майк притянул меня к себе и обнял, покусывая мочку уха. Потом тяжело вздохнул и молча отпустил.

Нам предстоял четырехчасовой перелет до Москвы. Перед вылетом из Шеннона Сомов зашел в дьюти-фри, где купил для меня модные японские духи, по которым все наши девчонки сходили с ума.

— Лу, я не хочу, чтобы мы как-то нехорошо расстались, не держи на меня зла, — сказал он и улыбнулся. Все-таки и у дьявола бывает ангельская улыбка.

Перед самой посадкой Майк вышел из кабины, чтобы попрощаться со мной. Я плакала, целуя его в губы, а он вытирал мои слезы и целовал мои глаза. «Ты — мой мессия», — думала я про него.

— Я никогда тебя не забуду, Лу, никогда, — говорил он. — Запиши мне свой телефон.

— Мне не на чем записать, — неумело соврала я.

— Я запомню, скажи только, — просил Майк.

— Нет, не надо, нам незачем продолжать знакомство. — Я была тверда. — Забудь обо мне, и я забуду.

— Боюсь, мне будет трудно это сделать, — отрешенно произнес он.

Майк больше не выглядел смешным. Черты его лица стали казаться мне тоньше, благороднее, он тогда походил на античного бога. А я все плакала. В голову пришли стихи известного поэта.

И с каждой хрустальной слезой мне открывалось, какой ужасной была жизнь, которой я довольствовалась прежде. Каким отвратительным казался теперь былой азарт, в который я так бездумно впадала. Какими бесчестными выглядели поступки, которыми раньше гордилась.

«Я теперь другая, я больше не возвращусь в ту бездну», — думала я и чувствовала, как со слезами вымывается из меня вся скверна, как светлеет душа, как в ней просыпаются чистая радость и маленький лучик надежды. Эти слезы будто бы освежили и очистили мою кровь. Я почувствовала легкость в теле, свободу в мыслях, радость в сердце и любовь, бесконечную, чистую любовь.

Поток солнечного света, хлынувший через иллюминатор, заставил зажмуриться. И сквозь темноту яркими огненными буквами, проникающими в душу, было написано когда-то прочитанное мною в православном календаре, потрясшее меня, запомнившееся мне и принятое мною обращение к Спасителю:

«Господи! Что же ты нашел в нас, недостойных? Ты, Свет превечный, озаряющий все творение, мы же только тьма, грубая, осязаемая египетская тьма… Зачем мы нужны тебе?»

— Лу, твои, глаза полны детского изумления, — восхищенно сказал Майк. — Что с тобой?

— Это оттого, что я счастлива, — ответила я.

…В столичном аэропорту Майка встречала жена, неулыбчивая, властная, в длинной нутриевой шубе, увеличивавшей ее и без того громоздкую фигуру, в енотовой шапке, придающей ее широкоскулому лицу еще большую площадь.

— Скорее пошевеливайся, — услышала я хорошо поставленный голос, — я машину оставила в ненадежном месте.

Майк как-то сразу перестал походить на античного бога, черты его лица скомкались, уголки губ скорбно опустились, взгляд потух, а ссутуленные плечи, казалось, взвалили на себя непосильную ношу. Это столь разительная перемена потрясла меня так, что я остановилась не в состоянии сделать и шага, силясь что-то понять и осознать.

«Как же так, — думала я, — еще минуту назад молодой, пышущий здоровьем мужчина, упругой походкой уверенно шагал по летному полю, и в глазах его гулял ветер свободы. И внезапно огонь в его глазах потух, энергичная походка стала вялой, плащ, подчеркивающий его широкие плечи, теперь сидел на нем мешковато — словно с чужого плеча. Это был не тот Майк, которым я восхищалась. Теперешний Майк достоин жалости».

Он повернул голову в мою сторону и, наткнувшись на мой растерянный взгляд, вероятно, понял, в каком смятении я нахожусь. Больно было видеть его неуклюжую походку раненого медведя, который, возможно, желал бы, чтобы его добили.

Чудесным было утро другого дня, радующего крепким морозом и удивительно щедрым ярким солнцем. Прозрачный воздух звенел зимней радостью и чистотой. Проводив сына в школу и приведя в порядок квартиру, я присела, задумчиво глядя в окно. Все изменилось внутри меня и вокруг меня.

«Какая же я сейчас»? — подумала я и с любопытством взглянула на себя в зеркало, те же серо-голубые глаза, те же светло-русые волосы, те же полные губы — те же и не те. На меня мягко смотрела знакомая незнакомка, нежным взглядом вместо обычного дерзкого, с искренней улыбкой вместо ироничной. Я сняла с себя всю одежду, впервые так пристально и придирчиво вглядываясь в свое обнаженное тело, стройные сильные ноги, высокая грудь, тонкая талия — все как будто вполне прилично.

Звонок в дверь заставил меня вздрогнуть. Я быстро набросила на себя шелковое кимоно и устремилась к двери.

— Кто там? — удивленная таким ранним визитом, спросила я.

— Лу, это я, — послышался такой знакомый, такой нестерпимо родной мне голос. Непослушными руками я открыла дверь и с порывистой радостью бросилась в объятия Майка. — Ты, ты, — рыдала я, отбросив всякое стеснение.

— Лу, девочка моя родная, я пришел к тебе, я совсем к тебе пришел, я не могу без тебя, — исступленно целуя мое лицо, глаза, щеки, губы, бормотал Майк. — Ты не прогонишь?

— Что ты такое говоришь, — дрожали мои губы, а глаза уже улыбались сквозь слезы.

— Лу, девочка моя, проснись, — среди ночи прошептал мой муж, покусывая мочку моего уха. — Кажется, малышку надо покормить.

В темноте матово поблескивали его черные глаза. Непроходящая радость смотреть в этот его темный бархат и видеть в нем отражение нежности, слышать звучание его низкого, до боли родного голоса, чувствовать его сильные руки на своем теле и испытывать при этом трепет и волнение — делали меня счастливейшей из женщин. Каждое пробуждение рядом с ним было подобно чуду.

— Может быть, ее просто надо перепеленать, — лениво предложила я и прижалась щекой к его большой ладони.

Когда муж возвращался из командировок, то брал все домашние заботы на себя, а он так редко бывал дома. Вовка подрос и учился в колледже в далекой Индии. Я очень скучала по своим мужчинам и по небу, в которое я хотела вскоре вернуться.

— Я уже это сделал, — засмеялся он, положив ко мне маленький сверток с укутанным в него полуторамесячным сокровищем. Я с благодарностью посмотрела на мужа, поражаясь тому, что до сих пор нахожусь под воздействием его обаяния.

Неужели правда, что у каждого человека есть своя половинка, и мне, одной из немногих в этой жизни, посчастливилось ее встретить. Мне, крохотной мошке, живущей лишь мгновение в веках, песчинке в океане, пылинке в бесконечном пространстве Космоса, случилось стать избранной. Ошеломляющее чувство восторга охватило меня. За минуту осознания сопричастности с сокрытыми тайнами Вселенной я бы, не задумываясь, отдала годы. Переполнявшие меня чувства требовали, просто требовали поделиться своей радостью с другими, обделенными ею, недопонятыми и непризнанными, скромно оставшимися в стороне.

Мой любимый мужчина и желанный ребенок, его ребенок, в унисон засопели, проваливаясь в глубокий сон. Осторожно, чтобы никого не разбудить, я встала и прошла в гостиную. Я с волнением опустила пальцы на давно забытые клавиши, музыка звучала в моем сердце и искала выхода. Звуки заполняли пространство и рвались наружу из моей распахнутой настежь души.

В дверном проеме показалась крупная мужская фигура, на меня удивленными глазами смотрел Майк.

— Лу, девочка моя, мне тебя еще читать и перечитывать, — с восхищением сказал он.

Его античный профиль казался мне мраморным и вечным, как красота, которая, как утверждали мудрецы, спасет мир».