23 декабря 1237 Р.Х. День двенадцатый. 03:55. Рязанское княжество, река Истья, где-то в районе современного поселка Панинская слобода, пепелище славянской веси, ночная стоянка тумена темника Бурундая.

Неласковой была эта декабрьская ночь для монгольского тумена. Очередное славянское селение оказалось брошенным местными жителями. Причем перед уходом его сожгли. Воздух был насыщен запахом гари, а кое-где еще тлели угли. Мелкие отряды «белых мангусов», окружившие тумен, были подобны разъяренным пчелам, что роем окружают покусившегося на их мед медведя. Они не давали монголам развернуться в широкий веер для того чтобы изгоном пройтись по этой земле, собирая полон и запасы фуража с таких вот деревенек. Засады неуловимых отрядов одетых в белое призраков вынудили темника свернуть изгон в общую походную колонну.

Удельный город рязанского княжества Ижеславль, который был назначен его главной целью, также оказался брошенным и сожженным. Лишь ветер гулял на пепелище, да вороны с тоскливыми криками носились над догорающими развалинами. Темник, узрев столь безрадостную картину, поежился от недобрых предчувствий. Поживиться здесь явно было нечем; леса же вокруг вымершего города буквально кишели местными воями и ополченцами, а также злющими «белыми мангусами», с легкостью истребляющими десятки и наносящими тяжелый урон целым сотням. Короткий звук «бздынь» – и несколько десятков болтов, описав стремительную пологую дугу от опушки леса до монгольского разъезда, втыкаются в живые человеческие тела; причем ни панцирь, ни щит не являлись достаточно надежной защитой от их чуть притупленных бронебойных наконечников.

Поиски стрелков в лесной чаще обычно не увенчивались успехом. Выпустив единственный залп из самострелов, те тут же вставали на свои короткие лыжи и растворялись под пологом леса. Как правило, это были местные вои или ополченцы, которым «белые мангусы» давали свое оружие и белые одежды, но бывало, что монгольские разъезды натыкались на группы высоких всадников в белом – и тогда после залпа из самострелов следовала стремительная атака и ожесточенная рубка баш на баш, оставляющая после себя только мертвых и умирающих, после чего мангусы снова исчезали в безвестности, чтобы потом появиться в другом месте.

Из-за этих мелких стычек еще две недели назад полнокровный тумен в десять тысяч всадников понес невосполнимые потери. Более трети его состава было убито в боях или умерло в обозе от тяжелых ран, и при этом тумен не достиг почти ничего. Полона взять не удалось, ибо те урусуты, которых получилось прижать там, где невозможно было скрыться (в основном при сопровождении обозов, вывозящих зерно и фураж), дрались насмерть и живыми в руки монголов не дались. То небольшое количество зерна, овса и сена, что удалось при этом добыть, давно было проедено самим туменом, кони которого теперь были вынуждены глодать древесную кору.

Бурундай, как всякий инициативный и талантливый командир, прекрасно понимал, что продолжать в таких условиях выполнение предыдущего задания бессмысленно, и направил свой тумен на соединение с основными силами. При этом он рассчитывал частично реабилитироваться, проходя через еще не разоренную* другими темниками часть Рязанской земли. Но он жестоко просчитался. Белые мангусы и присоединившиеся к ним местные не принимали боя на монгольских условиях, заставляя тумен идти по выжженной безлюдной земле. Там монголам не удавалось найти никакой добычи, зато у каждого камня подкарауливала внезапная смерть в виде арбалетного болта, вылетевшего из засады, или наскока неистовых «белых мангусов» и их рязанских союзников, тоже умеющих лихо рубить наотмашь.

Примечание авторов: * поскольку никакой связи между туменами не было, то о разгроме тумена Субудай-багатура Бурундаю было неизвестно.

Но так как тумен Бурундая до минимума сократил разъезды, высылаемые в стороны и вперед по ходу движения, то была вероятность, что его ядро в целости и сохранности доберется до основных сил Бату-хана. А это Серегин хотел предотвратить любой ценой. Даже того монгольского войска, которое уже осаждало Рязань, было многовато для того, чтобы разделаться с ним одним ударом, а тут еще и Бурундай. Именно поэтому, едва переправив семью рязанского князя в мир Содома, Серегин, Кобра и отец Александр предприняли меры для полного уничтожения тумена.

Для этого было решено использовать доставшуюся Серегину вместе с танковым полком самоходную гаубицу 2С1. К гаубице прилагалось три осколочно-фугасных снаряда, два из которых планировалось использовать для пристрелки, а третьему, с наложенной на него Коброй и отцом Александром печатью Хаос-Порядок, мощностью около двух килотонн в тротиловом эквиваленте, предстояло поставить окончательную точку в существовании этого монгольского войскового соединения. Как уже говорилось, своими зверствами против мирного населения монголы поставили себя вне рамок цивилизованной войны, и даже отец Александр и Анна Струмилина не возражали теперь против применения по ним магического аналога оружия массового поражения.

Чтобы избежать неприятных побочных последствий – таких как риск потери устойчивости печати и ее срабатывания прямо при выстреле – накладывать ее на снаряд было желательно прямо на месте за считанные минуты до применения. Мертвая металлическая болванка, набитая изнутри тротилом – это вам не живой человек, на энергетику которого можно замкнуть подпитку заклинаний, поддерживающих стабильность наложенной на него печати. Именно поэтому никому и в голову не пришло накладывать такие бинарные печати на магические мины, риск самоподрыва которых к исходу первых суток приближался к ста процентам. Один только Хаос или один только Порядок ведут себя намного более предсказуемо, зато и мощность бинарных боеприпасов настолько же выше, насколько хуже их стабильность.

Поэтому после полуночи на позицию в четырех километрах от Пронска и в тринадцати километрах от цели была выведена одна самоходная гаубица и машина старшего офицера первой батареи старшего лейтенанта Шарипова. Одновременно в пяти километрах от цели вблизи вершины одного из холмов, откуда прекрасно наблюдался монгольский лагерь, заняла свою позицию командно-штабная машина командира той же батареи капитана Маркова, в обязанности которого входила артиллерийская разведка. Вместе с разведчиками на наблюдательный пост напросился и Велизарий, которому захотелось новых горизонтов бытия и расширения восприятия мира. Ночь стояла ясная, но безлунная и морозная. Видимость была миллион на миллион, так что операции ничего не препятствовало.

Некоторое время у артиллерийских офицеров ушло на привязку к наблюдаемым ориентирам и производство предварительных расчетов. Потом самоходная гаубица в полной ночной тишине тяжело харкнула осколочно-фугасным снарядом. Вспышка выстрела полным зарядом и весьма нехарактерный для тринадцатого века звук были прекрасно видны и слышны в Пронске. Описав баллистическую кривую на пределе дальности, снаряд упал на окраине монгольского лагеря, убив и ранив до десятка устроившихся на отдых монгол и изрядно напугав остальных. Капитан Марков выдал поправку, добавив два деления по дальности и убрав одно деление по направлению, после чего снаряд второго выстрела лег у противоположной окраины временного становища. Пора было стрелять тем самым последним снарядом, а то еще Бурундай поймет, что это жу-жу-жу неспроста, и прикажет своим башибузукам разбегаться.

Тем временем отец Александр и Кобра склонились над вскрытым снарядным ящиком, положив голые руки на гладкую серую, чуть теплую после мира Содома, поверхность самого обыкновенного осколочно-фугасного снаряда калибра 122-миллиметра, разработанного еще в достославном 1938 году для гаубицы М-30. Минут пять спустя они разогнулись, а на сером боку снаряда, постепенно остывая, сиял серебристо-белый с ало-желтым знак инь-ян, говорящий о том, что печать наложена и теперь надо действовать по схеме «цигель-цигель, ай лю-лю». Увидев, что со снарядом все готово, боевая лилитка, исполняющая обязанности заряжающего с грунта*, ловко подхватила снаряд и через задний люк отправила его внутрь боевого отделения штатному заряжающему орудия. Минуту спустя, когда в самоходке сыто чавкнул досылатель, туда же была отправлена и гильза с зарядом.

Примечание авторов: * два дополнительных заряжающих с грунта на каждый расчет не входили в штат мирного времени и должны были поступить в части только во время войны по мобилизации. При этом история и умники из генштаба СССР умалчивают о том, как должны были выкручиваться советские части за границей, которым некого было мобилизовать и которые в свою очередь должны были принять на себя первый удар полностью отмобилизованных профессиональных армий НАТО.

Третий выстрел прозвучал точно так же, как и два предыдущих; за двадцать пять секунд полета бешено вращающийся снаряд сперва взобрался на высоту шести с половиной километров, и уже оттуда, как с крутой снежной горы, стремительно покатился вниз. Удар об землю почти в самой середине монгольского лагеря привел в действие взрыватель, настроенный на мгновенное осколочное действие. В ту микросекунду, когда стенки снаряда зазмеились множеством огненных трещин, магическая печать оказалась разрушена, энергии Хаоса и Порядка вырвались на свободу и вступили между собой в непримиримое аннигилирующее противодействие.

Результат оправдал ожидания. Второе солнце, что величаво, в полной тишине, поднималось среди ночи в темное небо, постепенно остывая и подергиваясь дымкой, видели и в Пронске, и в Рязани, и в Переяславле-Рязанском, и в Коломне; и даже в далеких Москве, Твери и Владимире люди могли наблюдать на горизонте грозное и необъяснимое зрелище, от которого брала оторопь. Горожане, повысовывавшись из окон, неистово крестились в суеверном страхе, вознося молитву Честному кресту. До Пронска звук взрыва и ударная волна докатились через пятьдесят секунд, до Переяславля-Рязанского за две минуты, до Рязани за две с половиной, до Коломны почти за шесть, а Москва, Тверь и Владимир услышали отдаленное ворчания разбуженного Зверя из Бездны почти через одиннадцать минут.

Наибольшее впечатление от происходящего получили капитан Марков и его расчет артиллерийских разведчиков, находящиеся в партере этого спектакля и своими глазами наблюдавшие срабатывание магического ОМП. По причине небольшого расстояния до эпицентра их неплохо приложило ударной волной. Мат-перемат, истерический смех и прочие слюни – короче, реакция у капитана Маркова и его подчиненных была парадоксальной. Один Велизарий, отряхнувшись от снега, остался смущен и задумчив. О том, что почувствовали в момент нанесения по ним тактического плазменного удара Бурундай и его подчиненные, история умалчивает по причине превращения всех этих персонажей в горстку раскаленного пепла, тут же вознесенного к небесам и развеянного по ветру. Еще одним монгольским туменом на русской земле стало меньше.

При этом установленные на машине артиллерийских разведчиков приборы противоатомной разведки остались к этому взрыву презрительно-равнодушны, помимо небольшой порции ионизирующего гамма-излучения, не зафиксировав ни разносимых ветром радиоактивных изотопов, ни альфа– или бета-частиц. Да и откуда было там взяться этим изотопам и различным частицам, если из печати высвободилась чистая энергия, на сто процентов превратившаяся в световое излучение и ударную волну.

Сто девяносто шестой день в мире Содома. Около полудня. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Ну, удружил Сергей Сергеевич так удружил. Подкинул княжий выводок из четырех девиц от пяти до пятнадцати, а к ним – тридцатисемилетнюю мамашу и пятидесятишестилетнюю бабку, мать рязанского князя, чем-то похожую на школьную директрису моих школьных лет, на гербе которой было начертано «Держать и не пущать». В качестве бесплатного приложения к этому семейству шли две молоденькие женщины. Одна была княжьей невесткой Евпраксией, вдовой ее сына Федора, убитого по приказу Батыя на переговорах, вторая, по имени Весняна-Гликерия* – женой его племянника Олега Красного**, в смысле красивого.

Примечания авторов:

* В те времена, когда христианство уже укоренилось на Руси внешне и уже активно проникало в самую сердцевину русского духа, детям, как правило, давали два имени. Одно общеизвестное, славянски-языческое, для повседневного употребления, и другое, христианское, даваемое при крещении, обычно греческого происхождения. Зато уже следующие поколения пользовались только христианскими именами с небольшой добавкой из числа славянских имен, вошедших в святцы вместе с соответствующими русскими православными святыми. Таким образом, Весняна – это славянско-языческое имя, данное родителями за то, что девочка родилась в разгар Весны, а Гликерией ребенка назвал батюшка, просмотрев соответствующую этому дню страницу святцев. Тоже ничего имечко, означающее «сладкая» или «сахарная».

** Здешние русичи вообще народ очень красивый, и чтобы заполучить такое прозвище, молодой князь должен быть таким писаным красавцем, чтобы по нему сохли все девки разом во всем княжестве, а не только те, что живут с ним в одном тереме и на соседней улице.

Впрочем, эта особа, на руках которой было годовалое создание по имени Роман, никаких особых опасений мне не внушала. Нормальная смешливая конопатая молодая женщина, вполне себе в тонусе и влюбленная в своего мужа-красавчика, даром что настоящая княгиня. И я была потрясена, узнав о том, что случилось с этой семьей в нашей истории. Сергей Сергеевич, перед тем как ускакать по очередным делам, успел шепнуть мне, что все прибывшие к нам на временный постой, кроме младенца Романа, при взятии монголами Рязани претерпели от них мученическую смерть.

Я понимаю Серегина, Кобру и отца Александра, решивших ударить по монголам самым страшным оружием из имеющегося в нашем распоряжении. Сергей Сергеевич, сдается мне, вообще поставил цель сделать так, чтобы из этого похода живым не вернулся ни один из тех, кто встал по знамена Бату-хана из уверенности в своем монгольском превосходстве над другими народами, а также из алчности или из страха, что нечто подобное эти нелюди проделают и над его родными и близкими. Я уверена, что капитан Серегин обязательно выполнит задуманное. Перебив все Батыево войско до последнего человека, он совершит стремительный ответный поход туда, где захватчики прячут свои семьи, после чего местные историки смогут забыть о существовании такой территориальной единицы, как Джучиев улус.

Но я также уверена, что Серегин не будет истреблять женщин и детей тех, кто замарал себя в людской крови, просто постарается убрать их из этого мира. Он обязательно сделает это, оставив свои руки и совесть не замаранными убийством беззащитных. Я знаю это, потому что членство в «пятерке» сделало его немножечко мной, а меня немножечко им. Но сейчас мне надо выкинуть из головы эти мысли, потому что требуется как можно лучше позаботиться о женщинах из княжеской семейки, неожиданно для себя попавших в наше тридесятое царство тридевятое государство.

И пусть Аграфена Ростиславна строго морщит лоб и презрительно поджимает губы, я-то своими талантами Мага Разума вижу, что все это – лишь защитная маска, вызванная испугом и непониманием. Будь ее воля, она бы и сама пошла на смерть, и других за собой потащила, лишь бы не идти в это страшное тридесятое государство, в котором женщины с голыми руками и ногами чувствуют себя перед взглядами мужчин вполне свободно и раскованно. Это ты, бабушка, купающихся голышом в фонтане бывших мясных лилиток и амазонок еще не видела. Мэри говорит, что после такого зрелища Хью Хефнер* запросто удавился бы от зависти. Таких красоток в моделях у него точно не было.

Примечание авторов: * Хью Хефнер – владелец и первый главный редактор журнала «Плейбой», представлявший его обществу не просто как журнал «для мужчин», а как витрину американского образа жизни после сексуальной революции, когда пуританская Америка поняла, что теперь «Бога нет и можно все».

Жена князя Софья Михайловна – она и проще Аграфены Ростиславны, и одновременно более скрытна и замкнута. Я вижу, что больше двадцати лет она прожила в тени князя Юрия незаметной мышкой, рожая ему детей и дожидаясь того момента, когда однажды помрет свекровь – тогда к ней перешла бы вся полнота власти на женской половине княжьего терема. Но этот момент все никак не наступал, властная старуха была живее всех живых, а Софья Михайловна, уже обрюзгшая и оплывшая, с распухшими как столбы ногами, день ото дня с горечью наблюдала, как муж все меньше внимания обращает на нее, и больше на молоденьких служанок. Ведь он же еще мужчина в самом расцвете сил. Все по поговорке: «Седина в бороду, бес в ребро». Увидев, какие у нас тут ходят красотки, княжья супружница совсем приуныла, понимая, что стоит Юрию Игоревичу заглянуть к нам на огонек – и ее семейная жизнь осложнится до невозможности.

Единственная женщина, вызывавшая в той компании мое полное и безоговорочное сочувствие, была Евпраксия, вдова молодого князя Федора Юрьевича, поехавшего на мирные переговоры с монголами и убитого по приказу Батыя за отказ привести жену на позор и поругание. Молодая женщина, любившая своего супруга больше самой жизни, до краев была полна скорби и безутешного горя. Как маг разума и вытирательница носов, могу сказать, что такие раны в сердце способно залечить только время, я лишь слегка подправила ее внутренние установки, чтобы приступы горя не стали самоподдерживающимися и не привели молодую женщину к черной меланхолии и, не дай Бог, к идее самоубийства. Но я и сама не знала, насколько это поможет.

Что касается Весняны, в крещении Гликерии, то, как я уже говорила, она у меня вообще не вызывала никого беспокойства. Все происходящее вокруг себя она воспринимала с непосредственностью ребенка и единственное, чего я не хотела увидеть – это то, как эта девушка одна ночью одна прогуливается возле фонтана. Дух Фонтана – это такой завзятый ловелас и плейбой со сладкими речами, что, узнав о нем, Хью Хефнер удавился бы от зависти второй раз. Этот вкрадчивый обольститель способен памятник Маргарет Тетчер своротить с пути истинного, а не только соблазнить молоденькую девчонку, у которой в голове свищет ветер.

Кроме этой взрослой дамской княжьей компании, к нам прибыли и дочери князя Юрия – четверо княжон в возрасте от предпостельного до детсадовского. От них (быть может, кроме двух самых младших), веяло эдакой безнадежной обреченностью, и монголы тут были совсем ни при чем. Вникнув чуть глубже в их мысли, я поняла, что, вероятно, только одна из четырех смогла бы найти себе пару и выйти замуж, потому что женихов в княжьей среде гораздо меньше, чем невест. И смертность среди мальчиков и юношей куда выше, чем среди девочек, кроме того, многие желают взять себе иностранных невест, а вот дочери небогатого рязанского князя, у которого в землях постоянно то набег, то нашествие, на княжьем брачном рынке не котируются. А за неровню – хотя бы за боярина вроде Евпатия Коловрата – идти им запретит отец. Это дочь простого смерда может идти за того, кого ей подсказывает сердце, а княжна может выходить замуж только в государственных интересах, или, исходя из них же, оставаться старой девой. Тут и в самом деле хоть в омут головой…

По счастью, в этом странноприимном деле я была не одна. По официальной части мне должна была помочь Елизавета Дмитриевна, заявившая, что все эти древнерусские князья – просто неотесанная деревенщина; однако она все же взяла на себя самое тяжелое, то есть официальное общение с Аграфеной Ростиславной. Уж да, общение с чопорными старухами – это по ее части. Когда Елизавета Дмитриевна хочет, она способна напустить на себя такое, что по сравнению с ней британская королева становится кем-то вроде деревенской простушки. По неофициальной части мне помогала Лилия. Именно ее я попросила войти в доверие к девочкам и подумать, чем им можно помочь, особенно старшей, чтобы ее меланхолические мысли не отравляли все вокруг, как отравляют воду чернила, выпущенные осьминогом с целью маскировки. Так же я попросила юную богиню прикинуть, во что нам встанут омолаживающие процедуры для двух старших княгинь (в смысле времени и магических усилий). Решение еще не принято, но ситуация может сложиться так, что отчет на эту тему придется давать Серегину в любой момент.

Размещать наших гостей вместе с их свитой мы решили в пустующей пока Башне Власти, попросив всех наших пока их не беспокоить и дать время на адаптацию. Кстати, и среди служанок, присланных князем для обеспечения потребности его женщин в различных услугах, тоже попадаются весьма интересные экземпляры, но к ним еще надо присмотреться…

Сто девяносто шестой день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Фи, подумаешь, какая фифа эта Ирка – княжна она, понимаешь… Я, между прочим, тоже княжна, потому что мой приемный отец Серегин – князь, причем самый настоящий, законно избранный на должность своими воительницами и утвержденный самим Небесным Отцом. Моя приемная мать, Анна Сергеевна – Богиня Разума, и ей, между прочим, все тот же Небесный Отец дал право прощения разного рода «сирых и малых, согрешивших по неразумию или просто живших во грехе и не ведающих иного» (о как, не зря я всегда внимательно слушаю отца Александра, запомнила, как он выражается). Если таких не прощать в упрощенном порядке, то либо Отец получается слишком жестоким, либо у него возникает канитель с разбором множества мелких дел. Но моя приемная мама Анна Сергеевна добрая и прощает всех, поэтому у Небесного Отца с мелкими делами нет вообще никакой мороки.

Да и сама я надеюсь, хоть что-то из себя представляю. Ловка, умна, изобретательна и чертовски хороша собой. Благодаря урокам Агнии умею скакать на лошади – пусть не так, как прирожденные амазонки, но все же лучше многих, которые держатся в седле подобно мешку с навозом. Гретхен научила меня фехтовать на мечах и шпагах, а Змей – стрелять из пистолета и автомата. И пусть я владею оружием не так хорошо, как настоящие воины, но от «маленькой девочки» не ожидают и того, а посему однажды какой-нибудь нехороший дядя может получить для себя весьма неприятный сюрприз.

А у этой Ирки единственное достоинство, что ее папа настоящий князь, а сама в жизни отродясь ничего не делала, лошадь видела только издали, и если рядом нет оберегающих ее мамок и нянек, то любой встречный и поперечный может обидеть «кровиночку» и «ребеночка». А мамок и нянек тут нет, наш Серегин просто не разрешил им приехать, поэтому Анна Сергеевна попросила нас взять над старшими девочками шефство и поучить их уму-разуму. А нас обидеть нельзя, мы с Митькой и Увом сами кого хочешь обидим, поэтому княжну Ирину и доверили нашей компании – оберегать, развлекать, обучать и воспитывать. Анна Сергеевна рассчитывает таким образом направить ее на истинный путь, превратив в уверенную в себе самостоятельную девицу вроде меня.

Пока у нас получается не очень хорошо, и Ирка от нашего общества все больше недовольно куксится. То ей солнышко голову напечет, то она ножку собьет, то она устанет гулять. Подумаешь, какая неженка! Хорошо, что хоть с лошади пока не падала, а то было бы нам с Митькой и Увом на орехи. Но все у нее еще впереди, и надеюсь, что при нашем суровом воспитании человек из Ирки получится настоящий, дайте только срок, чтобы с нее, как со змеи, слезла старая шкура (ну, это я образно так выражаюсь) и забылись бы домашние пирожки. Я уже познакомила ее с юными амазонскими оторвами, и они научат эту Ирину таким фокусам, что папа-князь будет хвататься за голову и падать со стула. А так-то эти амазонки вполне культурные и воспитанные существа. Не отличницы, конечно, (иначе бы их здесь просто не было), но хотя бы твердые троечницы, потому что полных дебилок, не способных заучить наизусть тысячу строк из Илиады, Серегин бы не стал брать в свой кадровый резерв.

Или папа Иры не будет ни за что хвататься, и на стуле усидит, потому что дочери у него – что-то вроде бесплатного приложения, что и утопить нельзя, и кормить жалко, а единственного сына недавно убили эти отморозки – монголы злобного Батыя, и теперь старый дурак, позабыв про дочерей, буквально молится на своего годовалого внука. Ирка с обидой говорит, что если она даже будет разгуливать по терему голой, как делают это некоторые наши амазонки и лилитки, отец едва ли соизволит это заметить, как и мать. Разве что строгая, как гестаповец Мюллер, бабка Груня прикажет всыпать взбеленившейся внучке березовых розог по первое число. Да уж, по всему выходит, что бедолага эта Ирка, даром что княжна… Я думаю, уж лучше быть официальной сиротой, чем вот так существовать при живых родителях, которым пофиг и они тебя даже и в упор не видят.

А вот самую старшую из четырех сестер, Фроську, научить уже ничему нельзя, и изменить что-то в ее судьбе тоже невозможно. Просто уже поздно этим заниматься. Девке шестнадцать годков – здоровая такая кобыла, с сиськами и всем прочим, и при этом она едва умеет читать по слогам, а писать… Я по сравнению с ней себя прямо профессором чувствую… И радуюсь, что в школе старалась хорошо учиться. Анна Сергеевна говорит, что княжне Ефросинье по местным меркам уже давно пора замуж, а княжеским женам грамота совсем не обязательна, даже наоборот. Псалтирь – это такая толстая книга со стихами на божественную тему – по слогам читать умеет, и ладно.

Но и с замужем у нее тоже не очень получается. Как сказала библиотекарь Ольга Васильевна, к которой мы забегали давеча поменять книжки и поболтать, «в местном княжеском бомонде что-то не находится дураков брать за себя нищих рязанских княжон». Кстати, в библиотеке и Ирка и Фроська, так и встали, открыв рот. Оказывается, по их меркам, это богатство невиданное. Книги у них переписываются вручную и иногда стоят буквально на вес золота. Если какой князь имеет три или пять книг, то он вполне считается богачом; если десять – то почти миллионер; а тут у Ольги Васильевны полки до самого потолка, и все битком набиты книгами. Представляю, как поднялся Серегин в глазах этой семейки, когда девки рассказали матери и бабке о его невиданном богатстве. Одна только у них пичалька – место жены князя-миллионера давно и прочно занято, и Елизавета Дмитриевна за своего мужа патлы выдерет любой местной лахудре. Это я вам говорю с гордостью, ибо именно от меня капитан Серегин попал в хорошие руки.

Кстати, вопрос Ефросиньиного замужества я уже по-свойски перетерла с Лилией, ведь любови, замужи и прочая такая лабуда находятся как раз в ее заведовании. Но Лилия только пожала плечами, ведь в ее силах обратить внимание юной девы к правильному предмету страсти или отвлечь ее от неправильного (как меня от Серегина), но если таких предметов, то есть соответствующих парней, на горизонте нет и не предвидится, то Лилия тут остается бессильной. Для нее легче из их бабушки сделать шестнадцатилетнюю красотку, чем потом найти для этой омоложенной красотки подходящего жениха.

– Слушай, Лиль, – сказала я ей тогда, – а что, если мы заберем их отсюда и доставим куда-нибудь в верхние миры, где царей, царевичей, королей, королевичей, не говоря уже и о простых князьях, графах и герцогах – хоть пруд пруди, и половина из них холостые. А то вон, в нашем мире, какому-нибудь принцу порядочной невесты было и не найти. То на продавщицах женились, то на спортсменках, а то и вообще на актрисах… А тут мы с Лилькой и с княжнами самой настоящей рюриковой крови. Но чтобы выдать княжеских девок за настоящих аристократов, а не за неотесанных деревенских чурбанов, им надо учиться, учиться и еще раз учиться, пусть даже у них родословная как у чистокровной болонки и голубая кровь. По этому вопросу надо будет обязательно посоветоваться и с Ольгой Васильевной и с Елизаветой Дмитриевной – они подскажут хоть что-нибудь умное, а то иначе всем четверым девкам хоть вешаться…

Сто девяносто седьмой день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Над тем, как окончательно прижучить Батыя и не понести при этом невосполнимых потерь, мы думали втроем. Первым был я, собственной персоной, капитан Сергей Сергеевич Серегин, Великий князь Артанский и главнокомандующий всем тем войском, которое ломится через миры, как танки КВ-2 через линию Маннергейма. При этом с недавних пор в моем арсенале завелся даже аналог тактического ядерного оружия, применять которое, правда, я мог только против самых отмороженных негодяев, при отсутствии поблизости дружественного мирного населения. Но и то тоже хлеб, потому что орды отмороженных негодяев в подлунных мирах совсем не редкость.

Вторым участником нашей встречи был византийский полководец Велизарий, которого из состояния обучающегося давно пора было переводить в состояние военного консультанта и специалиста по тактике сражений в эпоху холодного оружия. Правда, пока он вполне одобряет мою тактику ощипывания монгольской орды по краям, хотя и считает, что мы могли бы немного активнее тревожить и их основные силы.

Военным искусством Велизария надо стремиться воспользоваться при возможности, потому что у меня есть такое ощущение, что уже в следующем мире на полях боев загремят пушки и затрещат частой стрельбою кремневые и фитильные фузеи – и вот тогда нам надо будет снова перестраивать свое войско под новые условия. Хорошо хоть, что доспехи в пехоте должны быть вполне адекватны вплоть до начала восемнадцатого века, а в кавалерии – вплоть до середины девятнадцатого. Наши, магически улучшенные, прослужат чуть дольше, но все равно к началу двадцатого века, когда королями на поле боя станут трехлинейные винтовки и пулеметы, все наши защитные железки превратятся в мертвый груз и будут спасать разве что против осколков. Вот и Велизария придется обучать заново под эти реалии, из-за чего на некоторое время он будет для нас потерян.

Третий участник нашей встречи, Евпатий Коловрат – никакой стратег, но довольно неплохой тактик, прекрасно знающий местные условия. С тех пор как мы, в соответствии с первоначальными намерениями, вывели из Рязани всех некомбатантов, включая и его семью, воевода стал спокоен, собран и деловит. Как я уже говорил, на ту отчаянную самоубийственную атаку монгольского арьергарда Евпатия и его воев, скорее всего, подвигла гибель их семей, когда им хотелось только двух вещей – отомстить и умереть. Но теперь все по-другому. Семьи в безопасности, а от них требуется только победить и выжить, чтобы, как только схлынет мутный девятый вал нашествия, восстановить все порушенное в Рязанской земле, а на всей остальной Руси установить новые порядки единого русского государства под скипетром Александра Невского.

Честно говоря, я до сих пор держу в голове вариант с захватом Рязани Батыем и превращением внутренней территории города в одну большую ловушку для монгольских захватчиков, способную погубить их всех разом. Теперь, когда при этом не погибнут несколько тысяч гражданских, этот вариант из запасного перешел в число одного из основных. Хотя в конечном итоге мне хотелось бы этого избежать, потому что при таком тактическом приеме город будет непременно сожжен, а его защитники понесут тяжелые потери, как бы я ни пытался эвакуировать их через порталы. А лишние жертвы среди рязанцев я допустить не могу.

При этом надо заметить, что лица мужского пола и призывного возраста гражданскими тут не считаются априори, поголовно вставая в строй городского ополчения при военной опасности для города. Правда, при междоусобных княжеских войнах бывали случаи, когда городское ополчение воевать не хотело, считая, что от смены князя слагаемые их существования не меняются. Однако Батыево нашествие к этим случаям явно не относилось. Если судить по историческим хроникам, то во всех городах, которые осаждались монголами, население сражалось против них яростно. И именно это объясняет отсутствие сколь-нибудь значимых русских контингентов собственно в походе монголов по странам Восточной Европы и ужасные потери среди русского мирного населения, которое разозленные сопротивлением захватчики истребляли просто с маниакальным исступлением.

Должен сказать, что оба моих военспеца с первых же минут обсуждения единодушно высказались за то, чтобы на один-два дня оставить в покое группировку Батыя и в первую очередь ликвидировать идущий к ней на соединение потрепанный стычками и неудачным штурмом Переяславля-Рязанского тумен Шейбани-хана. Если бы группировка владимирских войск, уже собранная под Коломной, в этот момент предприняла решительные действия, то и нам тоже не пришлось бы отвлекаться от своей основной задачи по разгрому и полному уничтожению Батыевой орды. Но войска под общим командованием Юрия Всеволодовича, великого князя Владимирского, выжидали неведомо чего, из-за чего в мою голову начали закрадываться разные неприятные предположения.

Не то что я думал, что «владимирские» объединятся с монголами против «рязанских», но вот наезд на ослабевшего победителя для политической культуры нынешних времен был вполне в порядке вещей, и такой вариант развития событий мне следовало обязательно предусматривать в своих планах. Местные рюриковичи – это еще тот клубок скорпионов, и не исключено, что их прореживание придется начать непосредственно с персоны дяди Александра Невского – разумеется, если он сам напросится на эту неприятную процедуру.

Евпатий Коловрат, кстати, уверен, что Юрий Всеволодович настолько самоуверенный поц, что на неприятности напросится обязательно, и мы еще услышим с его стороны самоуверенные горделивые речи с требованием доли от всего движимого и недвижимого имущества. Репутация у него (и вообще владимирцев), среди рязанцев далеко не самая лучшая, и виной тому – неоднократные попытки большого и богатого соседа примучить маленькое и свободолюбивое рязанское княжество. А еще, быть может, то, что рязанцы являются потомками вятичей, раньше державшиеся наособицу от всех остальных славян, а владимиро-суздальцы произошли от кривичей. Давно уже нет былых племен, а неприязнь или даже прямая вражда между людьми остались.

Но поскольку к истреблению Батыя этот вопрос отношения не имеет, мы пока отложим его в дальний ящик и займемся тем, что насущно – то есть туменом Шейбани-хана, который руслом Оки движется на соединение с основными силами Бату-хана. Этого движения ему осталось два или три суточных перехода, после чего шанс разгромить эту часть монгольского войска отдельно от основных сил можно будет считать безвозвратно упущенным. Поэтому все летучие отряды местных рязанцев и лилиток-уланш, как и наши основные силы, должны быть нацелены на этот последний действующий самостоятельно монгольский тумен, уничтожение которого есть шаг к окончательному решению Батыева вопроса.

Велизарий, кстати, тоже поддержал мое решение, при этом заметив, что оружие того типа, каким был уничтожен тумен Бурундая, лучше не использовать слишком часто, и что в данном случае против диких варваров лучше применить великолепную организацию и вооружение нашего войска, чем килотонны огненной мощи. Ведь сидящий здесь Евпатий Коловрат в другой истории уже сумел доказать, что его хорошо организованное, мотивированное и прекрасно вооруженное войско монголы, имея многократно превосходящие силы, не смогли одолеть без применения осадной артиллерии.

Подумав, я согласился с высказанным им предложением, но по несколько иным соображениям. Ведь отец Александр, когда накладывает свою часть печати Хаос-Порядок, пользуется при этом не своей Силой (которой у него просто нет), а предоставленной в его распоряжение Мощью Небесного Отца. Если мы будем слишком часто припадать к этому источнику, пользуясь им всуе, то это может кончиться совсем нехорошо в том случае, если в самый важный момент мы окажемся лишенными поддержки Творца всего Сущего. Нет, лучше сейчас мы попробуем обойтись без сверхмощи.

Помощь рязанского княжества в обеспечении моих воительниц теплой одеждой сейчас позволяет мне вывести на поле боя шесть тысяч кавалерии и почти две тысячи пехоты из бывших мясных, обученных тевтонскими инструкторами. Пешее войско в одну тысячу спитцеров и одну тысячу пеших арбалетчиков позволит мне перегородить русло Оки от берега до берега надежным забором из спитцеров, построенных в четыре-пять рядов и ощетинившихся тевтонскими гранеными пиками. В условиях безупречно работающего заклинания Защитного Ветра, делающего бесполезными монгольские луки, у воинов Шейбани-хана не будет никакой возможности преодолеть это колючий забор, прикрытый летящим из-за спин спитцеров дождем смертоносных арбалетных болтов. При этом шесть тысяч моей и две тысячи рязанской сборной кавалерии будут способны парировать любые попытки монгольских кавалеристов лесными тропами просочиться мне в тыл, а также в случае необходимости нанести по противнику последний сокрушающий удар.

26 декабря 1237 Р.Х. День пятнадцатый. 10:55. Пурешева волость, городище Кадом, царский терем.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

В очаге тихо потрескивали прогорающие угли, через тусклое слюдяное окошко внутрь терема сочился слабый свет, воркующая голубка из царской голубятни урча доклевывала рассыпанную по подоконнику горсть зерен – свою награду за быстро доставленное послание от отца и брата. Картина внешне благолепная, но было в ней нечто трагическое, говорящее о том, что присутствующему здесь персонажу уготована печальная судьба и безвременная насильственная кончина, потому что так решил главный режиссер спектакля по имени жизнь.

А девица Нарчат собою была хороша. На круглом румяном лице вразлет черные соболиные брови и ярко-розовые губы, что свидетельствовали о чувственности и доброте – разумеется, настолько, насколько может быть добра богатырка. Тоненькие черные косички свободно спадают за спину из-под кожаной головной повязки с металлическими украшениями, теплая рубаха до середины бедра из отбеленной шерсти украшена яркой красно-черной вышивкой (психолог сказал бы, что девушка агрессивна), а также серебряными привесками и надетыми поверх, тоже серебряными, ожерельями нежно позвякивающими от каждого движения. Женщины обычно носят рубахи-платья длиной ниже колен или в сочетании с поддетой под них юбкой; но на богатырке, которой требуется садиться на коня, вместо того надеты украшенные такой же вышивкой белые порты, которые ни за что не спутаешь с мужскими. Массивные спирали из медной проволоки удерживают присобранные в запястьях рукава рубахи, а кожаный мужской пояс с серебряными бляхами и пряжкой, а также висящий на нем кинжал, дополняют костюм печальной богатырки.

А печальна она потому, что прилетевший из-под Рязани голубь привез ей известие от отца и брата, начертанное на клочке пергамента мелкими буковицами. Не так уж и велико расстояние до Рязани – всего-то сто тридцать пять километров по прямой, и три дня, чтобы по лесным тропам добраться гонцу, путешествующему одвуконь и знающему местность. А гляди ты – с тех пор, как войско Бату-хана отправилось воевать русские княжества, прихватив с собой мокшанских храбрецов, канули они как камень, упавший в реку, и ни ответа от них пока не пришло, ни привета…

Тяжка доля тех, кто отправляется на войну, повинуясь чужим интересам. Как писал в своем послании каназор Пуреш, добычи от того похода пока не было, а многих храбрых воинов мокши уже убили до смерти рязанцы и какие-то злые белые мангусы, обожающие вешать служащих монголам мокшанских проводников за шею на осинках. В конце послания имела место приписка, что Бату-хан требует себе еще подкреплений и настаивает, чтобы новое войско мокшан на Русь повела именно она, Нарчат, красавица, богатырка и верная дочь царя Пуреша.

Прочитав эти слова, девушка призадумалась. Попахивало от этого предложения какой-то ловушкой. Ведь нет у монголов такого обычая, чтобы женщина водила войска, а значит, Батый требовал ее приезда по каким-то иным соображениям. Кроме того, ее отец, собираясь на войну по зову монгольского владыки, собрал всех, кого можно было отправить на чужую войну не оголяя обороны своего края, по которому в любой момент могут ударить засевшие в лесах эрзя, черемисы или пришедшие из степей остатки кипчаков, не забывших еще мокшанского предательства*.

Примечание авторов: * летом 1237 года мокшанский каназор Пуреш, ранее бывший союзником владимиро-суздальских князей и кипчакского хана Котяна, под угрозой полного уничтожения своего народа, проживавшего в открытой лесостепной зоне, переметнулся на сторону монгольского правителя Западного улуса Бату-хана.

Но самое главное заключалось все же в том, что у монголов женщины войска не водят и не водили, а это значило, что данный вызов, скорее всего, являлся хитрой ловушкой, в которую хотели заманить ее, царскую дочь Нарчат. Быть может, и Пуреш, и брат Атямас уже мертвы, и Бату-хан хочет заполучить себе нового заложника, или, точнее, заложницу царского рода. В любом случае ехать было необходимо, пусть даже и с малой дружиной. Ехать надо было хотя бы для того, чтобы или выручить своих родичей из лап кровавого Батыя, или примерно за них отомстить. И ни в коем случае не следовало соваться в монгольский лагерь не глядя, потому что это может быть смертельно опасно. Поэтому для нее, Нарчат, требуется сперва все как следует разведать, а потом уже принимать окончательное решение.

Позвякивая височными кольцами и многочисленными ожерельями, царская дочь встала со скамьи, и, бесшумно ступая кожаными остроносыми чувяками по тесаному полу, вышла из горницы. Требовалось немедленно отдать распоряжение о сборах в поход, чтобы завтра, с первыми проблесками зари, маленькое войско мокши могло отправиться в путь. Зимний день короток, а Нарчат чувствовала, что ей надо поспешить, иначе случится что-то ужасное, что и вообразить-то невозможно…

27 декабря 1237 Р.Х. День шестнадцатый. 15:55. Рязанское княжество, река Ока, где-то в районе современного поселка Троица.

От берега до берега на льду Оки встала живая стена из воинов в белых балахонах, надетых поверх доспехов и экипировки, и натянутых на шлемы и щиты таких же холщовых чехлах. Былые вязаные зимние подшлемники закрывают лица до самых глаз, отчего белое воинство в глазах приближающихся монголов кажется состоящим из бесплотных, но смертоносных призраков, которые уже забрали множество жизней храбрых степных воинов. Рязанским ополченцам, поставленным в резерв, напротив, казалось, что это воинство святых господних ангелов, спустившихся с неба на землю, дабы остановить вторжение сил сатаны. Даже копья их до самого острия крашены белой краской и в белый чехол вложено алое полковое знамя, несущее на себе частичку святости, взятой от знамени 119-го стрелкового полка РККА.

Но сейчас, когда до схватки было еще далеко и авангард монгольского войска только-только показался из-за поворота реки, подшлемники были опущены, открывая румяные на морозе смеющиеся девичьи лица, переговаривающихся и пересмеивающихся воительниц второго призыва из бывших мясных, выменянных у тевтонов на разные полезные заклинания, которые то и дело походя изобретал Дима Колдун. Они как будто не понимали, что пройдет еще немного времени – и прямо на них ринется конная лава, состоящая из самых жестоких убийц, которых только знала история. Или понимали, но презрительно не придавали этому факту значения. Говорилось уже, что бывшие мясные попросту были лишены не только чувства обычного человеческого страха, но даже нормального инстинкта самосохранения, присущего всему живому.

Отсюда их разговоры и смешки, а также зажигательные, полные женского интереса, взоры, которые копейщицы и арбалетчицы нет-нет бросают через плечо на стоящую во втором эшелоне кованую рязанскую рать под командованием Евпатия Коловрата. Там собраны все, что остались в Рязанской земле, Пронске и Муроме, конные и панцирные бояре, боярские дети и просто обученные такому бою новики, экипировку которым щедро выделил Серегин. Молодые вои с только начавшими пробиваться усами и бородкой бросали на пересмеивающихся красоток не менее пламенные ответные взгляды, прикидывая, как бы после боя назначить приглянувшейся красавице свидание, а старики-бояре, еще не видавшие лилиток в деле, только хмыкали в бороду. Они считали, что весь этот пеший цветник, несмотря на свой грозный вид, побежит с поля боя едва лишь монголы пойдут в настоящую атаку; и тогда рубиться придется именно им, старым рязанским воинам.

Правда, взгляды, бросаемые рязанскими боярами в сторону выстроенной во втором эшелоне рейтарской кавалерийской дивизии полного состава в три тысячи копий, были куда более уважительны. Кованая рать есть кованая рать; а те из бояр, кому в Прибалтике уже доводилось схлестываться с немецкими и датскими рыцарями, отражая первый натиск германцев на Восток, признавали, что рейтарши Серегина превосходят тех по всем статьям. Три тысячи таких всадников в местных условиях – это страшная сила, особенно если удар наносится по уже потерявшему строй, растрепанному и деморализованному противнику.

Своим левым флангом перегородивший Оку строй упирался в высокий и холмистый правый берег, поросший высоким сосновым лесом. Там, в сосняке, позиции заняли пешие рязанские мужики-ополченцы, чьим основным оружием был кованый топор на длинном топорище и охотничий лук. В любом случае атака строем в лесу невозможна, а близко расположенные деревья и заклинание Охранного Ветра сводят на нет все преимущества монгольского боевого лука перед охотничьими однодревками русичей.

Левый берег Оки, в который упирался противоположный фланг пехотного строя, был низким, заболоченным и поросшим густыми зарослями из низких кривых елей и кустарника, жалко, что не колючего. Продраться там можно было только с большим трудом и только поодиночке, особенно после того, как Дима Колдун бросил туда заклинание путалки, из-за которого монгольских коней и спешенных монголов должен был хватать за ноги каждый куст и каждый сугроб. Обороняли это направление мелкие группы местных охотников – тех самых, которые не портят беличьей шкурки, попадая зверьку прямо в глаз.

Таким образом Шейбайни-хан, рано утром упершись лбом в этакий забор всего за один суточный переход до Рязани, должен будет непременно таранить его лбом, не имея возможности обходного маневра. Нет, конечно, возможен обходной, то есть прямой путь по цепочке замерзших озер, оставшихся на месте бывшего русла Оки, который выведет прямо к стенам Рязани. Но там все так хитро устроено, что сверху тонкая ледяная корка, под ней торфяная жижа, или сперва вода, потом торфяная жижа, а дна вообще нет. Потому что проектом оно не предусмотрено. И в наше время никакая хозяйственная деятельность в тех местах не ведется, даже добыча торфа. Слишком много мороки для ничтожного результата.

Если мокшанские проводники поведут Шейбани-хана этим путем, то туда им всем и дорога. Анастасия вызовет на них что-то вроде теплого дождя, или просто поднимет температуру болотной жижи, ускорив разложение отмерших растений, ледяная корка растает – и монгольский тумен в полном составе с бульканьем уйдет на болотное дно на радость будущим археологам. Но мокшанские проводники, видимо, не хуже рязанцев знали эти места и сказали хану, что одного или сто человек, налегке, по тропам они там проведут, а все семь с половиной тысяч вместе с обозом – ни в коем случае.

Это стало понятно потому, что монголы, обнаружившие призрачный строй воительниц, не повернули назад, к началу старицы, а начали накапливаться и выстраиваться на льду в боевой порядок. Шейбани-хан принял вызов Серегина, тем более что непосредственно мог наблюдать не более трех тысяч воинов из тех десяти, которые были готовы сразиться с монголами. Правда, боевой порядок у монгольского войска был упрощенный. Строй состоял только из тысячи всадников авангарда и основных сил, потому что речное русло, сужавшееся по мере приближения к русским позициям с двухсот до ста пятидесяти метров, не позволяло противникам развернуть полки правой и левой руки. Серегину, Велизарию и Евпатию Коловрату это было на руку. Они, в принципе, так и планировали, чтобы монголы бодали строй спитцеров как баран новые ворота. И ромейский полководец, и рязанский воевода столь диковинной пехоты, происходящей из высокого Средневековья, в деле еще не видели и желали проверить, насколько ловко они смогут управиться с вражеской кавалерией.

Но вот там, где накапливалась серо-коричневая толпа монгольских всадников, гулко забили барабаны, гнусаво задудели большие трубы – и авангард двинулся вперед шагом, постепенно переходящим сперва в рысь, а потом и в галоп. Заслышав эти звуки, спитцерши посерьезнели, натянули до самых глаз подшлемники и надели поверх них кольчужные защитные вуали, заменяющие забрала. Еще секунда – и Алла, расстриженная жрица храма «Поющего Ветра» из мира подвалов, звонким голосом выкрикнула в морозный воздух заклинание, активирующее и синхронизирующее множество заклинаний Защитного ветра, наложенные на воительниц, и воздух над строем колыхнулся, будто бы в преддверии бури.

И вовремя. Сблизившись с перегородившим реку строем на дальность стрельбы из лука, монгольские всадники отпустили поводья и, управляя лошадьми одними коленями, потянули из саадаков* свои луки. Несколько секунд – и в сторону бывших мясных лилиток роем полетели гудящие от напряжения стрелы.

Примечание авторов: * Саадак – жесткий чехол для лука. Монгольский лук, в отличие от предшествующего ему гуннского, можно было перевозить с натянутой тетивой, так как в силу усовершенствования конструкции его натяжка при этом не ослабевала.

В преддверии вражеских стрел воздух над строем спитцерш и арбалетчиц колыхнулся еще раз, а потом резким порывом ринулся навстречу приближающейся остроклювой смерти, стремясь сбить ее с пути, заставить отлететь в сторону или бессильно ткнуться в снег, не долетая до цели. Командир пехотного полка, чистокровный тевтон на службе у Серегина, Вернер фон Буксдевен выкрикнул команду – и смертоносные острия пик до этого безвредно смотревшие в низкое серое небо, опустились и легли почти горизонтально, уставившись на скачущих во весь опор монгольских всадников.

Прошло несколько мгновений, раздалась еще одна команда – и короткие звуки «бздынь», «бздынь», «бздынь» возвестили о том, что навстречу приближающимся монголам отправилась первая волна коротких тупоносых вестников смерти, способных на расстоянии в сто шагов насквозь пробить двух всадников в тегилеях и застрять в третьем, или от груди до хвоста прострелить боевого коня. Вот это было уже серьезно. На окровавленный снег, кувыркаясь через голову, рухнули первые убитые кони, вокруг которых начал расти хаос бьющихся в предсмертных судорогах конских и человеческих тел. Этот обстрел не только нанес врагу потери, но еще и сильно замедлил темп его атаки, а также разбил сплошную лаву монгольской кавалерии на несколько изолированных потоков. В результате у атакующих уже не осталось тех скорости и боевого запала, которые были необходимы для попытки прорыва сплошной щетины пик. Еще один залп из арбалетов (уже в упор) – и монгольские всадники, безуспешно пытавшиеся срубить острия пик своими кривыми мечами, повернули назад, оставив на окровавленном снегу половину своих товарищей.

Такие атаки, уже основными силами, Шейбани-хан повторял еще три раза, и прекратилось это только тогда, когда речной лед перед строем спитцерш не оказался настолько завален трупами, что кони не могли нащупать своими копытами свободного места для того, чтобы поставить ногу. Потом, перегруппировавшись и спешив пару тысяч от своего воинства, монгольский темник направил их прощупать фланги. И если в болотах на левом берегу Оки пешие монголы вязли в заклинании путалки как мухи в патоке, становясь легкой добычей лесных охотников, то на поросших сосновым лесом холмах правого берега, где занимали позиции крестьяне-ополченцы, несколько раз возникали довольно опасные ситуации.

В результате Серегин был вынужден усилить левый фланг полутора тысячами спешенных уланш, имеющих егерскую подготовку. Это позволило отбить еще две атаки пеших монголов, после чего в битве наступило определенное затишье. Однако через некоторое время оно было прервано частым стуком топоров в ближних монгольских тылах на правом берегу Оки.

– И к гадалке не ходи, – уверенно произнес Серегин, – исчерпав все прочие возможности, Шебайни-хан решил расстрелять мешающий ему пехотный полк из камнеметных машин, что требует времени и некоторых усилий. Ну что же – флаг ему в руки и кол в задницу. Попытка не пытка, хотя и может таковой обернуться.

В результате еще полторы тысячи взятых из резерва уланш, встали на лыжи и далеко за флангом обойдя монгольские позиции, во второй половине дня мелкими отрядами неожиданно атаковали лесорубов и разбитый прямо на реке монгольский лагерь, обстреливая их из арбалетов. В случае необходимости они отходили в лес, для того чтобы потом вернуться и обстрелять монголов с другого направления. Пока в монгольских тылах крутилась эта карусель, оттянувшая на себя значительные силы, пехотный полк двинулся с места и шаг за шагом преодолел завал из конских и человеческих трупов, построившись в такую же стену по другую его сторону. Вслед за ним, отжимая ближе к лагерю монгольские заслоны, двинулись и фланговые отряды вместе с тяжелой кавалерией, до того момента находившейся в резерве. Только около монгольского лагеря речное русло оказалось несколько шире, и кавалерии нашлось место не позади строя пехотного полка, а двумя колоннами прямо на его флангах.

Когда монголы опомнились, их временный лагерь оказался в досягаемости не только арбалетчитц-уланш, которые, расположившись по обеим сторонам реки, постреливали из прибрежных кустов, но и со стороны пеших арбалетчиц пехотной фаланги. Это был конец. И в самом деле, к тому моменту тумен Шейбани-хана понес уже настолько серьезные потери, что дело пора было решать одним мощным ударом по основным силам, а не откладывать игру на второй раунд следующего дня. Страшен удар тяжелой кавалерии по сбитым в кучу и частично спешенным монгольским всадникам, с трех сторон подвергающимся почти непрерывному обстрелу из арбалетов. Хаос, отчаяние, ржание коней, крики умирающих; и тут же лязг и топот наносящих таранный удар панцирных всадников.

Шейбани-хан лично отчаянно сражался против наседавших на него рязанских новиков, пока пробившийся к тому месту Евпатий Коловрат не поставил на его карьере кровавую точку, наискось развалив того одним богатырским ударом подаренного тевтонского палаша. После гибели хана схватка развалилась на ряд отдельных очагов, которые затухали один за другим. Часть монголов, причем очень незначительная, сумела бежать с поля боя, но это уже не имело значения. Если они сумеют прибиться к основным силам, то по Ясе Чингисхана их казнят за трусость, а если не сумеют, то с ними разберутся местные лесовики, весьма злые от всего происходящего.

Двухсотый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Итак, как и настаивал Велизарий, уничтожение последнего свободно бродящего по Рязанской земле монгольского тумена обошлось без оружия массового поражения и без сколь-нибудь значимых потерь в основном составе. Да, среди спитцерш, уланш и рейтарш были раненые и многие из них очень тяжело, но заклинание Поддержания Жизни, которое каждый раз мы применяли во время таких крупных битв, уберегло нас от ненужных потерь. Даже мужики рязанского ополчения, имевшие минимальную подготовку и дравшиеся в лесу врукопашную со спешенными монголами, по большей части отделались только шрамами и легким испугом. А случилось так потому, что, накладывая заклинание Поддержания Жизни, наша пятерка распространила его действие на всех бойцов, а не только на наших лилиток, амазонок и прочих.

Но, как всегда в таких случаях, работы хватило и Лилии, и капитану Максимовой, и всем прочим нашим медикам без различия, какие бы методы они при этом ни использовали – магические или обыкновенные. Раненые шли потоком, и к их обработке и уходу почти сразу подключились монахи и монашки нескольких эвакуированных нами монастырей. Тем более что ухаживали они в основном за своими, мои воительницы – что пешие, что конные – для серьезных потерь были слишком хорошо подготовлены и защищены как доспехами, так и магическими заклинаниями.

И тут, кстати, для меня решилась еще одна проблема – но не того мира, в котором мы сейчас воюем с Батыем, а мира Славян, где сейчас тоже идет зима. Я помнил, что очень скоро мне надо будет решать проблему крещения созданной мной Артании. А для этого нужны кадры, причем много кадров, хороших и разных. Когда Русь крестил Святой Владимир, то необходимых людей и инвентарь ему прислал византийский базилевс, как вено, то есть приданое, за своей родной сестрой. Я же из рук той Византии не возьму даже гнутого обола, разве что как военную добычу, и мне даром не нужно подчинения созданного мною государства византийским базилевсам. Обойдемся как-нибудь и без этого. Присмотревшись и тем монахам, которых я укрыл в заброшенном городе от гнева Батыя, я остановил свой выбор на игумене Игнатии, который вызывал у меня наибольшие человеческие симпатии.

Наверное, так получилось потому, что в своем бурном прошлом игумен сам был боярином и воеводой, водил дружины и рубился в битвах, но потом резко осознал греховность междоусобных войн, сменил кольчугу и меч на рясу и посох и стал командовать монахами в монастыре с той же прямотой, как и воями в дружине. И смех и грех – вывозить игумена Игнатия и его монахов из находящегося под угрозой разграбления монастыря бойцовым лилиткам пришлось только перебросив их через седла пятой точкой кверху, а те при этом отчаянно брыкались и призывали на головы своих спасительниц все кары земные и небесные разом. Потом, когда недоразумение разъяснилось, игумен сам побеседовал со своими «похитительницами», и сам отпустил им грех невольного насилия над собственной персоной и персонами своих монахов.

И вот теперь именно этому человеку я и хочу предложить на первых порах возглавить сперва Артанскую, а потом и Православную Церковь. Понятно, что константинопольский патриарх будет против, зато Небесный Отец уже выказал игумену Игнатию свое полное благоволение, а это значит, что рано или поздно мы это «против» превратим в «за», надо только над этим немного поработать. Патриархи тоже смертны, как и византийские императоры, которым они неформально подчиняются со времен Константина Великого.

Но беседу с игуменом Игнатием пришлось отложить, потому что как раз в то время, когда мы с отцом Александром обдумывали ее главные тезисы, пришло известие о том, что основные силы Батыя начали штурм Рязани. Сказать честно, ничего подобного я от него не ожидал. Ведь монголы не имели полона, а следовательно, не могли построить достаточного количества осадных машин, а значит, не могли и рассчитывать на разрушение рязанских стен, как и на то, что основную ярость защитников примут на себя их соплеменники.

Но уж слишком, видно, Батыя и его ассистентов-чингизидов допекла бескормица, что они заставили своих воинов поработать лесорубами и плотниками, а потом решились на штурм, во время которого должны были гибнуть сами монголы, а не только покоренные ими племена. Хотя мокша, буртасы и булгары, чьи отряды тоже имелись в монгольском войске, были брошены на рязанские стены в первой штурмовой волне. Ведь все же это не омонголившиеся кипчаки, и тем более не сами драгоценные монголы, а всего лишь покоренный оседлый сброд, жизни которого были совершенно не важны Бату-хану – лишь бы они поднесли ему на блюдечке эту Рязань, в которой обязательно будут запасы продовольствия и фуража.

В результате, сосредоточив все имевшиеся осадные машины в районе главных ворот, китайские инженеры Батыя сумели сильно разрушить воротную башню и прилегающие к ней стены, открыв таким образом принцип концентрации огня. Пороки били и били в одну точку – и добились до того, что монгольские воины могли хотя бы попытаться ворваться этим путем в город. После обстрела Батый бросил на штурм своих смертников, и их атаки несколько раз почти достигали успеха, так что рязанским воям, которых в городе осталось не более тысячи, с большим трудом удавалось выбрасывать монгольских прихвостней обратно за городские стены и валы.

Потери с обеих сторон были тяжелые. Позже мы узнали, что от удара ледяной глыбы*, выпущенной из камнеметной машины, на месте погиб руководивший обороной князь Юрий Игоревич. Его племянник, князь Олег Красный, находившийся там же у ворот, чуть позже был так тяжело контужен угодившим по шлему ледяным обломком, что более до конца жизни не узнавал ни родную бабку, ни родную жену, бессильно мычал и гадил прямо под себя. Руководить обороной остался юный пронский князь Владимир Михайлович, да и обороны той оставалось всего на один хороший штурм, потому что три сотни защитников погибло, а большинство живых были поранены. У монголов во время штурма погиб храбрый Бури, а с ним до десяти тысяч воинов были убиты или ранены настолько тяжело, что не могли дальше принимать участия в сражении.

Примечание авторов: * При стрельбе по вражеским городам монголы предпочитали не камни, а разрушающиеся снаряды, вроде керамических кирпичей и ледяных глыб, потому что они разрушаются при попадании и их было нельзя запустить обратно в осаждающих.

Судьба Рязани висела на волоске, и тут я понял, что мое стремление воздерживаться от применения высокотехнологического оружия просто перешло в какой-то фетиш. Да, боеприпасы к пушкам, пулеметам, винтовкам и автоматам надо экономить, но если девяносто танков Т-80, даже не стреляя, просто проедутся туда-сюда через монгольский лагерь, то войско Батыя просто закончится окончательно и бесповоротно, уланшам и рейтаршам останется только ловить разбегающихся бандитов и рубить им головы. И пусть Рязань сейчас – только пустая оболочка, но те люди, которые еще удерживают ее стены, вполне достойны нашей помощи.

Когда я вызвал к себе подполковника Седова и коротко объяснил ему задачу, тот только коротко кивнул и сказал:

– Сделаем, Сергей Сергеевич, причем в лучшем виде. Только почему вы раньше к нам не обращались? Гордость не позволяла или как?

– Или как, Владислав Петрович, – ответил я, – гордость тут ни при чем. Все держал в уме то, что ваша мощь понадобится мне на самых верхних уровнях, а оттого растрачивать боекомплект и моторесурс на самом низу нехорошо. Я ведь точно так же, из-за дефицита боекомплекта, зажал и то стрелковое оружие, что нашел на контейнеровозе. Болты к арбалетам я у тевтонов в мире Подвалов заказать могу, а вот патроны к винтовкам и снаряды к пушкам нет. То, что танки сами по себе оружие, особенно, когда противник не прячется по окопам, а ведет сражение в строю холодным оружием – до меня дошло только сейчас, когда на стенах Рязани сражаются люди, которым срочно нужна помощь… А подать им ее, не рискуя своей основной мощью, я смогу только с помощью танков вашего полка…

– Понятно, Сергей Сергеевич, – кивнул Седов и отправился поднимать своих башибузуков.

Взаимодействие кавалерии и танков мы на всякий случай отрабатывали еще в мире Славян, так что комбинированная встречная атака двух танковых батальонов, поддержанных кавалерией, должна была получиться без дополнительных тренировок. Потом я подумал, что встречные атаки, да еще в ночное время, мы все же не отрабатывали и, дабы не рисковать своими доблестными лилитками, немного изменил план. Пусть танкисты сперва туда-сюда покатаются по монгольскому лагерю, подавят пороки и юрты, разгонят лошадей и приведут монгольское войско в состояние шока и трепета. В таком случае можно даже не накладывать на танки специальных акустических заклинаний – пусть турбины ревут и воют, барабанные перепонки лопаться все равно будут только у монголов.

28 декабря 1237 Р.Х. День семнадцатый. 02:55. Рязанское княжество, окрестности Рязани (Старой).

Капитан Серегин Сергей Сергеевич.

Все то время, которое Батый и его армия, усохшая до двадцати с хвостиком тысяч, потратили на бомбардировку Рязани из камнеметных машин перед четвертым, последним штурмом, мы тут, в мире Содома, метались как оглашенные, поднимая по тревоге танкистов и запуская двигатели боевых машин. И вот, когда Батый снова был готов послать свое войско на штурм рязанских городских стен, открылся портал на северной окраине монгольского лагеря – и оттуда с ревом и воем, светя яркими фарами и быстро перебирая лязгающие гусеницы, начали буквально выпрыгивать и выстраиваться в линию танки первого батальона. Не успели монголы испугаться или хотя бы удивиться, как такая же картина начала твориться и на южной окраине лагеря, после чего, свистя турбинами и лязгая металлом, с двух сторон ринулись навстречу друг другу, по пути давя и наматывая на гусеницы все живое и неживое.

Переход в положение беспомощных жертв был так внезапен, что монголы и кипчаки, уже готовившиеся врываться на улицы беззащитного города, на какое-то время остолбенели, глядя на то, как взбесившиеся стальные звери неистовствуют в их лагере, превращая в кровавую кашу всех, кто не смог увернуться от их громоздких, но стремительных туш. Бывают в военном деле такие моменты, когда под влиянием обстоятельств неодолимой стрессовой силы прекрасно организованная военная мощь превращается в неуправляемую паникующую толпу бросающих оружие и беспорядочно разбегающихся людей.

Орда-ичен, пытавшийся навести порядок в этом хаосе, был походя раздавлен стальной гусеницей, и не помогли ему ни храбрость, ни рассудительность, ни авторитет в народных массах, а остолбеневшего Бату-хана тургауды-телохранители едва сумели выдернуть прямо из-под лязгающих гусениц бронированного чудовища. Что может сделать слабый человек*, когда на него с лязгом и воем прет настоящая гора металла, которая вот-вот вомнет в мерзлую землю его слабую плоть, а стрелы, направленные в глаза** чудовища, которые по идее должны быть его единственным уязвимым местом, бессильно отскакивают от стальных бронированных век.

Примечание авторов:

* слабый человек, если он достаточно храбрый, мог бы закрыть кошмой смотровые щели у механика-водителя и командира, а также накинуть ту же кошму на воздухозаборное отверстие турбины, чтобы та захлебнулась от отсутствия воздуха. Но для этого слабый человек должен иметь хотя бы приблизительное представление о конструкции танка, а вот с этим у монголов было слабовато. То есть совсем никак.

** во избежание негативных нюансов, чтобы дикие варвары не разбивали своими стрелами невосполнимую оптику танковых перископов и артиллерийских прицелов, на каждой танковой башне чуть повыше пушки укреплены декоративные нахмуренные глаза, изготовленные из дерева, а на лобовых листах корпуса намалевана клыкастая оскаленная пасть, что превращает боевую машину в некое подобие живого существа.

Танки, оставляя за собой хаос, последний раз разошлись в стороны, а от опушки леса монгольский лагерь (в котором осталось едва две-три тысячи боеспособных), атаковал плотный строй летящей по воздуху рязанско-уланско-рейтарской кавалерии. Как и всякие патриоты, они были безжалостны, под корень вырубая и тех, кто пытался сопротивляться, и тех кто, сдаваясь, поднял перед ними руки. Последними пали окруженные со всех сторон тургауды Батыя, умудрившиеся оказать достойное сопротивление даже нашим бойцовым лилиткам.

Монгольского вождя, слегка помятого, но в общем вполне живого, вытащили из-под горы трупов его защитников, отряхнули и представили на мой суд. Так себе монгол, плюгавенький, кривоногий, вонючий – так что мухи бы от него на лету дохли, если бы не зима – и, конечно же, достаточно злобный и свирепый. Шипел и плевался он знатно, как помесь дикого камышового кота и верблюда.

Нет, я не стал приказывать казнить его немедленно, такое всегда успеется. Для того чтобы защитить местную Русь от разорения монголами этого самого Батыя, нужны были военная сила, стратегия и тактика. Для того чтобы установить здесь порядок, необходимо каждому своему шагу придавать ореол законности, и начать надо с открытого судилища над Батыем, то есть в присутствии выборных от всей рязанской земли, всех тех женщин и детей, которых этот кадр и его бандиты сделали вдовами и сиротами, включая сюда и вдову князя Федора Евпраксию. Короче, что-то вроде Нюрнбергского трибунала по делу Батыя просто неизбежно, хотя и приговор уже заранее известен. Уж слишком очевидны его преступления и слишком тяжка вина; простым повешением за шею, как Гуюк-хан, Батыю явно не отделаться. Возможно, что что-то такое понимал Орда-ичен, когда в отчаянные минуты разгрома бросился под гусеницы танка.

Вызвав к себе Лилию, я приказал ей погрузить беснующегося Батыя в глубокий стасис – примерно так на месяц, или около того. Месть – это блюдо, которое надо подавать холодным. А что, трибунал мы за это время подготовим, гости съедутся, а сам Батый займет в моем кабинете очень мало места, не потребует для себя охраны, и даже почти не будет вонять. Едва только Лилия произнесла заклинание, как дергающийся и плюющийся Батый вдруг замер в весьма нелепой позе, похожий на танцующего монгольского скомороха в засаленном халате.

Едва только мы разобрались с Батыем, превратившимся в нерукотворную статую, как стало известно о том, что рязанское княжество отныне имеет бесхозный статус. Нет, потенциальный наследник рязанского стола по прямой линии был жив, здоров и с аппетитом вкушал материнское молоко; но тут венценосные младенцы, не имеющие защиты отца, живут, как правило, очень недолго. Узнав о произошедшем, сюда мгновенно набегут племяннички покойного, нарисуется на горизонте владимирская крыша, а то и припрется на огонек Михаил Черниговский, который с владимирскими на ножах и только и ищет возможности им нагадить. Война за рязанское наследство, ептить, звезды и полосы. А младенца Ванечку, вместе с его юной мамашей иностранного происхождения, тихонечко придушат где-нибудь в уголке, чтобы не пищали и не мешали делать «большую политику» в местном понимании.

Такой вариант развития событий вполне вероятен и даже неизбежен, если мы будем равнодушно взирать со стороны на все эти безобразия. Но поскольку Понтий Пилат для меня персонаж не очень уважаемый, то и умывать рук я тоже не буду. В первую очередь в таких условиях рязанскому княжеству необходим регент, то есть человек боярского происхождения, безупречной честности и имеющий авторитет как в аристократических, так и в простонародных кругах. И такой человек в Рязани есть, а зовут его, как вы уже догадались, Евпатий Коловрат.

Дальше все было, как на плакате «Ты записался добровольцем?». Когда я рассказал рязанскому воеводе о том, что ему предстоит сделать, тот буквально рухнул передо мной на колени с криком: «Помилуй, княже, не губи! Не мое, это, быть князем, не мое!».

Ага, вот так у нас на Руси всегда – выиграть войну относительно легко и просто, и желающих встать в строй супротив вторгшегося ворога хоть отбавляй, но как только война выиграна и начинается мир, то выясняется, что мир выигрывать гораздо сложнее, и желающих биться на мирных политических и хозяйственных фронтах значительно меньше. И этот туда же – то есть в кусты – как только речь зашла о политической ответственности.

– Никшни, боярин, – цыкнул я, – никто тебя князем и не делает! Природный князь у вас, рязанцы, есть, и зовут его Иван Федорович. Но сейчас он в таком возрасте, что ему и его матери нужна поддержка сильной мужской руки, чтоб не убили его в княжьей сваре по малолетству, чтобы вырос он достойным человеком, надежным помощником будущему императору всея Руси Александру Ярославичу. Чтобы мать его, сраженная вдовством в столь юные годы, не знала ни в чем отказа, а в случае ее смерти или отъезда в далекие страны был бы он воспитан в твоей семье как родной, вместе с твоими детьми. Работы страдной, конечно, будет много, сам знаешь. Желающих поживиться чужим добром на Руси всегда хватало, и по рукам им придется бить сильно. Но и награда тоже будет по подвигу – и тебе, и разным хапугам, которые зарятся на чужое. Ты меня уже знаешь, за мной не заржавеет! А порукой всему воля Отца, ибо только ее я исправляю в этом мире, не ища себе места под этим солнцем. А мне тут задерживаться лишний раз будет не с руки, ибо ждут меня другие миры и другие битвы с врагами.

Короче, я его уговорил, и хмурый Евпатий Коловрат, согласившись на мое предложение, пошел «обрадовать» жену, а я задумался над сутью вопроса. Ведь почему в нашей истории точкой, с которой началась кристаллизация России, была Москва, почему именно она нашла в себе силы собрать вокруг себя русские земли? Не Рязань, не Смоленск, не Коломна, не оставшийся нетронутым в монгольское нашествие Великий Новгород, не Владимир, который еще очень долгое время считался стольным градом, а именно Москва.

Задним числом очень многие обосновывали этот выбор мадам Истории расходящимися из Москвы во все стороны транспортными путями, но сейчас, когда все только начинается, сила у Москвы уже есть, ведь этот удельный по местным меркам город сопротивлялся монголам не меньше, чем стольная Рязань, а транспортных путей еще нет. Не проложили. К тому же Москва после погрома оправилась довольно быстро, а старая Рязань заглохла и больше никогда не возродилась. Важно было и то, что именно на Москве обосновали свое подворье съехавшие из Киева русские митрополиты, сделавшие это город центром духовной, а не только светской власти. Несомненно, сыграло свою роль и то, что на Москве княжили деятельные потомки Александра Невского: Даниил Московский, Иван Калита, Дмитрий Донской и так далее, вплоть до царя Ивана Четвертого Васильевича по прозвищу Грозный, окончательно завершившего процесс превращения маленького удельного княжества в мировую империю от Балтики и до Тихого океана. А быть может, был прав автор теории пассионарных толчков, как говорит о том начитанный Митька, и здесь и сейчас в Москве и ее окрестностях уже жарко тлеет то, что в будущем превратит рязанцев, смолян, владимирцев, суздальцев, новгородцев и псковитян в единый народ, а их земли в Единую русскую державу. А Александр Невский и его отец, Ярослав Всеволодович, в таком случае – это первые русские политики новой эпохи, предвещающие будущие победы русского оружия и русского духа.

Такие вот пирожки с котятами, то есть наша история; и поворачивать ее надо в ту сторону, куда лежит наш исконный путь, можно только спрямляя кровавые исторически зигзаги и ускоряя движение по магистральным направлениям. Монгольское нашествие – это и есть такой зигзаг длиною в двести лет, и после того, как мы стерли его с исторической карты, предстоит немало усилий, чтобы этот результат не пропал втуне за княжьими усобицами.

Двести третий день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.

Три дня, прошедшие после уничтожения войска Батыя, промелькнули для меня и моих товарищей как один миг, потому что были заняты обычными для таких случаев печальными заботами и хлопотами. Не зря же в былые времена существовал обычай, чтобы армия-победитель три дня оставалась на поле боя, якобы для того, чтобы ей мог бросить вызов еще какой-нибудь соперник. Да тут столько дел, что даже если захочешь, не уйдешь раньше, чем через три дня. Обычно победителю даже бывает некогда как следует отпраздновать свою победу.

В первую очередь требовалось похоронить убитых – в подавляющем большинстве убитых врагов. Если вы думаете, что так просто похоронить двадцать пять тысяч тел, заледенелых в самых разных позах, то вы жестоко ошибаетесь. Остатками магических взрывшаров саперы рвали мерзлую болотистую почву в значительном удалении от стен Рязани. Потом эти глыбы выгребали наружу бульдозеры и экскаваторы, образуя жутко зияющий, будто раскрытая пасть, ров. На его дно и сваливались тела захватчиков, пробитые стрелами и арбалетными болтами, раздавленные танковыми гусеницами и жутко изрубленные палашами рейтарш и уланш, в последней атаке не глядя вырубавших монголов и их прихвостней. Там же, среди этой кучи тел, упокоились и царь мокшан вместе со своим сыном, а также все те воины, которых они привели с собой на Русь. Не было ни времени, ни возможности разбирать, кто тут пошел на войну добровольно, а кто подневольно. Рубили и давили всех подряд, невзирая на лица и происхождение.

Побитых монгольских лошадей по моему приказу разрубили на куски и пустили на пропитание войску и укрывшимся в мире Содома горожанам. Колбаса из конины, если ее правильно приготовить, тоже бывает ой какая вкусная. Особенно если с голодухи. Выжившее в бою и не попавшееся в зубы окрестным волкам конское поголовье Батыева войска пошло на пополнение обозного и ремонтного стада наших кавалеристок. Под седло бойцовым лилиткам они ни в бой, ни в поход не годились, а вот под вьюки воительницам или в полковой обоз – так это самое милое дело. И хоть при наличии исправно работающих порталов дальних кавалерийских переходов не предвиделось, но кто его знает, как будет в верхних мирах, где запасов магической энергии еще меньше, чем здесь. Не будешь же каждый раз в новом мире запускать в днепровские пороги или аналогичные участки крупных рек с бурным течением по отпрыску Духа Фонтана… На среднерусской возвышенности и окрестных равнинах, где нам предстоит оперировать в будущем, таких мест почти и нет. Поэтому запасы магии, самотеком просочившейся с нижних уровней, требуется расходовать экономно и массовые заклинания накладывать только непосредственно в окрестностях мощных магических источников.

Убитых рязанцев мы похоронили с честью – пусть и в братских могилах, но зато в освященной земле кладбища, под напутственные слова батюшки, читавшего заупокойную молитву, под рыдание вдов, сирот и прочих родственников. Да и погибло их не более двух сотен – не сравнить с гекатомбами монгольских трупов, зарытых в мерзлую землю у дальнего болота. Весной пробудившаяся чавкающая жижа втянет в себя тела и не оставит от них ничего; даже кости без остатка растворятся в торфяной массе.

Еще одной нашей заботой, легшей на плечи мелкой богини Лилии и прочих медиков, было лечение в магической воде раненых рязанских воев, в основном из числа тех, что обороняли Рязань. А то вы думаете, откуда на Руси такая известность у живой воды, которая заставляет затягиваться самые тяжелые раны и почти что поднимать из могилы мертвых? Раненые, большинство из которых местная знахарская медицина списала бы сразу и бесповоротно, буквально на глазах шли на поправку, радуя этим как докторов, так и родных с близкими. Раненых как уже говорилось, было очень много, а их родных и близких еще больше. В силу этого в тридевятом царстве, тридесятом государстве – заброшенном городе из мира Содома – перебывала целая куча народа из Рязани мира 1237 года (мира, уже названного миром Батыевой погибели), а потому там происходили и другие события, имевшие лишь косвенное отношение к обороне Руси от монгольского нашествия.

Неизбежным было то, что часть рязанских воев, тесно контактировавших и взаимодействующих с воительницами Серегина, начало накрывать волной Призыва. Лучшие из лучших, выжившие в сражении на реке Воронеж, и сумевшие, огрызаясь на наседающих монголов, оторваться от погони. Храбрецы, не побоявшиеся присоединиться к летучим отрядам загадочных белых всадников. Герои до конца – спасения или смерти – стоявшие на стенах Рязани, на которые лез двадцатикратно превосходящий враг. Теперь многие из них, попав в тридесятое царство, приходили на площадь с фонтаном, и, вставая перед Башней Силы, требовали, чтобы их приняли в Единство. Было их всего тысячи полторы, и самое главное – сегодня ко мне с этим же самым пришел сам Евпатий Коловрат, что заставило меня натуральным образом схватиться за голову.

Но если вспомнить о том, что мобилизационный ресурс Рязанского княжества не превышал пяти тысяч профессиональных воинов, и о том, что большинство этих элитных бойцов уже полегло в сражениях до нашего прихода в этот мир, то это было даже очень много. Для Рязанского княжества, и вообще Руси, изъятие такого количества мотивированных богатырей сильно ухудшало все местные расклады, а для нашего воинства их приход почти ничего не менял. Вот если бы Клятву этих людей можно было бы делегировать кому-то, кто взялся бы на местном уровне выполнить поставленную Отцом задачу по созданию на триста лет раньше единого русского государства… Но такой вариант пока исключен. Неофиты давали свою клятву лично мне, я отвечал на эту клятву своей, и разорвать эту взаимную связь могла только смерть.

Когда я обратился с этим вопросом к Диме Колдуну, тот пожал плечами.

– Сергей Сергеевич, – сказал мальчик, – такие вопросы не по моей части. Я всего лишь маг-исследователь, а все, что связано с Призывом и приносимыми при этом клятвами, относится уже к вашей божественной сущности. Именно к вашей; Арес, насколько я знаю такими особенностями не обладал…

– Обладал, обладал, – эхом произнесла прямо мне в ухо энергооболочка бога войны, – но только это были не честные воины, защитники своей земли, а такие отморозки, которых только в штрафроту и сзади подпереть заградотрядом с пулеметами…

Очевидно, Колдун тоже услышал голос энергооболочки (пусть даже он предназначался только мне), потому что еще раз пожал плечами и произнес:

– В таком случае, Сергей Сергеевич, вам остается только переговорить с отцом Александром. Быть может, он подскажет, как это надо делать. Помните, как еще в самом начале он заставил Гермесия передать души жителей поселка Анне Сергеевне?

Да, я помнил этот момент. Только там на самом деле действовал не отец Александр, а другой Отец, который есть ипостась Творца Всего Сущего. Но тут без вариантов. Во-первых – Господь чудес по требованию не совершает. Во-вторых – «передача полномочий» должна быть добровольной – ведь это воины, а не крестьяне, и они должны сами захотеть служить другому вождю. И, в-третьих, самое главное – тот, кому я мог бы передать клятвы и местных воев, сам должен обладать схожим со мной статусом и энергетическими возможностями… А вот с этим хуже всего, о Господи, ибо боги войны на дороге просто так не валяются.

Ответ на этот риторический вопрос пришел ко мне значительно раньше, чем я на это рассчитывал.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – в тот же момент услышал я в своем сознании деликатное погромыхивающее покашливание Отца, – а князь Новгородский Александр Ярославич, в будущем святой князь-чудотворец по прозвищу Невский, вам не подойдет?

М-да, насколько я понимаю, воскликнув: «О Господи» – я сам, собственными мозгами, вызвал Отца на связь…

– Правильно понимаешь, – подтвердил голос в моей голове, – так оно и есть. Кстати, ты мне так и не ответил, чем тебе не нравится кандидатура святого Александра Невского?

– Отче наш Небесный, – после некоторой паузы ответил я, – князь Александр потенциально всем хорош, да только ему всего-то шестнадцать лет, и не прошел он пока испытания ни Невской битвой, ни Ледовым побоищем, ни интригами в Орде. Я верю, что он из молодых да ранних, но не согнет ли его плечи ноша, которая под силу только взрослым, пожившим свое мужам, знающим, что нужно делать по обе стороны от мушки? Даже если он будет способен сгенерировать Призыв (во что с учетом его возраста верится с трудом), не опьянит ли его та сила, которую дарует смертному человеку формирующееся вокруг него Единство? Не станет ли полученная мощь соблазном решать все вопросы исключительно военной силой, вмешиваясь мечом даже в те конфликты, где все можно было бы решить путем переговоров, или даже вообще избежать столкновения? Я не говорю о том, что молодому князю Александру Ярославичу совсем нельзя доверять. Лет через десять он повзрослеет и заматереет, наберет и военный опыт, и политический авторитет, который заставит людей тянуться к нему естественным путем. Быть может, тогда на него и можно будет возлагать все те регалии, которые я ношу сейчас – вроде Призыва, поддержания собственного Единства, и самостоятельного выполнения твоих, Отче, особо важных заданий.

Выслушав мои доводы, Отец взял паузу, вроде бы как для размышления, хотя на самом деле это была чистейшей воды антропоморфизация образа. Я думаю, он мог бы ответить мне сразу же или даже чуть раньше, но театрально тянул паузу, которая все длилась и длилась. А быть может, он просто еще раз по своим каналам тестировал молодого князя Александра Ярославича. Короче, не знаю.

– Кхм, Сергей Сергеевич, – наконец прервал свое молчание Отец, – наверное, ты все-таки прав. Молодому князю Александру такие нагрузки, как у тебя, пока преждевременны, для этого он должен стать зрелым мужем, созреть и сформировать свою энергооболочку. Воины того мира должны сами услышать его Призыв, который для них окажется сильнее твоего – и тогда (и только тогда) может состояться передача клятв верности от тебя к нему. Пока могу предложить тебе другой временный вариант. Ты просто дашь своим Верным из этого мира задание в этом же мире, а сам займешься другими делами и будешь навещать их лишь время от времени.

– Не выйдет, Отче, – с сомнением ответил я, – когда я и кто-то из моих Верных находимся в разных мирах, то связь между нами глохнет. Для меня это не означает ничего серьезного, кроме сигнала «абонент недоступен», а вот Верный через некоторое время, от двух-трех дней до недели, начинает испытывать что-то вроде абстинентного синдрома. Птица говорит, что в результате можно довести дело и до сумасшествия, но мы этого не проверяли. Я не ставлю экспериментов над живыми людьми, тем более над своими Верными.

– Да уж, – задумчиво произнес Отец, – такими людьми не разбрасываются. Но могу тебя утешить. К настоящему моменту твоя сила выросла уже настолько, что ты можешь устанавливать контакт даже с теми Верными, которые в настоящий момент находятся в ином мире, чем ты. Попробуй установить связь с кем-нибудь из тех, кто у тебя находится в краткосрочной командировке. Не надо никого беспокоить понапрасну, просто проверь наличие связи и все.

Я проверил – и почувствовал Гретхен де Мезьер, которая в настоящий момент гостила у своего отца в мире Подвалов, причем почувствовал ее так, как будто она стояла по другую сторону стола. Бедная девочка все мучилась и никак не могла выбрать между синицей в руке и журавлем в небе. Оборотная, темная сторона Призыва. Через определенное время девушки-Верные все поголовно, вне зависимости от расы и возраста, начинают страдать в мой адрес буйными эротическими фантазиями. Надо бы попросить Птицу и Лилию, чтобы поработали с Гретхен и попробовали объяснить ей, что это никакая не любовь, а всего лишь наваждение, вызванное Призывом. Настоящая любовь у нее к лейтенанту Соколову – и точка.

И вообще, если бы у лилиток не было их знаменитой железобетонной выдержки, а волчицы не были склонны к чисто платонической любви, то меня давно просто разорвали бы на части. Что касается амазонок, то те далеко не моногамны и выстраивают для себя рейтинги «подходящих» мужчин. И то, что мужчина за номером «один» – то есть я – им недоступен, это вовсе не портит их настроения, потому что существуют мужчины за номером «два», «три» и так далее, с которыми можно флиртовать, спать и делать все, что душе угодно, хоть официально выходить за них замуж.

Кстати, об амазонках. Вот Агния сейчас со своим мужем Змеем находится в мире Славян и ощущается вполне конкретно. При этом понятно, что мужа Агния любит реально-физически, а меня идеально-платонически. Хотя стоит мне подать знак – и все полетит в тартарары. Ну уж нет, никаких знаков я подавать не буду, не надо мне тут мечты сопливого подростка, гарема из двадцати тысяч бешеных баб… Да и моя супруга Елизавета Дмитриевна, которая стала моей без всякого Призыва, исключительно по велению сердца, сейчас находится на шестом с лишним месяце беременности; и я гадом буду, если дам ей хоть малейший повод для волнений.

Что же касается испытания силы связи – то да, можно сказать, что нахождение в разных мирах перестало быть препятствием для восприятия Верных, и они точно так же должны будут чувствовать, что я нахожусь где-то рядом, слежу за тем, что происходит, и в любой момент готов поддержать их огнем и маневром, ну или в крайнем случае советом. Этого будет вполне достаточно, чтобы дать местным неофитам самостоятельное задание в их родном мире. И пусть только попробуют отвертеться, теперь у них ничего не выйдет. А передать их верность будущему Александру Невскому можно действительно позже, когда он повзрослеет, заматереет и станет полностью соответствовать известному в наше время образу Святого Защитника Руси, обзаведясь собственной энергооболочкой с возможностью самостоятельно осуществлять Призыв… Именно так мы и будем действовать.

Поблагодарив Отца за хороший совет, я решил не откладывать дела в долгий ящик, потому что, кроме постоянного притока рязанских добровольцев, желающих двинуться с нами в другие миры, существовали и другие процессы, также требовавшие к себе нашего неусыпного внимания. И одним из таких процессов, протекающих с бурным шипением, искрами и шапкой пены, был распад большого семейства покойного рязанского князя.

Птица говорит, что эта женская общность, весьма разнородная и заряженная множеством внутренних конфликтов, начала давать трещины сразу же, как только исчез давящий на всех авторитет князя Юрия Игоревича. Аграфена Ростиславна, что раньше была хозяйкой в этом курятнике, лишилась своего главного силового ресурса в виде собственного сына, обладавшего реальной властью над жизнью и смертью всех остальных членов семьи. На похоронах все отрыдали по покойному князю как положено, но стоило женщинам вернуться в мир Содома, чтобы собрать вещи, как начался настоящий русский бабий бунт – бессмысленный и беспощадный, разнесший единую до того семью на мелкие клочки.

Первой из княжьего семейства взбунтовалась старшая дочь Ефросинья, заявившая бабке и тихой как мышка матери, что ни в какую Рязань она не вернется, а прямо сейчас пойдет в башню Силы и запишется к Серегину в войско ученицей. Ну и что, что богатыркой ей никогда не стать. Не все воительницы в его войске богатырки, но все они уважаемы, весьма обеспечены и ни в чем не нуждаются. К тому же там, в верхних мирах, бесхозных княжичей куда больше, чем здесь, где ей до самой смерти придется куковать девкою в своей светлице.

Старуха догадалась, с чьего языка поет девица, и попыталась сухой и жесткой рукой ухватить негодницу за косу, чтобы устроить ей хорошенькую выволочку, но не преуспела в этом намерении, потому что наглая Фроська вывернулась, показала бабке длинный, как у змеи, язык и ссыпалась по лестнице исполнять свое намерение. В окошко светлицы, где квартировало семейство князя, было видно как она стрелой, с развевающимся позади подолом сарафана вбежала в расположенную напротив башню Силы, откуда некоторое время спустя, лучась радостью, важно направилась в башню Терпения, неся вперед себя лист белой бумаги (обходной лист).

Бабка была прекрасно осведомлена о том, что прежде чем принять кого-то в войско, его направляют к располагавшимся в башне Терпения лекарям проверить здоровье, а также знала, что на ее внучке можно было дрова возить – такая здоровая со всех сторон и ядреная девка, уже не раз на спор коловшая попой* орехи.

Примечание авторов: * славянская народная забава и одно из испытаний для созревших невест. На деревянную лавку насыпалась горсть лесных орехов, поверх которых садилась кандидатка в невесты, напрягшая ягодичные мышцы. Если орехи кололись, то невеста была кондиционной, а если нет, то и суда на тот «нет» не было – куковать той дуре в девках пожизненно. Либо слишком худа, что не хватает веса расколоть орех, либо жидка как квашня.

Был бы жив покойный князь Юрий, так он бы только пожал плечами и сказал бы что-нибудь вроде: «баба с возу, кобылам легче». Или бы произнес еще какую-нибудь мужскую мудрость по поводу того, что теперь у него пристроена хотя бы одна дочь, осталось еще три никому не нужных в их мире девки-княжны – дубины дубинами, хоть ты ими печь топи.

Потом родные видели Фроську всего пару раз – уже в положенных воительницам срамных портах и душегрее – заходящей в башню Мудрости, где располагалась библиотека, а еще марширующей с другими такими же голоногими девками по главной улице города на самом солнцепеке.

Но это были еще цветочки, потому что почти сразу после этого возвращаться в Рязань отказалась невестка покойного князя Евпраксия, не желающая вновь попадать под тираническую власть суровой Аграфены Ростиславны. Если свекр по-своему любил ее и жалел, то со стороны его матери, затиранившей свекровь до состояния тени, она не ждала ничего хорошего. Слезы, крики, заламывание рук, угрозы покончить с собой и прочая истерика. Птица почти с самого начала предвидела эту ситуацию и заранее предупредила меня принять меры, если я не хочу иметь размазанный по мостовой труп несчастной матери с младенцем на руках. И соответствующие меры были приняты. И мать, и младенец мне были нужны для тонкой политической игры, да и по-человечески, в отличие от злой и ревнивой старухи, мне их было очень жалко. Наверное, это рефлекс бога оборонительной войны – защищать всех слабых и обиженных и под ноль уничтожать любого агрессора.

Хорошо хоть, что распускать руки в отношении матери князя-младенца матриарх рязанской княжеской семьи так и не решилась, потому что внизу, под княжьими окнами, повинуясь моему приказу, уже угрожающе маячила пара дюжин бойцовых лилиток. Одни из них растягивали над мощеной мостовой большое полотно, готовясь принять на него классический прыжок самоубийцы из окна. Другие в любой момент были готовы войти внутрь, чтобы пинками и затрещинами разнять драку. Случись так – и скандала не оберешься. Поэтому-то заплаканная Евпраксия с годовалым сыном на руках сумела покинуть башню Власти как положено – то есть спустившись по лестнице и выйдя через дверь. Следом за ней на улицу выскочили две девчонки-служанки, волокущие короба и узелки с разными личными вещами княгинюшки. Место их жительства было определено заранее – в башне Мудрости вместе с Птицей и ее гавриками. Туда же некоторое время спустя сбежала вторая дочь князя, двенадцатилетняя Ирина, а следом за ней и ее мать, вдова князя Юрия Игоревича, Софья, с двумя младшими девочками на руках. И осталась Аграфена Ростиславна только с Аграфеной Ростиславной – такая уж у башни Власти тяжелая и разрушительная энергетика.

Двести третий день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Мудрости.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Ну вот, случилось так, что из гостеприимной хозяйки и экскурсовода я превратилась в опекуншу двух перепуганных изменением своего положения молодых женщин и трех девочек. Даже Софья, которая по биологическому возрасту была лет на десять меня старше, в вопросах практической жизни выглядела дитем. Да и не удивительно – ведь всю свою дозамужнюю жизнь она просидела в девичьей светлице, как княжна, которой грешно марать руки какой-либо работой, кроме вышивки и пения заунывных песен.

Потом то же самое продолжилось на женской половине княжьего терема, но только там к девичьим обязанностям прибавилась еще необходимость ублажать мужа в постели и рожать ему детей. При этом княгиня прекрасно знала, что ее благоверный супруг не пропустил мимо себя ни одной мало-мальски смазливой служанки, птичницы или даже свинарки. Знала она и то, что пока жива его мать, Аграфена Ростиславна, ей ни за что не получить власти над женской половиной терема и теми мерзкими девками, которые делят с ней ее мужа.

И вот пришел тот момент, когда все рухнуло сразу и навсегда. Был убит в бою супруг – рязанский князь Юрий Игоревич, потом против тирании свекрови по очереди одна за другой взбунтовались сперва старшая дочь, ушедшая в богатырки к Серегину, за ней невестка, просто ушедшая куда глаза глядят, лишь бы не возвращаться в постылый Рязанский терем. Потом подняли крик средние дочки – двенадцатилетняя Ирина и девятилетняя Евдокия, а уж пятилетняя Пелагея присоединилась к ним просто за компанию. Девочки не желали ехать в зимнюю промерзшую Рязань, где скучно воет в трубе ветер, а бабки рассказывают все время одни и те же сказки.

Девочки желали остаться здесь, в волшебном городе, где все время лето, где интересно жить, а княгиня* Анна Сергеевна, знает много замечательных занятий, вполне пристойных для девочек их положения. Например, лепка из глины русских богатырей, красавиц и разных ужасных чудовищ, а также их раскрашивание яркими красками. Сначала Софья застыла, как каменное изваяние, не в силах решиться ни на что, а потом поняла, что теперь в Рязани их никто не ждет, скоро там будет новый хозяин и поэтому она свободна как птица – и она вместе с девочками просто обогнула опостылевшую ей за девятнадцать лет жизни Аграфену Ростиславну и пошла своим путем, который и привел ее ко мне в Башню Мудрости.

Примечание авторов: * в понятиях людей того времени, если человека зовут полным именем, да еще и с отчеством – то это обязательно князь или княгиня. Совпадающие отчества у Анны Сергеевны и Сергея Сергеевича, а также фактическое положение третьего лица в иерархии (после беременной на седьмом месяце и оттого редко показывающейся на люди жены), говорило о том, то Анна Сергеевна – это младшая и любимая сестра Серегина…

Но Софья терпеливо ждала девятнадцать лет и могла подождать еще немного; положение ее невестки Евпраксии было гораздо хуже. Девочка, которой на глаз было не более семнадцати лет от роду, находилась на грани самоубийства. Сперва ужасная смерть любимого мужа, который поехал послом к Батыю и был им вероломно убит, потом смерть в бою свекра, который, будучи по жизни человеком не очень хорошим, тем не менее к невестке и внуку благоволил по-настоящему, видя в них продолжение своего рода. Переполненная горем, она была готова утопиться в реке, броситься с крыши, выпить яду и убиться об стену, и даже наша вечная заноза Ася, видя такую черную меланхолию, обошла Евпраксию стороной. Есть время шутить, и есть время избегать шуток.

Первым делом, с разрешения Сергея Сергеевича, я сводила несчастную в его кабинет, где рядышком стояли закованная в стасис узкоглазая тушка Батыя и то ужасное орудие казни, на которое тому предстояло сесть месяц спустя. Ставить такую гадость в своем кабинете (я имею в виду и то, и другое) я бы ни за что не стала. Но у Сергея Сергеевича, видимо, свое, далекое от моего, чувство прекрасного, и наверное, ему Батый рядом с предназначенным для него колом казался верхом то ли эстетического совершенства, то ли торжества справедливости. Сразу пришлось предупреждать Евпраксию, что бить Батыя в таком состоянии так же бесполезно, как и лупить бесчувственную деревяшку. Это чучело будет даже невозможно сжечь на костре. В него можно плюнуть, но потом придет бывшая мясная, проводящая уборку в здании штаба, и сотрет плевок своей тряпкой.

Послушно кивнув, Евпраксия сперва потрогала пальчиком гладко обструганный кол, а потом спросила:

– Госпожа Анна, почему князь Серегин не посадил Батыя верхом на эту замечательную штуку сразу после победы, а зачем-то подарил ему еще какое-то время жизни?

Пришлось объяснять (хоть и было неприятно), что сажать на эту штуку можно только после суда, на котором будет публично перед множеством власть имущего народа оглашена вина Батыя, и за нее назначено наказание в виде смертной казни через это самое. Мало одержать победу и уничтожить вражескую армию; после этого надо сделать так, чтобы еще долгое время ни один враг не смел ступить на русскую землю.

– Князь Серегин очень умный человек, – задумчиво сказала Евпраксия и показала, что хочет выйти из кабинета.

В этот момент я почувствовала, что ее суицидальные желания отступили, но только до того времени, когда она сможет увидеть, как на колу в ужасных муках умирает убийца ее мужа. Как только это случится и Батый умрет, депрессия навалится на молодую женщину с новой силой, и тогда попытка суицида будет неизбежной. Мне почему-то несколько раз виделась одна и та же картина – Евпраксия с ребенком на руках шагает то ли из окна, то ли через парапет какого-то балкона. Секунду спустя внизу на камнях мостовой – распростертое тело молодой женщины в траурных черных одеждах и с разбитой о камни головой, лужа крови, и чуть поодаль – мертвое тельце убившегося ребенка…

– Не пущу, дура, – хотела зарычать я, отталкивая призрак Евпраксии от смертельного края, – ты же еще так молода, хороша собой, и кроме того, у тебя есть сын, и значит, тебе есть ради кого жить.

Но призрак не желал отталкиваться, раз за разом он бросался вниз, успешно убиваясь о камни, и только в последний раз я достигла частичного успеха, успев вырвать у безумной матери ребенка.

Нет, так дело не пойдет, потому что я берусь за проблему не с той стороны. Надо не отталкивать несчастную самоубийцу от пропасти, не давая ей покончить с собой, а изменить само ее желание свести счеты с жизнью. Слишком жирно будет безмозглым камням, если об них насмерть разобьется такая прелестная красавица, человек тонкой чувствительной души и молодая мать. Работа мага разума в том и заключается, чтобы предотвращать такие трагедии; поэтому за Евпраксию, чувствуя к ней сильное сочувствие (а это важно), я взялась с кипучим энтузиазмом. Общее сканирование сознания, на которое я обычно иду очень неохотно, и которое меня очень утомляет, в данном случае виделось мне абсолютно необходимой и адекватной мерой. Я вспомнила, как целую вечность назад (прошло чуть больше семи месяцев) я по просьбе Серегина сканировала Анастасию, избавляя ее от врожденных и приобретенных комплексов, неврозов и психозов.

Здесь, в Башне Мудрости, условия были значительно лучше, чем на берегу у контейнеровоза, поэтому как только мы вернулись к себе и Евпраксия отдала ребенка одной из девочек-служанок с распоряжением отнести его к кормилице, я тут же предложила ей прилечь на свою рабочую софу и, расслабившись, принять самую удобную для себя позу.

Услышав мою просьбу, Евпраксия испуганно ссутулилась, прижала к руки к груди и спросила дрожащим голосом:

– А зачем это, госпожа Анна? Вы же не будете делать мне ничего плохого?

– Нет, не буду, – ответила я, еще не применяя никакой магии, – просто я хочу с тобой поговорить и желаю сделать так, что бы тебе при этом было удобно.

– Да? – недоверчиво спросила Евпраксия. – Просто еще дома в детстве я много слышала о таких женщинах, которые ложатся на ложе с другими женщинами и делают с ними то, что должны делать только мужчины. Но сперва они тоже только разговаривают, да так, что их несчастные жертвы совершенно теряют голову…

– Нет, – рассмеялась я, – можешь не беспокоиться, Евпраксия, этой болезнью я не страдаю. Могу поклясться, что все мои действия пойдут тебе только на пользу.

– Я согласна, госпожа Анна, – сказала Евпраксия, и, скинув свои расшитые бисером башмачки, боком легла на софу, чуть согнув ноги в коленях. – Так пойдет?

– Очень хорошо, – ответила я, присаживаясь в кресло, стоящее рядом, – а теперь расслабься, Евпраксия… Посмотри мне в глаза, смотри внимательно, не отрываясь… Я вижу тебя насквозь, но ты не бойся меня, потому что я твой друг и хочу тебе помочь.

Та кивнула и посмотрела на меня, даже не пыталась отвести взгляд, полный надежды на чудесное спасение. Она явно не хотела умирать; и то, что ее гнало на смерть, было враждебно всему ее существу.

Я вошла в ее сознание медленно и осторожно, стремясь сперва тщательно осмотреться и лишь потом приступить к активным действиям. Внутреннее помещение, в котором обитало Эго Евпраксии, скорее напоминало монашескую келью, чем комнату, в которой обитает молодая девушка или женщина. Повсюду царила полутьма, из которой проглядывали чуть заметные темные лики икон, глаза которых горели багровым сатанинским светом. Эго, маленькая девочка, на глаз даже меньше моих гавриков, сидела в круге света рядом с окном и зубрила урок, повторяя слова за стоящей рядом с ней очень некрасивой сухопарой женщиной, одетой в темные одежды. Учительница (то ли монашка, то ли старая дева и дальняя родственница), при каждой ошибке била маленькую Праню по рукам тонким березовым прутом. Пальцы ребенка распухли и покраснели, а кое-где поверх рассеченной кожи выступили капли крови.

– Запомни, – говорила высохшая стерва скрипучим безжизненным голосом, – жена да убоится мужа своего, а если твой муж умрет, но и тебе незачем жить, ибо сотворена ты, безмозглая, из адамова ребра. Повтори.

Если это была сценка из прошлого Евпраксии, то у нее было воистину несчастное детство. Не сумев стерпеть этого издевательства над девочкой, я набрала в грудь побольше воздуха и гаркнула во всю свою глотку на старую деву-садистку:

– Эй ты, мерзкая тварь, а ну не смей бить ребенка!

Тут Евпраксия еще сильнее вжала голову в плечи, а та злюка, которая заставляла ее заучивать наизусть всякую дрянь, повернула голову на звук моего голоса, явив свой отвратный морщинистый лик, на котором находились два водянистых глаза, похожих на плевки.

– Карраул! – каркающим голосом завопила она, размахивая своим прутом, при этом рот ее почти не открывался, сохраняя сходство с прорезью почтового ящика, – нападение, демоны, суккубы!

На этот крик в темной стене распахнулась дверь и оттуда выскочил какой-то мужичонка низенького роста и неопределенных лет, держащий в руках огромный ржавый нож-свинокол. В ответ на это явление в моих руках материализовалась – нет не шпага – а здоровенная клееная учительская указка, примерно такая, какими орудовали учителя во времена моего детства, и этой указкой я принялась отражать поползновения ножа мелкого уродца, парируя один его выпады один за другим. Очевидно, он владел холодным оружием не лучше, чем я, а может, просто от природы был криворук, потому что мне не только удавалось успешно отражать его наезды, но несколько раз даже выбить нож из его руки, а один раз, пока он за ним нагибался, хорошенько наотмашь заехать ему указкой по тощим ягодицам. Ох как он заорал! Это напоминало что-то среднее между паровозным гудком и мявом кота, которому прищемили хвост.

Я даже расхохоталась прямо в лицо уродцу – так он был смешон – красный, всклокоченный, с повисшими на бровях капельками пота, с перекошенными трясущимися губами и гневными искрами в маленьких поросячьих глазках. Увидев мое веселье, он, тяжело дыша и бормоча проклятия, кинулся на меня с таким зверским выражением на морде лица, что я думала, его сейчас разорвет от злости. На его суетливый энтузиазм я отвечала ледяным спокойствием, мои движения были точны и уверенны. Но постепенно ситуация, смешная вначале, становилась все серьезней. Несмотря на все успехи, моя рука постепенно уставала и наливалась свинцом, а маленький мерзавец без устали продолжал выплясывать передо мною со своим ржавым ножом. И кроме того, на вопли злобной тетки ему мчалась подмога. Я уже слышала поблизости топот и тяжелое дыхание вооружившихся чем попало домашних, до сих пор продолжавших жить в воспоминаниях Евпраксии. Очевидно, как только умер любящий муж, с которым ей удалось забыть о кошмарах детства, эти самые кошмары снова предъявили на нее свои права.

Против таких застарелых и тем более массовых неврозов в одиночку мне было не выстоять, но ко мне опять пришла помощь, как и во все прочие разы, когда во время своих сканирований я влипала в трудные ситуации. Один удар сердца – и позади меня стоит вся наша магическая команда, прошедшая уже огонь, воду и медные трубы: Серегин, Ника-Кобра, Зул бин Шаб, Анастасия, Дима Колдун, Лилия, отец Александр, Агния, Гретхен и даже Ася и Митькой на заднем плане, хотя у них и нет никаких магических способностей.

Очень нехорошо улыбаясь, Серегин и Ника-Кобра обнажают свои мечи – и в темной комнате-келье становится светло, как будто там зажглась полукиловаттная лампа, и ощутимо начинает пахнуть озоном. Этот свет выжигает, заставляет испариться сухопарую стерву и ее приятеля со ржавым ножом; и слышно, как тормозит всеми четырьмя ногами и начинает пискляво извиняться спешащая к этой парочке подмога, что, мол, «прости, начальник, накладка вышла, мы больше так не будем и вообще…» – что там дальше, непонятно, потому что свет достигает того дальнего угла, в котором был проход – то ли в другие измерения, то ли в глубины ада – и наглухо его замуровывает, гарантируя, что ни одна тварь оттуда больше не побеспокоит девочку Праню.

Серегин и Ника-Кобра вкладывают свои мечи в ножны, но от этого в комнате темнее не становится.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – говорит Серегин, и эти слова звучат как лязг передергиваемого затвора, – ты под моей защитой.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – вторит Серегину Ника-Кобра со скрежетом вынимаемого меча в голосе, – ты под моей защитой.

– Не бойся, княгиня Евпраксия, – громыхающим голосом изрекает отец Александр, – ты под защитой Отца.

– Не бойся, Евпраксия, – звонко произносит оказавшаяся прямо возле девочки Лилия, – ты под моей защитой.

С этими словами она берет избитые и израненные кисти рук девочки в свои ладони; одно мгновение – и они полностью исцелены.

– Не бойся, Евпраксия, – говорю я, – ты среди друзей, а это значит – защита от врагов, и дом, и тепло очага, и вкусный обед, и дружеский совет.

– А я и не боюсь, – Эго Евпраксии поднимает на нас заплаканные глаза, – просто мне страшно, что однажды вы уйдете дальше, а мне опять придется остаться одной.

– Тебя поддержит Евпатий Коловрат и его люди, – сказал Серегин, – да и мы время от времени будем наезжать, так что одна ты не останешься. Хочешь, у тебя и сына будет в Рязани собственный терем, и охранять его будут только МОИ люди?

– Нет, князь, – ответило Эго Евпраксии, решительно покачав головой, – этого мало. Я хочу уйти вместе с вами, а не оставаться в постылой Рязани, где все будет напоминать мне о таком коротком и таком непрочном счастье.

– Кошмары больше не вернутся, – поспешила заверить я, – прошлое отрезано надежно.

– Ушли эти, придут другие, – пожало плечами Эго, – поверьте, госпожа Анна, в моей жизни в Рязани тоже было предостаточно того, что заставляло меня плакать ночами в подушку, и это не только ранее вдовство. Стоит мне вернуться туда – и призраки толпами полезут из стен.

– Ты мать нового рязанского князя, – внушительно произнес Серегин, – и тебе следует подчиняться государственным интересам. Рязань должна стать первым кирпичиком новой Великой Руси, и мы не имеем права пускать этот процесс на самотек.

– Для Рязани я никто, – в глазах Эго Евпраксии появились слезы, – чужачка, иностранка, всего лишь чрево, родившее им наследника княжеского стола. Там, с того момента, как умер мой муж, я начала чувствовать себя кем-то вроде разряженной куклы, которую можно задвинуть в угол, чтобы не мешала. Напротив, здесь, у вас, я снова чувствую себя живым человеком, который не безразличен, который интересен. Пожалуйста, князь Серегин, возьмите меня с собой… – она перешла на страстный шепот, – я все равно уйду – или вместе с вами, или в смерть… А сына я могу оставить на воспитание в семье боярина Евпатия Коловрата, жена которого совсем недавно родила дочку и не откажется воспитать еще одного ребенка. Ведь ваши русские женщины так чадолюбивы…

Повисла звенящая пауза.

– Да, – вздохнул Серегин, оглядываясь на меня, – дела. Если ты хочешь уйти из Рязани неважно куда, то мы не сможем тебе помешать. Но задумывалась ли ты, кем будешь в нашем обществе? В служанках-поломойках без образования и специализации мы не нуждаемся. Да и тебя вряд ли устроила бы такая роль.

– Меня устроила бы любая роль, – опустив глаза долу, уверенно произнесло Эго Евпраксии, – но вообще-то я очень хотела бы лечить людей.

– Да, – подтвердила Лилия, снова взяв Евпраксию за руку, – я вижу, что в этих нежных тонких пальцах скрывается талант хирурга…

Серегин бросил взгляд на отца Александра, тот кивнул и тогда наш Великий князь набрал в грудь воздуха, после чего произнес:

– Решение принято – княгиня Евпраксия отдает своего сына под опеку семьи Евпатия Коловрата и присоединяется к нашей команде. Дальше все действия по регламенту. Медицинский осмотр, профориентация, выявление особых способностей, распределение в подразделение. На этом все. Идемте, товарищи, не будем мешать Птице закончить ее работу.

Хлоп – и в комнате мы с Эго Евпраксии снова остались только вдвоем, но от этого она не стала менее светлой и чистой. Беленые стены, светлые лики икон: Спаситель, поднявший руку со сложенными двумя перстами, Божья Матерь с младенцем на руках, Святой Николай и Святой Георгий, копьем поражающий дракона в самое сердце… именно этой иконе Эго Евпраксии ставило свечки чаще всего, и я подумала, что именно в образе Святого Георгия Евпраксия персонифицировала образ своего горячо любимого, но теперь уже покойного мужа. Чисто машинально я подняла руку и почувствовала исходящий от иконы поток душевного тепла и тихий, почти неслышный голос:

– Будь счастлива, Евпраксия, я умер, чтобы ты могла жить.

Вложив все свои силы в обратный посыл, я беззвучно выкрикнула в пустоту посмертия – туда, откуда исходил голос неупокоенной души, застрявшей между небом и землей только потому, что у нее здесь еще остались недоделанные дела:

– Спи спокойно, князь Федор! Монголы разгромлены, и Батый скоро будет казнен. Рязань спасена, Евпраксия и твой сын в безопасности.

– Спасибо, сестра, – донеслось из пустоты в ответ, – передавай привет Евпраксии и скажи ей, что очень ее любил и хочу, чтобы она была счастлива. А теперь я ухожу. Прощайте!

Ну вот и все. Возможно, что часть суицидального синдрома составлял как раз дух покойного мужа, витающий вокруг несчастной женщины. И пусть он пытался сказать ей нечто прямо противоположное, но исходящая от духа мертвого некротическая энергия навевала на молодую женщину мысли о самоубийстве. И чем дольше это продолжалось, тем ближе Евпраксия была к исполнению своего ужасного намерения. Объяснившись с духом и отпустив его на волю, я тем самым сделала окончательный шаг к спасению несчастной женщины.

– Твой покойный муж, – сказала я Эго Евпраксии, зажигая перед иконой свечку, – просил передать тебе то, что он очень тебя любил. Но там, за гранью жизни и смерти, той любви, которой мы любим на земле, уже не существует, и поэтому, перед тем как уйти в райские чертоги, он пожелал тебе найти свое новое счастье. Будь счастлива, Евпраксия, тебе незачем умирать так рано. Вы еще встретитесь по ту сторону, ведь там впереди вечность…

– Ой, правда, – обрадовалось Эго Евпраксии, – я так не хотела умирать… Но голос в ушах все время нашептывал мне, что я обязательно должна это сделать, что женщине незачем жить, если умер ее муж, что он ждет меня по ту сторону смерти, никуда не уходя от ворот.

– Теперь он ушел, – сказала я, гладя девочку по голове, – а сейчас давай прощаться. Мне пора домой, а тебе нужно делать уроки…

– Ох, да, госпожа Анна, – встрепенулось Эго, – конечно же, идите, буду рада видеть вас снова.

И тут я увидела, что том сочинений какого-то манихействующего ересиарха, по которому сухопарая стерва учила маленькую Праню, чудесным образом превратился в книгу древнеримского врача Галена «О сохранении здоровья».

Открыв глаза, я встретилась с вопрошающим и полным надежды взглядом Евпраксии. «Получилось, госпожа Анна?» – говорил он.

– Да получилось, – ответила я, – теперь все будет хорошо.

– Да, госпожа, Анна, – со вздохом облегчения произнесла Евпраксия, приподнимаясь с ложа, – теперь я больше не хочу умереть, спасибо вам за все. Скажите, как я могу найти госпожу Лилию?

Тогда же и там же. Ася, она же Асель Субботина, она же «Матильда».

Каррамба, коррида и черт побери. Эти маленькие княжеские дурочки, вместе со своей глупой, как корова, мамашей, впервые оказались у нас в Башне Мудрости на детской половине и совершенно случайно, разумеется, наткнулись на наших младших деммок. Тел, полулежа на ковре, играла с Увом, Яной и моей почти что тезкой Асаль в карты, в подкидного дурака. А малышка Сул играла роль болельщиков, дающих игрокам вредные советы. Играли на щелбаны. Играть на раздевание, как того хотела хитрюга Тел, Анна Сергеевна категорически запретила, а то Уву и Яне, игравшим в паре, пришлось бы постоянно сидеть голышом.

На самом деле это была не игра, а практическое занятие по обучению мелкому жульничеству, его распознаванию, а также мерам противодействия нечестным приемам. Серьезная работа. Будущий король Артании, которым Ува хотят сделать Анна Сергеевна и Сергей Сергеевич, не должен быть полным лохом, и уроки лукавых Тел и Сул – это то, что доктор прописал.

Итак, приходим мы с Митей, приводим с собой мадам Софи с ее девчонками, а тут эта теплая компания. Мальчишка-гот и наша Яна не в счет, а вот девчонка, удивительно похожая на монголку, и два обаятельных чертенка произвели на публику ну просто незабываемое впечатление. Да что там впечатление – фурор! Ой, что там было… Цирк отдыхает и нервно курит в сторонке. Вы когда-нибудь видели, как беременная свинья с визгом пытается взобраться на отвесную стену, а потом, выяснив, что это невозможно, хлопается в глубокий обморок, а ее детки, то есть поросятки, застывают от ужаса маленькими такими соляными изваяниями?

Так вот, этот цирковой номер исполнила мадам Софи и ее отпрыски, когда Тел (не без задней мысли, наверное, ну деммка же, как-никак), попросила ее проходить и чувствовать себя как дома, приветливо махнув при этом хвостом – мелкая пакость, которая выскочила у деммки при виде незнакомых девочек и их матери непроизвольно (как говорит Анна Сергеевна, на уровне рефлексов). Мы тоже многие вещи делаем автоматически, как бы по привычке, и только потом догадываемся, что так лучше было бы не поступать. Но кто же знал, что незнакомая тетка выдаст такую бурную реакцию. Теперь Тел потребуется исправлять все то, что она натворила.

Хотя видно же – хвосты хвостами, рога рогами, но никаких ведь козлиных копыт на ногах у наших деммок нет и в помине! Аккуратные такие маленькие пальчики. Нет у них и свиных пятачков вместо носов. Но как ты объяснишь дикой княгине и не менее диким княжнам, что деммки не имеют никакого отношения к чертям. Деммки – это просто деммки, милые, чуть плутоватые существа, одержимые болезненной страстью к дурацким розыгрышам.

– Ася, – сказала мне вполне довольная произведенным эффектом Тел, хвост которой поднялся торчком, – если бы эти существа были моими ближними родственниками, то мне было бы за них очень стыдно…

– Дорогая Тел, – в том же тоне ответила я обаятельной хулиганке, – если бы в толпу твоих близких родичей запустили Сергея Сергеевича в паре с отцом Александром, то шуму было бы ничуть не меньше, а может даже и больше. И вообще – мы могли бы сказать, что вы наши любимые домашние животные, в смысле козочки. А теперь давай лучше загладим впечатление и попросим наших милых гостий сменить гнев на милость, а их маму вернуться к нам из той страны волшебных грез, в которую она соизволила от нас удалиться.

Ага, по моему елейному голосу Тел сразу поняла, что натворила что-то не то. Если она захочет, то может быть очень милой и обаятельной, так что мы с ней совместными усилиями сперва растормошили мелких княжон, а потом уже взялись за их мамашу. Ну ведь и в самом деле в Тел и Сул совсем нет ничего страшного, иначе бы Анна Сергеевна просто не стала бы включать их в нашу гавриковую команду. Ув, когда разозлится, значительно страшнее и опаснее деммок, в том числе и для себя, потому что имеет привычку чуть что хвататься за свой меч. Ну что ж, рогатые-хвостатые очаровашки обаяли мелких княжон с ходу – уже через минуту те перестали вздрагивать, а через две, сбросив с ног башмачки, присоединились к компании, расположившейся на ковре. Игра в карты – это ведь так интересно.

А мадам Софи мы, сколько было наших слабых детских сил, просто перевалили на ближайшую стопку матрасов, которые служили нам постелями в ночное время. В таком жарком климате спать на полу – самое милое дело. Вот и у мадам Софи обморок скоро перешел в здоровый глубокий сон, аж носом засопела и захрапела, как какой-нибудь грузчик. И того сна хватило не на час, и даже не на два. Короче, как говорили у нас в детдурдоме: «Дрыхнуть днем – это вам не мешки ворочать». Пусть поспит – говорят, что сон лечит все болезни, которые исключительно от нервов. Анна Сергеевна говорит, что эта женщина и на самом деле является тем чем кажется – то есть племенной свиноматкой, всю жизнь только и делавшей, что рожавшей своему Свину новых поросят. Теперь у нее будет новая жизнь, а к этому надо подготовиться.

Короче, когда она проснулась, все ее три дочки, примостившись на том же ковре, со смешками и улыбками учились игре в карты, на этот раз в составе трех пар, потому что Ув с Митькой ушли по своим мужским делам, оставив нас в чисто бабской компании. Увидев, что мадам Софи снова с нами, Тел с очаровательной улыбкой подвинулась, приглашая ее в наш круг, и та, как завороженная, последовала этому приглашению. Правда, она беспрестанно украдкой крестилась, моргала и протирала глаза, косясь на чутко подрагивающие деммские хвосты и рожки, кокетливо торчащие из шевелюр юных плутовок. Однако мадам даже не трясло, и цвет лица восстановился – она снова стала похожа на аппетитный румяный расстегай. Тут явно сработала мелкая деммская магия, которая позволяет быстро втираться в доверие к разным лопушистым личностям. Вот и к княжнам с княгиней, она тоже втерлась в доверие сразу и бесповоротно. Те даже не замечали ни рожек, ни алого цвета кожи, ни тем более хвостов с прелестной кисточкой, которые вообще бывают незаметны, если хозяйка не выставляет его напоказ. Когда Тел применяет эту свою магию, то она превращается в настоящую няшку, которой каждый встречный готов оказать помощь.

Поскольку на нас на всех лежали специальные заклинания, противодействующие такого рода магии, то мы всегда видели Тел и Сул, а также их мамашу Зул, точно такими, какие они и есть на самом деле. Поэтому я должна была следить, чтобы маленькая психотерапия со стороны Тел не вылилась бы во что-то злое и нехорошее. Ведь деммки – они такие, злые розыгрыши у них в крови и за эту историю с напуганной княгиней и княжнами свой нагоняй Тел от Анны Сергеевны еще получит. А быть может, и от Сергея Сергеевича тоже. Но я все равно мечтала – вот бы, когда мы вернемся домой, мне овладеть этой деммской магией, чтобы меня всюду принимали за путешествующую инкогнито дочку олигарха, а не за нищую детдомовку без монетки в кармане… Конечно, Анна Сергеевна говорит, что любой обман рано или поздно раскрывается, но мне очень хотелось бы, хоть на какое-то время почувствовать себя очень важной и уважаемой персоной. Хочу – и все!

2 января 1238 Р.Х. День двадцать первый. Утро. Рязанское княжество, окрестности стольного града Рязани (Старой), излучина реки Оки в восьми километрах восточней города.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

То, что за их отрядом следят, мокшанка Нарчат заподозрила еще вчера, когда они, торопясь срезать путь, первый раз пересекали Оку, петляющую здесь так же прихотливо, как мужик, неумеренно набравшийся мутного просяного пива. Вроде бы и ничего опасного – снег вокруг был нетронут, за исключением звериных следов; птицы тоже вели себя как положено, но сжала тоска сердце, словно чья-то сильная рука. Это могло означать только одно. Нарчат, ведущая по требованию Батыя короткими путями две тысячи мокшанских храбрецов, вела тех прямо на смерть; ни один из них не должен был вернуться назад.

Эти воины были последними, которые остались у народа мокши после того, как царь Пуреш забрал с собой лучших из лучших. Если погибнут и эти, то некому будет оборонить мокшанскую землю ни от жадных половцев, остатки которых еще кочуют по степи, ни от волжских булгар, еще не забывших своего кочевого прошлого, ни от ближайших родственников лесовиков-эрзян, у которых с мокшей такая кровная вражда, что эрзянские девицы не выходят замуж за мокшанских парней, как, впрочем, и наоборот. В любом случае Нарчат собиралась либо вернуться домой с победой и войском, либо не возвращаться вообще, даже не задумываясь, что такое в данном случае «победа» и зачем она ей сдалась.

Богатырке, да и ее боевому коню, который много знал, еще больше чуял, но почти ничего не говорил, было понятно, что их приближение к Рязани обнаружено, и отнюдь не монгольскими разъездами или воинами каназора Пуреша. Эти бы не стали, да и не смогли бы скрыть своего присутствия. Неужели за ее войском следят те самые ужасные белые мангусы, о которых в своем письме писал ей отец? Потом разведчики несколько раз обнаружили странные следы, как будто несколько лошадей прошли так, что их копыта лишь чуть касались поверхности сугробов. Точно – это были те самые белые мангусы, и Нарчат с горечью и содроганием поняла, что ее отряд идет прямо в пасть ужасным демонам. Но отцу и брату нужна была помощь, и поэтому, сжав всю свою волю в кулак, она приказала продолжить путь, невзирая ни на какие дурные знаки или приметы.

Конец наступил внезапно. Когда до Рязани было уже рукой подать, и отряд Нарчат выехал на лед Оки, чтобы форсировать ее во второй и последний раз, кусты на противоположном берегу шевельнулись и навстречу мокшанам начали выезжать рослые воины на высоких и мощных конях, подобных которым девица еще видела. Воины, чьи лица были прикрыты боевыми масками, поверх доспехов носили белые накидки и белые одежды, а кони были прикрыты белыми попонами. При этом особо зоркие воины, в том числе и предводительница, сразу замечали, что копыта этих коней, которые вместе с одоспешенными всадниками должны были иметь немалый вес, едва-едва касаются поверхности прикрывающего речной лед снега и ступают по нему действительно бесшумно, как призраки.

И хоть врагов было раз в десять меньше, чем мокшан, у Нарчат не оставалось никаких сомнений, за кем здесь сила. Только десяток или два лучших богатырей подобно ей самой смогут противостоять этому противнику на равных, для всех же остальных мокшанских воинов из племенного ополчения любой из белых мангусов будет подобен камню, разом побивающему множество глиняных корчаг. Бежать и пытаться спрятаться в лесах тоже не являлось выходом, потому что и там белые мангусы были не менее могущественны, чем в конной схватке на копьях и мечах. Лучше умереть здесь, на льду, и обрести славу, чем быть настигнутыми в бегстве и оказаться убитыми ударами в спину. Но несмотря на свою силу, заступившие им путь белые мангусы не торопились атаковать. И не зря. Кусты за спиной всадников в белом вновь шевельнулись – и из них выехал еще один ряд белых всадников, чьи кони выглядели уже не так массивно, а доспехи были явно легче, чем у тех, что появились первыми. Еще две большие группы легковооруженных белых кавалеристов появились на флангах у мокшанского воинства, будто возникнув из белого снежного марева. Ситуация стала почти безнадежной…

У Нарчат оставалась еще одна надежда. Если белые мангусы знают, что такое законы чести, то можно вызвать на поединок их предводителя, в случае победы выговорив у остальных право беспрепятственного пропуска к Рязани или хотя бы безопасного возвращения назад. Чуть тронув руками поводья и сжав шенкелями бока своего боевого коня, Нарчат выехала из строя на пару корпусов вперед и остановилась, подняв руку в призывающем жесте. Противостоящий ей строй белых всадников остался при этом недвижим.

Сперва богатырка хотела провозгласить свой вызов по-мокшански, но потом подумала, что вряд ли белые мангусы (пусть даже они и духи, но неместные духи), должны знать мокшанскую речь. С другой стороны, как писал отец в своем письме, они пришли воевать на стороне рузов, и их отряды сражались вместе с отрядами рузов, а это значило, что по рузски они уж точно понимают. А Нарчат была девушка образованная, знала не только язык родной мокши и двоюродных братьев-предателей эрзян, но и основных вероятных противников своего народа – тюркоязычных волжских булгар да кочевых половцев, а также пришедших с запада рузов, отжавших народ мокши из верховьев Оки. Ну как отжавших. Вроде никто никого не истреблял и не изгонял, племя вятичей поселилось среди мокши, найдя себе достаточно свободного места среди лесов и болот, а потом получилось так, что и вятичи стали рузами, и тамошняя мокша, забыв свое родство, тоже стала рузами.

Прочистив горло и привстав на стременах, молодая мокшанка начала свой монолог, который в литературной обработке звучал примерно так:

– Э-гей-гей-гей-гей, люди, преградившие нам дорогу! Слушайте! Слушайте! Слушайте! Найдется ли среди вас мужчина достаточно храбрый, чтобы один на один, на боевых конях, схватиться со мной, могучей богатыркой по имени Нарчат, дочерью каназора Пуреша, сестрой царевича Атамяса. Если я одержу победу, то мы беспрепятственно проедем своим путем, а если я проиграю, то пусть мои воины смогут свободно вернуться в наши мокшанские земли.

Некоторое время строй белых всадников оставался недвижим, потом один из них, меньше других ростом, не трогая руками поводья, одними шенкелями заставил выйти своего коня на несколько шагов вперед. Остановив коня, предводитель белых всадников поднял вверх боевую маску и Нарчат увидела, что это тоже женщина, чем-то похожая на нее, как похоже на оригинал отражение в листе начищенной до блеска полированной бронзы.

– Эй ты, Нарчат, – провозгласила в ответ предводительница белых всадников, – нет среди нас мужчин, одни лишь женщины-воительницы, как и ты, да их новики-командиры. Это говорю тебе я, Ника, которую в бою зовут Коброй, предводительница этого отряда. Но не хвалилась бы ты, Нарчат, дочь предателя-Пуреша, идучи на рать, а хвалилась бы ты идучи с рати, ибо любая из нас побьет тебя с легкостью – и конную, и пешую, и на кулаках голыми руками…

– Хорошо, мать мангусов! – гневно выкрикнула богатырка, так и не дослушав Предводительницу, – ты сама выбрала свою судьбу. Мы будем биться с тобой сперва конные, потом пешие, потом на кулаках, пока на ногах, не останется только одна из нас… А потом, так уж и быть, я отпущу тебя восвояси, чтобы ты всем могла рассказать, как добра и добродетельна Нарчат, дочь каназора Пуреша и сестра царевича Атамяса.

Услышав эту похвальбу, нехорошо усмехнулась предводительница белых всадников, которую амазонки нет-нет звали Темной Звездой. Они бы и сказали дерзкой девице, если бы могли, что дразнить такую страшную силу может только тот человек, которому надоело видеть солнечный свет и захотелось уйти на вечное жительство за реку Стикс – туда, где цветки асфоделей даруют безумцу вечное забвение.

– Ты очень самоуверенна, Нарчат, – сказала Предводительница, беря свое копье наизготовку. – Но прежде чем мы схватимся, ты знай, что нечего тебе больше делать у Рязани. Уничтожено войско Батыево полностью, до последнего человека. Никого не брали в плен наши воительницы – ни монгол, ни кипчаков, ни изменников мокшан, решивших, что лечь под чужеземного захватчика будет лучше, чем защищать свою землю. Нет больше в живых твоих отца и брата, погребены они вместе с остальными захватчиками в братской могиле. Поэтому в случае твоей победы вас просто отпустят обратно, а в случае поражения твои воины просто сложат оружие и без боя сдадутся на милость победителя. Мы пленных не убиваем и в рабство их не продаем. Согласна ли ты на мои условия, дочь царя Пуреша, богатырка Нарчат?

– Согласна, будь ты проклята! – выкрикнула захлебывающаяся слезами Нарчат, узнавшая от врага о смерти самых близких ей людей, и с места бросила в галоп своего коня.

Также, с места, навстречу ей рванулся накрытый белой попоной, могучий конь Предводительницы мангусов. Расстояние стремительно сокращалось, и когда Нарчат совсем рядом увидела горящие огнем глаза той, которую звали Никой-Коброй и острие копья, нацеленное ей прямо в лицо, то поняла, что только что дерзила самой смерти. Мгновение-другое – и копье Ники-Кобры и невероятной точностью ударило в самую середину умбона* щита мокшанки. Умбон выдержал, но руку со щитом со страшной силой впечатало в грудь, и богатырка почувствовала как ее ноги отрываются от стремян, а сама она летит по воздуху, и под горестные крики всех своих воинов неожиданно мягко шлепается спиною в снег.

Историческая справка: * Умбон (лат. umbo) – металлическая бляха-накладка полусферической или конической формы, размещённая посередине щита, защищающая кисть руки воина от пробивающих щит ударов. Под умбоном часто находится ручка, за которую воин держит щит. Также выступает в качестве украшения щита. Нередко умбону придавалась заостренная форма, позволявшая наносить поражающие удары щитом.

Попади копье Предводительницы немного выше или немного ниже умбона – и льдистое, похожее на сосульку, острие пронзило бы кавалерийский щит Нарчат, сделанный из нескольких слоев толстой бычьей кожи, и вместе с тем ее саму – настолько страшной силы был удар. Нарчат уже поняла, что ее совсем не хотели убивать, но от этого разозлилась еще больше. Эта мангуска смела проявить к ней жалость – да кто она такая, чтобы жалеть и щадить царскую дочь?

Чувствуя, что левая рука, в которую пришлась основная сила удара, выкинувшая ее из седла, отбита и повисла плетью, мокшанская воительница с трудом поднялась на ноги и увидела, что ее противница уже спешилась и, отбросив щит, заложила левую руку за спину, как бы уравнивая силы свои и Нарчат. А кисть ее правой руки сжимает массивный искривленный клинок из какого-то темного сплава с заточкой по вогнутой стороне, и от этого клинка так и веет такой древней смертью, что холод пробирает до самых костей.

Выхватив из ножен свой меч, мокшанка с яростным криком бросилась на свою противницу. Но та все время оказывалась совсем не там, где ожидалось, а ее меч наносил деликатные – скорее режущие, чем рубящие – удары в полкасания, в основном по левому боку. Сама же она не смогла ни разу прикоснуться мечом к своей противнице, которая действительно двигалась легко и грациозно, как ядовитая змея того же имени. Сперва Нарчат не могла понять, почему ее оглаживают по бокам этими легкими ударами, но потом кожаный ремешок ее штанов, который предводительница раз за разом доставала острием своего меча через разрез в кольчуге, не выдержал – освобожденные штаны свалились до самых сапог, и запнувшаяся на полушаге богатырка, выронив меч, преобидно и пребольно рухнула лицом прямо в утоптанный снег.

Ника-Кобра отшвырнула пинком подальше вражеский меч, сунула в ножны свой и коротким ударом в челюсть отправила только что поднявшуюся на ноги Нарчат в состояние грогги, после чего поставила на колени, сунула ее голову себе между ногами и, сняв с правой руки боевую перчатку, от всей души отлупила этой рукой гордую дочь покойного царя Пуреша по круглой попе – да так, что та из бело-розовой стала багрово-синюшной. Сперва Нарчат кряхтела и стонала, потом стала подвывавать и вертеть попой, а под самый конец издала дикий вопль и потеряла сознание.

– Это, – сказала предводительница мангусов притихшим мокшанским воинам, – вашей царице за то, чтобы она больше ни разу не открывала рот прежде чем поймет, с кем ее угораздило связаться. И кстати, вам что, особое приглашение надо? А ну слезайте с коней и бросайте оружие, а то мои воительницы прямо сейчас порубят вас в мелкое фрикасе!

Произнеся эти слова, она натянула на поверженную царицу полуспущенные штаны и вскинула полубесчувственное тело поперек седла своего коня, а потом и сама запрыгнула в седло. Тем временем конные мокшане начали слезать со своих коней, а пешие бросать на снег свое немудреное оружие. Войско Нарчат было разгромлено и пленено, не потеряв ни одного человека ни ранеными, ни тем более убитыми. Сама Нарчат, которая как минимум неделю будет спать только на животе и есть стоя, не в счет. Пусть ее попа винит в этом экстремальном приключении только ее дерзкий язык. Вел бы он себя в рамках учтивости – и дело ограничилось бы только проигрышем в поединке и почетным пленом.

Тогда же и там же. Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса.

Это был не просто замечательный бой, это была вершина фехтовального искусства. Когда моя милая Ника объяснила мне, что она хочет достичь, то я тут же с радостью согласилась. Нарубить глупую гордячку на порционные куски сумеет и любой прямой двухлезвийный мужлан, а вот в схватке через боковой разрез кольчуги аккуратно разрезать на ней брючной ремень, чтобы штаны свалились, открывая то место, которым это создание думает – вот работа для истинного мастера, достойная моих легендарных создателей. Правда, на два-три звена пришлось распустить и саму кольчугу, по очереди одно за другим разрубая тонкие кольца, но это не имело большого значения и не отняло много времени. Единственное, что я хотела изменить в Никином плане, было то, что я сама, зажатая в ее руке плашмя, отшлепала бы тот пышный зад, но Ника со мной не согласилась, сказав что тогда этой гордячке сперва придется вымыть попу, что зимой несколько хлопотно.

Скрепя свое бронзовое сердце, я согласилась с доводами – шлепать мной, такой красивой и замечательной, по грязной попе какой-то дикарки было бы профанацией высокого искусства – неважно, фехтования или порки. В любом случае все получилось не только красиво, но и смешно. Эта дикарка, сперва такая гордая и дерзкая, во время того воспитательного процесса, который ей устроила моя милая Ника, только похрюкивала и повизгивала – наверное, от удовольствия. Иначе зачем ей было с таким упорством нарываться на эту порку? Ведь моя милая Ника с моей помощью все время совершенствуется в искусстве фехтования, хоть в последнее время и стала большим начальством, которому не требуется обнажать в бою собственный меч. Из-за этого я все чаще и чаще скучаю, но не теряю надежды на то, что время от времени мне будут выпадать такие смешные и забавные случаи.

Двести пятый день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, он же тридевятое царство, тридесятое государство, Башня Терпения.

Царская дочь-богатырка мокшанка по имени Нарчат.

Лежа на толстой стопке мягких матрасов кверху попой, опухшей после экзекуции, Нарчат страдала от горя, боли и чувства унижения, пережитого ею в тот момент, когда голова и плечи были зажаты между колен неумолимой могучей рузки. О, должно быть, это было впечатляющее зрелище – ее оттопыренный голый зад увидело все мокшанское войско.

– Это тебе за глупость и дерзость, сестра, – шепнула рузка на ухо Нарчат за мгновение до того, как обрушить на ее ягодицы первый удар.

Удары по ягодицам методично следовали один за другим, и если сперва Нарчат было очень больно, то потом она притерпелась и даже начала испытывать некоторое удовольствие, а под самый конец ее даже прострелило какое-то невыносимое наслаждение, заставившее ее закричать нечеловеческим голосом и потерять сознание. Потом Нарчат подумала, что все было бы не так плохо, если бы это происходило не на льду Оки, в присутствии множества людей, а где-нибудь в бане, один на один, и чтобы они с рузской богатыркой обе были без одежды…. Вот тогда она без стона выдержала бы такую же порку или даже больше; но ведь самое главное наказание, которое для Нарчат придумала предводительница белых мангусов, заключалось в том, что происходящее видело все мокшанское войско.

Теперь Нарчат чувствовала себя так, будто каждый из ее воинов присоединился к той порке. И ведь было за что; ведь это именно упрямство Нарчат загнало их всех в ловушку, из которой не было выхода, и счастье, что окружившие их белые мангусы не жаждали крови, в противном случае они все давно бы соединились с войском царя Пуреша, находящимся сейчас в загробном мире. Насколько Нарчат было известно, ничего плохого ее воинам не сделали. Ну разоружили, ну загнали как и ее, в страну вечно жаркого лета, на чем и оставили пока в покое.

Саму Нарчат здоровенные, как медведицы, остроухие девки из числа рузских богатырок сдернули с седла и отвели в баню, где другие девки (куда субтильней первых, но тоже с острыми ушками), помыли ее, почистили и побрили во всех местах. После банных процедур ее, едва-едва переставляющую ноги, отвели и заперли в маленькой комнатке с окошком под самым потолком. Потом пришла маленькая лекарка по имени Лилия, полностью осмотрела с ног до головы и намазала поврежденную руку и саднящую попу какой-то мазью, которую нельзя было стирать до самого вечера. На все попытки заговорить лекарка никак не реагировала и, закончив свои дела, собрала вещи и молча вышла вон. Каким-то шестым чувством Нарчат поняла, что эта девочка-подросток – не совсем та, кем кажется в ее глазах, а на самом деле является могущественнейшим созданием, которое властно над ее жизнью и смертью.

Снова оставшись одна, Нарчат со свежими силами принялась подвывать, вертя задранной к потолку попой, покрытой толстым слоем жирной мази. Она оплакивала свою несчастную судьбу. Ой, бедная она бедная, несчастная она несчастная, отца у нее убили, брата убили, а ее саму опозорили при всем честном народе, выпоров, как какую-то холопку… Ситуация была отягощена тем, что с самого раннего детства ни отец, ни мать не поднимали на девочку руки, и она росла своевольной, как дикий звереныш, не знающий над собой ничьей власти, уверенной, что все вокруг должны ей подчиняться в силу ее высокого положения. Маленькая тиранка, родных она заставляла подчиняться силой своего обаяния, а все остальные падали перед ней ниц как перед дочерью царя. Иначе как бы она могла стать богатыркой и вольной охотницей, скакать по лесам и полям с луком и сворой собак, а не проводить часы за приличествующими женщинам ее положения пяльцами для вышивания?

У Нарчат саднила не только поротая попа, саднила униженная душа существа, которое поймали, укротили и посадили в клетку. Что будет дальше? Ее, как холопку, заставят надеть лапти, сунут в руки метлу и отправят подметать двор терема? Или же, напротив, отдадут в наложницы кому-то из высокопоставленных белых мангусов? Не зря же банные девки так старательно наводили красоту на ее тело, а рузская богатырка порола ее собственной рукой, а не розгой или батогом, как приличествовало бы при порке холопки. В любом случае свободная жизнь Нарчат закончилась и начинался такой кошмар, который она с большим трудом могла себе вообразить. По сравнению с этим порка – это полная ерунда. Попа заживет за несколько дней, а вот душа будет саднить вечно.

Отец и брат сгинули в этом дурацком походе, затеянном Батыем, оставив Нарчат без родных и близких, а народ мокши без царского руководства. Ведь после того проигранного поединка, заставившего ее потерять веру в свои силы, какая из нее царица? Цариц не порют и их голые попы не выставляют напоказ всему честному народу. После такого хоть в омут головой, только вот в омут Нарчат не хотела. Ведь она молода, ей еще жить да жить; и может, не так будет страшен князь Серегин, как его белые мангуски? Ведь для того, чтобы умереть, много ума не надо. Если бы рузы хотели их убить, они бы их убили – неважно, из засады или в честном бою.

Нарчат представила, что копье рузской богатырки с наконечником из прекрасной стали бьет не в бронзовый умбон, а рядом с ним, насквозь пробивая несколько слоев бычьей кожи и тонкое плетение дорогой кольчуги. После этого беспощадная отточенная сталь легко, как в коровье масло, входит в тело, чуть выше соска левой груди, пронзая бьющееся сердце и прерывая жизнь. Она, уже мертвая, падает из седла, а рузская богатырка бросает застрявшее в ее теле копье и вытаскивает меч, приказывая своим мангускам атаковать и убить тех, кто не догадался или не успел к тому моменту сложить оружие. Начинается бойня, в которой у мокшанских воинов нет ни одного шанса. Потом обнаженное тело Нарчат (не пропадать же дорогим одеждам), с окровавленной раной на месте сердца, за руки за ноги швыряют в зияющую яму поверх других голых трупов и засыпают сверху комьями промерзшей земли.

Конец всему, в том числе и земле мокшан – потому что на нее, оставшуюся без защиты, приходят чужие воины и кладут ее пусту, так же, как монголы хотели положить пусту земли рузов, а мокшане им помогали. Око за око, жизнь за жизнь, смерть за смерть. Пали немногочисленные защитники земли мокшан, горят их городки и селения, а вереницы пленников под охраной суровых воинов по лесным тропам бредут на закат, для того чтобы сесть на землю в указанных местах уже холопами рязанского князя.

Видение было таким ярким, что Нарчат поняла – если бы ее воины не видали ее позора, то они были бы уже мертвы, как и она сама. И виной всему ее произнесенные с испуга дерзкие речи. Ведь с самого начала рузская богатырка назвала ее своей сестрой и сказала, что учит ее своей рукой для того, чтобы выбить из нее глупость и дерзость. Да и какой она была бы царицей – такой царице и царство в распыл пустить несложно, достаточно только наговорить глупых дерзких слов тому, кто покажется ей слабым, а он на самом деле окажется силен. Любой другой на месте рузской богатырки просто снес бы своим мечом глупую голову Нарчат и закончил бы на этом с ней свое дело.

Подумав об этом, лежащая ничком девушка заплакала вновь – горестно и безутешно; заплакала о том, чего не вернешь и чего уже не исправить, совершенно не представляя, что с ней будет дальше и для чего ей жить. Несчастный человек, оказавшийся не в том месте и не в то время. Если бы она успела приехать в войско Батыя до его разгрома, то сама погибла бы в том сражении и была бы похоронена вместе с отцом и братом; если бы она выехала позже, уже узнав о том что случилось у Рязани… а зачем ей тогда, спрашивается, было выезжать? Разве что с посольством, с извинениями и объяснениями, что мокшанские воины вторглись в рязанские земли не по своей инициативе, а исключительно под принуждением злобного хана Батыя. Но как глава посольства, она не должна была бросать хозяевам вызовов и выходить с ними на поединки – разумеется, за исключением тех случаев, когда была бы задета ее личная честь.

Но как бы то ни было, Нарчат была жива и находилась в тридевятом царстве, тридесятом государстве в плену и в полной власти то ли приведших ее сюда рузских колдунов, то ли подчиненных им ужасных остроухих демониц, которых она сперва принимала за богатырок. И демониц этих было много, очень много – они толпились на площади, они мыли ее в бане, они входили и выходили из комнат – они были везде. Одни из них были воинами и имели большой рост, а также длинные мускулистые руки и ноги, которые не скрывали короткие порты и рубашки-безрукавки, другие были больше похожи на обычных девушек и имели тела невероятной, нечеловеческой привлекательности, и у всех из них были острые уши, чуть раскосые глаза и доброжелательные улыбки; но Нарчат знала, что все они демоницы, готовые в любой момент выпить ее кровь и высосать костный мозг. К тому же ее начала угнетать та комнатка, в которую ее поместили – маленькая и узкая, как монашеская келья. Нарчат казалось, что ей не хватает воздуха, что длинные боковые стены сдвигаются, делая проход все уже, и что вот-вот они сойдутся совсем, сжав ее в своих тисках и превратив в кровавую кляксу…

Приступы ксенофобии и клаустрофобии находились в самом разгаре, ибо мозг Нарчат, не получающий ответы на многочисленные вопросы, начал выдумывать их сам, исходя из своих внутренних установок, пожирая и пережигая сам себя. Еще немного – и полноценный психоз был бы ей обеспечен, но тут открылась заколдованная дверь (открывающаяся перед кем угодно, но только не перед Нарчат) – и на пороге появилась женщина. От неожиданности Нарчат перестала плакать и повернула голову на звук шагов. Обычная женщина – не богатырка и не демоница, быть может, только чуть старше Нарчат. Одежда не бедная, но и без особой вычурности – длинные узкие светло-зеленые порты почти до самого пола и белая туника с короткими рукавами… явно не служанка, но и не госпожа, хотя лицо довольно важное и знающее себе цену. Ее волосы собраны на макушке в пышный хвост, наподобие конского, что еще добавляет ей внушительности, но одновременно и женственности. Странные волосы – темные, но среди них несколько розоватых прядей… Она одна, но в коридоре явно еще кто-то есть – ждут, как поведет себя Нарчат и вообще как повернется разговор, но не заглядывают, потому что та лежит на матрасе, задрав вверх покрытую мазью попу.

– Ну и жара у тебя здесь, Нарчат, дышать нечем, духота просто отвратительная, – по-рузски сказала гостья и щелкнула пальцами, после чего в комнате повеял прохладный ветерок, приятно охлаждающий разгоряченное лицо мокшанки и ее не менее разгоряченную пятую точку.

– Кто вы и что со мной будет? – так же по-рузски спросила она у этой женщины.

– Я Анна Сергеевна Струмилина, – ответила гостья (или хозяйка – это как посмотреть), – некоторые думают, что я сестра князя Серегина, но на самом деле это не так. Просто мы с ним родом из одного и того же места и вместе ищем путь для возвращения домой, а пока мы не вернулись, я тут работаю магом разума, который помогает людям избавиться от различных заблуждений, в первую очередь в отношении самих себя. А еще я защищаю всех слабых и обиженных.

– Я не слабая, госпожа Анна! – отозвалась оскорбившаяся Нарчат, – я сильная, самостоятельная и самодостаточная женщина, не нуждающаяся в защите.

– Но при этом обиженная, – сказала Анна Сергеевна с ласковой улыбкой – такой, какой улыбаются ребенку, – потому что нашлась женщина, оказавшаяся еще сильней и самодостаточней тебя. Она побила тебя в честном бою равным оружием, намеренно сохранив тебе при этом жизнь, а потом выбила из тебя дурь своей тяжелой рукой.

– Неправда, – выкрикнула мокшанская богатырка, покраснев от волнения, – все это была случайность, и я вполне могла победить в том поединке, и вообще, жизнь она мне тоже сохранила чисто случайно…

– Нет, это правда, – спокойно ответила Анна Сергеевна, – загляни внутрь себя – и ты увидишь, что это абсолютная правда. У тебя не было ни единого шанса победить Нику, а она в любой момент могла сделать с тобой все что захочет. Ведь она не просто богатырка, как ты, но еще и профессиональный солдат, прошедший специальную подготовку, очень сильный маг Огня, владеющий боевой магией, а еще она прошла курс инъекций специальной укрепляющей сыворотки из одного интересного мира… впрочем, тебе этого не понять…

– Тогда это нечестно, госпожа Анна – жалобно воскликнула Нарчат, – вы все здесь колдуны, а мы обычные люди…

– Кхм, госпожа Нарчат, – сказала неожиданно возникшая в дверях Ника-Кобра, – а честно было приводить на наши земли огромную армию и нападать вдесятером на одного, честно было подряд сжигать города, деревни, села, ремесленников угонять в рабство а всех остальных истреблять на месте, чтобы земля это навеки опустела? Честно было начинать эту войну с убийства послов, а с вашей, с мокшанской, стороны честно было разорвать все союзы с русскими княжествами и половцами только для того, чтобы оказаться на стороне победителей? К тому же не все мы здесь колдуны, далеко не все, и побила я тебя безо всякой магии, и если будет надо, то побью снова и снова. Когда все твои раны заживут и Лилия скажет, что ты абсолютно здорова, эта дверь в твою комнату откроется и будет отрываться и закрываться тогда, когда тебе это понадобится. Вот тогда мы с тобой еще раз встретимся и поговорим. Я один раз назвала тебя сестрой и от этих слов не отказываюсь, но как старшая сестра я чувствую обязанность и необходимость учить и воспитывать так, чтобы из тебя вышла вся дурь. На этом пока все, оставляю тебя в обществе Анны Сергеевны, пусть она как следует вправит тебе мозги.

Сказав это, она вышла.

Анна Сергеевна подошла к ложу из матрасов и присела на краешек. Она не сводила с Нарчат своих зеленых глаз, которые смотрели ласково, приветливо и ободряюще, однако в них читалась непреклонность характера и сильная воля. Что-то такое было в этих глазах, что хотелось довериться их обладательнице, хотелось поделиться своими горестями, зная, что глаза эти не осудят, а все поймут. Было в них что-то материнское, что ли…

Нарчат хотела было снова напыжиться и выпустить колючки, но не могла противостоять силе этих глаз. Ей не хотелось, чтобы эта рузская женщина сейчас ушла. И она сама ненавидела себя за свою слабость.

– Уходите… оставьте меня… – из последних сил пробормотала несчастная девица, зарывшись лицом в подушки.

Но тут же теплая рука легла на ее голову.

– Я не уйду, Нарчат, – услышала она, – я сочувствую тебе и хочу помочь…

От этого ласкового искреннего голоса тело молодой мокшанки вновь потрясли рыдания.

– Чем вы можете мне помочь? – глухо голосила она в подушку, не желая показывать свое заплаканное лицо, – вы отмоете меня от позора? Вы вернете моих родных? Никто не сможет мне помочь, мне лучше умереть, мне не нужна эта жалкая жизнь, для меня все кончено!

Из-под подушки доносились придушенные всхлипывания, а тело девушки содрогалось в приступах жалости к себе. Но теплая рука гладила ее по волосам и проникновенный голос тихо говорил:

– Все пройдет, Нарчат, все забудется, и горе твое рассеется, и позор твой благом обратится… Поплачь, девочка, поплачь, и со слезами выйдут из тебя все твои горести и обиды, и ты обретешь способность правильно мыслить и принимать верные решения… Ты ведь совсем не хочешь умирать, девочка… Ты любишь жизнь… любишь носиться босиком по росе и собирать полевые цветы, любишь петь красивые песни и слушать щебет птиц… У тебя горячее сердце и добрая душа, девочка, и ничего, что ты попала в плен заблуждений… Это бывает… Ты умная и отважная, щедрая и преданная… Все у тебя будет хорошо, Нарчат… Я хочу, чтоб ты знала главное – здесь у тебя нет врагов… Ты сейчас отдохнешь, поспишь, а завтра – вот увидишь – жизнь покажется тебе не такой мрачной…

Нарчат слушала эти столь необычные речи сначала с недоверием, потом с удивлением, а затем ее рыдания стали понемногу утихать. Она ощущала себя ребенком, которого утешает мать. Ей хотелось слушать и слушать эту странную женщину. Она чувствовала искреннюю любовь, исходящую от нее, ее голос баюкал, умиротворял и заставлял верить в то, что все действительно наладится. Это было что-то непередаваемое, но такое прекрасное, что Нарчат не хотелось, чтобы это кончалось. А оно и не кончалось. Женщина все говорила, и гладила ее по волосам, и в душе мокшанки на месте выжженной пустыни расцветали зеленые луга…

Так она и заснула, до последнего ощущая любящую ласкающую руку на своей непутевой голове…