Часть 21

17 декабря 1237 Р.Х. День шестой. Утро. Рязанское княжество.

В первых числах декабря, спустя пару недель после разгрома дружин рязанских князей на реке Воронеж, многоязыкая рать Бату-хана двинулась вглубь рязанской земли, полоня и сжигая все на своем пути. Большая часть войска под командой самого Батыя и прочих царевичей-чингизидов компактной колонной направилась от места битвы на север к Рязани*. Путь их пролегал по так называемому Половецкому полю**. Авангардом в этом войске командовал храбрый Кюльхан – самый младший и любимый сын Потрясателя Вселенной Тэмучжина, а отдельными туменами командовали сам Батый и его дядя Орда-ичен; Кадан и Бури имели один тумен на двоих. Враг и ненавистник Бату-хана Гуюк состоял со своими телохранителями при штабе руководителя похода, и в самостоятельных боевых операциях не участвовал. Благодаря этому его отец Угэдэй ворчливо выговаривал потом, что в том походе Гуюк не добыл даже козлиного копытца, а только злословил в адрес своего начальника, а также зверствовал над собственными солдатами и побежденным мирным населением. Хотя по части зверств среди чингизидов ангелов не было – зверствовали все царевичи, включая Орду-ичена, считавшегося мерилом справедливости и рассудительности; и зверствовали они со вкусом, привитым им самим Чингисханом.

Примечание авторов:

* имеется в виду Старая Рязань, дотла разоренная Батыем и расположенная в пятидесяти километрах от нынешней Рязани, тогда называвшейся Переяславлем-Рязанским.

** имеется виду безлесное пространство в водоразделе верховьев Дона и Оки, степной коридор шириной 50–60 километров между двумя лесными массивами, расположенными западнее и восточнее этого Половецкого поля.

Одновременно с продвижением орд Бату-хана на Рязань тумены Субэдея, Шейбани и Бурундая с целью фуражировки широко рассыпались по всей рязанской земле, стараясь не пропустить ни один даже самый малый городок, крестьянскую весь русичей, мордовскую деревню или боярскую усадьбу. После разгрома русских дружин на реке Воронеж Субэдей и Бурундай совершенно не боялись разделять свои тумены не только на тысячи и сотни, но даже на десятки, ибо в ситуации, когда основная воинская сила рязанского княжества уже уничтожена, им нечего было бояться.

Впрочем, Бату-хан тоже высылал фуражиров на пятнадцать-двадцать километров по обе стороны от направления своего движения; сорокатысячная орда (если считать каждый тумен за полнокровную боевую единицу) постоянно нуждается в продовольствии, фураже и топливе для костров, которого очень мало на открытой местности. К тому же на следующий день после того, как монгольская орда пересекла границу рязанской земли и отмахала от нее примерно двадцать пять километров, погода начала портиться. Бледно-синее зимнее небо затянула белесая хмарь, завыл-засвистел ветер, а в довершение с потемневшего неба пошел густой снег, за которым ничего не было видно уже на треть полета стрелы (около 100–120 метров).

Пришлось монгольскому войску становиться лагерем, разворачивать юрты и пережидать в них непогоду. Буран ярился целых три дня и три ночи, при этом несколько отрядов, посланных в окрестные леса за топливом для очагов, так и не вернулись. И такая непогода творилась не только над Батыевым войском, но и над всей рязанской землей, частью Дикого поля, черниговского и владимиро-суздальского княжеств.

Не только Батый, Субэдей и Бурундай с тревогой вслушивались в вой и свист неутомимого ветра. Великий князь рязанский Юрий Игоревич, а также его племянник, удельный князь Олег Игоревич, также испытывали неясное беспокойство. И даже владимирский великий князь Юрий Всеволодович, тревожась неизвестно о чем, то и дело выходил на крыльцо терема, всматриваясь в мутную даль.

Хотя уж для русских князей воевода Буран был самым верным и надежным союзником. Через три дня ветер стих, а потом унялся и снегопад, напоследок присыпавший землю мягким и пушистым снежком. Утром четырнадцатого числа взошло солнце, и монгольские темники во главе с Бату-ханом, а также русские князья, увидели, что вся земля окрест усыпана огромными непролазными сугробами, в которых лошадь вязнет по брюхо, а человек по грудь. За трое суток на землю выпала почти трехмесячная норма осадков, и это значило, что весной быть ужасному наводнению, когда вся земля превратится в одно сплошное озеро с разбросанными по нему холмами-островами, на некоторых из которых будут стоять города.

К тому же у незваных гостей этой земли, которых позже нарекут татарами или татаро-монголами, случилась еще одна незадача. Во всех туменах невесть куда исчез тот немногочисленный полон, который темники Бату-хана набрали по редким приграничным деревенькам и вескам, а воины, которые охраняли шатры с молодыми девками и крепкими парнями, оказались убиты самым беспощадным образом. Полон – это ведь не только говорящее имущество, предмет торговли с китайскими и уйгурскими купцами, следующими за войском. В первую очередь, это стратегический ресурс, которому предстоит строить метательные машины для осады укрепленных городов, натягивать тугие вороты пороков, подносить к ним камни, под выстрелами со стен и потоками льющейся смолы и кипятка раскачивать тяжелые бревна таранов, а также в первых рядах идти на штурм обледенелых валов, чтобы не лилась понапрасну драгоценная монгольская кровь. А теперь все – полон йок, и исполнение своих планов Бату-хану и его темникам надо начинать сначала.

Правда, в тумене Субэдея двое воинов-кипчаков из числа тех, что охраняли полон, не пали под ударами неведомых похитителей, а откатились в сугробы и замерли там, притворившись мертвыми. Они и рассказали, что на них напали одетые во все белое плечистые мангусы ростом в полтора раза выше нормального человека; они-то, эти ужасные создания, и порубили на куски несчастных охранников своими длинными мечами, после чего увели полон в свое подземное царство. Разозлился тогда Субэдей, назвал выживших хитрецов трусами, которым любой враг кажется неодолимо могучим, и повелел казнить их, зарубив саблей (конечно, лучше было бы сварить этих трусов живьем в котлах, но для этого на таком морозе требовалось слишком много дров).

Некоторое время спустя он опомнился и приказал снова привести к себе выживших для повторного допроса, но, как оказалось, приговор уже успели привести в исполнение, и теперь допрашивать духов этих трусов должен был шаман-кам, говорящий с духами мертвых, а это очень ненадежный дознаватель. Шамана все-таки позвали, и тот битый час скакал козлом с бубном вокруг костра, а потом возвестил, что пришла могучая и безжалостная сила, от которой все монголы и татары будут плакать горючими слезами. И необычный буран, и пришедшие за душами полона злые мангусы, и даже пропавшие безвестно фуражиры – все это следствие той неведомой и ужасной силы. И бог войны Сульде уже не едет незримо на белом жеребце под девятихвостым бунчуком рядом с Бату-ханом, а стоит ныне на стороне этой неведомой силы. Субэдей хотел было шамана тоже казнить за паникерство, однако передумал. Вот когда найдут пропавших фуражиров и выяснится, что они просто замерзли, заметенные снегом, то тогда шаман – паникер и шарлатан, и посему подлежит казни. А если же они не замерзли, а были убиты то дело и вправду нечисто, и шаман может еще малость пожить на этом свете, прежде чем попадет в загробный мир.

Ага, как же, замерзли – держи карман шире. Два обнаруженных десятка фуражиров оказались изрубленными точно так же, как и охранники полона. Опытные воины сказали, что удары саблей – или, скорее, прямым мечом – шли исключительно сверху; и это при том, что в момент нападения фуражиры сидели в седлах. Поневоле можно поверить в огромных, верхом на гигантских конях, мангусов, рубящих вмах несчастных мелких кипчаков и монгол. При этом сила некоторых ударов была такова, что воинов Бату-хана разрубало от макушки до седалища, вместе с седлом и конским хребтом. Субэдей был старым, многое повидавшим воином, но даже ему становилось жутковато при мысли о такой силище. Все понимали, что нечто подобное должно было случиться и с другими пропавшими в урусутских лесах фуражирами, только их тела пока не нашли. По войску, как эпидемия гриппа, начали ходить страшные истории о бесшумных как призраки огромных всадниках на белых конях, которые легко передвигаются по любым буреломам или заносам, потому что копыта их коней, не касаясь земли, ступают прямо по воздуху. И невольно содрогались от мистического ужаса суеверные монголы и кипчаки, боевой дух которых дрогнул перед осознанием могущества этого неведомого загадочного противника.

Впрочем, кони кипчаков и монгол ходить по воздуху не умели, а это значило, что у их хозяев намечаются большие проблемы. Во-первых – буран отнял у Бату-хана и его темников целых три дня. Во-вторых – он сильно ухудшил проходимость дорожных путей (в качестве которых Бату-хан и Субэдей планировали использовать покрытые льдом реки), из-за чего планы зимней кампании против северных княжеств находились под угрозой срыва. Путь для монгольской армии приходилось даже не протаптывать, как это обычно делается в зимний период, а буквально прорывать среди снега, создавая ров с высокими снежными валами по обеим сторонам. Вот бы где пригодились русские полоняники; но их-то мангусы увели в первую очередь, и пришлось соратникам Потрясателя Вселенной самим браться за широкие деревянные лопаты.

При этом монгольские кони из-за глубины снежного покрова потеряли возможность добывать из-под снега прошлогоднюю траву, и их единственным кормом стал конфискуемый в местных селениях фураж. А ведь до них, до селений, надо было еще добраться, и при этом не стать жертвой коварных мангусов, поджидающих несчастных кипчаков и монгол буквально за каждым деревом. Не зря же они наслали на них такой ужасный снегопад и метель – не иначе хотели, чтобы воины Бату-хана вышли из себя и начали от голода и бескормицы междоусобные склоки и ссоры. Из-за особо трудных условий передвижения орда едва ползла. Вместо перехода в тридцать километров в сутки воинство делало семь-восемь километров, и к истокам реки Рановы (притока Прони) вместо двух дней ползло неделю.

Замерзшие зимой реки имели большое значение. Поскольку первые нормальные дороги появятся в этих краях только лет сто спустя (и то стараниями ордынских баскаков), то в качестве средств коммуникации использовались реки. Летом по ним плавали на ладьях, а зимой использовали в качестве санного пути. Если двинуться вниз по течению Рановы, то попадешь к месту ее слияния с Проней, а уже сама Проня впадает в Оку совсем недалеко от Старой Рязани – можно сказать, что там просто рукой подать. Сиди себе в санях, глазей по сторонам на проплывающие мимо по обеим берегам реки вековые боры и изредка попадающиеся на пригорках небольшие деревеньки (половодья-с). Только вот путь этот крайне извилист и в несколько раз длиннее, чем просто проехать по дороге, соединяющей между собой два населенных пункта. А еще среди этих речных меандров легко устраивать засады и готовить прочие неприятности незваным гостям. Ведь и воевали тут зимой тоже на речном льду…

Тем временем потеплело, но захватчикам от этого легче не стало. Днем под ярким солнцем поверхность снега слегка оттаивала, а ночью этот влажный снег смерзался в ледяную корку, режущую не хуже битого стекла. Бату-хан шипел, плевался и всякими другими путями выражал свою ярость, но ускорить движение своего войска не мог. Будто сама эта лесистая и болотистая земля, противная любому честному монголу, тысячами рук хватала за ноги коней и людей, не давая им двигаться дальше. На подходах к истокам Рановы войско Бату-хана среди белого дня воочию увидело своих первых мангусов.

Три сотни* одетых во все белое всадников на высоких конях, едва касающихся копытами поверхности сугробов, бесшумно проехали на виду всего войска вне досягаемости дальности действия монгольских луков. Призрачная рать выглядела грозно и внушала трепет – странные существа непостижимым образом внезапно появились неизвестно откуда, явно собираясь внести существенные коррективы в планы завоевателей. Бату-хан сам увидел их воочию и, будучи неплохим наездником, понял, что даже летом, на поверхности гладкой как стол степи, мощные и длинноногие кони мангусов шутя ушли бы от маленьких лохматых монгольских лошадок. Оценил он и рослые плечистые фигуры чужих воинов, а также их длинные мускулистые руки, под стать которым были и висевшие у седел длинные прямые палаши. Прямое столкновение с мангусами, даже без учета их колдовства, тоже не сулило его воинам ничего хорошего. Им оставалось надеяться только на луки, стрелы из которых за четыреста шагов с легкостью пробивали панцирного всадника; но вскоре стало ясно, что и эти надежды были тщетными.

Примечание авторов: * один рейтарский и два уланских эскадрона бойцовых лилиток основного состава.

Состоявший при нем мерзопакостный Гуюк-хан, злейший враг Бату, постоянно напоминающий о том, что в жизни не все так прекрасно, как хотелось бы, тоже вышел из своего шатра. Увидел белых всадников, он тут же принялся осыпать насмешками командующего западным походом Бату-хана, говоря о том, что тот спокойно смотрит на проезжающих мимо урусутов, как будто он не воин и хан, а старая бессильная баба.

Бату-хан, прищурив и без того узкие глаза, повернулся к беснующемуся Гуюку.

– Если ты не баба, – с предельным равнодушием в голосе сказал он, – то тогда возьми своих телохранителей и привези мне головы этих наглых урусов. В противном случае отправляйся обратно в Каракорум, чистить сапоги своему великому отцу*.

Примечание авторов: * Угэдей, отец Гуюка, был вторым сыном Чингисхана, и на тот момент являлся верховным каганом всех монголов. Должность по большей части номинальная, потому что связанность монгольской империи, раскинувшейся от Волги и Ирана на западе и до Китая и Кореи на востоке, была даже меньше, чем никакой, но моральный авторитет Великий каган пока чтоимел весьма значительный.

Гуюк-хан дураком отнюдь не был и тут же понял, насколько ловко Бату столкнул его в его же собственную ловушку, ведь этот разговор происходил в присутствии всех остальных темников, в том числе и пользовавшегося всеобщим уважением Орды-ичена, который в ответ на подначку только одобрительно покачал головой. Пришлось Гуюку под пристальными взорами присутствующих садиться на коня и, свистнув своим тургаудам-телохранителям, рукоятью камчи указать то направление, в котором им следовало атаковать и умирать. За несколько последних дней ранее мягкий и пушистый снег изрядно осел и уплотнился, но все равно коротконогие мохнатые кони проваливались в него по колено, а иногда и глубже, из-за чего были вынуждены идти в атаку шагом, как ни понукали их к галопу горячие степные всадники.

– Дурацкое занятие, – вполголоса заметил Орда-ичен, – от такой атаки, наверное, увернулась бы и стельная корова.

Но белые мангусы не стали уворачиваться. Увидев такую экзотическую атаку монгольских* джигитов, они развернулись навстречу им, встав в две линии – тяжеловооруженные в центре, легко экипированные на флангах. Правда, с того расстояния, которого на них смотрели Бату-хан и его темники, не было видно никакой разницы в экипировке под белыми маскировочными балахонами всадниц и такими же попонами их лошадей.

Примечание авторов: * в личной охране у царевичей-чингизидов служили только чистокровные монголы и никогда не было разного кипчакского или туркменского сброда.

Шагов с четырехсот отчаянно понукающие своих лошадей телохранители Гуюка взялись за луки – и воздух загудел от множества стрел, летящих в белые призрачные силуэты, стоящие, казалось, на границе земли и неба. Бату-хану – впрочем, как и иным присутствующим – захотелось протереть глаза, потому что стрелы, пущенные опытной и сильной рукой настоящих монгольских воинов, словно растворялись в воздухе, не попадая никуда, и ни один белый высокий силуэт не покачнулся и не рухнул в окровавленный снег. Напротив, на флангах вражеского строя частым стаккато начали раздаваться звонкие щелчки срабатывающих самострелов, и на снег начали рушиться уже монгольские джигиты, ибо летящие со страшной силой короткие тупоголовые болты насквозь прошибали тела в легких кожаных панцирях куяках и плетеных среднеазиатских байданах.

Но это было только начало. Монгольские джигиты не могли повернуть назад, ибо имели приказ атаковать, которого не смели ослушаться, а молчаливо ожидающие их приближения мангусы делали с помощью своих арбалетов так, что личная охрана Гуюка платила десятками жизней своих воинов за каждый шаг своих лошадей. Но вот один из мангусов поднял к губам серебряный горн и протрубил фанфару*. И тут же в центре над строем мангусов затрепетало алое, как кровь, полковое знамя**, выпущенное из чехла, а высокие белые кони сделали свой легкий, почти невесомый шаг навстречу противнику; за ним еще, еще и еще – и вот уже белые призраки мчат в стремительном галопе, склонив вперед острия пик, горящие ледяным огнем на холодном зимнем солнце.

Встречный удар летящих будто на крыльях мангусов был страшен – и, несмотря на все свое мужество, телохранители Гуюка были опрокинуты, втоптаны в землю и изрублены длинными тяжелыми палашами. Сам темник в этой атаке уцелел. По крайней мере, наблюдавшие за боем со стороны оцепеневшие царевичи-чингизиды видели, как двое спешившихся мангусов вытащили из под конского трупа чье-то полубесчувственное тело, связали этому телу руки за спиной, после чего бросили поперек седла на круп одной из своих лошадей. И никто из других темников не дал команды своим людям ценой своей жизни попытаться выручить плененного хана, даже сам Бату-хан. По крайней мере, тела Гуюка не нашли ни среди живых, которых просто не было, ни среди мертвых – а это значило, что именно его прихватили с собой мангусы, удалившись восвояси после того боя, ставшего роковым для сына Угэдея.

Примечание авторов:

* сигнал атаки в европейской кавалерии.

** полковые знамена, пошитые по образцу знамени 119-го стрелкового полка.

– Дзе, – промолвил Орда-ичен, молча досмотревший до конца это кровавое представление, – как воевать с такими колдовскими созданиями, которые летят как птицы, над снегом, грязью или водой, и которых не берут наши стрелы, а сами они поражают наших джигитов сразу и наповал? Одно лишь счастье, что у нас целых четыре тьмы воинов, а мангусов, самое лучшее, несколько сотен – иначе они сокрушили бы нас одним могучим ударом, а не стали бы устраивать колдовство с бураном и нападать на наши мелкие отряды…

Высказанное услышали все, а невысказанное повисло в воздухе вопросом о том, стоит ли дальше продолжать поход, начавшийся с таких несчастий, и не лучше ли вернуться в низовья Дона, к своим кочевьям, охраняемым сейчас южными туменами под общим командованием Мунке-хана. Но промолчал Бату-хан в ответ на невысказанное своим старшим братом*, ибо из этого похода он мог вернуться либо победителем, либо покойником, потому что многочисленная родня Гуюка (и в первую очередь его отец, верховный каган Угэдей), в противном случае никогда не простят ему пленения или гибели своего сына и родича.

Примечание автора: Орда-ичен и в самом деле был старшим братом Бату-хана, не имевшим больших властных амбиций, а потому уступившим младшему брату старшинство в улусе Джучи. Сам Орда-ичен возглавил так называемую Белую орду, чья ставка была в верховьях Иртыша, из которой потом выросло Казахское ханство, да и сам современный казахский этнос.

28 ноября 561 Р.Х. в мире Славян, день сто пятнадцатый, Строящийся стольный град великого княжества Артании на правом берегу Днепра.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич

Итак, по большей части все написанное средневековыми хронистами относительно численности армии Батыя оказалось полным враньем. Не было у него ни пятисот тысяч воинов, как писал доминиканский монах Карпини, ни трехсот тысяч, как утверждал позже Карамзин. Сто тридцать тысяч всадников, принятых в качестве оценки в советское время, оказались наиболее близко к истине, но только надо учесть, что это войско было разделено на две, а то и на три группировки, каждая из которых вела свою независимую от других войну. Во-первых – тумены Мункэ, Берке, Бучека и Байдара, под общим руководством Мунке-хана, общей численностью от тридцати до сорока тысяч сабель, составляют южную армию и ведут войну в степях и предгорьях Кавказа с половцами и осетинами. Непосредственной угрозы Руси в данный момент они не представляют, а потому и мы их пока не трогаем. Правда, ведется та война такими же людоедскими методами, как и все войны потомков Чингисхана, а посему мы и с них однажды спросим за степь, усыпанную человеческими костями, и запустевшие осетинские города.

Другая, северная группировка, которой командует непосредственно Бату-хан, вкупе с престарелым военным гением Субэдеем, составляет от пятидесяти пяти тысяч до семидесяти тысяч воинов. Кратковременно это монгольское войско может увеличиваться почти вдвое – в основном за счет мобилизованных пленных, что составляют главную рабочую силу при обустройстве осадных лагерей, они также составляют обслугу метательных машин и идут впереди татарского авангарда под град камней и ливень кипятка и смолы со стен.

Тактика монголов в этом походе обычно такова. Ворвавшись в какое-то русское княжество, они сперва стремятся дать полевое сражение княжеским дружинам (редко превышающим пару тысяч бойцов), для того чтобы с помощью своего подавляющего численного превосходства полностью их разгромить и по возможности уничтожить. Потом центр войска быстро продвигается к столице, разоряет ее округу и берет хорошо укрепленный город в полевую осаду, а правое и левое крылья охватывают государство с обеих сторон, стремясь полностью его разграбить и набрать как можно больше полона. Тех, кто в полон не годится – то есть детей младше десяти, взрослых старше тридцати лет, беременных женщин, священников, монахов, а также всех, кто склонен к оказанию сопротивления – монголы убивают на месте*. Собранный со всей земли полон гонят к столице, после чего используют при ее штурме уже изложенным способом, ибо сами татары работать не любят и не хотят, даже на войне. После того как столица государства захвачена, в ней воцаряется грабеж и резня – точно такая же, как это было при разграблении сельской местности и мелких городов.

Примечание авторов: * Вот что гласит книга «Путешествие в древнюю Рязань.» (Даркевич В. П.) Рязань: издательство «Новое время», 1993 г., стр. 245–247.

Монголо-татарским войском было уничтожено подавляющее большинство жителей Рязани (Старой) и укрывшихся в городе людей. Сведения об этом, приведённые в «Повести о разорении Рязани Батыем» были подтверждены археологическими раскопками:

«Систематические раскопки братских могил жертв монгольского нашествия наша экспедиция провела в 1977–1979 годах на подоле вблизи Оки и около бывшего усадебного дома Стерлиговых у южной околицы деревни Фатьяновка.

Изучение антропологических материалов показало: из 143 вскрытых погребений большинство принадлежит мужчинам в возрасте от 30 до 40 лет и женщинам от 30 до 35 лет. Много детских захоронений, от грудных младенцев до 6 –10 лет. Это рязанцы, которых завоеватели истребили поголовно, многих уже после взятия города. Юношей, девушек и молодых женщин, оставшихся в живых, вероятно, разделили между воинами. Найден скелет беременной женщины, убитый мужчина прижимал к груди маленького ребёнка. У части скелетов проломлены черепа, на костях следы сабельных ударов, отрублены кисти рук. Много отдельных черепов. В костях застряли наконечники стрел. Жителей городов, оказавших упорное сопротивление, ожидала жестокая расправа. За исключением ремесленников и обращённых в рабство, остальных пленных зарубали топором или обоюдоострой секирой. Массовые казни происходили методично и хладнокровно: осуждённых разделяли между сотниками, те же – поручали каждому рабу умертвить не менее десяти человек. По рассказам летописцев, после падения Рязани (Старой) мужчин, женщин и детей, монахов, монахинь и священников уничтожали огнём и мечом, распинали, поражали стрелами. Пленникам рубили головы: при раскопках А. В. Селивановым Спасского собора обнаружены скопления из 27 и 70 черепов, некоторые со следами ударов острым оружием.

В братских могилах Старой Рязани погибших похоронили без гробов, в общих котлованах до 1 м глубиной, причём смерзшуюся землю разогревали кострами. Их положили по христианскому обряду – головой на запад, с руками, сложенными на груди. Скелеты лежат рядами, вплотную друг к другу, местами в два – три яруса»

Люди, творящие такое, просто не должны продолжать жить. Ни в каком качестве. Как сказал Константин Симонов: «Там, где ты его увидел, там его ты и убей». В своем зверстве Батый и его подручные переплюнули даже германских нацистов, или скажем так – Гитлер и его подручные не сумели переплюнуть монгольскую орду Батыя. Первая наша задача в этом мире – не допустить разорения русской земли кровожадными иноплеменными хищниками.

Вторая задача – пусть даже путем капитального прореживания княжеских родов, но создать предпосылки к превращению древней раздробленной Киевской Руси в единую Россию на двести лет раньше, чем это произошло в нашей истории. Желательно, чтобы у истоков династии стоял шестнадцатилетний на данный момент князь Александр Ярославич, будущий Невский.

Третья задача – раз и навсегда вбить в тупые головы, что так делать нельзя, а для того совершить рейд возмездия по Батыевым кочевьям, раскинувшимся на нижнем Дону, и изъять из этого мира семьи тех, кто ушел в великий поход к последнему морю и решил, что им можно творить любое зло. Возможно, если приплюсовать всех этих чад и домочадцев, рабов, женщин, младенцев и стариков к боеспособным мужчинам обеих – северной и южной – армий, то и получится полная численность Батыевой орды в полмиллиона человек, как о том писал маэстро Карпини. Эта цифра может выйти только так и не иначе.

Нет, мы не собираемся устраивать резни и геноцида, как это по факту в мире Славян произошло с аварами. Но и жизни в этом мире семьям тех, кто пошел грабить и жечь Русь и другие страны, тоже быть не должно. Куда мы их заберем отсюда – в мир Славян или в мир Содома, а может, даже в мир Подвалов – не важно. Важно то, что мы не оставим женщин и детей воинов Батыевой орды на произвол тех, кто захочет прийти и отомстить им за все содеянное их мужьями, братьями и сыновьями. Такого нам не надо, мы все же не Понтий Пилат, умывающий руки каждый раз, когда где-то льется кровь.

Доказательством тому является маленькая Асаль – двенадцатилетняя аварская принцесса, одна из младших дочерей кагана Баяна, выжившая при разгроме орды и подобранная нашими людьми. Через некоторое время пребывания в нашем лагере девочка подружилась с нашим Зайчонком, после чего ее удочерила наша Анна Сергеевна. Но даже если бы она не была дочерью кагана, а была просто выжившей маленькой аварской девочкой, то мы бы все равно подобрали бы ее и обогрели. Мы не так свирепы и безжалостны, как это кажется со стороны, и с женщинами и детьми не воюем; это мир вокруг нас жесток и беспощаден, и требует не оставлять за спиной живого врага, ибо тот, кто поступает иначе, долго не живет.

А теперь по делу. Возможность отразить вторжение Батыевой орды лобовым ударом была отвергнута сразу. Сил у Бату-хана вдвое больше, чем было у Баяна, воины его победоносно с боями прошли всю Евразию, а не бежали от безжалостного врага, и к тому же, в отличие от аварских каганов, монгольские ханы имеют на службе довольно сведущих китайских и среднеазиатских инженеров, которые помогают им брать штурмом хорошо укрепленные города. Китайцам к настоящему моменту уже известен порох, а это вообще отдельная песня.

К тому же, когда порталы стали окончательно проницаемыми и мы смогли от наблюдения перейти к прямому проникновению в этот мир, то выяснилось, что приграничная битва на реке Воронеж уже произошла, дружины рязанских князей разгромлены, а татарская орда густо, как саранча в период жора, расползается по русской земле. Первой нашей задачей было по возможности затормозить продвижение людоедов, и с этим героически сумела справиться Анастасия, трое суток простоявшая в трансе в маленькой охотничьей избушке на курьих ножках*, поддерживая свирепый затяжной циклон, прижавший татар к земле и за три дня наваливший на землю трехмесячную норму осадков. Все это время с ней была Птица и ее гаврики, выпаивающие медитирующую Анастасию горячим сладким чаем с травами и медом, тем самым поддерживая в ней силы для продолжения заклинания управления погодой.

Примечание авторов: * избушка на курьих ножках – это не только жилище сказочной Бабы-Яги, но еще и традиционные для болотистой местности дома, поставленные на высокие, больше метра, пни двух близ стоящих крупных сосен или елей. Делается это для того, чтобы жилье не заливалось обычными в восточной Европе весенними половодьями.

Пакость удалась на славу. Когда Анастасия позволила погоде вести себя как ей вздумается, прорваться через заносы и сугробы можно было только на снегоходах или при помощи мощной снегоуборочной техники. К тому же в тот момент, когда метель уже закончилась, а снегопад все еще продолжался, нам удалось организовать налеты на монгольские полевые лагеря, и, сняв часовых, втихую изъять весь полон, который татары успели нахватать в приграничной полосе. Тихая и одновременно кровавая операция была блестяще исполнена разведчиками капитана Коломийцева и его хладнокровными как удавы прирученными амазонками, для которых воняющие козлом кипчакские и туркменские раскосые нукеры, в своих засаленных пропотевших шкурах, были худшим воплощением всего дикого и варварского. Напротив, молодые деревенские рязанцы и рязанки*, которых требовалось вызволять, выглядели на их фоне эталонно «своими», тем более что о том же говорил Серегин, а его слова принявшими Призыв воспринимались как истина в последней инстанции.

Примечание автора: * В XIII веке рязанское княжество вперемешку населяли потомки славян-вятичей, и уже в значительной степени ославяненная под их влиянием и частично крещеная мордва. Чуть позже, во время пассионарного толчка XIV века эти этнические субстраты вместе с остальными составляющими сольются в нерушимый монолит великорусского этноса.

Освобожденный полон направляли не в мир Славян, где тоже была зима и не было свободных отапливаемых помещений, а транзитом по постоянному каналу гнали в заброшенный город мира Содома (тридесятое царство, тридевятое государство русских сказок), где они попадали в руки наших тыловых и медицинских служб, производивших сортировку спасенных на пассив и актив.

В этой операции была не одна лишь гуманитарная составляющая, а еще и желание лишить татар дополнительных человеческих ресурсов, которые они могли бы направить как против рязанских городов, так и против нас самих. Любимым приемом этих уродов в сражении было гнать впереди себя местное гражданское население – баб с ребятишками – и стрелять, прикрываясь их спинами. Именно поэтому реакцию монгольских темников на похищение полона иначе как истерической не назовешь.

В каждом из татарских туменов были казнены все воины, стоявшие в ту ночь на часах. Можно подумать, что они хоть чем-то могли помешать головорезшам капитана Коломийцева и старшего лейтенанта Антонова. Там одна Артемида чего стоит – так что это злобствование со стороны монгольских темников было напрасным. Хотя, с другой стороны, я могу только приветствовать такие эксцессы, когда противник сам понижает свою численность.

Кстати, перед нами встала и еще одна проблема. К боевым действиям в зимних условиях по причине недостаточного количества теплого обмундирования у нас готовы не более шести тысяч всадниц, а у Бату-хана в северной армии в строю стояло почти шестьдесят тысяч – или уже чуть меньше – отборных головорезов. На местных надежды мало; наскребут пару тысяч более-менее приличных воев – и то хлеб, но в масштабах Батыева Нашествия капля в море. Вывод прост – ставку надо делать на разгром противника по частям, резню фуражиров, отбой полона и всякие минно-взрывные пакости, на которые так горазд был наш двадцать первый век.

Если тактика истребления мелких групп противника нашими действующими вразбивку эскадронами была уже хорошо отработана на аварах в мире Славян, то минно-взрывной деятельностью дела, сказать прямо, тогда обстояли не очень хорошо по причине ограниченного запаса взрывчатых веществ. То, что оставалось на руках у нашей группы, было как слону дробина; саперная рота танкового полка была в основном ориентирована на вопросы разграждения, а потому также не имела сколь-нибудь значимых запасов мин и взрывчатки для устройства минных фугасов и прочих мерзопакостных сюрпризов для наступающего противника. Вопрос о необходимости использования хоть обычной, хоть алхимической взрывчатки был поднят еще во время ликвидации вторгшихся в антские земли авар, но там из-за общей скоротечности операции мы обошлись, да и возможности производить сколь-нибудь сильную взрывчатку хоть чисто магическим, хоть химическим путем у нас тогда еще не было.

Но как только в Днепре поселилась богиня Дана, в преддверии этого этапа похода по мирам в нашем распоряжении появился мощный и надежный источник магической энергии, позволяющий создавать различные высокоэнергетические заклинания, в том числе и отложенного действия. Главной в группе магоподрывников была Кобра, которая, используя свою мощь, напрямую подключалась к идущим от Даны энергетическим потокам и накладывала на материальные носители (обычно бронзовые шары) свои Печати Хаоса с отложенной инициацией. При этом в качестве саперов-консультантов ей помогали командир саперной роты капитан Трегубов со своими людьми, а также сапер моей группы младший сержант Шамсутдинов с позывным «Бек». Звание у моего бойца, конечно, было небольшим, но зато имелся значительный практический опыт, поэтому товарищи офицеры очень внимательно слушали его рассказы о различных моментах его недолгой, но весьма бурной службы.

Задачей консультантов было определить наилучший способ использования получившихся магических боеприпасов – так сказать, с учетом тактики и стратегии противника. Сразу должен сказать, что никаких единичных зарядов мощнее пятидесяти килограмм в тротиловом эквиваленте нашим магам получить не удалось. Кобра говорила, что при накачке печати хаоса, превышающей эту мощность, материальный носитель резко утрачивает стабильность, что грозит самопроизвольной разрядкой заклинания. С другой стороны, начинку в пятьдесят килограмм тротила имеет или очень мощный фугас, или снаряд двенадцатидюймового морского орудия, что для наших целей при грамотном использовании вполне достаточно, что подтвердили и Бек, и капитан Трегубов.

А использование этих магических фугасов действительно должно быть очень грамотным, потому что много мы их сделать не сумеем. Каждый десятикилограммовый бронзовый шар Кобра заряжает не менее получаса, а составить заклинание для автоматической зарядки шаров прямо от магопровода пока не получается, как над этим ни бьются Колдун с Коброй. Дело в том, что только маг Огня (или Хаоса, что одно и то же) способен преобразовать чистую энергию магопровода в специализированную энергию Хаоса и Разрушения, готовую вырваться на свободу по его приказу или команде специального детонирующего заклинания.

Сами шары-носители (то есть, их производство) тоже являются некоторой проблемой. Поскольку местным антам такие технологии пока недоступны, приходится либо ввозить их из Тевтонии мира Подвалов, что, в общем-то, довольно накладно, либо (с недавнего времени) заказывать их в одной литейной мастерской в местной Антиохии. Но мы, артанцы в Византийской империи мира Славян, такие бяки, что за наши головы назначено вознаграждение в пятьсот солидов, а ведь еще совсем недавно было триста. Уж очень сильно впечатлили Юстиниана нарубленные на бефстроганов его любимые ескувиторы и обгорелые сапоги патриция Руфина. Поэтому лавочка в Антиохии в любой момент может накрыться большим медным тазом, хотя из-за ограниченных возможностей Кобры зарядка бронзовых шаров-носителей идет медленней, чем поступление пустых заготовок, которых у нас уже скопилось изрядное количество. В дальнейшем, поднявшись в более развитые миры, знающие хотя бы что такое черный порох, мы сможем перейти на магохимические или чисто химические образцы взрывчатки. А пока только так – чисто магическая взрывчатка… Ибо процесс получения на коленке и с нуля, без промышленного производства, селитры, серной и азотной кислот, того же тринитрофенола (шимозы) или нитроцеллюлозы (пироксилина) заставит поседеть даже самого ярого маньяка алхимии.

Всего к тому моменту, когда была завершена операция «Буран», в нашем распоряжении имелось больше двух сотен таких заряженных заклинаниями хаоса шаров, и на этом их зарядку пришлось прекратить, потому что Кобра была нужна нам на «линии фронта», причем нужна свежей и отдохнувшей, а не выжатой как лимон. Применять эти магические фугасы планировалось в полном соответствии с избранной татаро-монголами тактикой и стратегией – то есть для минирования основных магистралей движения вражеских войск, которыми в бездорожном болотисто-лесистом краю могли быть только русла рек.

Итак, пока войско Батыя медленно ползло через занесенные снегом безлесные пространства к истокам Рановы, наши саперы готовили на их пути сюрприз, утапливая в снежном покрове речного русла смертоносные шары, настроенные на дистанционный подрыв. Минно-взрывное заграждение растянулось на несколько километров, гарантируя зону сплошного поражения. Скорее всего, в эту ловушку должен был попасться передовой тумен сына Чингисхана Кюльхана; хотя кто его знает, быть может, не повезет и кому-то еще. Там, в нашем прошлом этот Кюльхан был единственным чингизидом, погибшим как воин, на поле боя – в сражении при Коломне, а не от удара ножом под ребро, или от щепотки яда в кумыс.

Но здесь он будет точно не единственным, и даже не первым. Я просто выпал в осадок от удивления, когда патрульный отряд из одного рейтарского и двух уланских эскадронов приволок к порталу на крупе одного из коней такую полудохлую собаку, как знаменитый по многочисленным романам В. Яна Гуюк-хан. Вонищей потного тела и прокисшей мочи от этого потомка Потрясателя Вселенной несло как от любого помоечного побирушки нашего времени, а вши и прочие насекомые кишели на нем как на бездомном псе.

Душой убийца и садист, он ни в чем не раскаивался, да и никаких секретных сведений сообщить не мог, поэтому я недолго думая приказал вернуть эту падаль в родной мир, раздеть догола и повесить в таком виде на осине на пути следования монгольского войска – в назидание остальным. А на грудь Гуюк-хану лилитки гвоздями прибили табличку, на которой по-русски написали: «Кто с войной к нам придет, тот издохнет как паршивая собака». Кириллица уже известна, да и местные русичи, в отличие от древних антов, понимают нас хоть в общих чертах; так что те, кому это надо, найдут толмача и прочтут сие красноречивое предупреждение.

Когда его вешали, Гуюк визжал, дергался и плевался как помесь дикого кота с верблюдом, но все было бесполезно. Сильные руки бойцовых лилиток подняли вверх извивающееся тело со связанными руками и ногами, сунули в петлю всклоченную головенку – и отпустили, так что мерзавец затанцевал под осиной свой последний танец. Были среди наших товарищей и желающие посадить ублюдка на кол, но я ответил, что эта честь зарезервирована за тем, кто повел эту орду в поход, и что если будет надо, то я поступлю таким образом с Бату-ханом, а вокруг раскину шатер, чтобы главарь улуса Джучи не окочурился раньше времени от холода.

Против этого не возражала даже Птица, ибо после бурана мы проехались по тем деревням и весям, где успели побывать с «визитом дружбы» коренные евразийцы. Мертвые старики – это еще ничего, но вот зверски убитые дети – это было по-настоящему страшно. И неважно, была ли это славянская весь или деревня мордвы – мстить за них мы будем абсолютно одинаково. Даже Кобра, ранее напрочь отказывавшаяся кидаться тактическими зарядами в живых людей, теперь без колебаний готова выполнить приказ, лишь бы противник представлял собой плотную компактную цель, пригодную к применению оружия массового поражения. Ведь то, что мы видели в нескольких приграничных селениях – лишь слабая тень того, что в ближайшие полгода должно полыхнуть по всей Северо-Западной Руси, которой в самое ближайшее время суждено стать Россией.

17 декабря 1237 Р.Х. День шестой. Вечер. Рязанское княжество, селение в лесу к северу от пограничной реки Воронеж.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Едва мы с гавриками закончили ухаживать за бедной Анастасией, которая три дня и три ночи в маленькой лесной избушке поддерживала заклинание зимнего циклона, и, пройдя через портал, с рук на руки сдали ее Лилии и милейшей Галине Петровне, как капитан Серегин тут же нашел нам новое дело. Он был так жесток, что взял всех нас, включая совсем непривычных к таким зрелищам Асю, Яну и Митю в поездку по тем деревням и весям, в которых уже успели побывать бандиты (не подберу другого слова) Бату-хана.

Сделано это было, как он сказал, в целях моральной закалки личного состава и для понимания того, что хороших людей среди татаро-монгол нет, а есть только сволочи, гады и прочие мерзавцы.

– Если бы я был князем этой земли, – сказал сжимающий рукоять своего меча Ув, рассматривая своими светлыми глазами разбросанные в снегу окоченевшие трупы старых и малых, – то ни один враг не посмел бы безнаказанно вторгнуться сюда и сотворить подобное, не убоявшись возмездия.

– Мы отомстим, – сказал Митя, стоя с закинутым на плечо «Федоровым» над заледеневшим трупом маленького ребенка, – мы обязательно отомстим…

– Пойми, Ув, – спокойно сказал Серегин, обнимая за плечи обоих мальчиков, – для того, чтобы такое никогда не могло случиться в твоей земле, ее государство должно быть густонаселенным, сильным и единым, без малейших признаков внутренней розни, и управляемое одним самовластным князем. При этом населяющий его народ должен жить в достатке и счастье, а также от мала до велика быть обучен воинскому искусству, чтобы по первой команде своего князя встать на защиту родной земли.

– А тут, – сказал Митя, – князей больше, чем тараканов за печкой, они постоянно между собой ссорятся и ругаются, как сороки на помойке. А если кто-то кому-то даже решит прийти на помощь, то из-за плохого состояния дорог и отсутствия средств связи, оповещающих об опасности, эта помощь сможет прийти только тогда, когда будет уже поздно.

– Все правильно, Митя, – кивнул Серегин, – только должен добавить, что отразить эту опасность могли бы только соединенные силы всей Руси – от Великого Новгорода до Киева, во всех других случаях у татар будет подавляющее превосходство в силах.

– Мой почитаемый учитель, – склонил Ув голову перед командиром, – а наше войско способно разгромить этих татар в одном славном сражении, или мы будем вынуждены отступить, оставив этих несчастных во власти свирепых врагов?

– Запомни, Ув, и ты, Митя, тоже, – произнес тот, – мы бы, конечно, могли выставить в поле все наше войско (которое теперь лишь в три раза меньше, чем у этих монголо-татар), понадеявшись на их прекрасную подготовку, высокий боевой дух, отличное вооружение и магическую поддержку. Быть может, мы даже и выиграли бы ту битву, но потери в ней могли быть таковы, что наше войско просто прекратило бы свое существование. Такие победы называются Пирровыми, и их надо всячески избегать. И мы не будем оставлять этих людей на произвол судьбы. Нет, мы поступим по-иному. Мы превратим свое войско в рой разъяренных ос, которые будут жалить татар спереди и сзади, не давая им рассылать фуражиров, грабить окрестное население и хватать из него полон, необходимый татарам для осад и в качестве щита в полевых сражениях.

При этом, хоть общее преимущество в численности будет за войском Батыя, но в каждом конкретном бою преимущество над татарами останется за нашими эскадронами, командирам которых будет приказано каждый раз окружать встреченного врага и вырубать его под корень. А вот когда Батый ослабеет, а мы усилимся за счет приставших к нам местных воинов – тогда и настанет час решающей битвы. А может, и не настанет. Возможно, Батый побежит в свои степи, а мы будем гнать его, вырывая куски мяса из боков, пока от его армии не останется один голый скелет. Запомни, что никогда не стоит ставить все на одно решающее сражение, если ты и без того способен победить врага без особого кровопролития со своей стороны.

– Сергей Сергеевич, – спросил Митя, – а что, если на помощь Батыю попробует прийти южная армия, которой командует Мунке-хан? Быть может, тогда стоит быстро разбить одного врага, прежде чем иметь дело с другим?

– Не думаю, что Мунке-хан решится прийти на помощь Батыю, – покачал головой Серегин, – ведь сил у него вдвое меньше, чем в главной северной армии, и основная его задача – охранять кочевья, полные награбленного монголами и татарами добра, а также их женщин и детей – зародыш будущей Золотой Орды. Если оставить кочевья без защиты, то все обиженные монголо-татарами – кипчаки, ясы, касоги и прочие народы – тут же кинутся мстить за свои горе, кровь и слезы, и вот тогда никакой Золотой Орды у Батыя уже не получится, потому что его народ утонет в собственной крови. Так что, если Мункэ-хан и пришлет помощь, то только очень небольшими силами – одним туменом или около того. Я вам понятно объяснил, ребята?

– Да, почитаемый учитель, – произнес Ув, – понятно. Я понял, что, кроме чисто военной обстановки, необходимо учитывать и все остальное, что может на нее повлиять, и даже нападая на кого-то, не оставлять без защиты границ своей земли…

«Нет, так быть не должно, – думала я, глядя на побледневших, потрясенных ужасным зрелищем, Яну и Асю, – детям тут совсем не место…»

Если мои девочки были шокированы произошедшим в этом селении, то смуглая малышка Асаль равнодушно смотрела на весь этот ужас своими узкими глазенками. Но с маленькой аварской принцессой все и так было понятно. Сперва ее отец проделывал нечто подобное с другими народами, а потом пришли уже мы и стерли с лица земли сам народ авар. Но мы не убивали женщин и детей, а напротив, старались, дать им новое будущее, если уж так получилось, что весь их народ обратился к Злу и был полностью уничтожен по Промыслу Божьему. Но все равно, как мне кажется, показывать такое детям, даже мальчикам, было абсолютно неправильно. Тут и взрослым-то вроде меня становится не по себе, и хочется кричать от ужаса и горя…

– Сергей Сергеевич, – тихо и гневно сказала я капитану Серегину, отозвав его в сторону, – неужели было так необходимо устраивать уроки истории таким вот образом? Вы забыли ту историю в мире Подвалов? Я вас умоляю – пожалейте, пожалуйста, их психику и не устраивайте им больше таких экскурсий…

– Послушайте, Птица, – также негромко, но твердо ответил мне Серегин, выставляя вперед руку, словно защищаясь от моего напора, – я берег ваших гавриков от подобных зрелищ в мире Славян, потому что на жаре это зрелище не только ужасает своей бессмысленной жестокостью, но еще и благоухает далеко не дивными ароматами. А если серьезно, то ваши гаврики уже давно не такие наивные дети, какими они были восемь месяцев назад, попав в мир Подвалов. Да, они видели ужасные зверства тевтонов, весьма похожие на то, что мы видим здесь, они прошли с нами весь боевой путь по тому миру вплоть до конца, в мире Содома они своими глазами наблюдали битву у Дороги, а ваши девочки сколько было сил ухаживали за ранеными лилитками. Потом им было известно и все то, что происходило в мире Славян, только они не видели этого собственными глазами. Тогда у меня еще была надежда, что остальные миры, через которые нам предстоит пройти, не будут такими же жестокими, как мир Славян. Теперь я вижу, что заблуждался…

– Сергей Сергеевич, – возразила я, – но мир Славян не так жесток, как это мир Батыева нашествия…

– К сожалению, это не так, Птица, – сказал он с горечью, покачав головой, – просто тогда мы берегли и вас тоже от разных шокирующих подробностей деятельности авар на покоренных славянских землях. Но ужаса там было не меньше. Думаю, что и остальные миры, через которые нам предстоит пройти, будут ничуть не лучше этих двух, поэтому надо сделать так, чтобы души ваших воспитанников смогли закалиться, но не зачерстветь. Происходящее здесь сильнее цепляет за душу, чем в предыдущем мире, потому что здешние русичи говорят уже на понятном нам языке и полностью воспринимаются как свои, в отличие от тех же антов, отношение к которым было все-таки несколько отчужденным, как к каким-нибудь сербам или чехам. Хотя нет, Птица, чехи тут ни при чем, и сербы тоже; но все равно здешний народ мне гораздо ближе. Поймите, Птица… Авар в мире Славян я выжег подчистую только из тактических и стратегических соображений, чтобы этот Баян со своей ордой не путался под ногами и не мешал мне делать «правильную» политику. Вполне можно было шугнуть их вглубь Европы, обозначив рубежи, за которые соваться не рекомендуется. В этом же мире дело обстоит совсем по-иному. Как человек, поклявшийся защищать русскую землю от всяческих захватчиков, Батыя со всей его ордой я просто ненавижу всеми фибрами своей души, как какого-нибудь Гитлера. Думаю, что чем выше мы будем подниматься, тем это чувство к очередному иноплеменному захватчику и насильнику будет острее, а беды местного народа будут восприниматься все ближе к сердцу.

– Интересно, – сказала я, задумавшись над его словами, – а как все это воспринимают ваши подчиненные амазонки, лилитки и «волчицы»? Ведь они-то ни в коем разе не русские, и не могут воспринимать все точно также, как и вы…

– Окститесь, Птица, – усмехнулся Серегин, – вам же так ни разу не пришлось по-настоящему иметь дела ни с «волчицами», ни с лилитками. Они давно уже считают себя только русскими, и больше никем. Большая их часть теперь не только вполне прилично разговаривает на великом и могучем, но еще активно учится читать и писать, а те, что уже научились, в свободное от службы время не вылезают из библиотеки, прочитывая одну книжку за другой. Как сказала наша дорогая Ольга Васильевна – ни у тех, ни у других просто не было своей системы, в рамках которой они могли бы идентифицировать свою принадлежность. Когда же им такую систему предложили, то они вцепились в нее мертвой хваткой, впитывая нашу культуру, мировоззрение и отношение к жизни, как сухой песок впитывает в себя воду. Теперь лилитки и «волчицы» наши и только наши; и если «волчицы» не забыли свой тевтонский диалект немецкого и между собой время от времени на нем еще разговаривают, то лилитки давно забросили свой квазиарамейский язык, на котором говорят в мире Содома. Теперь они даже между собой разговаривают на русском, с добавлением чисто армейских оборотов. Послушаешь – и душа радуется, будто в родную казарму попал…

Ну, про казарму Сергей Сергеевич, скорее всего, преувеличил, но во всем остальном он меня как следует уел. Пока я возилась со своими гавриками, то умудрилась не заметить, как подобранные на улице неуклюжие щенята превратились в преданную своему вожаку свору, готовую по его приказу растерзать кого угодно стоит лишь руке Серегина указать на него. Сейчас под этот молот попадет и Батый со своими татарами, и несмотря на всю их свирепость, стая только отточит на них свои зубы и наберет в этом мире новых брошенных щенков, которые очень скоро превратятся в очередных матерых псов.

Скорее всего, это последствие той ментальной связи, которая с первых же дней существования Единства установилась между Серегиным и его воителями и воительницами. Таким, как Серегин, не нужно поклонение, они равнодушны к пустым почестям и воспринимают лишь признание реальных заслуг, но зато им очень важно единомыслие, которого они добиваются любыми путями, говоря своему окружению «будь как я, делай как я, думай как я».

И если меня саму все это не особо касается, то мои гаврики уже давно в его орбите. Митя смотрит в рот Серегину, Ася – Мите, и я совсем не исключу того, что эти двое, когда подрастут, выберут для жительства тот могучий и яростный мир победоносного Сталина, из которого изгнали предков тевтонов. Яна любит Ува, и это видно уже без всякого колдовства, а тот, как будущий король, учится у Серегина тому, как быть хорошим воином и правильным правителем. Всему остальному его научат Прокопий Кесарийский, Ратибор и Добрыня – и король из Ува выйдет просто на загляденье. Мое же дело следить, чтобы при всех этих Серегинских закалках и при общении со сверстниками из других времен мои гаврики не становились черствыми и жестокими людьми. А там будь что будет, ведь миры, через которые мы идем, действительно страшны…

19 декабря 1237 Р.Х. День восьмой. Вечер. Рязанское княжество, окрестности Пронска.

Темник Субэдэй-багатур, главный военный консультант Бату-хана

Тумен у Субэдея был отборный и состоял из чистокровных монгольских подкреплений, которые верховный каган Угэдей прислал своему племяннику Бату-хану для того, чтобы тот благополучно закончил завоевание закатных земель и дошел бы до Последнего Моря, в водах которого завещал омыть копыта монгольских коней великий Потрясатель Вселенной Чингисхан. Но даже отборные воины и чистокровные монголы на могли прорваться через сугробы, в которых по брюхо вязли их кони, и гибли под ударами высоких, одетых в белое, могучих мангусов, чьи кони, паря в воздухе, едва касались сугробов своими копытами – эти свирепые удары рассекали всадников от макушки до седла, иногда прихватывая и лошадь, если мангус в тот момент был особенно зол.

Отряды фуражиров, к которым были приданы проводники от переметнувшегося на сторону монгол местного народа по имени мокша, либо пропадали бесследно, либо находили урусутские поселения уже полностью разграбленными и сожженными. При этом нельзя было подумать, что это селения уничтожили воины из туменов Шейбани или Бурундая, потому что в таком случае они поубивали бы всех ненужных им беременных женщин, детей и стариков, чего на самом деле не было.

Субудэй злился, но своим умом, и в старости не утратившим остроты, понимал, что все это происки все тех же мангусов, зачем-то пришедших на помощь бестолковым урусутам, которые никак не могут понять, что теперь власть в этих землях принадлежит потомкам Чингисхана, и только они будут решать, кому тут жить, а кому умереть. Но тупые урусуты не хотят этого признать и сопротивляются приходу великих и победоносных монгол, а злобные мангусы поддерживают их в этом прискорбном заблуждении…

Однако никаких пленных мангусов у него пока не было. Воины, могучие богатыри, похвалявшиеся, что привезут Субэдею живого мангуса, сами либо погибли, либо сгинули без вести в непролазных урусутских лесах.

Но что было хуже всего, так это то, что у Субэдея никак не получалось выполнить задание, порученное ему Бату-ханом – разграбить пронскую округу, набрав фуража и полон, после чего с помощью полона быстро взять Пронск, полностью его разграбить и со всем взятым полоном и добычей двигаться к Рязани. Пронск оказался так себе городишко, всего на пару тысяч жителей. Даром что столица удельного княжества. Боеспособных мужчин на его стенах может быть не больше пяти-семи сотен, а профессиональных воинов-дружинников вместе с князем – не более пяти десятков.

Но как брать этот Пронск? Город стоит на высоком мысу при слиянии двух рек, склоны этого мыса круты, и к тому же политы водой так, что блестят на солнце ледяной коркой. Взобраться к подножию стен, сложенных из толстенных, в охват рук человека, бревен – дело само по себе немыслимое; а ведь надо еще преодолеть сами стены, при том, что их защитники будут лить на головы штурмующим расплавленную смолу, кипяток, бросать сверху камни и прочую пакость, стрелять из луков и малых самострелов.

Обычно монголы, когда штурмуют непокорные города, сначала руками пленных строят осадные машины, которые сперва разбивают городские укрепления, образуя проломы в стенах, а на штурм потом первым пускают вперед полон, подперев его сзади копьями верных нукеров. Пусть глупым урусам достанется расплавленная смола, кипяток, брошенные сверху камни и прочая пакость, а также стрелы, выпущенные из луков и малых самострелов.

Так что без полона монгол на осаде как без рук. Не сам же он будет гнуть спину, срубая деревья, обтесывая топором бревна и таская к машинам камни, а потом первым идти на верную смерть. Всего лишили монгол проклятые белые мангусы, и даже самой жизни, потому что Субэдей – это такой командир, который если надо, запросто погонит своих воинов валить деревья, таскать бревна и камни, а потом после тяжелой изнурительной работы отправит на штурм под летящую со стен смерть…

А Субэдей все думал и думал. Будь его воля, он бы оставил это нехорошее дело и немедленно ушел обратно в степь. Если у этой земли такие заступники, то чего от них монголам ждать еще? Огненного дождя, льющегося на монгольское войско с багровых небес? Железного ветра, сдувающего в небытие целые тумены? Бронзовых драконов, с воем пикирующих на монголов из-под туч? Или, может, стальных черепах, проворных как пустынные вараны, с лязгом мчащихся по земле и давящих на ней все живое? Не участвовавший в приграничном сражении с урусутами его тумен не успел еще ничего свершить, но во время бурана и мелких стычек с белыми мангусами, подчистую вырубающих отряды фуражиров, потерял почти четверть своих воинов. И что хуже всего – заканчиваются запасы продовольствия и фуража.

При таком глубоком снеге даже неприхотливые кони не могут выкапывать из-под снега прошлогоднюю траву, а значит, нуждаются в постоянном прикорме отнятыми у местных сеном и зерном. Еще два-три дня – и, если Пронск с его запасами не будет взят, то его тумену грозит скорая гибель. Сначала ослабеют и начнут падать кони, а за ними погибнут и его воины, которые без своих коней никто и ничто.

Но воля тут была не его, а покойного Чингисхана, Потрясателя Вселенной, с которым Субэдей начинал в молодости делать свою карьеру, повелевшего завоевать все земли до Последнего Моря; его сына Угэдея, пославшего войско в Великий Западный Поход, а также его внука Бату, назначенного командующим этим походом. Итак, уже завтра на рассвете он пошлет своих воинов в лес – рубить деревья и делать все прочее, что необходимо для создания осадных машин. Если мангусы могли уничтожать направленные на фуражировку десятки и полусотни его воинов, то с целой тысячей монголов сразу им наверняка не справиться.

20 декабря 1237 Р.Х. День девятый. час пополуночи. Рязанское княжество, окрестности Пронска, полевой лагерь тумена Субэдея.

Тумен Субэдея, раньше других добравшийся до того удельного города в Рязанском княжестве, который был назначен в качестве цели, также первым подвергся массированной концентрированной атаке маленькой армии Серегина. Все то время пока сам Субэдей думал, как ему брать Пронск, Серегин размышлял, как под корень извести самого Субэдея вместе с его туменом, что должно было вырвать у Батыя один из самых ядовитых его зубов.

– Ф-ф-ф-ших-х-х-ж! – огненным метеором взметнулась в темное ночное небо осветительная ракета, на которую в помощь осветительному пиротехническому составу дополнительно было наложено заклинание Истинного Света, от которого невозможно скрыться ни татям, ни созданиям Тьмы. Также это заклинание увеличивает точность стрельбы дружественных стрелков и слепит вражеских. Одним словом, крайне полезная вещь.

– П-Пух, – вспыхнуло под раскрывшимся парашютом-отражателем бело-голубое рукотворное солнце – и монгольский лагерь как на ладони открылся множеству ненавидящих глаз.

Бздынь, бздынь, бздынь, бздынь! – в четыре волны щелкнули тетивой арбалеты, каждый раз выпуская на вражеский лагерь по пятьсот болтов разом, которые, сверкая голубыми и бордовыми огоньками заклинаний Самонаведения и Огненного Лезвия, описывали в темном небе крутые дуги, чтобы с высоты обрушиться на вражеский лагерь.

Первый же залп из темноты нанес тумену Субэдея заметные потери. Ржали подстреленные кони, хрипели умирающие воины, которым болты во сне попали в шею или в живот, стонали раненые в ноги или руки, пытаясь дотянуться и вырвать из тела тупоконечную бронебойную смерть. При навесной стрельбе по компактно расположенному монгольскому лагерю благодаря заклинаниям самонаведения в цель попал примерно каждый пятый выпущенный в этом залпе болт – а значит, убито или ранено было около четырехсот монгольских воинов.

Несколько болтов с ужасающим грохотом ударили и в крышу обшитой железными листами повозки, в которой путешествовал Субэдей. Причем почти все из них сумели частично проклюнуться через броню этой древней КШМки*, а один даже вошел в защищенное пространство по самое оперение, будто намекая, что чуть меньше расстояние, или чуть более настильная траектория – и монгольская железная самоделка превратилась бы в дуршлаг для отбрасывания лапши.

Примечание авторов: * КШМ – командно штабная машина. Если верить некоторым источникам, именно в такой железной повозке путешествовал, а самое главное, ночевал Субэдей-багатур.

Пока проснувшийся монгольский лагерь пытался осознать, что это за свет среди ночи льется с черного неба на их головы, вооружиться, экипироваться и разобраться по десяткам, сотням и тысячам, в темноте на позициях арбалетчицы Серегина в отчаянном темпе качали рычаги натягивающих тетиву домкратов. Для того чтобы взвести арбалет в боевое положение, рычаг взвода необходимо качнуть десять раз, после чего он устанавливается вдоль ложа и крепится специальной защелкой. Каждое движение рычагом добавляло в скручивающиеся блочные плечи арбалета столько же энергии, сколько ее затрачивается на выстрел из обыкновенного лука, а полная энергия выстрела, запасаемая десятью движениями, была примерно такой же, как и при выстреле из винтовки Бердана № 2.

В приемлемом темпе взводить эти арбалеты могли только бойцовые лилитки, обладающие такими бицепсами, трицепсами и прочей мускулатурой, что ей позавидовал бы и самый признанный мужчина-силач нашего мира. Поэтому второй залп из темноты последовал всего через пять минут после первого, когда осветительная ракета еще не догорела, а суета в монгольском лагере была в самом разгаре. Эти болты пошли в цель прицельно по настильной траектории, и результат тоже был теперь совсем другим – в живое мясо попал уже каждый второй болт. Снова взрыв криков ярости, боли и отчаяния тех, кто понял, что настают последние моменты.

Весь этот невообразимый спектакль был прекрасно виден караульным на стенах Пронска, с которых монгольский лагерь открывался как на ладони; и там тоже зашумели, закричали и забегали с факелами. К тому моменту как Пронский удельный князь Владимир Михайлович*, молодой человек чуть больше двадцати лет, накинув шубейку прямо поверх шелковой рубахи, выбрался на забороло**, в воздухе догорала уже третья осветительная ракета. При этом монголы по приказу Субэдэя уже попытались совершить самоубийственную атаку во тьму через снежную целину в том направлении, откуда по их лагерю велся убийственный обстрел.

Примечание авторов:

* Сейчас ни одна живая душа не знает, как звали погибшего во время тех событий Пронского удельного князя. Для истории он так и остался безымянным сыном своего отца Михаила Всеволодовича Пронского. Но мы своим священным авторским произволом (САП) нарекаем его Владимиром Михайловичем.

** Забороло – крытая галерея, идущая по верху стены, служит защитой обороняющимся от непогоды и навесного обстрела из луков.

Князь как раз успел увидеть, как монгольских всадников, увязших в глубоком снегу по самое конское брюхо, спокойно расстреливают из темноты рослые воины неизвестного народа, сидящие на высоких конях, которые от конских копыт и до макушек шлемов затянуты в белую ткань. Частое треньканье арбалетов в ночной тиши смешивалось с криками раненых и умирающих монголов.

Ответные монгольские стрелы летели мимо цели, по крайней мере, ни один из всадников в белом не пострадал от их обстрела. Потом прозвучал трубный глас фанфары, и в наступившем полумраке призрачное войско рванулось вперед. Странно, торжественно и величественно выглядела атака белых всадников. Они мчались бесшумно, наклонив перед собой пики и лишь слегка касаясь поверхности снега кончиками конских копыт. Молодому князю казалось, что эти призрачные воины пронесутся через остатки монгольского тумена, не причинив ему вреда, но раздавшиеся вдруг тяжкий грохот, лязг и скрежет подсказали ему, что монголы сегодня так просто не отделаются. Оставив пики в телах убитых, бойцы в белом взялись за палаши, и пошли рубить в полный мах противника, который был уже не в состоянии ни сопротивляться, ни даже бежать.

Едва закончилось это сражение, призрачные белые силуэты чужих воинов растворились во мраке. Дивясь увиденному и ликуя, молодой князь понял, что и он сам, и его город спасены самым чудесным образом, и что теперь он должен, оседлав коней, вместе с ближайшими телохранителями как можно скорее мчать в стольный град Рязань, чтобы рассказать обо всем великому князю рязанскому Юрию Всеволодовичу.

А Субэдей-багатура живым взять не удалось. Вместе со своими телохранительницами он отчаянно отстреливался из смотровых щелей своего железного вагончика, пока наконец прибывшая к месту сражения Кобра не покончила с ним одним-единственным плазменным шаром, превратившим железную повозку в ярко горящий бенгальский огонь. Таким образом – ярко и одновременно бессмысленно – закончил свою жизнь талантливейший из монгольских полководцев…

21 декабря 1237 Р.Х. День десятый. Полдень. Рязанское княжество, Пронск.

Воевода Евпатий Коловрат.

Поездка с посольством в Чернигов к князю Михаилу Всеволодовичу* Черниговскому откровенно не удалась. Князь Михаил, своим широким седалищем усевшийся на черниговский и галицкий столы, вел себя перед рязанскими послами безобразно, крутил им дули, заявляя: «… поскольку ваши с нашими на Калку не пошли, то вот вам, а не помощь против Батыги…».

Примечание авторов: * князя Михаила Всеволодовича Черниговского не следует путать с князем Михаилом Всеволодовичем Пронским, убитым за двадцать лет до описываемых событий на княжеском съезде в Исадах вместе со многими другими князьями. Переговоры на высшем уровне, оборачивающиеся резней, в Киевской Руси случались достаточно часто. К XIII веку потомки Рюрика расплодились настолько, что всем места на Руси уже не хватало, и это приводило к таким кровавым коллизиям. Впрочем, и поведение нынешних князей, того же князя Михаила Черниговского, отказавшихся объединяться перед лицом вражеского нашествия, выглядит тоже не лучше.

Поскольку дальнейшее сидение в Чернигове не имело смысла, то, едва узнав о вторжении татар в Рязанскую землю, Евпатий Коловрат тут же приказал сопровождавшей его в поездке малой дружине срочно собираться и выступать в обратный путь. Как уже было сказано, в то время никаких торных дорог на Руси не было, ну, за исключением коротких участков переволоков на водоразделах, а все перемещение товаров и крупных войсковых соединений по необъятным русским просторам осуществлялось по рекам. Летом на чрезвычайно мелкосидящих ладьях, которые должны были доходить до самых истоков, а зимой по льду, на санях и лошадях.

А реки – они создания прихотливые; текут, как им положил Господь и рельеф местности, не из пункта А в пункт Б, а «две шаги направо, две шаги налево, шаг вперед и два назад». Например, между Рязанью и Черниговом по прямой, «как ворона летает» – чуть больше шестисот семидесяти километров. А с учетом извивов пути вверх по течению Десны до самого истока, потом нескольких километров до истока Угры, и далее по ней до Рязани – расстояние увеличивается примерно втрое до двух тысяч километров.

Но это обязательно только в случае крупных воинских соединений или больших торговых обозов. В зимнее время, когда болота и зыбкая заболоченная лесная почва замерзают в камень, в случае перемещения гонцов и малых дружин, когда воины движутся одвуконь, а багаж везут на вьючных лошадях, возможно движение по лесным тропам по кратчайшим расстояниям и с максимальной на то время среднесуточной скоростью до восьмидесяти километров в сутки. Именно этим прямым путем гонец доставил в Чернигов известие о поражении русских войск на реке Воронеж, и именно этим путем Евпатий Коловрат вместе с сопровождавшей его малой дружиной со всей поспешностью направился обратно в Рязань.

Примечание авторов: В таком случае все сходится. Если большое войско или обоз из Рязани в Чернигов или обратно двигались бы больше двух месяцев в один конец, то гонец или малая дружина по зимним тропам преодолевали это расстояние чуть больше чем за два месяца, то гонцу или малой дружине в зимнее время на это требовалось около десяти дней. Если битва на реке Воронеж случилась в первых числах декабря (точная дата неизвестна), то из расчета десять дней туда для гонца, день на сборы, десять дней обратно уже для Евпатия Коловрата с малой дружиной, в последних числах декабря он действительно мог оказаться на пепелище Рязани, откуда, пылая жаждой мести, кинулся преследовать захватчиков. Можно предположить, что среди погибших на руинах Рязани была и вся семья воеводы, и с того момента, когда он об этом узнал, у него было только одно желание – умереть, забрав с собою как можно больше поганых татар.

Зимний циклон, бушевавший над Рязанской землей с одиннадцатого по тринадцатое декабря, задел выезжающую из Чернигова малую рязанскую дружину только самым своим краем и почти не замедлил ее продвижения домой. А Евпатий Коловрат действительно изо всех сил торопил коней и людей, как будто сто мечей отборной малой дружины могли хоть что-то решить в противостоянии с семидесятитысячным Батыевым войском, и хоть кого-то спасти в обреченной на гибель Рязани.

Но скоро сказка сказывается, но не скоро дело делается. Пока малая дружина Евпатия Коловрата продвигалась на восток в сторону стольного града Рязани, в рязанской земле события развивались своим чередом. И вот, когда сутки назад воевода пересек границы Рязанской земли, оказавшись в Пронском уделе, ему пришлось выслушать немало историй о чудесных высоких воинах в белых одеждах на рослых конях, которые насмерть секли силу татарскую везде, где ее встречали – от малых отрядов до самого большого войска.

Другие видоки, лицезревшие этих воинов вблизи и даже, бывало, перемолвившиеся с ними парой слов, утверждали, что это вообще не воители, а воительницы. Одним словом, девки, да только уж ростом слишком великие и обликом непривычные, но говорящие на вполне понятном языке, и что сотниками у них поставлены безусые новики, прекрасные ликом, но суровые душой. Смотрят они и будто вопрошают: «кто ты такой, человече, и зачем нужен на этом свете?».

И встали полки этих воительниц в ночном бою, и сделали так, что татарский лагерь оказался ночью освещен как днем, и побили они татарскую силу всю до последнего человека, и вождя татарского, богатыря Субэдея, убили злой огненной смертью прямо в его железном возке. А некоторые так и вовсе утверждали, что побывали в том чудесном тридевятом царстве, тридесятом государстве, из которого и пришли боронить Рязанскую землю эти таинственные воительницы, что даже пиво-мед там у них пили, что по усам, мол, текло, а в рот не попало…

Да что там рассказы видоков! Отряд Евпатия Коловрата на своем пути по Рязанской земле не раз натыкался на посеченные до единого человека татарские разъезды, а теперь он стоял перед тем местом, где еще тридцать шесть часов назад находился татарский лагерь. Сперва свои трофеи взяли победители, потом оттуда много чего растащили местные пронские обитатели, но и то, что осталось, позволяло делать выводы, что татар избивали как бешеных собак, не оставив им ни единого шанса огрызнуться. Забросали издали стрелами из самострелов, потом заставили атаковать по брюхо в снегу, после чего добили залпами в упор, а остатки изрубили мечами.

Болтов от самострелов окрест того смертного поля валялось предостаточно. Обычные болты, вполне подходящие и к самострелам русичей. Вызывали удивление только необычно гладкие, притупленные наконечники из закаленной стали, с легкостью пробивающие насквозь татарские щиты и панцири, и ровные, один в один, древки, что делало эти болты очень целкими. Многие из дружинников, имевших самострелы, набрали таких болтов полные тулы, ибо не все татаровья были побиты, много их еще оставалось на рязанской земле, а хорошее оружие – завсегда хорошее оружие, пусть оно даже и не без примеси колдовства. Потом будут утверждать, что такие волшебные болты сами находили свою цель, а броню пробивали значительно легче, чем это могла сделать обыкновенная сталь. Но и тут надо понимать то, что нигде так люди не любят местами приврать, как на войне и на охоте…

А тем временем посмотрел Евпатий Коловрат на побитую на этом поле татарскую силу, прикинул, сколько ее было в также побитых разъездах, и понял, что лег под Пронском целиком и полностью отборный татарский тумен. Он со своими людьми ездил за помощью в Чернигов, надеясь получить помощь, но вместо того услышал от Михаила Черниговского надменный отказ; а тут помощь рязанской земле пришла сама – непрошенная, нежданная и негаданная. И вот они лежат на истоптанном снегу – посеченные на куски татаровья. Вот он стоит, целехонек – спасенный от них Пронск. Вот она, полнящаяся слухами-рассказами об этом чуде, русская земля, которую эти татары хотели положить пусту, но сами легли в нее всей своей силой.

Обо всем, что тут произошло, в первую очередь должен был узнать Великий Князь Рязанский Юрий Игоревич, а также его брат Роман Игоревич и союзник рязанских князей – Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович, как раз в этот момент собиравшие объединенное рязанско-владимирское войско в полевом лагере у Коломны. Новость о нежданном союзнике непременно воодушевит русские полки и повергнет в уныние татарскую силу, ибо уже немалая часть татарской силы была побита, и еще больше ее будет побито в самое ближайшее время.

Но Евпатий Коловрат предполагал, а капитан Серегин, который уже знал о его приближении к Пронску, располагал. Поэтому, как только отряд рязанского воеводы собрался двигаться дальше, на опушке леса появились несколько высоких всадников в белом под алым стягом и замахали руками, вызывая Евпатия Коловрата на переговоры. И правильно – первые военные успехи, достигнутые воинством Серегина, пора было закрепить с помощью дипломатии. Рязанские и Владимирские князья были вроде людьми вменяемыми, опасность им всем грозила смертельная; бежать и прятаться по заграницам, как это сделал Михаил Черниговский, они не собирались, и в случае поражения от Батыя обязательно разделили бы со своим народом его участь, погибнув от рук татар вместе со всеми своими семействами…

Сто девяносто четвертый день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Воевода Евпатий Коловрат.

Евпатий Коловрат никогда не был трусом. Напротив, он был из тех смельчаков, кто без содрогания смотрит в лицо смертельной опасности и решительно берется за самые невозможные предприятия. Но это в обычной жизни; нынешняя же жизнь воеводы представляла собой одно сплошное сказочное приключение, от которого захватывало дух. Ведь это просто немыслимо – делаешь шаг и оказываешься в ином мире, за семьсот лет до своего рождения, во времена свирепых язычников… Потом делаешь еще один шаг – и вот ты уже в тридесятом царстве, тридевятом государстве, где под жарким солнцем вдыхаешь воздух, напоенный ароматами мирры и ладана, точно в храме. И прел воевода в своем медвежьем полушубке, шагнув из холодной русской зимы в жаркое экваториальное лето; и трепетало его сердце от всех этих невообразимых чудес, а в голове металась беспокойная мысль: «Что-то еще будет?»…

А там, в царствии этом тридесятом, дорогих гостей встречали с почетом и со всей приятностию. Набежали девицы – все молодые, славные и распрекрасные как на подбор, улыбающиеся ласково и приветливо; а уши их выглядели весьма необычно, но очень мило – они были заострены на кошачий манер (да и вообще статью своей и плавной грацией походили они на этих очаровательных созданий). Правда, своей срамной одеждой девицы эти вводили воеводу в крайнее смущение, так что он даже покраснел и стал пытаться отвести глаза, но не смотреть на красавиц было выше его сил; к тому же сами девицы вели себя так непринужденно, словно щеголять в коротких портах и тонких душегрейках невиданного фасона – для них самое обычное дело. Сверкали голые коленки и прелестные локотки; воевода краснел, бледнел и пыхтел, но старался держаться с достоинством. Он увидел, что среди этих слегка раскосых смугленьких милашек присутствует и несколько девиц постарше и построже; одежда их тоже была срамной, но, по крайней мере, юбка прикрывала ноги.

Девицы, чьи прикосновения были нежны, словно крылья бабочек, помогли воеводе и двум сопровождавшим его старшим дружинникам разоблачиться от теплых одежд, оставшись лишь в камковых (шелковых) рубахах, да походных штанах. После этого они чуть ли не под руки, с почтением, светясь улыбками, повели рязанцев в один из четырех огромных каменных теремов, внутри которого их уже ожидал местный князь Серегин. Пока Евпатий Коловрат шел дивно изукрашенными галереями, он немного успокоился. Глаза его пригляделись к эскорту и сейчас он ощущал лишь эстетическое удовольствие. Прелестницы, бесспорно, хороши – какой-то особо нежной дикарской красотой – юны и свежи, как первые подснежники на проталинах, но воевода решил, что его молодая супруга Лукерья, совсем недавно одарившая его первенцем, ничуть им не уступает – ни в красоте, ни в обаянии.

Евпатий Коловрат, конечно же, не мог не обратить внимание на то, что воины в этом тридевятом государстве – вовсе никакие не воины, а воительницы. Их странная одежда – такая же, как и у сопровождающих его девиц – уже не казалась ему до крайности срамной. Воевода дивился на рослых и плечистых поляниц-богатырок, что в большом числе заполняли внутренний двор с фонтаном. Было видно, что эти воительницы, на которых приходилось смотреть снизу вверх, являются родней тем миловидным смуглянкам, которые встречали рязанскую делегацию. И в то же время, глядя на их длинные мускулистые руки и закинутые за спину прямые мечи, воеводе сразу верилось в рассказы о татаровьях, вместе с конями разрубленных одним богатырским ударом. Сразу было ясно – эти могут! Евпатий Коловрат – сам большой специалист в вопросах рубки врагов что мечом, что топором, и лично наблюдал то, что осталось от врагов после их удалой атаки, будучи весьма впечатлен результатами.

Были на той площади и другие девицы – худые как дочери Кощея, в маленьких круглых шапочках, вроде иудейских, прикрывающих их бритые наголо головы. Вооружены эти ожившие скелеты были короткими мечами. Опытный взгляд воеводы быстро определил, что, скорее, это знак статуса*, чем настоящее боевое оружие, а врага эти девицы разят как-то по-другому, например, при помощи смертоносных заклинаний – на такую мысль наводили их хмурые лица и тяжелые взгляды, которые они бросали на проходящих мимо делегатов. Мол, что вы за люди такие, и чего от вас ждать?

Были там также девицы, выглядевшие почти обыкновенно, но только дерзкое выражение на их лицах, чуть изогнутые клинки на поясе и специфические мозоли на руках (образующиеся от длительного обращения с мечом и луком), говорили о том, что они тоже относятся к воинскому сословию и задирать их весьма опасно. Быть может, у них и нет столько силы, сколько у длинноруких великанш, но зато они крайне храбры, ловки, и в силу этого опасны как ядовитые болотные гадюки, которые тоже не впечатляют своими статями, но зато способны убить любого за считанное число ударов сердца. Как понял Евпатий, как раз эти «обыкновенные» девицы и составляли тут у князя Серегина нечто вроде старшей дружины, хотя и не чванятся при этом перед остальными.

Несмотря на то, что воинство князя Серегина состояло почти из одних женщин, к тому же одетых весьма легкомысленно **, выглядело оно весьма грозно. С толпой мирных поселянок или горожанок этих дев мог перепутать только тот, кто вообще ничего не понимал в воинском деле. Тем более что Евпатий Коловрат имел честь наблюдать тех же воительниц в полной боевой экипировке и зимнем обмундировании, и не мог не признать, что и так – в кольчугах, полушубках, теплых штанах и сапогах – они смотрятся не менее грозно, ловко и грациозно, чем в легких летних нарядах.

Примечание авторов:

* в феодальном обществе открытое ношение на поясе холодного оружия, кинжала или меча означает принадлежность к воинскому сословию.

** простые светло-зеленые шорты до середины бедра и жилеты без рукавов, открывающие руки до самых плеч – тропическая повседневная форма для ношения вне службы в мире Содома. Когда Единство получило трофеи от разгрома аварского каганата, Серегин решил, что находящиеся на отдыхе воительницы имеют право одеваться красиво, стильно и удобно.

Кстати, не только воевода и его спутники оценивали амазонок и прочих воительниц, но и амазонки тоже оценили их самих, признав дюжих рязанцев годными и для любовных утех, и для продолжения рода. Впрочем, это их личное амазонское дело, которое они никогда не выставляют напоказ, в отличие от своего тела. При этом «волчицы» отнеслись к воеводе и его помощникам почти равнодушно, ибо женская составляющая их личностей до конца еще не проснулась, а бойцовые и прочие лилитки, воспринявшие современный нам русский культурный код в более полном объеме, больше тяготели к мужчинами, не имеющим столь гипертрофированных признаков мужественности, какими отличались перекачанные до безобразия воины тринадцатого века. С мускулами у бойцовых лилиток и у самих все было в полном порядке. Этим их вряд ли удалось бы впечатлить. Им хотелось видеть в мужчинах ловкость, грацию и точность в движениях, сопряженные с силой; а также ум, участие и понимание – то есть, все то, чего им самим досталось от рождения в недостаточном количестве. Впрочем, если Евпатий Коловрат и его спутники вечером попадут на танцульки, возобновленные в заброшенном городе после ухода войска на зимние квартиры из мира Славян, то там и будет видно, кто их будет ангажировать и с какой настойчивостью. Но это будет потом, а пока стороны только составили друг о друге первое, в общем благоприятное, впечатление.

Еще одной приметной деталью, окончательно успокоившей главу делегации, были литые серебряные православные крестики на узких шейных шнурках и цепочках, хорошо видные на смуглой коже в распахнутом вороте почти у каждой такой боевой девицы. Не басурмане-язычники они, и не агаряне-магометане или латиняне-католики, а свои, русские-православные, пусть и непривычно выглядящие и говорящие так, что едва можно разобрать – но зато вступившиеся всей своей силой за землю рязанскую, которую без них татаровья обязательно положили бы пусту.

А силы этой у Серегина оказалось много, и в его войске было столько же воительниц, сколько есть воинов в рязанской и владимиро-суздальской земле вместе взятых. Об этом ему сказал княжий воевода по имени Ингвар Половцев, со всем возможным почтением встретивший Евпатия Коловрата у входа в Башню Силы, в которой располагалась княжья резиденция. Другие три башни именовались башнями Власти, Мудрости и Терпения, но князь Серегин выбрал своим основным качеством именно силу. Наверно, именно поэтому в Башне Мудрости располагались жилища волшебников, в Башне Терпения – лекарей и нашедших убежище в тридевятом царстве монашествующих, а Башня Власти оставалась свободной, без постоянных обитателей. Как позже объяснил Евпатию Коловрату сам князь, ни он сам, ни кто-то из его приближенных не считает приемлемой Власть ради самой Власти – а именно такой смысл заложили в названия башен умершие несколько тысяч лет назад строители этого города.

Выслушав это объяснение, Евпатий Коловрат кивнул и шагнул в сумрак и прохладу Башни Силы, надеясь именно там, у князя Серегина, найти ответы на все тревожащие его вопросы. Ведь разгром одного монгольского тумена – это еще не разгром всего войска Батыги, которое все еще в состоянии несколько раз уничтожить всю рязанскую и владимиро-суздальскую землю.

Тогда же и там же, башня Силы, рабочий кабинет капитана Серегина.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

На переговорах с Евпатием Коловратом и его спутниками я присутствовала как член нашей управляющей пятерки, а точнее четверки, потому что в них не участвовал Дима Колдун. Не стоило смущать рязанских бояр зрелищем ребенка, на равных восседающего на взрослом совете. И кроме того – поскольку речь там должна была пойти о политике, а не о любимой магии, этот разговор был ему попросту неинтересен.

Воеводу и его спутников поражало тут все – от немигающего белого света магических светильников, имитирующих лампы дневного света, до гладко выбритого лица князя Серегина. И, конечно же, присутствие на совете женщин вводило делегатов в крайнее замешательство – ведь представительниц слабого пола в то время на Руси вовсе ни во что не ставили*. Однако они изо всех сил старались выглядеть невозмутимыми и скрыть свое удивление и даже некоторый шок, но мага разума не обманешь.

Примечание авторов: * У большинства русских князей, оставивших свой след в истории, известны только отцы, а вот матери их, если не были дочерьми иностранных князей или королей, остались безымянными тенями, не покидавшими женской половины княжьих теремов. Да что там далеко ходить – из пяти женских предков по прямой линии крайне знаменитого князя Александра Невского достоверно известны имена только его бабки – Марии Шварновны, княжны ясской, супруги князя Всеволода Большое Гнездо, и пра-пра-прабабки (прозвище Мономахиня, личное имя неизвестно), матери Владимира Мономаха, незаконной дочери или родственницы византийского императора Константина IX Мономаха. И усе.

Что касается матери святого русского князя, гвоздившего немчинов и шведов так, что только звон стоял, то историкам до сих пор не ясно, кто именно это был. Существуют две версии: 1. Вторая жена его отца (князя Ярослава Всеволодовича) по имени Ростислава-Феодосия, дочь торопецкого князя Мстислава Мстиславича Удатного, которую тот после очередной усобицы вылившейся в Липицкую битву «забрал» у зятя в 1216 году. 2. Третья жена, дочь рязанского князя Игоря Глебовича, на которой отец Александра Невского якобы женился в 1218 году, когда исправлял должность владимирского наместника в рязанской земле.

Примечательно, что дети, один за другим, у князя Ярослава Всеволодовича начали рождаться только с 1220 года, когда счастливому отцу стукнуло уже тридцать лет. Надо сказать, что и воспитывались княжич Александр и его старший брат Федор не матерью, а боярином Федором Даниловичем и тиуном Якимом в Новгороде, куда их посадил княжить отец в возрасте семи-восьми лет, чтобы с малолетства на практике постигать науку княжеского управления. Потом в возрасте тринадцати лет старший брат будущего Александра Невского умер, и тот остался самым старшим из здравствующих сыновей князя Ярослава Всеволодовича.

Вот такие были тогда на Руси обычаи, а тут почитай что целое войско из двадцати тысяч хорошо вооруженных и прекрасно обученных воительниц. Как говорится, разрыв шаблона должен быть налицо, но Евпатий Коловрат был слишком хорошо воспитан, чтобы явно показать свое удивление и шок на важных переговорах с потенциальным союзником против хана Батыя.

В итоге все получилось очень даже символично. Мы с Анастасией и Никой сели по одну сторону длинного стола для совещаний, установленного в рабочем кабинете Серегина, а рязанские гости расселись напротив нас; Серегин занял председательствующее место на одном торце стола, а отец Александр сел на другом. На сам стол (который был настоящим, а не магической имитацией) поставили кувшины с магической водой и высокие стаканы дымчатого стекла. Это сначала удивило наших гостей, привыкших, что на столы в таких случаях ставят греческое вино или хотя бы отечественные меды. Но распробовав водичку из нашего фонтана, они больше не возражали против ее «употребления». Дураков нет. От этого напитка, фигурировавшего в русских народных сказках под названием «живая вода», в здравом уме пока еще никто не отказывался.

При этом Ника все время машинально катала в пальцах два маленьких бронзовых шарика, размером с грецкий орех, которые то заряжала энергией до предела (отчего они начинали ярко светиться), то забирала эту энергию обратно – и тогда в ее ладони, постукивая, катались шарики из обыкновенной бронзы.

Сидящий прямо напротив Ники Евпатий Коловрат как завороженный наблюдал за ее действиями, не в силах оторвать глаз от этих шариков, перекатывающихся в сильной женской руке с мозолями от рукояти меча. Вот тебе пожалте – еще один влюбленный или что-то вроде того. Оценил Евпатий и Никин кривой меч-махайру в невзрачных с виду ножнах и рукоятью, потертой от долгого употребления – от этого оружия, обладающего живой душой, исходила мрачная аура жестокой силы и кровавого убийства. Что-то было в Евпатии и Нике такое – мрачное и неудержимое – что делало их похожими как брата и сестру.

Но Ника проделывала все эти манипуляции с шариками совсем не для того, чтобы произвести впечатление на рязанского боярина. Не сдался он ей никаким образом. Просто она была погружена в свои мысли и, как я уже говорила, делала это почти машинально. Бедная девочка все никак не могла разобраться со своими страстями и влечениями, и из-за этого изрядно нервничала, тем более что главный предмет этих страстей тоже сидел тут рядом.

– Ника Константиновна, – чуть повысив голос, произнес наконец отец Александр, взглядом указывая на постукивающие в ее правой руке бронзовые шарики.

– Ах да, отче, – сказала Ника и сделала серьезное лицо, после чего, втянув из шариков остаток энергии, сунула их в карман, к величайшему разочарованию Евпатия Коловрата.

После это мы все были готовы к деловому и содержательному разговору, но нам пришлось еще раз подождать, пока отец Александр не прочтет все надлежащие молитвы и не воззовет к благосклонности Небесного Отца. Как я понимаю, в этот момент наше заседание увеличилось еще на одного участника, ибо Творец Всего Сущего хоть одним ухом, но все равно слушал наш разговор с воеводой и его спутниками, без помощи которых наша затея против Батыева нашествия лишалась большей части своего смысла. Как говорил Серегин: «местные русичи должны сами объединиться против внешних и внутренних врагов, а мы должны их в этом только подстраховать от уничтожения – и не более того. Воевать вместо них с татарами, немцами, шведами и прочей Литвой бессмысленно и контрпродуктивно.»

– Итак, – сказал Серегин, едва молитва была закончена и все, перекрестившись, сели на свои места, – приступим, товарищи. Сразу должен сказать, что, по данным нашей разведки, в настоящий момент авангард основных сил Батыя по руслу реки Оки как раз приближается к Рязани, где их ждет большой и очень неприятный сюрприз. Туда же с полпути до Борисова-Глебова повернул и тумен Шейбани-хана, понесший на лесных тропах большие потери от действий наших летучих отрядов, отчего ему так и не удалось набрать полонян, необходимых для осады и штурма Рязани. Тумен Батыева темника Бурундая, который должен был разорить город Ижеславец с округой, нашел этот городок уже сожженным самими жителями – взрослые мужчины вооружились и ушли в леса, а женщины, дети, старики, монахи и монашки нашли временное убежище в наших краях…

На какое-то время наступила тишина, потом Евпатий Коловрат, прокашлявшись в бороду, произнес:

– Князь наш рязанский Юрий Игоревич просил меня искать союза против проклятого Батыги у князя черниговского Михаила Всеволодовича, но надсмехнулся надо мной Черниговский князь и повелел гнать взашей, промолвив, что это за то, что наши с ихними на Калку* не ходили. Ты же, княже Серегин, дал рязанцам помощь, даже когда тебя об этом не просили. Благодарствую тебя за тех рязанских жителей, что уже были спасены твоими воями от ярости поганых агарян. Благодарствую тебя за старых, за малых, за сирых и недужных, монасей и монашек – за всех, кто не может по возрасту или обету брать в руки оружие…

Примечание авторов: * битва на Калке между объединенными дружинами части русских князей, их союзниками половцами и монгольскими туменами Субэдея и Джебэ состоялась в 1223 году и русско-половецкое войско потерпело в нем сокрушительное поражение из-за несогласованности действий между князьями и неистребимой трусости половцев, бросившихся в бегство в самый критический момент битвы. Известно, что плененные в этой битве русские дружинники и князья были уложены на землю, а поверх них были настелены доски, на которых уселись пировать монголы – и все пленные к концу это пира, как писали летописи, «издохаша». Именно поэтому Серегин дал приказ не брать в плен татар и монгол мужского пола, которые в состоянии держать в руках оружие.

Сказав это, Евпатий Коловрат встал и поклонился Серегину в пояс. При этом мне, с моими возможностями мага разума, было хорошо видно, что все сказанное им идет из глубины души, и в этом нет ни капли фальши. Одновременно я почувствовала, что это же моментально стало известно и Серегину, и Нике, и Анастасии. Все чаще и чаще ментальная связь внутри «пятерки» стала срабатывать даже помимо нашей воли. Чем дольше мы находится вместе, тем крепче соединяющие нас магические нити. Кстати, Серегин в ответ тоже встал и склонил голову перед Евпатием Коловратом.

– Не ради благодарности мы делали это, уважаемый Евпатий Львович, – произнес он, – а ради того, чтобы жила и расцветала русская земля. Не рязанская, не владимирская, не черниговская, киевская или новгородская, а именно единая русская земля, какой она была еще сто пятьдесят лет назад при князе Ярославе Владимировиче, прозванном Мудрым, или его внуке Владимире Мономахе. За доброе слово вам, Евпатий Львович, конечно, спасибо, но явись к вам Батый в те поры – и объединенное русское войско палками погнало бы его прочь обратно в степи, как шелудивого пса.

Евпатий Коловрат немного помолчал и вздохнул.

– Прав ты, князь, – молвил он, – многие неустройства произошли на Руси со времен Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха. Но разве ж можно сейчас помыслить, что черниговец назовет братом рязанца, а киевлянин подаст руку помощи новгородцу?

– Помыслить можно, и не только помыслить, – неожиданно произнес до того молча сидевший отец Александр, над головой которого постепенно разгоралось бело-голубое свечение, видимое пока только теми, кто владел «особыми» способностями и талантами.

И хоть знакомого громыхания в голосе священника слышно пока не было, я ничуть не сомневалась, что Отец наш Небесный уже здесь, все слышит, все видит и готов в любой момент вмешаться в ситуацию, если рязанские бояре проявят неуместное упрямство. Лицо Серегина при этом сделалось неколебимо спокойным, а обернувшийся на голос отца Александра Евпатий замер с приоткрытым ртом. Или он тоже был одарен (что при низком уровне магии в этом мире никак не влияло на его жизнь), или накал сияния был виден уже невооруженным глазом. При этом он не стал падать на пол и биться лбом, как сделали бы некоторые слабонервные кликуши, а только прочитал короткую молитву, перекрестился, вытащил из-за ворота рубахи и поцеловал нательный крест. Но сияние и не думало никуда исчезать, тогда воевода произнес: «Верую в тебя, Господи, иже еси на небеси» и замолчал, ожидая дальнейших речей то ли от Серегина, то ли от отца Александра.

– Помощь, – сказал Серегин, – стоит давать только тому, кто готов помочь себе сам. Бесполезно лечить от болезни того, кто не хочет жить, и бессмысленно спасать того, кто он горя готов утопиться неважно где – в реке или в вине. До тех пор, пока нет единства в русских землях и русских людях, любой, даже очень слабый, завоеватель сможет сломать их поодиночке как тонкие прутики. В единстве сила, в розни слабость.

– Этот человек прав и глаголет чистую истину, – со знакомыми громыхающими нотками произнес голос отца Александра, – внемлите ему или приготовьтесь принять то, что приготовила для вас неумолимая судьба. Руси нужен свой император, князь князей, который объединит всех, сжав в свой железный кулак и под эгидой которого украсно украшенная земля русская отныне будет процветать вечно.

– Господи, – взмолился Евпатий Коловрат, – значат ли эти слова, что этим князем князей должен будет стать твой князь Серегин из тридесятого царства, тридевятого государства?

– Отнюдь нет, – ответил Серегин, – я лично тут вообще ни на что не претендую. Вот только наведу тут немного порядок и проследую дальше, к следующим мирам и странам. А князем князей должен будет стать князь Новгородский* Александр Ярославич, сын нынешнего киевского князя Ярослава Всеволодовича… Не так ли, Отче?

Примечание авторов: * в 1236 году отец будущего Александра Невского отъехал из Новгорода для княжения в Киев, посадив вместо себя на новгородский стол пятнадцатилетнего старшего сына самостоятельным князем. И Александр Ярославич довольно неплохо управлялся с новгородским княжением, вплоть до того, что в девятнадцать лет сбросил в Неву шведский десант ярла Биргера, показав, что слухи о гибели Руси под татарским натиском несколько преувеличены.

– Все так, сын мой, – громыхнул в ответ голос Небесного Отца, – ты полностью прав. Однако на сем я пока умолкаю, надеясь на благоразумие этих весьма уважаемых людей.

Главные слова произнесены, сияние притухло до минимума – и это означает, что теперь Отец Небесный если теперь и слушает нас, то вполуха. Серегин же только кивнул и вопросительно посмотрел на Евпатия, для которого воистину наступил момент истины. А вдруг он подумает, что мы здесь, в своей стране колдунов, просто дурим ему голову, желая сделать свои маленькие гешефты.

Я даже вижу сомнения, одолевающие этого сильного человека – ведь на кону стоит вся его привычная жизнь «по старине»; его маленький уютный мирок рязанской земли, ни от кого не зависимый и полностью самостийный, пропадет неведомо куда, а на месте всего этого окажется до предела централизованная империя вроде Византийской или хотя бы русский каганат времен Владимира Святого или Ярослава Мудрого, когда правильным было только одно мнение киевского князя, а все остальное беспощадно подавлялось.

Примечание авторов: Не зря же первая гражданская война на Руси была по смерти княгини Ольги, между рожденным от служанки (рабыни) Малуши Владимиром и старшими законнорожденными сыновьями Святослава – Ярополком и Олегом. Было на Руси три потомка Рюрика, а в итоге остался только один.

Примерно то же произошло и по смерти самого Владимира, только там зачинщиком смуты оказался Святополк, прозванный Окаянным – усыновленный Владимиром посмертный сын Ярополка, подославший убийц к своим братьям Борису, Глебу и Святославу, но проигравший гражданскую войну Ярославу, будущему Мудрому, опиравшемуся на новгородскую вольницу и наемную варяжскую дружину. Во время междоусобной битвы на Альте Святополк был побежден, бежал в неизвестном направлении (то ли к печенегам, то ли к чехам, то ли к ляхам), сошел с ума и умер во время этого бегства.

При этом Евпатий Коловрат отчетливо понимал, что монголо-татары Батыя способны разрушить его привычный мир еще быстрее и радикальней, причем разрушить в самом буквальном смысле. Сжечь города и села, убить женщин и детей, угнать в рабство всех, владеющих хоть каким-то ремеслом – то есть положить пусту сперва рязанскую, потом владимирскую, а затем и остальные русские земли.

И это будет, пожалуй, зло посильнее, чем образование на русских землях новой Империи вместо той, что была разрушена на Босфоре крестоносцами-латинянами. Кроме всего прочего, князем князей будет назначен не таинственный и загадочный чужак из вечно жаркого тридевятого царства, а свой, совсем молодой новгородский князь из числа потомков Всеволода Большое Гнездо, с которым наверняка можно будет договориться, чтобы как можно дольше сохранить независимость рязанской земли… Самое главное сейчас, согласившись на все, получить помощь против Батыги, а там можно будет и посмотреть, выполнять поставленные условия или нет.

В любом случае ответственность за нарушение данного слова придется брать на себя князю Юрию Игоревичу рязанскому, а не ему, простому воеводе и боярину. Да, он не боится с оружием в руках встать перед любой вражьей ратью и биться с ней до тех пор, пока есть в жилах хоть одна капля крови, а руки могут наносить и отражать удары; но он страшится и не хочет принимать решение за всю Русь. Если б было можно, он вообще постарался бы избежать выбора, а вместо того встал бы с мечом в первые ряды войска и рубился с врагом до изнеможения.

И даже глас божий тут не подмога. Он вызывает у Евпатия Коловрата такое ощущение, будто он стоит на краю пропасти, ведь пропасти безразлично то, сколько у тебя силы и мужества – она просто поглотит тебя целиком и без остатка. Кроме того, где-то на дне его воспоминаний лежат греческие слова, которым маленького Евпатия в раннем детстве учил отец, византийский спафарий эмигрировавший на единоверную Русь после того как в 1204 году Константинополь был захвачен латинянами, а Византийская империя пала в прах, разбившись на множество осколков. Был бы жив старый спафарий Лев, он бы ни одной минуты не колебался, выступив за Империю, а вот сын его с малых лет врос в местную реальность и просто не представлял себе, как можно вести дела по-иному.

– Помилуй, княже, – взмолился несчастный Евпатий Коловрат, поднявшийся со скамьи и еще раз кланяющийся Серегину в пояс, – видит Бог, что я малый человек. Не моего ума это дело. Мне бы меч и щит в руки, да встать поперед войска, чтобы было понятно, что впереди враг, а позади свои, и рубить того врага мечом вмах, чтобы только клочья летели во все стороны.

– Хорошо, Евпатий Львович, – кивнул Серегин, – пусть решают князья, и пусть на их же голову и падет ответственность, если они решат хоть что-то не так. Божью волю ты слышал, и если какому-нибудь князю она не понравится, то он сам сможет подискутировать об этом с самим Всевышним. Аудиенцию таким умникам я обеспечу. А ты, боярин, пойдешь от меня послом к своему князю Юрию Игоревичу. Пусть знает, что спасать землю русскую мы будем с ним или без него. Встанем перед врагом своими полками и всей прочей своей силой, и будем истреблять его всеми способами при любой возможности, пока не истребим насовсем, чтобы не было его больше никогда и нигде. Русская земля нам всем мать, а свою мать положено защищать. Но ты обязательно должен сказать ему, что тот, кто будет не с нами, тот будет против нас; а своих врагов, если они не сдаются, мы уничтожаем. Но что бы там ни вышло с князьями, твоей вины в этом не будет.

Вздох облегчения, который издал после этих слов Евпатий Коловрат, был больше похож на тот звук, который издает паровоз, останавливаясь на станции.

– Все исполню, княже, – еще раз поклонился он, – и речь твою князю рязанскому передам слово в слово. Но ведь над рязанскими князьями по старшинству и многолюдству дружин сидят князья владимирские и суздальские, которые уже не раз воевали рязанскую землю.

– Разберемся и с владимирскими князьями, дай только срок, – отмахнулся Серегин, – тем более что это не шпана вроде того же Михаила Всеволодовича Черниговского, о котором ты мне рассказал только что. В Рязань мы вас вместе со всей малой дружиной доставим завтра утром на рассвете. В этом для нас нет ничего невозможного. А пока мы приглашаем всех твоих воев сюда к нам. Можете отдыхать с дальней дороги и смотреть, как живет мое войско, какими воинскими умениями владеет, и как умеет отдыхать, когда для этого есть время и возможности. И вообще, господа бояре, рекомендую посетить наши вечерние танцы. Вам должно там очень понравиться.

Кстати, я, кажется, поняла жутковатый юмор Серегина. Ведь в его мысленной интерпретации «организовать аудиенцию у Всевышнего» означало попросту убить. Думаю, что в ближайшее время на русских князей нападет массовый мор, который изрядно проредит их поголовье, а то, как говорит милейшая Ольга Васильевна, «на Руси сейчас куда ни плюнешь – попадешь в рюриковича».

21 декабря 1237 Р.Х. День десятый. Вечер. Рязанское княжество, место впадения в Оку реки Прони примерно в шести километрах вверх по течению от Старой Рязани.

Прихотливо петляют по земле русские реки, огибающие возвышенности и накручивающие свои извивы там, где можно было бы течь прямо, поэтому основное монгольское войско, отставшее от авангарда на четверть дневного перехода, не могло видеть то, что сотворил Серегин с передовым туменом храброго Кюльхана, самого младшего из сыновей Чингисхана*.

Примечание авторов: * хан Кюльхан, погибший в пятидневной битве у Коломны, был единственным чингизидом, сложившим голову на поле боя за всю историю монгольских завоеваний. Так как монгольские темники никогда не вели за собой войска в атаку, а наблюдали за битвой из задних рядов своего войска, с безопасного расстояния, то гибель темника могла означать только то, что на первом этапе битвы при Коломне монголо-татарский авангард попал в засаду и был истреблен до последнего человека. Поэтому и Авторы тоже считают, что какую бы пакость продвигающемуся к Рязани монгольскому войску ни организовал Серегин – отдуваться за нее все равно придется тому же Кюльхану.

Сам Батый находился на льду реки Прони километрах в десяти позади авангарда. Вообще-то в нашей истории Рязань пала уже в ночь с 20-го на 21-е декабря, но тут из-за затяжного бурана даже сутки спустя после этой даты у Бату-хана в вопросе захвата Рязани еще и конь не валялся. Во-первых – надо было еще дойти до самого стольного города Рязанской земли и лишь потом думать, как прорываться за его хорошо укрепленные стены. Во-вторых – по всему выходило, что при штурме татарскому войску придется проливать свои пот и кровь, а не гнать впереди себя толпы вооруженного дубинами полона, на который защитники города и должны были растратить свои силы. В-третьих – Бату-хана беспокоило то, что уже третий день от Субэдея-багатура не было ни одного гонца с донесением. Оставалось неизвестным, где он в настоящий момент находится вместе со своим туменом, взят ли вообще это дурацкий Пронск, и сколько поимано при этом полона.

Полон, полон, полон, полон. Необходимость в нем была настолько настоятельна, что Батый ни на секунду не мог забыть о том, что если тумены Бурундая, Субэдея и Шейбани не пригонят ему толпы полураздетых и связанных урусов, то положение его войска станет просто катастрофическим. Из толпы пленных хан и темники обязательно отберут несколько десятков нежных белокожих молоденьких урусутских девочек для своих личных забав, а всех остальных как охапки хвороста бросят в огонь войны. В противном случае под этой гадкой Рязанью может лечь до половины его армии*.

Примечание авторов: * при штурме турецкими войсками укрепленного острова Родос, который обороняли шестьсот рыцарей иоаннитов, пятьсот наемников и пять тысяч греков-ополченцев, стотысячное турецкое войско ни много ни мало потеряло сорок тысяч воинов. При этом потери обороняющихся составили примерно четыреста рыцарей и две тысячи ополченцев и наемников, а турецкий султан сказал, что за такую хорошую крепость он не пожалел бы и еще ста тысяч набранного по разным базарам сброда. Так что при неблагоприятном развитии обстановки Бату-хан действительно мог положить под стенами Рязани половину своего сорокатысячного войска.

Но не успел Бату-хан додумать эту мысль, как впереди – там, куда ушел авангард под предводительством Кюльхана – вдруг раздался приглушенный расстоянием грохот, похожий на одновременный взрыв тысяч китайских петард – и тучи сидящих по деревьям ворон, слетевшихся в Рязанскую землю со всех окрестных краев, с заполошным граем поднялись в воздух и, каркая, начали нарезать круги над монгольским войском, нет-нет роняя вниз свой помет.

Бату-хан – наивное, пусть и жестокое, дитя природы – не придал этому грохоту значения, потому что современные ему модели огнестрельного оружия и маломощные петарды годились только для того, чтобы на поле боя пугать слабонервных крестьян-новобранцев, и занимались изготовлением таких пороховых игрушек исключительно вассальные монголам китайцы*. Но это и стало его роковой ошибкой.

Примечание автора: * у некоторых историков есть подозрение, что во время Ледового побоища лед на Чудском озере под ливонскими псами-рыцарями треснул не просто так, а после подрыва нескольких пороховых зарядов, заложенных китайскими инженерами, которых Александру Невскому прислал Батый, на тот момент уже бывший его союзником против католической Европы. Уж больно спланированными именно под это событие выглядят все действия князя Александра перед началом и во время Ледового побоища.

То, что творилось у места слияния Прони и Оки, иначе как Апокалипсисом назвать было нельзя. Заряженные энергией хаоса магические фугасы, чей заряд эквивалентен начинке двенадцатидюймовых фугасных снарядов, были опущены на дно Оки через высверленные пешнями лунки от самого слияния Оки с Проней, и дальше вниз по течению на протяжении пяти километров – фактически до самых стен Рязани. Тяжелые и хорошо обтекаемые бронзовые шары безо всякого сноса, нырнув в лунку, тут же ложились на дно, гарантируя подрыв почти в том же месте, где их опустили под воду. При этом шахматное расположение этих зарядов гарантировало, что на всем протяжении этого минного заграждения вдоль речного русла не останется ни одного кусочка льда, на котором мог бы удержаться хоть конный, хоть пеший.

Когда командовавший засадой капитан Коломийцев (куда же без него) увидел, что на заминированный участок русла в полном составе втянулся весь татарский авангард, то он, вместо того чтобы нажать кнопку на дистанционном пульте или крутануть ручку подрывной машинки, просто дал команду «взрывай» лежавшей рядом с ним бывшей жрице храма Вечного Огня по имени Лариса, которой Кобра передала инициирующее заклинание для управления как раз такими магическими фугасами.

Услышав эту команду, Лариса прошептала несколько слов, являющихся ключом к инициации уже готового заклинания, после чего шары-носители, лежащие на дне Оки, практически одновременно высвободили закачанную в них энергию Хаоса. Капитану Коломийцеву больше всего запомнились огромные, высотой с десятиэтажный дом, столбы водяных брызг, перемешанных с битой ледяной крошкой, которые снизу подсвечивало багровое адское пламя – кратковременное, но впечатляющее зрелище, исполненное грозного величия и устрашающей мощи. Любо-дорого было посмотреть и на то, как монголо-татары вместе со своими конями летали по воздуху аки птицы. Бумс тоже был вполне замечательный, и от него чуть не оглохли бойцы разведбатальона, которых капитан Коломийцев вытащил к самому руслу Оки вместе со станковыми пулеметами и АГСами для добивания врагов, спасшихся при подрыве фугасов.

Сделал он это потому, что ни он, ни старший лейтенант Антонов с магическими фугасами непосредственно на поле боя еще не работали и ничего не знали об их боевых возможностях. А возможности оказались просто замечательные. Те из татар, которые не были убиты сразу, получили тяжелые контузии и мгновенно с головой оказались в ледяной воде русской реки, что смертельно и само по себе, а не только в сочетании с минно-взрывными травмами. Некоторые из тех монголов, которых взрыв подкинул в воздух, пролетели от ста пятидесяти до двухсот метров, поднявшись выше верхушек самых высоких деревьев, а другие вместе с конями грохнулись чуть ли не на головы сидящих в засаде.

Когда метрах в десяти от тебя в кусты падает болтающая в полете руками и ногами вонючая монгольская тушка, а совсем неподалеку от нее с отчаянным ржанием валится и насмерть разбивается лохматый конек в полной сбруе и при седле, то незабываемые впечатления гарантированы на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, капитан Коломийцев, убедившись, что выживших при подрыве фугасов нет, приказал своим бойцам подниматься, вставать на лыжи и уматывать туда, где теперь должен был открыться эвакуационный портал.

Слышали этот взрыв и в Рязани, где он неумеренно переполошил всех – от самого рязанского князя Юрия Игоревича и высшего духовенства до простых горожан. К тому же от этого взрыва в теремах богатых и знатных вылетели все дорогущие слюдяные окошки, а вот бычьи пузыри и промасленный тонкий холст в окнах домов простых людей по причине своей эластичности отреагировали на взрывную волну не так бурно, вследствие чего уцелели. Напрасно караульные, дивясь и недоумевая, смотрели со стен в сторону клонящегося к горизонту багрового солнечного диска – ничего, кроме края огромной полыньи, в которую одномоментно превратилась Ока, на месте подрыва не наблюдалось.

Высланная к месту происшествия разведывательная партия из нескольких опытных воев вернулась ни с чем, оставив князя в тягостном недоумении от всего происходящего. Не считать же результатом разведки зрелище туши монгольского коня, заброшенного взрывом на вершину высокого дерева, где он представлял собой бесплатное угощение для слетевшихся отовсюду ворон. Правда, потом нашлись видоки (очевидцы), которые утверждали, что перед самым большим громом, раздробившим лед на Оке, видели в небе лики Иисуса Христа, а также одетой в полный воинский доспех Богородицы, Святого Георгия, Ильи-пророка или архангела-архистратига Михаила – у кого на что хватило фантазии, взбудораженной необычными событиями.

Сорванный взрывом с головы Кюльхана богато изукрашенный шлем найдут в окрестностях Рязани только через пару сотен лет. В те времена все произошедшее зимой 1237-38 годов уже станет далекой историей и обрастет различными былями и легендами, а князь Серегин окончательно обретет облик сурового архангела с огненным мечом, посланного Творцом для спасения самого лучшего его творения – Святой Руси.

Тогда же и там же полтора часа спустя.

Когда к месту уничтожения авангарда прибыл сам Батый со всеми своими туменами, то зрелище уже подмерзающей полыньи и разбросанных по окрестному лесу лошадиных и человеческих трупов привело его в состояние неописуемой ярости, тем более что лесные следопыты из числа пошедших на службу к монголам мокшан* тут же бросились в лес – и на противоположном от Рязани берегу Оки почти сразу нашли лежки засады, незаметные только со стороны речного русла, но легко обнаруживаемые, если идти прямо по лесу. Люди, которые там находились, явно наблюдали за уничтожением авангарда, после чего собрались, встали на лыжи и ушли по тропам вглубь леса, где их следы неожиданно обрывались, будто они улетели на небо или провалились сквозь землю.

Историческая справка: Пуреш (Каназор Пуреш) (???? – † 9 апреля 1241), мокшанский царь (каназор), глава раннефеодального политического образования мокшан, (в русских источниках упоминается как «Пурешева Волость»), объединявшего ряд княжеств. Имел сына Атямаса и дочь Нарчат. В русских летописных сводах XII и XIII веков Пуреш упоминается как современник Пургаса и его основной соперник. Земли, объединённые под властью Пуреша, включали бассейны рек Цны, Вада, среднего течения рек Мокши и Суры. Одержал ряд побед в войнах с русскими княжествами. С 1220 – союзник Владимирского князя Юрия в войне с эрзянским инязором (князем) Пургасом и булгарским ханом Алмушем за устье Оки. Поддерживал союзнические отношения с половецким ханом Котяном.

Нашествие монголо-татар в сентябре 1236 года поставило Пуреша перед выбором, так как его владения, расположенные в лесостепной зоне, были открыты для монгольской конницы. Приняв предложение Батыя, Пуреш стал его вассалом и вместе со своим войском сопровождал монголо-татар в их Западном походе. Очевидно, что без помощи опытных лесовиков мокшан степняки чувствовали бы себя на лесистых просторах Северо-Восточной Руси как выброшенная на берег рыба, и вся зимняя кампания Батыя 1237-38 годов была бы невозможна. Расплата за службу монгольским завоевателям была неожиданной и кровавой. В начале апреля 1241 года, перед битвой под Лигнице, остаток мокшанских воинов под предлогом отдыха уставших частей был выведен в резерв, разоружен, а потом в ночь с 8 на 9 апреля все они были внезапно убиты, и первыми в этой резне погибли царь Пуреш и его сын Атямас.

Так закончилась история службы мокши монгольским завоевателям. Узнав о гибели отца и брата, Нарчат подняла восстание, собрала войско и с этим войском целый год опустошала монгольские тылы. Все это продолжалось ровно до тех пор, пока из Европы не вернулся Батый с основным войском и не утопил в крови восставших мокшан, которых не поддержали ни волжские булгары, ни русские князья, преданные ими ранее.

Батый кричал и топал ногами на своего вынужденного вассала мокшанского каназора (царя) Пуреша, требуя найти этих неизвестных, являвшихся очевидцами и, быть может, виновниками гибели монгольского авангарда, но и сам Пуреш, и его сын Атямас только пожимали в ответ плечами и говорили, что они сами ничего не понимают. Но судя по всем признакам, на монголов разозлились очень могущественные лесные духи, потому что только они могут ходить по лесу не оставляя следов (иначе какие же они духи) и переносить людей с места на место. Тем более и сами мокшанские проводники тоже находятся в немилости у этих духов. Множество воинов мокши, пошедших разведать лесные тропы, пропало безвестно, другие же потом были найдены убитыми, обычно повешенными на осине за шею…

Из этого разговора Бату-хан сделал вывод, что его вассал прикладывает все возможные усилия для того, чтобы увильнуть от исполнения своих вассальных обязанностей и избежать конфликта с этими самыми лесными духами. А это было нехорошо, причем настолько нехорошо, что требовало радикального решения этого вопроса. Вассал, уклоняющийся от боя с врагом своего господина, становится бесполезен ему, и даже опасен тем, что враг, узнав о таком вассале, всегда сможет нанести монголам удар в спину, а воины мокши не шевельнут и пальцем, чтобы это предотвратить. А враг Бату-хану и монголам на этот раз попался незаурядный. «Белые мангусы» были хитры, жестоки и иногда настолько сверхъестественны, что даже бывалые монгольские нойоны чесали вшивые головы, не понимая, чего от них ждать дальше.

При этом Бату-хан хорошо понимал, что казнить царя Пуреша и его сына, как и остальных воинов мокши, было бы крайне нежелательно – не в том он сейчас положении, чтобы разбрасываться людьми, особенно лесными проводниками. На их помощи построен весь план похода на Русь, и если прямо сейчас от них избавиться, то надо будет возвращаться к в свои степи несолоно хлебавши. Нет, лучше всего использовать мокшан вместо рабов на тяжелых осадных работах, а потом в первых рядах бросить на штурм стен. Пусть хитроумный царь Пуреш и его сынок падут во время штурма от рук рязанцев, а если они все же уцелеют, то надо будет послать к мокшанам своих надежных людей. Кто в сутолоке битвы обратит внимание на несколько ударов в спину, которые лишат мокшу их властителей…

А чтобы обеспечить себе лояльность мокшанского народа, который незаменим при войне в условиях поросших лесом урусутских равнин, надо вызвать к себе в войско дочь Пуреша по имени Нарчат и сделать ее своей походной наложницей. Просто замечательная мысль, если не сказать большего, потому что эта дикая штучка, вообразившая, что она тоже воин, очень хороша собой – не то что большинство его монгольских старших жен, обычно грязных и кривоногих. А дурь из нее он повыбьет, причем лично на коврах в своей юрте, пусть только она приедет в войско и окажется в полной его, Бату-хана, власти.

Во всем остальном положение монгол становилось все тревожнее и тревожнее. Пока все войско вместе, оно находится в относительной безопасности, на большие отряды «Белые мангусы» не нападают*. Но стоит монголам начать рассылать фуражиров, так сразу снова начнутся значительные потери. А если этого не делать, то войско будет обречено на смерть от бескормицы, потому что запасы продовольствия и фуража находятся на исходе.

Примечание авторов: * Бату-хану пока еще неизвестно о гибели тумена Субэдея, в противном случае он бы не был так самоуверен в своих утверждениях.

И самое главное – больше не передвигаться по русским рекам, чтобы не попасть в ту же ловушку, что и несчастный Кюльхан. Если считать проклятого Гуюка, которого «белые мангусы» в голом виде повесили на осине, это был второй чингизид, погибший во время этого злосчастного похода. И скольких родственников он еще лишится, Бату-хан пока не знал. Смерть кружила вокруг монгольского войска, высматривала свои жертвы, ожидая только удобного момента, чтобы сунуть в свой глубокий мешок какого-либо темника или чингизида.

Еще раз вспомнился Гуюк – голый и страшный, висящий чуть наискось, с выкаченными глазами и высунутым языком. Табличка, прибитая гвоздями к ханской груди, гласила, что так будет с каждым, кто пойдет войной на урусов (пленный монах, опасаясь за свою жизнь, смягчил перевод). Если сказать честно, то всех воинов, кто видел это непотребство, произведенное над потомком Чингисхана, следовало бы казнить, не дав им раскрыть рта, тем более что это были кипчаки. Но, во-первых – это были кипчаки его старшего брата Орды-ичена, который очень ценил своих людей, даже таких никчемных как эти, а во-вторых – прежде чем весть об обнаружении тела дошла до Бату-хана, на покойного Гуюка успела полюбоваться половина тумена Орды-ичена и некоторые воины из других туменов, в том числе и из его собственного, так что это дело придется спускать на тормозах. И вот теперь вслед за мерзким Гуюком длинные руки «белых мангусов» дотянулись и до Кюльхана, который лично ему, Бату-хану, не сделал ничего плохого.

На всякий случай Батый вызвал к себе сопровождавшего его Ставку весьма сведущего в искусстве пиротехники китайского инженера по имени Старый Лю и приказал тому рассчитать, сколько огненного зелья понадобилось бы для того, чтобы отправить на небеса монгольский тумен, взорвав на реке лед на протяжении почти целого ли. Причем местами сила взрыва была такова, что монгольских всадников отбросило на пару сотен шагов или даже более, а некоторые из них даже оказались закинуты на верхушки деревьев, где стали поживой довольных ворон. Такой экзотической кормушки им еще никто не устраивал. Старый Лю обещал все посчитать и с точностью доложить результаты своих изысканий, правда, он добавил, что и так понятно, что пороха должно было понадобиться много, то есть очень много.

В любом случае, несмотря на траурные мероприятия по пропавшему без вести и скорее всего погибшему ужасной смертью Кюльхану и почти пяти тысячам его воинов, с осадой Рязани следовало поторопиться. Именно там, за стенами этого крупного по местным меркам города, находился так необходимый монголам запас продовольствия и фуража, а также потенциальный полон, который поможет монголам взять на копье остальные урусутские города. Правда, высланная вперед разведка уже успела доложить, что селения вокруг Рязани пусты и даже сожжены, а люди, фураж и продовольствие, скорее всего, уже находятся внутри городских стен.

22 декабря 1237 Р.Х. День одиннадцатый. Утро. Рязанское княжество, стольный град Рязань (Старая), княжий терем.

Рязанский великий князь Юрий Игоревич

Ночь, в которую город оказался осажден несметной монгольской ордой, у рязанцев прошла беспокойно. Если брать все население стольного града, включая женщин, детей, грудных младенцев и седых стариков, то выходило тысяч восемь. А под стенами города, светя факелами и гнусаво переговариваясь, расползалось сонмище дикарей, в пять раз превышающее все городское население. Валы, окружающие город, были высоки, их склоны круты и политы водой; стены, сложенные из стволов в один обхват, крепки, а их защитники сильны и отважны – но все равно, когда на каждого дружинника или воя городского ополчения приходится от полусотни до сотни врагов, ситуация выглядит почти безнадежной. Бревна городских стен можно разбить при помощи осадных машин, сильных защитников, вставших насмерть в воротах и проломах, утомить при помощи постоянно сменяющих друг друга атакующих; после чего злобный враг ворвется на улицы Рязани – и тогда не будет спасения ни старым, ни малым.

Правда, в полдень предыдущего дня, за несколько часов до прихода монгольского авангарда, тут же уничтоженного неведомо кем и неведомо как, в Рязань по коротким лесным тропам с малой дружиной прискакал пронский удельный князь Владимир Михайлович, привезший известие о ночном сражении под Пронском и полном, до единого человека, уничтожении целого монгольского тумена. Захлебываясь от восторга, юноша рассказывал о том, как вспыхивали в черном ночном небе колдовские солнца, как под градом болтов погибали монголы, и как их остатки были добиты в последней атаке высокими белыми всадниками на рослых конях. Известие, конечно, радовало, но одновременно заставляло и задумываться, потому что вместе с этой доброй вестью пронский князь привез и несколько историй о том, как те же «белые всадники» начисто разоряли села и веси вокруг Пронска, неведомо куда угоняя скот и людей, а также вывозя припасы*.

Примечание автора: * Первые эвакуированные в мир Содома поселяне вернулись к пепелищам своих очагов сообщить о том, что они живы, здоровы и их никто не удерживает силой, только после отъезда пронского князя в Рязань.

Возможно, что напавшие на монголов «белые всадники» сами хотели завоевать Рязанскую землю для себя самих, а потому и мешали ее разорению монголами. Великий рязанский князь четко понимал, что войско, показавшее способность в ночном бою вчистую вырубить монгольский тумен, является весьма опасным противником. Даже если не брать в расчет загорающиеся среди ночи колдовские огни и возможность их лошадей скакать, едва касаясь копытами поверхности сугробов, рослые всадники на мощных конях сами по себе имели над низкорослыми монголами на мелких лошадках значительное преимущество.

Сначала Юрий Игоревич подумал было на ливонских рыцарей, которые поверх доспехов тоже надевали белые балахоны. Но потом отказался от этой мысли, поскольку, во-первых, рыцари были не очень хороши в стрельбе, и поэтому таранным копейным ударом предпочитали начинать, а не заканчивать битву; а во-вторых – их кони все же не могли летать над сугробами; и, наконец, в-третьих – Рязанская земля находилась слишком далеко от Ливонии, и рыцарям просто неоткуда было здесь взяться. Таким образом, вопрос о том, кто такие «белые всадники», на тот момент оставался для князя открытым, и у него не было абсолютно никаких соображений на этот счет.

Вечер и ночь в Рязани прошли в тревожных хлопотах, связанных с прибытием монголов. И хоть понимал рязанский князь, что Батыга не бросится с ходу на штурм городских укреплений, но все равно ему было боязно – уж больно великая вражья сила подступила к стенам Рязани. К тому же не у него одного тряслись поджилки от зрелища множества факелов и костров, полукольцом окруживших городские стены, поэтому князю приходилось проявлять и внешнюю невозмутимость, и всяческое внимание к делам обороны, успокаивая, распекая и наставляя нерадивых и растерянных, и хваля тех, кто вел себя примерно.

А утром, когда, казалось, все уже улеглось, случилось такое, что ввело в ступор не только стражу у ворот с наглухо заложенными ушами*, но и самого князя Юрия, когда ему доложили об этом. А случилось там вот что. Сразу за опущенной кованой решеткой, чтобы никакой лазутчик или супостат, тайно проникший в город**, не смог пробраться к запорам и распахнуть ворота перед неприятелем, прямо в воздухе открылся четко очерченный проем, и через него в Рязань важно и неторопливо въехали воевода Евпатий Коловрат, а с ним и вся сотня воев малой дружины.

Примечание авторов:

* «заложить уши» в те времена означало запереть ворота, заложив специальные дубовые брусья, перекрывающие воротный проем от одного опорного столба до другого в специальные металлические скобы, именуемые ушами.

** междоусобные войны на Руси были к XIII веку уже обычным делом и, видимо, частенько ворота в городах открывались изнутри, чтобы помочь победе «нужного» князя. Вот и в данном случае стража действует строго по уставу – при приближении неприятеля уши заложить, а внутреннюю решетку опустить.

Ошеломленные стражники, поняв, что они напрасно протирают глаза – видение никуда не исчезает – принялись неистово осенять себя крестным знамением и возносить молитвы.

Вот это было поистине чудо чудное и диво дивное, а еще демонстрация того, что, кто бы это ни сделал, в случае необходимости он не будет штурмовать городские стены, а просто введет свое войско прямо внутрь города. При этом многих дружинников было не узнать, поскольку они щеголяли в новеньких доспехах, каких ранее на Руси еще не видывали. Торжественно, будто так это и положено, Евпатий Коловрат и его малая дружина проехали по главной улице Рязани, ведущей к княжьему терему, после чего вои спешились, и воевода поднялся на высокое крыльцо к ожидающему в нетерпении князю Юрию Игоревичу.

– Дюже важные у меня вести, княже, – сказал Евпатий Коловрат, склонив перед Юрием Игоревичем голову, – что хочешь делай, но обсказать тебе я их могу только наедине. А то потом превратных толков не оберешься, уж больно все диковинно и запутанно.

– Михаил Всеволодович Черниговский… – начал было говорить князь, но Евпатий Коловрат покачал головой.

– Совсем нет, – вполголоса ответил он на невысказанный вопрос, – черниговский князь крутил мне дули и по-всякому лаялся на тебя и всех рязанцев. От Чернигова мы помощи не дождемся, пусть даже легион чертей выйдет из ада и нападет на рязанскую землю. Подмога конно, людно и оружно придет к Рязани совсем с другой стороны, но у этой подмоги, княже, к нам есть свои условия…

– Погодь, Евпатий, – наморщил лоб князь Юрий Игоревич, – неужели твоя подмога – это пресловутые белые всадники…

– Т-с-с, княже!!! – предостерегающе зашипел Евпатий Коловрат, – я сам был в их тридесятом царстве, тридевятом государстве, где царит вечное лето и пахнет ладаном и миррой как в божьем храме, а также сам разговаривал с их Великим князем Серегиным. У этого князя волчьи зубы и свирепая хватка, и лучше будет, если о его предложениях узнаешь только ты и больше никто.

– А они? – спросил князь, – указывая глазами на дружинников из сопровождения Евпатия Коловрата, которые весело переговаривались со своими товарищами, при этом заражая их своим безудержным оптимизмом – мол, теперь все будет хорошо, на помощь придут полки могучих воительниц, враг будет разбит и повержен, после чего последует стремительный ответный поход в степи, разгром вражеских кочевий и богатейшая добыча, какой на Руси не видывали со времен киевского князя Владимира Мономаха. Кроме того, некоторые дружинники делились с товарищами и подробностями своих сексуальных приключений с лилитками всех мастей и амазонками. А порассказать было что…

– Они, – так же тихо произнес Евпатий Коловрат, – видели только внешнюю сторону тридесятого царства, поплясали с тамошними богатырками и поваляли их по постелям, но отнюдь не были при моем разговоре с тамошним князем Серегиным. А разговор тот был дюже важный, и говорить о нем лучше с глазу на глаз.

– Лады, – согласился Юрий Игоревич, – поговорим о том с глазу на глаз. Ты только скажи, будет нам подмога супротив Батыги или нет?

– Подмога будет, – последовал уверенный ответ, – князь Серегин даже сказал, что с Батыгой он будет биться вместе с нами или без нас, и землю нашу без подмоги не оставит, даже если ты, княже, отвергнешь его условия. Только тогда ты и сам станешь его врагом. Но ты и только ты – а не вся рязанская земля, жители твоего стольного града, или даже твои почтенная матушка княгиня Аграфена Ростиславна, невестка гречанка Евпраксия и внук Иван. Такой уж он человек – с холодными как лед глазами, горячим сердцем, железной хваткой и волчьими повадками.

Евпатий Коловрат говорил с такой убежденностью, что князь Юрий сперва невольно отшатнулся, будто увидел перед собой пропасть, потом вспомнил об осадившем Рязань воинстве хана Батыги и повлек воеводу за собою во внутренние покои, на ходу отдавая распоряжения, чтобы ему принесли сбитня, стоялых медов и разных заежек и чтобы не тревожили даже если войско Батыги немедленно пойдет на приступ. Чай, вои на забороле не совсем косорукие, и по первому разу как-нибудь отобьются. И в самом деле, боярин принес ему такие важные вести, а он говорит с ним на крыльце, будто не с воеводой, а с каким-то холопом.

Запершись с Евпатием Коловратом в самой дальней горнице терема, князь предложил ему испить с дороги горячего сбитню, после чего обстоятельно обсказать всю историю с самого начала, как она есть, ни о чем не умалчивая и ничего не выпячивая. Тот так и сделал. Потихоньку прихлебывая горячий сбитень, (у Серегина в гостях хорошо, а дома лучше) он рассказывал всю эту историю князю Юрию примерно часа два, не меньше. Князь слушал рассказ, хмурился, качал головой – уж очень все было необычно; задавал вопросы, потом снова слушал. Вопрос был сложный, и решать его с кондачка было невместно.

Евпатию Коловрату князь доверял безоговорочно. Воевода не был склонен ни к лишнему приукрашиванию, ни к лишнему очернению, и если он сказал, что войско у того князя Серегина дивно могучее, причем бабское – значит, так оно и есть. Князю сложно было представить войско, состоящее из одних девок-богатырок, но воевода вытащил из сумы стопку пергаментов с дивно четкими миниатюрами*, увидев которые, князь уже не мог оторваться от их созерцания. На большинстве из них и сам Евпатий, и вои малой дружины были запечатлены неведомым живописцем в компании чуть раскосых бронных и оружных богатырок, каждая ростом с коломенскую версту. На остальных картинках присутствовали эти же девицы, но в донельзя неприличной одежде – тонких светло-зеленых портах и такого же цвета то ли душегрейках, то ли рубахах без рукавов. Странно, но эта одежда на них совсем не выглядела по-срамному. Может быть, потому, что богатырки явно чувствовали себя в ней уверенно, кроме того, наряд этот не только не скрывал, но и подчеркивал как общую комплекцию этих чудных барышень, так и рельеф мускулатуры на их руках и ногах. Весьма впечатляющий рельеф – впрочем, ничуть не портящий женской красоты.

Примечание авторов: * магофотоаппарат на досуге «сконстуирован» Димой Колдуном для Анны Струмилиной, дабы та могла запечатлевать самые яркие моменты похода по мирам. Комплектуется «картами памяти» хранящими по несколько тысяч изображений и при помощи мага с соответствующим талантом способен «печатать» эти изображения на любом материальном носителе: стекле, фарфоре, металле, бумаге, пергаменте, шелке, полотне и т. д. Если маг-фотоувеличитель впридачу к магическим талантам обладает еще и даром художника, то он может различным образом редактировать или корректировать это изображение.

Раскосость среди девиц на Руси, кстати, не редкость. В княжьих опочивальнях и наложницами, и законными женами перебывали и знатные половчанки, и печенежки, да и среди мордвы, которой еще много в рязанской земле, чернявые, раскосые и скуластые девки попадались часто, а как говаривал владимирский князь Всеволод Большое Гнездо, «с мордвой кумиться и миловаться хоть и приятно, но грешно». Большой был, видимо, специалист в деле милования да кумования. Удивление князя Юрия вызвали острые, стоячие как у лисичек, уши этих богатырок, ну и еще, быть может, то, что Евпатий Коловрат, считавшийся в Рязани весьма рослым мужчиной, самой низкой из богатырок своей макушкой едва доставал до плеча. Последнее изображение в стопке являло яркий диссонанс с предыдущим содержанием – голый, будто весь перекошенный, монгол, повешенный за шею на древе, с табличкой, прибитой к груди гвоздями.

– Гуюк-хан, – пояснил Евпатий Коловрат, – он был одним из тех, кто подстрекал Батыгу к убийству твоего сына Федора… Повешен Серегиным аки тать на древе за шею в назидание другим супостатам, дабы неповадно им было ходить войною на Русь. А буковицы на доске гласят, что тот кто войной к нам придет, тот сдохнет аки шелудивый пес под забором.

– Ах вот оно как? – медленно проговорил князь и размашисто перекрестился. – Прости, Господи, мя грешного, за дурные помыслы и намерения. Чужой князь мстит за мою кровиночку, бьется за Рязань не жалея сил, смертию казнит ворогов, а я удумал обман и измену. Горе мне, горе, несчастному…

– Ты, княже, так не убивайся, – принял весь этот спектакль за честную игру простодушный Евпатий Коловрат. – Как говорит князь Серегин – «задумку к делу не подошьешь». Ты лучше помысли, что да как устроить, чтобы спроворить победу над Батыгой, да людишек наших рязанских положить на брани как можно менее. А то земля наша лесиста да болотиста, народишку мало, и оттого в рязанском войске каждый вой на счету.

– Да ведаю я о том, – махнул рукой князь, – видно, и в самом деле придется идти нам под руку твово Серегина. Князь владимирский Юрий Всеволодович тож прислал весть, что не пойдет к Рязани со всей своей силой, а будет ждать супостата у Коломны, и с ним жа князь Коломенский, мой плямяш Роман Игоревич…

– Вот видишь, княже, – покачал головой воевода, – каждый князь только о своей земле печется, и Батыга будет ломать нас по одному, как прутики, выдернутые из голика*; а бы ли бы мы все вместе, под одной рукой князя князей с единым войском – так и смеялись бы над Батыем, как над псом, который похотел воспарить в небесах аки сокол. Весь голик, одним махом, никакой Батыга переломить не сможет, надорвется и издохнет.

Примечание автора: * голик – метла из березовых прутьев для обметания снега.

– Так-то оно так, – вздохнул Юрий Игоревич и повелел позвать на семейный совет в дальнюю горницу своего племянника Олега Ингваревича по прозвищу «Красный», то есть красивый, свою матушку Аграфену Ростиславну, княжну смоленскую, а также свою вдовую невестку гречанку Евпраксию с годовалым сыном Иваном. После гибели своего мужа в ставке Батыя молодая княгиня была убита горем, поэтому князь Юрий Игоревич очень жалел свою красивую невестку и опасался, что она наложит на себя руки. А ведь она принесла в семью самое ценное – внука мужеска пола, который потом, когда-нибудь, мог бы сесть на рязанский стол, или, если Серегин осуществит свои планы о введении прямого престолонаследия вместо лествичной системы, князь Иван может сесть на место деда сразу после его смерти, потому что других потомков мужского пола у князя не было. Жена его Ярослава, в крещении Софья*, после сына Федора родила ему четырех дочерей, крещеных как Ефросинья (16 лет), Ирина (12 лет), Евдокия (9 лет) и Пелагея (5 лет).

Примечание авторов: * Если женщина не занималась политикой, то ее имя могло быть отражено только в церковных книгах, где записывались крещения, бракосочетания и смерти всех верующих – от черных крестьян до княжеских фамилий. Поскольку во время нашествия Батыя церкви и монастыри вместе со своими архивами горели в первую очередь, то из-за этого варварства до нас не дошел огромный пласт бытовой информации того времени. Члены семьи рязанского князя Юрия Игоревича, как и он сам, все до единого также погибли ужасной смертью при захвате монголами Рязани. Достоверно известно, что так и оставшаяся для нас безымянной жена рязанского князя примерно за двадцать лет до описываемых событий родила первенца Федора, после чего других детей у них с супругом не было. А если не было других сыновей, то дочери наверняка имелись, и как бы не в избыточном количестве. У других князей так же – история сохранила в большинстве своем имена сыновей и редко-редко где мелькнет дочь. На основании всего вышесказанного своим священным авторским произволом устанавливаю имена обозначенным выше членам княжеской семьи, оставшихся неизвестными и разделившими участь самой Руси, растоптанной и изнасилованной захватчиками.

Старшая Ефросинья была уже совсем невестой, но князь никак не мог придумать, куда бы ее пристроить. Пограничное для русских земель Рязанское княжество не было ни особо богатым, ни особо влиятельным, ни особо сильным в военном отношении, поэтому особого спроса на тамошних невест не наблюдалось. Князь даже не мог сделать достойный вклад в монастырь, чтобы обеспечить дочери церковную карьеру, потому что финансов пограничному рязанскому княжество вечно не хватало. То владимирцы прилезут с войной, то черниговцы, то мокша или эрзя, то булгары, то половцы, а на этот раз вот принесло Батыгу с его войском. Но если у отца нет денег на вклад в монастырь и нет женихов для того чтобы выдать дочерей замуж – не идти же девкам на речку с горя топиться…

На семейном совете было решено отправить женщин с маленькими детьми в безопасное место – то есть в тридевятое царство, тридесятое государство к князю Серегину. С ними же должна была отправиться и молодая жена князя Олега Красного Весняна-Гликерия с годовалым сыном Романом. Старшей над эвакуируемыми женщинами назначили старую княгиню Аграфену Ростиславну, при помощи Евпатия Коловрата выработав для нее целый ряд рекомендаций и инструкций. Узнав, что почти все воинство Серегина состоит из дев-воительниц, князь Юрий Игоревич решил, что чести и достоинству его домашних в тридевятом царстве ничего не грозит. Наивный чукотский мальчик… Нет, что касается чести и достоинства тут, конечно, без разговоров. И старые и малые, и юные жены, и юные вдовы будут находиться в полной безопасности во всех смыслах этого слова. Но вот что касается остальных соблазнов, так это еще вопрос. Ни одна даже самая суровая Аграфена Ростиславна не сможет уследить за жизнерадостными и любопытными женщинами и отроковицами, попавшими из душного и мрачного княжеского терема в открытое солнцу и всем ветрам свободное общество, в котором женщина – это активное начало – труженица, творец и воительница, а не только дочь, жена и мать, чья задача только воспроизводство потомства. Кстати и пятидесятишестилетнюю Аграфену Ростиславну, как и тридцатисемилетнюю супругу князя Софью Михайловну, вполне и запросто могут соблазнить процедурой радикального омоложения. Какая женщина не мечтает вернуть свои шестнадцать или семнадцать лет, когда грудь была высока и упруга, щеки румяны, шея бела и гладка, а пухлые розовые губы сами собой складывались в загадочную и соблазнительную улыбку.

Таким образом, этот разговор затянулся почти до самого полудня, когда наконец опомнившийся Юрий Игоревич послал женщин собираться в дальнюю дорогу, а мужчинам приказал готовиться к серьезному разговору с князем Серегиным, который должен был явиться прямо в княжий терем в самое ближайшее время, что было тонким намеком на весьма толстые обстоятельства. И вправду, портал внутри княжьего терема открылся тогда, когда на женской половине не успела даже как следует разгореться суета сборов в дальнюю дорогу. На четверых взрослых женщин, двух младенцев и четверых детей и подростков собирали целый обоз с товарами – в первую очередь теплой одежды, хотя Евпатий Коловрат чистейшим древнерусским языком сказал им всем, что направляются они в страну вечного лета, где нужнее будут сарафаны, чем собольи шубейки. Но открылся он не там на женской половине, где бушевал вещевой самум, а прямо в той горнице, где рязанский князь, его племянник и Евпатий Коловрат попивали медок, обсуждая, сколько воев оставить внутри Рязани, а из скольких сформировать летучие (в буквальном смысле) отряды, чтобы вместе с воительницами Серегина наскоками рубить-крошить татарскую нечисть. Соответствующими заклинаниями, как утверждал Евпатий Коловрат, рязанских воев должны были обеспечить волшебники самого князя Серегина.

И вот вдруг через раскрывшийся портал в горницу шагнули сам Серегин, отец Александр, Ника-Кобра, лейтенант Гретхен де Мезьер и четверо хмурых амазонок из состава роты первого призыва в полной боевой экипировке десантников со штурмоносца; впрочем, и первые тоже были упакованы в ту же гибкую непробиваемую высокотехнологичную броню, позволяющую не бояться внезапного нападения. Но это было так, мера предосторожности на всякий случай, поскольку Серегин не верил, что в такой момент князь Юрий Игоревич пустится во все тяжкие. Но, как говорят друзья-мусульмане Автора: «На Аллаха надейся, а верблюда привязывай».

Услышав царящий в тереме грохот, шум и гам, который могло бы производить целое стадо взбесившихся бабуинов, Серегин вопросительно посмотрел сперва на Евпатия Коловрата, а потом на хозяина терема. Мол, что, нукеры Бату-хана уже здесь и грабят терем? Может, мне свистнуть своих, чтобы они пришли и прекратили это безобразие?

В ответ воевода со вздохом рассказал про принятое князем решение отправить своих женщин в безопасное место и пояснил, что проще выдрессировать дикую лесную рысь, чем заставить бабу осмысленно и четко выполнять мужские распоряжения.

– Да?! – с удивлением приподнял одну бровь Серегин. – Не замечал. У меня женщины ведут себя вменяемо и вполне разумно, всегда делая то, что надо для дела, а не то, что им хочется.

Евпатий Коловрат в ответ на эти слова со вздохом покосился на рязанского князя, пожав при этом плечами. Мол, каков поп, таков и приход. А сам князь с завистью глянул на замерших как изваяния амазонок, чьи лица не выражали ничего, кроме холодного равнодушия, да и сопровождавшие Серегина Ника-Кобра с Гретхен, в которых явно угадывались высокопоставленные особы, тоже не изъявляли желания суетиться и закатывать истерики.

Серегин оценивающе посмотрел на рязанского князя Юрия Игоревича.

– Эвакуация это хорошо, просто замечательно, – задумчиво произнес он, – только в этот план надо внести маленькие коррективы и эвакуировать не только княжеское семейство, а убрать из города вообще всех некомбатантов, то есть лиц, которые не в состоянии сражаться с врагом. С одной стороны, эвакуация должна быть абсолютно добровольной, с другой стороны, необходимо в обязательном порядке поместить в безопасное место всех женщин и детей. Все же армия Бату-хана еще очень сильна, и возможно, что Рязань придется сдать, превратив в огненную ловушку. Но в таком случае, если выживут люди, выживет и сама Рязань. Ведь город – это не стены и дома, которые можно отстроить заново, это в первую очередь люди, а женщины и дети – это будущее стольного града Рязанской земли…

Рязанский князь пожал плечами. Мол, он был бы совсем не прочь убрать из города всех путающихся под ногами гражданских, но кто же будет платить за этот банкет, который явно влетит в копеечку. В рязанской казне денег нет. Все ушло на снаряжение войск для битвы на реке Воронеж. При этом выражении крайнего меркантилизма Евпатий Коловрат только укоризненно покачал головой. Не по-людски это было и не по-христиански. А быть может, у рязанского князя Юрия и на самом деле в казне не было денег…

В ответ на это Серегин ответил, что за банкет заплатит он, ведь мы же, мол, союзники и вообще, чай, не такие подонки, чтобы мерить человеческие жизни, особенно жизни женщин и детей, звоном золотых и серебряных монет. А чтобы князь не чувствовал себя обделенным, то и пребывание его собственного семейства в тридевятом царстве, тридесятом государстве тоже пройдет за счет принимающей стороны. Услышав эти слова, Евпатий Коловрат облегченно вздохнул. Ведь ему, пусть даже одному из ближних к князю бояр, до этой минуты никто не предлагал укрыть своих родных и близких в безопасном месте.

А Юрий Игоревич после слов Серегина возрадовался, как тот самый иудей, нашедший шекель, подумав, что легко обдурил на деньги заморского князя. А тот, в свою очередь, подумал, что дурак этот князь Юрий Игоревич, и уши у него немытые. Ведь люди пойдут не за тем, кто разукрашен как петух и умеет красиво говорить, а за тем, кто в минуту настоящей опасности спас и их самих, и их семьи. Короче, каждый остался доволен сложившимся положением. Один экономил золото, а другой зарабатывал авторитет у рязанцев, которые, как любые жители фронтира, легко могли отличить блестящую обманку от настоящего, пусть даже и тусклого золота.

Дальнейшие обсуждения касались плана будущей кампании. Серегин еще раз повторил, что у него не так много войска, чтобы рисковать им в прямом столкновении с Батыем. Только жалящие удары кружащих по лесам смешанных отрядов, которые не дадут осаждающим ни минуты покоя, и одновременно – сокрушение вражеской силы на стенах Рязани. Пока эти стены целы, один воин, стоящий наверху на забороле, равен десяти или двадцати воинам внизу, под стеной и валом, которые неприятелю еще надо преодолеть под градом камней и ливнем кипятка и расплавленного смоляного вара. При этом за то, что монголам не удастся построить и пустить в ход осадные машины и тараны Серегин ручался. Строители из самих монголов просто никакие, а если им еще и мешать, то все и подавно выйдет для Бату-хана весьма печально.

На том и договорились. Рязанский князь отправился подгонять своих женщин быстрее собираться, пообещав, что сделает все для того, чтобы общая эвакуация гражданского населения началась уже на следующее утро, а Серегин вчерне и по-деловому обговаривал с Евпатием Коловратом тактику действий летучих отрядов. Не стоило забывать и о тех двух монгольских туменах, потрепанных, но отнюдь не разгромленных и не побежденных, которые в настоящий момент двигались на соединение с основным монгольским войском под Рязанью. И судьба одного такого тумена, которым командовал знаменитый темник Бурундай, должна была как раз решиться этой ночью, а для того Серегину требовалось, как можно скорее закончив эти переговоры, вместе с Никой-Коброй и отцом Александром перемещаться в другое место.

Кстати, насколько Серегину при первой встрече понравился Евпатий Коловрат, в котором он почуял родственную душу, настолько же рязанский князь вызывал ощущение какой-то легкой нечистоты. Уж слишком он при каждом действии старался выгадать для себя лично, зачастую забывая, что кроме своих личных интересов и интересов семьи, его должно заботить благополучие вверенных его попечению людей. Этого у него почти не было, как и заботы о Руси в целом. Вот тут-то Серегин по настоящему осознал, что главным в его работе в этом мире будет не разгром Батыева войска, благо тактика отработана на аварах и ее надо только чуть-чуть дополнить и улучшить. Главное будет повыкорчевать отовсюду эдаких самовлюбленных эгоистов, заменив их людьми типа Александра Невского, готовых ради общерусских интересов и смирить гордыню, и забыть прошлые обиды. И уж точно готового биться впереди своих войск, а не бежать с поля боя как только станет очевидна неудача.

Поэтому, как только в горницу ввели женщин, закутанных в сорок одежек так, что они были похожи на каких-то меховых снеговиков, Серегин не сказал им ни слова; увидят, куда попали – сами начнут раздеваться как солдат по команде «сорок секунд отбой». Он лишь приказал амазонкам остановить и не пущать десятка два мамок, нянек и прочих приживалок, тащивших за княгинями и княжнами целые охапки набитых шмотками мешков, баулов и каких-то узлов, сказав, что все необходимое гостьи получат от принимающей стороны.

Как только амазонки, непринужденно сдернув с плеча самозарядки «Мосина» с примкнутыми штыками, оттеснили «провожающих» в угол горницы, Серегин открыл портал, приглашая «отъезжающих» пройти на «ту сторону». При этом по лицам амазонок, угрюмо смотрящих на мамок и нянек, можно было легко прочитать, что этих закормленных тупых ленивых свиноматок они готовы и стрелять, и колоть невзирая ни на какие лица. Исключение было сделано только для пятерых худых и затравленных девочек-подростков, по которым сразу было видно, что это именно они делают здесь всю основную работу, а все прочие мамки и няньки просто отбывают синекуру.

 

Часть 22

23 декабря 1237 Р.Х. День двенадцатый. 03:55. Рязанское княжество, река Истья, где-то в районе современного поселка Панинская слобода, пепелище славянской веси, ночная стоянка тумена темника Бурундая.

Неласковой была эта декабрьская ночь для монгольского тумена. Очередное славянское селение оказалось брошенным местными жителями. Причем перед уходом его сожгли. Воздух был насыщен запахом гари, а кое-где еще тлели угли. Мелкие отряды «белых мангусов», окружившие тумен, были подобны разъяренным пчелам, что роем окружают покусившегося на их мед медведя. Они не давали монголам развернуться в широкий веер для того чтобы изгоном пройтись по этой земле, собирая полон и запасы фуража с таких вот деревенек. Засады неуловимых отрядов одетых в белое призраков вынудили темника свернуть изгон в общую походную колонну.

Удельный город рязанского княжества Ижеславль, который был назначен его главной целью, также оказался брошенным и сожженным. Лишь ветер гулял на пепелище, да вороны с тоскливыми криками носились над догорающими развалинами. Темник, узрев столь безрадостную картину, поежился от недобрых предчувствий. Поживиться здесь явно было нечем; леса же вокруг вымершего города буквально кишели местными воями и ополченцами, а также злющими «белыми мангусами», с легкостью истребляющими десятки и наносящими тяжелый урон целым сотням. Короткий звук «бздынь» – и несколько десятков болтов, описав стремительную пологую дугу от опушки леса до монгольского разъезда, втыкаются в живые человеческие тела; причем ни панцирь, ни щит не являлись достаточно надежной защитой от их чуть притупленных бронебойных наконечников.

Поиски стрелков в лесной чаще обычно не увенчивались успехом. Выпустив единственный залп из самострелов, те тут же вставали на свои короткие лыжи и растворялись под пологом леса. Как правило, это были местные вои или ополченцы, которым «белые мангусы» давали свое оружие и белые одежды, но бывало, что монгольские разъезды натыкались на группы высоких всадников в белом – и тогда после залпа из самострелов следовала стремительная атака и ожесточенная рубка баш на баш, оставляющая после себя только мертвых и умирающих, после чего мангусы снова исчезали в безвестности, чтобы потом появиться в другом месте.

Из-за этих мелких стычек еще две недели назад полнокровный тумен в десять тысяч всадников понес невосполнимые потери. Более трети его состава было убито в боях или умерло в обозе от тяжелых ран, и при этом тумен не достиг почти ничего. Полона взять не удалось, ибо те урусуты, которых получилось прижать там, где невозможно было скрыться (в основном при сопровождении обозов, вывозящих зерно и фураж), дрались насмерть и живыми в руки монголов не дались. То небольшое количество зерна, овса и сена, что удалось при этом добыть, давно было проедено самим туменом, кони которого теперь были вынуждены глодать древесную кору.

Бурундай, как всякий инициативный и талантливый командир, прекрасно понимал, что продолжать в таких условиях выполнение предыдущего задания бессмысленно, и направил свой тумен на соединение с основными силами. При этом он рассчитывал частично реабилитироваться, проходя через еще не разоренную* другими темниками часть Рязанской земли. Но он жестоко просчитался. Белые мангусы и присоединившиеся к ним местные не принимали боя на монгольских условиях, заставляя тумен идти по выжженной безлюдной земле. Там монголам не удавалось найти никакой добычи, зато у каждого камня подкарауливала внезапная смерть в виде арбалетного болта, вылетевшего из засады, или наскока неистовых «белых мангусов» и их рязанских союзников, тоже умеющих лихо рубить наотмашь.

Примечание авторов: * поскольку никакой связи между туменами не было, то о разгроме тумена Субудай-багатура Бурундаю было неизвестно.

Но так как тумен Бурундая до минимума сократил разъезды, высылаемые в стороны и вперед по ходу движения, то была вероятность, что его ядро в целости и сохранности доберется до основных сил Бату-хана. А это Серегин хотел предотвратить любой ценой. Даже того монгольского войска, которое уже осаждало Рязань, было многовато для того, чтобы разделаться с ним одним ударом, а тут еще и Бурундай. Именно поэтому, едва переправив семью рязанского князя в мир Содома, Серегин, Кобра и отец Александр предприняли меры для полного уничтожения тумена.

Для этого было решено использовать доставшуюся Серегину вместе с танковым полком самоходную гаубицу 2С1. К гаубице прилагалось три осколочно-фугасных снаряда, два из которых планировалось использовать для пристрелки, а третьему, с наложенной на него Коброй и отцом Александром печатью Хаос-Порядок, мощностью около двух килотонн в тротиловом эквиваленте, предстояло поставить окончательную точку в существовании этого монгольского войскового соединения. Как уже говорилось, своими зверствами против мирного населения монголы поставили себя вне рамок цивилизованной войны, и даже отец Александр и Анна Струмилина не возражали теперь против применения по ним магического аналога оружия массового поражения.

Чтобы избежать неприятных побочных последствий – таких как риск потери устойчивости печати и ее срабатывания прямо при выстреле – накладывать ее на снаряд было желательно прямо на месте за считанные минуты до применения. Мертвая металлическая болванка, набитая изнутри тротилом – это вам не живой человек, на энергетику которого можно замкнуть подпитку заклинаний, поддерживающих стабильность наложенной на него печати. Именно поэтому никому и в голову не пришло накладывать такие бинарные печати на магические мины, риск самоподрыва которых к исходу первых суток приближался к ста процентам. Один только Хаос или один только Порядок ведут себя намного более предсказуемо, зато и мощность бинарных боеприпасов настолько же выше, насколько хуже их стабильность.

Поэтому после полуночи на позицию в четырех километрах от Пронска и в тринадцати километрах от цели была выведена одна самоходная гаубица и машина старшего офицера первой батареи старшего лейтенанта Шарипова. Одновременно в пяти километрах от цели вблизи вершины одного из холмов, откуда прекрасно наблюдался монгольский лагерь, заняла свою позицию командно-штабная машина командира той же батареи капитана Маркова, в обязанности которого входила артиллерийская разведка. Вместе с разведчиками на наблюдательный пост напросился и Велизарий, которому захотелось новых горизонтов бытия и расширения восприятия мира. Ночь стояла ясная, но безлунная и морозная. Видимость была миллион на миллион, так что операции ничего не препятствовало.

Некоторое время у артиллерийских офицеров ушло на привязку к наблюдаемым ориентирам и производство предварительных расчетов. Потом самоходная гаубица в полной ночной тишине тяжело харкнула осколочно-фугасным снарядом. Вспышка выстрела полным зарядом и весьма нехарактерный для тринадцатого века звук были прекрасно видны и слышны в Пронске. Описав баллистическую кривую на пределе дальности, снаряд упал на окраине монгольского лагеря, убив и ранив до десятка устроившихся на отдых монгол и изрядно напугав остальных. Капитан Марков выдал поправку, добавив два деления по дальности и убрав одно деление по направлению, после чего снаряд второго выстрела лег у противоположной окраины временного становища. Пора было стрелять тем самым последним снарядом, а то еще Бурундай поймет, что это жу-жу-жу неспроста, и прикажет своим башибузукам разбегаться.

Тем временем отец Александр и Кобра склонились над вскрытым снарядным ящиком, положив голые руки на гладкую серую, чуть теплую после мира Содома, поверхность самого обыкновенного осколочно-фугасного снаряда калибра 122-миллиметра, разработанного еще в достославном 1938 году для гаубицы М-30. Минут пять спустя они разогнулись, а на сером боку снаряда, постепенно остывая, сиял серебристо-белый с ало-желтым знак инь-ян, говорящий о том, что печать наложена и теперь надо действовать по схеме «цигель-цигель, ай лю-лю». Увидев, что со снарядом все готово, боевая лилитка, исполняющая обязанности заряжающего с грунта*, ловко подхватила снаряд и через задний люк отправила его внутрь боевого отделения штатному заряжающему орудия. Минуту спустя, когда в самоходке сыто чавкнул досылатель, туда же была отправлена и гильза с зарядом.

Примечание авторов: * два дополнительных заряжающих с грунта на каждый расчет не входили в штат мирного времени и должны были поступить в части только во время войны по мобилизации. При этом история и умники из генштаба СССР умалчивают о том, как должны были выкручиваться советские части за границей, которым некого было мобилизовать и которые в свою очередь должны были принять на себя первый удар полностью отмобилизованных профессиональных армий НАТО.

Третий выстрел прозвучал точно так же, как и два предыдущих; за двадцать пять секунд полета бешено вращающийся снаряд сперва взобрался на высоту шести с половиной километров, и уже оттуда, как с крутой снежной горы, стремительно покатился вниз. Удар об землю почти в самой середине монгольского лагеря привел в действие взрыватель, настроенный на мгновенное осколочное действие. В ту микросекунду, когда стенки снаряда зазмеились множеством огненных трещин, магическая печать оказалась разрушена, энергии Хаоса и Порядка вырвались на свободу и вступили между собой в непримиримое аннигилирующее противодействие.

Результат оправдал ожидания. Второе солнце, что величаво, в полной тишине, поднималось среди ночи в темное небо, постепенно остывая и подергиваясь дымкой, видели и в Пронске, и в Рязани, и в Переяславле-Рязанском, и в Коломне; и даже в далеких Москве, Твери и Владимире люди могли наблюдать на горизонте грозное и необъяснимое зрелище, от которого брала оторопь. Горожане, повысовывавшись из окон, неистово крестились в суеверном страхе, вознося молитву Честному кресту. До Пронска звук взрыва и ударная волна докатились через пятьдесят секунд, до Переяславля-Рязанского за две минуты, до Рязани за две с половиной, до Коломны почти за шесть, а Москва, Тверь и Владимир услышали отдаленное ворчания разбуженного Зверя из Бездны почти через одиннадцать минут.

Наибольшее впечатление от происходящего получили капитан Марков и его расчет артиллерийских разведчиков, находящиеся в партере этого спектакля и своими глазами наблюдавшие срабатывание магического ОМП. По причине небольшого расстояния до эпицентра их неплохо приложило ударной волной. Мат-перемат, истерический смех и прочие слюни – короче, реакция у капитана Маркова и его подчиненных была парадоксальной. Один Велизарий, отряхнувшись от снега, остался смущен и задумчив. О том, что почувствовали в момент нанесения по ним тактического плазменного удара Бурундай и его подчиненные, история умалчивает по причине превращения всех этих персонажей в горстку раскаленного пепла, тут же вознесенного к небесам и развеянного по ветру. Еще одним монгольским туменом на русской земле стало меньше.

При этом установленные на машине артиллерийских разведчиков приборы противоатомной разведки остались к этому взрыву презрительно-равнодушны, помимо небольшой порции ионизирующего гамма-излучения, не зафиксировав ни разносимых ветром радиоактивных изотопов, ни альфа– или бета-частиц. Да и откуда было там взяться этим изотопам и различным частицам, если из печати высвободилась чистая энергия, на сто процентов превратившаяся в световое излучение и ударную волну.

Сто девяносто шестой день в мире Содома. Около полудня. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Ну, удружил Сергей Сергеевич так удружил. Подкинул княжий выводок из четырех девиц от пяти до пятнадцати, а к ним – тридцатисемилетнюю мамашу и пятидесятишестилетнюю бабку, мать рязанского князя, чем-то похожую на школьную директрису моих школьных лет, на гербе которой было начертано «Держать и не пущать». В качестве бесплатного приложения к этому семейству шли две молоденькие женщины. Одна была княжьей невесткой Евпраксией, вдовой ее сына Федора, убитого по приказу Батыя на переговорах, вторая, по имени Весняна-Гликерия* – женой его племянника Олега Красного**, в смысле красивого.

Примечания авторов:

* В те времена, когда христианство уже укоренилось на Руси внешне и уже активно проникало в самую сердцевину русского духа, детям, как правило, давали два имени. Одно общеизвестное, славянски-языческое, для повседневного употребления, и другое, христианское, даваемое при крещении, обычно греческого происхождения. Зато уже следующие поколения пользовались только христианскими именами с небольшой добавкой из числа славянских имен, вошедших в святцы вместе с соответствующими русскими православными святыми. Таким образом, Весняна – это славянско-языческое имя, данное родителями за то, что девочка родилась в разгар Весны, а Гликерией ребенка назвал батюшка, просмотрев соответствующую этому дню страницу святцев. Тоже ничего имечко, означающее «сладкая» или «сахарная».

** Здешние русичи вообще народ очень красивый, и чтобы заполучить такое прозвище, молодой князь должен быть таким писаным красавцем, чтобы по нему сохли все девки разом во всем княжестве, а не только те, что живут с ним в одном тереме и на соседней улице.

Впрочем, эта особа, на руках которой было годовалое создание по имени Роман, никаких особых опасений мне не внушала. Нормальная смешливая конопатая молодая женщина, вполне себе в тонусе и влюбленная в своего мужа-красавчика, даром что настоящая княгиня. И я была потрясена, узнав о том, что случилось с этой семьей в нашей истории. Сергей Сергеевич, перед тем как ускакать по очередным делам, успел шепнуть мне, что все прибывшие к нам на временный постой, кроме младенца Романа, при взятии монголами Рязани претерпели от них мученическую смерть.

Я понимаю Серегина, Кобру и отца Александра, решивших ударить по монголам самым страшным оружием из имеющегося в нашем распоряжении. Сергей Сергеевич, сдается мне, вообще поставил цель сделать так, чтобы из этого похода живым не вернулся ни один из тех, кто встал по знамена Бату-хана из уверенности в своем монгольском превосходстве над другими народами, а также из алчности или из страха, что нечто подобное эти нелюди проделают и над его родными и близкими. Я уверена, что капитан Серегин обязательно выполнит задуманное. Перебив все Батыево войско до последнего человека, он совершит стремительный ответный поход туда, где захватчики прячут свои семьи, после чего местные историки смогут забыть о существовании такой территориальной единицы, как Джучиев улус.

Но я также уверена, что Серегин не будет истреблять женщин и детей тех, кто замарал себя в людской крови, просто постарается убрать их из этого мира. Он обязательно сделает это, оставив свои руки и совесть не замаранными убийством беззащитных. Я знаю это, потому что членство в «пятерке» сделало его немножечко мной, а меня немножечко им. Но сейчас мне надо выкинуть из головы эти мысли, потому что требуется как можно лучше позаботиться о женщинах из княжеской семейки, неожиданно для себя попавших в наше тридесятое царство тридевятое государство.

И пусть Аграфена Ростиславна строго морщит лоб и презрительно поджимает губы, я-то своими талантами Мага Разума вижу, что все это – лишь защитная маска, вызванная испугом и непониманием. Будь ее воля, она бы и сама пошла на смерть, и других за собой потащила, лишь бы не идти в это страшное тридесятое государство, в котором женщины с голыми руками и ногами чувствуют себя перед взглядами мужчин вполне свободно и раскованно. Это ты, бабушка, купающихся голышом в фонтане бывших мясных лилиток и амазонок еще не видела. Мэри говорит, что после такого зрелища Хью Хефнер* запросто удавился бы от зависти. Таких красоток в моделях у него точно не было.

Примечание авторов: * Хью Хефнер – владелец и первый главный редактор журнала «Плейбой», представлявший его обществу не просто как журнал «для мужчин», а как витрину американского образа жизни после сексуальной революции, когда пуританская Америка поняла, что теперь «Бога нет и можно все».

Жена князя Софья Михайловна – она и проще Аграфены Ростиславны, и одновременно более скрытна и замкнута. Я вижу, что больше двадцати лет она прожила в тени князя Юрия незаметной мышкой, рожая ему детей и дожидаясь того момента, когда однажды помрет свекровь – тогда к ней перешла бы вся полнота власти на женской половине княжьего терема. Но этот момент все никак не наступал, властная старуха была живее всех живых, а Софья Михайловна, уже обрюзгшая и оплывшая, с распухшими как столбы ногами, день ото дня с горечью наблюдала, как муж все меньше внимания обращает на нее, и больше на молоденьких служанок. Ведь он же еще мужчина в самом расцвете сил. Все по поговорке: «Седина в бороду, бес в ребро». Увидев, какие у нас тут ходят красотки, княжья супружница совсем приуныла, понимая, что стоит Юрию Игоревичу заглянуть к нам на огонек – и ее семейная жизнь осложнится до невозможности.

Единственная женщина, вызывавшая в той компании мое полное и безоговорочное сочувствие, была Евпраксия, вдова молодого князя Федора Юрьевича, поехавшего на мирные переговоры с монголами и убитого по приказу Батыя за отказ привести жену на позор и поругание. Молодая женщина, любившая своего супруга больше самой жизни, до краев была полна скорби и безутешного горя. Как маг разума и вытирательница носов, могу сказать, что такие раны в сердце способно залечить только время, я лишь слегка подправила ее внутренние установки, чтобы приступы горя не стали самоподдерживающимися и не привели молодую женщину к черной меланхолии и, не дай Бог, к идее самоубийства. Но я и сама не знала, насколько это поможет.

Что касается Весняны, в крещении Гликерии, то, как я уже говорила, она у меня вообще не вызывала никого беспокойства. Все происходящее вокруг себя она воспринимала с непосредственностью ребенка и единственное, чего я не хотела увидеть – это то, как эта девушка одна ночью одна прогуливается возле фонтана. Дух Фонтана – это такой завзятый ловелас и плейбой со сладкими речами, что, узнав о нем, Хью Хефнер удавился бы от зависти второй раз. Этот вкрадчивый обольститель способен памятник Маргарет Тетчер своротить с пути истинного, а не только соблазнить молоденькую девчонку, у которой в голове свищет ветер.

Кроме этой взрослой дамской княжьей компании, к нам прибыли и дочери князя Юрия – четверо княжон в возрасте от предпостельного до детсадовского. От них (быть может, кроме двух самых младших), веяло эдакой безнадежной обреченностью, и монголы тут были совсем ни при чем. Вникнув чуть глубже в их мысли, я поняла, что, вероятно, только одна из четырех смогла бы найти себе пару и выйти замуж, потому что женихов в княжьей среде гораздо меньше, чем невест. И смертность среди мальчиков и юношей куда выше, чем среди девочек, кроме того, многие желают взять себе иностранных невест, а вот дочери небогатого рязанского князя, у которого в землях постоянно то набег, то нашествие, на княжьем брачном рынке не котируются. А за неровню – хотя бы за боярина вроде Евпатия Коловрата – идти им запретит отец. Это дочь простого смерда может идти за того, кого ей подсказывает сердце, а княжна может выходить замуж только в государственных интересах, или, исходя из них же, оставаться старой девой. Тут и в самом деле хоть в омут головой…

По счастью, в этом странноприимном деле я была не одна. По официальной части мне должна была помочь Елизавета Дмитриевна, заявившая, что все эти древнерусские князья – просто неотесанная деревенщина; однако она все же взяла на себя самое тяжелое, то есть официальное общение с Аграфеной Ростиславной. Уж да, общение с чопорными старухами – это по ее части. Когда Елизавета Дмитриевна хочет, она способна напустить на себя такое, что по сравнению с ней британская королева становится кем-то вроде деревенской простушки. По неофициальной части мне помогала Лилия. Именно ее я попросила войти в доверие к девочкам и подумать, чем им можно помочь, особенно старшей, чтобы ее меланхолические мысли не отравляли все вокруг, как отравляют воду чернила, выпущенные осьминогом с целью маскировки. Так же я попросила юную богиню прикинуть, во что нам встанут омолаживающие процедуры для двух старших княгинь (в смысле времени и магических усилий). Решение еще не принято, но ситуация может сложиться так, что отчет на эту тему придется давать Серегину в любой момент.

Размещать наших гостей вместе с их свитой мы решили в пустующей пока Башне Власти, попросив всех наших пока их не беспокоить и дать время на адаптацию. Кстати, и среди служанок, присланных князем для обеспечения потребности его женщин в различных услугах, тоже попадаются весьма интересные экземпляры, но к ним еще надо присмотреться…

Сто девяносто шестой день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Фи, подумаешь, какая фифа эта Ирка – княжна она, понимаешь… Я, между прочим, тоже княжна, потому что мой приемный отец Серегин – князь, причем самый настоящий, законно избранный на должность своими воительницами и утвержденный самим Небесным Отцом. Моя приемная мать, Анна Сергеевна – Богиня Разума, и ей, между прочим, все тот же Небесный Отец дал право прощения разного рода «сирых и малых, согрешивших по неразумию или просто живших во грехе и не ведающих иного» (о как, не зря я всегда внимательно слушаю отца Александра, запомнила, как он выражается). Если таких не прощать в упрощенном порядке, то либо Отец получается слишком жестоким, либо у него возникает канитель с разбором множества мелких дел. Но моя приемная мама Анна Сергеевна добрая и прощает всех, поэтому у Небесного Отца с мелкими делами нет вообще никакой мороки.

Да и сама я надеюсь, хоть что-то из себя представляю. Ловка, умна, изобретательна и чертовски хороша собой. Благодаря урокам Агнии умею скакать на лошади – пусть не так, как прирожденные амазонки, но все же лучше многих, которые держатся в седле подобно мешку с навозом. Гретхен научила меня фехтовать на мечах и шпагах, а Змей – стрелять из пистолета и автомата. И пусть я владею оружием не так хорошо, как настоящие воины, но от «маленькой девочки» не ожидают и того, а посему однажды какой-нибудь нехороший дядя может получить для себя весьма неприятный сюрприз.

А у этой Ирки единственное достоинство, что ее папа настоящий князь, а сама в жизни отродясь ничего не делала, лошадь видела только издали, и если рядом нет оберегающих ее мамок и нянек, то любой встречный и поперечный может обидеть «кровиночку» и «ребеночка». А мамок и нянек тут нет, наш Серегин просто не разрешил им приехать, поэтому Анна Сергеевна попросила нас взять над старшими девочками шефство и поучить их уму-разуму. А нас обидеть нельзя, мы с Митькой и Увом сами кого хочешь обидим, поэтому княжну Ирину и доверили нашей компании – оберегать, развлекать, обучать и воспитывать. Анна Сергеевна рассчитывает таким образом направить ее на истинный путь, превратив в уверенную в себе самостоятельную девицу вроде меня.

Пока у нас получается не очень хорошо, и Ирка от нашего общества все больше недовольно куксится. То ей солнышко голову напечет, то она ножку собьет, то она устанет гулять. Подумаешь, какая неженка! Хорошо, что хоть с лошади пока не падала, а то было бы нам с Митькой и Увом на орехи. Но все у нее еще впереди, и надеюсь, что при нашем суровом воспитании человек из Ирки получится настоящий, дайте только срок, чтобы с нее, как со змеи, слезла старая шкура (ну, это я образно так выражаюсь) и забылись бы домашние пирожки. Я уже познакомила ее с юными амазонскими оторвами, и они научат эту Ирину таким фокусам, что папа-князь будет хвататься за голову и падать со стула. А так-то эти амазонки вполне культурные и воспитанные существа. Не отличницы, конечно, (иначе бы их здесь просто не было), но хотя бы твердые троечницы, потому что полных дебилок, не способных заучить наизусть тысячу строк из Илиады, Серегин бы не стал брать в свой кадровый резерв.

Или папа Иры не будет ни за что хвататься, и на стуле усидит, потому что дочери у него – что-то вроде бесплатного приложения, что и утопить нельзя, и кормить жалко, а единственного сына недавно убили эти отморозки – монголы злобного Батыя, и теперь старый дурак, позабыв про дочерей, буквально молится на своего годовалого внука. Ирка с обидой говорит, что если она даже будет разгуливать по терему голой, как делают это некоторые наши амазонки и лилитки, отец едва ли соизволит это заметить, как и мать. Разве что строгая, как гестаповец Мюллер, бабка Груня прикажет всыпать взбеленившейся внучке березовых розог по первое число. Да уж, по всему выходит, что бедолага эта Ирка, даром что княжна… Я думаю, уж лучше быть официальной сиротой, чем вот так существовать при живых родителях, которым пофиг и они тебя даже и в упор не видят.

А вот самую старшую из четырех сестер, Фроську, научить уже ничему нельзя, и изменить что-то в ее судьбе тоже невозможно. Просто уже поздно этим заниматься. Девке шестнадцать годков – здоровая такая кобыла, с сиськами и всем прочим, и при этом она едва умеет читать по слогам, а писать… Я по сравнению с ней себя прямо профессором чувствую… И радуюсь, что в школе старалась хорошо учиться. Анна Сергеевна говорит, что княжне Ефросинье по местным меркам уже давно пора замуж, а княжеским женам грамота совсем не обязательна, даже наоборот. Псалтирь – это такая толстая книга со стихами на божественную тему – по слогам читать умеет, и ладно.

Но и с замужем у нее тоже не очень получается. Как сказала библиотекарь Ольга Васильевна, к которой мы забегали давеча поменять книжки и поболтать, «в местном княжеском бомонде что-то не находится дураков брать за себя нищих рязанских княжон». Кстати, в библиотеке и Ирка и Фроська, так и встали, открыв рот. Оказывается, по их меркам, это богатство невиданное. Книги у них переписываются вручную и иногда стоят буквально на вес золота. Если какой князь имеет три или пять книг, то он вполне считается богачом; если десять – то почти миллионер; а тут у Ольги Васильевны полки до самого потолка, и все битком набиты книгами. Представляю, как поднялся Серегин в глазах этой семейки, когда девки рассказали матери и бабке о его невиданном богатстве. Одна только у них пичалька – место жены князя-миллионера давно и прочно занято, и Елизавета Дмитриевна за своего мужа патлы выдерет любой местной лахудре. Это я вам говорю с гордостью, ибо именно от меня капитан Серегин попал в хорошие руки.

Кстати, вопрос Ефросиньиного замужества я уже по-свойски перетерла с Лилией, ведь любови, замужи и прочая такая лабуда находятся как раз в ее заведовании. Но Лилия только пожала плечами, ведь в ее силах обратить внимание юной девы к правильному предмету страсти или отвлечь ее от неправильного (как меня от Серегина), но если таких предметов, то есть соответствующих парней, на горизонте нет и не предвидится, то Лилия тут остается бессильной. Для нее легче из их бабушки сделать шестнадцатилетнюю красотку, чем потом найти для этой омоложенной красотки подходящего жениха.

– Слушай, Лиль, – сказала я ей тогда, – а что, если мы заберем их отсюда и доставим куда-нибудь в верхние миры, где царей, царевичей, королей, королевичей, не говоря уже и о простых князьях, графах и герцогах – хоть пруд пруди, и половина из них холостые. А то вон, в нашем мире, какому-нибудь принцу порядочной невесты было и не найти. То на продавщицах женились, то на спортсменках, а то и вообще на актрисах… А тут мы с Лилькой и с княжнами самой настоящей рюриковой крови. Но чтобы выдать княжеских девок за настоящих аристократов, а не за неотесанных деревенских чурбанов, им надо учиться, учиться и еще раз учиться, пусть даже у них родословная как у чистокровной болонки и голубая кровь. По этому вопросу надо будет обязательно посоветоваться и с Ольгой Васильевной и с Елизаветой Дмитриевной – они подскажут хоть что-нибудь умное, а то иначе всем четверым девкам хоть вешаться…

Сто девяносто седьмой день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Над тем, как окончательно прижучить Батыя и не понести при этом невосполнимых потерь, мы думали втроем. Первым был я, собственной персоной, капитан Сергей Сергеевич Серегин, Великий князь Артанский и главнокомандующий всем тем войском, которое ломится через миры, как танки КВ-2 через линию Маннергейма. При этом с недавних пор в моем арсенале завелся даже аналог тактического ядерного оружия, применять которое, правда, я мог только против самых отмороженных негодяев, при отсутствии поблизости дружественного мирного населения. Но и то тоже хлеб, потому что орды отмороженных негодяев в подлунных мирах совсем не редкость.

Вторым участником нашей встречи был византийский полководец Велизарий, которого из состояния обучающегося давно пора было переводить в состояние военного консультанта и специалиста по тактике сражений в эпоху холодного оружия. Правда, пока он вполне одобряет мою тактику ощипывания монгольской орды по краям, хотя и считает, что мы могли бы немного активнее тревожить и их основные силы.

Военным искусством Велизария надо стремиться воспользоваться при возможности, потому что у меня есть такое ощущение, что уже в следующем мире на полях боев загремят пушки и затрещат частой стрельбою кремневые и фитильные фузеи – и вот тогда нам надо будет снова перестраивать свое войско под новые условия. Хорошо хоть, что доспехи в пехоте должны быть вполне адекватны вплоть до начала восемнадцатого века, а в кавалерии – вплоть до середины девятнадцатого. Наши, магически улучшенные, прослужат чуть дольше, но все равно к началу двадцатого века, когда королями на поле боя станут трехлинейные винтовки и пулеметы, все наши защитные железки превратятся в мертвый груз и будут спасать разве что против осколков. Вот и Велизария придется обучать заново под эти реалии, из-за чего на некоторое время он будет для нас потерян.

Третий участник нашей встречи, Евпатий Коловрат – никакой стратег, но довольно неплохой тактик, прекрасно знающий местные условия. С тех пор как мы, в соответствии с первоначальными намерениями, вывели из Рязани всех некомбатантов, включая и его семью, воевода стал спокоен, собран и деловит. Как я уже говорил, на ту отчаянную самоубийственную атаку монгольского арьергарда Евпатия и его воев, скорее всего, подвигла гибель их семей, когда им хотелось только двух вещей – отомстить и умереть. Но теперь все по-другому. Семьи в безопасности, а от них требуется только победить и выжить, чтобы, как только схлынет мутный девятый вал нашествия, восстановить все порушенное в Рязанской земле, а на всей остальной Руси установить новые порядки единого русского государства под скипетром Александра Невского.

Честно говоря, я до сих пор держу в голове вариант с захватом Рязани Батыем и превращением внутренней территории города в одну большую ловушку для монгольских захватчиков, способную погубить их всех разом. Теперь, когда при этом не погибнут несколько тысяч гражданских, этот вариант из запасного перешел в число одного из основных. Хотя в конечном итоге мне хотелось бы этого избежать, потому что при таком тактическом приеме город будет непременно сожжен, а его защитники понесут тяжелые потери, как бы я ни пытался эвакуировать их через порталы. А лишние жертвы среди рязанцев я допустить не могу.

При этом надо заметить, что лица мужского пола и призывного возраста гражданскими тут не считаются априори, поголовно вставая в строй городского ополчения при военной опасности для города. Правда, при междоусобных княжеских войнах бывали случаи, когда городское ополчение воевать не хотело, считая, что от смены князя слагаемые их существования не меняются. Однако Батыево нашествие к этим случаям явно не относилось. Если судить по историческим хроникам, то во всех городах, которые осаждались монголами, население сражалось против них яростно. И именно это объясняет отсутствие сколь-нибудь значимых русских контингентов собственно в походе монголов по странам Восточной Европы и ужасные потери среди русского мирного населения, которое разозленные сопротивлением захватчики истребляли просто с маниакальным исступлением.

Должен сказать, что оба моих военспеца с первых же минут обсуждения единодушно высказались за то, чтобы на один-два дня оставить в покое группировку Батыя и в первую очередь ликвидировать идущий к ней на соединение потрепанный стычками и неудачным штурмом Переяславля-Рязанского тумен Шейбани-хана. Если бы группировка владимирских войск, уже собранная под Коломной, в этот момент предприняла решительные действия, то и нам тоже не пришлось бы отвлекаться от своей основной задачи по разгрому и полному уничтожению Батыевой орды. Но войска под общим командованием Юрия Всеволодовича, великого князя Владимирского, выжидали неведомо чего, из-за чего в мою голову начали закрадываться разные неприятные предположения.

Не то что я думал, что «владимирские» объединятся с монголами против «рязанских», но вот наезд на ослабевшего победителя для политической культуры нынешних времен был вполне в порядке вещей, и такой вариант развития событий мне следовало обязательно предусматривать в своих планах. Местные рюриковичи – это еще тот клубок скорпионов, и не исключено, что их прореживание придется начать непосредственно с персоны дяди Александра Невского – разумеется, если он сам напросится на эту неприятную процедуру.

Евпатий Коловрат, кстати, уверен, что Юрий Всеволодович настолько самоуверенный поц, что на неприятности напросится обязательно, и мы еще услышим с его стороны самоуверенные горделивые речи с требованием доли от всего движимого и недвижимого имущества. Репутация у него (и вообще владимирцев), среди рязанцев далеко не самая лучшая, и виной тому – неоднократные попытки большого и богатого соседа примучить маленькое и свободолюбивое рязанское княжество. А еще, быть может, то, что рязанцы являются потомками вятичей, раньше державшиеся наособицу от всех остальных славян, а владимиро-суздальцы произошли от кривичей. Давно уже нет былых племен, а неприязнь или даже прямая вражда между людьми остались.

Но поскольку к истреблению Батыя этот вопрос отношения не имеет, мы пока отложим его в дальний ящик и займемся тем, что насущно – то есть туменом Шейбани-хана, который руслом Оки движется на соединение с основными силами Бату-хана. Этого движения ему осталось два или три суточных перехода, после чего шанс разгромить эту часть монгольского войска отдельно от основных сил можно будет считать безвозвратно упущенным. Поэтому все летучие отряды местных рязанцев и лилиток-уланш, как и наши основные силы, должны быть нацелены на этот последний действующий самостоятельно монгольский тумен, уничтожение которого есть шаг к окончательному решению Батыева вопроса.

Велизарий, кстати, тоже поддержал мое решение, при этом заметив, что оружие того типа, каким был уничтожен тумен Бурундая, лучше не использовать слишком часто, и что в данном случае против диких варваров лучше применить великолепную организацию и вооружение нашего войска, чем килотонны огненной мощи. Ведь сидящий здесь Евпатий Коловрат в другой истории уже сумел доказать, что его хорошо организованное, мотивированное и прекрасно вооруженное войско монголы, имея многократно превосходящие силы, не смогли одолеть без применения осадной артиллерии.

Подумав, я согласился с высказанным им предложением, но по несколько иным соображениям. Ведь отец Александр, когда накладывает свою часть печати Хаос-Порядок, пользуется при этом не своей Силой (которой у него просто нет), а предоставленной в его распоряжение Мощью Небесного Отца. Если мы будем слишком часто припадать к этому источнику, пользуясь им всуе, то это может кончиться совсем нехорошо в том случае, если в самый важный момент мы окажемся лишенными поддержки Творца всего Сущего. Нет, лучше сейчас мы попробуем обойтись без сверхмощи.

Помощь рязанского княжества в обеспечении моих воительниц теплой одеждой сейчас позволяет мне вывести на поле боя шесть тысяч кавалерии и почти две тысячи пехоты из бывших мясных, обученных тевтонскими инструкторами. Пешее войско в одну тысячу спитцеров и одну тысячу пеших арбалетчиков позволит мне перегородить русло Оки от берега до берега надежным забором из спитцеров, построенных в четыре-пять рядов и ощетинившихся тевтонскими гранеными пиками. В условиях безупречно работающего заклинания Защитного Ветра, делающего бесполезными монгольские луки, у воинов Шейбани-хана не будет никакой возможности преодолеть это колючий забор, прикрытый летящим из-за спин спитцеров дождем смертоносных арбалетных болтов. При этом шесть тысяч моей и две тысячи рязанской сборной кавалерии будут способны парировать любые попытки монгольских кавалеристов лесными тропами просочиться мне в тыл, а также в случае необходимости нанести по противнику последний сокрушающий удар.

26 декабря 1237 Р.Х. День пятнадцатый. 10:55. Пурешева волость, городище Кадом, царский терем.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

В очаге тихо потрескивали прогорающие угли, через тусклое слюдяное окошко внутрь терема сочился слабый свет, воркующая голубка из царской голубятни урча доклевывала рассыпанную по подоконнику горсть зерен – свою награду за быстро доставленное послание от отца и брата. Картина внешне благолепная, но было в ней нечто трагическое, говорящее о том, что присутствующему здесь персонажу уготована печальная судьба и безвременная насильственная кончина, потому что так решил главный режиссер спектакля по имени жизнь.

А девица Нарчат собою была хороша. На круглом румяном лице вразлет черные соболиные брови и ярко-розовые губы, что свидетельствовали о чувственности и доброте – разумеется, настолько, насколько может быть добра богатырка. Тоненькие черные косички свободно спадают за спину из-под кожаной головной повязки с металлическими украшениями, теплая рубаха до середины бедра из отбеленной шерсти украшена яркой красно-черной вышивкой (психолог сказал бы, что девушка агрессивна), а также серебряными привесками и надетыми поверх, тоже серебряными, ожерельями нежно позвякивающими от каждого движения. Женщины обычно носят рубахи-платья длиной ниже колен или в сочетании с поддетой под них юбкой; но на богатырке, которой требуется садиться на коня, вместо того надеты украшенные такой же вышивкой белые порты, которые ни за что не спутаешь с мужскими. Массивные спирали из медной проволоки удерживают присобранные в запястьях рукава рубахи, а кожаный мужской пояс с серебряными бляхами и пряжкой, а также висящий на нем кинжал, дополняют костюм печальной богатырки.

А печальна она потому, что прилетевший из-под Рязани голубь привез ей известие от отца и брата, начертанное на клочке пергамента мелкими буковицами. Не так уж и велико расстояние до Рязани – всего-то сто тридцать пять километров по прямой, и три дня, чтобы по лесным тропам добраться гонцу, путешествующему одвуконь и знающему местность. А гляди ты – с тех пор, как войско Бату-хана отправилось воевать русские княжества, прихватив с собой мокшанских храбрецов, канули они как камень, упавший в реку, и ни ответа от них пока не пришло, ни привета…

Тяжка доля тех, кто отправляется на войну, повинуясь чужим интересам. Как писал в своем послании каназор Пуреш, добычи от того похода пока не было, а многих храбрых воинов мокши уже убили до смерти рязанцы и какие-то злые белые мангусы, обожающие вешать служащих монголам мокшанских проводников за шею на осинках. В конце послания имела место приписка, что Бату-хан требует себе еще подкреплений и настаивает, чтобы новое войско мокшан на Русь повела именно она, Нарчат, красавица, богатырка и верная дочь царя Пуреша.

Прочитав эти слова, девушка призадумалась. Попахивало от этого предложения какой-то ловушкой. Ведь нет у монголов такого обычая, чтобы женщина водила войска, а значит, Батый требовал ее приезда по каким-то иным соображениям. Кроме того, ее отец, собираясь на войну по зову монгольского владыки, собрал всех, кого можно было отправить на чужую войну не оголяя обороны своего края, по которому в любой момент могут ударить засевшие в лесах эрзя, черемисы или пришедшие из степей остатки кипчаков, не забывших еще мокшанского предательства*.

Примечание авторов: * летом 1237 года мокшанский каназор Пуреш, ранее бывший союзником владимиро-суздальских князей и кипчакского хана Котяна, под угрозой полного уничтожения своего народа, проживавшего в открытой лесостепной зоне, переметнулся на сторону монгольского правителя Западного улуса Бату-хана.

Но самое главное заключалось все же в том, что у монголов женщины войска не водят и не водили, а это значило, что данный вызов, скорее всего, являлся хитрой ловушкой, в которую хотели заманить ее, царскую дочь Нарчат. Быть может, и Пуреш, и брат Атямас уже мертвы, и Бату-хан хочет заполучить себе нового заложника, или, точнее, заложницу царского рода. В любом случае ехать было необходимо, пусть даже и с малой дружиной. Ехать надо было хотя бы для того, чтобы или выручить своих родичей из лап кровавого Батыя, или примерно за них отомстить. И ни в коем случае не следовало соваться в монгольский лагерь не глядя, потому что это может быть смертельно опасно. Поэтому для нее, Нарчат, требуется сперва все как следует разведать, а потом уже принимать окончательное решение.

Позвякивая височными кольцами и многочисленными ожерельями, царская дочь встала со скамьи, и, бесшумно ступая кожаными остроносыми чувяками по тесаному полу, вышла из горницы. Требовалось немедленно отдать распоряжение о сборах в поход, чтобы завтра, с первыми проблесками зари, маленькое войско мокши могло отправиться в путь. Зимний день короток, а Нарчат чувствовала, что ей надо поспешить, иначе случится что-то ужасное, что и вообразить-то невозможно…

27 декабря 1237 Р.Х. День шестнадцатый. 15:55. Рязанское княжество, река Ока, где-то в районе современного поселка Троица.

От берега до берега на льду Оки встала живая стена из воинов в белых балахонах, надетых поверх доспехов и экипировки, и натянутых на шлемы и щиты таких же холщовых чехлах. Былые вязаные зимние подшлемники закрывают лица до самых глаз, отчего белое воинство в глазах приближающихся монголов кажется состоящим из бесплотных, но смертоносных призраков, которые уже забрали множество жизней храбрых степных воинов. Рязанским ополченцам, поставленным в резерв, напротив, казалось, что это воинство святых господних ангелов, спустившихся с неба на землю, дабы остановить вторжение сил сатаны. Даже копья их до самого острия крашены белой краской и в белый чехол вложено алое полковое знамя, несущее на себе частичку святости, взятой от знамени 119-го стрелкового полка РККА.

Но сейчас, когда до схватки было еще далеко и авангард монгольского войска только-только показался из-за поворота реки, подшлемники были опущены, открывая румяные на морозе смеющиеся девичьи лица, переговаривающихся и пересмеивающихся воительниц второго призыва из бывших мясных, выменянных у тевтонов на разные полезные заклинания, которые то и дело походя изобретал Дима Колдун. Они как будто не понимали, что пройдет еще немного времени – и прямо на них ринется конная лава, состоящая из самых жестоких убийц, которых только знала история. Или понимали, но презрительно не придавали этому факту значения. Говорилось уже, что бывшие мясные попросту были лишены не только чувства обычного человеческого страха, но даже нормального инстинкта самосохранения, присущего всему живому.

Отсюда их разговоры и смешки, а также зажигательные, полные женского интереса, взоры, которые копейщицы и арбалетчицы нет-нет бросают через плечо на стоящую во втором эшелоне кованую рязанскую рать под командованием Евпатия Коловрата. Там собраны все, что остались в Рязанской земле, Пронске и Муроме, конные и панцирные бояре, боярские дети и просто обученные такому бою новики, экипировку которым щедро выделил Серегин. Молодые вои с только начавшими пробиваться усами и бородкой бросали на пересмеивающихся красоток не менее пламенные ответные взгляды, прикидывая, как бы после боя назначить приглянувшейся красавице свидание, а старики-бояре, еще не видавшие лилиток в деле, только хмыкали в бороду. Они считали, что весь этот пеший цветник, несмотря на свой грозный вид, побежит с поля боя едва лишь монголы пойдут в настоящую атаку; и тогда рубиться придется именно им, старым рязанским воинам.

Правда, взгляды, бросаемые рязанскими боярами в сторону выстроенной во втором эшелоне рейтарской кавалерийской дивизии полного состава в три тысячи копий, были куда более уважительны. Кованая рать есть кованая рать; а те из бояр, кому в Прибалтике уже доводилось схлестываться с немецкими и датскими рыцарями, отражая первый натиск германцев на Восток, признавали, что рейтарши Серегина превосходят тех по всем статьям. Три тысячи таких всадников в местных условиях – это страшная сила, особенно если удар наносится по уже потерявшему строй, растрепанному и деморализованному противнику.

Своим левым флангом перегородивший Оку строй упирался в высокий и холмистый правый берег, поросший высоким сосновым лесом. Там, в сосняке, позиции заняли пешие рязанские мужики-ополченцы, чьим основным оружием был кованый топор на длинном топорище и охотничий лук. В любом случае атака строем в лесу невозможна, а близко расположенные деревья и заклинание Охранного Ветра сводят на нет все преимущества монгольского боевого лука перед охотничьими однодревками русичей.

Левый берег Оки, в который упирался противоположный фланг пехотного строя, был низким, заболоченным и поросшим густыми зарослями из низких кривых елей и кустарника, жалко, что не колючего. Продраться там можно было только с большим трудом и только поодиночке, особенно после того, как Дима Колдун бросил туда заклинание путалки, из-за которого монгольских коней и спешенных монголов должен был хватать за ноги каждый куст и каждый сугроб. Обороняли это направление мелкие группы местных охотников – тех самых, которые не портят беличьей шкурки, попадая зверьку прямо в глаз.

Таким образом Шейбайни-хан, рано утром упершись лбом в этакий забор всего за один суточный переход до Рязани, должен будет непременно таранить его лбом, не имея возможности обходного маневра. Нет, конечно, возможен обходной, то есть прямой путь по цепочке замерзших озер, оставшихся на месте бывшего русла Оки, который выведет прямо к стенам Рязани. Но там все так хитро устроено, что сверху тонкая ледяная корка, под ней торфяная жижа, или сперва вода, потом торфяная жижа, а дна вообще нет. Потому что проектом оно не предусмотрено. И в наше время никакая хозяйственная деятельность в тех местах не ведется, даже добыча торфа. Слишком много мороки для ничтожного результата.

Если мокшанские проводники поведут Шейбани-хана этим путем, то туда им всем и дорога. Анастасия вызовет на них что-то вроде теплого дождя, или просто поднимет температуру болотной жижи, ускорив разложение отмерших растений, ледяная корка растает – и монгольский тумен в полном составе с бульканьем уйдет на болотное дно на радость будущим археологам. Но мокшанские проводники, видимо, не хуже рязанцев знали эти места и сказали хану, что одного или сто человек, налегке, по тропам они там проведут, а все семь с половиной тысяч вместе с обозом – ни в коем случае.

Это стало понятно потому, что монголы, обнаружившие призрачный строй воительниц, не повернули назад, к началу старицы, а начали накапливаться и выстраиваться на льду в боевой порядок. Шейбани-хан принял вызов Серегина, тем более что непосредственно мог наблюдать не более трех тысяч воинов из тех десяти, которые были готовы сразиться с монголами. Правда, боевой порядок у монгольского войска был упрощенный. Строй состоял только из тысячи всадников авангарда и основных сил, потому что речное русло, сужавшееся по мере приближения к русским позициям с двухсот до ста пятидесяти метров, не позволяло противникам развернуть полки правой и левой руки. Серегину, Велизарию и Евпатию Коловрату это было на руку. Они, в принципе, так и планировали, чтобы монголы бодали строй спитцеров как баран новые ворота. И ромейский полководец, и рязанский воевода столь диковинной пехоты, происходящей из высокого Средневековья, в деле еще не видели и желали проверить, насколько ловко они смогут управиться с вражеской кавалерией.

Но вот там, где накапливалась серо-коричневая толпа монгольских всадников, гулко забили барабаны, гнусаво задудели большие трубы – и авангард двинулся вперед шагом, постепенно переходящим сперва в рысь, а потом и в галоп. Заслышав эти звуки, спитцерши посерьезнели, натянули до самых глаз подшлемники и надели поверх них кольчужные защитные вуали, заменяющие забрала. Еще секунда – и Алла, расстриженная жрица храма «Поющего Ветра» из мира подвалов, звонким голосом выкрикнула в морозный воздух заклинание, активирующее и синхронизирующее множество заклинаний Защитного ветра, наложенные на воительниц, и воздух над строем колыхнулся, будто бы в преддверии бури.

И вовремя. Сблизившись с перегородившим реку строем на дальность стрельбы из лука, монгольские всадники отпустили поводья и, управляя лошадьми одними коленями, потянули из саадаков* свои луки. Несколько секунд – и в сторону бывших мясных лилиток роем полетели гудящие от напряжения стрелы.

Примечание авторов: * Саадак – жесткий чехол для лука. Монгольский лук, в отличие от предшествующего ему гуннского, можно было перевозить с натянутой тетивой, так как в силу усовершенствования конструкции его натяжка при этом не ослабевала.

В преддверии вражеских стрел воздух над строем спитцерш и арбалетчиц колыхнулся еще раз, а потом резким порывом ринулся навстречу приближающейся остроклювой смерти, стремясь сбить ее с пути, заставить отлететь в сторону или бессильно ткнуться в снег, не долетая до цели. Командир пехотного полка, чистокровный тевтон на службе у Серегина, Вернер фон Буксдевен выкрикнул команду – и смертоносные острия пик до этого безвредно смотревшие в низкое серое небо, опустились и легли почти горизонтально, уставившись на скачущих во весь опор монгольских всадников.

Прошло несколько мгновений, раздалась еще одна команда – и короткие звуки «бздынь», «бздынь», «бздынь» возвестили о том, что навстречу приближающимся монголам отправилась первая волна коротких тупоносых вестников смерти, способных на расстоянии в сто шагов насквозь пробить двух всадников в тегилеях и застрять в третьем, или от груди до хвоста прострелить боевого коня. Вот это было уже серьезно. На окровавленный снег, кувыркаясь через голову, рухнули первые убитые кони, вокруг которых начал расти хаос бьющихся в предсмертных судорогах конских и человеческих тел. Этот обстрел не только нанес врагу потери, но еще и сильно замедлил темп его атаки, а также разбил сплошную лаву монгольской кавалерии на несколько изолированных потоков. В результате у атакующих уже не осталось тех скорости и боевого запала, которые были необходимы для попытки прорыва сплошной щетины пик. Еще один залп из арбалетов (уже в упор) – и монгольские всадники, безуспешно пытавшиеся срубить острия пик своими кривыми мечами, повернули назад, оставив на окровавленном снегу половину своих товарищей.

Такие атаки, уже основными силами, Шейбани-хан повторял еще три раза, и прекратилось это только тогда, когда речной лед перед строем спитцерш не оказался настолько завален трупами, что кони не могли нащупать своими копытами свободного места для того, чтобы поставить ногу. Потом, перегруппировавшись и спешив пару тысяч от своего воинства, монгольский темник направил их прощупать фланги. И если в болотах на левом берегу Оки пешие монголы вязли в заклинании путалки как мухи в патоке, становясь легкой добычей лесных охотников, то на поросших сосновым лесом холмах правого берега, где занимали позиции крестьяне-ополченцы, несколько раз возникали довольно опасные ситуации.

В результате Серегин был вынужден усилить левый фланг полутора тысячами спешенных уланш, имеющих егерскую подготовку. Это позволило отбить еще две атаки пеших монголов, после чего в битве наступило определенное затишье. Однако через некоторое время оно было прервано частым стуком топоров в ближних монгольских тылах на правом берегу Оки.

– И к гадалке не ходи, – уверенно произнес Серегин, – исчерпав все прочие возможности, Шебайни-хан решил расстрелять мешающий ему пехотный полк из камнеметных машин, что требует времени и некоторых усилий. Ну что же – флаг ему в руки и кол в задницу. Попытка не пытка, хотя и может таковой обернуться.

В результате еще полторы тысячи взятых из резерва уланш, встали на лыжи и далеко за флангом обойдя монгольские позиции, во второй половине дня мелкими отрядами неожиданно атаковали лесорубов и разбитый прямо на реке монгольский лагерь, обстреливая их из арбалетов. В случае необходимости они отходили в лес, для того чтобы потом вернуться и обстрелять монголов с другого направления. Пока в монгольских тылах крутилась эта карусель, оттянувшая на себя значительные силы, пехотный полк двинулся с места и шаг за шагом преодолел завал из конских и человеческих трупов, построившись в такую же стену по другую его сторону. Вслед за ним, отжимая ближе к лагерю монгольские заслоны, двинулись и фланговые отряды вместе с тяжелой кавалерией, до того момента находившейся в резерве. Только около монгольского лагеря речное русло оказалось несколько шире, и кавалерии нашлось место не позади строя пехотного полка, а двумя колоннами прямо на его флангах.

Когда монголы опомнились, их временный лагерь оказался в досягаемости не только арбалетчитц-уланш, которые, расположившись по обеим сторонам реки, постреливали из прибрежных кустов, но и со стороны пеших арбалетчиц пехотной фаланги. Это был конец. И в самом деле, к тому моменту тумен Шейбани-хана понес уже настолько серьезные потери, что дело пора было решать одним мощным ударом по основным силам, а не откладывать игру на второй раунд следующего дня. Страшен удар тяжелой кавалерии по сбитым в кучу и частично спешенным монгольским всадникам, с трех сторон подвергающимся почти непрерывному обстрелу из арбалетов. Хаос, отчаяние, ржание коней, крики умирающих; и тут же лязг и топот наносящих таранный удар панцирных всадников.

Шейбани-хан лично отчаянно сражался против наседавших на него рязанских новиков, пока пробившийся к тому месту Евпатий Коловрат не поставил на его карьере кровавую точку, наискось развалив того одним богатырским ударом подаренного тевтонского палаша. После гибели хана схватка развалилась на ряд отдельных очагов, которые затухали один за другим. Часть монголов, причем очень незначительная, сумела бежать с поля боя, но это уже не имело значения. Если они сумеют прибиться к основным силам, то по Ясе Чингисхана их казнят за трусость, а если не сумеют, то с ними разберутся местные лесовики, весьма злые от всего происходящего.

Двухсотый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Итак, как и настаивал Велизарий, уничтожение последнего свободно бродящего по Рязанской земле монгольского тумена обошлось без оружия массового поражения и без сколь-нибудь значимых потерь в основном составе. Да, среди спитцерш, уланш и рейтарш были раненые и многие из них очень тяжело, но заклинание Поддержания Жизни, которое каждый раз мы применяли во время таких крупных битв, уберегло нас от ненужных потерь. Даже мужики рязанского ополчения, имевшие минимальную подготовку и дравшиеся в лесу врукопашную со спешенными монголами, по большей части отделались только шрамами и легким испугом. А случилось так потому, что, накладывая заклинание Поддержания Жизни, наша пятерка распространила его действие на всех бойцов, а не только на наших лилиток, амазонок и прочих.

Но, как всегда в таких случаях, работы хватило и Лилии, и капитану Максимовой, и всем прочим нашим медикам без различия, какие бы методы они при этом ни использовали – магические или обыкновенные. Раненые шли потоком, и к их обработке и уходу почти сразу подключились монахи и монашки нескольких эвакуированных нами монастырей. Тем более что ухаживали они в основном за своими, мои воительницы – что пешие, что конные – для серьезных потерь были слишком хорошо подготовлены и защищены как доспехами, так и магическими заклинаниями.

И тут, кстати, для меня решилась еще одна проблема – но не того мира, в котором мы сейчас воюем с Батыем, а мира Славян, где сейчас тоже идет зима. Я помнил, что очень скоро мне надо будет решать проблему крещения созданной мной Артании. А для этого нужны кадры, причем много кадров, хороших и разных. Когда Русь крестил Святой Владимир, то необходимых людей и инвентарь ему прислал византийский базилевс, как вено, то есть приданое, за своей родной сестрой. Я же из рук той Византии не возьму даже гнутого обола, разве что как военную добычу, и мне даром не нужно подчинения созданного мною государства византийским базилевсам. Обойдемся как-нибудь и без этого. Присмотревшись и тем монахам, которых я укрыл в заброшенном городе от гнева Батыя, я остановил свой выбор на игумене Игнатии, который вызывал у меня наибольшие человеческие симпатии.

Наверное, так получилось потому, что в своем бурном прошлом игумен сам был боярином и воеводой, водил дружины и рубился в битвах, но потом резко осознал греховность междоусобных войн, сменил кольчугу и меч на рясу и посох и стал командовать монахами в монастыре с той же прямотой, как и воями в дружине. И смех и грех – вывозить игумена Игнатия и его монахов из находящегося под угрозой разграбления монастыря бойцовым лилиткам пришлось только перебросив их через седла пятой точкой кверху, а те при этом отчаянно брыкались и призывали на головы своих спасительниц все кары земные и небесные разом. Потом, когда недоразумение разъяснилось, игумен сам побеседовал со своими «похитительницами», и сам отпустил им грех невольного насилия над собственной персоной и персонами своих монахов.

И вот теперь именно этому человеку я и хочу предложить на первых порах возглавить сперва Артанскую, а потом и Православную Церковь. Понятно, что константинопольский патриарх будет против, зато Небесный Отец уже выказал игумену Игнатию свое полное благоволение, а это значит, что рано или поздно мы это «против» превратим в «за», надо только над этим немного поработать. Патриархи тоже смертны, как и византийские императоры, которым они неформально подчиняются со времен Константина Великого.

Но беседу с игуменом Игнатием пришлось отложить, потому что как раз в то время, когда мы с отцом Александром обдумывали ее главные тезисы, пришло известие о том, что основные силы Батыя начали штурм Рязани. Сказать честно, ничего подобного я от него не ожидал. Ведь монголы не имели полона, а следовательно, не могли построить достаточного количества осадных машин, а значит, не могли и рассчитывать на разрушение рязанских стен, как и на то, что основную ярость защитников примут на себя их соплеменники.

Но уж слишком, видно, Батыя и его ассистентов-чингизидов допекла бескормица, что они заставили своих воинов поработать лесорубами и плотниками, а потом решились на штурм, во время которого должны были гибнуть сами монголы, а не только покоренные ими племена. Хотя мокша, буртасы и булгары, чьи отряды тоже имелись в монгольском войске, были брошены на рязанские стены в первой штурмовой волне. Ведь все же это не омонголившиеся кипчаки, и тем более не сами драгоценные монголы, а всего лишь покоренный оседлый сброд, жизни которого были совершенно не важны Бату-хану – лишь бы они поднесли ему на блюдечке эту Рязань, в которой обязательно будут запасы продовольствия и фуража.

В результате, сосредоточив все имевшиеся осадные машины в районе главных ворот, китайские инженеры Батыя сумели сильно разрушить воротную башню и прилегающие к ней стены, открыв таким образом принцип концентрации огня. Пороки били и били в одну точку – и добились до того, что монгольские воины могли хотя бы попытаться ворваться этим путем в город. После обстрела Батый бросил на штурм своих смертников, и их атаки несколько раз почти достигали успеха, так что рязанским воям, которых в городе осталось не более тысячи, с большим трудом удавалось выбрасывать монгольских прихвостней обратно за городские стены и валы.

Потери с обеих сторон были тяжелые. Позже мы узнали, что от удара ледяной глыбы*, выпущенной из камнеметной машины, на месте погиб руководивший обороной князь Юрий Игоревич. Его племянник, князь Олег Красный, находившийся там же у ворот, чуть позже был так тяжело контужен угодившим по шлему ледяным обломком, что более до конца жизни не узнавал ни родную бабку, ни родную жену, бессильно мычал и гадил прямо под себя. Руководить обороной остался юный пронский князь Владимир Михайлович, да и обороны той оставалось всего на один хороший штурм, потому что три сотни защитников погибло, а большинство живых были поранены. У монголов во время штурма погиб храбрый Бури, а с ним до десяти тысяч воинов были убиты или ранены настолько тяжело, что не могли дальше принимать участия в сражении.

Примечание авторов: * При стрельбе по вражеским городам монголы предпочитали не камни, а разрушающиеся снаряды, вроде керамических кирпичей и ледяных глыб, потому что они разрушаются при попадании и их было нельзя запустить обратно в осаждающих.

Судьба Рязани висела на волоске, и тут я понял, что мое стремление воздерживаться от применения высокотехнологического оружия просто перешло в какой-то фетиш. Да, боеприпасы к пушкам, пулеметам, винтовкам и автоматам надо экономить, но если девяносто танков Т-80, даже не стреляя, просто проедутся туда-сюда через монгольский лагерь, то войско Батыя просто закончится окончательно и бесповоротно, уланшам и рейтаршам останется только ловить разбегающихся бандитов и рубить им головы. И пусть Рязань сейчас – только пустая оболочка, но те люди, которые еще удерживают ее стены, вполне достойны нашей помощи.

Когда я вызвал к себе подполковника Седова и коротко объяснил ему задачу, тот только коротко кивнул и сказал:

– Сделаем, Сергей Сергеевич, причем в лучшем виде. Только почему вы раньше к нам не обращались? Гордость не позволяла или как?

– Или как, Владислав Петрович, – ответил я, – гордость тут ни при чем. Все держал в уме то, что ваша мощь понадобится мне на самых верхних уровнях, а оттого растрачивать боекомплект и моторесурс на самом низу нехорошо. Я ведь точно так же, из-за дефицита боекомплекта, зажал и то стрелковое оружие, что нашел на контейнеровозе. Болты к арбалетам я у тевтонов в мире Подвалов заказать могу, а вот патроны к винтовкам и снаряды к пушкам нет. То, что танки сами по себе оружие, особенно, когда противник не прячется по окопам, а ведет сражение в строю холодным оружием – до меня дошло только сейчас, когда на стенах Рязани сражаются люди, которым срочно нужна помощь… А подать им ее, не рискуя своей основной мощью, я смогу только с помощью танков вашего полка…

– Понятно, Сергей Сергеевич, – кивнул Седов и отправился поднимать своих башибузуков.

Взаимодействие кавалерии и танков мы на всякий случай отрабатывали еще в мире Славян, так что комбинированная встречная атака двух танковых батальонов, поддержанных кавалерией, должна была получиться без дополнительных тренировок. Потом я подумал, что встречные атаки, да еще в ночное время, мы все же не отрабатывали и, дабы не рисковать своими доблестными лилитками, немного изменил план. Пусть танкисты сперва туда-сюда покатаются по монгольскому лагерю, подавят пороки и юрты, разгонят лошадей и приведут монгольское войско в состояние шока и трепета. В таком случае можно даже не накладывать на танки специальных акустических заклинаний – пусть турбины ревут и воют, барабанные перепонки лопаться все равно будут только у монголов.

28 декабря 1237 Р.Х. День семнадцатый. 02:55. Рязанское княжество, окрестности Рязани (Старой).

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Все то время, которое Батый и его армия, усохшая до двадцати с хвостиком тысяч, потратили на бомбардировку Рязани из камнеметных машин перед четвертым, последним штурмом, мы тут, в мире Содома, метались как оглашенные, поднимая по тревоге танкистов и запуская двигатели боевых машин. И вот, когда Батый снова был готов послать свое войско на штурм рязанских городских стен, открылся портал на северной окраине монгольского лагеря – и оттуда с ревом и воем, светя яркими фарами и быстро перебирая лязгающие гусеницы, начали буквально выпрыгивать и выстраиваться в линию танки первого батальона. Не успели монголы испугаться или хотя бы удивиться, как такая же картина начала твориться и на южной окраине лагеря, после чего, свистя турбинами и лязгая металлом, с двух сторон ринулись навстречу друг другу, по пути давя и наматывая на гусеницы все живое и неживое.

Переход в положение беспомощных жертв был так внезапен, что монголы и кипчаки, уже готовившиеся врываться на улицы беззащитного города, на какое-то время остолбенели, глядя на то, как взбесившиеся стальные звери неистовствуют в их лагере, превращая в кровавую кашу всех, кто не смог увернуться от их громоздких, но стремительных туш. Бывают в военном деле такие моменты, когда под влиянием обстоятельств неодолимой стрессовой силы прекрасно организованная военная мощь превращается в неуправляемую паникующую толпу бросающих оружие и беспорядочно разбегающихся людей.

Орда-ичен, пытавшийся навести порядок в этом хаосе, был походя раздавлен стальной гусеницей, и не помогли ему ни храбрость, ни рассудительность, ни авторитет в народных массах, а остолбеневшего Бату-хана тургауды-телохранители едва сумели выдернуть прямо из-под лязгающих гусениц бронированного чудовища. Что может сделать слабый человек*, когда на него с лязгом и воем прет настоящая гора металла, которая вот-вот вомнет в мерзлую землю его слабую плоть, а стрелы, направленные в глаза** чудовища, которые по идее должны быть его единственным уязвимым местом, бессильно отскакивают от стальных бронированных век.

Примечание авторов:

* слабый человек, если он достаточно храбрый, мог бы закрыть кошмой смотровые щели у механика-водителя и командира, а также накинуть ту же кошму на воздухозаборное отверстие турбины, чтобы та захлебнулась от отсутствия воздуха. Но для этого слабый человек должен иметь хотя бы приблизительное представление о конструкции танка, а вот с этим у монголов было слабовато. То есть совсем никак.

** во избежание негативных нюансов, чтобы дикие варвары не разбивали своими стрелами невосполнимую оптику танковых перископов и артиллерийских прицелов, на каждой танковой башне чуть повыше пушки укреплены декоративные нахмуренные глаза, изготовленные из дерева, а на лобовых листах корпуса намалевана клыкастая оскаленная пасть, что превращает боевую машину в некое подобие живого существа.

Танки, оставляя за собой хаос, последний раз разошлись в стороны, а от опушки леса монгольский лагерь (в котором осталось едва две-три тысячи боеспособных), атаковал плотный строй летящей по воздуху рязанско-уланско-рейтарской кавалерии. Как и всякие патриоты, они были безжалостны, под корень вырубая и тех, кто пытался сопротивляться, и тех кто, сдаваясь, поднял перед ними руки. Последними пали окруженные со всех сторон тургауды Батыя, умудрившиеся оказать достойное сопротивление даже нашим бойцовым лилиткам.

Монгольского вождя, слегка помятого, но в общем вполне живого, вытащили из-под горы трупов его защитников, отряхнули и представили на мой суд. Так себе монгол, плюгавенький, кривоногий, вонючий – так что мухи бы от него на лету дохли, если бы не зима – и, конечно же, достаточно злобный и свирепый. Шипел и плевался он знатно, как помесь дикого камышового кота и верблюда.

Нет, я не стал приказывать казнить его немедленно, такое всегда успеется. Для того чтобы защитить местную Русь от разорения монголами этого самого Батыя, нужны были военная сила, стратегия и тактика. Для того чтобы установить здесь порядок, необходимо каждому своему шагу придавать ореол законности, и начать надо с открытого судилища над Батыем, то есть в присутствии выборных от всей рязанской земли, всех тех женщин и детей, которых этот кадр и его бандиты сделали вдовами и сиротами, включая сюда и вдову князя Федора Евпраксию. Короче, что-то вроде Нюрнбергского трибунала по делу Батыя просто неизбежно, хотя и приговор уже заранее известен. Уж слишком очевидны его преступления и слишком тяжка вина; простым повешением за шею, как Гуюк-хан, Батыю явно не отделаться. Возможно, что что-то такое понимал Орда-ичен, когда в отчаянные минуты разгрома бросился под гусеницы танка.

Вызвав к себе Лилию, я приказал ей погрузить беснующегося Батыя в глубокий стасис – примерно так на месяц, или около того. Месть – это блюдо, которое надо подавать холодным. А что, трибунал мы за это время подготовим, гости съедутся, а сам Батый займет в моем кабинете очень мало места, не потребует для себя охраны, и даже почти не будет вонять. Едва только Лилия произнесла заклинание, как дергающийся и плюющийся Батый вдруг замер в весьма нелепой позе, похожий на танцующего монгольского скомороха в засаленном халате.

Едва только мы разобрались с Батыем, превратившимся в нерукотворную статую, как стало известно о том, что рязанское княжество отныне имеет бесхозный статус. Нет, потенциальный наследник рязанского стола по прямой линии был жив, здоров и с аппетитом вкушал материнское молоко; но тут венценосные младенцы, не имеющие защиты отца, живут, как правило, очень недолго. Узнав о произошедшем, сюда мгновенно набегут племяннички покойного, нарисуется на горизонте владимирская крыша, а то и припрется на огонек Михаил Черниговский, который с владимирскими на ножах и только и ищет возможности им нагадить. Война за рязанское наследство, ептить, звезды и полосы. А младенца Ванечку, вместе с его юной мамашей иностранного происхождения, тихонечко придушат где-нибудь в уголке, чтобы не пищали и не мешали делать «большую политику» в местном понимании.

Такой вариант развития событий вполне вероятен и даже неизбежен, если мы будем равнодушно взирать со стороны на все эти безобразия. Но поскольку Понтий Пилат для меня персонаж не очень уважаемый, то и умывать рук я тоже не буду. В первую очередь в таких условиях рязанскому княжеству необходим регент, то есть человек боярского происхождения, безупречной честности и имеющий авторитет как в аристократических, так и в простонародных кругах. И такой человек в Рязани есть, а зовут его, как вы уже догадались, Евпатий Коловрат.

Дальше все было, как на плакате «Ты записался добровольцем?». Когда я рассказал рязанскому воеводе о том, что ему предстоит сделать, тот буквально рухнул передо мной на колени с криком: «Помилуй, княже, не губи! Не мое, это, быть князем, не мое!».

Ага, вот так у нас на Руси всегда – выиграть войну относительно легко и просто, и желающих встать в строй супротив вторгшегося ворога хоть отбавляй, но как только война выиграна и начинается мир, то выясняется, что мир выигрывать гораздо сложнее, и желающих биться на мирных политических и хозяйственных фронтах значительно меньше. И этот туда же – то есть в кусты – как только речь зашла о политической ответственности.

– Никшни, боярин, – цыкнул я, – никто тебя князем и не делает! Природный князь у вас, рязанцы, есть, и зовут его Иван Федорович. Но сейчас он в таком возрасте, что ему и его матери нужна поддержка сильной мужской руки, чтоб не убили его в княжьей сваре по малолетству, чтобы вырос он достойным человеком, надежным помощником будущему императору всея Руси Александру Ярославичу. Чтобы мать его, сраженная вдовством в столь юные годы, не знала ни в чем отказа, а в случае ее смерти или отъезда в далекие страны был бы он воспитан в твоей семье как родной, вместе с твоими детьми. Работы страдной, конечно, будет много, сам знаешь. Желающих поживиться чужим добром на Руси всегда хватало, и по рукам им придется бить сильно. Но и награда тоже будет по подвигу – и тебе, и разным хапугам, которые зарятся на чужое. Ты меня уже знаешь, за мной не заржавеет! А порукой всему воля Отца, ибо только ее я исправляю в этом мире, не ища себе места под этим солнцем. А мне тут задерживаться лишний раз будет не с руки, ибо ждут меня другие миры и другие битвы с врагами.

Короче, я его уговорил, и хмурый Евпатий Коловрат, согласившись на мое предложение, пошел «обрадовать» жену, а я задумался над сутью вопроса. Ведь почему в нашей истории точкой, с которой началась кристаллизация России, была Москва, почему именно она нашла в себе силы собрать вокруг себя русские земли? Не Рязань, не Смоленск, не Коломна, не оставшийся нетронутым в монгольское нашествие Великий Новгород, не Владимир, который еще очень долгое время считался стольным градом, а именно Москва.

Задним числом очень многие обосновывали этот выбор мадам Истории расходящимися из Москвы во все стороны транспортными путями, но сейчас, когда все только начинается, сила у Москвы уже есть, ведь этот удельный по местным меркам город сопротивлялся монголам не меньше, чем стольная Рязань, а транспортных путей еще нет. Не проложили. К тому же Москва после погрома оправилась довольно быстро, а старая Рязань заглохла и больше никогда не возродилась. Важно было и то, что именно на Москве обосновали свое подворье съехавшие из Киева русские митрополиты, сделавшие это город центром духовной, а не только светской власти. Несомненно, сыграло свою роль и то, что на Москве княжили деятельные потомки Александра Невского: Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской и так далее, вплоть до царя Ивана Четвертого Васильевича по прозвищу Грозный, окончательно завершившего процесс превращения маленького удельного княжества в мировую империю от Балтики и до Тихого океана. А быть может, был прав автор теории пассионарных толчков, как говорит о том начитанный Митька, и здесь и сейчас в Москве и ее окрестностях уже жарко тлеет то, что в будущем превратит рязанцев, смолян, владимирцев, суздальцев, новгородцев и псковитян в единый народ, а их земли в Единую русскую державу. А Александр Невский и его отец, Ярослав Всеволодович, в таком случае – это первые русские политики новой эпохи, предвещающие будущие победы русского оружия и русского духа.

Такие вот пирожки с котятами, то есть наша история; и поворачивать ее надо в ту сторону, куда лежит наш исконный путь, можно только спрямляя кровавые исторически зигзаги и ускоряя движение по магистральным направлениям. Монгольское нашествие – это и есть такой зигзаг длиною в двести лет, и после того, как мы стерли его с исторической карты, предстоит немало усилий, чтобы этот результат не пропал втуне за княжьими усобицами.

Двести третий день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Три дня, прошедшие после уничтожения войска Батыя, промелькнули для меня и моих товарищей как один миг, потому что были заняты обычными для таких случаев печальными заботами и хлопотами. Не зря же в былые времена существовал обычай, чтобы армия-победитель три дня оставалась на поле боя, якобы для того, чтобы ей мог бросить вызов еще какой-нибудь соперник. Да тут столько дел, что даже если захочешь, не уйдешь раньше, чем через три дня. Обычно победителю даже бывает некогда как следует отпраздновать свою победу.

В первую очередь требовалось похоронить убитых – в подавляющем большинстве убитых врагов. Если вы думаете, что так просто похоронить двадцать пять тысяч тел, заледенелых в самых разных позах, то вы жестоко ошибаетесь. Остатками магических взрывшаров саперы рвали мерзлую болотистую почву в значительном удалении от стен Рязани. Потом эти глыбы выгребали наружу бульдозеры и экскаваторы, образуя жутко зияющий, будто раскрытая пасть, ров. На его дно и сваливались тела захватчиков, пробитые стрелами и арбалетными болтами, раздавленные танковыми гусеницами и жутко изрубленные палашами рейтарш и уланш, в последней атаке не глядя вырубавших монголов и их прихвостней. Там же, среди этой кучи тел, упокоились и царь мокшан вместе со своим сыном, а также все те воины, которых они привели с собой на Русь. Не было ни времени, ни возможности разбирать, кто тут пошел на войну добровольно, а кто подневольно. Рубили и давили всех подряд, невзирая на лица и происхождение.

Побитых монгольских лошадей по моему приказу разрубили на куски и пустили на пропитание войску и укрывшимся в мире Содома горожанам. Колбаса из конины, если ее правильно приготовить, тоже бывает ой какая вкусная. Особенно если с голодухи. Выжившее в бою и не попавшееся в зубы окрестным волкам конское поголовье Батыева войска пошло на пополнение обозного и ремонтного стада наших кавалеристок. Под седло бойцовым лилиткам они ни в бой, ни в поход не годились, а вот под вьюки воительницам или в полковой обоз – так это самое милое дело. И хоть при наличии исправно работающих порталов дальних кавалерийских переходов не предвиделось, но кто его знает, как будет в верхних мирах, где запасов магической энергии еще меньше, чем здесь. Не будешь же каждый раз в новом мире запускать в днепровские пороги или аналогичные участки крупных рек с бурным течением по отпрыску Духа Фонтана… На среднерусской возвышенности и окрестных равнинах, где нам предстоит оперировать в будущем, таких мест почти и нет. Поэтому запасы магии, самотеком просочившейся с нижних уровней, требуется расходовать экономно и массовые заклинания накладывать только непосредственно в окрестностях мощных магических источников.

Убитых рязанцев мы похоронили с честью – пусть и в братских могилах, но зато в освященной земле кладбища, под напутственные слова батюшки, читавшего заупокойную молитву, под рыдание вдов, сирот и прочих родственников. Да и погибло их не более двух сотен – не сравнить с гекатомбами монгольских трупов, зарытых в мерзлую землю у дальнего болота. Весной пробудившаяся чавкающая жижа втянет в себя тела и не оставит от них ничего; даже кости без остатка растворятся в торфяной массе.

Еще одной нашей заботой, легшей на плечи мелкой богини Лилии и прочих медиков, было лечение в магической воде раненых рязанских воев, в основном из числа тех, что обороняли Рязань. А то вы думаете, откуда на Руси такая известность у живой воды, которая заставляет затягиваться самые тяжелые раны и почти что поднимать из могилы мертвых? Раненые, большинство из которых местная знахарская медицина списала бы сразу и бесповоротно, буквально на глазах шли на поправку, радуя этим как докторов, так и родных с близкими. Раненых как уже говорилось, было очень много, а их родных и близких еще больше. В силу этого в тридевятом царстве, тридесятом государстве – заброшенном городе из мира Содома – перебывала целая куча народа из Рязани мира 1237 года (мира, уже названного миром Батыевой погибели), а потому там происходили и другие события, имевшие лишь косвенное отношение к обороне Руси от монгольского нашествия.

Неизбежным было то, что часть рязанских воев, тесно контактировавших и взаимодействующих с воительницами Серегина, начало накрывать волной Призыва. Лучшие из лучших, выжившие в сражении на реке Воронеж, и сумевшие, огрызаясь на наседающих монголов, оторваться от погони. Храбрецы, не побоявшиеся присоединиться к летучим отрядам загадочных белых всадников. Герои до конца – спасения или смерти – стоявшие на стенах Рязани, на которые лез двадцатикратно превосходящий враг. Теперь многие из них, попав в тридесятое царство, приходили на площадь с фонтаном, и, вставая перед Башней Силы, требовали, чтобы их приняли в Единство. Было их всего тысячи полторы, и самое главное – сегодня ко мне с этим же самым пришел сам Евпатий Коловрат, что заставило меня натуральным образом схватиться за голову.

Но если вспомнить о том, что мобилизационный ресурс Рязанского княжества не превышал пяти тысяч профессиональных воинов, и о том, что большинство этих элитных бойцов уже полегло в сражениях до нашего прихода в этот мир, то это было даже очень много. Для Рязанского княжества, и вообще Руси, изъятие такого количества мотивированных богатырей сильно ухудшало все местные расклады, а для нашего воинства их приход почти ничего не менял. Вот если бы Клятву этих людей можно было бы делегировать кому-то, кто взялся бы на местном уровне выполнить поставленную Отцом задачу по созданию на триста лет раньше единого русского государства… Но такой вариант пока исключен. Неофиты давали свою клятву лично мне, я отвечал на эту клятву своей, и разорвать эту взаимную связь могла только смерть.

Когда я обратился с этим вопросом к Диме Колдуну, тот пожал плечами.

– Сергей Сергеевич, – сказал мальчик, – такие вопросы не по моей части. Я всего лишь маг-исследователь, а все, что связано с Призывом и приносимыми при этом клятвами, относится уже к вашей божественной сущности. Именно к вашей; Арес, насколько я знаю такими особенностями не обладал…

– Обладал, обладал, – эхом произнесла прямо мне в ухо энергооболочка бога войны, – но только это были не честные воины, защитники своей земли, а такие отморозки, которых только в штрафроту и сзади подпереть заградотрядом с пулеметами…

Очевидно, Колдун тоже услышал голос энергооболочки (пусть даже он предназначался только мне), потому что еще раз пожал плечами и произнес:

– В таком случае, Сергей Сергеевич, вам остается только переговорить с отцом Александром. Быть может, он подскажет, как это надо делать. Помните, как еще в самом начале он заставил Гермесия передать души жителей поселка Анне Сергеевне?

Да, я помнил этот момент. Только там на самом деле действовал не отец Александр, а другой Отец, который есть ипостась Творца Всего Сущего. Но тут без вариантов. Во-первых – Господь чудес по требованию не совершает. Во-вторых – «передача полномочий» должна быть добровольной – ведь это воины, а не крестьяне, и они должны сами захотеть служить другому вождю. И, в-третьих, самое главное – тот, кому я мог бы передать клятвы и местных воев, сам должен обладать схожим со мной статусом и энергетическими возможностями… А вот с этим хуже всего, о Господи, ибо боги войны на дороге просто так не валяются.

Ответ на этот риторический вопрос пришел ко мне значительно раньше, чем я на это рассчитывал.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – в тот же момент услышал я в своем сознании деликатное погромыхивающее покашливание Отца, – а князь Новгородский Александр Ярославич, в будущем святой князь-чудотворец по прозвищу Невский, вам не подойдет?

М-да, насколько я понимаю, воскликнув: «О Господи» – я сам, собственными мозгами, вызвал Отца на связь…

– Правильно понимаешь, – подтвердил голос в моей голове, – так оно и есть. Кстати, ты мне так и не ответил, чем тебе не нравится кандидатура святого Александра Невского?

– Отче наш Небесный, – после некоторой паузы ответил я, – князь Александр потенциально всем хорош, да только ему всего-то шестнадцать лет, и не прошел он пока испытания ни Невской битвой, ни Ледовым побоищем, ни интригами в Орде. Я верю, что он из молодых да ранних, но не согнет ли его плечи ноша, которая под силу только взрослым, пожившим свое мужам, знающим, что нужно делать по обе стороны от мушки? Даже если он будет способен сгенерировать Призыв (во что с учетом его возраста верится с трудом), не опьянит ли его та сила, которую дарует смертному человеку формирующееся вокруг него Единство? Не станет ли полученная мощь соблазном решать все вопросы исключительно военной силой, вмешиваясь мечом даже в те конфликты, где все можно было бы решить путем переговоров, или даже вообще избежать столкновения? Я не говорю о том, что молодому князю Александру Ярославичу совсем нельзя доверять. Лет через десять он повзрослеет и заматереет, наберет и военный опыт, и политический авторитет, который заставит людей тянуться к нему естественным путем. Быть может, тогда на него и можно будет возлагать все те регалии, которые я ношу сейчас – вроде Призыва, поддержания собственного Единства, и самостоятельного выполнения твоих, Отче, особо важных заданий.

Выслушав мои доводы, Отец взял паузу, вроде бы как для размышления, хотя на самом деле это была чистейшей воды антропоморфизация образа. Я думаю, он мог бы ответить мне сразу же или даже чуть раньше, но театрально тянул паузу, которая все длилась и длилась. А быть может, он просто еще раз по своим каналам тестировал молодого князя Александра Ярославича. Короче, не знаю.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – наконец прервал свое молчание Отец, – наверное, ты все-таки прав. Молодому князю Александру такие нагрузки, как у тебя, пока преждевременны, для этого он должен стать зрелым мужем, созреть и сформировать свою энергооболочку. Воины того мира должны сами услышать его Призыв, который для них окажется сильнее твоего – и тогда (и только тогда) может состояться передача клятв верности от тебя к нему. Пока могу предложить тебе другой временный вариант. Ты просто дашь своим Верным из этого мира задание в этом же мире, а сам займешься другими делами и будешь навещать их лишь время от времени.

– Не выйдет, Отче, – с сомнением ответил я, – когда я и кто-то из моих Верных находимся в разных мирах, то связь между нами глохнет. Для меня это не означает ничего серьезного, кроме сигнала «абонент недоступен», а вот Верный через некоторое время, от двух-трех дней до недели, начинает испытывать что-то вроде абстинентного синдрома. Птица говорит, что в результате можно довести дело и до сумасшествия, но мы этого не проверяли. Я не ставлю экспериментов над живыми людьми, тем более над своими Верными.

– Да уж, – задумчиво произнес Отец, – такими людьми не разбрасываются. Но могу тебя утешить. К настоящему моменту твоя сила выросла уже настолько, что ты можешь устанавливать контакт даже с теми Верными, которые в настоящий момент находятся в ином мире, чем ты. Попробуй установить связь с кем-нибудь из тех, кто у тебя находится в краткосрочной командировке. Не надо никого беспокоить понапрасну, просто проверь наличие связи и все.

Я проверил – и почувствовал Гретхен де Мезьер, которая в настоящий момент гостила у своего отца в мире Подвалов, причем почувствовал ее так, как будто она стояла по другую сторону стола. Бедная девочка все мучилась и никак не могла выбрать между синицей в руке и журавлем в небе. Оборотная, темная сторона Призыва. Через определенное время девушки-Верные все поголовно, вне зависимости от расы и возраста, начинают страдать в мой адрес буйными эротическими фантазиями. Надо бы попросить Птицу и Лилию, чтобы поработали с Гретхен и попробовали объяснить ей, что это никакая не любовь, а всего лишь наваждение, вызванное Призывом. Настоящая любовь у нее к лейтенанту Соколову – и точка.

И вообще, если бы у лилиток не было их знаменитой железобетонной выдержки, а волчицы не были склонны к чисто платонической любви, то меня давно просто разорвали бы на части. Что касается амазонок, то те далеко не моногамны и выстраивают для себя рейтинги «подходящих» мужчин. И то, что мужчина за номером «один» – то есть я – им недоступен, это вовсе не портит их настроения, потому что существуют мужчины за номером «два», «три» и так далее, с которыми можно флиртовать, спать и делать все, что душе угодно, хоть официально выходить за них замуж.

Кстати, об амазонках. Вот Агния сейчас со своим мужем Змеем находится в мире Славян и ощущается вполне конкретно. При этом понятно, что мужа Агния любит реально-физически, а меня идеально-платонически. Хотя стоит мне подать знак – и все полетит в тартарары. Ну уж нет, никаких знаков я подавать не буду, не надо мне тут мечты сопливого подростка, гарема из двадцати тысяч бешеных баб… Да и моя супруга Елизавета Дмитриевна, которая стала моей без всякого Призыва, исключительно по велению сердца, сейчас находится на шестом с лишним месяце беременности; и я гадом буду, если дам ей хоть малейший повод для волнений.

Что же касается испытания силы связи – то да, можно сказать, что нахождение в разных мирах перестало быть препятствием для восприятия Верных, и они точно так же должны будут чувствовать, что я нахожусь где-то рядом, слежу за тем, что происходит, и в любой момент готов поддержать их огнем и маневром, ну или в крайнем случае советом. Этого будет вполне достаточно, чтобы дать местным неофитам самостоятельное задание в их родном мире. И пусть только попробуют отвертеться, теперь у них ничего не выйдет. А передать их верность будущему Александру Невскому можно действительно позже, когда он повзрослеет, заматереет и станет полностью соответствовать известному в наше время образу Святого Защитника Руси, обзаведясь собственной энергооболочкой с возможностью самостоятельно осуществлять Призыв… Именно так мы и будем действовать.

Поблагодарив Отца за хороший совет, я решил не откладывать дела в долгий ящик, потому что, кроме постоянного притока рязанских добровольцев, желающих двинуться с нами в другие миры, существовали и другие процессы, также требовавшие к себе нашего неусыпного внимания. И одним из таких процессов, протекающих с бурным шипением, искрами и шапкой пены, был распад большого семейства покойного рязанского князя.

Птица говорит, что эта женская общность, весьма разнородная и заряженная множеством внутренних конфликтов, начала давать трещины сразу же, как только исчез давящий на всех авторитет князя Юрия Игоревича. Аграфена Ростиславна, что раньше была хозяйкой в этом курятнике, лишилась своего главного силового ресурса в виде собственного сына, обладавшего реальной властью над жизнью и смертью всех остальных членов семьи. На похоронах все отрыдали по покойному князю как положено, но стоило женщинам вернуться в мир Содома, чтобы собрать вещи, как начался настоящий русский бабий бунт – бессмысленный и беспощадный, разнесший единую до того семью на мелкие клочки.

Первой из княжьего семейства взбунтовалась старшая дочь Ефросинья, заявившая бабке и тихой как мышка матери, что ни в какую Рязань она не вернется, а прямо сейчас пойдет в башню Силы и запишется к Серегину в войско ученицей. Ну и что, что богатыркой ей никогда не стать. Не все воительницы в его войске богатырки, но все они уважаемы, весьма обеспечены и ни в чем не нуждаются. К тому же там, в верхних мирах, бесхозных княжичей куда больше, чем здесь, где ей до самой смерти придется куковать девкою в своей светлице.

Старуха догадалась, с чьего языка поет девица, и попыталась сухой и жесткой рукой ухватить негодницу за косу, чтобы устроить ей хорошенькую выволочку, но не преуспела в этом намерении, потому что наглая Фроська вывернулась, показала бабке длинный, как у змеи, язык и ссыпалась по лестнице исполнять свое намерение. В окошко светлицы, где квартировало семейство князя, было видно как она стрелой, с развевающимся позади подолом сарафана вбежала в расположенную напротив башню Силы, откуда некоторое время спустя, лучась радостью, важно направилась в башню Терпения, неся вперед себя лист белой бумаги (обходной лист).

Бабка была прекрасно осведомлена о том, что прежде чем принять кого-то в войско, его направляют к располагавшимся в башне Терпения лекарям проверить здоровье, а также знала, что на ее внучке можно было дрова возить – такая здоровая со всех сторон и ядреная девка, уже не раз на спор коловшая попой* орехи.

Примечание авторов: * славянская народная забава и одно из испытаний для созревших невест. На деревянную лавку насыпалась горсть лесных орехов, поверх которых садилась кандидатка в невесты, напрягшая ягодичные мышцы. Если орехи кололись, то невеста была кондиционной, а если нет, то и суда на тот «нет» не было – куковать той дуре в девках пожизненно. Либо слишком худа, что не хватает веса расколоть орех, либо жидка как квашня.

Был бы жив покойный князь Юрий, так он бы только пожал плечами и сказал бы что-нибудь вроде: «баба с возу, кобылам легче». Или бы произнес еще какую-нибудь мужскую мудрость по поводу того, что теперь у него пристроена хотя бы одна дочь, осталось еще три никому не нужных в их мире девки-княжны – дубины дубинами, хоть ты ими печь топи.

Потом родные видели Фроську всего пару раз – уже в положенных воительницам срамных портах и душегрее – заходящей в башню Мудрости, где располагалась библиотека, а еще марширующей с другими такими же голоногими девками по главной улице города на самом солнцепеке.

Но это были еще цветочки, потому что почти сразу после этого возвращаться в Рязань отказалась невестка покойного князя Евпраксия, не желающая вновь попадать под тираническую власть суровой Аграфены Ростиславны. Если свекр по-своему любил ее и жалел, то со стороны его матери, затиранившей свекровь до состояния тени, она не ждала ничего хорошего. Слезы, крики, заламывание рук, угрозы покончить с собой и прочая истерика. Птица почти с самого начала предвидела эту ситуацию и заранее предупредила меня принять меры, если я не хочу иметь размазанный по мостовой труп несчастной матери с младенцем на руках. И соответствующие меры были приняты. И мать, и младенец мне были нужны для тонкой политической игры, да и по-человечески, в отличие от злой и ревнивой старухи, мне их было очень жалко. Наверное, это рефлекс бога оборонительной войны – защищать всех слабых и обиженных и под ноль уничтожать любого агрессора.

Хорошо хоть, что распускать руки в отношении матери князя-младенца матриарх рязанской княжеской семьи так и не решилась, потому что внизу, под княжьими окнами, повинуясь моему приказу, уже угрожающе маячила пара дюжин бойцовых лилиток. Одни из них растягивали над мощеной мостовой большое полотно, готовясь принять на него классический прыжок самоубийцы из окна. Другие в любой момент были готовы войти внутрь, чтобы пинками и затрещинами разнять драку. Случись так – и скандала не оберешься. Поэтому-то заплаканная Евпраксия с годовалым сыном на руках сумела покинуть башню Власти как положено – то есть спустившись по лестнице и выйдя через дверь. Следом за ней на улицу выскочили две девчонки-служанки, волокущие короба и узелки с разными личными вещами княгинюшки. Место их жительства было определено заранее – в башне Мудрости вместе с Птицей и ее гавриками. Туда же некоторое время спустя сбежала вторая дочь князя, двенадцатилетняя Ирина, а следом за ней и ее мать, вдова князя Юрия Игоревича, Софья, с двумя младшими девочками на руках. И осталась Аграфена Ростиславна только с Аграфеной Ростиславной – такая уж у башни Власти тяжелая и разрушительная энергетика.

Двести третий день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Ну вот, случилось так, что из гостеприимной хозяйки и экскурсовода я превратилась в опекуншу двух перепуганных изменением своего положения молодых женщин и трех девочек. Даже Софья, которая по биологическому возрасту была лет на десять меня старше, в вопросах практической жизни выглядела дитем. Да и не удивительно – ведь всю свою дозамужнюю жизнь она просидела в девичьей светлице, как княжна, которой грешно марать руки какой-либо работой, кроме вышивки и пения заунывных песен.

Потом то же самое продолжилось на женской половине княжьего терема, но только там к девичьим обязанностям прибавилась еще необходимость ублажать мужа в постели и рожать ему детей. При этом княгиня прекрасно знала, что ее благоверный супруг не пропустил мимо себя ни одной мало-мальски смазливой служанки, птичницы или даже свинарки. Знала она и то, что пока жива его мать, Аграфена Ростиславна, ей ни за что не получить власти над женской половиной терема и теми мерзкими девками, которые делят с ней ее мужа.

И вот пришел тот момент, когда все рухнуло сразу и навсегда. Был убит в бою супруг – рязанский князь Юрий Игоревич, потом против тирании свекрови по очереди одна за другой взбунтовались сперва старшая дочь, ушедшая в богатырки к Серегину, за ней невестка, просто ушедшая куда глаза глядят, лишь бы не возвращаться в постылый Рязанский терем. Потом подняли крик средние дочки – двенадцатилетняя Ирина и девятилетняя Евдокия, а уж пятилетняя Пелагея присоединилась к ним просто за компанию. Девочки не желали ехать в зимнюю промерзшую Рязань, где скучно воет в трубе ветер, а бабки рассказывают все время одни и те же сказки.

Девочки желали остаться здесь, в волшебном городе, где все время лето, где интересно жить, а княгиня* Анна Сергеевна, знает много замечательных занятий, вполне пристойных для девочек их положения. Например, лепка из глины русских богатырей, красавиц и разных ужасных чудовищ, а также их раскрашивание яркими красками. Сначала Софья застыла, как каменное изваяние, не в силах решиться ни на что, а потом поняла, что теперь в Рязани их никто не ждет, скоро там будет новый хозяин и поэтому она свободна как птица – и она вместе с девочками просто обогнула опостылевшую ей за девятнадцать лет жизни Аграфену Ростиславну и пошла своим путем, который и привел ее ко мне в Башню Мудрости.

Примечание авторов: * в понятиях людей того времени, если человека зовут полным именем, да еще и с отчеством – то это обязательно князь или княгиня. Совпадающие отчества у Анны Сергеевны и Сергея Сергеевича, а также фактическое положение третьего лица в иерархии (после беременной на седьмом месяце и оттого редко показывающейся на люди жены), говорило о том, то Анна Сергеевна – это младшая и любимая сестра Серегина…

Но Софья терпеливо ждала девятнадцать лет и могла подождать еще немного; положение ее невестки Евпраксии было гораздо хуже. Девочка, которой на глаз было не более семнадцати лет от роду, находилась на грани самоубийства. Сперва ужасная смерть любимого мужа, который поехал послом к Батыю и был им вероломно убит, потом смерть в бою свекра, который, будучи по жизни человеком не очень хорошим, тем не менее к невестке и внуку благоволил по-настоящему, видя в них продолжение своего рода. Переполненная горем, она была готова утопиться в реке, броситься с крыши, выпить яду и убиться об стену, и даже наша вечная заноза Ася, видя такую черную меланхолию, обошла Евпраксию стороной. Есть время шутить, и есть время избегать шуток.

Первым делом, с разрешения Сергея Сергеевича, я сводила несчастную в его кабинет, где рядышком стояли закованная в стасис узкоглазая тушка Батыя и то ужасное орудие казни, на которое тому предстояло сесть месяц спустя. Ставить такую гадость в своем кабинете (я имею в виду и то, и другое) я бы ни за что не стала. Но у Сергея Сергеевича, видимо, свое, далекое от моего, чувство прекрасного, и наверное, ему Батый рядом с предназначенным для него колом казался верхом то ли эстетического совершенства, то ли торжества справедливости. Сразу пришлось предупреждать Евпраксию, что бить Батыя в таком состоянии так же бесполезно, как и лупить бесчувственную деревяшку. Это чучело будет даже невозможно сжечь на костре. В него можно плюнуть, но потом придет бывшая мясная, проводящая уборку в здании штаба, и сотрет плевок своей тряпкой.

Послушно кивнув, Евпраксия сперва потрогала пальчиком гладко обструганный кол, а потом спросила:

– Госпожа Анна, почему князь Серегин не посадил Батыя верхом на эту замечательную штуку сразу после победы, а зачем-то подарил ему еще какое-то время жизни?

Пришлось объяснять (хоть и было неприятно), что сажать на эту штуку можно только после суда, на котором будет публично перед множеством власть имущего народа оглашена вина Батыя, и за нее назначено наказание в виде смертной казни через это самое. Мало одержать победу и уничтожить вражескую армию; после этого надо сделать так, чтобы еще долгое время ни один враг не смел ступить на русскую землю.

– Князь Серегин очень умный человек, – задумчиво сказала Евпраксия и показала, что хочет выйти из кабинета.

В этот момент я почувствовала, что ее суицидальные желания отступили, но только до того времени, когда она сможет увидеть, как на колу в ужасных муках умирает убийца ее мужа. Как только это случится и Батый умрет, депрессия навалится на молодую женщину с новой силой, и тогда попытка суицида будет неизбежной. Мне почему-то несколько раз виделась одна и та же картина – Евпраксия с ребенком на руках шагает то ли из окна, то ли через парапет какого-то балкона. Секунду спустя внизу на камнях мостовой – распростертое тело молодой женщины в траурных черных одеждах и с разбитой о камни головой, лужа крови, и чуть поодаль – мертвое тельце убившегося ребенка…

– Не пущу, дура, – хотела зарычать я, отталкивая призрак Евпраксии от смертельного края, – ты же еще так молода, хороша собой, и кроме того, у тебя есть сын, и значит, тебе есть ради кого жить.

Но призрак не желал отталкиваться, раз за разом он бросался вниз, успешно убиваясь о камни, и только в последний раз я достигла частичного успеха, успев вырвать у безумной матери ребенка.

Нет, так дело не пойдет, потому что я берусь за проблему не с той стороны. Надо не отталкивать несчастную самоубийцу от пропасти, не давая ей покончить с собой, а изменить само ее желание свести счеты с жизнью. Слишком жирно будет безмозглым камням, если об них насмерть разобьется такая прелестная красавица, человек тонкой чувствительной души и молодая мать. Работа мага разума в том и заключается, чтобы предотвращать такие трагедии; поэтому за Евпраксию, чувствуя к ней сильное сочувствие (а это важно), я взялась с кипучим энтузиазмом. Общее сканирование сознания, на которое я обычно иду очень неохотно, и которое меня очень утомляет, в данном случае виделось мне абсолютно необходимой и адекватной мерой. Я вспомнила, как целую вечность назад (прошло чуть больше семи месяцев) я по просьбе Серегина сканировала Анастасию, избавляя ее от врожденных и приобретенных комплексов, неврозов и психозов.

Здесь, в Башне Мудрости, условия были значительно лучше, чем на берегу у контейнеровоза, поэтому как только мы вернулись к себе и Евпраксия отдала ребенка одной из девочек-служанок с распоряжением отнести его к кормилице, я тут же предложила ей прилечь на свою рабочую софу и, расслабившись, принять самую удобную для себя позу.

Услышав мою просьбу, Евпраксия испуганно ссутулилась, прижала к руки к груди и спросила дрожащим голосом:

– А зачем это, госпожа Анна? Вы же не будете делать мне ничего плохого?

– Нет, не буду, – ответила я, еще не применяя никакой магии, – просто я хочу с тобой поговорить и желаю сделать так, что бы тебе при этом было удобно.

– Да? – недоверчиво спросила Евпраксия. – Просто еще дома в детстве я много слышала о таких женщинах, которые ложатся на ложе с другими женщинами и делают с ними то, что должны делать только мужчины. Но сперва они тоже только разговаривают, да так, что их несчастные жертвы совершенно теряют голову…

– Нет, – рассмеялась я, – можешь не беспокоиться, Евпраксия, этой болезнью я не страдаю. Могу поклясться, что все мои действия пойдут тебе только на пользу.

– Я согласна, госпожа Анна, – сказала Евпраксия, и, скинув свои расшитые бисером башмачки, боком легла на софу, чуть согнув ноги в коленях. – Так пойдет?

– Очень хорошо, – ответила я, присаживаясь в кресло, стоящее рядом, – а теперь расслабься, Евпраксия… Посмотри мне в глаза, смотри внимательно, не отрываясь… Я вижу тебя насквозь, но ты не бойся меня, потому что я твой друг и хочу тебе помочь.

Та кивнула и посмотрела на меня, даже не пыталась отвести взгляд, полный надежды на чудесное спасение. Она явно не хотела умирать; и то, что ее гнало на смерть, было враждебно всему ее существу.

Я вошла в ее сознание медленно и осторожно, стремясь сперва тщательно осмотреться и лишь потом приступить к активным действиям. Внутреннее помещение, в котором обитало Эго Евпраксии, скорее напоминало монашескую келью, чем комнату, в которой обитает молодая девушка или женщина. Повсюду царила полутьма, из которой проглядывали чуть заметные темные лики икон, глаза которых горели багровым сатанинским светом. Эго, маленькая девочка, на глаз даже меньше моих гавриков, сидела в круге света рядом с окном и зубрила урок, повторяя слова за стоящей рядом с ней очень некрасивой сухопарой женщиной, одетой в темные одежды. Учительница (то ли монашка, то ли старая дева и дальняя родственница), при каждой ошибке била маленькую Праню по рукам тонким березовым прутом. Пальцы ребенка распухли и покраснели, а кое-где поверх рассеченной кожи выступили капли крови.

– Запомни, – говорила высохшая стерва скрипучим безжизненным голосом, – жена да убоится мужа своего, а если твой муж умрет, но и тебе незачем жить, ибо сотворена ты, безмозглая, из адамова ребра. Повтори.

Если это была сценка из прошлого Евпраксии, то у нее было воистину несчастное детство. Не сумев стерпеть этого издевательства над девочкой, я набрала в грудь побольше воздуха и гаркнула во всю свою глотку на старую деву-садистку:

– Эй ты, мерзкая тварь, а ну не смей бить ребенка!

Тут Евпраксия еще сильнее вжала голову в плечи, а та злюка, которая заставляла ее заучивать наизусть всякую дрянь, повернула голову на звук моего голоса, явив свой отвратный морщинистый лик, на котором находились два водянистых глаза, похожих на плевки.

– Карраул! – каркающим голосом завопила она, размахивая своим прутом, при этом рот ее почти не открывался, сохраняя сходство с прорезью почтового ящика, – нападение, демоны, суккубы!

На этот крик в темной стене распахнулась дверь и оттуда выскочил какой-то мужичонка низенького роста и неопределенных лет, держащий в руках огромный ржавый нож-свинокол. В ответ на это явление в моих руках материализовалась – нет не шпага – а здоровенная клееная учительская указка, примерно такая, какими орудовали учителя во времена моего детства, и этой указкой я принялась отражать поползновения ножа мелкого уродца, парируя один его выпады один за другим. Очевидно, он владел холодным оружием не лучше, чем я, а может, просто от природы был криворук, потому что мне не только удавалось успешно отражать его наезды, но несколько раз даже выбить нож из его руки, а один раз, пока он за ним нагибался, хорошенько наотмашь заехать ему указкой по тощим ягодицам. Ох как он заорал! Это напоминало что-то среднее между паровозным гудком и мявом кота, которому прищемили хвост.

Я даже расхохоталась прямо в лицо уродцу – так он был смешон – красный, всклокоченный, с повисшими на бровях капельками пота, с перекошенными трясущимися губами и гневными искрами в маленьких поросячьих глазках. Увидев мое веселье, он, тяжело дыша и бормоча проклятия, кинулся на меня с таким зверским выражением на морде лица, что я думала, его сейчас разорвет от злости. На его суетливый энтузиазм я отвечала ледяным спокойствием, мои движения были точны и уверенны. Но постепенно ситуация, смешная вначале, становилась все серьезней. Несмотря на все успехи, моя рука постепенно уставала и наливалась свинцом, а маленький мерзавец без устали продолжал выплясывать передо мною со своим ржавым ножом. И кроме того, на вопли злобной тетки ему мчалась подмога. Я уже слышала поблизости топот и тяжелое дыхание вооружившихся чем попало домашних, до сих пор продолжавших жить в воспоминаниях Евпраксии. Очевидно, как только умер любящий муж, с которым ей удалось забыть о кошмарах детства, эти самые кошмары снова предъявили на нее свои права.

Против таких застарелых и тем более массовых неврозов в одиночку мне было не выстоять, но ко мне опять пришла помощь, как и во все прочие разы, когда во время своих сканирований я влипала в трудные ситуации. Один удар сердца – и позади меня стоит вся наша магическая команда, прошедшая уже огонь, воду и медные трубы: Серегин, Ника-Кобра, Зул бин Шаб, Анастасия, Дима Колдун, Лилия, отец Александр, Агния, Гретхен и даже Ася и Митькой на заднем плане, хотя у них и нет никаких магических способностей.

Очень нехорошо улыбаясь, Серегин и Ника-Кобра обнажают свои мечи – и в темной комнате-келье становится светло, как будто там зажглась полукиловаттная лампа, и ощутимо начинает пахнуть озоном. Этот свет выжигает, заставляет испариться сухопарую стерву и ее приятеля со ржавым ножом; и слышно, как тормозит всеми четырьмя ногами и начинает пискляво извиняться спешащая к этой парочке подмога, что, мол, «прости, начальник, накладка вышла, мы больше так не будем и вообще…» – что там дальше, непонятно, потому что свет достигает того дальнего угла, в котором был проход – то ли в другие измерения, то ли в глубины ада – и наглухо его замуровывает, гарантируя, что ни одна тварь оттуда больше не побеспокоит девочку Праню.

Серегин и Ника-Кобра вкладывают свои мечи в ножны, но от этого в комнате темнее не становится.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – говорит Серегин, и эти слова звучат как лязг передергиваемого затвора, – ты под моей защитой.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – вторит Серегину Ника-Кобра со скрежетом вынимаемого меча в голосе, – ты под моей защитой.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – громыхающим голосом изрекает отец Александр, – ты под защитой Отца.

– Не бойся, Евпраксия, – звонко произносит оказавшаяся прямо возле девочки Лилия, – ты под моей защитой.

С этими словами она берет избитые и израненные кисти рук девочки в свои ладони; одно мгновение – и они полностью исцелены.

– Не бойся, Евпраксия, – говорю я, – ты среди друзей, а это значит – защита от врагов, и дом, и тепло очага, и вкусный обед, и дружеский совет.

– А я и не боюсь, – Эго Евпраксии поднимает на нас заплаканные глаза, – просто мне страшно, что однажды вы уйдете дальше, а мне опять придется остаться одной.

– Тебя поддержит Евпатий Коловрат и его люди, – сказал Серегин, – да и мы время от времени будем наезжать, так что одна ты не останешься. Хочешь, у тебя и сына будет в Рязани собственный терем, и охранять его будут только МОИ люди?

– Нет, князь, – ответило Эго Евпраксии, решительно покачав головой, – этого мало. Я хочу уйти вместе с вами, а не оставаться в постылой Рязани, где все будет напоминать мне о таком коротком и таком непрочном счастье.

– Кошмары больше не вернутся, – поспешила заверить я, – прошлое отрезано надежно.

– Ушли эти, придут другие, – пожало плечами Эго, – поверьте, госпожа Анна, в моей жизни в Рязани тоже было предостаточно того, что заставляло меня плакать ночами в подушку, и это не только ранее вдовство. Стоит мне вернуться туда – и призраки толпами полезут из стен.

– Ты мать нового рязанского князя, – внушительно произнес Серегин, – и тебе следует подчиняться государственным интересам. Рязань должна стать первым кирпичиком новой Великой Руси, и мы не имеем права пускать этот процесс на самотек.

– Для Рязани я никто, – в глазах Эго Евпраксии появились слезы, – чужачка, иностранка, всего лишь чрево, родившее им наследника княжеского стола. Там, с того момента, как умер мой муж, я начала чувствовать себя кем-то вроде разряженной куклы, которую можно задвинуть в угол, чтобы не мешала. Напротив, здесь, у вас, я снова чувствую себя живым человеком, который не безразличен, который интересен. Пожалуйста, князь Серегин, возьмите меня с собой… – она перешла на страстный шепот, – я все равно уйду – или вместе с вами, или в смерть… А сына я могу оставить на воспитание в семье боярина Евпатия Коловрата, жена которого совсем недавно родила дочку и не откажется воспитать еще одного ребенка. Ведь ваши русские женщины так чадолюбивы…

Повисла звенящая пауза.

– Да, – вздохнул Серегин, оглядываясь на меня, – дела. Если ты хочешь уйти из Рязани неважно куда, то мы не сможем тебе помешать. Но задумывалась ли ты, кем будешь в нашем обществе? В служанках-поломойках без образования и специализации мы не нуждаемся. Да и тебя вряд ли устроила бы такая роль.

– Меня устроила бы любая роль, – опустив глаза долу, уверенно произнесло Эго Евпраксии, – но вообще-то я очень хотела бы лечить людей.

– Да, – подтвердила Лилия, снова взяв Евпраксию за руку, – я вижу, что в этих нежных тонких пальцах скрывается талант хирурга…

Серегин бросил взгляд на отца Александра, тот кивнул и тогда наш Великий князь набрал в грудь воздуха, после чего произнес:

– Решение принято – княгиня Евпраксия отдает своего сына под опеку семьи Евпатия Коловрата и присоединяется к нашей команде. Дальше все действия по регламенту. Медицинский осмотр, профориентация, выявление особых способностей, распределение в подразделение. На этом все. Идемте, товарищи, не будем мешать Птице закончить ее работу.

Хлоп – и в комнате мы с Эго Евпраксии снова остались только вдвоем, но от этого она не стала менее светлой и чистой. Беленые стены, светлые лики икон: Спаситель, поднявший руку со сложенными двумя перстами, Божья Матерь с младенцем на руках, Святой Николай и Святой Георгий, копьем поражающий дракона в самое сердце… именно этой иконе Эго Евпраксии ставило свечки чаще всего, и я подумала, что именно в образе Святого Георгия Евпраксия персонифицировала образ своего горячо любимого, но теперь уже покойного мужа. Чисто машинально я подняла руку и почувствовала исходящий от иконы поток душевного тепла и тихий, почти неслышный голос:

– Будь счастлива, Евпраксия, я умер, чтобы ты могла жить.

Вложив все свои силы в обратный посыл, я беззвучно выкрикнула в пустоту посмертия – туда, откуда исходил голос неупокоенной души, застрявшей между небом и землей только потому, что у нее здесь еще остались недоделанные дела:

– Спи спокойно, князь Федор! Монголы разгромлены, и Батый скоро будет казнен. Рязань спасена, Евпраксия и твой сын в безопасности.

– Спасибо, сестра, – донеслось из пустоты в ответ, – передавай привет Евпраксии и скажи ей, что очень ее любил и хочу, чтобы она была счастлива. А теперь я ухожу. Прощайте!

Ну вот и все. Возможно, что часть суицидального синдрома составлял как раз дух покойного мужа, витающий вокруг несчастной женщины. И пусть он пытался сказать ей нечто прямо противоположное, но исходящая от духа мертвого некротическая энергия навевала на молодую женщину мысли о самоубийстве. И чем дольше это продолжалось, тем ближе Евпраксия была к исполнению своего ужасного намерения. Объяснившись с духом и отпустив его на волю, я тем самым сделала окончательный шаг к спасению несчастной женщины.

– Твой покойный муж, – сказала я Эго Евпраксии, зажигая перед иконой свечку, – просил передать тебе то, что он очень тебя любил. Но там, за гранью жизни и смерти, той любви, которой мы любим на земле, уже не существует, и поэтому, перед тем как уйти в райские чертоги, он пожелал тебе найти свое новое счастье. Будь счастлива, Евпраксия, тебе незачем умирать так рано. Вы еще встретитесь по ту сторону, ведь там впереди вечность…

– Ой, правда, – обрадовалось Эго Евпраксии, – я так не хотела умирать… Но голос в ушах все время нашептывал мне, что я обязательно должна это сделать, что женщине незачем жить, если умер ее муж, что он ждет меня по ту сторону смерти, никуда не уходя от ворот.

– Теперь он ушел, – сказала я, гладя девочку по голове, – а сейчас давай прощаться. Мне пора домой, а тебе нужно делать уроки…

– Ох, да, госпожа Анна, – встрепенулось Эго, – конечно же, идите, буду рада видеть вас снова.

И тут я увидела, что том сочинений какого-то манихействующего ересиарха, по которому сухопарая стерва учила маленькую Праню, чудесным образом превратился в книгу древнеримского врача Галена «О сохранении здоровья».

Открыв глаза, я встретилась с вопрошающим и полным надежды взглядом Евпраксии. «Получилось, госпожа Анна?» – говорил он.

– Да получилось, – ответила я, – теперь все будет хорошо.

– Да, госпожа, Анна, – со вздохом облегчения произнесла Евпраксия, приподнимаясь с ложа, – теперь я больше не хочу умереть, спасибо вам за все. Скажите, как я могу найти госпожу Лилию?

Тогда же и там же. Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Каррамба, коррида и черт побери. Эти маленькие княжеские дурочки, вместе со своей глупой, как корова, мамашей, впервые оказались у нас в Башне Мудрости на детской половине и совершенно случайно, разумеется, наткнулись на наших младших деммок. Тел, полулежа на ковре, играла с Увом, Яной и моей почти что тезкой Асаль в карты, в подкидного дурака. А малышка Сул играла роль болельщиков, дающих игрокам вредные советы. Играли на щелбаны. Играть на раздевание, как того хотела хитрюга Тел, Анна Сергеевна категорически запретила, а то Уву и Яне, игравшим в паре, пришлось бы постоянно сидеть голышом.

На самом деле это была не игра, а практическое занятие по обучению мелкому жульничеству, его распознаванию, а также мерам противодействия нечестным приемам. Серьезная работа. Будущий король Артании, которым Ува хотят сделать Анна Сергеевна и Сергей Сергеевич, не должен быть полным лохом, и уроки лукавых Тел и Сул – это то, что доктор прописал.

Итак, приходим мы с Митей, приводим с собой мадам Софи с ее девчонками, а тут эта теплая компания. Мальчишка-гот и наша Яна не в счет, а вот девчонка, удивительно похожая на монголку, и два обаятельных чертенка произвели на публику ну просто незабываемое впечатление. Да что там впечатление – фурор! Ой, что там было… Цирк отдыхает и нервно курит в сторонке. Вы когда-нибудь видели, как беременная свинья с визгом пытается взобраться на отвесную стену, а потом, выяснив, что это невозможно, хлопается в глубокий обморок, а ее детки, то есть поросятки, застывают от ужаса маленькими такими соляными изваяниями?

Так вот, этот цирковой номер исполнила мадам Софи и ее отпрыски, когда Тел (не без задней мысли, наверное, ну деммка же, как-никак), попросила ее проходить и чувствовать себя как дома, приветливо махнув при этом хвостом – мелкая пакость, которая выскочила у деммки при виде незнакомых девочек и их матери непроизвольно (как говорит Анна Сергеевна, на уровне рефлексов). Мы тоже многие вещи делаем автоматически, как бы по привычке, и только потом догадываемся, что так лучше было бы не поступать. Но кто же знал, что незнакомая тетка выдаст такую бурную реакцию. Теперь Тел потребуется исправлять все то, что она натворила.

Хотя видно же – хвосты хвостами, рога рогами, но никаких ведь козлиных копыт на ногах у наших деммок нет и в помине! Аккуратные такие маленькие пальчики. Нет у них и свиных пятачков вместо носов. Но как ты объяснишь дикой княгине и не менее диким княжнам, что деммки не имеют никакого отношения к чертям. Деммки – это просто деммки, милые, чуть плутоватые существа, одержимые болезненной страстью к дурацким розыгрышам.

– Ася, – сказала мне вполне довольная произведенным эффектом Тел, хвост которой поднялся торчком, – если бы эти существа были моими ближними родственниками, то мне было бы за них очень стыдно…

– Дорогая Тел, – в том же тоне ответила я обаятельной хулиганке, – если бы в толпу твоих близких родичей запустили Сергея Сергеевича в паре с отцом Александром, то шуму было бы ничуть не меньше, а может даже и больше. И вообще – мы могли бы сказать, что вы наши любимые домашние животные, в смысле козочки. А теперь давай лучше загладим впечатление и попросим наших милых гостий сменить гнев на милость, а их маму вернуться к нам из той страны волшебных грез, в которую она соизволила от нас удалиться.

Ага, по моему елейному голосу Тел сразу поняла, что натворила что-то не то. Если она захочет, то может быть очень милой и обаятельной, так что мы с ней совместными усилиями сперва растормошили мелких княжон, а потом уже взялись за их мамашу. Ну ведь и в самом деле в Тел и Сул совсем нет ничего страшного, иначе бы Анна Сергеевна просто не стала бы включать их в нашу гавриковую команду. Ув, когда разозлится, значительно страшнее и опаснее деммок, в том числе и для себя, потому что имеет привычку чуть что хвататься за свой меч. Ну что ж, рогатые-хвостатые очаровашки обаяли мелких княжон с ходу – уже через минуту те перестали вздрагивать, а через две, сбросив с ног башмачки, присоединились к компании, расположившейся на ковре. Игра в карты – это ведь так интересно.

А мадам Софи мы, сколько было наших слабых детских сил, просто перевалили на ближайшую стопку матрасов, которые служили нам постелями в ночное время. В таком жарком климате спать на полу – самое милое дело. Вот и у мадам Софи обморок скоро перешел в здоровый глубокий сон, аж носом засопела и захрапела, как какой-нибудь грузчик. И того сна хватило не на час, и даже не на два. Короче, как говорили у нас в детдурдоме: «Дрыхнуть днем – это вам не мешки ворочать». Пусть поспит – говорят, что сон лечит все болезни, которые исключительно от нервов. Анна Сергеевна говорит, что эта женщина и на самом деле является тем чем кажется – то есть племенной свиноматкой, всю жизнь только и делавшей, что рожавшей своему Свину новых поросят. Теперь у нее будет новая жизнь, а к этому надо подготовиться.

Короче, когда она проснулась, все ее три дочки, примостившись на том же ковре, со смешками и улыбками учились игре в карты, на этот раз в составе трех пар, потому что Ув с Митькой ушли по своим мужским делам, оставив нас в чисто бабской компании. Увидев, что мадам Софи снова с нами, Тел с очаровательной улыбкой подвинулась, приглашая ее в наш круг, и та, как завороженная, последовала этому приглашению. Правда, она беспрестанно украдкой крестилась, моргала и протирала глаза, косясь на чутко подрагивающие деммские хвосты и рожки, кокетливо торчащие из шевелюр юных плутовок. Однако мадам даже не трясло, и цвет лица восстановился – она снова стала похожа на аппетитный румяный расстегай. Тут явно сработала мелкая деммская магия, которая позволяет быстро втираться в доверие к разным лопушистым личностям. Вот и к княжнам с княгиней, она тоже втерлась в доверие сразу и бесповоротно. Те даже не замечали ни рожек, ни алого цвета кожи, ни тем более хвостов с прелестной кисточкой, которые вообще бывают незаметны, если хозяйка не выставляет его напоказ. Когда Тел применяет эту свою магию, то она превращается в настоящую няшку, которой каждый встречный готов оказать помощь.

Поскольку на нас на всех лежали специальные заклинания, противодействующие такого рода магии, то мы всегда видели Тел и Сул, а также их мамашу Зул, точно такими, какие они и есть на самом деле. Поэтому я должна была следить, чтобы маленькая психотерапия со стороны Тел не вылилась бы во что-то злое и нехорошее. Ведь деммки – они такие, злые розыгрыши у них в крови и за эту историю с напуганной княгиней и княжнами свой нагоняй Тел от Анны Сергеевны еще получит. А быть может, и от Сергея Сергеевича тоже. Но я все равно мечтала – вот бы, когда мы вернемся домой, мне овладеть этой деммской магией, чтобы меня всюду принимали за путешествующую инкогнито дочку олигарха, а не за нищую детдомовку без монетки в кармане… Конечно, Анна Сергеевна говорит, что любой обман рано или поздно раскрывается, но мне очень хотелось бы, хоть на какое-то время почувствовать себя очень важной и уважаемой персоной. Хочу – и все!

2 января 1238 Р.Х. День двадцать первый. Утро. Рязанское княжество, окрестности стольного града Рязани (Старой), излучина реки Оки в восьми километрах восточней города.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

То, что за их отрядом следят, мокшанка Нарчат заподозрила еще вчера, когда они, торопясь срезать путь, первый раз пересекали Оку, петляющую здесь так же прихотливо, как мужик, неумеренно набравшийся мутного просяного пива. Вроде бы и ничего опасного – снег вокруг был нетронут, за исключением звериных следов; птицы тоже вели себя как положено, но сжала тоска сердце, словно чья-то сильная рука. Это могло означать только одно. Нарчат, ведущая по требованию Батыя короткими путями две тысячи мокшанских храбрецов, вела тех прямо на смерть; ни один из них не должен был вернуться назад.

Эти воины были последними, которые остались у народа мокши после того, как царь Пуреш забрал с собой лучших из лучших. Если погибнут и эти, то некому будет оборонить мокшанскую землю ни от жадных половцев, остатки которых еще кочуют по степи, ни от волжских булгар, еще не забывших своего кочевого прошлого, ни от ближайших родственников лесовиков-эрзян, у которых с мокшей такая кровная вражда, что эрзянские девицы не выходят замуж за мокшанских парней, как, впрочем, и наоборот. В любом случае Нарчат собиралась либо вернуться домой с победой и войском, либо не возвращаться вообще, даже не задумываясь, что такое в данном случае «победа» и зачем она ей сдалась.

Богатырке, да и ее боевому коню, который много знал, еще больше чуял, но почти ничего не говорил, было понятно, что их приближение к Рязани обнаружено, и отнюдь не монгольскими разъездами или воинами каназора Пуреша. Эти бы не стали, да и не смогли бы скрыть своего присутствия. Неужели за ее войском следят те самые ужасные белые мангусы, о которых в своем письме писал ей отец? Потом разведчики несколько раз обнаружили странные следы, как будто несколько лошадей прошли так, что их копыта лишь чуть касались поверхности сугробов. Точно – это были те самые белые мангусы, и Нарчат с горечью и содроганием поняла, что ее отряд идет прямо в пасть ужасным демонам. Но отцу и брату нужна была помощь, и поэтому, сжав всю свою волю в кулак, она приказала продолжить путь, невзирая ни на какие дурные знаки или приметы.

Конец наступил внезапно. Когда до Рязани было уже рукой подать, и отряд Нарчат выехал на лед Оки, чтобы форсировать ее во второй и последний раз, кусты на противоположном берегу шевельнулись и навстречу мокшанам начали выезжать рослые воины на высоких и мощных конях, подобных которым девица еще видела. Воины, чьи лица были прикрыты боевыми масками, поверх доспехов носили белые накидки и белые одежды, а кони были прикрыты белыми попонами. При этом особо зоркие воины, в том числе и предводительница, сразу замечали, что копыта этих коней, которые вместе с одоспешенными всадниками должны были иметь немалый вес, едва-едва касаются поверхности прикрывающего речной лед снега и ступают по нему действительно бесшумно, как призраки.

И хоть врагов было раз в десять меньше, чем мокшан, у Нарчат не оставалось никаких сомнений, за кем здесь сила. Только десяток или два лучших богатырей подобно ей самой смогут противостоять этому противнику на равных, для всех же остальных мокшанских воинов из племенного ополчения любой из белых мангусов будет подобен камню, разом побивающему множество глиняных корчаг. Бежать и пытаться спрятаться в лесах тоже не являлось выходом, потому что и там белые мангусы были не менее могущественны, чем в конной схватке на копьях и мечах. Лучше умереть здесь, на льду, и обрести славу, чем быть настигнутыми в бегстве и оказаться убитыми ударами в спину. Но несмотря на свою силу, заступившие им путь белые мангусы не торопились атаковать. И не зря. Кусты за спиной всадников в белом вновь шевельнулись – и из них выехал еще один ряд белых всадников, чьи кони выглядели уже не так массивно, а доспехи были явно легче, чем у тех, что появились первыми. Еще две большие группы легковооруженных белых кавалеристов появились на флангах у мокшанского воинства, будто возникнув из белого снежного марева. Ситуация стала почти безнадежной…

У Нарчат оставалась еще одна надежда. Если белые мангусы знают, что такое законы чести, то можно вызвать на поединок их предводителя, в случае победы выговорив у остальных право беспрепятственного пропуска к Рязани или хотя бы безопасного возвращения назад. Чуть тронув руками поводья и сжав шенкелями бока своего боевого коня, Нарчат выехала из строя на пару корпусов вперед и остановилась, подняв руку в призывающем жесте. Противостоящий ей строй белых всадников остался при этом недвижим.

Сперва богатырка хотела провозгласить свой вызов по-мокшански, но потом подумала, что вряд ли белые мангусы (пусть даже они и духи, но неместные духи), должны знать мокшанскую речь. С другой стороны, как писал отец в своем письме, они пришли воевать на стороне рузов, и их отряды сражались вместе с отрядами рузов, а это значило, что по рузски они уж точно понимают. А Нарчат была девушка образованная, знала не только язык родной мокши и двоюродных братьев-предателей эрзян, но и основных вероятных противников своего народа – тюркоязычных волжских булгар да кочевых половцев, а также пришедших с запада рузов, отжавших народ мокши из верховьев Оки. Ну как отжавших. Вроде никто никого не истреблял и не изгонял, племя вятичей поселилось среди мокши, найдя себе достаточно свободного места среди лесов и болот, а потом получилось так, что и вятичи стали рузами, и тамошняя мокша, забыв свое родство, тоже стала рузами.

Прочистив горло и привстав на стременах, молодая мокшанка начала свой монолог, который в литературной обработке звучал примерно так:

– Э-гей-гей-гей-гей, люди, преградившие нам дорогу! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Найдется ли среди вас мужчина достаточно храбрый, чтобы один на один, на боевых конях, схватиться со мной, могучей богатыркой по имени Нарчат, дочерью каназора Пуреша, сестрой царевича Атамяса. Если я одержу победу, то мы беспрепятственно проедем своим путем, а если я проиграю, то пусть мои воины смогут свободно вернуться в наши мокшанские земли.

Некоторое время строй белых всадников оставался недвижим, потом один из них, меньше других ростом, не трогая руками поводья, одними шенкелями заставил выйти своего коня на несколько шагов вперед. Остановив коня, предводитель белых всадников поднял вверх боевую маску и Нарчат увидела, что это тоже женщина, чем-то похожая на нее, как похоже на оригинал отражение в листе начищенной до блеска полированной бронзы.

– Эй ты, Нарчат, – провозгласила в ответ предводительница белых всадников, – нет среди нас мужчин, одни лишь женщины-воительницы, как и ты, да их новики-командиры. Это говорю тебе я, Ника, которую в бою зовут Коброй, предводительница этого отряда. Но не хвалилась бы ты, Нарчат, дочь предателя-Пуреша, идучи на рать, а хвалилась бы ты идучи с рати, ибо любая из нас побьет тебя с легкостью – и конную, и пешую, и на кулаках голыми руками…

– Хорошо, мать мангусов! – гневно выкрикнула богатырка, так и не дослушав Предводительницу, – ты сама выбрала свою судьбу. Мы будем биться с тобой сперва конные, потом пешие, потом на кулаках, пока на ногах, не останется только одна из нас… А потом, так уж и быть, я отпущу тебя восвояси, чтобы ты всем могла рассказать, как добра и добродетельна Нарчат, дочь каназора Пуреша и сестра царевича Атамяса.

Услышав эту похвальбу, нехорошо усмехнулась предводительница белых всадников, которую амазонки нет-нет звали Темной Звездой. Они бы и сказали дерзкой девице, если бы могли, что дразнить такую страшную силу может только тот человек, которому надоело видеть солнечный свет и захотелось уйти на вечное жительство за реку Стикс – туда, где цветки асфоделей даруют безумцу вечное забвение.

– Ты очень самоуверенна, Нарчат, – сказала Предводительница, беря свое копье наизготовку. – Но прежде чем мы схватимся, ты знай, что нечего тебе больше делать у Рязани. Уничтожено войско Батыево полностью, до последнего человека. Никого не брали в плен наши воительницы – ни монгол, ни кипчаков, ни изменников мокшан, решивших, что лечь под чужеземного захватчика будет лучше, чем защищать свою землю. Нет больше в живых твоих отца и брата, погребены они вместе с остальными захватчиками в братской могиле. Поэтому в случае твоей победы вас просто отпустят обратно, а в случае поражения твои воины просто сложат оружие и без боя сдадутся на милость победителя. Мы пленных не убиваем и в рабство их не продаем. Согласна ли ты на мои условия, дочь царя Пуреша, богатырка Нарчат?

– Согласна, будь ты проклята! – выкрикнула захлебывающаяся слезами Нарчат, узнавшая от врага о смерти самых близких ей людей, и с места бросила в галоп своего коня.

Также, с места, навстречу ей рванулся накрытый белой попоной, могучий конь Предводительницы мангусов. Расстояние стремительно сокращалось, и когда Нарчат совсем рядом увидела горящие огнем глаза той, которую звали Никой-Коброй и острие копья, нацеленное ей прямо в лицо, то поняла, что только что дерзила самой смерти. Мгновение-другое – и копье Ники-Кобры и невероятной точностью ударило в самую середину умбона* щита мокшанки. Умбон выдержал, но руку со щитом со страшной силой впечатало в грудь, и богатырка почувствовала как ее ноги отрываются от стремян, а сама она летит по воздуху, и под горестные крики всех своих воинов неожиданно мягко шлепается спиною в снег.

Историческая справка: * Умбон (лат. umbo) – металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов. Под умбоном часто находится ручка, за которую воин держит щит. Также выступает в качестве украшения щита. Нередко умбону придавалась заостренная форма, позволявшая наносить поражающие удары щитом.

Попади копье Предводительницы немного выше или немного ниже умбона – и льдистое, похожее на сосульку, острие пронзило бы кавалерийский щит Нарчат, сделанный из нескольких слоев толстой бычьей кожи, и вместе с тем ее саму – настолько страшной силы был удар. Нарчат уже поняла, что ее совсем не хотели убивать, но от этого разозлилась еще больше. Эта мангуска смела проявить к ней жалость – да кто она такая, чтобы жалеть и щадить царскую дочь?

Чувствуя, что левая рука, в которую пришлась основная сила удара, выкинувшая ее из седла, отбита и повисла плетью, мокшанская воительница с трудом поднялась на ноги и увидела, что ее противница уже спешилась и, отбросив щит, заложила левую руку за спину, как бы уравнивая силы свои и Нарчат. А кисть ее правой руки сжимает массивный искривленный клинок из какого-то темного сплава с заточкой по вогнутой стороне, и от этого клинка так и веет такой древней смертью, что холод пробирает до самых костей.

Выхватив из ножен свой меч, мокшанка с яростным криком бросилась на свою противницу. Но та все время оказывалась совсем не там, где ожидалось, а ее меч наносил деликатные – скорее режущие, чем рубящие – удары в полкасания, в основном по левому боку. Сама же она не смогла ни разу прикоснуться мечом к своей противнице, которая действительно двигалась легко и грациозно, как ядовитая змея того же имени. Сперва Нарчат не могла понять, почему ее оглаживают по бокам этими легкими ударами, но потом кожаный ремешок ее штанов, который предводительница раз за разом доставала острием своего меча через разрез в кольчуге, не выдержал – освобожденные штаны свалились до самых сапог, и запнувшаяся на полушаге богатырка, выронив меч, преобидно и пребольно рухнула лицом прямо в утоптанный снег.

Ника-Кобра отшвырнула пинком подальше вражеский меч, сунула в ножны свой и коротким ударом в челюсть отправила только что поднявшуюся на ноги Нарчат в состояние грогги, после чего поставила на колени, сунула ее голову себе между ногами и, сняв с правой руки боевую перчатку, от всей души отлупила этой рукой гордую дочь покойного царя Пуреша по круглой попе – да так, что та из бело-розовой стала багрово-синюшной. Сперва Нарчат кряхтела и стонала, потом стала подвывавать и вертеть попой, а под самый конец издала дикий вопль и потеряла сознание.

– Это, – сказала предводительница мангусов притихшим мокшанским воинам, – вашей царице за то, чтобы она больше ни разу не открывала рот прежде чем поймет, с кем ее угораздило связаться. И кстати, вам что, особое приглашение надо? А ну слезайте с коней и бросайте оружие, а то мои воительницы прямо сейчас порубят вас в мелкое фрикасе!

Произнеся эти слова, она натянула на поверженную царицу полуспущенные штаны и вскинула полубесчувственное тело поперек седла своего коня, а потом и сама запрыгнула в седло. Тем временем конные мокшане начали слезать со своих коней, а пешие бросать на снег свое немудреное оружие. Войско Нарчат было разгромлено и пленено, не потеряв ни одного человека ни ранеными, ни тем более убитыми. Сама Нарчат, которая как минимум неделю будет спать только на животе и есть стоя, не в счет. Пусть ее попа винит в этом экстремальном приключении только ее дерзкий язык. Вел бы он себя в рамках учтивости – и дело ограничилось бы только проигрышем в поединке и почетным пленом.

Тогда же и там же. Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса.

Это был не просто замечательный бой, это была вершина фехтовального искусства. Когда моя милая Ника объяснила мне, что она хочет достичь, то я тут же с радостью согласилась. Нарубить глупую гордячку на порционные куски сумеет и любой прямой двухлезвийный мужлан, а вот в схватке через боковой разрез кольчуги аккуратно разрезать на ней брючной ремень, чтобы штаны свалились, открывая то место, которым это создание думает – вот работа для истинного мастера, достойная моих легендарных создателей. Правда, на два-три звена пришлось распустить и саму кольчугу, по очереди одно за другим разрубая тонкие кольца, но это не имело большого значения и не отняло много времени. Единственное, что я хотела изменить в Никином плане, было то, что я сама, зажатая в ее руке плашмя, отшлепала бы тот пышный зад, но Ника со мной не согласилась, сказав что тогда этой гордячке сперва придется вымыть попу, что зимой несколько хлопотно.

Скрепя свое бронзовое сердце, я согласилась с доводами – шлепать мной, такой красивой и замечательной, по грязной попе какой-то дикарки было бы профанацией высокого искусства – неважно, фехтования или порки. В любом случае все получилось не только красиво, но и смешно. Эта дикарка, сперва такая гордая и дерзкая, во время того воспитательного процесса, который ей устроила моя милая Ника, только похрюкивала и повизгивала – наверное, от удовольствия. Иначе зачем ей было с таким упорством нарываться на эту порку? Ведь моя милая Ника с моей помощью все время совершенствуется в искусстве фехтования, хоть в последнее время и стала большим начальством, которому не требуется обнажать в бою собственный меч. Из-за этого я все чаще и чаще скучаю, но не теряю надежды на то, что время от времени мне будут выпадать такие смешные и забавные случаи.

Двести пятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Терпения.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

Лежа на толстой стопке мягких матрасов кверху попой, опухшей после экзекуции, Нарчат страдала от горя, боли и чувства унижения, пережитого ею в тот момент, когда голова и плечи были зажаты между колен неумолимой могучей рузки. О, должно быть, это было впечатляющее зрелище – ее оттопыренный голый зад увидело все мокшанское войско.

– Это тебе за глупость и дерзость, сестра, – шепнула рузка на ухо Нарчат за мгновение до того, как обрушить на ее ягодицы первый удар.

Удары по ягодицам методично следовали один за другим, и если сперва Нарчат было очень больно, то потом она притерпелась и даже начала испытывать некоторое удовольствие, а под самый конец ее даже прострелило какое-то невыносимое наслаждение, заставившее ее закричать нечеловеческим голосом и потерять сознание. Потом Нарчат подумала, что все было бы не так плохо, если бы это происходило не на льду Оки, в присутствии множества людей, а где-нибудь в бане, один на один, и чтобы они с рузской богатыркой обе были без одежды…. Вот тогда она без стона выдержала бы такую же порку или даже больше; но ведь самое главное наказание, которое для Нарчат придумала предводительница белых мангусов, заключалось в том, что происходящее видело все мокшанское войско.

Теперь Нарчат чувствовала себя так, будто каждый из ее воинов присоединился к той порке. И ведь было за что; ведь это именно упрямство Нарчат загнало их всех в ловушку, из которой не было выхода, и счастье, что окружившие их белые мангусы не жаждали крови, в противном случае они все давно бы соединились с войском царя Пуреша, находящимся сейчас в загробном мире. Насколько Нарчат было известно, ничего плохого ее воинам не сделали. Ну разоружили, ну загнали как и ее, в страну вечно жаркого лета, на чем и оставили пока в покое.

Саму Нарчат здоровенные, как медведицы, остроухие девки из числа рузских богатырок сдернули с седла и отвели в баню, где другие девки (куда субтильней первых, но тоже с острыми ушками), помыли ее, почистили и побрили во всех местах. После банных процедур ее, едва-едва переставляющую ноги, отвели и заперли в маленькой комнатке с окошком под самым потолком. Потом пришла маленькая лекарка по имени Лилия, полностью осмотрела с ног до головы и намазала поврежденную руку и саднящую попу какой-то мазью, которую нельзя было стирать до самого вечера. На все попытки заговорить лекарка никак не реагировала и, закончив свои дела, собрала вещи и молча вышла вон. Каким-то шестым чувством Нарчат поняла, что эта девочка-подросток – не совсем та, кем кажется в ее глазах, а на самом деле является могущественнейшим созданием, которое властно над ее жизнью и смертью.

Снова оставшись одна, Нарчат со свежими силами принялась подвывать, вертя задранной к потолку попой, покрытой толстым слоем жирной мази. Она оплакивала свою несчастную судьбу. Ой, бедная она бедная, несчастная она несчастная, отца у нее убили, брата убили, а ее саму опозорили при всем честном народе, выпоров, как какую-то холопку… Ситуация была отягощена тем, что с самого раннего детства ни отец, ни мать не поднимали на девочку руки, и она росла своевольной, как дикий звереныш, не знающий над собой ничьей власти, уверенной, что все вокруг должны ей подчиняться в силу ее высокого положения. Маленькая тиранка, родных она заставляла подчиняться силой своего обаяния, а все остальные падали перед ней ниц как перед дочерью царя. Иначе как бы она могла стать богатыркой и вольной охотницей, скакать по лесам и полям с луком и сворой собак, а не проводить часы за приличествующими женщинам ее положения пяльцами для вышивания?

У Нарчат саднила не только поротая попа, саднила униженная душа существа, которое поймали, укротили и посадили в клетку. Что будет дальше? Ее, как холопку, заставят надеть лапти, сунут в руки метлу и отправят подметать двор терема? Или же, напротив, отдадут в наложницы кому-то из высокопоставленных белых мангусов? Не зря же банные девки так старательно наводили красоту на ее тело, а рузская богатырка порола ее собственной рукой, а не розгой или батогом, как приличествовало бы при порке холопки. В любом случае свободная жизнь Нарчат закончилась и начинался такой кошмар, который она с большим трудом могла себе вообразить. По сравнению с этим порка – это полная ерунда. Попа заживет за несколько дней, а вот душа будет саднить вечно.

Отец и брат сгинули в этом дурацком походе, затеянном Батыем, оставив Нарчат без родных и близких, а народ мокши без царского руководства. Ведь после того проигранного поединка, заставившего ее потерять веру в свои силы, какая из нее царица? Цариц не порют и их голые попы не выставляют напоказ всему честному народу. После такого хоть в омут головой, только вот в омут Нарчат не хотела. Ведь она молода, ей еще жить да жить; и может, не так будет страшен князь Серегин, как его белые мангуски? Ведь для того, чтобы умереть, много ума не надо. Если бы рузы хотели их убить, они бы их убили – неважно, из засады или в честном бою.

Нарчат представила, что копье рузской богатырки с наконечником из прекрасной стали бьет не в бронзовый умбон, а рядом с ним, насквозь пробивая несколько слоев бычьей кожи и тонкое плетение дорогой кольчуги. После этого беспощадная отточенная сталь легко, как в коровье масло, входит в тело, чуть выше соска левой груди, пронзая бьющееся сердце и прерывая жизнь. Она, уже мертвая, падает из седла, а рузская богатырка бросает застрявшее в ее теле копье и вытаскивает меч, приказывая своим мангускам атаковать и убить тех, кто не догадался или не успел к тому моменту сложить оружие. Начинается бойня, в которой у мокшанских воинов нет ни одного шанса. Потом обнаженное тело Нарчат (не пропадать же дорогим одеждам), с окровавленной раной на месте сердца, за руки за ноги швыряют в зияющую яму поверх других голых трупов и засыпают сверху комьями промерзшей земли.

Конец всему, в том числе и земле мокшан – потому что на нее, оставшуюся без защиты, приходят чужие воины и кладут ее пусту, так же, как монголы хотели положить пусту земли рузов, а мокшане им помогали. Око за око, жизнь за жизнь, смерть за смерть. Пали немногочисленные защитники земли мокшан, горят их городки и селения, а вереницы пленников под охраной суровых воинов по лесным тропам бредут на закат, для того чтобы сесть на землю в указанных местах уже холопами рязанского князя.

Видение было таким ярким, что Нарчат поняла – если бы ее воины не видали ее позора, то они были бы уже мертвы, как и она сама. И виной всему ее произнесенные с испуга дерзкие речи. Ведь с самого начала рузская богатырка назвала ее своей сестрой и сказала, что учит ее своей рукой для того, чтобы выбить из нее глупость и дерзость. Да и какой она была бы царицей – такой царице и царство в распыл пустить несложно, достаточно только наговорить глупых дерзких слов тому, кто покажется ей слабым, а он на самом деле окажется силен. Любой другой на месте рузской богатырки просто снес бы своим мечом глупую голову Нарчат и закончил бы на этом с ней свое дело.

Подумав об этом, лежащая ничком девушка заплакала вновь – горестно и безутешно; заплакала о том, чего не вернешь и чего уже не исправить, совершенно не представляя, что с ней будет дальше и для чего ей жить. Несчастный человек, оказавшийся не в том месте и не в то время. Если бы она успела приехать в войско Батыя до его разгрома, то сама погибла бы в том сражении и была бы похоронена вместе с отцом и братом; если бы она выехала позже, уже узнав о том что случилось у Рязани… а зачем ей тогда, спрашивается, было выезжать? Разве что с посольством, с извинениями и объяснениями, что мокшанские воины вторглись в рязанские земли не по своей инициативе, а исключительно под принуждением злобного хана Батыя. Но как глава посольства, она не должна была бросать хозяевам вызовов и выходить с ними на поединки – разумеется, за исключением тех случаев, когда была бы задета ее личная честь.

Но как бы то ни было, Нарчат была жива и находилась в тридевятом царстве, тридесятом государстве в плену и в полной власти то ли приведших ее сюда рузских колдунов, то ли подчиненных им ужасных остроухих демониц, которых она сперва принимала за богатырок. И демониц этих было много, очень много – они толпились на площади, они мыли ее в бане, они входили и выходили из комнат – они были везде. Одни из них были воинами и имели большой рост, а также длинные мускулистые руки и ноги, которые не скрывали короткие порты и рубашки-безрукавки, другие были больше похожи на обычных девушек и имели тела невероятной, нечеловеческой привлекательности, и у всех из них были острые уши, чуть раскосые глаза и доброжелательные улыбки; но Нарчат знала, что все они демоницы, готовые в любой момент выпить ее кровь и высосать костный мозг. К тому же ее начала угнетать та комнатка, в которую ее поместили – маленькая и узкая, как монашеская келья. Нарчат казалось, что ей не хватает воздуха, что длинные боковые стены сдвигаются, делая проход все уже, и что вот-вот они сойдутся совсем, сжав ее в своих тисках и превратив в кровавую кляксу…

Приступы ксенофобии и клаустрофобии находились в самом разгаре, ибо мозг Нарчат, не получающий ответы на многочисленные вопросы, начал выдумывать их сам, исходя из своих внутренних установок, пожирая и пережигая сам себя. Еще немного – и полноценный психоз был бы ей обеспечен, но тут открылась заколдованная дверь (открывающаяся перед кем угодно, но только не перед Нарчат) – и на пороге появилась женщина. От неожиданности Нарчат перестала плакать и повернула голову на звук шагов. Обычная женщина – не богатырка и не демоница, быть может, только чуть старше Нарчат. Одежда не бедная, но и без особой вычурности – длинные узкие светло-зеленые порты почти до самого пола и белая туника с короткими рукавами… явно не служанка, но и не госпожа, хотя лицо довольно важное и знающее себе цену. Ее волосы собраны на макушке в пышный хвост, наподобие конского, что еще добавляет ей внушительности, но одновременно и женственности. Странные волосы – темные, но среди них несколько розоватых прядей… Она одна, но в коридоре явно еще кто-то есть – ждут, как поведет себя Нарчат и вообще как повернется разговор, но не заглядывают, потому что та лежит на матрасе, задрав вверх покрытую мазью попу.

– Ну и жара у тебя здесь, Нарчат, дышать нечем, духота просто отвратительная, – по-рузски сказала гостья и щелкнула пальцами, после чего в комнате повеял прохладный ветерок, приятно охлаждающий разгоряченное лицо мокшанки и ее не менее разгоряченную пятую точку.

– Кто вы и что со мной будет? – так же по-рузски спросила она у этой женщины.

– Я Анна Сергеевна Струмилина, – ответила гостья (или хозяйка – это как посмотреть), – некоторые думают, что я сестра князя Серегина, но на самом деле это не так. Просто мы с ним родом из одного и того же места и вместе ищем путь для возвращения домой, а пока мы не вернулись, я тут работаю магом разума, который помогает людям избавиться от различных заблуждений, в первую очередь в отношении самих себя. А еще я защищаю всех слабых и обиженных.

– Я не слабая, госпожа Анна! – отозвалась оскорбившаяся Нарчат, – я сильная, самостоятельная и самодостаточная женщина, не нуждающаяся в защите.

– Но при этом обиженная, – сказала Анна Сергеевна с ласковой улыбкой – такой, какой улыбаются ребенку, – потому что нашлась женщина, оказавшаяся еще сильней и самодостаточней тебя. Она побила тебя в честном бою равным оружием, намеренно сохранив тебе при этом жизнь, а потом выбила из тебя дурь своей тяжелой рукой.

– Неправда, – выкрикнула мокшанская богатырка, покраснев от волнения, – все это была случайность, и я вполне могла победить в том поединке, и вообще, жизнь она мне тоже сохранила чисто случайно…

– Нет, это правда, – спокойно ответила Анна Сергеевна, – загляни внутрь себя – и ты увидишь, что это абсолютная правда. У тебя не было ни единого шанса победить Нику, а она в любой момент могла сделать с тобой все что захочет. Ведь она не просто богатырка, как ты, но еще и профессиональный солдат, прошедший специальную подготовку, очень сильный маг Огня, владеющий боевой магией, а еще она прошла курс инъекций специальной укрепляющей сыворотки из одного интересного мира… впрочем, тебе этого не понять…

– Тогда это нечестно, госпожа Анна – жалобно воскликнула Нарчат, – вы все здесь колдуны, а мы обычные люди…

– Кхм, госпожа Нарчат, – сказала неожиданно возникшая в дверях Ника-Кобра, – а честно было приводить на наши земли огромную армию и нападать вдесятером на одного, честно было подряд сжигать города, деревни, села, ремесленников угонять в рабство а всех остальных истреблять на месте, чтобы земля это навеки опустела? Честно было начинать эту войну с убийства послов, а с вашей, с мокшанской, стороны честно было разорвать все союзы с русскими княжествами и половцами только для того, чтобы оказаться на стороне победителей? К тому же не все мы здесь колдуны, далеко не все, и побила я тебя безо всякой магии, и если будет надо, то побью снова и снова. Когда все твои раны заживут и Лилия скажет, что ты абсолютно здорова, эта дверь в твою комнату откроется и будет отрываться и закрываться тогда, когда тебе это понадобится. Вот тогда мы с тобой еще раз встретимся и поговорим. Я один раз назвала тебя сестрой и от этих слов не отказываюсь, но как старшая сестра я чувствую обязанность и необходимость учить и воспитывать так, чтобы из тебя вышла вся дурь. На этом пока все, оставляю тебя в обществе Анны Сергеевны, пусть она как следует вправит тебе мозги.

Сказав это, она вышла.

Анна Сергеевна подошла к ложу из матрасов и присела на краешек. Она не сводила с Нарчат своих зеленых глаз, которые смотрели ласково, приветливо и ободряюще, однако в них читалась непреклонность характера и сильная воля. Что-то такое было в этих глазах, что хотелось довериться их обладательнице, хотелось поделиться своими горестями, зная, что глаза эти не осудят, а все поймут. Было в них что-то материнское, что ли…

Нарчат хотела было снова напыжиться и выпустить колючки, но не могла противостоять силе этих глаз. Ей не хотелось, чтобы эта рузская женщина сейчас ушла. И она сама ненавидела себя за свою слабость.

– Уходите… оставьте меня… – из последних сил пробормотала несчастная девица, зарывшись лицом в подушки.

Но тут же теплая рука легла на ее голову.

– Я не уйду, Нарчат, – услышала она, – я сочувствую тебе и хочу помочь…

От этого ласкового искреннего голоса тело молодой мокшанки вновь потрясли рыдания.

– Чем вы можете мне помочь? – глухо голосила она в подушку, не желая показывать свое заплаканное лицо, – вы отмоете меня от позора? Вы вернете моих родных? Никто не сможет мне помочь, мне лучше умереть, мне не нужна эта жалкая жизнь, для меня все кончено!

Из-под подушки доносились придушенные всхлипывания, а тело девушки содрогалось в приступах жалости к себе. Но теплая рука гладила ее по волосам и проникновенный голос тихо говорил:

– Все пройдет, Нарчат, все забудется, и горе твое рассеется, и позор твой благом обратится… Поплачь, девочка, поплачь, и со слезами выйдут из тебя все твои горести и обиды, и ты обретешь способность правильно мыслить и принимать верные решения… Ты ведь совсем не хочешь умирать, девочка… Ты любишь жизнь… любишь носиться босиком по росе и собирать полевые цветы, любишь петь красивые песни и слушать щебет птиц… У тебя горячее сердце и добрая душа, девочка, и ничего, что ты попала в плен заблуждений… Это бывает… Ты умная и отважная, щедрая и преданная… Все у тебя будет хорошо, Нарчат… Я хочу, чтоб ты знала главное – здесь у тебя нет врагов… Ты сейчас отдохнешь, поспишь, а завтра – вот увидишь – жизнь покажется тебе не такой мрачной…

Нарчат слушала эти столь необычные речи сначала с недоверием, потом с удивлением, а затем ее рыдания стали понемногу утихать. Она ощущала себя ребенком, которого утешает мать. Ей хотелось слушать и слушать эту странную женщину. Она чувствовала искреннюю любовь, исходящую от нее, ее голос баюкал, умиротворял и заставлял верить в то, что все действительно наладится. Это было что-то непередаваемое, но такое прекрасное, что Нарчат не хотелось, чтобы это кончалось. А оно и не кончалось. Женщина все говорила, и гладила ее по волосам, и в душе мокшанки на месте выжженной пустыни расцветали зеленые луга…

Так она и заснула, до последнего ощущая любящую ласкающую руку на своей непутевой голове…

 

Часть 23

5 января 1238 Р.Х. День двадцать четвертый. Полдень. Владимирская земля. Стольный град Владимир на Клязьме.

Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович

Год 6747-й от Сотворения Мира оказался годом великих перемен для всей Руси и начался* с множества грозных и ужасных событий. На границе русских земель встало лагерем несметное** монгольское войско, а командующий этим войском хан Батыга прислал дерзкое требование, требуя дань в одну десятую*** часть от всего, что производилось на тот момент на Руси. Умным людям было понятно, что с этого момента ничего не останется прежним.

Примечание авторов:

* Летоисчисление «От Сотворения Мира» начиналось с субботы 1 сентября 5509 года до Рождества Христова. Соответственно на 1 сентября каждого года приходился и новый год, совмещенный с главным сельским праздником завершения уборки урожая.

** Если посчитать количество темников принимавших участие в походе, то получается общая численность монгольской армии примерно в 110 тысяч бойцов, из которых только 20 тысяч были чистокровными монголами, составлявшими личную охрану царевичей-чингизидов и ударный тумен, который незадолго до этих событий привел из Монголии Субэдей-багутур. Из этих сил две трети находились под командованием непосредственно Батыя и участвовали в походе на северо-восточную Русь, а оставшаяся треть, под командованием Мункэ-хана, оперировала в южных степях от нижнего течения Днепра до предгорий Кавказа, охраняя кочевья всей входящей в Джучиев Улус орды, и попутно зачищая степи от остатков кипчакских кочевий.

*** дань в одну десятую кажется небольшой, но если ваш годовой прирост ВВП меньше десяти процентов, то дополнительная нагрузка такого рода приведет вас к неминуемому разорению. Не стоит забывать и о церковной десятине, а также о тех налогах, которые в своих интересах собирали с русских земель сами князья.

Владимирский князь Юрий Всеволодович тоже подсуетился. Хоть первый удар несметных монгольских орд должен был прийтись по соседнему Рязанскому княжеству, было понятно, что всю силу Батыги соседи не сдержат, поэтому во Владимирском княжестве объявили сбор ополчения и дружин удельных князей. Собранное с бору по сосенке войско собиралось в районе города Коломны, на границе рязанских и владимиро-суздальских земель.

Кого там только не было – часть рязанских войск, отступивших к Коломне сразу после разгрома на реке Воронеж, дружина коломенского князя Романа Игоревича, владимиро-суздальское ополчение, подмога из Новгорода, присланная юным племянником князя Юрия Александром Ярославичем*, а также большая часть владимирской княжеской дружины под совместным командованием сына князя Юрия Всеволода и воеводы Еремея Глебовича. Общая численность этих разношерстных войск составляла десять-пятнадцать тысяч воев княжеских дружин и ополченцев, и по тем временам для Руси это считалось весьма солидной армией, хотя и было сопоставимо только с одним-двумя батыевыми туменами. Старый и опытный воевода, еще за восемнадцать лет до того водивший владимирские войска на булгар, спланировал сражение как засаду с комбинированным ударом в лоб и фланги монгольского войска.

Примечание авторов: * об участии новгородцев в битве у Коломны сообщает только Лаврентьевская летопись. Не исключено, что намерение Александра Ярославича послать подмогу родной Владимирской земле и даже выступление его дружины из Новгорода совсем не означает участия новгородцев в этой битве, поскольку они могли просто не успеть достичь места назначения до того, как русские войска потерпели поражение, и в силу этого отступили обратно в Новгород. Ждали новгородцев и позже в лагере второго владимирского ополчения на реке Сить, но они не явились и туда.

В нашей истории все так и произошло. Подошедший к Коломне 1-го января монгольский авангард попал в засаду, был окружен и полностью уничтожен, причем во время этого сражения погиб самый младший из сыновей Чингисхана Кюльхан, по монгольскому обычаю находившийся в безопасном месте в тылу своего соединения. Но как только это произошло, к месту еще продолжавшейся битвы подоспела свежая основная часть Батыева войска, многократно превосходящая числом уставшие и расстроенные владимирские дружины – и дело кончилось страшным разгромом русских, бежать после которого удалось только небольшой части русских воинов вместе с княжичем Всеволодом Юрьевичем, а все остальные, включая воеводу Еремея Глебовича и коломенского князя Романа Игоревича, полегли перед вражеским натиском.

Но по известным причинам в этой ветви истории монголы Батыя до Коломны не дошли, сгинув на просторах Рязанского княжества. Вместо монгольских туменов к ожидающему их русскому войску стали приползать слухи, причем были они один другого интересней и невероятней. В Рязанском княжестве неожиданно появились некие белые всадники, которые заступились за эту землю и принялись воевать монголов, уничтожая один их отряд за другим, и делая то, что с самого начала следовало делать владимирским войскам, объединив свои силы с рязанцами. Говорили, что белые всадники многочисленны, хорошо вооружены и одоспешены, умелы в воинской науке, а также таинственным образом пропадают в одном месте, для того чтобы появиться в другом, иногда за десятки верст от предыдущего места событий.

Но слухи слухами, а поднявшийся в небо постепенно остывающий огненный гриб видели все жители Коломны и дружинники русских князей. И не только видели, но через несколько минут еще и слышали отдаленный рев разбуженного Зверя. Но невиданное явление угасло в ночи, а Страх Божий, вызванный им, остался. Потом знающие люди донесли, что это в двух десятках верст от Пронска огненным ударом был уничтожен целый монгольский тумен, от которого не осталось даже горсти пепла. Гонец с этим сообщением был немедленно отправлен в стольный град Владимир, впрочем, как многие гонцы, несущие похожие сообщения до него и после него.

За чашей меда дружинники делали многозначительные лица и говорили, что кто, как не Сам Творец, мог так покарать нечестивцев, чтобы от них не осталось ничего, кроме куска оплавленной застекленевшей земли и огненного столпа, возносящегося к небесам? Тем временем владимирское войско и продолжающие прибывать со всех концов русской земли подкрепления начинали чувствовать себя немного не у дел. Где-то там, в рязанской земле, шла война, белые всадники и рязанское ополчение, которым командовал вернувшийся из поездки в Чернигов воевода Евпатий Коловрат, кружа вокруг осажденной Рязани, вцеплялось в загривок монголам – а тут тишь да гладь, да божья благодать, и вместо того, чтобы войти в рязанскую землю и одним ударом покончить с врагом всей русской земли, сборное владимирское войско сидит ровно на попе, растет в числе и постепенно разлагается от бездействия.

Потом, как гром среди ясного неба, пришла весть о страшной ночной битве окрест Рязани, во время которой все Батыево войско было полностью разгромлено и уничтожено. Также гонец, прискакавший на взмыленном коне к коломенскому князю Роману Игоревичу, сообщил о смерти его дяди Юрия Игоревича, а также о том, что союзник последнего, заморский князь Серегин, задумал посадить на рязанский престол князя-младенца Ивана Федоровича, чтобы потом самому править от его имени. Вот тут ретивое взыграло и у самых ленивых. А то как же – просидели в кустах всю войну, а теперь, когда княжества делить будут, они совсем в стороне? Не любо!

В первую очередь ретивое взыграло у князя Юрия Всеволодовича, помнившего, как во времена его отца, Всеволода Большое Гнездо, Владимирское княжество достигло максимума своего могущества, и как двадцать лет назад, в самом начале его второго княжения*, после резни в Исадах** именно владимирская дружина решила, кто из трех выживших претендентов на рязанский стол станет рязанским князем, кто его наследником, а кто отправится помирать от безумия в изгнании.

Примечание авторов:

* Юрий Всеволодович садился на отцовский трон дважды. Первый раз, наследуя отцу Всеволоду Большое Гнездо в 1212 году, воспользовавшись тем, что отец лишил наследства его старшего брата Константина. В 1216 году проиграв битву при Липицах союзникам Константина, Юрий был свергнут, но быстро примирился со старшим братом, был назначен его наследником, и после его смерти в 1218 году снова сел на Владимирский княжий стол, на этот раз уже до самого Батыева нашествия и собственной смерти.

** резня в Исадах или съезд в Исадах – саммит претендентов на рязанский стол из числа внуков князя Глеба Ростиславича Рязанского, вылившийся в резню, когда вместе с ближними боярами и свитою были истреблены шесть из десяти претендентов на рязанский стол, двое из числа оставшихся в живых – Глеб и Константин – были организаторами этой резни, а еще двое князей – Игорь и Юрий – просто не успели приехать. В результате рязанский стол захватил братоубийца Глеб, но правил он недолго, потому что Юрий и Игорь обратились к только что вернувшемуся на владимирский трон Юрию Всеволодовичу, который послал во рязанскую землю ограниченный контингент владимирских войск во главе со своим младшим братом Ярославом, который помог Игорю и Юрию одержать победу над братоубийцами и приведенными им половцами. В результате в 1219 году на рязанский трон сел князь Игорь, после смерти которого в 1235 году его сменил тот самый Юрий Игоревич, отец убиенного Батыем князя Федора Юрьевича и дед князя-младенца Ивана Федоровича.

И тут без него решают, кто будет в Рязани князем?! Да Иван сын своего отца и внук своего деда, но это же всего лишь младенец, пусть он даже три раза законный наследник. У него, Юрия Всеволодовича, найдутся не менее законные наследники. Если сын предыдущего князя Олег Красный ушиблен головой и способен только мычать и гадить под себя, так это не беда. У него есть еще один брат, Роман Игоревич, по счастливому совпадению удельный князь коломенский и вассал Юрия Всеволодовича. Ведь если такой хороший человек сядет на рязанский стол, то это принесет благо всем землям – и рязанской и владимиро-суздальской.

При этом князь Юрий забыл, что совсем недавно он наотрез отказался подавать помощь рязанской земле, надеясь на то, что рязанцы ослабят Батыя, а владимирское войско его добьет, и таким образом он не имеет никаких прав на плоды чужой победы. В голове крутилось другое. Он рассчитывал, что в борьбе с ужасным Батыгой и рязанцы и войско их союзника князя Серегина понесло серьезные потери, устало и изнурено и если сразу показать им двадцать тысяч свежих, еще не бывших в боях и не израненных, воев, то они (рязанцы и Серегин) откажутся от своего намерения и мирно, без сражения уступят стол Рязани Роману Игоревичу. Надо заметить, что до монгольского нашествия князь Юрий Всеволодович провел восемь военных походов, все восемь закончились успешно, то есть политические цели похода были достигнуты и только в трех случаях произошли сражения, опять же победоносные для владимирского войска. Таким образом, основания рассчитывать на успех своего предприятия у князя Юрия были и он, преисполнившись надежд и уговорив свою совесть, что не происходит ничего плохого, вступил золоченым сапожком в стремя боевого коня и вместе с отборной дружиной направился к Коломне, для того чтобы принять командование над войском и повести его на Рязань, сажать на рязанский стол князя Романа Игоревича.

При этом надо сказать, что князь Юрий проигнорировал те моменты в донесениях, которые говорили об особенностях белых всадников, их выдающейся боеспособности, а также о том, что их в этом деле поддерживали сверхъестественные силы. Просто князь знал, что нигде так не врут, как на охоте и на войне, а поэтому при принятии решения все, что не вписывалось в привычную картину мира, преспокойненько вынес за скобки, оставив внутри них только самые обыкновенные явления, вроде хороших доспехов и мощных арбалетов. Он абсолютно проигнорировал такие факторы, как мгновенные перемещения отрядов белых всадников, их манеру передвижения, когда их кони едва касались копытами земли, подрыв магическими фугасами льда на Оке, магический плазменный удар по тумену Бурундая, а также нападение железных чудовищ на лагерь Батыя при разгроме его войска.

Вот и все об этом человеке – как говорится, до особого распоряжения. Ведь если Всевышний хочет кого-то наказать, то лишает этого человека разума и чувства меры. Хотя непонятно, за что было наказывать князя Юрия. Правителем для Владимира он был хорошим, кровь человеческую понапрасну не лил, оказывал материальную помощь малоимущим слоям населения, судил по совести, основал при впадении Оки в Волгу Ниж-град, форпост русской торговой и военной экспансии в Поволжье и будущий мегаполис Нижний Новгород (Горький).

Или, быть может, все его благие дела были перечеркнуты стоянием войска у Коломны, когда владимирская земля так и не решилась прийти на помощь земле рязанской. Ведь недеяние или бездействие может быть не меньшим грехом, чем деяние. В ТОТ РАЗ Юрий Всеволодович заплатил за этот грех своей жизнью, жизнью всех своих родных, а также жизнями нескольких десятков тысяч жителей владимиро-суздальской земли убитых монголами во время Батыева нашествия.

Возможно, что в ЭТОТ РАЗ Всевышний решил посмотреть, как его человек Серегин сумеет справиться с наездом местного оборзевшего князька, не свалится ли в превышение полномочий и тотальное уничтожение тех, уничтожать которых было бы нежелательно. Но это будет потом, а пока стоит заметить, что пока Юрий Всеволодович едет в Коломну, туда успеет прибыть молодой (16 лет) князь новгородский Александр Ярославич и его воспитатель и наставник в воинском искусстве боярин Федор Данилович. И об этих людях мы тоже пока помолчим, и тоже до особого распоряжения.

Двести девятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Минуло шесть дней с тех пор, как милая Евпраксия освободилась от своих психозов и неврозов и начала привыкать к жизни свободной женщины и будущего медицинского светила. С первых же занятий у Лилии стало понятно, что это отнюдь не преувеличение. Более того, нам пришлось срочно искать соответствующий драгоценный камень, чтобы посвятить молодую женщину в маги Жизни, потому что оставлять мага такой силы неинициированным рядом с магическим источником было бы верхом глупости и легкомыслия. Правда, некоторое время пришлось потратить на то, чтобы уговорить ее пройти этот обряд, так как она с чего-то решила, что обращение к магии погубит ее бессмертную душу.

С большим трудом отцу Александру удалось убедить Евпраксию, что губит душу не магия, а использование ее во зло людям. Впрочем, и без всякой магии злой человек способен погубить свою душу так основательно, что ее потом не отмолит ни один святой, и положение не поправит даже самое чистосердечное покаяние. Успокоило молодую женщину только то, что все маги и особенно магини в нашей команде, включая вашу покорную слугу, крещены и носят крестики. Крещена даже Зул бин Шаб, которая ударным трудом на благо Добра и искренним раскаянием заслужила свое Прощение у Отца, хотя, конечно, при этом осталась весьма своеобразной женщиной, если ее так можно назвать. Большой серебряный крест на цепочке в сочетании с рогами, хвостом и алой кожей смотрелся несколько диссонирующе, но внушал определенное доверие; и Зул, в православии Зинаида, носила его гордо и напоказ, как свидетельство своей полной благонадежности.

Сразу после инициации Евпраксии и превращения ее в неопытную, но очень мощную магиню Жизни, произошло еще несколько весьма значимых для нее событий. И первым был урок магического ликбеза у Димки. Кстати, молодую женщину ничуть не удивил его юный возраст – тут в таком возрасте (правда при поддержке крутого отца и бояр-наставников) мальчики, бывало, уже садились на вакантные удельные княжеские столы, для того, чтобы заранее поднабраться ума-разума. Результатом собеседования и вводного урока стала рекомендация нашего мага-исследователя «Учиться, учиться и еще раз учиться». По модулю своей силы Евпраксия занимала промежуточное место между мною и Никой, и на ее примере выяснилось, насколько важно для мага такой силы иметь систематизированное образование и обладать научным складом мышления.

До момента инициации Евпраксии таковыми были все маги в нашей команде, и она явилась первой, чье образование нельзя было сравнить даже с начальным. Если мы знали, что мы должны делать и каким образом надо прикладывать свою силу к объекту манипуляции, чтобы подстегнуть нужные физические процессы, то необразованный или малообразованный маг действовал наугад, возмещая знания школьной программы методом проб и ошибок. А такой метод чреват человеческими жертвами, причем в самом буквальном смысле. Поэтому, помимо обучения простейшим магическим приемам, которыми Евпраксия, конечно же, не удовлетворится, Дима отправил ее к милейшей Ольге Васильевне на предмет обучения грамоте, ибо девушка была обучена только греческой грамоте, а в наших условиях этого недостаточно. Да и медицину лучше изучать не по Галену, ибо к нашему времени этот товарищ в значительной степени устарел.

Вторым событием была встреча Евпраксии с той самой Зул-Зинаидой. Как у всех, кто впервые контактировал с деммками, это были визг, писк и фонтан эмоций. Потом, правда, все более-менее пришло в норму, потому что, если Зул захочет, то может выглядеть милейшим существом во Вселенной. Дело было в том, что после отказа Евпраксии оставаться в Рязани и вступления в нашу команду Серегин в свою очередь отдал распоряжение, чтобы ее внешний вид был приведен в соответствие с нашими внутренними стандартами. Он у нас свирепый перфекционист и желает, чтобы все у нас было наилучшим, в том числе и внешний вид наших женщин. И обратился он не к кому-нибудь, а как раз к нашему фирменному стилисту-визажисту и имиджмейкеру Зул. Если к нам захочет присоединиться битая Никой Нарчат, то с ней тоже будет проведена же работа, какую бы богатырку она из себя ни строила.

Зул и Лилия вдвоем заявились в нашу башню, и, как только у Евпраксии прошел первый шок, раздели ее догола и обстоятельно приступили к изучению фактуры для выполнения поручений Серегина. Коррекция фигуры, где убрать, где добавить, что по части Лилии и Зул. К постановке походки и грации позже подключат нашего балетмейстера Антона, а нижним бельем, одеждой и прочим имиджем займется сама Зул и немного Елизавета Дмитриевна, которая взяла шефство над нашей юной княгиней. Бедняга, теперь ей предстоят изнуряющие тренировки, шейпинг, бодибилдинг и бег трусцой, а также танцы до упаду и специальная научно обоснованная диета от Лилии. Одним словом, я Евпраксии не завидую, но когда все закончится, то короли и миллиардеры (если они, конечно, не голубые), будут падать от нее в обморок и сами складываться в штабеля. Уж очень хороша там первоначальная фактура.

Правда, для полного блеска есть одно маленькое препятствие. Прежде чем Евпраксия сможет во всей своей красе блистать в свете, должно пройти три года траура, и только потом она сможет устраивать мужикам настоящий шок и трепет. Впрочем, кое-что можно было начинать делать уже сейчас.

– Евпраксия, милочка, – сказала ей Зул, – кто вам сказал, чтобы во время траура вы выглядели как уродина или старушка? Ваш же покойный муж прямо сказал, что хочет видеть вас счастливой, поэтому больше оптимизма. И кто вам сказал, что черный цвет – это некрасиво? Он так хорошо сочетается с вашей ослепительно белой кожей и рыжими волосами…

И вот теперь Евпраксия под чутким руководством Зул целыми днями в состоянии различной степени раздетости-одетости вертится перед зеркалом, примеряя наряды; разумеется, за исключением того времени, которое у нее уходит на сон, еду, занятия с Ольгой Васильевной, Димой и Лилией, а также шейпинг и танцы под руководством Антона. К тому же жаркий климат этого мира, если не накладывать на себя специальных охлаждающих заклинаний, требует весьма жесткого минимализма в одежде, тем более если эта одежда черного цвета. Евпраксия нашла очень простой выход из положения – она старалась в дневное время как можно меньше появляться на улице под палящими лучами местного экваториального солнца, а все свои прогулки совершать после его ухода с небосвода. И никаких воспоминаний и беспокойств о сыне Иване, оставленном на попечении супруги Евпатия Коловрата.

На мой вопрос, как так может быть, Евпраксия наполовину по-гречески, наполовину по-старославянски, с добавлением некоторых современных нам русских слов, рассказала, что и раньше-то виделась со своим ребенком нечасто. С первого же момента после рождения им безраздельно завладела княгиня-прабабушка Аграфена Ростиславна, тут же передавшая младенца на попечение мамкам, нянькам, кормилицам и поилицам. Какие уж тут у Евпраксии могли возникнуть материнские чувства, если она даже не смогла как следует ощутить этого выношенного ею ребенка своим сыном. Нет уж, так действительно будет лучше – и под руководством Евпатия Коловрата маленький Иван имеет шанс вырасти достойным человеком.

Но, наверное, самый сильный шок – сильнее, чем от знакомства с деммками и обретения магического таланта – Евпраксия испытала, узнав, что княгиня Елизавета Дмитриевна у себя на родине служила в войске и была командиром штурмоносца, перевозящего прямо в эпицентр сражения сотню отчаянных спецназовцев-головорезов; ближайшим аналогом чина Елизаветы Дмитриевны в местных условиях был тысяцкий кованой рати. Надо сказать, что Евпатий Коловрат до своего воеводства занимал в рязанском войске именно эту должность.

Кстати, об Аграфене Ростиславне. Эта властная женщина, от которой сбежали все родные и близкие, отнюдь не торопилась возвращаться в Рязань в одиночестве, а, пользуясь своим статусом гостьи, затаилась в башне Власти, видимо, не в силах принять никакого решения. Возвращаться в Рязань – а кому там нужна одинокая старушка, вся близкая родня перемерла или разбежалась. Вернуться в родной Смоленск или в Киев, где когда-то княжил ее отец Ростислав Мстиславович, внук Владимира Мономаха, тоже не представлялось возможным. Если ей нет места в Рязани, с которой были связаны последние сорок лет ее жизни, то в городах своего детства она вообще никто, и звать ее никак.

Есть еще один внук, коломенский князь, но в силу своего вассалитета владимирскому княжеству он оказался на стороне силы, воспротивившейся Серегину, а бабушка, пожив с нами немного, хорошо представляет, чем это может для него закончиться. Как минимум поркой, как было в деле с мокшанской царицей Нарчат, а то и чем похлеще – так что и хоронить будет нечего. Ведь с князем Романом Игоревичем будет иметь дело не относительно добрая Ника-Кобра, а сам Серегин не склонный к миндальничанью, действующий по принципу «кто не с нами, тот против нас».

Аграфена Ростиславна может остаться у нас, но тоже не понимает, на каких основаниях. То, что Серегин ее пока не гонит – не имеет значения. Мы вполне в состоянии прокормить одну пожилую женщину, если она, конечно, в нашем коллективе не будет проявлять неуместных с ее стороны властных амбиций. Она и сама это прекрасно осознает, но в то же время ей невместно быть и на положении просительницы. Ведь она не только властная женщина, но еще и очень гордая, не желающая идти на поклон к кому-либо, пусть от него хоть трижды зависит ее жизнь.

Встреча подстроилась как бы случайно. Я с утра зашла в библиотеку, поболтать с Ольгой Васильевной и узнать, как дела у моих подопечных по части учебы, и почти сразу туда явилась Аграфена Ростиславна – женщина грамотная, но отроду не читавшая ничего, кроме Псалтири и прочей душеспасительной литературы, а как известно, подобной литературы в библиотеке советского танкового полка быть не могло.

Увидев меня, разговаривающей с библиотекарем, старуха через силу улыбнулась и величественно, будто крейсер, раздвигающий волны, направилась в нашу сторону. Ольга Васильевна, заметив приближение бывшей рязанской княгини, замолчала и вопросительно посмотрела в мою сторону, будучи человеком врожденно деликатным и в силу советского интеллигентского воспитания немного робеющим в присутствии прирожденной рюриковны. Или, быть может, эта самая «рюриковна» распространяла вокруг себя некие флюиды подавляющей властности, поскольку ни Серегин, ни Елизавета Дмитриевна, ни даже парочка древнегреческих богинь не вызывали у библиотекарши такого шокирующего эффекта – а ведь они во многом были покруче престарелой рязанской княгини, сумевшей пережить мужа, всех сыновей, а также двух внуков из трех.

Сделав Ольге Васильевне знак о том, что наш разговор об успеваемости моих гавриков мы продолжим позже, я повернулась навстречу приближающейся Аграфене Ростиславне, надев на лицо маску доброжелательной силы, как бы говоря, что я тут богиня Анна и не потерплю, чтобы в моем присутствии осуществлялись наезды на кого-либо или случались скандалы. Разогнавшаяся уже было бывшая рязанская княгиня заметно притормозила, окинула меня оценивающим взглядом и, видимо, приняв какое-то решение, придала своему лицу выражение независимой гордости. Мол, если не получится, то не очень-то было и надо, мы уж как-нибудь сами. Да нет, уважаемая мадам, сами вы теперь только в гроб, а все остальное только с нашей помощью.

Остановившись передо мной, она еще раз смерила меня взглядом с ног до головы и, увидев, что ничего не изменилось, со вздохом произнесла.

– Госпожа Анна, я понимаю, что ничего нельзя вернуть и сделать прежним – таким, каким оно было до нападения на рязанскую землю полчища Батыги. Мой сын, князь рязанский Юрий Игоревич, погиб в бою с врагом, защищая свой город. Из трех моих внуков один, Федор Юрьевич, пал от рук Батыги, второй, князь Олег Игоревич, хоть и жив, но все равно что мертв, а третий внук, коломенский князь Роман Игоревич, находится сейчас во враждебном вам стане князя владимирского Юрия Всеволодовича.

– И вы, – подхватила я ее мысль, – хотите знать, что вам делать теперь, когда уже бесполезно собирать осколки от разбитого кувшина?

– Да, уважаемая, – сухо кивнула княгиня, поджав тонкие губы, – в моем возрасте тяжко осознавать то, что тебе некуда уже возвращаться и что живешь ты исключительно из милости чужих людей. Я много об этом думала и поняла, что во всех остальных местах мне будет гораздо хуже, чем здесь, у вас.

– Да, я понимаю, – кивнула я и спросила, – и что из этого следует?

Та вскинула голову и гордо произнесла.

– Но вы, госпожа Анна, не думайте, что я напрашиваюсь в приживалки. Я же вижу, что тут каждый из вас несет свою часть ноши, и я тоже могу взяться за какое-нибудь посильное для меня дело.

Я оценивающе посмотрела на мою собеседницу, читая в ней как в открытой книге. Ну да, властолюбивая старушка, способная в бараний рог скрутить любого мужика, за которого выйдет замуж, если тот расслабится и даст ей переключить на себя управляющие рычаги. Но ей ничего не надо для себя. Её не волнует вкус пищи, она спокойно берётся за домашний быт и физический труд, готовая к тяжёлой ноше и жизненным трудностям. Её основа – это максимальная духовность, набожность, честность, ответственность и терпимость. Аграфена смутно представляет, как должна быть устроена её семья, но точно знает, что она ей необходима и что она обязана всё взять на себя. Удача далека от неё, а трудности – её стихия. Чем больше проблем она преодолевает, тем больше уважает себя и свой труд.

Подобная перегрузка чувством долга может принести ей множество проблем, когда желание помочь толкнёт на необдуманные поступки и страдания. Ей стоит научиться отличать истинную беду от лени и мошенничества. Совершая ошибки, вызванные неправильно трактуемым чувством справедливости, Аграфена всегда стесняется в этом себе признаться, обвиняя во всех грехах только себя. Её внешняя привлекательность и женственность всегда были обманчивы, так как о себе и о своих интимных потребностях она думает меньше всего, и даже в молодости была холодна как женщина.

Истинная цель Аграфены Ростиславны – достичь максимальной духовности, которую она видит в том, чтобы все делалось правильно. Если ее жизнь будет наполнена этой духовностью, то она всегда найдёт новые цели и будет довольна собой и своей самооценкой. Более того, подобная духовность обязательно прилагается к семье и работе. При этом надо сказать, что ее семья и являлась ее работой. Ее муж был основателем клана рязанских князей, а в своих детях, внуках и правнуках она видит результат своих многолетних трудов, которые в одночасье пошли прахом. По странному совпадению в переводе с латыни имя Аграфена означает горестная, что полностью соответствует жизнеописанию этой пожилой женщины. Трудилась, трудилась всю жизнь – и вот тебе результат у разбитого корыта…

В следующий момент я посмотрела на пожилую княгиню уже с большей симпатией. Кстати, при наших возможностях пожилой возраст – это уже не приговор, вон Велизарий со своей Антониной были совсем развалинами, а теперь он выглядит на двадцать пять, а она на все шестнадцать. Если будет принято соответствующее решение, то и Аграфену Ростиславну при помощи Лилии и Зул можно довести до состояния юной красотки со здоровьем ломовой лошади. Это вопрос, как говорит Серегин, сугубо технический. Важно понять, зачем нам такая Аграфена вообще может понадобиться. То, что ее нельзя включать во внутреннюю команду, это яснее ясного. Со своим пониманием духовности и чувством долга она разнесет нам здесь все в мелкую пыль, или будет пытаться это сделать. Такое сильное оружие, как эта брутальная женщина, лучше использовать где-нибудь подальше от нас, но в том месте где, она просто будет вынуждена принести нам максимальную пользу.

И тут меня осенило. В мире Славян Серегин и Ника-Кобра начали операцию по замене престарелого Юстиниана на нашего ставленника, некоего патрикия Кирилла, парня из хорошей семьи, но с темным прошлым. Этот патрикий, было дело, работал чиновником по особым внешнеполитическим, зачастую грязным, поручениям при тамошнем магистре оффиций, непроизвольно влип в интриги не своего уровня и тем самым попался к Нике-Кобре на крючок.

По крайней мере, это была ее идея – сажать этого типа на императорский трон в Константинополе. Но допустим, сделали мы этого Кирилла императором, подперли преданными людьми и деньгами, а он возьмет и женится на женщине, имеющей прямо противоположные нашим воззрения на политическую реальность. И вот тогда все труды Серегина и Ники-Кобры пойдут псу под хвост, поскольку еще издавна существует поговорка, что ночная кукушка дневную завсегда перекукует. Нет – сажать на трон его надо уже женатым, и чтобы этот тип знал, что его супруга – красивая, умная, хозяйственная, с обширными зарубежными связями – будет залогом его дальнейшего благосостояния или вообще существования. Что случись с ней какое-нибудь несчастье, ее друзья перевернут небо и землю, дороются до глубин ада, но найдут всех виновных. Поэтому мы с самого начала искали подходящую кандидатуру на роль базилиссы, способной управлять своим супругом, но пока все как-то не срасталось по причине отсутствия соответствующих кандидатур. А тут зверь сам выбежал на ловца.

Почему бы и нет? Если эту Аграфену как следует омолодить и оздоровить, поднатаскать в греческом и латыни, тогда из нее получится отличная жена для будущего императора, и все ее недостатки тут же обернутся сплошными достоинствами. Оказавшись на том месте, она, хочешь не хочешь, будет работать на союз славянской и византийской империй, направляя экспансию Византии в южном, а не северном направлении. Если Ника-Кобра нашла кандидата на пост нового императора, то я нашла кандидатку на пост его жены. И ничего, что с ней нужно еще немного поработать. Конечный результат будет стоить всех понесенных затрат.

Но в этом деле есть два взаимосвязанных «но». Для начала Аграфена должна согласиться и на омоложение, и на замужество с нашим кандидатом на Византийский престол. Церковный брак тут дело серьезное, и расторгнуть его может только смерть одного из супругов. Если отказ от радикального омоложения – это что-то невероятное, то вступать в брак с незнакомым человеком по предварительному сговору… да, на такое пойдет далеко не каждая женщина. Но предположим, отставная княгиня согласилась и с тем, и с другим. Ведь все-таки византийская императрица в шестом веке – это значительное повышение после русской княгини в тринадцатом. Но дело еще и в том, что эту идею должен одобрить сам патрикий Кирилл, а самое главное, все это должен одобрить Серегин. Хотя, думаю, мне он не откажет. Итак, сейчас коротко изложу Аграфене свой план, выслушаю ее ответ, а потом пойду искать его, чтобы объяснить ему важность своих идей и абсолютную несложность их исполнения.

– Знаете что, Аграфена Ростиславна, – сказала я, обдумав всю ситуацию, – есть у меня к вам одно неожиданное предложение. Работа эта не пыльная и хорошо оплачиваемая, и, кроме того, вам вполне привычная, я внимательно смотрела в ее глаза, пытаясь уловить малейшие оттенки ее эмоций. – Нужно выйти замуж за одного молодого человека, будущего монарха крупного европейского государства – не страшного, даже обаятельного, только слегка порочного – и прожить с ним всю оставшуюся жизнь, работая его женой и одновременно нашим представителем. Если вы в принципе согласны на такую судьбу, то мы с вами можем обсудить детали вашего задания.

– А к себе, значит, госпожа Анна, меня брать не хотите? – с горечью произнесла бывшая рязанская княгиня. – Ну какой в мои годы молодой человек, смех да и только. Да он убежит сломя голову, едва только увидит меня издали.

– Вы, Аграфена Ростиславна, – спросила я, – насколько я понимаю, в молодости были весьма очаровательной девушкой?

– Да, – кивнула моя собеседница, – муж мой, Игорь Глебович, говорил, что я у него настоящая красавица. Но так то было в молодости, а сейчас все то, что было, давно уже сплыло.

– Ну, это не проблема, – махнула я рукой, – если вы согласитесь на мое предложение, то мы вернем вам, и вторую молодость, и красоту, и здоровье и даже, возможно, добавим вам что-то, чего у вас не было, ведь заниматься обновлением вашего физического тела будут настоящие специалисты. Но только, чур, потом работать на нас не за страх а за совесть…

Услышав эти мои слова, Аграфена Ростиславна, застыла будто соляной столб, не в силах произнести ни слова. Она уже в общих чертах знала, кто мы такие и что можем, но даже не предполагала, что ей тоже будет сделано предложение, от которого нельзя отказаться. А ведь сама же просила. Как сказал апостол Лука: «Всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят». Правда, апостол не добавил, кто может отворить на стук, и что может получить просящий и найти ищущий, но все это за счет места и времени действия. Знать ведь надо, куда стучать и где искать, а также что могут поднести просящему.

– Г-госпожа Анна, вы не шутите? Вы и в самом деле можете дать мне вторую молодость, если я соглашусь выйти замуж за нужного вам человека? – растерянно спросила бывшая рязанская княгиня, мгновенно превратившаяся в пожилую женщину, которая и хочет, и боится поверить моим, столь заманчивым, словам.

– Такими серьезными вещами я не шучу никогда, – серьезно ответила я, – в жизни полно куда более безобидных поводов для шуток. Я сказала ровно то, что хотела сказать. Если вы согласитесь выйти замуж за нужного нам человека и, состоя при нем, выполнять наше задание, то вам будет гарантирована молодость, красота и долгая, хоть и не вечная, жизнь. Есть только два обстоятельства, которые могут повлиять на ваше решение. Первое из них заключается в том, что жить вам предстоит в Константинополе (по-вашему, в Царьграде), за семьсот лет до момента вашего рождения. Знание латыни и греческого обязательно, но это как раз не является большой проблемой, потому что у нас есть способ мгновенного обучения новым языкам. Вторым обстоятельством является то, что этому молодому человеку еще только предстоит стать ромейским базилевсом. Сам процесс государственного переворота в его пользу мы обеспечим, но вы с вашим железным характером и мертвой хваткой должны будете помочь ему удержаться у власти и закрепить трон за вашими общими потомками. Кстати, вы его знаете, встречались, наверное, во дворе у фонтана…

Аграфена Ростиславна хмыкнула и гордо выпрямилась.

– Госпожа Анна, – немного заносчиво сказала она, – вы дарите мне вторую молодость и думаете, что я – молодая, красивая, уже имея за плечами одну прожитую жизнь – не справлюсь с таким простым делом, как удержание в руках какого-то мужчины, будь он хоть три раза ромейским базилевсом? Плохо же вы обо мне думаете. Первую половину жизни меня готовили к тому, чтобы я стала хорошей женой рязанскому князю, а всю оставшееся время меня учила сама жизнь, и я очень хорошо выучила ее уроки. Конечно же, я сразу согласна на все ваши условия, причем даже в том случае, если подписывать договор с вами мне придется собственной кровью. Я, знаете ли, давно уже не девочка и понимаю, что именно вы мне предлагаете и то, что два раза таких предложений не делают.

– С нечистым дела не имеем, – сухо ответила я, – так что договор кровью подписывать не потребуется. Вы знаете о нас достаточно для того чтобы понимать, что тот, кто попробует нас обмануть, не проживет и трех дней. Так что будет достаточно, если вы дадите свое согласие в устной форме, что вы уже сделали. И это все. К тому же вы просто не сможете сделать что-то не так, потому что вашим главным и основным заданием будет сделать так, чтобы свои главные дипломатические и военные усилия империя ромеев направила на юг и запад, оставив в покое земли славян. Не будете же вы направлять ромейские легионы против собственных пращуров, особенно если эти пращуры не совершают ничего предосудительного. Вы меня поняли?

– Да, госпожа Анна, – ответила женщина, – я вас поняла.

Закончив этот разговор и оставив бывшую княгиню и будущую императрицу размышлять над превратностями судьбы, я резко развернулась и вышла. Мне предстояло встретиться с Серегиным и окончательно утрясти этот вопрос, и я ни на минуту не сомневалась в том, что решен он будет положительно. Похожий вариант мы предварительно обсуждали, да только не было подходящей кандидатуры. Гера, первоначально намеченная на эту роль, не прошла по конкурсу. Бывшая первая леди античной мифологии после развода со своим нестойким к женским чарам супругом и смерти неудачного сыночка сама ударилась во все тяжкие, проводя фактически каждую ночь с новым мужиком, а то и с двумя, и успела перепробовать половину танкового полка и большую часть малой дружины Евпатия Коловрата. Более того, эта отставная мадам главная греческая богиня, используя свои личные каналы перемещения, наладилась смываться в самоволки, и никто не знал, в каком из миров она провела ту или иную ночь. А если учесть ее безразличие к судьбам славян, то вопрос увял сам собой. Зачем Серегину, то есть нам, такой секретный агент, который работает из-под палки и будет непрерывно сбегать от мужа и с места работы? Зато Аграфена Ростиславна вписалась под задачу как нельзя лучше, и Серегин обязательно должен согласиться со мной и распорядиться, чтобы Лилия и Зул начали с ней омолаживающие процедуры.

Тот же день, два часа спустя. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Это Птица хорошо придумала – Аграфену Ростиславну в президенты, то есть в резиденты. Хотя она, наверное, и с президентской должностью бы справилась. Но нам в Россию такую не надо, лучше куда-нибудь в Америку, и чтоб всех в бараний рог. Распоряжение немедленно начать сеанс омоложения я, конечно же, отдал, точнее, попросил Лилию, чтобы этим вопросом занялись быстро, но без суеты, потому что СЛИШКОМ быстрое омоложение может привести к тому, что пациент вскоре загнется от чего-нибудь вроде синдрома внезапной смерти. Поэтому спешка хороша только при ловле блох, но поторопиться все же требовалось. После омоложения Аграфену требовалось еще и обучать – как обычным, так и магическим способом – а это лучше делать, когда мозг молод и свеж, а не тогда, когда он изношен уже наполовину.

Но Аграфена была не единственной заботой. В маленькой келье в башне Терпения страдала свои страдания героиня мордовского эпоса богатырка Нарчат. А страдала она потому, что, когда Кобра хочет кого-то наказать, то лупит от всей души. И хорошо, что гордую мокшанку она лупила голой рукой по голой же попе (говорят, зрелище было незабываемым), а не мечом по шее или из своего любимого «Винтореза» прямо в сердце.

Бедняга Нарчат мучается не только и не столько от боли в выпоротой пятой точке, ведь Лилия давно залечила последствия той экзекуции. Она страдает от болей в уязвленном самолюбии, и раненой в самую сердцевину гордости, точнее гордыни, а то как же – ее унизили, оскорбили, пленили и публично выпороли на потеху толпе. У нас это не принято. Какая теперь из Нарчат царица? Да ее и замуж не возьмут. Мокшанские военнопленные, которым отвели под палатки лужайку за городом, теперь только и делают, что перешептываются, обсуждая интимные подробности тела своей царицы. И смех и грех, да только самой Нарчат совсем не смешно.

Кстати, я спросил у Кобры, нельзя ли было обойтись с девушкой как-нибудь по-иному. Она ответила, что можно было – или арбалетный болт в сердце, или голову с плеч. Уж больно избалованна и горда девушка, уж очень сильно не любит рузов, то есть нас, потому что последние пятьсот лет славяне шаг за шагом либо ассимилировали либо вытесняли балтские и пришедшие на эту территорию позже финно-угорские племена. Больше, конечно, ассимилировали, ибо плотность населения тут и до сих пор невелика, свободные места для поселения имеются в большом количестве, и нет никакой причины биться за леса, немногочисленные пашни и покосы на пойменных лугах. Тут была не народная нелюбовь изгнанников к захватчикам, ибо никто коренное население не изгонял. Тут имела место неприязнь родоплеменной верхушки аборигенов к более удачливым конкурентам, отнимающим власть и ставящим в подчиненное положение.

Добавило враждебности Крещение Руси и последующая христианизация края. После короткого сопротивления любителей старины наступил перелом, желающие жить по-новому победили, и этот же процесс захватил и ассимилируемое коренное финно-угорское население, стирая последнюю разницу между ним и пришлыми славянами. Теперь даже Бог у них стал один на всех. А там, куда славянская экспансия не дошла, все оставалось по-прежнему исконно-посконно, с резанными из дерева идолами и приносимыми им жертвами – по счастью, не человеческими, как во время оно на Руси.

Но не в этом суть дела. Те финно-угры, которые успели попасть под первую волну славянской и древнерусской экспансии, прерванную монгольским нашествием, по факту полностью и без остатка оказались включены в великорусский этнос, сплавившись со славянами в единый несокрушимый монолит. Те, кому так не повезло, подверглись поверхностной интеграции и крещению уже в шестнадцатом-семнадцатом веках, на новом витке государственного строительства, что обусловило рыхлую мозаичную национальную структуру центральной части России. Но это все теория, а на практике госпожа (с иронией) Нарчат никакого сочувствия и симпатии у меня не вызывает. Добро бы ее народ на момент прихода в эти края Батыя вел бы с русскими княжествами борьбу со славянской экспансией. Совсем нет. На самом деле в конце тридцатых годов тринадцатого века мокша, половцы, владимиро-суздальское и рязанское княжества вместе со своими муромскими и городецкими вассалами вели борьбу против волжских булгар, которые тоже стремились расширить свои территории за счет финно-угров. Но как только на горизонте появились Батый и Субэдей, разгромившие волжских булгар и в 1236 году разрушившие их столицу Биляр, то папенька Нарчат с легкостью необычайной разорвал все старые союзы и заключил один новый, с Батыем. И народная героиня Нарчат во всем этом замарана по самую макушку. По принципу – яблоко от яблони недалеко падает.

И в нашей истории это тоже кончилось довольно печально. Присоединившиеся к Батыю мокшане, которые были утомлены тремя годами непрерывной войны, попросили у монгольского командования передышки, чтобы отдохнуть и зализать раны. В результате они были отведены в тыл, разоружены, а потом ночью вырезаны все до единого – да так, что в суете спаслись немногие. Тогда-то и погиб царь Пуреш и его сын Атамяс. Узнав об этом, Нарчат подняла восстание и почти год рейдировала по степи, грабя и уничтожая тыловую инфраструктуру Джучиева улуса. Через год в Поволжье вернулся Батый со всем своим войском, разгромил поселения мокши, ликвидировал партизанские отряды, а сама лихая атаманша утопла в реке при попытке спастись вплавь вместе с боевым конем.

Вот и все об этом человеке в нашем прошлом, но это не отменяет необходимости решить, что же сделать с Нарчат здесь и сейчас. Казнить нельзя помиловать. Ставьте запятую, Сергей Сергеевич, только не ошибитесь. И мнение Кобры, а также заключение Птицы о психологическом состоянии этой несчастной девушки вам тоже ничем не поможет, потому что у них свое восприятие этого человека и мнение о его состоянии, а у вас должно быть свое. Незаурядная она все-таки была личность, несмотря на все заскоки, и жалко за просто так пускать ее в расход, в этом Кобра полностью права. И вообще, возиться с этой Нарчат по полной программе имеет смысл только в том случае, если вы вернете ее в родной Кадом и позволите править там как ни в чем не бывало, если, конечно, она сумеет. В противном случае на нет и суда нет. Но не ошибиться бы в выборе…

Ну, чтобы не ошибиться, я взял и пошел в башню Терпения поговорить с потерпевшей Нарчат на тему ее дальнейшего будущего, не имея при этом никаких дурных намерений на что-то большее. Ну и нарвался. Нарчат лежала на своей стопке матрасов и рыдала в три ручья – да так, что обзавидовался был даже Дух Фонтана. Приоткрыв дверь, я вежливо постучал в створку, не желая вламываться без предупреждения в комнату к девушке, будь она хоть три раза пленная. Ну и что, что это у нас не настоящая деревянная дверь, а ее магическая имитация. Зато это очень хорошая имитация, воспроизводящая в том числе и стук пальцами по дереву. Услышав этот звук, Нарчат прекратила свои рыдания и удивленно оглянулась. Ну, точь-в-точь, как тюлениха на лежбище, когда из-за толстой попы, обтянутой последовательно портами, а потом и шерстяным платьем, выглядывает маленькая голова, в недоумении хлопающая ресницами. Вроде в это время еще не была принята такая деликатность по отношению к пленным. И вообще, в нормальных семьях с достатком выше среднего, к которым, несомненно, относилась и семья мокшанка, дамы и незамужние девицы обитали отдельно на женской половине дома, где ни при каких обстоятельствах не могли встретить посторонних мужчин.

Не успел я открыть рот, чтобы поздороваться, как Нарчат резво вскочила на ноги, будто ей в пятую точку всадили длинное шило, и ядовито-плаксивым тоном произнесла:

– О, мой господин, явился, наконец?! Мне возлечь на это ложе и раздвинуть ноги, или просто отвернуться и нагнуться?

Услышав эту тираду, я застыл, как говорится, в порядке обалдения. Во-первых – ничего подобного я делать не собирался, а во-вторых – Птица в своем рапорте, касающемся Нарчат, не сообщала о том, что девушка сексуально озабочена. Предупреждать же надо о таких поползновениях. С другой стороны, она докладывала, что девушка избалована и неуравновешенна, и новый бзик мог стукнуть ей в голову совсем недавно. Изнасиловать пленницу, особенно инородку, здесь просто, как два пальца об асфальт, и, наверное, чем больше Птица и Кобра убеждали Нарчат в том, что у нас так не принято, тем больше она, бедолага, подсознательно ожидала именно такого исхода своей судьбы. И чего я приперся сюда, старый дурак, захотел сам принять участие в судьбе бедной девушки? А у девушки скуластая, почти монгольская, мордаха и чрезвычайно развитая попа шире плеч, а также вредный и капризный характер.

А у меня, между прочим, есть жена, на которую я не могу надышаться, ангел в душе и краса неописуемая, даже на шестом месяце беременности… Да-с, и это факт. Как факт и то, что келья Нарчат обставлена с суровым минимализмом. Стопка матрасов, являющаяся ложем, и низкий столик, с которого можно вкушать пищу, только усевшись перед ним по-восточному. И больше ничего, если не считать загородки перед дыркой в полу, из которой не воняет только потому, что этому препятствует специальное заклинание.

– Значит, так, Нарчат, – сделав страшное лицо, сказал я, – у меня есть желание поиметь тебя прямо в мозг. Для этого ты должна сесть на свою постель, ноги держать плотно сдвинутыми, рот закрытым, а глаза и уши, наоборот, широко открытыми. Поняла?

Удивление мокшанки было написано на ее скуластом лице широкими мазками. Она даже приоткрыла рот, пытаясь понять то, что я ей сказал. Да, и так плохо, и иначе тоже. Очевидно, что высокое искусство ездить девушкам по ушам еще не изобретено, и Нарчат просто не поняла моего юмора.

– Садись на матрас и слушай, – как можно спокойнее сказал я, – мне надо с тобой просто поговорить, а твои женские достоинства меня не интересуют.

– Неужели я так тебе так противна, – обиделась Нарчат, – что ты хочешь со мной только разговаривать? А мне говорили, что я очень хорошо собой, неужели это была наглая ложь? Ведь это так естественно, когда мужчина-победитель требует от побежденной пленницы лечь с ним на ложе, чтобы взять то, что принадлежит ему по праву? И причем тут мозг, Серегин, разве все три души человека живут не в его сердце? Ведь когда мы волнуемся или переживаем о чем-то, то именно сердце либо замирает в томительной паузе, либо начинает биться часто-часто, будто птица, желающая вырваться из клетки. И разве не прекращение биения сердца говорят нам о том, что этот человек умер и больше никогда не воскреснет?

Примечание авторов: * по финно-угорским языческим верованиям, у каждого человека должно иметься три «души»:

Первая «душа» называются «Хенки», буквально «дыхание» или «пар», и обозначает жизненную силу человека, которую тот получает при рождении и утрачивает в момент смерти.

Вторая «душа» называется «Луонто», обозначает гения-защитника человека, отвечающего за его волевые побуждения. Человек, Луонто которого слаб или покинул тело, ведет себя вяло и безинициативно. В таком случае требовалось обратиться к шаману, который путем специальных обрядов может усилить слабый Луонто, или вернуть на место то, который оставил его тело.

Третья душа называется «Итсе» и отвечает за черты его личности. Когда человек испытывает горестные переживания, Итсе может покидать его тело и появляться в других местах в качестве его призрака. В эти моменты человек настолько расстроен, что не может совершать никаких осмысленных действий, а длительная утрата человеком души-Итсе приводит к безумию.

При этом финно-угры верили, что сильные шаманы при помощи особых обрядов могут сделать так, что Луонто или Итсе, или оба сразу покинут тело неприятного им человека, что обречет его тело на растительное существование.

Да, девушка у нас философ, и даже верит в то, во что говорит. И это хорошо, даже несмотря на то, что она ошибается, причем во всем – и что касается расположения души, и права победителей бесцеремонно насиловать своих пленниц. Того и гляди втрескается в меня на почве стокгольмского синдрома*, как это случилось с Гретхен и моей Елизаветой Дмитриевной. Правда, пленил Нарчат не я, но, во-первых – Кобра действовала по моему поручению, а во-вторых – она очень плохой объект для приложения страсти, если, конечно, Нарчат не склонна к однополой любви.

Примечание авторов: * Стокгольмский синдром – необъяснимая страсть пленниц по отношению к своим пленителям. Может вылиться как в нормальную любовь, если герой в общем положительный и никем не занят, так и в психоз, если герой отрицательный или не разделяет с пленницей ее страсть.

– Ты ошибаешься, – сказал я, – и в первом, и во втором. Недостойно мужчины просто приказать женщине раздеться и лечь. Кроме того, соитие, когда под тобой просто бревно, не доставляет нормальному мужчине никакого удовольствия. Вот когда женщина влюблена в мужчину и сама настежь раскрывает ему горячие объятья, а не делает это по принуждению – вот тогда игра действительно стоит свеч. Что же касается места расположения души, то тут ты тоже ошибаешься, просто об этом тебе надо поговорить не со мной, а с Анной Сергеевной.

Смерив меня взглядом с ног до головы, Нарчат уселась на матрас, обхватив руками обтянутые платьем колени.

– Ты интересный человек, Серегин, – медленно, будто раздумывая над каждым словом, произнесла она, распуская шнуровку на горле своего платья, – после того как ты отказался меня насиловать, я вдруг сама ужасно захотела с тобой переспать. Почему так, а? Когда ты только вошел, я была так зла, что была готова убить тебя или наложить на себя руки, или сделать сперва первое, а потом второе, но сейчас мне интересно с тобой разговаривать и я получаю от этого удовольствие. Меня почему-то бросает в жар… Что это, как ты думаешь? Да не молчи же, ответь, а то, быть может, я говорю что-то не то… Ведь я как была пленницей, так ею и остаюсь, несмотря на то, что ты отказался воспользоваться своими законными правами.

– Да нет, Нарчат, – ответил я, – ты говоришь все то. Взаимно интересный разговор будет полезен нам обоим. И это самое большое, что может между нами произойти. У меня уже есть жена, и я ее очень люблю. Кроме того, ты совсем не пленница, и в любой момент можешь выходить из этой комнаты и возвращаться обратно.

– Вы, рузы, странные люди, – задумчиво произнесла девица, теребя рукав, – как будто, если ты переспишь со мной, то это хоть что-то отнимет у твоей жены… Впрочем, если тебе неприятен этот разговор, я его прекращу. Что же касается моей свободы, то оттого, что дверь в эту комнату стала открываться в любое время, настоящей свободы у меня ничуть не добавилось. Ведь я же не могу сесть на своего коня и уехать из вашего тридевятого царства к себе домой, а значит, оно и есть для меня самая настоящая тюрьма.

– Ну и что ты будешь делать, если сможешь уехать к себе домой? – спросил я, вложив в этот вопрос обертоны, которые в основном применяются при допросах пленных, для достижения с их стороны наибольшей искренности. Сопротивляться вопросу Бога Войны, заданному по всем правилам, не смог еще ни один пленный, и Нарчат не была исключением.

– Сначала, – простодушно произнесла она, – я думала, что, вернувшись домой, я сразу соберу войско и пойду мстить вам за отца и брата, ведь их убили вы и только вы. Но потом я поняла, что после такого похода народ мокши может полностью исчезнуть с нашей земли, потому что воинов у вас больше, вооружены они гораздо лучше, а их воинское искусство вообще выше всяких похвал. Если начнется такая война, то наши мужчины окажутся убитыми, наши города и села будут сожжены, а женщины и дети станут собственностью победителей, которые сгонят их с родной земли, переселив на нужные себе места. Теперь я сижу, злюсь на себя, не зная, что делать с этим своим «знанием». Скажи мне, Серегин, это действительно так, или я хоть в чем-то ошибаюсь?

– Да нет, Нарчат, – ответил я, – ты не ошибаешься, это действительно так, за исключением того, что нам не надо будет убивать всех ваших мужчин. Если мы в случае войны будем с вами достаточно гуманны, то большая их часть предпочтет просто сдаться и не связываться с Неумолимой силой.

– А разве ваши воины и богатырки берут пленных? – удивилась девушка. – Как сказала мне Кобра, ни один монгол не был вами оставлен в живых, всех их погребли на болоте – там же, куда вы зарыли павших в той битве воинов мокши вместе с моим отцом и братом.

– Но тебя и твоих воинов мы в плен все-таки взяли, – усмехнулся я. – Так что не равняй себя с монголами, Нарчат, в том для них слишком много чести. И потом, о какой мести может идти речь? Ведь это не русские воины пришли с огнем и мечом на земли мокши, а совсем наоборот, мокша вместе с монголами и разным сбродом явились на наши земли, чтобы убивать людей, жечь села и разрушать города, и если кто кому должен мстить, так это мы вам. Или же не мстить, а сделать все возможное, чтобы обезопасить пределы своей земли. Ну зачем нам такие соседи?

– Ну хорошо, – в запальчивости воскликнула Нарчат, – если вам не нужны такие соседи, то вы можете просто нас истребить, перебить или вырезать – неважно. Ведь это несложно – если ваши воины действительно так хороши, как об этом говорит Кобра. А ты можешь взять нож и перерезать мне горло, прямо здесь и сейчас, ведь жизнь без свободы мне тоже не нужна.

И она, нахмурившись, гордо вскинула подбородок. Просто прелесть. И смешно мне, и чувство умиления она вызывает, и так хочется, чтобы такой темперамент не пропал даром…

– Так, – спросил я, – с чего все эти истерики? С чего я вообще должен тебя убивать, если не испытываю к тебе никаких враждебных чувств. Да, твой отец, и в меньшей степени брат, решили предать своих союзников, и тем самым спасти свой народ – и получилось у них то, что получилось, то есть безымянная могила. Сейчас, когда соответствующая цена за эту ошибку уже уплачена, бессмысленно говорить о смерти и убийствах.

– Сегодня, – насупившись, сказала Нарчат, став при этом похожей на сердитого филина, – госпожа Кобра пришла в эту комнату, взяла меня за руку, и как маленькую девочку, повела за собой, чтобы показать, что та ее победа на льду Оки была не случайна. Мы с ней дрались деревянными мечами, на учебных копьях, на кулаках, метали в мишень стрелы и специальные ножи. И чем больше мы занимались, тем больше я понимала, что госпожа Кобра играет со мной как кот с мышью. Отвратительное ощущение, скажу я вам. Вот поэтому я и попросила вас зарезать меня прямо здесь и сейчас, чтобы не длить мои унизительные мучения.

– Ты, это, – сказал я, – не бери в голову. Проиграть все учебные схватки Кобре или мне для тебя не зазорно. Ведь нас учили драться не любители, пусть даже и с большим опытом, а первоклассные профессионалы. Вместо того, чтобы говорить глупости, уж лучше бы попросила дать тебе несколько уроков.

– И вы будете учить своего врага столь смертоносному искусству? – удивилась девица. – Или вы думаете, что навсегда заперли меня в этом своем тридесятом царстве? Но ведь я могу и взбунтоваться.

– Можешь-можешь, – ответил я, – и мы об этом знаем. Но неужели ты не поняла, что если бы мы считали тебя настоящим врагом, вроде Батыя, то Кобра первым же ударом пробила бы тебе сердце или снесла голову? Для нее это проще, чем высморкаться. Вместо этого она достаточно долго играла с мечом, чтобы показать всем твою беспомощность, не убивая тебя, а после этого наказала так, как старшая родня наказывает неразумных младших.

– Мокшане рузам не родня! – запальчиво выкрикнула эта штучка и добавила чуть тише, – хоть госпожа Кобра и назвала меня сестрой, но я думаю, что она ошиблась, и между нами нет ничего общего.

– Да нет, – усмехнулся я, – Кобра не ошиблась. Но сейчас мы не будем вести бессмысленные дискуссии на исторические темы. Я уже почти решил тебя отпустить, так что не порть мое впечатление о тебе твоими глупыми выкриками.

– А разве можно кого-то «почти отпустить», – удивилась Нарчат, – либо вы отпустите меня, либо нет. В любом случае править мокшанами я уже не буду, ибо что это за царица, о попе которой народ распевает матерные частушки…

– Вот в этом-то и вопрос, – сказал я, – прежде чем тебя отпускать, я хотел бы знать, чем ты собираешься заняться. Сразу должен предупредить, что если ты попробуешь собрать отряд и действовать нам во вред, то мы тебя уничтожим вместе с отрядом.

Да нет уж, – ответила девица, – если вы оставите в покое мой народ, то и я не буду вам вредить. С другой стороны, я понимаю, что все это несбыточные мечты, и вы ни за что не остановите свое движение на наши земли, а тогда и я не смогу остаться в стороне от бед своего народа.

– Слушай, Нарчат, – сказал я, измеряя ее келью шагами, – у политической проблемы должно быть и политическое решение. Согласна? Для того чтобы другие русские князья не лезли на ваши земли, тебе нужен свой личный князь Рюрикович, за которого ты выйдешь замуж и который превратит твою «Пурешеву волость» с неопределенным статусом в полноценное Кадомское княжество в составе единой Руси, – я пытливо посмотрел на нее, уже примерно зная реакцию на свое будущее предложение. Тем не менее я его озвучил: – Чем тебе плох молодой пронский князь, Владимир Михайлович? Не женат, молод, хорош собой, отлично владеет оружием, и вообще – идеальный кандидат в правители и мужья. Он будет сидеть на княжьем столе и ходить в походы, а ты будешь править и рожать ему наследников…

– Выйдешь замуж за руза, – запальчиво выкрикнула Нарчат, театрально вскинув руки, – сама станешь рузкой. Ведь для того, чтобы он на мне женился, мне надо будет креститься самой, а потом покрестить и весь свой народ.

– Именно это я тебе и предлагаю, – спокойно сказал я, – поступив, как я тебе советую, ты обеспечишь будущее своего народа, влив его в великий русский народ. И вообще, будешь хорошо себя вести, познакомлю тебя с Отцом, чтобы ты поняла, что не губим мы твой народ, а даем ему жизнь вечную. Впрочем, Нарчат, у тебя еще есть время подумать.

Она вскинула голову и внимательно посмотрела мне в глаза.

– Я подумаю, – неожиданно охрипшим голосом произнесла она, – я очень хорошо подумаю, князь Серегин.

9 января 1238 Р.Х. День двадцать восьмой. Полдень. Коломенское княжество. Лагерь сборного войска владимирской и иных русских земель.

Князь Новгородский Александр Ярославич

Шестнадцатилетний князь Александр Ярославич вместе со своей новгородской дружиной и боярином-наставником Федором Даниловичем только два дня назад прибыл в лагерь под Коломной и теперь находился в состоянии тягостного недоумения. Сборное войско почти всех земель северо-восточной Руси, которое собралось для того, чтобы отразить иноплеменное нашествие, теперь готовилось вторгнуться в рязанскую землю, чтобы произвести рейдерский захват рязанского стола в интересах владимирского княжества. Владимирский князь, Юрий Всеволодович, прискакавший вчерашним вечером с малой дружиной, тут же развил бурную деятельность с той целью, чтобы уже следующим утром выступить в поход на Рязань. Но дело затянулось, так как данная затея не вызывала энтузиазма даже у вассальных владимирскому великому князю удельных князей, и поэтому князь Юрий был вынужден собрать большой совет, чтобы на нем продавить свое решение о походе на Рязань.

Главное препятствие заключалось в том, что князем Переяславль-Залесским в тот момент был Ярослав Всеволодович, сидевший на столе в Киеве, а его интересы во Владимирском княжестве представлял пятнадцатилетний князь тверской Глеб* Ярославич, младший брат новгородского князя Александра Ярославича. Желание у переяславцев и тверичей идти на Рязань было меньше, чем никакое. Против этого похода на Рязань был и ярославский удельный князь Всеволод Константинович, в своих делах из двух братьев Всеволодовичей ориентирующийся на киевского князя Ярослава, а не на владимирского князя Юрия. А поскольку личные отношения между Юрием и Ярославом Всеволодовичами к 1238 году стали достаточно прохладными, то никакой поддержки планам Владимирского князя Юрия со стороны клана его брата Ярослава не было и быть не могло.

Примечание авторов: * реальное имя третьего сына Ярослава Всеволодовича и тверского князя так и осталось для истории неизвестным, и своим священным авторским произволом я нарек его в честь деда с материнской стороны.

Лагерь сторонников похода на Рязань помимо самого Владимирского великого князя Юрия Всеволодовича составляли Угличский удельный князь Владимир Константинович, женатый на сестре коломенского князя Романа Игоревича (а родственные узы – это святое) и удельный князь Ростовский Василько Константинович, который из двух своих дядей как-то издавна примыкал более к Юрию, чем к Ярославу. Как говорится, картина маслом, без поллитры не разобраться. Таким образом, из двух великих князей, правивших в двух «столицах» тогдашней Руси, владимирский князь был за поход на Рязань, а киевский против. Такая же картина сложилась и с удельными владимирскими князьями – два за, два против, при том, что Коломенский князь Роман Игоревич, чье княжество с самого начала стояло наособицу между Рязанским и Владимирским княжествами, совсем не был уверен, нужно ли ему вообще это рязанское великое княжение.

«Если неистовый Евпатий Коловрат, – думал Роман Игоревич, – сам, по доброй воле, пошел служить этому Серегину, то от этого дела лучше бы держаться подальше, а то может случиться так нехорошо, что и словами-то сказать невозможно. Да и шутка ли – его войско за каких-то две недели снесло-разнесло всю несметную Батыгину орду, как говорят, не понеся сколь-нибудь серьезных потерь.»

Как человек осторожный, Роман Игоревич на всякий случай отписал Евпатию Коловрату и отправил вместе с доверенным человеком записочку, в которой переложил всю вину на владимирского великого князя Юрия Всеволодовича и сообщил, что он вообще не имеет никого желания садиться на рязанский трон, но желает гарантий личной безопасности. В ответ воевода прислал записку, в которой говорилось, что если князь Роман со своей дружиной не будет участвовать в походе на Рязань, то ему тоже не будет ничего грозить. А если еще он отговорит от похода своего шурина, Угличского князя Владимира Константиновича, то тогда ему еще, быть может, выйдет и награда.

Но князь Александр Ярославич еще не знал о столь примечательном факте. В настоящий момент будущий первый русский верховный князь и император стоял возле своего шатра и беседовал со своим воспитателем боярином Федором Даниловичем, младшим братом Глебом и его воспитателем, тверским боярином Кузьмой Борисовичем. Как ни удивительно, но тихим и внушительным голосом говорил шестнадцатилетний отрок, у которого едва-едва на подбородке начал пробиваться нежный пушок, а матерые бояре внимательно его слушали, кивая поседевшими метлами бород. Нет, если бы молодой князь начал говорить глупости и пороть чушь, то они бы его поправили, но пока все было гладко и весьма разумно.

– Значит так, господа бояре, – произнес юноша, – мы с братом Глебом отроки юные, неразумные, и на княжьем совете нам делать нечего, поэтому туда пойдете вы и будете говорить за нас обоих. Слово нашего отца великого князя Ярослава Всеволодовича вы знаете – на Рязань не ходить, от битвы уклоняться, прямо нашему дяде князю Юрию не перечить и в то же время ничего для него не делать. Понятен ли вам, бояре, приказ нашего отца?

– Понятен, княже, – кивнул боярин Федор Данилович, – все сделаем как по писанному, ты не переживай. Только скажи, где вас с Глебом надо будет искать в это время, и что вы собираетесь делать?

– Будем мы с братом тут, поблизости, а что придется делать – так это в руке божьей, – ответил Александр, в кармане которого лежала записка, переданная одним из преданных слуг Евпатия Коловрата. – Быть может, будем обниматься-целоваться, а быть может, биться за свою жизнь, потому сопровождать нас на той прогулке будет полусотня кованой рати сотника Ратибора Береста… Все остальное дело сугубо тайное, наставник, и я попрошу вас меня пока извинить.

Бояре кивнули и сразу после этого разговора засобирались на княжий совет, а юные князья, поднявшись в седла, под охраной полусотни панцирных тяжеловооруженных воев выехали за пределы воинского лагеря и направились к месту слияния Москвы-реки и Оки, где сыновьям Ярослава Всеволодовича была назначена, так сказать, встреча в верхах.

И точно – едва вереница всадников, проехавших вдоль берега Москвы-реки, а потом пересекших по льду Оку, приблизилась к ее противоположному берегу, кусты возле утоптанной тропы шевельнулись, и навстречу выехали несколько всадников в легких доспехах и без боевых масок. Двое из них были мужчинами, а все остальные – плечистыми и грудастыми девицами-богатырками разной степени пригожести. Ратибор Берест приблизил свои губы к уху Александра Ярославича.

– Тот коренастый, что слева, – тихо сказал он, – воевода Евпатий Коловрат, а второй вой, стало быть, сам князь-колдун Серегин.

– Он не выглядит слишком могучим и опасным, – так же тихо ответил юный князь.

Старый сотник усмехнулся щербатой улыбкой.

– Сила князя, – назидательно сказал он, – не в его руках и в мече, а в войске и уме. И потом, не всегда побеждает сила, иногда силу одолевает быстрота и ловкость. А этот Серегин ой как быстр и ловок. Один на один я бы против него не вышел. Запомни это, Александр Ярославич.

– Я запомню, сотник, – кивнул будущий Невский, – а теперь оставьте нас с этим Серегиным наедине. Иначе зачем мы сюда приехали?

Воины сопровождения остались на месте, а Александр и Глеб, чуть тронув поводья, выехали навстречу белым всадникам. С той стороны им навстречу тоже двинулись двое – сам Серегин и с ним – одна из богатырок, а вовсе не Евпатий Коловрат, как ожидалось. Укутанные в белую попону могучие кони Серегина и его спутницы были на две ладони выше совсем не маленьких коней двух братьев, в результате чего, если добавить разницу в росте, возвышающийся на две головы над своими визави Серегин и его спутница вынужденно смотрели на юных князей сверху вниз. Но сопровождающие своего князя плечистые богатырки были еще выше ростом, и Александр Ярославич очень хорошо представил, как они сверху рубят своими мечами монгол, причем половинка монгола падает слева от седла его коня, а половинка справа. Поняв неловкость ситуации, Серегин и его спутница ловко спешились и последние несколько шагов прошли пешком, вынудив юношей сделать то же самое.

«Нет, – молча подумал Александр Ярославич, наблюдая, как плавно, подобно дикой рыси, движется спутница Серегина, – это не женщина, это богатырка. И меч, рукоять которого по-восточному торчит из-за левого плеча, тоже явно служит не для красоты. Слишком потерта от долгого употребления его обтянутая шершавой кожей рукоять, и слишком цепкий взгляд. И слишком независимый вид для жены, любовницы или женщины-телохранителя, как это бывает у некоторых народов. Скорее, это воевода или, в крайнем случае, тысяцкий, что в войске, состоящем по большей части из женщин, совсем не исключено.»

Остановившись в двух шагах от юных князей, Серегин кивнул и произнес:

– Здрав будь, князь новгородский Александр Ярославич, и да пребудет с тобой удача в делах и благословение Господне. И ты тоже будь здрав, князь тверской Глеб Ярославич, долгих лет жизни тебе и многочисленного потомства.

Юный новгородский князь ответил вежеством на вежество и кивнул в ответ.

– И ты будь здрав, князь Серегин, – произнес он, – ты великий воин, колдун и победитель Батыги, желаю тебе и удачи в делах и долгих лет, и многочисленного потомства и Господнего благословения. А теперь скажи, князь-колдун, почему мне ты пожелал удачи и благословения Господа нашего, а брату моему только долгих лет и множества детей?

– Для начала, Александр Ярославич, давай договоримся, что я не колдун, и никогда им не был. Я воин, с благословения Господня работаю богом, или, если хочешь, архангелом, Русской Справедливой Оборонительной Войны. Все остальное тоже делается с ведома и по поручению Бога-Отца, даже то, что может показаться тебе колдовством, но на самом деле есть использование тех сил, которые были сотворены Создателем вместе со всем остальным Мирозданием. Это Мироздание включает в себя множество миров, некоторые из которых показались бы вам странными, а некоторые просто ужасными. Мы как раз из одного из таких миров, находящегося на восемь сотен лет тому вперед, поэтому знаем многое из того, что вам пока знать не положено…

Сделав паузу, Серегин посмотрел на юных князей, которые слушали его как завороженные. Мальчишки же еще – а значит, любители таинственных историй и страшных клятв. Тем легче с ними будет работать, и тем выше ответственность. Убедившись, что оба юных князя заинтригованы и желают слушать дальше, Серегин продолжил дозволенные речи.

– Удачи в делах и благословения Господня, князь Александр Ярославич, я пожелал тебе потому, что тебе, старшему сыну своего отца, предстоит вернуть Руси былой блеск времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого. Пришло время снова собирать камни и превратить рыхлое скопище княжеств-полугосударств в несокрушимый монолит Русской Империи, и начать этот процесс суждено тебе, юноша. Что же касается твоего брата, то ему было предначертано героически погибнуть от руки монгол, ни на йоту не поступившись своей честью. Но уничтожив Батыя с его войском, мы изменили и судьбу твоего брата. Поэтому теперь он сам творец своего будущего, и все зависит только от того пути, который он выберет. Станет он твоим верным помощником и товарищем – будет ему тогда и удача, и Благословение Господне, ибо щедро он отсыпает свои дары. А если нет, то на нет и суда нет, а есть геенна огненная и тьма внешняя со скрежетом зубовным в полной пустоте. Ответил я на твой вопрос, князь новгородский, или еще что-то пояснить?

Юные князья недоумевающе посмотрели друг на друга. Неизвестный никому, но явно русский князь, да к тому же колдун, с первоклассным и многочисленным войском, непонятно откуда пришедший на Русь, и так был явлением до предела невероятным, но тут все закручивалось так лихо, что сказочники нервно топтались в сторонке и жаловались за свою несчастную судьбу и отбитый хлеб. Но все же охота бывает пуще неволи, и истории о тридевятом царстве, тридесятом государстве, таинственных белых всадницах-богатырках и прочих чудесах уже успели достаточно широко разойтись по Руси и достичь ушей юных князей. И вдруг, неожиданно для них, сказка грозит обернуться былью. Тридевятое царство оказывается от них в одном шаге, а рослые, на две головы выше них, остроухие богатырки, тоже спешившиеся со своих могучих коней, строят им с братом глазки, выглядя при этом намного доброжелательнее, чем сумрачная спутница Серегина. Эх, была не была! Александр Ярославич набрал в грудь побольше воздуха и начал:

– Могли бы мы с братом, – тут его голос предательски пустил петуха, – побывать в твоем тридевятом царстве и тридесятом государстве и своими глазами увидеть, а руками пощупать его чудеса, чтобы нам потом было что рассказать нашему отцу, Великому князю киевскому Ярославу Всеволодовичу?

– Я-то не против, – пожал плечами Серегин, – да только разрешат ли вам ваши воспитатели такую небольшую, но дальнюю отлучку?

– Они сейчас на совете у нашего дяди великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, – важно пояснил Глеб, – наводят тень на плетень и от имени нашего отца дают отказ в походе на Рязань. Они бы и сами не прочь, но дела. Поцелуй крест, что не причинишь нам вреда, и поскольку мы знаем, что ты честный человек, то этого будет достаточно.

– Хорошо, – сказал Серегин, доставая из-за отворота полушубка массивный серебряный крест. – Клянусь милостью Отца, своей честью и самой жизнью, что не причиню вреда ни князьям Александру и Глебу Ярославичам, ни сопровождающим их лицам, а также буду защищать своих гостей не только силой имеющегося оружия, но и при помощи всех остальных возможностей. Аминь!!

Как только Серегин прочитал клятву, в небесах прогрохотал отдаленный гром. А позади таинственного князя и его эскорта, который так и не обернулся, вдруг разверзлась дыра в другие миры и измерения. Сказав «А», юным князьям теперь требовалось проговаривать и остальные буквы алфавита; и впереди их ждали ужасно интересные приключения. Интересно, юные князья девственники или нет – отчего-то подумалось Серегину. Да уж, в любом случае среди амазонок на них будет самый настоящий конкурс по десять человек на место.

Двести двенадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Сманить в волшебную страну двух князей-мальчишек оказалось куда проще, чем я предполагал первоначально. Достаточно было произнести СТРАШНУЮ КЛЯТВУ и поманить ЧУДЕСАМИ, как они оба загорелись путешествием в тридевятое царство тридесятое государство. Не устоял и старый рубака Ратибор Берест, как и покрытые шрамами ветераны его полусотни. По сути, они все были большими детьми, и с гордостью могу сказать, что мои ординарцы-посыльные (Митя, Ув и Ася) по большей части ведут себя серьезней этих битых и посеченных саблями во многих боях взрослых мужиков. Но может, это и к лучшему, потому что как раз дети обычно с наибольшей легкостью воспринимают те известия, которые кажутся взрослым людям просто невероятными. Заброшенный город в мире Содома – это для них как путешествие в сказку, а глас с небес – истина в последней инстанции. Бойцовые лилитки, эти не лишенные женского очарования дылды, обставившие ветеранов из полусотни Ратибора Береста в рубке лозы*, привели юных князей в полный восторг.

Примечание авторов: * рубка лозы (проф.), разновидность военно-прикладного спорта, особенно популярного в кавалерии. На прямолинейной дистанции 200 м справа и слева поочередно устанавливали на расстоянии 12–15 метров одна от другой двенадцать стоек с различными целями для рубки и уколов: 8 штук свежих прямых лоз толщиной 1,5–2 сантиметров, конус из глины, шар (голову) из глины, чучело (мешок с соломой) общей высотой со стойкой 170 сантиметров. Участники соревнований по одному скакали по дистанции и, нанося удары шашкой по обе стороны, срубали лозы и конус, уколом поражали шар (голову) и чучело и срывали кольцо.

Юный Глеб Ярославич даже робко поинтересовался, нельзя ли и ему в дружину набрать таких же лихих и одновременно милых девиц. Пришлось в аккуратных выражениях объяснять, кто такие – бойцовые лилитки, откуда они взялись, и почему конкретно эти девицы не будут служить никому, кроме меня. Правда, добавил я, если у уважаемого Глеба Ярославича будет желание, то можно будет организовать рейд в соседнюю еще не завоеванную тевтонами долину этого горного мира и с особым цинизмом разгромить там к вящей славе господней какой-нибудь загородную виллу местного городского мага, а потом нейтрализовать высланное для отражения вторжения вражеское войско. Вопрос только в том, сумеют ли господа молодые князья своими собственными усилиями сгенерировать хотя бы нечто подобное моему Призыву? Без этого у них просто не получится привлечь к себе освобожденных от заклинания Подчинения бойцовых лилиток, или те в силу отсутствия альтернативы опять отойдут в мое подчинение.

Нет, определенное обаяние у них обоих явно имеется. Не зря же старший брат потом совершенно самостоятельно сумел сделать головокружительную карьеру не только как полководец, но и как политик, а возможности младшего нам и вовсе остаются неизвестны. «Табула раса» – чистый лист. Но, они оба пока не являются зрелыми мужами, и даже если Отец в ускоренном порядке инициирует Александра Ярославича или даже обоих братьев, то полноценного Призыва, способного привлечь взрослых воев, у них при этом никак не получится.

Хотя, если вспомнить, был еще один персонаж нашей истории по имени Петр Алексеевич, он же Петр Великий (не путать с Петей Попрошайкой), который собрал вокруг себя как раз своих сверстников, составивших впоследствии костяк его знаменитой Гвардии, Семеновский и Преображенский полки. А ведь в то время, когда начиналась вся эта эпопея с Потешными полками, вылившаяся потом в великий перелом, будущий первый русский император находился как раз в том же нежном возрасте, что и эти два юных отпрыска князя Ярослава Всеволодовича.

А что если пойти как раз по пути этого третьего (или шестого, если считать Федора, Ивана и Софью) царя в цепи Романовых и подобрать в партнерши по призыву для Александра и Глеба лилиток-сверстниц – от четырнадцати до шестнадцати лет. А это значит, что громить надо будет не виллу мага-олигарха, а какой-нибудь питомник для остроухих девиц. Правда, при этом добычей налета станут не только почти готовые бойцовые лилитки выпускного поколения, но и домашние служанки, рабочие, не отгруженные потребителям мясные, а еще племенные остроухие на различных этапах своего жизненного цикла и очень многочисленный незрелый молодняк. Хотя, по факту – если у них, то есть у нас, все получится, то даже лилитки-младенцы успеют встать в строй, прежде чем братья-князья по-настоящему заматереют примерно к сорока годам.

Ведь, чем черт не шутит (хотя один уже дошутился), быть может, это и есть начало решения проблемы князя Александра Ярославича и превращения его в ипостась архангела Михаила, в главного защитника и верховного судью русской земли. Ибо если ваш покорный слуга по своей сути является рейдером, пронзающим насквозь все Мироздание и вяжущим из миров защитную сеть, объединяющую различные варианты Россий, призванных спасти все сущее от всеобщего коллапса, то у юного князя Александра Ярославича энергетика несколько иного типа, и он полностью принадлежит тому миру, в котором родился. Никуда он из своего мира не уйдет и обеими ногами будет твердо стоять на его земле; короткие турпоездки и загранкомандировки не в счет.

Надо сказать, моя идея о набеге на питомник остроухих для его последующего разграбления была встречена юными князьями на ура, особенно после того как я сказал, что они сами должны участвовать в этом сафари. Без этого, мол, запечатление лилитками их образов в тот момент, когда рухнет заклинание Принуждения, будет не совсем полным, так как не будет включать сексуальный образ юного князя-героя, с сияющим мечом в руках побивающим орды мерзких Псов и Волкодавов. Надо сказать, что если я, как взрослый мужчина, всячески отбиваюсь от чести быть окруженным множеством перевозбужденных юных девиц (без различия формы ушей), готовых отдаться мне и душой и телом, то юных князей, по сути еще мальчиков-подростков, эта же ситуация манит, как светлячков пламя свечи.

Правда, старый рубака Ратибор Берест с некоторым скептицизмом как бы невзначай спросил о том, а как к этому приключению отнесутся бояре-воспитатели юных князей – Федор Данилович да Кузьма Борисович. Не будут ли они против того, чтобы в окружении их воспитанников завелись срамные остроухие девки-нелюди, потомки демоницы Лилит – и неважно, насколько хорошими рубаками они окажутся.

На это молодой князь Александр Ярославич сказал, что бояре тоже не дураки и понимают, что такие рубаки, как эти бойцовые лилитки, на дороге тоже не валяются, и даже их дети, если они не очень маленькие, тоже быстро вырастут и встанут в строй – и вот тогда их дружины станут самыми сильными на Руси. По крайней мере, он, князь, обязуется решить этот вопрос в течение тех двух-трех дней, которые понадобятся на сбор дружины и подготовку к этому мероприятию.

Ну и я добавил свои пять копеек, сказав, что лилитки никакие не нелюди, и что душа у них такая же, как и у всех прочих человеков, а может быть, даже получше многих из них, ибо остроухие вне зависимости от вида категорически не приемлют ни лжи, ни подлости, ни измены, а на их свидетельство можно положиться так же, как на слово самого нашего Небесного Отца. Вы только не причиняйте им зло и покажите доброту души – и вот тогда они сторицей вернут вам добром за добро.

На этом тема набега на питомник была закрыта на несколько дней, которые потребуются юным князьям на уговоры своих наставников, а нам – на разведку местности в соседней долине за хребтом, где пока еще сидели содомитяне на предмет выявления подходящего питомника. Кроме того, князьям и их помощникам требовалось подготовить место в Переяславле, Новгороде или Твери для постоянного размещения юных лилиток, а также подобрать им наставников и наставниц в боевом деле и всем прочем, что должна знать добропорядочная русская богатырка. Идею кадетского корпуса или суворовского училища, применительно к тринадцатому веку, я Александру Ярославичу изложил, а значит, в этих учебных заведениях полумонашеского типа вскорости будет не протолкнуться от детей бояр, князей, особо умных половецких ханов и прочих высокопоставленных типов, ибо только так можно ковать новую элиту Объединенной Руси.

Но вот как раз на эту самую главную тему мы с молодыми князьями пока не говорили, ибо ее стоило вести только в присутствии их отца Ярослава Всеволодовича, и только после того, как будет развязана коллизия с их дядей князем Юрием, возомнившим, что именно он главный петух, а все остальные должны тихо сидеть на жердочке и не кукарекать.

Кстати, юная воспитанница Птицы, аварская царевна по имени Асаль, кажется, положила свой узкий глаз на юного Глеба. Лилия говорит, что она действительно дочь Бояна от одной из наложниц, никогда не видевшая от своего свирепого Повелителя ничего, кроме окриков и оплеух, так что никаких мстительных рефлексов в нашу сторону она не испытывает. Напротив, мы дали ей то, о чем она не смела и мечтать – свободу и возможность повзрослев, стать самодостаточной женщиной, самостоятельно выбирающей свою судьбу. И вот, кажется, она выбрала юного князя Глеба… Конечно, если я объявлю, что по рождению она дочь восточного царя, а по нынешнему положению моя приемная дочь (ни капли лжи), то формальным препятствием для этого брака может стать только то, что Асаль еще не крещена в православие. Как только это препятствие будет устранено, она без проблем сможет выйти замуж за Тверского князя.

И ведь невооруженным глазом видно, что светловолосый, плечистый и синеглазый мальчик-князь, с которым моя приемная аварская дочь встретилась на ристалище, где тренировалась в стрельбе с седла из нового для себя монгольского лука*, попал ей прямо в сердце стрелою Амура. И эта стройная, черноволосая смуглая и раскосая красавица (видно, что знатных кровей), с легкостью мечущая в мишень свои стрелы, запала в сердце юного Глеба, да так, что он не смог вымолвить ей ни одного слова, а только краснел, бледнел и глупо улыбался.

Примечание авторов: * монгольский лук является усовершенствованной версией лука хунну, которым пользовались авары. Основное преимущество монгольского лука перед луком хунну, заключалось в том, что его можно было постоянно держать в боеготовом состоянии, а на лук хунну, тетиву можно было накидывать только перед самым боем, иначе она ослабевала.

Молодые князья так торопились уехать, что, к огорчению Асаль, даже не остались на вечерние танцульки, на которых она планировала продолжать «окучивать» своего милого. Дело было в том, что время, отведенное им на конную прогулку, подходило к концу. Если они будут отсутствовать дольше этого времени, то их рано или поздно хватятся, после чего начнется превеликий переполох, ибо Юрию Всеволодовичу наверняка уже известно о том, что мы с Отцом прочим его старшего племянника по линии брата Ярослава на роль князя князей всея Руси – а тут дело пахнет не какой-то занюханной Рязанью, из-за которой он на меня первоначально погнал волну, а вообще вопросом о власти и ее источнике. А то некоторые тут отвыкли от страха божьего и расслабились, решив, что все у них схвачено и за все заплачено.

Именно поэтому мне и надо вызвать сюда на совет из Киева Ярослава Всеволодовича. Политического опыта и силы характера у него побольше, чем у сыновей, и с его помощью есть надежда решить вопрос с братом Юрием, не доводя дело до войны или смертоубийства. Одно дело – направо и налево крошить монголов и прочих захватчиков, а совсем другое, когда русские убивают русских, или даже всего лишь один русский князь убивает другого. Междоусобицам, ставшим обычным делом за последние сто лет, должен настать конец, князей же, затеявших такое, следует наказывать – пусть и не так сурово, как будет наказан хан Батый, посмевший влезть на Русь вместе со своей Ордой.

9 января 1238 Р.Х. День двадцать восьмой. Вечер. Коломенское княжество. Лагерь сборного войска владимирской и иных русских земель.

Возвращение двух юных князей из вылазки в тридевятое царство, тридесятое государство прошло бы незаметно, если бы сопровождавшие их латники полусотни Ратибора Береста, приняв на грудь по ковшу меда, не начали рассказывать такое, что у собеседников откровенно стали вянуть уши. С другой стороны, о сказочной стране тут были наслышаны уже многие, поскольку слухи с рязанской стороны приносил не только ветер, но и разного рода перехожие калики, как минимум половина которых были агентами влияния Евпатия Коловрата, который официально при большом скоплении народа был возведен в достоинство регента при малолетнем князе Иване Федоровиче. Публика, наливавшая богатырям, побывавшим в таком невиданном месте, только ахала, охала и мекала в самых интересных местах рассказа. А потом среди владимирских воев началось брожение, вроде того, что бывает в жбане перестоявшей свой срок браги.

Александр Ярославич и его брат Глеб только посмеивались, слушая о том, как отреагировало сборное войско в Коломенском лагере на эти рассказы в стиле: «махнет красавица-богатырка сабелькой направо – появляется улица, махнет налево – переулочек». И двадцать тысяч войска в этих рассказах превратились в двести, или, по крайней мере, в «видимо-невидимо», или «до самого виднокрая» – так сказать, поэтические преувеличения стратегического назначения. Самое главное было в том, что они сами не хотели, чтобы владимирское войско все же двинулось на Рязань, что должно было вылиться в братоубийственное сражение «русские рубят русских», которое будет для Руси чистой потерей, кто бы в нем ни победил. В этом они были полностью согласны с князем Серегиным, который им очень понравился и как человек, и как полководец, не желающий зазря класть своих воев и воительниц, и бьющийся только за правое дело.

Пара жарких часов ушла на разговор с боярами-воспитателями, причем говорил в основном Александр, а Глеб, как младший из двух братьев, либо степенно молчал, либо послушно поддакивал старшему брату. В результате бояре-воспитатели были убеждены и дали свое согласие на последующий уже официальный визит в тридесятое царство. Особое впечатление на них произвел рассказ о стоящем в княжеской светлице замороженном Батыге совокупно с уже готовым для него колом. Попутно братья получили разрешение на то, чтобы набрать себе таких же юных остроухих богатырок и сделать из них особые ближние дружины. Попытка, говорят, не пытка, и кроме того, эти девки просто хороши собой.

Потом, уже глубокой ночью в шатер к Ярославичам пришел верный сторонник их отца, ярославский удельный князь Всеволод Константинович, а за ним появился и отбросивший сомнения коломенский князь Роман Игоревич со своим шурином угличским князем Владимиром Константиновичем, в результате чего партия русского мира была оформлена официально. Потом к этой компании присоединилось множество разных князей, но эти были самыми первыми.

На рассвете следующего дня из шатра князя Александра Ярославича один за другим выпорхнули три почтовых голубя – они понесли свои депеши в далекий Киев-град к великому князю киевскому Ярославу Всеволодовичу, до которого им предстояло шесть часов лета. Три голубя были использованы из-за важности посланного сообщения и почти предельной дальности зимнего суточного перелета в семьсот пятьдесят верст по прямой. Не долетят два голубя – долетит третий, что, собственно и случилось к вечеру того же дня.

Тем временем проснувшийся князь Юрий обнаружил, что даже его собственная дружина и тем более его основная сила – владимирское ополчение – утратили весь свой наступательный порыв, в ответ на призывы к походу мекая что-то невнятное. Ведь никто же не покушается на их дома и имения – напротив, это они должны идти к рязанцам и учить их, кто там будет князем, а кто нет. Были бы там одни рязанцы – так то полбеды, ибо их отцы двадцать лет назад такое уже делали и правильного князя на княжеский рязанский стол уже сажали, а неправильного гоняли.

Но там теперь не только остатки рязанской дружины и ополчения во главе с Евпатием Коловратом, там уже и пресловутый князь Серегин, вместе со своими белыми всадниками. А ежели те белые всадники и в самом деле такие лихие, как о том везде бают, так и до беды доиграться можно. Тем более что не на своей земле они, владимирцы, будут биться, где помогают даже стены – а на чужой, где стены будут помогать кому угодно, но только не им.

Тем более что теперь против этого похода были, за исключением удельного ростовского князя Василько Константиновича, все остальные князья – они сгруппировались вокруг юного новгородского князя Александра Ярославича, будто разом нашли в нем свою опору. Взрослые мужи признали шестнадцатилетнего отрока своим законным представителем на переговорах с князем Серегиным, хотя бы только оттого, что по непонятной причине разговаривать ни с кем другим он просто не станет.

К тому же стало известно, что князь Серегин собирает в Рязани княжий съезд, на котором будет решаться, быть может, самый важный вопрос о том, как должна жить Русь после нашествия Батыя, когда с востока напирают монголы, желающие положить русские земли пусту, а с запада со своим «дранг нах остен» прутся германцы, датчане и шведы, цель которых – разрушить русские княжества и всех их жителей обратить в рабов. Воинство Серегина не будет вечно биться за украсно украшенную Святую Русь, уйдет когда-нибудь по своим делам, и надо решить, каким образом дальше будет жить русская земля, сражаясь как на западе против латинцев, так и на востоке против степняков.

Таким образом, великий князь владимирский и суздальский Юрий Всеволодович понял, что поход на Рязань, затеянный им ради самоутверждения, закончился так и не начавшись. А если он будет на нем настаивать, это приведет к бунту, в том числе и в рядах собственной дружины, потому что те, кто шел на него из алчности убоялись негативных последствий, а люди чести и совести признали неправедность самого замысла навязать рязанцам нелюбого им князя. Теперь следовало ждать, что именно тот пресловутый Серегин предпримет в ответ, и по этому вопросу заключались многочисленные пари. Некоторые считали, что он пойдет на Владимир войной. Другие – что вызовет князя Юрия Всеволодовича на очный поединок без права выставления защитника. Третьи – что потребует на княжьем съезде его смещения с владимирского стола, с заменой на своего ставленника князя Александра Ярославича, а четвертые – что, быть может, ограничится чисто словесным поношением, но таким, что князю Юрию надо будет либо самому вызывать князя Серегина на поединок, либо просто лезть в петлю.

Двести тринадцатый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Моя почти что тезка Асаль влюбилась, и в кого – в младшего брата самого будущего Александра Невского! Причем, дурочка, даже не подозревая о том, насколько высоко прыгнула. Думала, что это самый обычный молоденький князь, которых тут хоть пруд пруди. Но мальчик и в самом деле хорош. Волос светлый, волнистый и кудрявый, щеки розовые, глаза синие, уста сахарные (наверное, в смысле, что все зубы на месте), алые. Такими у нас в детских книжках рисуют сказочных королевичей Елисеев и царевичей Иванов, которые совсем не дураки. Влюбиться в такого немудрено; не будь у меня Митьки, то я бы тоже влюбилась в этого красавчика, а так он мне и даром не нужен. А если его сравнивать с Серегиным, то вообще никакого сравнения – Серегин, быть может, не такой красивый, как этот мальчик с обложки журнала «Древняя Русь», но зато он мощный и надежный, как бульдозер «Катерпиллер».

Но эта Асаль влюблена в него, вот и все. Теперь она закатывает в небо свои узенькие глазки и вздыхает так глубоко, что мне аж становится страшно. Даже когда я влюблялась в самого Серегина, тот я не доходила до такой степени идиотизма. Пришлось звать на выручку Лилию, ведь несмотря на то, что той целая тысяча лет, она все равно моя закадычная подружка, с которой мы нет-нет да и делимся своими самыми девичьими секретами. Так вот. Лилия посмотрела на эту Асаль и на всякий случай потыкала ее пальцем, после чего изрекла, что эта никакая не влюбленность, а самая настоящая любовь, и что медицина тут бессильна. Оказалось, что для Лилии, например, попытка манипулировать настоящими чувствами может означать несколько дополнительных штрафных баллов в карму, и она этого очень не хочет. Да и все равно ничего не получится, потому что истинная любовь исходит из глубин человеческого существа, а потому не подвержена никаким манипуляциям, особенно если это неразделенная истинная любовь, потому что тогда это приводит к огромным трагедиям. Да и от разделенной истинной любви тоже бывает очень много горя, достаточно вспомнить Джульетту и ее Ромео, у которых крыши посрывало напрочь. А ведь им тогда как раз было по столько же лет, по сколько сейчас Асаль и этому ее Глебу.

Ни за чтобы не поверила, что Лилия с чем-то там не сможет справиться, но вот он, факт – ни отвратить Асаль от этого красавчика, ни усилить или ослабить ее чувства к нему она не в состоянии. У меня, значит, к Серегину была не настоящая любовь, а всего лишь влюбленность, а у Асальки наоборот. Обидно, да? Конечно, обидно, но я теперь не гордая и все ей прощу, главное, что Серегин у меня был настоящим человеком, а на ее князька надо еще поглядеть. Вот подарит ей как малому дитю какую-нибудь глиняную свистульку – вот это будет смех… А пока только остается поддакивать «подружке», когда она нахваливает своего любезного Глебушку, и ждать, чем все это кончится. То ли предмет ответит на чувства нашей царевны Несмеяны, то ли придется звать на помощь Анну Сергеевну, чтобы уже она разгребала весь этот любовный мусор, прогоняла призраков, и вообще делала все, что положено в случаях обычной несчастной любви. Видимо, несмотря на свое чисто человеческое происхождение, Анна Сергеевна – богиня значительно более высокого порядка, чем Лилия, раз может делать свою работу, не обращая внимания на закон той самой кармы.

Со своей стороны мы с девчонками тоже стремимся помочь Асальке. Тел попросила свою маму (а та ей никогда не отказывает) чтобы та наложила на Асальку заклинание неотразимой привлекательности, я раскрасила ее специальным боевым гримом, от которого наши детдурдомовские пацаны были просто без ума. Рязанская княжна Ирина, (кстати, моя ровесница) дала ей поносить свои серебряные сережки и расшитую бисером очень красивую головную повязку, крайне идущую к волосам Асаль цвета воронова крыла. Потом пришла Анна Сергеевна и устроила нам полный разнос. Головную повязку и сережки она, правда, одобрила, а все остальное приказала переделать. Заклинание привлекательности надо было ослабить почти в три раза, а всю мою раскраску смыть и наложить по новой, а то получалась не невеста, которой хочется сделать предложение руки и сердца, а девушка на одно свидание по сниженным ценам.

Что из всего этого получится, мы увидим чуть позже – если выйдет у Асальки, то, может быть, и мне тоже удастся захомутать своего князя… Хотя нет, мне никто не нужен. У меня же есть Митька, который мне за такие мысли голову оторвет, или бросит и начнет клеиться к княжне Ирке, а то та уже им интересовалась. А Митька свой, и поэтому для меня он лучше любого князя. Это для Асальки семьсот лет туда, семьсот лет сюда – разницы нет, а для нас все эти местные дикари ужасные, разумеется, за исключением моих лучших подруг, которых я очень люблю. За ту же Асальку или Ирку я кому угодно глаз на попу натяну. Как только мы с Митькой прошли Призыв и вступили в Единство, Сергей Сергеевич выдал нам по автомату Федорова и по пистолету, сказав, что теперь мы с ним защитники всех остальных гавриков.

Кроме нас, в нашей компании кого-то защищать способен только Ув. Правда, учебным детским двуручным мечом он владеет гораздо лучше, чем огнестрельным оружием – из автомата или пистолета, после всех своих тренировок, он пока лишь в состоянии только выстрелить в направлении врага. Чуть что – и он с необычайной легкостью начинает размахивать своей железякой, аж ветер поднимается. Конечно, этот меч в два раза легче настоящих взрослых двуручников, но при этом он не менее опасен, ибо кишки может выпустить точно так же, как и его взрослый родственник. Кстати, меня Ув уважает, хлопает по плечу и говорит, что я настоящий свой парень и, мол, жалко, что я родилась девкой. И вовсе мне не жалко, потому что будь я парнем, наша с Митькой любовь была бы извращением, а так все нормально. Я дождусь, пока мы с ним повзрослеем и обязательно выйду за него замуж…

Двести тринадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Сегодня я занималась с девочками рукоделием. О, как же мои руки соскучились по любимому делу! Как мне не хватало того чувства, что я – творец, создающий неповторимые образы…

Мы шили куклу. Душа моя пела и наслаждалась. Мое увлечение куклами началось в тот момент, когда я выбиралась из глубокой депрессии – и это помогло мне вновь ощутить радость жизни. Куколки-очаровашки, что обычно выходили из-под моих вдохновенных рук, обладали своим характером и индивидуальностью; хоть они и были безмолвными, я знала, что в них живет моя душа. Я, грешным делом, любила с ними поиграть, когда никто не видит. Продавать мне всегда было их жалко. Я их просто дарила своим добрым друзьям и знакомым, радуясь, что мои создания попали в хорошие руки, что там их не обидят, а будут любить и любоваться.

И вот теперь я вновь занималась любимым делом. Мои юные ученицы в благоговейном молчании, сосредоточенно сопя, выполняли мои указания, тихо изумляясь невиданной технологии. Как выяснилось, у юных княжон вообще не было никаких кукол для игр. Точнее, куклы были, в том числе и шитые, но изящество в этих творениях отсутствовало напрочь. Они представляли собой мешочки, перевязанные в нескольких местах, набитые птичьим пухом, овечьей шерстью, махрящимися лоскутами и прочей дрянью. Другие куклы были вырезаны из цельного куска дерева и представляли собой маленькие раскрашенные статуэтки, тоже довольно грубые и зачастую даже страшненькие. Были еще маленькие фигурки людей и животных, резаные из моржовой кости, но это уже не столько куклы, сколько произведения искусства, причем весьма дорогие.

Что ж, дерево или кость – это не мой конек. Я решила сделать с девочками так называемую «текстильную» куклу с проволочно-деревянным каркасом. Хотя, если найдется приличный резчик, я бы, пожалуй, могла подсказать ему, как сделать деревянную или костяную куклу шарнирной, чтобы у нее двигались руки-ноги, а может быть, и пальцы.

Трудности в работе начались почти сразу. Выяснилось, что местные еще не умеют делать стальную проволоку. Самое лучшее, что нам удалось получить – это медная очень грубая и толстая проволока почти квадратного сечения. Из нее местные ювелиры делали височные подвески, витые браслеты на руки и прочие украшательства – значит, и стоила она очень дорого. Вопрос прошел через Мэри только потому, что кукол я планировала делать для княжон, а значит, они проходили по статье «представительские расходы», а денег на это Серегин не жалел.

У куклы, сделанной из такой проволоки, руки и ноги будут гнуться с большим трудом и в самых непредсказуемых местах, а это было нежелательно. Выход из положения своим инженерным умом нашел Митя – он что-то долго чертил в своем блокнотике, который у него завелся с некоторых пор (кажется, подарок Ольги Васильевны), а затем с благословения Серегина притащил из реммастерских комплект слесарного инструмента. Ну там тиски, разные напильники, молоток, плоскогубцы, круглогубцы, и так далее. Когда все это было разложено и мальчишки уже «засучили рукава», к ним присоединился… Димка, наш Великий Маг и Блистательный Колдун. Его глаза при этом горели творческим азартом, руки подрагивали от нетерпения, а умная головушка активно продуцировала идеи. Еще бы – он дорвался до ручного труда! Это вам не магическими заклинаниями манипулировать. Димка, один из моих самых талантливых учеников… Я так боялась, что после того, как он сделал брошку для Лилии, его интерес к ремесленничеству угаснет. Но, оказывается, зря я опасалась. Вон он стоит, морщит лоб и по своему обыкновению почесывает переносицу, что-то деловито обсуждая с двумя другими маленькими мастерами – блондином и шатеном. Затем все трое принялись за дело, и работали дружно и слаженно, изредка, в стиле настоящих «мужиков», обмениваясь друг с другом перлами красноречия и остроумия.

Когда у мальчишек возникло затруднение в том, что некоторых местах эту толстую проволоку требовалось крепить намертво, к ним на помощь пришла необычайно серьезная Тел, которая в нужных местах просто расплавляла медь своим дыханием и острым язычком, позволяя производить нечто вроде пайки, при этом слюна деммки служила отличным флюсом. Как я поняла, мальчишки решили принципиально не применять в этом деле магию, и участие юной чертовки явилось единственным исключением, да и то, как мне когда-то пояснила Зул, необычные способности рогатых-хвостатых – «это вовсе не магия, а свойства организма».

– И хоть я и не из средних классов, – облизываясь и с легкой насмешкой глядя на слегка прибалдевших мастеров, сказала краснокожая девчонка после того, как языком спаяла кукле каркас левой кисти, – но мне это определенно нравится… Медь – это, м-м-м-м, вкусно.

А юные рязанские княжны смотрели на свою рогатую-хвостатую подружку со смесью восхищения и страха, ведь она только что напомнила им о том, что она совсем не человек и никогда им не будет, но при этом все равно остается очаровательной и милой няшей Тел.

Разумеется, при всем этом священнодействии с каркасом присутствовали и подружки юных мастеров. Ася с Яной стояли чуть поодаль, чтобы не мешать, и то и дело бросали друг на дружку гордые и счастливые взгляды. Между ними затесалась и любопытная Асалька.

И вот наконец мне был торжественно показан результат, от которого я пришла в полный восторг и растрогалась до слез. Сделанный со всей любовью и старательностью, каркас моей будущей куклы был идеально пропорционален и напоминал маленький человеческий скелетик, высотой сантиметров тридцать. Это была просто замечательная конструкция – сама я, наверное, не смогла бы так сделать. Глядя на нее, я уже мысленно видела образ будущей куклы – красотки и стройняшки, шалуньи и милашки. Когда я его бережно поворачивала в руках, стараясь разглядеть все подробности, рядом раздался тихий голос Димки:

– Анна Сергеевна, я вложил в нее сердце…

– Молодец, Дима, – ответила я, не глядя на мальчика, – конечно же, мы всегда вкладываем в наши творения и душу, и сердце…

– Э-э… Кажется, вы меня не поняли, Анна Сергеевна… – смущенно пробормотал мальчик, и я наконец взглянула на него. Его же взгляд был направлен на куклу.

– Вот здесь… – он прикоснулся пальцем к тому, что можно было назвать грудной клеткой скелета куклы – там проволока была сложена на манер ребер, а внутреннее пространство заполнял серый комок пакли, который, как я думала, мальчишки положили для упругости.

Я все еще не понимала, что имеет в виду мой маленький ученик.

– Анна Сергеевна, я подумал, что кукла – это ведь тоже человек, хоть и ненастоящий… – стал терпеливо объяснять мальчик, моргая своими ясными глазами, – а у человека должно быть сердце… Что как-то нехорошо делать ее бессердечной… Ну вот…

Наконец-то до меня дошло! Димка в буквальном смысле наделил мою будущую красулю сердцем. Что ж, здорово. Он, получается, завернул это сердце в паклю и вложил внутрь проволочных витков. Извлечь это «сердце» я бы не стала даже и пытаться – тогда я могла нечаянно сломать каркас.

Меня разобрало любопытство:

– А что за сердце, Дим? Как оно выглядит?

– Как обычное сердце… – мальчик улыбнулся, но тут же, спохватившись, принялся объяснять, – на самом деле это жемчужина, Анна Сергеевна. Маленькая, вот как ноготь размером. Мне Илла подарила – ну, эта, русалка которая. Она мне таких пять штук дала, чтобы в «пять камушков» играть, но только одна была в форме сердечка… Вот ее я и вложил.

Ну что ж, теперь я была растрогана еще больше. Надо же, все-таки детское восприятие совсем другое, чем у взрослых… Ведь мне никогда и в голову не приходило вкладывать сердца в мои творения…

Тем временем мальчишки, необычайно довольные собой, удалились по своим пацанским делам. Ушел и Дима. Покинула нас и Ася, прихватив подружку Асаль, которая отличалась любознательностью, но, собственно, рукоделие ей было не очень интересно – она предпочитала покататься на своей лошади, потренироваться в стрельбе из лука или посетить кружок танцев – вот те три занятия, которые она считала для себя подходящими. Кроме того, сейчас малышка была влюблена в юного князя Глеба, и от этого попеременно впадала то в эйфорию, то в уныние.

Нам, девочкам, оставшимся наедине с каркасом, пришлось решать некоторые задачи. Основную сложность представляло то, что в моем распоряжении не было ни клочка синтепона, ни кусочка туалетной бумаги, с которыми я привыкла работать у себя дома в двадцать первом веке. Не было даже банальной ваты и промокашек, какие были во времена детства моей мамы. Выбор был из птичьего пуха и мелких перьев, а также чисто вымытой, как для приготовления войлока, овечьей шерсти, ну и еще льняной кудели* или пакли**. Птичий пух с перьями был отброшен сразу. Не та фактура для каркасной игрушки. Следом я отложила в сторону овечью шерсть. Что-то говорило мне, что если ее использовать, то со временем набивка внутри сваляется и игрушка потеряет свой замечательный внешний вид. Оставалась кудель и пакля, которые я и решила использовать, благо на Руси лен выращивали в больших количествах, и особым дефицитом этот материал не был.

Примечание авторов:

* кудель – очищенное от костры*** волокно льна, приготовленное для прядения.

** пакля – грубое, короткое, спутанное волокно, отход от первичной обработки льна (при мягчении и трепании), непригодное для прядения и загрязнённое кострой***.

*** костра – одревесневшие части стеблей льна, получаемые при их первичной обработке (мягчении, трепании). Костра составляет 65–70 % массы лубяного стебля.

Я показывала девочкам, как это делается, и они вертели в руках каркас куклы, наматывая на него сперва слои пакли, закрепляемой витками суровой нитки, а за ней тонкие витки кудели, создающей окончательную форму. Я занималась любимым делом… И, как всегда это у меня бывало, я начала мысленно разговаривать с рождающейся в моих руках куклой, прося ее немного потерпеть, потому что она будет самой красивой девочкой-куколкой во всех мирах сразу – ведь кожа ее сделана из тончайшего беленого льняного полотна, а светло-русые волосы – из льняной кудели… Чудесная, славная малышка, беленькая и нежная. Белоснежка… Нет-нет, без всякой ассоциации с Диснеевской героиней. Позаимствую только имя – уж больно оно ей подходит. А еще у этой куклы была изящная, стройная, вполне человеческая фигура, курносый маленький носик, розоватые щечки, вышитый бледно-красный улыбающийся ротик, ярко-синие глаза (тоже вышитые), ну и реснички мы ей тоже сделаем – у меня в набрюшнике всегда лежит катушка с нитками и иголкой. Последняя процедура, правда, всегда вызывает у меня ощущение того, что кукле больно – ведь приходится несколько раз пропустить нитку от затылка к глазам, каждый раз обрезая ее. Но без ресничек – никак. Красавице просто положено иметь длинные пушистые реснички.

Она была еще голенькая, но девочки, которые мне помогали, уже радостно приплясывали, потому что эта кукла была в тысячу раз лучше, чем те, с которыми они играли до этого. Это было просто чудо из чудес, причем сделанное из подручных материалов. Уж да, я произвела на них такое впечатление, какое не могли бы мне обеспечить никакие магические способности. Ведь ясно, что с магией возможно все, а вот поди-ка сделай что-то своими руками, да еще такое невозможно прекрасное…

На самом деле княжны скорее составляли группу поддержки, которая переживает и ахает в нужных местах, лишь изредка вдевая нитку в иголку. А вот Яна и Тел взяли на себя значительную часть работы. Всунув специальной иголкой с крючком последний волос из кудели в голову куклы, я отложила ее в сторону и начала рыться в корзинке с лоскутками, прикидывая, из чего же мне пошить ей платье, достойное принцессы или даже королевы, ведь никем иным эта прелестная светловолосая девочка быть не могла.

И вдруг я услышала за своей спиной очень странный звук. Он был похож на зевание. Одновременно с этим в комнате воцарилась какая-то небывалая, изумленная тишина. Я медленно выпрямлялась над корзиной, пытаясь сообразить, что же там такое произошло, что все моментально утратили дар речи. И в это время я услышала тихое покашливание и глубокий выразительный вздох: «Ооохх…» – так вздыхает ребенок, который только что проснулся и не хочет вставать, а вставать надо.

И вот я повернулась назад. Сначала я не могла понять, что не так с моей куклой. Потом до меня дошло, что она изменила свое положение. Вроде никто ее не трогал, когда я оставила ее лежать на стуле. Теперь же моя малышка сидит, изящно подогнув под себя стройные ножки и склонив голову набок. И мне даже кажется, что она следит за мной хитрым взглядом… Что за черт?! Проклятая жара, она сводит меня с ума! Неужели мое заклинание-кондиционер отказало? Тут я, не отводя от куклы глаз, замечаю, что все девочки (то есть все без исключения – и «наши», и «не наши») застыли с открытыми ртами и тоже напряженно взирают на куклу. Ладно, сейчас разберемся…

– Лапочка моя, как ты себя чувствуешь? – обращаюсь я к кукле.

И тут уж происходит совсем неожиданное… Мое сердце ухает вниз и я тоже застываю с открытым ртом, когда та, к кому я так риторически обращаюсь, свешивает мило растрепанную головку на другой бок и, растянув губки в очаровательной улыбке, преспокойно так отвечает тоненьким хрустальным голоском:

– Спасибо, мамочка Анна, это так любезно с твоей стороны поинтересоваться моим самочувствием… Я чувствую себя замечательно, только мне немного стыдно сидеть голой…

Ага, стыдно ей… Что-то непохоже. В ее движениях нет никакой стыдливости, наоборот, она ведет себя весьма уверенно, словно не голышом тут сидит, а в короне и королевском платье.

Стоп! Я что – с куклой разговариваю и она мне отвечает?! Но это… Этого не может быть… Магия магией, но чтоб кукла ожила… Может быть, у меня галлюцинация?

Я машинально протерла глаза и зачем-то пощупала свой лоб. Наверное, вид у меня был дурацкий, потому что в глазах куклы мелькнуло жалостливо-насмешливое выражение. Впрочем, ей не откажешь в хороших манерах. Она улыбнулась открыто и приветливо, затем взмахнула своими великолепными ресницами и произнесла:

– Мамочка Анна, я прошу прощения за то, что доставляю тебе хлопоты, но не будешь ли ты добра дать мне хоть какую-нибудь одежду? Ведь сюда в любой момент могут войти посторонние…

И она одарила меня милой улыбкой и блеском своих ярко-синих глаз. Потом она, как бы иллюстрируя свою просьбу, села на колени и прикрыла женское естество и груди узкими белыми ладошками. Ее гибкая спинка красиво изогнулась и теперь она напоминала чудесную статуэтку, полную грации и очарования – от нее невозможно было оторвать глаз…

А она прелесть… Так я думала, все еще пребывая в состоянии обалдения и торопливо роясь в корзине на предмет поиска подходящего лоскута, чтобы прикрыть наготу стыдливой красавицы. Наконец я нашла что-то подходящее.

– Возьми пока вместо плаща, – сказала я, протягивая кукле квадратный лоскут небесно-голубой камки размером раза в два больше носового платка, – извини, мы с девочками пока просто не успели пошить для тебя одежду. Но ты не волнуйся, сейчас мы все сделаем… Да, девочки?

Те энергично закивали – похоже, они начали понемногу выходить из ступора. А синеглазка, выразив мне сердечную благодарность, принялась облачаться в предложенный лоскут. Делала она это неторопливо, с чувством собственного достоинства и непередаваемо милым изяществом, проявляя при этом чудеса изобретательности и незаурядный творческий подход. Как хорошо, что она не привереда…

Я украдкой разглядывала это маленькое чудо, которое сотворила собственными руками. Безусловно, малышка больше походила на человека, чем на куклу. Швы были заметны, но они явно сгладились. Вышитые глаза выглядели как настоящие, рельеф тела приблизился к естественному, все погрешности, неизбежные при шитье столь сложной куклы, исчезли – теперь это был в чистом виде именно тот образ, который и был у меня в голове при ее создании. Короче говоря, кукла выглядела примерно так, как выглядят персонажи реалистической компьютерной мультипликации – почти натурально. Внезапно холодной волной меня окатила дерзновенная мысль – а ведь я сейчас повторила то же самое, что сделал когда-то Творец… Хорошо ли это? Немного подождав отклика на этот, заданный в эфир, вопрос, я получила ответ в виде ощущения того, что я не совершила никакого греха. Господь не против, когда мы за Ним повторяем. Главное – любить свои создания…

А все же интересно – как такое могло получиться? И тут я вспомнила о том, что Димка вложил в эту малышку сердце… Так это маленькая жемчужина необычной формы послужила причиной того, что кукла ожила? Интересно, сам Колдун мог о таком догадываться? Да нет, вряд ли. Это случайно вышло. Очевидно, в этом насыщенном магией месте (менее чем полсотни метров до эпицентра в виде магического фонтана) я непроизвольно оживила куклу, которую делала своими руками, вложив в нее частицу своей души, которая отпечаталась в структуре жемчуга, и теперь она – часть меня самой… светлая и добрая часть, надо полагать. А впредь надо быть немного осторожней, ведь страшно представить, что бы было, если бы, например, я представляла себе какую-нибудь Бабу-Ягу… У моей души ведь тоже есть своя темная сторона. Впрочем, я над этим еще подумаю, а может, и сама малышка внесет ясность…

Кстати, как ее зовут? Или это я должна дать ей имя?

Тем временем вокруг ожившей куклы происходило некоторое действие.

Юные княжны все еще находились в состоянии некоторого обалдения, хлопая глазами и беззвучно разевая рты, не в силах понять, каким образом кукла из проволоки, лоскутов и кудели теперь двигается и даже говорит. Однако пара человек в нашей компании оставались совершенно невозмутимыми – и первой из них была Яна. После наших совместных странствий на протяжении без малого девяти месяцев она научилась воспринимать все как должное – даже такое явление, как ожившая кукла. Ну, а второй квинтэссенцией хладнокровия являлась, конечно же, хулиганка Тел, для которой такие проявления высшей магии были, в общем-то, явлением обычным. Ну подумаешь, перестарался Мастер, вкладывая душу в свое творение – и случайно его анимировал. Бывает и не такое.

Яна и подошла первой к кукле, напрочь игнорировавшей всех, находящихся в этой комнате, кроме меня. Меня это слегка удивило, поскольку наша Зайка, хоть и немного раскрылась в процессе всех наших приключений, но все же оставалась все такой же застенчивой и неразговорчивой.

– Привет, – сказала она, протягивая руку и широко улыбаясь странной кукле, которая выглядела хоть и несколько экзотично, но необычайно мило в голубом одеянии, отдаленно напоминающем греческий хитон, – меня зовут Яна, а тебя?

– Приятно познакомиться, Яна. Меня зовут Белоснежкой. Можно просто Белочкой, или Снежкой – как тебе больше нравится, – вежливо произнесла кукла, пожимая Яне средний палец и приседая в подобии реверанса. Затем она сочла нужным пояснить: – Мама Анна, когда меня делала, думала обо мне как о Белоснежке… Красивое имя, мне нравится, – и она лукаво посмотрела на меня и даже, кажется, подмигнула.

– А меня зовут Тел, – подошла к очаровашке юная деммка, принимавшая участие в процессе куклостроения. Она некоторое время разглядывала ее сквозь внимательный прищур, а затем, хмыкнув, сказала (ну конечно, Тел, как всегда, в своем амплуа): – Слушай, куколка, а зачем тебе одежда? Навесить на тебя немного украшений – и все. У тебя же прекрасная фигура… Твоя мамочка, оказывается, знает толк в красивых девочках и умеет их делать…

– Не могу ходить голой, – тихо призналась Белочка, скромно потупившись и совершенно не прореагировав на провокацию, – потому что стесняюсь.

– Эх, – вздохнула Тел, – и в самом деле яблочко от яблони недалеко падает. Даже кукла у нее получилась ужасно стеснючая и не хотящая гулять голышом. Хотя какая ей, кукле, разница? Ладно, Бела, давай я тебе всех представлю. Вон та мелкая, что в углу, это княжна Пелагея Юрьевна, ей всего пять лет, она робкая, и к длительным разговорам не расположена. Вторая по старшинству, справа от первой, это княжна Евдокия Юрьевна, существо бойкое и дерзкое. Думаю, вам будет о чем с ней поговорить… Самую старшую зовут Ирина Юрьевна, и ей пальца в рот не клади. Она вообще-то уже выходит из кукольного возраста, но на излете от нее тебе неплохо достанется…

– И ничего не достанется, – вздохнула княжна Ирина, – я теперь маленьких и слабых не обижаю, Анна Сергеевна говорит, что княжнам это неприлично…

– Рада с вами познакомиться, – с достоинством произнесла кукла, обводя всех присутствующих внимательным взглядом.

– Э-э… Белочка… – робко подала голос Яна, – можно я тебя расчешу?

Кукла растерянно прикоснулась к своим волосам.

– О да, конечно, можно, – позволила она. – Ты так добра. И, кстати, нет ли у тебя зеркальца?

Через пару минут можно было наблюдать идиллическую картину – кукла сидела на чурбаке перед маленьким зеркальцем, а Яна самозабвенно расчесывала ее нежные волосы. И такая счастливая безмятежность была написана на лице у девочки, что становилось ясно, что она явно в куклы еще не наигралась…

И как раз в этот момент дверь в нашу комнату раскрылась и на пороге нарисовалась мадам Софья, пришедшая проведать своих дочерей. Примерно минуту она смотрела на вертящуюся перед зеркалом то ли миниатюрную девочку, размером чуть больше кошки, то ли ожившую куклу (как оно и было на самом деле), а потом, поняв что видит ТО, ЧЕГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ, без единого слова грохнулась в обморок, навзничь повалившись на каменный пол. Поскольку это была обычная реакция бывшей рязанской княгини на резкие и непредсказуемые изменения обстановки, то на нее на всякий случай было наложено заклинание, смягчающее падения. Именно посему эта эскапада тоже обошлась у мадам Софии без каких-либо телесных повреждений.

Но Белочка-то об этом не знала, она у нас была новенькая, и видела мадам Софию первый раз в жизни.

– Ой! – испуганно вскрикнула кукла, прижимая ручонки к груди. – Скажите мне, кто эта женщина и почему она так неожиданно упала?

– Это была наша мама по имени Софья, – угрюмо сказала Ирина, вставая со своего места, – напугала ты ее, она у нас такая. А ну, девки, помогите-ка мне перекатить ее на матрасы. Проспится и через часик-другой будет как новенькая. Чай, не в первый раз по пустякам в обморок хлопается.

Ну да, вот и порукодельничали… У меня появилась как бы дочка, ничуть не менее настоящая из-за того, что сделана не из плоти, а из медной проволоки, лоскутов и льняной кудели, а у девочек – то ли кукла, то ли маленькая и необычная подружка. Только в обиду я ее никому не дам. Ведь эта Белочка получила часть моей души, а это немало. Иди ко мне, мое сокровище, дай я тебя обниму и поцелую…

10 января 1238 Р.Х. День двадцать девятый. Вечер. Стольный град Киев, Детинец, Княжья резиденция на Большом Ярославовом Дворе, рядом с Васильевской церковью.

Великий князь Киевский и князь Переяславский Ярослав Всеволодович

Не тот Киев стал, совсем не тот. Вот раньше во времена княгини Ольги, Святослава, Владимира Святого, его сына Ярослава, или даже сто лет назад во времена Владимира Мономаха и его сына Мстислава Великого, жизнь на киевских торжищах кипела ключом, по летнему времени вереницы ладей тянулись вверх-вниз по Днепру и на пристанях неустанно переваливалось огромное количество товара, направляющегося сухим путем в Галицию на запад и степными дорогами к низовьям Волги на восток. Теперь все совсем не так. И труба над княжьим теремом теперь пониже и дым из той трубы жиже. Деньги из киевской, а заодно и Черниговской земли уходили как вода в песок, и в то же время росли и богатели такие русские города, как Новгород, Владимир и даже маленькая Москва, которой не исполнилось и ста лет.

Вот так бывает в южных странах, где полноводные реки петляют среди одуряющее жарких песков. Была многолюдная цветущая страна, но вот река сменила русло – и через несколько лет только ветер воет среди опустевших развалин, а еще через столетие все вокруг занесет песками и никто и не вспомнит того места, где располагались тучные поля и цветущие города. Вот так же и тут, вот только вместо воды невидимые реки международной торговли несли полновесные византийские золотые номисмы, серебряные арабские диргемы и европейские талеры, штуки шелка, короба жемчугов и драгоценных заморских пряностей, а также связки меховой рухляди, соболей, лис, бобров и куниц. Вместе с товарами туда-сюда перемещались проповедники, ересиархи, носители новых идей, шпионы и послы далеких заморских государей. Теперь Киев был совсем не тот и выглядел будто неожиданно состарившаяся женщина, все еще рядящаяся в нарядные одежды ее молодости, в то время как ей давно уже приличествуют темные одежды достойной вдовицы и матери множества взрослых и сильных детей.

Если раньше Ярослав Всеволодович часто размышлял: «… а какого буя ему вообще сдался этот Киев?» – то в последнее время эти мысли приобрели совсем другую окраску. Главное на русской земле вершилось совсем в другом месте, и редкие гонцы и еще более редкие голубиные депеши приносили ему в Киев только отзвуки тех грандиозных событий. Батый месяц назад с огромным войском вторгся в рязанскую землю, и с тех пор сообщения оттуда стали маловразумительными и невероятными, но к настоящему моменту уже ясно, что огромное степное войско, в десять, а то и в двадцать раз превосходящее объединенные дружины и ополчения рязанской земли, целиком сгинуло среди лесов и болот, и ни один из монгольских воев не сумел пробиться обратно к родным кочевьям, чтобы рассказать, что именно там произошло.

Старший сын великого князя Ярослава Всеволодовича новгородский князь Александр и второй сын тверской князь Глеб сейчас должны были находиться где-то там, где собирал свои силы для отпора монголам старший брат Ярослава и владимирский князь Юрий Всеволодович, и голубь, которого сокольничий только что принес с голубятни, прилетел как раз от Александра, а точнее, от его наставника – боярина Федора Даниловича. Отцепив с шеи птицы сумочку тонкой кожи с драгоценным сообщением, сокольничий удалился, а князь со вздохом развернул на столе лист тонкого пергамента и, вооружившись чернильницей и гусиным пером, самолично принялся разбирать закорючки особой тайнописи, секрет которой он не мог доверить ни одному постороннему человеку, ибо это было чревато огромными неприятностями.

Спустя значительное время, когда свечи в подсвечниках оплыли наполовину, князь устало откинулся в резном кресле, отодвинув от себя лист свежего пергамента, покрытый убористыми строчка кириллического шрифта, которым была записана расшифровка секретного сообщения. Любой шпион отдал бы правый глаз и левую руку за право мельком заглянуть в этот пергамент, но князь не имел привычки разбрасывать секретные документы где попало. Хорошенько прочитав невероятное содержимое этого листа и почти заучив его наизусть, он свернул расшифровку послания в трубку и сунул эту трубку в огонь свечи. И только когда догорел последний клочок секретного документа, князь Ярослав смог вздохнуть с облегчением, хотя все это было не концом истории, а только ее началом.

О, как бы он хотел оказаться сейчас не в этом захолустном Киеве, а там, в самом центре событий, где его старший брат Юрий Всеволодович делал одну глупость за другой, и некому было его остановить. Ну надо же додуматься пойти в военный поход на Рязань, только что отбившую вражеское нашествие, и при этом даже не выяснить, кто там на самом деле отбивал и чем, а кто просто стоял рядом. Самое главное, о чем отписал сын Александр, заключалось в том, что князь Серегин ЕСТЬ, и войско его, невероятно могучее, ЕСТЬ, что хан Батыга действительно РАЗБИТ, а войско его УНИЧТОЖЕНО, и что князь Серегин, который сам не претендует ни на какой удел в русской земле, сзывает князей на съезд, для того чтобы установить, как же дальше жить русской земле и как ей снова сделаться единой и великой.

Ярослав Всеволодович задумался. Надо было бросать все – жену которая вроде бы находилась в тягости на самом раннем сроке, младших сыновей, и мчаться верхами к Рязани в надежде не упустить всего самого важного и интересного. А ведь можно и упустить – и прискакать уже на пепелище надежд, когда хитрец Юрий перехитрит самого себя, сцепившись в схватке с силой неодолимой мощи. Ну как же быть, как же быть? Задумавшись об этом великий князь не обратил внимания, как разом колыхнулись в подсвечниках огоньки свечей, и только деликатное покашливание за спиной вывело его из состояния благородной задумчивости. По идее, в палате он должен быть один, поэтому князь начал оборачиваться, в то же самое время вытягивая из ножен огромный кинжал, служивший одновременно оружием самообороны, столовым прибором и средством для очинивания гусиных перьев.

Но ничего страшнее двух его старших сыновей, Александра и Глеба, невесть как появившихся у него за спиной, князь Ярослав Всеволодович не обнаружил – и кинжал вернулся в ножны. Недоверчиво оглядывая столь странное видение и часто моргая, великий князь три раза прочел «Отче наш» и несколько раз перекрестился – но призраки его сыновей и не думали истаивать или лопаться подобно пузырю, наполненному дурным запахом.

– Отец, – сказал наконец Александр Ярославич, – прекрати наконец креститься, все одно это не поможет. Если хочешь убедиться, что не призраки мы и не демоны, то давай брось мне сюда Библию, а потом давай поговорим как один муж с другим.

– Давай, – согласился великий князь и, взяв со стола толстенный оправленный в серебро с жемчугами том рукописной Библии, запустил им в своего старшего сына. Тот с легкостью поймал книгу, отнюдь не обратившись при этом в дым, машинально раскрыл ее на первой попавшейся странице, шевеля губами прочел первое четверостишие, потом захлопнул том и перебросил ее младшему брату, который повторил то же действие, после чего вернул книгу отцу.

– Так, сыне, – хмыкнул киевский князь, – теперь вижу, что вы не нечистая сила. Но скажи мне, каким путем и для чего перенеслись вы в один день через леса, реки и множество верст из Коломны сюда в Киев? Неужели исключительно божьим соизволением и лишь для того, чтобы порадовать своего старого отца?

– Отнюдь нет, отец, – ответил Александр Ярославич, – мы пришли не только для того, чтобы тебя обрадовать, но и потому, что получили предложение, от которого мы не можем отказаться, и теперь нам нужен твой совет.

– А если я скажу «нет», то вы откажетесь от этого предложения? – чуть наклонив голову, спросил князь, – и тут же вернетесь обратно к себе – ты в Новгород, а Глеб в Тверь?

– Разумеется, отец, – ответил Александр Ярославич, – мы вернемся в лагерь у Коломны, а потом сделаем все, как ты скажешь. Но только я прошу сперва нас выслушать.

– Разумеется, сыне, – в ответе явственно звучал сарказм, – ты тут прислал такую депешу, что от нее у меня голова закипает, как забытый у очага горшок со сбитнем. Разумеется я тебя выслушаю, и очень внимательно, но решение буду принимать только я один – и как ваш отец, и как великий князь киевский. Договорились?

– Договорились, отец, – кивнул Александр Ярославич, – я полностью признаю твою власть – и как моего отца, и как великого князя киевского.

– Ну хорошо, сыне, – кивнул киевский князь, – я тебя слушаю.

– Значит так, отец, – произнес Александр Ярославич, – дело в том, что вчера днем мы с Глебом встречались с князем Серегиным и побывали у него в тридевятом царстве тридесятом государстве. И именно он сделал нам то самое предложение.

– Мальчишки! – воскликнул рассерженный и огорченный киевский князь. – Разве можно быть такими неосторожными? Ну ладно встреча. Если с обоих сторон достаточно вооруженных воев, то это более-менее безопасно. Но идти неизвестно к кому в тридевятое царство без веских гарантий – это чистой воды самоубийство. А если бы он взял вас в заложники или вообще порешил, как на съезде в Исадах князья Глеб и Константин порешили своих шестерых братаничей*?

Примечание авторов: * братаничи – двоюродные братья или племянники.

– Прости, отец, – потупился молодой князь, – но дело в том, что князь Серегин, приглашая нас к себе, Настоящей Клятвой поклялся защищать нас всеми имеющимися у него силами и возможностями. Когда он это говорил, то я чувствовал, что он говорит правду, и что пойдя за ним, я не пожалею. И скажу тебе честно, я действительно об этом не пожалел, потому что сам, своими глазами, видел ту силу, которая свернула шею монгольскому войску, и своими глазами видел замороженного Батыгу, которого оттают только для того, чтобы посадить его на кол. Но и это не самое главное…

Пока сын, не торопясь, обстоятельно рассказывал о тех мелочах, которые он сумел подметить в тридесятом царстве и тридевятом государстве, Ярослав Всеволодович лихорадочно размышлял над тем, насколько это все правда и каким образом эту правду можно обернуть к вящей славе Великой Руси. В принципе они с этим Серегиным мыслят совершенно одинаково – лучше Руси быть единой и сильной, чем слабой и раздробленной, но пока все двигалось исключительно в противоположном направлении. И то, что на роль Верховного Князя прочат его мальчика, тоже никакого внутреннего протеста у отца не вызывало, как и то, что власть с этого момента надо будет передавать не по лествичной системе, а напрямую, от отца к сыну. Быть может, его немного коробила необходимость вправлять мозги старшему брату – но это он сделает тихо, по-семейному, не вынося сора из терема. Мальчики говорят, что попасть отсюда в тридесятое царство к Серегину можно прямо из его палат, шагнув в открывшуюся в воздухе дыру. И если он хочет участвовать в этой игре, то обязательно должен это сделать, ибо без соглашения с Серегиным, который, как говорят люди, с неуклонной честностью соблюдает все договора, невозможно решение основных болезненных проблем Руси, которую надо просто немедленно спасать.

Двести четырнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Ну вот мы и познакомились с отцом Александра Невского, князем киевским и переяславским Ярославом Всеволодовичем, который оказался политиком того же порядка, что и его старший сын. Для того чтобы встретиться со мной, ему вместе с сыновьями пришлось пройти через два портала кряду – сперва по временному переходу из своего рабочего кабинета в мир Славян, а потом сразу же – через стационарный портал в заброшенный город мира Содома, который давно и прочно превратился в нашу штаб-квартиру. Шагнув вместе с сыновьями последний раз через порог между мирами, Ярослав Всеволодович прищурился от яркого и жаркого солнца и обвел взглядом окрест, воспринимая открывшуюся картину.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, а ведь посмотреть было на что. Во-первых – сама мощеная квадратными каменными плитами площадь с Фонтаном и четыре башни-пагоды на четыре стороны света. Во-вторых – комитет по встрече, состоящий из нашей управляющей пятерки и приравненных к ней лиц – таких как отец Александр, Лилия, Зул бин Шаб, Агния со своим Змеем, Гретхен де Мезьер, майор Половцев и подполковник Седов. Я, как и прочие товарищи офицеры и командиры, включая дам, был одет в новенькую повседневную форму со всеми положенными регалиями. Анастасия, как маг воды, надела на себя пышное сине-фиолетовое платье до пят, оставлявшее ощущение струящихся по телу пенных потоков, а Птица и стоящий рядом с ней Колдун оделись весьма просто – оба они предпочитали спортивный стиль без изысков, и чтобы было много карманов. Правда, Птица явно отдавала предпочтение лиловым и синеватым тонам, а Колдун был неравнодушен к зеленому. Гордость и визитная карточка нашей Птицы – ее конский хвост на макушке – был увенчан затейливым украшением из перьев; она сама сделала для себя такую экзотическую заколку, и теперь это необычное украшение даже в сочетании с бриджами и майкой как нельзя лучше подчеркивало ее статус – нежные серовато-голубые перья колыхались от малейшего движения воздуха, создавая вокруг головы магини нечто вроде ореола. Скромный Колдун, который вообще был далек от таких приземленных материй, как необходимость производить впечатление, не блистал какими-то особенными деталями своего гардероба, однако от него исходило нечто такое, что сразу становилось понятно, что это не простой мальчик. И даже вечно торчащий вихор на его макушке не препятствовал восприятию его как довольно-таки важной персоны.

Отец Александр нес полное священническое облачение с большим серебряным крестом, Лилия ради такого случая прикинула себе белый хитон с полупрозрачной фатой на голове, а Зул бин Шаб щеголяла в черно-красном обтягивающем брючном костюме, к которому для полноты картины не хватало только острых трезубых вил.

Кроме руководящего состава, имела место также массовка на заднем плане из полутысячи бойцовых лилиток, волчиц, амазонок и их юных командиров в чистой и выглаженной повседневной тропической униформе, сверкающих белозубыми улыбками и маячащих на виду рукоятями мечей и кинжалов. Полюбились отчего-то бойцовым лилиткам прямые длинные и тонкие тевтонские двуручники, которые они носят в перевязях на спине, снимая их только на ночь или перед любовными игрищами. У всех остальных воительниц рукояти мечей и кинжалов были на поясе, и их наличие не оставляло никаких сомнений в том, что тут, на площади Фонтана, встречать Ярослава Всеволодовича собралась избранная часть моей дружины, ибо оружие, носимое напоказ, есть признак принадлежности к воинскому сословию.

Александр Ярославич дождался, когда цвета, звуки и запахи, основным из которых являлся аромат ладана, будут усвоены киевским князем, и торжественно возгласил:

– Отец, позволь представить тебе хозяина этого чудесного места – Великого Князя Артанского Сергея Сергеевича Серегина, и его боевых соратников, вместе с которыми он сокрушил несметные полчища зловредного хана Батыги.

Услышав эти слова, бойцовые лилитки и вообще воительницы, еще шире расправили свои плечи, как будто говоря: «Да, это мы сокрушили, вбили в землю и изрубили на куски всех этих нехороших вонючих людей в мохнатых шапках, которые почитали за доблесть не мыться всю жизнь и совершать убийства безоружных и беззащитных». Видимо, Александр и Глеб уже поделились с отцом своими планами по поводу собственной дружины из остроухих дев, потому что Ярослав Всеволодович еще раз окинул моих воительниц внимательным взглядом, хмыкнул (на этот раз одобрительно) и переключил свое внимание на мою скромную персону.

– Приветствую тебя, великий князь Серегин, победитель Батыги, – так же торжественно заявил он, – и желаю тебе долгих лет жизни, многочисленного потомства и дальнейших воинских успехов.

– И я приветствую тебя, Великий князь киевский Ярослав Всеволодович, победитель литвы, еми, корелы и ливонских рыцарей при Омовже, – не менее торжественно ответил я отцу будущего Александра Невского, – и тоже желаю тебе прожить так долго, чтобы увидеть не только внуков, но и правнуков, а также успех всех начатых тобою дел.

Ну не сообщать же нынешнему киевскому князю, которому вот-вот стукнет сорок восемь лет, что главным его «достижением» является стоящий рядом немного нескладный юноша с чуть курчавящейся ранней бородкой.

– Благодарствую тебя, Сергей Сергеевич, на добром слове, – кивнул Ярослав Всеволодович и тут же закруглил официальную часть, задав мне вопрос, который перевел наш разговор на деловые рельсы, – Мой сын Александр сообщил мне, что у тебя ко мне есть очень важный разговор?

– Да, – подтвердил я, – такой разговор есть. Но не будем же мы, князь киевский Ярослав Всеволодович, вести его прямо здесь, на жаркой площади, будто два смерда, торгующие друг у друга воз репы? Не лучше ли нам с ближними людьми пройти в мои покои, где в прохладе, тишине и уюте мы сможем обсудить все необходимое.

– Конечно же, мы не будем торговать Русь, будто смерды репу, Великий князь Артанский Сергей Сергеевич Серегин, – усмехнулся дорогой гость, – так что идем в твои покои и продолжим разговор там. И, кстати, Великое Княжество Артанское – это где?

– Великое Княжество Артанское, – сказал я, показывая дорогу, – оно в другом мире. Примерно за семьсот лет до вашего времени, и за триста лет до вашего пращура Рюрика. Это бывший племенной союз Антов, в нижнем течении Днепра, южнее вашего нынешнего киевского княжества. Столица Артании находится сразу за порогами, на высоком правом берегу, напротив острова Хортица…

– Понятно, – кивнул отец Александра Невского. – А здесь у тебя что?

Я пожал плечами и сказал:

– А здесь мы так, на зимних квартирах, пока жизнь там замерла и никто никуда не идет. Вот пока было время, мы занимались вашим Батыем. Дела там, в мире Славян, начнутся месяца через три, когда сойдет снег, просохнут степные дороги, а погода позволит выйти в море кораблям. Вот тогда неугомонный старик Юстиниан, скорее всего, пойдет на нас войной, и мы будем учить его полководцев хорошим манерам, если до этого вообще дойдет дело. А тут наоборот – среди дебрей и болот активная политика замрет до следующей зимы.

– Тяжело тебе там будет, Великий князь Артанский Серегин, – хмыкнул Ярослав Всеволодович, входя в башню Силы и оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, куда он попал. – Но ты знай, что наша семья добро тоже помнит. Если будет надо, выставим тебе на подмогу со всей Руси тьму* кованой рати и две-три тьмы ополчения.

Примечание авторов: * тьма – в древнеславянском счете означает десять тысяч.

– Спасибо на добром слове, великий князь киевский Ярослав Всеволодович, – сказал я, – если будет такая необходимость, тогда и поговорим о твоей подмоге. А сейчас попрошу подняться на второй поверх в мои покои. Наш разговор о нынешних ваших делах тоже не ждет.

В мой кабинет мы опять поднялись в том же составе, как и тогда, когда на месте Ярослава Всеволодовича сидел Евпатий Коловрат. Было это всего двадцать дней назад, но казалось, что с тех пор прошла целая вечность. Да и переговоры теперь проходили совершенно на другом уровне. Если не считать владимирского князя Юрия, самого старшего из ныне живых потомков Всеволода Большой Гнездо, Ярослав Всеволодович ныне является одним из самых авторитетных рюриковичей, а если брать только реальную власть и влияние, то и первым из них. Но нам он или его сын не нужны первыми среди равных. Нам представители этой династии нужны в роли самовластных государей, способных повернуть вспять процесс усиления феодальной раздробленности, когда каждый князь наделяет своих многочисленных сыновей все более и более мелкими уделами. И вот уже начинают говорить: «…что в Ростовской земле по князю в каждом селе, или что в Ростовской земле на трех князей один воин». Вы думаете, почему этот прожженный средневековый политик прибыл сюда и говорит со мной как равный с равным? Отнюдь не потому, что окружающие называют меня князем. Князья тоже бывают разные, и он это знает. Вся эта встреча стала возможной только потому, что за моей спиной стоит войско, сумевшее стереть с лица земли обуревшие от безнаказанности Батыевы орды. Князя князем делает войско – и больше ничего.

Войдя в мой кабинет, Ярослав Всеволодович, не подходя к столу, сперва внимательно осмотрел поставленную в угол тушку Батыя и предназначенный для него кол, пробормотал что-то вроде: «Крассавец» и даже попробовал постучать того по голове. Голова стучаться не пожелала, и вообще, с тем же успехом он мог попытаться лупить того кузнечным молотом. Потом, резко потеряв интерес к тому, что еще совсем недавно было одним из могущественнейших людей его мира, обрекавших на смерть десятки тысяч человек, великий князь вместе с сыновьями прошел к столу, и они втроем уселись на указанные им места. Киевский князь в центре, Александр по правую руку от него, а Глеб по левую. Мы же заняли привычную для себя диспозицию – я на одном конце стола, отец Александр на другом, Анастасия, Птица, Кобра и Колдун – напротив гостей. А прямо на столе был водружен огромный трехмерный макет русской земли и окрестностей, примерно так от Кольского полуострова до Каспийского моря с севера на юг, и от уральских гор до долготы Одера с востока на запад.

Первым начал говорить великий князь киевский.

– Мои сыновья Александр и Глеб, – произнес он, кося глазами на этот макет, – сообщили мне о твоих планах переделать нашу бестолковую Русь в единую Империю, императором которой будет мой старший сын Александр. Ничего не имею против того, но имей в виду, князь Серегин, что владимирский князь Юрий Всеволодович, пошедший на тебя войной, приходится мне братом, и я не допущу его смерти…

– Насколько я понимаю, – сказал я, – он уже никуда не идет, потому, что его же вассалы и дружинники не одобрили этой идеи. Но что плохо, не одобрили они ее не потому, что нехорошо устраивать междоусобные войны, когда одни русские вои убивают таких же русских, а потому что побоялись, быть разбитыми и уничтоженными, подобно воинству Батыя, той силой, которую я привел на Русь, чтобы навести на ней порядок. Я даже не буду требовать публичного унижения твоего брата. Мне будет вполне достаточно, если он пострижется в монахи, оставив владимирский стол твоему сыну Александру Ярославичу, который объединит под своим скипетром сразу Новгород и Владимир, основу Единой Руси.

– Новгородцы, – сухо заметил Ярослав Всеволодович, – это еще те твари. За ними нужен глаз да глаз. Тугая мошна им дороже чести, а прибыток важнее гордости. И скажи мне, Великий князь Артанский, что будет с моими сродственниками-племяшами, сыновьями князя Юрия, если их удел заберет мой сын Александр?

– Во-первых, – усмехнулся я, – на новгородский хитрый зад и у нас найдется кое-что с винтом. Знаю, что еще не раз они будут гонять от себя твоего сына, как только им покажется, что без князя им теперь сподручней. Да только ведь сила в правде, а не в мошне, да и мы поспособствуем наказанию особо жадных. Что касается твоих племянников, то если они считают, что способны править частью Руси, то пусть собирают воев и завоевывают себе удел на восход или на закат от границы Руси. Прекратив внутренние междоусобицы, мы оставим без работы множество воев, и, чтобы они не стали ночными татями, их нужно будет срочно занять каким-нибудь делом на дальних границах русской земли. Пусть лучше расширяют эти границы мечом, бьются с булгарами, черемисами, мордвой, буртасами, башкирами, литвой, ляхами, немцами, датчанами и шведами, а не грабят таких же, как и они, русских людей.

– Разумно, Сергей Сергеевич, – произнес мой собеседник, – да только очень многим князьям такой ваш план окажется не по нраву, и они будут сопротивляться ему всеми своими четырьмя руками и ногами. Или наоборот, многим захочется самим залезть на стол верховного князя, для того, чтобы порулить всей Русью, отодвинув в сторону моего сына и его потомков, или даже вовсе их уничтожив. В любом случае, крови может пролиться ничуть не меньше, а даже больше, чем если мы оставим все как есть.

– Не может, Ярослав Всеволодович, – ответил я, – потому что в руках твоего сына сразу окажется ключевая территория нового государства: Рязанская и Владимирская земли. Прошлая Русь, которая в нашем мире именовалась Древней, пошла с земли племенного союза полян, центром которой стал Киев, а тут таким же ядром-семенем становится Северо-восточная Русь с центром в Москве, а те, кто будет сопротивляться руками и ногами, это в основном Чернигов, Переяславль, Киев, Волынь и Галиция. Эти территории на некоторое время можно и оставить в том виде, в каком они есть сейчас, чтобы потом, когда вокруг твоего сына сформируется мощное государственное ядро, снести все эти пережитки старины вместе с цепляющимися за них князьями одним могучим ударом. А что касается тех, кто попробует с ногами залезть на стол верховного князя, так эта проблема давно известная и методы борьбы с ней тоже далеко не новость. Тут самое главное, во-первых – вовремя раскрывать заговоры и вешать заговорщиков за причинное место высоко и коротко, а во-вторых – делать так, чтобы ни народ, ни бояре не принимали бы на троне самозванца и гнали бы его палками в дальние края.

– Ладно, – махнул рукой князь Ярослав Всеволодович, – быть посему. Получится – нашему роду слава и почитание в веках. Не получится – пусть все идет так, как оно идет. Ты же сам говорил моему сыну, что все на Руси должно сложиться довольно неплохо.

В ответ я только пожал плечами. Инициатива в досрочном объединении Руси исходила совсем не от меня, и если сами главные исполнители не будут гореть пламенным энтузиазмом, то и мне тоже подстегивать их тоже будет невместно. Кто я для них – чужак, пришелец, решающий на их земле какие-то свои, далекие от их интересов задачи. И если Александр с Глебом еще были готовы вспыхнуть ярким пламенем энтузиазма, насмерть драться за свои идеалы и, если надо, умереть за них с оружием в руках, то их папа, несмотря на всю свою историческую положительность, а также политический и жизненный опыт, уже угас, подернулся пеплом разочарований, несмываемой повседневной усталостью… Сейчас Ярослава Всеволодовича было бесполезно убеждать в пользе каких-либо новшеств, поскольку он был как тот вол, который ничего не видит, кроме своей борозды.

А если его банально подлечить? Ванны с магической водой, сеансы у Лилии и Птицы, поход к дантисту, который залечит ему гнилые зубы. Будет ведь мужик совсем как новенький и проживет после этого как минимум лет пятьдесят. Только вот надо подумать, надо ли нам это – такой долгоживущий папа у Александра Невского? С другой стороны, явно видно, что и Александр и Глеб очень любят и уважают отца, и что продление его жизни и улучшение здоровья добавит в их глазах моему имиджу благолепия, а мне лично и вообще всей нашей конторе даст дополнительный авторитет. И все это даже в том случае, если мы не будем проводить радикального омоложения организма, а ограничимся просто оздоровлением. Одним словом, надо делать, но делать аккуратно.

Кстати, Ярослав Всеволодович потом сможет продолжить свою деятельность на посту князя киевского, постепенно объединяя склонную к старине южную Русь и готовя ее к объединению с северной сестрой, особенно, если наследовать ему будет все тот же князь Александр. Но также следует и намекнуть клиенту о том, что неисполнение приказов Верховного Главнокомандующего, то есть Всевышнего, тоже чревато различного рода неприятностями вплоть до Вечного Проклятия и посмертных адских мук. Но только аккуратно, потому что прямое запугивание будет воспринято в штыки как самим клиентом, так и его сыновьями.

– Знаете что, Ярослав Всеволодович, – сказал я, – прежде чем принимать окончательное решение, погостите у нас несколько дней и отдохните, получше узнайте наши возможности. Кроме того, идея начать объединять Русь исходит совсем не от меня. Молитесь, и вам откроется истина о том, что именно Всевышний поставил нам эту задачу и указал на вашего сына Александра, как на самого желательного исполнителя этой задачи.

Князь открыл рот, видимо, желая ответить на мою последнюю фразу, но так ничего и не произнес, оставшись сидеть с выпученными от изумления глазами и открытым ртом, из которого на камковую рубаху ценой в пару тысяч баксов потекла мутная струйка слюны. Понятное дело, с персонажем сейчас общается Отец наш Небесный, которому надоел весь этот Марлезонский балет. Чай, великий князь киевский и отец главного исполнителя – персона достаточно высокого ранга, чтобы с ним была проведена соответствующая воспитательная работа. И если Евпатия Коловрата Отец Небесный одернул прилюдно, то тут работа явно идет один на один.

– Что случилось с отцом? – шепотом спросил нагнувшийся ко мне Александр.

– С ним, – сказал я, потыкав указательным пальцем в небо, – сейчас беседует другой Отец. Не бойтесь, долго это не продлится.

И точно – минуты через две взгляд у Ярослава Всеволодовича стал осмысленным, рот закрылся. Князь встал из-за стола и, осенняя себя крестным знамением, начал говорить:

– Прости меня, Господи, за мысли грешные. Клянусь, что все исправлю, не пожалев сил на то, чтобы исполнить Твою волю. Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь!

И так несколько раз. Было видно, что каждый раз, проговаривая слова молитвы, киевский князь все больше и больше успокаивается, приходя в себя, ибо разговор с рассерженным Отцом – это совсем не то, что можно считать приятным времяпровождением. Наконец, тряхнув взмокшей головой, Ярослав Всеволодович сел на свое место.

– И как вы это только выносите, Сергей Сергеевич? – покачав головой, спросил он.

– А никак, – ответил я, – пока что я оправдывал все надежды Небесного Отца, и в некотором роде перевыполнял его планы. Может, когда-нибудь в будущем, когда я совершу ошибку или воспротивлюсь чему-то, что необходимо будет сделать, но окажется противным моей совести, я тоже удостоюсь подобной воспитательной беседы, но пока ничего подобного я еще не испытывал.

– Понятно, – снова покачал головой киевский князь. – Я бы с радостью провел некоторое время у вас, Сергей Сергеевич, но только и вы тоже должны понять, что ушел я к вам из своих личных палат поздним вечером. Будет не очень хорошо, если утром придут слуги и обнаружат, что дверь заперта на засов, а меня внутри нет…

– Я все понимаю, Ярослав Всеволодович, – согласился я, – поэтому сейчас вы вернетесь к себе в терем ровно тем же путем, каким и пришли, а потом, вместе с семьей и лично преданными вам людьми, соберетесь на богомолье по известным только вам святым местам. И в этом не будет ни одного слова лжи, потому что место, в котором Господь лично разговаривает со смертными, всяко можно назвать святым и все что вы здесь будете делать, будет приравнено к самой усердной молитве. И кроме того, для того чтобы ваше слабое тело смогло вынести все, что навалит на него Всевышний, мы вас немного подлечим и омолодим. У наших лекарей есть возможность излечивать любые болезни, кроме самой смерти, но, впрочем, вы в этом еще убедитесь. Господь, конечно, очень строгий начальник, но и награды за успех у него тоже соответствуют заданию. Жизнь, очень долгая на земле – для тела, и вечное райское блаженство на небесах.

Великий князь махнул рукой в знак того, что все понимает, и на этом наш «деловой» разговор был закончен. Потом мы еще немного обсудили желание Александра и Глеба обзавестись собственными дружинами из юных бойцовых лилиток и, в конце концов, Ярослав Всеволодович дал на это свое отцовское добро. Причем ему самому ни о чем подобном и не стоило мечтать, так как ничего подобного Призыву он не генерировал. Быть может, это свойство отсутствовало у него изначально, а княжескую карьеру он сделал, выезжая исключительно на политических интригах, а, быть может, оно стерлось под воздействием ежедневных административных забот. Короче, на это свойство Ярослава Всеволодовича еще раз можно будет проверить после завершения полного курса восстановительной терапии. И уж тогда если нет, то уже нет; что, с другой стороны, тоже к лучшему, так как в этом случае он не сможет соперничать в политическом притяжении со старшим сыном.

А пока мы поработаем с его сыновьями, особенно со старшим, благо на это у нас теперь есть полный отцовский карт-бланш. Правда, младший вызывает у меня какое-то смутное ощущение темной лошадки, хотя, в принципе, это объяснимо. Этот парень – он и есть настоящая темная лошадка, ведь до последнего времени мы о нем не знали ничего, кроме того, что он погиб, сражаясь на пылающих развалинах Твери. Нам не было известно даже его имя. А теперь в него втюрилась моя приемная аварская дочь, да и князь Глеб тоже явно не прочь свести с ней более близкое знакомство. Ведь я видел, как они смотрели друг на друга сегодня утром, перед тем как прибывшие к нам в тридевятое царство братья отправились за отцом в Киев.

Ну что же, посмотрим-поглядим, что из этого выйдет. Главное – не забывать, что за всеми этими боярами, князьями, принцами, императорами и королями стоят простые люди: воины, крестьяне, ремесленники, купцы, священники, старики, женщины и дети. Ведь именно их жизни и благополучие по большому счету призвана охранять вся эта военно-феодальная верхушка, и то, что я теперь сам принадлежу к тому же феодальному сословию, не должно замыливать мне глаз. А все потому, что у феодалов существуют не только права и привилегии, но и обязанности – охранять свою землю и защищать живущих на ней людей. И если феодал эти обязанности не выполняет, то он не феодал, а позорный тать, место которому на свалке истории.

 

Часть 24

25 декабря 561 Р.Х., день сто сорок первый, Полдень. Византийская империя, Константинополь, Влахернский дворец, Священные покои (личные апартаменты престарелого императора Юстиниана)

Полководец Нарзес, надежа и опора византийского трона, прибыл в город только в самый канун священного праздника Христова Рождества. Путь его из Италии через Далмацию, Иллирию и Фракию был труден и опасен. Осень и зима на Средиземноморье – не самое лучшее время для путешествий – холодные порывистые ветра сбивают с ног, а затяжные проливные дожди заставляют многочисленные реки Балкан вздуваться и выходить из берегов, затопляя броды и снося деревянные мосты на реках, а на горных участках дорог вызывая многочисленные оползни, надолго перекрывающие путь.

Сначала Нарзес хотел переправиться в Грецию максимально коротким путем, но когда он в середине октября по Аппиевой дороге прибыл в италийский порт Бриндизи*, из которого рассчитывал переправиться на корабле через Адриатическое море в порт Дуррациум к началу Эгнатиевой дороги**, то узнал, что уже начался сезон штормов и ни один капитан не выйдет в море даже под страхом смертной казни, потому что штормовое море не менее безжалостно, чем государственный палач.

Примечание авторов:

* порт Бриндизи расположен на Адриатическом море (внешней части итальянского каблука) и был соединен с Римом знаменитой Аппиевой дорогой.

** Эгнатиева дорога – древнеримская мощеная дорога, соединявшая порт Дуррациум на побережье Адриатического моря с Константинополем. Вместе с Аппиевой дорогой и морской переправой Бриндизи-Дуррациум (не действующей в зимнее время) составляла кратчайший путь из Рима в Константинополь и обратно.

Безрезультатно в течение недели прождав улучшения погоды, но дождавшись только того, что осень окончательно вступила в свои права, Нарзес был вынужден развернуться и отправиться огибать Адриатическое море по суше через всю Италию и Далмацию и только для того, чтобы через сорок восемь дней изнурительного путешествия попасть все в тот же Дуррациум, из которого начиналась Эгнатиева дорога, по которой еще предстояло идти в том же темпе двадцать пять дней. Но как они шли! Несмотря на крайне неблагоприятные погодные условия караван проходил примерно по тридцать римских миль в день, что было хорошим показателем для легионов во времена Суллы, Мария и Красса и все таки успел к конечной цели своего путешествия до начала празднования Светлого Христова Рождества.

Примечание авторов: расстояния замерялись при помощи функции прокладки автомобильных маршрутов на картах Яндекса, исходя из того, что хоть дороги сейчас и покрыты асфальтом, но проходят они все равно по тем маршрутам, которые проложили еще древнеримские дорожные инженеры. По суше от Бриндизи до Дуррациума через Рим 2100 километров, в то время как по морю расстояние составляет всего 164 километра. Еще 1000 километров Нарзесу в любом случае предстояло проехать от Дуррациума до Константинополя по Эгнатиевой дороге, но по сравнению с путешествием вокруг Адриатики все это цветочки.

Нельзя сказать, что это путешествие далось Нарзесу и его спутникам очень легко. В Константинополь они прибыли усталые, замерзшие, промокшие насквозь и проклинающие все на свете, в том числе и старого маразматика Юстиниана, которому вздумалось срочно вызывать в Город их любимого патрона в такое мерзкое время года, как будто нельзя было подождать весны. Сам же он относился к этому путешествию более сдержанно, стоически перенося все тяготы и лишения. В отличие от своих более молодых спутников, он хорошо понимал, что из простого желания поговорить император Юстиниан не приказал бы ему поторапливаться в такое время года. Для того чтобы возникла необходимость гнать его, Нарзеса, через все Балканы с максимальной скоростью, ровно сто дней назад над империей должна была нависнуть какая-то ужасная угроза, из-за которой и возникла такая спешка.

Так что зайдя по пути в храм Святой Софии и возблагодарив господа за успешное окончание длинного и опасного путешествия, Нарзес сразу же, несмотря на проливной дождь и общую усталость, явился во Влахернский дворец и о нем немедленно было доложено Юстиниану.

– Ну наконец-то, – вздохнул вконец издергавшийся автократор ромеев, – немедленно зовите его прямо сюда и пусть он поторопится.

И полетел по дворцовым переходам скороход в мягких, подбитых сукном башмаках, специально придуманных для того, чтобы не оскорблять банальным звуком шагов священную дворцовую тишину, за которой следили специально назначенные чиновники-силенциарии. Возможно, именно в юстиниановской Византии возник обычай всем допущенным ко входу во дворец выдавать мягкие тапочки-бахилы, которые было положено надевать поверх своей обуви. Двойная выгода – и тишина соблюдена, и дорогой пол не поцарапан и не испачкан.

– Мой господин, – упал великий византийский полководец в ноги Юстиниану, едва только вошел в покои, – я поспешал на твой зов как мог, но Господь соизволил сделать так, что осенние шторма в этом году начались раньше обычного и оказались вельми суровыми. Ни один капитан не брался даже за то, чтобы переправить меня и моих людей по кратчайшему пути от Бриндизи до Дуррациума, и пришлось мне, несмотря на плохие условия, путешествовать кружным сухопутным путем, который втрое длиннее. Прости меня, если можешь, за эту оплошность.

Юстиниан только сейчас немного расслабился – ему стало казаться что все будет хорошо, Нарзес мудрый, он со всем справится и решит все вопросы, тем более что об архонте-колдуне Серегине уже давно ничего не слышно. То ли умер от чего-то, то ли ушел в те адские дали, откуда и явился. Хорошо бы было, если бы он исчез навсегда, но надеяться на это глупо. Вот придет весна, зазеленеет трава – и вместе с первым теплым ветром и клиньями летящих на север журавлей со своим могучим войском объявится в Артании и архонт-колдун.

Поэтому автократор ромеев выпрямился на троне, сделал величественный вид, простер руку к преклонившему колена Нарзесу и важно произнес:

– Конечно, я прощаю тебя, мой верный друг, который никогда не предаст меня, как этот интриган Велизарий, переметнувшийся к враждебным империи варварам… вставай скорей с колен и садись в вон то курульное кресло, как и положено римскому сенатору. Разговор у нас с тобой будет долгий и обстоятельный.

«Так, – подумал ошарашенный Нарзес, поднимаясь с колен и усаживаясь в предложенное кресло, – Велизарий перешел на сторону варваров?! Скорее небо упадет на землю и пустится в пляс с саблями, чем я поверю что это так. Он, конечно, действительно интриган, который всегда был рад подсидеть честного армянина, но для того, чтобы Велизарий стал изменником, требуется, чтобы эти варвары не были варварами, а совсем наоборот, ибо, если что и признает старый плут, так это железный и неукоснительный римский порядок, и никакой варварской анархией и военной демократией его не соблазнить».

Тем временем Юстиниан продолжал вещать пристально глядя на собеседника:

– Вынужден признаться, у нашей империи ромеев приключились большие неприятности. На дальней реке Борисфене в конце этого лета, внезапно объявилось войско некоего архонта-колдуна Серегина. Это войско, состоящее из несметного количества прекрасно экипированных и вооруженных могучих женщин чудовищного роста, сокрушило наших добрых федератов-обров, после чего архонт Серегин принялся воздвигать из местных варваров-антов славянскую империю. Ты представляешь, мой друг – Империю из славян? Я не говорю о том, что эти дикие и необузданные варвары в принципе не понимают, что такое настоящий порядок, являющийся основой любой империи. Самое главное заключается в том, что если у этого Серегина хоть что-то получится, то объединившиеся варвары немедленно пойдут в завоевательный поход на юг, и тогда ромеям будет нелегко. Нам придется тяжко сражаться сразу на двух границах, потому что славяне немедленно заключат союз с персами…

«Да он смертельно напуган, – подумал Нарзес, – мне сложно представить себе, что для этого должно было случиться, но наш автократор, произнося имя этого архонта-колдуна, просто трясется от страха. Необходимо будет разослать по городу наиболее преданных слуг. Пусть они, держа рот закрытым, а уши открытыми, погуляют по тавернам и лупанарам, собирая слухи, сплетни и прочую полезную информацию. Сдается мне, что не все в Городе так ладно, как хочет представить это городской эпарх, и если это так, то я должен это знать. И я об этом узнаю, потому что огня без дыма не бывает, и каждое более-менее значимое событие тянет за собой целый ворох слухов, сплетен и рассказов очевидцев. Нашего доброго Юстиниана невозможно ТАК запугать какими-то варварами на дальних границах. Для того, чтобы он так откровенно трясся от ужаса, необходимо чтобы опасность была совсем близко – если не в самом Влахернском дворце, то прямо на улицах древнего Константинова города».

Вслух же он сказал:

– Мой добрый господин, не будете ли вы так добры более подробно изложить своему слуге, что он должен сделать для того, чтобы устранить эту экзистенциальную угрозу, нависшую над ромейской империей?

– Для начала, – важно ответил император, – ты должен поехать с нашим посольством на реку Борисфен, у Торгового острова найти столицу этой Великой Артании и выяснить, насколько сильно войско этих варваров и велика угрожающая нам опасность. А то единственный человек, который там был и мог хоть что-то внятно нам рассказать, неожиданно исчез из Города и, скорее всего, из самой обитаемой Ойкумены. Как удалось выяснить нашему городскому эпарху, он не уходил из города пешком, не уезжал на лошади и не уплывал на корабле, и в то же время агенты эпарха его нигде не могут найти, а уж искать они умеют…

– Обычное дело, – пожал плечами Нарзес, – наверняка этот тип кормит где-нибудь рыб на дне морском, а ищейки эпарха напрасно ищут его среди живых.

– Нет! – резко воскликнул ромейский автократор, – ты ничего не понимаешь, старый дурак! Этот архонт Серегин великий колдун и способен на многое, о чем не способен и помыслить ум человеческий. Его шпионы и целые воинские отряды неожиданно появляются ниоткуда и, сделав свое дело, так же внезапно исчезают в никуда. Он или его подчиненные умеют излечивать смертельно раненых и возвращать молодость и красоту глубоким старикам. Это если и не жизнь вечная, но очень долгая, значительно дольше той жизни, что позволена обычным людям. Еще они умеют читать мысли людей и видеть в них истину, так что от них невозможно скрыть даже самую малость.

Войско служит этому архонту Серегину не из принуждения или за плату, а из-за того, что любит его и боготворит, называя его богом справедливой оборонительной войны. И из этой любви к своему командующему закованные в броню по-варварски огромные женщины готовы нестись верхом на исполинских конях в самую гущу сражений, рубя своих врагов длинными мечами направо и налево. Персидские или наши, ромейские, катафрактарии выглядят рядом с ними сущими детьми. Также его солдаты не боятся получать удары от врагов, потому что архонт-колдун излечивает любые их раны. Говорят, что он объявил себя единым целым со всем своим войском и неукоснительно выполняет это правило, которое может прийти на ум только варварскому вождю.

Рассказывают даже, что этот человек не боится ни Бога, ни черта, потому что с Богом он на короткой ноге, а черт сам боится этого Серегина, поскольку уже несколько раз терпел от него сокрушительные поражения. Поэтому я чувствую, что этот патрикий Кирилл, по сути мелкий и никчемный человечишка, несмотря на всю свою исполнительность, зачем-то понадобился этому Серегину и сейчас, несмотря на свое бесследное исчезновение, жив, здоров, полностью невредим и ждет того момента, когда сможет нам навредить.

«Да Юстиниан просто в истерике, – ошарашено подумал Нарзес, – он и ненавидит этого Серегина просто за то, что тот есть, и надеется с моей помощью заполучить у него для себя вторую молодость. А все дело в том, что он отчаянно боится умирать, ибо, закрыв глаза, он видит не призрак райских кущ, в которых поют ангелы, а котлы со смолой, полные воющих грешников… Я старше него на много лет и служил еще его уравновешенному и взвешенному дяде, но мне на склоне лет совсем не страшно смотреть в лицо грядущей смерти, а ему совсем наоборот. Вся его жизнь, все к чему он стремился и чего желал – все пошло прахом, и хоть империя расширилась территориально, приняв в себя часть наследия своей западной сестры, но на самом деле все это морок, тупик. Казна растрачена, податное сословие, питающее государство своими налогами, истощено, армия обескровлена и большую ее часть составляют варвары-наемники, а меньшую и наиболее надежную – мои соплеменники, для которых Византия стала второй родиной.

Да что там говорить – почти половину всех вооруженных сил империи составляют отряды частных лиц, так называемых ипаспистов или букеллариев. У меня таких на Италийской войне, к примеру, было пять тысяч, у Велизария семь. От трети до четверти армии. А ведь там еще были отряды более мелких начальников, необходимые для того, чтобы держать в узде многочисленных наемников. По отдельности они не представляют большой угрозы, но в случае если их хозяева сговорятся, государство может оказаться в опасности большого мятежа. А недовольство Юстинианом зреет, и теперь о нем говорят почти открыто. Кстати, еще неизвестно, до чего доведет страну его племянник Юстин, которого сейчас все прочат в преемники-наследники. Мол, от добра добра не ищут. А какое же оно добро – гниль одна и разорение, да и сам Юстин – обалдуй, находящийся под властью своей вздорной жены. Какое счастье, что я уже не увижу, как это ничтожество усядется на троне. Или все же увижу, если Юстиниан будет настолько подл, что издохнет раньше меня…»

– Почему ты молчишь, Нарзес? – встревожился Юстиниан, – неужели тебе были непонятны мои слова?

– Нет, мой добрый господин, я просто думал, как лучше выполнить ваше поручение, – торопливо ответил тот, а сам подумал, что хорошо, что мысли умеет читать только архонт Серегин или кто-то из его клиентов, а не присутствующий здесь Юстиниан, иначе бы ему, Нарзесу, не сносить своей седой головы.

– Не о чем тут думать! – категорически заявил император. – Немедленно поезжай с посольством к этому Серегину, а я пока тут буду собирать армию. Самое главное, что ты должен сделать – это узнать, каким образом я смогу получить для себя вторую молодость, ну и, конечно, о военных силах этой Артании и об удобных дорогах к ее столице… Как докладывают наши агенты, сейчас там нет никакого архонта-колдуна, а вместо него делами занимаются его старшие дружинники, Добрыня и Ратибор. Но они знают, где он находится, поэтому сразу, как только прибудешь туда с посольством, и он тоже объявится в тех краях.

«Ага, – подумал византийский полководец, – ты соберешь всякий сброд, числом поболее, ценою подешевле, а мне им потом командовать. Особенно в свете того, что армия у этой Артании не чета готской или даже персидской. Сожрут они наше войско в своих родных степях и не подавятся. Нет этот разговор пора закруглять, чтобы на досуге, в моем загородном поместье, как следует все обдумать. Кажется, он сказал все, что хотел, а теперь только будет читать нотации.»

– Будет исполнено, мой добрый господин, – произнес он, прямо из кресла бухаясь на колени перед автократором ромеев, – надеюсь, ты позволишь своему преданному слуге удалиться, чтобы немедленно приступить к выполнению твоих поручений?

– Конечно же, мой добрый Нарзес, – величественно произнес Юстиниан, – ступай с миром, и я буду надеяться, что выполнишь мое задание самым наилучшим способом. Но помни, что время не ждет, и с каждым днем Великая Артания этого архонта-колдуна становится только сильнее.

Уже покинув Влахернский дворец и под проливным дождем садясь в свой паланкин*, который влекли восемь дюжих домашних рабов, Нарзес подумал, что этот патрикий Кирилл хоть молод, но совсем не дурак, раз, попав в такие жернова, решил потеряться из виду императора, да так, чтобы его никак не смогли найти. Но если этот патрикий Кирилл и в самом деле не дурак, то он, Нарзес, с ним еще встретится, ибо такова его судьба, и не мелкому человечку ей противиться.

Примечание автора: * в древнем Риме и Византии в черте города было разрешено передвигаться только пешком или в таких вот носилках-паланкинах. На телегах перевозили только груз, и только в ночное время.

Двести шестнадцатый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Заниматься образованием (в том числе и военным) двух юных князей оказалось приятным и легким занятием. И оба они тянулись к новым знаниям, как оранжерейные цветы к живому солнцу. Поскольку интерес их был на первых порах военно-прикладной, они с удовольствием слушали рассказы о битвах, произошедших в других мирах и временах, а также присутствовали на учениях – как частей моего корпуса, вооруженных конвенциональным для данного времени вооружением, так и с участием подразделений танкового полка.

На мой вопрос, не потеряли ли их там, в лагере под Коломной, Александр Ярославич только махнул рукой и баском сказал, что там сейчас такой бардак, раздрай и смятение умов, что удивить тамошних князей, бояр, дружинников и простых воев можно, к примеру, только местным упряжным ездовым ящером и сидящими верхом на нем голыми дикими лилитками. Но не сезон, ибо бабам некоторое время (пока не разберут по шатрам) будет очень холодно, а ящер просто замерзнет и издохнет в среднерусских снегах. А ничем иным сбитую с толку толпу людей, в которую от смущения и безделья превратилось русское войско, пронять было нельзя.

Одним словом, бояре-воспитатели, тайно повидавшись с князем Ярославом Всеволодовичем, взяли на себя операцию прикрытия отсутствующих юных князей. Они, успешно изображая из себя полных придурков, заседали на княжьих советах, важно трясли бородами, отговариваясь при этом отсутствием ценных руководящих указаний со стороны набольшего начальства, то есть великого киевского князя. А отроки-князья – они, мол, неразумные как дети, и никаких самостоятельных решений принимать не в состоянии. Поэтому надеемся, что великий князь киевский Ярослав Всеволодович в ближайшее время сами, собственнолично прибудут в Коломну и своей волей разрешат все коллизии. Да и дружина, мол, тоже резко против всяких несанкционированных с самого верха походов типа «брат на брата» – и точка.

Короче, Александр и Глеб Ярославичи отсутствовали, и никому до этого не было дела, потому что у всех остальных хватало и своих забот. Ярослав Всеволодович с семьей тоже прибыл в наши палестины, удалившись от мира якобы на богомолье… Хотя почему «якобы»? В промежутках между медицинскими процедурами у Лилии и Галины Петровны с киевским великим князем несколько раз беседовал отец Александр, просветлявший его душу в то время, как наша маленькая богиня, медики и прочие маги жизни укрепляли его тело. Отец Александр не разглашал, а я не спрашивал, были ли эти беседы только от его имени или в них принимал участие и Отец наш Небесный. Не исключено, что без этого не обошлось, поскольку именно Ярослав Всеволодович в нашем комплоте является звездой первой величины, а Александр Ярославич пока что находится в его тени. Хотя видно, что князь-отец гордится, что у него такой сын. Иногда так гордится – кажется, что сейчас возьмет и лопнет от этой гордости. Кстати, даже после восстановления общего тонуса организма возможность производить Призыв у Ярослава Всеволодовича даже в зачаточной форме так и не прорезалась.

Оказана была медицинская помощь и его супруге Феодосии Игоревне, дочери бывшей рязанской княгини Аграфены Ростиславны. Нет, никакого радикального омоложения не проводилось, просто тридцатипятилетняя женщина, чей организм был изношен многочисленными родами, вдруг начала чувствовать себя значительно лучше, распрощавшись с отеком ног, болями в пояснице и регулярными мигренями. Кстати, мать и дочь между собой не разговаривали и даже не встречались. Зная тяжелый характер нашей будущей кандидатки в константинопольские базилиссы, я могу предположить, что выпорхнувшая из родительского гнезда дочь только вздохнула с облегчением и постаралась поскорее забыть свой былой домашний кошмар. Семья у Ярослава Всеволодовича хорошая, крепкая и многочисленная, а дети и супруга выглядят довольными жизнью.

Кстати, самые младшие княжичи – десятилетний Даниил, восьмилетний Ярослав и шестилетний Константин – постоянно сбегают от матери под крылышко к нашей Птице, а те, что постарше – двенадцатилетний Андрей и одиннадцатилетний Михаил – свели крепкую дружбу с Митей и Увом. Вместе с нашими мальчишками они ходят на занятия по верховой езде, которые ведут амазонки, и на тренировке по работе длинным двуручным тевтонским мечом, который ведет тевтонский же инструктор Генрих, гордый тем, что именно ему доверено воспитание нашего подрастающего поколения. Посмотревший на эти занятия сыновей великий князь Ярослав Всеволодович всемерно их одобрил, ибо неизвестно, в какой ситуации пригодится умение разрубить напополам одоспешенного противника, или умение изображать дикую амазонскую джигитовку. При этом моя бывшая невеста Ася-Матильда назвала обоих княжичей классными пацанами и милостиво позволила им водиться с нашими мальчишками, при этом сама произведя на них незабываемое и сногсшибательное впечатление.

Кстати, Ольга Васильевна в Большой Советской Энциклопедии (на восемьдесят процентов скомунижженной из энциклопедии Брокгауза и Ефрона) раскопала, что будущего московского князя Михаила будут прозывать Хоробритом, то есть храбрецом. Отчаянный и бесшабашный пацан ведет себя так, будто думает, что он бессмертен. Похоже на то, что чувство страха ему в принципе незнакомо, что, как говорит Митя, указывает на сильную передозировку пассионарности. В нашей истории двадцатидвухлетний московский князь Михаил Хоробрит, павший 12 января 1248 года в битве с литовскими захватчиками на реке Протве, был последним русским князем-рюриковичем, погибшим в бою с врагом. Храбрость – это, конечно, хорошо, но я уже попросил Птицу и отца Александра, чтобы они имплантировали мальчику немного искусственного страха и чувства самосохранения, ибо полководец, лишенный таких чувств, не сможет адекватно оценивать обстановку на поле боя и подставит не только себя, но и своих воев.

Но так или иначе, сегодня настал момент, когда самые старшие сыновья Ярослава Всеволодовича должны были обрести свои малые дружины из юных бойцовых лилиток. Жертвой нашего набега был выбран достаточно крупный питомник остроухих, принадлежащий городу-государству Гавхаар, расположенному в семистах километрах севернее нашего заброшенного города. Такой выбор был сделан исходя из двух соображений. Во-первых – это Гавхаар был настолько удален от места вторжения тевтонов (причем за двумя линиями высоких горных хребтов), что там, скорее всего, о нем даже и не знают, поскольку новости в мире Содома крайне медленно передаются от одного города-государства к другому. Во-вторых – этот богатый и влиятельный город, расположенный на привольной всхолмленной равнине, постоянно «мерялся понтами» со всеми шестью своими соседями, и в силу этого это питомники в основном производили бойцовых и рабочих лилиток при минимуме домашних служанок и мясных.

Это вам не изолированная долина города Ашора, с двух сторон от которой возвышались непроходимые горные хребты, с третьей было запретное плоскогорье с запретным же городом Нюк (в котором сейчас обретаемся мы), а с четвертой находилось удобное для обороны узкое ущелье. Единственное, что заставляло Ашор содержать более-менее солидную армию – это то, что прорваться к запретному городу хотя бы силой желали многие, и от этих поползновений требовалось постоянно отбиваться. С этой точки зрения положение Гавхаара, буквально находящегося в кольце фронтов, оставляло желать много лучшего, и сладким мясом юных остроухих девиц там могли лакомиться только самые высокопоставленные городские маги. Но как бы то ни было, племенные питомники Гавхаара каждый год производили множество остроухих воительниц, большинство из которых не переживало и одного сезона непрерывной войны. Впрочем, у соседей была та же картина.

В рамках подготовки к этому набегу, во время рекогносцировки, наши дикие лилитки облазили там все окрестности, составив подробный план местности, поэтому мы знали места расположения крупных поместий, имеющих собственные гарнизоны (каждый из которых состоял из сотни бойцовых лилиток, волкодавов и псов), а также одного крупного военного лагеря с гарнизоном не менее трех тысяч лилиток и двух сотен волкодавов. Если расширить операцию, можно нехило полнить наш основной состав, усилив взрослыми бойцовыми лилитками пехотные когорты. Первоклассной кавалерии у нас в корпусе вполне достаточно, теперь пора развивать пехоту такого же качества, и лучшего варианта для этого придумать сложно.

Магическое обеспечение операции осуществляла наша Пятерка: я, Колдун, Кобра, Птица и Анастасия. Силовая поддержка была представлена ротой первопризывных амазонок с самозарядными винтовками и пулеметами (на этот раз в конном строю), а также двумя уланскими эскадронами и полусотней кованой рати Ратибора Береста, обеспечивающей безопасность юных князей. Перед самой операцией отец Александр провел короткий молебен, включающий в себя как бы завуалированную политинформацию, предназначенную в основном для двух юных рюриковичей и их воинов кованой рати, впервые имеющих дело с такой мерзостью, как содомские порядки. Моим ветераншам (в большинстве своем в прошлом таким же бойцовым лилиткам, как и те, кого мы собирались освободить) ничего объяснять не требовалось.

– Не карать и имать полон идем мы в те земли, – грохочущим басом произносил огненные слова отец Александр, – а освобождать несчастных девиц и жен-воительниц, чтобы смогли они воспринять истинный свет и приобщиться к добру и любви. Не звери они и не чудовища, а всего лишь людские женщины, тела которых искалечило ужасное колдовство. Помните, что каждая из этих жен-воительниц имеет свою страдающую и мятущуюся душу, которую злобные колдуны сковали заклинанием Подчинения. Вы принесете этим женам свободу, и Господь воздаст вам за это добро сторицей еще большего добра! Во Имя Отца и Сына и Святого Духа! Аминь!

Сразу после того, как молебен был закончен, раскрылся зев локального портала выводящего на проселочную дорогу среди оливковых рощ – и наши эскадроны пошли в него плотным строем колонной по четыре. Следом за ротой амазонок, которая прикрывала выдвижение нашей магической пятерки, двинулся один уланский эскадрон, за ним Александр и Глеб Ярославичи в сопровождении полусотни Ратибора Береста, вои которой были экипированы в полный рейтарский доспех, совершенно не нужный в данной операции, но доставляющий старым рубакам возможность попонтоваться по полной программе. Ветераны сражения на Омовже* оказались тщеславны как пятнадцатилетние подростки, считающие, что в этих доспехах они просто могли бы гонять немецких рыцарей ссаными тряпками. При этом рядом с юным тверским князем Глебом Ярославичем, полностью экипированным в уланский защитный комплект, на грациозной караковой кобылке стремя в стремя двигалась претендующая на роль его возлюбленной аварка Асаль, грациозная и опасная со своим луком, как ядовитая змея.

Историческая справка: * Сражение на Омо́вже, также – по немецкому названию реки – Сражение при Эмбахе (ныне река Эмайыги) – сражение между новгородско-владимирским войском во главе с князем Ярославом Всеволодовичем (отцом 14-ти летнего Александра Невского) и Орденом меченосцев в 1234 году, выигранное русским войском.

Поскольку портал был раскрыт прямо рядом с питомником, скакать на рысях до его стен требовалось всего несколько минут. Не доезжая метров пятидесяти до плотно закрытых ворот, Колдун при силовой поддержке Кобры накрыл это небогоугодное заведение заклинанием нейтрализации, а Анастасия нанесла по воротам удар «воздушным кулаком», разметавшим вокруг проема большое количество древесной щепы. Все, что было сковано заклинанием принуждения, оказалось освобождено. Дело в том, что на юных домашних лилиток заклинание Принуждения накладывалось с самого раннего детства, с пятилетнего возраста, дабы они заранее привыкали к его постепенно усиливающемуся гнету.

Да, мы знали, что единовременная, а не постепенная Нейтрализация Принуждения чревата своего рода отдачей и множеством насильственных эксцессов, но считали, что в данном случае это неизбежно. Так и произошло – когда во двор питомника через выбитые ворота первыми ворвались латники Ратибора Береста, во главе с двумя юными князьями, то там уже вовсю кипела беспощадная драка, когда будущие бойцовые лилитки – еще не заматеревшие девушки-подростки и совсем девочки – с отчаянной яростью кидались на ошарашенных Псов, желая разорвать их в клочья. В бунте этом желание свободы любой ценой смешивалось с инстинктом мести Псам за все причиненное ими зло.

В этот момент яростного кровопролития с обеих сторон следовало бы обратиться к лилиткам с Первичным Призывом, чтобы прочувствовать их души и упорядочить действия, но я не стал этого делать, потому что в таком случае эти юные создания оказались бы ориентированными на меня, а не на молодых князей, как планировалось. Эта проблема вообще чуть было не привела к отмене операции, но в ходе общения и своего рода ментальных тренировок выяснилось, что в тот момент, когда эти князья начинают воспринимать меня как Наставника, я, в свою очередь, получаю доступ к их внутренним ресурсам и могу сгенерировать от их имени нечто вполне похожее на настоящий Первичный Призыв, но вот то, насколько этот эрзац-призыв окажется результативным, мы могли выяснить только в ходе настоящей операции.

Сработало все просто замечательно. Я сформировал Зов и закачал в братьев солидную порцию своей энергии, чтобы поддержать его трансляцию. Оба юных князя встрепенулись и добавили к моему поддельному голосу-басу два своих юных тенора, да так ловко, что вместо грубого окрика получилось нечто вроде музыкальной строфы. Лилитки услышали этот призыв и замедлили избиение терзаемых псов; потом они и вовсе отступили от них, давая возможность закончить дело воинам Ратибора Береста, которые, не вдаваясь в моральные страдания, быстро прикончили мечами всех избитых круглоухих и вместе с ними мага и владельца этого питомника, трех учеников, а также шестерых эфебов, которые были положены этой четверке для постельных забав. Впрочем, время от времени эта компания могла удовлетворяться и друг об друга.

Александр Ярославич потом рассказывал, что в тот момент, когда я подключился к нему, он почувствовал себя частью невероятно огромной и несокрушимой мощи, но самые невероятные и замечательные ощущения посетили его тогда, когда лилитки откликнулись на Призыв и он услышал в своей голове их голоса, с надеждой спрашивающие, что делать дальше. И было этих голосов так много, что на первых порах юный Александр растерялся. Одни голоса в его голове настоятельно требовали новых указаний, другие стонали от боли в ранах и отчаяния, третьи тонкими голосами совсем маленьких девочек плакали от страха. Могу сказать, что молодой князь справился, пусть и при моей минимальной поддержке. Он сумел успокоить самых маленьких, организовал оказание помощи раненым и отдал все необходимые указания тем, кто был готов их выполнять.

Хаос створожился в систему – точнее, в две системы – потому что действия Глеба были хоть не столь успешны, но тоже достаточно эффективны и вокруг него также сформировался кружок последовательниц, пусть и не такой значительный, как вокруг его старшего брата. Но это было далеко не все, потому что я упустил один немаловажный момент. Моей поддержкой воспользовались не двое, а трое. Третий круг последовательниц – даже еще меньший, чем у Глеба и состоящий в основном из девочек младше десяти лет – начал расти вокруг Асаль. Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд… Раз девочка сумела это сделать, то значит, у нее изначально имелась способность к осуществлению Призыва. И как мы это упустили? Ай-ай-ай, Сергей Сергеевич, очень нехорошо это у вас получилось. Стареете, да? Но как бы то ни было – если девочка смогла воспользоваться моей энергией, то в ней изначально не было ни капли Зла, ибо моя сила со Злом просто несовместима. В любом случае это было неплохо, ибо особые способности, в том числе и такого рода, надо ценить, холить и лелеять.

Когда все немного успокоилось, я отдал приказ на эвакуацию контингента питомника, а ведь там помимо детишек, способных самостоятельно передвигаться, были еще девочки ясельного возраста, грудные младенцы с их няньками и кормилицами (особым образом модифицированные рабочие лилитки), а также беременные и отдыхающие племенные, о которых тоже требуется позаботиться. У меня не было намерения бросить в этом питомнике хоть одну остроухую, поэтому эвакуация вылилась в некое миниатюрное подобие Исхода. Еще готовясь к этой вылазке, я объяснил обоим Ярославичам, что раз мы собираемся как следует покататься на этом питомнике, то возить саночки и осуществлять уборку придется тоже нам.

Визитеры явились в самый разгар этого эпического события, когда Ярославичи со своими людьми уже оттянулись на нашу сторону (во-первых – потому что получили то, чего хотели, а во-вторых – чтобы не путались под ногами), но дым еще стоял коромыслом, и коротконогие няньки и кормилицы, воспринявшие в качестве главного начальника именно меня, тряся огромными сиськами, рысью бегали с маленькими детишками от питомника к порталу и уже порожняком обратно. Как я и рассчитывал, в качестве незваных гостей первоначально выступили бойцовые лилитки из охраны ближайшего поместья – покрытые шрамами, со впалыми от голода животами, они должны были преградить путь отхода (как считал их хозяин) напавшей на питомник рейдовой группе из соседнего города-государства и задержать ровно настолько, чтобы их сумел настигнуть крупный отряд бойцовых лилиток и волкодавов из военного лагеря, расположенного неподалеку.

Но тут все сразу пошло не так. Увидев, что им противостоят не отряд из соседнего города-государства, аналогично укомплектованный и экипированный, содомский маг-плантатор в высокой шапке-тиаре протормозил те самые несколько секунд, которые в итоге и стоили ему жизни. А может, он был обречен в любом случае, ибо заклинание Нейтрализации не только аннулирует все заклинания враждебных магов, но и бьет откатом по самим этим магам. Прыгнуть в кусты и поползти, скрываясь от наших стрелков, он наверняка бы успел, но после оглушения откатом он вряд ли был бы настолько подвижен, чтобы скрыться от внезапно обретших свободу бойцовых лилиток.

В результате получилось так, что шок отката и пуля из «супермосина» прямо в голову настигли содомского мага одновременно, избавив его от долгих мучений, а волкодавов, так и не успевших построиться в линию, смяли и растоптали разъяренные лилитки. Ну какая фаланга может быть построена из дюжины гоплитов, только-только вылезших из своей транспортной повозки, в то время как рассредоточившиеся по моей мысленной команде бойцовые лилитки берут вражеский отряд в окружение и начинают кромсать своими топорами, не давая построить оборонительный круг. Толпа вокруг волкодавов была такой тесной, что ни арбалетчицам уланш, ни снайпершам амазонской роты делать там было нечего.

Едва успели раздеть и убрать трупы убиенного мага и волкодавов, как с другой стороны к выпотрошенному и ограбленному питомнику явилась следующая гоп-компания из другой латифундии. Эту группу из примерно полутора сотен бойцовых лилиток, находящихся в несколько лучшем состоянии, чем предыдущие, а также двух десятков волкодавов возглавляло сразу два мага – один постарше, другой совсем молодой. Или это была объединенная команда сразу с двух поместий? Это было неважно, потому что и с этим отрядом произошло все то же, что и с предыдущим. Только ради разнообразия я приказал не стрелять в магов и убедился в том, что сила отката при Нейтрализации вполне достаточна для того, чтобы ввести вражеского мага в состояние болевого шока, после чего его вполне комфортно можно забить дубинами.

И вот над той же дорогой, по которой пришел первый отряд, в небо поднялись большие клубы пыли, которая расползалась средь садов и оливковых рощ мутной пеленой. Когда по проселочной дороге, покрытой слоем мелкой как пудра пыли, бегут, топая босыми ногами несколько тысяч бойцовых лилиток, находящихся на пределе своей выносливости, то это впечатляет, как впечатляет любая стихийная мощь. Впрочем, это совсем не значило, что мы хоть на минуту промедлили со своими заклинаниями. Только эта битва была больше похожа на старую Битву у Дороги, чем на предыдущие стычки сегодняшнего дня. Волкодавов оказалось достаточно много для того, чтобы они смогли построиться и выступить как объединенная и организованная вооруженная сила.

Но это продлило их жизнь совсем ненадолго. Теперь я мог гораздо лучше управлять только что воспринявшими Призыв воительницами, поэтому измученные бойцовые лилитки по моей команде отпрянули на фланги, и волкодавы оказались лицом к лицу с моими основными силами. Свистнули болты арбалетов, грохнули выстрелы «супермосиных», после чего началась самая настоящая бойня. Как всегда в таких случаях, пощады для содомитян не было. Как только их строй распался и те, кто выжил, побежали, то вдогонку за ними ринулись бойцовые лилитки, догоняющие, бросающие на землю и убивающие самым беспощадным способом. Долго еще, наверное, на этом поле раздавались вопли умирающих. А «наверное» – это потому, что закончив все дела, мы ушли из долины Гавхаара, имея на руках контингент только что воспринятых бойцовых лилиток, достаточный для формирования первого пехотного легиона, примерной численностью в четыре тысячи четыреста бойцов.

И неважно, что стрелкового оружия для них у нас нет и быть не может, потому что запас контейнеровоза был исчерпан еще на кавалерийских частях, как исчерпан запас ротных командиров лейтенантов. Выкрутимся. Произведем в ротные часть тевтонов-инструкторов и наиболее способных к командной деятельности диких амазонок, старших командиров с полным курсом военного училища возьмем в танковом полку… Да и надо-то таких командиров для этого легиона всего шесть человек, не более. Или назначить командиром этого легиона Велизария, и именно вокруг него наращивать пехотную группировку… Совершить еще несколько таких рейдов по миру Содома, то там, то тут выхватывая по несколько тысяч бойцовых лилиток. Что нам стоит дом построить? Денег на классические для тевтонов мира Подвалов экипировку и вооружение у нас теперь вполне достаточно – хоть еще на тысяч двадцать-тридцать пехотных комплектов. Инструкторов тоже хоть отбавляй, как и кандидатов в младшие командиры. Только в инструкторах я вижу тевтонов, а в младших командирах – диких амазонок и сержантов, а также боевых прапорщиков из танкового полка. В итоге как-нибудь выкрутимся, но нормальную пехотную составляющую армии иметь будем. Есть у меня предчувствие, что она нам еще понадобится.

Двести семнадцатый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Ну ни фига себе Асалька отмочила! Подумать только, она смогла устроить свой собственный Призыв и собрала вокруг себя всякую остроухую малышню. Все они моложе нас, и их совсем немного – пятьдесят или что-то около того. Я в шоке! Во-первых – на ее месте должна быть я – такая умная, красивая и путешествующая с Сергеем Сергеевичем с самого начала. Во-вторых – кто мог ждать такого от этой тихони, из которой слова лишнего и клещами не вытянешь, и которая только поблескивает своими узкими глазками и тихонько лыбится, да так что не понять, о чем ее мысли. Лубоф у нее, понимаешь, крылья выросли и хвост отпал… Или не отпал, а, наоборот, вырос из почти полста остроухих малявок. Всей этой Асалькиной компании, вместе с их мамками и няньками, Анна Сергеевна распорядилась выделить в нашей башне самый верхний этаж.

Впрочем, она и сама была в шоке, и не только от того что фактически на ее шею упало сразу столько остроухой малышни. Нельзя же всерьез считать, что Асалька, у которой еще сопли под носом не высохли, сама будет холить и лелеять эту малышню. Сначала я считала, что, конечно же, директором этого самодельного детдурдома будет именно Анна Сергеевна и никто другой, но Асалька сразу резко взяла быка за рога и вожжи в свои руки. Мол, это ее девчонки, она за них отвечает и сама будет их воспитывать! Смотрите, какие мы резкие! Сама от горшка два вершка, а уже кого-то собирается воспитывать.

Даже Сергей Сергеевич относится ко всему этому снисходительно, хотя мог бы выпороть эту Асальку, так сказать, на правах приемного отца. Поэтому я пришла к нему и завела разговор на эту тему.

– Понимаешь, Матильда, – сказал он, устало пожав плечами, – Призыв это такое дело, с которым не шутят. И я тут не могу ни помочь Асаль, ни запретить ей что-то делать. Ношу, которую она взвалила на свои плечи, она должна будет нести только сама, и если чем я и смогу ей помочь, так только словами одобрения и поддержки.

– Сергей Сергеевич, – топнула я ножкой, – но ведь Асалька сама пацанка, пигалица, воробей на ветке. Не приложу ума, как она может при этом еще кого-то воспитывать, пусть даже это всего лишь остроухие малявки. А если она испортит их и сделает нашими врагами? Ведь она же аварка…

– Матильда, – голос Сергея Сергеевича сделался строгим, – не смей ругать человека ни за что ни про что. Ты же прекрасно знаешь, что если бы в ней была хоть капля враждебности, то ни я, ни твоя Птица не взяли бы ее в наш ближний круг, а скорее бы продали тевтонам в качестве будущей жены. Ее мать была даже не женой, а наложницей Баяна. Девушка какого-то далекого восточного племени, дочь князя или старейшины, которую схватили и бросили на ложе к верховному предводителю. Пятнадцать лет назад Асаль была зачата Баяном в злобе, грехе, ненависти и крови, и с тех пор ее жизнь была больше похожа на ад. Мать, свое единственное родное существо, она любила и жалела, а отца просто ненавидела за все зло, которое тот причинил ее матери. Так что она не аварка – кто угодно, только не аварка. Она сейчас пытается научиться быть русской, и все потому, что ваша Птица отнеслась к ней как родная мать, а все остальные повели себя как друзья, не обращая внимания на то, чем она отличается от нас.

Блиин!!! А Сергей Сергеевич у нас, оказывается, поэт. Смотрите, как красиво сказал, обязательно надо будет запомнить. Или мой бывший любимый просто сильно устал и оттого несет всякую поэтическую пургу? Говорят, что и так тоже бывает. Но меня все-таки беспокоила эта Асалька и все, что было связано с ее Призывом, и поэтому я продолжила свои попытки повлиять на ситуацию. Если я потерплю неудачу с Сергеем Сергеевичем, то тогда мне останется обращаться только к отцу Александру и его шефу Небесному Отцу, потому что Анна Сергеевна сейчас абсолютно невменяемая от материнского инстинкта, проявляемого в отношении маленьких остроухих лилиток, и кукла ее во всем поддерживает. Она у нас пусть и маленькая, но очень вредная. Хуже того говорящего попугая из анекдота.

– Сергей Сергеевич, – сказала я, – но эта Асаль хочет окрутить князя Глеба, младшего брата Александра Македонского…

– Не Македонского, а Невского, – поправил меня мой бывший возлюбленный, – Александр Македонский давно умер, между прочим, от какой-то тропической лихорадки.

– А, ну да, Невского… оговорилась я, – отмахнулась я от его замечания, – с кем не бывает. Самое главное, что она положила на этого Глеба свой глаз и собирается его увести…

– Куда она его уведет, Матильда? – с усталым вздохом спросил Сергей Сергеевич, – увести она его может только к нам и больше ни к кому, потому что все ее существование завязано именно на наше общество. Уж на что подозрителен герр Шмидт, но и он тоже поднял бы тебя на смех. Мне кажется, что они просто влюблены в друг друга своей первой щенячьей любовью и из этой любви может выйти как что-то хорошее, так и не очень. К тому же возможность поддерживать свой Призыв тоже идет ей в плюс, и мы должны сделать все, что бы эта Асаль навсегда осталась хорошим и достойным человеком.

– Сергей Сергеевич, – спросила я, – вы же чувствуете ее как свою Верную?

– Да, – ответил он, – и очень хорошо чувствую. Именно поэтому я спокоен в отношении ее верности и того, как она к нам относится, потому что в противном случае я буду первым, кто об этом узнает.

– А меня, – задала я следующий вопрос уже более тихим голосом, – вы тоже чувствуете как свою Верную?

– Да, – улыбнулся мой бывший любимый, а ныне просто приемный папочка, – и тебя я тоже чувствую. Вы с Асаль в этом плане чем-то очень похожи, наверное, потому, что вы с ней почти тезки.

– Сергей Сергеевич, а ведь может, мы настолько похожи, что я тоже смогу производить свой Призыв… – с робкой надеждой озвучила я свою мечту иметь ну хоть какие-нибудь, хоть малюсенькие, магические способности, – ведь мы же еще этого не пробовали, и у Асальки, насколько я понимаю, все получилось случайно… Ведь вы же хотели помочь сделать Призыв только Глебу и Александру…

– Для меня был важен только Александр, – сказал Сергей Сергеевич, решив, видимо, никак не комментировать первые слова моей тирады, – Глеб шел к нему только как приятное дополнение. Но получилось, то что получилось, ничего особенно страшного я ту не вижу. Асаль продолжает быть моей Верной, а значит…

– Вассал моего вассала не мой вассал, – быстро сказала я и вздохнула, – так говорила нам училка по истории. Если это верно, то вы не сможете влиять на ее Верных, только на нее саму.

– Так, – наш предводитель задумался, – вот этот момент надо будет проверить. Возможно, что даже в самом худшем варианте я буду иметь хоть какое-то влияние на Верных этой троицы, потому что, как говорится, я держал их за руку в то время, когда они привязывались к Александру, Глебу или Асаль, – тут он внимательно посмотрел мне в глаза, – что же касается тебя, девочка моя, то зачем тебе весь этот геморрой, когда в твоей голове раздаются непрошенные голоса? Кто-то стонет от боли, кто-то плачет от обиды, кто-то хочет есть, а кто-то в этот момент какает, отдавая этому делу всю свою душу. Жить в одиночестве куда комфортнее.

– Нет! – топнула я ногой, – хочу быть не хуже других. Хочу, чтобы меня уважали друзья и боялись враги. И вообще, если я могу делать Призыв, то я должна его делать, а если не могу, то тогда пусть я буду обычной девушкой-дурой, которая сама виновата во всех своих бедах…

Вот мы и поговорили с Сергеем Сергеевичем. По крайней мере, он обещал, когда мы в следующий раз полезем громить какой-нибудь питомник, обязательно взять меня вместе с собой, потому что взрослые лилитки мне явно будут не по зубам. Но при этом я все равно осталась при своем особом мнении об Асальке. Хоть она мне и подруга, но я сразу скажу, что нельзя ей еще давать нагрузки такой силы – и все тут. Она их просто не выдержит или чрезмерно возгордится, или сойдет с ума, или сделает сперва одно, а затем другое.

Тот же день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Вчера юные князья Александр и Глеб Ярославичи приобрели себе в Верные таких же юных бойцовых лилиток. После этого Сергей Сергеевич попросил меня, как мага разума, немного присмотреть за тем, как их психика отреагировала на это событие. Сканируя их личности, я должна была делать это так аккуратно, чтобы молодые люди не смогли заметить моего вмешательства, поскольку взаимоотношения со своими Верными для таких как они, вопрос почти интимный. Ничего, убедилась я, неплохо отреагировала. Особенно хорошо чувствовал Александр. И пусть закрепление контактов было пока еще временным, основанным на энергии, одолженной у Серегина, чувствовалось, что этот юноша очень быстро учится и обладает хорошей дисциплиной ума, а следовательно, в скором времени у него с подопечными наступит состояние гармоничного взаимодействия. Тем более что в его сознании закрепились старшие, почти взрослые девушки-лилитки шестнадцати-семнадцати лет, которые и так покинули бы родной питомник по большей части для быстрой и бесславной смерти. Нет никакой славы в том, чтобы погибать за интересы разных там содомитян.

Вы когда-нибудь видели, как Патрон* тренирует своих Верных? Зрелище, достойное богов. Александр Ярославич впереди строя с обнаженным, блестящим от пота мускулистым торсом и чуть более сотни (на самом деле сто двадцать одна, но Анне Сергеевне некогда считать по головам) бойцовых лилиток в возрасте от семнадцати до пятнадцати лет, в коротких штанах и майках-топах, повторяющие за ним упражнения с мечом и кинжалом. Если чуть прищурить глаза и расфокусировать взгляд, то видно, что от князя Александра к лилиткам тянутся тонкие красные нити управляющих сигналов. Но управление – это не принуждение, а юные бойцовые лилитки – не марионетки. Им просто предлагают сделать то или иное упражнение. Все как обычно, только тренер тут одновременно работает больше чем с сотней подопечных. Чем больше они так занимаются, тем крепче их связи; и пройдет совсем немного времени, как временные связи станут постоянными, а взаимоотношения достигнут гармонии. Не исключено, что после этого князь Александр начнет потихоньку спать со своими Верными, но уж что совершенно точно – инициатива в этом деле будет исходить от них, а не от него.

Примечание авторов: * Патрон, человек, на которого Верные обратили свою преданность. Пока в этой роли выступал только капитан Серегин, одновременно являющийся богом справедливой оборонительной войны, такого термина не требовалось. Теперь же, таких людей стало четверо, причем новички, по сравнению с капитаном Серегиным, могут принимать очень небольшое количество Верных и то, по большей частью способны делать это потому, что сами являются Верными Серегина. Просто он тактично не акцентирует на этом ничьего внимания и воспользуется этим фактом только в серьезных обстоятельствах.

Что касается брата Глеба, то у него и труба пониже, и дым из нее пожиже. Если у Александра почти готовые по возрасту и физическому развитию воительницы, нуждающиеся только в дополнительном обучении, хорошем вожде и воодушевляющей идее, то к Глебу пошли девочки совсем еще незрелые – от четырнадцати до одиннадцати лет, над которыми еще работать и работать, поэтому юный тверской князь воспринимается ими скорее как старший брат и товарищ по играм, чем как военный вождь и полководец, который бросит их в бушующий огонь сражений. Да и будет ли чего бросать – емкость подключения* у Глеба почти исчерпана, сотня Верных – это его предел, причем эта сотня должна быть исключительно остроухими, потому что они очень легко включаются в систему. Без мощной энергооболочки, которой у Глеба нет и не предвидится, на одной личной ауре удержать при себе большее количество Верных просто невозможно.

Примечание авторов:

* емкость подключения – максимальное количество Верных, которое может удерживать Патрон в зоне своего притяжения. У Серегина, к примеру, как у бога справедливой оборонительной войны, получившего развитую энергооболочку, емкость подключения не лимитирована. Александр Ярославич, имеющий молодую но быстро развивающуюся энергооболочку, будет в течение всей жизни непрерывно увеличивать возможности в этой области, без различия видовой принадлежности этих Верных, а Глеб или Асаль непосредственно на свою личную ауру сумеют подцепить не более сотни последователей (или, точнее, остроухих последовательниц), имеющих более низкий энергетический порог для запечатления** патрона, чем обычные люди.

** Запечатление – магическо-психологический процесс, в ходе которого устанавливается тесная ментальная и эмоциональная связь между Патроном и Верным.

Примерно то же самое можно сказать и про Асаль, подопечные которой составляют третью категорию. Во-первых, их мало, всего-то с полсотни, во-вторых все они моложе двенадцати лет, а значит, ее сознание и энергетическая накачка ауры не позволяет ей удерживать возле себя людей с более развитым сознанием. Со временем юная аварка сможет подняться до уровня Глеба, но на этом ее развитие неизбежно остановится, потому что никакой энергооболочки у нее нет и в помине, а все подключения новых Верных осуществляются прямо на ауру. В этом деле меня беспокоит то, что наша Ася, узнав о том, что Асаль случайно смогла запечатлеть своих Верных, теперь, невзирая ни на что, тоже хочет прорваться по этому пути, даже не думая, надо ли ей это вообще и для чего. Верные – они ведь не куклы-марионетки, они живые люди, у которых есть свои радости и печали, свои переживания и мечты, и полноценное запечатление возможно только в том случае, когда патрон готов понять и принять глубинные мотивы поступков своего Верного и наоборот, поскольку клятва верности носит обоюдный характер.

Напротив, для князя Александра Ярославича, с его бурно развивающейся энергооболочкой, подключение сотни с небольшим юных бойцовых лилиток – это была всего лишь проба пера. Мне, как магу разума, видно, что он развивается буквально на глазах, и я уже предвижу тот момент, когда суровые дядьки из полусотни Ратибора Береста, которые сейчас видят в нем забавляющегося отрока, начнут складывать к его ногам свои мечи, произнося слова клятвы, которую сможет разорвать только смерть. Не исключено, что его энергооболочка рано или поздно наберет такую же силу, как и у Серегина…

Ну или почти такую же, поскольку Серегин так крут потому, что энергооболочке Ареса несколько десятков тысяч лет и по своей мощи она могла сравниться только с энергооболочками существ еще более высоких порядков. Отдав ее Серегину в наследство, Афина сделала тому по-настоящему королевский подарок. Для того чтобы достичь того же уровня, что и Серегин, Александру Ярославичу в боях и сражениях придется прожить еще одну-две тысячи лет, и еще вопрос, останется ли он при этом человеком или плавно мутирует в какого-нибудь архангела, которому все человеческое будет до предела чуждым и неприятным. А вот это уже не очень хороший вариант, при котором огромная сила оказывается не связанной никакими моральными или эмоциональными ограничителями.

После некоторых размышлений я поняла, что только обоюдные эмоциональные связи между патроном и Верными могут удержать душу патрона от мутаций, ведь не только верные влюблены в своего патрона вплоть до его обожествления, но и для него тоже они самые родные и близкие существа на свете, ради которых он готов на все. А может, это лично особенности психики Серегина, которая всего лишь удачно наложилась на дающую силу энергооболочку Ареса, с которой срослась без остатка. Соответственно и князь Александр Ярославич, инициированный Серегиным, тоже пойдет по тому же пути, и нам вообще не о чем волноваться. Пока юный новгородский князь вполне человечен и параллельно деловым распоряжениям и учебным заданиям по связям, соединяющим его и бойцовых лилиток, проскальзывают импульсы искренней симпатии и даже чего-то похожего на юношескую влюбленность. Надо будет порекомендовать им каждый вечер в полном составе посещать танцульки, чтобы их интеграция усиливалась не только в сфере служебно-деловых, но и личных отношений.

Насколько я знаю, в то время когда его верные веселятся или массово занимаются тем, о чем нельзя говорить вслух, Сергей Сергеевич испытывает острые приступы удовольствия; и наоборот, когда он любит свою супругу Елизавету Дмитриевну, то их любовные игры (точнее, ощущения) становятся достоянием всех его Верных, где бы они ни находились. Не знаю, я бы, наверное, не смогла жить такой «стеклянной» жизнью, когда можно только слегка задернуть шторы, скрыв наиболее личные мысли и побуждения, но невозможно отгородиться от мира каменной стеной, скрыв от людей свои эмоции. Хотя Сергей Сергеевич живет и не испытывает от этого особого дискомфорта, и, видимо, к тому же по ходу развития его энерогооболочки придется привыкнуть и князю Александру Ярославичу.

Кстати, эта работа по наблюдению за юными князьями, нашей Асаль и их новыми Верными – бойцовыми лилитками – позволила продвинуться и моей работе по изучению психических, эмоциональных и поведенческих особенностей последних. Как бы это странно ни звучало, но эти немного громоздкие, но по-своему грациозные остроухие женщины, девушки и девочки в психологическом плане на самом деле созданы не для битв и смерти, а для большой любви длиною в жизнь. Именно так их создатели планировали обеспечивать их верность, платонически влюбляя в верховного правителя, после чего они должны были бы служить ему искренне и бескорыстно. Если бы их правители сохранили этот секрет, то нам было бы гораздо сложней. Любовь, даже если она противоестественная и искусственная, никоим образом не подвержена воздействию заклинания Нейтрализации, как банальное Принуждение, узы которого легко разорвать при помощи превосходящей силы. Но видимо, кто-то подумал, что зачем вызывать в них любовь, ведь можно просто заставить – и заклинание Принуждения стало для содомитян основным и единственным методом работы с остроухими.

Но тут пришли мы, бухнули по толпам скованных и бессловесных рабов заклинанием Нейтрализации, напрочь снося все цепи и оковы, а потом появился Серегин и сказал: «Я вас всех люблю, поэтому Я – это Вы, а Вы – это Я, и я убью любого, кто скажет, что вы не равны мне». И ведь он действительно любит их всех, считает себя ответственным за их судьбы, и готов любому, кто причинит им зло, устроить персональный компактный филиал ада. Таким образом, можно сделать вывод, что бойцовые лилитки изначально были предназначены для того существования, которое предложил им Серегин. Например, их малышки, которых к нам притащила Асаль, после удаления заклинания Принуждения превратились в очень милых, улыбчивых и легко обучаемых девочек, которых не портят ни их острые вытянутые вверх ушки, ни слишком длинноногие и длиннорукие тела. В отношении усидчивости, контактности и способности воспринимать новую информацию маленькие лилитки способны дать сто очков вперед не менее юным, но гиперактивным и шебутным амазонкам, с которыми до того водилась сама Асаль и продолжает сейчас водиться наша Ася.

По крайней мере, Яна от них в восторге и помогает Асаль возиться с самыми младшими Верными – играет с ними в разные развивающие игры и рассказывает им сказки. Я знаю, что раньше Асаль немного недолюбливала Яну, считала ее тютей и рохлей, недостойной того, чтобы обращать на нее внимания. Асаль не обижала Яну только потому, что с одной стороны от девочки стояла я, а с другой стороны не понимающий шуток Ув, который под воздействием инъекций укрепляющего гормона и тренировок со своим двуручным мечом прямо на глазах накачивал себе бицепсы и трицепсы. Теперь Асаль относится к Яне совсем по-другому, и совсем не из страха получить нагоняй. Они часто возятся с младшими девочками вдвоем, ведь развивающие игры Яны (моя школа), развивают не только юных лилиток, но и саму Асаль. Та, видимо, это уже заметила и оценила.

Для облегчения общения по моей просьбе к нам в башню Мудрости пришел Дима Колдун, который сейчас постоянно живет с Серегиным в Башне Силы, и, как он выражается, провел девочкам групповую инсталляцию краткого курса русского языка. При этом он объяснил, что все остальное они должны восполнять в общении с нами и Асаль, которая владеет современным русским языком уже на приличном уровне, а теперь учит еще и древнерусский. Вот Яна и старается, рассказывая малышкам сказки и разные истории, и тут же поясняя разные непонятные слова.

Основной вопрос, вставший перед Серегиным, а также великим киевским князем Ярославом Всеволодовичем, заключался в тех девочках-лилитках, которые были еще слишком малы, а также тех, которые по какой-то причине (возможно, личная несовместимость, а возможно, и нехватка емкости у молодых патронов) не смогли услышать Призыв. Малышек пока требовалось вообще оставить в покое на несколько лет, а для тех старших, что остались глухи к Призыву, через пару месяцев стоило провести повторный сеанс запечатления. Но до этого времени их требовалось как-то устроить, адаптировать для жизни на Руси середины тринадцатого века и найти им подходящую социальную нишу, чтобы они не оказались потерянными, даже если у них ничего не срастется с Призывом. Когда я сказала об этом Ярославу Всеволодовичу, то тот премного удивился. Оказывается, у них с Серегиным все уже было продумано и решено.

В лесу, неподалеку от Переяславля-Залесского, удельным князем которого был Ярослав Всеволодович как сын Всеволода Большое гнездо, смерды-лесорубы уже валили топорами вековые сосны, чтобы в традициях русского деревянного домостроения стахановскими темпами возвести женский монастырь имени Святой княгини Ольги. Настоятельницей этого монастыря готовилась стать игуменья Феодосия, бывшая жена князя Ярослава, предпоследняя по счету, с которой тот развелся по политическим мотивам еще двадцать два года назад*.

Историческая справка: * В 1212 году умер Владимирский великий князь Всеволод Большое гнездо, за некоторое время до своей смерти лишивший прав наследования своего старшего сыны Константина Всеволодовича, и назначивший наследником второго сына Юрия Всеволодовича. Естественно, после смерти старого князя Константин Всеволодович не пожелал мириться с такой несправедливостью и начал собирать армию сторонников, для того чтобы силой отобрать владимирский стол у Юрия Всеволодовича.

Так уж получилось, что папенька теперешней игуменьи Феодосии, которую тогда звали Ростиславой, смоленский князь Мстислав Удатный, оказался в лагере Константина Всеволодовича, а его зять Ярослав Всеволодович поддержал своего брата Юрия. В результате в 1216 году дело кончилось знаменитой по тем временам братоубийственной Липицкой битвой, в которой русские убивали русских, а победу одержали сторонники Константина и Юрий с Ярославом были вынуждены бежать с поля боя, да так бежать, что Ярослав потерял при бегстве свой знаменитый шлем, найденный только в 1808 году.

После этого сражения, обидевшийся на зятя Мстислав Удатный, дабы тому насолить, «забрал» у него свою дочь и постриг в монастырь, ибо другим путем церковный брак расторгнуть было невозможно. Прошло немного времени, и глупость упрямца стала очевидно всем. Юрий и Ярослав помирились с Константином, и тот назначил Юрия своим наследником, а Ярославу выделил в удел, назначенный еще отцом Переяславль-Залесский. Прошло еще немного времени, и в 1218 году Ярослав женился последним третьим браком на дочери рязанского князя Глеба Игоревича по совпадению тоже Феодосии, которая к настоящему моменту и родила ему семерых сыновей, а Юрий Всеволодович в том же году, после смерти Константина по естественным причинам, стал великим князем Владимирским. И чего, спрашивается, господа князья вы воевали и клали русских воинов в бессмысленной междоусобице?

Этот монастырь, по совместному замыслу Серегина и Ярослава Всеволодовича, должен был стать чем-то вроде православного женского Шаолиня, то есть смесь православного монастыря, школы боевых искусств и кадетского корпуса. Дисциплину, порядок, воспитательный и учебный процессы должны были обеспечить монахини-наставницы, воинские инструкторы, живущие за его стенами и обычные послушницы, решившие посвятить свою жизнь Богу. Что касается юных бойцовых лилиток то, все время своего обучения и нахождения в монастыре они будут пребывать в статусе послушниц и закончив обучение, должны будут покинуть его стены, как Верные тех князей, которые смогут привязать их своим Призывом или как специально подготовленные воины-телохранители для княжьих жен и дочерей. На самом деле и Серегин, и Ярослав Всеволодович имели в виду только одного князя, и это именно войско Александра Ярославича должен был усилить женский православный Шаолинь. Если связь с этим миром спустя некоторое время не будет по каким-либо причинам утеряна, то Серегин и компания еще не один раз смогут совершать набеги на питомники остроухих в мире Содома, пополняя контингент юных послушниц монастыря Святой княгини Ольги. Да, несладко придется врагам новой Руси, когда лет через десять на них начнут обрушиваться такие вещи, которые способны помять любую прическу.

Что же касается тех юных лилиток, которые уже стали Верными князей Александра и Глеба, то для их православного окормления и воспитания к нам заранее прибыл специально назначенный на это дело духовник и наставник юного Глеба отец Исидор. Переговорив с отцом Александром, у которого уже имелся опыт крещения бойцовых и иных лилиток, отец Исидор без единого стона взялся за это дело, не испугавшись необычного вида своих новых духовных дочерей. Думаю, что в скором времени у него все должно получиться, потому что в своих духовных устремлениях верные всегда идут за своим Патроном.

17 января 1238 Р.Х. День тридцать шестой. Вечер. Коломенское княжество. Лагерь сборного войска владимирской и иных русских земель.

Великий князь Владимирский Юрий Всеволодович

Когда ему отказала в повиновении даже собственная дружина, мол, идти против воли божией мы не подписывались, а потому, княже, прежде чем что-нибудь приказать, подумай как следует, угоден ли твой приказ Господу нашему Иисусу Христу. А что тут было думать. Всю свою жизнь князь Юрий имел в виду, что его державой является Русь и только Русь. Они с братом Ярославом, поделив между собой два главных стола Руси, Киевский и Владимирский, практически полностью контролировали положение… Оставался только один враг – князь Михаил Черниговский, ему оставалось уже недолго, в тридцать шестом году, за полтора года до прихода Батыя, именно у него Ярослав отжал киевский великокняжеский стол, и теперь в трех главных городах Руси – Киеве, Владимире и Новгороде – сидели князья из их владимирского клана.

Когда пришел Батый, князь Юрий откровенно струсил и бросил своего старого союзника Рязань на произвол судьбы. Если бы Рязанская и Владимирская земли объединили усилия и дали приграничное сражение на реке Воронеж (или, в крайнем случае, у стен Рязани, когда вражеское войско должно было разделиться с целью грабежа), исход этого сражения привел бы к тому, что Батыю пришлось бы убираться из русской земли без посторонней помощи. Но случилось то, что случилось. Юрий владимирский принял роковое решение и не подал помощи Юрию рязанскому, вместо этого решив боронить под Коломной собственную границу; рязанские войска на Воронеже потерпели поражение, Батый вторгся вглубь рязанской земли, а вслед за ним, как ангел мщения явился и чужеземный великий князь Серегин, предложивший свою помощь рязанцам и меньше чем за месяц превративший в ничто несметные орды кровожадных азиатских находников*.

Примечание авторов: * Находники (старославянск.) – группа людей, пришедших с грабительским набегом и после этого набега возвращающихся на родину, в отличие от завоевателей, оставляющих гарнизоны.

Вот тогда бы Юрию Всеволодовичу остановиться в своих мыслях, попросить у Господа прощения за совершенный грех оставления в опасности друзей и союзников, но он закусил удила и попробовал по-своему переиграть то, что решил Серегин с выморочным рязанским столом. И вот результат. Войско в поход на Рязань так и не двинулось, и более того, почти перестало подчиняться его приказам. К тому же большая часть удельных князей распустили ополчения своих уделов, оставив при себе только малые дружины, и теперь открыто заявляли, что поедут на княжий съезд, объявленный чужеземным князем Серегиным на двадцать восьмое генваря.

Князь Юрий чувствовал, что за всеми этими событиями, приводящими к тому, что власть от него утекала как вода из рассохшегося ведра, стоят сыновья его брата Ярослава Александр и Глеб, которые то исчезали из лагеря в неизвестном направлении, то появлялись в нем вновь. Чувствовать-то он чувствовал, но доказать ничего не мог, а для всех остальных молодые князья так и оставались юными неразумными отроками, поверженным еще детским забавам, а не опасными политическими интриганами, затеявшими на Руси переворот в пользу чужеземного князя. И куда только смотрит их отец, киевский великий князь Ярослав Всеволодович?

И вот настал момент, когда в сенях его шатра раздались тяжелые шаги множества людей. Сам Юрий Всеволодович, расстроенный всеми этими предыдущими событиями, коротал вечер за игрой в шашки-шахматы с воеводой Еремеем Глебовичем. Пусть это занятие и проклято церковью как сатанинское*, но ведь скучно же, господа, длинными зимними вечерами особенно если князь находится в войске под Коломной, а княгиня с семьей во Владимире.

Историческая справка: * очень долгое время шашки и шахматы считались азартной игрой, а потому были запрещены церковью. В шахматы или шашки спускались не только состояния, но и целые княжества.

Немного испуганный князь поднял глаза на своего воеводу, но тот только пожал плечами – мол, ты не переживай, все будет нормально. А если тебя даже и зарежут, то это будет совсем не больно – чик и ты уже на небесах. Тем временем полог шатра отдернулся и приоткрывший рот от удивления Юрий Всеволодович увидел на пороге своего шатра престранную компанию. Во-первых – там стоял его брат Ярослав Всеволодович. Во-вторых – его сын Александр Ярославич, тот самый, которого он подозревал в организации кампании неповиновения. В-третьих – там был незнакомый мужчина при всех атрибутах княжеской власти и гладко выбритый, как латинянин. Наверняка это и был тот самый заморский великий князь Серегин. В-четвертых – рядом с этими четырьмя князьями стоял православный священник в черной рясе и с большим серебряным православным крестом на груди.

«Будут бить, – испуганно подумал князь Юрий, – и скорее всего ногами. Не стоило мне тогда так жадничать и пытаться помимо Владимирской земли положить в ответ глаз еще и на Рязанскую…»

Посмотрев в сторону воеводы, старый князь увидел, что тот встал из-за столика, за которым они играли, и отошел в сторону, скрестив на груди руки. Знак этот означал, что старый воевода полностью отстраняется от хода событий, предавая судьбу князя Юрия в руки пришедших в его шатер людей и самого Господа Бога Иисуса Христа.

– Покайся, сын мой, – возгласил священник, – признай, что все, что ты делал до сего дня, вело только умножению человеческой алчности к чужому добру и слепой похоти к власти.

– Признаю, – неожиданно даже для себя козлиным тенорком выдал князь Юрий, – и весьма в этом раскаиваюсь.

– В чем ты раскаиваешься, князь Юрий, – презрительно усмехнулся гладко выбритый незнакомец, – в том, что натворил, бросив союзную тебе Рязань на произвол судьбы, или в том, что признаешь этот прискорбный факт?

– Э-э-э, – проблеял озадаченный князь, – раскаиваюсь я в том, что натворил, э-э-э-э, бросив союзную мне Рязань на произвол судьбы, а еще в том, что возжелал свергать с рязанского стола одних князей и возводить на их место других. Смилуйся надо мной и моими малыми детьми, князь-колдун Сергей Сергеевич Серегин – не я так решил, то меня бес попутал, вот тебе истинный крест!

И с этими словами он несколько раз осенил себя крестным знамением, каждый раз болезненно морщась, то ли от внезапно одолевшей его мигрени, то ли от боли в правой руке, которую внезапно прострелил приступ ревматизма.

– Ты кого обманывать вздумал, пес смердящий? – громовым голосом произнес отец Александр. – Покайся, пока не поздно, Юрий, сын Всеволода по прозвищу Большое гнездо, и приготовь свою душу к очищению адским огнем.

– Пощади его, Отче, мы же договаривались, – негромко сказал священнику Ярослав Всеволодович, – брат же он мне, а не чужой человек.

Тот хмыкнул, глядя на начавшего хвататься за сердце князя Юрия.

– Да будет так, – уже тише произнес он, – если ты, великий князь владимирский, передашь отчий стол своему племяннику Александру Ярославичу, а сам примешь постриг и удалишься в дальний монастырь, то адские муки будут отложены до момента твоей смерти по естественным причинам. А там поглядим. Быть может, и загладишь ты свой грех примерным поведением, искренним раскаянием и усердной молитвой. Также в наказание за твое безрассудство все твои дети лишаются своих, нарезанных тобой, уделов, и опека за ними возлагается на твоего брата Ярослава, и свидетелем в том пусть будет присутствующий здесь воевода Иеремей Глебович. Молись и кайся, брат Варсонофий, молись и кайся.

Едва только Юрий Всеволодович поцеловал протянутый ему крест и превратился в брата Варсонофия, Александр Ярославич стал и Великим князем Владимирским. Процесс объединения русских земель в единое монолитное государство начался.

01 января 562 Р.Х., день сто сорок восьмой, Поздний вечер. Византийская империя, Константинополь, Загородное поместье ромейского полководца и государственного деятеля Нарзеса

Зимой вечер наступает рано. Не успели люди отобедать, а за плотно закрытыми ставнями* уже сгущается вечерняя синева и пора зажигать масляные светильники и – о невероятная роскошь! – восковые свечи. Пчелиный воск, привозимый торговцами от антов и куявов, запредельно дорог, и даже из представителей знати далеко не каждый мог позволить себе в доме такие свечи. Но Нарзес мог, а потому наслаждался их ярким, не мигающим и не коптящим светом. Впрочем, и в его поместье свечами освещались только его личные покои, а во всех остальных местах висели обычные светильники, заправленные оливковым маслом** и исправно при этом коптящие и пованивающие.

Примечание авторов:

* хоть стеклянная посуда в античном Средиземноморье и Причерноморье была известна уже несколько сотен лет, до оконного стекла, даже самого примитивного, с листами размером в ладошку, было еще не менее тысячи лет развития технологий.

** не путать с пищевым оливковым маслом высшей очистки, которое настолько дорого, что по карману далеко не каждой семье среднего достатка. В античные времена производилось огромное количество так называемого черного оливкового масла, совсем не очищенного и предназначенного для технических целей. Есть подозрение, что, поскольку источников открытой нефти на территории Византии никогда не водилось, то и знаменитый греческий огонь тоже являлся пиротехнической смесью на основе технического оливкового масла.

Впрочем, и в покоях полководца на стене висела маленькая, чуть помаргивающая огоньком масляная лампадка. Во-первых, это была дань традиции. Во-вторых – вечный (если вовремя доливать масло в сосуд) источник огня для зажигания свечей. И в-третьих – ночное дежурное освещение, хотя бы частично рассеивающее мрак и позволяющее вставшему ночью по нужде хозяину не спотыкаться в темное о мебель, оглашая окрестности громогласными ругательствами.

Впрочем, сейчас в покоях Нарзеса было светло – если не как днем, то все же достаточно для того, чтобы не напрягая глаз читать письмо, невесть как оказавшееся в его опочивальне в то время, пока старый полководец в триклинии не спеша вкушал свой ужин. И без этого дурацкого письма на душе у того было весьма паршиво. На завтрашний день был назначен выезд из города в направлении границы с варварами на нижнем Дунае. Там, в крепости Эгиссос*, одновременно являвшейся базой пограничного дунайского речного флота, Нарзес вместе с посольством планировал пересечь границу, взять в проводники кого-то из местных варваров и уже по контролируемой славянами территории продолжить свой путь в поисках столицы этой Великой Артании.

Историческая справка: * современная Тулча.

Всю ту неделю, которая отделяла прибытие Нарзеса в Город и его встречу с Юстинианом, его агенты, шпионы и прочие доглядчики и наушники потратили на сбор и систематизацию ходивших по Константинополю слухов, сплетен и прочей досужей болтовни. Впрочем, болтовня по большей части тоже не была такой уж досужей, зерна рационального смысла вылавливались и оттуда, только трудно было отличить по-настоящему ценную информацию от искажений при пересказе и вообще домыслов рассказчиков, ни в коем случае не являвшихся свидетелями описываемых ими событий. Но агентура старалась и собрала почти все, что было известно по патрикию Кириллу, происшествию в трактире «Золотая барабулька», а также некоторым другим городским происшествиям, которые можно было связать с этой так называемой Великой Артанией. Весьма примечательным происшествиям, вроде исчезновения из городской тюрьмы некоторых заключенных, хотя и не столь ярким, как главное событие нескольких последних месяцев, о котором, несмотря на репрессии, судачил весь Константинополь.

Когда Нарзес узнал, что произошло в «Золотой Барабульке», то только криво усмехнулся. Разумеется, никакие усилия городского эпарха были не в состоянии скрыть, что три сотни ескувиторов были буквально изрублены вместе со своими доспехами, и сделали это катафрактарии неизвестного происхождения, внезапно прокатившиеся по ним подобно горной лавине. Говорят, что изнутри трактир тоже был забрызган кровью, как какая-нибудь бойня, а куски человеческих тел в беспорядке разбросаны по полу, как будто там веселились сумасшедшие мясники. При этом не было найдено никаких частей тела ни от трактирщика, ни от членов его семьи и слуг, ни от кого-то из гостей. С особой изощренностью, показывая их полную никчемность в военном деле, убивали только ескувиторов.

Вопрос. Если этот архонт-колдун так искусен во внезапном появлении и исчезновении своих людей, то зачем ему понадобился весь этот кровавый спектакль и танец с саблями*? Неужели только для того, чтобы, изрубив на куски его гвардейцев, как следует напугать нашего дорого Юстиниана? Надо признаться, что в этом случае архонт Серегин достиг полного успеха, Юстиниан просто трясется от страха.

Примечание авторов: * Знаменитый балет был создан композитором Арамом Хачатуряном по мотивам древних армянских танцев, причем древними они были уже во времена Нарзеса.

Так вот, отужинав и вернувшись к себе в опочивальню, Нарзес обнаружил свернутое в трубку письмо, чужою рукой брошенное ему на кровать. При этом слуги клялись собственными жизнями и Пресвятой Богородицей, что в отсутствие хозяина никто в опочивальню не входил. В воздухе откровенно запахло архонтом Серегиным – любителем входить без спроса и уходить, основательно со всеми попрощавшись. Нарзес понял, почему еще мог быть так напуган Юстиниан. А что, если он таким же образом обнаружил такое же послание у себя в Священных покоях и понял, что где письмо, там и тот, кто его принес, особенно если в письме были написаны вещи неприятные или даже, прямо сказать, злые. Кинжал между ребер или яд в бокал с ночным питьем – это секундное дело, но после этого убийца* исчезнет без следа, а ромеям понадобится новый автократор.

Примечание авторов: * Нарзес не знал, что в священных покоях постоянно находятся несколько вышколенных и преданных как собаки здоровенных рабов-нубийцев, которые глаз не спускают ни с покоев, ни с самого автократора. Хотя захоти архонт-колдун устранить Юстиниана, тому не поможет никакая охрана, ибо ликвидатору не надо будет даже появляться на этой стороне портала, достаточно только будет выстрелить из арбалета, нанести удар мечом, или произнести простейшее заклинание стимуляции сердечной деятельности. Если в нем сдвинуть некоторые акценты, то тахикардия и смерть на месте неизбежны. (Аналог действия попавшего в кровь жертвы яда кураре).

И то, что старик еще жив, могло говорить только о двух вещах. Во-первых – Серегин не хочет быть связанным с убийством Юстиниана, а хочет всего лишь его смерти по естественным причинам. И второе – его категорически не устраивает Юстин, и сейчас он готовит другую кандидатуру на трон, того же патрикия Кирилла, о котором в Городе ходит столько странных слухов. Как только эти иная кандидатура будет готова, то ни Юстиниан, ни Юстин не проживут и трех дней. Такие уж жестокие традиции престолонаследия в Византийской империи.

Немного подумав, Нарзес взял свиток и сломал печать из странного коричневого материала с изображением двуглавого орла. Орел на печати, кстати, изрядно отличался от византийского, но фамильное сходство прослеживалось. А вот содержимое письма первоначально повергло Нарзеса в некоторый шок:

«Дорогому Нарзесу от Прокопия Кесарийского*. Радуйся.

Должен тебе сообщить, что теперь я снова молод, как в свои юные годы, и здоров, пребывая в наилучшем распоряжении духа, и тебе желаю того же. Господин наш Великий архонт Артании Сергий, сын Сергия, из рода Сергиев**, спафарий Третьей*** Римской империи, просил передать, что не желает тебе зла, и зная о том, что ты направлен к нам с посольством, с удовольствием будет с тобой говорить. Его император Владимир IV говорит, что умные люди в созданных Творцом мирах и так слишком большая редкость для того чтобы разбрасываться ими понапрасну****.

Еще тебя приветствуют твой старый знакомый Велизарий и его супруга Антонина, и просят тебе передать, что, начав новую жизнь, не держат на тебя прежних обид. Большое видится им на расстоянии, когда уже невозможно перепутать храм с лупанаром, и только по прошествии времени мы зачастую понимаем, какие из наших деяний являлись воистину великими, а какие были суетой сует.

На том позволь мне закончить, все остальное при личной встрече. Можешь ехать к нам безбоязненно, тебя защищает честное слово архонта Сергия, Бог-отец и Святой Дух, а также сама Богоматерь.

Писано в стольном граде Китеже Великого Княжества Артании первого января 6071 года от Сотворения Мира, 1314 года от основания Рима или 562 года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа.

P.S. Господин наш архонт Сергий и его люди, как истовые православные христиане, пользуются летоисчислением от Рождества Христова, которое они считают началом новой эпохи в существовании Ойкумены.»

Примечание авторов:

* в отличие от Велизария, Прокопий Кесарийский всю жизнь поддерживал с Нарзесом ровные хорошие отношения.

** В древнем Риме был известен древний патрицианский род Сергиев или Сергитусов, прародитель которого был другом Энея.

*** Москва же у нас Третий Рим.

**** фраза Путина о том, что после смерти Махатмы Ганди и поговорить не с кем.

Прочитав такое, поневоле сядешь и начнешь чесать тыковку. И дело тут даже не в том, что Прокопий пишет, что они все втроем получили вторую молодость. Написать можно разное, пергамент стерпит все и даже не сморщится. Кстати, это отнюдь не пергамент*, и даже не похож… Нарзес сперва провел рукой по свитку, а потом расправил лист и глянул через него на просвет на пламя свечи и увидел проступившие вдруг водяные знаки. Матерь Божья! Великое колдовство. Двуглавый орел, герб империи ромеев, глянул на него во всей своей грозной красе.

Примечание авторов: * отбеленная писчая бумага высшего сорта 80 г/см2, в нашем мире именуемая «финской», с водяными знаками, из контейнера, предназначенного для какого-то загранучреждения Российской империи на Кубе.

Так что получается, что этот патриций Сергий из рода Сергиев действительно представлял тут Римскую Империю – даже более великую, чем Восточная империя Ромеев. С бывшими антами, а ныне артанами все ясно. Они пошли в имперские федераты, и Император и Сенат Третьей Империи, как это водится, прислали им спафария Сергия в великие архонты, а также чиновников и инженеров, чтобы построить города и дороги, а также наладить римские порядки. Именно появления где-то поблизости этой действительно могущественной империи (не чета каким-то там парфянам и персам которые, даже будучи по-настоящему древними народами, так и остались варварами) и испугался Юстиниан. Вопрос в том, кому ты служишь – империи, которой покровительствует сам Господь наш Иисус Христос, или автократору Юстиниану, смертному человеку, который сегодня есть, а завтра нет, и его дух уже держит ответ перед суровым апостолом Петром. Велизарий, значит, выбрал Империю, а что выберешь ты? Извечный выбор между вечным и сиюминутным – между духом, живущим в веках, и слабыми потугами человеческого тщеславия, между божественным промыслом и земной суетой сует.

Еще раз перечитав письмо, Нарзес свернул его обратно в трубку и сунул в пламя свечи. Неизвестный материал тут же занялся ярким ровным пламенем, испуская легкий дымок, какой бывает, когда сгорает чистая хлопчатая или льняная тряпка. Всего несколько мгновений – и на пол упали несколько лохмотьев пепла и маленький недогоревший клочок, на котором вообще не было текста.

Нарзес решил, что он сделает все, как это и было задумано ранее. То есть поедет с посольством в эту Артанию, встретится с ее архонтом Сергием из рода Сергиев и уже там, на месте решит, сохранять ли верность Юстиниану. Особой лояльности империи у него не было. Просто она была той силой, которая пока стояла между его слабой и униженной родиной и нечестивыми огнепоклонниками, считавшими всех неарийцев* кем-то вроде говорящих червей.

Империя, напротив, помогала сдерживать натиск персов, давала убежище беженцам, и еще она была христианской, почти единоверной для его соотечественников. Дело в том, что формально отрекшись от доктрины монифизитства** и предав анафеме основателя Евтихия, Армянская Апостольская Церковь в своей повседневной практике продолжала придерживаться чрезвычайно близкой к ней доктрины миафизитства***.

Настолько близкой, что ортодоксальные православные**** богословы-халкидонцы вообще не видели между ними разницы. А своих монофизитов Юстиниан истребил нещадно, не останавливаясь даже перед поголовным истреблением целых селений и умервщлением монахов и священников, исповедующих чуждые ему догматы. Пока армяне нужны для сдерживания персов, их не трогают, но как только эта опасность для Империи исчезнет, в глазах Юстиниана и подобных ему православных фанатиков они мгновенно станут еретиками.

Поэтому свое решение он, Нарзес, примет позже, когда побывает в Артании, встретится с ее архонтом Сергием и рода Сергиев, и попытается понять, что этот человек принесет его израненной Родине – Спасение или окончательное уничтожение. Если при всем своем могуществе он окажется таким же фанатиком-халкидонцем, как и Юстиниан, то тогда придется действовать согласно первоначальному плану, ибо знакомое зло все же привычней. Если же окажется, что дела идут прямо противоположным образом, и Серегин захочет и сможет оказать помощь его Родине, то он, Нарзес, впервые в жизни сменит флаг, перейдя на сторону того, кто согласится дать шанс его страдающему народу. И неважно, где может располагаться та самая третья римская империя, Прокопий в своем письме ведь не зря оговорился что Господь в своей неизмеримой мудрости создал огромное множество разных миров. Судя по тому, что первый Рим был на Италийском полуострове, второй на семьсот миль восточнее, то третий должен оказаться примерно в тех краях, где архонт Сергий из рода Сергиев основал столицу своей Артании.

Но как уже говорилось, окончательное решение он будет принимать только лично и только в последний момент. А пока нужно пойти и отдать все распоряжения, которые необходимо отдать перед дальней поездкой. Время не ждет.

Историческая справка:

* зороастрийцем, как и иудеем, можно было только родиться. Религия Заратустры не предусматривала прозелитизма, а делило человечество на две неравные половины. На расу господ и на всех остальных, предназначенных быть их рабами. А вы думали, что Гитлер сам выдумал свою теорию расового превосходства? Да нет, скажите спасибо высокоумствующим интеллектуалам, вроде мадам Блаватской и Ницше, раскопавшим древнюю человеконенавистническую клоаку и представившим ее содержимое на суд неразборчивого человечества.

** монофизитство – христологическая доктрина в христианстве, постулирующая наличие только одной, единственной Божественной природы (естества) в Иисусе Христе и отвергающая Его подлинное человечество. Авторство приписывается константинопольскому архимандриту Евтихию (около 378–454).

*** миафизитство – христологическая доктрина, утверждающая единство природы Бога Слова воплощённого, то есть единство природы Богочеловека Иисуса Христа. Миафизитское богословие признаёт Иисуса Христа равно и истинным Богом, и истинным человеком, то есть признаёт две совершенные соединённые природы – божественную и человеческую, но в отличие от диофизитства, видит их в реальном, а не условном единстве. В отличие от монофизитского учения Евтихия, миафизитство не учит о смешении двух природ во Христе или о поглощении одной в другой, но говорит лишь об их нерасторжимом единстве с полным сохранением своих свойств.

**** диофизитство (православие, католицизм и протестантизм) – христологическая концепция, согласно которой в Иисусе Христе признаются две природы – Божественная и человеческая. Доктрина имеет свои истоки в учении Антиохийской богословской школы. Противопоставляется миафизитству севериан – христологической концепции, признающей единство сущности Бога воплощенного. Диофизитство как христологическая концепция принято в Православии византийской традиции, в Католичестве, в Протестантизме и в различных доктринах несторианства, исповедуемого Ассирийской церковью Востока и Древней Ассирийской Церковью Востока.

Двести двадцать седьмой в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Письмо, написанное Прокопием Кесарийским по моей просьбе, было заглочено адресатом, что называется, «по самые гланды». Ну что – события в мире Славян пока идут своим чередом, Нарзес выехал из Константинополя, и его караван по зимним дорогам медленно потащился в направлении устья Дуная, где в районе крепости Эгиссос заканчивается ведущая к базе пограничного флота мощеная дорога. Мы пока не будем торопить события в мире Славян, пусть там все идет как идет. И клиенту еще нужно окончательно созреть, пережечь в себе и переварить последние сомнения, которые наверняка одолевают его после получения письма. И ведь в этом письме не было ни капли вранья. Москва – это действительно третий Рим, а у российских президентов полномочия ничуть не меньше, и даже больше императорских. И Сенат тоже имеется, будь он три раза неладен. И Империя у нас такая, что и первый, и тем более второй Рим кажутся рядом с ней захудалыми провинциями, так что все по-честному.

Правда, никаких полномочий от Владимира Владимировича я не имею, тут врать не стоит, но зато есть полномочия от Небесного отца – он же Бог-отец и Святой дух. Все, что намечено с его благословения, мы выполним – с помощью Нарзеса или без нее. В отличие от того же князя Ярослава Всеволодовича, он не ключевой элемент в тамошней картине и может являться приятным, но не обязательным дополнением к нашим планам. Меня в принципе одинаково устроит и его переход на нашу сторону с искренним сотрудничеством, и его полное физическое уничтожение в противном случае. Когда на кону будет стоять судьба местной Руси и выполнение задания Небесного Отца, я уже не буду иметь права на ошибку. Короче, пока караван Нарзеса плетется под пронизывающим ветром и ледяным дождем, смешанным с мокрым снегом, то и мы прекратим говорить об этом человеке – как говорится, до особого распоряжения.

В настоящий момент наше внимание сосредоточено на Руси мира Батыевой погибели, где проходит подготовка к саммиту русских князей в Рязани. Все сдвинулось с мертвой точки, когда удалось сместить с Владимирского стола Юрия Всеволодовича, заменив его на Александра Ярославича, а Ярослав Всеволодович применил весь свой немалый авторитет для того, чтобы остальные князья восприняли это как надо. Да и сам бывший Юрий Всеволодович, а ныне брат Варнософий после отречения признался, что задуманный им поход на Рязань был ужасающим косяком, как и неоказание помощи той же Рязани месяцем раньше. Ну вот, как говорят в подобных случаях, «хорошая мысля приходит опосля, а теперь поздно пить боржом, когда почки совсем отвалились». Вел бы себя как положено социально ответственному князю – был бы сейчас на коне, а не в полном дерьме. Пока что брат Варнософий находится у нас в тридевятом царстве, тридесятом государстве, и ждет, пока у игумена Игнатия найдется минутка поставить его на путь покаяния и вразумления. Аминь.

Дома, в своем мире, Александр Ярославич теперь бывает только наездами. Побудет немного – и обратно к нам. Тут он не только учится, всему что мы ему можем преподать, но и учит свою остроухую девичью команду работе с мечом, копьем и щитом, как в индивидуальной схватке, так и в строю. И пусть эти бойцовые лилитки еще не достигли полной зрелости, но обычных местных бойцов я бы против них уже не ставил. Для них это будет верная смерть, а для юных лилиток, соответственно, легкая победа.

Глядя на старшего брата, нечто похожее начал исполнять и Глеб. Вот именно что нечто похожее, потому что то что у него получилось с его совсем юными подопечными, тонкими и хрупкими как тростинки, больше похоже на танец, или даже балет с легкими макетами мечей. Бесшумные (под музыку было бы эффектнее) плавные движения смуглых фигур, с которых еще не сошел экваториальный загар, одетых только в короткие камуфляжные шорты, взмахи длинных тонких мечей, со свистом рассекающих воздух. Рубящий удар, блок, выпад с уколом, парирование и отскок. Чем то напоминает знаменитый балет «Спартак», только князь Глеб куда симпатичней тех мускулистых качков, которые обычно танцуют эту партию. Так как Асаль тоже здесь – с голым торсом упражняется по левую руку от своего любимого – то скорее это похоже на танец Ромео, Джульеты и полсотни ее одноклассниц.

Как-то случайно это безобразие (с военной точки зрения) увидал Танцор, проходящий по своим делам мимо тренировочного поля – и, подпрыгивая на месте заорал так, будто тяжелый боевой меч плашмя упал ему на ногу. Упал бы острием, вопли были бы совсем другого тона.

– Это замечательно, великолепно, – верещал он, – из этого можно сделать самый настоящий балет. Сергей Сергеич, Сергей Сергеич, отдайте это мне, я сделаю из этих девочек самых настоящих звезд… Это же находка, шедевр, брависсимо.

На эти вопли тут же сбежалась целая толпа народу – посмотреть, что там происходит и кого убивают. Но первым все-таки был Глеб, ему-то бежать было никуда не надо. Тут надо сказать, что хоть князю всего пятнадцать лет и он еще совсем мальчик – но это весьма тренированный мальчик, способный часами махать учебным мечом вместе со своими подопечными. На Танцора, которого плевком перешибить можно, его сил хватит с избытком. И потом объясняй разъяренному юному князю, что этот скоморох юродивый не хотел сказать ничего плохого ни про него, ни про его невесту (Асаль уже по секрету успела похвастать всем встречным и поперечным), ни про его будущих юных бойцовых лилиток-дружинниц.

Спасли Танцора от расправы две проходившие мимо амазонки, буквально выдернувшие разгильдяя из-под княжеского кулака, а уже потом подоспевшее начальство (то есть опять я) принялось выяснять кто тут кричал и по какому поводу весь сыр-бор. Танец получился захватывающий, но, во-первых, здесь не принято демонстрировать такое на людях за деньги (ибо потешать толпу – это удел скоморохов, а не князей), а во-вторых – от этого танца-тренировки припахивало, я бы сказал, неким педофильским душком. Уж больно незрелая и хрупкая красота у юных лилиток, самые младшие из которых на год-два моложе наших Зайца и Матильды. Нет, смотреть на такое должны исключительно их сверстники и сверстницы, причем находящиеся с ними в одном статусе – то есть будущие воины и воительницы.

Поэтому Антону – нагоняй за поднятый переполох и вообще за старое, новое и три года вперед. Мы вместе почти уже девять месяцев, и до меня дошла информация о том, с каким, собственно, диагнозом его выперли из детского лагеря. Было это педофилией или не было – совершенно не важно. Самое главное, что этот интерес к девочкам можно было воспринять подобным образом. Поэтому любовнику Венеры-Афродиты за номером один положен еще один нагоняй с наказом и на пушечный выстрел не приближаться с несовершеннолетним девчонкам. Не надо нам тут ни подозрений, ни тем более чрезвычайных происшествий на эту тему. Пусть идет вон, и чтобы больше я его здесь не видел.

Князю Глебу Ярославичу тоже нагоняй, но полегче. За тренировки личного состава, одетого по форме № 1. Как минимум должна быть форма № 2, то есть лилиткам следует быть одетыми в майки или лифчики. Что значит «они не привыкли», курсант? Нереиды тоже привыкли рассекать исключительно голышом. И что, нам теперь идти у них на поводу и позволять устраивать здесь эрошоу? Немедленно одеть личный состав, чтоб не сверкали сиськами на кого попало, тем более что и сисек-то у них по большей части еще нет. Кругом, бегом, шагом марш!

Ругаю я князя Глеба без злобы, просто для порядка; и он это тоже чувствует, как и только что подошедший Александр Ярославич, у которого в этом смысле все в порядке. Бойцыцы там постарше, и новгородский князь НЕ ЖЕЛАЕТ, чтобы каждый встречный и поперечный любовался на их прелести. Это только его дружинницы; и если будет надо, он сам сходит с ними в баню и посмотрит, что там отрастает и как. Но кроме шуток, воительницы Александра Ярославича на тренировках были не только обмундированы как положено, но зачастую находились в полной защитной экипировке – при кирасе, шлеме, поножах и наручах. Какая уж тут эротика? Тем более что даже не достигшие полной зрелости бойцовые лилитки гораздо сильнее большинства местных мужчин. Когда приходит их очередь тренироваться, то с военной точки зрения это уже не является полным безобразием, а в рамках местной военной науки, скорее, даже наоборот. И ничего, что тяжело и жарко в учении, зато в настоящем бою будет куда легче – вот и машут обливающиеся потом девки мечами под мысленные команды князя, выполняющего такие же упражнения. У них скоро первый выход – можно сказать, премьера – ибо на приближающемся княжьем саммите именно они будут составлять внутреннюю или ближнюю охрану новгородского и владимирского князя Александра Ярославича. Это даже не сражение, это еще важнее, потому что в случае необходимости именно Верным придется закрывать патрона своим телом. Бойцы внутренней охраны предназначены только для этого.

27 января 1238 Р.Х. день сорок шестой. Утро. Рязань, княжий съезд.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

День открытия княжьего съезда был ясным, морозным и почти безветренным. В воздухе с граем носились стаи ворон, премного обиженных тем, что обещанная война кончилась слишком быстро, оставив после себя слишком мало свободно валяющихся трупов, которые можно было бы не спеша и со вкусом обклевывать. А те трупы, которые все же появились, жадные и подлые двуногие спрятали от несчастных пернатых, закопав в промерзшую землю. Только кое-где на лесных тропах были разбросаны тела тех монгол, которые пали в мелких стычках и которые никто и не думал хоронить. Но по сравнению с тем, на что рассчитывала воронья братия, все это были сущие крохи, к тому же сопряженные с риском попасться в зубы хитрой лисе или голодному волку. Поэтому мечущиеся между верхушками деревьев и крышами домов шумливые стаи можно было считать некоей формой акции протеста.

Горожане, по большей части уже вернувшиеся в свои дома (у кого они уцелели), поглядывали на воронье сборище с раздражением, понимая, из-за чего возмущаются птицы, и между делом не упускали возможности запустить в зазевавшуюся ворону камнем или заледеневшим снежком. Мол, хоть опасность и бысть велика, но кончилось-то все хорошо, чего уж говорить. А эти все каркают и каркают, будто злятся на то, что не досталось им сладкого человечьего мяса. Впрочем, сидящие на крышах и ветвях деревьев вороны были только мелкой, хотя и наиболее яркой деталью происходящего, значительно важнее было то, что происходило в настоящий момент на земле.

А там, на главной улице, ведущей от городских ворот к княжьему терему, творилось человеческо-лошадиное столпотворение. Это прибывшие на саммит князья вместе со своими ближними боярами и старшими дружинниками-телохранителями стремились скорее добраться до терема рязанских князей, в пиршественной зале которого и было намечено первое заседание съезда. Сдерживался этот хаос только присутствием на улицах и торговой площади перед княжьим теремом моих бойцовых лилиток и рязанских дружинников в полной боевой экипировке. В настоящий момент город находился под двойным протекторатом, и в знак этого перед полуразрушенной воротной башней стоят две тихо урчащие на морозе БМП и пара находящихся в резерве рейтарских эскадронов. Благодаря этому желающих буйствовать и нарушать порядок не находится, все понимают, что будет с бузотерами, несмотря на титул и позицию в лествичной системе*, в которой сам черт ногу сломит.

Историческая справка: * Ле́ствичное пра́во (родовой принцип наследования, сеньорат) – обычай княжеского престолонаследия на Руси. Все князья Рюриковичи считались братьями (родичами) и совладельцами всей страны. Поэтому старший в роду сидел в Киеве, следующие по значению в менее крупных городах. Женщины к наследованию не допускались. Княжили в таком порядке: старший брат; младшие братья по порядку; сыновья старшего брата (по старшинству); сыновья следующих братьев (по старшинству); внуки, правнуки в той же последовательности и так далее.

Прибыл на саммит и черниговский князь Михаил Всеволодович, и его главный оппонент на правобережной, юго-западной Руси Даниил Романович Галицкий. Эти два князя могли остаться дома, но предпочли прибыть на общерусский съезд – во-первых, из любопытства (ведь культурная программа включала в себя казнь хана Батыя на колу), а так же из тех соображений, чтобы никакие важные решения не были приняты без их участия.

Если Чернигов, стоявший на пути из варяг в греки, как и Киев, так же медленно умирал от тех же причин, то Галичина, являющаяся воротами Руси в южную Польшу, Венгрию и Чехию, напротив, процветала*. Строились новые города и обновлялись укрепления уже существующих. Так же Галицко-Волынские князья пытались выбиться в политические лидеры русской земли, боролись за влияние с Черниговскими князьями, которые медленно уступали лидерство потомкам владимирского князя Всеволода Большое Гнездо, заключали брачные и политические союзы с владыками соседних государств, пытаясь заручиться их поддержкой в русских делах, а тот самый Даниил Галицкий даже принял королевскую корону из рук римского папы Иннокентия IV. Впрочем, это ему не помогло. Титул «король Руси», который наследовали его потомки, так и не обрел реального политического веса, оставаясь фикцией.

Историческая справка: * так, например, в городе Дрогичин на границе Галицко-волынского княжества с Польшей было обнаружено несколько тысяч свинцовых товарных пломб (по разным сведениям, от не менее 8,5 до не более 15 тысяч). Второе место по числу находок пломб занимает Великий Новгород (более 400 пломб), третье – Ратминское поселение в Дубне (около 50 пломб), четвёртое – Курск (40 пломб). В большинстве случаев пломбы представляют собой согнутые вдвое свинцовые пластинки, сквозь которые проходил шнурок. На пломбах из Дрогичина обнаружены знаки Рюриковичей – двузубцы и трезубцы, а также геометрические линии, фигуры, латинские и славянские буквы. Большинство знаков Рюриковичей на дрогичинских свинцовых пломбах не встречаются за пределами самого Дрогичина – видимо, они принадлежали мелким западнорусским князьям.

Итак, на съезде должны были столкнуться лбами три силы и три олицетворяющих их князя. Первой была Северо-Восточная Русь – Владимиро-Суздальская и Рязанско-Муромская земли, которые уже глянули в лицо страху божьему, что принесло Батыево нашествие, и поняли, что там, в степи, еще очень много и диких раскосых всадников, которым все равно куда идти в грабительский поход, и жадных царевичей-чингизидов. Так что встречать следующую орду (которая непременно будет не через год так через три) лучше всего объединенной Русью с объединенным войском, а не порознь. Эти горой стояли за Ярослава Всеволодовича, его сына Александра Ярославича, и являлись моими союзниками в выполнении заданий Небесного Отца.

Второй силой были сторонники «старины», возглавляемые Михаилом Черниговским и обитавшие вдоль почившего в бозе пути из варяг в греки – новгородская, смоленская, черниговская, киевская и переяславская земли, князья и жители которых не понимали, что оживить умерший торговый путь так же невозможно, как оживить мертвого человека. Хотя нет, некоторые понимали. Такие брали ноги в руки и по возможности переселялись на северо-восток, где жизнь била ключом, а деньги сыпались прямо с неба. Поскольку в первую очередь уходили самые предприимчивые и инициативные, то южные княжества скудели и слабели, в том числе и интеллектуально. Пока этот процесс затронул только купечество и отчасти служилое сословие – людей, изначально более легких на подъем, чем ремесленники и смерды, но вскоре, даже без монгольского нашествия, он коснется всех слоев населения, и все в тех землях покатится по наклонной. Впрочем, новгородская земля стоит тут наособицу, ибо Господин Великий Новгород питается тем торговым путем по Волге и Оке, который проходит через Владимирскую и Рязанскую земли.

Третья сила – это галичане-волыняне и ориентированный на Европу их князь Даниил Галицкий, который ведет свой процесс централизации власти, укрощения жаждущего привилегий боярства, и усиления в Галицко-Волынском княжестве монархического начала. Но если победа останется за этой силой, то России в привычном нам понимании просто не будет, вместо нее возникнет еще одна окатоличенная Польша или Чехия, которая позже будет поглощена католическо-германским миром. Наивные славянские мальчики и девочки (поляки, чехи и хорваты) променявшие былое славянское единство, свободу и право молиться на своем родном языке на интеграцию в так называемую европейскую семью и на чужеземное господство.

Если сторонники Михаила Черниговского своим неразумием вызывают у меня только сожаление, то евроинтеграторы, вроде Даниила Галицкого, являются моими лютыми врагами – не меньше чем Батый и его темники-людоеды. В нашем прошлом итогом их деятельности стала «евроинтеграция» Галиции и Волыни в состав Речи Посполитой на правах жестоко угнетаемой колонии, и раскол единого до того древнерусского этноса на две части – русскую и антирусскую. Впрочем, возможно, здесь этого и не случится; по крайней мере, мы с князем Ярославом Всеволодовичем будем биться против такого исхода аки львы.

Тем временем князья вместе с ближними боярами проходили в пиршественную залу и рассаживались за столами, а отроки относили их крепким, почти черным вином, разбавленным водой из Волшебного Фонтана, на которую было наложено заклинание, призывающее к разуму, миролюбию, единению, откровенности и дружеским, родственным чувствам. В противном случае вся эта княжеская кодла друг друга бы просто поубивала, поскольку настроения в зале царили как на сходке кошачьих главарей, делящих территорию и самок. Все понимали, что в результате этого сборища одни должны подняться на одну ступень вверх, а другие сгинуть в безвестности, да так, что и жаба за ними не кумкнет.

При этом мы с Ярославом Всеволодовичем и Александром Ярославичем уселись в резных деревянных креслах перед особым столом, возвышающимся над общим залом, а юные бойцовые лилитки из новой дружины князя Александра стояли у нас за спиной, скрестив на груди руки. Так же возле каждого из нас стояли юные отроки, готовые в любой момент исполнить любое наше поручение, и рядом с ними в полутени застыл отец Александр – глаза и уши Отца Небесного – также скрестивший руки на груди. Возле меня стояли Профессор, Колдун в курточке с надвинутым на глаза капюшоном и одетая под мальчика Матильда, а возле князя Александра и его отца стояли княжичи Михаил и Даниил Ярославичи, исполняющие обязанности посыльных при старшем брате и отце. Очевидно, что этот стол на помосте и кресла остались в этой зале с тех времен, когда рязанский князь Юрий Игоревич со старшим сыном, супругой (или матерью) пировал тут во главе своей дружины.

Тот же день, Полдень. Рязань, княжий съезд.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Несмотря на все принятые меры по успокоению ситуации, заседание началось с великого лая, то есть перебранки. Полаялись, то есть поругались Даниил Галицкий и Михаил Черниговский. Первый упрекнул второго, что тот не подал помощи Рязани и еще крутил Евпатию Коловрату дули, второй ответил первому, мол, сам дурак, тоже не дал ни одного воина, а еще гавкаешь; слово за слово, и понеслось… В принципе, публика, то есть остальные князья, от перебранки второго и третьего по значимости князей веселились вовсю, а я прикидывал, с чего бы это такой наезд Даниила на Михаила. Да, эти два князя друг друга по жизни на дух не переносят, но это же не повод так собачиться при посторонних.

По моим прикидкам получалось, что подковерной причиной скандала было желание Даниила Галицкого установить контроль за трассой бывшего пути из варяг в греки. Киевское, Переяславское, Черниговское и Смоленское княжества в последнее время сильно ослабли. В то же время на Новгородскую землю несколько лет назад уже пытался наложить свою лапу Михаил Черниговский, когда верные ему люди изгнали Федора и Александра Ярославичей и посадили князем малолетнего Ростислава Михайловича. Но «владимирская» партия в Новгороде оказалась сильнее «черниговской», через некоторое время Ростислава выперли с той же легкостью, с какой и посадили на стол, снова вернув в Новгород Ярославичей, но Михаил Черниговский тут же оттягал для сына Галич у Даниила. Не имея возможности соперничать с потомками Всеволода Большое Гнездо, которые были многочисленны, богаты и авторитетны, два князя второго эшелона сцепились между собой за доступные им ресурсы.

Не исключено, что в том, что ни Михаил ни Даниил не подали помощи Владимиру и Рязани, поработала монгольская дипломатия. Скорее всего черниговским и галицко-волынским князьям было обещано, что весь этот зимний поход 1237-38 годов нацелен только против Владимирской земли и ее союзников. Так и произошло. А то, что должно было случиться осенью-зимой 1239-40* годов, к этим договоренностям никакого отношения не имеет. Там никто, никому и ничего не обещал. Обычная политика – разделяй и уничтожай поодиночке. Очень жаль, что мои воительницы со слишком большим энтузиазмом рубали ханскую ставку. Живой деятель, который мог бы доказать факт сговора этих двух князей с монголами, сейчас бы мне совсем не помешал.

Историческая справка: * осенью-зимой 1239-40 годов произошел второй поход монголов на Русь, в ходе которого были полностью разорены южные русские княжества – Переяславское, Черниговское, Киевское и Галицко-Волынское.

Короче, все эти князья, густо расплодившиеся в на русской земле после Рюрика, по большей части были еще тем клубком скорпионов и ехидн. Возникло резкое желание вывести из залы нужных мне людей, а всех остальных покрошить из пулеметов, чтобы разом решить все проблемы. Но, к сожалению, это исключено, потому что князья неприкосновенны, пока находятся под моим попечением в Рязани. Нет, как говорил дедушка Ленин, мы пойдем другим путем.

Живой и очень высокопоставленный свидетель возможного сговора некоторых русских князей и монгольского командования в моем распоряжении имеется. И это никто иной, как сам Батый, который пока живой-здоровый стоит под заклинанием стасиса в моем кабинете, дожидаясь того восхитительного момента, когда у меня дойдут руки посадить его на кол. Ну что же, я обещал князьям публичную казнь злодея, и от своих слов не отказываюсь. Но сперва мы проведем короткое, но очень эффективное следствие, и возможно, что казнимый злодей у нас будет не один.

Склонившись к уху Ярослава Всеволодовича, я коротко изложил ему свой план. В ответ тот только усмехнулся в бороду и молча кивнул. Все во власти Господней! Мы же в принципе и сами еще не проверяли, о чем Батый знает, а о чем нет, но даже если эти двое уедут из Рязани живыми, то ничего страшного. Все равно достанем! Осталось только отдать распоряжение, чтобы в залу доставили уже находящуюся наготове тушку Батыя и приготовили все к импровизированному судебному процессу. А Михаил Черниговский и Даниил Галицкий тем временем так и не прекратили свою ругань, впрочем, оставив дела сегодняшних дней в стороне и все глубже погружаясь в прошлые обиды. Откровенность, на которую тоже была заклята волшебная вода из фонтана, также бывает разной. Остальные присутствующие в этой зале князья слушали их перебранку уже без смешков и очень внимательно, потому что прямо у них на глазах скелеты толпами повылезали из шкафов и, гремя костями, устроили пляску вокруг двух раскрасневшихся бородатых мужчин, в порыве гнева засучивающих длинные рукава своих дорогих камковых рубах. Сейчас прольется чья-то кровь.

Сначала я не догадывался, с чего это вдруг спорщики пошли на такую откровенность, грозящую им обоим серьезными неприятностями. А если есть что непонятное, пусть и подыгрывающее твоим сиюминутным планам, то в этом надо тщательно разобраться, потому что сейчас оно подыгрывает, а пять минут спустя все будет наоборот. Почти сразу же стало понятно, что в этом деле активно замешана магия, причем главную роль играло вовсе не заклинание, наложенное Птицей на волшебную воду – для такого эффекта оно было слишком слабым и имело совсем другой спектр – а то, которое, будучи разлито в воздухе, сейчас в запале спора развязывало языки волынскому и черниговскому князьям. И накладывали это заклинание не Колдун, не Птица, не Анастасия и даже не Лилия, не говоря уже о Кобре. После ее заклинаний обычно пожарных вызывают, а не разгадывают ребусы. Неожиданно перед моими глазами возник образ смешливой девочки-подростка с красной кожей, маленькими рожками и забавной рожицей. Няша Тел – кто же еще мог так «пошутить»… Еще раз внимательно оглядев залу, в дальнем темном углу обнаруживаю невысокую худенькую фигуру в монашеской рясе до пола. В принципе, таким образом можно было бы спрятать настоящего черта с копытами на ногах и свиным пятачком вместо носа, а не только маленькую деммку, которая впридачу пахнет не серой, а ароматом свежих фиалок.

Я жестом подозвал к себе Профессора и тихим голосом приказал:

– Бери Матильду и что хочешь делай, но убери отсюда Тел, в смысле совсем убери из этого мира. Если ее обнаружат, то начнутся такие пляски, что никому мало не покажется. Тапки здесь, а голова потерялась.

Профессор наклонил голову, щелкнул каблуками, как в фильмах «про белогвардейцев», тихо сказал: «Есть, товарищ капитан» – и, взяв Матильду за руку, направился в тот самый темный угол. И когда я посмотрел туда в следующий раз, там уже никого не было. Профессор, если захочет, может быть весьма убедительным.

Тем временем растрепанные, будто бойцовые петухи, спорщики поливали друг друга отборными ругательствами и размахивали перед публикой грязным бельем оппонента. И, несмотря на отсутствие Тел, этот спектакль и не думал кончаться; похоже, что чем больше старые противники высказывали друг другу мелкие накипевшие обиды, тем больше им это нравилось. И только воздействие магической воды, заряженной лошадиной долей гуманизма и человеколюбия, не позволяло господам князьям схватиться за висящие на поясе кинжалы и перейти к банальной поножовщине.

– Сергей Сергеевич, – с усмешкой, но также тихо спросил меня Ярослав Всеволодович, указывая на разыгравшуюся посреди зала сцену, – скажи, эта ссора Даниила Галицкого и Михаила черниговского имеет обычные причины или тут поработала ваша любимая магия? Как-то неприятно смотреть на то, как два уважаемых своими людьми князя вцепятся друг другу во власы, будто скандальные бабы на городском торжище.

– Да нет, – почти неслышно признался я, – тут поработала магия. Одна из наших девочек из озорства решила наложить на всех присутствующих заклинание, которое просто делает их такими, какие они есть на самом деле, лишая людей возможности лгать и притворяться. Результат налицо.

– Воистину, – кивнул князь, – результат налицо. Только лиц я там, Сергей Сергеевич, собственно, и не вижу, есть две отвратительные хари. Кстати, как я догадываюсь, у той девочки, о которой ты только что говорил, красная кожа, маленькие рожки и длинный хвост, как у молодой телочки?

– Да, – ответил я, – воистину так, Ярослав Всеволодович. А как ты догадался?

Киевский князь кивнул в сторону старшего сына и с усмешкой произнес:

– Александр мне рассказывал, что тем существам, которых вы называете деммками, разные дурацкие шутки дороже собственной жизни. Иногда мне кажется, что наши скоморохи отчасти приходятся им родней, потому что иногда их зубоскальство тоже можно остановить только ударом меча.

– Я тоже так думаю, – кивнул я, – впрочем, деммки куда вменяемее ваших скоморохов, и я уверен, что моим отрокам никого бить не пришлось бы, тем более мечом. Кстати, смотрите, вон несут главное украшение сегодняшнего дня – и сейчас начнется вторая часть марлезонского балета.

Ярослав Всеволодович явно сперва хотел было спросить меня о том, что такое марлезонский балет, но потом промолчал. И так понятно, потому что украшением стола была замороженная тушки хана Батыя, которую тащили две дюжие бойцовые лилитки. Еще одна лилитка, двигающаяся следом, несла на плече кол и крестовину для его установки. Зрелище было таким же завлекательным, как и при вносе «черного ящика» на передаче «Что, Где, Когда». Почему-то у меня возникла именно такая ассоциация, не хватало только музыки. Батый действительно был «черным ящиком», из которого неизвестно еще было что вылезет. Очевидно, что это зрелище привлекло не только мое внимание, потому что даже Даниил Галицкий и Михаил Черниговский, выплескивающие друг на друга черные волны ненависти, приостановили пока свое занятие и воззрились на искаженную в застывшей яростной гримасе рожу Батыя.

Тем временем лилитки, которые внесли в залу детали этого натюрморта, поставили Батыя и кол прямо напротив стола, после чего застыли за спиной у тушки монгольского хана, находясь в готовности выполнить любое мое распоряжение. Дальше был мой выход.

– Итак, уважаемые господа князья, – немного ироническим тоном произнес я, – перед вами монгольский хан Батый, наш злобный враг, губитель христовой веры и убийца, руки которого по локоть в крови русских людей. Захватив в полон этого злобного зверя в человеческом обличье, я представляю его на ваш общий суд, чтобы вы все рассмотрели его дело и вынесли справедливый приговор. Ведь именно смерть большинства из здесь присутствующих, со всей родней и ближниками, должна была стать результатом похода в русские земли, поэтому на вас я и возлагаю обязанности судей. Скажете казнить – казним! Скажете отпустить – отпустим! На все четыре стороны. На себя же я возьму того, кто будет обвинять Батыя в его злых деяниях, приводить их доказательства и спрашивать, чего он за это достоин. Любо ли вам такое решение, уважаемые господа князья?

– Любо, Сергей Сергеевич, ты говори его вины, а мы будем судить, – вставая рядом со мной, со своего места произнес киевский великий князь Ярослав Всеволодович, и уже под всеобщий смех добавил: – Пусть все будет по Правде, и пусть потом никто не скажет, что на Руси с гостями, даже незваными, поступают без вежества.

– На кол, его, на кол, – завопили другие князья, и в их числе оба скандалиста, – вины его известны, преступления его безмерны – так что на кол его и не рассусоливать.

– Да нет, – ответил я, специально заготовленным контрзаклинанием снимая с Батыя заклинание стасиса, – не все так просто, как думают некоторые. Не все вины этого человека известны, так же как не все его подельники пойманы. Ведь могли же быть у монгол на Руси тайные союзники, которые думали, что это нашествие пойдет им на пользу? Что в первый раз из-за мелких выгод и обид русские князья берут себе в союзники поганых и приводят их на русскую землю, отдавая ее им на поток и разорение?

– Нет, – веско произнес князь Ярослав Всеволодович, – не первый раз, так что делай свое дело, Сергей Сергеевич, великий князь страны Артании.

Тем временем заклинание стасиса совсем истаяло – и Батый, в глазах которого еще мельтешили чертики, ошеломленно затряс головой, не понимая как он с поля боя, где смятое тушами чудовищных железных зверей бесславно полегло все его войско, попал сюда, в этот зал, полный переговаривающихся русских князей и бояр, с тяжелым вниманием сейчас смотрящих в его сторону. Ох, как он ненавидел в этот момент этих мелких людишек, у которых не хватило ума согнуть свои шеи перед потомками Потрясателя Вселенной. Теперь он, побитый с помощью ужасного колдовства, стоит перед всеми этими князьями, которые наслаждаются его унижением. А ведь среди них есть и те, которые летом присылали тайных послов в его степную ставку, расположенную в верховьях Северского Донца, которые клялись монголам в вечной дружбе и любви. В лицо он их не знает, но имена навечно отпечатались в памяти… И самое главное, прямо напротив него стоит главный враг – выбритый так гладко, будто это юноша никогда еще не знавший женщин – именно он и низверг его в прах, вытерев свои грубые сапоги о дорогой халат. Батый так ненавидел меня в этот момент, что рванулся на хапок, желая только дотянуться и вцепиться мне в горло ногтями и зубами, как бешеный степной убур-алмасты, о котором темными ночами монгольские бабки рассказывают сказки своим маленьким внукам. Рывок у Батыя не получился, потому что он был схвачен за шею сильной дланью бойцовой лилитки и поставлен обратно на прежнее место, после чего ему связали руки за спиной в запястьях и наказали не сильным, но очень болезненным тычком по почкам.

– Эй ты, вонючий хорек, – сказал я, и энергооболочка послушно перевела мои слова на местный вариант монгольского, – еще одна такая пьяная выходка – и остаток твоей жизни станет до невозможности неприятным. Ты меня понял, засранец?

Присутствующие в зале князья заржали, будто я отмочил плоскую шутку в стиле Петросяна, а Батый оскалился и кинул в мою сторону злобный взгляд.

– Я тебя прекрасно понял, коназ-колдун, победивший мою армию ужасным и нечестным колдовством, – прошипел он, – если бы не это, то сейчас мы бы поменялись местами. Ты воевал нечестно и победил мое войско не по правилам, спрятавшись за спину женщин-великанш и огромных рычащих железных зверей.

– Тю, – ехидно сказал я, ориентируясь больше на реакцию княжеско-боярской публики, чем на самого Батыя, – злодей Батыга, напавший на русских воев с численным превосходством десять на одного, и собиравшийся положить русскую землю пусту и истребить на ней всех, от грудных младенцев до седых стариков, учит меня честности и милосердию… Я воевал так, как принято воевать в моих родных местах, когда меньшая сила сражается с большей и побеждает. В начале, когда войско Батыги вошло на Русскую землю, нас вместе с рязанцами было втрое меньше его, но мы все же разбили врага, обратив в ничто его силу, а самого главного злодея представили на ваш суд. Для того чтобы спасти русских людей от истребления, а Русь от разорения – против таких, как этот хан Батыга и его разбойничья шайка, были хороши все средства.

– Но ты же все равно колдун, чужеземный князь? – выкрикнул со своего места какой-то лично мне незнакомый князь. – Ты же не будешь отрицать, что жег мунгалов Батыги адским огнем и давил огромными железными зверями, а твои богатырки-великанши могут скакать по воздуху, аки по твердой земле, а также исчезать и появляться в нужных тебе местах.

Ярослав Всеволодович тут же шепнул мне, что это смоленский* князь Святослав Мстиславич, хитрый как лис и скользкий как налим. Вроде бы сейчас он не примыкает ни к одной из группировок, но бес его знает, чего он на самом деле хочет. Скорее всего, ему надобно и елку влезть, и не оцарапаться.

Историческая справка: * в нашем прошлом Смоленск так и остался не взятым монголами, а Смоленское княжество не разоренным. Впрочем, есть сведения, что в 1239 году к тому времени великий князь владимирский Ярослав Всеволодович отбил Смоленск у литовцев и вернул его князю Всеволоду Мстиславичу, брату покойного к тому времени Святослава Мстиславича, что может означать, то что монголы Смоленск не брали, а вот литовцы, вполне возможно, отметились. Впрочем, так как сведения о жертвах и разрушениях в Смоленске (и в случае его взятия литовцами и в случае освобождения владимирцами) отсутствуют, то можно сделать вывод, что все это были не полномасштабные войны или даже набеги, а внутренние заговоры различных группировок в самой столице Смоленского княжества, одна из которых получала помощь от великого князя Литвы Миндовга, а другая – от великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича.

– Могу поклясться на мече, – торжественно произнес я, – и целовать крест в том, что все сделанное мной сделано с ведома и по поручению самого Творца всего Сущего, дозволившего мне и моим соратникам то, что не дозволяется и не доступно обычным людям. Также могу поклясться, что железные звери, о которых тут было сказано – никакие не колдовские создания, а всего лишь самоходные боевые колесницы из холодной стали*, созданные невероятно искусными мастерами.

Примечание авторов: * По тогдашним понятиям, на холодную сталь и железо было невозможно наложить какие-либо заклинания, а заколдовываться меч должен был в процессе ковки, и именно потому кузнецов считали связанными с колдовством и нечистой силой.

– Клянись, чужеземец, – выкрикнул смоленский князь, показывая на стоящего чуть в стороне отца Александра, – целуй крест, и горе тебе, если Господь отвергнет твою клятву. Против святого креста бессильно любое колдовство!

Я буду не я, если эта сцена заранее не была спланирована хитрым политтехнологом. Сбило им темп только то, что сперва началась публичная свара между двумя князьями, а потом внесли тушку Батыя, который и сейчас, злобно щерясь, смотрит прямо на меня своими узкими глазами.

– Целуй свой крест, коназ Серегин, – выкрикнул он мне, – и мы посмотрит, потворствует ли твой Бог колдунам и обманщикам.

Я вытащил из ножен меч Ареса и поднял его на вытянутой руке острием к потолку.

– Клянусь в том, что все сделанное мной и моими соратниками, сделано с ведома и по поручению самого Творца всего Сущего, – торжественно произнес я, и льдисто отсвечивающее лезвие меча вдруг засияло ярким бело-голубым светом, из-за чего в пиршественной зале стало так светло, будто там зажгли дуговую лампу от зенитного прожектора.

Большинство князей крестилось и шептало слова молитв, а некоторые так и вообще падали на колени. Но самый интересный вид был у Батыя, узенькие глазки которого округлились, рот раскрылся, отчего он являл вид внезапного растерянного озарения, типа: «так вот с кем я связался, дурак несчастный!» В тот момент я так не понял, чего они там увидели, кроме светящегося меча, но все равно послушно поцеловал крест, протянутый мне отцом Александром, после чего сияние меча медленно угасло до чуть заметного свечения.

– Знаешь ли, ты друг мой Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, – сказал мне на ухо Ярослав Всеволодович, когда я вложил меч Ареса в ножны, – что на мгновение вокруг твоей головы появился призрачный сияющий нимб, вокруг тела светящиеся доспехи, а за спиной широкие ангельские крылья? Даже я, знающий, с кем на самом деле имею дело, был потрясен до глубины души. Молви мне, ты часом не сам ли Архангел Михаил, со своим ангельским воинством явившийся к нам помочь отбить нашествие Батыги?

– Да нет же, друг мой Ярослав Всеволодович, великий князь Киевский, – устало ответил я, – не Архангел Михаил я, а всего лишь один из его воинов, смертный, делающий тяжкую и многотрудную работу господнего воина, расчищающего миры от скверны, подобной вашему Батыге. Здесь моя работа подходит к концу, дальше дело будет за твоим старшим сыном, который, как ты знаешь, тоже человек не совсем обыкновенный, если не сказать большего.

Кстати, пока мы разговаривали, недавние спорщики Даниил Галицкий и наехавший смоленский князь, а также присоединившийся к ним чуть позже Михаил Черниговский и некоторые другие князья и бояре бочком-бочком начали протискиваться к выходу, очевидно, желая покинуть нашу компанию и не докучать своим присутствием. Непорядок это. Надо их остановить. Мы же, чай, не в Англии, чтобы джентльмены могли уходить из клуба не прощаясь.

– Кстати, друг мой Ярослав Всеволодович, – добавил я, кивком указав нужном направлении, – а чего это наши лучшие друзья так скромно решили нас оставить, при этом даже не попрощавшись? Одно из двух – или им тут слишком душно, или у них нечиста совесть и рыло при том в пуху.

– Скорее всего, второе, друг мой Серегин, – ответил великий князь Киевский и хлопнул в ладоши, громко крикнув: – Эй, стража, никого из этой залы не выпускать!

Мое мысленное подтверждение присутствующей здесь моей охране из бойцовых лилиток и лязг извлекаемых из ножен мечей. Четверо владимирских воинов в полном доспехе и столько же моих воительниц заступают беглецам путь и те, уже было разогнавшиеся, тормозят всеми четырьмя копытами, чтобы не насадиться на выставленные острия мечей. С остроухими богатырками великанских пропорций, выполняющими мой прямой приказ, теперь не хочет связываться ни один вменяемый человек. Слишком хорошо все знают их боевое мастерство, и уж очень сильно сейчас в своих белых одеждах поверх доспехов они похожи на небесное ангельское воинство, каким его изображают ни иконах.

Поэтому беглецы вытаскивают из ножен кинжалы и короткие мечи и бросают их на пол. По местным обычаям это означает безоговорочную капитуляцию. Почти одновременно за дверями залы слышен какой-то шум и звуки борьбы, потом несколько раз раздается чавкающий звук, будто мечом разрубают свиную тушу – после чего все снова затихает. С княжескими телохранителями, которые ломанулись на помощь своим патронам, тоже все кончено. Итак, у нас сложился уникальный шанс разом избавиться от большей части княжеского балласта, с самого начала перераспределив власть в нужные руки.

– Ну вот и все, господа хорошие и не очень, – обратился я к неудачливым беглецам, усаживаясь обратно в кресло, – интересно, с чего бы случилось столь торопливое бегство? Неужто у вас у всех разом подвело животы или вы вспомнили о важных и неотложных делах, или, может, у вас нечиста совесть? Отвечайте, не стесняйтесь, за честный ответ вам ничего не будет.

Выдержав наполненную ватной тишиной паузу, я повернулся к Батыю и обратился к нему по-русски, а энергооболочка, как и в тот раз, перевела мои слова на местный древнемонгольский.

– Или лучше спросить у хана Батыги – вон он стоит тут – о том, кто звал его на Русь, кто обещал: «приходи и володей нами» – но только уничтожь моих соперников? А, Бату Джучиевич, отвечай?

– А зачем? – мрачно ответил Батый. – Ты же, коназ Серегин, все равно меня казнишь, вон даже кол уже приготовил, так что скажу я тебе чего или нет, уже не имеет большого значения.

– Ну так, – сказал я, – казнить тоже можно по-разному. Можно быстро и почти без мук отправить твою душу для разбирательства в загробный мир, а можно сделать так, что после нескольких суток казни тебе смерть будет казаться желанной сладкой сказкой, но до самого последнего момента, когда я решу, что достаточно, ты будешь в полном сознании, чувствуя все, что с тобой будут делать палачи.

– Нет, – сказал Батый, складывая на груди руки, – ты можешь делать со мной все что захочешь, но не изменишь моего решения. Я не буду помогать искать твоих врагов.

– Так их и искать не надо, – усмехнулся я, – мои враги – ты, которому я обломал поход на Русь и вообще всю дальнейшую жизнь, и папа римский, который обо мне еще не знает, но как только узнает, так сразу взбеленится и объявит против меня крестовый поход. Ведь именно агенты папы в облике странствующих монахов, в последнее время заполонившие Каракорум, подтолкнули тебя к этому вояжу, сообщив, что русская земля настолько богата, что даже крыши храмов сделаны там из золота, и даже самые нищие крестьяне едят только на серебре, отказываясь от меди. Не так ли?

Очевидно, я угадал на все сто процентов, потому что злобный, ужасный и великий Бату-хан опустил голову как пристыженный школьник и принялся ковырять ногой пол.

– А эти (вымарано цезурой), – продолжил я, насладившись картиной, – которые тут столпились, не более чем ваши помощники, вольные или невольные. И методы отделения агнцев от козлищ у нас тоже имеются. Не всегда это выглядит аппетитно, но успех в любом случае будет гарантирован.

Я обернулся, поманил к себе стоявшего за моим креслом Колдуна и тихо сказал:

– Сделай ему заклинание «Полного откровения». Начни, пожалуй, с третьей степени и понемногу повышай силу. Как только почувствуешь, что он уже сказал все важное и начал растекаться мыслью по древу, остановись и предупреди меня. Воспоминания детства маленького Бату мне совсем неинтересны.

Колдун сбросил с головы капюшон и внимательно посмотрел на клиента.

– Сделаем, Сергей Сергеич, – так же тихо ответил он и, бросив взгляд в сторону несостоявшихся беглецов, добавил: – Скажите, а на всех этих такое же заклинание наложить не надо? Я могу.

– Нет, Дим, – назвал я мальчика по имени, – не надо. Против них мы применим другие методы, а то начнут сейчас каяться наперебой, и ничего в их криках не разберешь.

– Хорошо, я начинаю.

Почти сразу после этих его слов Батый икнул и выпучил глаза, явно почувствовав в своем организме какие-то далеко не позитивные изменения. Я уже было подумал, что Колдун, открывая врата истины, что то напутал в своем заклинании и клиента сейчас просто банально пронесет, но все оказалось не так просто.

– Ик, – сказал несостоявшийся основатель Золотой Орды, – мы, монголы, конечно договаривались с некоторым урусутскими коназами о том, что мы не тронем их земли, а они не пошлют помощи тем коназам, против которых мы будем вести свой поход. Но я ничего об этом не помню и не знаю, потому что не ханское это дело – разговаривать с урусутскими собаками.

Кстати, князья явно понимали речь хана Батыги – и слушали очень внимательно, ибо Русь уже давно находилась в политическом и экономическом симбиозе с кочующими по причерноморским степям половцами-куманами, и красные половецкие девки были совсем нередкими гостьями в княжьих теремах, какие в качестве невест или жен, а какие, захваченные в походах, в качестве наложниц. Потому-то киевский князь Ярослав Всеволодович без единого стона проглотил идею своего сына Глеба жениться на этой дикой штучке Асаль, заодно породнившись и со мной, как с ее приемным отцом.

– Добавь еще, – шепнул я колдуну, – пока откровенности что-то маловато…

Колдун добавил – и Батый снова икнул, на этот раз громче. И не только икнул – потому что по зале потихоньку пополз удушающий запашок, от которого многие князья начали морщить носы.

– Ой, – сказал он, – ошибся я, сейчас вспомнил, что были послы от коназа города Чернигова, коназа Волыни и Галиции, коназа Смоленска и Полоцка, а также некоторых знатных людей города Новгорода. Но все равно, кто это был, я вам не скажу, потому что занимался у меня этим специальный человек, ибо невместно хану вникать во всякие мелочи. В любом случае, за упрямство и непокорность я собирался сжечь и уничтожить всю эту землю, включая женщин, младенцев и стариков, чтобы никогда больше не поднялись в этих лесах деревянные города. Ненавижу непокорных упрямцев, не желающих склонить свои головы перед копытами монгольского коня.

В ответ на это заявление Батыя фактически обвиненные им князья громко завопили, что все это лжа и навет, и если бы не охрана из лилиток, то бросились бы на него толпой, чтобы растерзать злосчастного монгольского хана. Батый долго смотрел на эти беснования, а потом взял и как верблюд довольно метко плюнул, попав Даниилу Галицкому прямо в глаз. Как говорится, «Бог шельму метит», и еще одно напоминание о том, что неплохо бы поискать в свите этого политического предка всех цеевропейцев каких-нибудь папских агентов, которые и направляли его действия в этом кризисе. Но самое главное было сделано, остальные князья услышали эти обвинения из собственных уст Батыя и соответствующим образом настроились, потому что это именно за счет их княжеств и ценой их жизней группа заговорщиков и примкнувшие к ней лица собирались решить свои мелкие политические проблемы руками монгольского хана. Половина Руси в развалинах, князья убиты, города разрушены, торговые пути уничтожены, а руки у вождей, враждебных русскому единству партий Даниила Галицкого и Михаила Черниговского, чистые. При этом никакого значения не имеет то, что всего через два года та же трагедия развернется и на их землях. Сами эти поцы убегут и уцелеют, а пострадают люди, которые не были ни сном ни духом в их коварных замыслах.

– Сергей Сергеевич, – спросил у меня Колдун, – быть может, мне еще немного усилить заклинание откровенности?

– Нет, Дим, не надо никаких усилений. Во-первых – я чувствую, что этот тип и так уже сказал все то важное, что знал, а во-вторых – у твоего заклинания есть побочный слабительный эффект, и если ты его еще усилишь, то Батый не только испортит нам тут воздух, но и навалит на пол кучу дерьма, которую потом придется или убирать, или обонять, так что будем считать, что наша цель достигнута, спасибо тебе.

– А эти? – спросил Колдун, показывая на группку обезоруженных беснующихся князей.

– А против этих у меня есть иной метод, – ответил я, – пусть целуют крест отцу Александру в том, что все сказанное Батыем есть лжа и навет…

– Сергей Сергеевич, – скептически сморщился Ярослав Всеволодович, – и ты думаешь, что это поможет?

– Если крест будет держать отец Александр, то, естественно, поможет, – ответил я, – ты помнишь, как твой брат пытался лжесвидетельствовать в его присутствии и что из этого получилось?

– Да уж, – ответил мне великий киевский князь и замолчал, позволив ситуации развиваться своим чередом.

И точно – как только к крестному целованию первым был подведен Даниил Галицкий и после произнесения клятвы его губы коснулись массивного серебряного креста, то тут же раздался дикий крик и запахло паленым мясом, будто губы галицкого князя коснулись не освещенного серебряного креста, а слитка раскаленного докрасна железа. Доказательство клятвопреступления и божьей кары за него было настолько явным, что все остальные князья повскакивали со своих мест и возбужденно загалдели. Михаил Черниговский, глядя на воющего от боли соперника-подельника, наотрез отказался подходить к кресту, как и остальные подозреваемые, пытавшиеся несанкционированно покинуть пиршественную залу.

Но вот Борис Владимирович, удельный князь Вщижский*, наконец набрался храбрости подошел к кресту. Произнес клятву, что он непричастен к промонгольскому заговору, затем, зажмурив глаза, приложился губами к освещенному серебру – и не произошло ровным счетом ничего. Князь вщижский оказался ни в чем не виновен, и теперь присутствующие смотрели на него как на героя, сумевшего найти в себе храбрость подойти к священному кресту. Затем последовало еще несколько ближних бояр и удельных князей, в том числе и двенадцатилетний мальчик, удельный князь Козельский Василий Иванович, известный тем, что под его формальным руководством город Козельск героически держался целых семь месяцев, после чего в результате ожесточенного штурма был взят, разрушен до основания, а юный князь «был утоплен в крови своих подданных».

Историческая справка: * Вщижское княжество было разгромлено Батыем с особым садизмом, город Вщиж так никогда и не возродился, а при его осаде и штурме погибли как сам Борис Владимирович, так и три его младших брата: Давыд, Андрей и Святослав (в крещении Дмитрий).

Были и попытки обмануть святой крест – так, один из ближних бояр Михаила Черниговского попытавшись лжесвидетельствовать весь покрылся чирьями и бородавками, что еще раз доказало, что шутки с истиной плохи. В результате всей этой операции по крестному целованию остался столь малый круг подозреваемых, так что дело сразу можно было передавать в нашу контрразведку к милейшему герру Шмидту – он быстро раскрутит этот запутанный клубок и выведет на чистую воду его выгодополучателей. Также было решено, что в совместную следственную комиссию войдут несколько наиболее авторитетных бояр из Киева, Новгорода, Владимира и Рязани, а также удельных князей, которым как раз и угрожало разорение. Впрочем, как засвидетельствовал сам Батый, подобная участь ждала всех – только одних раньше, других позже.

Также большинством голосов было решено провозгласить новгородского и владимирского князя Александра Ярославича верховным князем всея Руси с условием, что до того момента, когда ему исполнится осьмнадцать лет, фактически управлять объединенной Русью будет его отец, великий князь киевский Ярослав Всеволодович. Юный князь произнес клятву хранить и беречь русскую землю, после чего был удостоен видения светящегося нимба над головой, двух крыльев и сияющих доспехов. Впрочем после того когда князь оторвал свои губы от креста сияющее видение довольно быстро рассеялось, но все равно божественное подтверждение его права занимать эту должность было неоспоримым.

В самом конце встал вопрос о том, что нам делать с уже заскучавшим ханом – засунуть обратно в стасис (Колдун), выслать в иной мир, где он никто и звать его никак (Александр Ярославич), казнить путем насаживания на кол (Ярослав Всеволодович и ваш покорный слуга), отпустить на все четыре стороны (Птица). В результате поименного голосования среди сохранивших права голоса князей было решено казнить – и немедленно, потому что на завтра я пригласил весь местный бомонд на пир к себе в тридевятое царство тридесятое государство.

Все прошло как-то даже скучно, поскольку я решил не затягивать процедуру. Желание мучить этого придурка чуть ли не неделю куда-то ушло. Противно же, господа и товарищи, уподоблять всяким недоразвитым тонтон-макутам! Я, например, вообще старался не наблюдать за процедурой казни, хотя остальные присутствующие на саммите князья смотрели на это во все глаза, а потом еще и жаловались, что процедура была сокращена, а к Батыю отнеслись слишком милосердно, не дав ему перед смертью как следует помучиться.

Одна из бойцовых лилиток дала Батыю такой оглушительный подзатыльник, что тот на долгое время потерял сознание, потом с него до колен спустили штаны и в четыре руки, как маленького ребенка, который хочет делать «пись-пись» подняли в воздух, и водрузили задним проходом на головке кола, имевшей скругленную оживальную форму и щедро смазанную нутряным бараньим жиром. Дальше кол, смазка и земная гравитация делали свое дело самостоятельно. Через пять минут проникновения отменить ничего уже было нельзя, а еще через столько же времени клиент очнулся – скорее всего, от дикой боли, но вместо крика изо рта вырывался уже только какой-то хрип. Через полчаса экзекуции кол проник в тело казнимого вплоть до упорной крестовины, и так остановился. При этом Батый был еще жив, лупал глазами, мелко дрожал, но не мог произнести ни слова.

Убедившись, что дело сделано до конца, я инициировал открытие краткосрочного портала в Каракорум, после чего четверо бойцовых лилиток подхватили кол с крестовиной, вынесли его в монгольскую ночь, после чего укутали эту инсталляцию в баранью доху и увенчали лисьим малахаем поверх наголо бритой головы, чтобы эта тварь не замерзла и дожила до утра. Также к Батыю было приложены магические фотоизображения трупов уничтоженных нами Чингисидов (кроме тех, от кого ничего не осталось) и мое послание Верховному хану Угэдею, в котором говорилось, что отныне любой степняк – неважно, монгол он или нет – пошедший в поход на Русь, найдет только свою смерть, а некоторых, наиболее высокопоставленных, мы будем возвращать в Каракорум примерно таким вот образом.