20 июля 2018 года (30 декабря 1941 года). 08:05 Франция-2018, Иль-де-Франс, Большой Париж, коммуна Сен-Дени

Когда-то городок Сен-Дени считался одним из центров французской государственности. Тут, в Бенедиктинском аббатстве, основанном в 630-м году королем Дагобертом Первым, находилась усыпальница французских королей, тут хранилась Орифламма – священное алое знамя французской державы, впервые появившееся при Филиппе Первом в 1060 году и сгинувшее в безвестности после битвы при Айзенкуре в 1415 году, когда династия Капетингов подверглась разгрому и более не возрождалась, передав брады правления Францией своей младшей ветви, до того титуловавшейся как графы Валуа.

Но так уж получилось, что вслед за Капетингами сгинули и Валуа, а также наследовавшие им Бурбоны; потом Францию охватила Великая Фраенцузская революция – вместе с непобедимыми легионами Наполеона первого она прошагала по Европе, была бита, подняла голову при Наполеоне Третьем, после чего снова была бита, навсегда застряв в звании республики, а Сен-Дени с конца девятнадцатого по конец двадцатого века превратился в индустриальный пригород Парижа, в котором сильно было влияние левых (и особенно коммунистов), за что его даже называли «красным городом». Но к 2018-му году былая сила и слава французских левых, в свое время выбивших трудящимся солидные льготы и преференции, осталась в прошлом.

В прошлое канули и сами эти классические левые (не считать же таковым бесформенного как слизняк Франсуа Олланда и полутроцкиста-полусоциалиста Жана-Люка Меланшона). Председатель французской компартии 1941 года товарищ Морис Торез, по итогам плебисцита о вхождении Франции в состав Советского Союза провозглашенный временным президентом Французской Советской Республики, отнесся к возможному сотрудничеству с таким политическим попутчиком с легким оттенком брезгливости. Но даже он признавал, что на фоне общего безрыбья даже такой политический крокодил сойдет за благородного лосося. Бывших троцкистов, мол, не бывает; но что поделаешь, других левых во Франции двадцать первого века просто нет.

По крайней мере, программа «товарища» Меланшона, подразумевающая обложение сверхдоходов дополнительными налогами, сокращение рабочей недели до 32 часов, снижение пенсионного возраста до 60 лет и выход Франции из Евросоюза и НАТО, была сочтена совершенно правильной. Для равновесия ультраправой Германии, во главе которой стал бывший гитлеровский генерал Роммель, была необходима Франция, исповедующая левые идеалы свободы, равенства и братства, пусть даже во главе ее стоит экзотический фрик. Ну а Макрона, который не правый или левый, а всего лишь ставленник транснациональных корпораций, согласно этим планам ожидала мусорная корзина для люстраций. И поделом. Ведь с момента избрания нового президента не прошло и года, а уже отчетливо наметился курс на отмену большинства завоеваний трудящихся, рост цен и улучшения благосостояния богатых за счет все время нищающих бедных.

Кроме того, Макрон, солидарный с «бабушкой Меркель» по мигрантскому вопросу, до последнего момента не имел никаких возражений против неограниченного завоза мигрантов, особенно из бывших французских колоний в Африке и на Ближнем Востоке. Эти самые мигранты из стран Магриба, Африки и Латинской Америки составляли треть населения коммуны, а у семидесяти процентов молодых людей, не достигших восемнадцатилетнего возраста, мигрантом являлся хотя бы один из родителей. Эти-то молодые люди и их родители и являлись причиной бед некогда рабочего пригорода Сен-Дени. Во-первых, уровень преступности в столь насыщенной мигрантами коммуне вдвое превышает среднефранцузский уровень. Во-вторых, криминализированные арабские и африканские диаспоры, крепко спаянные национальной круговой порукой, установили в Сен-Дени порядки, близкие к таковым в ортодоксальной исламской стране. Еще десять процентов населения происходят из стран южной Европы, но по сравнению с описанным выше контингентом для коренных французов они почти что родные. Вот впечатления одного чешского туриста, сдуру (по его же словам) посетившего Париж незадолго до описываемых событий:

« … туристам, вероятно, будет не слишком комфортно в такой компании, особенно если жажда приключений занесет их в район Сен-Дени, который за последние годы стал новым домом для 300 тысяч нелегальных иммигрантов. Все они родом из северной или тропической Африки и принадлежат к исламскому вероисповеданию – неудивительно, что количество мечетей в этом месте, расположенном в нескольких километрах от Эйфелевой башни, перевалило за сто шестьдесят. При этом пространства для всех желающих все равно не хватает, и под затяжные напевы муэдзинов молитвы проводятся также и на свежем воздухе. Женщины тут ходят в парандже, наркоторговцы почти в открытую предлагают свои услуги.

При этом нелегалы ведут себя крайне агрессивно, угрожая властям массовыми беспорядками, и те стараются попросту не связываться с ними, и полиция старается появляться здесь как можно реже. Здесь не слишком сильны патриотические настроения – например, местное население совершенно не разделяло общенациональную радость во время торжеств по случаю празднования Дня взятия Бастилии.

Зато «афрофранцузы» быстро научились мелкому воровству и различным видам мошенничества, а также совершают большое количество тяжких правонарушений, причем статистика свидетельствует, что всего два процента дел об изнасиловании по итогам их рассмотрения в судах заканчиваются вынесением обвинительных приговоров. Лишь за первые пять месяцев 2018 года количество сообщений о преступлениях сексуального характера против взрослых выросло на двадцать процентов, и многие женщины стараются как можно реже выходить на улицу, опасаясь домогательств. Не так давно телеканал «France24» показал сюжет о том, как журналисток женского пола отказались пустить в кафе, объясняя это национальными обычаями тех стран, откуда родом его владельцы…»

Но, впрочем, в высших сферах все уже было решено, и желания президента-геронтофила месье Макрона (как, впрочем, и пожелания понаехавших в Европу для сладкой жизни арабов и африканцев) учитывались не больше, чем желания отправляемых на бойню баранов.

Двадцатого июля две тысячи восемнадцатого года, рано утром, еще до первых проблесков рассвета, обитатели этого злосчастного парижского пригорода проснулись от звука слитного топота множества ног, обутых в грубые солдатские сапоги. Крепкие парни вполне европейского облика, в черных кожаных тужурках, суконных рубашках и штанах цвета хаки занимали улицы, выставляя парные и счетверенные посты. Но главными признаками, отличающими их от любых других любителей стиля милитари, были черные береты с красными пятиконечными звездочками и вороненые под цвет тужурок автоматы, в которых знатоки оружия с легкостью могли узнать несколько модернизированные пистолеты-пулеметы Судаева, перестволенные под 9х19 патроны от пистолета Парабеллума. Это были прошедшие обучение у российских и советских инструкторов коммунистические отряды рабочей гвардии. Помимо автоматов, в набор средств физического убеждения оппонентов у бойцов входили кастет, трофейный штык-нож от германской винтовки маузера и такой же трофейный «солдатский» пистолет Люгер Р08. В качестве знаков различия у рабочегвардейцев в углах воротников тужурок были закреплены красные эмалевые треугольники, кубари и шпалы.

Даже наивным африканским юношам сразу стало ясно, что эти крепкие парни с набитыми кулаками и мозолистыми ладонями если и шутят, то короткими очередями без предупреждения. Такое уж у них чувство юмора. Несколько отморозков, попробовавших вступить с чернотужурочниками в агрессивные переговоры (то есть попытавшись кидать в них камни, как в обычную полицию), заработали себе Дарвиновскую премию. Их просто пристрелили без особых церемоний, ибо, находясь при «исполнении», любой рабочегвардеец по своим правам ничем не отличался от обычного сотрудника НКВД. К тому же очень многие бойцы рабочей гвардии родились и выросли на тех же улицах и в тех же домах, только на семьдесят семь лет раньше; и понаехавшим из жарких краев пришельцам относились как к тараканам, пытающимся выжить из дома хозяев. И в силу этого отношения при малейшей провокации тут же стреляли на поражение, как их учили инструктора из ОСНАЗа НКВД. Также расстрелу на месте преступления подлежали взятые с поличным наркодилеры, убийцы, насильники, а также сутенеры, торгующие несовершеннолетними девочками и мальчиками. Весь остальной преступный элемент ожидала скорая поездка в Архипелаг ГУЛАГ, где опытные инструкторы в кратчайшие сроки обучат диких людей правилам социалистического общежития.

Таким образом, к восьми часам утра, когда в Сен-Дени приехал Жан-Люк Меланшон собственной персоной, обстановка на улицах была нормализована – то есть трупы уже убрали и кровь замыли. Но Меланшон, человек сам по себе декоративный, поговорил с полковником Леграном, командовавшим рабочегвардейцами, и убыл туда, откуда прибыл. Никто никакой власти пока ему вручать не собирался. Совсем другое дело – проснувшиеся поутру французские власти из две тысячи восемнадцатого года. Ну и что, что и раньше им этот Сен-Дени подчинялся чисто формально. Сейчас он не подчиняется совсем, и несмотря на данные полицейских (которым без оружия разрешили пройти по улицам коммуны и увидеть наведенный на них порядок), является прямо враждебным пятой республике. И с этим надо было что-то делать…

* * *

20 июля 2018 года (30 декабря 1941 года). 10:35 Франция-2018, Иль-де-Франс, Париж, Елисейский дворец, резиденция президента Французской республики

Хоть в составе французского правительства насчитывается двадцать два министра (одиннадцать из которых являются женщинами, одиннадцать мужчинами), в этот день великого смущения в рабочем кабинете президента собрались только избранные. Во-первых, председательствовал на сборище сам Эмманюэль (то еще имечко) Макрон, при котором неотлучно присутствовала мадам Брижит – так сказать, мамочка, министр без портфеля и главный советчик. Во-вторых, присутствовал премьер-министр Филипп Эдуар – человек, который в ходе политической эволюции с легкостью перебежал от социалистов к псевдоголлистам Саркози, а уже от них – к абсолютно бесцветному Макрону, чистому ставленнику невидимой мировой закулисы. Ну чисто флюгер; человек, который на протяжении всей жизни никак не может решить, кто он на самом деле – Филипп или Эдуард (шутка)… Третьим в этой изысканной компании был Жан-Ив ле Дриан, улыбчивый семидесятилетний старичок, социалист и масон высокого градуса посвящения, в правительстве Филиппа Эдуара исполняющий обязанности министра иностранных и европейских дел. Четвертым был Жерар Коллон, бывший преподаватель французской классической литературы, бывший президент Большого Лиона, опять же социалист и масон, да к тому же министр внутренних дел. На этом мужская часть малого кабинета заканчивалась и начиналась женская. Министром юстиции (ответственная вроде бы должность) в кабинете Филиппа Эдуара работала некая шестидесятитрехлетняя Николь Беллубэ, бывшая преподавательница права в университетах, бывшая чиновница в министерстве национального образования, бывшая председательница Межведомственного комитета по обеспечению гендерного равноправия в системе образования, бездетная вдова и социалистка, привыкшая решать любые вопросы путем переговоров. На фоне предыдущей героини министр вооруженных сил, пятидесятипятилетняя Флоранс Парли, выглядела вполне нормальным человеком. Бывшая замгендиректора «Эйр Франс», бывшая гендиректор государственных железных дорог Франции, до назначения министром занимавшая высокие посты в Zodiac Aerospace, Altran Technologies и Ingenico Group. Не бла-бла-бла, как у некоторых, а реальный Большой Бизнес. Вот бы эту акулу капитализма в президентское кресло, а не это облако в штанах, по имени Эмманюэль Макрон. Министр труда Мюриэль Пенико на фоне всех вышеперечисленных выглядела как мышь, приглашенная на кошачью свадьбу. Четыре диплома, должности в кадровых службах нескольких крупных французских компаний, на предыдущих должностях в Министерстве труда возглавляла Национальный институт труда, занятости и профессионального обучения, а также Высший совет социального диалога. Ее бы и вовсе не позвали на заседание правительства в узком составе, ибо бесцветные ставленники мировой закулисы смотрели на министерство труда (как и на прочие завоевания французских трудящихся) как на пережиток биполярной системы мироустройства, когда им приходилось делиться с трудящимся быдлом своими доходами. Но угроза, вдруг объявившаяся на горизонте, требовала принять нетривиальные решения. Сейчас эти круги восхваляли свою лень и инерцию, помешавшую им демонтировать политические институты вроде бы уже ставшие ненужными сразу после развала СССР. В противном случае Сталин бы их всех сразу с потрохами съел.

Итак, весь этот ареопаг, собравшийся по просьбе президента Макрона, и должен был решить, что стоит предпринять по поводу объявившейся в Сен-Дени большевистской угрозы, вдруг проникшей в двадцать первый век из смутного тысяча девятьсот сорок первого года. Только один приглашенный злостно проигнорировал – точнее, проигнорировалА – это собрание. Это была американский посол Джейми МакКорт, урожденная Лускин. Очевидно, госпожу посла отвлекли неотложные дела, связанные с продвижением в мире бизнес-образования, современного искусства и интересов всемирной еврейской общины. На самом деле в Вашингтоне очень трезво и очень низко оценивали возможность режима Макрона сопротивляться вторжению из 1941 года хоть на левом, хоть на правом фланге, и потому сразу отдали своему послу приказ по возможности покинуть Париж и прибыть в Вашингтон – по официальной версии, «для консультаций». В самом деле, первая Хранция – чай, не вторая Украина, где проклинающий тупоумие несчастных аборигенов американский посол бывало даже вел заседания кабинета министров.

Вообще-то по-настоящему внезапной эта неожиданность не была ни в Париже, ни в Вашингтоне, особенно после того что случилось на Украине, в Польше, Литве и переворота в Германии. Но важные господа, которым предстояло принимать ответственные решения, отнеслись к событиям в восточной Европе с известной долей здорового скепсиса. Мол, от этих поляков, а тем более от украинцев, можно ждать разного, там вообще ничто не удивительно. Зато события в Западной Европе, особенно в такой цитадели демократии как Франция вызывали настоящий шок. Двести лет спустя русские армии снова стояли у ворот Парижа.

Первым взял слово министр внутренних дел Жерар Коллон.

– Русских, – сказал он, – среди боевиков, захвативших коммуну Сен-Дени, не обнаружено ни одного человека. Должен сказать, что наши люди, как и любые другие французы и иностранцы, имеют возможность свободно входить и выходить на контролируемую коммунистами территорию, в том числе и через три действующие станции метро 13-й линии, движение по которым продолжается в полном объеме, потому что захватчики не желают каким-то образом ограничить перемещение граждан. Кроме того, на территории Сен-Дени продолжают действовать как проводные, так и сотовые телефоны, а также интернет. Следовательно, можно сказать, что мы имеем возможность получать из захваченного коммунистами района всю необходимую информацию, но никакого русского следа пока не обнаружено. Все вооруженные люди, одетые в черные куртки, опознаны как небогатые французы коренного происхождения, некоторая часть которых происходит из самого Сен-Дени, другие являются жителями Парижа или других его пригородов. Командует ими некий полковник Легран, в свое время воевавший в Испании на стороне республиканцев, а потом вернувшийся во Францию на броне советских танков. Он, кажется, единственный среди этих рабочегвардейцев, кто родился не в Париже с пригородами, а где-то в Провансе. Так вот, люди полковника Леграна утверждают, что совсем недавно, буквально пару дней назад, Франция сорок первого года проголосовала на референдуме за вхождение в состав СССР и теперь является еще одной советской республикой…

– Да, это так, – нахмурившись, подтвердил Жан-Ив ле Дриан, – мы получили сведения из официальных источников о том, что во Франции сорок первого года русские повторили свой грязный трюк с всенародным голосованием, так же как это они сделали в Крыму нашего мира. Разве же можно доверять решение о будущем мироустройства малограмотным фермерам, пролетариям и мелким лавочникам?! Да это же нонсенс!! Такие решения следует принимать людям, которые хорошо образованны и посвящены в тайные движения международной политики…

– Месье ле Дриан, – назидательным тоном произнесла Николь Беллубэ, – скажите, а причем тут русские – я имею в виду, наши, современные русские? Как дипломированный юрист, хорошо владеющий историей вопроса, могу сказать, что первым легитимировать захваты территорий при помощи плебисцитов придумал не Путин, и даже не Сталин, а Гитлер. Практически все приращения территории Третьего Рейха, случившиеся до официального начала Второй Мировой войны, проводились через плебисциты. Саарская и Рейнская области, Мемель и, самое главное, Австрия. И только потом господин Сталин через плебисциты присоединил страны Балтии, а Путин вернул в состав России Крым…

– Мадам Беллубэ, – махнул рукой французский министр иностранных дел, – в любом случае плебисцит – это инструмент негодяев, ибо так называемый народ ни в коем случае нельзя допускать до решения важных вопросов. В противном случае для чего же тогда нужны профессиональные политики и управленцы, то есть мы с вами? Плебсу можно позволять только выбор между двумя абсолютно одинаковыми кандидатами, от имени которых мы, политики, потом будем принимать взвешенные и ответственные решения, ибо именно это и называется истиной демократией…

– Но-но, месье ле Дриан, – возмутился президент Макрон, – полегче на поворотах. Мы с вами тут вместе принимаем взвешенные и ответственные решения, а не вы принимаете их за меня. Все равно без моей подписи ни одно принятое вами решение не будет легитимным.

– Хорошо, месье президент, – пожал плечами ле Дриан, – как скажете. Ставьте свои подпись на чистом листе бумаги, а мы начертаем над ней вашу волю. Шутка.

– Месье и мадам, – жестко сказала Флоранс Парли, – пока мы тут с вами предаемся пустым разговорам, переливая из пустого в порожнее, там, в Сен-Дени, русские накапливают на плацдарме свои силы. Еще немного – и начнется вторжение. Мы должны думать о том, что мы можем предпринять для спасения ситуации, а не предаваться рассуждениям о том, кто из нас тут главнее.

– Какие еще русские, мадам Парли? – удивился Жерар Коллон. – Я же вам говорил, что среди тех, кто захватил коммуну Сен-Дени, нет ни одного русского, там только французы, правда, присягнувшие на верность коммунистической идее.

– К тому же, – поддержал коллегу Жан-Ив ле Дриан, – насколько нам известно по событиям в Польше и Германии, чтобы проникнуть из одного мира в другой, русским совсем необязательно накапливать силы на каких-либо плацдармах. Правительство Польши было арестовано прямо в Бельведерском дворце, а головорезы Роммеля, не потревожив внешних постов, внезапно оказались прямо на территории германских и американских военных баз. Думаю, что единственными условиями такого недружественного проникновения из одного мира в другой могут быть контроль территории на той стороне и наличие рядом достаточно мощного источника электропитания…

– Какой ужас! – воскликнула Мюриэль Пенико. – Это что же, получается, в любой момент сюда могут ворваться коммунисты этого месье Тореза и сразу арестовать нас всех вместе взятых, как они уже арестовали правительство Польши? Месье ле Дриан, вы же министр иностранных дел, должны же вы предпринять по этому поводу хоть что-нибудь! Обратитесь, наконец, в ОБСЕ, Совет Безопасности ООН или к нашим союзникам по НАТО. Должна же найтись и на господина Сталина какая-то управа!

– Успокойтесь, мадам Пенико, – довольно резко произнес министр иностранных дел, – правительство Польши само решило объявить войну господину Сталину, и его конец можно было счесть закономерным. Всходних крессов эти недоумкам захотелось, а потом еще и Польши от моря до моря. Сами напросились – на войне как на войне. Наше же правительство войны никому не объявляло, поэтому к нам такого отношения быть не может.

– Поэтому, – торопливо заявила Николь Беллубэ, – мы немедленно должны вступить в переговоры с этими людьми и их начальством. Необходимо как можно скорее выяснить, чего от нас хочет господин Сталин и какой разумный компромисс его устроит.

– Господин Сталин, – назидательно ответил Жан-Ив ле Дриан, – захочет, что бы мы оставили власть и все дружно пошли в какое-нибудь интересное место, желательно в тартарары. Разумным компромиссом, с его точки зрения, была бы наша ссылка куда-нибудь на остров святой Елены, что не слишком далеко от исходного варианта. Для того, чтобы заключить с этим человеком действительно взаимовыгодную сделку, нужно либо иметь сопоставимые с ним силы, либо иметь возможность оказать ему по-настоящему ценную услугу. Сил у нас не хватает даже для того, чтобы справиться с собственными бандитами и террористами, а что касается услуг…

– Никогда Мюриэль Пенико не оказывала услуг кровавым диктаторам! – взвыла министр труда. – Увольте меня лучше сразу, без работы я не останусь!

– Ну, вот и все, – вздохнула министр вооруженных сил, – едва на горизонте появился месье Сталин – крысы побежали с корабля. Я, собственно, вот чего не понимаю – мы что, собрались тут только для того, чтобы поахать и поохать? Разве же мы не собираемся выработать каких-нибудь серьезных мер для отражения поползновений на нашу территорию? Ведь, насколько я понимаю, такие отряды, с точки зрения нашего закона, являются полностью незаконными и подлежат разоружению, а в случае если они откажутся это сделать, то полному уничтожению.

– Мадам Парли, – вздохнул Жан-Ив ле Дриан, одаряя «коллегу» снисходительным взглядом, – я надеюсь, вы понимаете, что ваше предложение означает объявление войны – и не месье Торезу, который всего лишь мелкая сошка, а самому месье Сталину? Поляки вон уже довоевались со Сталиным до полной ликвидации своей государственности; вы, наверное, для нашей милой Франции хотите тоже того же? Не забывайте, что нашим вооруженным силам, если месье президент все же отдаст такой приказ, придется иметь дело не с армией шутовского полковника Каддафи, которая при первой же опасности распалась на племенные ополчения. Отнюдь… Против наших солдат будет стоять армия, которая в нашем прошлом в начале войны выстояла под натиском блицкрига, а потом, набравшись сил, так отделала бошей, что те до сих пор в международной политике никто и ничто. Это русские сделали так, что до самого последнего времени Германия не требовала от нас возврата Эльзаса, Лотарингии и Саарбрюкена. В той, иной, реальности сорок первого года, армия, с которой вы предлагаете воевать, с помощью местных русских встретила бошей прямым ударом в морду и в течение нескольких дней отправила их в нокаут. Кстати, война на Украине и в Польше показала, что советские ударные части вооружены ничуть не хуже любой армии нашего времени, а может даже, и лучше. Думаю, что в области связи, радиоэлектронной борьбы и всего прочего, в чем наши русские совсем недавно неожиданно вырвались вперед, их советские союзники наверняка имеют на вооружении такие новинки, о которых мы с вами еще не догадываемся. Это отнюдь не армия дикарей, как вы о них думаете, а хитрый, умный, свирепый, и в силу того смертельно опасный враг…

– Ну тогда все понятно, – кивнула Флоранс Парли, – если мы не можем с ними воевать, то надо договариваться. Думаю, что на переговоры лучше всего послать какого-нибудь высокопоставленного социалиста. Например, бывшего президента Олланда или его бывшую гражданскую жену мадам Сеголен Руаяль…

– А вы знаете, – сказал из угла молчавший до того премьер-министр Филипп Эдуар, – что их первый вождь Ленин называл наших европейских социалистов проститутками. Так что думаю, к вашему Олланду отнесутся так, как он этого и заслуживает – то есть как к пустому месту. Хорошо, если еще напоследок не надают пинков, или вообще не пристрелят, чтобы много не разговаривал.

По-байроновски сложив на груди руки, Филипп Эдуар подошел к столу и обвел всех присутствующих внимательным взглядом.

– Если вы хотите говорить всерьез, – веско произнес он, – тогда посылайте серьезного человека, авторитетного и тут, и там. Если хотите просто прощупать обстановку, то посылайте клоуна, только не такого высокопоставленного, как месье Олланд. Вполне подойдет кто-нибудь вроде Жан-Люк Меланшона. Если этого человека и пнут ненароком в зад, престиж французского государства от этого ничуть не пострадает, потому что никаких государственных должностей он никогда не занимал.

Президент Макрон встал с места и обвел присутствующих томным с поволокой взором красующегося перед публикой павлина.

– Это вы прекрасно придумали, месье Эдуар, – с придыханием произнес он, остановив взгляд на мадам Брижит, – Меланшон – он и есть клоун, не так ли, моя дорогая? Поэтому его мы и пошлем в Сен-Дени – разговаривать с этим самым полковником Леграном. Пусть мелкая сошка говорит с мелкой сошкой. Зато серьезным переговорщиком буду я сам. Только переговоры я буду проводить не с кем-нибудь, а лично с господином Путиным в Сочи или в Москве – в зависимости от того, где он сейчас находится. Я пообещаю ему снятие санкций и все остальное – в обмен на то, что он найдет способ повлиять на этого ужасного Сталина. И вот еще что. До тех пор, пока по отношению к представителям власти французской республики не применяется никакого насилия, я, в свою очередь, запрещаю вам применять насилие по отношению к людям полковника Леграна или к другим пришельцам из сорок первого года. Надеюсь, медам и месье, вы меня поняли?! Пока я не завершу переговоры, никакого насилия быть не должно! Кстати, месье Коллон, надеюсь, местное население в Сен-Дени испытывает не очень большие неудобства от присутствия по соседству коммунистических отрядов?

– Ну, как вам сказать… – пожал плечами министр внутренних дел, – по имеющимся у меня данным, большинство от их присутствия испытывает просто восторг. Ведь они всего за несколько часов навели на улицах почти идеальный порядок, убрав с них сутенеров, драгдилеров, карманников и мелких гопников – то есть сделали то, что наша полиция спускала на тормозах четверть века. Теперь по улицам можно пройти, не рискуя быть обкиданным грязью, оскорбленным, избитым и ограбленным, а над тамошними женщинами перестала висеть угроза быть изнасилованными толпой накурившихся марихуаны подростков. Меньшая часть населения – то есть эти самые сутенеры, драгдилеры, карманники и мелкие гопники – крайне недовольны таким поворотом судьбы, но протестовать не рискуют, потому что тех из них, кто пытался это сделать, коммунисты из прошлого просто пристрелили на месте, не вдаваясь в дискуссии. Не забывайте, что это не русские, не американцы, не боши и не арабы с неграми, а такие же французы, в значительной части родившиеся и жившие в этом самом Сен-Дени, только на семьдесят семь лет раньше. Думаю, вам стоит поторопиться со своими переговорами, потому что информация о том, что люди месье Тореза установили в Сен-Дени такую благодать, растекается по Парижу и окрестностям буквально со скоростью звука. Полагаю, что еще немного – и мы увидим в Сен-Дени настоящее столпотворение, ведь люди будут приезжать издалека, чтобы только поглазеть на такую диковинку, как настоящие французские коммунисты из сорок первого года. Вот тут совсем недавно месье ле Дриан говорил о выборах из двух одинаковых кандидатов. Наверняка в ближайшее время французам придется делать выбор из двух совершено различных вариантов устройства страны, и после того, что вы, господин президент, успели намолотить за первый год у власти, боюсь, что выберут совсем не наш вариант… Задумайтесь об этом. Я, например, могу пойти преподавать в колледж или выставить свою кандидатуру на выборы президента Большого Лиона – должность, на которую меня изберут с криком «ура». Мадам Парли со своим опытом работы руководителем крупных компаний сможет вернуться в большой бизнес, мадам Беллубэ вернется к университетскому преподаванию – классическое римское право изучают при любой власти. Трудоустроиться сможет и мадам Пенико, хорошие менеджеры по кадрам всегда будут в цене, как бы ни звали человека, который станет хозяином этого кабинета. И только профессиональные политики – такие как вы, месье президент, месье ле Дриан и месье Эдуар – не смогут найти себе работу по специальности, так как на политических должностях от них скорее будут требовать верности идеологическим установкам и порядочности, а не какого-то особенного ума.

После слов месье Коллона наступила такая тишина, что было слышно, как под потолком жужжит заблудившаяся муха. Каждый из присутствующих примерял на себя варианты грядущего и думал, играть ему в эту игру дальше или бросать все и удирать за океан – туда, где до них не дотянется кровавый Сталин…

* * *

20 июля 2018 года (30 декабря 1941 года). 14:15 Франция-2018, Иль-де-Франс, Большой Париж, коммуна Сен-Дени

Начиная визит в коммуну Сен-Дени (второй за этот день), Жан-Люк Меланшон был полон самых радужных мыслей. Его оценили по обе стороны противостояния. Пригласивший его к себе президент Макрон был приторно любезен, наговорил кучу комплиментов, после чего попросил его, Жан-Люка Меланшона, выяснить намерения пришельцев из сорок первого года. Можно было, конечно, сразу рубануть в глаза правду-матку; можно, но не нужно. Тактически такой ход не давал ему ничего, кроме краткого удовлетворения от растерянного вида всегда напыщенного зазнайки, а стратегически вместо победы мог привести только к безусловному поражению. Сам-то Макрон из себя ничего не представляет, он меньше пустого места, подкаблучник своей престарелой женушки; однако враг, который подобно кукловоду стоит за его спиной, еще непобежден и весьма силен. Поэтому пока не надо заявлять во всеуслышание о его истинной роли в происходящем нынче процессе низвержения пятой республики. Время для этого еще придет. Главное, что там, на той стороне, по достоинству оценили его программу и способность мобилизовать левый электорат.

Поэтому ставку товарищ Сталин сделал именно на него, Жан-Люка Меланшона, а не на местных коммунистов, выродившихся во что-то желеобразное; подумать только – недавно они заявили, что собираются присягнуть на верность идеалам экологического движения. И смех и грех – где коммунизм, а где экология?! Да и какие они коммунисты? Еврокоммунизм, который с середины двадцатого века стало исповедовать большинство компартий Европы, в Советском Союзе сорок первого года воспринимается как разновидность одного из величайших политических извращений, именуемых ревизионизмом. И за меньшее там люди шли пилить лес и становились к стенке. И поделом! Ведь результат такого извращения налицо. Коммунистические партии, однажды предавшиеся разврату еврокоммунизма, к концу второго десятилетия полностью деградировали и выродились, перестав играть хоть сколь-нибудь серьезную роль в сопротивлении натиску глобализированого западного мира. Мира, в котором наступит конец истории, где человек даже не винтик государственной машины (у винтиков и гаечек хоть есть права и обязанности), а нечто вроде микроба, пыль под ногами владельцев транснациональных корпораций.

Россия, досыта хлебнувшая местной доморощенной олигархии (если не считать Китая, у которого свои проблемы), до недавнего времени противостояла этому мировому ужасу почти что в одиночку. Но вот настал день, когда мир узнал, что весь последний год русские не сидели сложа руки, а пробив канал в сорок первый год, выковывали из неопытной тогда еще Красной Армии совершенное оружие возмездия. Сначала там, у себя дома, эта Большая Красная Машина паровым катком прокатилась по вермахту, оставив от того только ножки, рожки и тончайший блин. Наконец-то выполнили свою задачу танки, двадцать, тридцать, сорок или пятьдесят лет назад построенные только для того, чтобы однажды, в сокрушающем все яростном походе, сметая на своем пути, пройти всю Европу до Ла-Манша и Лиссабона. Чем не наглядный пример торжества идей коммунизма и способов хозяйствования первого в мире государства рабочих и крестьян?

И вот посланцы этой силы появились и во Франции двадцать первого века. К Меланшону человек «оттуда», так называемый «невидимка», в первый раз явился незадолго до Роммелевского переворота в Германии. Предъявив свои верительные грамоты, посланец советского вождя сделал предложение из разряда тех, от которых не отказываются. Не отказался от этого предложения и Меланшон, являвшийся одним из крупнейших лидеров на левом фланге французской политики. Но об этом, кроме него, никто не узнал, потому что он сам не стал делиться информацией со своими соратниками, ибо это было преждевременно, и с советской стороны тоже не было никаких утечек, потому что в Советском Союзе излишняя болтовня была чревата преждевременной кончиной.

И вот теперь, уже второй раз за этот день, Жан-Люк Меланшон прибыл в Сен-Дени. Правда, на этот раз не на метро, надвинув на глаза поля шляпы, а с вполне официальной помпой, развалившись на заднем сиденье роскошного лимузина из президентских конюшен. Машину выделили только на одну эту представительскую поездку, но это ничуть не портило нашему герою настроения. Если немного унестись мыслями в будущее, то можно представить, что это его собственный президентский лимузин. Впрочем, долго парить мыслями не получилось, ведь от Елисейского дворца до моста через канал, отделяющего Сен-Дени от Парижа – всего десять километров и четверть часа езды под синими мигалками.

И вот он – этот мост, что отделяет один мир от другого. На южном берегу канала Меланшон увидел рассеянные то тут, то там мелкие группки жандармов, которые пока никому и ни в чем не препятствовали, видимо, дожидаясь какой-то команды. В силу этого на другую сторону моста совершенно свободно проходили пешеходы и проезжали автомобили, включая огромные туристические автобусы. Пока на территории Сен-Дени есть хоть один иностранец, у жандармов будут связаны руки, ноги, и заткнут рот.

На другом берегу обстановка была почти такой же. Вооруженные автоматами люди в черных тужурках и черных же беретах явно были готовы к любому развитию событий. Впрочем, далеко вглубь Сен-Дени на президентском лимузине ехать не пришлось. Полковник Легран ждал своего гостя сразу за станцией метро «Сен-Дени» – там, где под острым углом сходятся улица Габриэль Пери и улица Почетного Легиона. Утром он встречался с Меланшоном почти на том же месте, сразу после того, как вышел из метро. Тогда вождь французских левых сразу узнал полковника по описанию, которое ему накануне дал посланец «оттуда» – «невысокий, крепкий, коротко стриженый, но с двухдневной седой щетиной на щеках» (последняя примета, соответствующая новой моде, пришедшей от русских двадцать первого века, считалась признаком особой крутости). Дополняли картину шрам через левую щеку и легкая хромота. И то, и другое досталось полковнику на память о гражданской войне в Испании.

Дальше все было просто. Лимузин остановился у обочины, Жан-Люк Меланшон вышел и пожал широкую мозолистую ладонь своего визави. Такой, например, могла бы быть рука средневекового рыцаря, не расстающегося с мечом даже ночью – совсем другой характер мозолей, чем у крестьянина или рабочего. Меланшон не знал, что полковник, как и некоторые из его нынешних подчиненных, прошел полный курс подготовки на полигонах в глубоком прошлом, в числе прочего освоив работу с длинным клинковым и древковым оружием. Впрочем, к нынешней истории это не имеет никакого отношения. Просто это деталь биографии полковника, успевшего повоевать не только с испанскими фалангистами и германскими фашистами, но и с турецкими янычарами, татарами, ногаями, польско-литовскими феодалами и до кучи с тевтонскими рыцарями-крестоносцами – теми самыми, про которых польский писатель Сенкевич писал в своем романе «Крестоносцы». А вы что думали? Абы кого на операцию «Рассвет» застрельщиком не поставят.

– Ну, как там? – первым делом спросил полковник, едва обряд рукопожатия завершился и высокие переговаривающиеся стороны прошли в находящееся поблизости кафе Олимпия. Столик прямо у витрины был сочтен наиболее подходящим местом для разговора.

– Там, – Меланшон покрутил пальцем в воздухе, – паника. Пока тихая. Они, как это говорят русские, поняли, что за ними пришла полярная лиса, и им стало страшно. Силой ничего они вам сделать не могут, потому что ужасно боятся вашего босса месье Сталина. Для них он просто рычащий зверь из бездны. Они даже месье Путина так не боялись. Месье Путин обычно не убивал своих врагов насмерть. Чтобы такое случилось, нужно постараться особо разозлить месье Путина. Сталин же смахивает своих врагов с политической игральной доски буквально походя. Вот у него есть враг; а вот этого врага НКВД тащит хоронить в безымянную могилу. Наш месье Макрон и его присные боятся, что если они хоть как-то продемонстрируют свою враждебность, то с ними буде то же самое, что случилось с бывшими украинским, польским и немецким правительствами.

Полковник Легран в ответ пожал плечами и ответил:

– Судьбу бывшего немецкого правительства – я имею в виду Германию двадцать первого века – будет решать сам немецкий народ и созданный специально для этого народный трибунал. Советский Союз не имеет к этому совершенно никакого отношения. Что касается поляков и украинцев, то можно сказать, что Польша сама объявила войну Советскому Союзу, а местная Украина изначально находилась с ним в состоянии войны. А на войне как на войне. Напротив, ваша нынешняя Франция, насколько я понимаю, против Советского Союза не воюет и не собирается воевать, поэтому вашему правительству не о чем беспокоиться, его судьбу опять же будет решать французский народ.

– Такой вариант, – хмыкнул Меланшон, – страшит их больше всего. Французский народ, бывало, решал судьбу своих неудачливых правителей и с помощью гильотины. Чик – и нету головы у Людовика Шестнадцатого, Дантона, Робеспьера и тех, кто попал под головотяпство за компанию с этими одиозными персонами. Месье Макрон тоже многих может утянуть за собой на тот свет. Кстати, месье полковник, вы не поясните, каким образом местное украинское государство вдруг оказалось изначально находящимся в состоянии войны с Советским Союзом?

Полковник Легран в шутливом салюте поднял бокал с безалкогольной шипучкой.

– Будем надеяться, – сказал он, – что французский народ будет не столь жесток, как во времена Великой Французской революции. Та бойня никому не принесла счастья. Мы вот своего Старика (маршал Петен) даже не стали наказывать. Просто отправили на пенсию по старости, и все. Он всего лишь играл как умел теми картами, которые ему оставили предшественники. С вашим Макроном будет то же самое. Он кукла, а не кукловод, а наказывать кукол нам кажется несколько дурацким занятием, отдающим первобытным шаманизмом. Что касается Украины вашего мира, то человек я в вашем мире не местный и знаю только то, что узнал на политинформации. Вроде бы вскоре после выхода из состава вашего СССР новые украинские власти отказались от преемственности по отношению к бывшей Украинской Советской республике, вместо того назвав своим государством-предшественником петлюровскую Украинскую республику. Именно от эмигрантского правительства этого уничтоженного Красной Армией государственного образования были восприняты государственные символы нынешней Украины: флаг, герб, президентская булава и заунывная песня, которую жители этой страны по недоразумению называли гимном.

– Понятно, месье Легран, – кивнул Меланшон, – я тоже не хотел бы, чтобы у нас тут развернулись какие-нибудь репрессии. На пользу этот процесс может пойти только в том случае, если враждебная деятельность определенных кругов зашла очень далеко, а у нас этого нет. Как правило, приходящие к власти в последнее время люди не способны вообще ни к какой деятельности – без разницы, враждебной или полезной. Они говорят, говорят, говорят, а если и пытаются что-то сделать, то лучше бы они этого никогда не делали. В медицине это явление называется половым бессилием…

– В политике тоже, – кивнул полковник Легран, – только к нам, настоящим коммунистам, это не относится. Мы, месье Меланшон, любого способны сделать поклонником большой и чистой любви к светлому будущему человечества, а у вас впереди, насколько я понимаю, прежде был только беспросветный мрак.

– Да, это так, – согласился Жан-Люк Меланшон, – мы, конечно, боролись с этим мраком, но получалось у нас плохо. Мрак побеждал. Скажите, месье Легран, а сложно было навести тут, в Сен-Дени, такой идеальный порядок и возможно ли такое во всей Франции?

Полковник Легран еще раз пожал плечами.

– Месье Меланшон, – сказал он, – наведенный нами порядок пока еще очень далек от идеального. Просто мы сняли с местных жителей давление этнического криминала, которое в последнее время стало особо наглым и бесстыдным. Утром, вычищая клоаку, нашим парням пришлось немного пострелять, а сейчас, как видите, обстановка вполне спокойная. Хотя думаю, что с наступлением темноты нас еще ожидает матч-реванш. Некоторые особо умные решат, что темнота – их естественный союзник и под ее прикрытием они могут творить все, что душе угодно – нападать на патрули, поджигать автомобили и громить лавки и кафе. Когда наступит ночь, то они поймут, насколько жестоко ошибались. Но для многих будет уже поздно, причем в прямом смысле этого слова. Что касается всей Франции, то это только французскому народу решать, как он хочет жить – в привычном мраке или при ярком свете, когда труса можно назвать трусом, подлеца – подлецом, а живущего на пособие и не собирающегося работать приезжего из жарких краев – дармоедом и негодяем. Наше дело только показать, что и как надо делать – организовать, так сказать, общедоступную витрину правильного образа жизни, а уже дальше вам и другим лидерам местных левых предстоит сделать все, чтобы наконец осуществилась ваша мечта о Шестой Республике, свободной и независимой от интересов крупного капитала. А мы уже в этом вас поддержим. Но не более. Завоевывать Францию двадцать первого века у нас никто не собирается. Своих проблем хватает, кроме как кормить манной кашей вполне взрослых и дееспособных внуков.

– Кстати, – вроде бы без связи с предыдущими словами сказал Меланшон, – наш президент Макрон где-то в эти минуты должен уже вылетать в Россию. Он собирается пожаловаться на вас русскому президенту Путину, чтобы тот оказал давление на месье Сталина.

– Пусть жалуется! – вставая из-за стола, сказал полковник Легран. – На месье Путина, где сядешь там и слезешь. Месье Макрону этого знать не надо, но вы имейте в виду, что этот ход вашего президента был предусмотрен, и реакция на него была согласована товарищами Сталиным и Путиным заранее. Пусть ваш Макрон поплачется в жилетку месье Путину; в ответ он не получит ничего, кроме ни к чему не обязывающего сочувствия. Так что спокойно делайте свое дело, никто не сумеет вам помешать, а если и попробует это сделать, помните, что мы всегда рядом. На сем позвольте с вами попрощаться и пожелать всего наилучшего. Начинайте действовать, потому что время не ждет!

* * *

20 июля 2018 года (30 декабря 1941 года). 21:35 РФ-2018, Сочи, Резиденция Бочаров ручей

Из-за общей спешки, что происходила во французском государстве в связи с последними событиями, детали визита президента Макрона в Россию обговаривались уже в то время, когда его самолет был в воздухе. Таким образом, в результате судорожных метаний Макрон прибыл не в Москву (как предполагалось изначально), а приземлился в Сочинском аэропорту Адлер. К тому моменту французского президента буквально трясло от нервного напряжения. Конечно, если не считать утреннего вторжения в коммуну Сен-Дени, во Франции не происходило больше ничего экстраординарного, но отсутствие видимых событий еще не означает, что ничего ужасного на самом деле нет. Ведь прямо под ногами у современных французов (Макрону, как закоренелому католику, это представлялось именно так) существует целый мир тысяча девятьсот сорок первого года, власть в котором захватил ужасный Сталин и его коммунисты… Чем не настоящий ад? И черти из него лезут самые натуральные – в черной коже и с автоматами.

Все время, пока машина везла президента Макрона с его супружницей Брижит в аэропорт, тот вздрагивал и постоянно оглядывался назад, ожидая, что за ним бросятся в погоню с целью вернуть обратно, показательно судить революционным трибуналом и в итоге под рев торжествующей толпы отправить на гильотину, как злосчастного короля Луи Шестнадцатого. А почему бы этой толпе и не торжествовать – ведь он, Макрон, забрал у зажравшегося французского охлоса многие так называемые «социальные завоевания», полученные путем шантажа у предыдущих правительств, всерьез опасавшихся просоветского бунта озверевших голодных масс. Более того, он собирался полностью демонтировать устаревшую и ставшую малоэффективной социальную систему, вернув Францию в благословенные времена чистого рынка. Еще бы вернуть в избирательную систему имущественный ценз (чтобы голосовать могли, к примеру, только владельцы недвижимости) – и вообще все было бы замечательно.

Конечно, Макрон понимал, что буржуазный строй не смог бы устоять без этой социальной системы, позволившей подвергнуть деградации и развоплощению коммунистические и просто левые движения в Франции в частности и в Европе вообще. Но в последнее время, когда «красная угроза» отступила на задний план, огромные расходы на социальные нужды стали тормозом французской экономики, делающей ее неконкурентоспособной на мировом рынке. Ну, в самом деле, господа – на исходе второе десятилетие двадцать первого века, мировой коммунистической системы не существует без малого тридцать лет; и сохранение законов, призванных противостоять ее тлетворному влиянию, выглядит анахронизмом и нелепостью, стоящей немалых денег… Так что финансирование разного рода социальных программ стоило бы и поурезать, выделив побольше средств на прием мигрантов, спецслужбы, армию, полицию и мертворожденную (с точки зрения автора) европейскую интеграцию. И вот, как только он начал исправлять это дурацкое положение, из далекого прошлого появились тамошние коммунисты и напомнили о том, что их идеи живы и никуда не делись. И хоть Жан-Люк Меланшон заверил его, что коммунисты из прошлого совсем не собираются завоевывать Францию двадцать первого века, но все равно он, президент Макрон, не знает, что со всем этим делать.

За этими беспокойными размышлениями перелет президентского А-330 из Парижского аэропорта «Шарль де Голль» в Адлер прошел незаметно. Ничего не радовало чету Макронов – ни богатейшая отделка салона, произведенная по приказу известнейшего сибарита Николя Саркози, ни президентский номер-люкс на борту (с сексодромом Шахерезады пять на пять и душем для омовений после занятий любовью), ни спутниковая связь с интернетом, из которого того и гляди вылезет какая-нибудь гадкая новость. Ненужным (по причине отсутствия журналистов, сопровождающих президентскую чету в этой поездке) оказался и конференц-зал на шестьдесят мест. Впрочем, самолет тут совсем не виноват (он, в принципе, самый роскошный и богатый из всех бортов номер один в мире); просто тяжелое это дело – один на один играть против такого монстра мировой политики, как месье Сталин.

В Адлере президентский лайнер встретили сухо, но довольно вежливо. Происходящее в Сен-Дени, причем с обеих сторон сразу, российским телевидением было расписано во всех красочных подробностях, и поэтому во взглядах принимавшего лайнер технического и обслуживающего персонала читался немой вопрос: «…и этот что, тоже, вместе со своей старой шваброй, пропишется у нас на даче в Ростове?». Однако эти взгляды отнюдь не мешали качеству обслуживания, хотя отсутствие официальных лиц, красной дорожки, почетного караула и прочей помпы наводило Макронов на грустные мысли о том, что, быть может, их время уже истекло. Впрочем, со стороны российского президента отказа принять неожиданного гостя не было; поданный для президентской четы лимузин был вполне статусным, полицейский эскорт (правда, в несколько урезанном виде) тоже имел место. Исходя из этого, можно было сделать вывод, что Макрон пока еще президент Франции – но, правда, с неясными перспективами на будущее; и статус визита – скорее «частный», чем «рабочий».

Сорок минут поездки – сначала по трассе вдоль синего-синего Черного моря, потом через городские кварталы Сочи – и вот они, ворота резиденции «Бочаров ручей», представшие перед супругами как раз в тот момент, когда утомленное солнце красным раскаленным шаром скатилось к западной части горизонта и уже приготовилось нырнуть в прохладные морские воды. Макрон приготовился было ждать, пока русскому президенту надоест «удить рыбу», но, к его удивлению, нынешний хозяин дачи, одетый в джинсы и светлую рубашку с короткими рукавами, сам встретил гостей на крыльце и проводил в дом, будто извиняясь за холодную встречу в аэропорту. Впрочем, к серьезному разговору сразу приступить не удалось. Хозяин дома заявил, что время позднее, а посему пора ужинать, поэтому повел своих гостей не в комнату для переговоров (из которой они Бог знает когда вышли бы), а в столовую, где уже накрывали скромный русский ужин на три персоны.

Французов – подобных Макрону и его супружнице – таким ужином до смерти можно укормить сразу десять штук; а тут все это предназначалось только для троих. К тому же от треволнений этого дня супругам Макронам кусок не лез в рот, но услужливые официанты все время подкладывали гостям тарелки с новыми блюдами да подливали им в фужеры элитных крымских вин. Ну а какой француз устоит перед тем, чтобы вкусно покушать? Перед настойчивостью официантов не устояли и Макроны. Кусочек за кусочком – и вот, наконец, их, осовевших от сытости, приглашают пройти в переговорную. То есть сначала пригласили пройти одного Макрона, но тот уперся всеми четырьмя копытами – мол, без Брижит, моего главного советника и единственного человека на свете, которому доверяю, с места не сдвинусь.

Российский президент пожал плечами – ну ладно, мол. Но потом не жалуйтесь, если что, ведь сами напросились… И ведь точно – в переговорной русский президент, который только что был записным добряком и гостеприимным хозяином, вдруг стал сух и черств, как позавчерашний кекс. Когда французский президент пространно начал жаловаться на коммунистов из прошлого, которые вероломно нарушили мир и покой французских граждан, вторгнувшись из своего сорок первого года в год две тысячи восемнадцатый, Путин сразу его остановил и поставил в тупик всего несколькими словами.

– А что, друг мой Эмманюэль, – спросил тот, усмехнувшись, – разве те люди, которые, как вы говорите, вторглись в Сен-Дени, не коренные французы, и среди них нет большого количества уроженцев именно этого парижского предместья?

– Да, месье Путин, это действительно коренные французы, среди которых много местных уроженцев, – несколько растерянно ответил Макрон, – но я не понимаю, какое это имеет значение, ведь эти люди нарушили священный суверенитет Пятой Республики, что в принципе недопустимо…

– Так! – хмыкнул президент Путин. – Значит, о суверенитете вспомнили – точнее, о тех его остатках, которые не были делегированы руководящим органам Европейского Союза и НАТО… Ладно, допустим, что там был какой-то суверенитет (хотя того, что у вас осталось, не хватит даже на то, чтобы прикрыть срам после бани). Но даже в этом случае, если у вас и в самом деле республика – кто в ней по определению является источником этого самого суверенитета, и что этот источник думает по поводу этого якобы вторжения?

– По определению источником суверенитета является французский народ, – проблеял Макрон, уже понимающий, к чему клонит российский коллега, – но, месье Путин, это же юридическая абстракция, можно сказать, фикция. Приходя на избирательные участки, народ делегирует свой абстрактный суверенитет нам, политикам, которые достаточно ответственны для того, чтобы производить его практическое воплощение. Ведь нельзя же доверить решение важнейших государственных вопросов разного рода малограмотным людям, принимающим решения импульсивно, под влиянием чувств, и не разбирающихся ни в международной политике, ни в экономике и финансах. Именно поэтому, если решения разного рода референдумов противоречат сложившейся международной практике, мы и не признаем их итогов, а если не противоречат, то, соответственно, признаем…

Произнеся последние слова, президент Макрон вдруг прикусил язык, поняв, что наговорил лишнего. И любезная женушка тоже ничем не могла ему помочь, потому что изящная французская словесность в этом поединке была как-то побоку; тут, скорее, пригодился бы профессиональный юрист, съевший собаку на подобных вопросах.

– Ну, – протянул российский президент, – так до многого можно договориться, а вообще на юридическом языке такой образ мыслей и соответственно действий – когда люди голосуют за одно, а власти, ими избранные, начинают исполнять нечто противоположное – называется нарушением общественного договора. Нарушение общественного договора – деяние, в принципе, ненаказуемое. По крайней мере, так кажется тем, кто плохо знает историю. В один не очень прекрасный момент общественный консенсус говорит, что раз власти не исполняют своих основных функций, то им следует отказать в преданности; и тогда государство, ставшее жертвой слишком хитрых политиков, начинает расползаться как прелая портянка. Россия пережила такое три раза. Один раз в самом начале семнадцатого века, и два раза в двадцатом.

– Но, месье Путин, – вскричал Макрон, – какое отношение сказанное вами может иметь к тому, что произошло в Сен-Дени?

– Самое прямое! – жестко ответил Путин. – Люди, которые, как вы говорите, вторглись к вам из сорок первого года – плоть от плоти и кровь от крови французского народа, и действуют в его интересах. В то же время существующее французское государство отрывается от этих народных интересов все дальше и дальше; с вашей, между прочим, помощью. В условиях отсутствия зависимости практической политики от результатов выборов в широких народных массах нарастает подспудный протест. И хорошо, если этот протест ограничится только уличными демонстрациями с большими или меньшими проявлениями насилия. В принципе, итог у таких форм протеста нулевой, потому что как только демонстранты начинают слишком бузить, власти могут призвать их к ответственности с применением легитимного государственного насилия. Гораздо хуже может получиться, если этот подспудный протест оседлает несистемная или внесистемная политическая сила. В этом случае чем сильнее будет у людей чувство порушенной справедливости, тем большего успеха достигнет оседлавшая протест политическая сила. Правда, и качество «справедливости» может быть разным. Одни разнесут свое государство в щебень из-за продолжающейся три года бессмысленной и никому не нужной войны, из-за голода в столице и усиливающейся нищеты простого народа, на фоне бесящихся с жиру «лучших» людей. Другие сделают то же самое ради призрака кружевных трусов, евроинтеграции и пенсий в евро. Причем первого им никто не запрещал, а второго и третьего никто не предлагал. В вашем случае ситуация несколько иная. Политическая сила, которая вмешалась в вашу жизнь, напрямую действует в интересах французского народа и против интересов наднациональной евросоюзовской бюрократии…

Немного помолчав, Путин добавил:

– Единственное, что я вам могу посоветовать в таких условиях – вступить в прямые переговоры со своими предками и, разумеется, примириться со своим собственным народом. Ему надо не так уж и много. В принципе, люди – хоть во Франции, хоть в России, хоть в любой другой стране мира – хотят только трех вещей: справедливости, безопасности и благополучия. Если ваша полиция не в состоянии справиться с этническим криминалом и террористами, и даже, более того, вы почти организованно завозите этому криминалу и террористам подкрепления – ждите беды. Если французы на улицах ваших городов перестают чувствовать себя дома, потому что приезжие из дальних стран заводят на них свои порядки – ждите беды. Если ваши граждане, которые платят налоги вашему государству, видят, что они получают от этого государства все меньше благ и все больший кусок достается приезжим, которые собираются всю оставшуюся жизнь жить на пособия – ждите беды. Если ваши граждане видят, что каждое следующее поколение живет все хуже, достойную работу найти все труднее, а люди, которые находятся у власти, не собираются с этим бороться – ждите беды.

– Но месье Сталин – если бы вы захотели на него повлиять – мог бы остановить это вмешательство и отозвать своих цепных псов! – почти выкрикнул возмущенный Макрон. – Если вы это сделаете, мы обязательно снимем с России санкции, наложенные за аннексию Крыма и неисполнение Минских соглашений.

После этих слов Путин посмотрел на Макрона так, как строгий учитель смотрит на глупого ученика, сморозившего, что дважды два равно пяти.

– Послушайте, Эмманюэль, – с едкой толикой насмешки сказал он, – причем тут Сталин? На территории Франции при поддержке французского народа действуют исключительно французы – так же, как на территории Германии действовали немцы, и даже польское правительство в Варшаве арестовывали исключительно поляки. Одним словом, если вы проигнорируете мои советы, то Пятая республика, которую вы возглавляете, непременно падет. Какая форма государственного правления придет после нее, я еще не знаю, но новое правительство первым делом отменит все самые дурацкие решения прежних властей, примерно так, как это сделал фельдмаршал Роммель в Германии. Ответьте мне честно – где тогда будут ваши санкции, и вообще чего они стоят после того, как из этого режима вышла Германия, а третья по экономике страна бывшего ЕС, Италия, почти в открытую игнорирует наложенные ограничения?

После этих слов у Макрона по коже прошла волна мороза, как если бы он выслушал свой смертный приговор.

– Так вы, месье Путин, заранее знали о том, к чему приведет ваше легкомысленное желание помочь своим предкам поскорее и с наименьшими потерями выиграть ту войну? – обвиняющим тоном произнес французский президент. – Вы знали и все равно пошли на это, не предупредив, нас, европейцев, об опасности, как это положено делать в отношении добрых друзей…

– А разве мы добрые друзья? А я и не знал! – с деланным удивлением произнес Путин. – Разве же не ваши европейские правительства делали все для того, чтобы «сдержать» Россию, ограничить рост ее мощи и принизить ее международную роль? Разве не наши «добрые европейские друзья» ради этой призрачной цели инспирировали государственный переворот на Украине, желая сделать из нее незаживающую язву рядом с Россией? Разве не ваши тогдашние правительства за то, что мы спасли тех, кто протестовал против этого переворота, наложили на Россию экономические санкции и помогали Бараку Обаме обматывать нас изолентой? Разве не вы коллективно, в лице блока НАТО, придвигали к нашим границам военную инфраструктуру и войска, а также одобряли агрессивную антироссийскую политику некоторых наших лимитрофов? Разве не вы во всем, что случилось неприятного, искали российский след, притесняли действующие на вашей территории российские СМИ? Разве после всей этой политики вас можно назвать нашими добрыми друзьями? Нет уж – как аукнется, так и откликнется, месье Макрон, и единственный совет, который может вам помочь, я уже дал. Вы должны договориться – но не со мной или товарищем Сталиным, а со своим собственным народом и с властями той Франции, которая образовалась после освобождения вашей страны от германской оккупации. Других советов у меня для вас нет, и никакой иной помощи я вам оказать не могу. Я понимаю, что будет тяжело; да только когда нас рожали на этот свет, никто и не обещал нам, что жить будет легко… На этом все, месье Макрон, мне нечего вам больше сказать. До свиданья!

Сказав это, российский президент развернулся и вышел из комнаты.

* * *

Тогда же и там же. Брижит Мари-Клод Макрон, в девичестве Тронье

Клянусь, еще никогда я не видела своего супруга таким взволнованным. По лицу его ползли красные пятна, он теребил узел галстука, как если бы испытывал удушье, и губы его кривили непроизвольные конвульсии. Оттого, что такая реакция мужа на слова Путина была для меня полной неожиданностью, я несколько растерялась. Да, черт побери, я растерялась – хотя до этого считала, что растерянность мне не свойственна. Именно в этот момент – когда четкие шаги покинувшего комнату российского президента затихали в коридоре – я в полной мере ощутила ту самую бренность бытия, о которой во все времена так любили потолковать философы… Ощутила – и ноги мои вновь коснулись земли, от которой веяло холодом и тревогой… Поневоле я теперь смотрела на действительность совершенно другим взглядом – и то, что казалось раньше искажением и обманом зрения, теперь с неумолимой быстротой начинало приобретать столь явственные очертания, что отмахнуться от этого уже не представлялось возможным.

В глазах Мани загнанным зверем метался страх. Кажется, он даже забыл, что я нахожусь рядом с ним. О да, он пребывал под воздействием серьезного потрясения; теперь он предстал передо мной в новом свете… Он выглядел так, словно его побили. О мой Мани! Он всегда был так уверен в себе, так напорист и упрям! И в этих его качествах я находила неизменное очарование – так было с первого дня нашего знакомства. Этот его взгляд – взгляд могучего титана, способного перевернуть небо и разверзнуть земные недра! Но теперь, когда визит к месье Путину был завершен и нас накрыло ощущение наступившей катастрофы, глаза моего мужа погасли – будто притух тот источник энергии, что питал его. И он.. он даже стал сам на себя непохож. И я, впервые видя его таким, старалась подавить обуревавший меня приступ паники. «Я должна взять себя в руки и поддержать своего мужа! – так повторяла я себе. – Я сильная, я умная, – убеждала я себя, – я справлюсь…»

Но почему-то мне все никак не удавалось обуздать свои эмоции. Кровь стучала в висках грозным набатом, и тяжесть всех моих прожитых лет вдруг надавила на меня со всей силой… А ведь раньше я просто не чувствовала этого! Мой муж дарил мне крылья, крылья любви, которые поднимали меня над миром. А положение, которое наша чета стала занимать с тех пор, как мой супруг сел в президентское кресло, заставляло нас смотреть на весь этот мир со снисходительной беспечностью… О, это была настоящая история успеха, когда мой муж, у которого не было никаких выборных перспектив, получил поддержку ведущих политических сил и сумел пробиться на один из высших постов в мировой политике. Правда, для этого потребовалось пообещать всем и все сразу (зачастую прямо противоположное), и к тому же во втором туре в качестве всеобщего пугала использовать эту ужасную Марин Ле Пен. А уже после того, как все получилось, мы крайне воодушевились и решили, что теперь нам позволено все. Мало ли кто кому и что обещал во время избирательной компании. Делать мой супруг собирался совсем не то, что было обещано всякому плебсу, а то, что нам посоветовали очень серьезные и очень непубличные люди, умные советы которых и помогли нам пройти между Сциллой и Харибдой избирательной кампании.

Но случилось то, чего мы никак не ожидали. Сначала я думала, что вся эта история с якобы изобретенной русскими машиной времени была грандиозной мистификацией Кремля. Мы полагали, что все батальные сцены «новостей из сорок первого года» были еще прошлым летом сняты на этом их «Мосфильме», и что месье Сталина играет талантливо загримированный актер. По крайне мере, так нам объяснили телевизионные эксперты с каналов TF-1 и France 2. И мы (в смысле европейцы) в это верили. Разве может нищая, изолированная от всего цивилизованного мира страна-бензоколонка, из которой на Запад давно уехали все грамотные люди, вдруг совершить прорыв в мировой науке и установить контроль над самим временем, посрамив старика Эйнштейна? Вот и мы, европейцы, не поверили ни одному слову русской пропаганды, посчитав сообщения о вторжении русской армии в сорок первый год низкопробной мистификацией.

Но, увы, все это оказалось самой настоящей правдой… Разгром Гитлера и захват Европы сорок первого года русские осуществили с той же легкостью, с какой четыре года назад они захватили Крым. Более того, у этой правды оказались очень грозные последствия – после того, как русские столкнули мир сорок первого года с накатанных рельсов, он перестал быть нашим прошлым и обрел собственное существование. Этот факт означал, что проникать теперь стало возможно не только из нашего мира в тот, но и наоборот, что вызвало весьма неблагоприятные последствия. Уничтожив Третий Рейх, месье Путин и месье Сталин только вошли во вкус, решив принести этот ужас и в наш мир, нарушив его хрупкое равновесие, вызвав турбулентность невиданных масштабов. Я, конечно, понимаю, что каждый президент в первую очередь должен заботиться именно о своей стране, но нельзя же ради амбиций этих русских (которые думают, что они тоже что-то значат на мировой арене) жертвовать всей западной цивилизацией! Но эти двое остаются непреклонными в своем стремлении прогнуть этот теперь уже двойной мир под себя.

И вот сейчас, при разговоре с Путиным, нам пришлось убедиться в том, что шутки закончились и настало время для принятия ответственных решений… Причем эти решения дано принимать совсем не нам. Чего стоит одно только высказывание, что, мол, зачем нам тот мир, в котором не будет России – гори он тогда синим пламенем. Мой бедный супруг! Да, не зря говорили про Путина, что от него исходит нечто такое, что заставляет людей невольно открываться чуть больше, чем нужно… Что это? Аура? Гипноз? Сила личности? Печать избранности? Метод психического воздействия? Образ и репутация? Не могу точно сказать. Но явно российский президент обладает чем-то, чего нет больше ни кого… по крайней мере, ни у кого из сильных мира сего. Это ощущается очень хорошо, когда находишься с ним в непосредственной близости, даже если и не встречаешься с ним взглядом. И сегодня в образе повелителя мира, великого господина, решающего, кому жить, а кому умереть, он был особенно хорош.

Да, мы виноваты перед его страной – точнее, не мы с мужем (ведь началось все задолго до того, как Мани стал президентом), а, так сказать, коллективный Запад, стремившийся расчленить и нейтрализовать Россию в минуты ее слабости и сдерживать ее в то время, когда она начинала усиливаться. И все потому, что эта страна всегда была слишком большой, слишком непредсказуемой, и вследствие того слишком опасной для нашего европейского существования. Но я всегда сомневалась в том, что принимающие эти решения использовали правильные методы сдерживания. По моему мнению, действовать надо было мягче, не угрожать русским, а уговаривать их вступить в общеевропейскую семью, и ни в коем случае не устраивать ничего подобного перевороту на Украине. Такая угроза только мобилизовала и взбесила русских, и думаю, что с именно этого момента они решили, что Карфаген должен быть разрушен – причем любой ценой; что мы и наблюдаем в настоящий момент. Союз Путина со Сталиным, пусть только ситуационный и краткосрочный, все равно был самой плохой новостью, какую только можно было придумать.

Собственно, вопреки установившемуся мнению, я далеко не во всем разделяла принципы и политические воззрения своего мужа. Естественно, для общественности я была идеальной женой и единомышленницей французского президента – это было мое реноме, мне нельзя было давать журналистам и оппозиционерам повода судачить о несходстве наших с супругом взглядов (ведь и без того наш союз вызывал множество кривотолков из-за разницы в возрасте). Также я старалась не высказываться перед мужем слишком резко, и даже некоторые убеждения благоразумно держала при себе – ведь, в конце концов, в первую очередь я жена, и только потом – соратница. Мало кто знал, что Мани, несмотря на свою обычную сдержанность, на самом деле был очень эмоциональным и даже, я бы сказала, ранимым.

Что же касается Путина и всей нашей политики в отношении России, то тут я не была полностью согласна с курсом, выбранным Францией еще во времена президента Олланда и продолженного моим мужем. Путин представлялся мне совсем не таким монстром, как его стремились изобразить. Как я уже говорила, я все же склонялась к тому, что с Россией лучше было поступать поаккуратнее, а не так грубо, как это делало руководство крупнейших стран Запада. И вот что примечательно – хоть я и испытывала уважение и даже некоторую толику благоговения перед Россией, личность российского президента не вызывала во мне особых симпатий. Одно клеймо «офицер КГБ» было способно перевесить все хорошее, что я знала об этом человеке. Теперь, когда мне выдалась возможность узреть его так близко, послушать то, что он говорил, в моем восприятии появилось еще нечто – что именно, я затруднялась определить, но это было смутно похоже на ощущение карлика перед великаном, но умным великаном. Он понимает, что одной грубой силой многого достичь нельзя, и требует, чтобы мы, французы – то есть элита, плебс и «красные» из сорок первого года – договорились между собой; и тогда, мол, все будет «по-хорошему».

А если договориться у нас не получится, то тогда все будет «по-плохому» – примерно так же, как и в Германии. Только у нас вместо крайне правого генерала Роммеля (который, как я понимаю, является личной креатурой месье Путина), будет кто-то из тех людей, которым доверяет месье Сталин. Месье Меланшон думает, что место моего мужа достанется ему, но он жестоко ошибается. Клоунов-марионеток не назначают на ответственные посты и не делают из них вождей нации. Это удел серьезных, солидных людей, способных принимать ответственные решения, а не только трещать правильными лозунгами. От мысли, что во избежание худшего нам потребуется договариваться со всяким сбродом, у меня возникало не слишком приятное чувство, но я старалась себя не обманывать – жизнь научила меня прислушиваться к своему восприятию, не заглушая его уничижающими восклицаниями, продуцируемыми чувством страха… Ведь наш плебс моментально встанет на сторону «красных»; и как после этого мы сможем с ними договориться, ведь сила будет не на нашей стороне?

И все же хорошо, что я присутствовала рядом со своим мужем во время разговора с Путиным. Мани всегда говорил, что я – его лекарство. Что он набирается бодрости и сил только от прикосновения моих рук… Как бы я ни чувствовала себя, я должна была вернуть мужа в нормальное состояние; а то с тех пор как мы сели в машину, чтобы ехать обратно в аэропорт, он был сам не свой.

Я повернулась и погладила его руку. Рука была холодной и не отозвалась на прикосновение. Я с тревогой вгляделась в лицо супруга. Это был он и как будто не он. Глаза его странно посветлели, губы побледнели; лицевые мускулы застыли, делая его лицо похожим на восковую маску… На мгновение меня одолел какой-то мистический страх. Однако мне удалось прогнать его, но тут же на его место пришел другой. Что сделает мой муж? Правильно ли он поступит? Какая судьба ждет нас и нашу милую Францию?

Я продолжала гладить его руку. Беспокойство и безмерная любовь переполняли меня… И в это время словно чья-то холодная ладонь сжала мое сердце. Казалось, что оно остановилось; я не могла вдохнуть, контуры предметов стали размываться… В ушах моих нарастал какой-то гул.

По-настоящему испугаться я не успела. Мой супруг вдруг, словно очнувшись, всем корпусом повернулся ко мне и стал трясти за плечи.

– Биби! Что с тобой, любовь моя? Ты слышишь?! Биби!!!

Сердце снова забилось, неся несказанное ощущение блаженства и облегчения.

– Все в порядке, Мани… Ты что, испугался? Нет, правда, все в порядке! Тебе показалось, дорогой… Все хорошо, любимый…

Я говорила это, чтобы прогнать и забыть то кошмарное ощущение, что мое сердце больше не бьется, при этом понимая с тоской, что полностью теперь избавиться от «этого» не удастся… Я обнимала своего мужа, и он тоже порывисто прижимал меня к себе, бормоча что-то извинительное. И мне так хотелось верить в этот момент, что все будет хорошо, что все будет правильно, что Франция будет процветать, а мы с мужем еще будем счастливы много-много лет…

* * *

21 июля 2018 года (31 декабря 1941 года). Вечер. РФ-2018, Москва, отель «Националь»

Иван Алексеевич Бунин, русский прозаик и публицист

Мы находимся в мире две тысячи восемнадцатого года уже три с половиной месяца, и за это время успели исколесить вдоль и поперек всю Российскую Федерацию, а также некоторые окрестные страны. Впечатлений у меня было столько, что хватило бы на несколько книг. Но все равно наша компания продолжала метаться из одного конца страны в другой. Я считал, что не имею права возвращаться обратно в сорок первый год, пока не проникнусь душою новой России, шагнувшей в двадцать первый век. Ну как же – побывать в России 2018 года и не проехаться с ветерком по знаменитому Крымскому мосту! Посмотрите направо – там Азовское море, посмотрите налево – там Черное. И ветер в лицо, и версты пролетают мимо…

Впервые о необходимости постройки подобного сооружения заговорили еще во времена моей юности, когда возникла идея соединить железной дорогой черноморской побережье от Севастополя до Батума. Воплощению этой идеи в условиях дореволюционной России помешала Великая Война, иначе еще называемая Первой мировой и Империалистической. После Революции, гражданской войны и Разрухи большевики достроили почти готовый участок от Новороссийска и Батума и махнули рукой на остальное – больно сложным с технической точки зрения представлялся Крымский мост в реалиях первой половины двадцатого века.

А может, дело в, как говорят тут, в лоббизме со стороны Черноморского морского пароходства, которое не желало терять финансирование и оборот грузов и пассажиров. Кто сказал, что при большевистской огосударствленной плановой экономике не бывает конкуренции? Бывает, да еще какая, да только вот формы у этой конкуренции могут оказаться самыми уродливыми и экзотическими – как например донос в НКВД или интриги в различных научных и руководящих учреждениях, чтобы те дали на проект «нужное» заключение. Да и здесь, в России двадцать первого века, этот действительно великий мост был построен только тогда, когда в нем возникла такая настоятельная необходимость, что иначе оказалось просто никак. А то так бы и плавали через Керченский пролив на паромах туда-сюда.

Но это я так, к слову, как живой пример того, что Россия – это такая огромная и слабо освоенная страна, в которой можно еще тысячу лет строить мосты и дороги, но и тогда будет недостаточно. Во многих местах (в некоторых из них я был лично) до сих пор царит настоящий девятнадцатый век, когда единственным средством сообщения с цивилизацией для какой-нибудь глухой сибирской деревни является разбитый проселок. Только вот телегу, запряженную парой лошадок, заменило специальное авто с полутора сотнями лошадей под капотом, приспособленное для езды по таким вот, с позволения сказать, дорогам. А кое-где и в двадцать первом веке можно проехать только на чем-нибудь гусеничном и при этом желательно плавающем, потому что в тех краях Господь запамятовал до конца разделить твердь и воду.

Однако ради справедливости должен заметить, что еще две тысячи лет назад Западная Европа считалась краем непролазных болотистых лесов, населенным дикими варварами, а сейчас это светоч цивилизации, при том, что Греция и Рим, сиявшие, когда Европа была дикой страной, сейчас просто глухое захолустье, тень самих себя. Так что можно сказать, что и России уготовано будущее мирового лидера; только у нас, в отличие от Европы, все процессы развиваются крайне неравномерно – то очень медленно, то, когда этого требует ситуация, весьма быстро.

Так, например, господин Соломин объяснил, что наши демократичнейшие думцы образца тысяча девятьсот семнадцатого года, низвергнув царя Николая, открыли ящик Пандоры и запустили ускоренный процесс, в ходе которого, как в калейдоскопе, всего за восемь месяцев Россия прожила все фазы социальной эволюции. Это привело к тому, что уже к августу перед ней встал вопрос: распад и полное развоплощение или же диктатура одной из крайних сил. Господин Соломин лично водил меня в архивы и показывал завизированный Керенским план будущего расчленения России на английский, французский, американский и даже греческий протектораты. Союзнички-с, называется!

Корниловцы свой шанс на взятие власти реализовать не смогли, и одной из причин стало то, что они, по словам господина Соломина, олицетворяли возврат к темному прошлому и продолжение надоевшей всем войны. Поставив в августе крест на правых, мадам История оборотила свой взгляд на левый фланг, где разгорелась своя схватка за лидерство, и победить ней, по всем правилам дарвиновской науки, должна была самая сильная, целеустремленная, дисциплинированная и беспощадная к врагам политическая сила. Таковой, в силу персональных особенностей своего лидера, и оказалась партия большевиков, которая со всей пролетарской решительностью поставила крест на планах Антанты в отношении России. Им эта страна была нужна для самого грандиозного в истории социального эксперимента, и отдавать ее они никому не собирались.

Нельзя сказать, что, узнав все это, я примирился с тем, что сотворили с Россией Ленин и компания, но, по крайней мере, мне стала очевидна неизбежность их победы в том хаосе, что возник в России в результате падения династии Романовых. Ну да ладно, то дела давно минувших дней, в двадцать первом веке уже затхлые и отдающие плесенью. За местной международной политикой наблюдать куда интереснее, ибо она свежая, с пылу с жару, и творится прямо в эти минуты, не без участия главных исторических акторов последнего времени – Путина и Сталина. Особенно мое внимание привлекли события во Франции двадцать первого века. Хотя на заре третьего тысячелетия эта страна мало напоминала ту Францию, которую я знал в двадцатых и тридцатых годах, тем не менее знакомые черты в ней угадывались более чем отчетливо.

Но самое главное событие за время моего отсутствия произошло все же во Франции моего родного мира. В канун нового 1942 года Сталин провел во Франции, Бельгии, Голландии и Дании плебисциты, превратившие эти западноевропейские страны в новые советские республики. В принципе, по примеру присоединенных в сороковом году стран Прибалтики, я ожидал чего-то подобного, но не так скоро; и потому был несколько ошарашен, когда явившийся ко мне в номер в сопровождении господина Соломина советский посол в здешней Москве господин Громыко вручил мне новенький краснокожий паспорт гражданина СССР.

Кстати, гражданином здешней Российской Федерации я стал еще три месяца назад по именному указу нынешнего всероссийского президента – за выдающиеся заслуги перед российской литературой, но по большей части за то, что меня угораздило родиться в российском ныне городе Воронеже. Родись я тремя-четырьмя сотнями верст западнее – в украинских нынче Харькове, Сумах или Полтаве – так просто россиянином мне стать не удалось бы. Потребовался бы нудный, долгий и противный из-за произвола чиновников путь приобретения гражданства как «возвращающемуся соотечественнику» (чем бы я точно не стал заниматься и никому бы не посоветовал) или опять же именной указ Президента, в котором мои литературные заслуги считались бы главной и единственной причиной обретения российского гражданства. Тут по этому основанию в россияне позаписали кучу мировых знаменитостей – спортсменов и актеров; и мне в их компании было бы как-то неуютно. Я же в первую очередь русский, а уже потом знаменитый писатель. Местные к такому положению привыкли, а для меня это все дико, о чем я прямо написал в очередной своей статье.

Но вернемся к господину Громыко и врученному мне советскому паспорту. Вместе с паспортом советский посол вручил мне письмо – из него я узнал, что господин Сталин читал все мои статьи о России двадцать первого века, причем читал по своему обыкновению, делая на полях пометки красным карандашом. Впечатление у советского вождя от моего литературного творчества, по его же собственным словам, осталось самое благоприятное, и после завершения визита в Российскую Федерацию меня приглашали в турне по Советскому Союзу сорок первого года, чтобы я мог взглянуть на тамошнюю действительность непредвзятым взглядом эмигранта, не бывшего в России целых двадцать лет. И знаменитая размашистая подпись: «И-Ст».

Разумеется, я поеду, почему бы и нет. Из того что я узнал в двадцать первом веке, вырисовывался вывод, что Советский Союз, избавленный от тягот тяжелейшей войны и находящийся в фазе бурного роста – это тоже весьма интересная страна. Там есть что сравнивать и с Российской Империей, оставшейся в моей памяти, и с Российской Федерацией двадцать первого века. Грязного белья (вроде лагерей для противников советского режима) мне, разумеется, не покажут, но и не надо. Я вообще не понимаю, почему из их существования нынешние противники господина Сталина делают какой-то особенный фетиш? Ведь при блаженной памяти во времена последнего русского самодержца Николая Александровича также существовали каторжные тюрьмы, в которых люди, помимо прочего, сидели и «за политику»; кроме того, точно такие же каторжные тюрьмы для «политических» тогда существовали и на заморских территориях Франции.

Наверное, все это оттого, что на фоне страдающих политическим бессилием деятелей демократически-либерального толка, совершенно не изменившихся за минувшие сто лет, Сталин, подобно первому русскому императору Петру Первому, выглядит неколебимой глыбой и монументом самому себе. Петр Алексеевич тоже был фигурой весьма неоднозначной – и ноздри рвал, и головы рубил, и Петербург построил на костях, и восстание Булавина в крови утопил, родного сына приказал обезглавить, но все равно вошел в Российскую историю как вполне положительный герой. А все потому, что свою главную войну со Швецией выиграл, выход к Балтике отвоевал, и прорубил даже не окно в Европу, а богатырским плечом высадил кусок стены. Принял страну скорее азиатскую, пребывающую в ленивом сонном застое, а оставил преемникам динамично развивающуюся европейскую Державу. Вот так же и Сталин – принял от предшественников страну, в которой две трети населения не могли свести концы с концами, а оставил после себя мировую сверхдержаву, одну из двух сущих на планете. И не его вина, что преемники промотали унаследованное богатство, пустив его в распыл.

Ну да ладно о Сталине, о нем мы поговорим позже, когда я все-таки проеду по Советскому Союзу и посмотрю, насколько хорошо он и его помощники смогли воспользоваться даром, которым их оделили потомки. В истории бывали случаи, когда неожиданная помощь со стороны приводила не к ускоренному развитию, а к застою с почиванием на лаврах успехов, достигнутых чужим трудом. Сейчас меня больше всего интересует творящаяся прямо сейчас Великая Французская Трагикомедия. И знаете, почти все указывает на то, что режиссером в этом спектакле опять же подвизался господин Сталин, притом, что сценарий писали в личной канцелярии господина Путина.

Одним словом, стоило в предместье Сен-Дени появиться большой группе вооруженных коммунистических жандармов из нашего сорок первого года, как местный политический бомонд пришел в ужасное волнение и даже слегка впал в панику. Дело в том, что это предместье, переполненное выходцами из жарких стран и до того не вполне контролировалось французскими властями, а французские законы были в нем не более чем юридической фикцией. Этнические преступные группировки (сиречь хорошо организованные банды), составленные из эмигрантов по национальному признаку – с таким зверем французская полиция в мои времена и не сталкивалась. И в двадцать первом веке полиция тоже не собиралась сталкиваться ни с чем подобным, поэтому один за другим отдавала кварталы, населенные арабами и африканцами, на откуп их диких обычаев и понятий.

И тут появляются коммунистические жандармы, которые во всем своем великолепии святой простоты, подобно Гераклу, всего за несколько часов приводят один из самых неблагополучных районов в пригодное для жизни состояние, на ходу вычищая авгиевы конюшни. Оформлено все было, как братская помощь предков своим потомкам. Как пишут газеты, в коммунистическом экспедиционном отряде не оказалось ни одного русского или советского, а все исключительно французы и парижане, хотя и коммунисты. Ну как тут не запаниковать? Местная пресса уже разнесла новость о том, что их нынешний президент Макрон даже летал в Сочи просить заступничества российского президента и вернулся оттуда не солоно хлебавши. Мол, нынешние власти должны не паниковать и не кричать о советском вторжении, а взять и договориться, в первую очередь со своим собственным народом, который, хоть и весьма недоволен своим президентом, однако весьма одобряет все то, что сделали в Сен-Дени коммунистическая жандармерия.

Народ одобрил это настолько, что на утро следующего дня, то есть сегодня, местное левое движение «Непокоренная Франция» начало в Париже акции протеста против повышения цен на бензин, против разрушения социальной системы местной французской республики, против диктата бюрократии Европейского Союза и за отставку президента Макрона. Выступления, которые рано утром начались, как попытки нескольких десятков левых активистов перекрыть парижскую кольцевую автодорогу, уже к вечеру вылились в массовые протесты по всей Франции, вызвавшие паралич транспортного сообщения. Эта так называемая «Непокоренная Франция» моментально обросла десятками тысяч соратников и попутчиков, зачастую не состоящих ни в каких организациях; и среди них изрядный процент составляли те, кто абсолютно не исповедует левых взглядов, но при этом терпеть не может нынешнего президента-перевертыша. Слишком много у людей набралось возмущения бесцеремонными действиями властей, и теперь, когда за их спиной вдруг обозначилась ухмылка знаменитого Кремлевского Горца, эти демонстранты решили высказать своим обидчикам все и сразу. Ведь, как сообщает пресса, им обещали, что протестующих никто и пальцем тронуть не посмеет.

Одним словом, все как у нас в феврале семнадцатого – мутный круговорот, только без зимы, затяжной войны, голода в столице и слабого государя-императора, свержение которого кажется единственным способом избежать еще больших бед.

«И тут смута!» – вздохнула Вера Николаевна (Муромцева), зябко кутаясь в шаль и глядя, как в огромном телевизионном экране люди, подобно дорожным рабочим одетые в желтые светоотражающие жилеты, буквально заполонив улицы французской столицы, движутся в сторону Елисейского дворца. Колышутся над толпою алые знамена, вполне респектабельные представители крупнейших профсоюзов идут рядом с левацкими боевиками, и тут же, рядом с ними – штандарты ультраправых, которым тоже не нравится нынешняя политика. Лозунги у демонстрантов самые разные. И среди них, помимо экономических (вроде снижения цены на бензин и увеличения дотаций французским фермерам), ветер треплет транспаранты с надписями «Долой Макрона!» и «Хотим как в Сен-Дени!». Вот такая каша в головах бывает в те моменты, когда сложившееся положение кажется людям нетерпимым, и в тоже время в обществе нет никакого согласия по поводу путей, которыми эту проблемы стоит решать.

Впрочем, если в эту историю замешан господин Путин, весьма скептически настроенный по отношению к левым политикам, то не стоит экстраполировать конечный результат этих протестов из видимой на экране картинки. Как говорится, «возможны неожиданности». Чтобы понять эту историю во всех деталях, необходимо дождаться ее завершения, и то очень многое окажется скрытым от невооруженного взгляда обычного обывателя. Но нас этот вопрос сейчас уже не особо волнует, ведь официанты только что закончили сервировать стол, на котором стоит и горячее, и холодное, и горячительное, и прохладительное. Ведь всего несколько минут спустя мы с Верой Николаевной, Леонидом (Зуровым), неизменным господином Соломиным и примкнувшим к нам красным графом Алексеем Толстым сядем отмечать наступающий в нашем мире новый, 1942 год.

Ну и попутно, за застольной беседой, мне хотелось бы поговорить с Алексеем Николаевичем об образе Петра Великого. Ведь если в этом мире Алексей Толстой так и не успел написать второй том своего «Петра Первого», то у нас, поправив свое здоровье, он будет вполне в состоянии до конца раскрыть образ одного из величайших российских самодержцев.

* * *

1 января 1942 года (22 июля 2018 года). Вечер. Париж-1942, площадь Пирамид, дом 2, отель «Регина»

Бригадный генерал (полковник) Шарль де Голль, председатель «Свободной Франции»

Еще год назад общественное мнение во Франции (как в оккупированной ее части, так и в той, что находилась под контролем режима Виши), склонялось к пассивному выжиданию. Конечно, французы повсюду с удовлетворением и часто с восхищением прислушивались к передачам «лондонского радио», которые казались им голосом свободы. При этом встреча Гитлера и маршала Петена в Монтуаре сурово осуждалась, а демонстрация парижских студентов, которые, неся впереди «два шеста», 11 ноября сорокового года направились к Триумфальной арке и были разогнаны ружейным и пулеметным огнем немецких войск, считались волнующим и ободряющим признаком грядущего освобождения. При этом ровно год назад, 1-го января прошлого года, большая часть населения, особенно в оккупированной зоне, по моему призыву не выходила из домов; в этот «час надежды» улицы и площади были совершенно пустынны.

Все же тогда не было никаких признаков, дающих основание полагать, что большинство французов полно решимости действовать. Немецкие оккупанты, в какой бы части Франции они ни находились, не подвергались никакому риску. Мало кто в то время не признавал правительства Виши, а сам маршал Петен продолжал пользоваться большой популярностью. Полученный нами в Лондоне фильм, который снимался во время поездки Петена по крупным городам Центральной и Южной Франции, служил ярким доказательством его популярности. Большинство французов в глубине души надеялись, что Петен ведет двойную игру и что настанет день, когда он возьмется за оружие. Широко распространенным было мнение, что мы с ним вступили в тайное соглашение. В конечном счете, пропаганда сама по себе, как всегда, не имела большого значения. Все зависело от хода реальных событий.

Я всегда говорил, что поскольку начавшаяся война по своему характеру является мировой, то, даже потерпев поражение, наша Франция ее еще не проиграла, главное – не прекращать сопротивление немецким войскам. Ибо по мере вовлечения в мировую бойню все новых и новых стран, противники гитлеровской Германии и фашистской Италии рано или поздно одержат над ними победу, и тогда Сражающая Франция окажется в лагере победителей, а не проигравших. Капитуляция же – это путь в никуда, означающий сотрудничество с агрессором, а значит, неизбежное презрение и осуждение со стороны будущих победителей.

Я оказался пророком и все случилось именно так4 только я даже в самом страшном сне не мог предугадать, от кого и с какой скоростью гитлеровский вермахт потерпит в этой войне поражение. Надо сказать, что первые сообщения об успехах Красной Армии (я тогда находился на Ближнем Востоке, точнее, в Каире) мы встретили с известным недоверием. После того разгрома, которому год назад подверглись французская и британская армии, не могли русские драться с бошами хотя бы просто на равных, а тем более, как заявлялось в их сводках Совинформбюро, наносить им тяжелые потери, ставящие на грань разгрома целые соединения. Правда, потом, через несколько дней, из независимых источников (американское посольство в Берлине) пришла шокирующая информация о сокрушающем бомбовом ударе, нанесенном неизвестной стороной по Берлину всего через несколько часов после начала войны с Советским Союзом. Сами германцы при этом будто дали обет молчания, берлинское радио не подтверждало, но и не опровергало сообщения американской прессы. И даже, более того, с того утра нигде и никак не было слышно изрядно всем поднадоевшего главного пропагандиста бошей доктора Геббельса, будто его и в самом деле покарал Бог или побрали черти.

Ну а потом, уже в июле, началось такое, что только голова шла кругом. Мне и моим соратникам оставалось только завистливо качать головами, наблюдая, как русские кормят вермахт тем же дерьмом, каким тот год назад кормил французскую армию. Кроме того, не было никакой общегосударственной капитуляции, потому что никакого правительства или чего-то подобного у Германии к тому моменту уже не существовало. Бошей просто пинками гнали в сторону Атлантики, пленяя или уничтожая тех, кто не мог уже бежать дальше. К середине августа (я тогда находился в Бейруте) эта волна достигла Парижа, перехлестнула его и покатилась дальше к испанской границе. При этом русские не видели никакой разницы между оккупированными и так называемыми свободными территориями, которые контролировал режим Виши. Так оправдались мои слова по поводу презрения и осуждения со стороны победителей.

И одновременно этот успех русских до крайности возбудил британцев, увидевших в их продвижении угрозу своим вечным интересам. Они уже однажды наломали дров своей «Катапультой», но этого им было, видимо, мало. Еще 7-го августа я получил от Черчилля телеграмму, больше похожую на ультиматум. В крайне категоричной форме глава британского правительства требовал от меня осуждения вторжения советских войск на территорию Франции и призыва к французам оказать им сопротивление. Мол, точно такое же заявление в отношении польской территории уже сделало польское правительство в изгнании пана Миколайчика. Такое требование (да еще и в категоричной форме) вызвало во мне волну возмущения. Я им не пан Миколайчик, чтобы просто так, за здорово живешь, поддаться британскому диктату и поссориться с вооруженной силой, которая всего за восемь недель сумела полностью разгромить вермахт и прибрать себе ставшие бесхозными европейские территории. Хотя, уверен, пану Миколайчику и диктовать ничего не надо было – сам прибежал к Черчиллю, виляя хвостом, и принес в зубах нужное британцам заявление.

Поначалу я решил не отвечать ни да, ни нет, а присмотреться к ситуации, пытаясь понять, как ведут себя русские на французской земле и как относится к этому народ, и так далее и тому подобное. Но, видимо, британское правительство не желало знать и шестнадцатого августа – на следующий день после того, как русские вошли в Париж, все руководство «Свободной Франции» находящееся на подконтрольной британцам территории, было неожиданно арестовано. А еще через три дня, после того как коммунистический лидер Морис Торез объявил о формировании Временного правительства Национального единства с самым широким представительством патриотических сил, эти мои арестованные соратники были расстреляны британскими военными властями, без суда и следствия. Уже потом я узнал, что за моих людей вступилось советское посольство в Лондоне, потребовавшее у британского правительства освободить арестованных без каких-либо условий. Именно это требование и вызвало такую неадекватную реакцию Черчилля, решившего, что я уже сговорился с месье Сталиным у него за спиной.

Лучшего подарка коммунистам, чем расстрел моих соратников, британцы сделать не могли. «Свободная Франция» была обезглавлена и обескровлена, но самое главное заключалось не в этом, а в том, что у коммунистов с их значительным опытом подпольной работы обнаружилась своя подпольная организация сопротивления, на основе которой и возникли временные органы власти. И ведь вся эта торопливость Черчилля, навсегда поссорившая французов и британцев, проистекала только из того страха, что от действий «Свободной Франции», если ей будет позволен свободный выбор, каким-то образом пострадают извечные британские интересы. После такого решения эти интересы пострадают точно, потому что «Свободная Франция» отнюдь не исчерпывалась своим лондонским комитетом; главные ее силы находились и находятся в колониях и заморских территориях.

Но, расстреляв моих соратников, арестованных на британских территориях, Черчилль и не думал успокаиваться. Совсем незадолго до того, в конце июля, мне удалось заключить соглашение, по которому руководство подмандатной Франции на территории Сирии признавало правительство «Свободной Франции», взамен на что размещенные в Палестине британские войска прекращали против них всяческие враждебные действия, начатые в связи с уже упомянутой операцией «Катапульта». И вот, все оказалось напрасно – после того как во Франции провозгласили временное коммунистическое правительство национального единства, британские войска возобновили продвижение вглубь Сирии, и к концу августа вплотную подошли к Дамаску. У этих просвещенных мореплавателей действительно только один вечный и неизменный интерес в жизни – урвать чужое, сожрать и переварить поскорей, чтобы кусок не успели вырвать прямо изо рта.

Сказать честно, после всего произошедшего у меня просто не было иного выбора, кроме как обратиться к единственной силе, которая могла бы обуздать британскую жадность. Я имею в виду русских из будущего, союзников нынешнего Советского Союза. Они еще называют себя второй антигитлеровской коалицией, как бы противопоставляя себя еще необъявленному союзу Североамериканских Соединенных Штатов и Великобритании. Вряд ли Черчилль рискнет противоречить мощи, за несколько стремительных операций в труху сокрушившей Третий Рейх. Это, в самом начале войны Гитлера против Советов мы, не понимая ничего, могли только, открыв рот, наблюдать, как под сокрушающими ударами гибнет лучшая армия континентальной Европы. Двумя месяцами позже картина была уже вполне определенной, и ведущая роль России из будущего в русско-советском союзе являлась вполне очевидной.

Видит Бог – если бы не вызванная страхом торопливость Черчилля, я этого никогда бы не сделал. В свое время, после освобождения из плена, в двадцатом году, в чине майора польской армии мне довелось повоевать против ворвавшихся в Польшу большевистских орд. Меня даже звали навсегда остаться на польской службе, но мне претила спесь и глупость польских панов, и я предпочел вернуться во Францию, где меня уже похоронили и оплакали. Во французской политике я бы предпочел занять патриотическую, но не коммунистическую позицию, собрав под свои знамена тех, кому дороги традиционные французские ценности. Но, видимо, вечные Британские интересы со времен Столетней войны и по сей день как раз и заключаются в том, чтобы в итоге всех политических манипуляций Франция, в конце концов, прекратила бы свое существование. Теперь понятно, что антигерманское «Сердечное Согласие» было всего лишь проходным моментом, когда ушлые джентльмены, воспользовавшись неопытной простушкой Францией, вдобавок обобрали ее до нитки и подставили под удар тевтонской ярости.

Одним словом, я решился и в ночь с 28-го на 29-е августа вылетел на самолете Фарман-220 из Бейрута в Афины, к тому моменту уже занятые войсками маршала Буденного. Полет в ночное время был необходим, чтобы относительно безопасно обогнуть занятый англичанами остров Кипр. К тому времени наравне с деятелями уже не существовавшего режима Виши, и я был вполне официально объявлен врагом Британской империи; и, если бы британские истребители обнаружили мой самолет поблизости от своих аэродромов, они обязательно постарались бы его сбить. Далее все происходило как в странной трагикомедии, когда не знаешь, что делать – плакать или смеяться. Отправляясь в этот путь, я совсем не знал, чего мне ожидать от большевиков, с которыми мне предстояло столкнуться в первую очередь, ведь моя «Свободная Франция» первоначально имела проанглийскую направленность, а я лично, как об этом было сказано ранее, успел даже повоевать против них в двадцатом году в Польше.

Но напрасно я ожидал враждебного отношения; все сложилось наилучшим образом. Едва только мой самолет успел приземлиться в Афинах, меня встретили будто долгожданного гостя. Но, знаете ли, у русского гостеприимства тоже есть издержки. Гостя они кормят так, будто собираются зарезать его к празднику. Но самое главное было не в этом. Не прошло и суток моего сидения в Афинах, как на встречу со мной прибыли лично господин Молотов и еще один господин по фамилии Иванов, представляющий президента России из будущего. В ходе этих переговоров мне ничего не нужно было лично для себя, все только для милой Франции. В первую очередь за моей Родиной необходимо было сохранить все те колонии, подмандатные и заморские территории, к которым, пользуясь нашей слабостью, тянула свои длинные руки жадная Британия, и постараться воспрепятствовать тому, чтобы коммунисты захватили во Франции монополию на власть, подобно тому, как это случилось в Советской России.

Первое мне пообещали сразу и без всяких условий. Мы еще не закончили переговоры, а советские десантные войска, которые одним своим присутствием должны были вытеснить британцев из Сирии и Ливана, уже грузились в военно-транспортные самолеты, чтобы высадиться на аэродромах Дамаска и Бейрута. Говорят, что Черчилль сдал назад сразу, как только узнал о советских десантах, и приказал британским войскам немедленно отступить на исходные позиции в Палестине. Было только жаль моих верных соратников, расстрелянных в британских застенках, но их было уже не вернуть. Если бы не панический страх господина Черчилля перед русскими, то все могло бы сложиться совсем по-другому.

Что касается вопроса о политической власти, то, как мне объяснил господин Иванов, его в ходе плебисцитов и выборов будет решать сам французский народ. Нам, то есть «Свободной Франции», которая была переименована в партию «Свободных Республиканцев», могли только предоставить возможность участия во временном правительстве и в подготовке мероприятий по избранию постоянной власти. Теперь, после плебисцита о присоединении Франции к СССР, я понимаю, почему все было устроено так, а не иначе. Да, мы вошли во временное правительство Национального единства, а ваш покорный слуга стал министром национальной обороны. Но коммунисты постоянно обходили нас на поворотах, их популярность беспрестанно росла, а наша падала. Местные выборы в начале декабря показали, что после того, как из политической жизни были исключены политические силы, причастные к развязыванию второй мировой войны и поддержавшие коллаборационистское правительство Петена, соотношение голосов между коммунистами и нами, свободными республиканцами, в различных местностях составляло от трех к двум до четырех к одному. Это была катастрофа, теоретически означающая многопартийность, а фактически являющаяся монополией партии коммунистов.

У нас не было ни одного шанса – за коммунистами стоит такая сила, борьба с которой означает для нас только безусловное поражение. Слишком силен оказался шарм русского солдата как победителя бошей, слишком соблазнительно их идеи светлого будущего выглядят для нашего французского простонародья, слишком большой контраст их присутствие составляет с немецкой оккупацией. На улицах французских городов вы не увидите русских вооруженных патрулей. Порядок поддерживает только так называемая рабочая гвардия, которая состоит исключительно из французов и не вызывает раздражения у обывателя.

К тому же. если связь между французской девушкой или женщиной и немецким солдатом считалась предосудительной, и француженку за нее подвергали всеобщему остракизму – то связь той же француженки и русского солдата не считалась чем-то предосудительным, если, конечно, тот не был женат и имел по отношению к своей даме серьезные намерения. И ведь такая история с француженками и русскими солдатами происходит уже не в первый раз. Обратившись к истории, я с удивлением прочел, что в 1814 году, когда русские, разгромив Наполеона, на несколько месяцев оккупировали Париж, в постелях русских солдат и офицеров совершенно добровольно перебывали почти все парижанки – от поломоек до герцогинь. После этого многие молодые русские офицеры обзавелись тут юными французскими женами, которых они увезли с собой в далекую страну Россию, где по улицам бродят дикие белые медведи.

Но на это раз русские тут не на месяцы и даже и не на годы, а навсегда. Как гласит коммунистическая пропаганда, распространяемая к плебисциту, все это делается исключительно ради того, чтобы Европа, объединенная под русской властью, никогда больше не стала полем мировой бойни, и чтобы населяющие ее народы могли благоденствовать в мире и покое. А кому не хочется мира, если на памяти нынешнего поколения две ужаснейших войны, проходивших на территории Франции, и принесших французскому народу тяжелейшие людские потери. Так что исход плебисцита был предрешен заранее, весь вопрос был только в том, сколько народа выскажется за присоединение к СССР, а сколько против. «Против» оказался каждый четвертые француз, но это уже ничего не решало; трое из четверых были «за», в том числе и потому, что русские пообещали присоединить Францию вместе с ее колониями, вернув те из них, которые уже успели прикарманить разные проходимцы вроде англичан и японцев. Если что, я про Полинезию и Индокитай, а также про некоторые наши африканские владения, на которые положили глаз англичане.

Одним словом, я сейчас стою на балконе отеля и смотрю на гуляющую внизу празднично одетую толпу. Похоже, что в этот день и час люди отмечают все разом – и Новый год, и свою новую страну, и избавление от бошей, состоявшееся не вчера, но осознанное только к этому моменту, и, самое главное, они отмечают свою новую жизнь. Одним словом парижане празднуют, а мне грустно, потому что я чувствую себя оставшимся не у дел. Да, наша партия свободных республиканцев продолжит свое участие в политической жизни французской советской республики, ибо ее никто не собирается запрещать, но ее популярность будет падать, пока она совсем не зачахнет. Нет, эта новая Франция, которая ликует сейчас у меня за окном – совсем не моя страна, хотя я ее тоже люблю. Это, как невеста, которая ушла к другому, оставив в сердце незарастающую рану, но все равно оставшаяся милой и желанной. К тому же после формирования нового, уже советского, правительства в нем больше не будет министра национальной обороны. Армия, финансы и спецслужбы в Советском Союзе едины, поэтому министры образования или внутренних дел в республиканских правительствах имеются, а вот военных министров в них нет.

Так что я даже не знаю, чем мне теперь заняться. Начать писать мемуары, или сосредоточиться на политической деятельности, или же попроситься на службу генералом в Красную Армию? Не знаю, не знаю…

Звонок в дверь; пойду открою… Хочется надеяться, что это не НКВД (то есть рабочая гвардия) пришло арестовывать ставшим ненужным генерала…

* * *

Пять минут спустя, там же

Но это оказалась совсем не рабочая гвардия. На пороге номера стоял месье Иванов, в черном кожаном плаще и черной же шляпе, будто личный посланец месье Дьявола. Тот самый месье Иванов, представитель российского президента, с которым я познакомился на тройственных переговорах в Афинах, когда моя «Свободная Франция» перешла на сторону второй антигитлеровской коалиции. Тот, кто плохо знает месье Иванова, может принять его за несерьезного весельчака, с лица которого вечно не сходит улыбка, а тот, кто его знает хорошо, тот… знает, что под этой несерьезной маской скрывается упорный боец с математическим складом ума и смертельной бульдожьей хваткой. Я его знаю и говорю, что такого врага, прошу прощения за каламбур, я не пожелаю и врагу. Бедный месье Черчилль! Против улыбки месье Иванова его сигара, коньяк и толстое брюхо совершенно не котируются. Интересно только, с каким еще предложением из разряда тех, «от которых нельзя отказаться», месье Иванов явился ко мне на этот раз?

– Гуд ивнинг, месье Шарль! – по-английски сказал господин Иванов, приподнимая шляпу, – Как поживаете?

Кроме родного русского, он прекрасно владеет английским и шведским языками. Вот и сейчас, если бы я заранее не знал, что передо мной русский, то подумал бы, что это чистокровный англичанин, причем из высших слоев лондонского общества. Но, к моему величайшему сожалению, месье Иванов совсем не говорит по-французски, а я, в свою очередь, не знаю русского языка, из-за чего нам и в тот, и в этот раз приходится общаться на языке нашего вероятного противника.

– Вечер добрый, месье Серж, – на том же языке ответил я. – Вашими молитвами я поживаю вполне нормально, и не ваша вина в том, что мне категорически не нравится происходящее там внизу, за окном.

– А что там происходит такого особенного? – сказал месье Иванов со своей извечной улыбочкой, подходя к окну и отдергивая штору, – люди празднуют Новый год, радуются и веселятся. Веселые лица, карнавальные костюмы и праздничная иллюминация. Чего же в этом плохого? Разве могли они так веселиться год или два назад? Не понимаю вашего пессимизма…

– Дело в том, месье Серж, – с горечью ответил я, – что Франции – в том виде, в каком я ее знал – больше нет. Она умерла, растворилась в огромном Советском Союзе, и сине-бело-красный стяг свободы равенства и братства исчез под массой чисто алого знамени диктатуры вашего пролетариата. Я не знаю – быть может, Советский Союз продолжит расти и развиваться так же стремительно, как до сей поры, а французы, влившись в огромную семью народов и получив в ней равные права, станут для всех своих сограждан эталоном культуры и воспитанности… В таком случае потомков веселящихся сейчас на улице людей действительно ждет великое будущее. Они, вместе со своими русскими братьями и представителями других народов, как обещают ваши пропагандисты, полетят в космос и рано или поздно раздвинут пределы существования человечества на всю Вселенную. Но ведь все может быть и по-другому… Я же знаю, что там, в вашем мире, большевистский эксперимент не оправдал себя экономически и был свернут самим советским руководством, бросившим своих союзников и клиентов на произвол судьбы. В таком случае, увы, будущие поколения французов ждет гибель под руинами павшей империи, всеобщий упадок духа, вырождение и вымирание. Ставки слишком велики, и я боюсь за будущее своего народа. И мне неясно, к добру был это шаг или нет?

Выслушав мою пламенную речь, месье Иванов для начала только пожал плечами.

– Знаете ли, месье Шарль, – задумчиво произнес он, – я думаю, что вы не до конца владеете информацией об истории нашего мира. Известно ли вам, что после окончания второй мировой войны советская система, прежде чем пасть под давлением коллективного Запада, продержалась целых сорок пять лет? И это притом, что соотношения экономик Советского Союза и стран Запада котировались как один к трем, а военные базы Соединенных Штатов, нашего главного противника, окружали нас по всему периметру границ. Такое было возможно только в том случае, если советская плановая экономика сама по себе имела значительные стратегические преимущества, которые и позволили ей продержаться так долго. К сожалению, при трехкратном превосходстве противника фатальной могла стать любая ошибка, а таких ошибок было сделано предостаточно – не одна и не две. Как это ни печально – жизни без ошибок вообще не бывает. Как говорят у нас в народе: «Знал бы, где упаду – соломки бы подстелил»…

– Да, вот тут вы правы, месье Серж, – согласился я, – если говорить военным языком, то при трехкратном превосходстве врага можно держаться только в том случае, если у него кони и кремневые дульнозарядные мушкеты, а у вас пулеметно-пушечные броневики и вдосталь патронов. Стреляй – не хочу.

– Примерно так, месье Шарль, – кивнул мой собеседник, – но дело в том, что мы с товарищем Сталиным добились в этом мире такой конфигурации сил, что местный Советский Союз и его главный оппонент, Соединенные Штаты со своими сателлитами, будут иметь соотношение сил, котирующееся как один к одному. Никакого трехкратного численного превосходства у врага уже не будет, и никаких военных баз, окружающих советскую территорию по периметру, тоже. Экономическое соревнование будет честным и равным при резко сниженном уровне военной агрессивности, ибо ни одна сторона не сможет угрожать другой стремительным наземным вторжением. Объединенная под властью Советского Союза Европа действительно навечно превратится в заповедник мира и согласия. Так что за потомков современных вам французов вы можете не беспокоиться. Все у них будет хорошо. Побеспокоиться следует как раз о французах нашего мира, превратившихся в заложников политических игр своих элит и из-за этого не способных более самостоятельно решать свою судьбу.

– Это как, месье Серж? – удивился я. – Неужели во Франции двадцать первого века была реставрирована самовластная монархия и французский народ снова не властен над своей судьбой?

– Совсем наоборот, – ответил мой собеседник, – выборы как институт демократии сохранились, да вот только качество политиков, выставляющих на них свои кандидатуры, преднамеренно резко понижено, чтобы они соответствовали целям и задачам наднациональных структур, в которые входит Франция, а также интересам транснациональных корпораций, которые владеют в вашей стране вообще всем, чем стоит владеть. Конечно, остался его государственный сектор, созданный во время вашего президентства, но и он испытывает значительное давление со стороны кругов, называющих государственную собственность неэффективной, а на самом деле рассматривающих ее как кусок, подлежащий обязательной дележке.

– А что, – спросил я у месье Иванова, – я был президентом?

– Угу, Шарль, – ответил тот, – были, да еще каким президентом! Правда, вас свергли, устроив студенческий бунт и кампанию гражданского неповиновения, но потом, когда через два года вы умерли от разрыва аорты, ваш преемник на этом посту сказал: «Генерал де Голль умер, Франция овдовела». Ваше имя там до сих пор котируется как эталон качества для политика.

Выслушав эти слова, я задумался, и в моем уме забрезжила некая догадка.

– Так вы, месье Серж, – спросил я, – хотите отправить меня в ваш мир, чтобы я сделал для вас там некую работу, потому что использовать меня здесь уже не представляется возможным. Не так ли?

– Да нет, месье Шарль, – покачал тот головой, – работа, которую мы вас просим сделать, нужна именно французам нашего мира для того, чтобы все у них было хорошо и счастливо, а мы, если что, без ваших услуг сможем вполне обойтись. В случае необходимости бойцы товарища Мориса Тореза при вполне скромной поддержке устроят вашей пятой республике такой зажигательный канкан, что всем чертям тошно станет. Главная наша задача – сделать так, чтобы с французской земли никто и никогда больше не угрожал нам войной, и она будет решена в любом случае.

– Понятно, месье Серж, – кивнул я, – вы берете меня за горло. Франция для меня всегда превыше всего, в каком бы из миров не находилась. Но только учтите – я почти ничего не знаю об этом самом вашем мире двадцать первого века и по неопытности могу наделать немало глупостей…

– Но в принципе, месье Шарль, вы согласны? – полувопросительно-полуутвердительно произнес месье Иванов. – В таком случае, если мы сядем в кресла поудобнее, я хочу поведать вам всю эту историю без всяких утаек, прекрас и очернений. Ведь если вы согласны на наше предложение, то должны знать все, и даже несколько более того.

– Да, месье Серж, – подтвердил я, – я согласен на ваше предложение. Но только объясните мне, пожалуйста, как можно знать «более чем все»?

В ответ мой собеседник, устроившийся в кресле, закинув ногу на ногу, только усмехнулся.

– А это просто, месье Шарль, – пояснил он, – «все» – это сами события во всей их полноте, на таком уровне информацией может владеть хорошо осведомленный обыватель. «Более чем все» – это информация об разнообразных закулисных политических ходах, заказчиках и исполнителях тайных акций, которые для обывателя выглядят как случайные происшествия или даже стихийные бедствия. Короче – возня бульдогов под ковром и все ее последствия. Но давайте слушайте. Начнем с того самого момента, когда ваша история начала отличаться от нашей – то есть с 22-го июня 1941 года. Иначе для вас все время будут оставаться непонятные моменты…

* * *

Еще три часа спустя, там же

Три часа пролетели для меня незаметно, и только глянув на настенные часы после завершения рассказа, я понял, сколько прошло времени. Сначала, чтобы не утомлять меня ненужными подробностями давно минувших дел, месье Иванов был краток, останавливаясь только на ключевых моментах. Но чем ближе история была к двадцать первому веку, тем большими подробностями пестрел его рассказ. Явно подчеркивались те моменты, когда Франция теряла часть суверенитета. Особое внимание месье Иванов сосредоточил на том, как чисто экономическое «Объединение угля и стали», созданное для оптимизации работы европейской металлургической промышленности, выросло в огромного политического монстра, именуемого Европейский Союз. У меня от ярости буквально шерсть дыбом встала на загривке, когда я узнал, что существует какое-то наднациональное общеевропейское правительство, которое диктует властям Франции. какую политику им вести, во что верить, с кем дружить, а с кем враждовать, на что тратить деньги, на что не тратить – и так во всем, вплоть до самых мелких мелочей. И над всем этим балаганом с куклами на веревочках торчат омерзительные рожи двух англосаксов: дяди Сэма и Джона Буля.

Оказывается, первые организации, превратившиеся потом в этот ужас, образовались еще до того, как я стал президентом. Да я был, собственно, и не прочь, пока этот проект не выходил за чисто экономические рамки. Меня для того и постарались отстранить от президентства, чтобы открыть зеленый свет замершей было на десятилетие так называемой «европейской интеграции», а на самом деле – процесса захвата власти наднациональной бюрократией.

По моему мнению, этот самый Европейский Союз, единственная в своем роде колониальная империя без метрополии – зеркальное отражение Советского Союза, который попытался стать Империей, состоящей из одной метрополии без колоний. Ведь, в отличие от советских властей, которые с первых же часов взяли на себя ответственность за благополучие будущих новых сограждан, власти Европейского Союза горазды только издавать распоряжения, и их абсолютно не волнует, как эти распоряжения отразятся на жизни граждан тех стран, которых они касаются. И никто не чувствует себя защищенным от какого-нибудь вопиющего произвола, когда рыбакам могут запретить ловить рыбу, шахтерам добывать уголь, а фермерам сеять пшеницу.

Разумеется, прибыв на место, я тут же припаду к первоисточникам, но уже сейчас я чувствую, что месье Иванов меня не обманывает, а в самом крайнем случае, возможно, лишь сгущает акценты. Нет ему смысла меня обманывать, потому что прежде чем начать действовать, я действительно в первую очередь попытаюсь разобраться в ситуации. А действовать я буду непременно, ибо если ЭТА Франция находится в более-менее хороших руках, то ТУ Францию надо спасать, и немедленно!

* * *

29 июля 2018 года (7 января 1942 года). 12:05 Франция-2018, Париж

Хотя вся эта история началась значительно раньше, именно воскресенье, двадцать девятое июля, стало тем черным днем, который фактически поставил крест на существовании Пятой Республики.

Первые масштабные протесты против политики, проводимой президентом Макроном и кабинетом премьер-министра Филиппа Эдуара, начались на следующий день после появления в Сен-Дени коммунистических боевиков из сорок первого года, и возглавила их переметнувшаяся на сторону пришельцев из прошлого так называемая «Непокоренная Франция», за которой вполне ожидаемо стоял ухмыляющийся Жан-Люк Меланшон и еще несколько деятелей такого же ультралевого толка, только масштабом поменьше.

Шоком для французского истеблишмента стало то, что к ультралевым очень скоро присоединился ультраправый «Национальный Фронт», руководимый Марин Ле Пен. Эти, хоть и не сочувствовали коммунизму, тоже с большой охотой увидали бы президента Макрона вместе с его Макронихой в гробу и белых тапках. По крайней мере, лозунги ультралевых о необходимости отставки нынешнего руководства Французской республики, серьезной правки конституции, выхода из ЕС и НАТО и об обуздании засилья толерантности и мультикультурализма они поддерживали на сто процентов. К этим двум полярным силам тут же присоединились представители профсоюзов, фермеры, дальнобойщики, учителя, врачи и прочие, которым было что сказать нынешним французским вождям, и были это отнюдь не слова ободрения и поддержки.

Если двадцать первого июля, в субботу, манифестации протеста ограничивались в основном Парижем и окрестностями, то на следующий день, в воскресенье, желтожилетный пожар полыхнул по всей Франции, а в столице на улицах оказалось чуть ли не полгорода. Протестовать вышли даже школьники (несмотря на то, что находились на каникулах) и студенты, недовольные либеральными реформами в области среднего и высшего образования, а также тем, что получаемые ими знания не обеспечивают успешного начала карьеры. При этом у одних протестующих на желтых жилетах сзади были изображены лилии давно свергнутых Бурбонов, а у других – коммунистические серпы с молотками. Все смешалось в бедной и несчастной Франции, после чего это перемешанное «все» пошло войной на президента Макрона.

Заранее, еще до начала протестов, из Сен-Дени поступило предупреждение полковника Леграна, что до тех пор, пока протест носит мирный характер, любые попытки задерживать (арестовывать) манифестантов или же применять по отношению к ним насилие будут считаться недопустимыми. Особый вес этому заявлению придал тот факт, что в ночь с двадцать первого на двадцать второе июля молодые выходцы из жарких стран в окрестностях Парижа и самой французской столице, как это водится в таких случаях, попробовали учинить свои «акции протеста» с поджогами автомобилей и битьем витрин. Полиция по большей части на место событий не успела, но не она была главным действующим лицом в серии скоротечных ночных стычек. Бойцы истребительных батальонов рабочей гвардии появлялись на месте преступления внезапно, будто бы из ниоткуда, и без предупреждения открывали по погромщикам огонь на поражение. А после, закончив свои дела, бесследно исчезали в неизвестном направлении, оставляя после себя трупы погромщиков (раненые добиты выстрелами в голову), горящие автомобили и разбитые витрины. Тушить пожары и вставлять стекла – это совсем не их работа.

Когда приезжала полиция, она вместе с пожарными и медиками попадала уже к шапочному разбору, когда остается только заполнять протокол и удивляться: «а что, так тоже можно?». Да, можно, если человек, совершающий тяжкое уголовное преступление, поставлен вне рамок закона, так что убить его в этот момент вправе любой, у кого есть соответствующие возможности, а не только находящиеся при исполнении сотрудники правоохранительных органов. Например, проходящий мимо армейский офицер при оружии или дедушка с легально зарегистрированным охотничьим ружьем. Еще и премию могут получить за меткую стрельбу и помощь правоохранительным органам. И судьи с адвокатами будут побоку. Кто бежал – бежал, кто убит – убит. Но это был лишь проходной эпизод, оставшийся практически незамеченным на фоне полной зачистки Сен-Дени. Ведь нигде, кроме этого парижского пригорода, рабочегвардейцы больше не задерживались ни на минуту и не пытались установить свою власть, вместо того покидая место происшествия сразу после того, как их дело было сделано. Главная задача была показать, что никто и никогда не сможет безнаказанно шантажировать рабочую гвардию, устраивая беспорядки и погромы. Урок получился крайне поучительный, причем по все стороны баррикад.

Начни так действовать французские полицейские… нет, это просто невозможно, за это их просто растерзали бы всякие правозащитники, ведь нельзя же так с погромщиками – онижедети, и все такое. И побоку то, что в условиях безнаказанности стая крыс становится страшнее тигра. Но что не разрешено быку, то дозволено Юпитеру, который находится выше местных условностей. А это рождает у местных правоохранителей как минимум зависть, а по максимуму – нежелание подчиняться таким властям, которые требуют от них и порядок поддерживать, но и руки при этом связывают. Но мысль о полицейской забастовке пришла в их головы несколько позже, а пока это было только чувство жгучей зависти к своим коммунистическим коллегам, свободным от глупых условностей толерантной Европы двадцать первого века.

Но протесты двадцать первого и двадцать второго числа, сколь бы масштабными они ни были, стали лишь прелюдией к дальнейшему развитию событий. В понедельник двадцать третьего этот девятый вал желтых жилетов, казалось, схлынул, уступив место точечным акциям. Где-то дальнобойщики и фермеры, блокируя дороги, протестовали против роста цен на топливо, в другой день те же фермеры вываливали перед министерством сельского хозяйства подгнившие овощи, которые не получилось реализовать из-за норм и правил ЕС, а также отходы свинской жизнедеятельности. Где-то на демонстрации выходили школьники с преподавателями, а где-то – врачи с медсестрами, где-то митинговали госслужащие, количество которых Макрон решил сократить на пятьдесят тысяч человек, а где-то пугали народ предупредительными однодневными забастовками профсоюзы, и по улицам немногочисленными, но шумными маршами проходили то представители «Непокоренной Франции», то «Национального фронта». При этом чья-то опытная и заботливая рука следила за тем, чтобы эти силы-антагонисты, запугивающие французское общество возможной диктатурой, не сталкивались между собой и не аннигилировали как щелочь и кислота. Нет, вся их ярость должна быть нацелена на президента Макрона, его правительство и власти ЕС.

Разумеется, власть не могла не отреагировать на эти акции протеста, также как и на совет Путина договариваться, однако сделала это на доступном ей уровне. Еще во вторник, двадцать четвертого числа, Макрон выступил со следующим заявлением:

"В первую очередь я бы хотел объявить о чрезвычайном экономическом и социальном положении в стране, поэтому минимальная зарплата повысится с 2019 года на сто евро в месяц, и при этом сверхурочные часы не будут облагаться налогом. Кроме этого, все работающие французы получат в конце года необлагаемую налогом премию, а для тех, кто получает меньше двух тысяч евро в месяц, будет отменено повышение пенсионного налога, введенное в этом году. Пенсионеры представляют ценную часть нашей нации…»

Макрон также сообщил, что в ближайшее время собирается встретиться с мэрами городов, чтобы подготовить фундамент для нового общественного договора, и отметил, что хочет построить трудовую Францию.

"Мы хотим добиться Франции, где есть достоинство, работа, Франции, где наши дети жили бы лучше нас", – подчеркнул он. Для этого, по его словам, необходимо уделить большое внимание среднему и высшему образованию, "чтобы они [граждане] могли свободно жить и трудиться"…

Граждане ответили на эту то ли взятку, то ли подачку презрительным улюлюканьем. Такие, чисто косметические, меры не могли решить проблем большинства французов с уровнем образования, медицины, обеспечения безопасности и чувства социального комфорта, когда из-за множества дурацких запретов, диктуемых мультикультурализмом и толерантностью, значительная часть французов стала чувствовать себя на улицах родных городов как в тюрьме. Это к понаехавшим меньшинствам толерантность оборачивается толерантностью, а к коренному большинству совсем наоборот. Так что энтузиазм протестующих только вырос; президент Макрон, пусть даже попытавшись отделаться чисто косметическими методами, все равно показал слабину, а значит, стоило продолжать давление с целью добиться настоящих уступок.

Единственным островком относительной тишины в этом бушующем море протестов оставался парижский пригород Сен-Дени. Те, кому было комфортно при установившихся там порядках, по известным причинам не протестовали, а те, кому это не понравилось, покинули эти места с первым трамваем. Кроме того, рабочая гвардия убедительно разворачивала разных залетных гастролеров, отправляя их митинговать в какое-нибудь иное место. И именно в Сен-Дени произошло то, что в итоге поставило крест и на Пятой Республике, и на правящей ею Макроновщине…

Одним словом, в пятницу двадцать второго числа, прибыв из сорок первого года, в Сен-Дени появился де Голль. Сначала никто не поверил в его подлинность, но полковник Легран подтвердил, что де Голль вполне настоящий – тот самый герой Битвы за Францию сорокового года и Движения сопротивления, председатель движения «Свободная Франция», которое после победы превратилось в партию «Свободных Республиканцев». У нас он, мол, пришелся немного не ко двору, там иной путь развития, а вам он будет в самый раз. Берите, пока отдаем недорого, а то ведь и передумаем; он же не только первоклассный политик, но и неплохой генерал…

Прослышавшие об этой новости, журналисты всех мастей рванулись к де Голлю как мошкара на прожектор перестройки. Количество желающих взять у него интервью с каждым часом росло в геометрической прогрессии, но первым был все же телеканал RT, в силу его естественного преимущества узнавать о таких новостях первыми. Прошло всего несколько часов, а популярность у де Голля была уже как у поп-идола. Ну правильно, сейчас политиков такого класса во Франции уже не делают. При этом журналисты буквально с первых же интервью называли своего интервьюируемого не Шарль де Голль и не генерал де Голль, а не иначе как Президент де Голль, будто предвосхищая ход будущих событий.

В субботу, впервые за неделю, на площади у выхода из метро Сен-Дени было даже более людно, чем в центре Парижа у Елисейского дворца. Только была еще одна разница. Туда люди приходили протестовать, высказывать свое недовольство, требуя, чтобы Макрон, его правительство и ЕС вообще провалились бы в тартарары или прямо в ад, а сюда, в Сен-Дени, они пришли послушать голос надежды, ибо верили, что де Голль сумеет вытащить Францию из самой гибельной ситуации.

Отдельный спектакль при этом творился в Елисейском дворце. Первой, еще в пятницу вечером, в отставку подала министр вооруженных сил Флоранс Парли. Если против Меланшона, даже если он объединился с Ле Пен (что совершенно невероятно), еще можно было потрепыхаться, то сопротивление де Голлю, с ее точки зрения, выглядело совершенно безнадежным и, главное, бессмысленным. Сразу за Флоранс Парли в отставку подал министр внутренних дел Жерар Коллон. Третьим утром в субботу, еще до начала митинга в Сен-Дени, в отставку подал… нет, не министр иностранных дел Ив ле Дриан (этот немного замешкался), а сам премьер – Филипп Эдуар. Дальше крысы рванулись с корабля толпой и к вечеру субботы Елисейский дворец опустел. Казалось, что, кроме обслуживающего персонала, в нем остались только Макрон и его Макрониха. Тишина; и мертвые с косами на постах стоят: одной рукой держат косу, другой – свою отрубленную на гильотине голову. Да-да, аналогичный предмет, и не один, уже видели в толпе осадивших Елисейский дворец французов.

Итак, настало утро воскресенья, а вместе с ним в президентские апартаменты явились несколько здоровенных детин, одетых в военную форму сороковых годов, и объявили, что являются солдатами шестого пехотного полка Французского Иностранного Легиона, и что господин бывший президент, одним словом, несколько арестован, потому что нужно освободить место для настоящего президента (а этот, значит, был поддельный). Вот, подпишите здесь, здесь и здесь, что добровольно отрекаетесь от своей должности, по воле французского народа возлагая исполнение президентских обязанностей на генерала де Голля. Подписал? Увести! Да что вы, никаких расстрелов и отрубания голов, посидит в тихом и уютном месте какое-то время, потом выйдет со своей Макронихой на свободу с чистой совестью доживать отпущенные природой дни…

Макрон, перед тем как его увели, успел услышать начало пламенного приветствия президента де Голля своим согражданам. Там, перед Елисейским дворцом, собралась такая толпа, что яблоку негде было упасть. Смена власти свершилась, де Голля провозгласили временным президентом. Также объявили, что прежде чем будут проведены президентские выборы, необходимо принять конституцию новой Шестой Республики, которая определит, на какой срок и с какими полномочиями будет избираться следующий французский президент, а также то, каким образом будет решен вопрос дальнейшего членства Франции в таких организациях, как ЕС и НАТО. Если ЕС после выпадения Германии и так уже был полумертвым, то удар по НАТО получался серьезным, ведь за Германией и Францией из блока должны были высыпаться страны поменьше, вроде Испании и Италии; и тогда останется только англосаксонское ядро – это организации США-Канада-Великобритания. А где тут пушечное мясо, которое с радостью должно гибнуть за своих англоговорящих господ?

Таким исходом дела удовольствовались все, кроме ультралевых и их вождя Жака-Люка Меланшона, но этот персонаж уж слишком размечтался. Кто же ему доверит стать президентом Франции? Правда, если он будет себя хорошо вести, то по совету российских и советских кураторов его движению отдадут социальный блок правительства, в то время как «Национальный фронт» получит посты в экономическом блоке, а прибывшие с де Голлем соратники из сорок второго года получат силовые министерства и министерство иностранных дел. Люди эти во французской истории – знаменитые и именитые; чего только стоит один генерал Леклерк де Отклок в роли министра вооруженных сил… Должность премьер-министра во временном правительстве получала Марин Ле Пен, и это назначение собравшиеся люди тоже встретили вполне благоприятно. Под руководством такого метра политики, как Шарль де Голль, Марин Ле Пен на посту премьера смотрится весьма органично. Одним словом, французы от Елисейского дворца расходились вполне довольные жизнью и собою. Все кончилось удачно, власть во Франции переменилась на самую лучшую, какую только можно было придумать, и намеченные на этот день протесты плавно перерастали в народные гуляния. А чего тут не погулять? Обрыдший всем президент Макрон свергнут – и при этом никого не убили и никому не отрубили голову. Ну разве это не повод для веселья?

* * *

10 января 1942 года (1 августа 2018 года). 14:25. США-1942, Вашингтон, Белый дом, Овальный кабинет

Присутствуют:

Президент Соединенных Штатов Америки – Франклин Делано Рузвельт;

Вице-президент – Генри Уоллес;

Госсекретарь – Корделл Халл;

Генеральный прокурор – Фрэнсис Биддл;

Начальник личного штаба президента – адмирал Дэниэл Лехи;

Специальный представитель группы очень важных лиц из 2018 года – Рекс Тиллерсон;

Специальный помощник президента Рузвельта – Гарри Гопкинс.

Президент Рузвельт, сопровождаемый легким жужжанием электромоторов, в самоходном электрическом кресле, как всегда, прибыл на совещание в Овальный кабинет последним. Вопрос, стоял сейчас перед американским президентом и его министрами, звучал совершенно по-гамлетовски, то есть: «Быть иль не быть, вот в чем вопрос». С момента сокрушения Третьего Рейха и до сих пор в этом мире существовала лишь одна активно действующая сила, переустраивающая его под себя, сокрушая прежние государственные структуры и создавая новые.

Конечно, что-то такое еще пыталась изобразить Японская империя, но над ней черная птица обломинго уже пролетела. Не далее как вчера, в пятницу девятого января, советский НКИД разразился пространным заявлением, больше похожим на ультиматум, с требованием к Японской Империи «вернуть» Советскому Союзу территории Французского Индокитая и Голландской Ост-Индии. Мол, это законные заморские владения стран-предшественниц советских Французской и Голландской республик, а следовательно, вместе с ними они должны войти в состав СССР. В случае отказа от добровольной передачи означенных территорий на границе с японскими владениями заговорят пушки, а с небес на японские острова посыплются бомбы. В последнее время, после освободительного похода Красной Армии через Европу до самой Атлантики, к Москве прислушивались крайне внимательно, и потому любой дипломатический чих на площади Воровского бывал мгновенно растиражирован по всему миру.

А тут не просто какой-нибудь чих, а прямо-таки дипломатический пушечный выстрел, первый в необъявленной пока войне за тихоокеанское франко-голландское наследство. Особую пикантность этому обострению обстановки придавал факт, что в воздушном пространстве в окрестностях Японских островов уже не один раз наблюдались огромные белоснежные четырехмоторные бомбардировщики, которые могли принадлежать только ВВС потусторонней Федеральной России, а по железным дорогам от французского Бреста до советского Владивостока уже спешили навстречу восходящему солнцу многочисленные воинские эшелоны. На Дальний Восток перебрасывалась не только армии Особого Назначения, но и закаленные в горниле Приграничного Сражения, пополненные и довооруженные соединения бывшего первого стратегического эшелона. Одних этих стрелковых и конно-механизированных корпусов хватило бы на то, чтобы устроить японской армии тысячекратно увеличенный Халкин-Гольский разгром.

А ведь помимо перебрасываемых войск на исходных рубежах будущее Маньчжурской операции уже существовал миллионный Дальневосточный фронт под командованием генерала армии Апанасенко, которому противостояла семисоттысячная японская Квантунская армия. За счет войск, перебрасываемых с Запада, численность советской группировки на Дальнем Востоке с легкостью могла бы дойти до двух миллионов солдат и офицеров, включая пятидесятитысячный Российский Экспедиционный Корпус. По всем канонам, этого было достаточно, чтобы создать трехкратное численное преимущество над японской армией, которое на направлениях главных ударов могло увеличиться и до десятикратного, а с учетом качественного превосходства вооружений, поставленных из двадцать первого века – и до двадцатикратного.

А заблаговременно, до завершения сосредоточения ударных группировок, объявление Ультиматума о франко-голландском наследстве состоялось потому, что советскому командованию было желательно спровоцировать японцев на нарушение советско-японского пакта о ненападении, что автоматически превращало Японскую империю в агрессора и клятвопреступника. Если Япония сама начнет войну, последуют несколько недель вязких боев на приграничных советских укрепленных районах, сопровождающиеся более массированными ракетно-бомбовыми ударами по японской территории. Пока войска основного состава Дальневосточного фронта будут упорно биться, обороняя каждую пядь советской земли, в тылу у них накопятся переброшенные с Запада ударные группировки, после чего Маньчжурское сражение перейдет во вторую, наступательную для Красной Армии фазу, которая выбьет из-под ног Японской империи экономическую базу.

А если вспомнить о накапливающейся в районе Яньани экспедиционной группировке НОАК из двадцать первого века и перевооружении укрепившихся там частей Китайской Красной Армии, которые готовы действовать по единому плану с советскими товарищами, то японских самураев становится даже жалко. Уж слишком большой зуб отрос против них у представителей китайского народа. Кстати, товарищ Мао до этого светлого дня не дожил. В соответствии с тогдашними обычаями китайских коммунистов (кстати, заведенных им самим) он был подвергнут огульной критике за бонапартизм и создание системы личной власти, после чего снят со всех постов; и то ли съел чего-то не того, то ли оступился на узкой горной тропе. Уж больно не понравилось товарищам Джу Дэ, Чжоу Эньлаю и прочим членам ЦК КПК то будущее, которое готовил им этот упырь.

Но про Мао это так, к слову. В Вашингтоне эту фамилию в январе 1942 года, скорее всего, знали только немногочисленные специалисты по китайской политике, и то не все. А уж об экспедиционной группировке НОАК, появившейся в тех краях чуть больше месяца назад, не ведал никто. Слишком глухой угол эта Яньань, слишком медленно доходят оттуда вести. Но, в любом случае, сподвижникам Рузвельта, собравшимся в Овальном кабинете Белого дома, уже понятно, что японцев, как бы те ни хорохорились, Советский Союз выбьет из войны с легкостью, даже не обладая никаким военно-морским флотом. О том, что такое управляемые противокорабельные ракеты воздушного базирования и что они способны сделать с линкором или авианосцем, наслышаны уже все, как и о том, что носители таких ракет замечены в воздухе в непосредственных окрестностях военно-морских баз. Отсюда, сложив два и два, можно сделать вывод, что если японский императорский флот, который оперирует сейчас южнее экватора, попробует вмешаться в операцию советских армий в Маньчжурии, конец его будет очень скорым и весьма неприятным.

И вообще, для любого человека, хоть что-то понимающего в политике, становятся очевидными признаки того, что местный Советский Союз и потусторонняя Федеральная Россия подвергаются встречной конвергенции. Ее самыми очевидными признаками являются обмен территориальными эксклавами и массовый импорт Советским Союзом из двадцать первого века высокотехнологических станков, оборудования и вооружения. Шутка ли – уже объявили о заключение советской стороной контракта с Росатомом на строительство в окрестностях Ленинграда первой атомной электростанции и постройку на немецких верфях , первого атомного ледокола из задела металла, предназначенного для строительства линкора серии «Н». Корпус, турбины и прочее строят теперь уже советские немцы, ядерную силовую установку поставляет Росатом.

Одним словом, если Рузвельт и контролируемое им правительство в ближайшее время не предпримет чего-то экстраординарного, то Соединенным штатам грозим участь какой-нибудь Бразилии – то есть крупной страны с многочисленным населением, но безнадежно отсталой в плане технологий и социального развития. Кроме того, этот мир середины двадцатого века оказывается разделен на две неравные части: передовые Европу и Азию (которые или находятся или в очень скоро будут находиться под советским контролем) и безнадежно технически отставшую Америку.

И покрыть этот разрыв у американцев не получится ни при каких обстоятельствах, потому что в этом новом чудном мире им не светит ни Бреттон-Вудская монополия доллара, ни подконтрольная ООН, ни импорт мозгов отовсюду, откуда только можно. А это приговор. То, что не развивается, то деградирует. Из страха перед коммунистической угрозой и экспансией на американский рынок товаров из советской Европы будущие американские власти будут воздвигать новые и новые экономические и политические барьеры, вводить цензуру, ограничивать контакты с внешним миром, бороться с инакомыслящими, а также переходить от контролируемой демократии к прямой диктатуре. И все эти меры, признанные обеспечить самосохранение Америки такой, какая она есть, будут способствовать все большему увеличению экономической стагнации и технологическому отставанию.

– Итак, джентльмены, – сказал Рузвельт, выдержав перед тем длительную паузу, от которой зааплодировал бы любой Станиславский, – вопрос, стоящий перед нами, прост как никель. Или мы предпринимаем активные, быть может, даже очень жесткие действия, чтобы вразумить и позитивно реморализовать наших потомков, что позволит нам вступить с ними в такие же отношения в какие дядюшка Джо ко взаимной пользе вступил с мистером Путиным, или нас оттесняют на мировую обочину с такой же легкостью, с какой Кадиллак сталкивает в сторону старенький Форд-Т. Мистер Тиллерсон, вы среди нас все же специалист по своему времени, что вы скажете по этому вопросу?

– Мистер президент, – ответил Рекс Тиллерсон, – после того, как ваши люди выкрали Джину Хаспел…

Генеральный прокурор Фрэнсис Биддл злорадно ухмыльнулся.

– Не выкрали, мистер Тиллерсон, – поправил он представителя группы очень важных лиц, – а законно арестовали, ибо выписанные в моем ведомстве ордера не имеют сроков давности.

– Хорошо, мистер Биддл, – согласился Тиллерсон, – пусть будет «арестовали». Так вот, после того как вы арестовали Джину Хаспел, все поняли, что ваше вторжение неизбежно. Еще никто не знает, что это будет, но все этого уже ждут. А ожидание наказания может быть страшнее самого наказания. Кроме того, общественное мнение считает, что ваши агенты наводнили всю страну, что они повсеместны и неуловимы. Под подозрением любой белый мужчина в возрасте от двадцати пяти до сорока лет и не практикующий обычных в нашем времени извращений. Уже вроде были случаи линчевания различными меньшинствами якобы пойманных «агентов Рузвельта», которые показывают, насколько в том обществе велик страх перед вашими людьми. Очень многие политики преднамеренно разжигают эти страхи, так как боятся стать жертвой следующего похищения, то есть ареста. И при этом никто не понимает, как можно бороться с людьми, которые приходят ниоткуда и уходят в никуда. В связи с ситуацией внутри страны, а самое главное, за ее пределами (я имею в виду события в Европе) настроение истеблишмента – как той его части, что противостоит президенту Трампу, так и той, что поддерживает его – близки к истерике. Никто не знает, чего ему ждать и чего бояться. Кстати, откройте секрет, кого и какими методами вы собираетесь нейтрализовать во время этих ваших активных действий по вразумлению?

Фрэнсис Бидл переглянулся с Рузвельтом.

– Сначала мы, – ответил генеральный прокурор, – посоветовавшись с мистером президентом, решили, что на первом этапе такие ордера можно выписывать на любого тамошнего деятеля, кроме тех, за кого напрямую голосовали американские избиратели. Но потом там, в двадцать первом веке, произошли события в Германии и Франции, в ходе которых при помощи небольшого силового вмешательства под корень были отстранены все предыдущие власти (как выборные, так и назначенные), и мы подумали, что так тоже можно. Главное, чтобы никто не успел шелохнуться. По-настоящему невиновных, за исключением простого народа, в вашей Америке нет, но мистер президент приказал долю насилия отмерять по силе сопротивления.

Гарри Гопкинс хмыкнул и произнес:

– Прежде чем приступить к лечению болезни, поразившей американское общество в двадцать первом веке, пациента следует зафиксировать, чтобы не метался и не мешал хирургу, а также не нанес себе лишних травм. После тщательного размышления мы решили использовать германскую модель переворота. Мы консультировались со специалистами, которые обеспечили возвращение Крыма в состав России, и гарантируем быстрый и бескровный захват контроля над Вашингтоном, столицами штатов и мэриями большинства крупных городов. Все необходимо делать быстро, аккуратно и бескровно. Обезьяньи прыжки и ужимки, массовые демонстрации и, не дай Бог, стрельбу мы оставим разного рода дикарям. Однажды утром американцы проснутся – а в их Америке уже новая власть и новый лидер, все извращения в прошлом, а те, кто раньше нормальным людям не давал раскрыть рта, каются перед мистером Биддлом в своих прегрешениях.

– Отлично, мистер Гопкинс, – покачал головой Тиллерсон, – но только учтите, что, взяв власть в той Америке, вы моментально очутитесь даже в худшем положении, чем сейчас. Взять власть – это ничтожно малая часть задачи. Вот и простак Донни тоже думал, что стоит ему взять власть, как все моментально образуется. Он соберет команду единомышленников, которые неукоснительно будут выполнять его мудрые указания, и все это снова сделает Америку той великой страной, какой она была во времена вашего правления, мистер Рузвельт. Мы там, в двадцать первом веке, не хуже вас знаем о своих язвах и изъянах, но ликвидировать их у нас никак не получается, потому что каждая из таких язв получается кому-то выгодна.

Вот и планы простака Донни напоролись на сопротивление этих людей, и все получилось совсем не так, как он планировал. Вместо спаянной общими идеями команды единомышленников у него получился сброд, собранный из остатков команды прежнего президента и людей, набранных буквально на улице. Вместо сокращения федерального государственного долга и начала жизни по средствам идет стабильный рост расходов, и в первую очередь на вооружения. Чем агрессивнее мы себя ведем, тем больше денег требуется для того, чтобы катастрофа не наступила прямо завтра. Перед выборами Донни собирался помириться с мистером Путиным и полюбовно заключить с ним некую Большую Сделку, которая, скорее всего, означала бы раздел сфер влияния. Но из-за противодействия определенных сил в Конгрессе вместо улучшения отношений и Большой Сделки получается нечто прямо противоположное, и наши отношения с Россией опустились ниже точки холодной войны. При этом Донни все никак не может отмыться от клейма агента Кремля, которому надо немедленно объявить импичмент. Трудно сказать, чего во всем этом больше – ненависти к президенту, что был избран вопреки желаниям истеблишмента и принципиального сопротивления любым его начинаниям, или же ненависти к самой России и Путину, который, несмотря на свой относительно небольшой рост, в политическом смысле возвышается над остальными своими коллегами как Гулливер над сборищем лилипутов.

Скажите, когда вы возьмете власть там, в Америке двадцать первого века, что вы будете с федеральным государственным долгом, который растет на триллион долларов в год и уже составляет астрономическую сумму в двадцать один триллион долларов (причем семьдесят процентов этой суммы – долг перед частными американскими же банками и Федеральной резервной системой)? Допустить дефолт по долговым обязательствам американского государства – все равно что выстрелить себе даже не в ногу, а в голову. Финансовый крах такого масштаба в первую очередь уничтожит именно американскую банковскую систему, что вызовет кризис, по сравнению с которым ваша Великая Депрессия померкнет, как Луна при восходе Солнца. Скажите, что вы будете делать с нашими меньшинствами, которые уверены в своей исключительности? Например, с афроамериканцами, которые считают, что могут и должны жить не работая на пособии только потому что их предки страдали в рабстве, или с геями и лесбиянками, которые считают, что они лучше, чище и выше людей, придерживающихся традиционных взглядов? Наконец, что вы будете делать с взбесившимися бабами, которые кричат на весь мир «и меня тоже», обвиняя известных людей в изнасилованиях и домогательствах, которые якобы произошли десять, двадцать или тридцать лет назад? А ведь помимо этих проблем, существует еще и ржавый пояс с умершими пятьдесят лет назад заводами, до сих пор и не оправившийся от наводнения Новый Орлеан, а также могила американской автопромышленности Детройт, который когда-то был ее столицей. Кроме того…

– Мистер Тиллерсон… – прервал президент Рузвельт красноречие представителя группы очень важных лиц. – Мы прекрасно знаем обо всем, что вы сказали, а также о том, о чем еще сказать не успели. Проблем с вашим обществом у нас будет множество, это я признаю, и не все у нас сразу получится, потому что за задачу в таком объеме не брался еще никто и никогда. Но вы-то должны понимать, что выбора на самом деле нет ни у нас, ни у вас. У нас – потому что без конвергенции с Америкой двадцать первого века нас ждет технологическая и социальная отсталость, имеющая своим следствием прозябание на обочине глобального политического процесса. У вас – потому, что в Америке двадцать первого века почти созрели такие язвы и нарывы, которые сами способны уничтожить ваше общество – даже без ядерной войны или вмешательства со стороны. Вашу Америку не доведет до добра масштабная привычка жить в долг и почивать на лаврах предыдущих поколений, говоря себе, что «Америка – великая страна и на мой век этого величия хватит, хоть его ложкой ешь», а потом, после моей смерти, хоть трава не расти. Но это ошибочное мнение. Кризис может наступить абсолютно внезапно и привести к распаду Америки на отдельные фрагменты.

Ради того чтобы спасти эти две Америки, мы будем делать все необходимое. Понадобится – арестуем и отправим в концентрационные лагеря всех политиков и общественных деятелей, которые будут мешать нашим преобразованиям вашего общества. Если окажется необходимо – будем закрывать газеты и телеканалы, а оставшихся без места безответственных журналистов отправлять перевоспитываться трудом на общественных работах. Если будет надо, китайские коммунисты побросают все свои дела и примчатся перенимать у нас опыт, как правильно давить танками взбесившихся дармоедов, хотя я надеюсь, что обойдется без столь сильных мер. Наша задача – снова превратить Америку в страну инженеров и рабочих, способных справиться с любой поставленной задачей, в страну, где трудятся все, а не только упрямые реднеки, в страну, где брак – это союз между мужчиной и женщиной, в страну, где извращения если не преследуются, то хотя бы порицаются. Но в первую очередь мы пересмотрим вашу внешнюю политику и откажемся от роли мирового полицейского, исполнять которую у вас и без того получалось все хуже и хуже. Я не обещаю, что все тут же бросятся взасос любить американцев, но градус ненависти должен изрядно уменьшиться. Впрочем, выхода у нас все равно нет, так что заниматься придется всем и сразу.