Здравствуйте, Юля!

Несколько раз пытался написать Вам, но не складывалось, да и сейчас не уверен, что смогу связно изложить то, что думаю и чувствую. Пока мы играли словами и устраивали виртуальный эпатаж, я понимал, что происходит, и чувствовал, что на самом деле вы другая, и просто изящно прикалываетесь, в надежде расшевелить «бегемота» с интеллектуальной начинкой. У меня обманчивая внешность, я гораздо ранимее, чем это кажется. Поэтому, когда почувствовал, что независимо от меня что-то очень хрупкое и трогательное стало исчезать, стал нервничать.

А для Вас сейчас важен «драйв». Иногда Вы казались мне птицей, которой тесно в нынешнем пространстве и она бьется о стены. Было желание распахнуть все «двери и окна», чтобы Вы могли свободно полетать, даже если улетели бы навсегда. Потом понял, что не смогу этого сделать — в свободном полете Вы будете еще сильнее и стремительнее, мне за Вами не поспеть. Это не разница в возрасте, я знаю, что Вам нужно, и когда-то умел это делать, но сейчас просто нет сил. Желание есть, а сил нет, и никакая самая золотая и комфортная клетка Вас не удержит. Мы неизбежно бы столкнулись, если бы сделали шаги навстречу. Я не мертвый, я много летал, и скучаю по этому ощущению, но сейчас мне необходимо спокойствие и уверенность, тишина. Кроме нежности, терпения и надежды, во мне почти ничего не осталось, а желание любить я так далеко спрятал и так его берегу, что знаю, у меня есть только одна возможность испытать его, без права на ошибку, потому что это последнее и самое дорогое во мне. Силой его из меня не извлечь — по пути наверх разорвет все внутри. Его надо родить, а это небыстрый процесс. Вот и с Вами что-то меня удерживает от полного доверия — не могу расслабиться, постоянное напряжение.

Мне очень нужна женщина, но я верю, что она быстро меня почувствует и поймет. А если так, то она будет обречена сыграть в кротость и тишину. Представить Вас такой невозможно, и это прекрасно. Это в Вас меня и волнует — Ваша открытость и энергетика. Все очень просто, я жду последнюю женщину в своей жизни — никогда не изменял и никогда не простил бы измены. С моей стороны было бы нечестно навязывать Вам такую роль. Хотел бы многое стереть из написанного, но не стану этого делать. Хотел бы видеть Вас и утонуть в запахе волос и раствориться в нежности. Но и этого я не сделаю, потому что Вам сейчас нужно совсем другое. Вам сейчас нужны битва и победитель в ней, даже если проиграете, но я с женщинами и детьми не сражаюсь.

Вы правильно почувствовали, что моя нежность сродни отцовской, я так и воспринимаю женщин, как больших детей. Но с Вами я таким быть не смогу. Давайте сделаем паузу в наших отношениях, проверим свои чувства. Мне будет трудно без Вас, но с этим можно справиться. А Вам, скорее всего, будет легче — Вы более импульсивная и решительная. Появится желание все вычеркнуть, сумеете это сделать. Удивительный случай, мне так хочется увидеть женщину, почувствовать ее, но я считаю себя не вправе этого сделать. Еще ни разу не прикоснувшись к Вам, я уже чувствую Ваше тепло на своих ладонях, и меня это смущает и тревожит. На сайт я никогда не вернусь, хотя и благодарен ему за встречу с Вами, но такое дважды не повторяется.

Невероятный зигзаг судьбы, что мы пересеклись. Невольно я буду искать с Вами встречи, но она не может быть запланированной. Мы с Вами истосковались по маленькому чуду, и если суждено, то мы его найдем.

Я не прощаюсь с Вами, я просто хочу понять и почувствовать, что Вы со мной за эти несколько дней сделали. Письмо дурацкое, знаю, и Вы хорошо знаете, что слова в такой ситуации бессильны. Но когда мы их пишем, то надеемся, что они хотя бы немного облегчат боль бессилия и растерянности.

Живите с миром, — сразу ответила Юлька и ушла в комнату, чтобы никто не видел ее слез.

Она выполняла рейсы, приветливо встречала пассажиров, надев улыбку на лицо, а в подсознании все время жила боль и горькая мысль о Парамове. Вернувшись из Шереметьево, не выдержав, она написала: Вы правы, мне совсем не больно. У меня просто сломаны крылья. Оба.

А поздним вечером она уже писала развернутый ответ. Боль была невыносимой, она сидела внутри и требовала выхода. Мигрень, спутница бессонницы, болевым обручем сжимала голову.

Теперь уже и Вы можете прочесть мою маленькую исповедь, если, конечно, не изменили свой E-mail. Ведь если все остальное Вы стерли, так и почтовый ящик могли поменять, и я не удивлюсь, если мое письмо попадет в никуда. Только теперь это не имеет никакого значения. Я все равно умерла. Если бы Вы отвергли меня днем раньше, я бы выла, каталась по полу, билась бы до крови кулаками об стенку, проклинала и ненавидела бы Вас. Потому что тогда, при всём великом чувстве к Вам, я тоже, как и Вы, немного не доверяла Вам. Поэтому пыталась и насолить, и причинить боль (хотя Вы не умеете болеть). Я надевала на себя маску, разъедающую лицо, чтобы скрыть свою незащищенность, свое бессилие и боль. После общения с Вами я с кожей сдирала ее с себя и плакала. Я не помню, чтобы когда-нибудь я так много плакала. Мне просто хотелось один, всего один лишь раз коснуться ваших рук.

Что случилось бы от того? Разве я молила Вас о любви? Разве я навязывалась Вам в жены? Разве я пыталась посягнуть на Ваш привычный уклад? Мне было достаточно того, что Вам приятно со мной общаться. Когда-то Вы сами сказали мне: «Меняю сто одно сообщение на десять минут реального общения». Я тогда очень испугалась. А когда эта возможность у Вас появилась (не без помощи Ляны), Вы даже не прислали мне сообщения. Когда-то Вы предложили накормить меня, я сделала вид, что не заметила. Я тогда еще не была готова к встрече с Вами. А когда я жаждала увидеть Вас, Вы увильнули. Думаете, мне нужны рестораны? Я почти двадцать лет летаю за границу, живу в фешенебельных отелях и обедаю, и ужинаю в ресторанах. Они меня даже утомили. Там, где есть возможность, я вместо похода в ресторан заказываю еду в номер. Выхожу из ванной в махровом халате и тапочках и сажусь трапезничать. С таким едаком, как я, только деньги напрасно просаживать в ресторанах. Если бы Вы первым не предложили пойти куда-нибудь поесть, я бы назначила встречу где-нибудь в парке. Подошла бы к Вам сзади тихонечко, закрыла бы ладонями глаза и сказала бы просто: «Здравствуй».

В одно мгновение все перевернулось во мне в отношении к Вам после того, как Вы решительно ушли с сайта. Я почувствовала к Вам такое глубокое уважение и такое восхищение Вами, что сама изменилась. Тогда я Вам полностью доверяла. И мне не важно было, сколько писем я Вам написала и были ли ответы, потому что верила, что Вы просто не в состоянии ответить из-за своей занятости. И я впервые в жизни ощутила, что такое любить другого в себе, а не себя в другом. Невзирая на занятость того или иного дня, я всегда о Вас помнила и переживала за Ваши дела на работе. Ведь Вы однажды писали, что были какие-то неприятности. Я так переживала за Вас! О себе я уже не думала. Не считала, сколько я напишу сообщений, сколько Вы. Я ждала Вас и знала, что если не пишете, то у Вас просто на это нет времени. Такой благодарной нежностью заполнилось мое сердце в тот день, когда я почувствовала в Вас родного человека. Это чувство отличалось от вчерашнего — буйного, страстного, всеобъемлющего. Оно было неярким и обжигающим, которое очень быстро сгорает, как комета, а светлым, спокойным и щемящим. Воплощением кротости была я, и странным образом мне это даже нравилось. Я думала, что уже сильней не смогу любить Вас! Оказывается, можно. Нежность сильнее страсти. Эта была та капля, которая потушила безумную горящую лаву и засияла, словно хрустальная. Мне хотелось обнять Вас, шептать вам на ухо ласковые слова, лечить Вас от бессонницы, свернуться клубочком на Ваших коленях и мурлыкать, как котенок. О борьбе не было и речи. Я хотела беспрекословно слушаться Вас. По моим маленьким письмам Вы могли бы уже догадаться о произошедших во мне переменах. Я молила Бога, чтобы с Вами ничего не случилось. А Вы в это время сочиняли для меня приговор.

Я читала и понимала, что вы отказываетесь от меня, придумав себе какие-то полеты, какой-то «драйв». Но я ни на что не претендовала. Я хотела всего лишь раз почувствовать себя в Ваших объятиях и уйти навсегда, если Вам это так в тягость. Нежная хрустальная капля разбилась на миллиарды осколков, которые выходили из меня со слезами. Я плакала двенадцать часов кряду, не останавливаясь. Я понимала, что если не останется хоть одного осколочка этого хрусталя, то я погибла, уже никогда никто не тронет моего сердца. Я пыталась прервать поток слез, но тогда тело билось в конвульсиях, и я не успевала хватать ртом воздух. Наконец я перестала бороться. Мне не было больно. Когда режут вены в воде, то боли не чувствуют, а тихо умирают. Это были не слезы, это была моя кровь, и я медленно умирала. Не осталось ни одного осколка. Пустота. Безразличие. Я не сплю уже двое суток. Не ем. Я потеряла пять килограммов веса — это значит, пять литров слез вытекло из меня. Стала как былинка. И ноги стали тоненькие, о каких я мечтала. А теперь меня это уже не трогает. Если бы был аппетит, я ела бы торты каждый день и не парилась бы.

У меня исчезли эмоции. Нет ни радости, ни горя, ни голода, ни страха. Я умерла. Я труп. И увенчанная буйством весны природа уже не вызывает во мне улыбки. Одна пустота. Может, меня спасли бы американские горки, чтобы хоть какой-нибудь адреналин появился.

Вам пишу, потому что очень уважаю Вас и не жалею, совсем не жалею, что истратила все, что было во мне без остатка. Все равно такого умного, деликатного, чистого и светлого человека я уже никогда не встречу. Так стоит ли жалеть, что ничего уже не осталось? Я искренне желаю Вам встретить женщину, которая полюбила бы Вас так же, как я. Вы этого достойны.

Юлька не успевала вытирать слез, заново переживая события той ночи. Уснула она под утро, проспав всего два часа, да и то приняв снотворное.

Погрузив себя в домашние дела, Юлька старалась ни о чем не думать. Но вдруг сердце ее больно защемило, и она порывисто бросилась к ноутбуку, чтобы открыть почту. Губы ее дрожали от волнения, когда она читала его ответ.

Перечитывал Ваше письмо и прослезился. Я не увиливал от Вас, просто боялся Вас разочаровать. Думал, что Вы так молоды и красивы, мужчины будут оглядываться вслед, завидовать и думать, а что этот старый пень рядом с ней делает? Все эти рестораны и прочее я тоже немало повидал на своем веку, едал за одним столом и с президентами и с королями, просто зацепился за эту идею, когда Вы сказали, что нет аппетита и худеете. Да бог с ними, с этими забегаловками. И я мечтал о Ваших ладонях на глазах. Да, я испугался, потому что привык быть сильным, а в общении с Вами, даже виртуальном, почувствовал, как меня пробило насквозь. И тогда я понял, что если это все правда, то не смогу без Вас жить, а что я могу сейчас Вам дать, кроме нежности и любви? Наверное, я туповат, а может, у меня просто не было в жизни подобных чувств ни к одной женщине.

Есть, правда, одна-единственная — она изредка приходит ко мне во сне и оставляет странное и сильное чувство щемящей нежности, которая может разорвать сердце. Одно и то же лицо, оно всегда у меня перед глазами, ничего кроме нежности во сне не происходит, но это сильнее любой страсти, Вы правы. И с Вами я испытал такое потрясение, и испугался не за себя, а за Вас. Думал, что у Вас будет горькое разочарование, и я что-то разрушу, может, последнюю Вашу надежду. Получается, что я струсил, и значит, недостоин Вашей любви, Ваших слез и мучений. Мне было очень горько об этом читать, чувствовал себя полным мерзавцем, и сейчас это чувство не проходит.

Почему я попросил сделать паузу, но не прощался с вами? Просто я сейчас остался без работы. Об этом долго рассказывать, и вряд ли нужно сейчас, но полетели сразу два крупных проекта, которые готовил последние годы и которые могли обеспечить будущее мое и моих детей. Произошло что-то мистическое, потому что были подписаны договора на крупные суммы. Вы пришли в мою жизнь чуть раньше, чем я хотел. Я долго жил просто на приличном уровне, а после смерти жены понял, что надо жить по-человечески, поднять свой достаток и уехать отсюда. Найти любимую женщину и послать весь этот дурацкий мир в тартарары.

Вы могли бы стать такой женщиной. Вы же написали, что налопатились сверх меры, а так могли бы жить спокойно, заниматься любимым делом — писать, петь, да все что угодно, и я был бы счастлив, что смог Вам это дать. Все это рухнуло в одночасье, и в остатке получилась привычная и надоевшая работа тренера по шахматам с возможностью бегать а-ля гувернер по частным ученикам. Корячиться при этом от унижения и тупо зарабатывать штуку-полторы на поддержание семьи. Я испугался, потому что понял, что после встречи с Вами могу отойти от проблем с детьми и не смогу им помогать, не смогу дождаться, когда дочь закончит аспирантуру, а сын институт. Я действительно безумно люблю своих детей, может, посильнее многих матерей, а сейчас невольно стал папой-мамой. Потому и взял передышку до лучших времен, но не думал, что это Вас так потрясет. Юля, простите меня за каждую Вашу слезинку. После Вашего письма я понял, что, может, никогда не встречу такого чувства к себе, а значит, все, что прятал в себе, так и зачахнет в глубине. Я это действительно слишком глубоко в себе спрятал.

Не думал, что могу быть таким ревнивцем. Только представил Вас рядом с кем-то другим, хотелось все крушить вокруг. Такого не было. Своим женщинам я всегда говорил — не надо предавать и бить из-за спины. Полюбила, встретила другого, приди и скажи, и спокойно расстанемся. А с Вами все было бы по-другому, я теперь это знаю. Я же говорил, что все слова бессильны. Достаточно одного взгляда, быть может. Но все это уже произошло. Вы встанете на ноги, придете в себя, я буду молить об этом каждый день. Может, так было суждено, сломать все это в нас, чтобы эта капелька хрустальная осталась. Ведь она все же осталась, я это почувствовал тоже.

Не прощайтесь со мной навсегда, мы обязательно должны встретиться, но боли при этом быть не должно. Я прихожу в ужас только от одной мысли, что могу причинить даже маленькую боль, а Вы меня своим признанием просто раздавили. Я недостоин Вас и Вашего чувства. Сегодня и сейчас недостоин, но я все еще верю, что мы не убили все окончательно. Если Вам все же будет больно, то вычеркните меня из своего сердца, пусть останется только житейское и простое, и этого немало для меня.

Сегодня утром прилетели два голубя. Так уже было несколько раз за последние пару лет. Я побоялся их впустить, причем странно, что они меня не испугались. Только чуточку взлетели, когда подошел к окну на балконе. Посидели минут пять и улетели. Я думал о Вас и чувствовал, что будет письмо или мы встретимся с Вами на «аське». Я Вас там все эти дни караулил. Не знал, решусь ли заговорить, но ждал. Телефон Ваш пропал на сайте, может, это и к лучшему. Вчера ночью захотелось позвонить, и понял, какой я дурак, что одним разом всю информацию выбросил. Перечитал и нашу «пикировку» в «аське». Боже, какие мы с Вами были там дурные, особенно я. Чувствую стыд, как мальчишка. Мои руки тоньше, умнее и чище, чем я. Этого я и боялся — прикоснусь к Вам, и они за меня все скажут, отрежут нам обоим путь назад. Я верю Вам, и если я что-то сломал настоящее, то мне нет прощения, и больше ничего ко мне в этой жизни такого не придет. Я это пойму, не только почувствую, поверьте.

У меня действительно слишком много этих проклятых мозгов, которые не дают расслабиться и довериться чувствам. Может, я и не вправе, но прошу Вас, сделайте так, чтобы Вы пришли в себя, не могу представить этот мир без Вашей улыбки и смеха… Больше писать не могу, простите. Берегите себя…

Это было уже свыше Юлькиных сил. Она плакала и сочиняла ответ, хотя умом понимала, что нужна пауза. Юлька знала, что Лермонтов был один из любимых авторов для Парамова, и поэтому написала.

От вас я приму любой удар, — написал он, — но согласитесь, и удар был не слабый.

Юлька опять строчила ему ответ:

А нищий — это я, просто так неудачно получилось в мужском роде. И камень мне. И намек на то, какую малость я от Вас ждала и что я получила. Я и не думала метать в вас такие сильные стрелы, у меня на это нет ни сил, ни желания. После последнего осколка хрусталика, покинувшего меня, сердце залито цементом. Наверное, нет такого перфоратора, чтобы помочь его высвободить из сжатых тисков. Вот и вся моя боль, если можно назвать это болью.

Приезжали друзья, пели под гитару, танцевали, веселились. Но как же трудно мне было растягивать в улыбке рот. Мышцы так сковали лицо, что уголки губ скорбно опускались вниз. Пришлось надевать маску. Я даже не хочу вас видеть сейчас, хоть и не питаю к вам ни ненависти, ни отвращения. Единственное, что хотелось бы просмотреть, — переписку в «аське», которую вы стерли, как и телефон. Может, эта шутливая стычка, которая меня тогда нисколько не обидела, а просто рассмешила, вызовет во мне хоть какие-то эмоции. Если захотите, то пишите мне добрые письма, только не надо неправды из-за жалости. Я не сошла с ума. Это уже хорошо. А жить без эмоций, наверное, даже легче. Во всяком случае проще. По крайней мере потрясений больше не будет.

И еще, хочу вам дать один полезный совет. Когда Вы говорите одной женщине о своих чувствах, не надо упоминать о другой, к которой Вы питаете сильные чувства, пусть даже о мифической, приходящей к Вам во сне или же о единственной, которую Вы ждете. Мне это уже безразлично, а вот Вашей будущей пассии будет просто неприятно. Это сведет на нет все Ваши признания. С Вашим умом и не понять этого — непростительно. А о том, что Ваше чувство, которое глубоко запрятали, Вы запланированно отдадите той, которая станет достойной этого, и вовсе звучит странно. Словно любовь можно запрограммировать. По мне, так лучше сгореть и ощутить, чем ждать и никогда не дождаться. И еще раз повторяю Вам, что я не пыталась вырвать у Вас то драгоценное сокровище, которое Вы так трепетно храните. Тем более, если для Вас это так серьезно. Я была бы счастлива, что ощутила еще раз, последний раз — такой полет, если бы не окоченевшая моя душа. И думала, что имела право один-единственный раз коснуться даже не губ Ваших, а рук. Жаль только, что кончился этот полет катастрофой, после которой меня собирали по косточкам.

И чтобы задеть его чувства, Юлька язвительно написала опять же лермонтовские строки, якобы от лица Игоря.

После всех этих письменных объяснений и стычек Парамов уехал подлечиться в кардиологический санаторий, в вежливой форме известив об этом Юльку.