8 июля 1941 года, полдень. битва за Борисов

В этом варианте истории битва за Борисов случилась почти неделей позже и при несколько ином составе участников. Во-первых – с немецкой стороны 18-я танковая дивизия была отрезана от основных сил, измотана, разгромлена и полностью уничтожена в ходе Слоним-Ивацевичской оборонительной операции Красной армии, и поэтому выйти к Борисову через Минск к тридцатому июня никак не могла. Вместо нее у мостов через Березину неделей спустя, то есть седьмого июля, оказалась 20-я я танковая дивизия из состава третьей танковой группы, понесшая значительные потери во время попыток лобового штурма Минска с северного направления. Сгорели и не подлежали ремонту почти все легкие танки чешского производства Pz 38(t) – они вспыхивали после первого же попадания из тяжелого лазерного ружья бойцыц имперской штурмовой пехоты. Да что там тяжелые лазерные ружья – обыкновенная сорокапятка, руганная-переруганная из-за своих перекаленных бронебойных снарядов без локализаторов[33], против «чехов» была страшным оружием, ибо «качественная» чешская броня оказалась еще хуже бракованного русского снаряда[34].

Битва за Минск основательно измотала немецких танкистов, и когда в связи с подходом приотставших пехотных дивизий их отозвали из первой линии для продолжения квеста «поход на восток», в строю из двухсот двадцати девяти танков довоенного списочного состава оставалось всего шестьдесят два и один командирский (без вооружения). По сути, танковый полк превратился в батальон неполного состава. В ходе отчаянных боев в минских предместьях выгорела половина «четверок», три четверти «чехов», треть «двоек» и почти все «единички».

При этом большая часть подбитой техники годилась только на переплавку, и лишь меньшую было возможно восстановить при наличии запчастей, времени и инженерной смекалки. В достатке у немецких ремонтников был только последний ресурс, вот они и лепили из трех подбитых один отремонтированный танк. Пусть танкисты и за это спасибо скажут. В пехоте вон куда хуже: там из трех убитых солдат одного живого не соберешь. А в пехотных подразделениях потери тоже были немаленькими, тем более что продырявленного пулей солдата (если он выжил) за три-семь дней отремонтировать невозможно. Таким образом, в строю оставалось не более половины списочных штыков. О двадцатой моторизованной дивизии, двигавшейся по той же дороге вслед за танками, можно было сказать примерно то же. Бои на минских окраинах обескровили и истощили это соединение, понизив дух немецких солдат. К тому же роль играло и отсутствие нормального снабжения. Ближайшей железнодорожной станцией, где можно было бы организовать выгрузку топлива, боезапаса и прочего материально-технического снабжения, находилась в Молодечно, а это – шутка ли – составляет сто пятьдесят километров по плохим русским дорогам до Борисова. Кроме прочего, русские воюют не по правилам, и потому на дорогу то и дело набегают головорезы из диверсионных отрядов НКВД и делают немецкому снабжению козью морду. В итоге тридцать девятый мотокорпус генерала танковых войск Шмидта, обломавший зубы о минскую оборону, еще может один раз пробить тараном оборонительные порядки советских стрелковых дивизий, уйдя после этого в прорыв, но против серьезного и умного противника он бессилен.

При этом немецкому подвижному соединению противостоял свежий (только что из московского военного округа) 7-й механизированный корпус РККА под командованием генерал-майора Виноградова. Командир мехкорпуса относился к тем генералам, что на поле боя звезд с неба не хватают: всю свою дальнейшую военную карьеру он делал по тыловой части. Таким же крепким середняком, без явных тактических талантов, был и командир 18-й танковой дивизии полковник Ремизов. Его служебный потолок – командующий бронетанковыми и механизированными войсками фронта или округа, то есть должность глубоко вторичная и находящаяся в тени личности командующего. Зато командир 1-московской мотострелковой дивизии полковник Яков Крейзер (потолок – командующий общевойсковой армией) и командир 14-й танковой дивизии (потолок – командующий танковым корпусом) были не без искры таланта (первый – примерно на уровне Болдина, второй – на уровне Борзилова) и были способны преподнести зарвавшимся покорителям Европы большой и очень неприятный сюрприз в темноэйджеловском стиле «капкан с крючками».

Основными деталями этого капкана стали 1-я московская мотострелковая дивизия полковника Крейзера, которой были приданы два мотострелковых и один танковый полки, изъятые из 14-й и 18-й танковых дивизий. Один мотострелковый полк, усиленный вкопанными в землю танками Т-26, оборонял Новоборисов, расположенный на западном берегу реки, а также предмостные укрепления, охраняющие подступы к шоссейному и железнодорожному мостам. Остальные три заняли оборону по восточному берегу Березины. Полковник Лизюков, который застрял в Борисове, направляясь в не существующий уже 17-й мехкорпус, принял командование над особым сводным танковым полком. В этот полк со всего 7-го мехкорпуса собрали танки Т-34 и КВ, получив неслабый ударный кулак: Т-34 – двадцать девять штук, КВ-1 – тридцать четыре штуки и десять единиц монструозных КВ-2. Завидев последние, немецкие танкисты начинали жидко какать прямо под себя, ибо пробить эту глыбу уральской броневой стали им было нечем, а шестидюймовая гаубица КВ-2 при прямом попадании снаряда любого типа (кроме картечи) не оставляла немецким панцерам ни единого шанса. Остальная техника годилась разве что только для того, чтобы применять ее из засад и бросать при отходе; зато полк Лизюкова, действуя с десантом на броне, вполне мог активными контрударами парировать вклинения противника в советскую оборону. В принципе, его сил было вполне достаточно, чтобы покрыть весь тридцать девятый мотокорпус как бык овцу. Но это году так в сорок третьем – сорок четвертом, не раньше. А сейчас с учетом мощной немецкой противотанковой артиллерии, невысокого качества сборки новой советской техники и отсутствия у личного состава боевого опыта полковнику Лизюкову приказали не зарываться. Кусать и при малейшей угрозе отскакивать за линию своих окопов – только так.

Кстати, Борисовское танкотехническое училище, вместе с его командиром корпусным комиссаром Сусайковым, в «прошлый раз» геройствовавшее при обороне города, теперь по приказу покинуло город и отправилось в тыл – заканчивать курс обучения. Юноши обижались на такую несправедливость, но командование (а на самом деле Ватила Бе) было неумолимо. Без особой необходимости использовать будущих технических специалистов, которых и так остро не хватает в танковых и механизированных частях в качестве обычной пехоты – это верх глупости и некомпетентности, за которой должны следовать соответствующие оргвыводы. Та же мера коснулась и Лепельского минометного училища, эвакуированного в тыл на доучивание после того, как их позиции под Лепелем заняла 109-я мотострелковая дивизия.

Усиленный легкой танковой ротой (7 шт. Pz-1) разведывательный батальон 20-й германской танковой дивизии вышел к Березине вечером седьмого июля и тут же попытался прощупать оборону советских мотострелков. После короткого, но чрезвычайно ожесточенного боя на западных окраинах Новоборисова, во время которого сгорели все семь «единичек», немецкому командованию стало ясно, что оборону в Борисове занимает свежая, хорошо вооруженная большевистская часть, не намеренная ни сдаваться, ни отступать. Зато в системе обороны не наблюдается спустившихся с небес воительниц с тяжелыми лазерными ружьями и это внушает некоторые надежды. Рано утром восьмого числа германские танки, обходя правобережную часть Борисова, нанесли концентрированный удар вдоль шоссе в направлении нового бетонного автомобильного моста, стремясь с налета овладеть переправой и захватить плацдарм на восточном берегу.

Основной ударной силой атакующей германской кампфгруппы была сводная тяжелая танковая рота на «четверках», которые «добронировали», навесив на борта и лоб корпуса мешки с песком. Из второго эшелона их поддерживала рота «двоек», чьей задачей было огнем автоматических пушек подавлять обнаружившие себя противотанковые орудия. И только за ними шли оставшиеся «чехи» и бронетранспортеры с пехотой. Но в итоге получилось нехорошо. Во-первых – подавить мелкокалиберными осколочными снарядами вкопанные в землю Т-26 оказалось намного сложнее, чем открыто установленные пушки 53-К. И хоть те не могли пробить бронезащиту немецких танков с импровизированным усилением, но навтыкали в них достаточное количество снарядов, заставив несколько «четверок» остановиться со сбитыми гусеницами и разбитыми катками. Досталось при этом и «двойкам», и даже следующим за ними «чехам», среди которых опять не обошлось без потерь.

В итоге этого ожесточенного боя, в котором потери несли обе стороны, ощипанной до десяти машин роте «четверок» и трем уцелевшим «двойкам» удалось все же прорваться к предмостному укреплению и, потеряв по обстрелом окопанных там Т-26 еще четыре машины, победно вступить на мост. И тут им улыбнулась птица обломинго. С другой стороны на тот же мост борт о борт въехали два КВ-2, против которых «четверки» были как палец против стального лома. Деваться с моста некуда, маневрировать невозможно, в лоб КВ-2 из «окурка» не пробивается даже в упор, а 43-х килограммовый фугасный снаряд КВ-2 разбирает немца буквально на запчасти. Бах-бах – и полетели клочки по закоулочкам. С сорока метров там и целиться особо не надо. И самое главное – даже после того, как советские войска вынужденно отступят от Борисова, восстановить немецкие танки из обломков не сможет и сам Господь Бог.

Но не успели немцы опомниться, как со стороны Новоборисова последовала фланговая контратака трех десятков танков Т-34 и КВ-1, которая ставила своей целью доломать все, что еще не было доломано из подбитой техники, и заставить фашистов обратиться в бегство на своих двоих. В результате, отбросив врага, сводный танковый батальон не стал приближаться к позициям противотанковой артиллерии и, выполнив задачу, ушел за линию своих окопов, в которые после контратаки снова вернулись советские бойцы. Только один Т-34 неловко застыл перед окопами со сбитой гусеницей, но два непробиваемых КВ прикрыли его своими корпусами от ружейно-пулеметного огня, после чего экипаж смог починиться и своим ходом отойти на исходные позиции.

В итоге многочасового боя обе стороны понесли серьезные потери, причем тридцать девятый мотокорпус лишился своих последних панцеров (они угодили в засаду у моста), а советская сторона потеряла около трети участвовавших в обороне Новоборисова танков Т-26. Численно потери сторон в технике были почти равны (в живой силе немцы потеряли больше), но цена потерь для каждого была своей. Тридцать девятый мотокорпус полностью лишался пробивной мощи, а для советского 7-го мехкорпуса потери были даже меньше плановых. В результате сражение за Борисов переросло в пехотный клинч, что давало советскому командованию еще несколько дней форы, необходимых на то, чтобы на рубеж реки Березина из немецкого резерва подтянуть еще парочку армейских корпусов.

Такой результат объяснялся тем, что до сего момента основной успех против советских танков имели не панцеры, сошедшиеся с врагом во встречных боях (что было строжайше запрещено немецкими инструкциями), а противотанковая артиллерия и авиация, в особенности пикирующие бомбардировщики. Но на этот раз все было совсем не так. На контакт с противотанковыми батареями русские танки не пошли, а германская авиация (в том числе и пикирующие юнкерсы-87), к утру 8 июля выгорела даже чуть больше, чем полностью. Характерная примета новой реальности. За весь первый день сражения за Борисов над полем боя не показался ни один немецкий самолет. Вот уже несколько дней, впервые с начала войны в августе тридцать девятого года, германские подвижные части были вынуждены действовать без поддержки люфтваффе, и оттого несли неоправданно тяжелые потери. Будь в воздухе непревзойденные «Штуки», русским не помогли бы никакие тяжелые танки, неуязвимые с земли, но легко становящиеся добычей пикирующих бомбардировщиков. Но этих «Штук» у немецкого командования больше не было, как не было и большей части второго воздушного флота, а это значило, что война пошла совсем по другим правилам.

* * *

8 июля 1941 года, вечер. Шоссе Брест-Минск, переправа через Щару.

Командующий 2-й армией вермахта генерал-полковник Максимиллиан фон Вейхс.

Раскаленное русское солнце нехотя уходит за горизонт. В противоположную сторону только что удалились большевистские бомбардировщики, в очередной раз бомбившие понтонные переправы через реку. Капитальные мосты были взорваны еще при отступлении окруженной русской группировки, и теперь их бомбардировщики, летающие под прикрытием «белых демонов», раз за разом в щепки разбивают все временные переправы, которые нашим саперам удается навести на замену. И вот он – очередной налет, застигший нас как раз тогда, когда через реку предстояло переправиться штабу армии. Это было ужасно. Они налетели плотной группой, и зенитчики, которые тоже понесли серьезные потери, ничего не смогли сделать. Они не то что не защитили переправу, но не сумели сбить ни одного бомбардировщика. Правда, один двухмоторный самолет ушел на восток дымя и со снижением, но эта маленькая победа приносит нам не слишком большое удовлетворение. Экипаж выпрыгнет на парашютах в расположении своих войск, и пройдет совсем немного времени, как он будет снова сбрасывать на наши головы бомбы и обстреливать из пушек.

Налет закончился; на зубах скрипят пыль и песок, а в сердце затаилась бессильная злоба. Ведь когда мы начинали эту войну, все выглядело по-другому. Мы будем наступать, разбрасывая во все стороны улыбки, а большевики будут бежать от нас, спасая свои жизни, или сдаваться в плен. Проклятые пришельцы – своим вмешательством они превратили нашу победу в поражение, на корню уничтожив почти выигранную кампанию. Ведь с первых часов войны стало ясно, что большевистские полчища неизбежно будут разгромлены и побегут, а мы будем догонять их и брать в плен десятками тысяч. А как же иначе – ведь вермахт лучше армии кайзера во столько же раз, во сколько нынешние большевистские войска хуже царской русской армии, которая едва-едва держалась против победоносных немецких солдат, при том, что половину наших сил во время прошлой Великой войны отвлекали на себя французы. И вот после вмешательства пришельцев мы вынуждены драться уже не за поместья и пахотные земли, а за выживание наших родных и близких.

Но этот налет – мелочь. Он лишь может ненадолго затормозить передислокацию нашей армии на рубеж развертывания. Саперы обещают, что через пару часов мосты будут отремонтированы и солдаты снова сплошным потоком пойдут на восточный берег. Важнее другое. Первое, что бросается в глаза, когда подъезжаешь от Ивацевичей к переправе – ровные ряды березовых крестов по обе стороны дороги и продолжающие свою работу солдаты похоронных служб. Только увидев это собственными глазами, начинаешь понимать умом, что тут почти в полном составе в отчаянных боях с русскими и их покровителями полегла вторая панцергруппа Гудериана. Подбитую технику, которую еще можно отремонтировать (неважно, русская она или наша) уже увезли, осталось только то, что годится исключительно в переплавку. Выгоревшие машины с жирными потеками на места сгоревших экипажей. С того момента, как русские прорвались через боевые порядки второй панцергруппы, прошло уже несколько дней, но в воздухе до сих пор стоит сладковатый запах тлена, который перебивается только вонью горелого железа.

Ужасно осознавать, что с нами теперь воюет сила, для которой мы – лишь легкая дичь. В Ивацевичах мне показали место, где, по предположениям, базировались пришельцы с неба. По крайней мере, некоторые предметы, у цивилизованных людей после употребления переходящие в категорию «мусор», могли принадлежать только им. Назначение части предметов можно было определить сразу, о других можно было лишь догадываться. Больше всего в этих кучах было прямоугольных упаковок от разовых сублимированных[35] пайков, которые одновременно служили пришельцам тарелками. Причем предполагаемый размер порций, которых хватило бы трем здоровым мужчинам, наводил на неприятные мысли… Материал, из которого была сделана эта, явно одноразовая, посуда, был легким, небьющимся, негорючим и не плавящимся на огне. Еще одной его особенностью была чрезвычайно низкая теплопроводность. Емкость, до краев наполненную горячей едой, можно брать голыми руками и не обжигаться.

Гауптман Краузе из абвера, занимавшийся обследованием этой чрезвычайно любопытной помойки, пожаловался, что солдаты уже начали растаскивать эти «тарелки» для личного употребления, благо они почти ничего не весят и легко отмываются, и к ним не пристает жир. Я подумал, что, должно быть, так же на каких-нибудь Полинезийских островах дикари растаскивали со стоянок европейцев оставленные за ненадобностью пустые консервные банки и блестящие стреляные гильзы от патронов. М-да, очень похоже, ибо, помимо «тарелки», в комплекте одноразового пайка имеется еще и плотно закрывающаяся крышка с яркой этикеткой, испещренной надписями, сделанными кириллическим шрифтом.

В отличие от меня, гауптман Краузе владел языком врага в совершенстве. Он и сказал, что русские надписи означают указание на производителя, включая юридический адрес, название продукта с содержанием питательных веществ, а также инструкцию по приведению рациона в готовое к употреблению состояние. Рецепт прост: вскрыть упаковку, выдернув герметизирующую нить, добавить воды, снова закрыть и подождать три-пять минут. О многом говорит и количество использованных упаковок, исходя из которого можно сделать вывод о численности отряда. Вторыми по распространенности после пайков были обрывки того, что можно было считать оболочками индивидуальных перевязочных пакетов и пустыми упаковками из-под лекарств. Или пришельцы сами несли от огня наших солдат серьезные потери, или они тут лечили большевистских солдат. Это о них, кстати, тоже говорит очень много.

Гауптман Краузе указал на то, что, судя по внешнему оформлению пайков и медицинских препаратов, политический строй у пришельцев – абсолютная монархия: на некоторых упаковках присутствует надпись «поставщик его императорского величества»; похоже, в экономике у них процветает свободное предпринимательство, ведь две трети всего произведено на частных предприятиях… Как будто нам от этого легче. Хотя, конечно, удивляет, как пришельцы уживаются с большевиками, придерживающимися прямо противоположных политических и экономических взглядов. Воюют они за русских яростно и самозабвенно, и те платят пришельцам той же монетой, доверяя в самых трудных ситуациях. Чтобы сорвать план «Барбаросса», было бы достаточно только уничтожить люфтваффе, после чего большевики должны были своим спасителям ноги целовать; но нет, они еще и в наземные операции ввязываются, и опять с катастрофическим для нас результатом…

В результате их действий ОКХ[36] уже фактически отменил наступление на Петербург, направив высвободившиеся резервы на московское направление. Также не исключено, что часть сил заберут и у группы армий «Юг». Судьба войны (точнее, то, сколько времени мы еще сможем барахтаться) определяется именно на центральном участке фронта. И пусть пришельцев очень мало, они обязательно окажутся в самом неподходящем для нас месте и в самое неподходящее время.

* * *

9 июля 1941 года, Минск. Комаровская площадь, здание института физкультуры (ныне площадь Якуба Коласа, спорткомплекс «Олимп»).

Младший сержант штурмовой пехоты Малина Фе

Мы медленно отступали под вражеским натиском, пока не уперлись спиной в отдельно стоящее четырехэтажное здание, которое возвышалось над низкой деревянной застройкой сельского типа, словно скалистый утес над морем. Как оказалось, до начала войны в этом доме располагался институт Физической культуры, где исследовались вопросы совершенствования человеческого тела. Физкультура это хорошо, но упускать такой замечательный опорный пункт, с крыши которого местность просматривается (и простреливается) на километры во все стороны, мы не собирались. Еще чего, ведь нам, то есть штурмовой пехоте, хорошо известна ценность таких объектов, из которых обороняющихся не выковырнуть без прямого попадания плазменной бомбы. Наша позиция была как волнолом перед основным рубежом обороны, расположенным в восьмистах метрах позади. В случае если противник пытается продвигаться к центру города, оставляя нас в тылу, он попадает в огненный мешок и оказывается под обстрелом со всех сторон. Сейчас, когда деревянная застройка полностью выгорела, территория вокруг простреливается на полную дальность стрельбы, а если занять позицию на верхних этажах здания или на крыше, то это очень и очень далеко.

К тому моменту, когда мы заняли позицию в этом доме, в роте, поддержку которой оказывал наш расчет, осталось хорошо если три десятка бойцов. Старший лейтенант Сергунцов получил ранение и был эвакуирован в глубокий тыл; сменивший его старшина Папоротников погиб в бою, еще три командира, призванные из запаса, чьи имена даже не отложились у меня в памяти, прибыли к нам сверху, но не прокомандовали и нескольких часов. Двое погибли, а один пошел сдаваться «цивилизованным» дейчам и был застрелен мною из тяжелого лазерного ружья вместе с вражеским офицером, который вылез на открытое место, чтобы принять капитуляцию у изменника. И поделом подлому предателю, собаке – собачья смерть.

Поскольку других командиров для командования ротой так и не прислали, а на взводах и без того стояли местные сержанты, не обладающие достаточной тактической подготовкой, командовать ротой поручили мне. Тем более что и на усохшем до трехсот штыков нашем полку, который занял оборону в этом физкультурном институте, оказалась тоже наша – взводный командир штурмовой пехоты лейтенант Эвия Ти. Это только по лейтенантскому званию кажется, что товарищ Эвия – молодая девочка, только что выпустившаяся из училища, а на самом деле это очень опытная, покрытая шрамами бойцыца, участвовавшая во множестве крутых дел. Ее в скором времени, по достижении предельного возраста, должны были проводить в запас, ибо две трети выпускниц училища штурмовой пехоты так никогда и не поднимаются над лейтенантским уровнем. Таких как Ивана Эри, среди нас единицы, но мы на это не обижаемся и стараемся честно делать свою работу. Ведь любят нас не за какие-то там пресловутые творческие способности, а за стойкость, верность долгу, отвагу и безудержный героизм в тех случаях, когда ничто другое не помогает.

Вот и здесь, в стране Эс-Эс-Эс-Эр, мы вполне пришлись ко двору. Ну что поделать, если мы, бойцыцы штурмовой пехоты, гораздо живучее местных и имеем больше боевого опыта. По этому показателю большинство местных командиров не годятся товарищу Эвии даже в подметки. Командовать компактной группой бойцов, обороняющих отдельно стоящий хорошо защищенный объект для нее вполне привычная задача. Поэтому после первых же ее указаний дейчи почувствовали, что теперь «любить» их будут крепко и со вкусом. Единственное, чем они нас тут могут взять, это тяжелой артиллерией, подтянутой на прямую наводку, по-другому никак. Толстые капитальные стены, оконные проемы, заложенные мешками с землей, а также храбрый и спаянный гарнизон делают нашу позицию неприступной. Несмотря на то, что все ближайшие подступы простреливаются врагом, в ночное время наши мотолеты через крышу доставляют осажденному гарнизону (то есть нам) все необходимое и вывозят раненых. Правда, дейчи стараются этому помешать, пуская ракеты и открывая по любой тени в воздухе шквальный огонь из всего, что может стрелять, но мы смеемся над их потугами, ибо штатного генератора защитного поля на мотолетах вполне достаточно для защиты машины и находящихся на ней людей.

Товарищ Рокоссовский, еще до того как мы попали в осаду, лично побывал на выбранном нами рубеже и, убедившись в его важности, распорядился выдать нам средства усиления: батарею тяжелых минометов, почему-то именуемые местными «самоварами» и несколько тяжелых пулеметов ДШК[37] с окружных складов, которые впоследствии нам очень помогли. Всем хорошо тяжелое лазерное ружье, но оно становится бессильным, если противник ставит дымовую завесу, а из ДШК я могу достать дейчей почти на той же дистанции, даже несмотря на погодные условия. По крайней мере, те самые тяжелые пушки (точнее, их расчеты), которые у противника все же имеются, уверенно поражаются ДШК со всех боевых дистанций. Если пехота противника атакует в плотных боевых порядках большими массами, то из этой машинки тоже стоит пострелять. При точном глазомере и твердой набитой руке гарантированы кровавые брызги во все стороны, как от механической сенокосилки. По крайней мере, это у меня это получается. Спасибо нашим серым, которые буквально на коленке сделали для этого тяжелого пулемета четырехкратный всепогодный прицел, совмещенный с баллистическим вычислителем, после чего его точность стала достойной его мощи. Просто наводи прицельный маркер на цель – и стреляй.

И самое главное. Моя рота… Мои мальчики, у многих из которых уже седина на висках. Настоящие герои, не имеющие никаких полезных на войне адаптаций, но все равно стойкие и непобедимые. Настоящие герои, которых мало убить, но еще требуется и повалить. Мы с девочками их всех любим, и, уверена, они относятся к нам так же. Я буду оплакивать каждого погибшего рядом со мной в этом сражении и буду мстить как могу. Мы вместе будем стоять на этом рубеже насмерть – ровно столько, сколько потребуется. Мы – одна команда, и мы или победит вместе, или вместе умрем.

А судя по тому, сколько дейчей нам удалось убить, защищая этот город, и тому, сколько времени удалось продержаться, мы уже победили. Даже когда враг возьмет его (а это неизбежно, потому что дейчи бросили на нас слишком много сил), последствия этого кровавого штурма неизбежно скажутся на дальнейшем ходе войны. Ведь мы заставляем вражескую кровь течь рекой, выигрываем время, тем самым давая стране Эс-Эс-Эс-Эр возможность как следует подготовиться к следующему этапу войны, когда наступление страны Германия на восток будет остановлено и начнется затяжная позиционная война. В итоге враг будет разбит, победа останется за нами, и в этой большой Победе будет и наша маленькая частичка, добытая на залитых кровью улицах этого города.

* * *

Тогда же. Минск, ул. Советская, дом 18, штаб обороны Минска.

Генерал-майор Константин Константинович (Ксаверьевич) Рокоссовский.

Уже десять суток как под натиском многократно превосходящего врага держится небольшой гарнизон Минска, выигрывая драгоценное время для того, чтобы генерал армии Жуков смог заново собрать Западный фронт из частей и соединений, спешно перебрасываемых из внутренних округов. Грохот канонады с вплетающейся в нее ружейно-пулеметной стрельбой доносится до штаба вполне отчетливо. Сильнее всего враг продвинулся на северной окраине, да и это не удивительно. Там к Минску подошла крайне многочисленная группировка: сначала подвижные соединения третьей танковой группы, а потом и вся девятая армия, ведь в Литве, через которую наступали эти соединения, не нашлось своей группировки Болдина-Борзилова, которая взяла бы на себя задачу перехватить вражеские коммуникации и задержать неумолимый наступательный порыв вражеских войск.

С другой стороны, если бы не удалось сковать и уничтожить вторую танковую группу, то минскую группировку Рокоссовского ждала бы гибель в безнадежных боях, ибо выдержать два равновеликих удара не было бы возможности. Да и сейчас, медленно отходя на восток по дороге на Слуцк-Бобруйск, выполнившая свою задачу армейская группа Болдина продолжает оттягивать на себя значительные вражеские силы. Враг вынужденно преследует ее по пятам всей изрядно потрепанной 4-й армией – а ну как она еще раз кинется, углядев для этого удобный момент. Чтобы компенсировать потери и поражения, немецкое командование уменьшает масштаб операций, снимая войска из Прибалтики и значительно раньше расчетного времени начинает вводить в дело резервы. Их у врага пока вполне достаточно, ведь против СССР воюет хорошо оснащенная кадровая армия, прошедшая обкатку почти двумя годами мировой войны.

В такой ситуации задача советских войск – драться, приобретая тот самый боевой опыт и не давая себя окружить, при этом постепенно отходя с рубежа на рубеж. Именно этого и не понял злосчастный Павлов, расположивший перед войной свои армии так, что с первых же дней боев две из них оказались в глубоком мешке. Его, Рокоссовского, со всей откровенностью посвятили во все подробности прошлой истории, которых требовалось избежать любой ценой. Разумеется, что все, что делалось и делается Ватилой Бе, ее боевыми подругами, им, генералом Болдиным, Борзиловым и иными, старающимися исправить ситуацию, это не больше чем импровизация в тщетных попытках хоть как-то исправить непоправимую катастрофу. С Болдиным из котла вырвалось не больше пятидесяти тысяч, то есть десять процентов от численности попавшей в окружение группировки, включавшей в себя часть 4-й, 10-ю и 3-ю армии. Находись эти силы изначально здесь, в районе минского УРа, на этом рубеже немецкая маневренная война и закончилась бы. Преодолеть долговременные укрепления с достаточным пехотным наполнением в разумные сроки у немецких генералов ни в коем случае[38] не получилось бы[39].

Если сравнивать с другой историей, то разница была уже значительной – вместо начала Смоленского сражения противник пока еще топтался где-то между Минском и Борисовым, а его ударные группировки понесли тяжелые потери и частично утратили пробивную мощь. Но этого было мало. Требовалось сделать так, чтобы фронт по Днепру стал тем самым окончательным рубежом, дальше которого война на восток не пойдет. Для этого требовалось силами мехкорпусов как можно дольше удерживать передовой рубеж по реке Березина и Минский транспортный узел. Если о первом голова болела у нового командующего Западным фронтом генерала Жукова, то второе являлось как раз заботой генерала Рокоссовского. При этом ему было недостаточно сковывать вражеские части в районе Минска как можно дольше – после завершения оборонительной операции подчиненная ему группа войск должна была прорваться из города в полном составе и в относительном порядке, при технике и вооружении. Этим людям, выжившим в кровавых боях на городских улицах, предстояло стать ядром новой Красной Армии, которая непременно сумеет победить и уничтожить врага.

Поговорить об этом с Рокоссовским решила сама Ватила Бе, которая ради встречи с ним в буквальном смысле спустилась с небес на землю.

– Итак, Константин Константинович, – сказала она, присев на стол напротив стола командующего, – вы добились просто феноменальных успехов. По сравнению с прошлым вариантом это просто небо и земля. Ваша армейская группа в Минске в настоящий момент занимает ключевую позицию в предполье. И это хорошо, ибо обходных дорог мимо Минска считайте что и нет. С другой стороны, силы, которые бросил на вас враг, весьма значительны, и даже если учесть, что вы обороняетесь, а дейчи наступают, при соотношении сил один к десяти надолго вашей группировки не хватит.

– Вы полагаете, пани Ватила, – любуясь на свою собеседницу, с легкой улыбкой спросил Рокоссовский, – что, с учетом всего вами сказанного, нашей группе пора готовить отход в направлении Бобруйска?

– Тут много факторов, – уклончиво ответила главный тактик «Полярного Лиса», – если для вас ваши бойцы и командиры просто игровые фигурки, то для достижения наибольшего успеха вашу группировку вообще не стоит выводить из города. Достаточно эвакуировать только верхушку, которая на новом месте из нового материала создаст новые войска. А остальные пусть погибнут в безнадежных оборонительных боях, но унесут с собой как можно больше жизней вражеских солдат. Тактики Непримиримых, к примеру, так бы и поступили…

– Но это не наш метод, пани Ватила, – возмущенно ответил Рокоссовский, – солдаты мне верят, и поэтому по моему приказу совершают невозможное. Я не могу предать их доверие и спастись, когда они все будут обречены на смерть. В таком случае я буду обязан объяснить им обстановку и сам остаться в городе, чтобы непосредственно руководить боями. По-другому я не смогу, ведь это будет подло.

Ватила Бе покачала головой.

– Вы зря торопитесь высказывать свое возмущение, – сказала она, – мы в Империи – не Непримиримые, и массовых жертвоприношений не практикуем. Да и солдаты у вас совсем не игровые фигурки, а ценный человеческий капитал, утяжеленный полученным боевым опытом. Поэтому вашу группировку действительно пора выводить в направлении Бобруйска. Тем более что сейчас к Минску командование дейчей перебрасывает две крупных группировки. Во-первых – от Бреста к Столбцам по дорогам сейчас тянутся бесконечные колонны свежей вражеской армии. Враг пускает в дело крупный резерв, который один способен сломить сопротивление вашей армейской группы. Во-вторых – эта армия отнюдь не одинока. С северного участка советско-германского фронта снята и перебрасывается в направлении Минска крупная подвижная группировка дейчей. Ваша задача – выскочить из этой мышеловки еще до того, как она окончательно закроется. Как всегда, при подготовке к этой операции вы будете получать самые точные и актуальные разведданные.

* * *

10 июля 1941 года, утро мск. Околоземная орбита, высота 400 км, разведывательно-ударный крейсер «Полярный Лис».

Бывший рядовой вермахта Альфонс Кляйн.

С тех пор, как я заговорил по-русски, я стал ощущать себя совсем не так, как раньше. Это было странно, но дискомфорта мне не доставляло. Даже наоборот – теперь я словно бы начал становиться одним из них, этих людей, что прибыли откуда-то с небес, из неведомого мира, чтобы защитить русских от нас, от немцев.

Общность пришельцев составляли представители самых разных народов и рас, так что я быстро понял, что практически любой может стать одним из них. Даже я – тот, что прежде был врагом. «Имперцы» – называли они себя. И я, вращаясь среди них, все больше узнавал их суть, их менталитет, проникался их убеждениями. И при этом я всякий раз радовался, что остался в живых, получив возможность познать нечто столь необычное, невероятное, но при этом глубоко правильное, справедливое и могучее. Восторг трепетал в моей груди, когда я убеждался, что никто не испытывает здесь ко мне ненависти, а, напротив, меня стараются поощрить и вдохновить. Эти имперцы – удивительные! Несмотря на то, что все они такие разные, в них есть одно общее, что и составляет их стержень, основу – их великая Идея. Я пока только начинаю вникать в эту Идею, но основное уже усвоил – для них нет «высших» и «низших» народов, нет «плохих» и «хороших» людей; их государственная система устроена таким образом, чтобы каждый, находясь на своем месте, приносил обществу максимальную пользу.

Что ж, в дальнейшем мне предстоит узнать о них еще много нового… И не просто узнать, но и перенастроить свое сознание таким образом, чтобы и я мог стать одним из них. Я бы хотел стать настоящим имперцем. Вместе с Эри я хожу на так называемые политинформации и слушаю местных пропагандистов. Они совсем не похожи на пейсатых и крючконосых комиссаров, какими рисовала их немецкая пропаганда. Алое знамя с двуглавым орлом, развевающееся над миром, должно примирить между собою все народы Земли и открыть перед человечеством новый этап развития. Да, ощущение принадлежности к чему-то великому, победоносному и при этом правильному всегда наполняет душу ликованием и гордостью, стремлением стать лучше…

А вообще нечто подобное, вероятно, испытывали те, кто шел за Гитлером, кто с упоением слушал его речи и активно впитывал его идеи. Но все это оказалось зыбким миражом. Потому что фюрер нес в массы человеконенавистнические идеи, основанные на том, что неполноценных следует истреблять… И что даже целые народы, признанные недочеловеками, подлежат уничтожению – с тем, чтобы освободить землю для чистокровных арийцев. А имперцы считают, что кровь вообще не имеет никакого значения. Неважно, от каких родителей ты родился, кем были твои бабушки, дедушки и так далее, до восьмого и шестнадцатого колена; важно, кто ты есть сам по духу, разделяешь ли ты имперскую Идею, стремишься жить только для себя или твое существование приносит пользу окружающим. А еще они считают, что нехорошо обижать маленьких и слабых, поэтому такие, как Эри, чувствуют себя среди них вполне комфортно. Да, малышки-сибхи не слишком умны, но зато старательны, усидчивы и очень терпеливы. А еще у них незлобивый характер, что должно делать их незаменимыми в деле присмотра за капризными стариками и шаловливыми маленькими детьми.

Как хорошо, что я никогда не был убежденным нацистом! И как жаль тех, кто, ослепленный пламенными речами Гитлера, будучи по сути своей не кровожадным и не жестоким, пошел войной на ближнего и сложил голову в этой ужасной, бессмысленной мясорубке! Когда на тебя ополчается Империя – это страшно. Ведь сибхи – это только одна сторона имперской медали; другой же являются воительницы-валькирии, подобные моей госпоже Арии. Безжалостные и беспощадные, вооруженные до зубов, они на поле боя карают всех, кто пошел против имперских правил и установлений. Теперь я знаю, что не выжил никто из моих кригскамрадов, участвовавших в тех боях, всех их убили валькирии и русские солдаты, вставшие с ними в один строй. Я скорблю о жизнях погибших, но понимаю, что по-другому было нельзя. Таковы священные законы оборонительной войны, когда враг приходит на твою землю, чтобы грабить, насиловать и разрушать. И таким врагом на этот раз были мы, немцы. Впрочем, каждый сам отвечает за свой выбор… Мне, наверное, просто повезло. А может быть, спасли молитвы матери…

Знание русского языка открыло мне множество возможностей. Теперь я мог побеседовать практически с любым человеком из находящихся на этом корабле. Впрочем, большинству из них было не до того, чтобы удовлетворять мое любопытство. «Серые» вообще меня не замечали – далеко не сразу до меня дошло, что их равнодушные взгляды означают вовсе не презрение, а занятость, ведь именно они занимали на этом корабле ведущие посты. Меня же эти удивительные создания неизменно привлекали; с некоторых пор мне стал доставлять удовольствие даже тот мистический трепет, что я всегда испытывал при встрече с кем-то из них. Я жадно разглядывал их, провожая глазами – таких восхитительно грациозных, легких, загадочных… В них и вправду чувствовалось что-то потустороннее. Едва ли я бы осмелился заговорить с ними – казалось, они таят в себе вкрадчивую опасность… Но не смотреть на них я не мог, хоть это и раздражало мою маленькую подружку.

Эри и вправду оказалась любительницей поболтать – неважно о чем. Она тараторила без умолку, что-то спрашивала, тут же требуя от меня ответов, даже не давая передышки на размышления. Возможно, она считала, что так я быстрее научусь управляться со своими языковыми навыками, и тем самым честно выполняла возложенные на нее обязанности. Но меня это порой несколько утомляло, хоть я и старался быть неизменно вежливым с ней – так уж меня воспитали родители. Кроме того, Эри была мне очень симпатична, я не мог позволить себе грубость или бестактность. Но она, кажется, испытывала ко мне нечто большее, чем дружеские чувства… И вот это как раз и беспокоило меня больше всего. Она откровенно показывала, что не прочь вступить со мной в интимные отношения. Но я был не готов. Более того – я вообще не рассматривал Эри в таком качестве… Мне бы хотелось сохранить с ней просто дружеские отношения.

Однажды во время прогулки я спросил ее:

– Сколько тебе лет, Эри?

Странно, но мой вопрос ее удивил.

– Разве для тебя это важно? – спросила она в ответ.

– Ну, мне просто интересно, – сказал я. – Я думаю, ты не в таком возрасте, когда озвучивать его не хочется… Ты ведь ненамного старше меня, правда?

– Ненамного, – подтвердила она, изучающее глядя на меня. – А тебе, я думаю, еще нет восемнадцати…

– Да, это так, – кивнул я.

Она вздохнула, и это вышло у нее как-то глубокомысленно и печально.

– Ты чем-то расстроена?

– Да, – грустно сказала она.

– И чем же? – удивился я.

– Я не нравлюсь тебе… – с долей обиды в голосе произнесла она, топнув ножкой.

– Ну что ты, Эри, очень нравишься! – попытался я ее разубедить, ничуть не кривя душой.

– По тебе этого не видно… – ответила она, – когда я кому-то нравлюсь, я сразу это чувствую, а ты ко мне равнодушен. Ты смотришь на меня так, будто тебе все равно, есть я рядом или нет…

– Ты ошибаешься! – воскликнул я, притворяясь, будто не понимаю, что она имеет в виду. – Ты милая. Ты красивая… Ты очень добрая и хорошая, ты заботишься обо мне, учишь правильно разговаривать… Ты веселая… – Не зная, что еще сказать, я взял ее руки в свои и с чувством добавил: – Ты замечательный друг!

Но она вырвала свои руки и неожиданно обвила их вокруг моей шеи. Всем телом она прижалась ко мне, так что я вынужден был опереться спиной о стену коридора. Ее твердые налитые грудки упирались в нижнюю часть моей груди, вызывая приятное волнение. Прямо перед собой я видел ее большие, широко открытые глаза, глядящие снизу вверх – зеленовато-карие; только сейчас я смог впервые отчетливо разглядеть, какого они цвета. Эти детские глаза таили в себе совсем не детское выражение… Из их глубины на меня смотрела Женщина. Женщина, охваченная желанием… Мне было ужасно неловко. Да, я был возбужден, но что-то мешало мне поддаться желанию. Что я мог сделать в этой ситуации? Не отцеплять же ее от себя насильно! И я стоял, чувствуя себя крайне глупо, зная, что тоже должен обнять ее.

Осторожно я положил руки на ее талию – и тут же ощутил ее дрожь; меня обдало жаром ее тела, волнующий запах затуманил мозг…

– Милый мой дурачок… – хрипло прошептала она, чуть улыбаясь своими пухлыми кукольными губками, – поцелуй меня!

Она, прикрыв глаза, потянулась ко мне губами. Еще мгновение – и наши губы слились бы в поцелуе… Я никогда прежде не целовался с девушками. Естественно, мне хотелось это испытать… Но не так… Даже не знаю, что мне мешало. Но мне не хватало чего-то главного, чтобы ответить на порыв Эри.

И тут из боковой двери неожиданно вышли две «серые». Я моментально отстранил Эри от себя, при этом чрезвычайно сконфузившись. Я, конечно, уже догадывался, что у них тут все просто, и что никто не станет обращать на нас большого внимания, но до сих пор не мог преодолеть стыдливости пред посторонними, заставшими меня в щекотливый момент. Но сейчас дело было не в этом. Сейчас я был даже несколько рад тому, что нам «помешали». Потому что я был не готов… Не готов целовать эту девушку и заниматься с ней тем, на что она меня так упорно подбивала. Но как было объяснить это Эри, не обидев ее? Для меня она была чужой. Я не чувствовал к ней того, что делает людей близкими. И та легкость, с которой она стремилась к интимному контакту, отталкивала меня. Нет, я вовсе не осуждал ее, просто представлял все иначе… Глубоко в душе я желал чего-то фееричного, потрясающего, ошеломляющего и безумного… Впрочем, я сам точно не знал, что мне надо.

В тот день она была молчалива и еще долго дулась на меня. Впрочем, на какое-то время она прекратила свои поползновения, и до чего это было замечательно! Я очень надеялся, что она теперь будет вести себя просто как друг, не делая больше попыток меня соблазнить.

Вчера она постучала ко мне в каюту рано утром и, когда я открыл, сказала:

– Идем, я кое-что покажу тебе…

Я быстро оделся и, заинтригованный, вышел и пошел за ней. Мы пришли в большую комнату, почти зал; вместо одной стены там было огромное окно (на самом деле экран). А там, за окном, во всем своем великолепии, на черном фоне звездного неба висела бело-голубая, вся в завитках облаков, планета Земля. Спутать ее с чем-то еще было невозможно. Вон Испания, Сардиния с Корсикой, а вон – сапог Аппенинского полуострова бьет по футбольному мячу Сицилии…

Зрелище было ошеломляющим – и это еще слабо сказано. У меня от волнения прерывалось дыхание и слезы подступали к глазам, когда я наблюдал, как над моей планетой восходит солнце, щедро обливая ее своими яркими лучами и постепенно высветляя ее… Отсюда, с орбиты, Земля казалась такой маленькой и такой хрупкой… И все мое существо заполнило чувство безмерной любви к этому своему Дому – к родной Земле; это было похоже на чувства сына к своей матери… Не в силах оторваться от иллюминатора, я думал о том, какое это безумие – войны. Так прекрасна и безмятежна, так величественна наша планета, что, кажется, любой, кто взглянет на нее отсюда, с неба, навсегда забудет о том, чтобы убивать живущих на ней своих собратьев. Ведь Земля – это наш общий дом, и все мы являемся членами одной семьи, независимо от цвета кожи, убеждений и общественного строя… «Нет ни эллина, ни иудея», – сказал Христос, а Империя подкрепила его слова силой своего оружия, дав каждому своему гражданину равные возможности реализовать свои способности.

Я был очень взволнован увиденным зрелищем. Это явилось самым сильным впечатлением за всю мою жизнь… Но пора было покидать это место – Эри уже тянула меня за рукав.

Мне в этот день даже разговаривать не хотелось. Хотелось лежать на кровати и думать – жадно думать о том, как устроен мир, и еще о разных вещах. Мечтать… Грезить… Фантазировать… Что-то непонятное томило мою душу и требовало, чтобы я остался наедине с собой. Так я и сделал. Я попросил Эри не беспокоить меня и заперся в каюте.

Вновь и вновь моему мысленному взору представала Земля – такой, какой она видится с орбиты. Мне казалось, что я увидел ее глазами Бога… Но неужели же Бог тоже не замечает отдельных людей, а видит только племена, народы и расы? Неужели все мы, люди, для него мельче муравьев, и наши мольбы в храмах для него ничего не значат? Ведь даже Он не может вытирать разом миллионы носов и готовить по утрам миллионы порций манной каши. Поэтому Он сначала прислал к нам Христа с Благой Вестью о том, что люди должны жить между собой в мире и дружбе, а потом, когда мы оказались неспособны усвоить эти истины, следом явились имперцы с мечом наперевес – мирить драчливых и вразумлять неразумных.

А еще в этот день мои мысли почему-то упорно возвращались к Госпоже Арии. Собственно, я о ней никогда и не забывал, просто за новыми впечатлениями мне уже думалось о ней не так остро, как прежде. И вот сейчас образ ее вновь встал перед моим внутренним взором как живой. Но это не было привычной картиной – госпожа Ария в моих грезах не сидела на траве, расчесывая свои волосы. Нет; она занималась другим… Она раздевалась, стоя на берегу реки. И волосы ее при этом были заколоты. Один за другим она неторопливо стягивала с себя предметы одежды и небрежно бросала их к своим ногам. И вот моя госпожа уже стоит совершенно обнаженная, замерев в мимолетной задумчивости, не испытывая при этом ни грамма стыдливости; наоборот, она полна величия и сознания своей великолепной привлекательности. День жаркий; кожа ее блестит от пота, солнце золотит бликами ее восхитительное мускулистое тело. Трогательно торчат малиновые соски ее больших упругих грудей… ветерок обдувает их – и они твердеют, вытягиваются. Она жмурится, улыбается, подаваясь навстречу ласковым лучам. С невыразимой грацией она поднимает вверх руки и выдергивает шпильки из своей прически… Встряхивает головой – и волосы рассыпаются по ее плечам, груди, концами своими ложась на землю. Ветерок, очарованный этим золотистым великолепием, тут же принимается играть с ними. Шаля, ветер бросает прядь ей на лицо – и она, засмеявшись, рукой откидывает ее… Затем она медленно подходит к кромке воды. Кончиком ступни трогает воду – точно так, как делают все женщины испокон веков, проверяя, не холодная ли вода. Затем она медленно входит в реку, блаженно ахая от прохладного ее прикосновения. Вот она зашла по грудь – и поплыла… Вот нырнула – сквозь толщу воды ее тело кажется светящимся, а волосы, ставшие темными, невесомыми, плывут за ней, завораживающе колышась…

И вся эта картина, поразительно ярко и сочно нарисованная моим воображением, до того захватила меня, что я все никак не мог вернуться в реальность. Мучительно-сладкий яд отравлял меня, пьянил, лишал возможности трезво мыслить. Внутри меня пылал пожар. Щеки мои горели, меня трясло как в лихорадке… Госпожа Ария была моей недостижимой мечтой. О нет, я не испытывал желания обладать ею – в том смысле, в каком это обычно подразумевается. Для меня это было сродни кощунству. Она была моим божеством… Меня возбуждала не мысль об обладании, а сознание того, что я принадлежу ей, что я ее раб, ее слуга. Благоговение перед ней, восхищение, благодарность и любовь – именно это вызывало во мне томительно-сладкое, опьяняющее чувство; это было отнюдь не вожделение, которое обычно диктует грубый, примитивный инстинкт, делая прекрасное стыдным, пошлым и прозаичным. Моя любовь к Госпоже была священна. Ничто не могло бы осквернить ее. Пусть бы она даже заставила меня мыть ее ноги – я счел бы это за счастье. Пусть бы она даже наказывала меня – я был бы счастлив тем, что безропотно подчиняюсь ей. Только бы всегда быть с ней рядом… Хоть изредка прикасаться к ней…

Глазам моим стало горячо… С горечью я осознал, что очень по ней скучаю, по моей госпоже… Глупенькая девочка Эри не поможет мне избавиться от тоски по великолепной госпоже Арии. Мне не хочется, чтобы девочка Эри приставала ко мне. Хотя это приятно, с одной стороны… Когда она меня трогает, я чувствую, как срабатывает во мне инстинкт продолжения рода… Но я не поддамся ей, иначе чувство, что я испытываю к своей госпоже, будет обесценено, я буду предателем в собственных глазах, и мне будет гадко и мерзко… Ведь с порывами тела неизменно связаны движения души, а моя душа принадлежит госпоже… и только она может властвовать над моими думами, и больше никто, никто другой…

* * *

10 июля 1941 года, полдень, Киев, улица Орджоникидзе (ныне Банковая), дом 11, резиденция ЦК КПУ и Совнаркома УССР.

Первый секретарь ЦК КП Украины, Первый секретарь Киевского обкома ВКП(б), Член Политбюро ЦК ВКП(б), Член Военных Советов Юго-Западного фронта и Юго-Западного направления и прочая, прочая, прочая – Никита Сергеевич Хрущев

Никита Хрущев был встревожен, и эту тревогу вызывало совсем не положение на фронтах. Отнюдь. Что-то непонятное творилось в Верхах… Усатый (Сталин) уже две недели не появлялся в своем кремлевском кабинете, окопавшись на ближней даче в Кунцево, и затевал он там что-то такое, отчего на голове Никиты Сергеевича, почти облысевшей, дыбом вставали последние волосы. Против ожидания, с началом войны Усатый не растерялся, не умалил свой авторитет, установив коллегиальное правление кучки «товарищей», а, наоборот, начал энергично подгребать все под себя. Теперь он Верховный Главнокомандующий, Нарком Обороны и Председатель Государственного Комитета Обороны, высшего мобилизационного органа страны. То, что предсовнаркомом и наркомом иностранных дел по-прежнему остается Молотов – это чистой воды формальность. Каменная задница[40] по своей натуре несамостоятелен и является преданнейшим соратником Усатого, играя вместе с ним в одну игру.

В первую очередь тревожная информация идет как раз из НКИДа. Десять дней назад Молотов участвовал в каких-то сверхсекретных переговорах, после чего в реестр входящих бумаг было вписано какое-то Соглашение о Присоединении, которого, кроме Молотова и самого Сталина, никто пока и в глаза-то не видел. Опять же – то, что у Усатого появились секреты от ЦК, наводит на мысль о грядущее бонапартистском перевороте. На помощь в этом деле прочих товарищей надеяться бессмысленно. Они крайне напуганы неожиданными успехами германцев и с радостью вручили Усатому практически диктаторские полномочия, чтобы тот вытянул их шкуры из этой задницы. Никто ведь не догадывался, что вместо легкого щелчка по носу, который должен был поставить Усатого на место, Гитлер начнет против СССР войну на уничтожение, воплощая совершенно безумный план завоевать одну шестую часть суши всего за шесть недель.

В тридцать седьмом, когда единомышленники Никиты Сергеевича сумели раскрутить торнадо репрессий, имея в виду возможность обвинить и уничтожить своего главного врага, он сумел повернуть ситуацию к своей пользе и вместо того чтобы пасть, еще сильнее укрепился на своем месте. Напротив, многие из тех, кто затевал это дело, рьяно обличая и требуя крови «врагов народа», в итоге сами оказались троцкистами, террористами и контрреволюционерами, бесследно сгинув в жерле ими же отлаженной мясорубки. Но Никита Сергеевич о них не жалеет. Чем меньше останется в живых людей, которые знают о его истинном «Я», тем лучше. Не жалеет он и о генерале армии Павлове (судя по всему, арестованном прямо на приеме у Усатого), не пожалеет и еще одного «соратника» – маршала Тимошенко, которого уже сняли со всех постов и направили в распоряжение кадров РККА. Обычно это только первая ступенька на пути в ад. Единственный человек, о котором беспокоится Хрущев и о ком он будет жалеть в случае безвременной утраты – это он сам, дорогой Никита Сергеевич.

Хотя здесь, в Киеве, пока еще далеком и от Москвы, и от линии фронта, Первый секретарь ЦК КП Украины чувствовал себя в абсолютной безопасности. Если в первую неделю войны еще был шанс попасть под шальную немецкую бомбу, то теперь налеты полностью прекратились и столица Советской Украины зажила почти мирной размеренной жизнью. Мобилизация военнообязанных и эвакуация части предприятий в глубокий тыл – не в счет. При этом на оставшемся на месте оборудовании выпуск военной продукции только увеличивается. Страшно другое… В любой момент может последовать вызов в Москву, встреча с Лаврентием, заседание тройки, клеймо «враг народа» и расстрел – после чего мир вообще и СССР в частности забудут о существовании товарища Хрущева, как будто его никогда и не было. Так уже было с Бухариным, Рыковым, Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Ежовым, Ягодой, Тухачевским, Якиром и многими другими. Каждый из них был в свое время «на коне», каждый мнил себя пупом мира, но все они были осуждены, прокляты и бесследно сгинули в отлаженной Усатым кровавой мясорубке. И только вовремя слинявший Троцкий что-то трындел об измене делу социализма из своей далекой мексиканской эмиграции, но тоже дотрынделся до удара ледорубом по маковке. У Усатого длинные руки – дотянулся и там, невзирая на удаленность и частную охрану, составленную из вооруженных до зубов головорезов.

И вроде бы при всем этом нет никаких заметных признаков опасности, его люди в НКВД[41] не поднимают тревогу и не сообщают о том, что хряк в пенсне (Берия) начал его разработку, но все равно в воздухе висит какое-то ощущение безысходности и тоски. Наверное, все дело в том, что прочие московские «соратники», часть из которых он считал идейно близкими, а часть просто попутчиками, перестали ему названивать, интересоваться его мнением по военным и политическим вопросам. И вообще, у дорогого Никиты Сергеевича возникло острое ощущение полной изоляции, как у мыши, которую накрыли стеклянным стаканом. Все видно, но вокруг невидимая стена и полная тишина, снаружи не доносится ни звука. В первую очередь Хрущева беспокоило, что нет никакой информации о судьбе арестованного генерала Павлова. Вообще-то он уже, не посвящая в подробности, уговорил Мехлиса заняться этим делом, чтобы тот быстренько загнал всех фигурантов под расстрел и таким образом сунул концы в воду. Но тот неожиданно получил от Усатого от ворот поворот. Мол, нишкни, Лев, этим делом уже занимаются весьма серьезные люди, а им помогать – это только дело портить…

Но самым главным для Хрущева было то, что он оказался отстранен от того узкого круга людей, который в СССР принимал все судьбоносные решения. Он не попал ни в состав Ставки Верховного Главнокомандования, ни в Государственный Комитет Обороны. Что такое по сравнению с этим должность Члена Военного Совета Юго-Западного фронта? Дела на Украине, конечно, обстоят гораздо лучше, чем в Белоруссии, где бои уже идут в самом Минске, а на московском направлении враг продвинулся аж до Борисова. А тут разогнавшиеся было немецкие танки в последние дни были вынуждены немного притормозить[42], в результате чего вражеское наступление увязло на линии Новоград-Волынского УРа, где несколько дней продолжаются ожесточенные бои и враг оказывается не в состоянии продвинуться в направлении Киева ни на шаг.

Но все равно, с точки зрения влияния на политику и укрепления авторитета, Юго-Западный фронт – это тупик. Основные решения принимаются совсем в другом месте, куда ему, Хрущеву, нет доступа. Разве что просто сесть в самолет, прилететь в Москву и напроситься к Усатому на прием. Ведь как Первый Секретарь КП Украины и Член Политбюро он вполне имеет на это право. Правда, в свете того, что идет война, такой шаг могут счесть непозволительным нарушением дисциплины, но резкий оклик Усатого «пшел вон, дурак!» все же лучше томительной неизвестности. Ведь он всего лишь безобидный «клоун» – глупый и исполнительный, который, если хочешь, гопака спляшет, а если надо, расстреляет двадцать-тридцать тысяч врагов народа – пусть только ему скажут, как их искать.

Главное – это пережить Усатого, оказавшись к моменту его смерти у самой вершины пирамиды, то есть сохранив свое место члена Политбюро ЦК ВКП(б). И как только это случится, со всем накопленным опытом и связями нужно сразу вступить в борьбу за власть. И только тогда и только потом все узнают, каков он на самом деле – дорогой Никита Сергеевич Хрущев… Все страхи, все обиды – все-все-все – он выместит на тех, кто смеялся над ним и показывал пальцем. А у самого главного своего врага он обязательно спляшет на могиле, низвергнув и развенчав дело всей его жизни. Лишь бы дожить до смерти Хозяина, а там хоть трава не расти. Поэтому пока высовываться рано. Надо заслать кого-нибудь чином поменьше с малозначащим делом в Москву и распорядиться, чтобы заодно разведал обстановку. Да и дело такое есть. На юге Украины, куда еще не дошли немецкие войска, со времен царицы Екатерины живут немцы-колонисты. Надо бы знать позицию Москвы – их уже можно прижать к ногтю (немцы ведь), или пока рановато?

* * *

12 июля 1941 года, полдень, Сарны, штаб 48-го моторизованного корпуса вермахта.

Командующий корпусом генерал танковых войск Вернер Кемпф

Два дня назад наш корпус оставил свои позиции у города Новоград-Волынский и теперь совершает фланговый маневр своим ходом по местным рокадным дорогам. Таков приказ фюрера. В полосе группы армий «Центр» сложилась тяжелая обстановка, и нас перебрасывают им на помощь. Уму непостижимо! Кто же мог подумать, что почти разбитые большевики сумеют, огрызнувшись, отрезать от снабжения и разгромить вторую панцергруппу Гудериана и безнаказанно уйти в леса. Теперь нам, вместе с сорок первым мотокорпусом генерала Рейнгарта, предстоит ни много не мало заместить в наступлении на Москву сорок шестой и сорок седьмой моторизованные корпуса, выпавшие в силу неодолимых обстоятельств. Такая перегруппировка означает, что и Киев, и Петербург уже не входят в список ближайших целей, ибо теми подвижными соединениями, что еще остались в составе групп армий «Север» и «Юг», сопротивление большевиков не сломить.

Что касается большевиков, то они уже опомнились от растерянности, вызванной внезапностью нашего нападения, и теперь дерутся стойко и яростно. А тут еще и так называемые «белые демоны», которые, маясь от скуки (люфтваффе-то больше нет), по несколько раз в день парами появляются над нашими колоннами. Если раньше они время от времени обстреливали нас лучами смерти, нанося минимальные потери, то теперь взяли обычай довольно метко (не хуже чем «штуки») кидаться бомбами калибром в двести пятьдесят килограмм. Сами колонны панцеров, артиллерии и грузовиков они таким образом атакуют достаточно редко, ибо эффективность таких атак сомнительна, зато их излюбленной целью становятся разного рода переправы, попадающиеся на нашем пути – их они разбивают бомбами с пугающей регулярностью. Хорошо, что лето стоит жаркое и сухое, большинство местных речек обмелели, так что их можно перейти не замочив ног – так что мы просто идем в обход разбитых переправ вброд. Это в любом случае замедляет ход движения, ибо там, где пройдут панцеры и полугусеничные тягачи, не всегда проходят грузовые автомашины. Застрявший транспорт приходится брать на буксир гусеничными тягачами, и от этого продвижение вперед отнюдь не ускоряется.

При этом иногда «белые демоны» занимаются пропагандой, и тогда из их бомболюков вместо бомб летят тугие пачки агитационных листовок – облаками белого пуха они красиво разлетаются над нашими колоннами. «Берегись, мы идем!» и «Сдавайся, или умри![43]» – написано на этих листовках крупным готическим шрифтом. И если сначала такие сообщения вызывали в нашем непобедимом воинстве только смешки, то теперь после каждого удара по мостам или обстрела лучами смерти эти листовки начинают навевать на солдат уныние. Ведь это не большевистская пропаганда, взывающая к абстрактной пролетарской солидарности, которой у расы господ по отношению к унтерменшам не может быть в принципе, а вполне понятный посыл к инстинкту самосохранения. Всего за несколько дней «демоны» почти полностью уничтожили люфтваффе, в результате чего вот уже несколько дней над нашими головами не появлялся ни один немецкий самолет; и вот теперь они грозят, что та же участь ждет и сухопутные войска. «Демоны» выглядят вполне компетентными вояками для того, чтобы привести свою угрозу в исполнение, и многие уже стали задумываться над тем, чем может окончиться этот так красиво начавшийся поход на Восток. Ведь в итоге может получиться так, что живые позавидуют мертвым, ведь мертвому уже ничего не надо, а тем, кто выживет на этой войне, придется испытать позор и унижения со стороны победителей.

Не знаю, может, это и не только пропаганда. Нам тут, в группе армий «Юг», не известны вообще никакие подробности по поводу того, что конкретно произошло в полосе ответственности группы армий «Центр». Очевидно, только то, что вермахт потерпел неожиданное и очень обидное поражение от разрозненной и дезорганизованной большевистской группировки, которая вдруг передумала спасаться бегством, а вместо того решила атаковать – и сделала это в самом уязвимом месте. Если мне кто-то скажет, что какой-нибудь русский генерал сам мог отдать такой неожиданный приказ, а все остальные ему так просто подчинились, то я засмеюсь этому человеку в лицо. Да быть такого не может! Даже в германской армии на это способен далеко не каждый командир, а уж у русских таковых нет и подавно. Наверняка в этом деле не обошлось без демонов; но какова конкретно была их роль, мы не знаем. Группы армий «Юг» и «Центр» – это как две разных планеты. Между нами леса и непролазные болота, через которые проходит всего несколько дорог, поэтому у нас нет единого фронта и единого театра военных действий. О том, что происходит у них, мы узнаем только из сводок ОКХ, и ровно столько же старшие офицеры группы армий «Центр» знают о нас.

И вот нам приказано сделать невозможное – пройти всем мотокорпусом по узкой петляющей среди рек и болот дороге для того, чтобы занять свое место на правом фланге группы армий «Центр». Но от цели нас отделяют не только реки и болота. В той местности скопилось достаточное количество отступающих на восток большевистских войск. Совсем не исключено, что как только мы войдем в леса, это войска, как неистовые берсеркеры, примутся кидаться на нас по приказу той же силы, которая из таких же разрозненных отступающих отрядов собрала группировку, сумевшую разгромить панцергуппу Гудериана. Когда большевики хорошо мотивированы, то, как я уже говорил, они сражаются подобно неистовым берсеркерам викингов, бросаясь с гранатами под наши панцеры. А когда такой мотивации нет, они бегут как зайцы, с размаху перепрыгивая через полосы долговременной обороны, за которые можно было бы хотя бы попробовать зацепиться, при этом даже не задумываясь над тем, чтобы обернуться и оказать нам сопротивление. Очевидно, что «демоны» сумели создать такую мотивацию, что обещанное наказание за неисполнительность кажется большевистским солдатам страшнее смерти[44].

Дополнительно наше положение осложняет то, что между Сарнами, где мы сейчас находимся, и городом Слуцком, где нам предписано соединиться с частями четвертой армии, нет ни одной контролируемой нами железнодорожной станции[45], откуда наш корпус смог бы получать снабжение. Поэтому наш корпус останется тут, в Сарнах, на сутки или на то время[46], которое потребуется, чтобы интенданты получили на станции положенное снабжение. Нам не приходится уповать на то, что все необходимое повезут за нами вслед. Мелкие отряды большевиков, которые не рискнут атаковать хорошо вооруженные воинские подразделения, с удовольствием обрушатся на следующие за нами автоколонны снабжения. Таким образом, получается, что если нас впереди ждут трудности, то для их преодоления мы сможем рассчитывать только на то топливо, боеприпасы и продовольствие, которые повезем с собой.

* * *

13 июля 1941 года, поздний вечер. Москва, Кунцево, Ближняя дача Сталина.

Верховный главнокомандующий один (тактик-лейтенант Илина Ке и Туся не в счет) стоял перед голографическим экраном планшета, впитывая в себя обстановку к исходу сегодняшнего дня. Шел к концу двадцать второй день войны и пятнадцатый день с подписания Соглашения о Присоединении, что давало возможность подводить определенные итоги. В отличие от первых дней войны, когда советские войска беспорядочно отступали (можно сказать, бежали), а немцы почти не испытывая сопротивления продвигались вперед своими мотоманевренными соединениями, теперь ни о какой беспрепятственности вражеского наступления не могло быть и речи. Отчаянные оборонительные бои на линии Борисов-Лепель силами выдвинутых вперед мехкорпусов пока сдерживают вражеский натиск перед основной линией обороны, не давая врагу развернуться во всю ширину их сумрачного гения. Главное – вовремя дать этим соединениям команду на отход, чтобы сохранить организационное ядро танковых и мотострелковых дивизий, получившее боевой опыт.

И вот, время отходить на заранее подготовленные позиции у Бобруйска, настало для минской армейской группы генерала Рокоссовского. Свою задачу – задержать немцев на две недели перед основным рубежом обороны – это сводное соединение выполнило, штурмующие Минск вражеские соединения в оборонительных боях измотало, процессы эвакуации гражданского населения и разрушения транспортной инфраструктуры почти завершены. Отход минской группы генерала Рокоссовского на рубеж реки Березины необходимо осуществить до подхода к нему второй германской армии и сорок первого моторизованного корпуса, иначе войска окажутся в блокаде и неизбежно погибнут. Туда же, к Бобруйску, огрызаясь на каждом промежуточном рубеже, отходит армейская группа генерала Болдина, находящаяся сейчас в районе Слуцка. Сам факт существования этого организованного соединения на фланге группы армий «Центр» заставляет германских генералов действовать с оглядкой, растягивать фронт и сильно не зарываться.

– Есть мнение, – как бы сам для себя произнес Сталин, – переформировать бывшую Слоним-Ивацевичскую зафронтовую армейскую группу в 4-ю армию и назначить генерал-лейтенанта Болдина на должность ее командующего. Аналогично переформировать минскую зафронтовую группу в 13-ю армию, присвоив ей наименование «Ударная», назначив ее командующим генерал-майора Рокоссовского, которому следует присвоить очередное воинское звание «генерал-лейтенант»…

На самом деле, проговаривая мысли вслух, вождь использовал дополнительные возможности планшета. По кодовому сочетанию слов «есть мнение», система начинает отслеживать произносимые слова, чтобы на их базе сформировать директивный документ («Приказ», «Указ», «Циркуляр» и т. д). Если не прозвучит формула отмены, то при возвращении Сталина в кабинет на рабочем столе его уже будет ждать готовый проект электронного документа, требующий только минимальных правок. Впрочем, вопрос с 4-й и 13-й армиями давно назрел. Оба этих формирования фактически прекратили свое существование. Четвертая армия подверглась разгрому в приграничных боях первых дней войны и неорганизованно, в виде набора нескольких отдельных групп военнослужащих, отступала на восток. Те группы военнослужащих, что двигались через Кобрин-Слуцк-Бобруйск, уже влились в зафронтовую армейскую группу генерала Болдина, а остальных, отступавших вдоль линии Кобрин-Пинск-Мозырь, еще предстояло организовать и поставить в строй.

Что касается 13-й армии, то после того как Минск покинул штаб фронта во главе с генералом Павловым, эта армия, изначально предназначенная для обороны минского укрепрайона, просто «растворилась в воздухе». Штаб армии, утратив связь с вышестоящим командованием, самостоятельно начал перемещаться на восток, в свою очередь, утратив связь со штабами корпусов. Штабы корпусов, не получая руководящих указаний, в свою очередь тоже засобирались на восток, но тут в Минск прибыл Рокоссовский и застроил все местное начальство по стойке «смирно». Именно его организационный талант и харизма крупного полководца позволили превратить набор отдельных подразделений в спаянную боевую организацию, которую с полным правом можно будет именовать армией. Так что должность командующего армией и повышение в звании им вполне заслужены.

Кстати, именно на армейскую группу Рокоссовского в Минске выходили из окружения не попавшие в сферу притяжения генерала Болдина ошметья разгромленной под Гродно 3-й армии. Был среди них и командующий армией генерал-лейтенант Кузнецов, которого тут же отправили в Москву рейсом имперского шаттла. Ничего личного, просто небольшая проверка, в том числе и в кабинете профориентации во время визита на дачу в Кунцево, и новое назначение командующим армии на другом участке фронта. Ведь генерал Кузнецов потерял армию, выполняя преступный приказ своего прямого начальства. В плюс ему пошло и то, что из окружения он выходил не один, а имея при себе около тысячи бойцов и командиров, приставших к штабу 3-й армии в ходе отступления из-под Гродно. В условиях тотальной утраты связи с вышестоящими и нижестоящими штабами ничего большего командующий 3-й армией сделать не мог.

В то же время товарищу Сталину уже было известно, что не все советские генералы повели себя должным образом, попав в сложную ситуацию. Бывший командующий 10-й армией генерал-майор Голубев до сих пор числился бы пропавшим без вести, если бы его, в крестьянской одежде и без документов, не задержала егерская разведгруппа с «Полярного Лиса». Когда они узнали, что этот одичавший, испуганный человек еще недавно был одним из крупнейших советских военачальников, то их изумлению и возмущению не было предела. С большим трудом они сдержались от вполне оправданного желания прямо на месте свершить справедливый приговор над трусом и дезертиром, бросившим подчиненных, снявшим форму и ударившимся в бега с поля боя. Вместо этого они прервали выполнение задания и доставили задержанного в особый отдел армейской группы. А там и не таких деятелей раскалывали. Правда, генералы им еще не попадались.

Оказалось, что генерал Голубев, зная о действиях группы генерала Болдина, пытался проскочить мимо нее, одновременно не попав в плен к немцам. Слишком много вопросов могло появиться у бывшего заместителя командующего фронтом к бывшему командующему армией по поводу того, зачем требовалось с такой поспешностью распускать конно-механизированную группу, при том, что сам Голубев командования войсками не принял, вместо того уйдя в подполье. И если бы не бдительность егерей, заподозривших, что человек в помятой замызганной одежде совсем не похож на местных пеонов, эта попытка остаться неузнанным вполне бы удалась. Так что генерала Голубева тоже отправили в Москву, да только не с такими добрыми чувствами, как генерала Кузнецова. Лет десять лесоповала по приговору трибунала ему было обеспечено. И поделом. Заглянув в Синюю Книгу, товарищ Сталин только покачал головой. Действительно, не все так ладно в советской системе подбора кадров, раз уж настолько некомпетентные люди оказываются на высоких командных постах. Хуже только прямые предатели вроде генерала Павлова.

Но погибших по глупости, нераспорядительности, да и из-за прямого предательства некоторых генералов уже не вернуть; сейчас же необходимо по возможности выправить ситуацию и перевести войну в позиционную фазу. При этом некоторые считают, что дела идут настолько хорошо, что задачу можно ставить значительно смелее. Мало ли что там говорят советники из темных и светлых эйджел по поводу головокружения от первых успехов. Аля-улю, сейчас подтянем к Днепру войска из внутренних округов и прогоним Гитлера обратно в Европу ссаными тряпками. Аля-улю, малой кровью, на чужой территории, аля-улю, учение Ленина непобедимо, потому что оно верно… И тут Верховный вспомнил последний разговор с Ватилой Бе.

– Упаси вас Великий Дух, – говорила она, – от зазнайства, шапкозакидательства и самоуспокоения первыми успехами, от попыток немедленно, наличными силами, перейти в контрнаступление и погнать врага прочь с вашей земли. Удары растопыренными пальцами о бетонную стену еще никому не шли на пользу. Ваша пролетарская сознательность только отчасти может заменить боевой опыт (при этом сильно растут потери), а без трехкратного численного превосходства над равным по квалификации и вооружению врагом даже по вашему боевому уставу никакое наступление просто невозможно. А опыт у ваших и вражеских войск отнюдь не равный. За вражеской армией месяц войны в стране Польша и два месяца войны в стране Франция, где она воевала в полном составе.

Немного помолчав, Ватила Бе добавила:

– А у вашей армии пока нет никакого опыта войны, потому что ту войну зимой в стране Финляндия можно не считать. Армию, которая тогда воевала, вы уже распустили по домам, да и участвовала тогда в боях лишь небольшая часть ваших войск. Теперь же вам осталось только учиться, учиться и еще раз учиться – можно у нас, а можно у врага; а еще копить силы, чтобы где-то через половину года, не раньше, начать бить дейчей и гнать их с вашей земли… В противном случае войны дейчи, конечно, не выиграют и прежнего масштаба не добьются (ибо их потери невосполнимы), но наша общая победа тоже значительно отдалится, а количество погибших с обеих сторон возрастет многократно. А мы скорбим по каждому хумансу, по какую сторону фронта он бы ни пал, так как для создания вашей и нашей всепланетной империи будут важны все расы и все народы.

«Ну вот, – подумал вождь, – опять у имперцев интернационализм, и совсем не пролетарский. Малинче Евксина, кстати, тоже высказывала подобную мысль – что чем разнообразнее культурная база создаваемой империи, чем больше культивировано в ней различных профессиональных и культурных навыков, тем устойчивей будет ее политическая и организационная структуры, разумеется, при надлежащей работе социоинженеров. Империя без них – это как симфонический оркестр без дирижера, потому что иначе вместо симфонии получается какофония.

* * *

14 июля 1941 года, 23:55, юго-восточная окраина Минска, деревня Большой Тростенец.

Капитан штурмовой пехоты Ария Таним.

Мы уходим из этого города, как всегда – сделав все дела и основательно хлопнув дверью. Теперь это груда выжженных развалин, с разрушенной транспортной и энергетической инфраструктурой, которую покинуло почти все население. Одним словом, то, что не подверглось уничтожению в ходе боев, мы нарочно испортили, сожгли или взорвали. В любом случае, это место не должно было дать врагу никакой базы для дальнейшего наступления на восток. С особым тщанием мы разрушили местный железнодорожный узел. На его восстановление у дейчей уйдет немало времени, а пока они этого не сделают, ни о какой подготовке к следующему наступлению и речи быть не может[47]. Некоторые из жителей города эвакуировались вглубь страны Эс-Эс-Эс-Эр, а остальные разошлись по окрестным деревням, в которых у них проживают родственники. Думаю, что они об этом еще пожалеют, ибо те, что отказались сражаться с дейчами и сдались на их милость, очень скоро узнают, какую жестокую ошибку они совершили.

Но будущие горести тех, кто сделал неправильный выбор, сейчас нас совсем не волнуют. Пройдет еще несколько минут – и начнется операция по прорыву окружения города, и в первых рядах, как всегда, в бой пойдет штурмовая пехота. За время изматывающих уличных боев наши ряды поредели, среди бойцыц много раненых, отлеживающихся в лазарете «Полярного Лиса», есть и безвозвратные потери; но все мы знаем, что это было не зря, и наша новая Родина примет нас, настежь открыв свои объятья. Все мы – и местные солдаты, и имперские воины – стоим в одном строю и сражаемся с общим врагом. Мы знаем, что многие из нас не доживут до того часа, но враг обязательно будет разбит и победа будет за нами. Вот и сейчас мы ждем сигнала, держа оружие наготове: у кого лазерные ружья и скорострелки, а у кого винтовки Мосина с примкнутыми штыками. Хотя, если придется вести штурмовой бой в ограниченном пространстве, я бы предпочла что-нибудь короткое и не менее смертоносное, вроде штурмового пистолета в одной руке и десантного ножа в другой.

Время ожидания вышло. Где-то высоко в небесах, под ясным звездным небом раздались раскаты грома и на землю со звенящих небес градом посыпались бомбы, много бомб. Дело в том, что артиллерия минской группы исчерпала запас снарядов, поэтому для поддержки ночной операции по прорыву блокады использовалась наша бомбардировочная эскадрилья, перед которой стояла задача начисто выбомбить полосу прорыва мелкими осколочными бомбами. Кольцо окружения дейчи замкнули совсем недавно и очень небольшими силами, отчего они не успели еще построить тут никаких укреплений, кроме двух линий не перекрытых траншей, поэтому такого удара для поддержки прорыва оказалось вполне достаточно. На случай если после обработки обнаружатся какие-то недоделки, для их исправления в ручном режиме у нас есть тяжелые лазерные ружья, а на подходе имеются космические истребители с бомбами среднего калибра. В последнее время темные эйджел, пилотирующие эти небольшие (по меркам Империи) одноместные машины, насобачились ловко кидаться такими бомбами по разного рода точечным целям, будь то мост или деревоземляная огневая точка.

Когда раскатанный с небес бомбовый ковер достиг земли, по ней побежала сплошная полоса мелких осколочных разрывов. Свист падающих бомб, частые яркие вспышки, облака дыма и пыли в неверном лунном свете, разбегающиеся во все стороны темные фигурки дейчей… Но мне некогда было любоваться на все эти красоты; включив генератор защитного поля на полную мощность и переведя подсветку забрала шлема в режим ночного зрения, я во весь рост поднялась из окопа с криком: «Во славу Империи, за Родину, за Сталина – вперед!» и вслед за мной в атаку поднялись другие бойцыцы штурмовой пехоты, мои боевые подруги, почти что сестры. А вслед за нами, уставив вперед щетину штыков, густо полезли местные солдаты, которым только дай дорваться до живого дейча, чтобы пощекотать его штыком в пузо. И я их понимаю – слишком уж они натерпелись от этих маньяков, возомнивших себя чуть ли не любимыми детьми Великого Духа Вселенной. Неправда, это мы Его любимые дети!

А навстречу атакующим, недружно и вразнобой, но почти сразу ударили винтовки и пулеметы дейчей. Вот чего у них не отнять – что солдаты они хорошие и службу знают. Те, кто остались живы в укрытиях и не попали под прямой удар, тут же принялись оказывать нам ожесточенное сопротивление. Конечно, многие погибли, а другие были ранены. Зато все те, кто сохранил боеспособность, сразу принялись стрелять в атакующих из всех видов оружия. Испуганный дейч дерется как крыса, загнанная в угол, и это мы уже знаем. Но весть этот обстрел почти не приносил вреда ни местным бойцам, ни тем более нам, бойцыцам штурмовой пехоты. Дело в том, что мы шли впереди общего строя, принимая вражеские пули на свои защитные поля, и они по большей части вязли в них как мухи в патоке. Для дейчей ситуация осложнялась тем, что пулеметы, которые они установили, чтобы вести по атакующим фланкирующий огонь – и те оказались полностью нейтрализованы[48] нашими персональными защитными полями. В то же время в лоб, где можно было нащупать прорехи в защите[49], стреляли только немногочисленные винтовки, владельцы которых, не имея приборов ночного видения, в неверном лунном свете не очень хорошо видели атакующую цепь. Винтовка – это не пулемет, заградительный огонь «примерно в направлении цели» из нее малоэффективен, и стрельбу из нее требуется вести прицельно, наблюдая на мушке того, кого хочешь убить.

Видимо, по этой причине откуда-то из глубины вражеских позиций стали взлетать осветительные ракеты; наши бойцыцы тут же влет начали сбивать их из лазерных скорострелок. Темное небо расчертили яркие зеленоватые трассы лазеров и изляпали засвечивающие все вокруг ярчайшие бело-голубые вспышки взорвавшихся в результате метких попаданий осветительных ракет. Чуть позже с рубежа второй линии траншей по нашей цепи ударили вражеские мелкокалиберные противотанковые пушки. Наверное, таким образом дейчи надеялись преодолеть нашу защиту. Но ничего у них не вышло. В лоб бойцыцу такой мелочью не взять, защитное поле способно отразить угрозу и посерьезней; да и по размерам мы далеко не танки, хотя и массивнее большинства людей. Однако гордитесь, девочки – дейчи приравняли вас к танкам! Впрочем, терпеть такой обстрел, несмотря на его безвредность, мы не собирались, поэтому проявившие себя орудия расчеты тяжелых лазерных ружей подавили несколькими точными выстрелами, после чего истребители в свою очередь зашли в атаку и сбросили бомбы куда-то за лесок – там полыхнуло несколько мощных вспышек, и следом занялся сильный пожар.

Впрочем, к тому моменту нам уже некогда было любоваться складывающейся мизансценой, потому что мы наконец добрались до линии траншей и занялись тем делом, ради которого сюда и шли – стали убивать дейчей. При этом я ни на секунду не задумывалась над тем, что убиваю соплеменников (а возможно, кровных братьев) моего личного пленника. Нет, лишая дейчей жизни, я не испытывала никакого сожаления, потому что Альфонс Кляйн, сложивший оружие и взмолившийся о пощаде, был для меня полуфабрикатом человека, находящимся на пути к спасению; а сейчас я уничтожала опасных диких животных, способных, если им позволят, сожрать весь мир целиком. Никакой жалости, никакого сожаления; десантный нож в одной руке, штурмовой пистолет – в другой, вперед и только вперед. И остальные девочки, да и местные бойцы, от меня не отставали. Вот это было настоящее веселье, по сравнению с которым драки на танцах – это дешевая преснятина.

* * *

Час спустя, почти там же, генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский.

Прорыв кольца окружения получился у нас на пять с плюсом. Да и как же иначе, если дорогу через вражеские позиции нам прокладывали космические бомбардировщики и истребители, которые не имеют привычки разбрасывать свои бомбы по кустам, а возглавляла прорыв имперская штурмовая пехота, способная и без помощи наших бойцов намотать на кулак все, что выжило во вражеских окопах после воздушного налета. Но пробить коридор через жидкое вражеское оцепление – это еще полдела. Теперь необходимо вывести наружу через эту дыру все наши тылы, артиллерию и последних приставших к нам гражданских. И, конечно же, не дать германцам захлопнуть прорыв, который с таким трудом удалось создать – а потому на флангах у нас опять дерется имперская штурмовая пехота, которую поддерживают лучшие из лучших наших бойцов.

У штурмовой пехоты в ночных боях естественное преимущество. Со своим персональным оснащением их воительницы видят ночью как днем, а германцы при этом вынуждены полагаться на осветительные ракеты, которые наши союзницы за время городских боев насобачились сбивать влет. Сам такое видел, и не раз. И еще присутствие имперцев дает нам в руки их прекрасно отлаженные связь и разведку, а противника лишает и того, и другого. Германцы любят и умеют пользоваться радиосвязью, в чем многократно превосходят Красную Армию; но это способно сработать когда угодно, но только не тогда, когда против них выступают солдаты Империи, которые, в свою очередь, любят и умеют эту радиосвязь портить.

Так что теперь у германцев единственный способ связи передовой и командования – нарочный, который пилит на своих двоих, крутит педали велосипеда или мчится на мотоцикле. Пока туда с донесением, пока обратно с приказом – обстановка уже и поменялась: на колу мочало, начинай сначала. Во времена быстрой маневренной войны нарочные уже не успевают за изменениями обстановки, и командовать с их помощью можно только тогда, когда вражеский командующий – ленивый дурак или глупый лентяй. Ваш покорный слуга к этим двум категориям не относится, а потому немцам еще предстоит, как говорили у нас в драгунах в прошлую войну, «ловить конский топот». То, что большая часть наших войск идет пешком, сути дела совершенно не меняет. Немцы при этом еще медленнее, и вряд ли они хоть куда-нибудь сдвинутся с места в ночное время, да еще при том, что нас сопровождает имперская штурмовая пехота. То, что сейчас творится на флангах прорыва – достаточное предупреждение всем и каждому, кто рискнет начать преследование наших колонн.

При этом мы уводим из города не только пехоту. Вот по дороге мимо меня проходят тягачи с прицепленными к ним тяжелыми гаубицами. Снарядов осталось по несколько выстрелов на орудие, но бросать пушки приказа не было. Мы отступаем по приказу и в полном порядке, а не бежим, поэтому увозим с собой все, что возможно. Вслед за гаубичным артполком следуют полуторки полевого госпиталя, потом еще машины, груженные военным имуществом, за ними артбатареи трехдюймовых пушек Ф-22 на конной тяге, за ними дивизионный медсанбат на полуторках, а следом – снова тягачи с прицепленными гаубицами. Мы вывозим за собой все, что советская страна поручила нашему вниманию, нажив это имущество непосильным трудом. И это не просто красивое преувеличение. Для того, чтобы создать все это оружие, стана надрывалась двенадцать лет, не ела и не спала при постройке индустриальных гигантов – и теперь мы должны сделать все, чтобы спасти народное достояние от гибели или захвата врагом.

На Березине нас снова ждет фронт и новых задачи, а здесь мы свое дело выполнили. Враг задержался в Минске не менее чем на две недели и, кроме того, понес тяжелые потери. Мы залили столицу советской Белоруссии вражеской кровью, и это хорошо. Никто этих немцев сюда не звал. И при этом главной потерей вермахта стала потеря темпа в наступлении на восток. Довоенные планы германцев теперь уже годятся только для сортира; прошло уже целых три недели, а они все еще топчутся под Минском, вместо того чтобы взять Смоленск и наступать на Москву. Это еще одна наша победа в битве за время, необходимое нашей стране, чтобы провести мобилизацию и встретить врага во всеоружии, с подготовленной и обученной армией. А еще сейчас, заканчивая минскую операцию как определенный этап своей жизни, я могу обернуться назад на эти две недели, вспомнить то, как все начиналось…

Товарищ Шапошников, Ватила Бе, полет в шаттле, короткий инструктаж в стиле «поди туда не знаю куда, принеси то не знаю что, но чтобы это была победа», потом – лихорадочны попытки, барахтаясь во всеобщем раздрае и дезорганизации, которые оставил после себя бежавший Павлов, создать на месте хаоса хоть какую-то систему. А когда у меня хоть что-то стало получаться, навалились немцы, с которыми, как оказалось, тоже можно бороться. Одним словом, все это время я не имел ни одной минуты свободного времени и начал очухиваться только сейчас, когда подчиненная мне армейская группа стала входит в прорыв. Кстати, еще две недели назад не было никакой армейской группы, а была аморфная масса из отдельных вооруженных людей и мелких подразделений, а сейчас это организованная вооруженная сила, которую немцы если даже и не боятся, то хотя бы уважают. И это тоже достигнуто за последние две недели.

* * *

15 июля 1941 года, полдень. Минск, штаб 2-й армии вермахта.

Командующий армией генерал-полковник Максимиллиан фон Вейхс.

Когда уходят англичане и кошки, они не прощаются. Когда уходят русские и их покровители, они непременно основательно попрощаются со всеми, до кого сумеют дотянуться. По счастью, нас это не касается: к тому моменту, когда наша армия наконец-то вышла в окрестности Минска, русские уже закончили прощаться и ушли, прикрывая свое отступление сильными заслонами. Город, после того как за него две недели шли ожесточенные бои, выглядел страшно. Заваленные трупами его руины смердят как скотобойня, и похоронные команды не успевают убирать с улиц трупы погибших немцев. Город разрушен на девяносто процентов, в нем почти не осталось местных жителей, а железнодорожный узел, без которого на этом направлении невозможны наступательные операции, надолго выведен из строя. Такое впечатление, что это варварство совершено тут нарочно, с единственной целью – замедлить наше продвижение на восток. Специалисты дойчебана (немецкие железные дороги) и русские пленные (которых срочно пришлось доставить из тех мест, где до них не дотянулась рука пришельцев) работают день и ночь, но все равно для «оживления» местного железнодорожного узла им потребуется не меньше месяца, и все это время наши войска будут сидеть на голодном пайке.

Прибыв в город, я немедленно встретился с командующим 9-й армией генерал-полковником Адольфом Штраусом. Ведь мы теперь соседи. Его армия действует севернее Минска, до стыка с 16-й армией группы армий «Север», а моя южнее, правым флангом соприкасаясь с действующей еще южнее 4-й армией. Единственная разница в нашем положении заключается в том, что 9-я и 4-я армии уже были в боях и изрядно потрепаны, зато моя – свежая, полностью экипированная по штату. К тому же надо учитывать, что вражеская группировка, так долго и упорно оборонявшая Минск, совершив прорыв, отступила в направлении Бобруйска именно в полосе ответственности моей армии.

Поэтому первым и самым главным желанием командующего 9-й армией было то, чтобы передовые части моей армии немедленно насели на отступающих русских, желательно превратив их отступление в неуправляемое бегство, как это часто бывало в первые дни войны. Интересно, генерал Штраус сам дурак или таковым считает меня? Ведь обстановка с тех времен кардинально изменилась, и я считаю настоящей глупостью без особой необходимости бросать свои свежие части против такого противника, как большевики и их таинственные покровители. В таком бою абсолютно свежая часть в течение пары часов неизбежно превратится в кровавые ошметья. Там, где в деле участвуют пришельцы с небес, лучше проявлять как можно меньше активности. Результаты их действий неизменно впечатляют, а главное – их присутствие резко увеличивает эффективность большевистских войск.

И ведь прямой военной необходимости в атаке арьергарда отступающей группировки русских действительно нет. Большевики и их покровители и без того уходят от Минска на восток, и попытка каким-либо образом им при этом досадить может закончиться тем же, чем закончились штурм Минска и побоище под Ивацевичами – то есть горой трупов немецких солдат при относительно незначительных потерях противника. Они уже доказали, что не являются мальчиками для битья, и могут еще не раз подтвердить это делом. Мне, например, уже известно, что разведывательный батальон 1-й панцердивизии, входивший в авангард 41-го мотокорпуса, несколько часов назад по привычке уже попробовал преследовать уходящую на восток большевистскую группировку, но попал в засаду и был почти полностью уничтожен. Такая же судьба, как я думаю, ждет любого, кто помешает спокойному отступлению минской группировки русских.

Кроме того, из разговора с генералом Штраусом я вынес твердое убеждение, что эта война ни в коем случае не кончится для нас добром и Версальское унижение еще покажется нам легким развлечением по сравнению с тем, что уготовили для Германии русские большевики и их небесные покровители. Я думаю, что они будут вести войну до самого конца, пока последний немецкий солдат не падет в бою, ибо в плен пришельцы врагов не берут ни при каких обстоятельствах. Правда, среди офицеров ходят очень упорные слухи, что все будет совсем не так. В плен пришельцы действительно не берут, зато позволяют всем желающим с оружием в руках переходить на сторону их Рейха. Самое главное, чтобы перебежчик не совершил предосудительных с их точки зрения поступков по отношению к мирному населению. Такие, мол, добровольцы-неофиты будут направлены в особые подразделения, где пройдут испытание огнем и кровью, сражаясь против бывших боевых товарищей.

Откуда у этих людей подобные сведения, я не знаю. Скорее всего, это просто выдумки людей, желающих надеяться на то, что в их судьбе может быть поворот к лучшему. Возможно, некоторые из тех, кто распространяет такие слухи, являются немцами, двадцать лет назад бежавшими от большевиков из бывшей Российской империи и сейчас проецирующими страну своего детства (где немцы были привилегированной прослойкой) на ужасный Рейх пришельцев. Но мне кажется, что их надежды напрасны: пришельцы уже выбрали себе расу, которую они будут поддерживать в этой войне, и теперь не свернут с этого пути. Иначе с чего бы это они сражались за русских с такой фанатичной яростью, без всякой жалости убивая немецких солдат? Ведь Рейх пришельцев – это не старый добрый рейх кайзера Вильгельма, и даже не Российская империя династии Романовых. Это нечто иное, страшное и ужасное, готовое разом захватить весь мир, чтобы сделать его инструментом для решения своих, непонятных для нас, задач.

Если я прав, то война, которую мы ведем против мирового большевизма, была проиграна нами еще до ее начала. Пришельцы уже тогда планировали вмешаться в войну в самый удобный для себя момент и несколькими ловкими операциями захватить власть над миром, используя для этого русских большевиков. Это вам не наивные уэллсовские марсиане, даже не подозревающие о микробах. Это сами заразят кого угодно и чем угодно, если только сочтут это выгодным. Точно так же, как они заражают мозги наших офицеров тем, что для спасения им достаточно перейти на другую сторону. А сами пришельцы, жестокие и хладнокровные, уже думают о том, как ловко они обманут всех тех, кто поверил в их глупые сказки. Господ над миром не может быть много; настоящий господин всегда только один, а остальные либо слуги, либо рабы, и статус слуги надо еще заслужить.

Одним словом, я осознаю безнадежность той ситуации, в которую попали мы все, и бессмысленность каких-либо переговоров или просьб о помиловании. Весь эту войну мы будем вести до нашего полного уничтожения, и надеяться на что-то иное мне кажется глупостью. Поэтому я отдам приказ на преследование большевиков, но в бой прикажу не вступать, держась в отдалении от вражеских арьергардов и, самое главное, наблюдать за всеми движениями врага и докладывать мне о малейшем изменении обстановки и поведения пришельцев. Разведка, разведка и еще раз разведка. Ведь мы не знаем о них ничего, в то время как они знают о нас все. Возможно, подозревая самое худшее, я добросовестно ошибаюсь, но только точные и объективные данные разведки могут заставить меня изменить мнение. А пока таких данных нет, я, по совету Марка Аврелия, буду делать что должно и пусть свершится что суждено. Аминь!

* * *

16 июля 1941 года. Полночь. Лондон. Бункер премьер-министра Англии.

Премьер-министр Уинстон Черчилль.

Где-то далеко на востоке гремят ожесточенные бои, льется кровь, горят танки, пехота противоборствующих сторон под аккомпанемент артиллерийских залпов ходит в яростные атаки и контратаки… А тут, «на Пикадилли», стоит благословенная тишина. Уже десять дней и, самое главное, ночей на Лондон не падают бомбы, не воют сирены воздушной тревоги, а зенитная артиллерия не расцвечивает небо британской столицы грязными шапками разрывов зенитных снарядов. Эскадры люфтваффе в полном составе направлены на восточный фронт, против новой грозной опасности, и счастливые лондонцы благословляют такой счастливый поворот судьбы, не подозревая о том, что в этой тишине может таиться новая угроза.

Прошло чуть больше двух недель с того момента, когда Стюарт Мензис представил в офис премьер-министра доклад о вмешательстве пришельцев в войну на востоке, а обстановка в мире ощутимо поменялась. Сам Гитлер успел объявить, что теперь Германия сражается не за поместья и рабов, а за само выживание европейской цивилизации. Мол, нежданные союзники большевиков, пришедшие из глубин космоса, настолько ужасны, что вымышленные уэллсовские марсиане выглядят рядом с ними все равно что милые деревенские простаки. А несколько дней назад через Швейцарию по неофициальным каналам было получено предложение германского МИДа начать переговоры о заключении временного перемирия, постоянного мирного договора или даже военного союза. По этому поводу в офисе премьера состоялось небольшое совещание в сверхузком составе, на котором присутствовали заместитель Черчилля и министр иностранных дел Энтони Иден, и опять же глава разведывательной службы Его Величества Стюарт Мензис.

– Гитлер сильно напуган, – заметил тогда Черчилль, – но нам нет резона лезть за него в драку с пришельцами. Его Третий Рейх – это тоже угроза выживанию европейской цивилизации, и еще неизвестно, какая из этих двух угроз страшнее. Если о Гитлере мы знаем почти все, – (самоуверенное заявление), – то о пришельцах нам не известно почти ничего. – (А вот это совершенно верно). – Поэтому вам, сэр Энтони, – (кивок в сторону министра иностранных дел), – не стоит лезть в эту грязь. Вы же у нас белый и пушистый, как божий агнец, и находитесь вне подозрений в чем-нибудь неподобающем, как жена Цезаря. Пусть имитацией закулисных переговоров с представителями гуннов в Швейцарии занимаются люди мистера Мензиса, а ваши дипломаты в это время должны официально прозондировать обстановку в Москве и Вашингтоне. От русских мы хотим знать, собираются ли они официально вступить в антигитлеровский альянс свободных наций, как о том говорилось ранее. Что касается Америки, то нам непонятна позиция этой страны – как в отношении Гитлера, так и в отношении пришельцев и русских. Нам требуется знать, кого будет поддерживать Рузвельт в этом конфликте, и при каких условиях…

Когда Энтони Иден вышел, Черчилль посмотрел на начальника секретной службы Его Величества и сказал:

– А вы, Стюарт, вдобавок к прочим заданиям, всеми способами постарайтесь побольше разузнать о пришельцах. Меня интересует абсолютно все: от их внешнего вида до политических взглядов. И самое главное – выясните причину, почему они поддержали именно большевиков, а не нас и не гуннов. Учтите, что чем больше пришельцы будут контактировать с большевиками, тем больше у вас будет возможностей получить о них сведения. Под ковром легко можно спрятать мышь, с некоторым трудом там укроется кошка, подковерная возня бульдогов уже заметна невооруженным глазом… но вот укрыть под ковром слона ни у кого не получится, ни при каких обстоятельствах. Поэтому идите, делайте что хотите, но доставьте мне необходимые сведения. От того, что вы выясните, будет зависеть и ход войны, и вся политика соединенного Королевства…

Несколько дней спустя в офис премьера доставили… нет, не результаты жизнедеятельности британской разведки, которым предстоит появиться еще не скоро – а официальное заявление Советского Правительства. В Москве, наконец, поняли, что слон (то есть имперский крейсер) под покровом секретности просто не помещается, и обнародовали как Соглашение о Присоединении, по которому «Полярный Лис» входил в состав СССР на правах отдельной административной единицы, напрямую подчиняющейся исключительно главе Советского государства Верховному Главнокомандующему, так и краткие сведения об этническом составе его команды и истории породившей его Империи. Единственное, о чем Советское Правительство умолчало, так это о тактико-технических характеристиках имперской техники и перспективных военных планах. Но в военное время это и естественно. Никто не будет откровенничать на такие темы, когда идут бои и льется кровь.

В принципе, такой шаг на тот момент не только назрел, но и даже запоздал. Миллионы советских бойцов и командиров на фронте видели в небе «белых защитников», с легкостью разгоняющих армады «Юнкерсов» и «Хейнкелей». Десятки тысяч в одном строю с имперской штурмовой пехотой дрались против немецко-фашистских захватчиков под Слонимом, Ивацевичами и Минском. Тысячи из этих бойцов получили ранения и были эвакуированы в глубокий советский тыл имперскими шаттлами. Теперь они взахлеб рассказывают другим ранбольным о былом и пережитом, описывая чудеса имперской науки, и о том, как яростно дерутся с врагом суровые воительницы из штурмовой пехоты и как легко из тяжелых лазерных ружей жечь немецкие танки. И чем дальше, тем таких вольных или невольных свидетелей будет становиться больше. Пройдет еще несколько дней – и на соединение со своими выйдут из окружения овеянные славой обе зафронтовые армейские группы, по дороге превратившиеся в 4-ю и 13-ю армии. Такого количества непосредственных участников событий не выдержит ни одна система секретности. Заработает «солдатский телеграф» и разнесет весть по всему фронту и далеко в тыл. Одним словом, как говаривал «папаша» Мюлллер: «Что знают трое, знает и свинья».

И теперь все эти «Официальные» сведения, разошедшиеся по миру при помощи радио, телеграфа и почтовых самолетов, легли на стол к британскому премьеру. При этом Уинстон Рэндольфович с горечью понимал, что если бы не добрая воля советского правительства, то многих бы из этих сведений он не увидал бы как собственных ушей. Вот он, герб Империи – воплощение соединения несоединимого. Двуглавый орел на алом фоне и пятиконечная звезда. Почти такое же знамя Империи… Двуглавый орел на красном полотнище в истории человечества, кстати, уже имел место, и Уинстон Черчилль был достаточно образован[50], чтобы знать этот факт. Это был флаг Византийской (Восточноримской) империи, просуществовавшей ровным счетом тысячу лет.

Но, конечно же, все остальное, кроме флага и герба, не имело к Византийской империи совершенно никакого отношения, поэтому прямая политическая преемственность между этими двумя образованиями находилась под сомнением. Откуда, простите, в Византии могли взяться темные и светлые эйджел, сибхи, горхи и многочисленные межвидовые гибриды военного и гражданского назначения? Откуда у этих имперцев современный русский язык, использующийся в качестве государственного, пятиконечная звезда на знамени и гербе, а также вполне советская идеология интернационализма, уравнивающая между собой тех, кто изначально не равен по определению? Становится понятно, почему пришельцы из Империи вступились именно за Советскую Россию. И в то же время от Империи с императором, графами и баронами большевики должны шарахаться как черт от ладана, но они от нее не шарахаются, а наоборот, заключают с ней союз.

И что теперь Черчиллю со всем этим делать? Там, в полях Белоруссии и Украины, русские большевики с помощью пришельцев из Империи перемалывают несметные полчища гуннов, превращая их в компост для русских полей, там гремят выстрелы, льется кровь и вершится история. Пожалуй, что Гитлер был прав: угроза европейской цивилизации от противоестественного союза представителей космической империи и русских большевиков предполагается нешуточная. О том, что такое встречная конвергенция, Черчилль знает. Постепенно большевики будут усваивать лучшее, что им сможет дать империя, а имперцы будут проникаться духом большевизма, что приведет к тому, что две этих группы через какое-то время сольются в радостном экстазе. Такой враг для Британской империи будет страшнее десяти Гитлеров, особенно если у кормила объединенного государства останется мистер Сталин. Но в то же время совершенно нереально заключить с гуннами не только военный союз или постоянный мир, но даже временное перемирие. Народ Британской империи, жаждущий мести за развязанную войну, бомбежки, потопленные корабли и погибших родственников, просто не поймет никаких соглашений с Гитлером. В представлении простых Джонни[51] этот зверь должен быть уничтожен, и русские с имперцами делают благое дело, когда копают ему могилу.

Поэтому, решил Черчилль, нужно продолжить собирать информацию, и при этом максимально дистанцироваться от войны на востоке. Пусть русские убивают немцев, а немцы (когда смогут) убивают русских. И чем больше они друг друга перебьют, тем проще потом будет Британской империи выкручиваться из неприятного положения. Кстати, надо бы поинтересоваться, получил ли Рузвельт аналогичное послание; и если не получал, то снять копию и послать ему экземплярчик на ознакомление. Лишним не будет…

* * *

17 июля 1941 года. 04:30. окрестности Борисова

После первой неудачной атаки немецких танков мотопехоты на Борисов прошло еще восемь дней, в ходе которых накал боев за этот важный населенный пункт только нарастал. Немецкое командование, стремившееся любой ценой прорваться к Смоленску и Москве по кратчайшему расстоянию, непрерывно перебрасывало на острие удара дополнительные резервы и наращивало темп атак. Пока зафронтовая армейская группа генерала Рокоссовского держалась в Минске, сковывая основные силы 9-й армии, а к месту сражения еще не подошли ни 41-й мотокорпус генерала Рейнхарта, ни 2-я армия фон Вейхса, положение частей седьмого мехкорпуса под Борисовым, отбивавших вражеские атаки одну за другой, было терпимым.

Впрочем, уже десятого июля седьмой мехкорпус по настоянию Ватилы Бе был реорганизован в Борисовскую группу войск, командовать которой назначили полковника Якова Крейзера. Заместителем командующего Борисовской войсковой группой по автобронетанковым войскам стал полковник Лизюков, оставаясь при этом в должности командира ударного танкового полка. Бывший командующий корпусом генерал-майор Виноградов и командиры 14-й и 18-й танковых полковники Ремизов и Васильев вместе с большей частью своих штабов были отправлены в распоряжение командования Западного фронта, которое, в свою очередь, сплавило их дальше. В тылу по мобилизации формировалось большое количество новых частей и соединений, и этот процесс отчаянно нуждался в кадровых командирах.

Поскольку самолеты люфтваффе больше не висели в воздухе от рассвета и до заката назойливыми мясными мухами, автотранспорт мотострелковых и танковых дивизий со станций разгрузки исправно доставлял в передовые части снабжение, обратно вывозя раненных, которых потом грузили на санитарные эвакопоезда и отправляли вглубь страны в тыловые госпитали. Отсутствие в воздухе германской авиации не только позволяло обеспечивать бесперебойную работу советских тылов, но и лишало германское командование возможности оперативно вести разведку и корректировать огонь артиллерии. Командование Борисовской группы войск, напротив, имело самые свежие и точные разведданные. И это при том, что сражающийся под Борисовым тридцать девятый мотокорпус подкрепления получал очень небольшие, поскольку основная масса германских войск увязла в битве за Минск, где медленно, но со вкусом превращалась в котлетный фарш.

Но четырнадцатого числа обстановка резко изменилась. Рокоссовский из Минска ушел, зато туда же подошли свежие силы противника, часть которых вражеское командование тут же перебросило под Борисов, где накал боев поднялся до самой звенящей ноты. А вот части седьмого мехкорпуса пополнений не получали и дрались только имеющимися в наличии силами, которые уменьшались после каждого боя. Все маршевые пополнения, поступившие в результате уже начавшейся мобилизации, направлялись в стрелковые корпуса, занимающие основной рубеж обороны по Днепру, для доукомплектования этих соединений до штатов военного времени. «Никаких ударов растопыренными пальцами в стиле опального маршала Тимошенко, – требовала Ватила Бе, – лишь плотные тяжелые кулаки, сконцентрированные напротив направлений основных ударов, вскрытых разведкой».

Соединения, сражающиеся на передовом рубеже по реке Березина, получали только поддержку авиацией, да еще частями качественного усиления. Одной из таких частей и была отдельная экспериментальная батарея реактивной артиллерии под командованием капитана Ивана Флерова, которая ждала своего часа, находясь в резерве войсковой группы. Для ее полноценного применения требовалось, чтобы противник скучил свои войска на небольшой площади, с одной стороны ограниченной линией фронта, а с другой естественными препятствиями. Такой момент должен был настать, когда у противника дело дойдет до форсирования реки и накопления на плацдарме резервов для прорыва основной обороны.

Пятнадцатого июля, когда к Борисову подошли высвободившиеся из-под Минска части 9-й немецкой армии, накал боев за этот небольшой город взметнулся на новую, недосягаемую прежде высоту. Резня была страшная. В отсутствие действий своей авиации к исходу дня пятнадцатого числа немцам ценой жестоких потерь удалось вытеснить советские части с Новоборисовского плацдарма; те отошли и закрепились на восточном берегу Березины. Из трех тысяч бойцов и командиров штатного состава, изначально оборонявших плацдарм (мотострелковый полк плюс танковый полк на Т-26, приданный усиления обороны в качестве неподвижных огневых точек), в строю на момент поступления приказа на отход осталось пятьсот-шестьсот человек.

Но это были настоящие герои, отошедшие строго по приказу, и к тому же вооруженные до зубов, поскольку количество личного состава кардинально уменьшилось, а вот тяжелого оружия (в основном пулеметов) осталось почти столько же. Несколько последних атак на укрепление перед железнодорожным мостом через Березину были отбиты кинжальным огнем в упор на закате дня, после чего последние выжившие бойцы в сгустившихся сумерках перешли на восточный берег. И сразу же этот мост взлетел на воздух – так же, как сутками раньше новый бетонный шоссейный мост, расположенный чуть севернее. Отошедший с плацдарма полк был отведен в резерв командующего группой, в деревню Ставки, а остальные части приготовились «к продолжению банкета», ибо было понятно, что такой полумерой, как ликвидация советского плацдарма на западном берегу реки, немцы отнюдь не ограничатся.

На следующий день сражение за Борисов загрохотало с новой силой. Подтянув еще резервов, немцы – частью вплавь, частью на подручных средствах – несколько раз пытались форсировать Березину на пространстве между двумя взорванными мостами, но каждый раз были сбрасываемы обратно. Поскольку перевес атакующих над обороняющимися был примерно шестикратным, то после полудня и пятой подряд атаки противнику удалось захватить на восточном берегу узкий плацдарм, который он тут же принялся расширять, бросая в наметившийся разрыв все новые и новые подкрепления. К вечеру шестнадцатого числа немецкий плацдарм на восточном берегу реки занимал примерно тысячу двести метров по фронту и четыреста метров в глубину. К полуночи немецкие саперы закончили наведение понтонных мостов, и на плацдарме для нанесения последующего рассекающего удара стали накапливаться части 6-й танковой дивизии, а позади них, на западном берегу реки, у переправ, уже сосредотачивалась 36-я моторизованная дивизия, предназначенная для развития успеха. Сокрушающая атака на советские позиции была назначена на пять часов утра, после массированной артподготовки.

Немецкие генералы были уверены в том, что советская группировка, ослабленная предыдущими боями и не получающая подкреплений, не выдержит удара прославленных германских панцерваффе и непременно обратится в бегство. Именно тогда, когда в штабе 9-й армии уже потирали руки, предвкушая, как злокозненный Борисов будет удален подобно гнилому зубу, на позиции у деревни Стайки выходила экспериментальная батарея капитана Флерова. Ватила Бе решила, что концентрация вражеских войск на плацдарме достигла требуемой плотности и настал подходящий момент для того, чтобы выложить этот козырь. Поскольку в РККА (по крайней мере, на Западном фронте) все давно усвоили, что рекомендации, поступающие с «Полярного Лиса», обладают силой приказа, то дальнейшее было только делом техники. К трем часам ночи батарея с подвешенными на машины реактивными снарядами заняла предписанные позиции, а ровно в четыре утра, при первых проблесках рассвета, и за час до назначенного немцами наступления, еще довольно густую ночную тьму и тишину разорвали пульсирующие оранжевые сполохи и режущий вой стартующих реактивных снарядов.

А на немецком плацдарме творился настоящий ад. Открыто стоящие подразделения танковых и мотопехотных полков понесли от действия нового русского оружия ужасающие потери. Вооружена 6-я танковая была в основном все теми же чешскими танками Pz 38(t), броня которых с легкостью пробивалась сверхскоростными[52] и раскаленными осколками советских эресов. Дополнительный разрушающий эффект, создавала интерференция ударных волн от почти одновременного разрыва множества снарядов (сам залп длился всего семь секунд). Если танки в этом аду вспыхивали один за другим, то пехота и вовсе несла ужасающие потери. Те немецкие солдаты, которых пощадили осколки и гуляющие туда-сюда взрывные волны, сходили с ума при виде массовой апокалипсической гибели их кригскамрадов.

Одним словом, дебют «Катюши» удался на славу; еще три раза, перезарядив установки, ракетчики выходили на бис, обрушивая на немецкий плацдарм и переправы огненные удары… И вот все смолкло – и наступила тишина, прерываемая лишь стонами раненых и истеричным хохотом тех, чей рассудок не пережил испытания новым советским оружием. Конечно же, ни о каком немедленном наступлении после такого уничтожающего удара нельзя было и мечтать. Потери шестой танковой дивизии вермахта были ужасны. В строю осталось не более десятка танков, еще три или четыре десятка можно было восстановить в течении нескольких дней, остальное же требовалось грузить на железнодорожные платформы и отправлять «нах Фатерланд» на переплавку. Больше ни на что эти обгорелые груды железного лома не годились. Потери в живой силе тоже были ужасными. Не понесшая в предыдущих боях значительных потерь шестая танковая была фактически ополовинена, полностью утратив свою боеспособность.

И ведь скажи кто в этот момент одновременно ужаснувшимся и пришедшим в ярость немецким генералам, что пришельцы из космоса в этой операции принимали участие только как консультанты и советники, поставляющие разведданные, а весь разрушительный эффект достигнут с помощью чисто местных, советских, технологий – они бы не поверили. Уж слишком хорошо этот разгром укладывался в уже знакомые картины применения ужасающего имперского оружия…

* * *

18 июля 1941 года, ранее утро, южнее Слуцка, городок Старобин.

Командир 7-й танковой дивизии, а также командующий автобронетанковыми частями зафронтовой группы войск – генерал-майор Семен Васильевич Борзилов (48 лет).

Две недели мы снова медленно отступаем на восток. Если преследующие нас немцы начинают наглеть, мы устраиваем им засаду, крепко даем им по морде, после чего продолжаем отступление. Наша задача при этом двояка. С одной стороны, нам необходимо выиграть время и как можно сильнее замедлить продвижение врага вглубь советской территории, с другой стороны, мы должны заставить противника нести большие потери, чем мы несем сами, а самое главное – не дать себя окружить. С учетом огромного численного превосходства противника, последнее не так просто, и потому мы вынуждены медленно отступать, внимательно наблюдая за тем, чтобы нас не обошли по флангам.

С другой стороны, нельзя сравнить нынешнее немецкое наступление с тем, что было три недели назад. Тогда они бодро и весело катили вперед на восток, а мы не успевали за ними следом на своих двоих, чтобы обогнать вражеский танковый клин и встать перед ним нерушимой стеной. А теперь немцы, как говорит Вуйкозар Пекоц, продвигаются вперед «медленно и печально». Стоило врагу начать торопиться, как мы тут же преподносим ему неприятный сюрприз, устраиваем засаду или производим разящую танковую контратаку. И плевать на немецкую противотанковую артиллерию. Ведь в ударном отряде у нас только КВ и Т-34, а против них немецкие противотанковые пушки не очень-то эффективны даже с коротких дистанций, что позволяет при необходимости давить вражеские батареи гусеницами.

И хоть отступать по родной земле не особо приятно, я понимаю, что мы делаем это так, как надо нам, а не так, как хочется немцам. Собственно, не очень-то они и способны нам досадить, ведь подвижные соединения в составе преследующей нас армии просто отсутствуют. По крайней мере, так было до самого последнего времени. Вчера же с юга к Слуцку начали подходить авангарды 48-го моторизованного корпуса, перебрасываемого к нам в Белоруссию из состава группы армий «Юг». Как уж они там продрались через непролазное, несмотря на дороги, Полесье и не оставили половину танков в болотах – это Бог весть. Действительно – сумрачные германские гении. Главное, что они здесь специально для того, чтобы достать и уничтожить нашу зафронтовую армейскую группу, а значит, придется дать им по сусалами и немного научить вежливости.

С одной стороны, это плохо: нам новая головная боль, а с другой стороны, появление здесь целого моторизованного корпуса, снятого с другого участка фронта, это лучше некуда, потому что враг признал наши заслуги и перебросил против нас дополнительные силы, без которых его наступление на Украине изрядно застопорится. Видимо, сильно мы обидели Гитлера, раз он пошел на такие меры. С другой стороны, там, на юге, бойцы Империи в наземных схватках не участвуют, а значит, немцам значительно легче дурить головы нашему брату командиру. Правда, Вуйкозар Пекоц считает иначе. С своей имперской колокольни он думает, что здесь, в центре фронта, нашими усилиями у германцев образовался солидный провал, и они боятся, что их наступление не только запоздает, но и вообще не достигнет цели. И именно поэтому они перебрасывают сюда, в Белоруссию, на направление главного удара, дополнительные силы со всех второстепенных участков фронта. И вообще – кому как не нам учить образцовой вежливости разного рода обормотов, охотников до чужих земель, желающих поработить наш народ.

Товарищ Болдин поставил перед нашим сводным мотоброневым отрядом задачу на сутки задержать на южных подступах к Слуцку вражеский механизированный авангард. Ну что же, мы будем действовать, как всегда – засада с переходом в атаку, потом отскок и новая засада. Бог не выдаст, свинья не съест. Эти немцы тут новенькие и какое-то время для них будет удивительно абсолютно все. На этом-то мы их и поймаем. Не в первый раз. Если все пройдет как надо, то получится выиграть сутки, а то и двое, чтобы основные силы отбили очередную атаку вражеского авангарда и спокойно отошли бы в направлении Борбруйска.

Надеюсь, моя любезная Ария Таним не будет слишком сильно на меня обижаться, если я вдруг погибну в бою и не смогу, как обещал, жениться на ней и заделать парочку крикливых и смышленых детишек. Ведь это и мое желание тоже. Ведь не очень-то уютно жить и умирать, когда знаешь, что некому после тебя продолжить твой путь. Черкну-ка я ей письмецо, да попрошу Вуйкозара Пекоца отправить его с первой же оказией.

«Моя дорогая и ненаглядная Ария Таним, – напишу я ей, – среди грохота снарядов часто я вспоминаю вас, и это наполняет меня стремлением выжить, чтобы вновь увидеться с вами. Ведь я многого не успел сказать вам. И не только сказать, но и сделать. И сейчас в мечтах своих я исполняю все то, что обстоятельства не позволили мне совершить, разлучив нас таким неожиданным образом. Что ж, очень надеюсь, если судьба будет милостива к нам, все это воплотить…

Для начала я бы подарил вам букет прекрасных цветов, правда, не знаю, принято ли у вас такое и не сочтете ли вы за глупость этот жест моей глубокой и искренней симпатии к вам… Впрочем, я почти уверен, что не сочтете. Я хотел бы ухаживал за вами так, как это делают у нас. Хотел бы дарить вам нежность и внимание, обожание и любовь – все, чего вы заслуживаете.

Честно сказать, я немного робею перед вами, но это исключительно из-за того, что я испытываю к вам чувства. Удивительно, правда? – мы с вами из разных миров, но между нами сразу возникло что-то общее. Вы для меня – самая прекрасная, удивительная, сладостная женщина. Ваш образ всегда у меня перед глазами. Никогда я не забуду того вечера, когда мы с вами сидели на крыльце и вы так трепетно внимали стихам, которые я вам читал… Помните? Ведь именно тогда между нами что-то зародилось – что-то важное и большое. Я всегда с большим волнением вспоминаю этот момент.

Милая Ария! К сожалению, я не поэт и не писатель, чтобы суметь достоверно передать вам все то, что у меня в душе. Но хотя бы простыми словами я все же попытаюсь поведать вам об этом. Я чувствую даже на расстоянии, что и вы тоже думаете обо мне… Свет ваших глаз и ваша добрая улыбка греют меня издалека, защищают и благословляют. Я верю, что мы еще встретимся с вами. Сейчас, в разлуке, я еще острее осознал, как вы нужны мне. Нужны не просто как подруга или возлюбленная, а как близкий и родной человек, который всегда должен быть рядом со мной. Словом, дорогая Ария, я люблю вас… И это я знаю совершенно точно. Может быть, вы рассмеетесь, читая эти строки, но зато теперь вы знаете. Это не увлечение, это по-настоящему. Я пока еще не могу быть точно уверен, что вы ответите мне взаимностью, но все же надеюсь хотя бы на то, что вы будете благосклонны ко мне и пожелаете узнать меня лучше, прежде чем решиться на какой-либо серьезный шаг в отношении меня. Я не буду обещать сорвать для вас звезду с неба (ведь звезды эти не имеют для вас такого уж большого значения), но в одном могу заверить – я буду любить вас всегда, буду оберегать и поддерживать всяческим образом. Уверяю вас, что в моем лице вы найдете достойного спутника и верного друга…»

Вот примерно такой текст сложился у меня в голове. Я все повторял его, дополнял; и от этого на душе у меня становилось светло и радостно. Всякий раз я воображал себе лицо моей милой, ее улыбку и легкий румянец на смуглых щечках… Представлял, как она шевелит губами, поднося письмо поближе к лицу. И от этого я преисполнялся верой в то, что все закончится и я вернусь к своей красавице целым и невредимым, и обниму ее, и поцелую… Лишь бы нам обоим суметь дожить до того момента, когда мы победим и раздавим фашистскую гадину прямо в ее логове в Берлине. А то, что это обязательно случится я знаю совершенно точно. Ведь мы не можем не победить, а значит, все у нас будет хорошо.

* * *

19 июля 1941 года, вечер, южнее Слуцка, деревня Квасыничи.

Командующий 48-м мотокорпусом генерал танковых войск Вернер Кемпф

Наконец-то мы пробились через страшные, как сама смерть, русские болота, где нам пытались помешать остатки разбитых русских частей – и только для того, чтобы угодить в ловушку, которую для нас подготовили русские тяжелые панцеры. Битва была жестока и кровава. В течение дня наш авангард несколько раз попадал в засаду, после которой следовала стремительная контратака, основной задачей которой было не дать нам отступить под прикрытие своей противотанковой артиллерии. Потом большевики отступали, но только для того, чтобы через какое время снова поймать нас в очередную засаду. Наши панцерманы назвали эти машины «призраками» или «зомби» – в основном за то, что сколько бы мы ни стреляли из своих пушек по этим будто бы перебинтованным машинам, им все это было как слону дробина. Наши снаряды или пролетают насквозь через их призрачные силуэты, или же попросту отскакивают от их брони, словно горох, выплюнутый из трубочки. Мне как-то хочется верить во второй вариант, потому что это, по крайней мере, понятно, и к тому же их снаряды, выпущенные в ответ, вполне исправно поражают наши панцеры, зажигая скорбные костры.

Вражеских машин, противодействовавших нашим авангардам, как я уже говорил, было совсем немного, но это были отборные тяжелые «Клим Ворошилов 1», за рычагами которых, судя по всему, сидели опытные экипажи. Это не те неумехи, которые нам попадались раньше, способные загубить даже такую великолепную машину. Нет, эти экипажи явно уже пробовали нашей крови и уже ловили в прицел германские панцеры, когда те движутся колонной, не подозревая ни о чем плохом. И в маневренном бою эти русские тоже оказались весьма хороши. Попадая под удар, наши панцеры просто не успевали отходить под защиту противотанковой артиллерии. И каждый раз от вражеских снарядов загорались несколько машин.

Из-за такой горячей встречи нам приходилось продвигаться вперед осторожно, прощупывая перед собой местность пешей разведкой и в случае необходимости обстреливая подозрительные места из гаубиц. Но это сильно замедляло продвижение вперед. Если раньше мы бежали бегом, то теперь пришлось ползти по-пластунски. Кстати, пешая разведка тоже не была панацеей. Несколько разведывательных групп исчезли бесследно, а подозрительные места, где мы ожидали засады, оказались пустышками, так что несколько сотен гаубичных снарядов были потрачены на прополку кустов. Русскими там и не пахло. Зато в других местах, указанных нам как безопасные, нас уже ждал полный набор с минными полями, артиллерийскими засадами и стремительными атаками, направленными на то, опрокинуть и уничтожить противостоящий отряд. Если русские устроили тут весь этот балаган, то это значит, что в городе есть нечто такое, что стоило бы взять.

Я не могу сказать, что мой корпус понес от подобных атак серьезные потери, но вся эта деятельность сильно замедляет наше продвижение, срывает выполнение задачи и загружает работой ремонтные батальоны, у которых и без того хлопот невпроворот. Если бы сейчас были лучшие времена, то я бы вызвал воздушную поддержку «штуками» из эскадры пикирующих бомбардировщиков, чтобы те атаками с пикирования расчистили нам дорогу. Но времена сейчас совсем не те. «Штуки», конечно, вызвать можно, но на этот зов все равно никто не прилетит. Проклятые «белые демоны» сожгли люфтваффе дотла, тем самым лишив нас воздушной поддержки. Это и есть реальность, данная нам в ощущениях – настолько же действительная, как и тот налет большевистских бомбардировщиков, который обрушился на части нашего корпуса при их переправе через Припять. Много немецких солдат утонуло тогда в водах этой русской реки или было убито.

Если бы у меня была возможность, я бы обязательно спросил у пришельцев, почему они воюют за этих бестолковых русских, а не за тех, кто по-настоящему достоин их уважения. Но они мне явно ничего не ответят, а впереди у нас такой путь, что чем дальше по нему идешь, тем страшнее становится. Мы несем потери, но при этом ни на шаг не приближаемся к конечной победе. Напротив, мы сейчас от нее дальше, чем были в начале похода. Да и как же нам быть иначе, ведь впереди – окончательное поражение, за которым последуют ад, беспросветная внешняя тьма и непрерываемый зубовный скрежет…