– Да что ты, Прошка, заладил как попка-дурак – беда да беда! – раздраженно отчитал подбежавшего лакея император, – а ну давай, встань прямо, отдышись и докладывай все по порядку – какая беда, где и с кем?

– Беда с императрицей-государыней Александрой Федоровной! – выдохнул лакей, – Ужасная беда! Нашли ее в вашем кабинете лежащую без чувств, позвали фрейлин и горничных, дохтура, господина генерала Ширинкина и все прочее…

– Пшел вон… – сквозь зубы прошипел император лакею, смертельно побледнев и зашатавшись.

После этого он повернулся к каперангу Иванову и произнес глухим, мертвым голосом:

– А ведь это все они, ваши проклятые книги… Ведь это я сам оставил их на своем столе, и последний том был раскрыт на самой последней странице, где весь ужас… Аликс, видимо, искала меня, зашла в кабинет, увидела книги и все прочла. В ее состоянии совершенно нельзя волноваться, а там написаны такие страсти, что не могли не вывести ее из равновесия. Но идемте же и будем надеяться на лучшее.

30 марта 1904 года, 8:15. Царское Село, Александровский дворец, рабочий кабинет Е.И.В. Николая II.

Императрица Всероссийская Александра Федоровна, она же Аликс или Алики.

Тревожно было у меня на душе последнее время. Это беспокойство стало меня преследовать с тех самых пор, как в Царское село приехали посланцы Наместника на Дальнем Востоке. Что за вести они привезли, которые так подействовали на моего мужа, что он стал сам не свой? Ведь вроде бы все шло хорошо и можно было только радоваться успехам нашем флота в Японской войне… Но нет. Посланцы словно привезли с собой эту скребущую тревогу, заразив ею все вокруг. И усугублялась это настроение тем, что Никки, не в пример своему обычному поведению, ничего мне не рассказывал. Встретившись с ними утром, он на весь день заперся в своем кабинете, а во время обеда и ужина ходил погруженный в свои мысли, и на мои расспросы отвечал односложно и невпопад, что заставляло меня делать предположения, что происходит нечто серьезное. Над нашей семьей зависла тень зловещей тайны…

Мало того что я чувствовала себя отстраненной от дел моего мужа, на фоне беременности повысилась моя эмоциональная восприимчивость. Я стала более нервной и часто страдала бессонницей. Что-то очень тяжело мне носить на это раз ребеночка… Дай-то Бог, чтобы он был последним и непременно мальчиком, потому что четыре дочки у нас с Ники уже есть…

Чуть больше месяца назад, на Сретение, когда я с фрейлинами, одевшись дворянками средней руки, отправилась в церковь помолиться о даровании наследника престола, одна старушка на паперти – сгорбленная, сухая, с прозрачными глазами – едва увидела меня у церкви, долго смотрела туда, где под шубой был едва выступающий живот, потом изрекла без улыбки шамкающим ртом: «Наследником тяжела ты, матушка… Сына родишь…» И покачала головой при этом – так что мне даже не по себе стало. А потом я зашла в храм, послушать службу и помолиться, а когда вышла, то та старушка уже куда-то исчезла и я ее больше не видела. Кто она такая была и откуда, так я и не выяснила. Хоть мои фрейлины и пытались расспрашивать людей, да я все пыталась высмотреть ту бабушку в толпе прихожан, но все было без толку. Что-то было в этой старушке такое, из-за чего мне хотелось побеседовать с ней еще раз. Словно недоговаривала она чего-то… А так слова ее меня несказанно обрадовали, да вот только то выражение, с которым она это говорила, вводило меня в сомнение… Как будто та радость была преждевременна. Я долго убеждала себя, что мне почудилось, но смотрела она так, будто рождение сына несет какую-то беду…

Но я убедила себя, что это все нервы. И только иногда мне снились тягостные кошмары, о которых я никому не говорила – будто стою я на высоком помосте, а внизу – море народу. Словно весь Санкт-Петербург собрался на площади. Люди машут руками, что-то выкрикивают, но все это сливается в сплошной гул, и мне непонятно, чего они хотят… И вдруг начинает клубиться небо, и все в ужасе крестятся и смотрят вверх. И начинается дождь… Да только не вода падает с небес, а капли крови. И вот уже все в крови – улицы, дома, люди и – о Боже – я сама. Алые пятна расползаются по белому платью, вот уже под ногами кровавые лужи… И в этот момент у меня начинаются схватки. Но никто не может мне помочь – все кричат и со стенаниями и плачем бегут прочь, давя друг друга. И я сама надрывно кричу, чувствуя, как исхожу кровью, и все не могу разродиться. И никого нет рядом – я совершенно одна над площадью, и не знаю, как спуститься. Силы покидают меня, я ощущаю, как угасает внутри меня жизнь – жизнь моего долгожданного сына и вместе с его жизнью угасает и моя собственная…

После этих снов у меня весь день болит голова. Смысл этого сновидения я не в силах разгадать. Если б был рядом надежный, мудрый человек, я бы поведала ему о своих тревогах и нехороших снах. Мне сейчас так нужна поддержка и утешение… Но моему супругу словно бы не до меня. Он, обычно такой внимательный и заботливый – особенно в тот период, когда я в тягости – стал холодным и отчужденным, и это разрывает мне сердце, потому что я не понимаю причину этого отчуждения… Нет, я знаю, чувствую, что он не разлюбил меня, но вижу, что теперь в его жизнь вошло нечто, что перечеркнуло все, чем он жил прежде. Он выглядит и ведет себя так, словно ему открылось что-то такое, что потрясло его до глубины – потрясло так, что прежним он уже никогда не будет… Но, Боже, что же делать мне? Никки, Никки, обрати на меня внимание, поделись своими думами – ведь мы же благословенные Богом супруги, и в радости, и в горести мы должны поддерживать друг друга… Что за тайна гнетет тебя, делая лицо твое таким пугающе бледным, отчуждая тебя от меня? Я не смогу долго носить в сердце своем этот камень… Мне хочется разрыдаться, упасть на пол и биться в истерике – кажется, так мне станет легче; но, Боже, я не могу, не могу себе этого позволить, ведь я – Императрица, жена твоя, мать будущего наследника!

Тихо, тихо… Я успокаиваю сама себя, поглаживаю живот, торчащий вперед острой пирамидкой. Вон, разволновалась – и ребенок во чреве заворочался, засучил ножками. Он всегда чувствует мое настроение. Неужели правда, неужели наконец-то мальчик? Ведь когда он родится, тогда мы с Никки станем самыми счастливыми людьми на свете… Тогда я выполню свой долг перед страной и мужем – дам жизнь наследнику трона Российского. Мы уже давно уговорились, что если родится у нас мальчик, то мы назовем его Алешенькой*… Царевич Алексей… Но почему, почему при мысли о будущем сыне черной змеей заползает в душу мою дурное предчувствие?

Примечание авторов: * Николай II, как это сейчас говорят, был фанатом эпохи царя Алексея Михайловича, возможно оттуда и имя наследника, ведь по правилам старшего сына следовало назвать Александром в честь его деда Александра III.

Нет, это беспокойство убьет меня. Муж всегда посвящал меня во все государственные дела – я была ему верным единомышленником и мудрым советчиком. Но что же происходит сейчас? Я знаю, что, уединившись, он читает в своем кабинете какие-то книги, привезенные ему посланцами адмирала Алексеева. Наверное, именно они так подействовали на него. Что же в них сокрыто такого, в этих проклятых книгах? Ощущение такое, будто сам Сатана подбросил их ему и теперь ценой своей души мой муж знает то, что не полагается знать простым смертным… Впрочем, что за вздор! Но, как бы там ни было, его удрученный вид подтверждает библейскую истину о том, что «во многих знаниях многая печали…». Несомненно, разгадка была в этих книгах, и муж мой берег меня от этих знаний и от этих печалей, принимая удар на себя… Я два раза пыталась узнать, в чем там дело и поговорить с мужем, но оба раза он отговаривался тем, что занят очень важным делом и что ему сейчас не до разговоров со мной. При этом женским инстинктом я чувствовала, что эта тайна касается нас обоих, но мой муж скрывает ее от меня, не желая мне излишнего беспокойства.

Казалось, в эту ночь я не сомкнула глаз, но мой муж так и не пришел в нашу спальню. Я знала, чутьем верной жены чувствовала, что и Никки тоже не спит. Задумчиво ходит он по кабинету, заложив руки за спину; остановится, посмотрит невидящим взглядом в окно, выкурит папиросу, вздохнет, перекрестится и опять садится за стол читать эту проклятую книгу греха… И снова морщинка залегает меж его бровей, и слегка шевелит он губами и потирает руку об руку – о, кому, как не мне, знать повадки моего мужа! И кажется мне жесткой и холодной моя постель, и встаю я, и тоже принимаюсь бездумно метаться от кровати к окну, стараясь изгнать из сердца тревогу, что, как змея, выпивает соки из моей души, мучает тупой неопределенной болью… Помолюсь у образов Пресвятой Богородице – и станет чуть легче, и снова пытаюсь я заснуть и отдохнуть от тягостных дум. Но снится мне вновь тот тяжелый кошмар – и я резко просыпаюсь, с бьющимся сердцем и мокрыми от слез глазами…

Белая муть заполнила просвет между занавесок. Неужели уже утро? Я не чувствую себя отдохнувшей – все мое тело ломит, глаза будто полны песку, движения мои неверны и в голове туман – такой же белесый, как эта утренняя заоконная хмарь. Самая ненавистная пора суток! Час перед рассветом – как раз об эту пору умирают тяжелобольные… Что-то есть зловещее в поступи уходящей ночи. Словно демоны крадутся мимо неслышным шагом, прихватывая все хрупкое, тонкое, непрочное…

Как быстро светлеет, однако! Солнце торопится встать, чтобы те, кто выдержит этот зловещий час и не поддастся демонам ночи, могли прожить еще один день… Вот уже запели птицы – зачирикали, засвистели, затренькали, разгоняя сумрачную тишину. Птицы, вестники жизни, певцы радости! Их трели взбодрили меня, словно ангелы господни послали весточку о том, что я не одинока… Я ощутила порыв действовать. Мысль о том, что мне предстоит сделать, еще не сформировалась окончательно в моей голове, но я села перед зеркалом и первым делом собрала волосы. Мда… круги под глазами, бледность – опять все кому не лень будут советовать мне нюхать соли и пить чай с травами….

И тут я услышала глухие выстрелы. Такие будничные, уже ставшие милыми сердцу – это Никки стрелял по воронам. Он всегда делал это в моменты душевного смятения. По частоте и интенсивности выстрелов я даже научилась судить о том, насколько сильно это самое смятение. На этот раз в звуках пальбы слышалось особое остервенение, и отчаяние, и боль, и надежда… Но вдруг стрельба прекратилась и наступила тишина. Наверное, отведя душу, сейчас он уже вернулся в свой кабинет и мы сможем переговорить с ним без свидетелей.

Я быстро накинула на себя пеньюар и на цыпочках направилась к кабинету мужа. Конечно же, он и не подумал запереть его на ключ. Ему и в голову не могло прийти, что я заявлюсь к нему в такую рань. Он думал, что в этот час я сплю сном безгрешного младенца…

Ощущение мистического причастия снизошло на меня в тот момент, когда я переступила порог кабинета. Там царил полумрак, пахло папиросным дымом, и никого не было. Уходя, мой муж потушил керосиновую лампу, но через приоткрытые шторы внутрь просачивался неверный серый свет раннего утра. После бессонной ночи, полной душевных тревог, мой воспаленный мозг рисовал по углам чьи-то скорбные призрачные тени. Но это меня не смутило. Что мне тени! Я должна наконец раскрыть тайну, что так повлияла на моего мужа. Вот она, разгадка – в двух шагах! На письменном столе лежат дневники Никки и три толстых книги, одна из которых раскрыта на последней странице… События выстроились в стройную логическую цепочку – Никки дочитал все эти книги до конца и был потрясен до такой степени, что его ранняя охота на ворон по эмоциональному накалу походила на вопль приговоренного к смерти…

Я осторожно села на стул и прикоснулась к книге рукой. Непроизвольная дрожь прошла по моему телу – в этот момент всем своим обостренным восприятием я ощутила некое мистическое откровение – казалось, сам пульс Мироздания проходит через эту книгу, вливая в меня какие-то неведомые и неотвратимые изменения. Остатками воли я пыталась убрать руку с книги и выбежать из этой комнаты, но теперь словно какая-то сила руководила моими действиями. «Нет! Нет! Не хочу знать! Не хочу!» – вопил мой разум и корчился в конвульсиях, но руки совершенно спокойно и уверенно чиркнули спичками и зажгли керосиновую лампу, после чего я пододвинула книгу к себе, предварительно машинально заглянув в титульный лист и то, то там было написано, шокировала меня до глубины души:

«Дневники императора Николая II. 1894—1918. Том 2. 1905—1918. Часть 2. 1914-1918. Ответственный редактор С. В. Мироненко. Издательство РОССПЭН, 2013 год. 784 страниц, с иллюстрациями. ISBN 978-5-8243-1830-2.»

От этих книг должно было пахнуть серой, ибо они явились к нам прямо из ада. Сначала я бегло пролистала закрытые книги. Первый том так называемых дневников моего мужа относился к уже прожитому нами периоду, и, видимо, именно его мой муж сверял с записями в своих настоящих дневниках. Раз уж он перешел к чтению дальнейших книг, то содержимое первой полностью соответствовало записям в его тетрадях. Второй том, первая часть соответствовала периоду между пятым и тринадцатым годами, а последняя, вторая часть второго тома относилась к периоду между четырнадцатым и восемнадцатым годами. Именно она, последняя книга из трех, так взволновала моего мужа, и не вся книга, а именно последние страницы…

Я читала холодные отчеты о собственной смерти и смерти всей своей семьи – мужа, четырех дочерей и сына… Сына! Что это значит?! Так, спокойно, надо разобраться… Сейчас… Сейчас… Вот сейчас все встанет на свои места… Это какая-то ошибка или шутка… Листаю книгу, от конца к началу. Фотографии, записки, дневники… Теперь от начала к концу. Вот оно, окончание, последняя страница – она снова говорит мне невыносимую правду – В России случится ужасная смута, по сравнению с которой французская революция покажется легким пикником, и в результате новые якобинцы, взявшие власть в грохоте пушек, убили нас… Они расстреляли нашу семью в Екатеринбурге в том самом восемнадцатом году, которым заканчивались дневники моего мужа… Последняя запись за 30-е июня (по старому стилю) и справки, заключения экспертов – все это приложено, как итог нашей жизни и смерти, ужасающе равнодушно свидетельствуя о зверском убийстве… всех нас… Нет больше царской семьи… Так почему же я сижу в кабинете мужа и читаю эту странную книгу? Я мертва, мертв мой муж, мои дочери, мой сын Алешенька, которого я даже еще не родила… Я что – дух, привидение? Я ничего не помню… Я же была беременна… Да вот же он, живот, на месте! Что все это значит?! Я сплю? Это новый причудливый кошмар? Я не понимаю, я просто схожу с ума… Надо ущипнуть себя, как учила нянюшка… Вот так… Вот так… Проснуться! Еще сильнее ущипнуть! Я не могу больше это выносить!!! Помогите мне, разбудите меня кто-нибудь!

Хохотали демоны в моей голове. Взрывались звезды, выходили из берегов океаны. Горы раскалывались напополам, трескалась земля, обнажая раскаленные недра Преисподней… И над всем этим величаво и невозмутимо восседал Господь на золотом троне – снисходительным и мудрым взглядом взирал он на сотворенные миры, и в указующем жесте протягивал свою длань куда-то туда, где разноцветным ворохом сплетались друг с другом сияющие галактики…

Это все правда. Но это еще не произошло. Каким-то образом эта книга попала к нам из будущего… Страшная книга, будь она проклята! Каково это – знать собственный исход? Бедный Никки! Так вот почему он стал похож на живого мертвеца, и вот почему он не хотел мне ничего говорить…

Лихорадочно пролистываю страницы. Выхватываю из текста имя – Алексей. Мой сын, наследник… «Проклятье рода Саксен-Кобург-Готских (Виндзоров)», «гемофилия», «неизлечимая болезнь», «не доживет до зрелого возраста…» Боже правый! Мой сын умрет в любом случае! Это я наградила его проклятием гемофилии! От этой болезни в юном возрасте умер мой брат Фритти (Фридрих) которого я совсем не помню, потому что мне тогда был только год. Пресвятая Богородица, Пречистая Мать, спаси и помилуй!

Свет меркнет в моих глазах. Издалека доносится детский голос – это мой нерожденный сын, Алешенька, ангел светлый, невинный, что-то мне говорит, утешает, прощается… Тени выходят из темных углов и, зловеще ухмыляясь, приближаются ко мне, окружают со всех сторон. Я кричу от безумной боли, которая пронзает низ моего живота, как будто туда вонзили нож. Ужас, неизбывный ужас целиком овладевает моим сознанием, и я падаю куда-то вниз, в черную бездну беспамятства, в глубины блаженного небытия…

30 марта 1904 года, 8:25. Царское Село, Александровский дворец, рабочий кабинет Е.И.В. Николая II.

Император Всероссийский Николай Александрович Романов.

Когда встревоженный император всероссийский в сопровождении каперанга Иванова ворвался в свой кабинет, там был полный пожар в бедламе во время наводнения. Бесчувственную Александру Федоровну перенесли на небольшой диванчик, накрыли ей лоб влажным полотенцем, и сейчас над телом императрицы склонился измеряющий пульс «добрый старичок» лейб-медик Густав Гирш, доставшийся императору Николаю и его половине от безвременно усопшего родителя. В головах диванчика, заламывая в волнении руки, всхлипывая от горя и волнения, стояла полноватая, большегрудая девушка с круглым лицом. В голове у каперанга Иванова тут же сработал сигнал тревоги, потому что это была ни кто иная, как любимая фрейлина императрицы Анна Танеева (в будущем Вырубова, главная сторонница «старца» Григория Распутина). Да и доктор Гирш тоже не внушал товарищам из будущего большого доверия. Несмотря на то, что этот плохо говорящий по-русски человек пользовался безоговорочным доверием царской семьи, местные коллеги-современники почти открыто называли его неучем и бездарем. Кроме того, в будущем у профильных медицинских специалистов были большие сомнения в том, что император умер от болезни почек, а не от того лечения, которым его пользовал «добрейший» доктор Гирш.

Помимо этих двоих, несомненно, имеющих право тут находиться исходя из своих служебных обязанностей, в царском кабинете толпилось множество самого разного дворцового народа, обслуживавшего потребности царской семьи, вроде лакеев и комнатных девушек. Присутствовал даже истопник, как раз в этот ранний час исполнявший свои обязанности по протапливанию дворцовых печей (конец марта в Петербурге и окрестностях – это еще почти зима). И весь этот охающий и ахающий народ создавал в императорском кабинете (не таком уж и маленьком) ощущение эдакой Ходынки в миниатюре. Наверняка среди этих людей были платные (и бесплатные) осведомители всех окружавший трон великих князей, а также агенты иноземных держав. И те, и другие стремились держать руку на пульсе частной жизни августейшей семьи, ведь из-за малейших головных болей, истерик и капризов императрицы могли происходить значительные колебания внутренней и внешней политики Российской Империи. При этом Николай сразу заметил, что книги, которые он так неблагоразумно оставил раскрытыми на столе, мало того что лежат в другом порядке, так еще видно, что их читали, и возможно, не только его супруга.

Впрочем, при виде императора, который в сопровождении никому не известного капитана первого ранга ворвался в собственный кабинет, вся эта публика бочком-бочком начала просачиваться на выход. А то кто его знает, этого ударенного по голове саблей – обычно он добренький, но под горячую руку, глядишь, снимет с плеча винтовку да и пристрелит как ту ворону. Прецедентов пока не было, но все равно боязно – уж больно не в себе государь Николай Александрович, до сей поры сталкивавшийся с сильными душевными переживаниями только в тот день, когда террористы-народовольцы взорвали его деда, императора Александра II. Тем более что сопровождающий его офицер взирает на все происходящее с мрачным и суровым видом – ну чисто ангел господень, узревший на небесах некое непотребство. Одним словом, ветра вроде бы не было, но кабинет почти мгновенно опустел, и в нем остались только император, его гость, фрейлина Танеева, доктор Гирш и комнатная девушка (горничная) двадцатишестилетняя Анна Демидова, которая держала тазик с прохладной водой. Она бы тоже в такой момент куда-нибудь убежала, но в ее услугах нуждались, и она стоически заставляла себя оставаться на месте.

Доктор Гирш, с приходом императора оторвавшийся от своей царственной пациентки, повернул голову и сказал:

– Государыня Императрица очень плоха, Ваше Велишество, в ее положении сюда нужно немедленно звать господин лейб-акушер доктор Отт*. Она сильно волноваться и терять сознаний. Иначе я не отвечать, если случаться выкидыш. Да.

Историческая справка: Именным высочайшим указом от 4 ноября 1895 г. на имя министра Императорского двора доктор Дмирий Оскарович Отт был «всемилостивейше пожалован в лейб-акушеры Двора Его Императорского Величества с оставлением в занимаемых должностях и званиях». В формулярном списке Д. О. Отта на 1 декабря 1895 г. были зафиксированы эти должности и звания: «Директор Повивального института, лейб-акушер, консультант и почетный профессор по женским болезням при Клиническом институте Великой княгини Елены Павловны, доктор медицины, действительный статский советник». Можно добавить, что на основании «Положения» Придворной медицинской части Министерства Императорского двора звание лейб-медика «производилось вне всяких правил, по усмотрению Их Величеств».

– Ну вот… – вполголоса произнес император, обращаясь к каперангу Иванову, – а мы с вами в это время обсуждали, как можно будет помочь маленькому, когда он родится… Но вот Господь, видимо, решил устроить все по-иному… Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает…

– Крепитесь, государь, – так же тихо ответил Иванов, – самое страшное еще не случилось, и ничего еще не предрешено. Возложите свои надежды на Господа и хороших врачей. Если они будут действовать заодно, то глядиш, все и обойдется.

– Да, в самом деле, – встрепенулся император, – Дмитрий Оскарович – самый лучший специалист в России по женским болезням. Но, Михаил Васильевич, что же мне делать, пока он еще не прибыл и не взялся за спасение нашего сына?

Каперанг Иванов пожал плечами.

– Я не врач, ваше Величество, и поэтому могу посоветовать только полную тишину и покой при отсутствии всяческих раздражителей, да и господин Гирш наверняка посоветует вам то же самое.

– Да-да, – откликнулся означенный лейб-медик, – только полный покой и ничего больше. А весь остальной действий должен будет делать доктор Отт. Я в этом акушерство совсем ничего не понимать.

– В первую очередь, – шепнул императору на ухо каперанг Иванов, – скажите госпоже фрейлине, чтобы она уняла свои рыдания или удалилась прочь. Не думаю, чтобы эти траурные звуки улучшали состояние императрицы.

– Но Государыня же находится без сознаний, – воскликнул доктор Гирш, – как могут слезы госпожа Анна неблагоприятно влиять на ее состояний?

– Слух, в отличие от зрения, – ответил каперанг Иванов, – работает даже тогда, когда человек находится без сознания. Находящаяся в беспамятстве государыня может не воспринимать смысла наших слов, но она очень хорошо воспринимает негативный настрой этих всхлипывающих звуков, навевающих похоронное настроение.

– Да, действительно, весьма разумный мысль, – пробормотал доктор Гирш, – но что же вы в таком случае будете советовать? Неужели радость?

– Радоваться сейчас действительно пока нечему, – ответил каперанг Иванов, – но тишину и покой обеспечить ведь можно? А потом, когда ее величество придет в себя, будет необходимо сделать так, чтобы она видела, насколько все присутствующие рады ее возвращению из той страны счастливых грез, в которой она пребывает в настоящий момент. Так что, девушка, – обратился он к всхлипывающей Танеевой, – вытирайте слезы и будьте уверены, что ничего плохого с Александрой Федоровной не случилось и не случится.

– Хорошо, господин капитан первого ранга, – ответила фрейлина, вытирая слезы, – я постараюсь.

И вовремя, потому что как раз в этот момент до того плотно закрытые веки императрицы затрепетали и приоткрылись.

Тогда же и там же.

Императрица Всероссийская Александра Федоровна, она же Аликс или Алики.

Мне казалось, что я парю на белом облаке – вернее, что я повисла внутри этого облака между небом и землей, потому что вокруг меня был сплошной белесый туман и я ничего не видела дальше кончиков пальцев. Тело мое объято теплым, мягким и плотным – это само облако укутало, обволокло меня; оно согревает и оберегает меня, при этом сковывая мои движения, не давая пошевелиться. Слышу вокруг себя тихие голоса, чей-то плач, но слов не разберу… Кто это? Неужто ангелы Господни? Голоса тихи, но слышится в них печаль и тревога. Но мне хорошо здесь, внутри облака. Оно защищает меня от всего мрачного, трагического, болезненного. Защищает от собственных воспоминаний… Кто я? Знаю только, что женщина – и больше ничего. Как это прекрасно – быть чистой душой и ничего не помнить, ничего не знать о себе… Так бы всю оставшуюся мне вечность и парила в этом облаке… Но я знаю, что когда-нибудь мне все равно придется выйти из него, вернуться в свою жизнь, и надев свое тело, как привычную ношеную одежду, принять свою судьбу как данность со всеми ее радостями и скорбями…

Кажется, облако опускается к земле. Мое тело тяжелеет, в белой пелене появляются мутные просветы. Голоса становятся громче и отчетливей…

– Она приходит в себя! – звонко возвещает смутно знакомый мне голос молодой женщины.

– Это есть хорошо! – произносит глухим баритоном еще один человек.

– Аликс, дорогая Аликс, скажи мне, ты меня слышишь… – говорит еще один знакомый голос, при звуках которого у меня теплеет на душе.

Аликс – это я. Нет, голоса вокруг меня – это не ангелы. Я их знаю… От острого разочарования мои глаза увлажнились слезами. Греза таяла, постепенно возвращая меня в реальность. Не хочу, не хочу! А все потому, что еще я императрица всероссийская Александра Федоровна, стоически несущая свой крест. Я уже родила своему мужу четырех дочерей, но пока не сумела произвести на свет ни одного Наследника, а совсем недавно я узнала, что мальчик, которого я должна родить этим летом, будет страдать ужасной наследственной болезнью моих предков и едва доживет до четырнадцатилетнего возраста… Не хочу ему такой судьбы, каждый день и час пронизанной мучительными болями и бесконечным ожиданием ужасного конца…

Вздохнув, я открываю глаза. Я в кабинете своего мужа, лежу на его любимом диванчике. Возле меня сидит наш добрейший доктор Гирш, а в изголовье на коленях стоит моя любимая фрейлина Анна Танеева и гладит мои волосы, бормочет, что она так рада, что я все-таки очнулась. Скосив глаза в сторону, я вижу, что здесь же находится мой муж, император всероссийский Николай, голос которого я слышала недавно, и комнатная девушка Демидова с тазиком в руках, и еще один незнакомый мне немолодой уже морской офицер. Я его никогда не видела, но он кажется мне связанным с моим нынешним несчастным положением. Кажется, что совсем недавно людей здесь было значительно больше, но и сейчас их слишком много… Мне становится не по себе. Хочется укрыться от всех, никого не видеть, не слышать… Пусть все они уйдут!

Мне кажется, последние слова я произнесла громко, но на самом деле лишь неразборчивый шепот вырвался из моих уст. Мною овладевала паника. И вдруг я вспомнила, что совсем недавно мой живот пронзала страшная боль. Сейчас я ничего не чувствую, но это ничего не значит. Ребенок! Мой сын! Кажется, мне уже не суждено родить его… От этой мысли я застонала, непроизвольно скорчившись, и тут мое тело снова пронзил приступ острой боли. Потом я отчетливо вспомнила все то, что предшествовало моему обмороку. Хотелось закричать от безысходности и возвратившегося ужаса, но тело мое одолела непривычная слабость.

И тут мой муж подошел ко мне и опустился на колени рядом с диванчиком. За его спиной стоял тот самый незнакомый мне морской офицер, при взгляде на которого я сразу поняла, что он «из тех». Нет, в нем не было ничего мефистофельского или потустороннего. Но все же чувствовалось, что этот человек чем-то неуловимо отличается от нас – так же, как волк отличается от собак. Что-то в лице, в жестах, в жестком оценивающем взгляде… Тем временем мой муж взял за руку и принялся поглаживать ее. Его глаза были полны тревоги.

– Аликс, милая Аликс… – сказал он, – я очень рад, что ты очнулась, прошу тебя, не волнуйся. Все будет хорошо, я тебе обещаю…

Я только кивала в такт его словам. Мне становилось намного легче от его участия. Мне хотелось верить, что все и вправду будет хорошо, но я понимала, что так, как я когда-то мечтала, никогда уже не будет… У меня шла кровь, и ребенок уже не ворочался в моем чреве. Боль, похожая на схватки, то и дело пронзала мое тело. Скорее всего, не будет у меня сына Алешеньки… Почему-то по этому поводу я испытывала только светлую грусть. Ведь я знала, что мой сын должен был родиться больным, обреченным на страдания и раннюю смерть. А так, может, будет лучше, без боли и страданий его нерожденная душа из нашего мира сразу перенесется в райские кущи…

Никки поднял голову и вопросительно взглянул на доктора Гирша. Тот покачал головой и развел руками. Муж прикрыл глаза и какое-то время сидел так, шевеля губами. Очевидно, он молился…

Очередной приступ боли заставил меня вскрикнуть. Боль была невыносимой, непохожей ни на что обычное – и я с силой вцепилась в руку мужа.

– Доктор, сделайте же что-нибудь! – глухо произнес Никки.

Доктор засуетился. Он стал доставать из своего чемоданчика какие-то пузырьки и расставлять их на столе, что-то бормоча себе под нос. Наконец он нарочито бодро обратился ко мне:

– Ваше Императорское Величество, сейчас я вам сделаю укол морфия, чтобы вы не чувствовали боли, а затем помогу вам разрешиться… – он помолчал, затем, покашляв, продолжил: – Я очень сожалею, но ребенок, вероятнее всего, погиб…

Хоть я и готова была это услышать, слезы ручьем хлынули из моих глаз. В то время как доктор делал укол, Никки утешал меня, и его глаза тоже блестели от слез.

– Аликс, дорогая, такова воля Божья… Нам нужно смириться…

– Да-да… – отвечала я, сквозь пелену слез глядя на своего мужа. Как он изменился за последние несколько дней! Словно бы постарел, осунулся. Правду говорят, что во многих знаниях многие печали. Милый Никки! Нет, обстоятельствам не сломать нас. Теперь, когда мы знаем о собственных ошибках, легче будет все исправить… Ведь это возможно, правда, Никки?

Этот вопрос я задаю ему молча, одними глазами. Но он понимает меня и сильнее сжимает мою руку.

– Я обещаю… Мы сделаем все, что в наших силах… Мы еще будем счастливы с тобой, дорогая Аликс…

Два часа спустя. Царское Село, Александровский дворец, гостиная

капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.

Поскольку рабочий кабинет царя превратился в импровизированную родильную палату, мы с ним, прихватив эти злосчастные книги, тихонько удалились прочь, туда, где нам никто не помешает поговорить за жизнь. Слишком много вопросов накопилось у всероссийского императора обо всем на свете. Я бы не сказал, что он был таким уж безразличным к судьбе своей страны, скорее можно сказать, что нынешний император страдал от отсутствия системного мышления, которое усугублялось царящей вокруг него какофонией различных мнений, зачастую авторитетных лишь в силу своего происхождения.

Самое большое влияние на Николая оказывали его дядья со стороны отца, занимающие высокое государственное положение. Великий князь Владимир Александрович командовал русской гвардией и всеми войсками Петербургского военного округа, Великий князь Алексей Александрович носил чин генерал-адмирала и являлся главнокомандующим все русским флотом, Великий князь Сергей Александрович занимал должность московского генерал-губернатора и командующего войсками московского военного округа.

Перед всеми этими тремя младшими братьями своего отца, по выражению современников, император Николай II испытывал чувство робости, граничащее с боязнью. А ведь помимо них существовали и другие не менее авторитетные деятели – как, например, Михаил Николаевич (к которому у меня имеется рекомендательное письмо) и Великий князь Николай Николаевич (младший) довольно значимая фигура в армейских кругах. Помимо всего этого, та самая дорогая Аликс тоже имеет свое мнение практически по любому вопросу и ничуть не стесняется его высказывать, причем это у нее только начинается. Особо остро эта проблема встанет во время распутинщины, когда влияние на царя Великих князей в значительной степени сменилось влиянием Распутина и императрицы, что тоже не привело ни к чему хорошему.

И это только те члены семьи Романовых, о которых я вспомнил навскидку. Помимо них, был еще такой человек, как Витте, который, конечно, не оказывал на Николая прямого давления (рылом не вышел), но, находясь на высоком государственном посту, проводит финансово-экономическую политику в интересах так называемых франкобанкиров. А ведь были еще более мелкие агенты влияния, которые влияли как в свою личную пользу, так и в пользу различных иноземных держав. Это самое влияние в каждый отдельный момент времени имело совершенно нулевую результирующую. Каждый из великих князей хотел своего, а вот о благополучии России в целом никто из них не думал. Пока в верхах вокруг безвольного императора идет драчка, государственный корабль Российской империи несет по бурному морю международной политики без руля и без ветрил. И несет его не в тихую гавань, а на острые скалы войн и революций, столкновения с которыми он не выдержит.

И только самый младший из родных братьев императора Александра III, Павел Александрович, ведет сугубо частную светскую жизнь, не вмешиваясь ни в какие государственные дела. К тому же после того как его молодая жена умерла от преждевременных родов их третьего ребенка, ВК Павел женился морганатическим браком на разведенной бывшей жене своего подчиненного. В результате он оказался отлучен как от своей романовской родни, так и от России, и проживал в настоящий момент в Париже на положении высокопоставленного изгнанника. Как говорила в аналогичных случаях Шахерезада: «Вот и все об этом человеке».

Но прямо всего этого в глаза императору говорить нельзя – человек он болезненно самолюбивый и очень не любит, когда это принижают или «заслоняют». И в то же время ему совершенно чужды всяческая осмысленная и достаточно продолжительная созидательная деятельность. Совсем не в его стиле взяться за такие насущные в России и титанические из-за ее масштабов проекты, как ликвидация безграмотности, сельскохозяйственная реформа и индустриализация, и тянуть их изо всех сил, сцепив зубы. И все это только для того, чтобы через двадцать или сколько-то там лет на смертном одре передавая страну преемнику, с удовлетворением можно было сказать, что, мол, «принял страну с сохой, а передаю ее с атомной бомбой и космическими ракетами». Этот примет страну с сохой, с сохой и передаст, и развитие при нем не превысит тех процентов, которые достигаются сами по себе, самотеком. А этого сейчас совершенно недостаточно, потому что, несмотря на всю громадность России и наличие на ее территории любых природных ресурсов, мир сейчас развивается значительнее быстрее России, и если так будет продолжаться и далее, то ее сожрут во время очередного передела мира, как это могло случиться в наши девяностые, не попадись России прямая противоположность Николаю II.

А Николая тем временем не волнуют далекие последствия и перспективы, касающиеся всей страны, его интересует свое, то, что лежит на поверхности и находится совсем близко к телу. К его телу, Николая Романова, и больше ни к чьему.

– Знаете, Михаил Васильевич, – сказал он мне, разминая папиросу, – в последнее время я явно испытываю какое-то ощущение нереальности всего происходящего. Как будто меня, как щепку, несет бурным потоком и сам я, несмотря на полное осознание такого порядка вещей, ничего не могу с этим поделать. И даже ваше вмешательство ничего не изменило, просто поток повернул в другое русло и несет меня в новом направлении. Мне кажется, что наш несчастный нерожденный сын стал жертвой за мои с Аликс прегрешения, и впереди нас всех ждет что-то на самом деле ужасное…

– Государь, – ответил я, – человек предполагает, а Господь располагает. В данном случае нам остается только смириться с его приговором и стойко перенести утрату, памятуя о том, что вместе с жизнью ваш сын был избавлен от грозивших ему неимоверных страданий.

Император бросил в мою сторону пристальный взгляд.

– Да, господин Иванов, мы это понимаем, – медленно произнес он, – но мы так же помним, что вы обещали избавить нашего сына от страданий, не лишая его при этом жизни. Неужели Господь не мог принять этого во внимание и сохранить жизнь нашему сыну?

– Там, – ткнул я пальцем в небо, – зачастую просто не успевают воспринять наши частные желания и побуждения, важные для нас, но не играющие никакой роли в глобальном масштабе. Что для них значит обещание одного смертного другому смертному, когда они нас в таком разрезе меньше чем десятками тысяч не считают… Это как мы, стоя у муравейника или пчелиного улья, видим не отдельных пчел или муравьев, но единый социальный организм, будучи не в состоянии отличить одно насекомое от другого. Для того, чтобы мы смогли выделить в толпе других этого конкретного муравья или эту конкретную пчелу, мы должны их пометить. Такие же пометки иногда стоят и на некоторых людях, что означает, что за их судьбой на Небесах внимательно следят. Такая отметка, несомненно, стояла и на вашем сыне. Учитывая его роль – точнее, роль его болезни – в разрушении русской монархии, она просто не могла на нем не стоять. Именно на болезнь вашего сына был завязан Распутин, уронивший в грязь авторитет монархии, именно она стала причиной многих ваших судьбоносных и в корне неверных политических решений. И вот Высшие Силы, в корне поменяв свои планы в отношении русской монархии и не приняв во внимание смягчающих обстоятельств, снимают фигуру юноши Алексея с игральной доски. Тем более что вы сами помогли принять им такое решение, когда оставили эти книги просто так, открыто, лежать на столе.

– В этом смысле, конечно, вы правы, – перекрестился император, – но я даже и не предполагал, что моя Аликс вот так неожиданно поднимется с постели ни свет ни заря и отправится разыскивать меня в моем собственном кабинете. И тем более я не думал, что она решится читать лежащие на моем столе книги… Это же неприлично.

– Господи, государь, – вздохнул я, – вы же совершенно бесхитростный человек, у вас же прямо на лбу крупными буквами написано «Я ЗНАЮ УЖАСНУЮ ТАЙНУ, НО НИКОМУ НИЧЕГО НЕ СКАЖУ». Наверняка супруга весь вчерашний день пыталась у вас хоть что-то разузнать, но вы или отмалчивались, или отделывались ничего не значащими словами о том, что «все в порядке». Ведь так?

– Да, так, – ответил император, – и все потому, что вы запретили мне рассказывать хоть кому-либо об этих проклятых книгах.

– Если бы ваш разговор с женой состоялся до разговора со мной, когда вы узнали все то, что я вам сообщил, итог того разговора был точно такой же как сейчас, только вас еще мучила бы мысль о том, что вы сами поднесли своей супруге чашу, полную ядовитого сока цикуты. А уж потом, когда бы выяснилось, что все это не имело такого большого значения, угрызения вашей совести и связанные с ними моральные страдания должны были возрасти многократно. Наилучшим образом все могло бы сложиться в том случае, если бы отправившаяся на ваши поиски жена не нашла бы в том кабинете ни вас, ни этих книг…

– И снова вы правы, – вздохнул Николай, – как я сразу не догадался убрать эти проклятые книги хотя бы в ящик стола… Наверное, меня извиняет только то, что я был слишком взволнован и не придал этому большого значения.

– Для таких важных документов, Ваше Величество, – сказал я, – необходимо иметь служебный сейф с ключом, существующим только в единственном экземпляре. Безопаснее было бы вот так беспечно оставить валяться неразряженную бомбу, присланную от господ эсеров. Жертв и разрушений от взрыва пяти или десяти фунтов динамита было бы значительно меньше, чем от этих книг. Воспримите этот случай, как предупреждение свыше, оплаченное ценой жизни вашего сына. В следующий раз число жертв вашей беспечности может исчисляться миллионами православных душ, и среди этих миллионов окажетесь и вы сами, и вся ваша семья.

Император недоверчиво покачал головой – наверное, он был уверен, что раз уж мы пришли и все решили, разгромили японцев и устрашили англичан, теперь уж ничего подобного ему не грозит. Нужно было как можно скорее ломать эту уверенность, пока не стало совсем плохо.

– Один раз так уже было, – веско сказал я, – и все это может повториться, несмотря на все наше вмешательство. Для этого будет достаточно одного или двух неверных решений во внутренних или в международные делах. За ними последуют несколько критически важных утечек информации и наши с вами тайные дела, вдруг ставшие явными, с последующей истерической антимонархической пропагандистской компанией в либеральной прессе, которой в вашей России хоть пруд пруди. Потом, как вишенка на торте, проигранная война в Европе – и все, извольте бриться, свержение самодержавия снова становится неизбежным. Вот, например, когда мы вошли, в вашем кабинете толпилось множество самых разных слуг. Вы можете дать гарантию, что ни один из них не подрабатывает, составляя донесения в британские посольство, охранное отделение, или во дворец к одному из ваших родных или двоюродных дядей, втихаря мечтающих нацепить на свою голову корону Империи?

– Погодите, погодите, господин капитан первого ранга, – остановил меня император, – вы хотите сказать, что, кто-то из моих родственников планировал дворцовый переворот, желая отстранить меня от власти?

– О полноценном перевороте речь никогда не шла, – успокоил я императора, – просто смертельно опасная болезнь наследника-цесаревича давала некоторым вашим родственникам думать, что в силу своей болезни он может умереть в любой момент. И вот тогда, при условии самоустранения вашего брата Михаила, перед вашими близкими родственниками открылись бы блестящие перспективы протолкнуть свое чадо в Наследники трона Российской империи. Сейчас такие интриги возникнут с утроенной силой, ибо наследник-цесаревич уже умер, не родившись, Михаил, чтобы спастись от трона, готов жениться на всех разведенных простолюдинках сразу, после чего вопрос престолонаследия опять подвисает в воздухе. Ситуация чрезвычайно похожа на ту, которая случилась после того, как в конце шестнадцатого века умер бездетный царь Федор Иоаннович, последний из династии Рюриковичей, и создались все предпосылки к схватке за Власть всех против всех, в истории, именуемой Смутой.

Император с мрачным видом кивнул.

– Мы вас поняли, Михаил Васильевич, – сказал он, сжимая кулаки, – и находим ваше сообщение весьма правдоподобным. Наш брат Михаил на трон не хочет ни при каких обстоятельствах, и едва станет известно, что Аликс скинула ребенка, тут же начнет изо всех сил выделываться. Мама, конечно, за него костьми ляжет, но не думаю, что у нее получится преуспеть, ибо трона наш брат Мишель боится больше, чем огня.

– Я лично встречался с вашим братом и думаю, что вы, ваше Величество, совершенно правы, – кивнул я, – Пытаться хоть в сколь-нибудь отдаленной перспективе сделать из вашего брата Михаила II – это путь к катастрофе. Нет, возможны, конечно, варианты, когда он глянет в лицо смерти и, чудом оставшись в живых, переродится в человека, который, даже не желая трона, будет способен встать впереди России, чтобы повести ее в бой. Но шансы на это ничтожны, пока потолок вашего брата – это командир дивизии в мирное время и командующий корпусом в военное. И все.

– Хорошо, – кивнул Николай, – о том, кого назначить нашим наследником, мы подумаем позже, а сейчас, Михаил Васильевич, будьте добры, расскажите нам о людях, которые вожделели о престоле наших великих предков.

Я кивнул и произнес:

– Первым и главным желающим двинуться в этом направлении был, есть и будет Великий князь Владимир Александрович, желающий трон для одного из своих сыновей, предположительно для Кирилла. Но примерно через год от сего момента случится конфуз – Кирилл, сбежавший «лечиться» с фронта японской войны, несмотря на ваш прямой запрет, тайно женится в Европе на своей двоюродной сестре Виктории Мелите, которая к тому же будет разведена и не пожелает переходить в православие. Случится грандиозный эль-скандаль, после которого Владимировичи в списках претендентов на наследование трона значиться больше не будут. Второй такой достоверно известный случай – это Николай Николаевич младший, который в аналогичном случае возмечтал стать императором Николаем Третьим. Может, были и еще желающие побороться за трон, но они настолько хорошо держали свои побуждения в тайне, что о них мне ничего не известно. И все это из-за того, что должность наследника-цесаревича в любой момент могла стать вакантной. При этом надо учесть, что по России уже в достаточном количестве бродят идейки и о конституционной монархии (чтобы царь сидел на троне, но не правил), о полной отмене монархического начала и учреждении республики. Буржуазия рвется к власти, как голодная свинья к огороду, и ситуация с наследником-цесаревичем для них лишний повод проверить устои Империи на прочность.

– Мы вас понимаем, – кивнул император, – и постараемся избежать указанных вами опасностей в вопросе об определении того, кто станет наследником-цесаревичем, и будьте уверены – сделаем это как надо. А теперь расскажите нам, пожалуйста…

То, о чем я должен был рассказать Николаю, так и осталось тайной, потому что как раз в этот момент в гостиную буквально ворвался давешний растрепанный лакей с сообщением, что императрица разрешилась от бремени недоношенным младенцем и теперь желает немедленно видеть своего супруга.

30 марта 1904 года, 11:05. Царское Село, Александровский дворец, рабочий кабинет Е.И.В. Николая II.

Император Всероссийский Николай Александрович Романов.

Увы, к Высочайшему огорчению, лакей то ли перепутал, то ли просто выдал желаемое за действительное, но младенец, которым императрица Александра Федоровна разрешилась от бремени, появился на свет уже мертвым. Как объяснил расстроенному Николаю доктор Гирш, при весе в три фунта (1360 грамм) он не имел никаких шансов на благополучный исход. Мол, и доктор Отт, когда приедет, скажет вам то же самое.

Но хуже всего было то, что Александра Федоровна, шокированная всеми последними событиями и особенно потерей долгожданного сына и крахом связанных с его рождением планов, утратила всяческий интерес к дальнейшей жизни. К тому же во время преждевременных родов у императрицы открылось внутреннее кровотечение, которое и не думало останавливаться. С каждой минутой она слабела, теряя все больше и больше крови, и добрейший доктор Гирш ничего не смог с этим поделать. Конец был неизбежен, и даже приезд настоящего медицинского светила лейб-акушера доктора Отта уже ничего не мог изменить, ведь он же был акушер-гинеколог, а не стихийный психолог-экстрасенс*.

Примечание авторов: * Самая главная причина столь быстрого угасания императрицы заключалась в том, что Александра Федоровна больше не желала жить. Имея истерический тип психики, она была одной из тех людей, которые сами способны убедить себя в чем угодно. Вот она и убедила себя, что ей незачем жить и что она умирает. В нашей истории с ней уже случались похожие приступы, выражавшиеся в том, что у императрицы «отнимались» ноги, но тогда ее удерживало на плаву существование долгожданного сына Алексея, ради которого она могла и приблизить к себе грязного сибирского мужика, предать, убить и низвергнуть в ад целую страну. Но теперь он ушел и потянул за собою мать, жизнь для которой потеряла всякий смысл.

Тогда же и там же.

Императрица Всероссийская Александра Федоровна, она же Аликс или Алики.

Все будто в тумане. Все какое-то нереальное, странное. А может быть, это и есть сон? Кажется, я с трудом отличаю явь от реальности. Ах, все равно. Или смерть, или сумасшествие… Мое тело… Оно словно чужое. С ним что-то происходит, но мне это безразлично. Я ненавижу свое тело. Ненавижу за то, что оно чувствует боль – да, даже сейчас, невзирая на укол морфия. Боль слабая, но настойчивая, и я хочу побыстрей избавиться от нее. Хочу, чтоб тело мое больше ничего не чувствовало. Я устала. Почему я здесь? Почему со мной это происходит – весь этот ужас? Мой муж… Он покинул меня. Он уже не держит меня за руку. Хорошо – пусть он не видит меня такую… Кажется, я сама позволила ему уйти… Не помню.

Кабинет Никки – такой привычный, уютный, но именно в нем меня настигло роковое знание. Все здесь теперь приобрело иной, зловещий смысл – кажется, стены его запечатлели в себе отпечаток ужасной тайны. А там, за этими стенами, простор, бескрайнее небо с облаками… Безмятежные облака! Почему я не облако? Я бы нежилась в струях ласкового ветра, ловила бы солнечные лучи, словно благосклонные поцелуи Бога… Была бы бестелесной, чистой, парящей высоко, взирающей сверху на скорби людские, на их земную суету… Заберите меня к себе, облака! Нет, вы не облака, вы ангелы – как часто, будучи ребенком, видела я в вас очертания крылатых созданий; и замирала моя душа от прикосновения к великому, запредельному, мне казалось, что вы оберегаете меня, обещаете счастье и покой… Я была уверена, что вы не оставите меня…

Почему же лишилась я нынче благодати Божьей?! За какие грехи со мной происходит такое? Стоит напрячь свой разум и открыть глаза – сквозь красную пелену я вижу суетящиеся мутные силуэты. Слышу собственные слабые стоны и другие звуки… Это человеческая речь – но я не могу, не могу понять ее, словно я не знаю ни одного человеческого языка. Я не хочу думать о том, что происходит со мной в настоящий момент. Нет, нет – иначе снова послышится мне хохот злорадствующих демонов… Я лучше буду разговаривать с облаками… С ангелами…

Сквозь стены взор мой простирается к небесам. Крылатые создания смотрят на меня со светлой грустью – в кудрях их золотых играют блики солнца, одежды струятся, сливаясь с воздухом… Как они прекрасны… Их глаза… В них любовь – безмерная, божественная любовь. И мир, и утешение, и истина… Но я не могу стать одной из них – о, как печально… Я – земное существо, душа моя заключена в бренную оболочку… Внутри меня – мой мертвый ребенок. Точнее, его плоть – а где же его душа? Лишь несколько мгновений, находясь в забытьи, я слышала его голос…

Пусть это закончится поскорее! Чувствую легкое похлопывание по щекам. Ну вот, кажется, и все. Что-то вынули из меня, завернули, всплакнула Анечка. Закончилась назойливая боль, внутри меня пустота. И вместе с появлением этой пустоты что-то необратимо изменилось… Пустота словно была не только внутри, но и вокруг. И я медленно и безнадежно растворялась в ней; исчезала, уходила, сливаясь с Вечностью…

Кто-то меня зовет, слезно и участливо:

– Очнитесь, матушка Александра Федоровна!

Я открываю глаза. Анна смотрит на меня – заплаканная, с покрасневшим носом. За ее спиной мелькает еще кто-то – ах да, это доктор и служанка. Не хочу никого видеть… Я снова закрываю глаза.

– Доктор, что с ней? – слышу горестное восклицание Анечки. Вслед за этим чувствую прохладную ладонь у себя на запястье. Не хочу, не хочу слышать, что скажет доктор! Не хочу слышать вообще ничего… Заткнуть бы уши, но я так слаба, что не могу поднять руку.

– Кровотечение… – доносится до меня, но отчего-то слово это не имеет для меня никакого смысла. – Лед! Принесите лед! Быстрее!

Суетливый топот убегающих ног. Ах, вот бы все они ушли и оставили меня одну! Хочу поговорить с ангелами… Но у меня уже не получается. Ушло то чувство, что заставляло меня смотреть в небо так, словно не существует этих стен. Сейчас мне как-то зябко, неуютно. Мысли в голове ворочаются тяжело. Какой-то серый искристый мрак наползает со всех сторон… Но он не пугает меня. Мрак этот ласков, вкрадчиво он шепчет мне тысячей голосов, зовет… Я улыбаюсь, внезапно поняв, что это за мрак. Это – облегчение, покой, это Смерть… Я уйду туда, куда он меня манит, туда, куда ушел мой сын! Мне не нужна эта жизнь без моего мальчика. Я все равно умру – так зачем же мучиться еще долгие годы? Алешенька! Где ты? Я найду тебя там, в запредельном мире, я буду с тобой, ты не будешь одинок, мой милый мальчик, сыночек мой! Не хочу я жить, жизнь – это сплошное страдание… А теперь, когда нет больше тебя и нет больше надежды… К тому же я ЗНАЮ… Я ЗНАЮ – и этого уже ничего не изменит, я знаю свое будущее, будущее своей семьи… И там тебе была уготована нерадостная судьба, Алешенька, трагическая, мучительная смерть… Теперь ничего этого не будет. Ушел сыночек, не познав жизни со всеми ужасами ее – утешение ли это для меня? В чем же смысл теперь моего существования? Пусть будет так, как и было уготовано – умру я вместе со своим сыном, чтоб не было одиноко душе его…

Боже! Боже Всемилостивый! Утоли мои страдания, забери меня в терем твой пресветлый! Там ангелы поют, там свет живой струится благодати Твоей! Упокоится душа моя в мире, подле престола твоего…

Вот они, ангелы – совсем рядом! Они сами пришли ко мне – спустились с небес и окружили ложе мое, лучатся глаза их и гладят они меня, жалеючи. Светятся их лица и нимбы мерцают над головами… Только смотрю я на них словно сквозь красноватую пелену… В этой пелене клубятся какие-то тени, сливаясь в едва разборчивые картины… Странные, фантасмагорические картины. Они становятся все четче и я вглядываюсь них с каким-то необъяснимым интересом… Бегут толпы народа. Они размахивают красными знаменами, будто только что вымазанными в свежепролитой крови, рты этих людей раскрыты в яростном и торжествующем крике. Это – рабочие, солдаты, матросы, простой люд с петербургских окраин. Воодушевленные, возбужденные, перемазанные копотью и кровью… Солдаты и матросы вооружены винтовками, штыки которых направлены прямо на нас, Романовых. Слышна беспорядочная стрельба. Ненависть, ненависть разлита повсюду, она мажет людей подобно липкой грязи, и виновны в этой разлитой повсюду ненависти только мы сами…

Надвигается кровавый хаос, но мой муж слишком слаб, чтобы бороться с этим ужасом, он не может стукнуть кулаком, не может отдать приказ стрелять в бушующую толпу. Но самое главное – он не может обуздать жадность и наглость различных проходимцев, облепивших его трон подобно тому, как жужжащие мухи облепляют оставленную без присмотра вазочку с вареньем. Это именно из-за них будут бушевать толпы, это из-за них чернь захочет поднять нас на штыки, это из-за них рухнет Империя. Лучше уйти сейчас, когда ничего еще не предрешено – в статусе правящей императрицы, с честью и при всех регалиях… Да, это несоизмеримо лучше, чем с позором сгинуть в гадкой ганиной яме, перед этим потеряв и трон, и уважение людей, и будущее для своих детей…

Красная пелена внезапно исчезла, и теперь я стала еще явственней ощущать прикосновения рук ангелов. Но больше ничего не чувствую. Что-то положили мне на живот – на мое пустое чрево, что исходит кровью – ах да, это лед, но я не ощущаю холода. Кровь – это жизнь, и она покидает меня, освобождая душу из бренной страдающей оболочки, которой больше незачем жить. Господи, прости меня за все, что я сделала плохого, и за все хорошее, что я не смогла или не захотела сделать…

Вся моя жизнь мелькает фрагментами передо мной – нет, это не видения, а воспоминания, удивительно яркие. Детство, отрочество… Замужество, Россия, рождение дочерей… Я умираю? Нет, я возвращаюсь к Богу. Домой. Исчерпан мой земной путь. Мой муж здесь, и он снова держит меня за руку.

Прости меня, Никки… Я старалась быть тебе хорошей женой и не моя вина в том, что это у меня не всегда получалось… О наших девочках пусть позаботится Ольга, ведь она любит их больше, чем любила их я… Никки, Никки, что мы наделали! Прошу, заклинаю тебя – не соверши таких же ошибок, как В ПРОШЛЫЙ РАЗ… Эти люди из будущего – они помогут, они не дадут растерзать Россию… А я с небес буду молиться за тебя, и за них, и за нашу страну… Ведь вы же меня слышите, господин Иванов, ведь это вы, спасая страну, невольно убили меня и моего сына, наша кровь на ваших руках, поэтому будьте добры, позаботьтесь о моем муже, ведь он такой беспомощный… И ты, Никки, зачем ты оставил это проклятые книги там, где я смогла их найти – зачем, зачем, зачем?! Теперь моя кровь и на твоих руках тоже, видишь, какие они у тебя красные?

– Кровь не останавливается… Зовите скорее отца Иоанна! – доносится до меня встревоженный голос доктора Гирша.

– Да-да… – растерянно отвечает кто-то.

Топоток. Приглушенный шепот, всхлипы, тихие молитвы. Зря вы кручинитесь обо мне. Мне хорошо… И то что провожать меня в жизнь вечную будет отец Иоанн Кронштадтский – это тоже хорошо. Только успеть бы попрощаться со всеми своими родными, любимыми… Да и исповедаться… Грешна, я грешна, Господи, и мыслью и делом. И грехи мои в гордыне, тщеславии, небрежении чужим мнением, а также желании во чтобы то ни стало заполучить моего Никки – даже при том, что разрешение на брак ему пришлось вырывать у отца, уже лежащего на смертном одре… Прости меня, Господи за это, а также за то, о чем я сейчас и не упомню…

30 марта 1904 года, около полудня. Царское Село, Александровский дворец, рабочий кабинет Е.И.В. Николая II.

капитан первого ранга Иванов Михаил Васильевич.

Императрица Александра Федоровна скоропостижно и крайне тихо скончалась от преждевременных родов, под молитвы, которые читали над ее смертным одром духовник царской семьи протоиерей Иоанн Янышев и примчавшийся на зов Иоанн Кронштадтский, за которым послали, как только обнаружили в царском кабинете бесчувственную императрицу. Перед смертью отец Иоанн Кроншдтский отпустил умирающей все ее грехи, и Александра Федоровна Романова, бывшая Алиса, принцесса Гессенская, отошла в жизнь вечную с радостью и облегчением.

Император Николай, потрясенный всем происходящим, стоя на коленях у своего диванчика, превратившегося в смертное ложе, до самого последнего момента держал свою отходящую супругу за руку и повторял за священниками слова молитв. В то же время я смотрел на разыгрывающуюся перед моими глазами человеческую трагедию, но глаза мои были сухи, а мозг был занят анализом политической ситуации, складывающейся в связи с этой смертью. И в самом деле, как говорил герой одной знаменитой кинокомедии «Ничего не сделал, только вошел».

Ведь тот, к чьему имени так часто обращались и оба священнослужителя, и император Николай, прямо сейчас на моих глазах собственноручно исключил из властной вертикали Российской Империи два самых слабых звена: больного цесаревича Алексея и его властную и истеричную мать, чрезвычайно дурно влиявшую на своего мужа-императора. Все произошедшее этим утром, если рассматривать события «шаг за шагом», было чрезвычайно логичным и естественным, в то же время все происшествие целиком – «от и до» – выглядело, как чистейший Промысел Божий.

Нет, со своей задачей мы с Павлом Павловичем справились и при сохранении жизни этим двум не самым плохим людям, но против Божьей воли не попрешь. Что умерло, то умерло. Теперь как бы за нерожденным цесаревичем и императрицей не засобирался бы в дальний путь и сам Николай… Он тоже может не пожелать существовать без своей любимой Аликс. Будет очень плохо, если он уйдет, не оставив преемника – хоть в смерть, хоть в монастырь – и до того, как наша армия и флот окончательно разгромят японцев, а дипломаты заключат выгодный России мирный договор. Ситуация сложилась такая, что Великий князь Михаил Александрович, сейчас единственный законный наследник императора Николая II, скорее позволит себя четвертовать, чем сядет на престол своих предков. Я помню, что в нашем прошлом настоящая Февральская революция началась только после того, как Михаил отказался занимать трон, освобожденный императором Николаем II. В этом смысле пока ничего не изменилось.

Все остальные кандидатуры, включая и нашу креатуру Великую княгиню Ольгу Александровну, имеют значительную степень сомнительности, и для их продвижения нужна мощнейшая лейб-кампания – куда там гренадерской роте Елисавет Петровны, которая, обладая большой численностью, железной дисциплиной и безоговорочной преданностью, в случае необходимости просто подавит сопротивление недовольных вооруженной силой. Но это в крайнем случае; хотелось бы все сделать так, чтобы и комар носа не подточил и чтобы все заинтересованные в престоле лица только задним числом осознали весь смысл происходящих в России эпических изменений.

30 марта 1904 года, вечер, Великобритания. Старинная усадьба XVII века в окрестностях Дувра.

Прошла неделя – и британский премьер, первый лорд Адмиралтейства и министр иностранных дел Империи, над которой никогда не заходит Солнце, снова собрались в той же уединенной усадьбе, рассевшись в том же зале у того же камина. Чуть слышно тикающие часы отмечали неумолимо текущее время. И хоть три этих могущественнейших человека этого еще не понимали, но это безвозвратно утекало время Британской империи, подобно тому, как кровь капля за каплей утекает из жил смертельно раненого человека. Империя, созданная трудами не знающих совести пиратов, работорговцев и таких же бесстыжих банкиров, несмотря на наличие контроля над богатствами половины земного шара, неумолимо старилась и дряхлела. Власть над миром, о которой «джентльмены» мечтали ее со времен королевы Елизаветы Первой, раз за разом оказывалась дразнящим миражом, рассеивающимся в воздухе при попытке приблизиться к нему.

Как им казалось, во всем были виновны великие континентальные конкуренты. Сначала это была Наполеоновская Франция, распространившая свой контроль над всей Европой. Потом, едва удалось закатать под паркет Наполеона, в главного конкурента превратилась подвластная Николаю I Российская империя, для укрощения которой пришлось организовывать войну в составе англо-франко-турецко-сардинской коалиции. Едва удалось справиться с Россией, обескровив и обезжирив ее Причерноморье, как, подобно фурункулу, на месте былой тихой и забитой Пруссии выскочила бряцающая оружием Германская империя, а там, глядишь, униженная и разгромленная Россия снова восстала из пепла и опять принялась увеличивать свою территорию. Ну куда бедному джентльмену податься – Россия, кажется, уже окончательно отбилась от японского нападения, Германия энергично сроит военный флот, стремясь занять место второй морской державы, заокеанские кузены пока сидят тихо, но с вожделением посматривают в сторону Канады, и только страх возмездия удерживает их от резких движений.

Одним словом, несмотря на всю военную и политическую мощь, накопленные богатства, а также высокий интеллектуальный уровень, помноженный на беспринципность, мировое господство постоянно ускользает из британских рук. Но потерпев очередную неудачу, джентльмены не унывают, инициируя все новые и новые раунды так называемой Большой Игры. На этот раз экстренно собраться их вынудили известия, почти одновременно поступившие с Дальнего Востока из-под города Порт-Артура и из российской столицы Санкт-Петербурга. Обе эти новости были внезапными, ошеломляющими и меняющими всю наблюдаемую картину мира.

– Джентльмены, – сказал премьер Артур Бальфур, – я собрал вас для того, чтобы вдали от посторонних глаз и ушей обсудить вопросы, имеющие жизненно важное значение для нашей Империи, и принять по ним соответствующие решения. Сэр Генри?

– Нет, сэр Артур, – ответил британский министр иностранных дел, – пусть сначала свой вопрос доложит сэр Уильям, мне кажется, что его информация не то что более важна, а, если так можно выразиться, является первичной по отношению ко всему остальному.

– Хорошо, сэр Генри, – кивнул премьер, – отложим вас вопрос и перейдем к тому, что нам хотел сказать сэр Уильям.

– Сэр Уильям хотел сказать, – с некоторым сарказмом произнес Первый лорд британского Адмиралтейства, – что нашей военно-морской разведке удалось выяснить истинную сущность нашего главного противника в этом раунде Большой Игры.

– Ну, сэр Уильям, – произнес британский премьер, – говорите, что удалось выяснить вашим людям, не томите нас ожиданиями.

– Во-первых, – Первый лорд Адмиралтейства побарабанил пальцами по столу, – должен сказать, что нашим людям в Порт-Артуре наконец-то удалось выяснить, откуда взялся на наши головы тот проклятый отряд русских вспомогательных крейсеров, который уничтожил японский флот и все наши надежды на то, что Россия в этой войне будет разгромлена и унижена.

– Вот именно, сэр Уильям, – лицемерно вздохнул британский премьер, – миллионы фунтов в один момент вылетели в трубу. Мы все должны понимать, что в случае поражения Япония не сможет рассчитаться по выданным нашими банками военным кредитом. А как вы знаете, хуже неплатежеспособного должника может быть только…

– …мертвый должник, – добавил Ге́нри Чарльз Кит Пе́тти-Фицмо́рис, – по Петербургским околовластным кругам, голову которым вскружила последняя сокрушительная победа, ходят разговоры о том, что Японию и вовсе неплохо было бы присоединить к России или, по крайней мере, расчленить на насколько зависимых вассальных государств. Разумеется, все это пока только разговоры, и будем надеяться, что разговорами они так и останутся. Я сейчас, сэр Артур, мы хотели бы услышать продолжение рассказа сэра Уильяма о том, кто же мутит нашу воду на Дальнем Востоке.

– Да, сэр Уильям, – кивнул премьер, – продолжайте, пожалуйста. Нам тоже будет очень интересно узнать о том, кто на самом деле является нашим настоящим противником – немцы, французы или все же американцы?

– Увы, сэр Артур, – пожал плечами Первый лорд Адмиралтейства, – к сожалению, это не первые, не вторые и не третьи. Нашей разведке удалось выяснить, что атаковавшие японский флот вспомогательные крейсера на самом деле не являются никакими не вспомогательными крейсерами, а представляют собой сводный отряд боевых и транспортных кораблей, представляющих русский военный флот сто лет тому вперед…

– Как как вы сказали, сэр Уильям? – переспросил британский премьер, – сто лет тому вперед, я не ослышался?!

– Да, – подтвердил первый лорд Адмиралтейства, – хоть русские власти изо всех сил стараются это скрывать и ради сохранения секретности даже засунули своих потомков на бывшую японскую маневровую базу, но нам удалось достоверно выяснить, что это действительно именно так, и никак иначе. Как только мы получили подтверждение этой информации, стали понятными и фантастические корабли, без дымов дающие тридцатиузловой ход, и чудовищная скорострельность их орудий, и сверхбыстроходные самодвижущиеся мины, которые без промаха поражали японские корабли с огромных расстояний, причем для потопления одного броненосца или крейсера хватало попадания всего одной мины. Наши специалисты минного дела вообще не понимают, как что-то созданное руками человека может двигаться под водой со скоростью в двести узлов. Двести узлов, джентльмены! У японских моряков не хватил времени даже на то, чтобы понять, что происходит что-то ужасное. Но и эта новость не самая страшная. Самое страшное то, что при этом отряде, помимо военных чинов, присутствует очень высокопоставленный гражданский, политик или дипломат – некто господин Одинцов, именующий себя специальным представителем президента. Это именно с ним постоянно советуются и Наместник русского императора адмирал Алексеев, и командующий русским флотом вице-адмирал Макаров. Мы ожидали, что после прибытия Макарова в Порт-Артур они с Алексеевым будут как два скорпиона в банке, но получилось совсем наоборот. В присутствии этого господина Одинцова они оба бодро бегут в одной упряжке, забыв о своей прежней вражде. Именно господин Одинцов был автором идеи по дискредитации Японской империи, через разоблачение ее зверств над мирным корейским населением и именно его люди провели эту операцию с такой безукоризненной ловкостью, что на ближайшие десятилетия за японцами закрепится образ безумных кровожадных маньяков, убивающих безоружных только потому, что им нравится это делать. Мы пока не знаем, сохраняется ли у этих русских связь с их родиной из будущего, но уверенно можем сказать, что здесь и сейчас господин Одинцов является самым главным их начальником и одновременно генератором идей по переустройству мира на русский лад. Судя по тому, как идут дела, это господин очень умен и расчетлив, но, помимо того, обладает свирепостью гризли, кровожадностью белой акулы и мертвой хваткой бульдога, который не разожмет зубов, пока враг не испустит дух. А враги господина Одинцова – это мы с вами, джентльмены. Японцев он за врагов не держит, они для него всего лишь добыча и ничего более.

Первый лорд Адмиралтейства замолчал, и на некоторое время в комнате снова воцарилась тишина, нарушаемая только треском разгоревшихся в камине дров, да тиканьем старинных часов. Премьер и министр иностранных лихорадочно пытались уложить полученную информацию в головах.

– Подумайте о том, джентльмены, – добавил еще пять пенсов Первый лорд Адмиралтейства, – что случится, если помимо русских начальников на Дальнем Востоке этот самый господин Одинцов очарует и самого русского императора, который, кстати, и без того тоже относится к нам не самым лучшим образом.

Джентльмены подумали, и, видимо, ничего хорошего им в голову не пришло, потому что Артур Бальфур со вздохом произнес:

– Джентльмены, исходя из того, что сейчас рассказал нам сэр Уильям, наша Империя находится даже в большей опасности, чем мы считали ранее. Если с этим господином Одинцовым невозможно договориться, то он должен быть уничтожен, причем любой ценой.

– Даже так, сэр Артур? – в удивлении приподнял одну бровь первый лорд Адмиралтейства, – а вы подумали о том, что в случае неудачи акции этой ценой может стать прямое военное столкновение нашей Империи с несомненно могущественными пришельцами из будущего? Мы даже приблизительно не представляем себе всей их мощи, а вы уже предлагаете нам делать что-то любой ценой. Осторожность, осторожность и еще раз осторожность, никаких явных действий, только тайные операции и дипломатическое давление, в первую очередь на союзную русским Францию, чтобы она повлияла на настроения в Петербурге. Если война между нашей Империей и Россией все-таки окажется развязанной, то, во-первых – не мы должны быть ее инициаторами, а во-вторых – к тому моменту на нашей стороне должен быть союз, в который бы входили все европейские государства до последнего, включая даже такого нашего противника, как Германия. Опасность, исходящая со стороны России, настолько велика, что мы должны будем прекратить антигерманскую пропаганду и позвать императора Вильгельма в наш альянс просвещенных европейских наций, призванных противостоять дикому азиатскому варварству русских.

– Это вы хорошо придумали, сэр Уильям, – кивнул британский премьер, – действительно, пусть лучше на русских полях умирают германские гренадеры, чем наши британские солдаты, которых у нас и так едва хватает, чтобы удерживать в подчинении расположенные по всему свету колонии. Сэр Генри, я думаю, что дипломатическая работа в этом направлении должна начаться немедленно. Общая опасность в опасении возможной агрессии со стороны свирепых русских должна сплотить все европейские народы. И еще, сэр Уильям. Я, конечно, понимаю ваше стремление к осторожности, но подданные ее Величества не поймут, если мы так просто бросим нашего союзника в беде. Да и в преддверии заключения возможного общеевропейского союза было бы крайне нежелательно показывать, что мы безразличны к интересам наших друзей. В особых, конечно, случаях, мы можем и поступиться некоторыми своими принципами. Надо показать, что наши нынешние друзья вполне могут рассчитывать на нашу поддержку. Поэтому распорядитесь, чтобы наша Вэйхавейская эскадра немедленно приступила к конвоированию британских торговых пароходов, следующих в японские порты. Посмотрим, как русские крейсера будут осуществлять свои блокадные операции в присутствии доблестных моряков Ройял Нэви. А если с нашими кораблями что-нибудь случится, так все британские моряки – люди военные и давали присягу королю. Зато мы лучше узнаем сильные и слабые стороны противника и проверим, готовы ли русские прямо сейчас идти на прямой военный конфликт с Британией. И с точки зрения политики это почти безопасно, ведь любой неблагоприятный для нас инцидент мы сможем объяснить самовольными действиями командиров кораблей, ведь инструкции им будут даваться исключительно в письменном виде.

– Как прикажете, сэр Артур, – кивнул Первый лорд Адмиралтейства, – инструкции будут составлены так обтекаемо, что из при желании можно будет трактовать в любую сторону. Почему бы и не потрепать нервы русским, если это не будет грозить нам большой войной. Кстати, сэр Генри пока так и не рассказал нам, что же такого произошло в Петербурге, что он срочно захотел нам это поведать.

– Да, сэр Генри, – поддержал Первого лорда Адмиралтейства премьер-министр, – поведайте нам, пожалуйста, и эту историю.

Министр иностранных дел Ге́нри Чарльз Кит Пе́тти-Фицмо́рис сделал похоронную физиономию и мрачным заупокойным голосом произнес:

– Несколько часов назад из нашего посольства в Петербурге сообщили о том, что в полдень по местному времени в результате преждевременных родов скоропостижно скончалась русская императрица Александра Федоровна, в девичестве принцесса Алиса Гессенская. Врачи ничего не смогли сделать, все началось рано утром, когда императрица вдруг потеряла сознание в кабинете своего мужа, а к обеду в результате внутреннего кровотечения ее уже не стало. Дополнительно наш агент при семействе Романовых сообщает, что перед смертью русская царица прочла некий доставленный из Порт-Артура документ, лежавший на рабочем столе императора. Предположительно именно информация из этого документа и вызвала тот самый приступ смертельного волнения, который свел императрицу на тот свет. Содержимого самого документа наш агент не знает, но теперь я предполагаю, что это был план войны против Британии, составленный господином Одинцовым и доставленный его эмиссарами в Петербург.

– И что император? – поинтересовался премьер Бальфур, – винит кого-нибудь в этой смерти? Ведь мы прекрасно знаем, как он был привязан к своей жене, в которой он буквально не чаял души.

– А жена его была душой привязана к Британии, – буркнул Ге́нри Пе́тти-Фицмо́рис, – что позволяло нам надеяться рано или поздно поставить эту строптивицу Россию в свое стойло. Но теперь в этом смысле все кончено, и по британскому влиянию на русскую политику нанесен жесточайший удар. Тем более что сам император, находясь в состоянии шока, говорит, что из смертных только он сам виновен в этой смерти и вообще это было проявление Божьей воли и наказание за грехи, и что теперь ему вечно нести этот крест…

– Надо сделать так, – жестко сказал британский премьер, – чтобы газеты всего мира писали о том, что русскую императрицу за ее любовь к Британии отравили агенты господина Одинцова, который, если ему дать волю, перетравит весь свет. И не делайте такие глаза, джентльмены. На войне как на войне. Против ТАКОГО врага хороши все средства. Думаю, что сэр Генри абсолютно прав, и после этой смерти мы потеряли одного из самых сильных своих союзников в русской властной верхушке. Помолимся же за душу безвинно убиенной Алисы, принцессы Гессенской.

– Аминь, – хором сказали Ге́нри Пе́тти-Фицмо́рис и Уильям Уолдгрейв, граф Селбурн.

31 марта 1904 года 07:05 по местному времени. острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Великая Княгиня Ольга Александровна Романова, 22 года.

Это прекрасное утро не предвещало для меня ничего дурного, тем более что ночью меня не мучили никакие кошмары, и я спала сном праведника без всяких сновидений, после чего проснулась в отличном настроении. Бывают такие дни – когда с самого утра порхаешь как на крыльях и все у тебя получается… Чувствуешь в себе особенный прилив энергии, и откуда-то берется эйфорическая уверенность в том, что «все будет хорошо». И в этот день царит в голове особая ясность ума, и все вопросы решаются легко и быстро.

Однако за завтраком я не могла не заметить мрачноватую задумчивость Павла Павловича, как будто над всеми нами нависла какая-то черная туча грозящая нам грозой. То и дело господин Одинцов бросал на меня странные взгляды – словно собирался мне что-то сообщить и пытался предугадать мою реакцию. Да и остальные люди из будущего выглядели так, словно им известно нечто важное и вместе с тем ужасное. От меня не ускользнуло и то, какими взглядами обмениваются Дарья и Павел Павлович – и в тот момент впервые нехорошее предчувствие закралось в мою душу. Но так не хотелось сбивать радостный настрой – и я убедила себя, что это все мне почудилось. Ну что, в самом деле, могло произойти плохого – сейчас, когда эти люди, посланные нам Богом, всей своей силой и мощью, а также душой и сердцем, стоят на защите интересов России? Уже позже, гораздо позже я поняла, что в то время я находилась во власти ошибочного мнения о том, что эти гости из будущего всесильны. Я приписывала им свойства Бога. Я полагала, что они могут контролировать абсолютно все… В какой-то степени мне многое виделось в розовом свете. Видимо, такой образ мыслей являлся последствием шока от самого этого невероятного факта – попадания сюда людей из двадцать первого века. Мое восприятие слегка исказилось. Я была уверена, что теперь все пойдет так, как задумали эти люди, в своих мыслях я не допускала возникновения никаких непредвиденных обстоятельств, никаких неожиданностей. Но оказалось, что располагает всем действительно Бог…

После завтрака Павел Павлович попросил меня задержаться для важного разговора с глазу на глаз. Поскольку после завтрака все разошлись по своим делам и «Принцесса Солнца» опустела, мы с господином Одинцовым и Дарьей поднялись на самую верхнюю солнечную палубу парохода, с которой открывался прекрасный обзор во все стороны. Прокашлявшись, он сказал:

– Крепитесь, Ольга. К моему величайшему сожалению, я должен сообщить вам прискорбную весть. Вчера, около восьми часов вечера по нашему времени, в результате преждевременных родов скоропостижно скончалась Императрица Александра Федоровна… В связи с этим мы приносим вам свои глубочайшие соболезнования.

Повисла тишина – мы пытались осознать суть сказанного. Мне казалось, что с блистающих вершин я падаю в зловещую пропасть.

– Нет! – не веря в сказанное, воскликнула я. – Не может быть! Вы же говорили, что ей ничего не угрожает, так как же такое могло произойти?

Мой разум отказывался воспринимать услышанное – собственно, так происходило со мной всегда, когда я слышала дурные, трагические вести. Да только ли со мной? Думаю, это знакомо многим.

Я зарыдала. Дарья кинулась ко мне и принялась утешать.

– Расскажите мне, как это произошло? – всхлипывала я. – Алики! Она чувствовала себя прекрасно. Она так ждала сына…

– Для того чтобы убедить вашего брата в ущербности избранного им пути, наши люди передали ему книгу его же собственных дневников, которые он вел до самой смерти и в последнюю книгу был вложен текст с описанием екатеринбургского расстрела. Прочитав эти книги, ваш брат был так потрясен, что грубо нарушил технику безопасности по обращению с секретными документами такого уровня опасности и оставил их там, где их смогла обнаружить его беременная супруга. Дальше вам объяснять не надо. Когда императрица прочла все написанные там ужасы, с ней случился нервный приступ, вызвавший преждевременные роды, в ходе которых открылось смертельное кровотечение, которое доктора так и не сумели остановить. Известный вам капитан первого ранга Иванов, который там присутствовал, говорит, что потеряв долгожданного сына, Александра Федоровна просто потеряла желание жить и после отпущения грехов умирала чуть ли не с радостью…

Подробности этой истории причинили мне настоящую боль. Преждевременные роды, кровотечение, смерть… Бедная Алики! Как же это могло случиться? Она не должна была умереть…

– Почему? Почему? – спрашивала я, в то время как Дарья гладила меня, приобняв, и эта дружеская поддержка в такой момент стоила очень дорогого.

Пятнадцатью минутами позже я лежала в своей каюте, пытаясь примириться с мыслью, что Алики больше нет. Дарья дала мне какие-то таблетки – «от стресса», как она выразилась, но я не стала их принимать. Мне хотелось прочувствовать произошедшее. Я была в каюте одна, попросив не беспокоить меня в течение часа.

Алики, милая Алики! Застенчивая, незлобивая, склонная к приступам меланхолии… Неужели больше я не увижу тебя? Как же так? Но надо смириться. Надо исполнять свой долг. Теперь все стало по-настоящему серьезно…

Впервые я, буквально физически, почувствовало всю тяжесть навалившейся на меня ответственности. То время, когда все было лишь на словах, ушло в прошлое. Теперь мне понадобится сила характера, выдержка, мудрость, а многому придется научиться… Ведь теперь именно мне, а не кому-то иному, предстоит стать Государыней Всероссийской…

Захватывает дух при этой мысли. Но я должна. Я смогу. Раз так говорят потомки – значит, так и есть. Не придется мне стать эмигранткой или простой обывательницей – нет, мне предстоят великие свершения на этом переломном моменте… Надо сделать все возможное, чтобы процветала и укреплялась Россия, чтобы безвременная смерть Алики не была бессмысленной… Теперь мое имя войдет в историю. Но, Боже мой, ведь я абсолютно не тщеславна! Все то, что предстоит мне сделать, я воспринимаю исключительно как долг перед Россией, и никак иначе.

Мысли мои беспрестанно возвращаются к семье Николая. Что теперь с ними будет? Даже не могу вообразить, как они это все восприняли… Как бы мне хотелось оказаться сейчас там, с ними, чтобы утешить и поддержать… Им нужна моя поддержка. Ведь девочки сильно привязаны ко мне… Алики всегда была несколько холодна с дочерьми, страдая навязчивой идеей родить сына, наследника. Вот кого она любила (бы) по-настоящему. Сумасшедшей любовью, которая постепенно сводила (бы) ее с ума, вкупе с вечным страхом за его жизнь…

Что ж, приходится признать, что кончина Алики вместе с неродившимся наследником упростила задачу для потомков – как бы цинично это ни звучало. Теперь Николай, конечно же, захочет уйти в тень. Он любил Алики и жизни без нее не мыслил. Как он теперь без ее советов… Как бы брат вообще не обезумел. Если б я сейчас могла быть там, с ними, я бы помогла им пережить потерю. Теперь же меня терзает мучительное беспокойство о них… Хорошо, что там Иванов и еще кое-кто из потомков – они не допустят смуты и волнений. Но вот что касается моральной поддержки… Найдется ли кто-то, кто поможет им справиться с горем?

Подушка моя намокла от слез. Странно – ведь с утра у меня не было даже малейшего предчувствия, что случится что-то трагическое. Ведь все произошло еще вчера! Как же я не почувствовала… Впрочем, нечего заниматься вздором. Мне следует мыслить более рационально. Не стоит уподобляться тем нервным, излишне чувствительным людям, для которых вся жизнь наполнена предчувствиями и духовными переживаниями. Кстати, как раз такой была Алики. Слишком восприимчивая, эмоциональная, она тяготела ко всему мистическому. Я еще лучше поняла ее суть после того, как прочитала книги потомков. Да, в счет истеричного склада характера она во многом поспособствовала упадку нашей державы. Но это ни коей мере не отменяет того, что я любила ее и люблю ее дочерей, и Алики тоже испытывала ко мне теплые дружеские чувства. Ведь на самом деле она была так одинока! Пусть Господь упокоит ее душу. Она была хорошим человеком и не осознавала, что творила.

Я провела в своей каюте полдня. Мне надо было поразмышлять, многое обдумать, мысленно попрощаться с Алики, помолиться за упокой ее души. Я знала, что выйду из этой каюты другим человеком. Наверняка это понимали и остальные, и потому меня никто не беспокоил.

31 марта 1904 года 11:30 по местному времени. острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца».

Великий князь Александр Михайлович Романов, 38 лет.

Известие о смерти Аликс настигло меня неожиданно, как гром среди ясного неба. Сказать честно, и Павел Павлович, сообщивший мне эту печальную новость, тоже выглядел сильно ошарашенным.