Часть 5

1 июля 1941 года, утро. Брестская область, Кобрин. Штаб группы армий «Центр».

Командующий генерал-фельдмаршал Федор фон Бок

Уже четверо суток, начиная с утра двадцать седьмого июня, одним из крупнейших военачальников Третьего Рейха владело ощущение жгучей обиды, формулируемое короткой фразой: «Мы так не договаривались». Война, которой предстояло стать достойным победоносным завершением многолетней карьеры, была непоправимо испорчена грубым вмешательством со стороны так называемых «белых демонов». Могущественные пришельцы явились из неведомых космических далей и встали на защиту большевиков с таким пылом, будто специально только для этого спешили сюда с другого конца Галактики. Федор фон Бок уже знал, что за эти несколько последних дней в лексикон немецких солдат успели прочно войти такие слова как «белый демон», «огненная гадюка», «призрак» и «бешеная сирена»…

Здесь, на московском направлении, где вермахт наносил главный удар по боевым частям большевиков, вмешательство пришельцев самым жестоким образом сломало планы германского командования, превратив тщательно спланированную операцию в какой-то неимоверный хаос. Зато у большевиков, явно попавших в твердые руки опытных стратегов, порядка с каждым днем становилось все больше и больше. Поэтому поначалу рефлекторное, почти бессмысленное, сопротивление попавших в окружении частей русских становилось более злым и целенаправленным. У командующего группой армий «Центр» было ощущение, что вместо растерянных унтерменшей Павлова и Тимошенко, которых не бьет только ленивый, у него теперь совсем иной противник – опытный, злой и не прощающий ошибок. И самое страшное – неведомый оппонент генерала-фельдмаршала фон Бока действовал таким образом, будто ему вовсе был неведом туман войны, и он точно знал не только расположение всех частей противоборствующих сил в районе, представлявшем для него интерес, но и намерения их командиров.

Прошло уже двое суток с тех пор, как одна из большевистских группировок, прорываясь из окружения, в районе населенного пункта Ивацевичи оседлала танковую магистраль, и теперь 46-й и 47-й моторизованные корпуса Гудериана, развернутые в обратном направлении фронтом на запад, на последних литрах топлива пытаются преодолеть оборону большевиков, усиленную частями пришельцев. При этом немецкие части несут просто ужасающие потери в технике и людях, а к большевистской группировке постоянно подходят подкрепления, постепенно истекающие из вскрытых «белыми демонами» Белостокского и Волковысского котлов. Подвергнувшаяся ударам с трех сторон 131-я пехотная дивизия понесла тяжелые потери и оставила свои позиции под Ружанами, отступив на запад, после чего по дороге Волковыск-Ивацевичи на юг потек непрерывный мутный поток отступающих большевистских частей. Там они попадут под власть опытного волевого генерала, уже проявившего себя в сражении за Слоним и его куратора-пришельца, и из легкой добычи превратятся в тяжелую головную боль для германских войск.

Генерал-фельдмаршал прекрасно понимал, что даже если ценой невероятных усилий у Гудериана получится разблокировать танковую магистраль, то после завершения боев за Ивацевичи пробивная способность участвующих в этой операции подвижных соединений из-за высоких потерь упадет до нуля. В итоге 46-й и 47-й мотокорпуса потребуется на длительное время выводить из боев для пополнения техникой и личным составом, а это грозит срывом сроков выполнения текущих и последующих задач по плану «Барбаросса». При этом надо учесть, что уничтоженную противником 17-ю панцердивизию придется формировать заново. Немного лучше положение обстоит в 24-м мотокорпусе у фон Швеппенбурга, который медленно, под непрерывными бомбоштурмовыми ударами «белых демонов» и большевистской авиации продвигается к Минску со стороны Слуцка. Но и там потери достаточно велики, и, кроме того, 24-й мотокорпус также отрезан от материального снабжения и должен рассчитывать только на возимые запасы (как и остальные соединения 2-й панцергруппы).

Второй воздушный флот, нынче фактически уничтоженный «белыми демонами», больше не может оказывать поддержку подвижным соединениям, так что теперь даже тихоходные и плохо защищенные устаревшие русские бомбардировщики превратились в серьезную угрозу для наступающих войск. При этом русские пилоты наносят удары с высоты в полтора-два километра, и добиться прямого попадания в панцеры у них получается крайне редко, поскольку это может произойти только случайно. Но зато для такой бомбежки оказались очень уязвимы грузовики, перевозящие различные припасы и панцергренадер, а также полугусеничные тягачи, буксирующие пушки. Каждый вышедший из строя грузовик или тягач уменьшает пробивные возможности подвижных соединений. А уж если войсковую колонну своими лучами смерти причесывают снизившиеся для атаки «белые демоны», то пощады нет даже «тройкам» и «четверкам». Никогда раньше вермахт не попадал еще под такой плотный террор с воздуха, прежде именно люфтваффе господствовало в воздухе, поднося победы наземным войскам на блюдечке с голубой каемочкой.

Даже легкое касание такого луча обещало панцерманам тяжелые неприятности. То пушку вместе с маской к башне приварит, то башню к корпусу, а то гусеницу к каткам прихватит, так что не отдерешь. И это не считая «банальных» пробитий брони, воспламенения возимого в канистрах запаса топлива и прочих случаев, когда беспокоиться экипажу уже особо не о чем, потому что покойникам как-то все равно, от чего они умерли. В таких условиях до столицы Советской Белоруссии фон Швеппенбург, конечно, как-нибудь доползет, и даже вступит в с большевиками в бой на южном фасе Минского УРа, но это все, на что он будет способен. Даже если пришельцы прекратят помогать большевикам и оставят вермахт в покое, ни о каких глубоких прорывах до пополнения людьми и техникой не может быть и речи.

От этой мысли Федор фон Бок скривился как от зубной боли. И если солдаты в Германии еще найдутся, то о пополнении техникой можно и не мечтать. Понадеявшись на легкую победу над Советами, фюрер германской нации перед самым началом похода на восток резко сократил производства панцеров. Мол, и тех, что уже наделали, вполне хватит для того, чтобы полностью разгромить большевиков, а чтобы сражаться с Британией и Америкой, нужны уже не панцеры, а линкоры. А тут вот как получилось – вовлеченные в сражение на центральном участке фронта панцердивизии тают, как кусок сахара в стакане крутого кипятка, при этом среди поврежденных панцеров процент ремонтопригодных удручающе низок. Хорошо если ремонтники, как следует поработав автогеном, смогут собрать один исправный панцер из трех подбитых. Теперь все, что Германия может экстренно отправить на фронт – это три учебных панцердивизии из Франции, укомплектованные французской же техникой. Техника – ужасный хлам, да и танкисты не лучше – новобранцы недавнего призыва, только что приступившие к учебному процессу по освоению техники.

Единственная надежда на пехоту, которая была хороша в прошлой войне, и не должна подвести сейчас. Пехотные дивизии 4-й армии, первоначально предназначенные для замыкания с юга малых клещей под Волковысском, теперь получили значительно более важное задание навалиться на большевистскую группировку под Ивацевичами с запада и северо-запада и совместно с подвижными соединениями Гудериана обеспечить разблокирование танковой магистрали. В противном случае на правом фланге группы армий «Центр» наступит оперативный коллапс, после чего ни о каком следовании плану «Барбаросса», а тем более о соблюдении сроков, не может быть и речи.

Но, даже отдав приказ о перегруппировке пехотных соединений и изменении цели операции, Федор фон Бок не верил в эффективность этого хода, потому что у командующего пришельцев, манипулирующего большевиками как куклами-марионетками, в любой момент может найтись очень нестандартный и эффективный антиход, который просто никому пока не приходит в голову. Своих сил у этого монстра от тактики явно очень немного, и в основном он вынужден манипулировать оторванными от своего командования большевистскими окруженцами, что у него получается вполне мастерски.

На левом фланге группы армий «Центр», у третьей панцергруппы генерала Гота обстановка складывалась значительно благоприятнее, даже несмотря на то, что тот также потерял от действий «белых демонов» одну панцердивизию. Там, севернее Минска демоны не участвуют в сражении своими сухопутными частями, коммуникации Третьей панцергруппы находятся в относительной безопасности и бои идут уже на ближних подступах к Минску. При этом 20-я моторизованная дивизия в результате обходного маневра второй раз за два дня (первый раз это была выбомбленная демонами 7-я панцердивизия) перерезала магистраль Минск-Москва. Но, несмотря на внешне достигнутый успех, генерал Гот не торопится. После того как попытка с ходу ворваться в Минск оказалась обреченной на неудачу, он заявил, что не сдвинется и с места, пока к городу не подойдет приотставшая пехота 9-й армии. В душе фон Бок одобрял такую осторожность, но вышестоящее командование требовало от него исполнения предварительно намеченных сроков проведения операции, что было связано с неоправданным риском. И отвечать, если что-то пойдет не так, будут не Браухич, Гальдер, Йодль, Кейтель и иные, а как раз он – фон Бок. Впрочем, сейчас там, на востоке, начинается новый день, и битва, только чуть притихшая на ночь, разгорается с новым ожесточением.

* * *

1 июля 1941 года, утро, Ивацевичи.

Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Коротки летние ночи на Старой Земле. Казалось, только недавно мы прощались с закатом, и уже время встречать рассвет. Всю ночь между плацдармом и основной частью страны Эс-Эс-Эс-Эр непрерывным конвейером сновали наши шаттлы, которые вывозили раненых, а обратно в основном доставляли боеприпасы. Местные войска, ведущие интенсивное сражение, потребляют чертову уйму этого добра, и мы им в этом помочь никак не можем. Тихоходные местные летательные аппараты, обладающие к тому же недостаточной грузоподъемностью, местное командование решило к нам не присылать, тем более что подходящего ровного поля для их посадки и взлета поблизости не оказалось. Да, и немного их у страны Эс-Эс-Эс-Эр, при том, что объем необходимых перевозок весьма значителен, а угроза со стороны противника для транспортных летательных аппаратов весьма велика. Наши орбитальные челноки, работая в атмосферном режиме, сделают это дело и значительно быстрее и безопаснее.

Я знаю, что мы здесь выполняем крайне важную стратегическую задачу, удерживая за хвост наступление дейчей на одном из главных направлений. Я, конечно, всего лишь капитан, и к тому же не тактик из темных эйджел, а ротный командир штурмовой пехоты, но чтобы понять важность нашей позиции, особые таланты не нужны. Способности самостоятельно находить узловые точки, захват которых разрушает связность вражеской позиции, нас учат еще на первом курсе офицерского училища. Конечно, в большинстве случаев задачу перед штурмовой пехотой ставят тактики, но может сложиться такая обстановка, что мы будем оторваны от командования, и тогда каждая командир роты будет самостоятельно выбирать то место, за которое она вместе со своими девочками будет сражаться и умирать с максимальной пользой для Империи.

Наше вчерашнее подкрепление (освобожденные из лагеря для военнопленных) кидалось на врага в рукопашную с одними примкнутыми штыками. А все потому, что оружием-то мы их снабдили, а вот патронов на захваченном складе, где дейчи хранили трофеи, почти не имелось. Бились местные русские воины отчаянно, и многие из них были убиты или тяжело ранены, но в рукопашной схватке сумели отбросить и устрашить врага своей неистовой яростью, к которой и мои девочки добавили малую толику, вдребезги раздолбав элитных солдат дейчей из дивизии Дас Райх. Впрочем, будь у местных солдат в достатке патронов, я бы посоветовала моему генералу избрать другую тактику: оставив рукопашную схватку на сладкое, для начала хорошенько расстрелять вражеских атакующих солдат шквальным огнем в упор. У них же, в отличие от нас, нет ни персональной брони, ни защитных силовых щитов – ну чисто «мясо в серой экономичной упаковке».

Кстати, о мясе. Мой вчерашний пленник до сих пор жив, и я, честно говоря, не знаю, что с ним делать. Пленных наша группа не берет, а те, кого в плен все-таки взяли, загнаны в загородку, в которой сами дейчи держали русских пленных, а там такие условия, что, по моему мнению, гуманнее было бы просто расстрелять этих людей. Для моего личного пленника такие условия не подходят, ведь я не для того проявляла милосердие и гуманность, чтобы сгноить мальчишку в этом свинарнике. Мы, бойцыцы штурмовой пехоты, суровы, но отходчивы, и сентиментальность нам отнюдь не чужда. В Старой Империи этот пленный из хумансов мог бы стать моим личным пеоном (одна из привилегий офицерского статуса), но в новых условиях его положение было неопределенным.

Однако я все равно приказала своим девочкам отнести своего личного пленного к нашему ротному фельдшеру Колине Ла. Та сначала сделала ему пару уколов, чтобы снять шок и подавить возможную инфекцию, потом покопалась в ране своим автомедом, наложила несколько внутренних и внешних швов, после чего сказала, что ничего страшного нет, выздоровление идет хорошо, и, если позволят обстоятельства, больной непременно будет жить долго и счастливо. Мол, не в пах же штыком моего красавчика ударили, на самом деле… А все остальное, дескать, до свадьбы (то есть за три дня) заживет. Наши лекарства, они такие.

Однако, какое дурацкое предположение – будто я собираюсь использовать пленного дейча для сексуальных надобностей, предпочтя его моему генералу… Впрочем, я не стала опровергать этой догадки, только насмешливо фыркнула. И вот теперь этот дейч лежит на выделенной для него подстилке, тихонько скулит как побитый щенок, следит за мной взглядом по-собачьи преданных синих глаз и называет меня не иначе как «фройляйн гауптман». А все потому, что боится остаться без моей защиты и быть убитым первым же подошедшим сюда русским солдатом, а они весьма суровы по отношению к его соплеменникам.

Я даже узнала его имя – оказалось, что этого юного дейча зовут Альфонс Кляйн. И при этом я даже не понимаю – зачем мне этот Альфонс и что я буду делать с ним дальше? Что он мне, косы будет заплетать (как ординарец-сибха, которая осталась у меня на корабле) или после выздоровления бегать по моим поручениям? Первого он явно не умеет, а второго ему доверять пока нельзя, вся его лояльность держится на страхе быть внезапно убитым, если он вдруг окажется без моей защиты. И вообще, судьба войны переменчива: сегодня я здесь, а завтра буду в другом месте, куда этот Альфонс не сможет последовать. И что тогда – отдать его в местный лагерь военнопленных (что в окружении означает верную смерть) или убить собственной рукой, как это и надо было сделать с самого начала, когда я просто не смогла поднять нож на взмолившееся о пощаде беззащитное раненое существо?

* * *

Тогда же и там же, рядовой вермахта Альфонс Кляйн.

Я не хотел воевать. Война всегда внушала мне отвращение; я вообще не понимал, зачем это нужно – идти покорять какие-то другие народы, когда нам и так хорошо живется. Я хотел стать фермером, как мой отец. Хотел выращивать коз и овец, возделывать землю. Пока я был мальчишкой, бушующая в Европе война казалась мне чем-то очень далеким, мало касающимся лично меня. Да, фюрер каждый день вещал из радиоприемника, но в нашей семье никто не воодушевлялся его пламенными речами. Отец, слушая фюрера, мрачнел, тяжело вздыхал и переглядывался с матерью, которая чуть качала головой и поджимала губы. О войне у нас в доме не говорили. Родители никак не комментировали происходящее, но тем не менее я подспудно ощущал, каково их истинное отношение к этому всему.

Я жил довольно-таки безмятежно, помогал отцу и в поле и по хозяйству, и даже не задумывался о своем будущем, которое и без того было ясным для меня, другого я себе и не желал. И я не понимал, почему вдруг с некоторых пор отец стал как-то странно на меня посматривать – с тревогой и затаенной болью. А мать стала какая-то тихая и чрезмерно заботливая, и в ее глазах тоже таилось тщательно скрываемое беспокойство. Да, я не понимал, я избегал думать об этом, интуитивно чувствуя, что ответ принесет мне беспокойство и страх и навсегда лишит привычного покоя.

Я был единственным, поздним сыном своих родителей, которым сейчас было уже под шестьдесят. Всю свою жизнь я чувствовал их огромную любовь, и, конечно, собирался отдать им эту любовь сполна, утешая и поддерживая их в старости… Но внезапно все рухнуло. Наше безмятежное существование разлетелось на осколки, когда меня призвали в армию. Это произошло через два дня после того, как мне исполнилось семнадцать…

Мать сразу как-то поблекла, постарела, стала суетливой и одновременно рассеянной; при этом все валилось у нее из рук. Отец пытался узнать о способах избавления меня от воинской повинности; он был готов на любой подкуп, на аферу, но у него ничего не вышло. Слишком серьезны были планы нашего фюрера… Война в Европе шла уже второй год, на носу было вторжение в Большевистскую Россию, и вермахт требовал как можно больше новых солдат в качестве пополнения. О большевиках в тот момент я знал только то, что все они как один евреи, и что, стоит им прийти в Германию, как они сразу же отберут нашу ферму, чтобы организовать kolchose, а нас самих сошлют в дикую Сибирь к белым медведям.

Когда я уже стоял у порога со своим походным ранцем, мать вдруг рухнула передо мной на колени. Она обхватила мои ноги и принялась голосить: «Только вернись живым, сыночек мой! Умоляю, вернись живым!!!» И настолько неожиданным было такое поведение моей обычно сдержанной матери, что и я, и отец, замерли в каком-то оцепенении. А потом отец стал поднимать ее, успокаивать, а у меня в груди при этом что-то клокотало такой черной, невиданной тоской, что мне хотелось кататься по полу и выть… Но я совладал с собой. Я спокойно улыбнулся, обнял мать и сказал уверенным голосом: «Конечно же, я вернусь живым, мама! Даже не сомневайся!»

Дальше, когда я уже явился на призывной пункт, все для меня происходило словно в тумане; я все еще не готов был осознать до конца, что иду на войну убивать людей. Людей, которых не знаю и которые, собственно, не сделали мне ничего плохого. При этом я чувствовал, что иду на верную смерть. Во мне не было злости и ярости, что должны воодушевлять солдата доблестного вермахта. И это отличало меня от других призывников, вместе со мной проходящих первоначальную подготовку в первый месяц службы. Впрочем, я не мог залезть другим в голову. Вполне возможно, что не одного меня терзали подобные мысли… Когда мы, молодые солдаты, научились всему, что нам следовало знать, наш учебный батальон расформировали на маршевые команды и отправили в генерал-губернаторство (Польшу) в расположенные там пехотные части в качестве пополнения.

Мне, как считалось, повезло – за образцовую дисциплину и успехи в учебе я попал в моторизованные войска. Моим новым местом службы стал 69-й мотопехотный полк, входящий в состав 10-й панцердивизии, 46-го мотокорпуса из второй танковой группы, которой командовал блестящий и непобедимый Гейнц Гудериан. В то время как остальная пехота в наступлении должна была идти пешком, сбивая каблуки сапог и глотая пыль, мы, как аристократы, ехали в кузовах машин, время от времени небрежно поплевывая за борт. Это было где-то в начале июня, а в субботу двадцать первого числа нас вдруг построили и объявили, что фюрер решил объявить войну русским большевикам, которые несправедливо владеют жизненными пространствами, которые так необходимы германской расе. Ну и, естественно, по окончании войны нам всем, солдатам непобедимого вермахта, обещали большие фермы со славянскими рабами. Я же во все это не верил и думал о том, что моя личная ферма на русской земле будет как раз размером с могилу, в которой меня и похоронят…

Мои более опытные товарищи, уже прошедшие и польскую, и французскую кампании, тут же принялись строить планы, как они обогатятся в этом походе на восток. Они говорили, что в наступлении мотопехота все получает первой – и возможность пощупать местных насчет различных ценностей, и их девок, еще свежих и не мятых другими нашими камрадами. К тому же, если тебе попалось что-то стоящее и не удалось сразу отправить посылку домой, то тюк с вещами некоторое время можно везти с собой в грузовике. Мол, все так делают, и фельдфебель против не будет…

Перед первым боем мне было страшно. Впрочем, как и остальным новичкам. Это был холодный, осязаемый страх смерти, который пробирался под одежду и хватал за горло цепкими костлявыми пальцами… Но во мне присутствовало и еще что-то. Это было то самое отчаянное «Не хочу!» Я не хотел убивать. Я считал это неправильным. Ведь это мы пришли на эту русскую землю, а не наоборот. Это фюрер отправил нас сюда… Это ему нужна была эта земля, но не мне, не нам. Лично я вполне обошелся бы фермой своих родителей в Германии. Мне не нужна была чужая земля и рабы, ведь из уроков истории я знал, что рабы всегда очень плохо работают и всегда ломают порученный им инструмент, а он стоит денег. Я пытался вообразить большевиков в виде злобных устрашающих чудовищ, но у меня не получалось… Неизменно в моем воображении представали такие же обычные люди, как и мы, немцы, и я всякий раз содрогался, воображая, как стреляю в такого же парня, как и я, у которого, возможно, тоже дома остались престарелые родители, ожидающие его возвращения… И с тоскливым ужасом я осознавал, что не смогу стрелять в этих русских. А это значило, что умереть придется мне. И в какой-то момент мне стало казаться, что так будет лучше и правильней. ВЕДЬ ЭТО НЕ ОНИ НА НАС НАПАЛИ! Я запретил себе думать о родителях. Я знал, что они не одобряли эту войну. Только в тот момент я понял до конца, что они осуждали фюрера, делая это молча, чтобы не накликать беду на нашу семью…

Что ж, думал я, будь что будет, я стрелять в русских я не стану. Когда я так решил, мне стало легче. Показалось даже, что Бог одобрительно кивнул мне с небес…

Первые несколько дней война проходила так, как нам и обещали. Большевики были разгромлены сразу же, в приграничном сражении, их солдаты бежали или тысячами сдавались в плен; мы же катили на своих грузовиках все дальше и дальше на восток. Я был, наверное, единственным солдатом не только в моем взводе, но и во всем полку, который не обзавелся тючком с трофейными вещами. Да, нам разрешили не только брать брошенное имущество, но и грабить местное население, а почта исправно переправляла все это в Фатерлянд…

А потом настал день, когда с небес пришли демоны, и вся наша веселая прогулка по России полетела кувырком.

Известие о том, что русским помогают пришельцы с небес, поначалу привело нас в шок. Страшные байки (а может, и не байки) ходили среди доблестных солдат вермахта, неизменно вызывая мистический ужас, который некоторые пытались унять при помощи юмора. Но все их шуточки звучали довольно жалко, смех был вымученным, и что-то такое ощущалось в воздухе – неумолимое, темное, грозное – словно тень от крыльев витающей над нами ухмыляющейся смерти… А потом однажды нашу автоколонну с воздуха обстреляли два низколетящих самолета белого цвета с красными звездами на крыльях. Огненные лучи смерти вырывались у них из специальных устройств в основании крыльев. Один такой луч прошел прямо над нашими головами, и мы на мгновение ощутили острый запах озона и наэлектризованность воздуха; другой попал в машину с камрадами из соседнего взвода, и она вспыхнула как факел. Все произошло так быстро, что никто не успел выскочить. Я впервые за свою жизнь слышал, как страшно кричат люди, сгорающие заживо; и ведь это были не какие-нибудь славянские унтерменши, а мои кригскамрады-однополчане.

Но тот случай был только началом. Нам объявили, что выходящий из окружения враг захватил очень важную железнодорожную станцию в нашем тылу, и теперь для того, чтобы мы могли получать снабжение и отсылать домой посылки, мы должны отбить ее обратно. Нас выгрузили из машин, построили цепями и послали вперед за строем панцеров по узкой полоске земли между болотистым берегом реки и не менее болотистым лесом. Большевики не стали ждать, когда мы приблизимся вплотную, и открыли ураганный огонь из пушек, а потом из пулеметов. Одна наша атака следовала за другой, панцеры вспыхивали как свечки, потому что лучи смерти оказались не только на белых самолетах, но и у вражеской пехоты. Они с легкостью прожигали броню, а если этот луч попадал в человеческое тело, он просто разделял его напополам: ноги отдельно, голова отдельно.

Потом, в самом конце, когда оборона большевиков уже стала истощаться, когда замолчали их пушки, а пулеметы для экономии патронов перешли на короткие очереди, нас подкрепили эсесовским пехотным полком Дас Райх и снова послали в атаку, на этот раз последнюю. И тут нам навстречу из большевистских окопов выметнулась волна каких-то разъяренных оборванных людей и кинулась навстречу, уставив вперед штыки винтовок. И среди них, как воплощение кошмарных снов – здоровенные, коренастые как гориллы и закованные в броню демоны; они приняли голыми руками рвать на части моих кригскамрадов… Это было страшно. Я получил удар штыком в грудь от какого-то русского и свалился на землю без чувств.

Когда я очнулся, все мои камрады были мертвы. Победители – и коренастые демоны, и просто русские – как и тысячу или две тысячи лет назад, ходили по полю и обшаривали убитых в поисках трофеев. Я лежал, и жизнь постепенно вытекала из меня. Боли я не чувствовал, только клокотание в груди; мне было трудно дышать. Странно – в этот момент мир преобразился для меня каким-то чудесным образом. Все стало как будто ярче и отчетливей. И вместе с тем острая тоска охватила меня, окутала, проникла внутрь… Словно кто-то напоследок пытался донести до меня некую важную истину… Умирая, я внезапно понял, как прекрасна жизнь. Такая сладкая, упоительная, многообразная, удивительная, загадочная и непознаваемая… Каждая травинка, каждое облако – чудо, и сама жизнь – чудо! Почему же мне суждено умереть? Я не готов… Я не хочу умирать… Я еще жив! Не убивайте меня, демоны! Вы же не демоны, правда? вы просто защитники русских… Я никого не убил! Я же всегда стрелял мимо!

И тут я увидел демоницу. Огромная и широкоплечая, обмундированная в некое подобие рыцарских доспехов, на которых виднелись отметины, оставленные штыками наших винтовок, она надвигалась на меня… Это была сама Неотвратимость – бесстрастная и неумолимая. Мама, папа, простите меня! Я люблю вас. Но эта женщина права. Нас следует убивать – всех до единого, кто посмел прийти на русскую землю. В ее глазах – праведный гнев и холодная ярость. Это мы, мы затеяли эту войну, мы не остановили нашего фюрера, мы рукоплескали ему и захлебывались восторгом от его речей… И всех нас он повел на погибель во имя своей безумной идеи… И пусть я не слушал его речи и не разделял его взгляды, это ничего не меняет, ведь я – один из тех, кто пришел на русскую землю с оружием в руках. А значит, я умру. Это правильно. Так должно быть…

«Только вернись живым, сыночек мой! Умоляю, вернись живым!!!» Я дернулся, словно наяву услышав этот вопль, вытянул руки перед собой… «Нет! Нет! Не убивайте меня!» – кричал я в отчаянии, ощущая руки матери, судорожно цепляющиеся за мои ноги. При этом я не слышал собственного голоса, из горла моего вырывался лишь сиплый шепот.

Она усмехнулась. Страшный нож сверкнул в ее руке. Я даже вспомнил, как в древности назывались такие клинки. Мизерикордия, нож милосердия – такими рыцари добивали раненых врагов, чтобы избавить их от излишних мучений. Могучая, грозная и прекрасная, словно богиня возмездия, эта женщина-гигант медленно приближалась ко мне… Вот сейчас этот нож перережет мне горло – и закончится мое существование… Вот сейчас… Одно мгновение: взмах ножа – и меня больше нет…

Цепенея от предсмертного ужаса, я смотрел в ее глаза – зеленоватые, нечеловеческие, совершенно немыслимые глаза, будто бы светящиеся изнутри. И она тоже смотрела… Ее лицо было прямо надо мной. Наши взгляды сцепились в какой-то бешено вращающийся клубок: мой горячий ужас и жаркая мольба перемешались с ее холодной ненавистью и ледяной решимостью…

И вдруг в глазах ее появилось что-то теплое. Какие-то искры заметались в глубине ее зрачков; все выражение ее лица изменилось, став более мягким… человечным… немного удивленным… Нож дрогнул в ее руке, рука расслабилась и опустилась. Она не убила меня! От радости грудь моя стала непроизвольно вздрагивать, и вот тут-то я и ощутил боль… Но она уже кричала что-то повелительное, как будто была среди своих большой начальницей – и вот уже крепкие руки могучих воительниц-валькирий подхватили меня и поволокли прочь с того места, где нашли свою смерть тысячи германских солдат. Они погибли, а я был жив, жив, жив! Потом меня положили на расстеленную прямо на земле серебристую ткань и суровая коренастая женщина (наверное, фельдшер) копалась в моей пробитой груди своими хирургическими инструментами. При этом она бормотала себе под нос какие-то ругательства, но мне было все равно, ведь я был жив. Потом мою рану заклеили тампоном, после чего фельдшер принялась что-то объяснять моей пленительнице, отчего та только насмешливо фыркнула.

Меня не отправили в концлагерь, а вместо того моя пленительница оставила меня при себе, указав своим подчиненным на подстилку, куда меня следует положить. Потом пришел человек – с виду вполне обычный и разговаривающий на немецком языке примерно с таким же ужасным акцентом, с каким говорят баварские горцы. Он объяснил мне, что теперь я личный пленник, то есть пеон, госпожи гауптмана Арии Таним (именно так звали ту особу, которая не стала резать меня ножом) и что я должен выполнять все указания своей новой госпожи, и тогда все у меня будет хорошо. Потом тот человек ушел, а я свернулся клубочком, прижав колени к груди и постепенно провалился я в блаженное забытье, не испытывая уже ни боли, ни страха… И только лишь благодарностью полнилось мое сердце, которое билось… билось… Все это значило, что я буду жить! Последним ярким видением перед тем как провалиться в беспамятство, было лицо той, что пощадила меня; в нем сквозило что-то щемяще знакомое, родное, близкое…

* * *

1 июля 1941 года, около полудня. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Проснувшись утром, товарищ Сталин почувствовал что заболел. Отчаянно першило в горле, от боли разламывалась голова, слабость и апатия от высокой температуры были такие, что хотелось лечь, накрыться с головой одеялом и лежать неподвижно, несмотря на навалившиеся дела. Личный врач Сталина, профессор Виноградов, срочно вызванный Власиком на Ближнюю дачу, диагностировал у больного острую респираторную инфекцию (о вирусах до изобретения электронного микроскопа даже не догадывались) и прописал десять дней постельного режима и классические для того времени методы лечения (анальгин, аспирин, горячий чай с малиной и медом, и т. д.). И, самое главное – забыть о делах и лежать, лежать, лежать…

Болеть десять дней, когда на счету каждый час, вождь не посчитал возможным, и потому, после таблетки аспирина почувствовав временное облегчение, оделся при помощи помощника и поковылял в ту комнату, где квартировала тактик-лейтенант Илина Ке, вместе со своим тактическим планшетом и ординарцем Тусей. В ответ на вопрос, нет ли у нее какого-нибудь чудодейственного лекарства – такого, чтобы принял таблетку, и здоров. В ответ девушка строго отчитала вождя – мол, самолечение еще никого не доводило до добра, тем более что у хумансов и темных эйджел есть небольшие отличия в метаболизме, и лекарство из ее аптечки может не оказать нужного действия, или, напротив, оказать совсем ненужное. Взамен она предложила вызвать на дачу главного врача «Полярного Лиса» товарища Иртаз Далер, чтобы та произвела обследование, поставила диагноз и назначила курс лечения. Излечение без отрыва от производства практически гарантировано, как-никак пользовать Сталина будет целый врач первого ранга с многолетним опытом. И выглядела Илина Ке при этом так же, как выглядит любящая племянница, отчитывающая любимого дядюшку за неразумное поведение.

Недолго думая (а если честно сказать, то совсем не думая) вождь согласился на это предложение. С одной стороны, Сталину хотелось как можно скорее почувствовать себя здоровым человеком и снова взяться за неотложную работу, ведь время действительно не ждет, и без его пинков ржавая машина советского государства не будет вертеться даже под угрозой уничтожения. А с другой стороны, вождю было очень интересно своими глазами посмотреть, как работает имперская медицина. И это тоже была работа – оценить на своей шкуре, насколько компетентными специалистами комплектовал свои корабли имперский космический флот.

– Самыми компетентными, – сразу после вызова врача в ответ на прямой вопрос высказалась Илина Ке, – ведь если дело происходит на планете, в сложных случаях можно обратиться за советом к старшим товарищам, коллегам, профессорам и академикам. А на борту космического крейсера это совсем не так, там врач вынужден быть универсальным специалистом, который самостоятельно отвечает за жизни членов команды, от командира до последней сибхи из обслуживающего персонала, потому что и сибха – тоже человек.

При последних словах скромно стоящая в сторонке сибха Туся застенчиво улыбнулась, а вождь подумал, что звучит это как-то уж слишком красиво. Что такое пролетарский интернационализм, это было ему понятно, а вот тот уровень понимания общности людей, который демонстрировали имперцы, превосходил все имеющиеся ожидания.

– А немецкие фашисты, товарищ тактик-лейтенант, – спросил вождь, – тоже люди или нет?

– Конечно, нет, – совершенно искренне ответила Илина Ке, – они же других людей за людей не держат, и свои клятвы нарушают, как только им покажется, что это может принести хоть малейшую выгоду. Настоящие люди так не делают.

Тут вождь припомнил материалы, спущенные ему с «Полярного Лиса» для ознакомления с социальной структурой Империи и подумал, что к вопросу равенства людей темные эйджел относятся между собой несколько легкомысленно. Ведь, несмотря на столетия имперской идеологической обработки, они до сих пор обладают некоторым расовым снобизмом, и свое равенство с обычными людьми, а тем более с сибхами, считают более деклараций о намерениях, чем свершившимся фактом. Зато тех, кто недоговороспособен и не может сдержать свое слово (не говоря уже о подписанных договорах) они считают последними ничтожествами, хуже чем проклинаемые всеми лица нетрадиционной сексуальной ориентации. И это тоже факт в копилку его личного наблюдения за имперцами, убежденными в том, что чем больше общество похоже на их Империю, тем оно лучше.

Доктор Иртаз Далер прибыла довольно быстро. На то, чтобы собрать все что необходимо для экспресс-диагностики и на посыльном челноке спуститься на поверхность планеты, ушло совсем немного времени. Когда тебя вызывает сам Император, обычно не мешкают, думая, что же надеть по такому случаю, чай не допивают и партию в карты не доигрывают. Первым делом доктор Далер закрепила на правом запястье своего высокопоставленного пациента браслет автодиагноста, после чего своим приятным голосом, со специфическими «медицинскими» интонациями, призванными загипнотизировать и вызвать доверие у пациента, взялась за опрос вождя на предмет жалоб, где и как болит.

В данном случае это было сочетание приятного с полезным: пока пациент отвечает на вопросы, автодиагност анализирует его общее состояние, температуру тела, давление, пульс, содержание в крови лейкоцитов, эритроцитов и токсических веществ, а также пытается выделить возбудителя болезни, если, конечно, таковой имеется в наличии и известен справочной базе. А иначе никак – если обнаружится неизвестный имперской науке враждебный агент, то пациента госпитализируют в стационар на крейсере и изучат его болезнь по всем правилам с употреблением диагностического оборудования первого класса – так уж положено. Не пеона ведь лечат, а самого будущего Императора, сиречь Верховного Главнокомандующего.

Но, к счастью, обошлось без этого. Не успела еще Иртаз Далер закончить опрос, как автодиагност пискнул и выдал результат своей работы на планшет врача. Ничего особо сложного для имперской медицины у вождя не наблюдалось, всего лишь острая респираторная инфекция, развившаяся на фоне пониженного из-за переутомления иммунитета. Дела было, как говорится, на пять минут. В смысле, пять минут потребовалось, чтобы сменить автодиагност на гораздо более массивную «аптечку», которая по заранее разработанной программе принялась подавать в кровь пациента необходимые лекарства, сверяя результаты лечения с диагностическим блоком, который у аптечки был гораздо скромнее, чем у автодиагноста.

Напоследок, когда Сталин уже почувствовал ощутимое облегчение (это вам не таблетка аспирину), доктор Далер сказала, что через сутки она прибудет с повторным визитом для корректировки лечебной программы, и надеется, что все у ее пациента будет хорошо; главное – избегать факторов риска, не попадать под сквозняки и не переутомляться. Вождь вспомнил, как не далее как вчера товарищ Иртаз Далер «защищала» перед ним госпитализированного на крейсере маршала Шапошникова, и спросил, как обстоят дела у Бориса Михайловича… Доктор Далер в ответ хмыкнула и ответила, что болезнь у Шапошникова гораздо серьезней, чем у самого вождя; рак желудка – это не респираторная инфекция, но, несмотря на то, что процесс лечения только начат, прогноз вполне благоприятный, так что, мол, месяца через два получите своего начальника Генерального штаба во вполне работоспособном состоянии. Но сейчас его лучше не беспокоить, ибо это чревато срывом лечебного процесса.

Отпустив врача «Полярного Лиса», почувствовавший прилив сил Сталин первым делом снова посетил тактическую комнату и убедился, что никаких изменений к худшему не произошло. В той обстановке, когда начальник генштаба Жуков не может ответить на вопросы не только по поводу противника, но и расположения собственных войск, установленный в этой комнате тактический планшет становится спасением и настоящим божьим благословением.

– Да, – сказала Илина Ке, – так и есть. Очень многие ваши командиры, и даже тактики, считают разведку пережитком этого самого – как его там – капитализма, и в связи с этим действуют без всякой связи с окружающей обстановкой, мол, все равно учение Ленина всесильно, а значит, победить можно только за счет пролетарской сознательности и всеобщего воодушевления, без всякой разведки. А это в корне неверно, и дейчи регулярно наказывают красных командиров за такое грубое заблуждение. Тут, кто не знает реального расположения сил противника и его намерений, считай, уже почти проиграл – и это так же верно, как и то, что небо на Старой Земле синее, огонь горячий, а вода мокрая.

Угрюмо кивнув, вождь продолжил вглядываться в значки на планшете. Сражение вокруг Ивацевичей продолжается полным ходом, пополнившая за ночь боеприпасы и избавившаяся от раненых группировка генерала Борзилова продолжает отбивать атаки, которые с сегодняшнего дня осуществляются сразу с двух сторон. С востока, со стороны Барановичей, атакуют ошметки моторизованных корпусов, дохлебывающих последние остатки горючего и доедающих последние галеты и консервы. Одновременно с запада, от Березы-Картузской, с сегодняшнего дня начались атаки немецких пехотных дивизий, прежде не участвовавших в сражении и лишь сегодня дошедших до линии соприкосновения, а значит, не понесших серьезных потерь.

Впрочем, советские бойцы, вдосталь снабженные боеприпасами и успевшие оборудовать позиции, встречают атаки немецкой пехоты самым серьезным образом, так что за потерями у немцев дело не станет. Значки отбитых атак множатся буквально на глазах, и так же быстро убывает сила атакующих немецких дивизий, которых, впрочем, сменяют все новые и новые вражеские соединения, подходящие с запада. Но в то же время к генералу Борзилову из Белостокского и Волковысского котлов тоже подходят дополнительные силы окруженцев, что увеличивает его способность продержаться в Ивацевичах как можно дольше. Пока советские войска отрезают уже истощившие свои возможности немецкие соединения от собственных тылов, лишая их подвоза топлива и боеприпасов, то никакого наступления на центральном участке фронта у немцев в ближайшее время не получится.

Тут надо сказать, что генерал Болдин, чей штаб до сих пор находится в районе Слонима, занят в основном организационными задачами, формируя на базе остатков мехкорпуса генерала Мостовенко мощную мотоманевренную группу, готовящуюся нанести удар во фланг вражеской группировке, а генерал Борзилов непосредственно управляет сражением под Ивацевичами. При этом все тактическое обеспечение Слоним-Ивацевичской зафронтовой операции осуществляет старший тактик «Полярного Лиса» Ватила Бе, и если бы не она, то никто бы не знал, что ему следует делать.

Одновременно со сражением на коммуникациях второй танковой группы, постепенно разгорается и битва за Минск. Немецкие части охватили столицу Советской Белоруссии с трех сторон, так что свободной оставалась только автомобильная и железнодорожная магистрали Минск-Бобруйск и шоссейная дорога Минск-Могилев, по которым под надежным прикрытием истребительной авиагруппы «Полярного Лиса» продолжалась эвакуация гражданского населения и промышленных предприятий. Эту эвакуацию прикрывали ожесточенные бои под Заславлем, Смолевичами, Фаниполем и Самохваловичами. Кроме того, выслав делегатов связи, генерал Рокоссовский активно подчиняет себе разрозненные подразделения отступающих мимо Минска остатков разбитых в предыдущих боях дивизий 21-го и 47-го стрелковых корпусов. Это вождь видел по тому, что разрозненные части, прежде суетившиеся южнее и западнее Минска кто во что горазд, теперь идут к городу как лососи на нерест, чтобы включиться в предстоящую битву.

И хоть по-настоящему сражение за город еще не началось, развернулся командующий минской зафронтовой армейской группой круто, используя свои диктаторские полномочия на полную мощность. Не ошиблись, значит, имперские специалисты Ватила Бе и Малинче Евксина в этом человеке. Именно благодаря ему в объявленном на осадном положении городе снова есть советская власть, функционируют военкоматы, а население организованно вывозится за пределы зоны боев. Партийных же и советских деятелей Минска, «заблаговременно» ушедших в подполье, Рокоссовский извлек железной рукой из их нор и, не взирая на личности, погрузив в транспортный ТБ-3, отправил на Большую Землю, чтоб не мешались под ногами. Благо, расположенный на южной окраине города аэродром до сих пор не занят немцами и все еще действует.

Если верить имперскому планшету (а не верить ему нет никаких оснований), основные события в полосе бывшего Западного фронта начнутся не ранее чем через два-три дня. Есть время заняться другими вопросами. То, что товарищ Рокоссовский оказался на своем месте, это, конечно, очень хорошо. Вождь вспомнил, как вчера вечером в его кабинете зазвонил телефон ВЧ; спокойным, чуть уставшим голосом Рокоссовский доложил, что он прибыл в Минск и приступил к обязанностям командующего зафронтовой армейской группой. А после скупыми и короткими словами поведал о том, какая обстановка была в брошенном городе к его прибытию и какие меры противодействия разлагающим и просто паническим настроениям, вызванным действиями предыдущего командования, он намерен предпринять.

С другой стороны, не стоит забывать, что одним Рокоссовским и предстоящим ему минским сражением дело не исчерпывается. Задача Рокоссовского – выиграть время, чтобы части Второго Стратегического Эшелона успели полностью развернуться, образовав по Днепру новый Западный фронт. И тут вождь подумал – а что если новый командующий Западным фронтом окажется таким же нераспорядительным говнюком, как и генерал Павлов и не сумеет воспользоваться выигранным для него временем? Тогда все, что делается сейчас, на что возлагаются такие надежды, окажется напрасным, и вместо нерушимой стальной обороны на Днепре германскую армию встретит такой же рыхлый частокол из отдельных, плохо связанных между собой соединений, вроде того, какой немцы один раз уже разломали на границе.

Нет. Западному фронту нужен не просто командующий. Ему нужен компетентный командующий, который сумеет грамотно использовать выигрыш времени, добытый Рокоссовским и Болдиным, и превратить Днепр в непреодолимый рубеж для вражеского нашествия. Вождь посмотрел на Илину Ке и подумал, что если уж имперцы смогли с орбиты определить местонахождение одного-единственного человека с нужной им структурой личности, то и проверить на лояльность и профессиональные способности тех, кто вхож в этот дом, для них тоже не представит особого труда.

– Так точно, товарищ Верховный Главнокомандующий, – ответила Илина Ке, – проверить ваших, гм, графов и генералов на лояльность и профессиональные качества вполне возможно. Для этого в вашем кабинете необходимо установить психосканирующий комплекс, как в кабинете профориентации…

«Вот именно, – подумал вождь, – некоторые из партийных деятелей ведут себя так, будто они какие-нибудь графья, об этом мне уже много раз докладывали. Детишек и родственников в ущерб интересам дела проталкивают на «теплые» места. Зато имперские графья, судя по рассказам таких, как эта Илина Ке, ведут себя как вменяемые и ответственные товарищи, до конца отвечающие за свой участок работы. А насчет родственников – ни-ни, даже не пытаются… Профориентацию не обойдешь. Говорят, что это факт. А может, и не только говорят, ведь в команде «Полярного Лиса» все – от командира, до последнего оператора – находятся на своих местах. Эффект их вмешательства в войну налицо, даже если не считать прямого участия в боевых действиях. Если бы с такой тщательностью пред войной подбирали членов ЦК, наркомов и армейских генералов, то не понадобились бы никакие пришельцы. Слишком уж дорого обходятся стране некомпетентные руководители…»

– Тогда, товарищ тактик-лейтенант, – сказал Сталин вслух, – свяжитесь со своим командованием и спросите, сколько у них уйдет времени на то, чтобы установить подобное оборудование в моем кабинете? И еще желательно сделать так, чтобы о его существовании не было известно никому, кроме меня самого…

* * *

1 июля 1941 года, поздний вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Вечером вождь вызвал к себе всю военную верхушку. Куратора по партийной линии РККА товарища Маленкова, наркома обороны Тимошенко, бывшего начгенштаба и нового командующего Западным фронтом генерала армии Жукова, его предполагаемого начштаба генерал-лейтенанта Соколовского, начальника оперативного отдела генштаба генерал-лейтенанта Маландина, и его зама генерал-майора Василевского, который в отсутствии маршала Шапошникова, фактически через голову своего начальника, исполнял его обязанности. И, конечно же, на Ближнюю дачу был вызван бывший командующий Западным фронтом генерал армии Павлов. Последнего пригласили для того, чтобы прояснить некоторые неясные моменты последних предвоенных и первых военных дней. На встрече присутствовал и милейший Лаврентий Палыч Берия, и отсутствовали моряки с летчиками. С них вождь снимет стружку в другой раз. Ну и, конечно же, самым важным фактором той встречи был тот самый психосканирующий профориентационный комплект, собранный из оборудования из ЗИПов «Полярного Лиса» и установленный в кабинете у вождя.

Команда серых работала в том кабинете на продолжении шести часов, и после их ухода кабинет выглядел так же как и прежде, за исключением того, что на столе в придачу к телефонам ВЧ и внутренней связи появился небольшой прибор с экраном. Помимо всего прочего, через этот прибор, не беспокоя «чемоданчик», можно было связаться как с «Полярным Лисом», так и со всеми абонентами, имеющими имперское коммуникационное оборудование. Но это была только часть его функций, как и наши персональные компьютеры, способны делать значительно больше, чем просто раскладывать пасьянс «косынка».

Все дело было в том, что разбирательство на тему «кто есть кто» Иосиф Виссарионович решил начать с военных высшего эшелона, ибо этот вопрос не терпел уже никаких отлагательств. Командующего на Западный фронт следовало назначить как можно скорее, и это должен быть как можно более компетентный командир, а не еще один генерал Павлов… Так вот – полученные результаты в буквальном смысле шокировали товарища Сталина. Нарком обороны, главнокомандующий (к счастью, не верховный) красный маршал Тимошенко был оценен системой профориентации очень низко. Илина Ке, помогавшая вождю интерпретировать результаты, сказала, что с такими показателями из товарища Тимошенко получится только заведующий вещевым складом. Неудивительно, что с началом войны все у него стало валиться из рук. Вождь решил, что в самое ближайшее время маршал будет снят со своей должности и направлен в такое место, где никому и ничему не сможет навредить.

А ведь именно Тимошенко первоначально предполагалось назначить на место злосчастного Павлова. И только вмешательство имперцев позволило изменить кандидатуру будущего командующего Западным фронтом. Правда, при этом Ватила Бе, когда давала свой совет, не прибегала к комплекту для профориентации, а давала оценку «на глаз», но глаз оказался алмаз. И в самом деле, комплект для профориентации очень высоко оценил генерала армии Жукова как командующего войсками, и в то же время показал, что у него нет никаких способностей к штабной работе. Еще одним результатом проведенного совещания с тайной проверкой было то, что на Западный фронт завтра вместе с Жуковым в качестве начштаба фронта поедет не генерал Маландин, оказавшийся серой посредственностью, а его бывший зам генерал Соколовский… Генерал-майор Василевский, несмотря на свою молодость и небольшое звание, был утвержден в качестве первого заместителя Шапошникова, исполняющего его обязанности во время отсутствия начальника генштаба по болезни. Как в свое время сказал Козьма Прутков: «Каждый неизбежно причиняет пользу, будучи употреблен на своём месте». И теперь вождь понимал, что перед войной с правильным применением в РККА имеющихся кадров было, мягко говоря, не очень хорошо.

Кстати, о генерале Павлове, послужившем поводом для этого совещания. Его арестовали сразу после совещания и в сопровождении товарища Берия отправили «наверх», на «Полярный лис», для принудительного ментоскопирования. А все из-за того, что психосканер показал, что при достаточно высоком уровне компетенций этот человек выглядит как так называемый чемодан с двойным дном. А вот это уже совсем другая история.

* * *

2 июля 1941 года, 01:25 мск, Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Когда Сталин, распуская совещание, посвященное катастрофическому развитию событий на Западном фронте, сказал: «Все, товарищи, совещание закончено, все свободны», генерал армии Павлов подумал было, что для него лично все обошлось вполне благополучно, и самое большое, что ему грозит – это понижение в должности и звании. Но при выходе из кабинета ему навстречу синхронно шагнули двое в чекистской форме и еще один сотрудник органов каким-то образом очутился сзади, приставив к спине опального генерала свой пистолет.

– Гражданин Павлов, – сказал один из чекистов, пока второй вытаскивал из генеральской кобуры личное оружие, – вы арестованы по подозрению в совершении государственной измены. Руки за спину и следуйте за нами. Разговаривать не разрешается. Шаг вправо, шаг влево приравнивается к побегу, конвой стреляет без предупреждения.

Выслушивая эти слова, Павлов чувствовал, как на запястьях его отведенных назад рук защелкиваются браслеты наручников, будто говоря о том, что обратного пути с Голгофы уже не будет.

Со скованными за спиной руками, обезоруженного и растерянного Павлова вывели на залитую неземным бело-голубым светом лужайку за домом вождя (от неожиданности он даже зажмурился), где стоял странный аппарат, похожий на сложившего крылья гигантского толстенького птеродактиля. Там, бывшего командующего Западным военным округом, сняв с него наручники, передали в руки здоровенному гориллобразному монстру, экипированному в нечто похожее на рыцарские доспехи и шлем, снабженный глухим забралом из затемненного стекла. Монстр принял Павлова у чекистов, хмыкнул что-то нечленораздельное, развернул «кругом» и ладонью легонько подтолкнул в сторону хвостовой части аппарата, где светился проем раскрытого десантного люка. При этом у конвоируемого было ощущение, что в спину его толкает как минимум тяжелый танк. Бывший командующий западным фронтом понял, что если он не пойдет сам, это существо отнесет его внутрь за шиворот как нашкодившего кутенка. И сопротивляться бесполезно, ибо в случае необходимости его завяжут хоть морским узлом.

Но на этом сюрпризы для генерала Павлова не закончились. Внутри, сидя в мягком кресле и поблескивая стеклышками пенсне, его ждал криво улыбающийся Лаврентий Палыч Берия, собственной персоной.

– Ну, что, Дмитрий Григорьевич, – сказал он бывшему комфронта, – допрыгался, козел? Кончилось твое счастье, и отвечать теперь за все придется по полной программе. Жаль только тех наших товарищей, которые уже погибли или еще погибнут по твоей вине. Ну ничего, товарищи наверху с тобой обязательно разберутся, они это умеют, а мы уж им поможем.

В этот момент гориллообразный монстр в доспехах толкнул Павлова в другое кресло, сказал на чистом русском языке: «Сидеть и не двигаться», после чего сам сел напротив. Десантный люк закрылся, а вибрация пола и некоторое увеличение веса подсказали, что аппарат начал взлет. И в этот момент Дмитрий Павлов подумал, что весь этот разговор со Сталиным, когда тот дотошно выпытывал у него подробности событий первой недели войны, этот арест и полет на неведомом аппарате в компании с Берией и гориллообразным монстром куда-то «вверх» никак не могут происходить в действительности. Все это кошмарный сон, и ничем иным быть не может. Достаточно покрепче ущипнуть себя за руку, и все пройдет. Этот бредовый кошмар кончится, он проснется в своей постели, а на календаре снова будет последнее предвоенное утро двадцать первого июня, когда все у него еще было хорошо…

Но кошмар прекращаться не пожелал, сколько ни щипал себя бывший командующий Западным фронтом. А вот вслед за попыткой встать с кресла он получил толчок в грудь и услышал угрожающий рык гориллобразного монстра: «Я же сказала, мерзкий предатель – сидеть и не двигаться!», после чего перед его лицом появился кулак в бронированной перчатке, размером не меньше чем с голову взрослого мужчины.

– Полегче, товарищ Вета, ты же его убьешь, а он нам еще нужен, – сказал Берия перед, этим с интересом наблюдавший за тем, как Павлов, ерзая и кривясь, с увлечением щиплет себя за разные места.

– Не убью, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, – серьезно ответила Вета, отодвигаясь от вжавшегося в кресло Павлова, – я просто пошутила, чтобы он вел себя смирно. Не люблю предателей!

– Если ты, Вета, не любишь предателей, – раздался по громкой трансляции еще один женский голос, – это значит, что ты просто не умеешь их правильно готовить…

Павлов представил себе еще одного такого же мускулистого монстра – в наглухо закрытом шлеме, за штурвалом, и мысленно содрогнулся. Видимо, Сталин с Берией не понадеялись на своих костоломов в Большом Доме на Лубянке и решили передать его в руки этим чудовищам. Такое и в самом деле прибьет его одним щелбаном, просто по неосторожности…

– А мне и не надо уметь его готовить, – из-под забрала глухо ответила Вета, – мы, штурмовая пехота, пленных не берем. Вообще. Не наша это работа. А вожусь я с этим скунсом из-за того, что все егеря заняты, дейчей гоняют, а наша рота пока в резерве. Вот довезу его до «Лиса», сдам этого предателя из рук в руки Пауку, и больше никогда его не увижу. У Паука он уже точно не заживется и заговорит как миленький, расскажет про всех своих подельников. Впрочем, это уже не моя забота…

Сказав эти слова, монстр с женским именем Вета поудобнее, насколько это возможно при его габаритах, устроился в кресле, скрестив на груди могучие руки и больше никак не выказывал своего отношения к происходящему.

У Павлова же в это время в буквальном смысле голова пошла кругом. Куда его везут, что с ним будет, и что это за паук, которому его решил отдать Берия? Сердце сдавило чувство ужаса и безвыходности. Он не предатель, просто так получилось. Обстоятельства оказались сильнее него, и у человека, который зовет себя Дмитрием Павловым, просто не было иного выхода. Впереди теперь смерть или, быть может, что-то худшее, а позади жизнь, которую ему вообще не стоило проживать. Страна Советов дала ему все, о чем четверть века назад, во времена «до без царя», крестьянский сын (каким и был Дмитрий Павлов), не мог и мечтать. Советская власть подняла его почти на самую вершину военной иерархии, до одного из самых высоких званий в армии, а он отплатил ей черной неблагодарностью.

Как человек, жестоко загнанный в угол независящими от него обстоятельствами, бывший командующий Западным военным округом с самого утра двадцать второго июня плыл по течению, не надеясь даже попытаться выпрыгнуть из этого потока. А быть может, все началось годом раньше, когда его неожиданно сняли с начальников ГАБТУ и назначили командовать Белорусским военным округом, или вообще в далеком отсюда шестнадцатом году, когда старший унтер-офицер Дмитрий Павлов попал в немецкий плен, будучи ранен во время Ковельского сражения на реке Стоход. Быть может, было бы лучше, если бы он тогда просто погиб в том сражении, и все бы тогда пошло совсем по-другому…

Впрочем, эту мысль он так до конца так и не додумал, потому что все однажды заканчивается; закончится и этот полет, или что там это было. Корпус аппарата сотрясла короткая вибрация, потом он еще раз дернулся и остановился неподвижно. Снова распахнулся десантный люк, да только за ним, вместо залитой беспощадным светом посадочных фар лужайки за домом Сталина, обнаружился какой-то ангар с гладкими металлическими стенами. Вета легко, как куклу, подняла генерала Павлова на ноги и придала ему ускорения толчком ладони в направлении выхода.

– Иди вперед, предатель, – сказала она в спину, – и не оборачивайся. Паук тебя уже заждался…

Бывший командующий ожидал, что где то в конце коридора его будет ждать настоящий паук размером с человека, с волосатыми суставчатыми ногами и ядовитыми жвалами; но нет, Пауком оказался мужчина восточной наружности и средних лет, в серой обтягивающей форме.

– Майор имперской безопасности Ари-Махат, товарищ генеральный комиссар государственной безопасности, – с легким поклоном представился он Берии, – служу на этом корабле начальником особого отдела. Вы правильно сделали, что обратились за нашей помощью. Я могу гарантировать, что этот человек расскажет все что знает, не утаив и малейшего фактика. От меня еще никто не мог скрыть правду…

Он едва скользнул по генералу своими узкими черными глазами, но тот усмотрел в этом взгляде все грядущие ужасы Преисподней, где слышатся стоны и вопли, и скрежет зубовный.

– Я невиновен, невиновен, невиновен! – заорал Павлов, – клянусь вам, это так!

– Ты лжешь! – твердо сказал особист «Полярного Лиса»; теперь глаза его остановились на лице генерала; тому показалось, что сам Сатана смотрит на него из этих невозможно черных, как само Небытие, глаз. – И сейчас мы это докажем. Вета, тащи этого типа в допросную, и подготовь его, пожалуйста, к работе.

Берия обратил внимание, что голос этого человека звучит ровно и завораживающе, он успокаивает и гипнотизирует, вызывая желание поговорить по душам с полной откровенностью…

– Акустический гипноз, – сказал Ари-Махат, будто бы услышав невысказанный вопрос Берии, когда генерала Павлова уже увели, – первая ступень допроса. Если человек чист и ему нечего скрывать, то он выговаривается до конца, и мы расстаемся друзьями. Он уходит облегченный, как после исповеди у вашего священника, а я знаю, что он ни к чему не причастен… В случае, если допрашиваемый начинает лгать и изворачиваться, наступает очередь второй и третьей ступени. Сегодня, пожалуй, мы как раз с третьей и начнем, ибо две первые степени при расследовании государственной измены просто не рассматриваются. Идемте, товарищ Берия, я покажу вам, как это делается…

Когда Ари-Махат и Берия зашли в допросную, генерал Павлов уже был освобожден от одежды и в голом виде привязан к конструкции, по своему назначению чертовски напоминавшую электрический стул. Вета стояла чуть поодаль.

– Итак, – сказал особист «Полярного Лиса», обращаясь к допрашиваемому, – мы точно знаем, что вы предатель, потому что в противном случае, исходя из числа и тяжести совершенных вами «ошибок», вас следовало бы признать дебилом, кретином и самозванцем одновременно. Все, что вы натворили по совокупности, прямо противоречит и здравому смыслу, и всему тому, чему вас учили в военном училище, академии и на курсах повышения квалификации. Ну что же, начнем.

После этих слов на голову генерала Павлова стала очень медленно опускаться непрозрачная полусфера стационарного ментоскопа, из которой на бывшего командующего Западным фронтом обрушился целый град вопросов, на которые нельзя было не ответить или солгать.

* * *

2 июля 1941 года, 04:35 мск, Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Лаврентий Берия посмотрел на то, что осталось от бывшего командующего Западным фронтом после допроса, и скептически хмыкнул. Не то чтобы генерал Павлов был там серьезно избит или искалечен. Совсем нет. На теле допрашиваемого не было ни царапины, ни синячка, и вообще в ходе допроса товарищ Ари-Махат не прикоснулся к своему подопечному даже пальцем, все больше налегая на мощь своей галактической науки. Но результат был все равно впечатляющим. Обвисший на привязных ремнях Павлов бесформенным студнем расплылся в кресле и при этом плакал как ребенок, которому взрослые нечаянно сделали больно.

– Все, коллега, хватит, – сказал особист «Полярного Лиса», машинально вытирая руки влажной салфеткой, – еще немного, и у нашего клиента мозги превратятся в кисель. Да и так ситуация понятна. Вы все видели сами, товарищ нарком – и клиент у нас с изъяном, и заговор тоже имеет место, но только на первых ролях там совсем не военные…

В ответ Берия кивнул. Заговор не заговор, но некоторая фронда в самых верхах партийной иерархии имеется. Этот Павлов на фоне деятелей из ЦК партии только мелкая сошка и плохо представляет диалектику во всей ее многообразности. Потому и не застрелился, как генерал Копец (вот уж воистину был честный дурак), и не сдался немцам в плен, а вышел к своим – в надежде, что старшие товарищи прикроют и защитят. А вот черта с два! Наивный крестьянский мальчик. Старшим «товарищам», выжившим в ежовской мясорубке тридцать седьмого – тридцать восьмого годов, не привыкать топить «своих», лишь бы доказать преданность вождю и подняться еще на одну ступеньку в партийной иерархии; что им в таком случае какой-то генерал Павлов? Наоборот – уроют как можно скорее, лишь бы не заговорил, не выдал их тайных замыслов и мечтаний. Нет человека – нет и проблемы; мертвые, как говорится, не болтают.

Не велика птица – генерал армии, командующий (в довоенное время) Особым Западным военным округом, тем более что он и в самом деле был завербован немецкой разведкой. Но не нынешними абвером и РСХА, а еще кайзеровским ведомством Вальтера Николаи. Этот гений от разведки, исповедовавший принцип «нет отбросов, а есть кадры» работал «на вырост» и чуть ли не подряд столбил перспективных «клиентов» из числа русских военнопленных в офицерских и унтер-офицерских чинах. Ибо при проклятом царизме это был прапорщик или перспективный унтер-офицер, а при новой власти он же вполне мог стать маршалом. Насмотрелись на такое, понимаешь, в Наполеоновские времена…

И он, Лаврентий Берия, тоже олух царя небесного. Имперский товарищ об этом прямо не говорит, но такой факт имеется. После дела Тухачевского, в своей биографии так же имевшего немецкий плен, генерала Павлова и прочих бывших военнопленных требовалось проверять с особой тщательностью, но этот момент был упущен. Он-то сам об этой расписке, наверное, уже и забыл, героически воевал в Испании, потом заведовал ГАБТУ (главным автобронетанковым управлением) РККА, где немало поспособствовал продвижению в производства перспективного танка Т-34, и разработке правильных штатов танковой бригады, в противовес монструозным и неповоротливым мехкорпусам, уже доказавшим свою неэффективность. Но на этих должностях Павлов был – что для немцев, что для заговорщиков – бесперспективным персонажем, и только после его назначения в Минск командующим округа стал представлять и для тех, и для других определенный интерес.

И не факт, что фрондеры ведали что творили. Уж разгром СССР и торжество нацистской идеологии в их планы точно не входили, хотя бы только потому, что большинство из них были как раз представителями того самого гонимого народа, который Гитлер и его присные истребляли с особой жестокостью. Отдаться под его власть для этих товарищей было бы смерти подобно. Скорее всего, некоторым заслуженным товарищам стало обидно, что их старый товарищ Коба взял себе слишком много единоличной власти, и они решили его немного осадить, чтобы вернуться к «ленинскому» коллегиальному стилю управления страной.

Эти люди всерьез поверили в войну «малой кровью на чужой территории» и испугались, что Коба в случае победы в такой скоротечной войне получит почти абсолютную власть и потеснить его не будет уже никакой возможности. А почему бы и нет? Как раз перед тем отгремел Халкин-Гол, где Жуков вдребезги разбил одну из лучших армий в мире. Страна Советов была на подъеме, каждый день люди слышали новости о новых рекордах и победах и о том, что жить становится лучше, жить становится веселее. В таких условиях легко поверить в один могучий удар, который сокрушит вермахт, и так уже ослабленный войной с англичанами, после чего Красная армия сокрушающей все волной цунами, прокатится до Атлантики, освобождая народы Европы от фашистского ига и устанавливая повсюду советскую власть.

Чушь собачья, конечно. Та же товарищ Ватила Бе на пальцах доказала, что для того, чтобы всерьез планировать наступательную операцию по полному разгрому Третьего Рейха и захвату Европы, необходимо, с одной стороны, иметь опыт нескольких лет серьезной войны, а с другой стороны, ресурсы страны, накопленные на протяжении длительного мирного интервала. Первое уж точно обязательно, потому что без опыта не помогут никакие ресурсы. Все сгорит в бесполезной дурацкой суете, как это и стало происходить с началом реальной войны; но фрондерам это обстоятельство было неизвестно или они не придавали ему значения. Ведь учение Ленина-Сталина всесильно, потому что оно верно, а следовательно, германские войска никак не смогут противостоять удару могучей Красной Армии. Кто же из них мог тогда знать, во что все это в итоге обернется? Ужаснувшись содеянному, многие из них с первых дней войны поняли, что натворили, и теперь лихорадочно пытаются повернуть все вспять. Вермахт оказался на порядок боеспособнее, чем предполагали эти деятели, и воспользовался подставой на все сто процентов.

Дальнейшее, насколько известно Павлову, происходило с участием английской разведки, которая скормила Гитлеру дезу о плане превентивной войны, которую Сталин запланировал на тот момент, когда вермахт будет штурмовать Британские острова. Это сообщение в Берлине восприняли всерьез, что поставило крест на плане «Морской лев» и вызвало перенос времени германского удара по Советскому Союзу с сорок второго на сорок первый год, а фрондеры еще и подсуетились, подключив таких как Павлов, чтобы этот удар оказался максимально успешным. Ведь беспокоиться совершенно не о чем – Красная армия настолько могуча, что все равно сокрушит врага, но неудачи начального периода заставят Кобу вести себя потише и поделиться властью с соратниками, а еще лучше, если его и вовсе удастся сделать козлом отпущения и полностью отстранить от управления страной.

С англичанами тут все понятно, они просто спасали СВОИ шкуры и СВОЮ страну, но деятели фронды, которые затеяли провокацию такого масштаба только для того, чтобы провести передел портфелей в ЦК, как-то выпадают за грань добра и зла. Как говорит товарищ Ари-Махат, им наплевать не только на страну Эс-Эс-Эс-Эр и на советских людей, многих из которых они обрекли на смерть и страдания, точно с таким же хладнокровием они обрекут на гибель и своих подельников, испачкавшихся в практической реализации их планов. Это неизбежно. А чтобы ничего из этого не выплыло наружу, всех непосредственных исполнителей провокации следует уничтожить в кратчайшие сроки.

Берия подумал, что в ближайшее время следует ожидать инициативу как можно скорее осудить и расстрелять виновников поражения на первом этапе войны (то есть стрелочников-исполнителей), чтобы вместе с ними навсегда похоронить все неудобные тайны. При этом чужих к таким процессам не подпустят и близко; даже его постараются оттеснить в сторону. Кстати, именно по признаку того, кого фрондеры постараются задействовать в процессе над «изменниками», можно будет выявить окопавшихся в его наркомате крыс, а потом проверить их на этой машине и превратить судилище над исполнителями в процесс над заказчиками этой провокации. А потом расстрелять всех с особым цинизмом у первой попавшейся стенки, очищая партию большевиков от такой мрази, какой не место даже в уголовной банде. Сразу после возвращения нужно непременно доложить обо всем Кобе и начать очистку стада агнцев от окопавшихся среди них козлищ.

– Нет, – покачал головой Ари-Махат, – этот ход очевиден, а потому неверен. Кроме того, любой политический процесс в армии сейчас будет категорически вреден. Не хватало только того, чтобы бойцы потеряли доверие к своим старшим командирам только потому, что любой из них может оказаться потенциальным предателем. Нам в придачу к немецкому наступлению еще только этого не хватало. Нет уж – то, что содеяно тайно, тайно должно и караться. Товарищу Императору, разумеется, докладывать нужно обо все и в полном объеме, но его надо убедить в том, что устранять фигурантов требуется выборочно и неявно, стремясь минимизировать ущерб для боеспособности войск и морального духа бойцов, а также гражданского населения. Иначе в вашем же ведомстве найдутся люди, которые начнут раскручивать волну репрессий исключительно из того соображения, чтобы сделать себе на этом успешную карьеру. А это такой вариант, что хуже просто не бывает…

«А ведь он прав, – подумал Берия. – Павлов и прочие уже не опасны тем, что отстранены от руководства войсками и ни на что не могут повлиять. Их кураторы из политического руководства страны значительно серьезнее, и справиться с ними будет гораздо сложнее, тем более что многие из них, изображая из себя правоверных большевиков, сейчас требуют крови изменников дела революции. Справиться с ними будет можно и нужно даже без процессов, но на это понадобится время. Много времени. И пока это не будет сделано, преобразовать СССР в тайную или явную империю просто не получится.

* * *

2 июля 1941 года, около полудня. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

– Так значит, Лаврентий, – спросил вождь, дочитав доклад и отложив в сторону папку со смертельными, в буквальном смысле, материалами, – это все-таки был заговор?

– Да, Коба, заговор, – кивнул Берия, сверкнув стеклышками пенсне, – и боюсь, что не последний. Одним нашим, так сказать, товарищам, затаившимся троцкистам, все, что ты делал или только собираешься делать – как ржавым серпом по причиндалам. Другие хотели бы того самого коллегиального управления, чтобы их голос при принятии решений тоже что-нибудь значил. Третьих просто раздражает частое упоминание твоего имени: товарищ Сталин туда, товарищ Сталин сюда, товарищ Сталин великий, товарищ Сталин непогрешимый, товарищ Сталин вождь советского народа и лучший друг советских физкультурников. Четвертые – маленькие Бонапартики, ничуть не против централизации управления, но во главе будущей Мировой Советской Республики они видят только себя и никого иного. И это притом, что им нельзя доверить в управление не только Великую Страну, но и какой-нибудь подмосковный колхоз… Сейчас вся эта кодла напугана тем, что она натворила, и в меру сил и возможности стремится все исправить, ведь и Гитлер для них тоже совсем не добрый дядюшка. Все они не так рассчитали, и Красная армия оказалась не такой сильной, как они думали, и немцы оказались слишком прыткими…

– Все это не важно, Лаврентий, – раздраженным тоном прервал вождь своего верного соратника, – в мотивах этих мерзавцев пусть разбираются историки, если этот заговор вообще станет достоянием гласности, что совсем не факт. Сейчас мне интересно другое. Как вообще такое могло произойти, что у нас в партии на самом верху оказались люди, которые свои личные аппаратные игры поставили выше интересов советской страны и мирового коммунистического движения? Сколько у нас в ЦК таких как ты или я, ради дела готовых работать по шестнадцать часов в сутки, забыв про сон, про еду, про семью и нормальную жизнь? Единицы, Лаврентий, единицы, а остальные воспринимают страну, которую мы с тобой, не жалея жил, тянем наверх, как свою личную кормушку. О деле они вспомнят только тогда, когда земля начнет уходить у них прямо из-под ног. Чего молчишь, Лаврентий, не знаешь, что сказать?

– Действительно не знаю, Коба, – развел руками Берия, – никаких сигналов на этих товарищей нам прежде не поступало…

– Послушай, – хмыкнул Сталин, не спеша набивающий трубку табаком из раскрошенной папиросы, – какой же дурак будет тебе сигнализировать на члена ЦК, первого секретаря Компартии Украины… и прочая, прочая, прочая? Маленького человека он просто раздавит как клопа, а серьезные люди и сами такие же, только калибром поменьше, и также мечтают забраться на самый верх. Да и остальные участники этого, гм, шабаша ничуть не лучше. Они все вместе и представляют тут власть, а товарищ Сталин тут только так, для виду, потому что никто из этих не хочет брать на себя персональную ответственность. И что из этого следует? А следует то, что наш новый мир, который мы начали строить вместе с Ильичом в октябре семнадцатого, вдруг оказался построен на зыбком песке. Что люди, которых мы считали надежными товарищами, на плечи которых можно возложить серьезное дело, оказались ни к чему не годными, и даже, хуже того, из своих узкоэгоистических интересов способными устроить междоусобную свару и пустить в распыл первое в мире государство рабочих и крестьян…

– Наверное, Коба, – ответил Берия, – дело в том, что люди, которые пошли в Революцию только затем, чтобы до основания разрушить старый мир, оказались очень плохими строителями нового социалистического общества…

Задав последний вопрос, вождь сунул полностью набитую трубку в рот и чиркнул спичкой.

– Ну да ладно, Лаврентий, – сказал он, выпустив первый клуб ароматного дыма, – давай отставим вопрос «Кто виноват?» в сторону (виноватых много) и зададим себе куда более важный вопрос «Что делать?». Пока ты там занимался Павловым, я тут довольно плотно пообщался с товарищем Малинче Евксиной. Скажи, друг мой, как ты думаешь, а какой такой общественный строй построил у себя в Империи этот их первый император Шевцов?

– Не знаю, – пожал плечами Берия, еще не погружавшийся в такие «дебри» и не понявший, с чего это Сталин сменил тему, – феодализм, наверное, с эпитетом «махровый»? Император, графы, бароны и прочие угнетатели рабочего класса – как их там называют, «пеонов».

– А вот и не угадал, Лаврентий, – хмыкнул в ответ вождь, – по всем признакам выходит, что товарищ Шевцов построил в своей империи социализм, лишь слегка замаскированный феодальной фразеологией. Ибо принцип у них там как раз социалистический – от каждого по способностям, каждому по труду и заслугам. Товарищ Малинче сказала, что без феодальной фразеологии местные бы Шевцова просто не поняли. Но этот имперский социализм получился каким-то, что ли, не марксистским и не коммунистическим. Социализм в Империи есть, а партия нового типа, как руководящая и направляющая сила, по факту отсутствует. Зато вместо партии там у них товарищ император, вместе с советом графов и разными там баронами, и все это считается гарантом непрерывного поступательного социального развития. Чтоб жить людям становилось лучше и веселее. В этой их социальной структуре я, Лаврентий, пока разбираюсь, точнее, пытаюсь разобраться. Но уже знаю, что этот их социализм вполне научно обоснован, потому что делается все в их Империи не с кондачка, и не как похощет левая нога императора (как это было у нас при Николашке), а под мудрым руководством так называемых социоинженеров. Ты можешь у нас назвать подобную должность?

– Комиссар, наверное, – навскидку ответил Берия, – то есть теперь политработник.

– Я этой товарищу Малинче сказал то же самое, – кивнул Сталин, – а она мне в ответ, что нашему политботнику до социоинженера – как плотнику до столяра. Или, больше того, не плотнику, а лесорубу. Ведь комиссар только выполняет указания вышестоящих товарищей, не вникая, к какому конечному результату приведет его деятельность. А товарищи, как мы только что об этом говорили, у нас попадаются разные, и указания у них тоже не всегда полезные. Да и мы сами по большей части как слепые, на ощупь бредущие во тьме, и проблему распознаем только с размаху ударившись об нее лбом. Помнишь, как с коллективизацией было. Но комиссар об этом знать никак не может, и выполняет все указания сверху подряд, и вредные даже эффективнее, чем полезные. Сначала кампанию разогнали, а потом пришлось осаживать, потому что вот такие ретивые комиссары довели дело до абсурда.

– Погоди, Коба, – пожал плечами Берия, – мы ведь тоже строим свой социализм в рамках научного марксизма-ленинизма. И учение наше всесильно, потому что оно верно. Разве не так?

– Так-то так, – ответил Сталин, – в стратегическом отношении наш курс совершенно верен. Товарищ Малинче сказала, что только наш Советский Союз можно преобразовать в их империю, используя методы социальной трансформации, потому что в его основу положен принцип социальной справедливости. Зато все остальные, то есть буржуазные государства, по их науке могут пойти только под снос, потому что в их основе лежит алчность, а это никак не согласуется с их принципами.

– Так это же хорошо, – кивнул Берия, – и вообще, Коба, я не понял – в чем же тогда проблема?

– А проблема в том, – вздохнул Сталин, – что если в стратегии мы полностью сходимся, то в тактике между нами и имперцами большие разногласия. А тактика у нас сам знаешь откуда. От классиков марксизма, которые сами никакого справедливого общества не строили, а только о нем рассуждали. От Ильича, который едва успел начать практическую работу, а также от наших собственных шишек, которые мы набили, строя первое в мире государство рабочих и крестьян. Одним словом, сплошная эмпирика, сдобренная густым соусом оторванной от жизни марксистской теории. Не наука это, Лаврентий, а лишь нечто не нее похожее. В науке всегда дважды два равно четырем, а у нас ответ получается в зависимости от того, кто умножает. Иногда это пять, а иногда и минус один с дробями. Одним словом, как придется. А так не годится. Без четкой теории, способной однозначно объяснить процессы, происходящие в человеческом обществе, нам никак нельзя. Нам надо либо переходить на их платформу, либо развивать свой марксизм до уровня полноценной науки, чтобы он был не набором пустых догм, а руководством к действию. А расхождения у нас именно в догмах, а это не лечится. Тут шаг вправо, шаг влево равно побегу.

– А без Империи никак нельзя? – спросил Берия. – А то как-то нехорошо для людей выйдет. Боролись они, получается, за советскую власть, боролись – и все зря, вместо этого надо было восстанавливать самодержавие и снова сажать на трон кого-то вроде Николашки. Или, хуже того, подумают, что тебе самому захотелось быть царем. Это я, Коба, так, утрирую, но именно так и будут говорить наши с тобой оппоненты.

Сказав это, Берия с многозначительным видом подпихнул в сторону Сталина папку с материалами по делу «фронды».

– Я это и имею в виду, – сказал вождь, откладывая в пепельницу погасшую трубку, – правильная социальная теория нам нужна как раз для того, чтобы все люди в партии и государстве были на своих местах, строго по науке. А то развели тут, понимаешь, гадюшник. Скажи, Лаврентий, вот когда меня не станет, сколько времени ты лично проживешь, если вся это кодла решит, что ты стал им опасен, и ополчится на тебя в полном составе? А сколько продержится наша с тобой страна после того, как власть в ней захватит эта твоя «фронда»? А название – это дело десятое, на слове «империя», Лаврентий, свет клином тоже не сошелся, да и, как объяснила мне товарищ Малинче, преобразования социальных ключей тоже проводятся поэтапно и не в один день. Этот процесс и так уже начался, даже до имперцев. Персональные звания в армии мы уже вернули, героев прошлого – Александра Невского, Ивана Грозного, Петра Первого, Суворова, Кутузова и адмирала Ушакова – в кинофильмах прославили (недаром же Ильич говорил, что важнейшим из искусств для нас является кино). Теперь на очереди возвращение в армию погон, обращений «товарищи солдаты» и «товарищи офицеры», а также, самое главное, Лаврентий, внедрение тотального психосканирования и профориентации для всех, кто занимает высокие партийные и государственные должности. А уже потом можно будет поговорить и об Империи, тем более что сами товарищи имперцы, в одном строю сражающиеся вместе с нашей Красной Армией, к тому времени реабилитируют это понятие.

Некоторое время вождь молчал, будто бы собираясь с мыслями и обдумывая дальнейшие слова, потом снова заговорил:

– Или даже не так, Лаврентий. Психосканированием и профориентацией членов ЦК, наркомов и прочих ответственных товарищей, в том числе и в твоем наркомате, необходимо заняться немедленно. Слишком дорого обходится нам некомпетентность и разного рода эгоистические устремления высокопоставленных руководителей. Проблема в том, что у нас имеются только два комплекта оборудования для этой работы и всего лишь один квалифицированный социоинженер, товарищ Малинче Евксина. Поэтому первое, что мы должны сделать, это приступить к разработке собственного оборудования для этой профориентации и начать подготовку дополнительных кадров социоинженеров. С теорией психосканирования, социоинженерии и технической стороной вопроса нас обещали ознакомить в полном объеме, но, как ты сам понимаешь, от теории до работающей установки собственного производства – огромное расстояние. Не исключено, что для создания действующего образца нам придется с нуля создавать целые отрасли промышленности. Я не знаю, возможно ли вообще это, но если все проблемы действительно преодолимы, то эту работу можно поручить только тебе и никому больше. Понял, Лаврентий?

– Так точно, Коба, понял, – ответил Берия, и тут же, кивнув на небрежно лежащую между ними двумя папку, спросил: – А как же эти?

– А этих, – правильно понял вопрос вождь, – мы будем разрабатывать исключительно по имперской науке и не иначе. Для этого мне и нужна будет здесь товарищ Малинче. Ведь, как ты наверняка догадываешься, социоинженерия способна не только скреплять людей разных наций и рас в монолитные работоспособные коллективы, также она может использовать слабости и пороки человека для разрушения его личности. Все будет так, как посоветовал тебе товарищ Ари-Махат. В разное время, по разным поводам эти люди сами уничтожат себя, сделав фатальные ошибки, и будут заменены компетентными товарищами. При этом никто даже не подумает, что это мы расчищаем поле для того, чтобы превратить страну в нечто большее, чем то, чем она является сейчас. Все, Лаврентий, иди и подумай над всем сказанным, а через несколько дней мы поговорим об этом уже подробнее.

* * *

2 июля 1941 года, 16:05 мск, Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Старший (и единственный) социоинжинер «Полярного Лиса» Малинче Евксина.

Я стояла перед обзорным экраном и смотрела на Старую Землю, затянутую голубоватой дымкой. Я думала о том, что теперь мне в самое ближайшее время предстоит спуститься туда, на поверхность этой планеты, чтобы лично принять участие в преобразовании страны Эс-Эс-Эс-Эр в новую Советскую Империю. К сожалению, делать это придется без поддержки старших и опытных товарищей, при остром дефиците необходимого оборудования и при сопротивлении той части управленческой пирамиды страны Эс-Эс-Эс-Эр, для которой моя деятельность грозит отстранением от власти или даже физическим уничтожением.

Да, такие тут нравы. Но стоит ли жалеть тех, кто своими некомпетентными решениями снижает уровень жизни людей или прямо ведет к человеческим жертвам? Моя задача – изменить эту социальную формацию к лучшему, сделать ее богаче, умнее, сильнее, и в итоге превратить в новую Империю. Для этого потребуется раскрыть дорогу в верха талантливым людям, передать им свое знание социоинженерной науки, а всех замшелых жрецов религии под названием «марксизм», носителей посредственного ума и эгоистических карьеристов отодвинуть куда-нибудь в сторону, где они не будут мешать поступательному социальному развитию. Мы должны сделать новую Советскую Империю настолько же лучше страны Эс-Эс-Эс-Эр, насколько она сама была лучше предыдущей социальной формации.

Это я говорю, зная, что общий образовательный уровень местных специалистов крайне низок по той причине, что страна Эс-Эс-Эс-Эр до сих пор переживает последствия действий этой самой прошлой социальной формации, которую тут называют «царизмом» или «темным прошлым». Любопытно, что государство-предшественник страны Эс-Эс-Эс-Эр тоже называло себя Российской Империей, но то государство было в корне неправильно организовано, насквозь лживо и эгоистично; его высшая страта, которой предписывалось быть мозгом, честью и совестью государства, думала не о благе народа, а только о своем благополучии. К тому же его последний правитель, Николай Второй, в нашей, не предусматривающей наследственных титулов, социальной системе вряд ли поднялся бы выше гражданства третьего класса…

Поэтому не стоит рубить с плеча; список достижений страны Эс-Эс-Эс-Эр за последние двадцать лет впечатляет даже не специалиста. Конечно, многое я бы сделала по-иному, с меньшими материальными, социальными и человеческими издержками. Но, в любом случае, меня впечатляет результат работы людей, не имеющих даже понятия о настоящей социоинженерной науке, а пользующихся вместо нее своим дурацким марксизмом. Это псевдосоциальное учение (на самом деле являющееся разновидностью религии, у которой имеются свои догмы и свои святые) некоторые параметры существования общества объясняет частично, а некоторые и вовсе в корне неправильно, из-за чего производимые с его помощью социальные преобразования сопровождаются значительными потерями в человеческом потенциале и темпе развития.

В правильно организованном обществе, где все социальные формации выполняют свою роль, не может быть ни классов-угнетателей, ни так называемой классовой борьбы, ибо немыслимо, чтобы в здоровом организме рука боролась с ногой, а живот с головой. Такое возможно только в том случае, когда мозг болен или заплыл жиром, будучи больше не в состоянии выполнять свои функции.

Что касается мозга страны Эс-Эс-Эс-Эр (то есть нашего будущего императора, которому как раз сегодня кагал его соратников присвоил звание Верховного Главнокомандующего), то он не болен и не заплыл жиром. Совсем нет. Он полностью дееспособен, осознает сложившуюся ситуацию и готов действовать, разделяя с нами цели задачи, понимая необходимость сделать будущую Советскую Империю сильнейшим, а потом и единственным государством Старой Земли. Более того, это ум, редко встречающийся среди хумансов; и осознание того, что мне придется работать под его непосредственным руководством, приводит в трепет все мое существо. С личностями такого масштаба встречаться воочию мне еще не доводилось. Ведь этот человек сумел совершить почти невозможное, превратив отсталое, разоренное гражданской войной государство в быстроразвивающуюся мировую державу.

Я до сих пор не понимаю, как ему это удалось и думаю, что на такой подвиг (а это действительно подвиг), способен только настоящий гений, которые иногда встречаются среди хумансов, но совершенно отсутствуют среди темных и светлых эйджел. Да, в среднем мы умнее, чем базовая версия рода хомо, но гениальные озарения нам недоступны. Более того, наша социоинженерия, которой я так горжусь, не способна ни предсказывать время и место появления таких гениев, ни угадывать направление и конечные результаты их деятельности. Задним числом мы, конечно, способны объяснить, почему все произошло так или иначе, но не более того. Именно поэтому, наверное, цивилизация Кланов, после того как ее оставили Древние, топталась на одном месте сто тысяч лет, пока в Галактике не появился император Шевцов и не дал нам, эйджел, хорошенького пинка по зад, чтобы мы не зазнавались.

Итак, в ближайшее время мне мало того что предстоит спуститься на поверхность Старой Земли, но еще и работать вместе с одним из величайших гениев в истории человечества. Еще совсем недавно я, девчонка эйджел, которой не исполнилось и ста стандартных лет, не могла о таком и мечтать, а сегодня я – единственный и незаменимый специалист, призванный изменить судьбу этой планеты, а в итоге и всей Галактики в целом. Конечно, в некоторых исторических материалах, хранящихся в Синей книге, товарища Сталина называли тираном и кровавым диктатором, но данные психосканирования не подтверждают такую оценку. Он не более жесток, чем большинство местных политиков, а по сравнению с некоторыми матронами Непримиримых кланов эйджел (вот уж где настоящие старые ведьмы) он выглядит белым и пушистым паинькой, жертвой общего невежества и бытующих в местном обществе заблуждений.

* * *

2 июля 1941 года, 18:20. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Подходил к концу одиннадцатый день войны и шестой день с того момента, как в этой войне приняли участие пришельцы из далеких глубин галактики. Именно сюда, на дачу в Кунцево, стекалась вся оперативная информация по обстановке на советско-германском фронте. Стыд и позор: информацией о положении советских частей, их боевом духе и укомплектованности личным составом имперские тактики владеют гораздо лучше собственного генерального штаба РККА. Это касается не только тех частей, что находятся в отрыве от командования и пытаются вырваться из Белостокского и Минского котлов, но и тех, которые еще не попали ни в какое окружение, а также соединений второго стратегического эшелона, стремящихся как можно скорее занять фронт по Днепру. Стоит только переключить режим на тактическом планшете – и видно, как составы с войсками второго стратегического эшелона идут из глубины советской территории к рубежу Днепра как лосось на нерест.

Туда, в Смоленск, заново создавать Западный фронт уехал генерал армии Жуков. Его задача – успеть подготовить оборону и окончательно остановить и так уже притормозившее вражеское наступление на Москву. Болдин и Рокоссовский глубоко во вражеском тылу будут сражаться до последнего только ради того, чтобы дать Жукову как можно больше времени на подготовку к отражению вражеского удара. Другого выхода нет. В настоящий момент сводная армейская группа генерала Болдина ожесточенно рубится с немцами под Слонимом и Ивацевичами, оттягивая на себя не только вторую танковую группу Гудериана, но и четвертую полевую армию генерала-фельдмаршала фон Клюге. На завтрашнее утро генералом Болдиным намечен удар во фланг Гудериану сводной конно-механизированной группой генерала Мостовенко, в случае успеха которого задачу, поставленную перед его зафронтовой группировкой, можно будет считать полностью выполненной.

Что касается Минска, то он и так уже окружен врагом с трех сторон, и сейчас генерал Рокоссовский готовится отдать приказ отводить подчиненные ему войска в черту города. Единственное, что заставляет его медлить – желание принять в состав своей группировки побольше частей, выходящих из уже наметившегося Минского котла. Во время обороны Минска ему понадобятся каждый боец или командир, каждая пушка, миномет или танк. И каждый день такой обороны будет играть на советские войска и против наступающих немцев, которые, несмотря ни на что, еще не готовы признать крах своего плана «Барбаросса». Сталин потому и не верил в данные разведки о немецких планах войны в одну летнюю кампанию – задача за шесть недель дойти от границы до Москвы казалась авантюрой, невозможной для педантичных и скрупулезных германских генералов. Советский Союз – это не Франция, и план завоевать его за шесть недель является ненаучной фантастикой. Но откуда он мог знать, что этот план опирается не только на точные тактические и логистические расчеты, но и на обещание со стороны некоторых высокопоставленных предателей открыть фронт перед германскими войсками.

Ох, если бы не заговор, не мелочное желание «фрондеров» потеснить его, Сталина, у власти, то и начальный этап войны, несмотря на неготовность Красной Армии прошел бы совсем по-другому. Надеяться на сокрушающий все Освободительный поход в Европу, конечно, было бы нельзя, товарищ Ватила Бе во время сеанса прямой связи «тактика для начинающих» популярно разъяснила советскому вождю организационные, тактические и технические изъяны в структуре Красной Армии, которые не позволили бы добиться ожидаемого результата. Но вот организованно отходить с рубежа на рубеж, не попадая в окружения и не бросая ни запасов топлива, боеприпасов и снаряжения, ни тяжелого вооружения, было вполне возможно. А уже через полгода, зимой, набравшаяся сил и опыта Красная Армия без всякой посторонней помощи начала бы шаг за шагом выпроваживать немецких захватчиков с советской земли.

Но сейчас, впервые за эти дни, голова у товарища Сталина болела отнюдь не о военных вопросах. Ведь дело обороны Страны Советов находится в надежных руках. Замещающий маршала Шапошникова генерал-майор Василевский побывал на даче в Кунцево с целью перенести на карту данные планшета и сверить его со своей информацией, (это получается, что не Генштаб докладывает товарищу Сталину о положении своих и вражеских войск, а как бы совсем наоборот) и попутно негласно прошел систему профориентации и получил такой же статус А1, как и Жуков с Рокоссовским. Тактик-лейтенант Илина Ке, посмотрев на психопрофиль Василевского, сказала, что это один из крупных военных гениев в фазе развития, одинаково способный как к командной, так и штабной деятельности.

На Северо-западный фронт, положение на котором было немногим лучше, чем на Западном фронте, вместо обгадившегося генерала Кузнецова убыл бывший командующий Северокавказским округом генерал-лейтенант Конев, получивший командный статус А2. Самого Кузнецова в ближайшее время ожидал визит в кабинет к Сталину. В том случае, если система профориентации обнаружит в нем такое же двойное дно, как и в Павлове, результат будет тот же – принудительное ментоскопирование на Полярном Лисе с последующим смертным приговором. Если же генерал Кузнецов просто дурак, то он получит лет десять лагерей и пусть радуется, что легко отделался. Прочие направления пока не вызывали серьезной тревоги; вторжение со стороны Финляндии так и не началось, а Венгрия, хоть и объявила войну СССР 27-го июня, до сих пор придерживалась пассивной, оборонительной тактики, и ее войска еще не пересекали советско-венгерскую границу. Товарищ Сталин подозревал, что они ее и не пересекут, ибо венгерскому руководству (адмиралу Хорти) сильно хочется жить.

В любом случае, возникшие в последнее время политические вопросы требуется решать как можно скорее, но прежде чем их решать, надо как следует во всем разобраться и постараться совершить перестройку советского аппарата управления на ходу, с минимальными социальными издержками, начав при этом с круга самых близких соратников. Оборудование для профориентации в его кабинете – это, конечно, хорошо, но что делать в том случае, если возникают сомнения: когда один параметр говорит «про», а другой «контра»? И как можно увязать всех этих людей в одну управляющую систему, изъятие отдельных элементов которой не вызывало бы нарушения общей работоспособности? Именно для выполнения этой работы с «Полярного Лиса» и была вызвана старший социоинженер имперцев Малинче Евксина, уникальный и единственный специалист в своем роде на всей Земле.

Первоначально вождь сомневался, стоит ли доверять серьезные дела особе, которая выглядит как двадцатилетняя девчонка. Но поскольку у этих имперцев все не как у людей, он решил посоветоваться по этому вопросу с Молотовым, который уже имел дело с этой Малинче, когда подписывал Соглашение о Присоединении.

– Знаешь что, Коба, – ответил ему Молотов, – ты можешь не обращать на это внимания. Товарищу Малинче наверняка лет побольше, чем нам с тобой обоим вместе взятым. По ним никогда не угадаешь. Но, в любом случае, старший социоинжинер, как я понимаю, это фигура, допущенная к самостоятельной работе. Думаю, если ее выпустить на переговоры против Черчилля, дав время на предварительную подготовку, то свинья для чахохбили будет пренеприятно удивлен. Мол, такая молодая леди, и такая жесткая хватка.

– Против Черчилля, – ответил вождь, – выпускать ее рановато, сначала надо разобраться с нашими внутренними проблемами. Ни один англичанин, включая борова, не способен нагадить нам так густо, как некоторые товарищи из ЦК. Так что имей в виду и не удивляйся, что некоторые наши товарищи оказались нам совсем не товарищами. У тебя в наркомате тоже не все ладно – достоверно известно, что кто-то из твоего ближайшего окружения сливает информацию англичанам. Литвиновское, понимаешь, наследство. Лучше займись этим сам, а то я попрошу Лаврентия, и он зачистит этот ваш гадюшник до белых костей.

На этом разговор Сталина с Молотовым закончился, после чего последний уехал в свой наркомат, а Сталин остался ждать прибытия шаттла, который теперь прилетал не только в темное время суток, а когда необходимо. То, что Советский Союз поддерживает контакты с космическим кораблем на орбите, давно уже являлось секретом Полишинеля, тем более что все ближе становился тот момент, когда советско-имперские отношения (и в том числе соглашение о присоединении) потребуется выводить из тени. Но сначала – разбор полетов с фрондерами. За свой тыл вождь хотел быть совершенно спокоен.

* * *

2 июля 1941 года, 18:40. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Старший (и единственный) социоинжинер «Полярного Лиса» Малинче Евксина.

Шаттл плавно опустился на зеленую лужайку, которую наши корабельные остряки уже назвали «космодром Кунцево-1», открылся десантный люк и до меня донеслись запахи летнего соснового леса, на фоне которого тонкой ноткой прорезались горьковатые ароматы древесного дыма и приготовленной на открытом огне пищи. После искусственной атмосферы космического корабля эти запахи дразнили воображение и будили во мне древнюю генетическую память о далеких предках, живших вреди таких вот лесов и жаривших на кострах мясо убитых диких животных. Действительно, все мы – эйджел, горхи, сибхи и хумансы – происходим с этой планеты, и у всех у нас в крови присутствует память о ее холмах и лесах… Однако хватит лирических воспоминаний; ваш выход, товарищ Малинче, соберитесь с духом и смело шагайте вперед.

Я и пошла, попутно оглядываясь по сторонам с высоты своего роста. Пока я не знала, как интерпретировать увиденное, и просто складывала факты в копилку своей памяти. Помимо прочего я должна была привыкнуть к тому, что отныне вокруг меня не будет никого, кроме хумансов. Тактик-лейтенант Илина Ке и ее ординарец Туся при этом не в счет, так как пересекаться мне с ними почти не придется. Ну что же, как я уже говорила, хумансы – это тоже не так уж плохо; других эйджел, когда их вокруг слишком много, я переношу гораздо хуже. Уж слишком они бывают спесивыми и самоуверенными, особенно такие же светлые, как я. Зато на хумансов можно смотреть сверху вниз (во всех смыслах), ведь гении среди них достаточно редки, а ростом я, как правило, оказываюсь на две головы выше самого высокого самца. Есть, конечно, хумансы, на которых сверху вниз не посмотришь. Например, наш обожаемый командир каперанг Малинин или наш новый император товарищ Сталин, на встречу к которому я и иду. Гении – они и есть гении, и преклонить перед ними голову не стыдно даже для такой светлой эйджел, как я.

Сотрудники безопасности, стоящие на входе в небольшой одноэтажный дом, выкрашенный зеленой краской под цвет окружающих деревьев, приветствовали меня отданием чести и попросили следовать за собой внутрь. Я не стала им говорить, что приветствовать меня воинским приветствием совсем не нужно, ибо старший социоинженер – это гражданский чин, не имеющий отношения к Армии и Флоту, и именно поэтому я не ношу никаких знаков отличия, кроме квалификационной нашивки на левой стороне груди.

Стены дома изнутри были отделаны панелями из полированного дерева. Прихожая, поворот направо, короткий коридор… а вот и дверь в кабинет того, кого здесь называют Отцом Народов.

Я никогда не бывала в Малом Императорском Дворце в резиденции «Высокие кручи», расположенном в одном из высокогорных районов Новороссии, но много раз видела изображение императорского кабинета, из которого Владимир Третий вершил дела Империи. По общему дизайну общего между двумя этими кабинетами было мало, ибо вкусы и уровень технологического развития в Империи и стране Эс-Эс-Эс-Эр довольно сильно различались, но было между ними и нечто общее. Святая простота, сказала бы я. Все было сделано для того, чтобы хозяин этого кабинета мог принимать посетителей и заниматься своими делами, но в то же время не было ничего лишнего, вычурного или излишне роскошного. Бросался в глаза диван, на котором, как я уже знала, хозяин этого кабинета иногда отдыхал, не желая уходить в спальню. Рабочий стол вождя страны Эс-Эс-Эс-Эр был заставлен всяческой архаикой вроде письменных приборов с чернильницами, старинных телефонов и отрывного календаря. Единственными современными мне предметами на этом столе были мобильный коммуникатор дальней связи, оформленный в виде небольшого металлического чемоданчика, и персональный информационный комплекс, на который и была завязана установленная в этом кабинете система профориентации.

Человек, сидевший за этим столом, сначала поднял голову, посмотрев на меня, потом как бы мимоходом бросил взгляд на экран информационного комплекса. Видимо, система профориентации была включена, ее датчики сейчас собирали информацию, чтобы можно было построить портрет моей личности. Для меня несколько неожиданно было самой оказаться предметом изучения, поэтому я, поздоровавшись, неловко остановилась на пороге.

Увидев мое смущение, хозяин кабинета улыбнулся в усы, хмыкнул и сказал, гостеприимно указывая на стоящий отдельно мягкий стул:

– Проходите, товарищ Малинче, садитесь. Очень рад вас видеть. Должен сказать, что давно хотел с вами познакомиться, так сказать, лично. Мне говорили, что вы, эйджел, очень горды, почти заносчивы и подсознательно не считаете других людей равными себе. Это так?

При этом его желтые, как у хищного зверя, глаза продолжали внимательно изучать выражение моего лица, считывая с него эмоциональные реакции. Интересно, кто же ему такое мог говорить? Вряд ли каперанг Малинин или Ватила Бе, имеющие прямой выход на этот кабинет, могли откровенничать с вождем страны Эс-Эс-Эс-Эр на такие темы.

– Это не совсем так, – ответила я, усаживаясь на указанный мне стул, – люди (я имею в виду людей вообще: и эйджел, и хумансов, и горхов, и сибх) вообще изначально не равны между собой. Империя гарантирует всем только равные возможности для обретения прав, и ничего более; остальное зависит от желания, индивидуальных способностей и стараний индивида. Да, мы, эйджел, в среднем значительно умнее, чем хумансы, способны обрабатывать и интерпретировать большие объемы данных и давать более точные заключения, но на этом наши преимущества заканчиваются. Сибхи старательнее и усидчивее нас, и незаменимы там, где дело касается нудной работы, требующей точности и терпения. Горхи сильнее и храбрее, а хумансы обладают способностью управлять крупными коллективами людей, не являющимися их кровными родственниками. Да, мы понимаем, что такое крупные организационные структуры (типа государства или империи), но без вашей помощи способны только разрушать их, а отнюдь не созидать. Кроме того, у вас есть еще одно неоспоримое достоинство – ваша популяция способна порождать особей, резко выбивающихся над средним уровнем, так называемых гениев, а наша нет. Именно поэтому вы, хумансы, используя своих гениев как мотор, развиваетесь, поднимая себя из дикости варварства к вершинам цивилизации, а мы, эйджел, уже сто тысяч лет остаемся, то есть оставались, на том уровне, на какой нас когда-то возвели Древние. Нас, эйджел, крайне редко аттестуют на руководящие должности, в основном мы являемся высококлассными специалистами, которые производят расчеты, учат и советуют, но принимать конечные решения и осуществлять общее руководство над проектами доверяют только хумансам. Ведь о том, что нашу цивилизацию называли цивилизацией Кланов, было сказано не ради красного словца. Наш первый император Шевцов как-то назвал эйджел дикарями, переселенными из тропических джунглей на просторы космоса. Древние смогли переделать наши тела, усилить, насколько это было возможно, мыслительные способности, научить нас своим технологиям, необходимым для межзвездных перелетов, но они не смогли изменить нашу суть. Ведь у дикарей каждое племя считает настоящими людьми только своих членов, а остальных – не более чем законной добычей… Но после провозглашения Империи была введена профориентация, которая позволила добиться того, чтобы каждый член общества занимался тем, что у него получается лучше всего.

– Ваш Шевцов был умный человек, – кивнул вождь страны Эс-Эс-Эс-Эр, – но о структуре вашего общества мы, товарищ Малинче, с вами еще поговорим. А сейчас я хотел бы знать, как вы оцениваете НАШЕ общество?

– Ваше общество, – сказала я, мы оцениваем достаточно высоко. Процентов на восемьдесят оно готово сражаться за свои идеалы насмерть, а это очень высокий показатель. Нам известно, какова была в этой стране предыдущая политическая формация и люди ценят то, что вы сделали для них лично. Количество недовольных переменами, чье положение от них ухудшилось, очень невелико; остальные же считают, что чем дольше существует ваша политическая формация, тем лучше будет становиться их жизнь и жизнь их детей и внуков. Вторгшийся в вашу страну враг воспринимается людьми как грабитель, который пришел отобрать у них то, что дала им ваша власть.

– Товарищ Малинче, – удивился вождь страны Эс-Эс-Эс-Эр, – неужели все так прекрасно и радужно, как вы говорите? У нас принято считать, что по мере построения справедливого общества, противоречия в нем, называемые классовой борьбой, будут только обостряться, так как свергнутый класс-угнетатель будет пытаться восстановить свое господство над бывшими угнетенными…

– Нет, нет и еще раз нет! – воскликнула я, – те классы, которые у вас раньше существовали за счет несправедливости общества, теперь уничтожены и не имеют сил ни к какой классовой борьбе. Это исключено. Ваш главный враг – другой. Управленческая пирамида, не такая уж плохая по своей структуре, имеет в своем составе много некомпетентных и просто глупых функционеров. Особенно хорошо это видно на примере вашей армии, которая терпит поражения исключительно из-за низкого качества старшего командного состава. Я не тактик темных эйджел, но могу сказать, что вместо того, чтобы отражать вражеское нашествие, одни ваши военачальники принялись заниматься имитацией бурной деятельности, а другие просто впали в ступор – и все лишь потому, что ни те, ни другие не понимали, что им требуется делать в критической ситуации. Есть, конечно, в ваших управленческих структурах люди, которые берут на себя ответственность и добиваются успеха, но в верхних слоях пирамиды этих людей абсолютное меньшинство. Если война с дейчами продлится достаточно долго, то произойдет обновление управленческой пирамиды, естественная замена некомпетентных руководителей компетентными, но это будет стоить большого количества ваших напрасно погибших солдат. И так не только в армии. Ваши чистки, которые вы практиковали до войны, в основном не достигали своей цели, потому что замену выбывшим некомпетентным руководителям вы подбирали не по профессиональным качествам, а по знанию догм вашего марксизма-ленинизма. И хуже всего дело обстоит в самом высшем эшелоне вашей власти, который вы называете Центральным Комитетом, ибо именно там означенные догмы, многие из которых никогда беспристрастно не проверялись практикой, и являются главным инструментом управления страной.

– Товарищ Малинче, – сказал Сталин, терпеливо выслушав мою сентенцию, – мы и пригласили вас для того, чтобы вы научили нас, как надо правильно подбирать кадры. В течение нескольких последующих дней через этот кабинет пройдут все крупные руководители Советского Союза, а вы будете их обследовать и давать свое строго научное заключение, на какой должности лучше всего использовать этого человека и использовать ли его вообще. Кроме того, жду от вас подробнейшего доклада по положению дел в целом. А что касается марксизма, то, как крупный специалист по этому вопросу, могу сказать, что марксизм не догма, а руководство к действию. Если ваша галактическая наука докажет, что товарищ Маркс ошибся в своих теоретических построениях, то мы его поправим. Этим и отличается наука от религии – что наука тоже, конечно, может ошибаться, но, получив новые данные, она исправляет свои ошибки, а религия коснеет в своих заблуждениях. Надеюсь, вам все понятно? А раз так, то давайте возьмемся за работу, время не ждет.

* * *

3 июля 1941 года, 03:55. Белорусская ССР, Брестская область, Ивацевичский район, Станция Доманово.

Раннее утро встает над рекой Гривдой, разделяющей советские и германские позиции. плывут рваные клочья белого тумана, пронзительно цвикают птицы в ветвях деревьев и кустов. В окопах передового охранения по обе стороны реки от сырости и холода ежатся солдаты противостоящих армий. И будто бы нет никакой войны, но ветерок доносит до немецких окопов запашок мертвечины. Это разлагаются те немецкие зольдатен унд официрен, которые доблестно пали три-четыре дня назад при безуспешных попытках форсировать Гривду на резиновых лодках и подручных предметах. К тому же если зольдат высунет из окопчика голову и посмотрит на ту сторону (что почти безопасно, потому что лазерщики стреляют только на блеск оптики), то увидит, что вдоль советского берега, шагах в десяти друг от друга, стоят колья, на которые насажены головы самых неудачливых его кригскамрадов. Сделано это для острастки и в качестве напоминания, что жизнь тех, кто пришел на чужую землю с оружием в руках, неизбежно, так или иначе, закончится печальным исходом.

Но напряженно вслушивающиеся в утреннюю тишину солдаты и офицеры изрядно потрепанного 69-го пехотного полка (10 танковая дивизия, входившая в состав 46-го моторизованного корпуса, 2-й танковой группы), занимавшего оборону по южному берегу Гривды в районе моста, еще не знали, что отмеренное им время жизни почти вышло. Да и с чего бы им было подозревать, ведь основной накал сражений в последние сутки переместился на рубеж Бронная гора – Речица – Пески, где сводное соединение генерала Борзилова, отходя с рубежа на рубеж, из последних сил сдерживало натиск четвертой германской армии под командованием фельдмаршала фон Клюге. Сдерживать атаки численно превосходящей немецкой пехоты советским бойцам позволяло только наличие во второй линии обороны тяжелой бронетехники (танков Т-34 и КВ) и огневая поддержка артиллерии. Также немало помогли истребители с «Полярного Лиса», множество раз спускавшиеся с небес, чтобы прочесать лазерными пушками пехотные цепи или атаковать на позициях артиллерийские батареи.

Напротив, вторая танковая группа, которая понесла тяжелые потери в людях и технике и почти исчерпала запасы топлива и боеприпасов, прекратила атаковать большевистскую пробку в Ивацевичах, ожидая, пока четвертая армия своими силами сломит сопротивление русских фанатиков и разблокирует попавшее в окружение лучшее подвижное соединение вермахта. При этом надо учитывать, что личные отношения между Гудерианом и фон Клюге тоже были далеко не безоблачными. Первый считал второго напыщенной бездарностью, а тот не оставался в долгу, называя «Быстроходного Гейнца» нахальным выскочкой. При этом фон Клюге считал, что, попав в эту неприятную ситуацию, «непобедимый» Гудериан, наконец, получил щелчок по носу, который собьет с него хотя бы часть самоуверенности и апломба. А тот, в свою очередь, не считал возможным тратить свои и без того ограниченные ресурсы на то, чтобы ударом с тыла помочь штурмующей большевистские позиции пехоте. Еще чего! Топлива в уцелевших панцерах и бронетранспортерах всего на пятнадцать минут боя, а потом герры панцерманы должны вылезти из своих боевых машин и идти в атаку с пистолетами наперевес.

Поэтому всю свою уцелевшую бронетехнику (а уцелело ее не много) герр Гудериан окопал в узком дефиле на пути возможного прорыва вражеской бронегруппы к Барановичам, творчески переработав опыт своего оппонента, который таким же образом использовал против немецких панцеров свои Т-26 и БТ. Кстати, направление на Слоним вообще не считалось угрожающим, так как мосты большевики взорвали сами, а топкие болотистые берега не подразумевали форсирования реки вброд. Поэтому штаб второй танковой группы дислоцировался в поселке Чемелы, и там же располагались и штабы 46-го и 47-го мотокорпусов, а также штабы дивизий, ибо другого населенного пункта поблизости просто не имелось. Это место, битком набитое немецкими штабными, находилось всего лишь в четырех километрах от реки Гривда, то есть в четверти часа хода моторизованной колонны от линии фронта, если бы та каким-то образом смогла переправиться через речку с топкими болотистыми берегами. В связи с бесперспективностью этого направления для вражеского удара 69-й пехотный полк, занимавший оборону по ее берегу, был ослаблен изъятием из него нескольких временных кампфгрупп, брошенных на усиление обороны на Ивацевичском направлении. В результате потерь и изъятий численность полка сократилась до четырех стрелковых рот, одной роты огневой поддержки, минометно-артиллерийской роты и тыловых подразделений.

Тем, что осталось от полка, командовал оберстлейтенант Карл Маус, бывший командир батальона, занявший эту должность после того, как предыдущий командир полка во время рекогносцировки местности был застрелен прямо на своем НП из тяжелого лазерного ружья. Ноги остались на месте, а голова просто испарилась, потому что наведение осуществлялась по отметкам линз бинокля. Занявший место этого несчастного оберстлейтенант Маус, кроме прочего, был замечателен тем, что вдобавок к офицерскому званию имел диплом врача-стоматолога и пять лет с двадцать девятого по тридцать четвертый год зарабатывал на жизнь тем, что дергал и сверлил людям зубы. Но это так, к слову, потому что никаких дополнительных преимуществ квалификация стоматолога в данном случае не приносила. Впрочем, никто – ни оберстлейтенант Маус, ни командир 10-й танковой дивизии генерал-лейтенант Фердинанд Шааль, ни командующий 46-м мотокорпусом генерал танковых войск Хайнрих фон Фитингоф, ни сам Гейнц Гудериан – и подозревали о том, что твердо знал генерал-лейтенант РККА Иван Болдин. Пройдет еще несколько минут – и обманчивая утренняя тишина внезапно для немецкой стороны взорвется грохотом артподготовки и ревом десятков мощных танковых моторов.

Так и произошло. Ровно в четыре ноль-ноль по Москве на единственную нитку траншей и позиции полковой артиллерии обрушился град снарядов от второго сводного артполка, сформированного из остатков артиллерии мехкорпуса генерала Мостовенко и прочих артчастей, сумевших благополучно отступить хотя бы с частью орудий. Впрочем, из-за дефицита боеприпасов эта артподготовка не была особенно длительной. Не прошло и четверти часа, как артиллерийский огонь прекратился и в атаку на немецкие позиции пошли советские танки, за которыми в рост поднялись стрелковые цепи. Такой ход русских вызвал с немецкой стороны немалое удивление, ибо на заболоченных берегах Гривды тяжелые Т-34 и КВ должны были увязнуть как мухи в патоке, так же, как по самые башни там уже увязли две «тройки» и несколько «двоек», вытащить которые до окончания боевых действий не представляется возможным.

Но ожидания немецких солдат и офицеров не оправдались. Тяжелые, почти пятидесятитонные КВ не только не увязли в зыбком прибрежном грунте, а, выехав на реку, с относительно небольшой скоростью продолжали передвигаться по поверхности воды, которая прогибалась под их гусеницами, будто была покрыта толстым слоем невидимой резины. Не повредил этим танкам и шквальный артиллерийский обстрел, который устроили едва пришедшие в себя германские артиллеристы. Снаряды немецких пушек просто вязли в чем-то, чертовски напоминающем опять же невидимые огромные резиновые подушки, которые эти танки толкали перед собой. Перед этой защитой оказались бессильны даже снаряды тяжелых пехотных орудий калибра 150 миллиметров, которые были бы смертельны даже для КВ. Одну такую пушку советская артиллерия уничтожила во время артподготовки, зато вторая смогла попасть в один из танков аж двумя снарядами, но при этом без малейшего эффекта, если не считать яркого фейерверка.

Таким же образом в этих «подушках» бессильно вязли пули из винтовок и пулеметов, благодаря чему ощетинившаяся остриями штыков советская пехота совершенно не несла потерь от вражеского огня и следовала за танками, находясь в полной готовности вступить в так любимую ей скоротечную штыковую схватку. При этом ответные выстрелы русских танковых пушек время от времени достигали своей цели, уничтожая то расчет орудия, то пулеметное гнездо. Пехота вслед за танками также вступила на непонятный упругий настил и пошла по воде аки посуху. Вот это для немецких солдат оказалось уже слишком, и те полезли из своих жидких окопчиков для стремительного и безудержного отступления еще до того, как советские танки подошли к противоположному берегу реки. Несмотря на хлестнувшие им в спины пулеметные очереди, почти двум третям спасающихся «белокурых бестий» удалось добраться до спасительной опушки леса и скрыться за его защитой.

Конечно же, все эти чудеса имели «имперское» происхождение: устройством, обеспечивающим перемещение по воде аки посуху, являлся генератор поля, повышающего поверхностное натяжение настолько, что водная поверхность начинает удерживать на себе не только швейную иглу, но и тяжелый танк. Поскольку все генераторы, участвующие в операции, были синхронизированы, то получилось единое покрытие, на время форсирования полностью перекрывшее реку. Вторым секретом, обеспечившим успешность атаки, были стандартные генераторы защитных полей от боевых скафандров штурмовой пехоты, которые серые взяли из ЗИПов, пока еще неприкосновенных. Четыре генератора, каждый из которых устанавливал защиту в своем секторе, обеспечили советским танкам абсолютную непробиваемость от всех видов немецкого оружия, а также безопасность движущейся следом пехоты.

Спустя несколько минут после того, как из вида скрылся последний немецкий солдат, советские танки выбрались на берег и, раздавив гусеницами брошенные немецкие пушки, приняли на броню десант, собрались в колонну и по лесной дороге направились в сторону поселка Чемелы. Идти предстояло не больше четверти часа. При этом ловить разбежавшихся по лесу немцев никто не собирался: для этого не хватало ни времени, ни людей. Главное было уничтожить ядро второй танковой группы, после чего ударить в спину немецкому заслону – это даст группе генерала Борзилова возможность благополучно отступить на соединение с группировкой генерала Болдина. Ну и, кроме того, после такого разгрома лучшей из танковых групп дальнейшее наступление на восточном фронте станет прихрамывать на все четыре ноги сразу.

* * *

3 июля 1941 года, 04:15. Белорусская ССР, Брестская область, Ивацевичский район, деревня Чемелы.

Когда на севере, совсем близко, загрохотала артиллерийская канонада и в хатах зазвенели стекла, генерал-половник Гудериан спал сном праведника. Пробуждение вышло не из приятных. Судя по звукам разрывов, одновременно стреляли орудия калибра пятнадцати, двенадцати и семи с половиной сантиметров, причем последние развили просто бешеную скорострельность. Гудериан понимал, что направление на Слоним, с точки зрения угрозы, считалось в общем-то бесперспективным. Взорванный мост и топкие заболоченные берега речки Гривды затрудняли переправу даже пехоте без тяжелого вооружения, не говоря уже о панцерах и артиллерии; даже незначительное сопротивление могло с легкостью остановить атаку превосходящих сил. Четыре дня назад, во время попытки удара 46-го мотокорпуса на Слоним, сами большевики и их покровители с легкостью продемонстрировали возможности этой позиции для обороны, без особых усилий остановив атаку немецких частей и нанеся им жестокие потери.

И вот теперь русские сами зачем-то устраивают этот артиллерийский обстрел, за которым непременно последует атака – без нее вся эта канонада не более чем напрасная трата боеприпасов. Или тут дело не в русских, а в их покровителях? Быть может, у них имеются какие-нибудь быстронаводимые понтонные мосты или достаточное количество парящих платформ, способных быстро перебросить людей с одного берега на другой? В таком случае массированный обстрел позиций 69-го полка, по сути являющегося лишь усиленным батальоном, вполне может принести успех… Додумать эту мысль Гудериан не успел: русская артподготовка по линии фронта прекратилась так же неожиданно, как и началась. Орудия малого и среднего калибра просто замолчали, а дальнобойные пятнадцатисантиметровые гаубицы перенесли огонь вглубь контролируемой германскими войсками территории, и через несколько минут сорокакилограммовые «чемоданы» стали с сокрушающим грохотом рваться в переполненных штабными и тыловыми подразделениями Чемелах.

Тут уже Гудериану было не до размышлений: молотили большевистские артиллеристы на совесть, и запросто можно было остаться под руинами горящей хаты или, успев выскочить из нее, попасть под разрыв шального снаряда. Надо либо залечь в каком-нибудь укрытии, которое позволит переждать артобстрел, или постараться как можно скорее покинуть обстреливаемый квадрат. Последнее исключалось. Выглянув в выбитое взрывной волной окно, Гудериан увидел, что его командирская «тройка» (на самом деле имитация танка с макетом пушки вместо орудия), припаркованная поблизости, повреждена близким разрывом гаубичного снаряда. По крайней мере, перекошенный на противоположный борт корпус и нездоровый дымок над моторным отсеком говорили о том, что данный агрегат в ближайшее время никуда не поедет. К тому же механик-водитель командирской машины, сраженный осколками того же снаряда, не шевелясь лежит в луже крови возле передней части ее корпуса – он так и не успел занять свое место.

Убегать на своих двоих, рискуя попасть под шальной разрыв, командующий второй танковой группой не считал возможным, поэтому, напялив китель прямо на голое тело и криво нахлобучив фуражку, пригнувшись, метнулся к отрытой в десятке шагов от хаты противовоздушной щели. С тех пор как в небесах воцарились белые демоны, сопровождающие большевистские бомбардировщики к месту работы и обратно будто барышень на танцы, воздушный налет на расположение штаба не исключался. Поэтому таких маленьких узеньких окопчиков для укрытия драгоценных генеральских и офицерских тел немецкие солдаты нарыли по всем Чемелам в достаточном количестве.

Едва Гудериан в несколько прыжков пересек расстояние, отделявшее его от спасения, и умостил свою тушку в означенной противовоздушной щели, очередной снаряд угодил точнехонько в ту избу, которую он только что покинул. Теперь местное жилище представляло собой груду деревянного хлама; однако это была та судьба, от которой не уйдешь. Кому суждено попасть в плен, тот выживет под любым обстрелом.

А ведь там, на «Полярном Лисе», Гудериана хотели именно в плен и не иначе, потому что один из самых гениальных тактиков хумансов представляет собой высокую ценность хотя бы в качестве генетического материала для возможного размножения. Правда, в настоящий момент под рукой у Иртаз Далер и Ватилы Бе не было пригодных для осеменения лишних горхинь и темных эйджел (от тактиков предпочтительно получать гибриды боевого назначения), но это дело наживное. Набег «Полярного Лиса» на территорию кланов эйджел в ближайшем будущем представлялся почти неизбежным, потому что с одними хумансами полноценную Империю не построить. Кроме того, Ватила Бе считала, что если сейчас в Галактике и в самом деле идет доимперская эпоха, то разведывательно-ударный крейсер типа «Гончий Пес» будет если не самым сильным, то самым быстрым и малозаметным боевым кораблем – то есть идеальным капером, способным захватить плохо вооруженный приз с ценным грузом и с легкостью скрыться от погони. И никому в голову не придет, что его база здесь, на окраине запретной зоны, еще во времена Древних закрытой для посещения кораблями эйджел. Но это будет потом, а сейчас важно помочь стране Эс-Эс-Эс-Эр победить страну Германия, что станет первым шагом на пути ее преобразования в новую Империю.

Именно поэтому, в то время пока бронегруппа под общим командованием генерала Мостовенко (изрядно обалдевшего от событий последних дней) лязгала гусеницами по дороге от места переправы через Гривду к перекрестку с Московско-Варшавским шоссе, на Чемелы обрушился десант роты штурмовой пехоты. Это был тот самый момент, когда рациональнее использовать тяжеловооруженных воительниц не для того, чтобы они гонялись за разбегающимися дейчами, а чтобы полностью обезглавить крупное подвижное соединение врага, уничтожив собравшиеся в кучу штабы различного уровня. Главной задачей, поставленной как перед рядовыми бойцыцами, так и перед командиршами участвующей в операции роты, был захват в плен или нейтрализация высшего командно-тактического состава дейчей, находящегося в некотором отрыве от своих войск. В то же время задачей бронегруппы генерала Мостовенко являлся разворот на перекрестке на девяносто градусов в западном направлении и удар в тыл оборонительным позициям войск второй танковой группы…

Дальнейшее очень легко представить. Прикрытые защитные полями советские танки, и без того слывущие неуязвимыми, внезапно врываются на огневые позиции артиллерийских батарей, развернутых в противоположную сторону. Следует нежданный удар с тылу по оборонительным рубежам и исходным позициям сосредоточения подвижных бронегрупп дейчей, предназначенных для активного парирования вклинений вражеских войск. Ярость и хаос. Непрерывный гром выстрелов пушек и пулеметов, скрежет сминаемого металла, яростные кличи атакующих, крики паники и отчаяния застигнутых врасплох… В такой ситуации обычно везет тому, кто успел сбежать с позиции и потеряться в ближайшем лесном массиве, и то лишь потому, что советским войскам и их союзникам сейчас отнюдь не до ловли одиночек. Особой ярости атакующим советским танкистам добавляло то, что они сейчас вымещали на своих врагах все пережитое в течение последних десяти дней, боль от поражения в приграничном сражении и унизительную горечь отступления, в то время как враг торжествует победу. Сейчас, получив преимущество внезапности удара и абсолютной защиты, они делали все возможное для полного уничтожения вражеских войск, и так понесших тяжелые потери в схватке с войсками группировки генерала Борзилова. Кроме прочего, разгром боевого ядра второй танковой группы открывал возможность поэтапного отступления по тому же Московско-Варшавскому шоссе на Слуцк-Бобруйск вместо отхода в Пинские леса с предварительным уничтожением тяжелого вооружения, как предполагалось первоначально. Наступление на правом фланге группы армий «Центр» в любом случае сорвалось, и теперь можно было озаботиться сохранением личного состава и хотя бы части танков, автопарка и артиллерии.

Впрочем, в Чемелах в это время тоже было весьма интересно. На деревню перестали падать снаряды, прогремел последний взрыв и наступила тишина – это позволило «Быстроходному Гейнцу», уже уставшему от вздрагивающей под ногами земли, грохота разрывов и посвистывания осколков, поднять голову над бруствером и оглядеться. От избы, где он ночевал, осталась только бесформенная груда мусора, его командирский танк пылал; и вообще, в поле зрения подобных костров хватало. В этот момент все и случилось. Прямо над головой раздался оглушительный хлопок, потом громкий свист – и задравший голову Гудериан увидел, что чуть ли не прямо на него опускается тяжелая бронированная фигура, похожая на средневекового рыцаря. Причем этот «рыцарь» опускался на деревню не в одиночестве; их было много, слишком много для того, чтобы понадеяться остаться в живых. До этого Гудериан уже слышал о такой разновидности демонов-воинов, покровительствующих большевикам. Когда они участвовали в рукопашных схватках, спасения для немецких солдат не было. Сила этих демонов-богатырей позволяла им буквально разрывать людей на части голыми руками – и это притом, что они были прекрасно вооружены.

«Быстроходный Гейнц» решил подороже продать свою жизнь (если, конечно, демону вообще возможно причинить вред) – лапнул рукой свою кобуру… но она, будто в дурном сне, оказалась пуста. Видимо, во всех этих пертурбациях, скачках и кульбитах пистолет где-то выпал и бесследно потерялся. Вообще-то пистолет генералу сам по себе и не нужен, разве только для того, чтобы застрелиться; но в данном случае, увы, у Гудериана отсутствовала даже эта возможность – не даться врагу живым. А это было важно, потому что ходили слухи, что демоны на допросах подвергают своих пленных врагов ужасным мучениям (хотя было непонятно, откуда взялась эта информация, ведь никто из тех, кто подвергался таким допросам, не мог вернуться обратно и рассказать о том, как это было). Наверное, это опять происки доктора Геббельса и своры его пропагандистов. Эти, не краснея, соврут на любую тему – такая уж у них работа.

Последнее, что Гудериан помнил из своей прошлой жизни – это то, что некая неодолимая сила подняла его в воздух и засунула в подобие то ли пенала, то ли помеси спального мешка со смирительной рубашкой, в которой он мог дышать, но был не в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. И, кстати, он вошел в число тех немногих счастливцев, которым повезло выжить в этом нападении. Бойцыцы штурмовой пехоты сочли достойными захвата только несколько самых высокопоставленных офицеров, остальных же истребили без всякой пощады, ибо перед ними не ставилась задача брать пленных низкой сортности.

* * *

3 июля 1941 года, полдень, Ивацевичи.

Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Мы, будто гиря на ноге, висим на правофланговой части главной группировки дейчей наступающей в направлении столицы страны Эс-Эс-Эс-Эр; и это продолжается уже четверо суток. Деньки эти были горячими, не без того; не зря же каждую ночь штурмовые шаттлы вывозят от нас на основную территорию раненых, доставляя взамен боеприпасы и продовольствие. Надо сказать, что поток отступающих частей страны Эс-Эс-Эс-Эр, уходящих от очень неприятной ситуации в окружении, к сегодняшнему дню почти иссяк, а значит, нам больше не для кого держать приоткрытой дверь к спасению. Да, мы уходим, но поставленную задачу мы выполнили до конца. Вражеская военная машина серьезно поломана, и починить ее в ближайшее время просто не сумеют.

К тому же и дейчи снизили накал атак на наши позиции. Это и неудивительно – у них тяжелейшие потери. Третий день мы планомерно отходим с рубежа на рубеж, и каждый раз оставляемая позиция оказывается доверху заваленной мертвыми телами в серых мундирах. У нас тоже имеются некоторые потери, но они незначительны. Ведь действия врага против нас не идут ни в какое сравнение с той бойней, какую мы устраиваем им раз от разу. Лишившись качественного преимущества, впервые на этой войне дейчи вынуждены оплачивать кровью каждый шаг вперед, и это только начало. Мы превосходим их в разведке, в качестве управления войсками, наше господство в воздухе на этом, очень важном, участке лишает дейчей привычной поддержки сверху, а артиллерия страны Эс-Эс-Эс-Эр, при использовании наших возможностей в разведке и корректировке, на две головы перевешивает оппонентов на той стороне фронта. Говорить о том, что каждый выстрел идет прямо в цель, еще нельзя, однако никто не разбрасывает снаряды впустую, так сказать, по кустам. Добавьте к этому умелое управление отрядами боевых машин, которые в самые критические моменты боя появляются на угрожаемых участках и огнем и маневром обращают вражеские атаки в прах. А возможности штурмовой пехоты – как с точки зрения создания плотности огня, так и в смысле умения наших девочек крушить все вокруг в рукопашной схватке… Вот и приходилось простым солдатам дейчей своими жизнями платить за желание тактиков скорее прорваться через наши позиции к отрезанным нашим ударам товарищам, оставшимся без поддержки и снабжения.

Кроме того, та группировка, которую дейчи так рвались спасти, тоже не существует более. Она сегодня утром пала под натиском наших товарищей, которые, пока шла битва за Ивацевичи, сумели накопить силы, перегруппироваться и нанести внезапный разящий удар во фланг, прикрытый только слабым заслоном. Крупнейшие тактики врага при этом попали в плен, а остальные были безжалостно убиты или просто разбежались кто куда. Разгром был настолько полным, насколько это вообще возможно. Уничтоженные нашим ударом части можно смело списать со счетов, а их техника после стараний саперов годится разве что для переплавки.

Теперь у войск страны Эс-Эс-Эс-Эр, входящих в нашу группу, есть возможность планомерно отступать вдоль дороги на восток всем соединением, вместо того чтобы бежать в леса, разбившись на мелкие группы, в надежде, что уцелеет хоть кто-нибудь. Такое медленное отступление боеспособной силы на второстепенном направлении тоже будет способствовать сдерживанию вражеского наступления, ибо у врага теперь нет возможностей атаковать эти войска с прежней яростью; при этом угрозы с фланга не потерпит ни один нормальный тактик. Самый важный вывод, который можно сделать из этого факта, заключается в том, что мы, (штурмовая пехота) на этом участке фронта больше не нужны. Пехотные соединения дейчей из второго эшелона в предшествующих боях понесли тяжелые потери и вряд ли захотят преследовать вполне боеспособную и готовую дать отпор группировку войск страны Эс-Эс-Эс-Эр, в опасении получить от нее очередное поражение. И в то же время они будут смотреть на нее одним глазом, опасаясь еще каких-нибудь неожиданных маневров.

Поэтому наше высшее командование в лице главного тактика Ватилы Бе решило перебросить нашу роту на новый участок фронта, где предстоят ожесточенные сражения. Конечно, жаль расставаться с новыми боевыми товарищами, с которыми мы сроднились за эти несколько дней. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять. Понимает это и мой генерал, который сегодня был сам не свой. За все это время мы так и не уединились…

Его скромный подарок – букетик полевых цветов – я спрятала под броню к самому сердцу. Да, не увидала я прелести русских лесов, о которых он мне так вдохновенно рассказывал. Эх, жаль… Но, может быть, у нас еще все впереди… Кто знает, как все сложится… Не хочется думать о плохом; такой прекрасный день сегодня: небо синее-синее, будто вымытое, дует приятный легкий ветерок, неся чудесные ароматы цветущих лугов… Все будет хорошо! Звезда Любви будет всегда сиять над нашими головами! А умирать нам рано еще. Да и чего бы? Ха!

Впрочем, на самом деле до безмятежности мне было далеко. Почему-то именно сейчас мысли о возможной гибели настойчиво лезли мне в голову. Умирать и вправду было жаль – теперь, когда я полюбила мужчину, полюбила по-хумансовски, нежно, трепетно, страстно…

– Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону… – сказал мой генерал, глядя на меня с оттенком грусти, но в то же время таким сияющим взглядом, что меня будто теплом окатило. Я догадалась, что он процитировал слова из какой-то песни – я почему-то всегда об этом догадывалась. – Ария… – тихо произнес он, пытливо вглядываясь в мои глаза, – я очень рад, что мы встретились. И я надеюсь, что однажды мы увидимся снова… хотя, конечно, на войне случается разное…

– Мое сердце в твоих руках… – сказала я своему любимому, теребя свою косу, которая так нравилась ему. – Я тоже верю, что мы еще встретимся после войны, а если нет, то…

И тут я осеклась. Ведь в стране Эс-Эс-Эс-Эр еще не практикуют генные банки! Это значит, что в случае гибели моего любимого от него не останется ровным счетом ничего. Ничего! То есть я не смогу взять его генетический материал, чтобы родить от него посмертного ребенка… Да уж, трагическая правда – тут человек если умирает, то умирает навсегда, и любящие его люди не могут дать ему продолжение в виде детей. Ужасная несправедливость! К тому же о множестве погибших не будет известно вообще ничего, потому что их части полностью уничтожены, и некому написать родным о том, где погиб и покоится их сын, муж, брат или отец… Жизнь вообще ужасно несправедлива… Но нас, воительниц Империи, как раз для того и рожали на свет, чтобы мы каждым своим действием старались изменить ее к лучшему.

Мой генерал не стал просить меня договорить начатую фразу. Наверное, договори я ее – и он уставился бы на меня круглыми глазами… Конечно же, он не мог знать о том, что я подумала, ему бы и во сне подобное бы не привиделось! И наверняка он сам мысленно закончил это предложение – так, как ему показалось логичным: «…ты навсегда останешься в моем сердце…», «…все равно это было прекрасно…», «…значит, такова судьба…» Хумансы Старой Земли! Как же это чудесно – вся эта их романтика… А мы – практичные, рассудительные, так много знающие. Какие мы все-таки разные… Однако это не мешает мне любить этого доблестного сына Старой Земли. Любить – но совсем не так, как это происходит в НАШЕМ понимании. Я научилась любить так, как ОНИ – и это действительно чудо. Я научилась видеть пленительную тайну в простых вещах… О, какое же это удовольствие – взглянуть на мир глазами хуманса! Пусть я никогда не смогу стать такой же, как они, но хоть чуточку приблизиться к их восприятию мне удалось – и это большая удача. Даже не то что удача, а, как выражаются они сами, «улыбка Бога»… Выражения хумансов вообще удивительно точны. Я только сейчас поняла это; а ведь раньше я вообще никак не воспринимала лирику и прочее подобное; да, впрочем, не особо часто я с этим и сталкивалась. Те хумансы, с которыми мне приходилось контактировать до этого Большого Приключения, были все же несколько другими. И разница вот в чем – они тоже воспринимали романтику, но относились к ней с долей снисходительности и даже доброй насмешки. Как взрослые, что, снисходя, ради шутки, играют в детские игры. Но обитатели Старой Земли ко всему относятся всерьез. Они живут этим. Романтика течет в их крови… Наверное, именно поэтому они пишут картины, слагают стихи, вкладывая в свои творения всю свою суть… Они – творцы в гораздо большей степени, чем мы. Их могучее воображение открывает им путь в любом направлении. Не потому ли именно эта планета является прародиной всех нас? Неужели мы тоже можем быть такими, как ее обитатели? Конечно, можем. Я убедилась в этом на своем опыте, хоть и прикоснулась к романтике совсем слегка, совсем чуточку – все благодаря моему генералу…

Мы неловко обнялись. Я чувствовала к нему безмерную благодарность. Не знаю, слышал ли он, как трепетно бьется мое сердце, но он прижимал меня к себе порывисто и страстно, как будто и вправду в последний раз. И, странное дело – я ощущала себя в его объятиях маленькой и хрупкой…

Так он и запомнился мне – этим крепким прощальным объятием, горьким запахом папирос, нежным прикосновение губ и глубиной своих глаз, в которых таилась тихая печаль. И последняя моя мысль тоже запомнилась – я подумала, что если Бог улыбнется нам еще раз и мы с моим генералом встретимся, то я непременно рожу от него, и сделаю все, чтобы наше дитя развило в себе творческое начало… Пусть он, наш ребенок, напишет в будущем такие же прекрасные стихи, как те, что однажды читал мне на крыльце мой возлюбленный… Ах, как бы это было прекрасно! Пусть это все сбудется! Ведь имею же я право надеяться? Точнее, верить…

Новые заботы несколько отвлекли меня от любовных терзаний, связанных с вынужденной разлукой. В частности, в связи с переброской нас на новый участок фронта встал вопрос о том, что делать с моим юным любимцем-пеончиком. А делать что-то надо было. Ведь если просто отпустить его на свободу, он, чего доброго, вернется в войска страны Германия и снова будет убивать солдат войск страны Эс-Эс-Эс-Эр. Он, правда, клянется, что никогда никого не убивал, что ему не нужны ни чужая земля, ни чужие вещи, и что он хочет только вернуться живым домой к своим фатер унд муттер… Ну, я очень хочу ему верить. Не похож он на матерого фашиста – и все тут. Простоватый, наивный парень, сохранивший в себе некоторую порядочность. Тем не менее никакого «домой» уже нет и, пожалуй, не будет. Поскольку я даровала ему пощаду на поле боя, то теперь мне решать, где он будет жить, на чем спать и что есть. Ведь, проявив к нему милосердие и даже приказав нашему фельдшеру позаботиться о его ране, я взяла на себя ответственность за его будущую судьбу. Вдобавок ко всему, этот Альфонс Кляйн – очень молодая особь, еще не дающая себе полный отчет в своих действиях. С одной стороны, этот факт содействовал проявлению моего милосердия (я не убиваю детей и тех, кто к ним приравнен (например, сибх, даже если они собственность клана из группировки Непримиримых)), а с другой стороны, крайняя молодость моего пеона возлагала на меня дополнительную ответственность за его судьбу…

Одним словом, немного подумав, я отправила этого Альфонса Кляйна наверх, на «Полярный Лис», поручив заботу о его нуждах моей сибхе-ординарцу Эри. Как капитан штурмовой пехоты я имела право иметь на борту корабля трех своих личных пленников, и ничего не значит тот факт, что до сей поры я им никогда не пользовалась. Я надиктовала для Эри специальное личное послание с инструкцией о том, как кормить раненого юного хуманса и какие процедуры к нему применить, чтобы он скорее адаптировался к нашему обществу. В первую очередь его стоило отвести в кабинет гипнопедии и научить нормальному русскому языку, потому что на дейче у нас никто не разговаривает, за исключением разве что некоторых егерей-франконцев. Я еще не знаю, что буду с ним делать, но мне точно известно, что этот юный хуманс никогда больше не будет тем, чем он был прежде.

 

Часть 6

4 июля 1941 года, утро. Третий Рейх, Восточная Пруссия, Ставка Гитлера «Вольфшанце».

Гитлер тупо смотрел на карту боевых действий на центральном участке Восточного фронта. Происходящее там активно ему не нравилось, но это никак не могло изменить положение дел. Группа армий «Центр», подставляя противнику борт, закрутилась на месте, будто панцер, у которого снаряд выбил одну гусеницу. Разумеется, эта аналогия не была полной, но фюрер германской нации понимал, что из его любимого детища, Блицкрига, жизнь вытекает с каждой минутой задержки. Германская армия еще в состоянии сражаться со всем неистовством тевтонской ярости, но большевики тоже оправляются от растерянности. Как бы ни была плоха их армия, по сигналу о всеобщей мобилизации русские в состоянии поставить под ружье просто огромное количество солдат – от пятнадцати до двадцати миллионов штыков. План «Барбаросса» подразумевал, что большевистское государств потерпит поражение еще до того, как окончательно завершится переброска войск из внутренних районов огромной страны (не говоря уже об окончательном завершении мобилизации), но то, что творилось сейчас, ставило на этой идее жирный крест.

Некто жестокий и безжалостный, встав за спиной у косоруких большевистских генералов, сейчас по самому выгодному для себя курсу менял жизни унтерменшей, которые и так должны были кануть в небытие на то время, что было необходимо для полного развертывания советской военной машины. Гитлер еще не знал, как может выглядеть этот «некто», скорее всего находящийся на гигантском корабле, вращающемся над землей на высоте четырехсот километров, но предполагал, что это не иначе как сам сатана или кто-то из его ближайших родственников. По сравнению с этим военным гением разом побледнела вся когорта прославленных немецких генералов. Вряд ли они смогли бы добиться такого успеха с почти неуправляемыми ордами русских большевиков. Напротив, имея в своем подчинении опытных и дисциплинированных германских солдат, его генералы потерпели тяжелое и унизительное поражение, равных которому еще не было на этой войне. Сорок шестой и сорок седьмой мотокорпуса второй панцергруппы погибли в полном составе. Уничтожены мотодивизия СС «Рейх» и моторизованный полк СС «Великая Германия», десятая и восемнадцатая панцердивизии вермахта, в предыдущих боях с большевиками понесшие тяжелые потери. Уцелевшие солдаты и офицеры, не представляющие собой реальной боевой силы, мелкими группами и поодиночке выходят из лесов на соединение с частями четвертой армии.

Еще раньше при передислокации с тыловых позиций к линии фронта погибла семнадцатая панцердивизия, уничтоженная ударом всего одного демона-бомбардировщика. Уцелела только двадцать девятая мотодивизия в Слониме (которая, хоть и потерпела поражение, вынужденно отступив за реку Щара, но сохранилась как боевая единица), а также находящийся в отрыве от основных сил двадцать четвертый мотокорпус – он, испытывая недостаток буквально во всем, ведет вялые бои на южных подступах к Минску. Разгромлены также тыловые учреждения второй панцергруппы, размещенные в Барановичах. Станции, мосты, железнодорожные пути – буквально все на железных дорогах от Волковыска до Слонима и от Ивацевичей до Барановичей – с максимальным тщанием разрушено и приведено в негодность. Срок восстановления, по оценке немецких железнодорожных специалистов – от двух недель до месяца, и это только в том случае, если не будет новых разрушений, например, от ударов вражеской авиации или действий групп диверсантов, оставшихся после ухода основных масс большевистских войск. А ведь эти войска, разгромив основные силы Гудериана, отступают в полном порядке, прикрываясь сильными заслонами, с обозами и артиллерией, а значит, продолжают представлять собой угрозу… В любом случае, провал наступления на Московском направлении вполне очевиден. Правый фланг группы армий «Центр» фатально отстает от левого, а выпадение второй панцергруппы ставит под вопрос не только сроки, но и само выполнение плана «Барбаросса».

И в то же время, все эти рассуждения в выполнении составленных ранее планов можно в настоящий момент считать излишними, ибо над головами у сражающихся, будто дамоклов меч, висит огромный космический корабль с красной пятиконечной звездой и надписью кириллицей на борту. Вождю германского народа уже сообщили перевод названия, но ни на какие умные мысли эта информация его не навела. Вполне обычное название, вид мелкого хищника, не брезгующего падалью, а также отличающегося повышенной сообразительностью и способностью выживать там, где любой другой его родич протянул бы лапки. В британском[18] флоте такое название дали бы легкому крейсеру-разведчику или лидеру эсминцев.

Но, с другой стороны, если это мелкий корабль, как на то намекает название, то как же тогда должен выглядеть их линкор или тяжелый крейсер? И еще один вопрос. А если это и вправду разведчик, то, быть может, следом за ним на орбите появятся действительно большие парни, которые не оставят от Третьего Рейха и камня на камне… Тогда сопротивление бессмысленно, как, впрочем, и сдача на милость победителя. И не только потому, что демоны-победители обязательно захотят его, Адольфа Гитлера, крови. Совсем нет. Он не трус и достойно примет то, что начертано на скрижалях судьбы. Новый Версаль (капитуляция Германии) будет означать окончательную гибель Германии без всякой возможности возрождения – и то, что такая же участь рано или поздно постигнет и прочие страны мира, послужит ему слабым утешением. Но должен же быть хоть какой-нибудь выход. Возможно, что с демонами, пришедшими с небес, все же удастся договориться, решить вопрос миром, заплатив отступного или поделив власть над этим миром. Ведь понятно, что лучше им иметь дело с аккуратными и дисциплинированными немцами, чем с разными унтерменшами. Впрочем, если демоны сделали свой выбор не случайно и если они действительно в родстве с русскими, то тогда он, как фюрер германского народа, сделал самую большую в своей жизни ошибку…

– Итак, господа, – обернулся Гитлер к ожидавшим его решения генералам, – должен сообщить вам пренеприятное известие. Вот уже несколько дней на востоке мы сражаемся не за жизненные пространства для нашего народа, не за бескрайние поля, источники нефти, месторождения каменного угля и железной руды. Теперь мы сражаемся за само существование германского народа, который в случае нашего поражения будет истреблен до последнего человека. Те, кто пришел на помощь большевикам и взял их под свое крыло, жестоки, безжалостны и лишены малейшего чувства сострадания. Наша с вами нация для них только прах, удобрение, на котором вырастет их потомство. К нашему счастью, их совсем немного; наткнись на нашу Землю большой корабль – мы все уже были бы стерты в прах. Сражаясь на востоке, мы должны предложить мир на западе. Пришельцы, раз они поддержали большевиков, являются угрозой всей европейской цивилизации…

Немного помолчав, Гитлер добавил:

– Может показаться, что все, что мы сейчас делаем, это напрасно, но на самом деле это не так. Наступайте, господа, наступайте. Пока есть такая возможность, мы должны как можно дальше отодвинуть рубежи обороны на восток. Это отвоеванное пространство понадобится нам для того, чтобы как можно дольше сдерживать вражеский натиск. Вы уже знаете, что там, где прошли демоны, живых немецких солдат не остается вообще. Они добивают раненых и не берут пленных. Но я верю, гений немецкого народа, тевтонская ярость его солдат и офицеров, сражающихся за свои дома и семьи, способны остановить любого врага. Мы победим хотя бы только потому, что не имеем права не победить. А теперь идите и делайте все возможное, германский народ надеется на вас, потому что больше ему надеяться не на кого.

Услышав эти слова, замершие было генералы потянулись на выход, и только Канарису Гитлер сделал жест, повелевающий остаться.

– Знаете что, Вильгельм, – сказал Гитлер, – не всем об этом надо знать, но, помимо обращения за помощью к Британии и Соединенным Штатам, нам необходимо посеять рознь между большевиками и их покровителями, чтобы они перессорились между собой. Мой добрый Вильгельм, это работа для ваших людей. Пусть они говорят, что пришельцы хотят поработить русских и снова посадить им на шею помещиков и капиталистов. Запомните, Вильгельм, раскол между русскими и их защитниками – это наш единственный шанс на выживание в сколь-нибудь длительной перспективе. Так что вы в свою очередь тоже делайте все что возможно и что невозможно. Знаете, каждый из нас с полной отдачей должен трудиться на своем посту, в противном случае Германия просто погибнет; и это не шутка и не преувеличение. Впрочем, погибнуть мы можем в любом случае, просто если мы будем биться с отчаянием обреченных, у нас хотя бы будет один-единственный шанс.

* * *

4 июля 1941 года, за час до полудня. Белорусская ССР, северо-восточная окраина Минска, место пересечения реки Слепнянки и Логойского тракта.

Младший сержант штурмовой пехоты Малина Фе

Третий день подряд мы деремся с дейчами на ближних подступах к местной региональной столице. Сначала тут была только одна наша рота, но потом наша гениальный главный тактик Ватила Бе сняла остальные роты с других участков фронта, где в них не наблюдалось острой потребности, и теперь наш батальон в полном составе усиливает собой оборону этого важного транспортного узла, а наша майор Ивана Эри состоит советником при местном командующем генерале Рокоссовском. Был он у нас тут вчера на позициях, лично смотрел, как мы воюем, сильно ли напирают дейчи и какова обстановка, а потом спрашивал, как у нас дела с питанием и боеприпасами.

Впечатления у меня о нем самые замечательные. Красавец мужчина, хороший командир, который заботится о своих подчиненных, и, говорят, вдобавок ко всему он прекрасный тактик. Как же иначе – ведь мне достоверно известно, что командующим в этот сектор его выбрала и сосватала сама Ватила Бе, а она плохого не посоветует. Местные командующие высшего ранга согласились с ее доводами, и в результате мы все имеем одного из лучших командующих из числа тех, что можно купить за местные деньги, а может быть, и просто лучшего из всех возможных. Среди наших ходят слухи, что товарищ Рокоссовский не просто тактик высшего класса, обнаруженный при тотальном психосканировании местных русских войск, а один из настоящих военных гениев. Когда он к нам приезжал, вместе с ним была его адъютант от наших, тактик-лейтенант Алиль Фа. Я впервые слышала, как темная эйджел говорит в превосходных степенях о ком-то, кто не относится к ее расе. Обычно они такие снобки и с пренебрежением относятся ко всем разумным, кроме представителей своего вида и императора; да, видно, только не в этом случае.

Кстати, о том, как мы тут воюем, лучше всего способны рассказать сгоревшие танки дейчей там, за рекой. Мы сожгли их очень много, и большинство из этих обгоревших коробок не годятся ни на что, кроме как на переплавку или там на сувениры. Но главное не в этом. Мы очень сдружились с местными солдатами. На этом участке мой расчет воюет вместе с приданной нам местной сводной стрелковой ротой. То ли мы ей приданы, то ли они нас поддерживают – одним словом, полный симбиоз, и никакой романтики. В этой роте, собраны солдаты, буквально всех родов войск. Есть и пехотинцы, и спешенные танкисты, и артиллеристы, оставшиеся без своих пушек, есть даже один летчик-сержант, сбитый в первые дни этой неудачной для местных войны. Есть и несколько резервистов территориальной обороны, призванных в армию уже после нападения дейчей и направленных на пополнение частей, защищающих их родной город.

Одним словом, кто и как вышел из окружения, тот так и попал в «нашу» роту, которой командует старший лейтенант Сергунцов, который тут считается бывалым, так как он воюет с дейчами уже девять дней. В местных условиях это очень много, большинство из тех, рядом с кем он вступил в свой первый бой, сейчас или погибли, или находятся в госпитале. Но это настоящая война; а на войне, хочешь не хочешь, бывают потери. Во время интенсивных боев бойцы и командиры по ранению или смерти выбывают значительно быстрее, чем поступают пополнения. И так всегда и везде. И на галактической войне, и на этой, которую местные называют Великой Отечественной.

Поэтому подразделение, которым командует старший лейтенант Сергунцов, ротой можно называть только формально. Четыре десятка бойцов с легким стрелковым оружием при одном станковом и двух ручных пулеметах, без минометов и артиллерии, на роту не тянут ни по местным, ни по нашим стандартам. Одно наше тяжелое лазерное ружье и антигравитационный мотолет при нем – это и серьезная огневая поддержка, и транспортное средство, а также хорошая подмога в случае рукопашных схваток. Даже одиночная бойцыца штурмовой пехоты наводит на дейчей священный ужас, а уж если нас сразу двое-трое, то они тут же позорно бегут, спасая свои жизни.

Я и второй номер расчета рядовая Адрина Хи состоим при тяжелом лазерном ружье, а водитель мотолета ефрейтор Алика Та отвозит в тыл тяжелых раненых, если таковые бывают, а обратно привозит емкости с обедом и боеприпасы, без которых не может обходиться местное оружие. Адрина у нас совсем молоденькая, это ее первый рейс после выпуска из учебной части, но она очень быстро учится быть настоящим бойцом штурмовой пехоты и в рукопашной дерется не хуже насквозь прожженных ветеранш вроде меня. А еще у нее очень много поклонников среди местных солдат, ведь, в отличие от большинства покрытых шрамами воительниц, несмотря на всю свою мускулистую фактуру, Адрина выглядит весьма свежо и невинно, из-за чего самцы хумансов, особенно такие же молоденькие, летят в ее сторону как мотыльки на огонь, даже несмотря на то, что она без особых усилий способна намотать на кулак любого из своих ухажеров.

Что же касается ефрейтора штурмовой пехоты Алики Та, то в самом начале нашего тут нахождения нашего водителя вместе с мотолетом попытались захватить диверсанты дейчей, переодетые в форму местной русской армии. Но Алика у нас умница, она смогла не только распознать врага и отбиться от нападения, но и доставила командованию одного из диверсантов живым, правда, с переломанными руками и ногами, чтобы не убежал. Она у нас не злая, просто сильно расстроилась из-за такого вероломства, и в результате у нескольких врагов оказались оторваны не только руки-ноги, но и головы. И только последнему из диверсантов, спохватившись, она нанесла не столь тяжкие телесные повреждения, чтобы его смогли допросить местные сотрудники службы безопасности.

Вот так мы тут и воюем. Местные – они вообще молодцы, остановили первый натиск дейчей еще до нашего появления, дав им как следует прикурить тем, что было под рукой. Ну а когда пришли мы, игра началась уже по-взрослому, ибо два, максимум три полусекундных импульса из тяжелого лазерного ружья с легкостью пробивают броню местных танков. Целиться при этом лучше в правую часть корпуса, под боеукладку, потому что в момент, когда взрывается боекомплект, экипаж погибает полностью, а сам танк превращается в металлолом. Кроме того, тяжелое лазерное ружье способно и на такие штуки, как приваривание башни танка к корпусу, из-за чего та перестает вращаться. А еще можно пережечь одну гусеницу, вследствие чего танк развернется бортом и тогда его можно окончательно добить, влепив несколько импульсов в борт, в то самое место, за которым расположены бензобаки. А это в нынешних условиях не лечится.

Кроме борьбы с танками, мы охотимся за расчетами вражеских пулеметов и легких пушек, доставляющих множество хлопот местной пехоте, а также отстреливаем вражеских офицеров, которые во время боя начинают размахивать руками и вообще командовать. А вот это, скажу я вам, совсем лишнее, и едва мы видим, как кто-то, неважно в какую форму он одет, начинает размахивать руками и суетиться, сразу же стреляем в такого из тяжелого лазерного ружья, и на этом, как правило, его деятельность заканчивается. Одна рука отлетает вправо, другая влево, а голова катится по земле как бы сама по себе.

Вот так мы и воюем, а когда приходит время рукопашной атаки, мы просим присмотреть за нашим ружьем кого-нибудь из бойцов, а сами лезем подраться в самую гущу, потому что так интересней. И летят тогда от дейчей пух и перья, потому что нас в полной экипировке очень трудно убить местным оружием, зато мы сами – это в буквальном смысле «смерть в каждой руке». Именно благодаря этому потери в «нашей» роте значительно ниже тех, какими они были до того, как мы к ним присоединились, а дейчи боятся с нами связываться. Кроме прочего, мы, бойцыцы штурмовой пехоты, можем то, что не под силу ни одному из местных самцов – например, стрелять с рук из пулемета Максима, отсоединенного от станка. Здоровенная штука, очень тяжелая и неудобная, но зато (пока не перекосило патрон) бешено скорострельная. К тому же, если в рукопашной кому-нибудь прилетит стволом от этой штуки, то мало ему не покажется.

Вот так мы тут и воюем. Врага удалось остановить, но думаю, что все только начинается. Сейчас дейчи явно копят силы, а потом начнется последний и решительный бой, через который мы все – и живые, и мертвые – обретем бессмертную славу, отголоски которое еще долго будут эхом метаться среди людей.

* * *

4 июля 1941 года, полдень мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Бывший рядовой вермахта Альфонс Кляйн.

Лежа на подстилке в полевом лазарете и успешно выздоравливая, я думал, что все потрясения, которые могли выпасть на мою долю, остались позади. Я очень быстро привык к огромным плечистым воительницам, похожим на ту, что пощадила меня и взяла под свою опеку. Я все время повторял про себя ее имя, которое назвал мне тот имперский воин, который немного говорил по-немецки. Боевые подруги и другие русские называли мою спасительницу геноссе гауптман Ария Таним, а для самых близких она была просто Ария… И с тех пор я стал называть ее про себя не иначе как «Моя любезная госпожа Ария». Я был ею просто восхищен – ведь она такая величественная, грозная и прекрасная, как валькирия из древнегерманского эпоса. К сожалению, я не мог сказать ей ни единого слова, ведь я не знал русского языка, а она не говорила по-немецки.

Ее имя не имело никакого отношения к арийцам, а было случайным совпадением. А может, и имело, как знать. Тот говорящий по-немецки человек по просьбе моей госпожи приходил ко мне еще несколько раз; он-то и рассказал мне о прирожденных имперских воинах-ариях с планеты Тардан, непревзойденных храбрецах и героях. Он же поведал мне об огромной империи, в которую входит множество разных народов и даже рас. Соплеменниц моей госпожи этот человек называл «Девами войны» и говорил, что они плохо понимают шутки и по природе несколько тугодумны, что, однако, не мешает им быть прекрасными боевыми товарищами, опасными для врагов на поле боя. Моя же госпожа, раз она смогла дослужиться до чина гауптмана, обладает просто замечательными для этого народа умом и сообразительностью.

Сама же Госпожа Ария, ввиду занятости, если изредка минут на пять и одаривала меня своим вниманием, общалась исключительно жестами и мимикой. По ее виду мне казалось, что она испытывает некоторое затруднение, не зная, что со мной делать дальше – и от этого мне становилось немного тревожно. Впрочем, в одном я был уверен твердо – жизнь моя находилась в безопасности, потому что для моей госпожи немыслимо передать ее личного пленника в руки большевистских властей, как и убить меня своими руками. Меня можно было только отпустить домой или отправить жить в поместье, которого у моей грозной госпожи Арии еще не было, потому что в той Империи поместьями офицеров наделяли только после отставки, за хорошую службу.

Что касается других соплеменниц моей госпожи, то их было здесь, очень много – этих грозных женщин, сделавших войну во имя своей Империи образом жизни. Когда они видели меня, то обдавали презрительно-насмешливыми, но, в общем-то, дружелюбными взглядами. Прошло всего несколько дней моего плена – и эти женщины перестали казаться мне исчадиями ада, какими они виделись вначале. Более того – я стал находить их весьма привлекательными. У всех у них были широкие плечи, мускулистые руки, но при этом очень большие груди, необыкновенные лучистые глаза и крепкие белые зубы. Они приятно улыбались, вовсе не походя при этом на злобных людоедок. Голоса их звучали мелодично, без всякого рыка и скрежета. Обычные женщины, хоть и несколько экзотические, на мой европейский вкус. Русские солдаты, которых эти женщины взяли под покровительство, относились к ним с некоторой робостью и пиететом. Но это и неудивительно: я бы тоже робел перед особой, которая способна запросто разорвать меня на куски голыми руками.

Мне частенько приходилось наблюдать за ними. Помимо всего прочего, оказалось, что у этих женщин совершенно чудесные волосы… Несколько раз я видел, как они в перерывах между боями расчесывают их и заплетают друг другу косы. А особенно шикарные волосы были у моей госпожи – и этот факт наполнил меня тайной гордостью. Но она никому не доверяла делать себе прическу. Как-то раз она расчесывала волосы, сидя неподалеку от меня, и, конечно же, совсем не догадывалась, с каким удовольствием я за ней наблюдаю. Светлые, густые волосы ее, казалось, источают сияние. Они были такие длинные, что ей пришлось разложить их на траве рядом с собой. Я заметил, что она досадливо морщится, пытаясь привести их в порядок. Да, с такой копной справиться непросто без посторонней помощи… Но до чего же эти волосы были прекрасны! Судя по всему, воительницы их не стригли вообще. То ли у них такой обычай, то ли это так нужно – чтобы, уложенные под шлем вокруг головы, косы создавали дополнительную защиту от удара.

Молча я наблюдал за ее действиями. И вдруг мне нестерпимо захотелось подойти к ней и помочь… Я представил, как прикасаюсь ко всему этому великолепию – к ее волосам, нагретым солнцем, как нежно вожу гребешком от корней к кончикам, осторожно, не торопясь, вычесывая каждую прядь… А потом я бы заплел ей красивую косу – а я это умел: частенько дома, на ферме, просто от нечего делать, я заплетал в косички лошадиную гриву, всякий раз изобретая все более сложное плетение.

Казалось, эта моя мысль была совсем безобидной, но почему-то от нее меня бросило в жар, и, кажется, я даже покраснел. Я ощутил сильное возбуждение. Мне стало стыдно, хотя никаких неприличных помыслов у меня в голове не было. Я думал только о ее волосах… Как же иначе? Она была для меня едва ли не божеством. Я был ей благодарен за подаренную мне жизнь и за ее хорошее отношение. Но не только благодарность жила в моем сердце. То, как она поступила со мной на поле боя, выделяло ее из всех остальных, делало ее выше, лучше, привлекательней других…

Возбуждение не проходило, и я нервно ерзал на траве, не в силах отвести от нее взгляд. Я боялся, что она вдруг заметит, что я на нее смотрю, но и одновременно желал этого. Вот сейчас она взглянет на меня, лукаво улыбнется и скажет: «Ну, что смотришь, давай-ка помоги!» Я же умру на месте! Ну нет, конечно, не умру; мне придется подойти и… и мое желание исполнится… Так почему я так боюсь этого? Ну да, я боюсь, что она поймет, что со мной происходит, и поднимет меня на смех… А если нет? Если не станет надо мной смеяться? Тогда будет очень хорошо, просто замечательно. Тогда я могу рассчитывать, что она будет позволять мне время от времени делать что-нибудь приятное для нее… Хорошо, если позволит прикасаться к ней… Мне ничего больше и не надо. Она уже дала понять, что отныне я буду пребывать в статусе ее слуги. Что ж, я готов. Готов быть слугой. С радостью выполнять любые ее приказания…

Она так и увидела моих взглядов, а значит, не могла ничего понять… Сама причесалась, быстро заплела простую косу, заколола ее шпильками, обернув вокруг головы. Потом бросила на меня мимолетный взгляд, покровительственно улыбнулась… И ушла. Там у нее, должно быть, есть поклонники. У нее бывает такой мечтательный вид, что становится ясно – она думает о ком-то… Не знаю, кто он, ее счастливый избранник, но догадываюсь, что это кто-то из русских офицеров, в окружении которых я ее все время вижу. Я счастлив, что ей хорошо. Но еще счастливей я буду, когда она, наконец, позволит мне причесать ее и заплести волосы в косу…

Такие были у меня странные мечты. Я сам себе удивлялся. Я думал об этой женщине слишком много… Даже, пожалуй, больше, чем о своем возвращении домой. Да и будет ли оно, то возвращение? Я бы только хотел сделать так, чтобы мои родители знали, что я остался жив, благополучно избежав всех опасностей, и чтобы им было известно имя той, которая спасла их сына, чтобы они могли возносить молитвы Богу за госпожу Арию Таним, гауптмана имперской штурмовой пехоты и просто хорошую женщину.

Но однажды всему пришел конец… Снова пришел тот человек, который немного говорил по-немецки, и объяснил мне, что подразделение, которым командует моя госпожа, закончило тут свою миссию и теперь его перебрасывают на другой участок фронта. Из этого следовало, что мне теперь здесь больше не место и меня как личного пленника госпожи отправляют, как они тут говорят, «наверх» – то есть на их космический корабль, парящий над землей. Вот это был сильнейший удар – сильнее, чем попадание в плен. К своим кригскамрадам я не был привязан, мы были друг другу чужими людьми, но разлука с госпожой казалась для меня настоящей трагедией. Когда она сама подталкивала меня к двери так называемого шаттла, который должен был доставить меня в то место на небесах, я бормотал: «Нет! Нет! Я не хочу!» и едва ли не упирался. Хотя упираться было бесполезно, силища у моей госпожи была просто неимоверная. Если у нее когда-нибудь появится муж из обычных людей, то ему с ней лучше не спорить. Когда тебя толкает такая вот женщина, упираться и сопротивляться в общем невозможно. Она же, посмеиваясь, увещевала меня, что-то говорила; каким-то образом я понял, что она уверяет, что отлучает меня от себя временно – и вроде немного успокоился, после чего меня смогли завести внутрь аппарата и усадить в кресло.

В отличие от обычного самолета, в шаттле не было окон или иллюминаторов, из-за чего создавалось впечатление, что это чисто грузовое судно, временно переделанное для перевозки пассажиров. Я никогда не поверю, что обычный человек не захочет взглянуть на творящееся снаружи. Но имперских инженеров это, похоже, никоим образом не заботило. Вместе со мной летели еще несколько тяжело раненых русских, а также сопровождающие их медики – они с крайним неодобрением смотрели на мой мундир солдата вермахта, к которому я, надо сказать, уже привык. Было неуютно от их взглядов, но я постарался не обращать на них внимания и думать о своей госпоже.

Полет не оставил у меня впечатлений. Мы просто вошли в этот шаттл, люки закрылись и, когда они открылись через некоторое время, то обнаружилось, что аппарат уже стоит в ангаре со светло-серыми стенами. Выйдя наружу, я увидел на одной из этих стен изображение, соединявшее несоединимое. Там красовался ярко-алый геральдический щит, где был изображен золотистый двуглавый орел, над которым сияла, распространяя вокруг лучи, пятиконечная большевистская звезда. Отчего-то я засмотрелся на все это, невольно преисполняясь уважения к этому гербу. Ведь я уже убедился воочию, чего стоят солдаты империи, символ которой был перед моими глазами…

Итак, я оказался на корабле моей госпожи. На корабле, который просто висел в пространстве, вращаясь при этом вокруг Земли! Собственно, когда я ступил на его борт, то мог только догадываться об этом, так как там тоже не было иллюминаторов. А может, они и были, но только там, куда вход мне был пока воспрещен.

У двери шаттла меня встретила девочка, которая выглядела так, будто ей было не больше двенадцати-тринадцати лет. Впрочем, что-то наводило меня на мысль, что на самом деле она может быть несколько старше, чем кажется. Пропорции тела у нее были как у подростка, и в то же время обтягивающую темно-зеленую майку на груди оттопыривали вполне сформировавшиеся грудки, а в уголках рта и у глаз были видны тонкие морщинки. Но тем не менее она выглядела достаточно свежо. Ростом она была мне по плечо, и забавно было видеть, как, положив руки на бедра, она смотрит на меня снизу вверх, хлопая пушистыми ресницами, словно бы оценивая.

– Эри, – сказала она, ткнув себя в грудь указательным пальцем.

– Очень приятно… Альфонс Кляйн… – пробормотал я, машинально склоняя при этом голову, как и положено благовоспитанному юноше при знакомстве с фройляйн.

Девочка Эри кивнула, потом уверенно взяла меня за руку и повела за собой по коридору, что-то при этом щебеча. Я шел за ней будто в полусне, разглядывая окружающий интерьер, который, несмотря на свою необычность, был довольно скучен и однообразен.

Моя провожатая то и дело оглядывалась на меня и улыбалась – мне стало понятно, что я ей нравлюсь. Я тоже ее разглядывал, стараясь делать это не слишком откровенно. Она была смугленькой, круглолицей, с маленьким носиком и чуть раскосыми глазами, цвет которых я не мог определить в тускловатом освещении коридора. Прическу она носила смешную: темные волосы были разделены ровно пополам аккуратным пробором и стянуты в два причудливых узла – казалось, будто на макушке ее выросли две еловые шишки. Ладошка ее была приятно теплой, и она как-то так по-дружески, душевно сжимала мою руку, что я сразу проникся к ней симпатией и доверием… На ней была чудные короткие темно-зеленые шорты с желтыми полосками по швам и такого же цвета майка с желтой полосой на месте погон, при этом над ее левой грудью красовалась нашивка, где, вероятно, были обозначены ее имя и звание (все это напомнило мне униформу), а маленькие ножки ее украшали черные изящные сандалии-плетенки. Впрочем, все встречные носили аналогичную одежду, отличающуюся только цветовой гаммой. Встречные эти представляли собой по преимуществу таких же, как моя Эри. Но были и другие…

В первый раз увидев в противоположном конце коридора высокую темно-серую фигуру, плавной, кошачьей походкой шествующую навстречу, я непроизвольно вздрогнул и крепче сжал руку Эри. Сказать честно, я решил, что у меня галлюцинация. Лицо существа, одетого в обычную униформу, было матово-серым, и на нем ярко выделялись поблескивающие белками глаза. Лиловатые волосы мотались за спиной, собранные на затылке в пышный пучок, открывая уши с чуть заостренными кончиками… Черты лица странного создания были столь необычны, что не давали никакой возможности определить его расовую принадлежность. Помимо прочих устрашающих факторов, существо еще и помахивало хвостом… Хвостом – подумать только! Точно такие же я видал не раз у чертей, изображенных на фреске Кельнского собора, куда матушка несколько раз водила меня.

Свободной рукой я принялся судорожно креститься, пытаясь вспомнить слова молитвы. Моя же провожатая, замедлив шаг и обернувшись ко мне, улыбнулась и сказала что-то успокаивающим тоном. Но я, черт возьми, совсем не понимал ее! Я лишь убедился, что существо вполне реально, и что через несколько секунд оно пройдет в непосредственной близости от меня! Оно казалось мне порождением потустороннего мира, и по мере того как оно приближалось, мистический страх овладевал мной все больше; я чувствовал, как волосы шевелятся на голове… Я вцепился в руку моей проводницы и напряженно вглядывался в серое исчадие, плывущее в полумгле коридора. Впрочем, когда оно поравнялось с нами, я вдруг с большим облегчением понял, что это не черт и не Сатана. Это была женщина… Странная, неземная женщина с кожей цвета графита. По-своему даже привлекательная… Она скользнула по мне равнодушным взглядом и, не замедляя шага, прошла мимо.

Потом нам еще несколько раз встречались такие хвостатые женщины, и я даже смог неплохо их разглядеть. Пропорции у них были не как у обычных людей – тела их были словно вытянуты, а головы чуть укрупнены. Их гибкие, тонкие, словно текучие тела, казалось, неподвластны притяжению – эти женщины ходили, будто бы не касаясь ногами пола. Держались они весьма горделиво – видно было, что они относят себя к когорте лучших на этом корабле. Я подумал, что к ним вполне можно привыкнуть впоследствии, но отголосок мистического страха будет всегда давать о себе знать при встрече с ними…

Девочка Эри привела меня в маленькую каютку, больше похожую на ящик для хранения кукол; похоже, это место и должно было стать моим пристанищем на ближайшее время. Очевидно, это мне было положено как слуге моей госпожи. Что-то прощебетав на прощанье (очевидно, предложив мне осваиваться), малышка Эри вышла и затворила дверь, оставив меня одного. При этом остался при убеждении, что чуть позже мы опять увидимся.

Я осмотрелся. Собственно, в каюте не было ничего лишнего, и назначение всех предметов было мне понятно: жесткая койка-лежанка, откидной столик, встроенный в торцевую стену шкафчик, коврик на полу, умывальник, и над ним зеркало; напротив же умывальника – устройство для отправления естественных нужд. Все сделано из неведомого мне материала, при этом большинство предметов имеют серо-стальной цвет. Я сделал несколько шагов, встал на середину каютки. Разведя руки, я смог коснуться ладонями противоположных стен… Полежал на койке, которая оказалась мне коротковатой. Открыл шкаф… Там на полках, аккуратно сложенные, лежали несколько комплектов мужской одежды светло-серого цвета с желтой отделкой, подходящего мне размера. Немного подумав, я решил наконец избавиться от вызывающего здесь ненависть мундира солдата вермахта и стал переодеваться.

Переодевшись, я подошел к зеркалу. То, что я там увидел, очень мне понравилось. На мой взгляд, я выглядел как один из местных, только волосы у меня были растрепаны. Взяв расческу, я причесался. При этом обнаружилось, что волосы мои здорово отросли и торчат в разные стороны – это несколько огорчило меня.

Тут в дверь постучали – и в каюту нахально, как к себе домой, вошла Эри. Не обращая внимания на мой негодующий вид, он подошла ко мне и стала разглядывать со всех сторон, восхищенно цокая языком. Затем она стала что-то говорить, жестами показывая, чтобы я все снял с себя. Но как я мог это сделать при ней?! Да и зачем? Непонятно.

Впрочем, вскоре я понял, чего она хочет от меня. Она открыла прежде дверь, поначалу принятую мной за запертую дверцу шкафа – за нею оказалась компактная душевая. Действительно, не стоило надевать чистую одежду, не смыв с тела грязь многих дней существования под открытым небом.

Эри удивилась, когда я жестами попросил ее выйти. Однако, пожав плечами, она покинула мою каюту с несколько обиженным видом, а я приступил к увлекательному процессу мытья с использованием неизвестного мне оборудования. В результате я чуть было не обжегся и один раз окатил себя ледяной водой, а жидкого мыла использовал столько, что хватило бы вымыть, наверное, человек двадцать-тридцать, будь они даже так же грязны, как и я перед купанием.

Я едва успел вытереться и надеть новую одежду, как снова появилась Эри. Окинув меня придирчивым взглядом, она одобрительно кивнула, после чего снова взяла меня за руку, вывела из каюты и повлекла по коридорам. Наше путешествие окончилось в маленькой комнатке, где большую часть пространства занимало огромное, просто монументальное кресло. Возле него стояла высокая худая женщина с кожей светло-серого цвета (из тех, хвостатых), одетая в голубую униформу. Вообще все время мне сверлила мозг одна мысль: многовато у них тут женщин. И вправду, мужчин я видел только пару раз…

Внимательно и строго посмотрев на мою персону, серая в голубом указала мне рукой на кресло – чтобы я, значит, сам залез на него и расположился поудобнее. Сначала я не хотел выполнять это указание – мало ли чем все это могло закончиться; но серая была настойчива, а Эри толкала меня ладошками в спину, что-то быстро тараторя успокаивающим тоном. Этот ее щебет и в самом деле действовал на меня благотворно, но кресло пугало меня. К тому же я успел заметить, что от него отходят разные проводки, и запаниковал еще сильнее.

Но потом я обреченно подумал, что если буду слишком упрямиться, они могут позвать на помощь одну из соплеменниц моей госпожи, которая уж наверняка быстро убедит меня быть сговорчивее. Принуждать разных упрямцев делать то, что им не нравится, эти бой-бабищи умеют великолепно, сам наблюдал не раз. Осознав, что уготованной участи мне никак не избежать, тяжко вздохнув, я все же залез в это кресло, и, зажмурившись и дрожа, стал ждать адских пыток или чего-то в этом роде. Серая закрепила у меня на груди и запястьях штуки на проводках и надела на мою голову глухой шлем – вроде древнегреческого, только без дырок для глаз. При этом действовала она нежно и аккуратно, что весьма меня удивило. Руки ее были приятно прохладными…

А потом я просто выключился. Последнее мое ощущение – что мне неодолимо хочется спать; не в силах сопротивляться, я погрузился в черный сон без сновидений.

Сколько прошло времени, я не знаю. Когда серая сняла с меня шлем, первое, что я услышал, были ее слова:

– Ну, вот и все. Операция прошла штатно. Эри, передай, пожалуйста, глубокоуважаемой Арии Таним, что я была очень рада оказать ей услугу.

– Разумеется, уважаемая Тая, – услышал я знакомый голосок Эри, который теперь не был для меня бессмысленным набором чириканий, – я передам моей госпоже выражение вашей приязни. Эй ты, Альф! Давай скорее слезай с этой штуки и пойдем поговорим. Тебе сейчас надо много разговаривать, а то забудешь все, чему научился…

Последние слова, очевидно, относились ко мне. Повернув голову, я увидел маленькую нахалку – она смотрела на меня, уперев кулачки в бока. Я еще ничего не понимал, но уже знал, что слова, которые я сейчас услышал, звучали отнюдь не по-немецки. Каким-то образом, пока я спал, эта машина научила меня чужому языку! Ну и дела… Теперь, пока новый язык не забылся, мне надо много на нем разговаривать – так говорит малышка Эри… Ладно, поговорим – эта Эри выглядит так, будто разговоры являются ее любимым времяпровождением. Вон какая довольная! Стоит, ручки потирает, а глазки-то сияют…

Я нехотя стал выбираться из глубин этого кресла, чтобы отдаться в цепкие ручки Эри. И тут меня запоздало осенило, что теперь я смогу разговаривать не только с Эри. О счастье – я смогу побеседовать с госпожой Арией, когда она, наконец, выберет время, чтобы обратить на меня свое внимание…

* * *

Тогда же и там же. Ординарец капитана штурмовой пехоты Арии Таним сибха Эри

Сказать честно, я уже немного заскучала – пока товарищ Ария отсутствовала среди нас, воюя на поверхности планеты, мне совершенно нечем было заняться. Ну разве это работа – следить за тем, чтобы бытовые автоматы поддерживали каюту моего командира в идеальном порядке, а на тщательно вычищенные и выглаженные мундиры не села бы ни одна незаконная пылинка? Вести досужие разговоры с товарками-сибхами не входило в число моих любимых занятий – для этих дел я обычно предпочитаю юных самцов хумансов, с которыми мне интересней.

Поэтому я целые дни проводила за вязанием маленьких симпатичных куколок – специально для этого я взяла с собой целый тюк самых высококачественных ниток. Обычно после возвращения из похода я за приличные для сибхи деньги сдавала своих куколок в Новом Петербурге в модный магазин ручных изделий. Вполне, надо сказать, осязаемая прибавка к жалованию ординарца… Мы, сибхи, вообще склонны ко всякой деятельности, требующей терпения, аккуратности и скрупулезности, и плохо справляемся с работой, которая требует творческого порыва и полета фантазии. Однако у меня вполне получалось вязать таких незатейливых и милых куколок – их для своих детенышей покупали не только обеспеченные хумансы, но и некоторые эйджел. Моя обожаемая командир как-то сказала, что когда соберется обзаводиться детенышами, тоже купит у меня для них несколько таких игрушек. А такое признание с ее стороны стоит дорогого. В общем, занятие это доставляло мне удовольствие, при этом позволяя избавиться от скуки.

Но вязание тоже стало мне надоедать, когда вдруг на горизонте забрезжило хоть какое-то разнообразие… Дело в том, что моя командир решила отправить сюда, на борт, своего личного пленника, которого она, должно быть, по какому-то капризу, пощадила во время жестокой схватки. В послании товарищ Ария, как обычно, не вдаваясь в подробности, попросила меня позаботиться об этом хумансе. Собственно, позаботиться можно было по-разному; но за несколько лет я уже привыкла к тому, как Ария излагает в голосовых посланиях свои мысли, и поэтому научилась «читать между строк», как остроумно выражаются хумансы. И на этот раз мне стало ясно, что к пленнику следует проявить настоящую заботу – а это подразумевало следить за его здоровьем и внешним видом, много с ним разговаривать, подробно отвечать на его вопросы. При этом я абсолютно не представляла себе, как может выглядеть этот хуманс и кто он вообще такой. Поэтому я принялась размышлять над вопросами, кто этот пленник, откуда он и почему моя начальница оставила его в живых.

Конечно, можно было догадаться, что пленник ее – один из тех «дейчей», с кем они там сражаются, помогая стране Эс-Эс-Эс-Эр. Но все же, хорошо зная свою командиршу, я сомневалась до последнего. Это казалось немыслимым – чтобы капитан Ария Таним взяла личного пленника, да еще и послала его сюда, на корабль, поручив моим заботам… Просто чудеса какие-то. Нет, штурмовая пехота иногда берет пленных во время боя, в обычном, так сказать, порядке, но личный пленник, особенно хуманс – это не столько собственность, сколько ответственность. Объявив этого хуманса своим личным пленником, моя командир обязалась, что под ее руководством он превратится из врага в полезного гражданина Империи. Вот это и удивительно. Капитан Ария Таним слишком сурова даже для того, чтобы оставить врага в живых, не говоря уже о том, чтобы взять над ним опеку. Что же такого необыкновенного в этом дейче? Мерзавцы – они и есть мерзавцы, а он – один из них. Мы уже знаем, что все они – захватчики, грабители и убийцы, и никто из них не заслуживает пощады…

Словом, мне хотелось поскорее взглянуть на этого уникального хуманса. И я в нетерпении топталась в ангаре, ожидая прибытия шаттла, который должен был доставить на борт мое новое задание.

Когда же я наконец его увидела – бледного, взлохмаченного, напряженно озирающегося, в помятой и не совсем чистой унылой серой форме – то просто растерялась на мгновение. Он и вправду вызывал сострадание и ничуть не походил на тот образ кровожадных дейчей, который я себе успела составить, посещая политинформации. Этому мальчишке было не больше шестнадцати-семнадцати лет, и он выглядел почти так же, как те юные самцы хумансов, с которыми нам, сибхам, дозволяли «играть», потому что девочки-хумансы в таком возрасте еще не дозрели до таких занятий. В этом юноше просвечивало что-то детское, наивное. И когда я на него смотрела, я мысленно хвалила свою командиршу за то, что она не лишила его жизни. Он явно не мог быть злонамеренным убийцей. Но как ОНА это почувствовала? Ведь в пылу боя она едва ли различала, кто из дейчей достоин пощады, а кто нет. Да, хотелось бы мне знать, как ему удалось избежать смерти… Ну, ничего, немного терпения – очень скоро я смогу выяснить все, что мне нужно, и он сам мне об этом расскажет.

Мальчишка был высокий и худенький, и очень светлокожий. Его волосы носили чуть рыжеватый оттенок. А глаза у него были синие… Вот прям такие синие-синие; первый раз я видела у хуманса такой цвет глаз. И у меня внутри что-то дрогнуло, когда я заглянула в его глаза, и повлекло меня к нему с неимоверной силой… Мне даже стало немного не по себе от этого. Мы, сибхи, очень легкомысленные и оттого влюбчивые, а потому нам постоянно надо с этим бороться… Я постаралась ничем не выдать своего состояния. Да, хуманс этот и вправду необычный. И очень красивый… Черты лица у него резкие, будто бы заостренные. На подбородке ямочка… Легкий пушок над верхней губой… Отчего-то он очень грустный. Ну ничего… Я уж позабочусь о нем – во всех смыслах этого слова. Думаю, что мне удастся его взбодрить. Похоже, что этот мальчик совершенно не имеет сексуального опыта… Я всегда точно могу это определить, потому что уж у меня-то опыт большой. Его молодой и крепкий организм распространяет вокруг себя гормоны… феромоны… и прочее, отчего в голове такой приятный туман, который, однако, вовсе не мешает мне ясно мыслить.

Постаравшись ничем не выдавать своих далеко идущих намерений, я представилась ему; в ответ он тоже назвал свое имя. Я сразу решила, что буду называть его на свой манер. Мы, сибхи, не любим длинные имена… Для меня он просто Альф – и точка.

Затем я повела его в предназначенное для него помещение, держа при этом за руку, как ребенка. Но он не возражал. Забавно было наблюдать, как он вздрагивает при виде попадающихся нам навстречу темных эйджел. И ничего они не страшные, просто выглядят немного необычно для таких, как он… Но потом вроде бы Альф к ним немного привык и больше не размахивал руками, когда навстречу попадались пилоты отдыхающей смены или же тактики.

Показав ему его каюту, я вышла, чтобы юноша мог освоиться. Но через некоторое я подумала, что надо бы объяснить ему, что да как, и вернулась обратно. Что поделаешь – у меня совсем не было опыта в том, как обращаться с пленниками моей командирши…

Хоть он и выразил неудовольствие тем, что я зашла в его каюту без разрешения, но все ж вернулась я не зря. Он даже не смог найти душевую, чтобы наконец смыть с себя грязь, а вместо этого стал примерять одежду… Пришлось ему малость подсказать, что где находится. Я бы с удовольствием осталась и посмотрела бы, как этот красавчик раздевается, а потом еще и потерла бы ему спинку, но он так настойчиво меня выпроваживал, что пришлось выйти. Я слышала, что хумансы Старой Земли очень застенчивы, и вот теперь смогла лично в этом убедиться. Однако это еще больше меня раззадорило. Я непременно соблазню этого юного красавчика! Уж наверняка Ария рассчитывает на это, желая, чтобы ее пленнику было хорошо и комфортно здесь, на корабле.

И еще раз зашла я в его каюту, рассчитав так, чтобы уже застать его одетым. Он опять сердито на меня посмотрел и укоризненно покачал головой. Но я пропустила все это мимо своего внимания – что поделаешь, раз он такой дикарь! Ничего, перевоспитаем… но это уже после, а сейчас нам предстояло наиважнейшее дело. Я должна была отвести его в гипнопедический кабинет для того, чтобы с ним провели первый урок русского языка.

Бедный Альф! Как же он испугался, оказавшись в кабинете, где его уже ждала медтехник Тая Лим. Можно было подумать, что ему предлагают сесть на электрический стул, а не в гипнопедическое кресло! Он не мог знать смысла предстоящей процедуры, а если б знал, то не боялся бы. Ведь ему наверняка хотелось общения… Что ж, после сеанса никто не помешает нам разговаривать хоть часами напролет. Тем более что я ДОЛЖНА буду говорить с ним – хоть о чем, так как ему следует приобретать навык использования чужого языка.

Тяжко вздохнув и обреченно склонив голову, он все же садится в кресло. Ха-ха, наверное, подумал, что если будет упираться, его запихают туда силой…

Пятнадцать минут – и сеанс окончен. Альф просыпается, по-детски протирает глаза, сонно озирается. Затем его взор устремляется на нас с Таей, и он принимается растерянно моргать, пытаясь осознать тот факт, что понимает каждое слово нашего с ней разговора. Я предлагаю ему пойти поговорить… Он кивает, осторожно слезает с кресла и выходит вслед за мной, пробормотав Тае напоследок что-то вроде: «Благодарю вас, уважаемая фрау…»

– Ну, как самочувствие? – уже в коридоре вкрадчиво осведомляюсь я. При этом я нежно беру его за локоток, показывая, что не против того, чтобы немного сблизиться. Однако он чуть отстраняется – я удивлена и слегка раздосадована. Впрочем, это он, возможно, от шока – так уговариваю я себя. Ведь он и подумать не мог, что можно за несколько минут освоить чужую речь… Тем не менее мне приходится убрать руку с его локтя и взять, как раньше, просто за руку, по-дружески.

– Прекрасное самочувствие… – тихо произносит он с акцентом, при этом с изумлением вслушиваясь в звучание собственных слов.

– Тогда говори! – весело приказываю я ему. – Говори немедленно! Иначе все забудешь, и тогда тебе придется вскрывать мозги и вкладывать знания прямо туда…

– Что? – он чуть приостанавливается, бледнеет и принимается моргать, хлопая светлыми ресницами – милый такой дурачок, совсем юмора не понял. – Что вы иметь в виду?

– Ну, Тая возьмет большую пилу и распилит тебе череп… – вдохновенно юморю я. – А потом насыплет внутрь белого порошка – и тогда ты никогда уже не забудешь русский язык! Понятно?

Несколько мгновений он потрясенно молчит, наблюдая за моим лицом, которое я из последних сил сохраняю серьезным.

– Вы шутить над меня… – наконец с облегчением говорит он и улыбается.

Я начинаю смеяться.

– Конечно, шучу! А ты поверил?

– Да, – кивает он; в его глазах пляшут веселые искорки.

– Нет, пила нам точно не понадобится, – говорю я, – а вот ножницы нужны позарез! – Я окидываю его критическим взглядом.

– Ножницы? – удивляется он. – Зачем? – И тут же, просияв, запускает пятерню в свою буйную шевелюру. – Резать это!

– Не резать, а подстригать, – сурово поправляю я.

– Да-да… Под-стри-гать… – охотно кивает он и принимается шевелить губами, пытаясь привыкнуть к произношению. – Вы уметь?

– Умею, – говорю я. – Я хоть и выгляжу маленькой, но умею все, солнце мое… – Говоря это, я провожу языком по губам.

Но он будто бы не замечает моего откровенного заигрывания. Почесав в затылке и несколько секунд подумав, он разводит руками.

– Солнце здесь нет, фройляйн Эри… – растерянно говорит он.

– Да и пусть нет! – говорю я, досадуя, что он не поддается на мой флирт; тупой дейч, не понимающий нашего русского юмора. – Идем, буду приводить в порядок твою голову…

Стригла я Альфа в его каюте. Мы, сибхи, были все обучены основам парикмахерского искусства. Ножницы звонко щелкали; Альф, храня серьезное выражение лица, смотрел на себя в зеркало. Летели во все стороны его светлые волосы… А я, прикасаясь к нему, чувствовала, как возбуждаюсь. До чего он нравился мне, этот синеглазый дейч! Такого чувства я еще никогда не испытывала за свои двадцать три года, хотя у меня прежде было много парней. Но никто из них не вел себя так, как Альф! Приходя ко мне, они точно знали, чем мы должны заниматься, а это прямо как какой-то котенок…

Со стрижкой он стал еще красивее, чем прежде. Вид у него теперь был такой аккуратный, ухоженный, он стал казаться как будто бы взрослее. Он долго крутился перед зеркалом, расчесывая себя и так, и эдак, и видно было, что он доволен.

Наконец он положил расческу на полочку и, повернувшись ко мне, слегка поклонился со словами:

– Спасибо, фройляйн Эри! Мне очень нравится стрижка.

– Пожалуйста, Альф, – ответила я.

– О, мне нравится, как вы меня называть… – сказал он, по-детски счастливо улыбаясь.

– А я тебе нравлюсь? – вырвалось вдруг у меня.

– О… конечно… – Он покраснел и занервничал, отводя взгляд.

Возник щекотливый момент. Я интуитивно чувствовала, что не стоит быть слишком напористой – ведь они, обитатели Старой Земли, не такие, как мы. У них свои обычаи относительно интимных отношений… К сожалению, я знала об этих обычаях крайне мало – ну, можно сказать, что совсем ничего не знала. И потому я заставила себя сменить тему.

– Ладно, пойдем я покажу тебе корабль… – И. взяв моего Альфа, по обыкновению, за руку, я повела его по коридору.

* * *

4 июля 1941 года, поздний вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Просматривая сводки с фронта, вождь вместе с чувством глубокого удовлетворения испытывал обидную досаду. С одной стороны в положении дел наблюдалась огромная разница по сравнению с теми временами, когда фронтом командовал генерал Павлов, который даже свою задницу двумя руками не мог найти, а не только противника или собственные войска. Доклады от Болдина, Рокоссовского и Жукова поступали своевременно и описывали ситуацию, которая в полном объеме была дана им в ощущениях, а не некие абстрактные бредовые фантазии. Исходя из этих докладов и данных разведки, можно было сделать уверенный вывод, что германский блицкриг, разогнавшийся на всех парах по направлению к Москве, вдруг получил подножку – и даже не то что затормозил, а закувыркался через голову.

Успех войск генерала Болдина, сумевших сначала отрезать, а потом и разгромить оторвавшуюся от основных сил вторую танковую группу немцев, предопределил успех минской группы генерала Рокоссовского, которой пока удается удерживать танки генерала Гота на ближних подступах к столице советской Белоруссии. Там же в полном составе сражается и батальон штурмовой пехоты с «Полярного Лиса», и генерал Рокоссовский не может нахвалиться на боевые умения мускулистых воительниц, их физическую силу и безудержную отвагу. Если верить предоставленной имперцами «Синей книге», в другой, неизмененной реальности, к исходу четвертого числа немцы уже подходили к Днепру, а тут их части все еще топчутся под Минском и Барановичами… И каждый выигранный день позволяет Жукову построить по Днепру по-настоящему прочную оборону. Дела у немцев на московском направлении, видимо, настолько плохи, что, по данным орбитальной разведки, 41-й мотокорпус генерала Рейнхарта срочно снялся с позиций на Западной Двине в районе Крустпилса и форсированными маршами движется на юг в район Минска. А это может означать только то, что наступление на Ленинград выпало у верховного командования вермахта из списка ближайших задач, потому что потрепанный под Даугавпилсом 56-й мотокорпус полностью утратил свою пробивную мощь и способен только обороняться на существующих позициях, и не более того.

С другой стороны, следует подумать о том, что всего этого могло бы и не быть, что РККА, несмотря на все свои недостатки, с самого начала могла начать войну правильно, и тогда события пошли бы совсем по иному сценарию. Основную массу войск в таком случае требовалось бы сосредоточить в Минском УРе и на рубеже реки Щара, а территорию Западной Белоруссии использовать как предполье, предназначенное для ослабления вражеского удара и лишения его фактора внезапности. Тогда никакой помощи с небес и не понадобилось бы, ибо оборона, опирающаяся на боеготовые укрепрайоны, оказалось бы достаточно прочной для того, чтобы, как и четверть века назад, загнать немцев в клинч позиционного тупика. Как раз это обстоятельств и порождало собою досаду, ибо недосмотрели все: от чекистов, прохлопавших заговор, до военного командования, не сумевшего определить болевые точки будущей войны, и политического руководства, которое просмотрело разложение и неблагонадежность на уровне одного из самых высоких эшелонов власти.

Но чувство досады мимолетным; вскоре его сменила тревога. Ведь факторы, приведшие генерала Павлова к предательству, продолжают действовать, и неизвестно, кто станет их жертвой в следующий раз. Морально неустойчивых генералов в РККА еще много, так что в любой момент при наступлении критической ситуации следующий персонаж такого рода выбирая между предательством и ответственностью за ошибки, может выбрать предательство. Имперцы, пришедшие на помощь Советскому Союзу, тоже не всесильны. Они смогли только снять остроту кризиса первых военных дней и указать на самые очевидные ошибки, а все остальное советское руководство должно сделать само. И в первую очередь – очистить себя от скверны…

Вождь вспомнил, как вчера к нему на прием явился Лев Мехлис, обеспокоенный, как он сказал, катастрофическим положением на Западом фронте. Из завязки разговора стало ясно, что Мехлиса перед этим визитом талантливо «накрутили», превратив в слепое и не рассуждающее орудие возмездия, на самом деле призванное замести следы провалившегося заговора, ибо заговорщики сами испугались того, что они натворили. Из «Синей Книги» вождь знал, что точно так же было и в прошлой версии истории, тогда Мехлис уехал на Западный фронт с драконовскими полномочиями, после чего истина относительно причины того поражения оказалась надежно захоронена в могилах исполнителей. Но тут имперцы успели раньше, вскрыв беднягу Павлова как банку с сардинами, а Мехлис произносил перед вождем свою пылкую речь так, будто это был прошлый вариант истории. У Сталина даже рука потянулась за листком бумаги и знаменитым двухцветным карандашом, чтобы выписать мандат с полномочиями «копать» от забора и до обеда… Стряхнув оцепенение, вождь скептически посмотрел на Мехлиса и с прорезавшимся вдруг акцентом резко спросил:

– Лев, ты дурак? Не Павлов с Коробковым, не Кузнецов, и не тот человек, который тебя ко мне подослал, а именно ты?

В ответ Мехлис, перед которым обычные партийный и прочие начальники трепетали как перед вершителем их судеб, только ошарашено посмотрел на Сталина и ничего не сказал.

– Понимаешь, Лев, – немного смягчившись, после взгляда на экран профориентационного комплекта, сказал вождь, – мы ведь уже все знаем, в том числе и то, почему Павлов открыл врагу фронт и кто при этом стоял за его спиной. Мы знаем и то, что эти люди не ведали что творят и не понимали, с чем играли, а, следовательно, оказались дураками, что ничуть их не извиняет. Я догадывался даже о том, что ты или еще кто-то придете ко мне требовать скорейшего и самого сурового наказания для непосредственных виновников катастрофического успеха германской армии. Я склонялся к тому, что наверняка это окажешься ты, Лев – самый суровый, самый неподкупный, самый справедливый из моих соратников. Имей в виду – тот, кто тебя послал, рассчитывал, что ты примчишься на Западный фронт, пылая жаждой мести, и в кратчайшие сроки свершишь свой суровый приговор, поставив всех виновных в разгроме фронта к стенке. За тобой, мол, не заржавеет. Так вот – тот, кто тебя сюда послал, подразумевал только то, что надо как можно скорее замести мусор под ковер и прикрыться трупами непосредственных исполнителей. А ответственным за все будет не он, а как раз ты. Это ты выскочишь с шашкой поперек наших органов, которые уже работают над этим делом, и примешься рубить направо и налево; ты, а не он. Его-то имя в связи с этим тухлым делом и вовсе не будет упомянуто ни с какой стороны. И если бы не некоторые обстоятельства, о нем никто бы и не вспомнил. После всего этого еще раз спрашиваю тебя, Лев – ты дурак?

В ответ Мехлис, не зная, что сказать словами, только пожал плечами и развел руками, будто говоря этой пантомимой: «Да, Коба, я дурак! Такой большой дурак, что только сейчас это понял.»

– Ладно, Лев, – махнул рукой Сталин, – Павловым уже занимается Лаврентий и такие люди, что им помогать – это только дело портить. Мне сейчас от тебя другое нужно. Необходимо съездить на Кировский завод и разобраться с Зальцманом. Слишком много нареканий у наших военных по поводу новых тяжелых танков. Первые сражения показали, что сами танки хороши, слова нет, и немцы от них в ужасе, но вот качество изготовления техники крайне поганое. Не должен танк ломаться даже раньше, чем в его баках закончилась первая заправка. Только вот оно что. Расстреливать там, на Кировском заводе, никого не надо, сейчас не время. Ты их просто напугай так, чтобы они взялись за ум и принялись думать головой, а не тем, чем обычно. Нашей армией нужны танки – как можно больше числом и как можно лучшего качества.

Немного помолчав, вождь добавил:

– А если тебя будут спрашивать по тому делу, то ты знаешь, что нужно ответить этим людям. Говори, что следствие уже идет и что все виновные понесут всю полноту ответственности. Тем более что это действительно так. На этом у меня к тебе все. Прочие вопросы потом. Иди, Лев, и сделай так, чтобы я слышал о тебе только хорошее.

Когда Мехлис ушел, вождь позвал к себе товарища Малинче Евксину, обосновавшуюся в маленькой соседней комнате, и долго разбирал с ней линии судьбы советского Торквемады. Получилось, что Мехлис человек – безусловно, честный, но даже имперская социоинженерия не смогла найти в нем созидающих талантов. Если вам что-то надо снести до основания, разломать в прах и оставить на этом месте чистое поле, то тогда, пожалуйста, товарищ Мехлис на выход. И то его еще придется придерживать на поворотах, чтобы не наломал лишних дров. А если вам нужно что-то построить, поддержать или укрепить, то ищите другую кандидатуру с созидательным, а не разрушительным модусом.

Вообще за эти два дня в кабинете вождя перебывали практически все наркомы, а также прочие члены Политбюро ЦК ВКП(б), не имевшие такого статуса. Весь Центральный Комитет (а это 71 действительный член и 68 кандидатов) пропустить через кабинет Сталина за пару дней не представлялось возможным, да и не было так необходимо. Все важнейшие решения в любом случае принимались в ближнем кругу вождя, и там же кипели страсти интриг.

Если наркомов (в большинстве) товарищ Малинче одобрила, сказав, что это не самые худшие представители вида хумансов, хотя некоторые и не без изъянов, то некоторые члены Политбюро вызвали у нее, мягко выражаясь, вопросы.

Во-первых – Ворошилов, явно переросший свой уровень и превратившийся в свадебного генерала (точнее, первого маршала). При невысоком уровне интеллекта этого динозавра от советской политики более молодые и более продвинутые товарищи в своих интригах с легкостью использовали втемную.

Немного подумав, товарищ Малинче выдала рекомендации: «Почетная отставка с пенсией и мундиром, пожизненное (и посмертное) почетное звание первого маршала, мемуары, встречи с молодежью и ни грамма реальной власти, также никаких практических поручений. Вследствие интеллектуальной ограниченности и умственной лени этот хуманс способен добросовестно завалить даже самое простое задание…»

Услышав это, Сталин задумался. Прежде из Политбюро уходили только ногами вперед. Кто умирал сам, а кого перемалывал репрессивный аппарат, заточенный на поиск врагов и заговорщиков. Возможно, это было неправильно, и для таких товарищей всех уровней, достигших своего потолка и превратившихся в балласт и нужна такая почетная отставка с пенсией и мундиром, как в старые времена. Меньше будет оснований интриговать, спасая свою шкуру во время очередных чисток.

Правда, таких вышедших в тираж деятелей среди членов и кандидатов Политбюро больше не наблюдалось. Была группа «полезных» в составе (по убыванию полезности): Берия, Молотов, Калинин, Косыгин, Маленков, Жданов, Андреев; и группа «фрондеров»: Хрущев, Каганович, Микоян, Булганин… И за каждым из этих деятелей, в той или иной степени, тянулся шлейф из друзей, знакомых, бывших подчиненных и прочих клиентов, которых эти люди по законам жанра тянули вслед за собою наверх, чтобы те поддерживали их в аппаратных играх.

Товарищ Малинче сказала, что «фрондеры» сами по себе зло, особенно те, что составляют первую тройку, ибо ради власти они готовы втоптать в прах и Идею, и Страну, но гораздо хуже то, что им сопутствуют эти связанные круговой порукой бюрократические объединения, сильно напоминающие кланы эйджел, только без связывающего их кровного родства. Пройдет совсем немного времени (с точки зрения эйджел) – и власть в государстве окажется в руках одного из этих серых и безликих функционеров, занимающих сейчас самые нижние этажи в чиновной и партийной иерархии…

Фрондеры ориентированы на захват власти, и на то же будут нацелены их соратники и последователи, идущие вслед. Спасение от этого только в скорейшем официальном введении профориентации, хотя бы для тех уровней властной пирамиды, где принимается основная часть жизненно важных решений. Людей, которые делают карьеру ради карьеры или стремятся к власти ради самой власти, необходимо отсечь от такой возможности раз и навсегда. В противном случае нельзя будет вести речь не только о преобразовании страны Эс-Эс-Эс-Эр в Империю; неизбежен и крах уже существующей системы.

Сталин задумался. Мало ему было идейных врагов, правых или левых уклонистов, боровшихся против него, потому что они считали, что он губит Революцию. Теперь его врагом становились люди, которые из чисто карьерных соображений колеблются вместе с линией партии, имея целью власть (и все, что к ней прилагается) саму по себе. К тому же надо учесть, что на каждом витке этой спирали, с каждым новым поколением руководителей, качество власти будет только ухудшаться… А тут уже и в самом деле недалеко и до реставрации капитализма. И неважно, что он этого уже не увидит. Достаточно и того, что он будет знать, что однажды дело всей его жизни может рухнуть, а он не сумеет этому помешать. Эта война, которую он, Сталин, ведет сейчас вместе со всем советским народом – она, помимо прочего, и за то отдаленное будущее. Мало просто победить сейчас фашистов – надо сделать это так, чтобы Советский Союз окреп настолько, чтобы его не смогли сломать ни внутренние неурядицы, ни внешние невзгоды, пусть даже для этого он должен превратиться в Советскую Империю, как на этом настаивают пришельцы из другого мира. А пока необходимо приступить к устранению тех, кто способен помешать этому усилению.

И первым на очереди будет Клоун, единственный из республиканских партийных секретарей, входящий в Политбюро ЦК ВКП(б). Но сделать все требовалось таким образом, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в естественном и случайном характере его ухода хоть из политики, хоть из жизни. Не время сейчас охотиться за ведьмами и устраивать политические процессы. И вообще, товарищ Малинче считает, что такими вещами заниматься противопоказано. Таких, как Клоун, от высших эшелонов власти должны отделять не бдительное око органов и страх возмездия, а непроницаемые барьеры профориентации, чрез которые они никогда не сумеют проникнуть. Именно об этом он говорил на XVIII съезде партии два года назад, когда требовал отказаться от отживших установок, на преимущественный прием в партию только рабочих и крестьян, говорил о необходимости привлекать в партийные ряды новую советскую интеллигенцию, чтобы сделать партийную и государственную машину более умной, образованной и интеллектуальной. Теперь главное – продолжить этот курс, скорректировав его в правильном направлении.

* * *

5 июля 1941 года, ранее утро, Брестская область, райцентр Ляховичи.

Командир 7-й танковой дивизии, а также командующий автобронетанковыми частями зафронтовой группы войск – генерал-майор Семен Васильевич Борзилов (48 лет).

После недели упорнейших боев за Ивацевичи мы снова отступаем на восток. Но сейчас это отступление совсем не похоже на тот уныло-безнадежный драп, какой имел место, когда войска Красной армии по приказу генерала Павлова бежали от Белостока к Слониму. Теперь мы отходим только по приказу, огрызаясь и осаживая вражеские авангарды, а с неба нас надежно прикрывают белоснежные аппараты с красными звездами на крыльях. Да, защищая Ивацевичи, мы понесли большие потери, но и врагу досталось ничуть не меньше, а может, и больше. В отличие от первых дней войны обстановка резко изменилась, потери теперь несем не только мы, но и пытавшиеся выбить нас с позиций немцы, а подходящие подкрепления и та и другая сторона бросают в бой с ходу. И в результате мы свою задачу выполнили, а фон Клюге, несмотря на то, что ему удалось принудить нас оставить Ивацевичи – нет.

Ведь даже отступив из района Слоним-Ивацевичи, весь вчерашний день бывшая Слонимская группировка под непосредственным командованием генерала Болдина вела арьергардные бои по рубежу реки Щара, где опять попила немало крови у немецкой пехоты. Весь день по рубежу белорусской реки гремело ожесточенное сражение, и кидающаяся в атаки вражеская пехота несла тяжелые потери. Весь день наши бойцы держались под их натиском, а после заката организованно отошли по приказу, так как задачу выиграть еще один день они выполнили в полном объеме. Даже отступая, мы побеждаем, а враг несет поражение – ведь это совсем не та война, на которую он рассчитывал, планируя нападение на СССР. Опомнившееся от первоначальной растерянности и получившая неожиданную помощь Красная Армия бьется с яростным ожесточением, заставляя противника платить потоками крови за каждый шаг по советской земле.

Но война – это не только успехи, случаются на ней и довольно неприятные вещи. Широкоплечие имперские воительницы больше не поддерживают нашу зафронтовую группу – и наше, и их командование посчитало, что помощь имперской штурмовой пехоты больше нужна при обороне Минска. Покинула меня и моя любезная Ария Таним, отправившаяся вместе со своей ротой на другой участок фронта. Она у меня такая замечательная, что просто нет слов, а я, дожившийся до седых волос, рядом с ней чувствую себя балбес балбесом. Наше прощание вышло нежным и страстным, хотя никто и не пролил слез; мы обещали друг другу ждать окончания войны, чтобы окончательно решить свои сердечные дела.

Единственное, что меня немного смутило, так это то, что моя Ария где-то на поле сражения подобрала себе раненого молоденького немчика и объявила его своим личным пленником. Для Красной Армии это поступок немыслимый, а вот в Империи с ее феодальными замашками такие вещи вполне в ходу. За разъяснениями я обратился к капитану Вуйкозару Пекоцу – что он был чуть ли не единственным из имперцев, с кем я мог поговорить как мужчина с мужчиной.

– Не бери в голову, Семен Васильевич! – выслушав, весело сказал он, при этом дружески похлопав меня по плечу. – Не тот человек твоя Ария, чтобы заводить себе постельную игрушку для удовлетворения своих нужд – тебя же это больше всего беспокоит? Если она сказала, что любит только тебя, значит, так оно и есть, и иное просто исключено. Это у нее скорее взыграл материнский инстинкт, потребность любой женщины воспитывать и опекать. Назвав этого Альфонса своим личным пленником, она как бы взяла на себя обязательство превратить его из врага в полезного гражданина Империи. Ничего иного этот статус не подразумевает. Так что не переживай!

Вот я и не переживаю, да только все равно как-то беспокойно. Правда, от дурных мыслей хорошо спасает война – когда идет бой, становится не до страданий юного Вертера. Пока основная группировка генерала Болдина сдерживала врага по рубежу реки Щара, моя подвижная бронегруппа вместе с егерями капитана Пекоца немного прошвырнулись до Барановичей, на предмет пощипать расположенные там немецкие тылы. Снова будто бы вернулись времена недельной давности, когда мы стремительно продвигались по территории, которую немцы уже считали своей, и щипали их жирных тыловиков, не ожидавших, что движущаяся среди бела дня танковая колонна вдруг окажется советской. Снова были шик, блеск, красота, летали по воздуху пух и перья, а наши освобожденные пленные, ранее входившие в состав разгромленных в боях под Барановичами 121-й, 143-й и 155-й стрелковых дивизий РККА, вновь брали в руки оружие и вставали в строй.

И только послушав рассказы освобожденных пленных, я понял каково пришлось нашим бойцам, которые с одними винтовками встали на пути у германской танковой лавины и какую серьезную поддержку нам оказали расчеты тяжелых лазерных ружей, которые с легкостью жгли германский бронехлам на любых дистанциях боя. Что такое двенадцать сорокопяток на дивизию, когда немецкие танки прут сотнями; а пушка, даже легкая, это не лазерное ружье, и погибает после второго-третьего выстрела, после чего бойцы остаются против бронированного врага только при ручных гранатах и бутылках с жидкостью КС. Ну ничего, отлилися уже кошке мышкины слезки, и отольются еще. И за все ответили немецкие тыловики, пребывающие в уверенности, что им ничего не угрожает, так как между нами и ими стоит генерал Гудериан с двумя моторизованными корпусами. А вот нет больше вашего Гудериана! И мотокорпусов тех тоже больше нет, наша взяла!

В самих Барановичах мои орлы захватили тыловые учреждения второй танковой группы. Вообще-то, когда явились имперцы, Гудериан с этого рубежа уже готовился к рывку на Минск (потом, правда, планы несколько поменялись), а тылы оставил на прежнем месте. Немецкие госпитали я приказал не трогать, а вот прекрасно оснащенные танкоремонтные батальоны по совету Вуйкозара Пекоца забрал с собой. Ведь стыдно же при каждой поломке танка вызывать «сверху» серых из ремслужбы «Полярного Лиса», чтобы те устранили неисправность. Своих-то ремонтников и до войны в дивизии не хватало, а потом, в ходе безумного бегства из Белостокского котла, ремонтное оборудование бросили как якобы ненужное, а люди из не боевых подразделений потерялись кто куда: кто в пехоту, а кто и в дезертиры, к местной бабе под юбку. Такие, говорят, тоже имеются.

Но у имперцев оказалась такая штука – называется «ошейник принуждения». Человек, на которого это надето, будет послушен как паинька, потому что малейшее неповиновение причиняет ужасную боль. Сами соотечественники капитана Пекоца говорят, что этого устройства не любят и возят его с собой только на крайний случай, когда пленные особо упрямы, а времени на их убеждение нет. Как раз про наш случай. Ремонтники у немцев отличные, да только добровольно они на нас работать не желают ни за что. А это значит, что они будут трудиться в тех самых ошейниках принуждения, тем более что они ничуть не противоречат пролетарской солидарности. Примечательно, что там, у них в Империи, многие ответственные и уважаемые личности начинали свою карьеру таким вот образом, в ошейнике. Так что теперь я нашей бронегруппы имеется своя ремонтная часть, плюс пополнение вражеской отремонтированной техникой, которую еще не успели вернуть в боевые части. У немцев с этим шустро. Поврежденный танк, если он не требует заводского ремонта, восстанавливают в срок от трех дней до недели, в отличие от нас, возвращая в строй до восьмидесяти процентов техники.

Кстати, вчера вечером нам зачитали благодарственное послание товарища Сталина – на него несколько дней назад партия и правительство возложили обязанности Верховного Главнокомандующего. Оказывается, сражаясь за Ивацевичи, мы на целую неделю задержали продвижение вражеских войск вглубь советской территории и сорвали выполнение плана молниеносной войны. Потом, после нас, этих немцев еще раз задержат и отоварят в Минске, который как раз успели подготовить к обороне. В итоге немецкие генералы отныне могут забыть о том, что они намеревались за шесть недель пробежаться до Москвы. Теперь германская армия должна приготовиться к тяжелой и упорной позиционной войне – а таковая у немецких генералов считается синонимом поражения, потому что один раз они такую войну уже проиграли. К тому же Советский Союз, вооруженный самой передовой в мире коммунистической теорией – это им не Российская империя, хотя и та тоже была далеко не сахар. О последнем я могу заявить со всей ответственностью – сам во время Германской три года воевал на Западном фронте в составе тяжелой артиллерийской батареи.

Капитан Вуйкозар Пекоц, который у них, в Империи, как раз закончил Военную Академию, на пальцах разъяснил мне, что дейчи, то есть германцы, рассчитывали взять нас на опережение в развертывании. У них была полностью боеготовая, прошедшая несколько боевых кампаний армия, вплотную придвинутая к границе. Зато у нас даже первый стратегический эшелон оказался растянут в глубину чуть ли не пятьсот километров, и войска в мирное время располагались не там, где необходимо с точки зрения отражения вражеского вторжения, а там, где имелся свободный казарменный фонд. Поэтому германские генералы рассчитывали, что хотя численность армий у нас примерно одинакова, а по мобилизационному потенциалу СССР превосходит Германию в несколько раз, но за счет опережения в развертывании и быстрого продвижения вглубь советской территории в каждый конкретный момент немецкие войска будут многократно превосходить части Красной Армии. Теперь, когда военная машина Германии потеряла темп, а Советский Союз получил возможность перегруппировать второй стратегический эшелон и провести мобилизацию, это запланированное немцами преимущество обратилось в ничто.

– Гордитесь, Семен Васильевич, – сказал Вуйкозар, – ведь это вы и ваши солдаты удержали дейчей за хвост, когда они рвались на восток. И вы продолжаете удерживать их и сейчас. Ведь пока ваши танки висят над дорогой Брест-Минск, никакого серьезного продвижения дальше у них быть не может. Ведь если тактик дейчей фон Клюге зарвется, то в Барановичах вполне возможно проделать тот же примем, что и в Ивацевичах, то есть, собрав в кулак отступающие в этих лесах войска, еще раз ударить по ключевому пункту снабжения. Они еще от предыдущего раза не отошли, а вы уже грозите им продолжением банкета.

Да уж, моя бронегруппа – чуть больше пяти десятков машин (если не считать трофеев), это все, что осталось от шестого, одиннадцатого и тринадцатого мехкорпусов. Правда, все машины – это Т-34 и КВ-1, все с опытными, выжившими в боях экипажами, все подверглись переделке имперскими инженерами с улучшение ходовой части и бронирования и все оборудованы генераторами защитного поля (то есть могут игнорировать вражескую артиллерию). Но на этом преимущества заканчиваются и начинаются вопросы. Положим, у нас получилось снабдить мехтягой всю артиллерию, а также удастся рейсами шаттлов перебросить с Большой Земли достаточное количество боеприпасов. Но одними танками и артиллерией удар не нанести, приставшие к нам кавалерийские подразделения из состава распущенного генералом Никитиным кавкорпуса вместе с егерями используются для разведки и флангового охранения, а пехоты в моей бронегруппе осталось всего ничего. Сказались потери, понесенные в ожесточенных боях под Ивацевичами. Там же осталась большая часть легких танков, на которые имперцы смотрели как на разменный материал, поэтому ни БТ, ни Т-26 серьезным модернизациям не подвергались. Большая часть бойцов и командиров несколько дней отражавших ожесточенный натиск врага, сейчас в отдаленных тыловых госпиталях (спасибо имперским шаттлам), а меньшая уже находится в земле. Мы потому и отошли, что сил для удержания той позиции стало недостаточно, заканчивались снаряды и топливо. Так что идея вернуться в Барановичи и снова поставить все на карту кажется мне сомнительной, о чем я и говорю капитану Пекоцу.

– Так ведь, Семен Васильевич, – пожал плечами хитрый венед, – никто вас на эти Барановичи и не гонит. Попытка провернуть один и тот же прием второй раз подряд была бы невероятной глупостью. Но вы подумайте и о том, с чем будут работать вражеские тактики, испытывающие дефицит достоверной информации и один раз уже наступившие на грабли. Им же неизвестно, сколько у вас после боев под Ивацевичами осталось людей, боеприпасов и топлива, и какие возможности пополнения. Для них главное, что вы находитесь здесь и сохраняете возможность нанести предполагаемый удар. Как у вас говорят – обжегшись на молоке, тактики дейчей начнут дуть на воду. Вы уже нанесли им тяжелые потери и поэтому вас боятся. Кроме того, их тактикам неизвестна точная численность вашей группировки… А у страха, как говорится, велики не только глаза…

Немного помолчав, Вуйкозар Пекоц добавил:

– У нашего командования есть данные, что армия дейчей за номером четыре, уже понесшая серьезные потери в боях с вами, будет направлена на преследование вашей группировки и недопущение такого флангового удара, а для наступления на Минск враг досрочно вынужден разворачивать в районе Барановичей перебрасываемую из резерва армию за номером два. А если учесть разрушенные вами на всем протяжении рельсовые дороги, то такая перегруппировка займет у дейчей дополнительное время. Все, что вы сейчас должны делать – это менять территорию и жизни людей на время. Ибо время – это то, чего сейчас не хватает стране СССР для победы. И у вас это хорошо получается. Именно потому наш общий будущий император смотрит в вашу сторону с такой приязнью и одобрением. Гордитесь этим, Семен Васильевич.

* * *

5 июля 1941 года, полдень, Смоленск, штаб Западного фронта.

Присутствуют:

Командующий Западным фронтом – генерал армии Георгий Константинович Жуков;

Начальник штаба фронта – генерал-лейтенант Василий Данилович Соколовский;

Помощник командующего по АБТВ – генерал-майор Дмитрий Карпович Мостовенко.

Когда генерал-майор Мостовенко зашел к командующему Западным фронтом, комфронта и его начальник штаба внимательно разглядывали экран выносного терминала имперского тактического планшета[19]. Нет, разумеется, первым в начальственный кабинет тихонько просочился адъютант Жукова, вполголоса доложил о прибытии новоназначенного помощника командующего по автобронетанковым войскам, и так же тихонько дал тому знак, что он может заходить. Так что к моменту его появления в кабинете и командующий фронтом, и его начальник штаба уже прервали свое занятие и смотрели в сторону вошедшего так внимательно, будто к ним на огонек забежала знаменитость мировой величины. Генерал-майор Мостовенко от такой встречи даже несколько растерялся. А дальше было еще хлеще…

– Вот, смотри, Василий Данилович, – сказал Жуков, – мы с тобой голову ломаем, что да как, а тут на ловца и зверь бежит. Свидетель как-никак…

– Очевидец, Георгий Константинович, очевидец, – ответил генерал Соколовский, – свидетели, сам знаешь, в каких делах бывают. Ты же не хочешь сказать, что Иван Васильевич (генерал Болдин) совершил что-то предосудительное?

– То, что он совершил, – сказал Жуков, – у меня никаких нареканий не вызывает. А вот то, как он это сделал и с чьей помощью – уже вопрос. А товарищ Мостовенко, в отличие от нас с тобой, уже имел на этой войне дело с немцами – как до появления этих наших новых союзников, так и при их участии. Надеюсь, Дмитрий Карпович, ты сможешь объяснить нам, как выглядела реальность, данная тебе в ощущениях. А то в верхах развели, понимаешь, секретность, и молчат как рыбы об лед. И скажи – как мне командовать фронтом в условиях, когда эти, с позволения сказать, союзники действуют в моей полосе ответственности, а я совершенно не представляю себе, кто они такие и на что способны?

– Для начала, товарищ генерал армии, – ответил Мостовенко, – мне проще сказать, на что наши новые союзники НЕ способны. Мертвых они оживлять, да уже бывшее сделать не бывшим не могут, а остальное для них в пределах возможного. Чего-то они способны добиться сами, а чего-то – только с нашей помощью; но, в общем-то, возможно все. С двадцать второго по двадцать шестое июня нас, отступающих от Гродно, с утра до вечера одолевала германская авиация, а двадцать седьмого все эти юнкерсы и мессершмитты как корова с небес языком слизнула. При этом так называемые белые защитники дали нам возможность лично полюбоваться процессом публичной порки, под бурные аплодисменты расколошматив одной парой три девятки немецких бомбардировщиков. Это, так сказать о том, что я видел лично. К сожалению, наш корпус как активная единица на начальном этапе не представлял собой ничего интересного с их точки зрения, и поэтому товарищ Ватила обратила свое основное внимание на генерала Болдина и связанную с ним смешанную группировку, отступавшую по дороге Волковыск-Слоним. Я в тех событиях участия не принимал и знаю о них только по рассказам очевидцев. В то время мой корпус выполнял приказ вашего предшественника, генерала армии Павлова, на всеобщее отступление, и мы искали такое место, где при минимальном противодействии противника была бы возможность переправить через Щару еще имевшиеся у нас танки и артиллерию. Вспомнили о нас уже тридцатого числа, когда бронегруппа генерала Борзилова захватила Ивацевичи и оседлала танковую магистраль Гудериана…

– Погоди, Дмитрий Карпович, – прервал рассказчика Жуков, – поясни, шо це таке танковая магистраль и с чем ее едят?

– Термин «танковая магистраль», – ответил тот, – она же «взлетная полоса» и «роллбан», по-немецки означает дорогу, идущую вдоль направления основного удара подвижного соединения. Или, если быть точным, этот удар наносится вдоль этой дороги, потому что уходящие в прорыв танки нуждаются в непрерывном снабжении. Именно по этой дороге вслед за танковым авангардом движутся мотопехота на грузовиках, артиллерия на мехтяге, автоколонны снабжения, а в обратном направлении в основном везут раненых. Это у нас удары планируются от забора и до обеда «примерно в том направлении», и зачастую оказываются неудачными только потому, что по придуманному штабом маршруту без противодействия противника не могут пройти даже танки, не говоря уже о мотопехоте с артиллерией, а немцы такие вещи секут жестко. Но, с другой стороны, стоит перерезать такую магистраль в удобном месте, и у немцев начинаются большие проблемы. Правда, и резать эту магистраль надо тоже умеючи, желательно в месте, удобном для обороны и в зазоре между наступающей пехотой и оторвавшимися от нее танками.

Немного помолчав, генерал добавил:

– Бронегруппа Борзилова потому и одержала победу, что выполнила оба этих правила и смогла сдержать атаки оказавшихся в окружении танков, которые начали испытывать дефицит топлива и боеприпасов, а затем, с другого направления, натиск многократно превосходящей вражеской пехоты. Разумеется, при этом союзники оказали нам всю возможную помощь, но и без наших бойцов и командиров тоже ничего не получилось бы. Но опять же должен сказать, что лично меня там не было; маневренная группа, сформированная из остатков бронечастей моего корпуса, приняла участие в том сражении только на завершающем этапе, нанеся удар во фланг и тыл второй танковой группе Гудериана, потерявшей подвижность и боеспособность. Итог вы знаете. Гудериан в плену, подчиненные ему войска уничтожены, группировка Болдина-Борзилова вышла из окружения с техникой и артиллерией.

Командующий Западным фронтом и его начальник штаба переглянулись, после чего Жуков уже значительно мягче сказал:

– Теперь хоть что-то понятно, – он бросив косой взгляд на терминал планшета, – а то тут такие советы приходят, что я даже не знаю, что это – то ли верх глупости, то ли гениальное тактическое озарение…

– Товарищ генерал армии, – сказал Мостовенко, – должен вам сказать, что, как мне объяснили, тактики темных эйджел просто физиологически не способны испытывать состояние озарения. Все рекомендации, которые они дают, создаются на основе подробнейших разведданных и точнейшего расчета. Чем старше тактик, чем больше у нее опыта, тем точнее и смертоноснее ее рекомендации…

– Погоди, Дмитрий Карпович, – прервал Мостовенко Соколовский, – ты сказал «нее». Эта самая товарищ Ватила – она что, баба?

– В первую очередь, она, Василий Данилович, темная эйджел, а значит, генетически приспособлена для решения тактических задач, – ответил Мостовенко. – Ну и потом – ей больше двухсот лет, и, в конце концов, она главный тактик крейсера, и за ее плечами опыт нескольких столетий противостояния таким же тактикам темных эйджел, а по сравнению с ними наши нынешние германские оппоненты – просто малые дети. И мы, кстати, тоже. Таких как Гальдер, Йодль или Браухич она кушает на завтрак вместо овсянки. Бабой же она будет в свободное от служебных обязанностей время в койке с приятным ей мужчиной. И не иначе.

– Ну, товарищ Мостовенко, – сказал Жуков, чуть качая головой, – уел ты Василия Даниловича. А теперь, если хочешь, вводная…

– Сегодня утром по этой штуке, – сказал Соколовский, кивнув в сторону лежащего на столе терминала, – поступила информация, что в связи с подходом к Минску пехотных дивизий девятой германской армии, высвободившиеся подвижные соединения противника получили приказ покинуть позиции и двигаться на восток. Тридцать девятый моторизованный корпус в составе двадцатой танковой и двадцатой моторизованной дивизий должен двигаться по направлению к Борисову, пятьдесят седьмой моторизованный корпус в составе двенадцатой и девятнадцатой танковых, а также восемнадцатой моторизованной дивизий – к Лепелю. Навстречу врагу рекомендуется выдвинуть пятый и седьмой мехкорпуса. Седьмой мехкорпус к Борисову, пятый к Лепелю. Но не для нанесения контрудара, как это предписывает советская военная доктрина, а для организации активной обороны с последующим отступлением на рубеж Витебск-Орша-Могилев. Танковые засады и все такое… Ну как вам это нравится?

– Василий Данилович, – вздохнул Мостовенко, – наша военная доктрина предписывает нам много такого, что в настоящий момент неосуществимо на практике. Поверьте человеку, который уже водил мехкорпус в подобный контрудар. Не та матчасть, не та подготовка командного состава и экипажей, не та слаженность и качество связи, не та тактика, в конце концов. Да и немцы не особо жаждут, чтобы им навязали встречное танковое сражение. При малейшей угрозе такого развития событий они тут же оттягивают свои танки назад и прикрываются противотанковой артиллерией, которая у них традиционно сильна. В результате мы теряем танки, а противник нет. Кстати, у немцев в их танковых дивизиях около половины составляют средние танки моделей «три» и «четыре»; а сколько в наших двух мехкорпусах аналогичных им танков Т-34 и КВ?

– Примерно по пятьдесят единиц каждой модели, – хмуро произнес Соколовский, – а остальные – это Т-26 и БТ разных выпусков.

– Вот, – сказал Мостовенко, подняв палец, – только эти танки можно использовать в активных действиях, контратаках и маневренных боях, а остальные – только из засад с последующим отходом на следующий рубеж. Выигрываем время, жжем их танки, а потом снова выигрываем время и снова жжем танки. К линии стрелковых корпусов противник должен доползти обессиленным и потерявшим пробивную мощь. Тем временем стрелковые корпуса на основной линии соприкосновения должны так глубоко зарыться в землю, чтобы немцы их потом до зимы выковырнуть не могли. А наши танки, сожженные в таком сражении, будут потеряны не зря, тем более что от Т-26 и БТ все равно надо будет избавляться. Слишком слабые у них броня и вооружение… Впрочем, если вы не верите мне, то через эту же штуку возможно связаться с товарищем Ватилой и получить консультации по любому вопросу.

– Вот видишь, Василий Данилович, – иронически усмехнулся Жуков, – ты хотел боевого опыта – получи и распишись. И еще. Необходимо срочно распорядиться, чтобы мехкорпуса немедленно получили приказ на выдвижение к Борисову и Лепелю. Пусть до темноты передовые отряды будут в Лепеле и Борисове и сразу же приступят к оборудованию позиций. Время не ждет.

– Да и с товарищем Ватилой поговорить тоже будет невредно, – кивнул Соколовский, утративший весь свой былой скепсис, – надо договориться с ней о воздушном прикрытии, и вообще, вдруг на поверхность выскочат еще какие-нибудь перлы мудрости, которую мы тут упустили…

Между строк при этом читалось: «Вон Болдин и Борзиловым – хоть посредственности оба, прислушались к истине, вняли, победили врага, и теперь обласканы и любимы. А мы можем еще лучше. Вот увидите».

* * *

6 июля 1941 года, утро. Минск, ул. Советская, дом 18, штаб обороны Минска.

Генерал-майор Константин Константинович (Ксаверьевич) Рокоссовский.

Идут шестые сутки, как я возглавляю оборону Минска. Шесть дней сплошных боев в тисках двух все теснее сжимающихся полуколец. При этом с запада, со стороны Ракова на территорию, контролируемую войсками моей армейской группы, вливаются (в основном ночами) части, уходящие из минского котла, что образовался к востоку от города. Зато на восток, где свободными остаются только железная и шоссейная дороги, ведущие к Бобруйску, эвакуируется гражданское население и по возможности вывозятся материальные ценности. С выходящими из окружения военнослужащими все просто: их тут же ставят в строй, отправляя на пополнение обороняющих Минск частей, сгоравших в этой битве буквально на глазах. Туда же направляются и призванные по мобилизации бойцы и командиры запаса. Только эти подкрепления, плюс воздушная поддержка со стороны «защитников», позволяют нам удерживать оборону, планомерно отходя с рубежа на рубеж.

С эвакуацией гражданских все значительно сложнее. В первую очередь, согласно приказу, следует любой ценой вывезти из Минска семьдесят тысяч евреев, что до войны составляли почти треть населения города. Азохен вей[20], что тут началось, как только мы объявили об этом решении! Эти упрямые и недалекие люди никак не хотели уходить из своих домов, считая, что такая «цивилизованная» армия, как германская, не сделает им ничего плохого. Если основном народ уходил и уезжал из города молча, настороженно вслушиваясь в грохочущую вокруг Минска канонаду, то евреи голосили за всех остальных вместе взятых, оглашая окрестности мольбами, жалобами и проклятиями. Но раз советская власть сказала: «эвакуация» – значит, все должны подчиниться этому указанию и отправиться на восток по единственной дороге жизни, ибо остальные пути перерезаны врагом. Ради того, чтобы держать этот путь открытым, сейчас сражаются и умирают бойцы Красной Армии и имперской штурмовой пехоты. Бои вокруг коридора жизни по своему накалу ничуть не уступают попыткам штурма города, производимым в основном с Заславльского и Логойского направления. Поэтому бойцы НКВД, которым предписывается обеспечить эвакуацию, были безжалостны. Если человек не хочет спасать свою жизнь добром, его принудительно потащат на веревке.

Скорбь по оставляемому имуществу и домам, в которых родилось не одно поколение этих людей, перевешивала у них страх за собственную жизнь. Мы предлагали им бросить все, что было «нажито непосильным трудом» и уходить в неизвестность, а им хотелось верить, что если они останутся, с ними не произойдет ничего страшного. Рассказы о том, что с ними сделают фашисты, когда ворвутся в город, они воспринимали с недоверием, как коммунистическую пропаганду, тем более что евреи-коммунисты, которые считались в основной местечковой массе отщепенцами, уехали в первых рядах и повлиять на настроение масс никак не могли. Как самые политически подкованные, они уже знали, что готовит их народу новый немецкий порядок, и стремились всеми силами увеличить расстояние между собой и фронтом. Зато разные юркие личности пытались затаиться, спрятаться, в том числе и в подвалах домов, чтобы переждать там бои за город, и вылезти наружу уже при немцах. Как говорится, нет предела человеческой глупости.

Тактик-лейтенант Алиль Фа, которая со своим чемоданчиком сопровождала меня повсюду (за исключением, естественно, сортира), сказала, что если эти люди останутся в своих домах после ухода Красной Армии, то никто из них не доживет до освобождения, как бы скоро оно ни наступило. Такова нацистская идеология – делить людей на высшие и низшие расы. Хотя она, как темная эйджел, ничуть бы не скорбела по утрате столь некачественного человеческого материала, который упирается даже когда его спасают. Ведь в этой толпе почти нет потенциальных граждан даже третьего класса, преимущественно одни будущие пеоны, но ради того, чтобы спасти их никчемные жизни, бьются и умирают действительно стоящие люди.

– Ведь ваши солдаты, – говорила она, – призванные в территориальное ополчение, дерутся яростно, ничуть не уступая в упорстве кадровым воинам, и именно их жизни, после выполнения основного задания я бы спасала в первую очередь, как ядро будущего боевого соединения. Нашей новой империи понадобится своя штурмовая пехота, свои ударные части, которые смогут разжевать врага и со смехом выплюнуть его кости. Новые Девы Войны еще не скоро будут у нас в достаточном количестве; много воды утечет в местных реках, пока этот легион будет сформирован заново. Но штурмовая пехота – это не только физическая сила, но и способность переносить любые трудности, это упорство, это мужество глядеть в глаза невозможному, а также безудержный героизм, который делает обычных людей равными вашим древним богам. Все эти качества у ваших солдат уже есть или их можно развить, а потому те, кто выживут в этой мясорубке, станут воистину незаменимыми.

Выслушав все это, я, собственно, впервые за эти дни, задумался над тем, что представляет собой та Империя, из которой прилетел межзвездный корабль. Раньше она мне казалась каким-то подобием павшей в прах империи Романовых, с небольшими внешними улучшениями, но теперь я усомнился в таких выводах. Алиль Фа оценивала людей не по тому, из какого социального слоя или класса они происходили, и даже не по тому, кем они являлись сейчас, а по тому, кем они могли стать, полностью реализовав свой потенциал. К тем, у кого этого потенциала не было совсем, Алиль Фа относилась с легкой жалостью – как к убогим от рождения, к тем же, у кого он имелся, но не был ими раскрыт – с откровенным презрением; и самое главное, она не представляла, как это государство может не дать реализовать потенциал. Любому человеку, в каком социальном слое он бы ни родился, система профориентации тамошней Империи предоставит все возможности для этого…

Той Империи нужны лучшие солдаты, лучшие генералы и адмиралы, лучшие тактики и эти, как их, социоинженеры… а если не можешь приносить пользы, то твоя участь – быть пеоном и не более того, в какой бы в высокой семье ты ни родился. С другой стороны, ценится не только результат, но и старания по его достижению. Взять тех же Дев войны, из которых комплектуется штурмовая пехота. Их функция – исключительно грубая сила при весьма скромных интеллектуальных способностях; их даже выводят специально, скрещивая каких-то там самок горхов с обычными людьми. Я уже знаю, что из-за неполной совместимости родителей часть из них умирает в детстве, а еще какое-то количество достигших взрослого состояния не проходят отбор либо по физическим, либо по умственным кондициям. Но тем больше разного почета и привилегий достается тем из них, что смогли освоить курс офицерского училища, а потом сумели командовать подразделениями. Пример того – майор Ивана Эри, командующая батальоном штурмовой пехоты. В наступлении я бы ей доверил полк, а в обороне бригаду. Уж две своих майорских шпалы она точно заслужила.[21] Несколько раз за время этой обороны только ее опыт и отвага ее бойцыц выручали наши войска из весьма трудных ситуаций, так что я плюну в рожу любому, кто будет утверждать, что они не совсем люди и не достойны полного уважения. В этом смысле имперский внеклассовый интернационализм мне полностью импонирует.

В империи Романовых, напротив, от людей требовалось только оставаться в рамках своей социальной страты. Выходец из низов продирался в верхи со страшным скрипом, указ «о кухаркиных детях» отсекал от гимназического, а значит, и от высшего образования девять десятых населения, и это при нехватке образованных и подготовленных специалистов во всех областях. Но если социальные лифты (как их называют имперцы), поднимающие таланты из низов наверх, со скрипом, но работали, то система, которая должна была скидывать с верхов накопившийся там шлак, отсутствовала напрочь. Вырождение, воинствующая некомпетентность, и тут же – буржуазия, активно разлагающая отжившую свое феодальную систему. Результат налицо – вялый, безынициативный царь, отпустивший вожжи, голод периодично вспыхивающий то тут, то там, две проигранных войны и смена социальной формации.

В космической империи, как сказали мне Алиль Фа и Ивана Эри, ничего подобного быть не могло, даже кандидаты в наследники регулярно проходят там профориентацию, и несоответствие нормативам их моральных и деловых качеств вызывает их немедленную отставку. Их, так называемая, ненаследственная аристократия на самом деле должна являться меритократией – то есть классом лучших, который и был в той империи правящим. Попав из своего мира в наш, они решили переделать его по своему образцу, чему я не могу не высказать полного одобрения. И, наоборот, в ближайшем будущем большая часть бесталанных власть имущих восстанет и пойдет на пришельцев беспощадной войной. И пришельцам следует быть к этому готовыми. Я не уверен, что где-нибудь в Москве уже не зреет заговор, ставящий целью свернуть непонятную и опасную деятельность. А как же иначе, ведь Советский Союз построен на руинах Российской империи по старым лекалам и унаследовал от предшественника не только достоинства, но и недостатки…

Хотя рассуждать сейчас преждевременно; сначала требуется победить врага, а потом решать, какой облик будет иметь государство-победитель.

* * *

6 июля 1941 года, полдень. Подмосковье, аэродром Кратово.

Командир 212-го дбап[22]Подполковник авиации Александр Евгеньевич Голованов.

За первую неделю войны мой 212-й дальний бомбардировочный понес тяжелые потери. К двадцать восьмому июня из семидесяти двух самолетов Ил-4, положенных нам по штату, в строю осталось всего семнадцать боевых машин. Остальные были сбиты истребителями противника и его зенитной артиллерией, или же получили существенные повреждения. Одна из причин потерь была в том, что командование посылало наша самолеты на бомбардировки вражеских войсковых колонн днем, мелкими группами и без истребительного прикрытия. Это же обуславливало невысокую эффективность произведенных нами бомбардировок. Бомбежка танковых колонн стокилограммовыми бомбами с высоты в семь километров не способна нанести противнику серьезного ущерба из-за весьма значительного рассеивания падающих бомб. Мы просили дать нам истребительное прикрытие или перевести нас на ночную работу, назначив соответствующие нашему профилю цели в глубоком вражеском тылу, но в этом нам отказали. Однако, несмотря ни на что, наши экипажи дрались, как положено советским бойцам и командирам – так, воздушные стрелки нашего полка, отражая атаки вражеских истребителей, сумели сбить восемнадцать самолетов.

А с двадцать седьмого числа у нас началась не жизнь, а малина. Наконец-то появилось истребительное прикрытие, да такое, от которого мессершмитты шарахались как черти от попа с ведром святой воды. Еще на подходе к линии фронта сильно уменьшившуюся полковую формацию брали под крыло стремительные стреловидные аппараты; они сопровождали нас до цели и обратно, почти до аэродрома. Каждый раз в таком случае пилоты защитников выходили на связь с нашими экипажами и мелодичными женскими голосами на чистом русском языке спрашивали: «Позвольте вас проводить, мальчики?»

И провожали, потому что отказавшихся не было. Кто же откажется от защиты, после появления которой потери в полку упали почти до нуля? И всех мучил вопрос, что за таинственные девушки сидят в кабинах этих стремительных и смертоносных машин, одним своим видом внушающих ужас асам люфтваффе. Сегодня эта загадка, наконец, разрешилась, но об этом немного позже… А вообще, даже несмотря на появившееся в последние истребительное сопровождение, потери в полку к тому дню уже зашкаливали и без пополнения техникой и экипажами, он уже не представлял собой такой грозной силы какая была у него ранним утром двадцать второго июня[23]…

И вот пятого июля, на четырнадцатый день войны, когда лихорадочное напряжение первых дней немножечко спало, меня неожиданно вызвали в Москву в штаб ВВС. Там замученный дежурный с красными от недосыпания глазами сказал мне, что подполковника Голованова срочно хотел видеть товарищ Сталин, который в данный момент находится на Ближней Даче в Кунцево. Еще час езды на машине по московским улицам – и вот я в святая святых советского государства.

Товарищ Сталин не изменился: тот же спокойный вид, та же одежда, та же трубка, те же неторопливые движения, запомнившиеся еще с моих посещений Кремля до войны.

– Ну, как у вас дела? – спросил Сталин, здороваясь.

Я кратко доложил обстановку и рассказал, что за это время сумел сделать полк.

– Очень хорошо, товарищ Голованов, – выслушав, сказал Сталин, – вашему полку действительно требуется пополнение и переформирование, но этим займется ваш начальник штаба майор, если я не ошибаюсь, Богданов. У вас же, как у человека, пользующегося абсолютным нашим доверием, пока будет совершенно иное задание, причем особой важности.

В этот момент за моей спиной скрипнула открывающаяся дверь – и Сталин, усмехнувшись в усы, сказал:

– А кстати, вот и ваше задание, товарищ Голованов; обернитесь, пожалуйста…

Без всякой задней мысли я повернулся и увидел высокую худощавую женщину в иностранной военной форме сине-черной расцветки; на воротнике ее красовались советские голубые петлицы ВВС с тремя «шпалами», обозначающими звание подполковника (как и у меня). Первое, что мне бросилось в глаза – ее высокий рост. Во мне самом около двух метров, а эта дама превосходила меня в этом параметре не менее чем на голову. Этакая коломенская верста. Второе разительное отличие от всего привычного – это цвет кожи, у этой женщины он был серым с каким-то металлическим оттенком. Я точно знал, что такой кожи не может быть ни у негров, ни у мулатов. И эта кожа вступала в контраст с ярко-рыжими, почти оранжевыми волосами. Третьей ее частью тела, которая заставила меня онеметь, был тонкий гибкий хвост с кисточкой пышных рыжих волос на конце. После этого хвоста можно было не обращать внимания ни на иностранный мундир с советскими знаками различия, ни на серую кожу, ни на высокий рост, ни на заостренные уши и зубы… И ведь самое главное, что эта странная женщина находилась в кабинете у товарища Сталина, а тот вел себя так, как будто все шло так, как и должно.

– Знакомьтесь, – сказал вождь, вдоволь насладившись моим изумлением, – это товарищ подполковник Илер Ота, военно-космический флот, командир эскадрильи тяжелых бомбардировщиков. В ближайшее время вы будете взаимодействовать с ней самым непосредственным образом…

Тут мне стало еще непонятнее. Ладно иностранное имя, национальную принадлежность которого мне сейчас трудно идентифицировать, исходя из ее экзотического внешнего вида; я бы больше удивился, если бы товарищ Сталин назвал эту женщину Машей Ивановой. Но откуда у Советского Союза вдруг взялся военно-космический флот – вот это в первый момент мне было абсолютно невдомек. И только потом пришло понимание – «защитники»!!! Если у них есть истребители, которые сумели разогнать по углам все люфтваффе в полном составе, то почему бы быть у них не быть и бомбардировщикам… Так, черт возьми, кто же они на самом деле такие и откуда?

– На самом деле, – сказала Илер Ота, отвечая на мой невысказанный вопрос, – это самая большая тайна страны Эс-Эс-Эс-Эр, над которой, не покладая мозгов, бьются разведки всех тех стран, где они вообще есть, и в то же время это, как у вас говорят, секрет Полишинеля. Истина находится на поверхности. Мы как раз та точка опоры и одновременно рычаг, которые помогут вашему руководству перевернуть мир в нужную сторону.

– Есть мнение, – сказал Сталин, – что вас, товарищ Голованов, нужно направить в эту тяжелобомбардировочную эскадрилью нашим специальным представителем. Ваша цель – установить взаимодействие и повысить собственную квалификацию. А теперь слюшайте меня внимательно…

Вот так, из уст самого товарища Сталина, я узнал о существовании космической империи, о ее дружеском настрое и о том, что экипаж этого конкретного корабля подписал соглашение о присоединении, которое позволит ему участвовать в войне за будущее СССР. От всех этих новостей у меня даже голова, честное слово, заболела. А доказательство слов вождя стояло рядом, помахивало хвостом и сверкало белоснежными, чуть заостренными зубами. И ведь попробуй не поверить – товарищ Сталин, который иногда не прочь подшутить, сам шуток совсем не понимает.

И вот я стою на аэродроме в Кратово, куда пару часов назад опустились десять тяжелых бомбардировщиков с комического крейсера «Полярный Лис». Огромные стреловидные машины типа «Белый лебедь» даже со сложенными крыльями заняли почти все летное поле. Эти машины действительно похожи на этих сильных и гордых птиц, летающих на дальние расстояния. Даже наши дальние и высотные ТБ-7, гордость советских ВВС, выглядят рядом с «лебедями» как-то невзрачно и, можно сказать, сиротливо. Сейчас этих белоснежных красавцев с красными звездами на плоскостях и хвостовых оперениях, подобно муравьям облепили их имперские техники и наши вооруженцы, которые занимались очень важным делом – подвеской наших бомб в бомбоотсеки, предназначенные совсем под другие типы боеприпасов… Сначала я беспокоился о том, как это вообще возможно, но подполковник Илер Ота заверила меня, что их техники, которых они почему-то зовут «серыми», в случае необходимости способны просто творить чудеса. А если серьезно, то для имперских бомбардировщиков были изготовлены новые, специальные узлы подвески, которые позволяют применять всю номенклатуру производимых в Советском Союзе авиабомб.

Сегодня перед нами стоит задача – нанести удар по центру Берлина, по той улице, где расположены все важнейшие вражеские министерства и ведомства; нужно это для того, чтобы сбить спесь с тамошних нацистских бонз и намекнуть им на тот конец, который в ждет их впереди. По-другому и быть не может, ведь каждый такой имперский тяжелый бомбардировщик способен поднять в воздух и донести до цели на сверхзвуковой скоростью и высоте около двадцати километров по семьдесят тонн бомб каждый. Как раз бомбовая нагрузка довоенного полка наших Ил-4 на дальний вылет.

Правда, надо признать, что для некоторых из известных нацистов после этого налета уже не будет никакого «потом», ибо бомбы, которые грузят в бомбоотсеки «лебедей», имеют самые крупные в СССР калибры: в тысячу и две тысячи килограмм. Такие пробивают многоэтажные здания насквозь вместе с фундаментами и взрываются уже после, заставляя конструкции дома складываться, будто это не многоэтажные строения из кирпича и бетона, а карточные домики. И только потом на руины обрушатся десятки тысяч мелких фосфорных и термитных зажигательных бомб. Конечно, с применением новых типов боеприпасов, которые только планируют производить наши завод, разрушительный эффект мог бы быть значительно выше, но к сожалению, для того, чтобы разработать и внедрить в производство новую бомбу, даже максимально близкую к нашему техническому уровню, может потребоваться не один месяц.

Хотя имперские бомбовозы предназначены исключительно для стратегических бомбардировок в глубоком тылу противника, они способны и к нанесению ударов по колоннам танков и пехоты противника. Я с удивлением узнал, что на счету «лебедей», уже имеются две танковые дивизии вермахта и одна мотопехотная дивизия СС, так что теперь Гитлеру придется формировать их заново. Такие потери вынудили вражеское командование отказаться от одновременного перемещения больших масс танков, и это резко уменьшило пробивную способность вражеских подвижных соединений и снизило темпы их продвижения вглубь советской территории. А это, по отзывам товарищей, воюющих на земле, стоило дорогого.

Разумеется, нас также гоняли бомбить колонны немецких танков и мотопехоты – в тщетной надежде хоть немного замедлить тевтонский натиск на восток, но мы и близко не подошли к решению этой задачи. Правда, такого разрушительного эффекта имперские бомбовозы в тот раз добивались, применяя свое умное высокотехнологическое оружие, которое к тому же оснащено мощной взрывчаткой. Но товарищ Илер Ота, которая стоит рядом со мной, говорит, что и с нашими бомбами они также способны добиться подобного успеха, но только в том случае, если вражескую колонну атакуют все десять имперских бомбардировщиков вместо одного. Такую концентрацию сил способна привлечь к себе только вражеская танковая дивизия, компактными колоннами перемещающаяся в лесном массиве или по горным ущельям, которые будут сковывать ее маневренность.

Товарищ Илер Ота объясняет мне, что и для чего делается, ну а я внутри себя совершаю важную работу, занимаясь переоценкой ценностей. В первую очередь я меняю свое отношение к самому слову «империя», а во-вторых – моя собеседница перед моим внутренним взором постепенно превращается из ужасного межпланетного чудовища в надежного боевого товарища, готового сражаться с нашим общим врагом в любой ситуации. И это главное. Как сказал товарищ Сталин – в итоге враг обязательно будет разбит, а победа останется за ними. Я знаю, что мы добились бы этого и без посторонней помощи, но теперь мы достигнем этого значительно быстрее и с значительно меньшими жертвами.

* * *

6 июля 1941 года, 16:00. Подмосковье, аэродром Кратово.

Командир 212-го дбап Подполковник авиации Александр Евгеньевич Голованов.

Если налегке «лебеди» приземлялись на аэродром Кратово строго вертикально, подобно дирижаблям, то с полной бомбовой нагрузкой на борту они были вынуждены взлетать как обычные самолеты, разбегаясь по взлетной полосе, которая на одном из лучших советских аэродромов была бетонированной и имела протяженность в два с половиной километра. Если верить словам товарища Илер Ота, этот режим взлета в имперских ВВС применялся редко, но все пилоты осваивали его в обязательном порядке.

Все готово к вылету. Шесть «лебедей» загрузили тяжелыми фугасными бомбами калибра от пятисот килограмм до тонны, еще на три машины подвесили ротативные кассетные бомбы[24] и кассеты-корзины, снаряженные мелкими зажигательными бомбами и литровыми жестяными ампулами с жидкостью КС, а самый последний бомбардировщик нес агитационные бомбы[25], набитые листовками.

Кстати, я видел эти листовки. Типичный образчик темноэйджеловской агитации. На одной стороне крупным готическим шрифтом по-немецки написано: «Берегитесь, мы идем!», на другой: «Вы все умрете!». И все. Хорошая приправа к уничтожающему все бомбовому удару, и в то же время злостное хулиганство, от которого товарища Мехлиса хватит удар. Ну а как же, ведь в этой листовке ничего не сказано о классовой борьбе и пролетарской солидарности, которую германские трудящиеся должны проявить по отношению к первому в мире государству рабочих и крестьян.

Но так как местом для сброса агитматериалов предполагался центр Берлина (в котором отдельно взятый трудящийся мог появиться только случайно), то, думаю, это имперское хулиганство будет как раз к месту. Все власть имущие в нацистской Германии должны знать, что однажды мы придем в Германию и спросим с них за все мерзости по полной программе. А нынешняя бомбежка – это как обещание банкета и способ уничтожить как можно больше германских высокопоставленных чиновников, пока они еще не успели испугаться и попрятаться по углам. Ведь имперские бомбардировщики прежде не наносили ударов по территории Третьего Рейха и мало ли какие иллюзии могли возникнуть по этому поводу у нацистских бонз.

Но вот – все дела закончены, бомбы подвешены; створки бомболюков бесшумно закрылись, едва слышно чавкнув замками, и товарищ Илер Ота зовет меня подняться в кабину головного «лебедя», у которого над тактическим номером «610» теперь было крупно выведено «Иосиф Сталин». Как я знаю, вчера, когда «лебеди» совершили посадку в Кратово, этой надписи еще не было. Остальные машины эскадрильи тоже обзавелись личными именами. Правда, мне подборка этих имен показалась странноватой. Из героев гражданской войны присутствовал только маршал Буденный, остальные же восемь машин носили имена древнерусских князей, царей, царских генералов, а также сказочных персонажей – таких как Алеша Попович, Добрыня Никитич и Илья Муромец. Нет, конечно, я не спорю, Александр Васильевич Суворов или Михаил Илларионович Кутузов были великими полководцами, как и Петр Великий, Александр Невский и Владимир Мономах – но что скажут на такую самодеятельность наши славные политработники?

– Плевать на политработников, – ответила мне, товарищ Илер Ота, направляясь к лифтовой шахте, – социоинженеры говорят, что эти имена из вашей истории должны внушать страх врагам Империи и гордость вашим солдатам. Я лично выбирала их из предоставленного списка в соответствии с заслугами…

Последние слова прозвучали откуда-то издалека, потому что ноги моей темноэйджеловской визави исчезли в лифтовой шахте, будто ее туда затянуло пылесосом[26]. При этом никаких признаков засасывающих воздушных потоков я не ощутил и находился в некотором недоумении по поводу способа подъема. Но настоящий мужчина и советский командир не должен испытывать в подобных случаях никаких колебаний. Вот и я, широко открыв глаза, шагнул в шахту лифта, чтобы без всякой кабины и усилий с моей стороны вознестись на высоту главной палубы «лебедя», проходящей над бомбоотсеками, и оказаться в узком выкрашенном серой краской коридорчике, главной достопримечательностью которого являлись дверцы вделанных в стены шкафчиков.

У одного из этих шкафчиков стояла товарищ Илер Ота и быстро, но без суеты раздевалась. По крайне мере, эти серые эластичные ленты чуть светлее цвета ее кожи, обвивающие сухощавое и мускулистое тело, проходящие через самые «интересные» места, одеждой не счел один самый завзятый авангардист. Полураздетая темная эйджел уже меньше напоминала человека, а больше была похожа на хищного и смертельно опасного зверя, вроде гибкой человекообразной пантеры. В этот момент я впервые мысленно пожалел немцев, поняв, какая страшная сила ополчилась против них в этой войне. Становилась понятной беспощадная точность и разрушительные последствия наших воздушных ударов, а также страх, который немецкие летчики испытывали при виде стремительных белокрылых истребителей. Совмещение человеческого, или даже сверхчеловеческого, разума и инстинктов хищного зверя должно было дать воистину разрушительный результат.

Закончив переоблачение, подполковник Илер Ота окинула меня пристальным взглядом и сказала:

– Поскольку в этом рейде ты только пассажир, то переодеваться тебе не надо. Сойдет и так. К тому же вы, самцы хумансов, ужасно стеснительны, а ваше мужское естество очень сложно спрятать под боевую сбрую… Поэтому перестань глазеть на меня, как какая-нибудь деревенщина, и иди за мной в кабину.

Кабина в «лебеде», в общем, напоминала такую же в наших самолетах, отличаясь при этом разве что большим комфортом и большим количеством приборов, шкалы которых отображались на двух больших экранах. Часть информации выводилась в виде подсветки на лобовое стекло, которое, как мне объяснили, не было никаким не стеклом, а тоже являлось экраном. У меня аж глаза разбежались в поисках привычных мне указателей скорости, высоты, крена и тангажа…

Пока я осматривался, Илер Ота заняла свое место в левом кресле, а потом сделала то, от чего у меня в очередной раз отвисла челюсть. Если наши пилоты первым делом подключают шлемофоны к разъемам СПУ, то темная эйджел, чуть склонив голову и отодвинув в сторону хвост рыжих волос, вставила аналогичный разъем прямо в гнездо на своем черепе. Щелк – и готово.

– Теперь, – сказала она странно изменившимся голосом, повернув голову в мою сторону, – мы с кораблем составляем единое целое. Мне не нужно двигать штурвал или рычаги газа, хотя они тоже присутствуют на этой панели управления – мысленные команды и быстрее, и надежнее. Единственное, на что мы стараемся не полагаться, так это электронные или механические автоматические устройства, не контролируемые ничьим сознанием…

Ну ни буя ж себе, подумал я, устраиваясь в правом кресле, которое оказалось вполне удобным даже для моей широкоплечей фигуры. Потом мимо меня ловко, как змея, проскользнула бомбардир «лебедя» штурман-лейтенант Силена Кси, нырнувшая на свое место впереди и ниже пилотских кресел; а еще один член экипажа, стрелок-оператор Мала Фе, помогла мне справиться с привязными ремнями и надела на голову гарнитуру с наушниками и микрофоном. Покрутив головой, я увидел, что все они подключились к управлению таким же образом, что и командир корабля.

– Лифтовая шахта втянута, люк задраен, – услышал я в наушниках незнакомый мне доселе голос, – технические параметры в норме, корабль к взлету готов.

– Это бортинженер Тяня Фем, – пояснила мне Илер Ота, чуть повернув голову в мою сторону, – единственная «серая» в нашем экипаже. Раньше, при кланах, в корабль вживляли живой мозг, отделенный от тела, но первый император Шевцов запретил это безобразие, а всем таким кораблям с уже вживленными мозгами дал свободу, признав за ними права личности…

– Какой хороший у вас был император, – вырвалось у меня, – но неужели никто из тех, кто лишился таким образом своей собственности, не возмущался и не бунтовал?

– У императора Шевцова не побунтуешь, – хмыкнула в ответ Илер Ота, – я помню те времена, и должна сказать вам, молодой человек, что это был тот человек, который, в отличие от большинства вас, хумансов, был одновременно справедлив, суров и милосерден. Сдавшись ему на милость, враги давали клятву верности. Первоначально это было вынужденным шагом, но потом, увидев, что он ведет свои дела честно и у него никто не остается обиженным, мы становились его самыми верными соратниками. Мы, темные эйджел, не только чтим свои клятвы, но равным образом ценим и добро и зло. Для нас честь – быть членами такого большого и могущественного клана как Империя. А сейчас давай закончим разговор, ибо ваше начальство сообщает, что пора на взлет.

Раздумывая над услышанным, я еще раз впал в состояние, близкое к ступору. Ведь из рассказа товарища Сталина следовало, что государство, основанное в том мире императором Шевцовым, просуществовало больше двухсот лет. Это все равно как если бы у нас кто-нибудь заявил, что лично участвовал в Северной войне против шведов и здоровался за руку с императором Петром Первым и его сподвижниками. А тут заявлено на голубом глазу, и таким тоном, как будто в этом невозможно усомниться.

– Да ты не сомневайся, хуманс, – услышал я в наушниках голос штурман-лейтенанта Силены Кси, – мамочка у нас очень старая и действительно помнит времена до начала Империи. К тому же, в отличие от нас, грешных полукровок, она чистокровная темная эйджел – как тут у вас говорят, девяносто девятой пробы.

– Мамочка?! – переспросил я.

– Это мы ее так называем, – хихикнула со своего места Мала Фе, – экипаж корабля – это клан в миниатюре, а в каждом клане обязательно должна быть матрона. Вы хоть у Тяни, спросите, хотя раньше серых не считали членами клана…

– Умолкни уже, балаболка! – хмыкнула бортинженер. – Если вспомнить старые времена, то полукровок сразу после рождения кидали в конвертор, а о квартеронках, как эта трещотка, речи и вообще не шло…

В этот момент изображение на «лобовом стекле» дрогнуло и стало двигаться. Это «лебедь» двинулся с места и порулил на старт. При этом в кабине не чувствовалось никакого шума и вибрации, было лишь слабое ощущение движения. В этот момент мне удалось обнаружить на экранах прибор, заменяющий «лебедям» указатель оборотов двигателя. Полоски указателей мощности четырех «двигателей» едва оторвались от нуля и показывали три-пять процентов от номинала. У начала полосы «лебедь» чуть притормозил; крылья, до того прижатые к фюзеляжу, раскрылись на максимальный угол, после чего члены экипажа по очереди доложили о готовности к взлету…

Потом мощность «двигателей» быстро, секунд за десять (а может, и быстрее) перевалила через отметку в сто процентов и уперлась в ограничитель с надписью «форсаж». Появилось ощущение, что кто-то пришпорил бешеного тигра. Перегрузка, правда, была весьма умеренной, но, судя по сменяющимся цифрам на спидометре, скорость нарастала стремительно. Скосив глаза на Илер Ота, я увидел, что она сидит совершенно спокойно, расслабившись и закрыв глаза, а руки ее, не касаясь штурвала, свободно лежат на подлокотниках. В момент отрыва от полосы, когда «лебедь подпрыгнул на трамплине и круто полез в небо, я было подумал, что скорость отрыва у этой тяжелой машины примерно такая же, как максимальная скорость Ил-4 (на самом деле больше, но в данном случае это не важно). Земля провалилась, куда-то далеко вниз, перегрузка, навалившаяся на грудь, ослабла (набор скорости уменьшился, трансформировавшись в набор высоты).

Если раньше, сменяя друг друга, мелькали числа на спидометре, то теперь то же самое изображал альтиметр; он будто бы пел: «все выше и выше и выше». «Лебедь» лез на высоту, как истребитель МиГ-3, под углом градусов тридцать, не меньше. И это – тяжелая машина, до отказа груженая крупнокалиберными бомбами. Интересно, что после такого старта подумали товарищи, оставшиеся на земле? Вслед за нами, как я понимаю, по очереди должны стартовать и остальные машины эскадрильи. Интересно, как бы этот «лебедь» набирал высоту при половинной бомбовой нагрузке, неужели прямо с места и вертикально?

Громадная машина на мгновение вздрогнула, будто прорываясь через упругий невидимый барьер, и в кабине стало заметно тише… Вроде бы это означает, что «лебедь» взял звуковой барьер и теперь летит, обгоняя создаваемый им звук. Я скосил глаза вправо на экран бокового обзора. Крыло, ранее торчавшее к фюзеляжу почти под прямым углом, ощутимо отогнулось назад, на угол около пятидесяти-шестидесяти градусов. Я перевел взгляд на экран, изображающий приборную панель. Скорость перевалила за полторы тысячи, высота подбирается к десяти километрам. Под левым крылом Вязьма, под правым (в некотором отдалении) – Ржев[27]; цифры на альтиметре и спидометре уже прекратили бешеное мелькание, и теперь медленно сменяют друг друга.

Насколько мне известно, полет должен проходить на высотах около двадцати километров и скоростях три с половиной тысячи километров в час. Подлетное время до Берлина в таком режиме – около сорок минут, внезапность удара абсолютная, ибо обнаружить ударную формацию немцам просто нечем. А если гитлеровские посты ВНОС[28] даже увидят невооруженным глазом или в бинокль инверсионные следы от группы высотных скоростных целей, то просто не успеют передать эту информацию штабу берлинской ПВО для объявления воздушной тревоги. А это значит, что все важные лица и серая канцелярская скотинка, которых планируется уничтожить в первую очередь, останутся на своих рабочих местах, а не спустятся в бомбоубежища[29].

А те, кто выживет в этот не по-европейски жаркий летний день, после позавидуют мертвым. Потому что мертвые не несут ответственности, а живым придется ответить за все. При этом мне уже известно, что на борту космического крейсера имеется некоторое количество очень мощных боеприпасов, способных разом испепелить Берлин дотла, но от этой идеи категорически отказались как командир крейсера товарищ Малинин, так и советское руководство. При нанесении удара по Берлину требовалось убить только тех, кто этого заслуживал и чья смерть могла привести к дезорганизации вражеского государства. И имперцам, и советскому руководству претили убийства ради убийства, если, конечно, этого можно было избежать. Другое дело – дивизия СС, накрытая на марше где-нибудь в чистом поле. Чтобы втоптать в землю и уничтожить этих тварей всех до единого, не жалко никаких боеприпасов.

Я так глубоко погрузился в размышления, что не заметил, что товарищ Илер Ота открыла глаза и, повернув голову, смотрит в мою сторону. Видимо, управление машиной, набравшей скорость и вышедшей на эшелон, уже не требует такого приложения внимания, как процедура взлета и набор высоты и скорости.

– Да, это так, – ответила она на мой прямой вопрос, – взлет перегруженного корабля – частью на антигравитаторах, частью на аэродинамике – похож на цирковую эквилибристику, когда под ногами у тебя натянутый канат, а на плечах мешок с зернами. Балансировка антигравитационных импеллеров в таком случае – чистейшей воды фокус, схожий с искусством жонглирования. Ну а потом, когда скорость и высота уже набраны, полет на аэродинамике можно сравнить только с ездой по рельсам. Но до этого еще требуется дожить… Шучу. Сейчас для меня это не сложнее, чем обычная ходьба. Ведь вы же можете неспешно прогуливаться и вести беседу с интересной вам самкой. Вот и я сейчас точно так же могу поговорить с вами на интересующую вас тему. Ведь вы, как и я, тоже не без талантов к полетам…

И тут меня прорвало… Все вопросы, которые прежде копились внутри меня, разом вылезли наружу.

– Товарищ Илер Ота, – сказал я, – честно должен признаться, что я ничего не понимаю. При этом что мое непонимание того, как ваш корабль мог попасть из одного мира в другой, так сказать, нормально. Пожалуй, что без специальных пояснений с вашей стороны этого не поймет даже Альберт Эйнштейн. Нормально так же, что я не понимаю, какие силы движут сейчас тот, как вы говорите, корабль, внутри которого мы сейчас находимся. Этот вопрос лучше растолковывать советским физикам: товарищам Капице, Иоффе и Ландау. Гораздо хуже, что я не понимаю, каким образом могла существовать ваша пресловутая Империя, какие совершенно немарксистские силы удерживают вместе столь разнородное население. И самое главное – почему ваши капиталисты, которые у вас, как я уже знаю, есть, не пытаются захватить власть, чтобы заставить остальных работать в их интересах, а ваш Император из Отца Народов и справедливого судьи не превращается в тирана и эксплуататора? Официальное объяснение заключается в том, что такая необычная социальная гармония царит в вашем обществе только благодаря профориентации, которая предоставляет всем и каждому равные возможности при равных талантах…

– Такие вопросы, – хмыкнула Илер Ота, – следует задавать социоинженерам. Это они удерживают баланс нашего общества, не давая ему распасться на враждующие фрагменты. Но если вы хотите знать лично мое мнение, то по своему опыту могу сказать, что ничего хорошего в племенной раздробленности нет. При Кланах мы, темные эйджел, считались привилегированной расой. Конечно, у «светлых» на эту тему было свое мнение, но они все немного сумасшедшие. Мы летали в своих кораблях от звезды к звезде и от планеты к планете, и были свободны в маневре в отличии от этих гордячек, прикованных к поверхности. Но каждый клан был сам за себя в своем корабле, и в каждом рейсе большинство из моих сестер рисковали жизнью и свободой. Слабый клан очень легко мог оказаться уничтоженным или захваченным в плен и проданным в рабство. Мы почти никогда не принимали к себе побежденных, потому что для наших матрон важнее всего была их кровная родня, и принимать в свой клан чужаков, какие бы выгоды это ни сулило, им даже не приходило в голову. Потом пришел ваш император Шевцов, который сначала победил клан Багряных листьев, а потом не уничтожил их и не сделал рабами, а разрешил матроне Зейнал принести клятву верности, и принял их всех в свою Империю. Вместе с ними он принял в граждане всех сибх и горхинь, которые, хотя и не приносили такой же клятвы, как эйджел, но все равно получили все гражданские права… С тех пор в нашей жизни наступили разительные перемены. Оставаясь самими собой, мы по-прежнему летаем среди звезд, но теперь наш клан – это Империя; корабли, на которых мы покоряем пространство, стали значительно мощнее, а самое главное – теперь за нами стоит Империя, и обида, нанесенная одной из нас, это обида для всего нашего громадного клана. Теперь, после нескольких наглядных уроков, даже с малыми частными кораблями, несущими позывные Империи, просто никто не связывается. Есть, конечно, Непримиримые, но они еще более сумасшедшие, чем доимперские «светлые», потому что решили, что аморфное скопище их кланов может хоть в малейшей степени противостоять единой Империи, которая есть светлое будущее объединенного человечества, хуманс. Разумеется, это утверждение верно, если для строительства этой Империи взята правильная идейная и культурная основа. А у нас она правильная, можешь поверить моему опыту. Мы тут все как один – один за всех и все за одного.

М-да, после такой обширной проповеди даже вопросы задавать неприлично. Вроде бы все сказали и объяснили, но желание понаблюдать своими глазами никуда не делось, даже наоборот, усилилось. Ну что же – дальше, по старой русской поговорке, буду есть пирог с грибами и держать язык за зубами, то есть на все смотреть и ни во что не вмешиваться. Ибо как раз такое поведение темные эйджел должны понять и одобрить.

* * *

Сорок минут спустя. Воздушное пространство над Берлином, высота 12.000.

«Белые лебеди» подошли к Берлину с севера, быстро снижаясь, с импеллерами, включенными на торможение. Хлопки обратного перехода через звуковой барьер прозвучали над районом Панков, расположенным на севере Берлина. В момент выхода на боевой курс и сброса бомб тяжелые корабли должны были поддерживать скорость на уровне трети от звуковой. Разумеется, штурманы-бомбардиры темных эйджел не вглядывались в окуляры оптических бомбовых прицелов, не крутили верньеры тонкой настройки и не давали пилотам команды на коррекцию курса. Все это за них делала глобальная система позиционирования и позитронные баллистические вычислители – эти устройства позволяли с максимальной эффективностью применять даже такое примитивное оружие, как свободнопадающие фугасные бомбы, имеющие весьма несовершенные аэродинамические характеристики. Штурманам и пилотам темных эйджел оставалось только контролировать этот процесс, вкладывая в него хищные инстинкты своей расы.

Люди, копошащиеся сейчас внизу, своими делами и помыслами лишили себя права на всяческое сочувствие и скорбь, и воспринимались экипажами бомбардировщиков исключительно как законная добыча. Возмездие, что принесли на немецкую землю белокрылые ангелы мщения, было праведным и своевременным. Вот бесшумно открылись створки бомболюков, и гроздья фугасок подслеповато глянули на проплывающие внизу городские кварталы. Стремительно утекали секунды. Подполковник Голованов чувствовал, как воздух в кабине наэлектризовался и будто бы стал твердым. Когда до нанесения удара остались считанные секунды, лицо подполковника Илер Ота вдруг приобрело выражение хищника, изготовившегося к прыжку, и она стала читать стихи, которые за ней эхом повторяли и другие члены экипажа:

Под крылом горят кварталы,

Смотрят в небо тыщи глаз,

Вам пространства было мало,

Мы пришли – встречайте нас…

И едва прозвучал последний слог, стали расцепляться замки бомбодержателей – и первые тяжелые бомбы со свистом полетели вниз головой вперед. Каждые четверть секунды вниз срывалось по бомбе, доставляющей огненный коммунистический привет большим и малым творцам и исполнителям плана «Ост», операции «Барбаросса», а также иных больших и малых пакостей. Баллистика бомбометания на больших скоростях и с больших высот устроена так, что первые бомбы начали отделяться от бомбодержателей еще тогда, когда «Иосиф Сталин» находился над Веддинг-штрассе, в пяти километрах от моста через Шпрее, с которого начиналась знаменитая Вильшельмштрассе, главная правительственная улица Германии (что при кайзере, что при Адольфе Гитлере).

Лишь семнадцать секунд космический бомбардировщик метал свою тяжеловесную «икру»… Первым бомбам оставалось падать еще пятьдесят пять секунд, когда Илер Ота, закончив бомбометание, заложила крутой вираж, взяв курс ровно на восток и переключив импеллеры в режим максимального набора скорости. Собственно, облегчившиеся чуть ли не вдвое бомбардировщики рванули вперед, набирая высоту, как пришпоренные, и грохот первых бомбовых разрывов совпал с хлопками уходов на сверхзвуковую скорость. Если бы удар наносился плазменными (термоядерными малой мощности) боеприпасами, то в такой торопливости был бы смысл, ибо никто не хочет попадать под поражающее воздействие собственных бомб, но в данном случае все объяснялось тем, что темные эйджел в своей деятельности даже еще больше хумансов подвержены воздействию шаблонов. Стандартный маневр ухода от цели, по которой наносится удар – он въелся у экипажей в плоть и кровь. А тем, кто копошится сейчас внизу, в момент, когда начнут рваться бомбы, будет уже все равно.

Тем временем в кабинах «Иосифа Сталина» и других имперских бомбардировщиков, удаляющихся от цели, царила деловая рабочая атмосфера. Секундомер, отсчитывающий расчетное время падения бомб, исправно оттикал оставшиеся сорок пять секунд – и на экране обзора кормовой полусферы стала видно, как по городским кварталам побежали полосы разрывов, оставляющие за собой рваный шрам из разрушенных зданий, тут же занявшийся пламенем пожаров.

– Есть накрытие, мамочка, цель поражена, – во всеуслышание и с удовлетворением в голосе произнесла штурман-бомбардир Силена Кси, – мы сделали это, гнезда врага разрушены и объяты пламенем.

– Мы все молодцы, – согласилась с ней подполковник Илер Ота, – точно вывели эскадрилью на цель и сами отбомбились как надо. Древние бомбы тоже не подвели. Хотя я предпочла бы что-нибудь более совершенное, пусть даже изготовленное на местной технологической базе. Но тем не менее поздравляю вас, моя команда, мы все молодцы. Во славу Империи и во имя товарища Сталина, ура!

После этих слов Голованов подумал, какая, должно быть, каша в голове у этих темных эйджел, раз они в одной здравице, не моргнув глазом, упоминают Империю и товарища Сталина. А потом, как человек, не имеющий идеологических комплексов, за исключением преданности своей стране и лояльности Вождю, он подумал, что, может быть, теперь только так и надо. Впрочем, спросить у Илер Оты про новые бомбы он решил в обязательном порядке; особенно хороши они будут в том случае, если их получится применять не только с космических бомбардировщиков, но и с обычных самолетов. Ну и, естественно, он непременно доложит о результатах этого разговора вождю.

* * *

тогда же. Берлин, Вильгельмштрассе и окрестности

А тем, кто внизу, действительно было уже все равно. Система ПВО Берлина, привыкшая отражать налеты тихоходных французских и британских легких бомбардировщиков, в данном случае воздушный удар просто пропустила. Ни тебе звука моторов, слышного за десятки километров, ни тебе армад в сотни машин, ползущих на небольшой высоте, ни тебе предупреждения от наблюдательных постов, вынесенных за многие десятки километров от Берлина[30]. Ничего.

Поэтому взрывы прозвучали раньше сирен тревоги, а зенитные батареи принялись терзать ни в чем не виноватое небо Берлина только тогда, когда сделавшие свое дело бомбардировщики уже улетели. Немецкие звукометристы напрасно вслушивались в небо, вращая раструбы своих аппаратов, а дальномерщики и наблюдатели с биноклями впустую обшаривали горизонт в поисках вражеских самолетов. Очень трудно искать черную кошку в темной комнате после того, как та оттуда улизнула. Будто бы для очистки совести в тот момент, когда все уже закончилось, завыли сирены воздушной тревоги, и в белый свет как в копеечку ударили зенитные батареи. Зенитчики как будто оправдывались за то, что они прозевали налет; можно подумать, что они могли его не прозевать…

Улица Вильгельмштрассе была разгромлена, уничтожена, вбита в прах и объята пожарами. Сначала ее перепахали бомбами массой в одну и две тонны, потом по развалинам прокатился вал «пятисоток», а уже потом руины, богатые обломками мебели и деревянных конструкций, были обильно посыпаны «зажигалками». И, как вишенка на торте – облако листовок, которое ветру предстояло разбросать на половину германской столицы. Естественно, гестапо и СД попробуют изъять все эти листовки, и, может быть, у немецких работников госбезопасности это даже получится, да только пресечь распространение панических разговоров, вызванных сегодняшними событиями, не выйдет даже у них. И чем больше они будут стараться, тем хуже будет ситуация. Впервые с начала войны германская столица почувствовала себя обнажено-беззащитной. Ее не смогли защитить ни зенитчики, ни «эксперты» на своих «фридрихах» и «эмилях», не говоря уже о том, что Германию не в силах был уберечь и гений великого фюрера, который не предусмотрел, что, начав военную кампанию на Востоке, германская нация откроет шкатулку Пандоры с ее ужасными сюрпризами.

Разумеется, ситуация была немного смягчена тем, что знаменитые своей оперативностью берлинские пожарные и кареты скорой помощи быстро прибыли к эпицентру бедствия, хотя и они мало что смогли сделать. Проходящие параллельно улице пожарные магистрали оказались повреждены взрывами тяжелых бомб, и вода бесполезно хлестала из множества порывов, мутными потоками растекаясь по мостовой. Те дойчебюргеры, которые выжили под бомбами в момент удара, но были ранены или не могли выбраться из руин по какой-то другой причине, теперь отчаянно завидовали погибшим, ибо сгореть в огне заживо – это то еще адское наказание. И ведь среди жертв этого налета было очень мало женщин и совсем не было детей, ибо разрушению подверглись в основном административные здания. Жертвами этого удара стали только взрослые половозрелые мужчины, авторы и исполнители людоедских планов по установлению на земле доминирования германской нации.

Зато члены семей государственных чиновников и партийных функционеров, попавших под бомбовый ковер, раскатанный беспощадными темными эйджел, сбегались со всего города, и, стоя за полицейским оцеплением, смотрели на тщетные попытки пожарных и медиков спасти их мужей и отцов из-под пылающих руин, в то время как на их головы падал жирный черный пепел… Пепел несбывшихся надежд на тысячелетний Рейх, на новое жизненное пространство на востоке, на бескрайние поместья с послушными славянскими рабами, и вообще на хоть сколь-нибудь благополучный исход восточного похода. Если до этого сюда доходили только глухие и невнятные слухи о тех проблемах, что постигли германскую армию через несколько дней после начала войны, то сейчас война пришла прямо сюда – В Берлин.

Сыпался пепел и на улицу Унтер-ден-Линден, проходившую под прямым углом к Вильгельмштрассе. Еще недавно это место, полное роскошных магазинов и ресторанов, считалось оплотом богатства и тщеславия германской нации, а теперь она вся была засыпана осколками выбитых взрывной волной витрин и оконных стекол. Вид был такой, будто в Берлине снова случилась Хрустальная ночь[31], на этот раз предвещающая уничтожение не еврейскому, а немецкому народу. Бесцельно слоняющиеся среди всего этого разгрома важные герры, богатые фрау и их обслуживающий персонал понимали, что неведомые бомбардировщики, так внезапно и страшно нанесшие свой удар, хоть улетели, но могут вернуться в любой момент – и вот тогда целью удара может стать как раз тусующаяся по Унтер-ден-Линден финансовая и промышленная элита Третьего рейха, а также их детки, жены, любовницы и т. д. И тогда пощады не будет никому из тех, кто окажется в неподходящий момент в неподходящем месте. Поэтому, думали они, требуется как можно скорее свернуть дела и под благовидным предлогом выехать – кто в Швейцарию, кто в Швецию, а кто прямо в Чили с Аргентиной. От греха подальше.

* * *

7 июля 1941 года, утро. Третий Рейх, Восточная Пруссия, недалеко от города Растенбурга, Ставка Гитлера «Вольфшанце».

Трудно сказать, какое чувство превалировало сейчас в Гитлере: бессильная ярость или безграничный ужас. Удар бомбардировщиков пришельцев по Берлину был не только невероятно наглым и крайне болезненным доказательством их технического превосходства, но и ясно выраженным намерением отделить правящую верхушку от немецких народных масс. Несмотря на то, что «белые дьяволы», оставаясь вне досягаемости зенитной артиллерии, бомбили с огромных высот, ни одна сброшенная бомба не легла дальше ста метров от проезжей части улицы Вильгельмштрассе. Зато в этой полосе все здания и сооружения были перепаханы на совесть. В некоторых местах от величественных правительственных зданий остались лишь бесформенные груды дымящихся обломков. Погибли почти все партийные функционеры, офицеры СД и гестапо, а также правительственные чиновники, находившиеся в тот момент на своих рабочих местах; сгорели миллионы страниц бесценных документов, благодаря которым осуществлялось управление государственной машиной Третьего Рейха.

И приправой к этому разгрому были вороха листовок, засыпавших половину Берлина и его восточные пригороды. В отличие от большевиков, напиравших на классовую солидарность и интернациональное братство, пришельцы из глубин космоса были весьма суровы. В своих листовках они писали: «Берегись, мы идем!» и «Вы все умрете!». Гитлер знал, что первая фраза была вольным переводом боевого клича викингов, которым они смущали своих врагов перед тем, как кинуться на них в сокрушающую атаку. Вторая фраза логически вытекала из первой, потому что итогом такой атаки могла стать только смерть побежденных. В боях на Восточном Фронте, на стороне обреченных русских воевала закованная в броню тяжелая пехота пришельцев, солдаты которой каждый раз с маниакальной жестокостью добивали выживших врагов. Исключения из этого правила делались только для старших офицеров, так как имело смысл допрашивать их с целью получения секретных сведений. Остальных же немецких солдат, вышедших на бой с чудовищным врагом, ждала жестокая и беспощадная смерть – или в бою, или сразу после него.

И вот теперь пришельцы принесли смерть прямо в Берлин. Во время их налета, находясь на своих рабочих местах, достоверно погибли Иоахим Риббентроп, доктор Геббельс, адмирал Канарис и Генрих Гиммлер. Их обезображенные тела уже извлекли из-под обломков и достоверно опознали. Пропал без вести Мартин Борман, которого не удалось обнаружить ни среди живых, ни среди мертвых. Не исключено, что одна из тяжелых бомб, поразивших Рейхсканцелярию, разнесла его тело на мелкие клочки, не поддающиеся идентификации. Военных сие буйство ярости почти не затронуло, ибо с началом войны большую часть управляющих структур вывели с территории Берлина. Серьезно пострадало только Рейхсминистерство Авиации. Да что там «пострадало»… Оно было практически уничтожено бомбами. При этом погибли не только его руководители Эрхард Мильх и Эрнст Удет, но и многочисленные администраторы и технические специалисты, обеспечивающие процесс конструирования новых самолетов, производство авиатехники и запчастей, а также снабжение многочисленных воздушных эскадр.

Правда, на фоне катастрофических потерь, постигших люфтваффе на Восточном фронте, проблемы снабжения уже не выглядят такими острыми, какими они были еще десять дней назад. И технические специалисты, какой бы высокой ни была их квалификация, в любом случае не смогут преодолеть ту техническую пропасть, что разделяет нынешние немецкие самолеты и стреловидные «белые дьяволы». Стремительные, бесшумные и безжалостные. они властвовали в небе над Восточным Фронтом, лишая вермахт поддержки с воздуха, при этом поддерживая большевистские войска бомбовыми и штурмовыми ударами.

Только вчера вечером, уже зная о том, что случилось в Берлине, Гитлер разговаривал с знаменитым асом Вернером Мельдерсом, чья знаменитая 51-я истребительная авиаэскадра подверглась почти полному уничтожению в боях над Белоруссией. Сам Мельдерс чудом спасся, когда луч смерти откромсал у его истребителя левую плоскость. Дальше был затяжной прыжок. Купол парашюта раскрылся над самыми верхушками деревьев, что помешало «дьяволу» расстрелять свою жертву в воздухе. Территория, над которой «демоны» сбили Мельдерс, по счастью, уже контролировалась германскими войсками, так что это позволило ему избежать уничтожения после спуска на землю.

Потом последовали несколько дней, потраченных на полное мытарств путешествие автомобильным транспортом по запруженным войсками дорогам – и оберстлейтенант (подполковник) Мельдерс вернулся на свой аэродром в Седельце, где к тому времени базировалось всего несколько самолетов. Оттуда он и попал на доклад к Гитлеру, из первых рук жаждавшему узнать, что происходит на одном из самых опасных участков советско-германского фронта. Немецкие войска сгорали там как хворост в огне, зато части большевики после каждого боя возрождались подобно птице Феникс. Кровавая мясорубка на том направлении длится уже десять дней, она сожрала два моторизованных корпуса (и черт его знает сколько войск россыпью), и до сих пор не думает прекращаться. Русские фанатики дерутся отчаянно, в присутствии тяжелой пехоты пришельцев делаясь совершенно непобедимыми.

Кроме всего прочего, фюрер узнал от Мельдерса еще один шокирующий факт. Оказалось, что «дьяволы» и «демоны» между делом переговариваются не только с большевиками на русском, но и с пилотами люфтваффе на плохом немецком языке, в основном приглашая их присоединиться к своему Рейху (Империи); в случае отказа они осыпали тех столь вычурными оскорблениями и насмешками, что им позавидовал бы любой фельдфебель вермахта. И голоса у «демонов» действительно женские, а их острые языки, когда они не хотят убивать, способны доводить взрослых мужчин до белого каления. Будто стайка наглых девчонок-подростков, дразнящих взрослого дядюшку с такой позиции, с какой он им ничего не сделает. Случаев перехода пилотов люфтваффе на сторону врага еще не было, или же изменники пока числятся погибшими в бою.

При этом фюрер обратил внимание на то, чему сам Мельдерс не придал особого значения. По-немецки пришельцы разговаривали на очень архаичном диалекте, отличавшемся от литературного хохдойч примерно так же, как и некоторые баварские наречия. В то же время, если верить докладам функабвера (радиоразведки), с русскими демоны переговаривались при помощи вполне современного русского литературного языка (отдельные крепкие выражения и непонятные термины при этом не в счет). Это значит, что где-то там, у себя, пришельцы общаются с примитивными древнегерманскими племенами – быть может, нанимая германских воинов к себе на службу, как это делала Восточная Римская Империя, а быть может, и захватывая в рабство. Ужасная участь для любого немца – быть рабом у славянина. Фюрер считал, что лучше бы все было наоборот. Отсюда, думал он, презрительное отношение ко всем германцам, как к народу отсталому и не способному на творческий порыв души. Русские у них, наоборот, вполне современные, а потому много знающие и стоящие на высокой социальной ступеньке общества. Но сейчас было важно совсем не это…

– Мой добрый Вернер… – вкрадчиво произнес Гитлер, – скажите, во время этих ваших, гм, переговоров, вы не задавали своим, так сказать, собеседницам, вопроса, почему они, достойные стать частью расы господ, воюют за этих грязных русских унтерменшей? Неужели такой вопрос никогда не приходил вам в голову?

– Мой фюрер, – печальным голосом ответил Мельдерс, – такой вопрос я задал им при первой же возможности, и их ответ меня шокировал.

– И что же они вам такого сказали, мой добрый Вернер, что могло вас шокировать после той бойни, которую вы уже видели? – удивленно спросил Гитлер.

– Мой фюрер, – ответил Мельдерс, – вы меня простите, но они мне сказали, что с местными русскими они один народ, одна кровь и одна душа. И драться за них они будут как за самих себя, с яростью и отчаянием. Сразу после этого меня сбили, и больше я ничего не слышал…

После таких слов Гитлер на пару минут в ошеломлении задумался, но не успел он задать следующий вопрос, как Мельдерс решился сказать о том, что в данный момент волновало его больше всего:

– Мой фюрер, вы совершенно правы. Там, на востоке, в воздухе творится сущий ад. Мы тычемся во все стороны как слепые беззубые щенки, а враг делает с нами что хочет. Большевики и то успешней сопротивлялись нашему вторжению, чем мы нашествию пришельцев. Таких разовых потерь как двадцать второго июня наша эскадра не знала ни в польской, ни во французской, ни в британской кампании. Мы их упредили, но русские летчики, даже понеся тяжелые потери, все равно дрались яростно, до тех самых пор пока гусеницы наших панцеров не раздавили их аэродромы. Они злы, упрямы и до отчаяния храбры. Поэтому теперь, когда у них нашлись ТАКИЕ старшие братья, я считаю, что ничего хорошего теперь нас на этой войне больше не ждет. Разумеется, как истинные германские воины, мы будем сражаться до конца, да только победы в этой войне нам не видать. Мощь пришельцев и знаменитое русское упрямство не оставят нам ни малейшего шанса на победу…

Отпустив Мельдерса, который, очевидно, от всего произошедшего совершенно пал духом, Гитлер на какое-то время задумался. История явно скакала галопом – и совсем не в том направлении, в каком ему было нужно. Еще немного – и люфтваффе станет чисто теоретическим понятием, не способным защитить территорию Германии даже от налетов англичан. Вон пришельцы уже показали, что они будут бомбить в Германии что захотят и когда захотят, наплевав на зенитные орудия, аэростаты заграждения, истребители и прочие средства защиты от воздушного нападения. Тревога, объявленная уже после взрывов бомб, говорит только о том, что ПВО Третьего Рейха не способно даже обнаружить приближающиеся бомбардировщики, а не то что отразить вражеское воздушное нападение. В общих словах рассказы очевидцев свелись к двум моментам: а) Сначала все было хорошо. б) Потом все взорвалось. И никаких догадок о том, каким образом можно предотвратить внезапное появление «белых дьяволов» в окрестностях стратегически важных объектов в Германии и Европе.

Впрочем, от действий пришельцев потери понесло не только люфтваффе. Битва за Минск превратилась в кровавую мясорубку, ежедневно перемалывающую по несколько тысяч немецких солдат. В германских полевых госпиталях остро не хватает буквально всего: от йода и бинтов до обезболивающих лекарств и пронтозила[32]. Перед началом этой войны в медицинской службе вермахта никто и не предполагал, насколько жестокой и кровопролитной окажется эта война. Войны в Европе были совсем другими, почти игрушечными, с минимумом потерь и отсутствием ожесточения. А тут с первых же часов немецкая кровь потекла рекой, к чему в вермахте никто готов не был. Появившиеся позже пришельцы поставили этот процесс на высокотехнологичную основу, и теперь германские военные врачи не знали, что им делать со свалившимися им на голову десятками тысяч раненых.

Впрочем, фюрера в хорошем смысле неожиданно удивил Рейнхард Гейдрих. Его людям удалось выйти на радиоконтакт с пришельцами, поэтому в тот момент, когда на Берлин сыпались бомбы, Начальник Главного управления имперской безопасности на своем личном истребителе подлетал к Вольфшанце. Первый факт Гитлера порадовал – в мясорубке бомбового удара по правительственному кварталу уцелел хоть кто-то из дорогих ему соратников, однако то, что Гейдрих хотел ему доложить, радовало его значительно меньше. Гейдрих посетил Вольфшанце уже после Мельдерса, потому фюрер германской нации в каком-то смысле был готов услышать главное.

Пришельцы, с которыми, наконец, удалось вступить в контакт, облучая их корабль узконаправленными радиолучами, наотрез отказались вести переговоры о чем-нибудь кроме безоговорочной капитуляции. Мол, вы сдайтесь на милость победителя, сложите оружие, а потом и поговорим о том, кому, чего и сколько. Мирное население, правда, обещали не убивать без необходимости, да и на военных (вплоть до майоров-подполковников) при отсутствии вины в военных преступлениях смотреть сквозь пальцы; но всем остальным никто ничего обещать не будет. По подвигу будет и награда.

– Мой фюрер, – козлиным голосом блеял Гейдрих (не от испуга, а просто потому, что такой голос у него был от рождения), – будущее Германии за их Рейхом, который они собираются построить на нашей Земле. Мы можем подчиниться им, а можем умереть, и это ни на грамм не изменит их намерений, потому что они возьмут наших детей и воспитают их в нужном им духе. Решение принято, и в его исполнении они будут безжалостны и неумолимы. Кровь для них ничто или почти ничто, и в этом они сходятся с большевиками. Как и большевики, главными факторами они считают Дух и Идею, и именно на этих понятиях зиждется их многорасовое общество, сжатое в единый идейный кулак.

Для Гитлера это была катастрофа. Он придерживался прямо противоположных взглядов, считая, что его Тысячелетний Рейх станет раем на земле именно для германской нации, а для всех остальных оборотится кромешным адом. Вот что писал он в своей программной книге «Майн кампф» (моя борьба) еще до того, как созданная им национал-социалистическая партия пришла к власти:

«Когда мы говорим о завоевании новых земель в Европе, мы, конечно, можем иметь в виду в первую очередь только Россию и те окраинные государства, которые ей подчинены.

Сама судьба указует нам перстом. Выдав Россию в руки большевизма, судьба лишила русский народ той интеллигенции, на которой до сих пор держалось ее государственное существование и которая одна только служила залогом известной прочности государства. Не государственные дарования славянства дали силу и крепость русскому государству. Всем этим Россия обязана была германским элементам – превосходнейший пример той громадной государственной роли, которую способны играть германские элементы, действуя внутри более низкой расы… В течение столетий Россия жила за счет именно германского ядра в ее высших слоях населения. Теперь это ядро истреблено полностью и до конца. Место германцев заняли евреи. Но как русские не могут своими собственными силами скинуть ярмо евреев, так и одни евреи не в силах надолго держать в своем подчинении это громадное государство. Сами евреи отнюдь не являются элементом организации, а скорее ферментом дезорганизации. Это гигантское восточное государство неизбежно обречено на гибель. К этому созрели уже все предпосылки. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства. Судьба предназначила нам быть свидетелем такой катастрофы, которая лучше, чем что бы то ни было, подтвердит безусловно правильность нашей расовой теории».»

Кстати, говоря о национал-социализме, Гитлер имел в виду, что немецкие капиталисты должны перестать эксплуатировать немецких рабочих, но зато они должны получить возможность самой безудержной эксплуатации рабочих других наций, которых по его плану следовало превратить в рабов. И вот тут неожиданно поблизости от его детища, ведущего тяжелую войну за завоевание жизненного пространства, появляется родственная большевикам сила неодолимой мощи, зиждущаяся на прямо противоположном принципе, и заявляет ему: «Сдавайся и умри». Если бы национал-социалистическая расовая теория была верна, то этой силы не могло бы быть в принципе… Он почти все рассчитал правильно, и ошибся лишь в одном. Тысячелетний Рейх будет (не может не быть), но на его алом знамени, развевающемся над планетой, будет красоваться не черная свастика в белом круге, а золотой двуглавый орел, осененный лучами пятиконечной звезды. Бойня будет страшная, и побежденные в этой войне будут втоптаны в прах.

Отпустив Гейдриха, Гитлер погрузился в длительные размышления. Внезапно объявившиеся пришельцы разнесли в пух и прах все его теоретические построения, что означало крах дела всей его жизни. При этом одна мысль сильнее остальных свербила ему мозг, не давая покоя: самое страшное в сложившихся обстоятельствах заключается в том, что немецкая нация, как таковая, эту войну переживет, но навсегда окажется в подчиненном положении у русских, как это было во времена Российской Империи. Эта противоестественная держава, крупнейшая в истории, по большей степени была создана трудами немцев, и многие из этих немцев забыли о том, что они принадлежат к великому германскому народу и искренне считали себя русскими. Но сейчас это будет выглядеть еще страшнее, потому что теперь под пятой этого огромного монстра окажется весь земной шар.

Нет уж, решил обиженный художник-недоучка, немцы не должны иметь возможность предать сами себя. Если уж им не суждено стать расой господ, то германской нации лучше прекратить свое существование. Отныне цель этой войны – полное и окончательное уничтожение германского народа, чтобы тот, пресмыкаясь перед победителями, не смог опозорить своих славных предков. По счастью, пришельцев совсем немного, так что выиграть одним сокрушающим ударом они не сумеют, а у большевиков уйдет какое-то время на то, чтобы перенять их ухватки и освоить выпуск новейших вооружений. Поэтому война будет затяжной и очень кровопролитной. Если нельзя победить, то можно правильно проиграть. До этого дня он собирался ввергнуть в ад все другие народы, назвав их унтерменшами, теперь он ставит целью сделать так, чтобы и белокурая раса господ не пережила созданного им государства. Тотальная война повлечет за собой тотальное уничтожение всего и вся, и победителям, вместо цветущей и богатой Европы, достанется залитое кровью дымящееся пепелище.

Но никому об этих планах говорить нельзя. Ни генералам, ни уцелевшим в мясорубке берлинского налета соратникам. В противном случае неизбежны трусость и предательство, за которыми последует крах плана утащить за собой в могилу весь германский народ. Пусть остальные думают, что все идет по плану, и надеются на то, что он, гениальный фюрер германского народа, непременно найдет путь к его спасению даже в такой безумно сложной ситуации. Да, спасение возможно, но он на него никогда не пойдет, потому что это будет означать полный крах его идей. Нет, решено – пусть лучше смерть укроет своим саваном немецких мужчин, женщин и детей; чем они покроют себя позором унизительного подчинения пришельцам, которые испытывают просто противоестественную страсть к славянам и прочим унтерменшам.

 

Часть 7

8 июля 1941 года, полдень. битва за Борисов

В этом варианте истории битва за Борисов случилась почти неделей позже и при несколько ином составе участников. Во-первых – с немецкой стороны 18-я танковая дивизия была отрезана от основных сил, измотана, разгромлена и полностью уничтожена в ходе Слоним-Ивацевичской оборонительной операции Красной армии, и поэтому выйти к Борисову через Минск к тридцатому июня никак не могла. Вместо нее у мостов через Березину неделей спустя, то есть седьмого июля, оказалась 20-я я танковая дивизия из состава третьей танковой группы, понесшая значительные потери во время попыток лобового штурма Минска с северного направления. Сгорели и не подлежали ремонту почти все легкие танки чешского производства Pz 38(t) – они вспыхивали после первого же попадания из тяжелого лазерного ружья бойцыц имперской штурмовой пехоты. Да что там тяжелые лазерные ружья – обыкновенная сорокапятка, руганная-переруганная из-за своих перекаленных бронебойных снарядов без локализаторов[33], против «чехов» была страшным оружием, ибо «качественная» чешская броня оказалась еще хуже бракованного русского снаряда[34].

Битва за Минск основательно измотала немецких танкистов, и когда в связи с подходом приотставших пехотных дивизий их отозвали из первой линии для продолжения квеста «поход на восток», в строю из двухсот двадцати девяти танков довоенного списочного состава оставалось всего шестьдесят два и один командирский (без вооружения). По сути, танковый полк превратился в батальон неполного состава. В ходе отчаянных боев в минских предместьях выгорела половина «четверок», три четверти «чехов», треть «двоек» и почти все «единички».

При этом большая часть подбитой техники годилась только на переплавку, и лишь меньшую было возможно восстановить при наличии запчастей, времени и инженерной смекалки. В достатке у немецких ремонтников был только последний ресурс, вот они и лепили из трех подбитых один отремонтированный танк. Пусть танкисты и за это спасибо скажут. В пехоте вон куда хуже: там из трех убитых солдат одного живого не соберешь. А в пехотных подразделениях потери тоже были немаленькими, тем более что продырявленного пулей солдата (если он выжил) за три-семь дней отремонтировать невозможно. Таким образом, в строю оставалось не более половины списочных штыков. О двадцатой моторизованной дивизии, двигавшейся по той же дороге вслед за танками, можно было сказать примерно то же. Бои на минских окраинах обескровили и истощили это соединение, понизив дух немецких солдат. К тому же роль играло и отсутствие нормального снабжения. Ближайшей железнодорожной станцией, где можно было бы организовать выгрузку топлива, боезапаса и прочего материально-технического снабжения, находилась в Молодечно, а это – шутка ли – составляет сто пятьдесят километров по плохим русским дорогам до Борисова. Кроме прочего, русские воюют не по правилам, и потому на дорогу то и дело набегают головорезы из диверсионных отрядов НКВД и делают немецкому снабжению козью морду. В итоге тридцать девятый мотокорпус генерала танковых войск Шмидта, обломавший зубы о минскую оборону, еще может один раз пробить тараном оборонительные порядки советских стрелковых дивизий, уйдя после этого в прорыв, но против серьезного и умного противника он бессилен.

При этом немецкому подвижному соединению противостоял свежий (только что из московского военного округа) 7-й механизированный корпус РККА под командованием генерал-майора Виноградова. Командир мехкорпуса относился к тем генералам, что на поле боя звезд с неба не хватают: всю свою дальнейшую военную карьеру он делал по тыловой части. Таким же крепким середняком, без явных тактических талантов, был и командир 18-й танковой дивизии полковник Ремизов. Его служебный потолок – командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта или округа, то есть должность глубоко вторичная и находящаяся в тени личности командующего. Зато командир 1-московской мотострелковой дивизии полковник Яков Крейзер (потолок – командующий общевойсковой армией) и командир 14-й танковой дивизии (потолок – командующий танковым корпусом) были не без искры таланта (первый – примерно на уровне Болдина, второй – на уровне Борзилова) и были способны преподнести зарвавшимся покорителям Европы большой и очень неприятный сюрприз в темноэйджеловском стиле «капкан с крючками».

Основными деталями этого капкана стали 1-я московская мотострелковая дивизия полковника Крейзера, которой были приданы два мотострелковых и один танковый полки, изъятые из 14-й и 18-й танковых дивизий. Один мотострелковый полк, усиленный вкопанными в землю танками Т-26, оборонял Новоборисов, расположенный на западном берегу реки, а также предмостные укрепления, охраняющие подступы к шоссейному и железнодорожному мостам. Остальные три заняли оборону по восточному берегу Березины. Полковник Лизюков, который застрял в Борисове, направляясь в не существующий уже 17-й мехкорпус, принял командование над особым сводным танковым полком. В этот полк со всего 7-го мехкорпуса собрали танки Т-34 и КВ, получив неслабый ударный кулак: Т-34 – двадцать девять штук, КВ-1 – тридцать четыре штуки и десять единиц монструозных КВ-2. Завидев последние, немецкие танкисты начинали жидко какать прямо под себя, ибо пробить эту глыбу уральской броневой стали им было нечем, а шестидюймовая гаубица КВ-2 при прямом попадании снаряда любого типа (кроме картечи) не оставляла немецким панцерам ни единого шанса. Остальная техника годилась разве что только для того, чтобы применять ее из засад и бросать при отходе; зато полк Лизюкова, действуя с десантом на броне, вполне мог активными контрударами парировать вклинения противника в советскую оборону. В принципе, его сил было вполне достаточно, чтобы покрыть весь тридцать девятый мотокорпус как бык овцу. Но это году так в сорок третьем – сорок четвертом, не раньше. А сейчас с учетом мощной немецкой противотанковой артиллерии, невысокого качества сборки новой советской техники и отсутствия у личного состава боевого опыта полковнику Лизюкову приказали не зарываться. Кусать и при малейшей угрозе отскакивать за линию своих окопов – только так.

Кстати, Борисовское танкотехническое училище, вместе с его командиром корпусным комиссаром Сусайковым, в «прошлый раз» геройствовавшее при обороне города, теперь по приказу покинуло город и отправилось в тыл – заканчивать курс обучения. Юноши обижались на такую несправедливость, но командование (а на самом деле Ватила Бе) было неумолимо. Без особой необходимости использовать будущих технических специалистов, которых и так остро не хватает в танковых и механизированных частях в качестве обычной пехоты – это верх глупости и некомпетентности, за которой должны следовать соответствующие оргвыводы. Та же мера коснулась и Лепельского минометного училища, эвакуированного в тыл на доучивание после того, как их позиции под Лепелем заняла 109-я мотострелковая дивизия.

Усиленный легкой танковой ротой (7 шт. Pz-1) разведывательный батальон 20-й германской танковой дивизии вышел к Березине вечером седьмого июля и тут же попытался прощупать оборону советских мотострелков. После короткого, но чрезвычайно ожесточенного боя на западных окраинах Новоборисова, во время которого сгорели все семь «единичек», немецкому командованию стало ясно, что оборону в Борисове занимает свежая, хорошо вооруженная большевистская часть, не намеренная ни сдаваться, ни отступать. Зато в системе обороны не наблюдается спустившихся с небес воительниц с тяжелыми лазерными ружьями и это внушает некоторые надежды. Рано утром восьмого числа германские танки, обходя правобережную часть Борисова, нанесли концентрированный удар вдоль шоссе в направлении нового бетонного автомобильного моста, стремясь с налета овладеть переправой и захватить плацдарм на восточном берегу.

Основной ударной силой атакующей германской кампфгруппы была сводная тяжелая танковая рота на «четверках», которые «добронировали», навесив на борта и лоб корпуса мешки с песком. Из второго эшелона их поддерживала рота «двоек», чьей задачей было огнем автоматических пушек подавлять обнаружившие себя противотанковые орудия. И только за ними шли оставшиеся «чехи» и бронетранспортеры с пехотой. Но в итоге получилось нехорошо. Во-первых – подавить мелкокалиберными осколочными снарядами вкопанные в землю Т-26 оказалось намного сложнее, чем открыто установленные пушки 53-К. И хоть те не могли пробить бронезащиту немецких танков с импровизированным усилением, но навтыкали в них достаточное количество снарядов, заставив несколько «четверок» остановиться со сбитыми гусеницами и разбитыми катками. Досталось при этом и «двойкам», и даже следующим за ними «чехам», среди которых опять не обошлось без потерь.

В итоге этого ожесточенного боя, в котором потери несли обе стороны, ощипанной до десяти машин роте «четверок» и трем уцелевшим «двойкам» удалось все же прорваться к предмостному укреплению и, потеряв по обстрелом окопанных там Т-26 еще четыре машины, победно вступить на мост. И тут им улыбнулась птица обломинго. С другой стороны на тот же мост борт о борт въехали два КВ-2, против которых «четверки» были как палец против стального лома. Деваться с моста некуда, маневрировать невозможно, в лоб КВ-2 из «окурка» не пробивается даже в упор, а 43-х килограммовый фугасный снаряд КВ-2 разбирает немца буквально на запчасти. Бах-бах – и полетели клочки по закоулочкам. С сорока метров там и целиться особо не надо. И самое главное – даже после того, как советские войска вынужденно отступят от Борисова, восстановить немецкие танки из обломков не сможет и сам Господь Бог.

Но не успели немцы опомниться, как со стороны Новоборисова последовала фланговая контратака трех десятков танков Т-34 и КВ-1, которая ставила своей целью доломать все, что еще не было доломано из подбитой техники, и заставить фашистов обратиться в бегство на своих двоих. В результате, отбросив врага, сводный танковый батальон не стал приближаться к позициям противотанковой артиллерии и, выполнив задачу, ушел за линию своих окопов, в которые после контратаки снова вернулись советские бойцы. Только один Т-34 неловко застыл перед окопами со сбитой гусеницей, но два непробиваемых КВ прикрыли его своими корпусами от ружейно-пулеметного огня, после чего экипаж смог починиться и своим ходом отойти на исходные позиции.

В итоге многочасового боя обе стороны понесли серьезные потери, причем тридцать девятый мотокорпус лишился своих последних панцеров (они угодили в засаду у моста), а советская сторона потеряла около трети участвовавших в обороне Новоборисова танков Т-26. Численно потери сторон в технике были почти равны (в живой силе немцы потеряли больше), но цена потерь для каждого была своей. Тридцать девятый мотокорпус полностью лишался пробивной мощи, а для советского 7-го мехкорпуса потери были даже меньше плановых. В результате сражение за Борисов переросло в пехотный клинч, что давало советскому командованию еще несколько дней форы, необходимых на то, чтобы на рубеж реки Березина из немецкого резерва подтянуть еще парочку армейских корпусов.

Такой результат объяснялся тем, что до сего момента основной успех против советских танков имели не панцеры, сошедшиеся с врагом во встречных боях (что было строжайше запрещено немецкими инструкциями), а противотанковая артиллерия и авиация, в особенности пикирующие бомбардировщики. Но на этот раз все было совсем не так. На контакт с противотанковыми батареями русские танки не пошли, а германская авиация (в том числе и пикирующие юнкерсы-87), к утру 8 июля выгорела даже чуть больше, чем полностью. Характерная примета новой реальности. За весь первый день сражения за Борисов над полем боя не показался ни один немецкий самолет. Вот уже несколько дней, впервые с начала войны в августе тридцать девятого года, германские подвижные части были вынуждены действовать без поддержки люфтваффе, и оттого несли неоправданно тяжелые потери. Будь в воздухе непревзойденные «Штуки», русским не помогли бы никакие тяжелые танки, неуязвимые с земли, но легко становящиеся добычей пикирующих бомбардировщиков. Но этих «Штук» у немецкого командования больше не было, как не было и большей части второго воздушного флота, а это значило, что война пошла совсем по другим правилам.

* * *

8 июля 1941 года, вечер. Шоссе Брест-Минск, переправа через Щару.

Командующий 2-й армией вермахта генерал-полковник Максимиллиан фон Вейхс.

Раскаленное русское солнце нехотя уходит за горизонт. В противоположную сторону только что удалились большевистские бомбардировщики, в очередной раз бомбившие понтонные переправы через реку. Капитальные мосты были взорваны еще при отступлении окруженной русской группировки, и теперь их бомбардировщики, летающие под прикрытием «белых демонов», раз за разом в щепки разбивают все временные переправы, которые нашим саперам удается навести на замену. И вот он – очередной налет, застигший нас как раз тогда, когда через реку предстояло переправиться штабу армии. Это было ужасно. Они налетели плотной группой, и зенитчики, которые тоже понесли серьезные потери, ничего не смогли сделать. Они не то что не защитили переправу, но не сумели сбить ни одного бомбардировщика. Правда, один двухмоторный самолет ушел на восток дымя и со снижением, но эта маленькая победа приносит нам не слишком большое удовлетворение. Экипаж выпрыгнет на парашютах в расположении своих войск, и пройдет совсем немного времени, как он будет снова сбрасывать на наши головы бомбы и обстреливать из пушек.

Налет закончился; на зубах скрипят пыль и песок, а в сердце затаилась бессильная злоба. Ведь когда мы начинали эту войну, все выглядело по-другому. Мы будем наступать, разбрасывая во все стороны улыбки, а большевики будут бежать от нас, спасая свои жизни, или сдаваться в плен. Проклятые пришельцы – своим вмешательством они превратили нашу победу в поражение, на корню уничтожив почти выигранную кампанию. Ведь с первых часов войны стало ясно, что большевистские полчища неизбежно будут разгромлены и побегут, а мы будем догонять их и брать в плен десятками тысяч. А как же иначе – ведь вермахт лучше армии кайзера во столько же раз, во сколько нынешние большевистские войска хуже царской русской армии, которая едва-едва держалась против победоносных немецких солдат, при том, что половину наших сил во время прошлой Великой войны отвлекали на себя французы. И вот после вмешательства пришельцев мы вынуждены драться уже не за поместья и пахотные земли, а за выживание наших родных и близких.

Но этот налет – мелочь. Он лишь может ненадолго затормозить передислокацию нашей армии на рубеж развертывания. Саперы обещают, что через пару часов мосты будут отремонтированы и солдаты снова сплошным потоком пойдут на восточный берег. Важнее другое. Первое, что бросается в глаза, когда подъезжаешь от Ивацевичей к переправе – ровные ряды березовых крестов по обе стороны дороги и продолжающие свою работу солдаты похоронных служб. Только увидев это собственными глазами, начинаешь понимать умом, что тут почти в полном составе в отчаянных боях с русскими и их покровителями полегла вторая панцергруппа Гудериана. Подбитую технику, которую еще можно отремонтировать (неважно, русская она или наша) уже увезли, осталось только то, что годится исключительно в переплавку. Выгоревшие машины с жирными потеками на места сгоревших экипажей. С того момента, как русские прорвались через боевые порядки второй панцергруппы, прошло уже несколько дней, но в воздухе до сих пор стоит сладковатый запах тлена, который перебивается только вонью горелого железа.

Ужасно осознавать, что с нами теперь воюет сила, для которой мы – лишь легкая дичь. В Ивацевичах мне показали место, где, по предположениям, базировались пришельцы с неба. По крайней мере, некоторые предметы, у цивилизованных людей после употребления переходящие в категорию «мусор», могли принадлежать только им. Назначение части предметов можно было определить сразу, о других можно было лишь догадываться. Больше всего в этих кучах было прямоугольных упаковок от разовых сублимированных[35] пайков, которые одновременно служили пришельцам тарелками. Причем предполагаемый размер порций, которых хватило бы трем здоровым мужчинам, наводил на неприятные мысли… Материал, из которого была сделана эта, явно одноразовая, посуда, был легким, небьющимся, негорючим и не плавящимся на огне. Еще одной его особенностью была чрезвычайно низкая теплопроводность. Емкость, до краев наполненную горячей едой, можно брать голыми руками и не обжигаться.

Гауптман Краузе из абвера, занимавшийся обследованием этой чрезвычайно любопытной помойки, пожаловался, что солдаты уже начали растаскивать эти «тарелки» для личного употребления, благо они почти ничего не весят и легко отмываются, и к ним не пристает жир. Я подумал, что, должно быть, так же на каких-нибудь Полинезийских островах дикари растаскивали со стоянок европейцев оставленные за ненадобностью пустые консервные банки и блестящие стреляные гильзы от патронов. М-да, очень похоже, ибо, помимо «тарелки», в комплекте одноразового пайка имеется еще и плотно закрывающаяся крышка с яркой этикеткой, испещренной надписями, сделанными кириллическим шрифтом.

В отличие от меня, гауптман Краузе владел языком врага в совершенстве. Он и сказал, что русские надписи означают указание на производителя, включая юридический адрес, название продукта с содержанием питательных веществ, а также инструкцию по приведению рациона в готовое к употреблению состояние. Рецепт прост: вскрыть упаковку, выдернув герметизирующую нить, добавить воды, снова закрыть и подождать три-пять минут. О многом говорит и количество использованных упаковок, исходя из которого можно сделать вывод о численности отряда. Вторыми по распространенности после пайков были обрывки того, что можно было считать оболочками индивидуальных перевязочных пакетов и пустыми упаковками из-под лекарств. Или пришельцы сами несли от огня наших солдат серьезные потери, или они тут лечили большевистских солдат. Это о них, кстати, тоже говорит очень много.

Гауптман Краузе указал на то, что, судя по внешнему оформлению пайков и медицинских препаратов, политический строй у пришельцев – абсолютная монархия: на некоторых упаковках присутствует надпись «поставщик его императорского величества»; похоже, в экономике у них процветает свободное предпринимательство, ведь две трети всего произведено на частных предприятиях… Как будто нам от этого легче. Хотя, конечно, удивляет, как пришельцы уживаются с большевиками, придерживающимися прямо противоположных политических и экономических взглядов. Воюют они за русских яростно и самозабвенно, и те платят пришельцам той же монетой, доверяя в самых трудных ситуациях. Чтобы сорвать план «Барбаросса», было бы достаточно только уничтожить люфтваффе, после чего большевики должны были своим спасителям ноги целовать; но нет, они еще и в наземные операции ввязываются, и опять с катастрофическим для нас результатом…

В результате их действий ОКХ[36] уже фактически отменил наступление на Петербург, направив высвободившиеся резервы на московское направление. Также не исключено, что часть сил заберут и у группы армий «Юг». Судьба войны (точнее, то, сколько времени мы еще сможем барахтаться) определяется именно на центральном участке фронта. И пусть пришельцев очень мало, они обязательно окажутся в самом неподходящем для нас месте и в самое неподходящее время.

* * *

9 июля 1941 года, Минск. Комаровская площадь, здание института физкультуры (ныне площадь Якуба Коласа, спорткомплекс «Олимп»).

Младший сержант штурмовой пехоты Малина Фе

Мы медленно отступали под вражеским натиском, пока не уперлись спиной в отдельно стоящее четырехэтажное здание, которое возвышалось над низкой деревянной застройкой сельского типа, словно скалистый утес над морем. Как оказалось, до начала войны в этом доме располагался институт Физической культуры, где исследовались вопросы совершенствования человеческого тела. Физкультура это хорошо, но упускать такой замечательный опорный пункт, с крыши которого местность просматривается (и простреливается) на километры во все стороны, мы не собирались. Еще чего, ведь нам, то есть штурмовой пехоте, хорошо известна ценность таких объектов, из которых обороняющихся не выковырнуть без прямого попадания плазменной бомбы. Наша позиция была как волнолом перед основным рубежом обороны, расположенным в восьмистах метрах позади. В случае если противник пытается продвигаться к центру города, оставляя нас в тылу, он попадает в огненный мешок и оказывается под обстрелом со всех сторон. Сейчас, когда деревянная застройка полностью выгорела, территория вокруг простреливается на полную дальность стрельбы, а если занять позицию на верхних этажах здания или на крыше, то это очень и очень далеко.

К тому моменту, когда мы заняли позицию в этом доме, в роте, поддержку которой оказывал наш расчет, осталось хорошо если три десятка бойцов. Старший лейтенант Сергунцов получил ранение и был эвакуирован в глубокий тыл; сменивший его старшина Папоротников погиб в бою, еще три командира, призванные из запаса, чьи имена даже не отложились у меня в памяти, прибыли к нам сверху, но не прокомандовали и нескольких часов. Двое погибли, а один пошел сдаваться «цивилизованным» дейчам и был застрелен мною из тяжелого лазерного ружья вместе с вражеским офицером, который вылез на открытое место, чтобы принять капитуляцию у изменника. И поделом подлому предателю, собаке – собачья смерть.

Поскольку других командиров для командования ротой так и не прислали, а на взводах и без того стояли местные сержанты, не обладающие достаточной тактической подготовкой, командовать ротой поручили мне. Тем более что и на усохшем до трехсот штыков нашем полку, который занял оборону в этом физкультурном институте, оказалась тоже наша – взводный командир штурмовой пехоты лейтенант Эвия Ти. Это только по лейтенантскому званию кажется, что товарищ Эвия – молодая девочка, только что выпустившаяся из училища, а на самом деле это очень опытная, покрытая шрамами бойцыца, участвовавшая во множестве крутых дел. Ее в скором времени, по достижении предельного возраста, должны были проводить в запас, ибо две трети выпускниц училища штурмовой пехоты так никогда и не поднимаются над лейтенантским уровнем. Таких как Ивана Эри, среди нас единицы, но мы на это не обижаемся и стараемся честно делать свою работу. Ведь любят нас не за какие-то там пресловутые творческие способности, а за стойкость, верность долгу, отвагу и безудержный героизм в тех случаях, когда ничто другое не помогает.

Вот и здесь, в стране Эс-Эс-Эс-Эр, мы вполне пришлись ко двору. Ну что поделать, если мы, бойцыцы штурмовой пехоты, гораздо живучее местных и имеем больше боевого опыта. По этому показателю большинство местных командиров не годятся товарищу Эвии даже в подметки. Командовать компактной группой бойцов, обороняющих отдельно стоящий хорошо защищенный объект для нее вполне привычная задача. Поэтому после первых же ее указаний дейчи почувствовали, что теперь «любить» их будут крепко и со вкусом. Единственное, чем они нас тут могут взять, это тяжелой артиллерией, подтянутой на прямую наводку, по-другому никак. Толстые капитальные стены, оконные проемы, заложенные мешками с землей, а также храбрый и спаянный гарнизон делают нашу позицию неприступной. Несмотря на то, что все ближайшие подступы простреливаются врагом, в ночное время наши мотолеты через крышу доставляют осажденному гарнизону (то есть нам) все необходимое и вывозят раненых. Правда, дейчи стараются этому помешать, пуская ракеты и открывая по любой тени в воздухе шквальный огонь из всего, что может стрелять, но мы смеемся над их потугами, ибо штатного генератора защитного поля на мотолетах вполне достаточно для защиты машины и находящихся на ней людей.

Товарищ Рокоссовский, еще до того как мы попали в осаду, лично побывал на выбранном нами рубеже и, убедившись в его важности, распорядился выдать нам средства усиления: батарею тяжелых минометов, почему-то именуемые местными «самоварами» и несколько тяжелых пулеметов ДШК[37] с окружных складов, которые впоследствии нам очень помогли. Всем хорошо тяжелое лазерное ружье, но оно становится бессильным, если противник ставит дымовую завесу, а из ДШК я могу достать дейчей почти на той же дистанции, даже несмотря на погодные условия. По крайней мере, те самые тяжелые пушки (точнее, их расчеты), которые у противника все же имеются, уверенно поражаются ДШК со всех боевых дистанций. Если пехота противника атакует в плотных боевых порядках большими массами, то из этой машинки тоже стоит пострелять. При точном глазомере и твердой набитой руке гарантированы кровавые брызги во все стороны, как от механической сенокосилки. По крайней мере, это у меня это получается. Спасибо нашим серым, которые буквально на коленке сделали для этого тяжелого пулемета четырехкратный всепогодный прицел, совмещенный с баллистическим вычислителем, после чего его точность стала достойной его мощи. Просто наводи прицельный маркер на цель – и стреляй.

И самое главное. Моя рота… Мои мальчики, у многих из которых уже седина на висках. Настоящие герои, не имеющие никаких полезных на войне адаптаций, но все равно стойкие и непобедимые. Настоящие герои, которых мало убить, но еще требуется и повалить. Мы с девочками их всех любим, и, уверена, они относятся к нам так же. Я буду оплакивать каждого погибшего рядом со мной в этом сражении и буду мстить как могу. Мы вместе будем стоять на этом рубеже насмерть – ровно столько, сколько потребуется. Мы – одна команда, и мы или победит вместе, или вместе умрем.

А судя по тому, сколько дейчей нам удалось убить, защищая этот город, и тому, сколько времени удалось продержаться, мы уже победили. Даже когда враг возьмет его (а это неизбежно, потому что дейчи бросили на нас слишком много сил), последствия этого кровавого штурма неизбежно скажутся на дальнейшем ходе войны. Ведь мы заставляем вражескую кровь течь рекой, выигрываем время, тем самым давая стране Эс-Эс-Эс-Эр возможность как следует подготовиться к следующему этапу войны, когда наступление страны Германия на восток будет остановлено и начнется затяжная позиционная война. В итоге враг будет разбит, победа останется за нами, и в этой большой Победе будет и наша маленькая частичка, добытая на залитых кровью улицах этого города.

* * *

Тогда же. Минск, ул. Советская, дом 18, штаб обороны Минска.

Генерал-майор Константин Константинович (Ксаверьевич) Рокоссовский.

Уже десять суток как под натиском многократно превосходящего врага держится небольшой гарнизон Минска, выигрывая драгоценное время для того, чтобы генерал армии Жуков смог заново собрать Западный фронт из частей и соединений, спешно перебрасываемых из внутренних округов. Грохот канонады с вплетающейся в нее ружейно-пулеметной стрельбой доносится до штаба вполне отчетливо. Сильнее всего враг продвинулся на северной окраине, да и это не удивительно. Там к Минску подошла крайне многочисленная группировка: сначала подвижные соединения третьей танковой группы, а потом и вся девятая армия, ведь в Литве, через которую наступали эти соединения, не нашлось своей группировки Болдина-Борзилова, которая взяла бы на себя задачу перехватить вражеские коммуникации и задержать неумолимый наступательный порыв вражеских войск.

С другой стороны, если бы не удалось сковать и уничтожить вторую танковую группу, то минскую группировку Рокоссовского ждала бы гибель в безнадежных боях, ибо выдержать два равновеликих удара не было бы возможности. Да и сейчас, медленно отходя на восток по дороге на Слуцк-Бобруйск, выполнившая свою задачу армейская группа Болдина продолжает оттягивать на себя значительные вражеские силы. Враг вынужденно преследует ее по пятам всей изрядно потрепанной 4-й армией – а ну как она еще раз кинется, углядев для этого удобный момент. Чтобы компенсировать потери и поражения, немецкое командование уменьшает масштаб операций, снимая войска из Прибалтики и значительно раньше расчетного времени начинает вводить в дело резервы. Их у врага пока вполне достаточно, ведь против СССР воюет хорошо оснащенная кадровая армия, прошедшая обкатку почти двумя годами мировой войны.

В такой ситуации задача советских войск – драться, приобретая тот самый боевой опыт и не давая себя окружить, при этом постепенно отходя с рубежа на рубеж. Именно этого и не понял злосчастный Павлов, расположивший перед войной свои армии так, что с первых же дней боев две из них оказались в глубоком мешке. Его, Рокоссовского, со всей откровенностью посвятили во все подробности прошлой истории, которых требовалось избежать любой ценой. Разумеется, что все, что делалось и делается Ватилой Бе, ее боевыми подругами, им, генералом Болдиным, Борзиловым и иными, старающимися исправить ситуацию, это не больше чем импровизация в тщетных попытках хоть как-то исправить непоправимую катастрофу. С Болдиным из котла вырвалось не больше пятидесяти тысяч, то есть десять процентов от численности попавшей в окружение группировки, включавшей в себя часть 4-й, 10-ю и 3-ю армии. Находись эти силы изначально здесь, в районе минского УРа, на этом рубеже немецкая маневренная война и закончилась бы. Преодолеть долговременные укрепления с достаточным пехотным наполнением в разумные сроки у немецких генералов ни в коем случае[38] не получилось бы[39].

Если сравнивать с другой историей, то разница была уже значительной – вместо начала Смоленского сражения противник пока еще топтался где-то между Минском и Борисовым, а его ударные группировки понесли тяжелые потери и частично утратили пробивную мощь. Но этого было мало. Требовалось сделать так, чтобы фронт по Днепру стал тем самым окончательным рубежом, дальше которого война на восток не пойдет. Для этого требовалось силами мехкорпусов как можно дольше удерживать передовой рубеж по реке Березина и Минский транспортный узел. Если о первом голова болела у нового командующего Западным фронтом генерала Жукова, то второе являлось как раз заботой генерала Рокоссовского. При этом ему было недостаточно сковывать вражеские части в районе Минска как можно дольше – после завершения оборонительной операции подчиненная ему группа войск должна была прорваться из города в полном составе и в относительном порядке, при технике и вооружении. Этим людям, выжившим в кровавых боях на городских улицах, предстояло стать ядром новой Красной Армии, которая непременно сумеет победить и уничтожить врага.

Поговорить об этом с Рокоссовским решила сама Ватила Бе, которая ради встречи с ним в буквальном смысле спустилась с небес на землю.

– Итак, Константин Константинович, – сказала она, присев на стол напротив стола командующего, – вы добились просто феноменальных успехов. По сравнению с прошлым вариантом это просто небо и земля. Ваша армейская группа в Минске в настоящий момент занимает ключевую позицию в предполье. И это хорошо, ибо обходных дорог мимо Минска считайте что и нет. С другой стороны, силы, которые бросил на вас враг, весьма значительны, и даже если учесть, что вы обороняетесь, а дейчи наступают, при соотношении сил один к десяти надолго вашей группировки не хватит.

– Вы полагаете, пани Ватила, – любуясь на свою собеседницу, с легкой улыбкой спросил Рокоссовский, – что, с учетом всего вами сказанного, нашей группе пора готовить отход в направлении Бобруйска?

– Тут много факторов, – уклончиво ответила главный тактик «Полярного Лиса», – если для вас ваши бойцы и командиры просто игровые фигурки, то для достижения наибольшего успеха вашу группировку вообще не стоит выводить из города. Достаточно эвакуировать только верхушку, которая на новом месте из нового материала создаст новые войска. А остальные пусть погибнут в безнадежных оборонительных боях, но унесут с собой как можно больше жизней вражеских солдат. Тактики Непримиримых, к примеру, так бы и поступили…

– Но это не наш метод, пани Ватила, – возмущенно ответил Рокоссовский, – солдаты мне верят, и поэтому по моему приказу совершают невозможное. Я не могу предать их доверие и спастись, когда они все будут обречены на смерть. В таком случае я буду обязан объяснить им обстановку и сам остаться в городе, чтобы непосредственно руководить боями. По-другому я не смогу, ведь это будет подло.

Ватила Бе покачала головой.

– Вы зря торопитесь высказывать свое возмущение, – сказала она, – мы в Империи – не Непримиримые, и массовых жертвоприношений не практикуем. Да и солдаты у вас совсем не игровые фигурки, а ценный человеческий капитал, утяжеленный полученным боевым опытом. Поэтому вашу группировку действительно пора выводить в направлении Бобруйска. Тем более что сейчас к Минску командование дейчей перебрасывает две крупных группировки. Во-первых – от Бреста к Столбцам по дорогам сейчас тянутся бесконечные колонны свежей вражеской армии. Враг пускает в дело крупный резерв, который один способен сломить сопротивление вашей армейской группы. Во-вторых – эта армия отнюдь не одинока. С северного участка советско-германского фронта снята и перебрасывается в направлении Минска крупная подвижная группировка дейчей. Ваша задача – выскочить из этой мышеловки еще до того, как она окончательно закроется. Как всегда, при подготовке к этой операции вы будете получать самые точные и актуальные разведданные.

* * *

10 июля 1941 года, утро мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Бывший рядовой вермахта Альфонс Кляйн.

С тех пор, как я заговорил по-русски, я стал ощущать себя совсем не так, как раньше. Это было странно, но дискомфорта мне не доставляло. Даже наоборот – теперь я словно бы начал становиться одним из них, этих людей, что прибыли откуда-то с небес, из неведомого мира, чтобы защитить русских от нас, от немцев.

Общность пришельцев составляли представители самых разных народов и рас, так что я быстро понял, что практически любой может стать одним из них. Даже я – тот, что прежде был врагом. «Имперцы» – называли они себя. И я, вращаясь среди них, все больше узнавал их суть, их менталитет, проникался их убеждениями. И при этом я всякий раз радовался, что остался в живых, получив возможность познать нечто столь необычное, невероятное, но при этом глубоко правильное, справедливое и могучее. Восторг трепетал в моей груди, когда я убеждался, что никто не испытывает здесь ко мне ненависти, а, напротив, меня стараются поощрить и вдохновить. Эти имперцы – удивительные! Несмотря на то, что все они такие разные, в них есть одно общее, что и составляет их стержень, основу – их великая Идея. Я пока только начинаю вникать в эту Идею, но основное уже усвоил – для них нет «высших» и «низших» народов, нет «плохих» и «хороших» людей; их государственная система устроена таким образом, чтобы каждый, находясь на своем месте, приносил обществу максимальную пользу.

Что ж, в дальнейшем мне предстоит узнать о них еще много нового… И не просто узнать, но и перенастроить свое сознание таким образом, чтобы и я мог стать одним из них. Я бы хотел стать настоящим имперцем. Вместе с Эри я хожу на так называемые политинформации и слушаю местных пропагандистов. Они совсем не похожи на пейсатых и крючконосых комиссаров, какими рисовала их немецкая пропаганда. Алое знамя с двуглавым орлом, развевающееся над миром, должно примирить между собою все народы Земли и открыть перед человечеством новый этап развития. Да, ощущение принадлежности к чему-то великому, победоносному и при этом правильному всегда наполняет душу ликованием и гордостью, стремлением стать лучше…

А вообще нечто подобное, вероятно, испытывали те, кто шел за Гитлером, кто с упоением слушал его речи и активно впитывал его идеи. Но все это оказалось зыбким миражом. Потому что фюрер нес в массы человеконенавистнические идеи, основанные на том, что неполноценных следует истреблять… И что даже целые народы, признанные недочеловеками, подлежат уничтожению – с тем, чтобы освободить землю для чистокровных арийцев. А имперцы считают, что кровь вообще не имеет никакого значения. Неважно, от каких родителей ты родился, кем были твои бабушки, дедушки и так далее, до восьмого и шестнадцатого колена; важно, кто ты есть сам по духу, разделяешь ли ты имперскую Идею, стремишься жить только для себя или твое существование приносит пользу окружающим. А еще они считают, что нехорошо обижать маленьких и слабых, поэтому такие, как Эри, чувствуют себя среди них вполне комфортно. Да, малышки-сибхи не слишком умны, но зато старательны, усидчивы и очень терпеливы. А еще у них незлобивый характер, что должно делать их незаменимыми в деле присмотра за капризными стариками и шаловливыми маленькими детьми.

Как хорошо, что я никогда не был убежденным нацистом! И как жаль тех, кто, ослепленный пламенными речами Гитлера, будучи по сути своей не кровожадным и не жестоким, пошел войной на ближнего и сложил голову в этой ужасной, бессмысленной мясорубке! Когда на тебя ополчается Империя – это страшно. Ведь сибхи – это только одна сторона имперской медали; другой же являются воительницы-валькирии, подобные моей госпоже Арии. Безжалостные и беспощадные, вооруженные до зубов, они на поле боя карают всех, кто пошел против имперских правил и установлений. Теперь я знаю, что не выжил никто из моих кригскамрадов, участвовавших в тех боях, всех их убили валькирии и русские солдаты, вставшие с ними в один строй. Я скорблю о жизнях погибших, но понимаю, что по-другому было нельзя. Таковы священные законы оборонительной войны, когда враг приходит на твою землю, чтобы грабить, насиловать и разрушать. И таким врагом на этот раз были мы, немцы. Впрочем, каждый сам отвечает за свой выбор… Мне, наверное, просто повезло. А может быть, спасли молитвы матери…

Знание русского языка открыло мне множество возможностей. Теперь я мог побеседовать практически с любым человеком из находящихся на этом корабле. Впрочем, большинству из них было не до того, чтобы удовлетворять мое любопытство. «Серые» вообще меня не замечали – далеко не сразу до меня дошло, что их равнодушные взгляды означают вовсе не презрение, а занятость, ведь именно они занимали на этом корабле ведущие посты. Меня же эти удивительные создания неизменно привлекали; с некоторых пор мне стал доставлять удовольствие даже тот мистический трепет, что я всегда испытывал при встрече с кем-то из них. Я жадно разглядывал их, провожая глазами – таких восхитительно грациозных, легких, загадочных… В них и вправду чувствовалось что-то потустороннее. Едва ли я бы осмелился заговорить с ними – казалось, они таят в себе вкрадчивую опасность… Но не смотреть на них я не мог, хоть это и раздражало мою маленькую подружку.

Эри и вправду оказалась любительницей поболтать – неважно о чем. Она тараторила без умолку, что-то спрашивала, тут же требуя от меня ответов, даже не давая передышки на размышления. Возможно, она считала, что так я быстрее научусь управляться со своими языковыми навыками, и тем самым честно выполняла возложенные на нее обязанности. Но меня это порой несколько утомляло, хоть я и старался быть неизменно вежливым с ней – так уж меня воспитали родители. Кроме того, Эри была мне очень симпатична, я не мог позволить себе грубость или бестактность. Но она, кажется, испытывала ко мне нечто большее, чем дружеские чувства… И вот это как раз и беспокоило меня больше всего. Она откровенно показывала, что не прочь вступить со мной в интимные отношения. Но я был не готов. Более того – я вообще не рассматривал Эри в таком качестве… Мне бы хотелось сохранить с ней просто дружеские отношения.

Однажды во время прогулки я спросил ее:

– Сколько тебе лет, Эри?

Странно, но мой вопрос ее удивил.

– Разве для тебя это важно? – спросила она в ответ.

– Ну, мне просто интересно, – сказал я. – Я думаю, ты не в таком возрасте, когда озвучивать его не хочется… Ты ведь ненамного старше меня, правда?

– Ненамного, – подтвердила она, изучающее глядя на меня. – А тебе, я думаю, еще нет восемнадцати…

– Да, это так, – кивнул я.

Она вздохнула, и это вышло у нее как-то глубокомысленно и печально.

– Ты чем-то расстроена?

– Да, – грустно сказала она.

– И чем же? – удивился я.

– Я не нравлюсь тебе… – с долей обиды в голосе произнесла она, топнув ножкой.

– Ну что ты, Эри, очень нравишься! – попытался я ее разубедить, ничуть не кривя душой.

– По тебе этого не видно… – ответила она, – когда я кому-то нравлюсь, я сразу это чувствую, а ты ко мне равнодушен. Ты смотришь на меня так, будто тебе все равно, есть я рядом или нет…

– Ты ошибаешься! – воскликнул я, притворяясь, будто не понимаю, что она имеет в виду. – Ты милая. Ты красивая… Ты очень добрая и хорошая, ты заботишься обо мне, учишь правильно разговаривать… Ты веселая… – Не зная, что еще сказать, я взял ее руки в свои и с чувством добавил: – Ты замечательный друг!

Но она вырвала свои руки и неожиданно обвила их вокруг моей шеи. Всем телом она прижалась ко мне, так что я вынужден был опереться спиной о стену коридора. Ее твердые налитые грудки упирались в нижнюю часть моей груди, вызывая приятное волнение. Прямо перед собой я видел ее большие, широко открытые глаза, глядящие снизу вверх – зеленовато-карие; только сейчас я смог впервые отчетливо разглядеть, какого они цвета. Эти детские глаза таили в себе совсем не детское выражение… Из их глубины на меня смотрела Женщина. Женщина, охваченная желанием… Мне было ужасно неловко. Да, я был возбужден, но что-то мешало мне поддаться желанию. Что я мог сделать в этой ситуации? Не отцеплять же ее от себя насильно! И я стоял, чувствуя себя крайне глупо, зная, что тоже должен обнять ее.

Осторожно я положил руки на ее талию – и тут же ощутил ее дрожь; меня обдало жаром ее тела, волнующий запах затуманил мозг…

– Милый мой дурачок… – хрипло прошептала она, чуть улыбаясь своими пухлыми кукольными губками, – поцелуй меня!

Она, прикрыв глаза, потянулась ко мне губами. Еще мгновение – и наши губы слились бы в поцелуе… Я никогда прежде не целовался с девушками. Естественно, мне хотелось это испытать… Но не так… Даже не знаю, что мне мешало. Но мне не хватало чего-то главного, чтобы ответить на порыв Эри.

И тут из боковой двери неожиданно вышли две «серые». Я моментально отстранил Эри от себя, при этом чрезвычайно сконфузившись. Я, конечно, уже догадывался, что у них тут все просто, и что никто не станет обращать на нас большого внимания, но до сих пор не мог преодолеть стыдливости пред посторонними, заставшими меня в щекотливый момент. Но сейчас дело было не в этом. Сейчас я был даже несколько рад тому, что нам «помешали». Потому что я был не готов… Не готов целовать эту девушку и заниматься с ней тем, на что она меня так упорно подбивала. Но как было объяснить это Эри, не обидев ее? Для меня она была чужой. Я не чувствовал к ней того, что делает людей близкими. И та легкость, с которой она стремилась к интимному контакту, отталкивала меня. Нет, я вовсе не осуждал ее, просто представлял все иначе… Глубоко в душе я желал чего-то фееричного, потрясающего, ошеломляющего и безумного… Впрочем, я сам точно не знал, что мне надо.

В тот день она была молчалива и еще долго дулась на меня. Впрочем, на какое-то время она прекратила свои поползновения, и до чего это было замечательно! Я очень надеялся, что она теперь будет вести себя просто как друг, не делая больше попыток меня соблазнить.

Вчера она постучала ко мне в каюту рано утром и, когда я открыл, сказала:

– Идем, я кое-что покажу тебе…

Я быстро оделся и, заинтригованный, вышел и пошел за ней. Мы пришли в большую комнату, почти зал; вместо одной стены там было огромное окно (на самом деле экран). А там, за окном, во всем своем великолепии, на черном фоне звездного неба висела бело-голубая, вся в завитках облаков, планета Земля. Спутать ее с чем-то еще было невозможно. Вон Испания, Сардиния с Корсикой, а вон – сапог Аппенинского полуострова бьет по футбольному мячу Сицилии…

Зрелище было ошеломляющим – и это еще слабо сказано. У меня от волнения прерывалось дыхание и слезы подступали к глазам, когда я наблюдал, как над моей планетой восходит солнце, щедро обливая ее своими яркими лучами и постепенно высветляя ее… Отсюда, с орбиты, Земля казалась такой маленькой и такой хрупкой… И все мое существо заполнило чувство безмерной любви к этому своему Дому – к родной Земле; это было похоже на чувства сына к своей матери… Не в силах оторваться от иллюминатора, я думал о том, какое это безумие – войны. Так прекрасна и безмятежна, так величественна наша планета, что, кажется, любой, кто взглянет на нее отсюда, с неба, навсегда забудет о том, чтобы убивать живущих на ней своих собратьев. Ведь Земля – это наш общий дом, и все мы являемся членами одной семьи, независимо от цвета кожи, убеждений и общественного строя… «Нет ни эллина, ни иудея», – сказал Христос, а Империя подкрепила его слова силой своего оружия, дав каждому своему гражданину равные возможности реализовать свои способности.

Я был очень взволнован увиденным зрелищем. Это явилось самым сильным впечатлением за всю мою жизнь… Но пора было покидать это место – Эри уже тянула меня за рукав.

Мне в этот день даже разговаривать не хотелось. Хотелось лежать на кровати и думать – жадно думать о том, как устроен мир, и еще о разных вещах. Мечтать… Грезить… Фантазировать… Что-то непонятное томило мою душу и требовало, чтобы я остался наедине с собой. Так я и сделал. Я попросил Эри не беспокоить меня и заперся в каюте.

Вновь и вновь моему мысленному взору представала Земля – такой, какой она видится с орбиты. Мне казалось, что я увидел ее глазами Бога… Но неужели же Бог тоже не замечает отдельных людей, а видит только племена, народы и расы? Неужели все мы, люди, для него мельче муравьев, и наши мольбы в храмах для него ничего не значат? Ведь даже Он не может вытирать разом миллионы носов и готовить по утрам миллионы порций манной каши. Поэтому Он сначала прислал к нам Христа с Благой Вестью о том, что люди должны жить между собой в мире и дружбе, а потом, когда мы оказались неспособны усвоить эти истины, следом явились имперцы с мечом наперевес – мирить драчливых и вразумлять неразумных.

А еще в этот день мои мысли почему-то упорно возвращались к Госпоже Арии. Собственно, я о ней никогда и не забывал, просто за новыми впечатлениями мне уже думалось о ней не так остро, как прежде. И вот сейчас образ ее вновь встал перед моим внутренним взором как живой. Но это не было привычной картиной – госпожа Ария в моих грезах не сидела на траве, расчесывая свои волосы. Нет; она занималась другим… Она раздевалась, стоя на берегу реки. И волосы ее при этом были заколоты. Один за другим она неторопливо стягивала с себя предметы одежды и небрежно бросала их к своим ногам. И вот моя госпожа уже стоит совершенно обнаженная, замерев в мимолетной задумчивости, не испытывая при этом ни грамма стыдливости; наоборот, она полна величия и сознания своей великолепной привлекательности. День жаркий; кожа ее блестит от пота, солнце золотит бликами ее восхитительное мускулистое тело. Трогательно торчат малиновые соски ее больших упругих грудей… ветерок обдувает их – и они твердеют, вытягиваются. Она жмурится, улыбается, подаваясь навстречу ласковым лучам. С невыразимой грацией она поднимает вверх руки и выдергивает шпильки из своей прически… Встряхивает головой – и волосы рассыпаются по ее плечам, груди, концами своими ложась на землю. Ветерок, очарованный этим золотистым великолепием, тут же принимается играть с ними. Шаля, ветер бросает прядь ей на лицо – и она, засмеявшись, рукой откидывает ее… Затем она медленно подходит к кромке воды. Кончиком ступни трогает воду – точно так, как делают все женщины испокон веков, проверяя, не холодная ли вода. Затем она медленно входит в реку, блаженно ахая от прохладного ее прикосновения. Вот она зашла по грудь – и поплыла… Вот нырнула – сквозь толщу воды ее тело кажется светящимся, а волосы, ставшие темными, невесомыми, плывут за ней, завораживающе колышась…

И вся эта картина, поразительно ярко и сочно нарисованная моим воображением, до того захватила меня, что я все никак не мог вернуться в реальность. Мучительно-сладкий яд отравлял меня, пьянил, лишал возможности трезво мыслить. Внутри меня пылал пожар. Щеки мои горели, меня трясло как в лихорадке… Госпожа Ария была моей недостижимой мечтой. О нет, я не испытывал желания обладать ею – в том смысле, в каком это обычно подразумевается. Для меня это было сродни кощунству. Она была моим божеством… Меня возбуждала не мысль об обладании, а сознание того, что я принадлежу ей, что я ее раб, ее слуга. Благоговение перед ней, восхищение, благодарность и любовь – именно это вызывало во мне томительно-сладкое, опьяняющее чувство; это было отнюдь не вожделение, которое обычно диктует грубый, примитивный инстинкт, делая прекрасное стыдным, пошлым и прозаичным. Моя любовь к Госпоже была священна. Ничто не могло бы осквернить ее. Пусть бы она даже заставила меня мыть ее ноги – я счел бы это за счастье. Пусть бы она даже наказывала меня – я был бы счастлив тем, что безропотно подчиняюсь ей. Только бы всегда быть с ней рядом… Хоть изредка прикасаться к ней…

Глазам моим стало горячо… С горечью я осознал, что очень по ней скучаю, по моей госпоже… Глупенькая девочка Эри не поможет мне избавиться от тоски по великолепной госпоже Арии. Мне не хочется, чтобы девочка Эри приставала ко мне. Хотя это приятно, с одной стороны… Когда она меня трогает, я чувствую, как срабатывает во мне инстинкт продолжения рода… Но я не поддамся ей, иначе чувство, что я испытываю к своей госпоже, будет обесценено, я буду предателем в собственных глазах, и мне будет гадко и мерзко… Ведь с порывами тела неизменно связаны движения души, а моя душа принадлежит госпоже… и только она может властвовать над моими думами, и больше никто, никто другой…

* * *

10 июля 1941 года, полдень, Киев, улица Орджоникидзе (ныне Банковая), дом 11, резиденция ЦК КПУ и Совнаркома УССР.

Первый секретарь ЦК КП Украины, Первый секретарь Киевского обкома ВКП(б), Член Политбюро ЦК ВКП(б), Член Военных Советов Юго-Западного фронта и Юго-Западного направления и прочая, прочая, прочая – Никита Сергеевич Хрущев

Никита Хрущев был встревожен, и эту тревогу вызывало совсем не положение на фронтах. Отнюдь. Что-то непонятное творилось в Верхах… Усатый (Сталин) уже две недели не появлялся в своем кремлевском кабинете, окопавшись на ближней даче в Кунцево, и затевал он там что-то такое, отчего на голове Никиты Сергеевича, почти облысевшей, дыбом вставали последние волосы. Против ожидания, с началом войны Усатый не растерялся, не умалил свой авторитет, установив коллегиальное правление кучки «товарищей», а, наоборот, начал энергично подгребать все под себя. Теперь он Верховный Главнокомандующий, Нарком Обороны и Председатель Государственного Комитета Обороны, высшего мобилизационного органа страны. То, что предсовнаркомом и наркомом иностранных дел по-прежнему остается Молотов – это чистой воды формальность. Каменная задница[40] по своей натуре несамостоятелен и является преданнейшим соратником Усатого, играя вместе с ним в одну игру.

В первую очередь тревожная информация идет как раз из НКИДа. Десять дней назад Молотов участвовал в каких-то сверхсекретных переговорах, после чего в реестр входящих бумаг было вписано какое-то Соглашение о Присоединении, которого, кроме Молотова и самого Сталина, никто пока и в глаза-то не видел. Опять же – то, что у Усатого появились секреты от ЦК, наводит на мысль о грядущее бонапартистском перевороте. На помощь в этом деле прочих товарищей надеяться бессмысленно. Они крайне напуганы неожиданными успехами германцев и с радостью вручили Усатому практически диктаторские полномочия, чтобы тот вытянул их шкуры из этой задницы. Никто ведь не догадывался, что вместо легкого щелчка по носу, который должен был поставить Усатого на место, Гитлер начнет против СССР войну на уничтожение, воплощая совершенно безумный план завоевать одну шестую часть суши всего за шесть недель.

В тридцать седьмом, когда единомышленники Никиты Сергеевича сумели раскрутить торнадо репрессий, имея в виду возможность обвинить и уничтожить своего главного врага, он сумел повернуть ситуацию к своей пользе и вместо того чтобы пасть, еще сильнее укрепился на своем месте. Напротив, многие из тех, кто затевал это дело, рьяно обличая и требуя крови «врагов народа», в итоге сами оказались троцкистами, террористами и контрреволюционерами, бесследно сгинув в жерле ими же отлаженной мясорубки. Но Никита Сергеевич о них не жалеет. Чем меньше останется в живых людей, которые знают о его истинном «Я», тем лучше. Не жалеет он и о генерале армии Павлове (судя по всему, арестованном прямо на приеме у Усатого), не пожалеет и еще одного «соратника» – маршала Тимошенко, которого уже сняли со всех постов и направили в распоряжение кадров РККА. Обычно это только первая ступенька на пути в ад. Единственный человек, о котором беспокоится Хрущев и о ком он будет жалеть в случае безвременной утраты – это он сам, дорогой Никита Сергеевич.

Хотя здесь, в Киеве, пока еще далеком и от Москвы, и от линии фронта, Первый секретарь ЦК КП Украины чувствовал себя в абсолютной безопасности. Если в первую неделю войны еще был шанс попасть под шальную немецкую бомбу, то теперь налеты полностью прекратились и столица Советской Украины зажила почти мирной размеренной жизнью. Мобилизация военнообязанных и эвакуация части предприятий в глубокий тыл – не в счет. При этом на оставшемся на месте оборудовании выпуск военной продукции только увеличивается. Страшно другое… В любой момент может последовать вызов в Москву, встреча с Лаврентием, заседание тройки, клеймо «враг народа» и расстрел – после чего мир вообще и СССР в частности забудут о существовании товарища Хрущева, как будто его никогда и не было. Так уже было с Бухариным, Рыковым, Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Ежовым, Ягодой, Тухачевским, Якиром и многими другими. Каждый из них был в свое время «на коне», каждый мнил себя пупом мира, но все они были осуждены, прокляты и бесследно сгинули в отлаженной Усатым кровавой мясорубке. И только вовремя слинявший Троцкий что-то трындел об измене делу социализма из своей далекой мексиканской эмиграции, но тоже дотрынделся до удара ледорубом по маковке. У Усатого длинные руки – дотянулся и там, невзирая на удаленность и частную охрану, составленную из вооруженных до зубов головорезов.

И вроде бы при всем этом нет никаких заметных признаков опасности, его люди в НКВД[41] не поднимают тревогу и не сообщают о том, что хряк в пенсне (Берия) начал его разработку, но все равно в воздухе висит какое-то ощущение безысходности и тоски. Наверное, все дело в том, что прочие московские «соратники», часть из которых он считал идейно близкими, а часть просто попутчиками, перестали ему названивать, интересоваться его мнением по военным и политическим вопросам. И вообще, у дорогого Никиты Сергеевича возникло острое ощущение полной изоляции, как у мыши, которую накрыли стеклянным стаканом. Все видно, но вокруг невидимая стена и полная тишина, снаружи не доносится ни звука. В первую очередь Хрущева беспокоило, что нет никакой информации о судьбе арестованного генерала Павлова. Вообще-то он уже, не посвящая в подробности, уговорил Мехлиса заняться этим делом, чтобы тот быстренько загнал всех фигурантов под расстрел и таким образом сунул концы в воду. Но тот неожиданно получил от Усатого от ворот поворот. Мол, нишкни, Лев, этим делом уже занимаются весьма серьезные люди, а им помогать – это только дело портить…

Но самым главным для Хрущева было то, что он оказался отстранен от того узкого круга людей, который в СССР принимал все судьбоносные решения. Он не попал ни в состав Ставки Верховного Главнокомандования, ни в Государственный Комитет Обороны. Что такое по сравнению с этим должность Члена Военного Совета Юго-Западного фронта? Дела на Украине, конечно, обстоят гораздо лучше, чем в Белоруссии, где бои уже идут в самом Минске, а на московском направлении враг продвинулся аж до Борисова. А тут разогнавшиеся было немецкие танки в последние дни были вынуждены немного притормозить[42], в результате чего вражеское наступление увязло на линии Новоград-Волынского УРа, где несколько дней продолжаются ожесточенные бои и враг оказывается не в состоянии продвинуться в направлении Киева ни на шаг.

Но все равно, с точки зрения влияния на политику и укрепления авторитета, Юго-Западный фронт – это тупик. Основные решения принимаются совсем в другом месте, куда ему, Хрущеву, нет доступа. Разве что просто сесть в самолет, прилететь в Москву и напроситься к Усатому на прием. Ведь как Первый Секретарь КП Украины и Член Политбюро он вполне имеет на это право. Правда, в свете того, что идет война, такой шаг могут счесть непозволительным нарушением дисциплины, но резкий оклик Усатого «пшел вон, дурак!» все же лучше томительной неизвестности. Ведь он всего лишь безобидный «клоун» – глупый и исполнительный, который, если хочешь, гопака спляшет, а если надо, расстреляет двадцать-тридцать тысяч врагов народа – пусть только ему скажут, как их искать.

Главное – это пережить Усатого, оказавшись к моменту его смерти у самой вершины пирамиды, то есть сохранив свое место члена Политбюро ЦК ВКП(б). И как только это случится, со всем накопленным опытом и связями нужно сразу вступить в борьбу за власть. И только тогда и только потом все узнают, каков он на самом деле – дорогой Никита Сергеевич Хрущев… Все страхи, все обиды – все-все-все – он выместит на тех, кто смеялся над ним и показывал пальцем. А у самого главного своего врага он обязательно спляшет на могиле, низвергнув и развенчав дело всей его жизни. Лишь бы дожить до смерти Хозяина, а там хоть трава не расти. Поэтому пока высовываться рано. Надо заслать кого-нибудь чином поменьше с малозначащим делом в Москву и распорядиться, чтобы заодно разведал обстановку. Да и дело такое есть. На юге Украины, куда еще не дошли немецкие войска, со времен царицы Екатерины живут немцы-колонисты. Надо бы знать позицию Москвы – их уже можно прижать к ногтю (немцы ведь), или пока рановато?

* * *

12 июля 1941 года, полдень, Сарны, штаб 48-го моторизованного корпуса вермахта.

Командующий корпусом генерал танковых войск Вернер Кемпф

Два дня назад наш корпус оставил свои позиции у города Новоград-Волынский и теперь совершает фланговый маневр своим ходом по местным рокадным дорогам. Таков приказ фюрера. В полосе группы армий «Центр» сложилась тяжелая обстановка, и нас перебрасывают им на помощь. Уму непостижимо! Кто же мог подумать, что почти разбитые большевики сумеют, огрызнувшись, отрезать от снабжения и разгромить вторую панцергруппу Гудериана и безнаказанно уйти в леса. Теперь нам, вместе с сорок первым мотокорпусом генерала Рейнгарта, предстоит ни много не мало заместить в наступлении на Москву сорок шестой и сорок седьмой моторизованные корпуса, выпавшие в силу неодолимых обстоятельств. Такая перегруппировка означает, что и Киев, и Петербург уже не входят в список ближайших целей, ибо теми подвижными соединениями, что еще остались в составе групп армий «Север» и «Юг», сопротивление большевиков не сломить.

Что касается большевиков, то они уже опомнились от растерянности, вызванной внезапностью нашего нападения, и теперь дерутся стойко и яростно. А тут еще и так называемые «белые демоны», которые, маясь от скуки (люфтваффе-то больше нет), по несколько раз в день парами появляются над нашими колоннами. Если раньше они время от времени обстреливали нас лучами смерти, нанося минимальные потери, то теперь взяли обычай довольно метко (не хуже чем «штуки») кидаться бомбами калибром в двести пятьдесят килограмм. Сами колонны панцеров, артиллерии и грузовиков они таким образом атакуют достаточно редко, ибо эффективность таких атак сомнительна, зато их излюбленной целью становятся разного рода переправы, попадающиеся на нашем пути – их они разбивают бомбами с пугающей регулярностью. Хорошо, что лето стоит жаркое и сухое, большинство местных речек обмелели, так что их можно перейти не замочив ног – так что мы просто идем в обход разбитых переправ вброд. Это в любом случае замедляет ход движения, ибо там, где пройдут панцеры и полугусеничные тягачи, не всегда проходят грузовые автомашины. Застрявший транспорт приходится брать на буксир гусеничными тягачами, и от этого продвижение вперед отнюдь не ускоряется.

При этом иногда «белые демоны» занимаются пропагандой, и тогда из их бомболюков вместо бомб летят тугие пачки агитационных листовок – облаками белого пуха они красиво разлетаются над нашими колоннами. «Берегись, мы идем!» и «Сдавайся, или умри![43]» – написано на этих листовках крупным готическим шрифтом. И если сначала такие сообщения вызывали в нашем непобедимом воинстве только смешки, то теперь после каждого удара по мостам или обстрела лучами смерти эти листовки начинают навевать на солдат уныние. Ведь это не большевистская пропаганда, взывающая к абстрактной пролетарской солидарности, которой у расы господ по отношению к унтерменшам не может быть в принципе, а вполне понятный посыл к инстинкту самосохранения. Всего за несколько дней «демоны» почти полностью уничтожили люфтваффе, в результате чего вот уже несколько дней над нашими головами не появлялся ни один немецкий самолет; и вот теперь они грозят, что та же участь ждет и сухопутные войска. «Демоны» выглядят вполне компетентными вояками для того, чтобы привести свою угрозу в исполнение, и многие уже стали задумываться над тем, чем может окончиться этот так красиво начавшийся поход на Восток. Ведь в итоге может получиться так, что живые позавидуют мертвым, ведь мертвому уже ничего не надо, а тем, кто выживет на этой войне, придется испытать позор и унижения со стороны победителей.

Не знаю, может, это и не только пропаганда. Нам тут, в группе армий «Юг», не известны вообще никакие подробности по поводу того, что конкретно произошло в полосе ответственности группы армий «Центр». Очевидно, только то, что вермахт потерпел неожиданное и очень обидное поражение от разрозненной и дезорганизованной большевистской группировки, которая вдруг передумала спасаться бегством, а вместо того решила атаковать – и сделала это в самом уязвимом месте. Если мне кто-то скажет, что какой-нибудь русский генерал сам мог отдать такой неожиданный приказ, а все остальные ему так просто подчинились, то я засмеюсь этому человеку в лицо. Да быть такого не может! Даже в германской армии на это способен далеко не каждый командир, а уж у русских таковых нет и подавно. Наверняка в этом деле не обошлось без демонов; но какова конкретно была их роль, мы не знаем. Группы армий «Юг» и «Центр» – это как две разных планеты. Между нами леса и непролазные болота, через которые проходит всего несколько дорог, поэтому у нас нет единого фронта и единого театра военных действий. О том, что происходит у них, мы узнаем только из сводок ОКХ, и ровно столько же старшие офицеры группы армий «Центр» знают о нас.

И вот нам приказано сделать невозможное – пройти всем мотокорпусом по узкой петляющей среди рек и болот дороге для того, чтобы занять свое место на правом фланге группы армий «Центр». Но от цели нас отделяют не только реки и болота. В той местности скопилось достаточное количество отступающих на восток большевистских войск. Совсем не исключено, что как только мы войдем в леса, это войска, как неистовые берсеркеры, примутся кидаться на нас по приказу той же силы, которая из таких же разрозненных отступающих отрядов собрала группировку, сумевшую разгромить панцергуппу Гудериана. Когда большевики хорошо мотивированы, то, как я уже говорил, они сражаются подобно неистовым берсеркерам викингов, бросаясь с гранатами под наши панцеры. А когда такой мотивации нет, они бегут как зайцы, с размаху перепрыгивая через полосы долговременной обороны, за которые можно было бы хотя бы попробовать зацепиться, при этом даже не задумываясь над тем, чтобы обернуться и оказать нам сопротивление. Очевидно, что «демоны» сумели создать такую мотивацию, что обещанное наказание за неисполнительность кажется большевистским солдатам страшнее смерти[44].

Дополнительно наше положение осложняет то, что между Сарнами, где мы сейчас находимся, и городом Слуцком, где нам предписано соединиться с частями четвертой армии, нет ни одной контролируемой нами железнодорожной станции[45], откуда наш корпус смог бы получать снабжение. Поэтому наш корпус останется тут, в Сарнах, на сутки или на то время[46], которое потребуется, чтобы интенданты получили на станции положенное снабжение. Нам не приходится уповать на то, что все необходимое повезут за нами вслед. Мелкие отряды большевиков, которые не рискнут атаковать хорошо вооруженные воинские подразделения, с удовольствием обрушатся на следующие за нами автоколонны снабжения. Таким образом, получается, что если нас впереди ждут трудности, то для их преодоления мы сможем рассчитывать только на то топливо, боеприпасы и продовольствие, которые повезем с собой.

* * *

13 июля 1941 года, поздний вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Верховный главнокомандующий один (тактик-лейтенант Илина Ке и Туся не в счет) стоял перед голографическим экраном планшета, впитывая в себя обстановку к исходу сегодняшнего дня. Шел к концу двадцать второй день войны и пятнадцатый день с подписания Соглашения о Присоединении, что давало возможность подводить определенные итоги. В отличие от первых дней войны, когда советские войска беспорядочно отступали (можно сказать, бежали), а немцы почти не испытывая сопротивления продвигались вперед своими мотоманевренными соединениями, теперь ни о какой беспрепятственности вражеского наступления не могло быть и речи. Отчаянные оборонительные бои на линии Борисов-Лепель силами выдвинутых вперед мехкорпусов пока сдерживают вражеский натиск перед основной линией обороны, не давая врагу развернуться во всю ширину их сумрачного гения. Главное – вовремя дать этим соединениям команду на отход, чтобы сохранить организационное ядро танковых и мотострелковых дивизий, получившее боевой опыт.

И вот, время отходить на заранее подготовленные позиции у Бобруйска, настало для минской армейской группы генерала Рокоссовского. Свою задачу – задержать немцев на две недели перед основным рубежом обороны – это сводное соединение выполнило, штурмующие Минск вражеские соединения в оборонительных боях измотало, процессы эвакуации гражданского населения и разрушения транспортной инфраструктуры почти завершены. Отход минской группы генерала Рокоссовского на рубеж реки Березины необходимо осуществить до подхода к нему второй германской армии и сорок первого моторизованного корпуса, иначе войска окажутся в блокаде и неизбежно погибнут. Туда же, к Бобруйску, огрызаясь на каждом промежуточном рубеже, отходит армейская группа генерала Болдина, находящаяся сейчас в районе Слуцка. Сам факт существования этого организованного соединения на фланге группы армий «Центр» заставляет германских генералов действовать с оглядкой, растягивать фронт и сильно не зарываться.

– Есть мнение, – как бы сам для себя произнес Сталин, – переформировать бывшую Слоним-Ивацевичскую зафронтовую армейскую группу в 4-ю армию и назначить генерал-лейтенанта Болдина на должность ее командующего. Аналогично переформировать минскую зафронтовую группу в 13-ю армию, присвоив ей наименование «Ударная», назначив ее командующим генерал-майора Рокоссовского, которому следует присвоить очередное воинское звание «генерал-лейтенант»…

На самом деле, проговаривая мысли вслух, вождь использовал дополнительные возможности планшета. По кодовому сочетанию слов «есть мнение», система начинает отслеживать произносимые слова, чтобы на их базе сформировать директивный документ («Приказ», «Указ», «Циркуляр» и т. д). Если не прозвучит формула отмены, то при возвращении Сталина в кабинет на рабочем столе его уже будет ждать готовый проект электронного документа, требующий только минимальных правок. Впрочем, вопрос с 4-й и 13-й армиями давно назрел. Оба этих формирования фактически прекратили свое существование. Четвертая армия подверглась разгрому в приграничных боях первых дней войны и неорганизованно, в виде набора нескольких отдельных групп военнослужащих, отступала на восток. Те группы военнослужащих, что двигались через Кобрин-Слуцк-Бобруйск, уже влились в зафронтовую армейскую группу генерала Болдина, а остальных, отступавших вдоль линии Кобрин-Пинск-Мозырь, еще предстояло организовать и поставить в строй.

Что касается 13-й армии, то после того как Минск покинул штаб фронта во главе с генералом Павловым, эта армия, изначально предназначенная для обороны минского укрепрайона, просто «растворилась в воздухе». Штаб армии, утратив связь с вышестоящим командованием, самостоятельно начал перемещаться на восток, в свою очередь, утратив связь со штабами корпусов. Штабы корпусов, не получая руководящих указаний, в свою очередь тоже засобирались на восток, но тут в Минск прибыл Рокоссовский и застроил все местное начальство по стойке «смирно». Именно его организационный талант и харизма крупного полководца позволили превратить набор отдельных подразделений в спаянную боевую организацию, которую с полным правом можно будет именовать армией. Так что должность командующего армией и повышение в звании им вполне заслужены.

Кстати, именно на армейскую группу Рокоссовского в Минске выходили из окружения не попавшие в сферу притяжения генерала Болдина ошметья разгромленной под Гродно 3-й армии. Был среди них и командующий армией генерал-лейтенант Кузнецов, которого тут же отправили в Москву рейсом имперского шаттла. Ничего личного, просто небольшая проверка, в том числе и в кабинете профориентации во время визита на дачу в Кунцево, и новое назначение командующим армии на другом участке фронта. Ведь генерал Кузнецов потерял армию, выполняя преступный приказ своего прямого начальства. В плюс ему пошло и то, что из окружения он выходил не один, а имея при себе около тысячи бойцов и командиров, приставших к штабу 3-й армии в ходе отступления из-под Гродно. В условиях тотальной утраты связи с вышестоящими и нижестоящими штабами ничего большего командующий 3-й армией сделать не мог.

В то же время товарищу Сталину уже было известно, что не все советские генералы повели себя должным образом, попав в сложную ситуацию. Бывший командующий 10-й армией генерал-майор Голубев до сих пор числился бы пропавшим без вести, если бы его, в крестьянской одежде и без документов, не задержала егерская разведгруппа с «Полярного Лиса». Когда они узнали, что этот одичавший, испуганный человек еще недавно был одним из крупнейших советских военачальников, то их изумлению и возмущению не было предела. С большим трудом они сдержались от вполне оправданного желания прямо на месте свершить справедливый приговор над трусом и дезертиром, бросившим подчиненных, снявшим форму и ударившимся в бега с поля боя. Вместо этого они прервали выполнение задания и доставили задержанного в особый отдел армейской группы. А там и не таких деятелей раскалывали. Правда, генералы им еще не попадались.

Оказалось, что генерал Голубев, зная о действиях группы генерала Болдина, пытался проскочить мимо нее, одновременно не попав в плен к немцам. Слишком много вопросов могло появиться у бывшего заместителя командующего фронтом к бывшему командующему армией по поводу того, зачем требовалось с такой поспешностью распускать конно-механизированную группу, при том, что сам Голубев командования войсками не принял, вместо того уйдя в подполье. И если бы не бдительность егерей, заподозривших, что человек в помятой замызганной одежде совсем не похож на местных пеонов, эта попытка остаться неузнанным вполне бы удалась. Так что генерала Голубева тоже отправили в Москву, да только не с такими добрыми чувствами, как генерала Кузнецова. Лет десять лесоповала по приговору трибунала ему было обеспечено. И поделом. Заглянув в Синюю Книгу, товарищ Сталин только покачал головой. Действительно, не все так ладно в советской системе подбора кадров, раз уж настолько некомпетентные люди оказываются на высоких командных постах. Хуже только прямые предатели вроде генерала Павлова.

Но погибших по глупости, нераспорядительности, да и из-за прямого предательства некоторых генералов уже не вернуть; сейчас же необходимо по возможности выправить ситуацию и перевести войну в позиционную фазу. При этом некоторые считают, что дела идут настолько хорошо, что задачу можно ставить значительно смелее. Мало ли что там говорят советники из темных и светлых эйджел по поводу головокружения от первых успехов. Аля-улю, сейчас подтянем к Днепру войска из внутренних округов и прогоним Гитлера обратно в Европу ссаными тряпками. Аля-улю, малой кровью, на чужой территории, аля-улю, учение Ленина непобедимо, потому что оно верно… И тут Верховный вспомнил последний разговор с Ватилой Бе.

– Упаси вас Великий Дух, – говорила она, – от зазнайства, шапкозакидательства и самоуспокоения первыми успехами, от попыток немедленно, наличными силами, перейти в контрнаступление и погнать врага прочь с вашей земли. Удары растопыренными пальцами о бетонную стену еще никому не шли на пользу. Ваша пролетарская сознательность только отчасти может заменить боевой опыт (при этом сильно растут потери), а без трехкратного численного превосходства над равным по квалификации и вооружению врагом даже по вашему боевому уставу никакое наступление просто невозможно. А опыт у ваших и вражеских войск отнюдь не равный. За вражеской армией месяц войны в стране Польша и два месяца войны в стране Франция, где она воевала в полном составе.

Немного помолчав, Ватила Бе добавила:

– А у вашей армии пока нет никакого опыта войны, потому что ту войну зимой в стране Финляндия можно не считать. Армию, которая тогда воевала, вы уже распустили по домам, да и участвовала тогда в боях лишь небольшая часть ваших войск. Теперь же вам осталось только учиться, учиться и еще раз учиться – можно у нас, а можно у врага; а еще копить силы, чтобы где-то через половину года, не раньше, начать бить дейчей и гнать их с вашей земли… В противном случае войны дейчи, конечно, не выиграют и прежнего масштаба не добьются (ибо их потери невосполнимы), но наша общая победа тоже значительно отдалится, а количество погибших с обеих сторон возрастет многократно. А мы скорбим по каждому хумансу, по какую сторону фронта он бы ни пал, так как для создания вашей и нашей всепланетной империи будут важны все расы и все народы.

«Ну вот, – подумал вождь, – опять у имперцев интернационализм, и совсем не пролетарский. Малинче Евксина, кстати, тоже высказывала подобную мысль – что чем разнообразнее культурная база создаваемой империи, чем больше культивировано в ней различных профессиональных и культурных навыков, тем устойчивей будет ее политическая и организационная структуры, разумеется, при надлежащей работе социоинженеров. Империя без них – это как симфонический оркестр без дирижера, потому что иначе вместо симфонии получается какофония.

* * *

14 июля 1941 года, 23:55, юго-восточная окраина Минска, деревня Большой Тростенец.

Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Мы уходим из этого города, как всегда – сделав все дела и основательно хлопнув дверью. Теперь это груда выжженных развалин, с разрушенной транспортной и энергетической инфраструктурой, которую покинуло почти все население. Одним словом, то, что не подверглось уничтожению в ходе боев, мы нарочно испортили, сожгли или взорвали. В любом случае, это место не должно было дать врагу никакой базы для дальнейшего наступления на восток. С особым тщанием мы разрушили местный железнодорожный узел. На его восстановление у дейчей уйдет немало времени, а пока они этого не сделают, ни о какой подготовке к следующему наступлению и речи быть не может[47]. Некоторые из жителей города эвакуировались вглубь страны Эс-Эс-Эс-Эр, а остальные разошлись по окрестным деревням, в которых у них проживают родственники. Думаю, что они об этом еще пожалеют, ибо те, что отказались сражаться с дейчами и сдались на их милость, очень скоро узнают, какую жестокую ошибку они совершили.

Но будущие горести тех, кто сделал неправильный выбор, сейчас нас совсем не волнуют. Пройдет еще несколько минут – и начнется операция по прорыву окружения города, и в первых рядах, как всегда, в бой пойдет штурмовая пехота. За время изматывающих уличных боев наши ряды поредели, среди бойцыц много раненых, отлеживающихся в лазарете «Полярного Лиса», есть и безвозвратные потери; но все мы знаем, что это было не зря, и наша новая Родина примет нас, настежь открыв свои объятья. Все мы – и местные солдаты, и имперские воины – стоим в одном строю и сражаемся с общим врагом. Мы знаем, что многие из нас не доживут до того часа, но враг обязательно будет разбит и победа будет за нами. Вот и сейчас мы ждем сигнала, держа оружие наготове: у кого лазерные ружья и скорострелки, а у кого винтовки Мосина с примкнутыми штыками. Хотя, если придется вести штурмовой бой в ограниченном пространстве, я бы предпочла что-нибудь короткое и не менее смертоносное, вроде штурмового пистолета в одной руке и десантного ножа в другой.

Время ожидания вышло. Где-то высоко в небесах, под ясным звездным небом раздались раскаты грома и на землю со звенящих небес градом посыпались бомбы, много бомб. Дело в том, что артиллерия минской группы исчерпала запас снарядов, поэтому для поддержки ночной операции по прорыву блокады использовалась наша бомбардировочная эскадрилья, перед которой стояла задача начисто выбомбить полосу прорыва мелкими осколочными бомбами. Кольцо окружения дейчи замкнули совсем недавно и очень небольшими силами, отчего они не успели еще построить тут никаких укреплений, кроме двух линий не перекрытых траншей, поэтому такого удара для поддержки прорыва оказалось вполне достаточно. На случай если после обработки обнаружатся какие-то недоделки, для их исправления в ручном режиме у нас есть тяжелые лазерные ружья, а на подходе имеются космические истребители с бомбами среднего калибра. В последнее время темные эйджел, пилотирующие эти небольшие (по меркам Империи) одноместные машины, насобачились ловко кидаться такими бомбами по разного рода точечным целям, будь то мост или деревоземляная огневая точка.

Когда раскатанный с небес бомбовый ковер достиг земли, по ней побежала сплошная полоса мелких осколочных разрывов. Свист падающих бомб, частые яркие вспышки, облака дыма и пыли в неверном лунном свете, разбегающиеся во все стороны темные фигурки дейчей… Но мне некогда было любоваться на все эти красоты; включив генератор защитного поля на полную мощность и переведя подсветку забрала шлема в режим ночного зрения, я во весь рост поднялась из окопа с криком: «Во славу Империи, за Родину, за Сталина – вперед!» и вслед за мной в атаку поднялись другие бойцыцы штурмовой пехоты, мои боевые подруги, почти что сестры. А вслед за нами, уставив вперед щетину штыков, густо полезли местные солдаты, которым только дай дорваться до живого дейча, чтобы пощекотать его штыком в пузо. И я их понимаю – слишком уж они натерпелись от этих маньяков, возомнивших себя чуть ли не любимыми детьми Великого Духа Вселенной. Неправда, это мы Его любимые дети!

А навстречу атакующим, недружно и вразнобой, но почти сразу ударили винтовки и пулеметы дейчей. Вот чего у них не отнять – что солдаты они хорошие и службу знают. Те, кто остались живы в укрытиях и не попали под прямой удар, тут же принялись оказывать нам ожесточенное сопротивление. Конечно, многие погибли, а другие были ранены. Зато все те, кто сохранил боеспособность, сразу принялись стрелять в атакующих из всех видов оружия. Испуганный дейч дерется как крыса, загнанная в угол, и это мы уже знаем. Но весть этот обстрел почти не приносил вреда ни местным бойцам, ни тем более нам, бойцыцам штурмовой пехоты. Дело в том, что мы шли впереди общего строя, принимая вражеские пули на свои защитные поля, и они по большей части вязли в них как мухи в патоке. Для дейчей ситуация осложнялась тем, что пулеметы, которые они установили, чтобы вести по атакующим фланкирующий огонь – и те оказались полностью нейтрализованы[48] нашими персональными защитными полями. В то же время в лоб, где можно было нащупать прорехи в защите[49], стреляли только немногочисленные винтовки, владельцы которых, не имея приборов ночного видения, в неверном лунном свете не очень хорошо видели атакующую цепь. Винтовка – это не пулемет, заградительный огонь «примерно в направлении цели» из нее малоэффективен, и стрельбу из нее требуется вести прицельно, наблюдая на мушке того, кого хочешь убить.

Видимо, по этой причине откуда-то из глубины вражеских позиций стали взлетать осветительные ракеты; наши бойцыцы тут же влет начали сбивать их из лазерных скорострелок. Темное небо расчертили яркие зеленоватые трассы лазеров и изляпали засвечивающие все вокруг ярчайшие бело-голубые вспышки взорвавшихся в результате метких попаданий осветительных ракет. Чуть позже с рубежа второй линии траншей по нашей цепи ударили вражеские мелкокалиберные противотанковые пушки. Наверное, таким образом дейчи надеялись преодолеть нашу защиту. Но ничего у них не вышло. В лоб бойцыцу такой мелочью не взять, защитное поле способно отразить угрозу и посерьезней; да и по размерам мы далеко не танки, хотя и массивнее большинства людей. Однако гордитесь, девочки – дейчи приравняли вас к танкам! Впрочем, терпеть такой обстрел, несмотря на его безвредность, мы не собирались, поэтому проявившие себя орудия расчеты тяжелых лазерных ружей подавили несколькими точными выстрелами, после чего истребители в свою очередь зашли в атаку и сбросили бомбы куда-то за лесок – там полыхнуло несколько мощных вспышек, и следом занялся сильный пожар.

Впрочем, к тому моменту нам уже некогда было любоваться складывающейся мизансценой, потому что мы наконец добрались до линии траншей и занялись тем делом, ради которого сюда и шли – стали убивать дейчей. При этом я ни на секунду не задумывалась над тем, что убиваю соплеменников (а возможно, кровных братьев) моего личного пленника. Нет, лишая дейчей жизни, я не испытывала никакого сожаления, потому что Альфонс Кляйн, сложивший оружие и взмолившийся о пощаде, был для меня полуфабрикатом человека, находящимся на пути к спасению; а сейчас я уничтожала опасных диких животных, способных, если им позволят, сожрать весь мир целиком. Никакой жалости, никакого сожаления; десантный нож в одной руке, штурмовой пистолет – в другой, вперед и только вперед. И остальные девочки, да и местные бойцы, от меня не отставали. Вот это было настоящее веселье, по сравнению с которым драки на танцах – это дешевая преснятина.

* * *

Час спустя, почти там же, генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский.

Прорыв кольца окружения получился у нас на пять с плюсом. Да и как же иначе, если дорогу через вражеские позиции нам прокладывали космические бомбардировщики и истребители, которые не имеют привычки разбрасывать свои бомбы по кустам, а возглавляла прорыв имперская штурмовая пехота, способная и без помощи наших бойцов намотать на кулак все, что выжило во вражеских окопах после воздушного налета. Но пробить коридор через жидкое вражеское оцепление – это еще полдела. Теперь необходимо вывести наружу через эту дыру все наши тылы, артиллерию и последних приставших к нам гражданских. И, конечно же, не дать германцам захлопнуть прорыв, который с таким трудом удалось создать – а потому на флангах у нас опять дерется имперская штурмовая пехота, которую поддерживают лучшие из лучших наших бойцов.

У штурмовой пехоты в ночных боях естественное преимущество. Со своим персональным оснащением их воительницы видят ночью как днем, а германцы при этом вынуждены полагаться на осветительные ракеты, которые наши союзницы за время городских боев насобачились сбивать влет. Сам такое видел, и не раз. И еще присутствие имперцев дает нам в руки их прекрасно отлаженные связь и разведку, а противника лишает и того, и другого. Германцы любят и умеют пользоваться радиосвязью, в чем многократно превосходят Красную Армию; но это способно сработать когда угодно, но только не тогда, когда против них выступают солдаты Империи, которые, в свою очередь, любят и умеют эту радиосвязь портить.

Так что теперь у германцев единственный способ связи передовой и командования – нарочный, который пилит на своих двоих, крутит педали велосипеда или мчится на мотоцикле. Пока туда с донесением, пока обратно с приказом – обстановка уже и поменялась: на колу мочало, начинай сначала. Во времена быстрой маневренной войны нарочные уже не успевают за изменениями обстановки, и командовать с их помощью можно только тогда, когда вражеский командующий – ленивый дурак или глупый лентяй. Ваш покорный слуга к этим двум категориям не относится, а потому немцам еще предстоит, как говорили у нас в драгунах в прошлую войну, «ловить конский топот». То, что большая часть наших войск идет пешком, сути дела совершенно не меняет. Немцы при этом еще медленнее, и вряд ли они хоть куда-нибудь сдвинутся с места в ночное время, да еще при том, что нас сопровождает имперская штурмовая пехота. То, что сейчас творится на флангах прорыва – достаточное предупреждение всем и каждому, кто рискнет начать преследование наших колонн.

При этом мы уводим из города не только пехоту. Вот по дороге мимо меня проходят тягачи с прицепленными к ним тяжелыми гаубицами. Снарядов осталось по несколько выстрелов на орудие, но бросать пушки приказа не было. Мы отступаем по приказу и в полном порядке, а не бежим, поэтому увозим с собой все, что возможно. Вслед за гаубичным артполком следуют полуторки полевого госпиталя, потом еще машины, груженные военным имуществом, за ними артбатареи трехдюймовых пушек Ф-22 на конной тяге, за ними дивизионный медсанбат на полуторках, а следом – снова тягачи с прицепленными гаубицами. Мы вывозим за собой все, что советская страна поручила нашему вниманию, нажив это имущество непосильным трудом. И это не просто красивое преувеличение. Для того, чтобы создать все это оружие, стана надрывалась двенадцать лет, не ела и не спала при постройке индустриальных гигантов – и теперь мы должны сделать все, чтобы спасти народное достояние от гибели или захвата врагом.

На Березине нас снова ждет фронт и новых задачи, а здесь мы свое дело выполнили. Враг задержался в Минске не менее чем на две недели и, кроме того, понес тяжелые потери. Мы залили столицу советской Белоруссии вражеской кровью, и это хорошо. Никто этих немцев сюда не звал. И при этом главной потерей вермахта стала потеря темпа в наступлении на восток. Довоенные планы германцев теперь уже годятся только для сортира; прошло уже целых три недели, а они все еще топчутся под Минском, вместо того чтобы взять Смоленск и наступать на Москву. Это еще одна наша победа в битве за время, необходимое нашей стране, чтобы провести мобилизацию и встретить врага во всеоружии, с подготовленной и обученной армией. А еще сейчас, заканчивая минскую операцию как определенный этап своей жизни, я могу обернуться назад на эти две недели, вспомнить то, как все начиналось…

Товарищ Шапошников, Ватила Бе, полет в шаттле, короткий инструктаж в стиле «поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что, но чтобы это была победа», потом – лихорадочны попытки, барахтаясь во всеобщем раздрае и дезорганизации, которые оставил после себя бежавший Павлов, создать на месте хаоса хоть какую-то систему. А когда у меня хоть что-то стало получаться, навалились немцы, с которыми, как оказалось, тоже можно бороться. Одним словом, все это время я не имел ни одной минуты свободного времени и начал очухиваться только сейчас, когда подчиненная мне армейская группа стала входит в прорыв. Кстати, еще две недели назад не было никакой армейской группы, а была аморфная масса из отдельных вооруженных людей и мелких подразделений, а сейчас это организованная вооруженная сила, которую немцы если даже и не боятся, то хотя бы уважают. И это тоже достигнуто за последние две недели.

* * *

15 июля 1941 года, полдень. Минск, штаб 2-й армии вермахта.

Командующий армией генерал-полковник Максимиллиан фон Вейхс.

Когда уходят англичане и кошки, они не прощаются. Когда уходят русские и их покровители, они непременно основательно попрощаются со всеми, до кого сумеют дотянуться. По счастью, нас это не касается: к тому моменту, когда наша армия наконец-то вышла в окрестности Минска, русские уже закончили прощаться и ушли, прикрывая свое отступление сильными заслонами. Город, после того как за него две недели шли ожесточенные бои, выглядел страшно. Заваленные трупами его руины смердят как скотобойня, и похоронные команды не успевают убирать с улиц трупы погибших немцев. Город разрушен на девяносто процентов, в нем почти не осталось местных жителей, а железнодорожный узел, без которого на этом направлении невозможны наступательные операции, надолго выведен из строя. Такое впечатление, что это варварство совершено тут нарочно, с единственной целью – замедлить наше продвижение на восток. Специалисты дойчебана (немецкие железные дороги) и русские пленные (которых срочно пришлось доставить из тех мест, где до них не дотянулась рука пришельцев) работают день и ночь, но все равно для «оживления» местного железнодорожного узла им потребуется не меньше месяца, и все это время наши войска будут сидеть на голодном пайке.

Прибыв в город, я немедленно встретился с командующим 9-й армией генерал-полковником Адольфом Штраусом. Ведь мы теперь соседи. Его армия действует севернее Минска, до стыка с 16-й армией группы армий «Север», а моя южнее, правым флангом соприкасаясь с действующей еще южнее 4-й армией. Единственная разница в нашем положении заключается в том, что 9-я и 4-я армии уже были в боях и изрядно потрепаны, зато моя – свежая, полностью экипированная по штату. К тому же надо учитывать, что вражеская группировка, так долго и упорно оборонявшая Минск, совершив прорыв, отступила в направлении Бобруйска именно в полосе ответственности моей армии.

Поэтому первым и самым главным желанием командующего 9-й армией было то, чтобы передовые части моей армии немедленно насели на отступающих русских, желательно превратив их отступление в неуправляемое бегство, как это часто бывало в первые дни войны. Интересно, генерал Штраус сам дурак или таковым считает меня? Ведь обстановка с тех времен кардинально изменилась, и я считаю настоящей глупостью без особой необходимости бросать свои свежие части против такого противника, как большевики и их таинственные покровители. В таком бою абсолютно свежая часть в течение пары часов неизбежно превратится в кровавые ошметья. Там, где в деле участвуют пришельцы с небес, лучше проявлять как можно меньше активности. Результаты их действий неизменно впечатляют, а главное – их присутствие резко увеличивает эффективность большевистских войск.

И ведь прямой военной необходимости в атаке арьергарда отступающей группировки русских действительно нет. Большевики и их покровители и без того уходят от Минска на восток, и попытка каким-либо образом им при этом досадить может закончиться тем же, чем закончились штурм Минска и побоище под Ивацевичами – то есть горой трупов немецких солдат при относительно незначительных потерях противника. Они уже доказали, что не являются мальчиками для битья, и могут еще не раз подтвердить это делом. Мне, например, уже известно, что разведывательный батальон 1-й панцердивизии, входивший в авангард 41-го мотокорпуса, несколько часов назад по привычке уже попробовал преследовать уходящую на восток большевистскую группировку, но попал в засаду и был почти полностью уничтожен. Такая же судьба, как я думаю, ждет любого, кто помешает спокойному отступлению минской группировки русских.

Кроме того, из разговора с генералом Штраусом я вынес твердое убеждение, что эта война ни в коем случае не кончится для нас добром и Версальское унижение еще покажется нам легким развлечением по сравнению с тем, что уготовили для Германии русские большевики и их небесные покровители. Я думаю, что они будут вести войну до самого конца, пока последний немецкий солдат не падет в бою, ибо в плен пришельцы врагов не берут ни при каких обстоятельствах. Правда, среди офицеров ходят очень упорные слухи, что все будет совсем не так. В плен пришельцы действительно не берут, зато позволяют всем желающим с оружием в руках переходить на сторону их Рейха. Самое главное, чтобы перебежчик не совершил предосудительных с их точки зрения поступков по отношению к мирному населению. Такие, мол, добровольцы-неофиты будут направлены в особые подразделения, где пройдут испытание огнем и кровью, сражаясь против бывших боевых товарищей.

Откуда у этих людей подобные сведения, я не знаю. Скорее всего, это просто выдумки людей, желающих надеяться на то, что в их судьбе может быть поворот к лучшему. Возможно, некоторые из тех, кто распространяет такие слухи, являются немцами, двадцать лет назад бежавшими от большевиков из бывшей Российской империи и сейчас проецирующими страну своего детства (где немцы были привилегированной прослойкой) на ужасный Рейх пришельцев. Но мне кажется, что их надежды напрасны: пришельцы уже выбрали себе расу, которую они будут поддерживать в этой войне, и теперь не свернут с этого пути. Иначе с чего бы это они сражались за русских с такой фанатичной яростью, без всякой жалости убивая немецких солдат? Ведь Рейх пришельцев – это не старый добрый рейх кайзера Вильгельма, и даже не Российская империя династии Романовых. Это нечто иное, страшное и ужасное, готовое разом захватить весь мир, чтобы сделать его инструментом для решения своих, непонятных для нас, задач.

Если я прав, то война, которую мы ведем против мирового большевизма, была проиграна нами еще до ее начала. Пришельцы уже тогда планировали вмешаться в войну в самый удобный для себя момент и несколькими ловкими операциями захватить власть над миром, используя для этого русских большевиков. Это вам не наивные уэллсовские марсиане, даже не подозревающие о микробах. Это сами заразят кого угодно и чем угодно, если только сочтут это выгодным. Точно так же, как они заражают мозги наших офицеров тем, что для спасения им достаточно перейти на другую сторону. А сами пришельцы, жестокие и хладнокровные, уже думают о том, как ловко они обманут всех тех, кто поверил в их глупые сказки. Господ над миром не может быть много; настоящий господин всегда только один, а остальные либо слуги, либо рабы, и статус слуги надо еще заслужить.

Одним словом, я осознаю безнадежность той ситуации, в которую попали мы все, и бессмысленность каких-либо переговоров или просьб о помиловании. Весь эту войну мы будем вести до нашего полного уничтожения, и надеяться на что-то иное мне кажется глупостью. Поэтому я отдам приказ на преследование большевиков, но в бой прикажу не вступать, держась в отдалении от вражеских арьергардов и, самое главное, наблюдать за всеми движениями врага и докладывать мне о малейшем изменении обстановки и поведения пришельцев. Разведка, разведка и еще раз разведка. Ведь мы не знаем о них ничего, в то время как они знают о нас все. Возможно, подозревая самое худшее, я добросовестно ошибаюсь, но только точные и объективные данные разведки могут заставить меня изменить мнение. А пока таких данных нет, я, по совету Марка Аврелия, буду делать что должно и пусть свершится что суждено. Аминь!

* * *

16 июля 1941 года. Полночь. Лондон. Бункер премьер-министра Англии.

Премьер-министр Уинстон Черчилль.

Где-то далеко на востоке гремят ожесточенные бои, льется кровь, горят танки, пехота противоборствующих сторон под аккомпанемент артиллерийских залпов ходит в яростные атаки и контратаки… А тут, «на Пикадилли», стоит благословенная тишина. Уже десять дней и, самое главное, ночей на Лондон не падают бомбы, не воют сирены воздушной тревоги, а зенитная артиллерия не расцвечивает небо британской столицы грязными шапками разрывов зенитных снарядов. Эскадры люфтваффе в полном составе направлены на восточный фронт, против новой грозной опасности, и счастливые лондонцы благословляют такой счастливый поворот судьбы, не подозревая о том, что в этой тишине может таиться новая угроза.

Прошло чуть больше двух недель с того момента, когда Стюарт Мензис представил в офис премьер-министра доклад о вмешательстве пришельцев в войну на востоке, а обстановка в мире ощутимо поменялась. Сам Гитлер успел объявить, что теперь Германия сражается не за поместья и рабов, а за само выживание европейской цивилизации. Мол, нежданные союзники большевиков, пришедшие из глубин космоса, настолько ужасны, что вымышленные уэллсовские марсиане выглядят рядом с ними все равно что милые деревенские простаки. А несколько дней назад через Швейцарию по неофициальным каналам было получено предложение германского МИДа начать переговоры о заключении временного перемирия, постоянного мирного договора или даже военного союза. По этому поводу в офисе премьера состоялось небольшое совещание в сверхузком составе, на котором присутствовали заместитель Черчилля и министр иностранных дел Энтони Иден, и опять же глава разведывательной службы Его Величества Стюарт Мензис.

– Гитлер сильно напуган, – заметил тогда Черчилль, – но нам нет резона лезть за него в драку с пришельцами. Его Третий Рейх – это тоже угроза выживанию европейской цивилизации, и еще неизвестно, какая из этих двух угроз страшнее. Если о Гитлере мы знаем почти все, – (самоуверенное заявление), – то о пришельцах нам не известно почти ничего. – (А вот это совершенно верно). – Поэтому вам, сэр Энтони, – (кивок в сторону министра иностранных дел), – не стоит лезть в эту грязь. Вы же у нас белый и пушистый, как божий агнец, и находитесь вне подозрений в чем-нибудь неподобающем, как жена Цезаря. Пусть имитацией закулисных переговоров с представителями гуннов в Швейцарии занимаются люди мистера Мензиса, а ваши дипломаты в это время должны официально прозондировать обстановку в Москве и Вашингтоне. От русских мы хотим знать, собираются ли они официально вступить в антигитлеровский альянс свободных наций, как о том говорилось ранее. Что касается Америки, то нам непонятна позиция этой страны – как в отношении Гитлера, так и в отношении пришельцев и русских. Нам требуется знать, кого будет поддерживать Рузвельт в этом конфликте, и при каких условиях…

Когда Энтони Иден вышел, Черчилль посмотрел на начальника секретной службы Его Величества и сказал:

– А вы, Стюарт, вдобавок к прочим заданиям, всеми способами постарайтесь побольше разузнать о пришельцах. Меня интересует абсолютно все: от их внешнего вида до политических взглядов. И самое главное – выясните причину, почему они поддержали именно большевиков, а не нас и не гуннов. Учтите, что чем больше пришельцы будут контактировать с большевиками, тем больше у вас будет возможностей получить о них сведения. Под ковром легко можно спрятать мышь, с некоторым трудом там укроется кошка, подковерная возня бульдогов уже заметна невооруженным глазом… но вот укрыть под ковром слона ни у кого не получится, ни при каких обстоятельствах. Поэтому идите, делайте что хотите, но доставьте мне необходимые сведения. От того, что вы выясните, будет зависеть и ход войны, и вся политика соединенного Королевства…

Несколько дней спустя в офис премьера доставили… нет, не результаты жизнедеятельности британской разведки, которым предстоит появиться еще не скоро – а официальное заявление Советского Правительства. В Москве, наконец, поняли, что слон (то есть имперский крейсер) под покровом секретности просто не помещается, и обнародовали как Соглашение о Присоединении, по которому «Полярный Лис» входил в состав СССР на правах отдельной административной единицы, напрямую подчиняющейся исключительно главе Советского государства Верховному Главнокомандующему, так и краткие сведения об этническом составе его команды и истории породившей его Империи. Единственное, о чем Советское Правительство умолчало, так это о тактико-технических характеристиках имперской техники и перспективных военных планах. Но в военное время это и естественно. Никто не будет откровенничать на такие темы, когда идут бои и льется кровь.

В принципе, такой шаг на тот момент не только назрел, но и даже запоздал. Миллионы советских бойцов и командиров на фронте видели в небе «белых защитников», с легкостью разгоняющих армады «Юнкерсов» и «Хейнкелей». Десятки тысяч в одном строю с имперской штурмовой пехотой дрались против немецко-фашистских захватчиков под Слонимом, Ивацевичами и Минском. Тысячи из этих бойцов получили ранения и были эвакуированы в глубокий советский тыл имперскими шаттлами. Теперь они взахлеб рассказывают другим ранбольным о былом и пережитом, описывая чудеса имперской науки, и о том, как яростно дерутся с врагом суровые воительницы из штурмовой пехоты и как легко из тяжелых лазерных ружей жечь немецкие танки. И чем дальше, тем таких вольных или невольных свидетелей будет становиться больше. Пройдет еще несколько дней – и на соединение со своими выйдут из окружения овеянные славой обе зафронтовые армейские группы, по дороге превратившиеся в 4-ю и 13-ю армии. Такого количества непосредственных участников событий не выдержит ни одна система секретности. Заработает «солдатский телеграф» и разнесет весть по всему фронту и далеко в тыл. Одним словом, как говаривал «папаша» Мюлллер: «Что знают трое, знает и свинья».

И теперь все эти «Официальные» сведения, разошедшиеся по миру при помощи радио, телеграфа и почтовых самолетов, легли на стол к британскому премьеру. При этом Уинстон Рэндольфович с горечью понимал, что если бы не добрая воля советского правительства, то многих бы из этих сведений он не увидал бы как собственных ушей. Вот он, герб Империи – воплощение соединения несоединимого. Двуглавый орел на алом фоне и пятиконечная звезда. Почти такое же знамя Империи… Двуглавый орел на красном полотнище в истории человечества, кстати, уже имел место, и Уинстон Черчилль был достаточно образован[50], чтобы знать этот факт. Это был флаг Византийской (Восточноримской) империи, просуществовавшей ровным счетом тысячу лет.

Но, конечно же, все остальное, кроме флага и герба, не имело к Византийской империи совершенно никакого отношения, поэтому прямая политическая преемственность между этими двумя образованиями находилась под сомнением. Откуда, простите, в Византии могли взяться темные и светлые эйджел, сибхи, горхи и многочисленные межвидовые гибриды военного и гражданского назначения? Откуда у этих имперцев современный русский язык, использующийся в качестве государственного, пятиконечная звезда на знамени и гербе, а также вполне советская идеология интернационализма, уравнивающая между собой тех, кто изначально не равен по определению? Становится понятно, почему пришельцы из Империи вступились именно за Советскую Россию. И в то же время от Империи с императором, графами и баронами большевики должны шарахаться как черт от ладана, но они от нее не шарахаются, а наоборот, заключают с ней союз.

И что теперь Черчиллю со всем этим делать? Там, в полях Белоруссии и Украины, русские большевики с помощью пришельцев из Империи перемалывают несметные полчища гуннов, превращая их в компост для русских полей, там гремят выстрелы, льется кровь и вершится история. Пожалуй, что Гитлер был прав: угроза европейской цивилизации от противоестественного союза представителей космической империи и русских большевиков предполагается нешуточная. О том, что такое встречная конвергенция, Черчилль знает. Постепенно большевики будут усваивать лучшее, что им сможет дать империя, а имперцы будут проникаться духом большевизма, что приведет к тому, что две этих группы через какое-то время сольются в радостном экстазе. Такой враг для Британской империи будет страшнее десяти Гитлеров, особенно если у кормила объединенного государства останется мистер Сталин. Но в то же время совершенно нереально заключить с гуннами не только военный союз или постоянный мир, но даже временное перемирие. Народ Британской империи, жаждущий мести за развязанную войну, бомбежки, потопленные корабли и погибших родственников, просто не поймет никаких соглашений с Гитлером. В представлении простых Джонни[51] этот зверь должен быть уничтожен, и русские с имперцами делают благое дело, когда копают ему могилу.

Поэтому, решил Черчилль, нужно продолжить собирать информацию, и при этом максимально дистанцироваться от войны на востоке. Пусть русские убивают немцев, а немцы (когда смогут) убивают русских. И чем больше они друг друга перебьют, тем проще потом будет Британской империи выкручиваться из неприятного положения. Кстати, надо бы поинтересоваться, получил ли Рузвельт аналогичное послание; и если не получал, то снять копию и послать ему экземплярчик на ознакомление. Лишним не будет…

* * *

17 июля 1941 года. 04:30. окрестности Борисова

После первой неудачной атаки немецких танков мотопехоты на Борисов прошло еще восемь дней, в ходе которых накал боев за этот важный населенный пункт только нарастал. Немецкое командование, стремившееся любой ценой прорваться к Смоленску и Москве по кратчайшему расстоянию, непрерывно перебрасывало на острие удара дополнительные резервы и наращивало темп атак. Пока зафронтовая армейская группа генерала Рокоссовского держалась в Минске, сковывая основные силы 9-й армии, а к месту сражения еще не подошли ни 41-й мотокорпус генерала Рейнхарта, ни 2-я армия фон Вейхса, положение частей седьмого мехкорпуса под Борисовым, отбивавших вражеские атаки одну за другой, было терпимым.

Впрочем, уже десятого июля седьмой мехкорпус по настоянию Ватилы Бе был реорганизован в Борисовскую группу войск, командовать которой назначили полковника Якова Крейзера. Заместителем командующего Борисовской войсковой группой по автобронетанковым войскам стал полковник Лизюков, оставаясь при этом в должности командира ударного танкового полка. Бывший командующий корпусом генерал-майор Виноградов и командиры 14-й и 18-й танковых полковники Ремизов и Васильев вместе с большей частью своих штабов были отправлены в распоряжение командования Западного фронта, которое, в свою очередь, сплавило их дальше. В тылу по мобилизации формировалось большое количество новых частей и соединений, и этот процесс отчаянно нуждался в кадровых командирах.

Поскольку самолеты люфтваффе больше не висели в воздухе от рассвета и до заката назойливыми мясными мухами, автотранспорт мотострелковых и танковых дивизий со станций разгрузки исправно доставлял в передовые части снабжение, обратно вывозя раненных, которых потом грузили на санитарные эвакопоезда и отправляли вглубь страны в тыловые госпитали. Отсутствие в воздухе германской авиации не только позволяло обеспечивать бесперебойную работу советских тылов, но и лишало германское командование возможности оперативно вести разведку и корректировать огонь артиллерии. Командование Борисовской группы войск, напротив, имело самые свежие и точные разведданные. И это при том, что сражающийся под Борисовым тридцать девятый мотокорпус подкрепления получал очень небольшие, поскольку основная масса германских войск увязла в битве за Минск, где медленно, но со вкусом превращалась в котлетный фарш.

Но четырнадцатого числа обстановка резко изменилась. Рокоссовский из Минска ушел, зато туда же подошли свежие силы противника, часть которых вражеское командование тут же перебросило под Борисов, где накал боев поднялся до самой звенящей ноты. А вот части седьмого мехкорпуса пополнений не получали и дрались только имеющимися в наличии силами, которые уменьшались после каждого боя. Все маршевые пополнения, поступившие в результате уже начавшейся мобилизации, направлялись в стрелковые корпуса, занимающие основной рубеж обороны по Днепру, для доукомплектования этих соединений до штатов военного времени. «Никаких ударов растопыренными пальцами в стиле опального маршала Тимошенко, – требовала Ватила Бе, – лишь плотные тяжелые кулаки, сконцентрированные напротив направлений основных ударов, вскрытых разведкой».

Соединения, сражающиеся на передовом рубеже по реке Березина, получали только поддержку авиацией, да еще частями качественного усиления. Одной из таких частей и была отдельная экспериментальная батарея реактивной артиллерии под командованием капитана Ивана Флерова, которая ждала своего часа, находясь в резерве войсковой группы. Для ее полноценного применения требовалось, чтобы противник скучил свои войска на небольшой площади, с одной стороны ограниченной линией фронта, а с другой естественными препятствиями. Такой момент должен был настать, когда у противника дело дойдет до форсирования реки и накопления на плацдарме резервов для прорыва основной обороны.

Пятнадцатого июля, когда к Борисову подошли высвободившиеся из-под Минска части 9-й немецкой армии, накал боев за этот небольшой город взметнулся на новую, недосягаемую прежде высоту. Резня была страшная. В отсутствие действий своей авиации к исходу дня пятнадцатого числа немцам ценой жестоких потерь удалось вытеснить советские части с Новоборисовского плацдарма; те отошли и закрепились на восточном берегу Березины. Из трех тысяч бойцов и командиров штатного состава, изначально оборонявших плацдарм (мотострелковый полк плюс танковый полк на Т-26, приданный усиления обороны в качестве неподвижных огневых точек), в строю на момент поступления приказа на отход осталось пятьсот-шестьсот человек.

Но это были настоящие герои, отошедшие строго по приказу, и к тому же вооруженные до зубов, поскольку количество личного состава кардинально уменьшилось, а вот тяжелого оружия (в основном пулеметов) осталось почти столько же. Несколько последних атак на укрепление перед железнодорожным мостом через Березину были отбиты кинжальным огнем в упор на закате дня, после чего последние выжившие бойцы в сгустившихся сумерках перешли на восточный берег. И сразу же этот мост взлетел на воздух – так же, как сутками раньше новый бетонный шоссейный мост, расположенный чуть севернее. Отошедший с плацдарма полк был отведен в резерв командующего группой, в деревню Ставки, а остальные части приготовились «к продолжению банкета», ибо было понятно, что такой полумерой, как ликвидация советского плацдарма на западном берегу реки, немцы отнюдь не ограничатся.

На следующий день сражение за Борисов загрохотало с новой силой. Подтянув еще резервов, немцы – частью вплавь, частью на подручных средствах – несколько раз пытались форсировать Березину на пространстве между двумя взорванными мостами, но каждый раз были сбрасываемы обратно. Поскольку перевес атакующих над обороняющимися был примерно шестикратным, то после полудня и пятой подряд атаки противнику удалось захватить на восточном берегу узкий плацдарм, который он тут же принялся расширять, бросая в наметившийся разрыв все новые и новые подкрепления. К вечеру шестнадцатого числа немецкий плацдарм на восточном берегу реки занимал примерно тысячу двести метров по фронту и четыреста метров в глубину. К полуночи немецкие саперы закончили наведение понтонных мостов, и на плацдарме для нанесения последующего рассекающего удара стали накапливаться части 6-й танковой дивизии, а позади них, на западном берегу реки, у переправ, уже сосредотачивалась 36-я моторизованная дивизия, предназначенная для развития успеха. Сокрушающая атака на советские позиции была назначена на пять часов утра, после массированной артподготовки.

Немецкие генералы были уверены в том, что советская группировка, ослабленная предыдущими боями и не получающая подкреплений, не выдержит удара прославленных германских панцерваффе и непременно обратится в бегство. Именно тогда, когда в штабе 9-й армии уже потирали руки, предвкушая, как злокозненный Борисов будет удален подобно гнилому зубу, на позиции у деревни Стайки выходила экспериментальная батарея капитана Флерова. Ватила Бе решила, что концентрация вражеских войск на плацдарме достигла требуемой плотности и настал подходящий момент для того, чтобы выложить этот козырь. Поскольку в РККА (по крайней мере, на Западном фронте) все давно усвоили, что рекомендации, поступающие с «Полярного Лиса», обладают силой приказа, то дальнейшее было только делом техники. К трем часам ночи батарея с подвешенными на машины реактивными снарядами заняла предписанные позиции, а ровно в четыре утра, при первых проблесках рассвета, и за час до назначенного немцами наступления, еще довольно густую ночную тьму и тишину разорвали пульсирующие оранжевые сполохи и режущий вой стартующих реактивных снарядов.

А на немецком плацдарме творился настоящий ад. Открыто стоящие подразделения танковых и мотопехотных полков понесли от действия нового русского оружия ужасающие потери. Вооружена 6-я танковая была в основном все теми же чешскими танками Pz 38(t), броня которых с легкостью пробивалась сверхскоростными[52] и раскаленными осколками советских эресов. Дополнительный разрушающий эффект, создавала интерференция ударных волн от почти одновременного разрыва множества снарядов (сам залп длился всего семь секунд). Если танки в этом аду вспыхивали один за другим, то пехота и вовсе несла ужасающие потери. Те немецкие солдаты, которых пощадили осколки и гуляющие туда-сюда взрывные волны, сходили с ума при виде массовой апокалипсической гибели их кригскамрадов.

Одним словом, дебют «Катюши» удался на славу; еще три раза, перезарядив установки, ракетчики выходили на бис, обрушивая на немецкий плацдарм и переправы огненные удары… И вот все смолкло – и наступила тишина, прерываемая лишь стонами раненых и истеричным хохотом тех, чей рассудок не пережил испытания новым советским оружием. Конечно же, ни о каком немедленном наступлении после такого уничтожающего удара нельзя было и мечтать. Потери шестой танковой дивизии вермахта были ужасны. В строю осталось не более десятка танков, еще три или четыре десятка можно было восстановить в течении нескольких дней, остальное же требовалось грузить на железнодорожные платформы и отправлять «нах Фатерланд» на переплавку. Больше ни на что эти обгорелые груды железного лома не годились. Потери в живой силе тоже были ужасными. Не понесшая в предыдущих боях значительных потерь шестая танковая была фактически ополовинена, полностью утратив свою боеспособность.

И ведь скажи кто в этот момент одновременно ужаснувшимся и пришедшим в ярость немецким генералам, что пришельцы из космоса в этой операции принимали участие только как консультанты и советники, поставляющие разведданные, а весь разрушительный эффект достигнут с помощью чисто местных, советских, технологий – они бы не поверили. Уж слишком хорошо этот разгром укладывался в уже знакомые картины применения ужасающего имперского оружия…

* * *

18 июля 1941 года, ранее утро, южнее Слуцка, городок Старобин.

Командир 7-й танковой дивизии, а также командующий автобронетанковыми частями зафронтовой группы войск – генерал-майор Семен Васильевич Борзилов (48 лет).

Две недели мы снова медленно отступаем на восток. Если преследующие нас немцы начинают наглеть, мы устраиваем им засаду, крепко даем им по морде, после чего продолжаем отступление. Наша задача при этом двояка. С одной стороны, нам необходимо выиграть время и как можно сильнее замедлить продвижение врага вглубь советской территории, с другой стороны, мы должны заставить противника нести большие потери, чем мы несем сами, а самое главное – не дать себя окружить. С учетом огромного численного превосходства противника, последнее не так просто, и потому мы вынуждены медленно отступать, внимательно наблюдая за тем, чтобы нас не обошли по флангам.

С другой стороны, нельзя сравнить нынешнее немецкое наступление с тем, что было три недели назад. Тогда они бодро и весело катили вперед на восток, а мы не успевали за ними следом на своих двоих, чтобы обогнать вражеский танковый клин и встать перед ним нерушимой стеной. А теперь немцы, как говорит Вуйкозар Пекоц, продвигаются вперед «медленно и печально». Стоило врагу начать торопиться, как мы тут же преподносим ему неприятный сюрприз, устраиваем засаду или производим разящую танковую контратаку. И плевать на немецкую противотанковую артиллерию. Ведь в ударном отряде у нас только КВ и Т-34, а против них немецкие противотанковые пушки не очень-то эффективны даже с коротких дистанций, что позволяет при необходимости давить вражеские батареи гусеницами.

И хоть отступать по родной земле не особо приятно, я понимаю, что мы делаем это так, как надо нам, а не так, как хочется немцам. Собственно, не очень-то они и способны нам досадить, ведь подвижные соединения в составе преследующей нас армии просто отсутствуют. По крайней мере, так было до самого последнего времени. Вчера же с юга к Слуцку начали подходить авангарды 48-го моторизованного корпуса, перебрасываемого к нам в Белоруссию из состава группы армий «Юг». Как уж они там продрались через непролазное, несмотря на дороги, Полесье и не оставили половину танков в болотах – это Бог весть. Действительно – сумрачные германские гении. Главное, что они здесь специально для того, чтобы достать и уничтожить нашу зафронтовую армейскую группу, а значит, придется дать им по сусалами и немного научить вежливости.

С одной стороны, это плохо: нам новая головная боль, а с другой стороны, появление здесь целого моторизованного корпуса, снятого с другого участка фронта, это лучше некуда, потому что враг признал наши заслуги и перебросил против нас дополнительные силы, без которых его наступление на Украине изрядно застопорится. Видимо, сильно мы обидели Гитлера, раз он пошел на такие меры. С другой стороны, там, на юге, бойцы Империи в наземных схватках не участвуют, а значит, немцам значительно легче дурить головы нашему брату командиру. Правда, Вуйкозар Пекоц считает иначе. С своей имперской колокольни он думает, что здесь, в центре фронта, нашими усилиями у германцев образовался солидный провал, и они боятся, что их наступление не только запоздает, но и вообще не достигнет цели. И именно поэтому они перебрасывают сюда, в Белоруссию, на направление главного удара, дополнительные силы со всех второстепенных участков фронта. И вообще – кому как не нам учить образцовой вежливости разного рода обормотов, охотников до чужих земель, желающих поработить наш народ.

Товарищ Болдин поставил перед нашим сводным мотоброневым отрядом задачу на сутки задержать на южных подступах к Слуцку вражеский механизированный авангард. Ну что же, мы будем действовать, как всегда – засада с переходом в атаку, потом отскок и новая засада. Бог не выдаст, свинья не съест. Эти немцы тут новенькие и какое-то время для них будет удивительно абсолютно все. На этом-то мы их и поймаем. Не в первый раз. Если все пройдет как надо, то получится выиграть сутки, а то и двое, чтобы основные силы отбили очередную атаку вражеского авангарда и спокойно отошли бы в направлении Борбруйска.

Надеюсь, моя любезная Ария Таним не будет слишком сильно на меня обижаться, если я вдруг погибну в бою и не смогу, как обещал, жениться на ней и заделать парочку крикливых и смышленых детишек. Ведь это и мое желание тоже. Ведь не очень-то уютно жить и умирать, когда знаешь, что некому после тебя продолжить твой путь. Черкну-ка я ей письмецо, да попрошу Вуйкозара Пекоца отправить его с первой же оказией.

«Моя дорогая и ненаглядная Ария Таним, – напишу я ей, – среди грохота снарядов часто я вспоминаю вас, и это наполняет меня стремлением выжить, чтобы вновь увидеться с вами. Ведь я многого не успел сказать вам. И не только сказать, но и сделать. И сейчас в мечтах своих я исполняю все то, что обстоятельства не позволили мне совершить, разлучив нас таким неожиданным образом. Что ж, очень надеюсь, если судьба будет милостива к нам, все это воплотить…

Для начала я бы подарил вам букет прекрасных цветов, правда, не знаю, принято ли у вас такое и не сочтете ли вы за глупость этот жест моей глубокой и искренней симпатии к вам… Впрочем, я почти уверен, что не сочтете. Я хотел бы ухаживал за вами так, как это делают у нас. Хотел бы дарить вам нежность и внимание, обожание и любовь – все, чего вы заслуживаете.

Честно сказать, я немного робею перед вами, но это исключительно из-за того, что я испытываю к вам чувства. Удивительно, правда? – мы с вами из разных миров, но между нами сразу возникло что-то общее. Вы для меня – самая прекрасная, удивительная, сладостная женщина. Ваш образ всегда у меня перед глазами. Никогда я не забуду того вечера, когда мы с вами сидели на крыльце и вы так трепетно внимали стихам, которые я вам читал… Помните? Ведь именно тогда между нами что-то зародилось – что-то важное и большое. Я всегда с большим волнением вспоминаю этот момент.

Милая Ария! К сожалению, я не поэт и не писатель, чтобы суметь достоверно передать вам все то, что у меня в душе. Но хотя бы простыми словами я все же попытаюсь поведать вам об этом. Я чувствую даже на расстоянии, что и вы тоже думаете обо мне… Свет ваших глаз и ваша добрая улыбка греют меня издалека, защищают и благословляют. Я верю, что мы еще встретимся с вами. Сейчас, в разлуке, я еще острее осознал, как вы нужны мне. Нужны не просто как подруга или возлюбленная, а как близкий и родной человек, который всегда должен быть рядом со мной. Словом, дорогая Ария, я люблю вас… И это я знаю совершенно точно. Может быть, вы рассмеетесь, читая эти строки, но зато теперь вы знаете. Это не увлечение, это по-настоящему. Я пока еще не могу быть точно уверен, что вы ответите мне взаимностью, но все же надеюсь хотя бы на то, что вы будете благосклонны ко мне и пожелаете узнать меня лучше, прежде чем решиться на какой-либо серьезный шаг в отношении меня. Я не буду обещать сорвать для вас звезду с неба (ведь звезды эти не имеют для вас такого уж большого значения), но в одном могу заверить – я буду любить вас всегда, буду оберегать и поддерживать всяческим образом. Уверяю вас, что в моем лице вы найдете достойного спутника и верного друга…»

Вот примерно такой текст сложился у меня в голове. Я все повторял его, дополнял; и от этого на душе у меня становилось светло и радостно. Всякий раз я воображал себе лицо моей милой, ее улыбку и легкий румянец на смуглых щечках… Представлял, как она шевелит губами, поднося письмо поближе к лицу. И от этого я преисполнялся верой в то, что все закончится и я вернусь к своей красавице целым и невредимым, и обниму ее, и поцелую… Лишь бы нам обоим суметь дожить до того момента, когда мы победим и раздавим фашистскую гадину прямо в ее логове в Берлине. А то, что это обязательно случится я знаю совершенно точно. Ведь мы не можем не победить, а значит, все у нас будет хорошо.

* * *

19 июля 1941 года, вечер, южнее Слуцка, деревня Квасыничи.

Командующий 48-м мотокорпусом генерал танковых войск Вернер Кемпф

Наконец-то мы пробились через страшные, как сама смерть, русские болота, где нам пытались помешать остатки разбитых русских частей – и только для того, чтобы угодить в ловушку, которую для нас подготовили русские тяжелые панцеры. Битва была жестока и кровава. В течение дня наш авангард несколько раз попадал в засаду, после которой следовала стремительная контратака, основной задачей которой было не дать нам отступить под прикрытие своей противотанковой артиллерии. Потом большевики отступали, но только для того, чтобы через какое время снова поймать нас в очередную засаду. Наши панцерманы назвали эти машины «призраками» или «зомби» – в основном за то, что сколько бы мы ни стреляли из своих пушек по этим будто бы перебинтованным машинам, им все это было как слону дробина. Наши снаряды или пролетают насквозь через их призрачные силуэты, или же попросту отскакивают от их брони, словно горох, выплюнутый из трубочки. Мне как-то хочется верить во второй вариант, потому что это, по крайней мере, понятно, и к тому же их снаряды, выпущенные в ответ, вполне исправно поражают наши панцеры, зажигая скорбные костры.

Вражеских машин, противодействовавших нашим авангардам, как я уже говорил, было совсем немного, но это были отборные тяжелые «Клим Ворошилов 1», за рычагами которых, судя по всему, сидели опытные экипажи. Это не те неумехи, которые нам попадались раньше, способные загубить даже такую великолепную машину. Нет, эти экипажи явно уже пробовали нашей крови и уже ловили в прицел германские панцеры, когда те движутся колонной, не подозревая ни о чем плохом. И в маневренном бою эти русские тоже оказались весьма хороши. Попадая под удар, наши панцеры просто не успевали отходить под защиту противотанковой артиллерии. И каждый раз от вражеских снарядов загорались несколько машин.

Из-за такой горячей встречи нам приходилось продвигаться вперед осторожно, прощупывая перед собой местность пешей разведкой и в случае необходимости обстреливая подозрительные места из гаубиц. Но это сильно замедляло продвижение вперед. Если раньше мы бежали бегом, то теперь пришлось ползти по-пластунски. Кстати, пешая разведка тоже не была панацеей. Несколько разведывательных групп исчезли бесследно, а подозрительные места, где мы ожидали засады, оказались пустышками, так что несколько сотен гаубичных снарядов были потрачены на прополку кустов. Русскими там и не пахло. Зато в других местах, указанных нам как безопасные, нас уже ждал полный набор с минными полями, артиллерийскими засадами и стремительными атаками, направленными на то, опрокинуть и уничтожить противостоящий отряд. Если русские устроили тут весь этот балаган, то это значит, что в городе есть нечто такое, что стоило бы взять.

Я не могу сказать, что мой корпус понес от подобных атак серьезные потери, но вся эта деятельность сильно замедляет наше продвижение, срывает выполнение задачи и загружает работой ремонтные батальоны, у которых и без того хлопот невпроворот. Если бы сейчас были лучшие времена, то я бы вызвал воздушную поддержку «штуками» из эскадры пикирующих бомбардировщиков, чтобы те атаками с пикирования расчистили нам дорогу. Но времена сейчас совсем не те. «Штуки», конечно, вызвать можно, но на этот зов все равно никто не прилетит. Проклятые «белые демоны» сожгли люфтваффе дотла, тем самым лишив нас воздушной поддержки. Это и есть реальность, данная нам в ощущениях – настолько же действительная, как и тот налет большевистских бомбардировщиков, который обрушился на части нашего корпуса при их переправе через Припять. Много немецких солдат утонуло тогда в водах этой русской реки или было убито.

Если бы у меня была возможность, я бы обязательно спросил у пришельцев, почему они воюют за этих бестолковых русских, а не за тех, кто по-настоящему достоин их уважения. Но они мне явно ничего не ответят, а впереди у нас такой путь, что чем дальше по нему идешь, тем страшнее становится. Мы несем потери, но при этом ни на шаг не приближаемся к конечной победе. Напротив, мы сейчас от нее дальше, чем были в начале похода. Да и как же нам быть иначе, ведь впереди – окончательное поражение, за которым последуют ад, беспросветная внешняя тьма и непрерываемый зубовный скрежет…

 

Часть 8

21 июля 1941 года, поздний вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Ближний круг вождя включал в себя самых старых и преданных соратников. Молотов, Ворошилов, Берия, Маленков… в Ленинграде есть еще Жданов, но он уже не на том счету. Там, на Кировском, сейчас свирепствует Мехлис, выметающий мусор из-под всех ковров; и от тех выводов, которые он уже сделал, товарищу Жданову становится нехорошо (как бы не помер от инсульта-инфаркта раньше времени, без всякой помощи пресловутых «врачей-убийц»). Мехлис, конечно, тоже соратник, но уж больно специфический. Такого лучше держать подальше от себя и поближе к разным нехорошим людям, которых требуется направлять на путь истинный. Из оставшихся соратников вождь может положиться только на помощь трудоголика Молотова и лучшего менеджера всех времен и народов (вычитал в Синей Книге) Берию. Ворошилов в последнее время откровенно сдал и годится только в качестве памятника самому себе, а Маленков, хитрющий и умнющий, при этом все же воспринимает себя не как соратника, разделяющего идеи вождя, а как высококвалифицированного исполнителя. Все же прочие не больше чем флюгера, с радостью колеблющиеся вместе с линией партии и не имеющие при этом никаких твердых идейных установок.

Поэтому совещание в узком кругу состоялось в формате: Сталин, Молотов, Берия и Малинче Евсина – на ближней даче в Кунцево; каперанг Малинин, Ватила Бе и маршал Шапошников – на «Полярном Лисе». С начала войны прошел месяц; немецкая армия продолжала наступать, однако делать это у нее получается все хуже и хуже. Теперь ее подвижные соединения уж не пронзают насквозь растрепанные и неуправляемые массы советских войск, стремительно развивая наступление вглубь территории СССР, а едва ковыляют на восток, с натугой преодолевая сопротивление передовых частей РККА. В последние дни у советского командования появилась твердая уверенность, что дальше линии Западная Двина – Днепр – УРы старой границы на Украине противник не продвинется.

В районе Житомира, несмотря на самый ожесточенный натиск, немцам так и не удалось прорвать советскую долговременную оборону, в результате чего бои на этом участке фронта перешли в фазу вялотекущего Вердена. Там, где германская пехота пытается любой ценой подавить линию советских долговременных укреплений, маршевые пополнения с обеих сторон идут в бой без малейшей паузы и сгорают в этом огне за два-три дня. Ожесточенные атаки и контратаки, артиллерийские дуэли, также по немецкой ударной группировке, штурмующей Новоград-Волынский УР, наносит удары вся авиация Юго-Западного фронта, какую только удалось собрать в кулак. Вражеские потери в полосе прорыва оказываются в разы выше, чем потери РККА, и каждый квадратный метр советской земли, на который сумел ступить немецкий солдат, оказывается щедро полит немецкой же кровью. Братские могилы ждут завоевателей на советской земле, а вовсе не поместья с рабами.

Без тотального господства люфтваффе в воздухе сухопутные силы вермахта резко сбавили в темпе наступления, что привело к тому, что преимущества упреждения в развертывании и разницы в боевом опыте стали стремительно сходит на нет. Красная Армия очень быстро проводит процесс мобилизации и также быстро учится воевать. Даже там, где в наземных операциях не участвуют ни егеря, ни штурмовая пехота с «Полярного Лиса», сопротивление немецкому вторжению нарастает с каждым днем. Помимо всего прочего, в войсках объявлен приказ Верховного Главнокомандующего «Ни шагу назад», о том, что любой советский командир, который даст приказ на отход, не имея на то команды вышестоящего начальника, должен быть немедленно отстранен от должности своими подчиненными и отдан под трибунал.

И нечего тут скулить о «невинно осужденных»!!! Зачастую командиры дивизий и корпусов, выводящие свои соединения из-под удара, давали такие конечные рубежи отступления, что только диву даешься. Так, находившийся на 22 июня в львовском выступе 4-й механизированный корпус под командованием генерала Власова, «выходя из-под удара», вознамерился совершить маневр «в глубину» аж на шестьсот километров в восточном направлении (то есть до самого Днепра). Но в процессе перемещения драпающее на восток соединение засекли сканеры «Полярного Лиса»; его остановили на полпути и уже с новым командиром развернули в обратную сторону, в результате чего оно успело принять участие в битве за Житомир, изрядно потрепав 3-й моторизованный корпус вермахта.

И только после того как генерала Власова по законам военного времени оприходовали по первой категории[53] (ибо он не сумел внятно объяснить ни одного решения[54], принятого им с 22-го июня), товарищ Сталин в Синей Книге вычитал информацию о том, что это был за кадр. Вот это был шок! В любом случае после нескольких показательных отстранений с последующими трибуналами исполнительская дисциплина вернулась к приемлемым показателям, и нижестоящие начальники перестали игнорировать указания вышестоящих.

В связи с вышесказанным, задача любой ценой не пустить немецкую армию за старую границу, хотя бы в полосе действия Юго-Западного фронта, стала выглядеть для советского командования более или менее реалистично. В Белоруссии и Прибалтике было сложнее. А вы попробуйте сразу залатать фронт, когда у вас одномоментно «выпали» из боевого состава шесть[55] армий первого стратегического эшелона?

Но справились. После успешных действий зафронтовой армейской группы генерала Болдина в районе Слоним-Ивацевичи, а потом и минской армейской группы генерала Рокоссовского наступление группы армий «Центр» на главном московском направлении захромало на обе ноги. Такое развитие событий вынудило немецкое верховное командование снимать соединения и отдельные части с второстепенных направлений на севере и юге и бросать в топку сражения в Белоруссии. Это позволило стабилизировать Юго-Западный фронт по линии старой границы, а также, за счет частей второго стратегического эшелона, срочно перебрасываемых из внутренних округов, восстановить Северо-Западный фронт по рубежу реки Западная Двина и Западный фронт по рубежу реки Днепр.

В предполье, перед основной линией обороны Западного фронта, остатки 7-го и 5-го советских механизированных корпусов под натиском превосходящих сил противника, огрызаясь танковыми контратаками и засадами, медленно отступают от реки Березины в направлении Орши. Южнее к Бобруйску вышли зафронтовые армейские группы (13-я и 4-я армии) генералов Рокоссовского и Болдина. Теперь перед ними стоит задача арьергардными боями какое-то время сдерживать натиск врага по рубежу реки Березина, после чего организованно отойти за рубеж по Днепру, занимаемый в настоящий момент 21-й армией. Конечно, ситуация на фронтах выглядит очень неприятно, но это только если не знать, что в иной (нашей) реальности на двадцать первое июля вермахт уже окружил Таллин, взял Псков и подошел к Лужскому рубежу, окружил Смоленск, а также вплотную приблизился к Киеву, создав предпосылки для полного разгрома левого фланга Юго-Западного фронта…

Давая анализ текущей обстановки, Ватила Бе была категорична:

– Как тактик с большим опытом ведения планетарных операций, я авторитетно заявляю, что мы любой ценой должны воздерживаться от проведения непродуманных наступательных операций, которые могут снова качнуть чашу весов в пользу противника. Я знаю, что среди вашего командования имеются такие настроения – побыстрее завершить мобилизацию и потом разом погнать врага с советской земли. Сразу могу сказать, что это неоправданная авантюра, потому что Красная армия еще не имеет частей, способных проводить наступательные операции на полную глубину стратегического развертывания, ваши тактики не имеют соответствующего опыта, а войска, призванные по мобилизации, не прошли даже полного курса боевой подготовки[56], не говоря уже о получении фронтового опыта. У вас неплохо получилось организовать под нашим руководством управляемый отход ваших войск с рубежа на рубеж, с нанесением противнику невосполнимого ущерба, но к наступательным операциям вы пока не готовы. Если вы решитесь на авантюру, то имеющиеся резервы будут бессмысленно растрачены без всякой пользы для скорейшего окончания войны.

Выслушав эту речь, Молотов нахмурился, Берия с непроницаемым видом продолжал хранить спокойствие, а Сталин сделал какую-то пометку в своем рабочем блокноте и спросил с сильным грузинским акцентом (что служило явным признаком душевного волнения).

– Что ви конкретно предлагаете, товарищ Ватила?

– Во-первых, – ответила та, – вам, точнее, нам, нужен такой же хороший ударный инструмент, как моторизованный корпус дейчей, но только лучше… Ваш механизированный корпус плох тем, что он слишком громоздкий, плохо управляемый и не сбалансированный по составу. И, кроме того, ваши мехкорпуса оказались составлены из всякого старья, имеющего весьма сомнительную боевую ценность, а задачу им ставили, как будто они состоят из самых современных машин. К тому же ваши новые танки вполне адекватны по боевой мощи, но имеют множество технических недоработок, из-за которых они слишком часто ломаются. В первую очередь это КВ, но и Т-34 тоже хорош. В том случае, если над ними поработали наши серые, дейчам ничего не светит, кроме безымянной могилы. Если же их состояние осталось таким, каким было при выходе с завода, то тогда этот танк, скорее всего, даже не доедет до встречи с врагом. Увы, но такова жизнь…

– Что вы конкретно предлагаете, товарищ Ватила? – еще раз спросил Сталин. – Выражайтесь, пожалуйста, яснее. И поясните, что значат ваши слова: «такой же, как у немцев, но только лучше»?

– Для начала, – сказала Ватила Бе, – необходимо радикально улучшить качество новой техники. Сейчас ее хватает без поломок на стокилометровый марш и часовой бой после этого, а должно быть как минимум тысяча километров, марш и недельное сражение. Все технические рекомендации, как этого добиться, наши серые вам дадут. Затем – было бы неплохо улучшить качество орудия, в первую очередь за счет длины ствола. И совершенно неважно, что в таком случае танк не сможет тараном пробивать стены. Генералы, которые придумали такой маневр, могут попробовать делать это своими медными лбами, а танк не кувалда. Вся история вашей ствольной артиллерии – это соревнование за дальность выстрела, а соответственно, за начальную скорость снаряда, которая очень сильно зависит от длины ствола. Для бронебойных снарядов скорость – это еще и главный показатель силы. Чем больше скорость, чем более толстую броню сможет пробить снаряд. На свои танки вы должны ставить пушки с максимально длинными стволами, лишь бы это качество не ухудшало надежность орудия и не затрудняло его выпуск. Немаловажно и вот что – ваши механизированные части должны быть небольшими, сбалансированными, однородными и легко управляемыми. Небольшими и сбалансированными – это значит численностью до механизированной бригады: например, два танковых батальона на Т-34 или КВ, три механизированных мотострелковых батальона, зенитный, противотанковый, гаубичный и минометный дивизионы, разведрота, управление, связь и обоз. Управляемыми – это значит, что вся бригада (от управления до последней машины) должна быть обеспечена мобильной связью. Связь должна действовать как сверху донизу – в виде отдачи команд, так и снизу доверху – в виде поступления боевых донесений о ходе боя. Однородными – это значит, что вся техника должна быть на одной гусеничной базе. Вместо легкого танка, проектированием и изготовлением которого вы сейчас озаботились, вам лучше проектировать и производить легкобронированную машину для перевозки и поддержки в бою пехоты, а также самоходную платформу для установки на нее средств усиления. Сколько бы легких танков вы ни наклепали в желании превзойти дейчей числом машин, все они сгорят в первых же боях, ибо как танки не имеют никакой ценности. Дикарей с копьями на этих танках гонять можно (вот оно – истинное предназначение британских «шеститонных Виккерсов»), а вот воевать с равным противником – уже нет. Мотопехота должна иметь возможность сопровождать танки с равной им скоростью и иметь точно такую же проходимость, как и основное ядро бригады. Впервые принцип построения армии из равных, хорошо вооруженных и подвижных компонентов у вас, хумансов, придумали старики-римляне, назвавшие такую основную единицу «манипул», то есть «палец». Так же, как пальцы на руке могут сжиматься в кулак, хватать врага за горло или перехватывать вражеское оружие, так и части-манипулы должны быть приспособлены к различным видам боя: оборона, атака, засада и прорыв. Но бригады-пальцы тоже не должны действовать сами по себе. Такое возможно только в том случае, если их командирам приказано истощить вражеский прорыв путем нанесения наступающим максимального ущерба. Тогда каждый из них, получив приказ, будет действовать сам за себя: оборонять стратегически выгодные точки, устраивать засады и рейды, атаковать штабы и колонны снабжения, уклоняясь от ответных ударов подвижных соединений. Таким образом, свои гнезда защищают пчелы и другие жалящие насекомые, всем скопом накидывающиеся на врага. В наступлении такая тактика и организация не подойдут, ибо пальцы-бригады в таком случае должны действовать по заранее разработанному плану и под единым руководством. Для того, чтобы наступать на врага на всю глубину его развертывания становится необходим механизированный корпус – но не такой, как у вас, и не такой, как у дейчей. У тех все танки собраны в единственный полк, и в бою им приходится либо придавать танки пехоте, либо пехоту танкам. Любая временная подчиненность вносит в подразделения хаос, снижает управляемость и увеличивает риск перекосов. Например, это бывает, когда подготовленную мотопехоту забирают для решения вторичных задач, а вместо нее перед боем присылают новобранцев, которые танк видят впервые в жизни. Правильный механизированный корпус должен состоять из пяти-шести механизированных бригад, а также частей качественного усиления: тяжелой истребительно-противотанковой бригады, бригады противовоздушной обороны, тяжелой гаубичной бригады, разведывательного батальона, батальона связи и управления… Тот же принцип, что и на уровне формирования механизированной бригады, только игрушки у детишек значительно тяжелее. Вот такие механизированные корпуса, ужасные и прекрасные, с наибольшей эффективностью способны решать любые разумные наступательные задачи на всю глубину вражеского оперативного построения, нарушать коммуникации снабжения, уничтожать штабы и склады, а также захватывать стратегические опорные пункты местности и удерживать их до подхода основной массы своих наступающих войск.

Главный тактик «Полярного Лиса» говорила так гладко и складно, что все присутствующие на даче Сталина ее заслушались, и даже вождь отложил в сторону уже набитую трубку. При этом маршал Шапошников только кивал каждому слову. Насколько все это не противоречило его лечению, все эти темы он уже обсуждал с Ватилой Бе подробно и неоднократно.

– Но, – сказала Ватила Бе, подняв вверх тонкий грифельно-серый палец, – если даже самый прекрасный инструмент дать в руки бесталанному дилетанту, то может получиться нехорошо: он его сломает или потеряет. Для управления такими бригадами и корпусами нужны специалисты совершенно особенного типа: гении маневренной войны и мастера таранного удара. Профориентация, профориентация и еще раз профориентация. По-другому никак! И вот когда у вас будет два, а еще лучше четыре таких корпуса, с командующими и тактиками соответствующей квалификации – вот тогда и можно будет задуматься о наступательной операции с решающим результатом. Например, вернуть дейчам должок и ударами от Орши и Бобруйска на Минск окружить и уничтожить вражескую группу «Центр». А пока только оборона, оборона и еще раз оборона. Ведь после перехода войны в оборонительную фазу дейчи тут же начнут копить силы для того, чтобы при первой же возможности снова попробовать вас на прочность, начав наступление на Москву. Ведь этот город – не только сакральный символ вашего государства, хранитель его могущества и удачи, но и центр транспортных коммуникаций, после захвата которого всякая связь между частями вашей Империи будет крайне затруднена.

Когда Ватила Бе закончила говорить, в кабинете вождя наступила тишина. И только сам Сталин взял со стола уже набитую трубку, сунул ее в рот и громко чиркнул по коробку спичкой.

– Борис Михайлович, – выпустив первый клуб дыма, обратился он к изображению Шапошникова на экране, – а вы что скажете на эту тему?

– Товарищ Ватила во всем права, – ответил начальник генерального штаба. – Мы с ней уже много раз обсуждали этот вопрос. Но только скажу сразу, что в полном объеме не только четыре, но даже один мехкорпус нового типа мы сейчас сразу не потянем. Не то состояние матчасти: одних типов новой техники еще нет, другие нуждаются в доводке, нет подходящего командного состава и, что хуже всего, для таких механизированных бригад и корпусов нет соответствующих уставов, которые бы описывали их применение в бою.

– Есть мнение, – веско сказал Сталин, – что все это вопросы решаемые, и начать следует с малых форм, то есть с создания механизированных бригад. Лаврентий, на тебе – разработка необходимой для них новой техники. Товарищи из империи подскажут тебе, к кому следует обратиться, чтобы все было сделано в лучшем виде. А то на Кировском вскрылась такая клоака, что товарищ Мехлис уже замучился дерьмо лопатой выгребать. Борис Михайлович, за вами боевые уставы для механизированных частей и соединений особого назначения. Для начала возьмите за основу предложения товарища Ватилы Бе, а потом, по ходу практики, мы будем вносить в них изменения. Товарищ Ватила, на вас и товарище Малинче Евксине – кадровая проблема. Нам нужно три-четыре талантливых танковых командира, из которых мы впоследствии вырастим собственных «Гудерианов». В остальном считаю необходимым сказать, что вопрос о наступлениях в ближайшее время закрыт. Оборона, оборона и еще раз оборона. Сейчас только вторая половина июля и где-то к сентябрю, придя в себя, немцы еще раз попробуют проверить нас на прочность. Товарищам с «Полярного Лиса» при этом потребуется вскрыть планы врага и установить, когда и где он задумает свое наступление, а остальные должны будут подготовить нэмцам такую встречу, чтобы и чертям в аду жарко стало… А теперь давайте поговорим о политике. Вот Вячеслав (Молотов) докладывает, что англичане развили вокруг него совсем неприличную активность. Все интересуются, будем мы с ними вступать в союз или нет. У кого на эту тему есть мнения?

– Знаешь что, Коба, – сказал Молотов, назвав Сталина старой партийной кличкой, – мне кажется, что Черчилль просто в панике. Не то чтобы он переживает за Гитлера, просто британская верхушка не уверена в собственной судьбе, ведь, сокрушив Гитлера и его нацистскую Германию, обновленный Советский Союз начнет искать следующую жертву, и ею может оказаться как раз Британия. Ведь они считают, что у нас никто не забыл ни военной тревоги двадцать седьмого года (когда война была на пороге, и только наступление Депрессии отвратило опасность), ни весны сорокового года, когда британские бомбардировщики были готовы бомбить Баку, и только немецкое наступление во Франции и отставка Чемберлена сорвали этот дурацкий план…

– Не забывайте, товарищи, о том, – сказала Малинче Евксина, – что британцы предали на смерть вашего последнего императора. Для вас этот факт, быть может, и не имеет большого значения, но они-то об этом помнят и, следовательно, подозревают, что им этого не забыли. Да и для нас этот факт тоже важен, но не потому, что Николай Романов носил императорский титул (у нас ему бы не позволили даже чистить императорские сапоги), а потому, что британские элиты, с попустительства их правящей семьи, совершили акт предательства доверившегося им союзника.

– Пхе, товарищи, – презрительно фыркнула Ватила Бе, – с такими союзниками нам и никаких врагов не надо. Заводить друзей, которые только и ищут наиболее удобного момента для предательства – это значит – напрямую ставить под угрозу безопасность клана.

– Вот-вот, товарищ Ватила, – сказала Малинче Евксина, – с нашей точки зрения, такие действия – это мерзость, хуже которой ничего быть не может. Просто вы, темные эйджел, воспринимаете клятвопреступления острее всех прочих рас Империи, но и остальные не рвутся целоваться с теми, кто в любой момент готов всадить своему «другу» нож под лопатку… Не знаю, насколько британцы разбираются в нашей имперской психологии, но о резко отрицательном отношении к предателям и обманщикам они знать могут…

– В последнее время, – сказал Берия, – нами отмечено увеличение активности британской разведки, как легальными методами через дипломатические каналы, так и нелегальной агентуры. Засуетились, забегали. Сейчас они, должно быть, поднимают глубоко законспирированных агентов, которые лежали на дне эдак с семнадцатого года. Поскольку круг общения у товарищей из империи крайне ограничен и контролируется нашими сотрудниками, то слишком многое таким путем у них разузнать вряд ли получится, но общие принципы взаимоотношений между руководством Советского Союза и командой «Полярного Лиса», через вторичные и третичные[57] источники они выяснить сумеют.

Но тут Лаврентий Павлович совершает в рассуждениях критическую ошибку, имея в виду только темных эйджел тактиков и пилотов, с которыми могли общаться достаточно высокопоставленные армейские командиры, а также партийные функционеры. Но ведь были еще зафронтовые армейские группы, в рядах которых сражались и сражаются имперские егеря и штурмовая пехота. Раненые из этих зафронтовых групп, в том числе и те, кто сражались бок о бок с выходцами из Империи, и общались с ними у походного костра за котелком каши на самые разные темы, широким потоком поступали и поступают в госпиталя. При этом надо заметить, что к каждому раненому бойцу не приставишь по особисту, тем более что раненым, находящимся на излечении, в буквальном смысле не остается других занятий, кроме как вести бесконечно длинные разговоры с соседями по палате.

Кроме того, если темные эйджел обычно держат с хумансами определенную дистанцию, играя роль девочек с обложки журнала, то егеря наземной разведки (почти поголовно мужчины-хумансы) и бойцыцы штурмовой пехоты (хуман-горхские гибриды женского пола) – люди простые и легко идут на человеческое общение с боевыми товарищами. Они не отказываются рассказывать о своей прошлой жизни в Империи, тем более что они гордятся своей Родиной и хотят поделиться этой гордостью с окружающими. Особенно колоритно это выглядит в исполнении бойцыц штурмовой пехоты. Собственно, именно эти массовые утечки, стремительно распространяющиеся по советскому обществу, и вынудили Сталина и его окружение обнародовать факт существования имперского крейсера, перешедшего в подчинение к советскому командованию.

Пройдет некоторое время – и германская, британская и иные заинтересованные разведки соберут достаточный массив циркулирующих по обществу слухов, насколько сумеют, отвеют из него шелуху и отожмут воду, в результате чего получат более или менее объективную картину происходящих событий. Но поскольку произойдет это далеко не сразу, некоторое время советское руководство сможет использовать неведение контрагентов в своих интересах. Оставалось только понять, стоит ли это делать, и если стоит, то каким образом. С Третьим Рейхом все понятно. Война с этим государством – бескомпромиссная и жестокая, предусматривающая полное уничтожение побежденного государства (в случае если победителем окажется Гитлеровская Германия, СССР будет уничтожен вместе со своим народом). В такой войне хороши все средства, в том числе и стратегическая дезинформация.

Вопрос в «англосаксах», которые как бы набиваются в союзники (особенно Британия). Вопрос стоит следующим образом: дезинформировать их наравне с немцами или рассказать британским генералам и адмиралам всю правду, или хотя бы часть правды? Ведь если те скурвятся, то к врагу попадет ценнейшая информация, не идущая ни в какое сравнение с выжимкой из слухов. Да и сами «англосаксы» на следующем этапе развития событий могут стать жестоким и непримиримым врагом.

– Нет, нет и еще раз нет, – подвела итог Малинче Евксина, – моя рекомендация будет именно такой. Британия и их двоюродные кузены для нас союзник сугубо ситуационный, а на самом деле жестокий и непримиримый враг. И дело даже не в том, что они в прошлом совершали какие-то неблаговидные поступки и теперь мы ждем от них повторении этих подлостей, а в том, что их государство вместо ценностей межчеловеческого общежития построено на чуждой нам этической базе, стимулирующей алчность и тягу к наживе. Страна Германия, с которой мы воюем, и страна Британия, что набивается к нам в союзники, по сути, имеют одну и ту же этическую модель. Конечно, будь мы слабы, нам было бы не зазорно использовать противоречия между нашими врагами для их разобщения и будущего уничтожения, но ведь мы же сильны!

– Да, – сказал Молотов, протирая очки, – мы сильны, но все же не настолько, чтобы даже с вашей помощью противостоять сразу всему буржуазному миру. Быть может, мы сможем выполнять наши задачи поэтапно. Сначала с помощью Великобритании победим Германию, а уже потом, опираясь на промышленную мощь захваченных в Континентальной Европе территорий, атакуем уже Британию, а следом за ней – и Соединенные Штаты…

– Вряд ли… – авторитетно заявила Малинче Евксина. – Помощь против страны Германия страна Британия предоставит вам только в том случае, если вы гарантируете свое полное невмешательство в дела Европы и поделитесь полученными от нас технологиями. В лучшем случае вам пообещают вернуть то, что было украдено у нее в ходе последней войны, и то после победы англосаксы могут от этого обещания отказаться. Зато они не откажутся от идеи ослабить и обескровить вашу страну с тем, чтобы впоследствии ограбить ее и расчленить на аграрные полуколонии…

– Я тут немножко посчитала в уме… – сказала Ватила Бе таким тоном, что все сразу насторожились, – если мы используем наш потенциал на все сто процентов, то в одиночку сумеем противостоять стране Германия даже в том случае, если она будет выступать в союзе со страной Британия и страной Япония. Но каждый из нас в таком случае должен выполнять свой долг до конца и не жаловаться на остроту меча.

– Не слишком ли велик риск, товарищ Ватила? – наконец прервал свое олимпийское молчание Сталин. – Не получится ли так, что нам придется просить помощи у так называемых союзников при гораздо худших условиях, чем сейчас?

– Риск, – сказала Ватила Бе, – ничуть не больший, чем в том варианте истории, который описан в Синей Книге. Только тогда вы остановили врага под Москвой, а сейчас он выдыхается, еще не доходя к реке Днепр. Если вы продолжите пользоваться нашими советами и помощью в разведке, то для разгрома врага вам потребуется в разы меньше войск и боеприпасов. Ну или ваши операции при грамотной тактике приобретут действительно молниеносный характер и станут для противника непредсказуемыми и неотвратимыми… Вопрос только в исполнительской дисциплине и грамотном подборе кадров как минимум на посты высшего эшелона.

– Исполнительскую дисциплину, – хмыкнул Берия, – мы обеспечим. Не впервой. С подбором кадров – это к товарищу Малинче, но думаю, она быстро сделает соответствующую подборку по кандидатурам…

– Вячеслав, – сказал Сталин, обращаясь к Молотову, – ты помнишь как в тридцать восьмом – тридцать девятом мы хотели организовать в Европе систему коллективной безопасности против Гитлера и как Франция и Британия тянули тогда время? Есть мнение, что сейчас мы можем вернуть тот долг чистой монетой. Мы должны вести переговоры ради самих переговоров и ждать, что получится на фронте у товарища Ватилы и в тылу товарища Малинче. Подготовь такую делегацию, которая могла бы тянуть время во вполне товарных количествах. Мы еще посмотрим, кто кого задурит и обманет. На этом все, товарищи; задачи ясны, методы определены, так что за работу.

* * *

22 июля 1941 года, ранее утро, Бобруйская область, Кировский район, деревня Кирово, штаб 13-й армии (2-е формирование).

Генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.

К Бобруйску мы отошли в полном порядке, огрызаясь и отбрасывая обратно особо дерзких преследователей. В основном это были новички, еще не нюхавшие имперской штурмовой пехоты и потому легко покупавшиеся на кажущуюся беззащитность отступающих советских частей. Наказанием за это были кровопролитные (для немцев) бои на промежуточных рубежах и уничтожающие ночные контратаки, до которых так охоча штурмовая пехота. Несмотря на все эти светлые моменты, отступать на восток, оставляя врагу наших советских людей, все же для нас не самое приятное занятие. Ведь далеко не каждый готов бросить отчий дом и уйти на восток с колоннами беженцев. Большинству совсем некуда идти, и они остаются в своих домах под властью жестокого врага. Кому, как не нам, знать, какая огромная силища обрушилась на нас месяц назад и как много мы сделали для того, чтобы уменьшить и расточить эту мощь. Да, прошел всего лишь месяц, а кажется, что война идет целую вечность. Некоторые из нас уже забывают и о том, что имперская штурмовая пехота тоже присоединилась к нам не с первого дня войны. Битва за Минск, кровавая и безжалостная, сплотила всех нас в один неразъемный монолит. Тот, кто был в Минске в первых числах июля, не боится и самого ада – черти, поди, не страшнее немецких солдат.

И вот наша зафронтовая армейская группа, которая при подходе к линии фронта неожиданно для всех стала 13-й армией, вышла к Бобруйску. Сюда же со стороны Слуцка отступила не менее прославленная зафрронтовая группа генерала Болдина (а ныне 4-я армия), знаменитая тем, что в ее составе было собственное механизированное соединение, 7-я танковая дивизия генерала Борзилова, которой удалось отрезать и намотать на гусеницы самого Гудериана и два его моторизованных корпуса. Наша 13-я армия обороняла фронт севернее Бобруйска, правым флангом прикрывая направление на Рогачев, а 4-я армия Болдина заняла фронт по Березине южнее Бобруйска, вплоть до стыка с Мозырским укрепрайоном. Сам Бобруйск, как центр позиции, оборонял недавно прибывший из Приволжского военного округа 63-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта Петровского. И пусть этот корпус по численности превосходил любую из наших «армий», боеспособность была выше у наших бойцов, прошедших на пути от границы огонь, воду и медные трубы.

Кстати, с приходом в Бобруйск нас ждали не только приятные вещи в виде эшелонов, битком набитых всем необходимым для нашего снабжения: от тяжелых гаубичных снарядов до свежих комплектов обмундирования, износившихся за месяц войны; но и идиотский приказ сдать на фронтовые склады все некомплектное и трофейное вооружение. Чтобы я своими руками разоружал боевые части, которым, быть может, завтра снова идти в бой?! Да не в жизнь!!! Но интенданты были настойчивы в своих распоряжениях, и мне пришлось обратиться к Ватиле Бе. Честное слово, я не нарочно, я просто думал, что она посодействует отмене этих неумных распоряжений, но вместо этого товарищ Ватила приняла это безобразие слишком близко к сердцу и принялась бушевать так, что полетели интендантские головы. Что ей стоит дом построить, если она может без предварительного уведомления лично делать доклад товарищу Сталину.

Мне Ватила Бе объяснила эту кровавую вакханалию так: уж если начало Великой Войны не отучило людей от их канцелярских замашек, повинуясь которым, эти персонажи зло творят значительно охотнее, чем добро, то лоб, намазанный зеленкой – вполне адекватное воздаяние за все негативные поступки. Одновременно она посодействовала тому, чтобы это правило выполнялось только для частей, находящихся в глубоком тылу на переформировании, но не для тех батальонов и полков, которые насмерть стоят перед натиском численно превосходящего врага в первом и втором эшелоне обороны. А то сейчас все командиры, начиная с уровня командиров отделений и заканчивая командирами бригад и дивизий, озабочены только тем, чтобы уберечь от взора проверяющих разнообразные нештатные единицы вооружения. А это нехорошо, активность командиров должна уходить не на разную бесполезную имитацию бурной деятельности, а на действительно важные дела – например, совершенствование обороны, улучшение материального довольствия или боевую подготовку подчиненных. К тому же у нас нарисовалась еще одна неприятность. Местные интенданты отказываются отпускать бойцыцам штурмовой пехоты тройной продовольственный паек. Говорят, что не положено; максимум двойной, и только для тех бойцов, рост которых превышает метр девяносто. И тут тоже пришлось надавить. Еще не хватало, чтобы кто-то из моих бойцов испытывал голод, когда можно избежать такой неприятности.

Для ознакомления со сложившейся ситуацией в Бобруйск приехал командующий Западным фронтом генерал армии Жуков. М-да, видали мы карликов и покрупнее. Хорошо хоть товарищ комфронта не начал сразу, с порога, орать на меня, будто базарная баба, заставшая благоверного за разглядыванием непотребных картинок. Говорят, привычка хамить подчиненным за ним водится. Но с меня прямого подчинения товарищу Сталину еще никто не снимал, по крайней мере, такого приказа до меня не доводили – на что и было строго указано товарищу генералу армии. Орать, мол, на меня себе дороже. От такой наглости тот слегка обалдел, но хамский тон сбавил. Скорее всего, потому, что за моей спиной нарисовалась серьезная до невозможности тактик-лейтенант Алиль Фа. Ну что делать бедной девушке, если ее рост превышает два метра и она не может скрыться даже за моей широкой спиной.

– Здравия желаю, товарищ генерал армии, – говорит она, приветливо обнажив чуть заостренные белоснежные зубы. – У вас какие-то вопросы к товарищу генерал-лейтенанту?

После этих слов из Жукова будто выпустили воздух. Адъютант из числа темных эйджел ему не положен, несмотря на все его прошлые заслуги и высокий пост, и присутствие за моей спиной высокой худой фигуры с грифельно-серой кожей и заостренными ушами показывает разницу в нашем статусе. Говорят, что такая же тактик-лейтенант ассистирует только товарищу Сталину, и этот факт демонстрирует разницу в нашем положении. Алиль Фа говорит, что я военный гений, и что она никогда не возьмется давать мне советы, но ведь именно эта худая девушка-инопланетянка позволяет мне оттачивать мои решения до бритвенной остроты.

Если в боях на Коссовском тракте (Битва за Луцк-Дубно-Броды) я действовал буквально по наитию. Тогда я хоть и сумел нанести поражение вражеским наступающим войскам, но свою наступательную задачу все же выполнить не смог. Зато в Минске у меня будто раскрылись глаза. И дело даже не только в том, что я начал получать самые точные и свежие разведданные, чего во время моего командования девятым мехкорпусом не было и быть не могло. С разведкой в Красной Армии традиционно плохо, как и с доведением ее результатов в войска, зато имперцы переигрывают и нас, и немцев как по объему получаемой разведывательной информации, так и по скорости доведения ее во фронтовые части и подразделения. Застать врасплох имперцев практически нереально, информация об изменениях обстановки мгновенно доводится вплоть до взводных командиров, и соединение встречает врага в готовности на всех уровнях.

Что же касается нашего сотрудничества с Алиль Фа, то тут дело в том, что темные эйджел со специализацией «тактик» имеют весьма специфический тип мышления, приспособленный как раз для планирования боевых операций. В этом деле и мы, и немцы по сравнению с ними оказываемся тугодумными дилетантами. И в то же время командуют в имперской армии и на флоте самые обычные люди. Ну, не совсем обычные, не без таланта, как у вашего покорного слуги, но все равно не темные эйджел. Тактик и командир – это две принципиально разные должности, которые между собой имперцы никогда не смешивают. И главное оружие командира – это бритва Оккама, которой он беспощадно отсекает все лишнее, дабы темные эйджел не играли в войну из чистой любви к искусству. Сама Алиль говорила, что если дать эйджел покомандовать самостоятельно, то эффективность операций значительно падает. В боях против других эйджел это терпимо, потому что они и сами такие, а против более-менее талантливых тактиков обычных людей недопустимо, потому что тогда резко возрастает вероятность катастрофического поражения.

Но если тактик темных эйджел придана действительно талантливому генералу, последствия для противника могут быть воистину разрушительными. Это я вам говорю как непосредственный участник событий. Обычно мы, так же, как и немцы, не используем возможности своих войск и на треть их максимальной силы, но когда в деле тактик темных эйджел – КПД использования подразделений может достигать целых девяноста шести процентов, то есть один боец как бы превращается в трех. А это, знаете ли, дорогого стоит. Впрочем, мы все делаем одно дело, и у товарища Жукова нет адъютанта-тактика только по той причине, что та ему пока не нужна. Сражаются-то пока только авангарды, медленно отходящие к основной линии обороны, а основные силы фронта сейчас ускоренно работают лопатами, совершенствуя систему укреплений. Вот когда враг выйдет на основной рубеж обороны Западного фронта и по всей линии соприкосновения с противником завяжутся ожесточенные бои – вот тогда товарищу Жукову и понадобится собственный тактик-лейтенант. При этом я не исключаю, что ею будет все та же Алиль Фа, ибо свободных тактиков на «Полярном Лисе» не так уж и много.

Но я не ревную, ибо мы делаем одно дело, и к тому же у темных эйджел весьма специфические понятия об отношениях между полами. Для них в мужчинах (как они говорят, в самцах) ничего не значит красота, мужское обаяние и аристократический лоск, зато больше всего на свете они ценят успешных мужчин, выбравших жизненной стезей военную карьеру. И такие мужчины интересуют их не сами по себе и не в качестве возможных брачных партнеров, а только и исключительно в разрезе их возможного отцовства. Успешный отец из обычных людей увеличивает вероятность рождения успешного ребенка-полукровки, приподнимающего социальный статус матери. А так как эйджел живут по несколько столетий, то они вполне успевают воспользоваться всеми льготами, какие им дает рождение успешных детей. При этом нам, мужикам, совсем необязательно спать с темноэйджеловскими красотками, хотя их внешность и выглядит очень экзотично. Все можно проделать во время визита к врачу, и при этом «жених» и «невеста» даже не встречаются. А иногда гены особо успешных командиров раздают темным эйджел в награду вместо медалей и орденов. Вот так…

– Вы, товарищ генерал, – ни чуточки не серея (то есть не краснея), заявила мне Алиль Фа, – относитесь к премиальному сегменту, и когда наше дело кончится успешно, я хотела бы, чтобы именно вы стали отцом моей третьей дочери. С вами у меня есть все шансы добиться успеха, ведь вы же настоящий военный гений, что не может не отразиться на потомстве…

Как говорится, «конец цитаты, оцените слог». С одной стороны, я польщен столь лестной оценкой моей скромной персоны, а с другой, мне как-то неловко от того, что меня выставили на продажу, будто дорогой товар в витрине роскошного магазина. Иногда имперцы мне кажутся простыми и понятными, буквально своими в доску, а иногда извивы их мыслей заводят так далеко, что можно заблудиться. Тем более что имперских мужчин, как правило, никто и не спрашивает. Все они в обязательном порядке сдают свою сперму в специальные хранилища-банки. И если ты пал героем в бою с превосходящим врагом, совсем ты не умрешь. В скором времени у тебя появится множество посмертных детишек, которые продолжат твое дело. Батальон штурмовой пехоты, который бок о бок с нашими бойцами дрался на улицах Минска, почти полностью состоит из таких вот посмертных дочерей героев, рожденных тугодумными силачками-горхинями, и прошедших жесткий профессиональный отбор.

С одной стороны, меня шокирует такая примитивная селекция – точно при разведении охотничьих собак. Но с другой стороны, результат неизменно положительный, поскольку, заметив на поле боя эти живые танки, противник стремится тут же отступить и разорвать контакт, благо в преследовании врага воительницы штурмовой пехоты с массивными телами и относительно короткими ногами не очень сильны. Во всех остальных случаях штурмовая пехота выше всяких похвал: в Минске, да и в ходе отступления, было множество случаев, когда брошенный в бой взвод или даже отделение штурмовой пехоты решали исход в нашу пользу. Храбрейшие из храбрейших и сильнейшие из сильнейших, они стойко и яростно дрались на самых ключевых участках сражения. После отхода за Березину я приказал отвести поредевшие подразделения штурмовой пехоты во второй эшелон армии, ибо они заслужили свой отдых.

Поэтому, когда командующий Западным фронтом сбавил обороты и начал разговаривать со мной сухим деловитым тоном, как равный с равным, я так же сухо и по-деловому доложил ему текущую обстановку и историю нашего сражения за Минск и анабазиса к Бобруйску. При этом я особо подчеркнул тот боевой вклад в победу, который был сделан бойцыцами штурмовой пехоты. Жуков заинтересовался, стал задавать вопросы – и в итоге я предложил ему съездить в расположение роты капитана Арии Таним, чтобы, так сказать, лично ознакомиться с положением дел на местности. Темные эйджел, дающие умные советы – это одна сторона имперской медали, а вот штурмовая пехота, идущая по этим советам в бой – уже другая. При этом такие, как Алиль Фа помнят, что они темные эйджел и что с Империей их связывает только заключенный предками вассальный договор, зато бойцыцы штурмовой пехоты, без различия того, какой национальности были их отцы, искренне считают себя русскими. В недобрый для себя час Гитлер объявил всех славян недочеловеками – теперь для каждой такой мускулистой валькирии он и его прихвостни являются кровными врагами…

Все это я и объяснял товарищу комфрота, пока мы ехали на «эмке» по проселочной дороге из Кирово в деревню Любоничи. При этом сопровождавшая меня Алиль Фа болезненно ойкала при каждом толчке и презрительно морщила нос, как бы презирая нашу техническую отсталость. Но чем богаты, тем и рады; поездила бы она на жесткой скамейке неподрессоренного тарантаса (вроде того, на каком раскатывали мои предки) – так вообще бы всю задницу отбила на ухабах и рытвинах. Будут и у нас когда-нибудь такие же быстрые, проходимые и мягкие на ходу машины, как у имперцев. Ну а пока для того чтобы покрыть двадцать пять километров, нам потребовалось около часа. Хорошо хоть эмка и сопровождавший нас ЗиС с бойцами генеральского эскорта нигде не застряли и их не пришлось выталкивать из какой-нибудь колдобины руками.

Первый раз нас остановили примерно в трех километрах от расположения роты, у деревни Морховичи. Старшей поста являлась рядовая бойцыца штурмовой пехоты, при которой состояли несколько бойцов вполне обыкновенного вида. У нас проверили документы и, удостоверившись, что мы – это мы, пропустили следовать дальше. При этом я объяснил товарищу Жукову, что в ходе минского сражения к штурмовой пехоте пристало множество наших бойцов, пригревшихся и прижившихся в компании боевых баб. Так, например, второму номеру расчета лазерного ружья особой силы не потребуется, его дело – только в нужный момент развернуть и установить треногу для стрельбы из положения лежа, с колена или стоя. Или стрельба с рук из пулемета «Максим», отделенного от станка. Пока первый номер с руки поливает потоками пуль строй врага, дело второго номера – следить, чтобы не перекосило матерчатую ленту, и в то же время защитное поле, создаваемое броней штурмпехотинки, защищает от вражеского огня обоих. В силу такого смешанного комплектования сейчас рота Арии Таним по численности напоминает скорее батальон, а по боевой мощи – полк, усиленный танками и артиллерией.

Пока я это говорил, мы, не останавливаясь, проследовали через еще два поста, причем на последнем из них, у въезда в Любоничи, в пулеметных ячейках имелись готовые к стрельбе тяжелое лазерное ружье и зенитный крупнокалиберный пулемет ДШК на треноге. Народ бдел, и только предупреждение, полученное с передового поста, позволило нам проследовать тут без остановки. В случае внезапного нападения (что невозможно в силу всевидящего ока имперской орбитальной разведки), сказал я, последний пост на пятнадцать-двадцать минут сумеет задержать даже мотомехгруппу противника, усиленную средними танками. А потом поднятая по тревоге рота (или уже батальон?) выступит на бой с врагом в полном составе, и тогда небо немцам сразу покажется с овчинку…

Впрочем, в тот момент мы уже въезжали в пункт дислокации роты штурмовой пехоты и впечатления, обильно поступающие сразу со всех сторон, больше не нуждались в комментариях. Все Любоничи, от начала и до конца казались заполнены бойцыцами штурмовой пехоты, хотя их было не более семидесяти человек. Без своей устрашающей боевой экипировки, которая делала их громоздкими и неповоротливыми, в почти обычной для нас полевой форме камуфляжных расцветок, девушки Арии Таним выглядели значительно более человекообразными и приятными для мужского глаза. Нет, конечно, они не превратились в изящных балерин, но все же стали выглядеть не только сильными, но и ловкими.

Массивные плечи и мощные бицепсы, а также ладони размером с хорошую лопату компенсировались узкими талиями, пропорциональными ногами и достаточно миловидными лицами. Дополняли впечатление длинные косы всех оттенков: от серебристого блонда до цвета воронова крыла, которые бойцыцы в не боевой обстановке носили не закрученными вокруг головы, а свободно свисающими; и это притом, что у некоторых эти древнейшие женские украшения доставали до самых колен. Некоторые из них, сняв куртки и оставшись в одних майках, подчеркивающих их титанические груди, играли в волейбол, а другие, разоблачившись полностью, со счастливым визгом плескались в местной речке Любонке. При этом играющих в волейбол свистом и аплодисментами поддерживала большая группа болельщиков, среди которых большинство было за приставшими к штурмовой пехоте бойцами РККА. Как я понимаю – кто с кем вместе воевал, тот за того и болел. При этом игры в смешанных командах категорически запрещены во избежание получения травм игроками, не имеющими выдающихся физических кондиций, ибо мяч после удара могучей рукой бойцыцы штурмовой пехоты летит с силой пушечного ядра…

У тех, кто смотрел на всю эту идиллию неподготовленным глазом, могло создаться обманчивое впечатление, что перед ним обычные девки и бабы, только очень массивные. А вот и нет! Я видел их в деле, и я знаю, что даже без своей сверхтехнологичной экипировки и оружия, с голыми руками и ногами, они все равно остаются чрезвычайно опасными, яростными и безжалостными воительницами, наводящими ужас на врага. А восторженный визг и счастливый смех – это только внешность, которая нередко не соответствует действительности. В самом тихом омуте, как говорят, водятся самые отборные черти. Безумная ярость, отвага и сила мускулистых воительниц известны уже и нашим войскам, и противнику, недаром же в германской армии издан приказ – во избежание ненужных потерь по возможности избегать прямого столкновения с подразделениями штурмовой пехоты.

Штурм-капитан Ария Таним встретила нас на крыльце хаты, в которой квартировало командование роты. Полевая форма, длинная толстая коса, и ничего лишнего. Оказалось что она не одна. Вместе с ней был крепкий и подлысоватый советский командир лет пятидесяти от роду. Это оказался командир седьмой танковой дивизии генерал-майор Борзилов, имевший на руках разрешение генерала Болдина на трехдневный отпуск по семейным обстоятельствам…

– Это мой жених, – смутившись и мило покраснев, сказала Ария Таним, – приехал ко мне на сутки, и завтра утром должен отправиться обратно…

Ну что же – война войной, а жизнь продолжается. Люди встречаются, влюбляются, строят планы на мирное послевоенное будущее, в то же время как над страной грохочет самая страшная из всех войн в истории человечества. Впрочем, эти двое и так выглядят как два сапога пара, если, конечно, не считать внушительных габаритов счастливой невесты, которая и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдет, и поднимет свою роту в атаку криком: «За Родину, за Сталина, во славу Империи – вперед!». И вообще, все мы здесь перестали вздрагивать при слове «Империя», потому что оно все меньше напоминает нам проклятое прошлое. Да и как же может быть иначе? Ведь той Империи служили такие замечательные люди, как каперанг Малинин, которого я, правда, ни разу не видел, но все отзывались о нем в превосходных тонах, главный тактик Ватила Бе, комбат штурмовой пехоты Ивана Эри, напоминающая вырубленный из гранита памятник самой себе, и множество прочих, кого я еще не знаю лично, но они прикрывали нас сверху от немецких бомбардировщиков, наносили штурмовые удары по вражеским войскам и вываливали свой бомбовый груз на Берлин.

Кстати, по поводу бомбового удара по центру Берлина в Германии недавно был объявлен трехдневный траур. Второй раз за эту войну немцы были вынуждены официально рыдать от горя и посыпать голову пеплом. Первый раз у них случился тогда, когда стоящий перед нами генерал Борзилов со товарищи, зажали в угол и уничтожили два моторизованных корпуса второй танковой группы генерала Гудериана, а потом сумели организованно отступить в полном порядке; и немцы ничего не смогли с этим сделать. Думаю, что если все и дальше пойдет так, как оно идет сейчас, траур для немцев станет привычным состоянием души.

Кстати, Борзилов заинтересовал Жукова значительно сильнее, чем Ария Таним. Окинув ротного командира внимательным взглядом и, видимо, определив, что она не в его вкусе, командующий фронтом переключился на командира седьмой танковой дивизии, оробевшего от присутствия целого генерала армии. Разговаривать с Жуковым – это вам не геройски драться с германцами под Ивацевичами, слой за слоем укладывая в землю обнаглевших белокурых покорителей мира, разговаривать с Жуковым – это гораздо сложнее. Но генералу Жукову действительно были интересны подробности сражения под Слонимом и Ивацевичами, поэтому слово за слово – и вместо уставных для старой армии «так точно», «никак нет» и «не могу знать» у них через какое-то время пошел непосредственный живой разговор. Командующий фронтом задавал короткие вопросы, а генерал Борзилов отвечал на них со всей своей крестьянской обстоятельностью.

Потом в беседу вступила капитан Ария Таним, рота которой тоже поучаствовала в сражении за Ивацевичи – и перед нами во всей красе раскрылись подробности сражения первых дней войны, когда первой и основной задачей имперское командование считало удержание за хвост рвущегося на восток фашистского зверя. И это у Борзилова, Болдина, Арии Таним и иже с ними получилось в полном объеме. А потом свое слово сказали мы в Минске – и хваленый германский блицкриг закувыркался под откос, будто поезд, под которым подорвали рельсы. Все наши, кто участвовал в тех двух операциях, теперь покрыли себя неувядаемой славой, обласканы вождем и любимы народом, а их оппоненты с противоположной стороны давно гниют в земле. Но там, в Минске, в моем распоряжении была только пехота, а генерал Борзилов все-таки командовал сводной мехгруппой, поэтому и я крайне внимательно слушал его рассказ о том, как его небольшой отряд из новых советских танков, с десантом из роты штурмовой пехоты на броне, наголову громил превосходящие численностью германские полчища. Капитан Ария Таним время от времени вставляла в этот рассказ короткие и точные замечания, и сражение под Ивацевичами развернулось перед нами во всем своем великолепии.

– Знаете, товарищ генерал армии, – сказал разоткровенничавшийся в конце Борзилов, – до встречи с имперцами мы находились в пучине отчаяния. Приказ генерала Павлова отступать с максимально возможной скоростью бросая все, деморализовал и демобилизовал войска. Год, конечно, был не семнадцатый, но настроения были очень похожими. Нас предали, нас бросили и послали на смерть – то ли из-за чьего-то разгильдяйства, то ли во исполнение каких-то тайных целей. Потом в небе появились «защитники» – и с шеи будто сняли удавку, а после того, как не стало вражеских налетов, а вражеская авиация подверглась уничтожающей показательной порке, нам буквально стало легче дышать… А потом к нам явились сами имперцы и указали возможный путь для мести, а потом и для победы; и мы прошли по этому пути, с каждым шагом становясь сильнее и умнее. Теперь мы знаем вкус победы, и нас уже не остановить, пока мы на наших танках дойдем до Берлина. Пусть это случится не так скоро, как этого бы хотелось, но мы обязательно начертаем наши имена на закопченных развалинах Рейхстага. Недаром же товарищ Сталин сказал, что наше дело правое, враг будет разбит и победа будет за нами.

Он говорил, а вокруг нас постепенно собирался народ. Бойцы и бойцыцы, бросившие свои игры на свежем воздухе, местные жительницы с детьми, оставившие домашние дела – все они молча внимали словам генерала Борзилова. Не пустой треп заезжего пропагандиста, полный пустых штампов, а рассказ непосредственных очевидцев и участников событий, на своем опыте понявших, что врага можно и нужно бить так, чтобы во все стороны летели кровавые брызги. Впрочем, Ария Таним и ее бойцыцы и так знали эту истину, им только требовалось внушить ее тем, кто находился под ложным убеждением о бесчисленности и непобедимости врага. И им это удалось. Теперь все знают, что немца можно и нужно бить, и что непобедимость германской армии – всего лишь миф, который уже нами развеян.

* * *

Тогда же и там же. Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Я так счастлива! Сегодня ко мне в гости приехал любимый. Его часть, так же как и нашу роту, отвели на отдых во второй эшелон, и он сначала прислал мне письмо с признанием в любви, а потом смог взять отпуск «по семейным обстоятельствам». Как приятно, однако, осознавать, что я и есть это самое его семейное обстоятельство… Предложение руки и сердца воительнице штурмовой пехоты со стороны мужественного хуманса со Старой Земли прозвучало, конечно, напыщенно и немного наивно, но я-то знаю, что эти слова были сказаны им от всей души, и поэтому очень умилилась. Любимый мой, родной и драгоценный; если бы он знал, как сильно я люблю его с момента той самой нашей первой встречи на пыльной местной дороге!

Да, я уже не наивная девочка, только что покинувшая стены офицерского училища, но и не закоснелая в своем презрении к противоположному полу сука, какими годам к тремстам становятся фанатички из числа отпетых светлых эйджел. И неважно при этом, что они напропалую спят со всем, что имеет между ног эту мужскую штуку; важно то, что они не вкладывают в процесс соития ни грамма души. А в таком случае это уже не любовь, а просто трение слизистых оболочек; а мы с моим генералом действительно влюблены друг в друга. Он – моя душа, а я – его, и мое сердце трепещет в его руках. У меня до этого, конечно, уже были партнеры по постели, но ни один из них и близко не подходил к слову «люблю» и предложению руки и сердца. Но мой генерал не такой, для него любовь не пустой звук. Большая часть его сердца, конечно, занята любовью к его Родине, за которую он сражается всю свою жизнь. Но мне хватит и того уголка, в котором я смогу свить семейное гнездышко, став частью его семьи, его клана и его страны.

Но едва мы с моим женихом успели сказать друг другу первые слова приязни и любви, как за окнами дома, в котором я остановилась, раздались звуки надвигающегося переполоха. Правда, сразу было понятно, что это не нападение врага. Не было слышно громких бахающих звуков местной перестрелки и специфических боевых кличей. Не звучали также сигналы военной тревоги, обычно предупреждающие об опасности. Не успела я собраться и выйти на крыльцо, чтобы разобраться с источником шума (капитан Ария Таним в гневе – это страшно), как мне навстречу прямо под ноги попался мелкий белоголовый хозяйский сынок. Он так бежал, что остановиться смог, только уткнувшись головой в мой мощный пресс. Увидав, что он прибежал куда надо, мальчишка начал быстро что-то тараторить на местном диалекте русского языка, который я и мои девочки разбирали с пятого на десятое. Единственное, что я смогла понять из его сообщения, было то, что к нам едут два больших начальника.

– Ну вот, – вздохнул мой любимый, – не было печали, так принесла кого-то нелегкая. Съездил, называется, к невесте в отпуск…

– Не бойся, милый, – ответила ему я, застегивая форменную куртку, – ведь я с тобой, да и документы у тебя в порядке. Ты тут, со мной, решаешь свои личные дела, а прочее никого не касается, будь это хоть сам Великий Дух Вселенной!

– Да я и не боюсь, – мой любимый оправил гимнастерку, – но все равно мне как-то не по себе. Это не у вас в Империи, где все понятно, а от нашего начальства не знаешь чего и ждать…

Вот так мы с моим женихом и вышли на порог дома. А там из машины нам навстречу вылезают трое. Первым делом, конечно, я увидела младшего тактика Алиль Фа. Эта будет выделяться даже в толпе хумансов. Но Алиль Фа тут не ходит одна – и вместе с ней из машины вылез хуманс, при виде которого я сразу расплылась в широчайшей улыбке. Разумеется, это был наш командующий генерал Рокоссовский. Наши девочки его любят и втайне считают почетным штурмпехотинцем. Многие ждут момента, когда его включат в программу репродукции, чтобы подать заявку на оплодотворение. После того, что мы сделали здесь в последнее время, их заслуг должно хватить на самый премиальный сегмент, к которому, несомненно, относится и наш командующий. Но я, к счастью, не отношусь к их числу, потому что хочу иметь детенышей только от своего любимого хуманса, и поэтому могу разговаривать с генералом Рокоссовским без тайных мечт и без придыханий. А он хорош… Красавец, умница и просто добрый человек, даже в мыслях не видящий разницы между хумансами, эйджел всех разновидностей и подобными мне боевыми гибридами. Я знаю, что даже в Империи многие хумансы морщат нос из-за наших матерей, которых считают отсталым человеческим подвидом, но этот хуманс не таков. Для него неважно, кем были твои родители, зато важно, кем стал ты сам.

Второй начальник, приехавший вместе с нашим обожаемым командармом, мне лично оказался незнаком, но внутренний голос (а на самом деле вживленный в мозг чип справочно-информационной системы), тихо пискнув, подсказал, что это один из тактиков первого класса местной русской армии генерал Жуков, командующий Западным сектором обороны страны Эс-Эс-Эс-Эр. Мне этот Жуков сразу не понравился. Как тактик он, возможно, и неплох, но все же было в нем что-то такое болезненно нахрапистое и скандальное. Кажется, социоинженеры называют такое свойство человеческой натуры «моральной неустойчивостью». Но мы, штурмовая пехота, девушки простые, с нами на повышенных тонах разговаривать бесполезно. И вообще, чего он сюда приперся, ведь в силу «Соглашения о Присоединении» мы подчиняемся только своему командованию, а уже оно подчиняется товарищу Сталину как Верховному Главнокомандующему[58] страны Эс-Эс-Эс-Эр.

Но тактик Жуков не стал устраивать неприятности. Хороший тактик вообще без особой необходимости никогда не полезет в бой, где ему ничего не светит, кроме поражения. Убедившись, что мой возлюбленный находится в расположении моей части на вполне законных основаниях, генерал Жуков начал его расспрашивать о том, как тот воевал с первых дней войны и до последних дней, когда его сводная часть была отведена на отдых и пополнение в ближний тыл. Стесняться моему генералу было нечего, поскольку он воевал не хуже других, поэтому он тут же во всех деталях принялся рассказывать о том, как с нашей помощью делал козью морду хвастливому до ужаса тактику дейчей Гудериану. Поскольку я тоже участвовала в тех событиях, то стала делать к его рассказу свои дополнения. Я, конечно, не тактик из темных эйджел, но описать оперативную обстановку без применения матерных слов могу вполне свободно.

Жукову, кажется, наш рассказ понравился, а быть может, дело в том, что основные силы подчиненного ему сектора в бою еще не бывали, и он просто хотел знать, чего в ходе боев можно ждать от противника, а чего от наших войск. В любом случае, насколько я знаю дейчей – они народ упорный, и, получив отпор, попробуют проанализировать причины неудач и снова повторить наступление – возможно, в каком-нибудь другом месте. Самая большая проблема войск Эс-Эс-Эс-Эр заключается в почти полном отсутствии боевого опыта, особенно опыта боев против дейчей, которые всегда дерутся яростно и отчаянно, как крысы, загнанные в угол. Те местные части, что уже были в боях и с победой сумели вырваться из смертельной ловушки, должны быть на вес золота и рассматриваться местным командованием как ядро создания совершенно новой армии, задачей которой будет уже не столько оборона страны ЭсЭс-Эс-Эр, сколько разгром и уничтожение страны Германия.

Видимо, генерал Жуков тоже так думает, что доказывает, что он хороший тактик, хотя и не очень хороший человек. Когда мой жених закончил рассказ небольшой эмоциональной речью, воодушевившей всех присутствующих, тот немного подумал и предложил ему переформировать его потрепанную танковую дивизию в механизированную бригаду нового облика, причем разрешил забрать в нее при необходимости всю наличную советскую и трофейную технику, в том числе и улучшенную инженерами серых эйджел. Подчиняться эта новосозданная бригада будет по-прежнему товарищу Верховному Главнокомандующему. Мол, в ближайшее время в местных войсках будут созданы четыре таких бригады, и командовать одной из них будет мой любимый и ненаглядный. А любимый и ненаглядный немного подумал над сделанным ему предложением и… согласился с предложением Жукова. Но только при этом поставил условие, чтобы моя рота была включена в состав того батальона на правах одного из мотострелковых подразделений.

Вот тут очередь думать перешла к Жукову, и размышлял он очень недолго.

– Хорошо, – сказал он, обращаясь ко мне, – да только зачем вашей роте быть одним из нескольких подразделений? Несколько я вижу, народу в вашем расположении не меньше чем на батальон, и, если хотите, можете забирать их всех на место новой службы. В таком случае расформировываться ваша боевая единица тоже не будет. С вашим постоянным непосредственным командованием[59] я договорюсь, со временным[60] тоже. Согласны ли вы, товарищ капитан имперской штурмовой пехоты Ария Таним, вместе со своими людьми перейти на службу в РККА; ответьте только – «да» или «нет»?

– Да, – сказала я, – я согласна совершить такой переход в вашу Рабоче-Крестьянскую Красную армию, взять с собой всех моих девочек, а также выйти замуж за моего любимого, хотя он и не задавал такого вопроса. Согласен ли ты, мой дорогой, взять меня в жены, а также стать моим верным и любящим мужем?

Ну что ты будешь делать, когда такую предложение тебе делает бойцыца штурмовой пехоты, каждый кулак у которой размером с голову взрослого мужчины? Конечно же, он согласился на все сразу, лишь бы я его тут же обняла бы и поцеловала. Что я, собственно, тут же и сделала. Я же всегда хотела найти себе подходящего мужчину и жить с ним в мире, любви и радости…

* * *

22 июля 1941 года, поздний вечер, Бобруйск, штаб 63-го стрелкового корпуса.

Командующий Запфронтом генерал армии Георгий Константинович Жуков

Утомленное солнце раскаленным шаром опускалось за горизонт. Весь день двадцать второго июля командующий Западным фронтом объезжал передовые позиции и тыловые пункты дислокации тринадцатой армии. Разница с необстрелянными и еще не побывавшими в боях частями Красной Армии, которые он наблюдал на других участках фронта, была разительной. И хоть потери в передовых частях были велики (роты по наполнению личным составом скорее напоминали взводы), каждый боец Рокоссовского стоил двоих-троих, не прошедших закалку жестокими боями. Сам участник прошлой Большой Войны Жуков видел, что каждый из бойцов Рокоссовского уже знает, что делать. Вместо того чтобы предаваться блаженному отдыху и ничегонеделанию, бойцы роют стрелковые ячейки и ходы сообщения, оборудуют артиллерийские позиции – одним словом, совершенствуют рубеж обороны, готовясь стоять тут так же, как стояли в Минске. И враг, будто чувствуя это их боевитое настроение «подраться», ограничивается короткими прощупывающими обстановку перестрелками через Березину да вылазками разведгрупп в ночное время на подручных средствах и надувных лодках, пытающихся преодолеть водную преграду.

На позициях 63-го стрелкового корпуса, обороняющего Бобруйский плацдарм, значительно беспокойнее. Не имея перед собой водной преграды и чувствуя, что они имеют дело с необстрелянным контингентом, немцы ведут себя значительно активнее. Время от времени на линии соприкосновения случаются ожесточенные атаки, сопровождаемые массированными артиллерийскими обстрелами. Правда, при этом и бойцы генерал-лейтенанта Петровского, благодаря такой активности противника, тоже довольно быстро учатся воевать. За них играет то, что с тех пор как в небе появились белые защитники, железные дороги на советской стороне фронта функционируют бесперебойно и все необходимое подвозится к фронту вовремя и в нужном объеме. Зато активность фашистских войск сдерживает до сих пор не функционирующий минский железнодорожный узел. Ведь потраченные во время лихих атак боеприпасы требуется восполнять, а возможности поставок автотранспортом весьма ограничены и ведут к значительным потерям.

В лесах между Бобруйском и Минском бродят не только группы окруженцев, стремящихся выйти к своим, но и разведывательно-диверсионные отряды, сформированные из личного состава четвертого воздушно-десантного корпуса, ранее дислоцированного в поселке Пуховичи. Ватила Бе посчитала нерациональным использовать в качестве обычной пехоты эти четыре тысячи элитных бойцов, к тому же не имеющих тяжелого вооружения. И вот теперь сталинские десантники работают харонами для снабженцев вермахта, каждый день переправляя на тот свет по нескольку десятков жирных германских тыловиков. Тем более что перед войной для охраны коммуникаций на группу армий выделялась всего одна охранная дивизия, а в условиях суровой советско-имперской действительности, когда леса полны людьми, желающими сделать больно немецким солдатам, это все равно что попытаться натянуть презерватив даже не на глобус, а на нервного дикобраза.

Короткие очереди из ручных пехотных пулеметов и автоматов Дегтярева, частый перестук выстрелов из самозарядок Симонова, глухое баханье разрывающихся ручных гранат – и еще одна колонна снабжения, поставляющая в передовые части топливо, боеприпасы и продовольствие, превращается в ряд обугленных автомобильных остовов. Иногда, ради разнообразия, используются фугасы направленного действия с готовыми поражающими элементами – очень полезные, если охранение колонны возглавляет, например, легкий танк, вроде двухбашенного пулеметного Pz-1, за которым следует несколько грузовиков с пехотой. После взрыва фугаса пулеметная танкетка становится похожей на поломанную детскую игрушку, а первые два грузовика в колоне вместе с содержимым и вовсе сметает с дороги взрывной волной и роем поражающих элементов. Потом из леса выходят фигуры, одетые в десантные камуфляжные комбинезоны, и без всякой жалости добивают выживших солдат и офицеров, не оставляя живых свидетелей. Иногда под такую раздачу попадают штабные колонны – и вот тогда немцам становится по-настоящему больно. Особенно в том случае, если на месте разгрома колонны недосчитаются трупа высокопоставленного офицера или, не дай Бог, генерала. Хотя, как раз таки Бог в этой войне отнюдь не на немецкой стороне, чтобы там ни было написано на пряжках немецких солдатских ремней[61].

Нет ничего хуже, чем попасть в плен к большевикам, считают в вермахте. Возможно, в чем-то они и правы, потому что для мертвых земной путь и сопутствующие ему мучения уже закончены, а для попавших в плен немцев все самое ужасное только начинается. Ну не могут рассчитывать ни на какое снисхождение солдаты и офицеры армии, вероломно напавшей на своего противника без объявления войны и не соблюдающей правила обращения с военнопленными. Впрочем, германские солдаты в качестве пленных никого не интересуют, особенно во время зафронтовых операций. Пулю в голову, смертный жетон и солдатскую книжку забрать – и готов еще один безымянный труп, компост для удобрения белорусских полей (впрочем, в Прибалтике и на Украине творится то же самое). Око за око, зуб, за зуб, смерть за смерть.

На той стороне фронта считается, что это действует ужасный ОСНАЗ НКВД, состоящий исключительно из большевистских фанатиков, за безжалостность получивших прозвище «мясники». А на самом деле в немецких тылах озоруют всего лишь советские десантники, наскоро натасканные инструкторами (большими пакостниками и выдумщиками) из егерской роты Вуйкозара Пекоца. А остальное – те сами, сами, сами. Жалости к захватчикам у советских бойцов нет, никто немцев на советскую землю не звал. Поэтому и истребляют фашистов безо всякой пощады. Нет среди них невинных, все мазаны одними миром. О том, что они тоже рабочие и крестьяне и то что некоторые из них во время последних выборов в еще в Веймарской Германии в 1932 году голосовали за коммунистов и социалистов, немецкие солдаты вспомнят не раньше, чем Красная Армия начнет замыкать вокруг них котлы на сотни тысяч голов, а еще лучше – клиньями несокрушимых танковых армий ворвется на территорию Третьего Рейха. Но когда дело будет сделано – кому оно тогда будет нужно, это запоздалое раскаяние людей, руки которых оказались по локоть измазаны в крови невинных. Поэтому нет им сейчас ни пощады, ни снисхождения, а только жестокая и справедливая расправа.

В этой ледяной рассудочной жестокости генералу армии Жукову чудится что-то нечеловеческое, специфически темноэйджеловское, отрицающее возможность компромиссов, полутонов и частных случаев. Тотальная война на полное истребление противника: если враг не сдается, то его уничтожают. Особенно хорошо это заметно в 13-й и 4-й армиях, бойцы и командиры которых достаточно долго воевали бок о бок с имперской штурмовой пехотой. И ведь маршевое пополнение[62], которое сейчас широким потоком поступает к Рокоссовскому и Болдину, быстро переймет привычки и повадки ветеранов приграничного сражения, тем более что по приказу Ставки Верховного Главнокомандования[63] на пополнение бывших зафронтовых армейских групп направлялись маршевые роты, сформированные из призванных по мобилизации бойцов и командиров, имеющих боевой опыт в сражениях на Халкин-Голе и во время Зимней войны[64], а также лучших из военнослужащих срочной службы.

Жуков предположил, что после выполнения задачи по сдерживанию противника перед основным рубежом обороны Западного фронта обе эти армии особого назначения по приказу Ставки отойдут за рубеж обороны по Днепру, занимаемый нынче 21-й армией генерала Кузнецова. После этого, они, скорее всего, будут выведены из оперативного подчинения Западного фронта и направлены для решения задач стратегического характера на других участках фронта. Такая же судьба должна постичь оперативную группу войск полковника Крейзера (которому уже недолго оставаться полковником), сводные мотоброневые отряды полковника Лизюкова и генерал-майора Борзилова, а также некоторые другие части и соединения, отличившиеся в сражении с врагом.

Все они, показавшие, что немцу можно вполне успешно сопротивляться, при первой же возможности переходя в сокрушительные контратаки с разгромным итогом, будут изъяты из состава фронта и направлены для решения стратегических задач. Быть может, они понадобятся для организации контрнаступления, а быть может, для парирования следующей попытки вражеского прорыва, которую германское командование неизбежно предпримет, как только накопит очередную порцию свежих сил. По-другому никак быть не может. У германского генералитета просто нет иного выхода. Бешеная кобыла, на которую они вскочили, должна скакать, а иначе, если фронт не будет двигаться ни туда ни сюда – позиционный тупик, с прошлой Великой Войны, являющаяся для германских генералов синонимом поражения.

Даже дойдя до Днепра и Западной Двины в Белоруссии и Прибалтике, а также до старой границы на Украине, немцы нанесли слишком незначительный ущерб советской экономике. С каждым днем советские заводы, перешедшие на круглосуточный режим работы, увеличивают выпуск танков, самолетов, пушек и прочего вооружения, выплавку стали и производство горюче-смазочных материалов. Германское наступление не сумело достать СССР до его сердца в Москве, не смогло оно привести и к критическому ущербу для советской экономики. Вместо ушедших на фронт рабочих к станкам и механизмам встают их жены и дети и выпуск военной продукции только увеличивается. В то же время должно быть понятно, что никакого мира или хотя бы перемирия, между коммунизмом и нацизмом быть не может. Это война насмерть. Победитель в ней надеется править миром, а побежденный должен будет умереть. Поэтому новая попытка прорыва неизбежна, и произойти она должна на относительно узком фронте на московском направлении. На московском только потому, что любая другая цель не обеспечит Третьему Рейху не только победы, но и банального выживания. И вот как раз в момент купирования вражеского прорыва и пригодятся прошедшие закалку огнем части и соединения особого назначения.

* * *

23 июля 1941 года, около полудня. Минск. Гауптштрассе[65](улица Советская), дом 18, Штаб группы армий «Центр».

Командующий генерал-фельдмаршал Федор фон Бок

Русские оставили здание, в котором у них поначалу размещался штаб белорусского округа, а потом штаб обороны Минска в почти неповрежденном состоянии. Сожженные секретные бумаги, которыми топили камины, и поломанная мебель при этом не в счет. Боя за этот дом не было, не то что в других местах, потому что большевистское командование заблаговременно дало приказ идти на прорыв. Германские саперы целую неделю обследовали здание, обезвредили несколько заложенных фугасов и вынесли вердикт о его полной безопасности, после чего по адресу Гауптштрассе 18 въехал штаб группы армий «Центр», а Федор фон Бок, разумеется, занял роскошный кабинет командующего, где почти все, за исключением выпотрошенного сейфа, осталось как при прежнем хозяине генерале армии Павлове[66].

Чем дальше развивались события, чем очевиднее становилось, что все предвоенные расчеты, как говорят русские, полетели к собачьим чертям. Кому, как ни ему, фон Боку, носящему русское имя (потому что половина мужчин его семьи служила прусским королям, а половина – русским императорам), не знать сложной и противоречивой русской души. Но, видимо, еще лучше эту загадочную душу знают и понимают пришельцы из бездны, ведь у них с легкостью получается манипулировать огромными массами русских солдат, вкладывая в их души свою неистовую ярость. Но все это неправильно! С детства Федор фон Бок знает, что русский мужик добр, ленив, любит сперва выпить, а потом, утирая слезу, петь протяжные жалостливые песни… И только иногда, когда он уж очень сильно разозлится, он сначала медленно запрягает, а потом широко размахивается своей правой рукой – и уже тогда летят клочки по закоулочкам.

Но стоило начаться Восточному походу – и русские обрушились на германскую армию, будто рой разъяренных ос. Застигнутые врасплох, не всегда умелые, плохо вооруженные, по большей части находящиеся под командой бестолковых офицеров или даже просто предателей, разбуженные двадцать второго июня залпами германских орудий, они дрались яростно и неистово, пока в баках танков не закончилось горючее, а в подсумках еще были патроны. Но даже будучи разгромленными, большая часть русских солдат стремилась отступить, перегруппировать силы, чтобы с новой яростью накинуться на вторгнувшуюся армию. С первых же дней план Барбаросса начал буксовать, день за днем накапливая отставание от заранее рассчитанного графика. А уж когда с небес появились пришельцы, то плохое положение превратилось в катастрофическое. Каждый день фельдмаршал фон Бок тупо смотрел на карту, не понимая, каким может быть следующий ход демонической сущности, играющей с вермахтом как кошка с мышкой.

Да, германская армия продолжает отвоевывать все новые и новые территории, продвигаясь на восток, но фон Бок знает, что это путь на Голгофу. Прошел только месяц войны, а вермахт уже обессилен и обескровлен. План «Барбаросса» рухнул как карточный домик, а потери за время приграничного сражения оказались ужасающими. Наступление группам армий «Север» и «Юг» отменено и все их резервы брошены сюда, в группу армий «Центр». Поэтому в настоящий момент 9-я, 2-я и 4-я армии преодолевая отчаянное сопротивление большевиков, из последних сил едва доползают к Днепру, по которому русские рассчитывают организовать стационарную позиционную оборону. А позиционная война для фон Бока (и не только для него) является синонимом поражения. На прошлой войне один только Верден, бессмысленный и беспощадный, выпил из Германии миллион жизней молодых немцев, являвшихся будущим нации.

А на этой войне позиционная оборона, если ее удастся создать, будет еще страшнее окопов под Верденом или на Сомме. Ведь не зря же командующий демонов изо всех сил тормозит германскую армию перед основным рубежом обороны, очевидно, давая время на то, чтобы миллионы русских рабочих создали просто циклопические сооружения. Германских солдат, которые будут штурмовать рубеж обороны по Днепру, скорее всего, ждут зияющие в земле противотанковые рвы, простирающиеся на сотни километров, тысячи километров траншей, дубовая щетина надолбов, в которой должны застревать панцеры, десятки тысяч квадратных километров минных полей, тысячи долговременных деревоземляных полевых огневых точек перекрестными струями свинца, прочесывающих пространство перед собой.

Один раз большевики уже сумели в условиях острого дефицита времени превратить целый город в подобие укрепленного района, задержав германскую армию на целых две недели и взяв с нее ужасную дань кровью. Тем серьезнее выглядит перспектива уткнуться носом в настоящую стационарную позиционную оборону, построенную по стандартам прошлой Великой Войны, да еще опирающуюся на крупную водную преграду. Ценой прорыва такого рубежа должны оказаться жизни десятков тысяч немецких солдат, ведь успех прорыва долговременного рубежа заключается в безжалостности (в первую очередь к своим войскам) того командующего, которому поручена эта задача, и еще немного от того запаса тяжелых снарядов, который удастся запасти при подготовке к наступлению. А вот с этим у немецкой армии плохо. Если солдаты к исходным рубежам начала наступления могут дойти собственными ногами, то снаряды надо везти, и лучше по железной дороге, а она на настоящий момент остается разрушенной большевиками. Специалисты германских железных дорог (Дойчебан), конечно, ведут восстановительные работы, но те продвигаются медленно, и раньше чем через месяц полного восстановления пропускной способности путей сообщения никто не обещает.

Поэтому чем раньше передовые части вермахта сумеют выйти к рубежу Днепра, тем меньше неприятных сюрпризов успеют подготовить им русские строительные батальоны. Но с этим, то есть с продвижением на восток, пока идет не очень быстро. И если на левом фланге девятая армия медленно, но верно теснит к Днепру передовые большевистские части, которые огрызаются, тем не менее продолжая пятиться на восток, то у второй армии в центре и четвертой армии на правом фланге дела идут значительно хуже. Там оборонительные позиции по реке Березине заняли большевистские соединения, сумевшие отступить в полном порядке из района Слоним-Ивацевичи и из-под Минска. И теперь генералы Болдин и Рокоссовский, уже получившие почетное звание личных врагов фюрера, явно вознамерились дать вермахту на этом рубеже еще один кровопролитный арьергардный бой в своем неповторимом фирменном стиле.

Поддерживающие пехоту подвижные части 48-го (4-я армия), 41-го и 24-го (2-я армия) моторизованных корпусов, несмотря на потери, сохраняют значительную боеспособность. Но в боевых порядках этих двух большевистских группировок имеется изрядное «огненных гадюк», что делает использование панцеров при прорыве вражеской обороны весьма проблематичным, так что немецкому солдату опять придется заливать своей кровью очередное обороняемое большевиками естественное препятствие. Русского анекдота о коте, который прокатился задницей по расстеленной на полу крупной шкурке, после чего «до балкона доехали только уши», Федор фон Бок не знал, но с ужасом думал о том, что если потери будут оставаться такими же высокими, вермахт закончится еще до того, как дойдет до Смоленска. Москва в таком случае останется для германского солдата недостижимой мечтой.

Еще одна крупная наступательная операция, еще один судорожный рывок на восток – и пробивная способность германских соединений будет утрачена окончательно. А большевики к тому моменту только закончат формировать свою огромную двенадцатимиллионную армию военного времени, которая быстро научится воевать, после чего иметь дело с этим русским паровым катком будет решительно невозможно. Осложняет положение и то, что пришельцы из бездны уже сейчас активно чистят большевистский генералитет от дураков и предателей. Отрывистые сведения об этих чистках абвер получает через агентуру в Британии и Североамериканских Соединенных штатах, ибо напрямую, через линию фронта, не просачивается ни звука. Теперь нельзя рассчитывать на то, что какой-нибудь Павлов, Тимошенко, Еременко или любой другой бабуин в генеральском звании из глупости и тщеславия или какие-нибудь еще тайных побуждений начнет мелкими порциями скармливать вермахту огромного и неповоротливого русского слона.

Н-е-ет!!! Теперь эта лавочка закрылась на переучет; теперь начнется совсем другая игра. Большевистскими фанатиками будут руководить такие кровавые маньяки, как Болдин и Рокоссовский, совсем недавно выдвинувшиеся из низов, а также бесчисленное количество талантливых выдвиженцев, которые поднимутся из низов уже в ходе этой войны. Опаленные огнем сражений, закаленные в горниле жесточайших боев, они поднимутся из полковников-подполковников к вершинам военной иерархии, на уровень командующих армиями и выше, замещая бесчисленных генералов мирного времени, не способных к разумному руководству войсками в ходе боевых действий. От своей «русской» родни Федор фон Бок знал, что в России издревле существовал такой обычай, что в мирное время генералов много, а как приходит война, так оказывается, что воевать некому. Так было во время Восточной войны в Крыму, так было при войне с Японией, так было и в прошлую Великую войну, когда о русских генералах, за исключением того же Деникина, и слова доброго сказать было нельзя. Прусские, а потом и германские, генералы при этом во все времена были в тонусе, ибо в Берлине всегда помнили, что самая прекрасная армия без хороших начальников – как машина без мотора. Выглядит как настоящая, но никуда не едет. И теперь история только начала было повторяться, как появились пришельцы из бездны и устроили, как выражаются большевики, большую чистку. Пройдет еще совсем немного времени (полгода или год) – и большевистскую армию будет не узнать…

Что еще при этом хотел подумать генерал-фельдмаршал фон Бок, истории осталось неизвестным. Где-то далеко, на спецобъекте под Смоленском, радист по приказу майора Старинова отстучал ключом короткий кодированный приказ. Размещенное в тщательно замурованной части подвала, устройство радиотелеуправления отправило полученный сигнал на компаратор, который сравнил его с кодом, установленным положениями пакета микропереключателей, и выдал сообщение о соответствии сигнала команде на подрыв здания. Блок подрыва, получив сигнал, через линии задержки с отмеренными микросекундными интервалами подал сигналы на электровзрыватели нескольких десятков распределенных зарядов. В результате их подрыва толстые стены бывшего штаба западного военного округа остались стоять на месте, зато все содержимое здания: люди, мебель, межэтажные перекрытия, крыша со стропилами и прочее – было вышвырнуто огненной волной в виде мелких фрагментов в голубое июльское небо Минска. Мины, которые так старательно обезвреживали германские саперы, на самом деле были ложными, а главный сюрприз все-таки дождался своего козырного клиента и отправил его в ад. И ведь что самое главное – во всем том устройстве, устроившем такие эффектные похороны штабу группы армий «Центр» с развеиванием пепла по ветру, не было ни одной детали имперского происхождения, все примененные технологии были сугубо советскими[67].

* * *

25 июля 1941 года, полдень, Киев, улица Орджоникидзе (ныне Банковая), дом 11, резиденция ЦК КПУ и Совнаркома УССР.

Хрущ, он же Никитка, он же Клоун, он же Кукурузвельт, он же Волюнтарист, он же Первый секретарь ЦК КП Украины, Первый секретарь Киевского обкома ВКП(б), Член Политбюро ЦК ВКП(б), Член Военных Советов Юго-Западного фронта и Юго-Западного направления, многоуважаемый товарищ Никита Сергеевич Хрущев пребывал в состоянии тихой паники. Человечка, которого он заслал в Москву по вопросу немецких колонистов, неожиданно арестовали. В принципе, мелкая персона, о которой незачем и беспокоиться, но Клоуну стало как-то не по себе. В принципе, при всей своей кровавости и репрессивности НКВД совсем уж беспричинных арестов не совершало. Либо его эмиссар сказал или сделал в Москве нечто такое, что вызвало немедленную реакцию органов в виде ареста, либо это идет охота на самого Хрущева, и люди Берии таким образом собирают материал для будущего процесса.

Если в первом случае у дорогого Никиты Сергеевича еще оставался шанс отскочить и прикинуться ветошью, то второй вариант гарантированно грозил безымянной братской могилкой на расстрельном полигоне НКВД. Хрущев сам спровадил немало разного народа по этому последнему пути и представлял себе, насколько высоки ставки. Если арестованная шестерка запоет на допросах у Бериевских костоломов, то обратного пути не будет. Санкцию на начало следственных действий по делу члена ЦК мог дать только сам Хозяин – и тот проследит, чтобы дело было доведено до конца. По-иному никак. В деле Бухарина Хозяин первоначально тоже все хотел спустить на тормозах, но когда обвиняемые на процессе стали топить друг друга, вскрылись такие бездны, что все пошли по первой категории (расстрел). Тут выйдет как бы не хуже. Время военное, заговор с тяжелыми последствиями налицо, а уж заставить выявленных фигурантов сознаться – это раз плюнуть.

Самое главное, сразу после ареста пропал генерал Павлов. Арестовывал его вроде бы лично Берия, прямо на сходке у Хозяина, а потом оказалось, что такого подследственного нигде не числится. Ни в Лефортово, ни во внутренней тюрьме на Лубянке, ни в Сухановской тюрьме… И Мехлис, вместо того чтобы заняться этим делом, укатил в Ленинград, и там громит бракоделов на Кировском заводе. Ну не шлепнули же изменника и предателя Павлова сгоряча прямо на месте? А если вдруг не шлепнули, а держат в таком месте, куда нет ходу людям заговорщиков, а тот, чтобы купить себе еще один лишний день жизни, напропалую сдает всех и вся? А знает Павлов хотя далеко и не все, но очень многое. А то как же – непосредственный исполнитель плана, от которого зависело, чтобы вермахт застал Красную армию не просто врасплох, а в самой неудобной позе. И рассказать он может не только то, что знает, но и то, о чем догадывается, а вот это уже почти все. От таких мыслей лысина у Хрущева покрывалась холодным потом, а руки и ноги начинали дрожать, как будто его уже вели на расстрел. Оставалась только надежда на то, что Павлова пристрелили почти сразу (например, при попытке к бегству) или он банально не перенес первого допроса.

Здесь, на Украине, еще все было спокойно, а вот в Москве, говорили, творится что-то непонятное. То, что Усатый Хозяин отстранил Тимошенко и лично принял на себя обязанности наркома обороны, еще полбеды. В конце концов, того не арестовали и не расстреляли, а значит, доказательств на этого человека у Берии со Сталиным нет. Дурак – он и в Африке дурак. У Хрущева даже зачесалась рука организовать несколько ложных доносов, чтобы пустить дело по ложному следу, но после некоторых колебаний он отказался от этой затеи. Опасно, можно сделать только хуже. Берия умен, и в случае если они уже точно уверены в невиновности маршала, может сразу догадаться о смысле этой затеи. Не стоит привлекать к себе лишнего внимания. Гораздо хуже то, что, по слухам, в окружении Усатого Хозяина стали появляться новые лица совсем уже непонятного происхождения, которые дают ему советы, под корень подрубающие советскую систему, как ее видит Хрущев. Какая-то испанка Малинче Евксина, африканки Илина Ке и Ватила Бе, а также разные цирковые карлики и силачки, которыми, как говорят, теперь просто кишит Ближняя Дача…

Шаттлы, в любое время дня и ночи опускающиеся у входа в центральный военный госпиталь для того, чтобы выгрузить тяжелораненых – это, конечно, сильное зрелище, но его сначала требуется увидеть собственными глазами. А то народная молва переиначит все таким образом, что никто ничего не поймет. Полнится слухами земля русская о несметном войске из тридевятого царства и тридесятого государства, которое выступило на бой со злобными фашистскими ратями и рука об руку бьется вместе с Красной Армией. А что за войско, где это было, и почему рассказчик добавил слово «несметное» – то никому не ведомо. В газетах-то об этом не пишут, а интернета еще и подавно нет. Разговоры же о «белых защитниках» (которые ни разу не появлялись непосредственно над Киевом) Хрущев сам приказал пресекать на Украине со всей возможной строгостью, ибо такие слухи фантастичны и ненаучны…

Была во всем этом еще одна странность. Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос как-то пожаловался, что в Москве Усатый Хозяин обстановку у него на фронте знает значительно лучше самого командующего, который прохлопал слишком прытко отступающий 4-й мехкорпус… В результате по команде Самого люди Сергиенко мехкорпус остановили и развернули воевать с фашистами под Житомир, а его командующего, генерала Власова (несмотря на то, что у Хрущева были на него виды), отдали под трибунал за трусость, проявленную в боевой обстановке. И это был не единственный случай, просто самый показательный. У генерала Кирпоноса сложилось впечатление, что у Хозяина имеется целая сеть информаторов, которая ежечасно и ежеминутно докладывает ему обстановку. Причем не только по эту, но и по ту сторону фронта, что невозможно. При этом сам Кирпонос донесения с мест получает от случая к случаю, часто с запозданием и с точностью плюс-минус лапоть.

Если бы у Хрущева была возможность позвонить Черчиллю (или хотя бы его секретарю) и посоветоваться, то он бы узнал много нового… Британская разведка – она такая всезнающая. Но возможности «звонка другу» у Первого секретаря ЦК КПУ не было, а выяснить что-нибудь самостоятельно он был почти не в состоянии. Не было повода оставить пост ЧВСа на Юго-Западном фронте и лично съездить в Москву, а за самовольную отлучку в военное время можно жестоко поплатиться. После начала войны каждый должен находиться на своем боевом посту, причем так, что бы народ видел, что советская власть здесь, она никуда не сбежала и бдит, охраняя покой и сон своих сограждан.

Кстати, если нельзя поехать в Москву, то можно отправиться в прямо противоположную сторону, на фронт под Житомир, и сделать несколько фотографий на передовых рубежах: «Товарищ Хрущев через стреотрубу смотрит на позиции противника», «Товарищ Хрущев беседует с бойцами и командирами», «Товарищ Хрущев ест из котелка солдатскую кашу», «Товарищ Хрущев допрашивает немецкого пленного», «Товарищ Хрущев под ураганным артиллерийским обстрелом», и так далее и тому подобное. Если этого не сделать, то может пострадать авторитет. А это нежелательно. Пусть все знают, что он храбрый человек и не боится ни бога, ни черта, ни немца в ступе. Тогда, быть может, в случае опасности Усатый Хозяин прикажет его не трогать, потому что не с руки в разгар войны расстреливать народного героя. Решено – он собирается и едет. Личный бронепоезд с собой брать не будет, отправится скромно, по-ленински – всего лишь автоколонной.

* * *

26 июля 1941 года, раннее утро, западнее Житомира, окрестности местечка Новый Мирополь, полоса ответственности 7-го стрелкового корпуса 6-й армии ЮЗФ.

А дальше с товарищем Хрущевым получилось совсем нехорошо. Когда начальственная автоколонна ранним утром пробиралась по проселочным дорогам к штабу 199-й стрелковой дивизии, на той стороне фронта, на позициях артполка 57-й пехотной дивизии вермахта в блиндаже командира полка майора Фукса прозвучал звонок полевого телефона. На том конце провода был командир дивизии генерал-лейтенант Оскар Блюмм, солдафон, грубиян и матерщинник, одним словом чистокровный баварец. Со специфическими выражениями генерал-лейтенант сообщил майору о том, что настал его звездный час. Мол, сейчас на той стороне фронта, в пределах досягаемости пятнадцатисантиметровых гаубиц, из вражеского тыла к селению Мирополь движется кортеж одного из большевистских вождей, решившего посетить фронт с целью пропаганды. Это ваш железный крест, майор, действуйте!

Если бы майор услышал эти слова не спросонья, а в такое время суток, когда он мог бы трезво их оценить, то может быть ничего, может, и не случилось бы. Но война шла уже больше месяца (Франция через такое время уже пала), но вермахт, прекрасно начавший восточную кампанию, все же умудрился увязнуть в укрепленных района линии Сталина, рассчитанных на противостояние польской армии начала тридцатых годов. Вот уже две недели на этих рубежах обильно политых немецкой кровью шли тяжелые бои, до зубовного скрежета напоминающие треклятое сражение за Верден в прошлую Великую Войну. Стремительного прорыва не получилось и вот теперь вермахту приходилось буквально прогрызать вязкую как карамельная масса оборону линии Сталина, а большевики не только оборонялись, но бывало дерзко контратаковали при поддержке своих тяжелых панцеров.

И вот сейчас, когда жгучая обида за неудачно начавшуюся кампанию, сплелась с волшебными словами «железный крест», сомнений у командира артиллерийского полка не было никаких. Бросив взгляд на карту, он убедился, что командир дивизии был прав. До указанного перекрестка, через который через несколько минут должен был проехать кортеж большевистского бонзы, свои снаряды могли добросить только орудия третьего дивизиона, укомплектованного тяжелыми пятнадцатисантиметровыми гаубицами 15cm sFH18. Ну что же, значит, так тому и быть. Несколько коротких команд и на огневых позициях закипела бешеная суета. Разбуженные еще до плановой побудки, немецкие артиллеристы работали как проклятые, подтаскивая снаряды и заряды, наводя, заряжая и изготавливая к бою тяжеленные гаубицы…

– Быстрее, быстрее, быстрее, белобрысые черти, – орал на них майор Фукс, – ваш отпуск в Фатерлянд в ваших же руках. Если разведка подтвердит, что вы сумели завалить этого жирного жидобольшевика, то тогда никто не уйдет отсюда обиженным.

Но если бы сейчас майор Фукс попробовал бы перезвонить генерал-лейтенанту Блюмму (ситуация немыслимая в любой регулярной армии, а не только в вермахте) и попросить подтверждение приказа, тот бы сильно удивился. Прибить высокопоставленного жидобольшевика, доннер ветер, это, конечно, очень хорошо, но дело в том, что он не отдавал такого приказа, хотя майор Фукс, мог бы поклясться, что с ним говорил именно генерал-лейтенант Блюмм.

Дело было в том, что на самом деле приказ об уничтожении хрущевского кортежа, включившись в телефонную линию через блок речевого сопряжения, отдал сержант егерской роты наземной разведки Карл Тоом, сам наполовину дейч, наполовину тарданец. При этом, уничтожая чужими руками врага Империи, он не испытывал ни малейших угрызений совести, а в отношении тех германских солдат и офицеров, которые стали орудием его возмездия, питал простую и ясную надежду, что однажды они отринут свои заблуждения, порвут с преступным прошлым и вместе с ним встанут под знамена Империи.

Град тяжелых снарядов, обрушившихся на кортеж Хрущева, явился для всех (кроме немецких артиллеристов) абсолютной неожиданностью. Вот только что они ехали по проселочной ухабистой дороге, охрана бдела, вертя во все стороны головами и стволами башенных пулеметов броневиков БА-20, товарищ Первый секретарь ЦК КПУ тихо дремал на заднем сидении своего лимузина, как во время довоенного выезда в какой-нибудь колхоз имени героя-революционера Опанаса Корыто, но вдруг под нарастающий вой с неба посыпались фугасные чемоданы.

Грохот разрывов заглушал и крики тревоги и вопли умирающих, а столбы земли от взрывов, взлетали, казалось прямо до небес. Прямо перед лимузином Хрущева вдруг факелом вспыхнул бронеавтомобиль охраны, из раскрывшейся дверцы которого мешком выпал горящий заживо боец, тут же принявшийся кататься по земле, сбивая пламя. Это было последнее, что прилипнув носом к толстому бронестеклу, успел увидеть дорогой Никита Сергеевич. Водитель членовоза попытался объехать неожиданно возникшее препятствие и почти уткнулся капотом в стоящий без движения грузовик ГАЗ-АА, в котором передвигалась охрана Хрущева. Тот не горел, но раскорячился поперек почти на всю дорогу. Водитель был убит осколком, бойцы из кузова повыпрыгивали и укрылись в кювете, за исключением нескольких неудачников, которым было уже все равно.

Мгновением спустя, пытаясь объехать новое препятствие, обеими левыми колесами в тот же кювет съехала и машина Хрущева. Поняв, что они безнадежно застряли, Первый Секретарь отщелкнул дверцу и, выбравшись из перекосившейся машины, на карачках принялся отползать в чистое поле. Как раз в этот момент очередной снаряд, рухнувший с небес прямо на лысую голову, поставил в карьере видного советского партийного и государственного деятеля жирную точку, заодно взрывной волной перевернув и исковеркав тяжелый членовоз. «Финита ля комедиа», что в вольном переводе с иностранного означает «так проходит слава мира». Дымящаяся воронка вместо могилы и дежурный некролог в «Правде» вместо посмертной славы творца «оттепели», разрушителя и ниспровергателя, одного из главных виновников распада СССР и одновременно человека решившего жилищную проблему большого количества советских граждан и расселившего коммуналки.

* * *

26 июля 1941 года, два часа спустя, Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Сообщение «Клоун исполнен, имеются подтверждения», поступившее, на терминал к Вождю от Лаврентия Берия привело того в состояние некоторой задумчивости. В настоящий момент у Сталина по этому вопросу было два пути. Первый вариант – натравить на это дело Сергиенко (нарком внутренних дел УССР), размотать Клоуна посмертно, железной рукой вытащив на поверхность всех его подельников и устроить новый Большой Процесс с показательными расстрелами и многолетними посадками. И второй вариант – спустить все на тормозах, следствие провести тайно, а из Хрущева сделать героя-коммуниста, погибшего на боевом посту.

Тем более что опыт такой операции уже имеется, каким бы мерзким человеком по жизни ни был Яков Свердлов, в какой бы политической вражде он ни состоял с товарищем Сталиным, после его смерти все это сразу было забыто. Товарищ Свердлов сразу стал героем-революционером, одним из основателей советского государства, трагически погибшим во время эпидемии испанского гриппа. И никаких поруганий памяти и низвержения памятников. Хотя сам Свердлов, доведись ему поменяться местами со Сталиным, непременно не удержался бы от соблазна втоптать в грязь своего мертвого оппонента, так же как от такого же соблазна не сумел удержаться в другой реальности ныне уже покойный товарищ Хрущев.

Эмоции, в частности жажда мести за уже содеянное Никиткой, склоняли товарища Сталина к первому варианту, а разум – ко второму. В результате в сражении между эмоциями и разумом победил именно последний. Единственное решение, которого так и не смог принять товарищ Сталин, было то, какое новое название дать Киеву в связи с кончиной столь выдающегося партийного и государственного деятеля: Хрущев, Хрущевск или Хрущевград. Ну это уже, как говорится, детали, главное что не Хрущевабад и не Хрущевокан…

Впрочем, Молотов в ответ на предложение вождя только повертел пальцем у виска (старый соратник, ептить, имеет право).

– Да ты что, Коба, – удивленно спросил он, – белены, что ли объелся? Да над нами куры смеяться будут. Разве ж можно сравнивать Никитку со Стариком[68]? Переименовывать Киев в честь балабола и клоуна – то делать ему слишком большую честь. Кто он – новое воплощение Карла Маркса и Фридриха Энгельса, написавший множество важнейших теоретических трудов? Герой гражданской войны, громивший белые армии, вроде Буденного? Подвижник первых пятилеток, организационным талантом и трудом которого были созданы еще одна Магнитка или еще один Днепрогэс? Да нет, Коба; Никитка по своей сути чистый исполнитель, которого надо было контролировать на каждом шагу, и от которого к тому же несет троцкистским душком. Умер дед Трофим, и хрен с ним! А если ты так хочешь увековечить его память, то хватит с него и какого-нибудь мелкого населенного пункта районного масштаба… Подойдет тот же Мирополь, под которым он сложил свою глупую голову… Быть ему Хрущевском, если уж так решит ЦК…

Молотова поддержала Малинче Евксина – она сказала, что товарищ Ленин и товарищ Хрущев имеют в массах несопоставимый авторитет между собой. Точнее, сопоставимый, но, как и сказал товарищ Молотов, примерно как слон и букашка. Согласно ее данным, люди просто не поймут, если ради увековечивания памяти мелкого функционера будет изменено название древнейшего русского города. И вообще, таких людей, которые не сделали ничего хорошего, а только интриговали, чтобы получить побольше власти, лучше стараться как можно скорее забыть и никогда о них не вспоминать.

Сталин подумал и согласился с доводами старых и новых соратников. Действительно, с Киевом он что-то погорячился. Слишком много чести для Никитки. Втаптывать в грязь не стоит, но и возвеличивать тоже. Гипсовый бюст на малой родине, районный центр, переименованный в его честь, заштатная улица в том же Киеве, которая раньше была какой-нибудь 3-й Садовой – и хватит. И вообще, Малинче Евксина права – нужно постараться сделать так, чтобы все забыли о том, что такой человек вообще когда-нибудь существовал. Как прожил Никитка пустоцветом свою жизнь, так и уйдет во тьму забвения, будто его и не было.

* * *

29 июля 1941 года. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Главный тактик Ватила Бе

Ватила Бе стояла у обзорного экрана и смотрела вниз, на Старую Землю, прародину объединенного человечества. Когда-то ее дикие предки бегали тут голышом по саваннам, охотясь на антилоп и спасаясь от саблезубых тигров. Этот бег по кругу продолжался тысячелетиями, и поколение за поколением предки Ватилы Бе уходили во тьму забвения, даже не догадываясь о том, что может быть какая-то другая жизнь. Потом пришли Древние и переселили будущих эйджел на небеса. Бег по кругу при этом никуда не исчез, просто переместился в другое место. И снова потекли бесконечные тысячелетия, за которые ничего не менялось к лучшему, да и не могло измениться. И только самые мудрые из матрон понимали, что сообщество кланов постепенно деградирует, но они ничего не могли с этим поделать. Потом пришел император Шевцов и предложил эйджел вместо экзогамного сообщества кланов новую парадигму объединенного человечества, в котором каждый подвид занял бы свое место, на котором он был бы незаменим. Потом должна была начаться метизация с последующим слиянием в единый вид.

При этом надо заметить, что хуман-горских боевых гибридов в Кланах начали создавать задолго до Шевцова. Правда, собственную личность таким гибридам иметь не дозволялось, потому что управлялись они дистанционно, через вживленные в мозг чипы. Император Шевцов разрушил эту конструкцию вдребезги, подарив униженным и оскорбленным свою любовь, а они отдали ему свою преданность. С тех пор у Империи нет более лояльных и ответственных граждан, чем воительницы штурмовой пехоты и инженеры из серых эйджел. Темные же эйджел первоначально подчинились Империи только потому, что на ее стороне была сила. Грубая сила. Ни один клан, как бы силен он ни был, не в состоянии сколь-нибудь долго противостоять Империи, объединяющей все разновидности рода Хомо. Вот и сейчас там, внизу, в битве за господство на поверхности планеты, дейчи, сделавшие ставку на господство одной своей нации, неизбежно проиграют своим оппонентам, придерживающимся прямо противоположной точки зрения… Та сила, которая только себя считает достойной уважения и хорошей жизни, а об остальных мнит, что они не более чем грязь под ее ногами, сама отрезает себя от возможности одержать окончательную победу. Такая сила способна выигрывать отдельные битвы, но непременно проиграет войну в целом, ибо дух военной победы переменчив, а стратегические факторы, диктующие соотношение сил – неумолимы.

Казалось бы, такие размышления приличествуют не тактику темных эйджел, а социоинженеру из светлых, играющему с племенами и народами, будто детеныш с кубиками… однако Ватила Бе была не вполне типичной темной эйджел. Полукровка, дочь хуманса-победителя и матроны клана, под давлением обстоятельств первым капитулировавшего перед Империей и первым испытавшего на себе ее милость, она была воспитана в нетипичной для эйджел парной семье и мыслила гораздо шире большинства имперских тактиков. Секрет победы, считала она, заключается не только в удачных тактических решениях, перевесе сил и техническом превосходстве. Не менее, а, может быть, и более важен тот модус, который овладевает сражающимися, заставляя их в буквальном смысле кидаться на амбразуры. Желание грабежа, наживы и насилия никогда не создадут такого предельного напряжения сил, как идея всеобщей справедливости, свободы и братства. Ведь грабитель рано или поздно может посчитать, что награбил уже достаточно (или что дальнейший риск не стоит продолжения борьбы с превосходящими силами), после чего броситься наутек.

Нынешние дейчи внутренне уже близки к порогу принятия такого решения. После первых же тяжелых поражений прежние идеи уже не кажутся им такими привлекательными, и внутренне они уже готовы к капитуляции… Несмотря на то, что их армии еще достаточно многочисленны и хорошо вооружены, а войска страны Эс-Эс-Эс-Эр еще не оправились от поражения в приграничном сражении, не приобрели боевой опыт и не переняли все возможные имперские ухватки и технологии, поражение дейчей уже видится неминуемым всем сколь-нибудь опытным тактикам (в том числе и тактикам страны Германия), а не только полукровкам темных эйджел. Еще немного усилий – и после отражения очередной попытки наступления враг попятится, «спрямляя линию фронта», а потом, утратив веру в победу, побежит без оглядки, а ранее униженные им и оскорбленные будут догонять бегущих и бить их в спины. И это правильно. Так заканчиваются все войны, и войны хумансов не исключение. Таких милостивых императоров как Шевцов, который дарил пощаду своим врагам и даже брал их на службу, вы мало где найдете. Поэтому интеграция дейчей в новую империю будет нелегкой и весьма болезненной.

И тут же мысли Ватилы Бе по какому то наитию с дейчей и их проблем перескочили на их оппонентов… На нее произвел неизгладимое личное впечатление тактик Константин Рокоссовский. Нет, это не была любовь женщины к мужчине в прямом смысле. Эйджел, особенно темные, не знают такого понятия и считают его хумансовской придурью. Ватиле Бе все больше и больше хотелось от Рокоссовского ребенка. Естественно, это должно произойти после того, как закончится война с дейчами. Но об этом можно подумать уже сейчас, потому что сокрушительный натиск дейчей на восток остановлен, и до окончательной победы остается совсем немного времени. В конце концов, возможность наносить сокрушающие бомбовые удары по любой точке страны Германия, вне зависимости от ее расположения и защищенности, стоят очень дорого, и как раз сейчас на заводах страны Эс-Эс-Эс-Эр для «Белых лебедей» изготавливаются корректируемые сверхзвуковые[69] сверхбомбы особой мощности, способные поразить любое укрытие или подземный завод. С того момента на территории страны Германия и других оккупированных ею стран никто и ни при каких условиях не почувствует себя в безопасности. Оптронная начинка блоков наведения для этих бомб изготавливается в автоматических мастерских «Полярного Лиса», предназначенных для изготовления комплектующих, которые необходимы при экстренном устранении боевых повреждений без захода в базу. На дальних галактических рейдерах по-иному никак.

Подумав о своем будущем ребенке, Ватила Бе решила принять меры для того, чтобы это оказался мальчик. Иртаз Далер, главный врач «Полярного Лиса», обещала сделать для этого все возможное, чтобы исполнить такое желание главного тактика. Ведь у темных эйджел это непросто, требуется соответствующий возраст (за двести) и для гарантии – специальная медикаментозная программа. Но для этого сначала требуется раздобыть генетический материал товарища Рокоссовского… а ведь он, будучи хумансом местного происхождения, еще не входит ни в одну программу репродукции и не обязан предоставлять свой материал по первому требованию. Он его, собственно, никому не обязан предоставлять, поэтому процесс размножения протекает хаотически, а результат его является непредсказуемым. В правильно организованном обществе, считает Иртаз Далер, такого быть не должно. Любовь – любовью, но детям следует рождаться от правильных родителей, после консультации с генетиками, а зачатия должны происходить под строгим контролем медиков, желательно в пробирке, с выбором наилучшего из нескольких вариантов…

Но желание Иртаз Далер – это желание Иртаз Далер, а Ватила Бе понимала, что предлагать такое дикому хумансу со Старой Земли решительно невозможно, потому что от такого предложения он просто будет в шоке. Сама она была уже готова и на обычный для хумансов метод генетической коммуникации, и на случайный результат этого соединения. Даже если при этом у нее родится самочка, то она должна вырасти умницей и красавицей, ведь ее отец – хуманс, приятный во всех отношениях: и красив, и умен, и вежлив, и честен, в первую очередь перед самим собой. Теперь она непременно должна организовать свой визит на поверхность, там встретиться с тактиком Рокоссовским при соответствующих обстоятельствах и убедить его вложить в ее лоно необходимый генетический материал… Ведь, на вкус хумансов, она тоже недурна собой, и многие самцы засматриваются на ее стройную фигуру, когда она идет по переходам «Полярного Лиса», и тактик Рокоссовский в этом смысле тоже не должен быть исключением.

Приняв это решение, Ватила Бе стала готовиться к своему экспромту. Все необходимые для соблазнения мужчины рефлексы и эмоциональные реакции наличествовали в ее распоряжении, но, в отличие от самок хумансов, существующих под пятой химических процессов, происходящих в организме, Ватила Бе была госпожой своим чувствам, а не их рабой. Правильно генерал Мостовенко ответил генералу Соколовскому – что в женщину темная эйджел превращается только в постели с приятным ей мужчиной, а до того она представляет собой производную от своей жизненной функции: тактика, оператора вооружения или пилота. Насколько воительницы штурмовой пехоты эмоциональны и обуреваемы вспышками горячей боевой ярости, настолько же темные эйджел рассудочны и не подвержены эмоциям и переменам настроения. Такими их создали Древние, и это свойство они пронесли через тысячелетия своего существования в галактике. В куске черного полированного диабаза обычно вы найдете больше эмоций, чем в среднестатистической темной эйджел. Правда, в Ватиле было и пятьдесят процентов крови хумансов, унаследованной ей от горячо любимого, но давно покойного отца, но хумансовская часть ее «Я» находилась под надежным рассудочным контролем ее темноэйджеловской сущности.

И вот теперь, сделав над собой волевое усилие, Ватила Бе принудительно выпускала свою женскую сущность на свободу. Это преображение началось, когда она стояла под горячими струями душа и после расчесывала свои пышные рыжие волосы. Потом это продолжилось, когда она лежала на массажном столе, а массажист-горхиня мяла и крутила ее своими лапами, втирая в темно-серую кожу специальное ароматическое релакс-масло. Дальше был выбор одежды и аксессуаров, а также подходящих к случаю духов с феромонами, способных свести с ума любого самца хумансов. Одежда… Вроде бы это все та же форма главного тактика, но не совсем. У Ватилы Бе прежде такое случалось не очень часто, но соответствующий парадный вариант форменной одежды[70], радикально повышающий ее сексуальную привлекательность, у нее имелся.

И вот теперь Ватила Бе стоит у обзорного экрана в ожидании шаттла и смотрит на лежащую далеко внизу такую голубую-голубую и трогательно-беззащитную Старую Землю. Пройдет еще совсем немного времени – и где-то там, внизу, на пыльном зеленом шарике, она увидится с объектом своего притяжения. Ее мать прожила с отцом всю его недолгую жизнь, заботясь о нем до последнего его вздоха, а у нее такого желания пока нет, и не предвидится. А быть может, это чувство придет к ней только после появления общего ребенка, который свяжет их с Рокоссовским неразрывными кровными узами. Ватила Бе этого пока не знала, потому что ее мать Зейнал предпочитала не распространяться на личные темы, считая, что такие вещи ее дочь-полукровка должна познать на личном опыте.

* * *

29 июля 1941 года, после полудня, Бобруйская область, Кировский район, деревня Кирово, штаб 13-й армии (2-е формирование).

Генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский.

В этот жаркий июльский день, когда солнце жарит с небес, будто проклятое и, кажется, даже вездесущим деревенским курам лень копаться в придорожной пыли, на наши несчастные головы опустился имперский шаттл, из которого, расфуфыренная будто шамаханская царица, степенно ступая, вышла многоуважаемая пани Ватила Бе. Прочему-то у меня при ее виде возникла именно такая ассоциация.

– Здравствуйте, товарищ Рокоссовский, – глубоким бархатным голосом произнесла пани Ватила, – визит мой полуофициальный, так что можете, как говорили у нас на Новороссии, немного распустить галстук. Сейчас, когда основной накал боев спал и задача первого этапа войны решена, настало время осмотреться, прочувствовать обстановку и постараться гармонией проверить алгебру…

– Здравствуйте, пани Ватила, – приветливо ответил я, – на фронте сейчас действительно затишье, и немцы, обжегшиеся под Минском и Ивацевичами, ведут себя крайне пассивно, но, насколько я понимаю, это еще ничего не значит. Шок у них однажды пройдет, а их армии по боевому опыту на несколько лет превосходят нашу Красную Армию…

– Не преувеличивайте силу врага, Константин Константинович, – строгим «учительским» тоном сказала она мне, – преимущество армии страны Германия в отношении боевого опыта сокращается с каждым часом, а численно вы уже раза в полтора превосходите противника. Теперь для окончательной победы вашу армию необходимо снабдить самыми лучшими вооружениями и окончательно переучить ваших тактиков, чтобы они даже в кошмарном сне не думали открывать двери ударом медного лба…

– Некоторых, – проворчал я, – переучивать уже бесполезно, их можно только перестрелять.

– Это тоже метод переучивания, – сказала Ватила Бе, будто ненароком приблизившись ко мне так, что на меня пахнуло чем-то затаенно женским, – покойник, которого расстреляли, уж точно так больше делать никогда не будет, а остальные поймут, что так поступать нельзя. Вне зависимости от занимаемого поста и прошлых заслуг расплата за ошибки и преступления настигнет любого.

Вот тебе и товарищ Ватила Бе. Когда мы виделись в прошлый раз, она казалась мне деловитой, жесткой и сухой, будто перевяленная вобла. И даже ее голос тогда, месяц назад, звучал резко и отрывисто, будто она не разговаривала, а отдавала команды. Сегодня же в моей гостье появилось что-то от старорежимной светской дамы, глядя на которую можно было поверить, что она не раз и не два блистала на приемах у своего императора…

– Было и такое пару раз, – ничуть не тушуясь, ответила на мой вопрос пани Ватила, – но это не по моим заслугам, а по заслугам моей матери – первой из темных эйджел, принятой в Великий имперский клан. Мне до нее пока как звезде до луны, хотя надежда есть. Многоуважаемая Зейнал всегда говорила, что я не самая худшая из ее дочерей, и, наверное, поэтому на мою долю выпала столь ответственная миссия, как руководство планетарными сражениями, в которых с обеих сторон участвуют миллионы разумных…

– Не все двуногие одинаково разумны, – ответил я пани Ватиле, – некоторые из них своими инстинктивными страстями больше напоминают животных. Жажда наживы, похоть, желание убивать по поводу и без повода. У нас все устроено не так, как у вас. Все гораздо хуже и грустнее, и само возникновение фашизма является тому доказательством. Играя на самых низменных инстинктах, Гитлеру удалось сбить с пути весь немецкий народ, и теперь сражение идет не за перенос границы, выгоды от торговли или приобретение территорий, богатых плодородными пахотными землями и полезными ископаемыми, а за само существование целых рас и народов…

– Не все так просто, – ответила мне пани Ватила, – наши социоинженеры говорят, что этот демон, который вы называете фашизмом, в головах у нации дейчей сидел изначально, а Гитлер только выпустил его на свободу. Земля была вспахана и удобрена для таких идей, и стоило кинуть в нее зерна, как взошел обильный урожай. Такие вещи не берутся ниоткуда, а если их привносят извне, то при отсутствии соответствующей почвы возбуждение масс быстро сходит на нет. Дейчи так же сильно приспособлены к фашизму, как русский народ к коммунизму, и поэтому их интеграция в новую империю будет не самым простым делом.

– Наверное, ваши социоинженеры правы, – немного подумав, сказал я. – Я участвовал в двух больших войнах против этого народа, и могу сказать, что и на прошлой войне у них тоже постоянно прорывалось что такое эдакое, только тогда это было неосознанно стыдливое, как неистребимое рукоблудие подростка на нехорошие картинки…

– А, Константин Константинович, – махнула рукой Ватила Бе, – это уже не наша с вами работа. Мы просто должны разгромить их армию и поставить на колени всех дейчей, которые выживут в этой мясорубке, а уж потом социоинжинеры займутся их интеграцией в нормальное общество. Дейчи с модифицированным в нужную сторону сознанием – это, знаете ли, лучшее, о чем можно мечтать в качестве сограждан, разумеется, после новороссов. Но давайте забудем о дейчах и поговорим о другом…

– О чем, пани Ватила? – спросил я и тут же, спохватившись, добавил: – И, кстати, что это мы разговариваем с вами на крыльце, стоя, будто какие-то кони… Давайте пройдем в дом и будем беседовать как уважаемые люди, за чаем с вареньем и пампушками.

– Разумеется, пройдемте в дом… – сказала пани Ватила, кокетливо наклонила голову; губы ее тронула легкая улыбка. – А говорить мы будем о том, о чем и вправду не принято беседовать стоя у входа в жилище…

Чем дольше мы беседовали с пани Ватилой, тем сильнее я чувствовал себя под властью чувства или ощущения, будто меня, точно подростка, охватывает какое-то пьянящее возбуждение. Мне казалось, что эта экзотическая, но оттого не менее привлекательная женщина хочет от меня чего-то другого, чем просто беседа на профессиональные для нас обоих темы. Или не казалось… ведь в самом начале она сказала, что ее визит ко мне не совсем официальный. И еще этот образ соблазнительницы, который пани Ватила натянула на себя, как другие натягивают бальное платье… Ведь видно же, что внутри она осталась точно такой же сухой и жесткой, как кожаный ремень, а остальное – это только внешняя оболочка, как красивый и блестящий фантик, в который вместо конфеты завернут камень. Ведь она ясно пытается показать, что я интересен ей как мужчина, но на самом деле чувствуется, что и это не совсем то, что она хочет мне сказать. Интерес – да не совсем такой, как обычно… И все равно меня к ней тянет с неодолимой силой, и я ничего не могу с этим поделать. С женой Юлией меня давно уже ничего не связывает, кроме дочери, а после моего ареста отношения разрушились окончательно. Но думаю, что сейчас это не имеет к делу ровным счетом никакого отношения.

– Пани Ватила, – сказал я, входя в комнату и закрывая дверь, – ведь вы хотели поговорить со мной совсем не о военных делах? У вас ко мне сугубо личный вопрос, не так ли?

– Именно так, Константин Константинович, – ответила она, глядя на меня сверху вниз, как на ребенка; в голосе ее появились мурлыкающие нотки и глаза заблестели по-особенному, – я хочу родить от вас детеныша… и лучше бы, чтобы это был самец, хотя и самочка тоже будет неплохо. Поскольку вы не посвящены в наши, эйджеловские, методы размножения, я предлагаю вам прибегнуть к способу, обычному для вас, хумансов. В конце концов, вы лучший потенциальный отец для моего будущего ребенка, которого только можно найти на Старой Земле.

Говоря это, пани Ватила начала как бы не спеша, но очень быстро раздеваться, и при каждом ее движении меня обдавали волны невыносимо прекрасного аромата. А я стоял как столб, растерянный и ошеломленный ее словами. Я пытался до конца осознать их. Как она сказала – “детеныша”? И лучше, чтобы это был “самец”?! Конечно же, я был шокирован такой терминологией применительно к самому святому, что только может быть на свете – детям. И самим подходом ее к этому вопросу – тоже. Подход был весьма сухой и практичный, и, черт побери, как раз это и мешало мне отдаться волне мощнейшего желания… Мой разум – насквозь земной, человеческий, – жаждал чего-то другого. Наверное, если бы она просто подошла, нежно обвила мою шею руками и, глядя в глаза, вкрадчивым, тихим шепотом сказала, что она без ума от меня, или что ее влечет ко мне, или что я ей сильно нравлюсь – тогда я бы не испытывал никаких затруднений, а просто заключил бы в объятия ее хрупкое тело и занялся бы с ней тем, чего она ждала… Но сейчас, глядя, как она деловито раздевается, уверенная в успехе своего предприятия, я, даже несмотря на возбуждение, понимал, что не могу делать это вот так… Вот так – ради “детеныша”, и больше ничего. То есть я не чувствовал себя желанным и особенным для нее, я лишь был подходящим носителем генетического материала…

Я горько усмехнулся про себя. Как жаль, что эти странные женщины не способны испытывать обычные человеческие чувства! Получается так, что им неведом любовный трепет, нежная привязанность, жар страсти. Все это им заменяет какой-то суррогат. Они рассматривают мужчин лишь в качестве отцов своих будущих “детенышей”. При этом они холодно анализируют качества вероятного кандидата, делая это лишь своим расчетливым разумом, без малейшего участия чувств… Что ж, я все понимаю – так уж сложилось в их обществе. В утешение себе я даже попытался рассуждать таким образом: по сути, наши, земные, женщины тоже ведь, выбирая мужчину, на самом деле выбирают отца своему будущему ребенку… Однако наши женщины делают это неосознанно. У нас принято ценить самого человека, не заявляя ему откровенно, что он нужен для каких-то целей. А у этих эйджел все совсем не так. Обижаться на это, конечно, грех, но и ломать свою природу я тоже не могу. Да, она прекрасна, эта инопланетянка Ватила… Тело ее – гибкое и стройное, движения исполнены грации и очарования. Обнаженная, она похожа на ожившую статую, спрыгнувшую с постамента. Ее темно-серая кожа матово блестит, волосы развеваются, точно слегка поддуваемые ветром, хотя никого ветра тут нет. Она принимает соблазнительные позы, абсолютно уверенная в своей неотразимости. Мне становится очевидно, что быть голышом – для нее вполне естественно; она ни капли не стесняется, а, наоборот, наслаждается своей наготой. Удивительное создание! Смотрел бы на нее и смотрел… Но она жаждет другого. Мои инстинкты тоже этого жаждут, но разум мой настороже – он говорит, что не так все это должно происходить…

И что мне делать? Сопротивляться? Это было бы крайне глупо. Я бы, наверное, обидел ее… И почему мне вдруг что-то стало мешать сблизиться с ней? Разве не об этом я мечтал? Да, об этом, но не думал, что все будет именно ТАК. Видимо, неосознанно я ожидал от нее такого же образ действий, как от обычной женщины… И вот теперь мне сложно преодолеть этот барьер, который не дает мне просто почувствовать себя желанным мужчиной, а не “лучшим потенциальным отцом для ее детеныша”.

Она подошла ко мне почти вплотную – и опьяняющий туман в моей голове сгустился, почти лишая меня остатков воли. Глаза ее мерцали словно звезды, ноздри чуть подрагивали, меж приоткрытых губ виделась белая полоска зубов. Она вся была какая-то нереальная, словно порождение сна. Вообще, происходящее действительно сильно напоминало сон. Рыжие волосы ее, казалось, жили своей жизнью: их кончики шевелились, словно языки тусклого пламени, растекающегося по плечам. Ее острые груди с удлиненными сосками торчали вперед; блики света создавали на их поверхности причудливую гамму цветов: от розоватого до голубого. Такие же блики пробегали и по ее лицу, делая его и вовсе удивительным, невыразимо привлекательным и нежным. От нее пахло женщиной… То есть это был даже не запах, а нечто влекущее, густое, дурманящее, которое, попадая вместе с вдыхаемым воздухом внутрь меня, разносилось по жилам и заставляло кровь вскипать неистовым желанием… Но при этом я стоял неподвижно, как истукан, и только жадно наблюдал за ней.

Она подняла руку и коснулась моей груди. Однако тут же отняла ее, отошла на три шага и замерла, не сводя с меня глаз. Таинственная, неземная полуулыбка освещала ее лицо. Затем она стала двигаться. Это не было танцем, но все же, наблюдая за ее движениями, я будто бы слышал внутри себя какую-то чудную мелодию. Она медленно поворачивалась, словно давая мне возможность полюбоваться собой. И когда она повернулась спиной, я с изумлением увидел ее хвост… Это, конечно, не могло быть для меня открытием, я знал об этой их особенности; но на голом теле хвост смотрелся по-другому, словно неся какой-то новый смысл… Плавно изгибаясь, он устремлялся вверх, к ее лопаткам. Тонкий, трепетный, с трогательной кисточкой на конце, он слегка подрагивал, и это было так… так завлекательно и чудно, так изумительно прекрасно…

А потом она стремительно приблизилась ко мне – и сладкий дурман, источаемый ею, окончательно лишил меня всяческой воли к сопротивлению. Он лишил меня также и всяческих сомнений, и я испытал облегчение и блаженство. Странным образом мои мысли потекли совсем не в том направлении, что раньше: теперь мне казалось, что я выполняю важное дело, даря ей свое семя… Прикасаясь к ней, проникая в нее, я наполнялся благостным осознанием того, что вношу часть себя во что-то необычайно великое… Что это было – колдовство или природное свойство этих удивительных представительниц серой расы? Не знаю. Но мне было хорошо. Лаская ее, я ощущал себя сильным, могущественным, бессмертным… Да, краем сознания я понимал, что после, возможно, вернутся мои прежние мысли о том, что меня использовали, но сейчас мне было все равно… Она извивалась в моих объятиях, она сладко стонала; и я знал, что доставляю ей истинное удовольствие. Это было главным. А все остальное… В конце концов, почему бы мне и вправду не подарить ей ребенка? Ведь я же смогу видеться с ним?

Я что-то шептал ей в неистовстве страсти; она была упругой и податливой, гладкой, сильной. И вправду в ней было что-то от “самки”. Ее раскованность, ее непосредственность… Она ничем не сдерживала свой порыв страсти. Все то, что для нас, обычных людей, было покрыто пологом стыдливости, для нее было здоровым и естественным. Сливаясь с ней своим телом, я в мучительной неге осознавал, что никогда не будет у меня больше такой женщины… И мне хотелось удержать ее, эту сладкую Ватилу, хотелось сделать ее своей и познать ее не только с плотской стороны… И все это было так неисполнимо, так несбыточно, что наполняло мое сердце отчаянной, но в то же время светлой тоской, и я на пределе счастья проживал каждое мгновение близости с ней… Она стала для меня неизгладимо ярким впечатлением, перевернула мой мир. Практичная, деловитая Ватила… Она оказалась горячей, страстной, и для меня уже ничего не значили ее слова о “детеныше”, после нашего соития я просто не мог не чувствовать, что между нами есть все же нечто большее, чем просто передача “генетического материала”…

* * *

30 июля 1941 года, около полудня. Лесной массив под Минском. Полевой штаб группы армий «Центр».

Присутствуют:

Командующий группой армий «Центр» – генерал-фельдмаршал Гюнтер фон Клюге;

Командующий 9-й армией – генерал-полковник Адольф Штраус;

Командующий 2-й армией – генерал-полковник Максимиллиан Вейхс;

И.О. командующего 4-й армией – генерал от пехоты Готхард Хайнрици;

Командующий 3-й панцергруппой – генерал-полковник Герман Гот.

– Итак, господа… – Новоиспеченный командующий группой армий «Центр» обвел внимательным взглядом командующих армиями. – Обстановка на настоящий день такова, что ОКХ и лично фюрер требуют от нас немедленного продолжения наступления, в то время как наступать мы не можем. Войска потрепаны после месяца непрерывных боев и нуждаются в пополнении людьми, техникой и боеприпасами. В то же время к войскам большевиков из глубины России непрерывным потоком подходят подкрепления. В ходе выполнения задач по плану «Барбаросса», при всех (несомненно, имеющихся) успехах, нам не удалось добиться главного – опередить большевистскую армию в развертывании и сорвать русским проведение мобилизации. Можно сказать, что в данном случае они отделались легким испугом; даже уже попавшая в окружение группировка смогла вырваться из двойных клещей, потеряв лишь половину личного состава и большую часть техники.

– Это полное дерьмо, – прямо по-солдатски высказался генерал Гот, – от моих роликов годными к бою осталась едва треть. Некоторые панцердивизии остались таковыми только на бумаге, ибо в их составе не имеется нынче ни одного панцера. Панцергренадер тоже убыло почти наполовину. Кто сказал, что большевики не умеют воевать? Черт побери! Они так грамотно отходят с рубежа на рубеж, устраивая засады и огрызаясь при малейшей возможности, что мы имеем с этой войны одни потери, а большевистские подвижные группы, не давая разгромить себя, постепенно отходят к основному рубежу обороны. При этом они без всякой жалости бросают свои подбитые и сломавшиеся панцеры устаревших образцов, всеми силами стараясь эвакуировать новейшую технику. А панцер «Клим Ворошилов», когда он исправен, в баках есть солярка, в башне снаряды, а внутри сидит опытный экипаж – это сущее исчадие ада, с которым не сравнятся панцеры французов и англичан.

– Вам, Герман, грех роптать, – тяжело вздохнул генерал Вейхс, – вы еще не сталкивались с самым страшным. Бедолагу Гудериана большевики при поддержке пришельцев и вовсе взяли в плен, предварительно вдребезги разгромив ядро его панцергруппы. Говорят, что в том районе отдельные немецкие солдаты, избежавшие смерти или плена, до сих пор выходят к нашим войскам из лесов, находясь в состоянии нервического шока. Уж такое сильное впечатление на них произвело оружие пришельцев и то, как русские панцеры ехали прямо по поверхности воды, будто по наведенным саперами переправам.

– Если бы не вмешательство этих самых пришельцев с небес, – проворчал генерал Штраус, то все могло пойти совсем по-иному…

– Ваши «если бы», дорогой Адольф, на хлеб не намажешь, – заметил фон Клюге. – В настоящий момент я только излагал реальность, которая дана нам в ощущениях. А она такова, как я сказал. Распоряжения фюрера гонят нас вперед – при том, что сломать большевистскую оборону у нас нет никакой возможности. Слишком велики потери в технике и живой силе, причем не только в боевых частях, но и в тыловых подразделениях. К тому же, железная дорога не будет действовать еще две-три недели, а шоссейные коммуникации находятся под постоянным воздействием бандитов. Из всего этого можно сделать вывод, что готовность к наступлению, при наличии поступления резервов и маршевых пополнений, у нас наступит не раньше чем через месяц, и это еще очень оптимистичная оценка. Что это означает, вы понимаете сами…

– Понимаем, – кивнул генерал Гот. – Теперь фюрер может приказать разорвать план «Барбаросса» на четвертушки, после чего отправить в сортир для употребления по прямому назначению. Больше ни на что эта бумага уже не годна.

– Вот именно, мой добрый Герман, – хмыкнул фельдмаршал фон Клюге, – если смотреть на перспективу в год-два, то войну можно считать уже проигранной. Русская армия сумела провести мобилизацию и перегруппировку, и, как докладывает разведка, с помощью пришельцев избавилась от дураков и предателей. Теперь, имея над вермахтом двойное или даже тройное превосходство, она вполне может потерпеть наши болезненные, но не смертельные удары с полгода или год, дожидаясь, пока войска наберутся опыта. Ну а потом со всеми нами случится то же, что случилось с армией Наполеона, когда он пытался покорить Россию. Наполеон с гвардией едва унес ноги, а его армия осталась гнить в русских лесах и болотах.

Немного помолчав, в полной тишине командующий группой армий «Центр» добавил:

– И тут, как назло, большевики взрывают милейшего фон Бока вместе со всем его штабом, и фюрер приказывает мне принимать после него дела. Не скажу, что это была приятная новость – и не только из-за того, что мне жаль беднягу Федора, а потому, что теперь именно мне отвечать перед фюрером за все то дерьмо, которое тут творят большевики и их покровители. Но сейчас это к делу не относится. Сейчас важно решить, что нам докладывать в Ставку командования сухопутных войск и самому фюреру, а также то, какие меры по исправлению ситуации мы должны предпринять, чтобы избежать, или хотя бы отложить, самое худшее.

– Оттянуть конец мы сможем, – каркнул со своего места генерал Хайнрици, – а вот избежать его – нет. Не нам, смертным, тягаться с силой, которая согнала с неба люфтваффе, будто стаю надоедливой мошкары. Но фюреру этого докладывать не надо, потому что тогда он пришлет сюда командовать своих остолопов из СС, которые и без вмешательства пришельцев проиграют русским все сражения. Фюреру и в Ставку ОКХ необходимо доложить, что для подготовки нового наступления необходим ровно месяц и что неподготовленное наступление может окончиться катастрофой.

– В нынешних условиях, – заметил генерал Вейхс, – катастрофой может закончиться даже подготовленное наступление. Ведь никто из нас ни в малейшей степени не знает, какие еще джокеры припрятаны в рукавах у пришельцев и насколько хорошо большевику успеют обучить свои войска. Если большевики сумеют окружить и разгромить оторвавшуюся от пехоты подвижную группировку (точно так же, как был разгромлен бедняга Гудериан) то нас ждет очередной эпический провал, который станет началом быстрого конца, который наступит уже в самом ближайшем будущем, а не через год и тем более не через два. Как такие вещи делаются, они уже знают, тактика отработана во время разгрома того же Гудериана и при обороне Минска. Пока одна группировка русских будет ожесточенно сражаться с нашими роликами в районе Смоленска, защищая важный транспортный узел, одно или несколько их подвижных мотопехотных кампфгрупп вклинятся между роликами Германа и нашей пехотой, перехватывая пути снабжения. Чтобы избежать такого исхода, наши ролики должны либо плестись со скоростью пехоты, утрачивая все свои преимущества, либо пехота не должна отставать подвижных соединений, что невозможно в принципе. К тому же не забывайте, что, имея дело с пришельцами, мы попадаем в ситуацию, когда они, а значит, и большевики, знают о нас почти все, а мы о них почти ничего. В такой ситуации, при наличии у противника резервов и инициативного командующего, любое наступление на Восточном фронте выглядит как неоправданная авантюра.

– У определенных кругов, господа, – сказал фельдмаршал фон Клюге, понизив голос, – имеется веское подозрение, что ефрейтор, напуганный перспективой гибели всего своего любимого детища, решил повернуть войну так, чтобы в ее яростной бойне погиб весь немецкий народ до последнего человека. В Берлине говорят, что после того ужасного авианалета на Вильгельмштрассе пришельцы предъявили ему ультиматум. Или безоговорочная капитуляция с безусловным помилованием тех, кто не замешан в преднамеренных убийствах и истязаниях мирного населения, или война на уничтожение до последнего немецкого солдата. Есть подозрение, что он выбрал войну по второму варианту, решив воевать не до последнего солдата, а до последнего немца вообще…

– Это точно, Гюнтер? – так же тихо спросил генерал-полковник Штраус.

– Когда речь идет о ефрейторе, – ответил фон Клюге, – то нельзя ни в чем быть уверенным точно. Его же постоянно посещают разные озарения, которые в итоге оказываются бредовыми идеями. Нет, Боже упаси – я, конечно, не сторонник большевизма, но идея общепланетной империи, в которой немцы займут хотя бы второе место после русских, кажется мне вполне привлекательной.

– А как же Сталин и его большевики? – с едким сарказмом прокомментировал генерал Хайнрици, – неужели они допустят, чтобы мы заключили с пришельцами какое-то отдельное соглашение, и не потребуют от них нашего полного уничтожения?

– Знаете ли, Готхард, – с некоторой задумчивостью вместо фельдмаршала фон Клюге ответил генерал Максимилиан Вейхс, – есть обоснованные подозрения, что господин Сталин тоже капитулировал перед пришельцами ради получения помощи против нашего вторжения, только эта капитуляция была неявной и обставленной максимальным количеством реверансов, щадящих самолюбие этого горского дикаря. С кем пришельцы гарантированно не будут иметь дело – так это с теми из нас, кто запятнал себя репрессиями против мирного русского населения.

– Максимиллиан, – с интересом спросил генерал Штраус, – неужели вы слушаете агитационные передачи пришельцев?

– У меня на это нет времени, – хмыкнул фон Вейхс, – и я поручил это своему адъютанту, чтобы он прослушивал все это и, отжав из этих выступлений воду, готовил для меня сухие тезисы имперской программы. В результате мой Курт стал фанатичным имперцем, а я понял, что тут есть над чем работать. Пришельцы-имперцы не предают никого сами и истово ненавидят предателей, кого-бы они не предали. Поэтому, если мы заключим с ними соглашение, то можем быть полностью уверены в том, что оно будет выполнено буква в букву до последней запятой. И по тем же основаниям мы не можем надеяться, что они предадут русских, сделав нас главными своими партнерами. Такое решительно невозможно. Я собираю сведения о пришельцах еще с тех времен, когда моя армия проходила через те места, где они вместе с большевиками громили беднягу Гудериана. И чем больше у меня информации, тем сильнее я убеждаюсь, что ради спасения Германии от всеобщего уничтожения нам с вами требуется срочно сменить флаг, пока ефрейтор и его камарилья не оставили от нашего фатерлянда выжженную пустыню…

– Значит, так, господа генералы, – сухо произнес фельдмаршал фон Клюге, – ничто из сказанного сегодня между нами не должно выйти за пределы этого круга. При малейшей утечке информации нас ждет не отставка, как беднягу Людвига[71], а виселица в тюрьме Моабит по обвинению в государственной измене. Все остальное я возьму на себя. Будьте уверены, что если тут возможно что-либо сделать, то мы обязательно это сделаем.

Конец.

 

Примечания 2

18

В германском флоте легким крейсерам давали названия по именам немецких городов, а эсминцы называли именами моряков в невысоких чинах, героически павших за фатерлянд. Те корабли, которым имен героев не хватило, оставались номерными.

19

То есть для нас эта прямоугольная тонкая плоская штука размером с лист форматом А4 и выглядит как настоящий планшет, но ни один имперец не перепутает терминал с настоящим планшетом, находящимся на «Полярном Лисе», который занимает такой объем и вес, что не каждый грузовик увезет.

20

На идише это выражение означает «Какой кошмар!»

21

В то время командир полка – это майорская должность. Полковник – должность командира дивизии.

22

ДБАП – дальнебомбардировочный авиаполк.

23

Если кто-то захочет узнать о событиях тех дней немного поподробнее, он может прочитать мемуары главного маршала авиации Александра Голованова «Дальняя бомбардировочная», глава «Война!!!»

24

Ротативные кассетные бомбы (РРАБ) предназначались для применения малых фугасных, осколочных, зажигательных и других авиационных бомб массой 1–2,5 кг. Суббоеприпасы устанавливались хвостовым оперением под 45 градусов к основной продольной оси. При сбрасывании РРАБ набирал вращательное движение с увеличивающейся частотой. При достижении заданной скорости вращательного движения, тросы, имеющие ослабленные сечения, стягивающие корпус, из-за действия центробежных сил начинали разрываться, и малые боевые боеприпасы начинали рассеиваться, при падении поражая большую площадь. Изготавливали РРАБ в трех вариантах: до одной тысячи килограммов (РРАБ-1); до полутонны (РРАБ-2); до 250 килограммов (РРАБ-3).

25

Агитационные бомбы АГБ-100-30 предназначались для разбрасывания листовок и других агитматериалов на территории противника. Бомба состояла: из пустотелого разборного корпуса, который заполнялся листовками перед использованием; вышибного заряда для выталкивания агитационных материалов; дистанционного взрывателя, обеспечивающего срабатывание вышибного заряда на определенном расстоянии или высоте. Бомба была создана в габаритах ФАБ-100. Ее корпус был выполнен из фанеры и весил не более 20 кг. Вдоль корпуса была установлена труба с пороховой петардой, позволяющая взрывом раскрыть корпус на заданной высоте. Снаряжали бомбу листовками в виде рулонов массой 2,7–3,2 кг каждый. Листовка имела формат 206×146 мм. Сбрасывали бомбу как с наружных, так и с внутренних бомбодержателей. В зависимости от погоды высота сброса составляла от 50 до 500 м.

26

Пневмопочта в нашей действительности известна с середины XIX века.

27

Подполковнику Голованову из альтернативного июля сорок первого года, разумеется, неизвестен настоящий потаенный ужас этих названий, но мы-то с вами знаем, что такое Вяземский котел и Ржевская мясорубка, совокупно сожравшие жизни двух миллионов советских бойцов и командиров.

28

ВНОС – (воздушного наблюдения, оповещения и связи) – собирательное название воинских формирований, являющихся составной частью войск противовоздушной обороны (войск ПВО), предназначенных для ведения воздушного наблюдения, предупреждения об угрозе воздушного нападения противника, а также наведения на него боевых средств ПВО своих войск.

29

Как уже писалось выше, при массированном бомбометании фугасными бомбами калибра 1000–2000 кг. выживание в бомбоубежищах оказывается делом маловероятного случая, ибо эти бомбы способны пронизать многоэтажное здание от крыши до уровня подвала, или даже глубже.

30

В дорадарную эпоху визуально обнаружить самолет на больших высотах было невозможно. Уже после конца войны, когда в руки союзников попали документы германской ПВО, выяснилось, что Пе-8, на больших высотах сновавшие над территорией Германии с дипломатическими целями из СССР в Британию и обратно, немецкими средствами наблюдения не обнаруживались и тревога по поводу их появления в воздушном пространстве Третьего Рейха не объявлялась. И даже появление первых радаров не сильно исправило ситуацию, ибо работали они на длинных волнах и могли обнаруживать только бомбардировочные формации в несколько десятков, а лучше сотен самолетов.

31

Хруста́льная ночь, или Ночь разбитых витрин (нем. Novemberpogrome 1938, (Reichs-)Kristallnacht) – еврейский погром (серия скоординированных атак) по всей нацистской Германии, в части Австрии и в Судетской области 9-10 ноября 1938 года, осуществлённый военизированными отрядами СА и гражданскими лицами. Полиция самоустранилась от препятствования этим событиям. В результате нападений многие улицы были покрыты осколками витрин принадлежавших евреям магазинов, зданий и синагог.

32

Пронтозил (красный стрептоцид) – обладающий значительным антибактериальным действием азокраситель полученный в 1932 германским химиком Герхардом Догмарком. В настоящее время не используется. Антибактериальное действие пронтозила объясняется его распадом в организме на сульфаниламид и токсическое вещество 1,2,4-триаминобензол, обуславливающее опасность применения пронтозила. Впрочем, это совершенно другая история, потому что это был первый и до 1942 года единственный препарат, способный спасать раненых от тяжелых инфекций вплоть до заражения крови.

33

Перед войной на вооружение советской противотанковой артиллерии поступила большая партия 45-мм бронебойных снарядов с перекаленным сердечником, что увеличивало его хрупкость и без канавок-локализаторов, которые должны были гасить напряжение, возникающее в снаряде при пробитии брони. В результате бронепробиваемость падала весьма значительно, ибо кинетическая энергия полученная при выстреле тратилась не на пробитие преграды, а на разрушение самого снаряда.

34

Немецкий танковый ас Отто Кариус в 1941 году воевавший на Pz.Kpfw.38(t) заряжающим как раз в 21-м танковом полку 20-й танковой дивизии писал в мемуарах: «Мы проклинали хрупкую и невязкую чешскую сталь, которая не стала препятствием для русской противотанковой 45-мм пушки. Обломки наших собственных броневых листов и крепежные болты нанесли больше повреждений, чем осколки и сам снаряд». «Чешский танк 38(t) по параметрам приблизительно соответствовал танку „Т-III“ первых выпусков. Но кроме того, что у чешского танка была сталь худшего качества, он проигрывал ещё и в том, что его экипаж состоял всего из четырёх человек. Командиру танка приходилось одновременно вести наблюдение, самому наводить пушку и стрелять.»

Первые танки Т-III, произведенные до августа 1940 года, оснащались 37-мм танковым орудием, аналогичным такому на чешских танках, а после этой даты на танки Т-III устанавливалась значительно более мощная пушка калибром в 50-мм.

35

Сублимационная сушка (иначе лиофилизация; лиофильная сушка) (англ. freeze drying или lyophilization) – процесс удаления растворителя из замороженных растворов, гелей, суспензий и биологических объектов, основанный на сублимации затвердевшего растворителя (льда) без образования макроколичеств жидкой фазы.

Возгонка также используется в пищевой промышленности: так, например, сублимированный кофе получают из замороженного кофейного экстракта через обезвоживание вакуумом. Фрукты после сублимирования весят в несколько раз меньше, а в воде восстанавливаются. Сублимированные продукты значительно превосходят сушёные по пищевой ценности, так как возгонке поддаётся только вода, а при термическом испарении теряются многие полезные вещества.

36

ОКХ от нем. OKH (нем. Oberkommando des Heeres) – верховное командование сухопутных сил вермахта. С 1936 по 1941 год находилось в Вюнсдорфе под Цоссеном (впоследствии там дислоцировался штаб ГСВГ). С июня 1941 и до конца января 1945 ставка ОКХ располагалась на территории Восточной Пруссии в бункере под кодовым названием «Анна», расположенном неподалеку от ставки Гитлера "Вольфшанце".

При главнокомандующем Сухопутных войск находился Генеральный Штаб (нем. Generalstabes des Heeres), который являлся наследником имперского Генерального штаба Германии.

В течение почти всей Второй Мировой Войны (с декабря 1941 по конец апреля 1945) ОКХ формально не подчинялся ОКВ (нем. Oberkommando der Wehrmacht) – верховному главнокомандованию вермахта. ОКХ под руководством Гитлера фактически являлось командованием Восточноевропейского театра военных действий, в то время как ОКВ командовало Западноевропейским театром.

37

ОКХ от нем. OKH (нем. Oberkommando des Heeres) – верховное командование сухопутных сил вермахта. С 1936 по 1941 год находилось в Вюнсдорфе под Цоссеном (впоследствии там дислоцировался штаб ГСВГ). С июня 1941 и до конца января 1945 ставка ОКХ располагалась на территории Восточной Пруссии в бункере под кодовым названием «Анна», расположенном неподалеку от ставки Гитлера "Вольфшанце".

При главнокомандующем Сухопутных войск находился Генеральный Штаб (нем. Generalstabes des Heeres), который являлся наследником имперского Генерального штаба Германии.

В течение почти всей Второй Мировой Войны (с декабря 1941 по конец апреля 1945) ОКХ формально не подчинялся ОКВ (нем. Oberkommando der Wehrmacht) – верховному главнокомандованию вермахта. ОКХ под руководством Гитлера фактически являлось командованием Восточноевропейского театра военных действий, в то время как ОКВ командовало Западноевропейским театром.

38

Рокоссовского никто не информировал о предательстве Павлова и он думает, что катастрофическая ситуация на Западном фронте сложилась из-за самонадеянности и недоумия командующего, не соответствовавшего занимаемой им должности.

39

Рокоссовский ошибается. Ситуация, при которой у УРовских артпульбатов, занимающих ДОТы, свое командование, а у стрелковых частей сидящих в окопах – свое, приводит к тому, что объятая паникой пехота по приказу такого же паникующего начальства бросает долговременные укрепления и бежит в тыл, а без пехоты ДОТы укрепрайона становятся беззащитными перед вражескими саперами. Так было на Украине, где таким образом пали Шепетовский и Новоград-Волынский УРы, потому что отступающая пехота просто не нашла в себе сил, чтобы остановиться и защищать этот рубеж. Напротив, истощенная и измотанная в боях 5-я армия генерала Потапова, отошедшая на рубеж Коростеньского УРа, держалась там почти два месяца и отошла только тогда, когда противник, прорвавшийся в других местах, стал угрожать глубоким охватом ее тылов.

40

Так Молотова называли «соратники» за трудолюбие и усидчивость.

41

Крыша со стороны НКВД у Хрущева была воистину непробиваемой. Его человеком был Нарком Внутренних дел Украинской ССР Иван Серов. Серов не докладывал в Москву о разных мелких шалостях Хрущева по свой линии, а тот в ответ закрывал глаза на разные нарушения социалистической законности со стороны НКВД. Классическая схема, когда рука руку моет. Но при этом их отношения все же не были равноправными. Если первым по своей линии сгорает Серов, то у Хрущева еще остается шанс выкрутиться и оправдаться, ведь он в делах НКВД ни сном, ни духом. А вот если сгорит Хрущев, Серова со словами «а ты куда смотрел?» потянут вслед за ним. Такова вот селява. И хоть в феврале 1941 года переведенного в Москву Серова сменил человек Берии Сергиенко, но в июле 1941 года людей Серова в наркомате внудел Украины оставалось еще предостаточно.

42

48-моторизованный корпус ГА «Юг» личным приказом Гитлера был выведен из состава 1-й танковой группы и вместе с 41-м моторизованным корпусом из состава 4-й танковой группы ГА «Север» направлен на усиление группы армий «Центр».

43

Если чиновникам третьего рейха и нацистским партийным бонзам имперская пропаганда обещала только безусловную смерть, то солдатам и офицерам на фронте предлагалось в перспективе спасти свою жизнь ценой капитуляции.

44

В представлении среднего европейца единственная мотивация, которая может подействовать на таких диких и отсталых людей как русские, это банальный страх, и что такие мотивы как патриотизм, верность воинскому долгу и любовь к своей стране, могут испытывать только продвинутые и просвещенные люди, подобные арийцам.

45

Контроль над железнодорожной веткой Сарны-Лунинец-Барановичи немцам только предстоит установить, тем более что она расположена к западу от маршрута движения 48-го мотокорпуса.

46

Двое суток стоянки в Сарнах с навьючиваем на танки, тягачи и автомашины всего, что они могут увезти, а потом еще как минимум неделя перехода по узким лесным дорогам. В результате в Слуцке 48-й мотокорпус окажется не раньше 20 июля, после чего генерал Кемпф будет вынужден взять паузу на приведение в порядок техники и личного состава после долгого и утомительного марша. А это еще одна задержка немецкого наступления, дающая дополнительное время. И эту паузу командование Западного фронта сможет использовать для подготовки передовой полосы обороны по Березине и основного рубежа по Днепру. Уж Рокоссовский из Минска точно успеет выскочить, напоследок крепко хлопнув дверью.

47

В нашем варианте истории железнодорожная сеть Белоруссии досталась немцам целенькой, со всеми путями, мостами, персоналом и подвижным составом. Первые полгода, пока не разгорелась партизанская война, поезда водили те же поездные бригады, что и при советской власти, а на станциях и перегонах за работоспособностью инфраструктуры следил тот же рабочий персонал. Именно это обстоятельство позволило вермахту проводить наступательные операции одну за другой, без пауз, и менее чем за месяц «добежать» от Бреста до Смоленска.

48

Фланкирующий огонь – пулеметный огонь под острым углом к вражескому атакующему строю. В таком случае пулеметчик обычно защищен от прямых выстрелов бруствером или передней глухой стенкой долговременного укрепления, а его пули, пронизывая вражеский строй под острым углом, способны убить несколько человек сразу. Фланкирующий огонь резко теряет эффективность, если вражеская пехота атакует следом за танками или, как в данном случае, бойцыцами штурмовой пехоты, включившими генераторы защитных полей. Тогда пули, летящие вдоль атакующего строя, натыкаются на непробиваемые для них препятствия и не могут достичь цели.

49

Радиус стопроцентной защиты от пули винтовки маузера обр. 1898 года, создаваемой генератором защитного поля, меньше, чем интервал в цепи между бойцыцами штурмовой пехоты, растянутыми для того, чтобы по возможности прикрыть собой всю атакующую формацию. Поэтому в строю возникают зоны, где пуля может пролететь под прямым углом к цели, пусть даже потеряв при этом часть своей кинетической энергии.

50

В юности Уинстон Черчилль учился в престижной школе для мальчиков Хэрроу, в «армейском классе», где, помимо преподавания общеобразовательных предметов, учеников готовили к военной карьере. Школу он закончил в числе всего двенадцати учеников, сумевших выдержать экзамены по всем предметам, особо отмечались успехи в изучении истории. После окончания школы Хэрроу он с третьей попытки поступил в военное училище в Сандерхерсте, которое и закончил через год восьмым на курсе из полутора сотен кадетов.

51

Собирательное название англичан, бытовавшее в середине XX века.

52

В конструкции боевых частей советских реактивных снарядов была одна маленькая фишка, превращавшая их в воистину уничтожающее оружие. При вдвое меньшем, чем у германского Небельверфера, заряде ВВ поражающее воздействие на небронированную технику и живую силу было намного сильнее. Это Удалось добиться увеличения газового давления взрыва путем встречного движения детонации. Подрыв ВВ осуществлялся с двух сторон (длина детонатора была лишь немного меньше длины полости для ВВ) и когда две волны детонации встречались, то газовое давление взрыва в месте встречи резко возрастало, вследствие чего осколки корпуса имели значительно большее ускорение, разогревались до 600–800 °C и имели хорошее зажигающее действие. Кроме корпуса, разрывалась и часть ракетной камеры, раскалявшейся от горевшего внутри пороха, это увеличивало осколочное действие в 1,5–2 раза по сравнению с артиллерийским снарядами аналогичного калибра. Именно поэтому возникла легенда о «термитном заряде» в боеприпасах «Катюш». Термитный заряд испытывался в Ленинграде весной 1942 года, но оказался излишним – после залпа «катюш» и так всё горело.

53

Первая категория = расстрел.

54

С 4-м мехкорпусом, одним из самых мощных механизированных корпусов Юго-Западного фронта (из списочных 979 танков, 414 машин составляли Т-34 и КВ), история действительно мутная. Сначала мехкорпус использовался в боях по частям, а потом (цитата): «Прикрывая отход 6-й армии, 4-й механизированный корпус 12 июля оказался в районе города Прилуки Черниговской области для переформирования, в то время как 6-я армия 11 июля вышла к Летичевскому и Новоград-Волынскому УР, что на 340 км западнее Прилук.» Конец цитаты. Вопрос: «почему генерала Власова в нашей реальности не расстреляли еще в июле сорок первого года вместе с Павловым и иными прочими?», конечно же, риторический. Хотя задать его стоило бы – и не кому-нибудь, а дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву, который и прикрыл Власова своей волосатой лапой, составив будущему изменнику Родины протекцию при назначении на должность командующего 37-й армией, впоследствии погибшей в киевском котле.

55

В результате катастрофических итогов приграничного сражения в течение первой недели войны были разгромлены и прекратили существование 4-я, 10-я, 3-я и 13-я армии Западного фронта и 11-я и 8-я армии Северо-Западного фронта в Прибалтике. Армии Северо-Западного фронта, хоть и не были окружены в котлах, подобных Белостокскому или Минскому, были разгромлены и полностью дезорганизованы, беспорядочно отступая в виде отдельных частей и сводных отрядов. Причем это отступление зачастую осуществлялось уже позади передовых отрядов немецких подвижных соединений, с ходу захватывающих узлы дорог и переправы через водные преграды. А как же могло быть иначе, ведь на 8-ю армию обрушилась вся группа армий «Север» в полном составе, а по 11-й армии, брошенной своим командованием, пришелся удар 3-й танковой группы генерала Гота и части 9-й армии.

После того как 24 июня 1941 года немецкие части взяли Вильнюс и Каунас, о каких-то организованных действиях 11-й армии говорить не приходится вообще. Более того, с ней отсутствовала связь: командование фронтом решило, что штаб армии попал в плен (по-видимому настолько нереальными казались его донесения) и с 24 июня 1941 года по решению командующего Северо-Западным фронтом генерала Кузнецова со штабом 11-й армии была прекращена всяческая связь.

Разрозненные остатки соединений армии пытались найти выход, однако оставался всего один путь – на восток в общем направлении на Полоцк. Армия была обнаружена только 30 июня 1941 года. Из телеграммы Начальника Генерального штаба Г. К. Жукова:

«В районе станций Довгилмишки, Колтыняны, леса западнее Свенцяны найдена 11-я армия Северо-Западного фронта, отходящая из района Каунас. Армия не имеет горючего, снарядов, продфуража. Армия не знает обстановки и что ей делать. Ставка Главного Командования приказала под вашу личную ответственность немедленно организовать вывод этой армии из района Свенцяны в район севернее Двины…».

56

По советским же нормам процесс формирования и боевого слаживания дивизии занимал не меньше двух месяцев. Так 316-я (панфиловская) стрелковая дивизия начала формироваться в конце июня из жителей Казахской и Киргизской ССР. 18 августа дивизия закончила курс подготовки и была направлена на фронт и 8-го сентября прибыла в состав 52-й резервной армии под Новгородом. 5-го октября, в связи с обострением обстановки после начала гитлеровской операции «Тайфун» переброшена на московское направление и с 12 октября вступила в бой под Волоколамском. Итого: два месяца на подготовку, три недели в пути, месяц в резерве (учеба и боевое сколачивание не прекращаются) и только потом в бой. Другим дивизиям, сформированным по мобилизации на европейской части советского союза приходилось гораздо тяжелее. Их бросали в бой, как бросают в топку уголь, сразу после завершения формирования, ибо дыры, которые в советском фронте понаделали немецкие подвижные соединения, требовалось хоть чем-то заткнуть. Как правило эти дивизии не пережили лета сорок первого года, сгинув в многочисленных котлах и лихорадочных попытках маршала Тимошенко ударами растопыренных пальцев остановить немецкое наступление.

57

Первичный источник – человек, который непосредственно общался с выходцами из империи. Вторичный источник – знакомый первичного источника, услышавший историю в пересказе. Третичный источник – знакомы вторичного источника, получивший информацию в виде пересказа пересказа.

58

В доимперском республиканском Риме император – это и есть верховный главнокомандующий, назначаемый Сенатом, то есть советом старейшин на время войны. Цезарь просто расширил временные рамки этой должности, сделав ее бессрочной.

59

Имеется в виду постоянный командир каперанг Малинин.

60

Имеется в виду временный командир генерал Рокоссовский.

61

«Gott mit uns» (с нем. – «Бог с нами», МФА: [ɡɔt mɪt ʊns]) – девиз, широко используемый в немецких войсках с XIX века, в частности выбитый на пряжках солдатских ремней.

62

Маршевое пополнение – обученные контингенты военнослужащих различных категорий, отправлявшиеся в организованном порядке из резерва (запаса) в действующую армию и флот для пополнения частей, соединений, органов управления и тыла.

С началом Великой Отечественной войны военные округа ВС СССР начали формировать маршевые подразделения для отправки на фронт. Так, например, только из Закавказского военного округа в первые же месяцы войны в действующую армию было отправлено 377 маршевых рот и 756 танковых экипажей; из Приволжского военного округа – только 11–12 июля 1941 года – 16 маршевых батальонов.

63

Армии Рокоссовского и Болдина напрямую подчинены Ставке Верховного Главнокомандования, находясь у командования Западным фронтом только в оперативном подчинении. Оперативное подчинение – временное подчинение объединений, соединений (частей) особого назначения на период выполнения боевой задачи командующему фронтом (армией), на которого возложена подготовка и проведение операции. Оперативное подчинение предполагает решение объединениями, соединениями, другими воинскими частями и подразделениями особого назначения задач, соответствующих их подготовке и боевым возможностям, не нарушая их организационной структуры и подчиненности Ставке Верховного Главнокомандования. Оперативное подчинение характеризуется правом командующего фронтом (армией) ставить задачи командирам переданных ему временно войск, управлять их действиями и осуществлять контроль за исполнением поставленной задачи. По вопросам боевой подготовки, учета и комплектования войска, находящиеся в оперативном подчинении, сохраняют подчинение своим прямым начальникам (СВГК и Верховному Главнокомандующему), которые и несут всю полноту ответственности за их готовность к выполнению задач оперативного начальника.

64

Зимняя война – Советско-финская война 1939-40 годов. Последние ее участники, служившие в Красной Армии по призыву, уволились в запас как раз весной 1941 года, перед самым началом Великой Отечественной войны.

65

В 1918 году германская армия в первый раз оккупировала город. Сколько бы новая власть ни находилась в Минске, она непременно придумывала для главной магистрали города новое название. Вот и немцы во время Первой мировой войны отличились, переименовав тогда еще Захарьевскую улицу в Гауптштрассе. Что касается самого названия, то дословно оно переводится – Главная улица.

В 1941 году, во время второй оккупации, подручные Гитлера недолго думая повторили действия своих кайзеровских предков, вернув Советской (бывшую Захарьевской) улице прежнее немецкое название. А может быть, все дело в том, что на картах германского генштаба главная магистраль Минска продолжала числиться как Гауптштрассе?

66

Рокоссовский в кабинет Павлова не въезжал ввиду давящей на нервы слишком помпезной обстановки.

67

В нашей реальности при помощи аналогичного устройства 14 ноября 1941 года в Харькове был взорван штаб 68-й пехотной дивизии вермахта, расположенный в партийном особняке на улице Дзержинского, в котором ранее проживали первые секретари ЦК КПУ.