13 (1) сентября 1812 год Р.Х., день шестой, утро. Смоленская губерния, село Ивашково в окрестностях Гжатска.

Командир партизанского отряда подполковник Денис Васильевич Давыдов.

В село Ивашково мой отряд ворвался сегодня утром, на рассвете. При первых же выстрелах, по большей части произведенных в воздух, французские фуражиры, ночевавшие в крестьянских домах, в одном исподнем порскнули во все стороны, будто стая зайцев. И смех и грех, честное слово; не хватало только своры борзых, которых можно было бы спустить на сие храброе воинство. Кого смогли, наши казаки догнали и, накинув на шею аркан, привели обратно, но остальные окарачь удирали к опушке леса с таким увлечением, что ловить их по кустам и буеракам, особенно верхами, не представлялось никакой возможности.

А все дело в том, что местные мужики, увидавшие, что наша берет, похватали попавшиеся под руки вилы и дубье и присоединились к забаве. Видимо, французы успели разозлить их преизрядно. Ведь только по-французски слово фуражир звучит красиво, а по-русски оно означает вора-грабителя, который пришел в дом, чтобы именем своего императора Бонапартия забрать оттуда последнее. И в самом деле – во дворах и на единственной деревенской улице уже стояли возы, полные всяческого добра, отобранного у поселян или награбленного в местной помещичьей усадьбе. А разозленные мужики с дубинами будут пострашнее, чем господа гусары или даже казаки. Мы хоть пленных берем по всем правилам, а мужики к этому не особо охочи. Грабителей своими дубинами они бьют обычно до смерти, так, чтобы другим было неповадно. Увидев, что большая часть французов убежала, а меньшая попалась в наш плен, мужики бросили охоту за иноземными захватчиками и принялись кланяться и благодарить нас за освобождение от напасти. Но на этом история не закончилась.

Некоторое время спустя в лесу – там, куда убежали полуголые французские фуражиры – раздалось несколько резких, как щелчки кнута, ружейных выстрелов; и французы, сверкая пятками, побежали из леса обратно, да так бодро, как будто за ними гналась целая тысяча чертей. Стало, знаете ли, прелюбопытно, кого еще могли так испугаться «доблестные» солдаты Великой армии, что встрече с ними предпочли русский плен? Спустя какое-то время на опушке леса, откуда подобно ошпаренным тараканам выскочили сбежавшие от нас французы, показалась цепь вооруженных ружьями солдат, демонстрировавших все повадки заправских егерей, которые из-за своих невзрачных мундиров цвета пожухлой травы казались частью этого самого леса. Не то что мы, бравые гусары в шитых золотом мундирах, которых и видать, и слыхать издалека. Вышедшие из леса егеря как бы неспешно и с ленцой направились в сторону деревни, держа ружья с опущенными стволами на сгибе локтя левой руки, а следом за ними из леса вышли… кони при полной амуниции с вдетыми на свое место пиками; они быстро догнали егерей, и те, как один, ловко, на ходу и не ломая строя, впрыгнули в седла. Ну вот только что была редкая пешая цепь и идущие за нею сами по себе лошади – закрыл-открыл глаза, а они, уже конные, так же неспешно цепью едут в нашем направлении, отпустив повода и заправски управляя конями одними только шенкелями.

– Однако, лихо… – по очереди огладив оба уса, сказал мой заместитель по отряду штаб-ротмистр Ахтырского полка Бедряга.

– Лихо – не то слово, – ответил хорунжий 10-го казачьего Иловайского полка Астахов, – однако, не наша у них повадка, не казачья. И не татарская тож. Но хороши, ничего не скажешь, хороши…

– Однако, Денис Васильевич, – сказал Бедряга, – я не припомню в русской армии подобных мундиров. Уж больно невзрачно. Быть может, это к нам на помощь прислали какое-нибудь ополчение из обывателей?

Штаб-ротмистр гордился своим ярким, шитым золотом гусарским мундиром, и наотрез отказывался менять его на менее приметное обмундирование вроде казачьего чекменя, из-за чего один раз он уже чуть не погиб, когда темные мужики из местного поселянского ополчения едва не перепутали моего дорогого однополчанина с французским офицером.

– Да вы что, Николай Григорьевич, – ответил я, – чтобы обрести такие ловкие повадки, надо, подобно татарам, родиться и вырасти на спине коня и всю жизнь питаться с острия кинжала. Обыватель, или же мужик, только что взятый в ополчение, напротив, сидит на коне как кот на корове, и в седло садится так, будто залезает на бабу…

Тем временем первые из французов, спасавшихся от незнакомцев, добежали до нас, ожидающих на околице деревни и, упав на колени, взмолились, чтобы мы спасли их от ужасных демонов, преследующих их по пятам. Мы с господами офицерами, удивленно переглянулись. Никакой нечистой силы поблизости не наблюдалось, а те странные солдаты в невзрачных мундирах, которые сейчас приближались к нам верхами, на демонов совсем не походили.

А пленные французы, босые и в одном исподнем (или кто что на себя успел натянуть при внезапной побудке) принялись наперебой жаловаться на свою несчастную судьбу. Мол, шесть дней назад, в ходе битвы в окрестностях Москвы-реки, армию Наполеона наголову разгромили русские войска и пришедшие им на помощь небольшие, но смертоносные отряды демонов, наверное, вырвавшиеся из самого ада. Эти самые демоны, обмундированные так же, как и те конные егеря, что выгнали наших пленных из леса, своей яростию буквально растерзали польский и вестфальский корпуса Великой армии, а остальным французским частям нанесли ужасающие потери. Мол, узнать этих демонов можно сразу по таким вот мундирам, а еще по развевающимся над их отрядами красным знаменам. По словам этих, гм, беглецов, их компания – это последние, кому удалось вырваться из стремительного охвата заколдованных самоходных повозок, завершавших окружение и разгром Великой Армии. Остальные сдались и погибли – и император Бонапартий, и все-все-все…

– Во как, Николай Григорьевич, – по-французски сказал я штаб-ротмистру, – я то думал, что это французские фуражиры, а тут вот оно как… Реквизиции в пользу вражеской армии, конечно, плохи, но они не нарушают законов войны, а вот когда солдат начинает брать что-то для себя, то он превращается в грабителя и мародера. К тому же эти люди нарушили присягу и сбежали с поля боя…

– Нижних чинов, – так же по-французски сказал Бедряга, равнодушно пожав плечами, – повесить, а офицеров, если таковые в этой банде найдутся, расстрелять. Только и всего.

– Смилуйтесь, пощадите и войдите в положение, – наперебой возопили дезертиры и мародеры, – люди мы не местные, оказались тут случайно, а кушать хочется…

– Цыц! – рявкнул на них я, – помолчите, может, и поживете еще немного, а не то прикажу повесить вас немедленно. А то отдам мужикам, а они вас дубьем, дубьем, дубьем, ибо нехрен последнее у людей забирать и девок насильничать…

Тем временем преследовавшие мародеров солдаты в странных мундирах приблизились настолько, что можно было различить лица. Вот один из них привстает на стременах и громко, на вполне понятном русском языке, вопрошает:

– Доброе утро, господа, скажите, нет ли среди вас гусарского подполковника Дениса Давыдова? У нас к нему поручение…

Тут черт меня дернул (а может, и не черт, а совсем наоборот)… Короче, я также привстал в стременах, чтобы казаться повыше, и заорал в ответ:

– Здесь подполковник Денис Давыдов, а ты кто таков и какое у тебя поручение и от кого?

– Старший лейтенант, по-вашему, поручик, Сергей Антонов, – выкрикнул незнакомец, – отдельный разведывательный батальон армии Великой Артании. А поручение у меня к вам от самовластного князя Артанского Сергея Сергеевича Серегина и русского главнокомандующего генерала от инфантерии Михаила Илларионовича Кутузова.

Я машинально отметил, что, несмотря на вполне русские имя и фамилию, говор у господина Антонова не вполне русский, а звание так и совсем не русское. Старшие лейтенанты в российской империи водятся лишь на флоте, и что им делать тут, в Смоленской губернии, в тысячах верст от ближайшего моря… И как раз в этот момент один из казаков, скучившихся чуть позади нас, привстав в стременах, удивленно присвистнул.

– Е-мое, так это же девки, робяты! – заорал он. – Хранцузы обычных девок забоялись!

Вот те номер, Давыдов. И ведь в самом деле – все остальные солдаты артанской армии, стоящие против нас, кроме того лейтенанта-поручика, являются девками немалой привлекательной силы… Но это не те домашние барышни, которых только вчера обмундировали в незнакомую им форму и посадили верхом на лошадей, а такие дикие штучки, которые и в самом деле родились и выросли в седле коня. И ружья, сейчас закинутые за спину, у них отнюдь не для красоты, как и закрепленные у седла пики с красными флюгерами и длинные палаши. И ведь все равно хороши красотки: строят глазки гусарам, а те уже услышали русскую речь и растаяли… Да мало ли где та Великая Артания, про которую говорил поручик Антонов…

Тронув бока коня шенкелями, я выехал вперед, командир артанцев сделал то же самое. Встретились мы ровно посреди между нашими людьми.

– Ну, здравствуй, подполковник Денис Давыдов, всю жизнь мечтал тебя увидеть, – сказал мой визави, протягивая запечатанный сургучом пакет из плотной бумаги, на котором почерком незнакомого мне писаря было начертано: «Подполковнику гусарского Ахтырского полка Денису Васильевичу Давыдову лично в руки»; и подпись главнокомандующего генерала от инфантерии Кутузова.

Быстро разорвав пакет, я достал записку, несомненно, писаную Михайло Илларионовичем своей собственной рукой. И там говорилось, что с получением сего послания мой отряд должен действовать совместно с разведывательным батальоном артанской армии, под командованием капитана Коломийцева; и где силой, где хитростью, а где и уговорами приступить к очищению русской земли от войск неприятеля. Остальные сведения мне на словах объяснят господа Коломийцев и Антонов, потому что в противном случае эпистола получится с хороший толстый том пуда на два весом…

Не успел я прийти в себя от такого известия, как вдруг на Старой смоленской дороге (с востока, там, где Можайск) раздалось рычание, будто на свободу выпустили стаю голодных барсов, а потом еще и лязг, который бывает, когда железо трется о железо, жалуясь на свою тяжкую судьбу.

– А это, – сказал поручик Антонов, – основная часть нашего батальона во главе с капитаном Коломийцевым. Отныне, господин подполковник, сам черт вам не брат, а мальчик на побегушках…

14 (2) сентября 1812 год Р.Х., день седьмой, утро. Санкт-Петербург, Каменностровский дворец.

Император Всероссийский Александр Павлович.

Император Александр Павлович, которого великий поэт метко назвал плешивым щеголем и врагом труда, находился в ужасном смятении, в каком обычно оказывается человек, разом сиганувший из огня да в полымя. Еще вчера главной его грозой считался Наполеон Бонапарт с несметными полчищами, подступавший к Москве, в то время как русская армия отступала шаг за шагом, ведя упорные арьергардные бои. И хоть потери французов во много раз превосходили потери русских и перешедшая границу огромная многоязычная орда таяла на глазах, надежды на благополучный исход дела не было почти никакой. Ведь не одна Франция вторглась в Россию со своим Императором, вместе с ней в Россию вторглась и вся Европа. На стороне Наполеона были даже некогда союзные России Пруссия и Австрия, при этом австрийский император Франц Первый даже выдал за Корсиканца свою дочь Марию-Луизу.

С того момента, как стало известно, что французские войска все же перешли границу, Александр Павлович много раз думал о том, что, возможно, этой несчастной войны и не случилось бы, если бы два года назад он согласился с просьбой Наполеона выдать за него замуж свою младшую сестру, пятнадцатилетнюю* Анну Павловну. Он жалел, что не имел в себе мужества настоять на этом браке перед своей матерью Марией Федоровной (Марией-Доротеей Вюртенбергской), которая видела в Наполеоне Бонапарте выскочку и исчадие революции. Да, его родительница была сурова и упряма, но все-таки главой семьи был именно он, император Александр, и в его воле было решить дело по-своему. Кто знает, пошел бы тогда Наполеон войной на брата своей жены или попытался бы решить накопившиеся вопросы иным образом. Но после того как заговорили пушки, было поздно сожалеть об упущенных возможностях.

Историческая справка: * По донесению французского посла Коленкура, в пятнадцать лет Анна Павловна была высока ростом для своего возраста и более развита, чем обыкновенно бывает в этой стране, так как, по словам лиц, посещавших двор её матери, она вполне сформирована физически. Рост её, стан – всё указывает на это. У неё прекрасные глаза, нежное выражение лица, любезная и приятная наружность, и хотя она не красавица, но взор её полон доброты. Нрав её тих и, как говорят, очень скромен. Доброте её дают предпочтение перед умом. Она уже умеет держать себя как подобает принцессе и обладает тактом и уверенностью, необходимыми при дворе.

Месяц назад главнокомандование над русской армией было передано генералу Кутузову, и теперь императору Александру Павловичу оставалось только уповать на Милость Божью и молиться. Что он и делал до исступления, обычно в компании своего давнего друга князя Александра Николаевича Голицына и отставного политика и дипломата, действительного тайного советника Родиона Кошелева, которого православная церковь небезосновательно считала одним из главных российских масонов и источником пагубного влияния на царя*.

Историческая справка: * архимандрит Фотий много лет спустя писал: «Сей вельможа хитрый, пустосвят, лицемер, придворный ласкатель, прибрав к себе в руки министра духовных дел и народного просвещения князя Голицына, более всех в своё время сделал вреда и зла церкви православной и духовному сословию».

Вот и вчера совместные молитвы трех сердечных друзей (император распорядился выделить квартиру Кошелеву тут же во дворце) затянулись чуть не за полночь. И тут сначала со стороны набережной реки Невки послышался стук копыт несущегося во весь опор коня, потом во дворе заметались фонари, послышались крики дворни; и вот по лестнице на третий этаж жилого флигеля, где и располагался кабинет царя Александра Палыча, забухали грубые кавалерийские ботфорты. И вскоре перед позабывшим молитвы царем предстал с ног до головы забрызганный осенней грязью гонец князя Михайлы Илларионовича Кутузова, пять с лишним ден гнавший коней от безвестного доселе сельца Бородино в Московской губернии. Оказавшись лицом к лицу с монархом, гонец рухнул на одно колено, протянул запечатанный сургучом пакет с посланием Александру Павловичу и возгласил:

– Победа, государь! Москва спасена! Бонапартий полностью разбит, а его армия окружена и пленена вместе со всеми маршалами и самим императором!

Дрожащими руками и со слезами на глазах Александр Палыч принял из рук гонца пакет и громко сказал:

– Эй, слуги, примите и обиходьте гонца, сводите в баньку с дороги, накормите, напоите да спать уложите. И чтоб постелю ему стелили самые красивые дворовые девки. Славную весть привез нам сей воин, за что награда ему непременно воспоследует.

А то как же, ведь и в самом деле весть славная. Не было и гроша, да вдруг алтын; мечтали о том, чтобы разойтись с Бонапартом вничью без поражения, а гонец привозит известие о победе. Да какой победе! Вражья армия разбита и пленена, причем в плен попал и сам Корсиканец вместе со всей своей кровавой сворой из прославленных генералов и маршалов. Значит, не зря молились император и его сотоварищи, а значит, теперь требуется возблагодарить Господа, уже благодарственной молитвой, за оказанную им милость.

Вознеся жаркую благодарственную молитву, император сломал сургучную печать и погрузился в чтение многостраничного донесения, написанного четким почерком штабного писаря, в которого каллиграфия (вот бы нашим врачам такое) была насмерть вбита в ягодицы розгой школьного учителя. Но по мере чтения на чело императора все больше и больше опускалось выражение хмурой задумчивости. Гонец сказал правду, но далеко не всю. Или, может, с его точки зрения мелкопоместного дворянина, взятого в солдаты вольноопределяющимся (а были и такие), главным был как раз разгром Наполеона и пленение его войска, а уж кто и как это сделал, для него являлось второстепенным. А вот главнокомандующий русской армией князь Кутузов писал о событиях, произошедших 26 августа в окрестностях села Бородино, гораздо подробнее и подробности эти для императора Александра Павловича были как острый нож поперек чресел.

А как же иначе. Русская армия оказалась причастной к победе лишь косвенно – да, стояла она стойко и сражалась храбро, но особых успехов не стяжала. Главную роль сыграла неизвестно откуда взявшаяся ив самой середке России армия какой-то там Великой Артании, которая одним могучим фланговым ударом сокрушила боевые порядки французов и поставила их в такое неловкое положение, что даже военный гений Бонапарта ничего не мог сделать. Невеликие числом, но чрезвычайно хорошо вооруженные и выученные артанские полки хозяйничали на поле боя как хотели, и все атаки французов, хоть в конном, хоть в пешем строю, отбивали с большими потерями для неприятеля. Где же находится эта Великая Артания, не знает никто, потому что такой страны нет ни на одной карте мира.

И самое главное – никому неизвестен и сам артанский самовластный князь Серегин, о котором Кутузов пишет, что он смог бросить в бой один кавалерийский и один полнокровный пехотный корпус и артиллерию, при этом оставив еще какие-то силы невыясненной численности в резерве. Такое не под силу ни одному самозванцу-мистификатору, ибо такие силы частному лицу собрать просто невозможно. Но и это еще далеко не все. Серегин этот, оказывается, тоже не просто так проходил мимо и решил вмешаться в сражение, которое его никак не касалось. Нет, он заявляет, что послан в этот мир Небесным Отцом (читай – Богом-Отцом) исправить многие ошибки, совершенные в том числе и им, императором всероссийским, и действует с его ведома и по поручению. И в доказательство всему этому предъявляет огненный меч архангела Михаила, или чертовски на него похожий. Когда этот меч обнажен над полем боя, у всех сражающихся за правое дело прибавляется сил, а у их противников от слабости подгибаются колени. И в плен Бонапартия вместе с его гвардией захватил именно князь Серегин, и не отдает, держит его при себе. Как только такое станет известно на Руси – бунт может грянуть пострашнее Пугачевского. Под знамена божьего посланца – победителя Наполеона, желающего исправить некие ошибки его, Александра Павловича, царствования – народ сбежится сразу и с радостью. Конечно, можно объявить этого Серегина самозванцем, да только поможет ли сей ход, если этот человек действительно творит чудеса и его армия в самом деле напрочь разгромила войско Бонапартия.

Дождавшись, пока слуги искупают гонца в бане, вычистят его мундир и наскоро накормят ужином, Александр Павлович вызвал солдата к себе и принялся строго его расспрашивать, но ничего нового для себя не узнал. Все сражение сей достойный муж простоял в резерве вдали от основных событий и не видел почти ничего из происходящего на поле битвы.

– Так ведь пойми же, батюшка-царь, – сказал он в конце в сердцах, – те наши воины, что бились в самой гуще у флешей Багратионовых и у сельца Семеновского, к концу битвы, кто жив остался и не был ранен, от усталости едва могли таскать ноги, и потому к вашему императорскому величеству послали меня свежего да сильного, который мог вскочить на коня и скакать всю ночь и потом весь день… А что там было в самой гуще, я знать не знаю и ведать не ведаю. Знаю только, что мы победили и враг наш полностью разбит и уничтожен.

Да уж, и не возразишь. А может, Кутузов, это хитрейший из хитрейших, которого турки не зря называли Одноглазым Лисом, специально послал такого гонца, который ничего не видел и, следовательно, не сможет разгласить ничего экстраординарного; пакет же при нем так и остался невскрытым, потому что император сам ломал именную сургучную печать князя Кутузова. А это значит, что новой пугачевщины пока ждать не стоит. По крайней мере, до тех пор, пока сам Артанский князь не призовет Русь к топору, что маловероятно. Кутузов в своем послании особо упирал на то, что войско у этого Серегина, хоть и небольшое, но прекрасно вооруженное, обученное и дисциплинированное. А авантюристы, имеющие в руках такую силу, Русь к топору не зовут, нет. Зачем ему бунт, если он и в самом деле самовластный князь со своей армией? Тут не Пугачевым пахнет, а новым Лжедмитрием, претендентом на престол. Договорится с аристократией, предъявит колдовской меч в качестве данных свыше полномочий, один апоплексический удар табакеркой – и трон свободен. Тем более что если его армия внезапно, без чьего-либо ведома, очутилась в самой середке России недалеко от Москвы, кто же может поручиться за то, что она таким же образом не окажется в пределах Санкт-Петербурга, где сейчас совсем нет войск? Так можно уничтожить все семейство императора разом, со всеми его братьями и сестрами*. И при этом не стоит забывать, что это Серегин может и в самом деле оказаться Посланцем Божьим, посланным на грешную землю не для того, чтобы вразумлять и просвещать, а чтобы карать и миловать. Страшно ведь жить, когда не знаешь, чего ждать от жизни в следующий момент.

Примечание авторов: * Если бы император Александр Павлович мог знать, каким издевательским смехом капитан Серегин ответил бы на предложение хоть немного «поцарствовать» в Российской Империи начала девятнадцатого века, был бы поспокойнее. Но, увы, такое знание было ему пока недоступно, а когда станет доступно – будет бесполезно.

Утомившись допросом, расстроенный Александр Палыч отослал гонца прочь, да и его сердечные друзья, князь Голицын с Родионом Кошелевым, сильно встревоженные, тоже с позволения царя ушли почивать. Мол, время позднее, монарх не в духе, и вообще, утро вечера мудренее. Лег спать и сам император, но сон не шел. Было душно и в то же время зябко. В кронах деревьев дворцового парка громко каркали вороны. Над Финским заливом метались отсветы молний, и где-то в отдалении глухо ворчал гром. В голову лезли самые мрачные мысли. То, что еще совсем недавно казалось бредом и мистификацией, сейчас грозило оказаться самой настоящей правдой. Молились о даровании победы? Вот вам победа и все, что к ней прилагается!

Ну, если вспыхнут сейчас на темной стене огненные письмена или же встанет на пороге опочивальни суровый чужеземный князь с огненным мечом – и что тогда? Куда бежать, кому жаловаться и кому молиться в таком случае, если уж само Небо разгневалось на несчастного русского царя?

Но никто не являлся к Александру Павловичу, грозя оружием, и пылающие письмена на стене тоже не загорались. И в конце концов он, измученный предшествующими молениями и прочими переживаниями, забылся коротким кошмарным сном, в котором он, маленький и жалкий, убегал от каких-то кошмарных тварей, похожих на сгустки мрака, которые грозили настигнуть его и разорвать на куски. Проснулся император разбитый, с головной болью и трясущимися руками и ногами. Какое там утро вечера мудренее – в таком состоянии, будто с похмелья, ему было даже хуже, чем тогда, когда он ложился спать.

Что написать в ответном послании, какой приказ дать Кутузову и стоит ли вообще оставлять его главнокомандующим, когда Наполеон уже разгромлен? Слишком уж он хитрый и себе на уме. Если Одноглазый Лис (не столько стратег и тактик, сколько мастер интриги) просчитает обстановку и решит, что держаться Серегина ему удобнее и безопаснее, то он сдаст Александра Павловича Божьему Посланцу в тот же момент со всеми потрохами. Назначить на его место Бенигсена? Пусть он и бесталанная посредственность, зато выполнит любое указание царя, например, приказ внезапно напасть на так называемую артанскую армию, пленить ее предводителя и в цепях привезти в Санкт-Петербург, как самозванца и шарлатана. Правда, при этом не стоит забывать и о том, что от такого приказа могут взбунтоваться армейские офицеры, ибо сие противно законам чести, да и Посланец может оказаться вполне настоящим, в результате чего последствия такого приказа могут выйти воистину ужасными.

Император Александр Павлович прекрасно помнил, как кончили свои дни его папенька Павел Петрович и дед Петр Федорович, и теперь сам опасался того же конца. Ведь все монархи в Российской империи, начиная с Петра Великого и заканчивая им самим, приходили к власти не по закону, а в результате цареубийств и дворцовых переворотов. «Не стоит говорить ни «да» ни «нет», – вдруг подумал он, – ведь мне совсем ничего не известно. Быть может, следует приказать заложить кареты и, пока не зарядили осенние проливные дожди, самому поехать разобраться со всем на месте. Ведь если тот, кто называет себя артанским князем Серегиным, обычный шарлатан, то он мне ничем не опасен, а если он и в самом деле послан сюда с небес для того, чтобы карать и миловать, то от него не укроешься ни в Петербурге, ни даже на Камчатке. Так что ехать к армии надо непременно. Для начала можно объявить, что император лично собирается наградить героев, одолевших супостата, а там, на месте, дальше будет видно. В конце концов, если когда-то у него получилось договориться с Бонапартием, так, может, теперь получится заключить договор и с Артанским князем – чай, он будет не страшнее Корсиканского Чудовища…

Четыреста семидесятый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Сегодня уже неделя, как мы хулиганим в мире тысяча восемьсот двенадцатого года, и можно подводить первые итоги и смотреть, что у нас в сухом остатке. А в остатке пока только разгром Наполеона, пленение его армии и пополнение моего собственного войска новыми рекрутами, что хорошо, но совершенно недостаточно. Стоит нам уйти, оставив дела в таком положении, в каком они находятся сейчас – все моментально вернется на круги своя. Наполеона, если мы его отпустим, как-нибудь добьют, в Париже реставрируют Бурбонов, Александр Павлович закрутит свою прежнюю кадриль с прусаками, австрийцами и британцами; и история, немного побурлив, войдет в свои берега. А нам этого не надо, не для того все это, в конце концов, затевалось. И, как ни крути, главный винтик в этой мясорубке все же Александр Павлович, без его низкопоклонства перед протестантским Западом вся эта конструкция рассыпается на запчасти.

– Да нет же, Сергей Сергеевич, – отвечает мне мой начштаба Половцев, которого я в числе многих позвал на мозговой штурм, – не в одном Александре Павловиче тут дело. Наполеон Бонапарт тоже был деятель хоть куда, который сам не понимал, чего хочет. Затяжная война в Испании, такое же затяжное противоборство на море с Англией, Континентальная блокада, несколько войн подряд с различными европейскими коалициями, в результате которых ему удалось если не съесть, то хотя бы понадкусать всю Европу. Делить с ним что-то считалось занятием безнадежным, ведь в любой момент Императору могла попасть под хвост новая вожжа, после чего он мог объявить войну своему вчерашнему союзнику.

– Ну, – сказал я, выступая в роли адвоката, – совсем уже немотивированных войн со стороны Бонапарта вроде бы не было. Антифранцузские коалиции возникали помимо его воли, и он давил их, пытаясь затаптывать тлеющие пожары. В одном месте затухло, в другом полыхнуло. И Англия нет-нет плещет керосинчиком на тлеющие угли.

– Вот именно, что пытался затаптывать, – сказал Половцев. – Даже в тех землях, где власть французов крепка, Наполеона всего лишь терпят, но это только пока он силен. Вы все помните, что началось в Главном потоке после того, как армия Наполеона подверглась разгрому на просторах России, а потом стала терпеть поражения и на европейский полях. Да и как же французы могли побеждать, если их прославленные ветераны полегли в безумном походе до Москвы и обратно, а пришедшие им на смену новые рекруты не обладали ни выучкой, ни куражом былых победителей Европы. А русская армия, напротив, выросшая численно за счет мобилизаций ополченцев, окрепшая в боях и научившаяся побеждать, раз за разом била прославленных наполеоновских генералов и маршалов; а то, что происходило после битвы при Лейпциге, иначе как агонией назвать уже нельзя…

– Известие о поражении и пленении Наполеона до Парижа, Берлина, Вены и иных столиц еще не дошло, – сказала моя супруга, – а вот когда дойдет, вот тогда настанет время выносить святых, а потом заносить обратно. Монархи, еще вчера верные своему господину, тут же взбеленятся и начнут куролесить кто во что горазд. Австрийская супружница Бонапарта, сунув младенца под мышку, рванет к папеньке в Вену. Итальянское и Неаполитанское королевства низложат своих монархов, нынешних Наполеоновских маршалов. В Испании с новой силой полыхнет герилья. А в Париже какой-нибудь наскоро сляпанный Регентский совет начнет зазывать на царствование беглых Бурбонов. Реставрация, Людовик восемнадцатый и прочее бла-бла-бла, как в нашем прошлом, только на два года раньше и без оккупации территории Франции иностранными войсками…

– А что будет, – спросил я, – если мы после всех этих танцев с бубнами возьмем и выпустим Наполеона вместе с его гвардией обратно в Европу, как голодного тигра в загон с баранами? При этом русская армия, сказавшая, что она свое дело сделала, будет сидеть на заборе, то есть на границе, и с увлечением улюлюкать, как во время футбольного матча…

– Вот тогда, Сергей Сергеевич, – с очаровательной улыбкой ответила Елизавета Дмитриевна, – настанет время заносить святых обратно. Европа тут же примется, как говорит ваша Матильда, переобуваться в прыжке. Те, кто еще совсем недавно во все корки ругал Узурпатора, примутся восхвалять обожаемого Императора, изменники тут же поклянутся в верности, Бурбонов попросят отбыть туда, откуда они прибыли, монархи Европы принесут извинения своему сюзерену…

– Жаль, что только не в японском стиле*, – проворчал Половцев.

Примечание авторов: * извинения перед императором по-японски – это совершение извиняющимся обряда сеппуку, он же харакири.

– Действительно, жаль, – сказал я, – только вот европейцам вообще не свойственно признавать свои ошибки и преступления. Они и каяться-то начинают только тогда, когда кол приближается к заднице на толщину трусов. И Наполеон тут не исключение. Это сейчас он смирный и ласковый как телок, а стоит выпустить его в окружающую среду, так и не знаешь, чего от него ждать. Игорь Петрович вон правильно говорит – что неизвестно, какая еще блажь взбредет в его голову и в какую сторону он направит свою армию. Конечно, хорошо было бы натравить Бонапарта на Британию, а в дальнейшем направить его бурную энергию в западном и южном направлении: пусть бодается с Североамериканскими штатами, возвращает Флориду и Луизиану, давит повстанцев на Гаити, завоевывает Алжир и прочий Сенегал, а также пытается одолеть просторы Южной Америки; только вот Россия и ближе, и выглядит привлекательней, а память о нынешнем поражении может со временем избыться.

– Тем более, – сказал Половцев, – что для императора Александра Павловича нынешнее вторжение Наполеона было не просто военным нападением, а своего рода личным оскорблением, пощечиной, которую он получил перед лицом всего мира. И смыть такое оскорбление возможно только кровью обидчика, только так и никак иначе. Ведь мы в любом случае никоим образом не будем содействовать поражению русской армии, какие бы высокие цели при этом ни стояли, ибо сие равносильно предательству…

– Итак, – глубокомысленно сказал я, – мы снова пришли к тому же, с чего и начали. Во избежание негативных нюансов на Наполеона, прежде чем отпускать его в окружающую среду, требуется надеть строгий ошейник, чтобы шаг вправо, шаг влево от рекомендованной политики был приравнен к побегу, а прыжок на месте считался попыткой улететь.

– Женить его надо, – сказала моя ненаглядная, – на нормальной девушке, а не на этой австрийской фифе Марии-Луизе. Во-первых – она ненавидит Наполеона и спит с ним постольку, поскольку это велят государственные интересы. Во-вторых – уже ее саму ненавидит вся Франция. Одной гордой австриячке голову там уже отрубили, теперь та же участь может постигнуть и вторую. И хоть в Главном потоке ничего подобного не было, тут Наполеон сам может отправить свою супругу на эшафот за государственную измену.

– А вот этого не надо! – решительно произнесла Птица, которую все малознакомые люди почему-то воспринимают как мою сестру. – Рубить голову молодой и красивой женщине только за то, что она, повинуясь государственным интересам, вышла замуж за нелюбимого – это, по-моему, перебор. Сергей Сергеевич давайте примем участие в судьбе несчастной женщины и пристроим ее куда-нибудь подальше от разгневанного супруга. А то, насколько я понимаю, вы уже так настропалили этого корсиканского Отелло, что тот отрубит ей голову без всяких колебаний.

– Насколько я понимаю, – с некоторой язвительностью произнесла Елизавета Дмитриевна, – папенькин дворец в Шёнбрунне в ближайшее время будет не самым безопасным местом для беглой жены, ибо первым делом выпущенный на свободу Наполеон займется тем, что будет укреплять свою власть, окончательно уничтожая остатки австрийской и прусской государственности. При невмешательстве русской армии ни Австрия, ни Пруссия не просуществуют ни одного года. Впрочем, голышом на необитаемый остров вместе с любимым Мария-Луиза вряд ли согласится. Не то что известные всем Мария Мнишек с Василием Романовым.

– Смею напомнить, – меланхолически произнес я, – что Машку Мнишек и Ваську Романова никто, собственно, ни о чем и не спрашивал. Поставили перед фактом и отправили пинком под зад в объятия первобытнообщинного строя. Это – во-первых. Во-вторых, если верить исторической справке, которую подала мне Ольга Васильевна, Мария-Луиза, будучи герцогиней Пармской, проявила себя как крепкий хозяйственник и дальновидный политик, и добрая память об это особе сохранилась в Парме до начала двадцать первого века, а это дорогого стоит. Раскидываться такими талантами – большой грех.

– А что, Сергей Сергеевич, – спросил Половцев, – у вас уже, наверное, имеется на примете административно-хозяйственная единица, нуждающаяся в подкреплении опытным администратором?

– Пока нет, – ответил я, – но так ли уж это и важно? Прежде чем ставить эту Марию-Луизу на ответственную должность, надо ее немного пообтесать в нашем тридесятом царстве, а также дать пообщаться с мисс Зул, Лилией, Птицей и Коброй.

После этих слов Птица скептически хмыкнула, а у меня над ухом кто-то звонко хихикнул. Интересно… Раньше Лилия показывала только моментальные появления-исчезновения, а теперь пошли фокусы в стиле чеширского кота.

– Да, – подтвердил я, – по сравнению с мисс Зул любая принцесса бесхвостых-безрогих выглядит переодетой поломойкой, и эта Мария-Луиза, должно быть, не исключение. Прежде чем начинать с ней серьёзную работу, нужно слегка понизить ее самооценку. А что касается подходящей административной единицы, то она со временем найдется, имелся бы соответствующий человек, способный занять эту должность. Теперь что касается кандидатуры в новые жены Бонапарту. Думаю, что тут не стоит изобретать велосипед и назначить на эту должность Великую княгиню Анну Павловну, к которой Бонапарт уже сватался. При этом нас совсем не интересует, что по этому поводу думает ее мамаша вдовствующая императрица Мария Федоровна. Один раз с ее подачи Бонапарту отказали, и последствия были очень тяжелыми.

– Очень хорошо, Сергей Сергеевич, – сказала моя ненаглядная Елизавета Дмитриевна, – но теперь хотелось бы знать, что мы будем делать с Александром Павловичем. В противном случае, при прочих равных, все возвернется на круги своя.

– Александра Павловича мы будем убеждать оставить трон и отправиться в скит замаливать грехи. При этом, быть может, мы используем такое тяжелое оружие как мисс Зул, а также Дима Колдун с его заклинанием «мук совести». Александр Павлович, конечно, не такой ходок по бабам, как его племянник Александр Николаевич, но против чар мисс Зул, когда она применяет их намеренно, еще никто не мог устоять. Но здесь мы тоже еще будем посмотреть. Самоустранение Александра Павловича должно выглядеть максимально естественно и не иметь ни малейших признаков насилия. Поэтому проработку конкретных планов мы отложим до того момента, когда изучим этого персонажа получше. На этом, пожалуй, все, товарищи, заканчиваем совещание и расходимся. Работать надо.

Четыреста семьдесят первый день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Мудрости.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Сегодня Михаил Илларионович Кутузов наконец нашел время, чтобы посетить тридесятое царство с целью прохождения углубленного медицинского обследования. Ведь никому из нас не хотелось, чтобы всего через год не стало одного из самых талантливых российских стратегов (тактиком Кутузов был посредственным, а вот стратегом хоть куда). К тому же, если мы действительно сделаем императором юного Николая, кто будет наставлять его в тонкостях государственного управления, а также внутренней и внешней политики? Сперанский с Аракчеевым? Нет уж, увольте! Оба честные люди, и на этом список их достоинств исчерпывается. Один – либерал до мозга кости, уверенный, что счастье России состоит только в непрерывных послаблениях, а второй – такой же упертый консерватор, считающий, что идеально устроенное общество должно быть похоже на прусскую казарму. Насколько уж я заскорузлый сапог, но такие взгляды заставляют меня крутить пальцем у виска. Военные поселения, казачество наоборот – это когда солдаты, живущие в казарме, помимо шагистики и прочего еще вынуждены заниматься крестьянским трудом. И это притом, что регламентируется буквально каждый их шаг (а сочинять регламенты Николай Павлович любит). Кутузов же достаточно умен, чтобы находить путь между двумя этими крайностями.

Встречал Михайлу Илларионовича целый консилиум, главной в котором была, конечно же, Лилия. Два пулевых ранения в голову, после которых человек не просто остался жив, но и не утратил возможности связно соображать, сами по себе уже могут считаться чудесами, взглянуть на которые не отказались бы и сами боги. При этом Кутузов не совсем не возражал против того, чтобы его осматривали женщины-лекари, в том числи девица, которая на вид еще не вошла в брачный возраст. Надо сказать, что Михайло Илларионович уже пил у нас магическую воду, принимал ванны и получил значительное облегчение от своих многочисленных болячек, но понимал, что все это не более чем самолечение, а настоящее исцеление может проходить только под руководством опытного специалиста.

Лилия попросила Кутузова снять парик и сесть на низкий табурет, после чего принялась ходить вокруг, едва касаясь его головы пальцами. Она не давила, не мяла, как это бывает обычно, а вот именно что касалась головы Михайло Илларионовича с каким-то, знаете ли, благоговением. Сам Кутузов во время той операции находился в каком-то подобии гипнотического транса и сидел на своем табурете, выпрямив спину и закрыв глаза. Мне даже показалось, что он получает удовольствие от этой процедуры. При наложении на обыкновенный взгляд магического зрения было видно, как голову Кутузова подобно рыболовной сети оплетают тонкие синеватые нити с ярко-фиолетовыми узелками в местах соединений… но вот был завязан последний узелок и, закончив свой круг почета, Лилия отошла в сторону.

– Любимчик ветреной Фортуны… – со вздохом вынесла она свой вердикт. – Без участия сей капризной дамы тут не обошлось. Что же касается лечения, то оно будет длительным и сложным, хотя я бы сказала, что ситуация не безнадежная. Регенерация до девяностопроцентной ремиссии, по моему мнению, вполне возможна. Галина Петровна, а теперь вы посмотрите, пожалуйста, на нашего пациента и выскажите свое мнение…

У капитана Максимовой имелись свои методы, ее главным диагностическим инструментом было до предела обостренное магическое зрение. Она также обошла пациента по кругу, чтобы осмотреть его голову во всех проекциях, при этом крупный изумруд, висящий на цепочке поверх ее халата, светился ровным немигающим светом. В своей прошлой жизни капитан Максимова не могла бы позволить себе такого украшения, но Артанский князь был более чем щедр к людям, которые принесли ему клятву верности. Тем более что это была не просто драгоценная побрякушка, а магический артефакт огромной силы, в буквальном смысле слова ставший частью души мага жизни. И вот, закончив осмотр, Галина Петровна тоже пришла к тому же заключению, что и Лилия.

– Совершенно с вами согласна, уважаемая, – произнесла она, отключая магическое зрение, – полное, или почти полное, выздоровление пациента вполне возможно… Что же касается остальных болячек уважаемого Михаила Илларионовича, то их следует лечить по стандартной схеме оздоровления с омоложением, и никакой серьезной проблемы я в этом не вижу.

– Смотрите, мои дорогие эскулапы, – с легкой насмешкой сказал я, – вместе с ранением случайно не вылечите своего от пациента от гениальности, которая, как подозревают некоторые историки, как раз и являлась следствием повреждения головного мозга.

– Дорогой папочка, – воскликнула Лилия, – ты только не волнуйся, все будет по высшему разряду. Вылечим твоего генерала, и будет он как новенький. И гениальность тоже никуда не денется. Ведь верно, девочки?

Девочки (в число которых входил молодой маг жизни Гакимаустариост и столь же молодой врач-терапевт лейтенант Аласания) дружно закивали. Мол, в самом деле – и вылечат, и омолодят, и приведут в тонус, чтобы с плеч упал тяжкий груз прожитых лет.

– Дорогой наш сударь, – наша хулиганка галантно обратилась к Кутузову, – внешность импозантного солидного сорокалетнего мужчины и волчье здоровье двадцатипятилетнего вас устроят? Будь вы противоположного пола, мы бы установили планку в шестнадцать лет, но для мужчины, мне кажется, это перебор.

– Разумеется, устроят, уважаемая сударыня, – вежливо ответил Кутузов, ни на секунду не усомнившись в реальности предложенного, – только скажите, а супругу* мою подлечить можно? А то стара стала моя Екатерина Ильинична, болеет часто… И тут я из ваших рук – совсем молоденький. И смех и грех…

Примечание авторов: * В отличие от иных некоторых Кутузов был женат счастливо и прожил со своей половиной душа в душу до самой смерти. Жена родила ему пятерых дочерей (единственный сын умер в младенчестве) и пережила мужа на одиннадцать лет, скончавшись в 1824 году.

– Супругу вашу мы, конечно, вылечим, – ответила Лилия, – до возраста тех самых шестнадцати лет. С полным восстановлением всех функций организма, так что вы с ней снова можете попробовать сделать еще пятерых детишек, на этот раз мальчиков. Только сразу предупреждаю, уважаемый Михайло Илларионович – и вас, и вашу супругу – достигнутый уровень здоровья придется поддерживать каждодневными тренировками и жесткими ограничениями в еде. Каждодневный бег, плавание, кулачный бой и занятия фехтованием, а также конская скачка. И, разумеется, танцульки, как занятие полезное во всех смыслах – как в физическом плане, так и для подъема эмоционального состояния. Без этого с вашей склонностью к полноте ваше состояние очень быстро рискует вернуться к первоначальному состоянию.

– И что, – спросил Кутузов, – кулачный бой для дам тоже обязателен?

– Ну, – сказал я, – это уже детали, которые зависят исключительно от темперамента вашей супруги. Мы тут познакомим Екатерину Ильиничну с некоторыми дамами соответствующего круга, а она уже сама решит, что у них перенимать, а что нет. А вообще, если без фанатизма, только для общего физического развития и обеспечения собственной безопасности, то почему бы и нет. Злоумышленники обычно не ожидают никакого подвоха от знатной дамы, в обязанности которой входит падать в обморок при первых признаках опасности, но однажды, к их разочарованию, внешность дамы может оказаться обманчивой.

– Да уж, – сказал Кутузов, вставая с табурета, – вышивание крестиком и чтение душещипательных романов вряд ли имеют среди ваших дам особую популярность…

– Ну, это, Михайло Илларионович, – сказал я, – для кого как. Так, например, воительницы из числа остроухих и амазонок больше всего в жизни ценят хорошее оружие. Не надо, чтобы меч, копье или ружье были красивыми и украшенными драгоценными камнями; главное, чтобы они были крепкими, надежными, удобными и смертоносными. Впрочем, хорошее оружие красиво само по себе.

– О да, Сергей Сергеевич, – сказал Кутузов, – это действительно так, я видел ваши ружья, и они производят впечатление не только своей смертоносной убийственностью, но и внешним совершенством.

– Ну, – сказал я, – насколько я знаю, над этим оружием в разные годы и в разных мирах работали два великих оружейника, а потом готовое изделие подвергалось долгой доводке их учениками, в результате чего получилось действительно совершенство. Впрочем, не все дамы в нашем обществе помешаны на оружии; так, например, Анна Сергеевна Струмилина – возможно, второй человек по значимости после меня – вообще принципиально не берет в руки ничего стреляющего или колюще-режущего, разве что за обедом, чтобы нарезать хлеб или колбасу, и вообще не приемлет насилия. Зато она у нас маг Разума и способна излечивать такие болезни человеческих душ, против которых бессильны любые эскулапы. Также в нашей компании есть несколько совершенно не приспособленных к войне нереид. С виду они, конечно, миленькие, а на самом деле это просто экзотическое мясо, которое в одном не столь уж далеком отсюда мире ловят сетями, приманивая на купающихся смазливых обнаженных юношей.

– Тьфу ты, какая гадость! – сплюнул Кутузов, – как вы такое терпите, Сергей Сергеевич?

– Тот мир, – ответил я, – лежит вне сферы наших интересов. Но там есть наш союзник, который обещал в ближайшее время совершить к этим людям военный поход и объяснить им, что так поступать нехорошо. Ну а когда тевтоны берутся кому-то что-то объяснять, то потом от побежденных не остается и камне на камне.

– Тевтоны? – переспросил Кутузов.

– Да, тевтоны, – ответил я. – Впрочем, Михаил Илларионович, это очень длинный рассказ. Давайте сейчас я оставлю вас в руках у наших эскулапов, чтобы они продолжили свое обследование и составили для вас программу лечения, а уже вечером мы встретимся на танцульках, где и поговорим не спеша на все интересующие вас темы. Тем более что там иногда можно встретить очень интересных людей. Иногда к нам на огонек заглядывает знаменитый византийский полководец Велизарий или его друг Прокопий Кесарийский, также там бывают молодой Александр Невский со своим братцем Глебом, Михаил Скопин-Шуйский, Петр Басманов и государь Всея Руси Петр Второй, на самом деле Первый. А сейчас, – я бегло посмотрел на часы, – позвольте идти, потому что у меня еще есть дела.

Четыреста семьдесят первый день в мире Содома. Поздний вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Танцплощадка.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Как я и ожидал, Михайло Илларионович пришел на танцульки. Разумеется, он сделал это не для того, чтобы поколбаситься, оттопыриться и сговорить на ночь временную постельную партнершу из бывших мясных лилиток, как некоторые молодые русские офицеры из числа выздоравливающих. Пока нет. Может быть, потом, когда оздоровительные процедуры Лилии приведут к закономерному результату, помолодевший Кутузов и воспользуется такой возможностью. А сейчас это светское мероприятие интересовало Михайло Илларионовича исключительно с точки зрения завязывания полезных контактов. Мало ли кто забежит к нам на огонек. Неинтересных людей тут не бывает, и бесполезных тоже. Так, например, я представил главнокомандующего русской армией своей супруге. Или, если точнее, представил Кутузову свою Елизавету Дмитриевну, потому что он сам в моих представлениях не нуждается. Сели мы все втроем за столик, взяли по стакану магической воды и стали смотреть на то, как народ от всей души колбасится и топырится, тем более что поставленный мною полог безмолвия глушил музыку и прочий шум веселия до приемлемых величин.

Вот сегодня (на ловца и зверь бежит) к нам с дружественным визитом прибыл Петр Алексеевич Романов (тот самый, который Второй, и в то же время Первый, что есть Великая Тайна). Хотя, там у них, в 1730 году, уже тихонько начали поговаривать, что вселился-де в шкуру молодого императора, бездельника и грозы юных девок дух его великого деда, который всем боярам теперь покажет то место, где зимуют на Руси раки… Да и как не пойти такому слушку, ведь фактуру-то не спрячешь. Походка, жесты, поворот головы, отрывистый смех, да и амурный интерес к девице Марии Кантемир, которая настоящему Петру Второму была глубоко параллельна. Только вот Бахусу старый-новый император поклоняться совсем перестал, ибо сказались наложенные во время лечения Лилины заклинания от алкоголизма. Поговаривают-то об этом поговаривают, но именно что с оглядкой и тихонько, ибо мясорубка Тайной Канцелярии вертится исправно, перемалывая попавших в ее жернова болтунов в мелкий фарш.

Таки и прибыл Петр Алексеевич принять у Лилии работу по омоложению своей возлюбленной, а потом вспомнить свое путешествие инкогнито по Европе и хорошенько повеселиться вместе с обновленной возлюбленной на ассамблее. А та и вправду стала свежа, будто шестнадцатилетняя. В акробатическом рок-н-ролле, запавшем на душу диким амазонкам, она, конечно, не сильна, но почему бы, сидя за столиком, не посмотреть на головокружительные прыжки и кульбиты, которые исполняет кто-то другой. Мария Кантемир при каждом таком кульбите ахает. При этом склонившийся к ее уху кавалер в это время нашептывает, что для того, чтобы вот так скакать дикими козами, девки амазонские с самого рождения упражняются с утра до ночи в беге, прыжках в длину и высоту, скачке верхом без седла и с оным, стрельбе из лука, а также в фехтовании на коротких мечах-акинаках. Куда уж до них русским боярышням, проводящим свои дни за пяльцами да поеданием вкусных медовых пряников, испеченных многоопытными в этом деле кондитерами.

Тут надо сказать, что Михайло Илларионович был слишком молод, чтобы воочию помнить Петра Великого, так что поначалу он не понял, что это за несколько развязный вьюнош весьма нежного возраста, в мундире поручика Преображенского полка столетней давности, оставив свою такую же юную даму, подсел за наш столик.

– Здрав будь, брат мой князь Сергий, – неожиданным баском произнес этот вьюнош, который и был тем самым императором Петром Алексеевичем «два в одном».

– И ты тоже будь здрав, брат мой царь Петр Алексеевич, – степенно произнес я и добавил, – Проблемы какие-нибудь объявились или просто поразвлечься захотелось?

– И то, и другое, – уклончиво ответил Петр. – Ассамблеи вон у тебя знатные, Марии зело нравятся, да и дело у меня к тебе есть наиважнейшее…

– Ах, даже так, – сказал я, – тогда, брат мой Петр Алексеевич, я внимательно тебя слушаю, но сначала позволь представить тебе русского генерала и великого полководца Светлейшего князя Михаила Илларионовича Кутузова, который находится в моих владениях с целью поправки здоровья…

Мы с Кутузовым переглянулись. Разумеется, только так, и иначе (с официальной точки зрения) быть не может. Будущий прославленный генерал-фельдмаршал, победитель Наполеона, на наших магических водах поправляет здоровье и набирается сил для новых битв… Петр Алексеевич бросил в сторону Кутузова внимательный взгляд. Я понимаю, что у него с талантливыми генералами немного недобор. Есть, конечно, Миних, который в одном лице и военный инженер, и полководец, но на нем одном далеко не уедешь. А воевать татар и турок, чтобы они были неладны, надо. С другой стороны, Петр Великий тем и отличался, что с легкостью приглашал людей со стороны, а если они оказывались негодны, выкидывал без всякой пощады и приглашал взамен новых. И в этом взгляде сейчас тоже светится неприкрытое «отдай его мне». Но у Кутузова и в своем времени работы невпроворот – лет на пятьдесят будет, не меньше.

– Нет, – покачал я головой, – Михайло Илларионович там, у себя, тоже человек нужный и важный, да он и сам не согласится. И вообще, русская армия не вчера родилась, давно пора свой генералитет производить на регулярной основе, а не собирать посредственностей и неудачников по всей Европе в надежде, что среди них, подобно жемчугу в навозной куче, вдруг блеснет великий военный талант.

В ответ Петр Алексеевич вздохнул и пожал плечами. Мол, некогда ему было этим заниматься, да и старт был очень низким. Самому, мол, пришлось всему учиться у заморских учителей, ибо свои кадры отстали от Европы на сотню-другую лет. Не до жиру тут было – хватай разных гонимых и не преуспевших на родине деятелей и пытайся построить с ними государство. В результате получилось что-то похожее на дворец из реек и искусно покрашенной фанеры – быстро, дешево, на глаз красиво и до крайности недолговечно… А теперь, во время второго царствования, все это потребуется капитально исправлять. Ну почему мы не узкоглазые японцы, не приемлющие в начальстве заморских длинноносых варваров? Вон, в схожей ситуации японский император Муцухито (японский Петр Первый) за аналогичное время умудрился полностью обеспечить свою страну собственными кадрами на всех уровнях управленческой пирамиды, используя европейцев только как учителей и военных инструкторов. Ну да ладно, ближе к делу; интересно, с каким важным вопросом для себя вопросом явился ко мне государь-император Петр Алексеевич?

– Понимаешь, князь Сергий, – доверительно склонившись, вполголоса сказал он, когда я задал этот вопрос, – совсем татары, проклятыя, заели, жить своими набегами не дают, аспиды! А их попробуй тронь – Порта Оттоманская стеной станет. А там армии янычарские тыщи да тыщи, нам столько не набрать, а главное, не прокормить. Это ж сколько припасов надо тащить за собой в степь! И пусть один русский гвардеец стоит двух янычар, но наваливаются на него четверо или пятеро, и никакого шансу их победить у него нету. Вот если бы нашим солдатикам такие ружья, как твои, чтобы стреляли часто, далеко и метко, да твои диковинные скорострельные пушки, кои, как говаривал мне твой воевода Петр Басманов, гранатами и картечью врага косят будто косой – вот тогда бы мы с турком на равных и потягались…

– Постой, брат Петр, – сказал я, – унасекомить татар да прижать турок, чтобы знали русскую силу – это, конечно, дело хорошее. Но ты вот что учти. В твоих прошлых походах под Азов, да и когда Васька Голицын на Крым ходил, потери от болезней и недостатка провианта были в разы поболее, чем от вражьих пуль и ядер. Разве не так?

– Так, – хмуро согласился Петр, – болезни сии, как говаривают медикусы, происходят от дурной воды в степных колодцах, а провиант подвозить трудно, бо зело далеко, да татарские разъезды в пути шалят немилосердно.

– Ну, – сказал я, – насчет дурной воды не так уж эти медикусы и неправы. Но этот вопрос не совсем ко мне. Есть у нас начальник медслужбы, военврач капитан Максимова, обращайся к ней и мотай на ус все, что она скажет. Она знает, как это все должно делаться – не как у нас, усилиями госпожи Лилии, а по-настоящему, без всякого колдовства, которое тебе недоступно, да и не нужно. А еще лучше подбери человечка посмышленей, назначь его начальником военно-санитарной части и направь его к Галине Петровне на стажировку. Пусть заучит все, что она скажет, будто «Отче наш», и исполняет буква в букву, без отклонений на шаг влево, шаг вправо. Хоть будешь знать, с кого спрашивать за померших от поноса солдатиков.

– Хорошо, брат Сергий, – кивнул Петр, – быть посему, человека такого найду и на учебу отправлю, чай, не впервой. Но ты мне лучше скажи, как будет насчет новых пушек и ружей?

И тут я подумал, что секрет пули Минье* на первых порах вполне удовлетворит Петра Великого. Прирост дальности и меткости для штуцеров весьма значительный, скорострельность с новой пулей** будет мало чем отличаться от обычных фузей, к тому же эти самые фузеи несложно переделать в штуцеры путем простругивания в стволе нарезов… Гладкоствольные бронзовые четырехфунтовки тоже можно отдать, ничем особым это не грозит. Как и для времен Смуты, самой сложной частью в изготовлении будет клин-затвор, позволяющий заряжать орудие с казенной стороны. Стрельба классическими на то время круглыми ядрами и картечью, и ничего большего, потому что дарить нарезные вкладыши-лейнеры*** из высокосортной стали в эти стволы я совсем не намереваюсь. Изобретать оперенные аналоги минометных мин, запускаемые из гладкого ствола, тоже, думаю, не стоит. Ибо каждая такая мина для местного производства будет стоить как десяток круглых гранат и иметь совсем другую баллистику. Но за этот подарок Петр Алексеевич мне еще кое-что должен…

Историческая справка:

* Пуля Минье – пуля для первых дульнозарядных винтовок (штуцеров), которая имеет коническую выемку в задней части. Особенностью данной пули является то, что при выстреле её хвостовая часть расширяется и обеспечивает надёжное зацепление пули с нарезкой ствола винтовки.

** обычные пули в ствол штуцера забивали при помощи стального шомпола и молотка.

*** лейнеры для «самодельной» артиллерии артанской армии, способные выдержать несколько десятков тысяч выстрелов, делаются в мастерских «Неумолимого» и составляют главное достоинство этих орудий.

– Хорошо, – сказал я, – давай поговорим о пушках и ружьях, но сперва должен сказать, что у меня тоже, брат мой Петр, есть встречная просьба…

– Слушаю тебя, князь Сергий… – чуть приподняв брови, вопросил Петр. Мол, какие просьбы могут быть у меня, человека настолько могущественного, что он может решать участь целых миров.

– Дело в том, – сказал я, – что мне нужно, чтобы ты побеседовал с одним человеком из мира Михаила Илларионовича. Кстати, это твой потомок, император Александр Первый, правнук твоей дочери Анны Петровны и ее мужа Фридриха Голштинского… Мне нужно, чтобы он тихо, без всякой колготни, убийств и кровавых сцен, отошел от дел и, уступив трон своему брату Николаю, удалился в частную жизнь… Сам-то он слабый, неуверенный в себе человек, легко поддающийся чужому влиянию, сел на трон после того, как заговорщики убили его отца, а потом сказали «довольно ребячиться, ступайте царствовать», и он пошел…

– Да уж, – сказал царь Петр, извлекая из кармана исполинскую трубку, которой, наверное, хватило бы для постановки полноценной дымовой завесы на поле боя, – задачку ты мне задал, брат Сергий; даже и не знаю, что тебе сказать…

– А ты скажи как есть, – ответил я, – потому что если твоего потомка вовремя не остановить, он на сорок лет поставит политику России в зависимость от австрийских и прусских интересов, что в итоге выльется в остановку развития на длительный срок и грандиозное предательство со стороны так называемых союзников в итоге. В результате опять будет сильное отставание от Европы, позорно проигранная война и очередная судорожная попытка бегом догнать ускакавшую вперед европейскую карету. Кстати, законного потомства император Александр Первый не имеет, так что с династической точки зрения его смещение ничего не меняет. После него воцарится тот же самый человек, что и в нашем прошлом, но только на тринадцать лет раньше… Впрочем, у нас есть возможность ознакомить тебя со всеми делами твоего потомка – как с теми, что уже случились в том мире, так и с теми, которые только могут произойти… время на это еще есть.

– Нет, не надо, – мотнул головой царь Петр, выпустив из своей трубки вонючий клуб дыма, который сразу же отогнала в сторону магическая вентиляция, – я знаю, князь Сергий, что ты никогда не врешь, ибо того не позволяет твоя титла Защитника Земли Русской. Если ты говоришь, что через моего потомка для Государства Российского могут проистечь очень большие беды, значит, так оно и есть. Просто я в сомнении – могу ли я решиться судить моего праправнука за то, что им даже еще не содеяно…

– Ты, брат Петр, – сказал я, – как раз судить можешь, ибо именно ты вывел Россию из азиатского захолустья в первостатейные европейские державы, совершив подвиг, равный подвигам Владимира Крестителя, Святого Александра Невского и Иоанна Васильевича Грозного. Государство Российское это о большей части именно твое детище, которое ты построил своими руками, а остальные монархи только дополняли и улучшали. Без тебя, брат Петр, Россия была бы совсем другой, если бы вообще была.

– Возможно, ты и прав, брат Сергий, – сказал царь Петр, – но я тут подумал, что мне все же лучше ознакомиться с деяниями моего непутевого потомка, чтобы хотя бы знать, за что его ругать…

– Вполне разумно, – согласился я, – зайдешь завтра с утра в библиотеку, попросишь Ольгу Васильевну подобрать тебе что-нибудь по эпохе Александра Первого; если не разберешься в нашем шрифте, она тебе еще и прочтет… С выражением.

– Хорошо, брат Сергий, – кивнул царь Петр, – я схожу. А пока давай поговорим о твоих ружьях и пушках…

– Давай поговорим, – откликнулся я, – тем более что это будет интересно и Михаилу Илларионовичу. И сразу сходу вопрос – как думаешь, брат Петр, что в ружье самое главное?

– Ну, – сказал мой собеседник, – наверное, в ружье главное, чтобы било оно по врагу часто, далеко и метко…

– А вот тут ты ошибаешься, – покачал я головой, – те свойства, которые ты назвал, не главные, а просто важные. Главное для ружья то, чтобы к нему можно было в достаточном количестве заготовить боевые припасы, чтобы оно было надежным и не ломалось, и чтобы было понятно солдатам, которые держат его в руках. А иначе, каким бы совершенным и дорогим ни было бы оружие, рано или поздно оно станет не полезнее простой палки…

– Уел ты меня, князь Сергий, – кивнул Петр, – как есть уел. Так значит, своих лучших ружей и пушек ты нам не дашь?

– Не дам, – согласился я, – да и незачем твоим солдатам лучшее. Не сдюжат. Лично тебе, брат Петр, самозарядку супермосина с тысячей патронов подарить можно, показать, как стрелять, как чистить и смазывать и все такое. И это притом, что новые патроны ты сможешь взять только у меня и ни у кого более, и не дай Бог, сломается, починить его тоже смогут только мои люди. Если такое оружие дать в полки, то сначала все будет замечательно, а потом армия вдруг останется безоружной. Лучше я дам тебе другое оружие, почти такое же, как у твоих солдат сейчас, использующее доступные в твоем времени боеприпасы, такое же дальнобойное и точное как штуцера и такое же скорострельное как фузеи. Новизны чуть-чуть, затраты на перевооружении минимальные, но зато эффект поразительный…

И я принялся объяснять царю Петру и Кутузову, что такое есть пуля Минье, с чем ее едят и почему для начала восемнадцатого, да и девятнадцатого (для Кутузова) века, это решение лучше, чем аналог винтовки Бердана, которым были вооружены мои пехотные легионы, и тем более лучше, чем самозарядные супермосины…

– Однако, – закончил я свою речь, – тут надо понимать, что новое оружие должно нести с собой и новую тактику, близкую к тактике привычных вам егерей. Добиться этого сложнее всего, ибо пехотные офицеры привыкли воевать по старому, а привычка – это вторая натура…

– Я тебя понял, брат Сергий, – совершенно серьезно произнес царь Петр, вставая, – и обязательно подумаю над твоими словами.

– И что, Сергей Сергеевич, – тихонько спросил меня Кутузов, когда император Петр вернулся к своему столику, – этот мальчишка и в самом деле был император Петр Великий? На портреты свои он вроде не похож…

– Не верьте глазам своим, Михайло Илларионович, – ответил я, – я же говорил вам, что у нас тут чего только не бывает. На самом деле это очень длинная история. Тело у этого юноши от императора Петра Второго, а дух от его деда императора Петра Первого. И сразу скажу я вам, я тут ни при чем, такое мне просто не под силу… Впрочем, об этом лучше не распространяться, воспринимайте эту двойственность как есть, и все тут…

– И что, Сергей Сергеевич, – с сомнением спросил у меня Кутузов, – вы думаете, что сразу, как только с государем-императором Александром Павловичем побеседует этот Петр, то ли Второй, то ли Первый, так тот сразу же отречется от престола и уйдет в монастырь? Если так, то думаю, что ваш взгляд на жизнь страдает некоторой наивностью…

– Вы зря так думаете, Михайло Илларионович, – сказал я, – вы нас еще плохо знаете. Кроме государя-императора Петра Алексеевича в деле будут еще и части усиления, и вы поверьте, при их поддержке он будет полностью неотразим… У Александра Павловича не будет ни единого шанса. А сейчас давайте закончим серьезные разговоры и будем смотреть, как веселится наша молодежь, выплескивая свою неуемную энергию. Скажите, вам не хочется сбросить груз лет и вот так вот буйно и безудержно вспомнить молодость? А ведь такая возможность у вас еще будет.

– Знаете, Сергей Сергеевич, – ответил Кутузов, глядя на до изнеможения выплясывающих на танцплощадке под разноцветными лучами прожекторов молодых офицеров, амазонок и бойцовых лилиток – во времена моей молодости таких диких развлечений не существовало, и слава Богу. На мой взгляд, это просто какой-то срам и бесовство. Особенно когда дама кидает в небо кавалера, а потом ловит на свою мускулистую грудь. Но так как бесовства у вас здесь не может быть по определению, то я не знаю, что сказать, и не буду осуждать и тех, кто предаются подобным диким вакхическим пляскам. В чужой монастырь, знаете ли, со своим уставом, не хожу.

Четыреста семьдесят второй день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти.

Император французов, Наполеон Бонапарт.

Наполеон Буонапарте проснулся с гудящей головой и слабостью во всем теле. При этом он обнаружил, что совершенно гол и лежит поперек огромной двуспальной кровати, свесив голову с ее края. Воспоминания минувшего вечера с трудом возвращались к нему, постепенно вырисовывая вполне отчетливую картину. Итак, он все-таки соблазнился сходить на местную вечеринку le danse… Впечатления были потрясающими. Во-первых – несмотря на то, что на вечеринке не было ни капли вина, собравшиеся на танцевальной площадке веселились от души, словно находились в подпитии. При этом Буонапарте видел, что на le danse присутствуют не только молодые люди (включая остроухих девиц-великанш, с легкостью разгромивших его армию), но и уважаемые личности, включая самого Артанца, который как ни в чем не бывало сидел за столиком рядом со своей супругой и русским главнокомандующим генералом Кутузовым. При этом он вел тихий задушевный разговор с еще одним молодым человеком в старинном военном мундире. Говорили они о чем-то своем, чисто русском, и мешать им Наполеон не стал.

На мгновенье Буонапарте позавидовал тому, какая у Артанца молодая и красивая жена. Она держит себя воистину с королевским достоинством и уже успела родить мужу наследника. И почему ему самому, Наполеону, так не везет? В Жозефину он был влюблен до безумия, и всем она была хороша, но только вот старше его на шесть лет, при куче любовников и к тому же, как выяснилось, оказалась бесплодной. Вторая же жена, дочь австрийского императора, хоть и родила Наполеону наследника, боялась и ненавидела муженька всей душой. К тому же Артанец предоставил неоспоримые доказательства неверности его второй супруги. Помимо этого, император мог убедиться в ее пренебрежительном отношении к титулу императрицы Франции, а также в том, что наследнику престола, маленькому Наполеону Второму, она отнюдь не испытывает горячей материнской любви. Это было горько. Наполеону казалось, что жизнь его, вдруг показавшая всю свою доселе скрытую сторону, стремительно несется под откос. Он ощутил себя бесконечно одиноким, усталым, выжатым до последней капли.

Когда Бонапарт узнал о подоплеке некоторых событий ближайшего будущего, в первый момент у него возникало сильнейшее желание выкинуть эту предательницу, свою законную супружницу, из своей жизни, втоптать ее в землю, отрубить голову и навсегда забыть, а родную ей Вену предать огню и разрушению, после чего сделать так, чтобы этот город больше никогда никто не восстановил. Однако вспышка ярости была кратковременной, несколько минут спустя Наполеон о ней уже пожалел. Но тем не менее было очевидно одно – если Артанец вернет его на французский трон (а вроде бы все к тому и идет), то ему потребуется новая императрица – такая, которая, помимо всего прочего, могла бы стать доброй приемной матерью для маленького Шарля. Отдавать сына своей «бывшей» Бонапарт, конечно же, не собирался.

Наполеон пошел на эти самые le danse, разумеется, не для того, чтобы подобрать себе жену. Ему просто хотелось женщину. Постельную партнершу без всяких обязательств, с которой можно было бы сбросить накопившееся за последние месяцы напряжение. Наполеон знал, как хорошо помогает «это дело» взбодриться и почувствовать себя живым и полным сил… Однако с этим возникла некоторая сложность. Мускулистую остроухую Бонапарт в свою постель не хотел, немускулистую тоже. Он уже немного был в курсе их происхождения и, несмотря на то, что Артанский князь признал их равными себе, Бонапарту казалось, что это все равно как лечь с животным – например, с козой (что, к примеру, с античных времен практиковали корсиканские пастухи при отсутствии женщин). В то же время амазонки, подходящие Бонапартию по всем параметрам, которых на площадке для le danse было не так уж и много, с легкой брезгливостью отворачивались от его оплывшей фигуры с оттопыренным животиком. Мол, идите отсюда, мужчина, вы беременный. Наполеон не привык к такому отношению; обычно это была его прерогатива – критиковать несовершенства фигуры у женщин. Столкнувшись же с критикой в свой адрес, он совсем сник и проклял свою затею с этими le danse. Кротких и покорных ему тут уж точно не сыскать… Впервые его отвергали. Впервые его критиковали (пусть даже не явно, не в глаза) и едва ли не высмеивали. Впервые он имел дело с такими женщинами, которые не благоговели перед ним, а вели себя так, будто во всем равны ему. Они, эти распутницы, вообще относились к мужчинам без особого пиетета, и этот факт поднял вдруг со дна души Наполеона все его застарелые комплексы… Он словно увидел себя со стороны – и ужаснулся. И вправду – он уже совсем не тот молодой жеребчик, что был лет десять тому назад… Ослепленный женским обожанием, он не замечал, как меняется его тело… «Проклятье! – сжимая кулаки, думал Наполеон, – проклятье! Никогда не думал, что буду столь унижен и посрамлен… Да еще кем – женщинами, распутницами! Да ведь в их глазах я, должно быть, невзрачный сморчок с отвисшим брюхом и одутловатым лицом… Так и есть – я неприятен им! Я! Никогда не думал, что доживу до такого дня…»

Не желая больше дразнить себя созерцанием стройных, высоких и дерзких красавиц, получая в ответ ледяное равнодушие с едва скрываемым презрением, он с тяжелым вздохом украдкой посмотрел на свой живот, машинально стараясь поджать его. Лечение у Лилии началось совсем недавно (та первым делом прикрутила у Бонапарта кран аппетита), и эта пикантная часть тела, хоть и уменьшилась в размерах, все еще дискредитировала Бонапарта своей дрябленькой выпуклостью. И ничего с этим нельзя было поделать, потому что плевать амазонкам, император он там или нет. Они девушки разборчивые, и точка. С кем попало не спят. Если ты император, тогда доведи свою фигуру до того же образца, что и у Артанского князя. Тоже ведь человек немаленький, а мышцу качает регулярно.

И идти бы Бонапарту с le danse не солоно хлебавши, но тут на его пути попалась мадам Гера… точнее, это он вместе со своим столиком очутился на ее пути. И эта мадам, что примечательно, не обратила никакого внимания на животик императора. Зато она очень хорошо срисовала тяжелую властную ауру, висящую над головой у этого смертного… И замерла, не сводя с Наполеона пристального взгляда, размышляя следующим образом: «Вот это да! Пожалуй, эта аура мало чем уступала той, которую носил Зевсий, а кое в чем даже ее превосходит…» Ее бывший муж давным-давно закончил свою борьбу за абсолютную власть, а у этого смертного все еще было впереди. В тот момент Гера даже не задумывалась над тем, кто этот мужчина и что он тут делает. Все затмила его аура власти… Поскольку этого мужчину прежде никто не застолбил (а драки и скандалы на танцплощадке, мягко выражаясь, не приветствовались), теперь это была ее, и только ее добыча.

Что касается самого Наполеона, то он, уже утративший всякую надежду на успех, находился, мягко выражаясь, в обалдении, не смея поверить, что судьба, словно сжалившись, подкинула ему приятный сюрприз. На него в упор, с откровенным и многообещающим интересом смотрела красавица – высокая, стройная, полногрудая, с пышной гривой вьющихся крупными кольцами черных волос. О, она была прекрасна… Было в ней что-то дикое, необузданное, отчего у императора поползли по коже сладостные мурашки предвкушения… В свое время его Жозефина ввела во Франции так называемый неогреческий стиль в женской одежде. Так вот, на француженках конца восемнадцатого – начала девятнадцатого века все эти хитоны и пеплосы смотрелись откровенно нелепо, как седла на коровах… но это никак не касалось подошедшей к нему незнакомки. Она носила свой древнегреческий наряд с врожденным изяществом королевы. Несколько выбивались из стиля лишь туфли на высоком каблуке-шпильке.

– Мадам… – вскочил на ноги Наполеон, у которого тут же пересохло в горле, – позвольте мне выразить свое восхищение вашей красотой!

– Месье, – кокетливо ответила ему Гера, взмахивая ресницами и поправляя непослушную прядь на изящным ушком, – право же, мне так неловко от ваших комплиментов, что даже стало жарко… Воды, воды, ледяной воды, пожалуйста…

Пока окрыленный Бонапарт неловко щелкал пальцами, делая заказ невидимому слуге, Гера присела за его столик. Она принялась обмахиваться невесть откуда взявшимся веером, представляя на мужское обозрения свое соблазнительное декольте, в котором некоторые мужчины с удовольствием утонули бы с головой. В тот момент идея выйти за этого смертного замуж еще не приходила ей в голову. Ей просто хотелось как следует оттянуться, и этот мужчина с жесткой волевой аурой профессионального завоевателя подходил для этого как нельзя лучше. И было совершенно неважно при этом, как он выглядит. В глазах Геры он был великолепен – мелкие дефекты внешности с лихвой окупались мощным сиянием его ауры.

Невидимые слуги принесли им два высоких тонкостенных стакана с чуть пузырящейся магической водой, до предела заряженной энергетическими, транквилизирующими и возбуждающими заклинаниями. Гера специально так подстроила, ибо ей хотелось расслабиться и забыть все с этим мужчиной из смертных, который однажды уже сам вознес себя до уровня богоравного героя – с ним, именно с ним. Такое с ней было, пожалуй, впервые. Аура этого мужчины неодолимо влекла ее… В какой-то момент их руки сплелись и они выпили на брудершафт (что имело далеко идущие последствия). И после этого Наполеон почти ничего не помнил из происходящего…

Вроде они танцевали какой-то дикий танец, причем он скакал молодым козлом вместе со своей дамой. Потом он взвалил свою разгоряченную и смеющуюся партнершу на плечо и понес ее сначала к кабинкам для удовлетворения страсти, где они, торопливо раздевшись, соединились с таким энтузиазмом, что, казалось, их стоны и вопли слышала половина Запретного Города. Потом, прямо так как есть (то есть не одеваясь), Бонапарт, будто сатир, похищающий вакханку, протащил на плече свою обнаженную хохочущую даму (и откуда только силы взялись) от танцплощадки до Башни Власти, ворвался в свои апартаменты, приказал невидимым слугам никого не пускать, и почти до самого утра, пока не закончилась сила заклинаний, занимался с ней самыми различными сексуальными действиями. В конце концов они оба уснули, перепутавшись руками и ногами во взаимных жарких объятьях…

И вот теперь он, Наполеон, просыпается один и пытается понять – что же это было?

Тогда же и почти там же, бывшая богиня, а сейчас просто Гера.

Кто я сейчас? Ну конечно, уже не богиня. Так я сама захотела, но выбор мой был невеликим… Впрочем, свободы при этом достаточно было дано мне. Жизнь моя враз изменилась, о чем я ничуть не жалею. К войску могучему, к силе безмерной я ныне причастна, чем и горжусь, ведь пред нами все двери открыты… Очень по нраву мне жизнь эта в вечных скитаньях. Властью над временем наш наделен предводитель, все ему преданы, он командир справедливый… В блеске побед этот избранный смертный прекрасен. Он – богоравный герой, не коснется его пораженье… Следом за ним мы идем, осиянные славой. Сколько эпох и миров предстоит нам в дальнейшем увидеть! Сколько свершений нас ждет на пути, предначертанном свыше!

Что было раньше? Безделье, безмерная скука. Мир наш встряхнул тот герой, что пришел ниоткуда, все изменил, дерзкий замысел свой воплощая. Кем я была? Пусть богиней и главного бога женою – в распрях жила, ревновала, рыдала и злилась. Впрочем, мы все опустились в изгнанье настолько, что осознать это было мучительно больно…

Нынче супруг мой исчез – это больше чем помер. Больше я клушей домашнею быть ни при ком не желаю. Хватит, намучилась с Зевсием – ох уж изменник! Это замужество с ним было адом кромешным. Муж мой блистательный сволочью был похотливой… Как поначалу его я безумно любила! Как романтично и мило меня покорить он старался! Доброй была я, наивной и кроткой девицей. Ну а потом поняла я, что он из себя представляет… Только уже ничего изменить не могла я. И превратилась в такую я злобную стерву, что по сравненью со мною Мегера казалась овечкой! Сколько ужасных и страшных проклятий в мой адрес летело! Кто б мог подумать, что Гера, ревнуя, совсем озвереет? Сколько любовниц супруга на горести я обрекала! Сколько злодейств совершила, ревнуя, в порыве безумном… Только от этого не было мне облегченья. Месть и неистовство радости мне не давали. Портился нрав мой, а муж продолжал свои шашни. Он надо мною глумился, обидами полня мне сердце. Я же при нем оставалась, ведь брачные узы священны… Не было счастья мне, жизнь я свою проклинала.

Ну а с тех пор как супруг мой был скинут с престола, сослан куда-то, откуда уж нету возврата, стала я вольной как птица, свободной как ветер… Вот и решила вкусить я утех сладострастных. Что ж, ведь и вправду ничем я не хуже Венеры: статью я вышла, прекрасна лицом и фигурой, и обольстить своим телом, пожалуй, сумею любого. Так рассуждая и снявши с себя все запреты, стала искать я интрижек, ждать игрищ любовных. И находила – ведь все это было так просто! В разнообразии я находила отраду. Хоть и царили средь нас очень легкие нравы, ревность, истерики, пакости не поощрялись.

Так, наконец, поняла я всю прелесть разврата… (Впрочем, такие слова здесь не употребляют, разве что только с иронией иль ради шутки). Сколько мужчин поменяла я, ставши свободной! И поначалу, пока это было в новинку, о постоянстве я даже и не помышляла. Только все чаще тоска на меня нападала. Холод и мрак с пустотою терзали мне сердце… Эти мужчины – лишь тени, пройдут и исчезнут… Слаб их огонь, ну а мне нужно жаркое пламя. Только вот в мире людей не сыскать мне, пожалуй, такого. Зевсий был бабник, но все же являлся главою Олимпа. Аура власти и силы – ну что может быть эротичней? Хоть я его ненавидела, все же желала… (Скажем, покуда он был относительно молод).

Глядя вокруг и по мере ума размышляя, я вдруг решила, что быть надо благоразумной – воле Единого следует мне покориться, мой необузданный норов давно уж пора успокоить. Мысль ту одобрили – дали мне новое имя, свершили обряды… Вскоре себя присмотрела я славного мужа. Был он достойным, и храбрым, и доблестью смог отличиться. Пусть не блистал красотой – да ведь это и вовсе неважно. Как я желала, чтоб брак наш был долгим и очень счастливым! Глядя на прочих, я верила – это возможно.

Только недолго семейною жизнью я с ним наслаждалась. Можно сказать – удовольствия было там мало. Нет, мой супруг благонравным был, любящим, честным… Только все время чего-то мне в нем не хватало. Я все мрачнела, хирела, грустила и молча страдала. И поняла я однажды, что брак наш – большая ошибка. Скука с привычкой губительны для отношений – истина эта мне ясно открылась однажды.

Муж мой не стал мне препоны чинить, сразу дал мне развод он. Да, обошлось без обид, мы – о счастье! – расстались друзьями. Трудно ему было, видимо, с «дикой Глафирой». Да уж, меня укротить – то была не из легких задача… В общем, он тоже свободно вздохнул, расставаясь со мною. Так миновал тот этап, и теперь я гадала: что меня ждет и найду ли я то, что мне нужно? Впрочем, тогда мне хотелось свободы и только свободы… Я порешила, что третий раз замуж не выйду. Брошу мечтанья и жить буду так, как живется.

Снова мужчины чредою сменяли друг друга… Бледные тени! Лишь ночь проведешь – и становится скучно. Только при этом томила меня непонятная жажда; прочь я старалась прогнать беспокойные смутные мысли…

И вот однажды, нежданно, «средь шумного бала» (как выражаются те, что пришли ниоткуда), зов ощутила я – сильный, отчетливый, властный… Впрочем, не зов. Это было сродни притяженью. Все всколыхнулось во мне, и, покинув своих кавалеров, стала искать я того, что был богу подобен. Много там было народу, но я б не смогла ошибиться – свет его ауры вел меня верной дорогой. Нет, не могло это мороком быть, наважденьем: всем существом восприняв его мощную сущность, я трепетала в волненье, и сердце мое колотилось… Жаром объята, увидеть его я спешила.

В тусклом сиянье огней наконец-то его я узрела. Темный его силуэт вдалеке я заметила сразу. Сумрачный облик его был окутан тоской и печалью. Над головою его ореолом незримым яркая, мощная аура власти сияла…

Я устремилась к нему, и неважно при этом мне было, как его имя и кто он такой, этот смертный. Как это странно – собой в тот момент не владея, шла я вперед, повинуясь его притяженью… С ним, только с ним я предамся утехам сегодня! Жар растекался внутри, ну а ноги несли меня сами… О, я сгорала в пожаре невиданной страсти! Тело мое трепетало в желании слиться. К счастью, никто из девиц рядом с ним не крутился.

Я появилась пред ним, как любовная дивная греза. Дальше было как будто во сне, упоительно-сладком, прекрасном… О безумие страсти, о яркий пожар вожделенья! Лишь чуть-чуть колдовства – и мой милый ничем уж не сдержан. Пляшут искры в бокалах, он шепчет мне тихо и жарко… Все мелькает в глазах; мы как будто возносимся к небу, а потом вместе падаем вниз, на согретую землю… Даже имя его не спрошу, без того мне давно уж понятно – он достоин меня, и не зря я его отыскала.

О, мы нынче безумию страсти сполна отдадимся… Ведь вся ночь впереди, и, сплетаясь, познаем блаженство. Я хочу, чтобы крепко держал ты меня в своих сильных объятьях… Будут звезды качаться, любовную песнь напевая… Будет ветер носить наши стоны по темным просторам…

Но наутро тебя я покину – заранее так я решила. Я хочу, чтобы тосковал и искал меня, молча страдая. Я не буду рабыней твоей, чтоб терпеть униженья. Я хочу быть манящей загадкой, мечтой, наважденьем… То, что с Зевсием было, теперь не должно повториться. Так что прощай, мой любимый герой богоравный, я улечу от тебя на простор, будто дикая гордая птица.

Четыреста семьдесят второй день в мире Содома. Полдень. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский.

Бонапартий приплелся ко мне как побитая собака, причем как раз тогда, когда у меня шли занятия по тактике с господами генералами – как русскими, так и французскими. Вообще-то, должен признаться, у меня не было намерения численно увеличивать свою армию в этом мире, тем более за счет французских солдат. Еще чего. Меня и так уже стала напрягать разноплеменная многоязыкая армия, при дальнейшем расширении грозящая обратиться в неуправляемого монстра. Никогда и нигде я не должен больше пытаться воевать вместо местных.

Великая Артания потому и стала моим ленным владением, что антам было проще возложить верховные заботы на пришлого князя, который и оборонит, и рассудит, и помирит, и даст добрый совет. Больше нигде и никогда такой Артании больше не будет, да и в Китеж-граде вместо меня сейчас правят мои наместники. Я явлюсь туда с войском, только если молодому государству будет грозить опасность со стороны какого-нибудь неодолимого врага. Уже имеющихся у меня сил с запасом хватит, чтобы втоптать в землю и похоронить тех же тюркотов, а ничего страшнее там еще не водится. Так что пусть пока все идет как идет.

Если предполагать, какие мне еще могут быть нарезаны задания в будущем, становится понятным, что в девятнадцатом веке критических точек осталось две: Крымская война и война с турками за освобождение болгар. Благодарные болгары нам потом за это неоднократно жидко гадили прямо на головы, потом снова клялись в вечной дружбе, потом снова гадили – и так, наверное, будет до бесконечности. Сколько братушку не корми, он все равно на Европу смотрит. Так что избави меня Боже от обязанности спасать этих людей от турецкого ига. Могу не вытерпеть и наломать столько дров, что потом лет сто печь топить хватит. Пусть лучше их спасает кто-нибудь другой тот, кому на это не жалко ни времени, ни ресурсов, и согласный на то, чтобы вместо благодарности у него сплясали прямо на голове

Если двигаться еще выше, то в двадцатом веке критическими точками являются русско-японская война вкупе с первой русской революцией, потом первая мировая война вкупе с февралем, октябрем и гражданской войной, потом Великая Отечественная -победоносная, но стоившая огромных жертв… Ну, а дальше я просто не знаю. Критических точек много – это и смерть Сталина, и Карибский кризис, и позднебрежневский застойный геморрой, который привел к Горбачевщине, и девяносто первый год, и так далее, но там я абсолютно не представляю себе, что я со своими талантами могу сделать для исправления ситуации. Не люблю такого и не хочу этой работы, но если будет приказ изменить к лучшему судьбы тех миров, буду делать все что смогу и как смогу. Я человек военный и всегда выполняю приказы, чего бы мне это ни стоило.

Из сказанного выше можно сделать вывод, что армия наполеоновских времен, даже после переобучения и перевооружения, в разборках такого высокого уровня – это чуть меньше, чем ни о чем. Разве что в крымскую войну они будут при деле; но там опять русско-французский конфликт, а значит, использовать хоть русских, хоть французских солдат Бородина в нем не следует. Здесь, в этом мире, мне нужна вечная дружба между русской и французской империями, и совершенно не хочется будить в солдатах и офицерах старые обиды. Да и зачем оно надо? Мои лилитки и уже имеющиеся пехотные легионы без всяких проблем и угрызений совести при помощи местной русской армии и флота раскатают англо-французскую армию вторжения в тончайший блин.

Так что лучшим решением в данном случае было бы сформировать и обучить местные части, а потом вернуть их по принадлежности русскому и французскому императорам. России воевать и воевать против турок и прочих отморозков, а французам еще предстоит окончательно зачистить Европу, сломать Англию и уничтожить претензии Североамериканских штатов на доминирование в Америке. Вообще-то, если брать в широком масштабе, то после нас, русских, у французов была самая гуманная колониальная политика. За ними в этом деле следовали испанцы, которые порабощали, но не уничтожали местное население; на последнем же месте стоят англосаксы, которые впрямую загеноцидили коренное население северной Америки. Если Наполеон наденет на них узду, то хуже этому миру точно не станет.

И вот он, этот самый Наполеон, заходит ко мне в кабинет и видит, как его прославленные маршалы сидят вперемешку с русскими генералами и, подобно примерным школьникам, что-то пишут в блокнотах. Я диктую материалы лекции, а энергооболочка дублирует мои слова на латыни, которой в этом веке в достаточной степени владеют все образованные французы; ну а русские понимают мои слова без перевода. Хотя некоторые из них, в силу воспитания, французским владеют даже лучше, чем родным, дубляж все равно идет на латыни. Ибо нечего практиковать низкопоклонство перед западом. Тема занятия – рассыпной пехотный строй и его отличие от линейной тактики. Ведь стоит только внедрить пулю Минье – и прогресс в оружейных технологиях понесется с невиданной скоростью. Увидев, что все заняты делом, император французов тихонько садится в сторонке и мотает услышанное на отсутствующий ус. Пусть пехота не его стезя (он все же артиллерист), но все равно ему интересно. То, как огонь нарезных ружей выбивает артиллерийскую прислугу с дистанций, недоступных для картечного залпа, он уже видел. Остаются только известные уже несколько лет гранаты системы капитана Шрапнела, но и они не панацея, так как до переменной трубки человечество еще не додумалось. Противник тоже ведь не дурак, не будет стоять на четко отмеренной дистанции и терпеть, пока его расстреливают шрапнельными гранатами.

Но вот занятие закончилось, господа генералы и маршал дружно встали, попрощались и покинули мой кабинет. Мы с Бонапартием остались вдвоем. Я уже догадался, что у него ко мне какое-то неотложное дело, да только пока не мог догадаться, какое именно.

– Месье Сергий, – несколько помявшись, проговорил император французов, – я, конечно, извиняюсь за тот дебош, который учинил прошлой ночью…

Ну, дебош – это, конечно, слишком сильно сказано, хотя оторвался человек знатно. Мне уже доложили во всех подробностях, кто, что и когда. До этого, голышом, с голой же бабой на плечах, по городу у нас еще никто не бегал. Корсиканский, блин, похититель сабинянок. Но, с другой стороны, раз нет жалобы от второй участницы этого действа, так и извиняться не за что. Магическая звукоизоляция в местных домах работает безукоризненно, так что по городу можно по ночам хоть на танках ездить, и никто не проснется. Да и Гера была хороша. Инициатива в этом деле принадлежала исключительно ей, а Наполеон повелся на ее сексуальную провокацию, как подросток, впервые увидавший голую женщину. Поэтому я решил наплевать и забыть об этом… до лучших времен.

– …вы поймите, месье Сергий, что эта женщина просто свела меня с ума… – взволнованно говорил Бонапартий. – Даже Жозефина, как бы она ни была хороша в свои лучшие годы, не годится этой даме и в служанки. После встречи с ней я одновременно и окрылен, и разбит вдребезги расставанием; и это поражение, пожалуй, может быть пострашнее того, которое вы нанесли мне на поле боя. Помогите мне разыскать эту незнакомку и уговорить ее выйти за меня замуж, после того как я разведусь с австриячкой. Кому нужна жена, которая внешне блюдет приличия, а внутри себя истово ненавидит и боится своего супруга?

– Друг мой, Буонапарте, – сказал я в ответ, – вы даже не представляете, как вам не повезло. Та, что стала избранницей вашего сердца, на самом деле является богиней Герой, бывшей супругой бывшего верховного бога Зевсия, за неумеренное интриганство засунутого мною в такую дыру, из которой нет выхода даже такому могущественному существу. Поскольку такая ссылка для внешнего мира равносильна смерти, Гера объявила себя свободной женщиной и в знак протеста против прошлых похождений своего бывшего благоверного тоже ударилась во все тяжкие. А протестовать там было против чего. Месье Зевсий явно исповедовал принцип, что всех баб не … но к этому надо стремиться. Вот и Гера за те полтора года, что она путешествует вместе с нами, постоянно меняла мужчин. В одном из предыдущих миров она попыталась было остепениться, покреститься и выйти замуж, но ничего из этого не вышло. Через месяц тихой домашней жизни ей все это надоело, в результате чего она развелась с тем мужем и снова ударилась в загул, сильнее прежнего. Подумайте, нужна ли вам такая жена и согласится ли она вообще выходить за вас замуж даже при всех моих уговорах?

– Я все понимаю, месье Сергий, – вздохнул Император французов, – но все равно нахожусь под сильнейшим впечатлением очарования этой женщины. Она поразила меня в самое сердце, как разряд молнии, и я буду вам благодарен даже в том случае, если вы хотя бы просто попытаетесь уговорить ее стать моей женой.

Ну что же, попытка не пытка. В первую очередь я вызвал к себе в кабинет лечащего врача Наполеона, нашу несравненную Лилию, чтобы она проверила, нет ли на ее пациенте каких-нибудь привязок, отвязок, приворотов, отворотов, и прочей магической лабуды, которая могла бы повлиять на его психику. Я в таких вещах разбираюсь плохо, не мой это профиль. Лилия материализовалась в кабинете тут же, даже до того, как я успел подумать о том, что она мне нужна.

На этот раз ей даже не нужно было раздевать пациента. Пристальный взгляд, просьба повернуться кругом – она отрицательное покачала головой.

– Нет, папочка, – заявила мне маленькая нахалка, – ничего похожего на враждебное магическое вмешательство в психику я не наблюдаю. Конечно, вчера пациент перебрал с транквилизирующими, возбуждающими и наркотизирующими заклинаниями, употребленными внутрь с магической водой, но ни одно из них не имело враждебной направленности и не закрепилось в его психике. Налицо ситуация, схожая с подростковой влюбленностью, когда передозировка гормонов заставляет мужчину сходить с ума по естественным, так сказать, причинам. Кстати, госпожу Анну можете не беспокоить, такие вот доброкачественные вывихи психики она тоже не корректирует, ведь враждебное вмешательство не зафиксировано, а значит, и опасности для психики нет.

Выслушав это, я поднял очи горе. Император французов, будто подросток, влюбленный во взрослую тетку – это, пожалуй, то еще счастье. Конечно, остается шанс, что Геру все же удастся уговорить и все у них срастется, но верится в это мало. Конечно, я могу не уговаривать, а просто надавить на нее, ибо приговор, когда-то вынесенный Афиной, ставит Геру по отношению ко мне в подчиненное положение, но я не хочу использовать такую возможность. Это не тот случай, когда можно было бы использовать принуждение. Хотя поговорить с Герой стоит, потому что иначе Бонапарт может съехать с катушек. К тому же он очень сильно отличается от Петра Басманова. В тереме он ее явно запирать не собирается, да и жизнь французской императрицы начала девятнадцатого века намного насыщенней и интересней, чем жизнь русской боярыни за двести лет до того момента. Одним словом, я с ней для начала поговорю, а там будет видно. Может, все и срастется, ко всеобщему удовольствию…

Четыреста семьдесят третий день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти.

бывшая богиня, а сейчас просто Гера.

Чувствовала я себя весь день просто великолепно – так, словно меня наполнили настоящей амброзией, которая есть эликсир молодости и силы, а не той подкисшей бурдой, которую из экономии в последнее время начали подавать на Олимпе. Я не ощущала веса своего тела! Мне хотелось танцевать и смеяться. Весь мир заиграл для меня новыми красками и стал казаться интригующе-загадочным, как во времена далекой юности… И с чего бы это? Уж не связано ли такое приподнятое состояние с бурной ночью, которую я провела с незнакомцем? Ха-ха, глупый вопрос, хоть и задан он самой себе. Риторический, как выражаются смертные… Разумеется, всему причиной тот мужчина. Нет, не то, что мы с ним делали, а именно он. Со мной произошло удивительное – за много веков я впервые испытала такое непреодолимое влечение и такое потрясающее наслаждение… Причем дело тут не только в рефлексах моего тела. Что бы там ни думали эти смертные, я не вхожу в число банальных шлюх. Меняя мужчин, я, можно сказать, просто набиралась опыта. Мы, божественные сущности, можем обмениваться энергией как с подобными себе, так и с некоторыми избранными смертными – но происходит это в крайне редких случаях. Энергия должна быть подходящей… Такой, которая пошла бы нам на пользу; мы способны чувствовать того, кто может дать нам ее. Не просто дать, но и взять взамен… Это всегда благотворно действует на обоих, кроме того, в некоторых случаях создает достаточно прочную связь.

Ну да, мощная аура силы и власти, что висела над головой моего избранника и которую я почувствовала издалека, как раз и была лично для меня признаком того, что он – тот, кто мне нужен, тот, кто подойдет мне как нельзя лучше для обмена энергией. В тот момент, когда я его узрела, я еще не вполне отдавала себе в этом отчет; полное понимание этого пришло уже гораздо позже – да вот только сегодня, ближе к вечеру, когда я хорошенько прочувствовала и обдумала произошедшее между нами. Вывод я сделала следующий: человек этот – уникален, и знакомство с ним стоит продолжить… Впрочем, какое знакомство? Мы же не даже знаем имен друг друга. Это было вполне в моем обычае – не спросить у очередного партнера его имени и не назвать ему своего. Зачем? Ведь меня и так все знают, а мне, как правило, партнеры были нужны на один раз. Как я уже говорила, обычно мои временные любовники знали, кто я такая. И это знание возбуждало и окрыляло их… Но, несмотря на это, никто из них доселе не смог произвести на меня сильного впечатления. Никто, кроме этого… как же его зовут? Как-то даже неловко, что я не могу назвать его… Воистину он достоин того, чтобы я называла его по имени.

Правду сказать, до сего дня я досадовала, что мне нельзя было поступать с любовниками подобно царице Клеопатре, убивая их после проведенной вместе ночи. Такого подхода к свободной любви не одобрил бы ни Серегин, ни его приближенные, ни наш милый дядюшка, которого смертные зовут Небесным Отцом. А их совместное неодобрение – штука очень неприятная даже для меня, бывшей богини Геры, все равно оставшейся бессмертной. Собственно, для летального исхода мне хватит одного Серегина, который как Бог Войны сейчас даст сто очков вперед и покойнику Аресу, и вполне здравствующей Афине. Кстати, Серегин еще не знает, а мне уже известно, что наша Афина благополучно (что ей, корове, сделается) разрешилась от бремени мальчиком. Теперь она ждет не дождется, пока ее сынок вырастет и унаследует всю полноту власти.

Ну ладно. Вернемся к моему последнему любовнику. Собственно, узнать его имя труда не составит. Уже сейчас мне очевидно, что он – великий военачальник. Уж не французский ли это император? В таком случае странно, что его в тот вечер все отвергли. Впрочем, этим дурам амазонкам было не разглядеть ауру этого смертного, которая, конечно же, изрядно добавляет ему привлекательности в моих глазах… Да что там – именно блеск его величия, никому более не видимый, свел меня с ума! И вот теперь, проведя с ним ночь, я ощущаю свою связь с ним. Он продолжает притягивать меня! Да, покидая его на рассвете, я знала, что так будет. Но остаться я не могла. Нет, не потому, что я желала поступить согласно своим привычкам, а потому, что именно у меня должно было быть преимущество. Там, где начинается любовное притяжение, отношения переходят в разряд тонкой материи… Если он ощущает то же, что и я, он попытается найти меня! И что-то мне подсказывало, что непременно так и будет.

Прошло совсем немного времени – и я поняла, что не ошиблась. Правда, произошло это самым неожиданным образом. Обычно, когда я того не хочу, найти меня чрезвычайно сложно, но, видимо, в этот раз была применена какая-то могущественная магия, потому девчонка-подросток из амазонок, служащая у Серегина на посылках, безошибочно нашла меня и предала сложенный конвертиком листок бумаги, на котором рукой были написаны только два слова «надо поговорить». Ну что же – поговорить так поговорить. И, кстати, если не указано конкретное место, то значит, он ждет меня в своем кабинете в штабе. Но при этом я и предположить не могла, о чем пойдет наш с ним разговор. У меня не было ни малейших сомнений – надо идти. Серегин не из тех сущностей, что по пустякам будут тратить свое или мое время.

Он действительно ждал меня в кабинете. Когда я вошла, он в течение нескольких минут смотрел на меня с ироничным интересом, не произнося ни одного слова. В его взгляде явственно читалось: «Ну что, Гера, может, хватит дурью маяться?»

Я же невозмутимо смотрела ему в глаза, ведь никакой вины за мной не было. А запретить мне маяться дурью он не может – не его это прерогатива. И вообще, личная жизнь неприкосновенна.

Наконец он, вздохнув, заговорил:

– Ну что, Гера-Глафира…

Последовала пауза. Тон его был таким, словно ему нелегко начать со мной разговор. Да в чем же дело-то? Скорей бы уж узнать…

– Сразу скажу – мораль тебе читать я не собираюсь, – наконец продолжил он. – Можешь, конечно, и дальше сходить с ума, но учти, что это тебе на пользу не пойдет. А я, собственно, позвал тебя по другому поводу… – Он оглядел меня с ног до головы, чуть заметно улыбнувшись при этом. Затем, посерьезнев, сказал совершенно другим, каким-то торжественным голосом: – Значит, так, Гера-Глафира Батьковна, тьфу ты, Кроновна… Тут к тебе сватается один уважаемый человек, говорит, что втюрился в тебя по самые уши и жить без тебя не может…

Он сделал многозначительную паузу, испытующе глядя на меня.

Да-да, я не ослышалась. Влюблен! Жить без меня не может! Сватается! Уж чего-чего, а вот этого я точно не ожидала. И потому я даже не знала, что сказать в ответ. При этом, наверное, мое лицо выглядело крайне удивленным и глупым, потому что Серегин довольно хмыкнул и ободряюще мне улыбнулся.

– Что, Гера-Глафира, удивлена? Я не шучу. Претендент на твою руку и сердце лично попросил меня поговорить с тобой, так как сам он на это не решается… Я не стал отказывать (хотя и мог бы), так как считаю, что союз ваш вполне возможен…

– Что же он такой нерешительный? – вырвалось у меня.

– Ну, Глафира Кроновна, мужчина всегда становится робок перед женщиной, в которую влюблен… Это нормально… – сказал Серегин. Он, видимо, хотел немного поинтриговать меня, не называя имени «жениха». В его глазах светилось лукавство. Но, по крайней мере, мне было очевидно одно – что он в какой-то степени заинтересован в том, чтобы мой предполагаемый брак с таинственным незнакомцем состоялся.

Но кто же просит моей руки? Сказать по правде, я очень желала в тот момент, чтобы это оказался ОН. Но так быстро решиться на женитьбу… Я, если честно, для начала рассчитывала лишь на то, что ОН будет меня искать… О том, чтобы связать себя узами брака, я даже не помышляла.

Серегин не торопился продолжить разговор. Очевидно, он ждал, как я поведу себя.

– Друг мой Сергий… – сказала я наконец, тщательно подбирая слова, – для меня все это весьма неожиданно, и, кроме того, я даже не знаю, о ком идет речь… Поэтому…

– Не переживай, любезная Гера-Глафира! – перебил он меня. – Поверь, это воистину достойный человек. Он великий полководец и правитель, и кроме того ты его прекрасно знаешь. Прошлой ночью вы с ним вдвоем устроили безобразный дебош, о котором сейчас говорит весь город. Что поделаешь, коллектив у нас почти исключительно женский, а вы, бабы, любите поговорить, кто, когда, кого и почем.

«Так это и вправду тот самый знаменитый император французов, которого Серегин победил несколько дней назад, а потом принялся лепить из него своего союзника! – изумленно подумала я. – Так вот с кем я провела ночь… Вот почему у него такая мощная аура власти…»

Непривычное ощущение поднималось во мне – это было радостное волнение, ликование; и я не могла его подавить. Наполеон, великий император! Это он хочет жениться на мне! Не просто продолжить «отношения», а заключить со мной законный брак! Да-да, именно так, иначе он не обратился бы к Серегину – наш Артанский князь сводней не работает и в интрижках не участвует, а только в серьезных делах, которые и ему небезразличны. А почему он заинтересован в нашем союзе? Ведь сейчас Наполеон – его пленник. Неужели он намерен его выпустить с какой-то своей целью и явно не на смерть? Что ж, значит, у Серегина есть определенные планы на моего Бонапартия… А меня он счел достойной партией для того, чтобы составить тому пару… По крайней мере, моя кандидатура не вызвала у него отторжения.

Все это было так замечательно, что я даже боялась выразить свою радость. Но от нашего Серегина скрывать свои чувства бессмысленно. Он хоть и не читает мысли подобно Анне Сергеевне, но его интуиции может позавидовать любая сивилла. Одним словом, он усмехнулся и сказал:

– Да-да, ты правильно догадалась – это Наполеон Бонапарт! Правда, Глафира Кроновна, есть один маленький нюанс – наш друг пока еще связан узами брака… Но! – Он поднял палец кверху, увидев, что последнее сообщение меня разволновало, – для нас это не проблема. При перемещении его супруги в другой мир без права возвращения ее можно будет официально признать умершей – ну да не мне тебе это объяснять… Так что можешь считать, что он уже холост. Добавлю, что лично я считаю вас идеальной парой. Оба вы – люди зрелые, с опытом, так сказать… Искра между вами есть? Есть. В дальнейшем вы сможете благотворно влиять друг на друга. При благоприятном стечении обстоятельств ваша идиллия может продлиться довольно долго даже с твоей точки зрения. Но помните – власть вам будет дана только над половиной того мира. Вторая половина находится под моим покровительством. Малейшее мое неудовольствие – и можно будет заказывать гроб с музыкой. Твой будущий муж это знает, и тебе об этом тоже напомнить нелишне. Помнишь, как оно в тот раз оборотилось?

Закончив говорить, Серегин на некоторое время замолчал, пристально глядя на меня. Наверное, он давал мне возможность обдумать его слова. И тут я впервые поняла, что мне предстоит сделать важнейший шаг в моей жизни. И мне нужно было время, чтобы все обдумать. Сейчас же в голове был полный сумбур…

– Ну так что? – подал голос Серегин. – Каков твой ответ, Глафира?

– Друг мой Сергий… – сказала я, – могу ли я дать ответ позже?

– Конечно! – сказал он. – Ступай и хорошенько подумай. Все-таки брак – это серьезное предприятие. Последний раз ты, очевидно, не очень хорошо подумала, когда выходила замуж… По себе надо спутника выбирать, голубушка… Скука – это, как сказал кто-то из мудрых, ржавчина для отношений. С Бонапартием же ты точно не заскучаешь, это уж как пить дать….

19 (7) сентября 1812 год Р.Х., день двенадцатый, 11:35. Французская империя, Париж, императорская резиденция Тюильри.

Мари́я-Луи́за Австри́йская, вторая супруга Наполеона I и императрица Франции

Всегда, когда я думала о своем муже, в душе у меня поднималась обида. Не могу сказать, что я ненавидела его, но я все время желала ему чего-то нехорошего… Я не могла в себе это побороть. В любой ситуации я сохраняла невозмутимый вид, но никто не знал, что у меня в душе… О, ведь я принцесса крови, истинная аристократка, и никогда не стала бы вести себя подобно этим неотесанным корсиканским деревенщинам – моим золовкам, которые совершенно не могут сдерживать свои порывы и прятать свои мысли. Я видела их насквозь, и они об этом догадывались, а потому и недолюбливали меня. Но мне, собственно, было безразлично их отношение. Я по мере возможностей выполняла свой долг. Ведь именно я – императрица, супруга императора Франции Наполеона Бонапарта, а они, его сестрицы, не более чем приживалки в императорском дворце, что бы они о себе ни воображали.

Собственно, мне не следовало бы жаловаться на свою долю. Насколько было мне известно, многим европейским принцессам везло значительно меньше, чем мне. Случалось, что кому-то из них в мужья попадался пьяница, кому-то – извращенец… ведь королевские браки по расчету учитывают все что угодно, кроме чувств и наклонностей будущих супругов. Наш, принцессин, долг состоит в том, чтобы жертвовать собой во имя интересов своей страны. Надо мной же, очевидно, светит счастливая звезда. Ведь в этом замужестве, в общем-то, все оказалось не столь ужасно, как могло бы быть. Но все-таки я смею думать, что заслуживаю лучшей доли… Ведь мое положение так зыбко. Сегодня я императрица Франции, а завтра как побитая собака буду вынуждена возвратиться к моему отцу, или вообще, подобно моей тетке Марии-Антуанетте, попаду на гильотину, и голова моя скатится в корзину с отрубями… Ведь мой супруг воюет сейчас в далекой России и недавно до нас дошло известие, что на ближних подступах к Москве он потерпел ужасающее поражение от русской армии и попал в плен. Узнав об этом, я испытала страх пополам с облегчением.

Да, я с детства ненавидела Бонапарта. Сначала революционный генерал, а потом и кровавый диктатор, принявший на себя императорский титул, он внушал ужас окружающим, неизменно одерживая одну победу за другой. Я только и слышала вокруг: «Корсиканское Чудовище»… Он, как хотел, кромсал на куски Европу, перекраивая ее карту по своему усмотрению. Я воображала его ужасным злодеем с кривой ухмылкой и налитыми кровью глазами. Да, разговоры окружающих о нем носили оттенок ненависти и страха. Для них он был непобедимым завоевателем, разрушителем мира, вроде ужасного Атиллы, исчадием ада, несущим беды и разрушения… Разговоры эти давили на меня, заставляли испытывать беспокойство.

Беспокойство это с некоторых пор стало весьма навязчивым, и тогда мой детский разум нашел остроумный выход – я превратила в Наполеона одну их своих старых кукол. Я даже попросила портниху сшить на нее французский мундир. Лицо кукле я раскрасила красками, придав ему весьма злобные черты. Кукла получилась одновременно и жуткая, и смешная. Бывало, наслушавшись разговоров взрослых, я приходила в свою комнату, брала Наполеона и с наслаждением лупила его по заднице. Я воображала, что он кричит и просит пощады… А когда я бывала чем-то рассержена, то просто швыряла куклу об стену – мне тут же становилось легче. Словом, игрушечный Наполеон отлично выполнял свою роль – с его помощью я справлялась со страхом, напряжением и раздражением. Ведь на людях я должна была подавлять свои чувства и выглядеть, как это и подобает принцессе, спокойно и безмятежно.

И кто мог знать тогда, что именно мне уготовано стать женой Корсиканского Чудовища и императрицей Франции? Какая злая насмешка судьбы! Когда отец с Меттернихом сообщили мне о своей задумке, я испытала сильное потрясение. При этом я знала, что если не соглашусь на этот брак, отец не станет сильно настаивать. Но немного подумав, я согласилась… С моей стороны это, конечно же, была жертва. Я хотела спасти Австрию, которую Корсиканское чудовище грозилось втоптать в прах. В конце концов, не в этом ли заключается смысл жизни почти любой принцессы – обеспечивать мир между государствами путем вступления в брак? Ради своей страны я пошла на этот шаг, так как в противном случае Наполеон просто сверг бы с престола моего отца, заменив его на одного из своих выскочек-маршалов (примеров тому было предостаточно), и древней династии Габсбургов пришел бы конец.

Словом, я покорилась обстоятельствам с чувством глубокого довольства собой. Уже гораздо позже я задумалась о том, почему решилась на этот шаг с такой легкостью. Наверное, я надеялась повлиять на будущего супруга, влюбить его в себя… Конечно же, я была в курсе его любовной истории с Жозефиной, и, надо сказать, она меня впечатлила. Но та женщина не смогла родить ему наследника – ах, ведь она была уже стара для этого… И потому он развелся с ней. Разумеется, до меня дошло и его обидное высказывание о том, что он «женится на утробе», но я постаралась не придавать этому большого значения. Ведь он же корсиканец – а значит, простолюдин и попросту дикарь! Стоит ли ждать от него такта?

Однако выполнять одну лишь роль «утробы» мне не хотелось. Древняя кровь королей будила во мне гордость и тщеславие. К счастью, Господь наградил меня недурной внешностью. И я мечтала о том, что сумею обольстить Корсиканское Чудовище, очарую его и сделаю так, чтобы он относился ко мне с уважением.

Но все оказалось не так просто. До сих пор с чувством стыда и досады вспоминаю нашу первую встречу… К тому времени заключение «брака по доверенности» уже состоялось, а это означало, что он заочно стал моим мужем. Ему так не терпелось увидеть меня, что он выехал из Брунау навстречу нашему кортежу, направляющемуся из Австрии. Вероятно, он все же ожидал, что ему подсунут дурнушку. Ведь он ни разу не видел меня, а к портретам относился с недоверием, считая, что художники льстят высокопоставленным особам.

С каким же чувством триумфа я увидела, как он оживился, как загорелись его глаза, когда он впервые узрел меня! Да, мне практически сразу удалось сразить его. Никогда я не забуду этот момент – он, чуть подавшись вперед, откровенно разглядывает меня; я же, испытывая смущение, то и дело опускаю взгляд. Кроме того, я с изумлением обнаружила, что он выглядит совсем не так, как я себе представляла. Он отнюдь не казался чудовищем. В нем было что-то, чего не могли передать портреты; к моему собственному удивлению, он показался мне весьма привлекательным. И потому те слова, что отец наказал мне сказать ему при встрече, прозвучали совершенно искренне: «Вы лучше, чем на портрете…» Он ухмыльнулся – это вышло у него как-то неприятно, несколько покровительственно, словно он нарочно хотел уязвить меня. Да, вероятно, так и было – он с первой же минуты, еще не произнеся ни слова, уже дал мне понять, что я должна безропотно подчиняться его воле…

А уж то, что произошло дальше, было и вовсе унизительно для меня. Напрасно я надеялась, что он проявит уважение и соблюдет традиции. С ужасом я осознавала, что мой муж – грубый солдафон… Едва мы приехали В Брунау, он взял меня за руку и, с ног до головы окинув горящим взглядом, заявил, что раз я его жена, то он немедленно займется со мной главным делом… При этом его люди смущенно переглянулись, я же покраснела до кончиков ушей. Неслыханно! До чего он дерзок и бестактен! Когда кто-то попытался мягко вразумить его, он заносчиво ответил, что может позволить себе вести себя так, как сам сочтет нужным, и… и мы удалились в спальню.

Там, в покоях, он набросился на меня точно дикий лев. Нет, он не был слишком груб, но весь этот его чувственный порыв пугал меня, не давал опомниться. Я ожидала совсем, совсем другого… А он резкими движениями срывал с меня одежду. Овладевая моим телом, он шептал мне на ухо что-то непристойное… Я же дрожала, чувствуя себя безвольной полонянкой в жадных руках победителя, торопящегося воспользоваться моментом своего триумфа. И все это – с мучительным осознанием того, что там, за дверью, шепчутся и осуждающе качают головами его – а теперь уже наши – придворные.

Все, что он делал со мной, я терпела молча. Закричать или застонать – это значит потерять лицо. И только одна мысль билась в моей голове: «Неужели это теперь будет происходить только так – торопливо, без всякого оттенка чувств, точно у животных?» Мой муж фактически меня изнасиловал, когда взял меня – не спрашивая моего согласия и не пытаясь доставить мне удовольствие. Воистину Корсиканское Чудовище – дикарь и людоед… И сердце мое наполнялось тоской. При всем при этом я обнаружила, что супруг отнюдь не противен мне. И мне хотелось от него ласки, нежности, поцелуев, трепетных поглаживаний… Но ничего этого он мне не давал. Всякий раз, когда мы с ним оказывались в постели, мной овладевало мерзкое ощущение, что я для него – даже не человек, а просто красивая вещь; вещь, которую купили и теперь она обязана выполнять свое предназначение; вещь, которой просто пользуются, а когда она придет в негодность, ее просто выкинут на свалку.

Я много молилась, пытаясь примириться со своей судьбой, в то время как, по мнению других, мне следовало ощущать себя самой счастливой женщиной на свете. Но вместо этого я все больше приходила к выводу, что никогда мне не стать для мужа чем-то большим, нежели просто «утроба»… И горечь вползала в мою душу, отравляя существование.

Вместе с тем чувственность моя просыпалась. Но супругу не было до этого дела. Наверное, он считал, что я абсолютно холодна и не испытываю желания. Ну да, ведь он привык иметь дело с опытными женщинами…

Поскольку я не смогла забеременеть сразу, он стал вести себя просто оскорбительно, доводя меня до слез. Он кричал на меня, топал ногами… Говорил ужасные вещи! Да, таким оказался мой муж… Чудовище – не зря его так назвали. В минуты его бешенства меня спасало одно – глядя на него, я воображала его маленьким, с тряпичным телом; я кладу его на колени и хлещу по заднице… Наверное, это мысленная картина вызывала легкую улыбку на моем лице, потому что он, багровея от ярости и потрясая кулаками над моей головой, шипел: «Зачем я только женился на вас! Вы даже забеременеть неспособны! Вы холодная, кичливая особа! И еще смеете смеяться мне в лицо…»

Однако я не испытывала перед ним страха. Все-таки в какой-то степени он зависел от меня – никогда он не причинил бы мне вреда. Кроме того, он был одержим постельными утехами со мной – казалось, моя неискушенность только возбуждает его… Как хорошо, что Господь наградил меня привлекательной внешностью!

Когда стало точно известно, что я забеременела, он совершенно изменился. Теперь он едва ли не на руках меня носил, выполняя любые капризы. А мне было горько оттого, что для него ценность представляет исключительно будущий наследник, но не я сама… Однако я старалась примириться с положением вещей.

Рождение сына стало для моего супруга главным событием его жизни. Он был так счастлив, что порой походил на безумного. Одновременно с тем он стал охладевать ко мне… Что ж, моя функция была исчерпана… У него стали появляться любовницы. А вскоре он двинулся войной на Россию… что и стало его роковой ошибкой. Ведь у этой станы, во много раз превосходящей все Европейские государства вместе взятые, есть начало, но нет никакого конца. Вторгнуться с армией в эту страну – все равно что бросить камень в омут без дна: сделать это сможет любой дурак, а вот вытащить обратно не сумеют и тысячи мудрецов. Поэтому я понимала, что ему не стоит этого делать, однако мой супруг был упрям. Он считал, что завоевание России необходимо для того, чтобы он обрел мировое господство, не для себя, а для нашего общего сына. Наш Шарль должен был стать императором не только Франции, но и всего мира.

Я понимала, что мне, как его супруге, надлежит переживать и беспокоиться за успех этого безумного предприятия. Но ничего подобного я не испытывала. Наоборот – при известии о несчастье мне, после короткого приступа страха, стало легко и свободно. Вот так – мой непобедимый супруг потерпел военное поражение и попал в плен к русским… Как я ни старалась, не могла найти для него в своем сердце ни малейшего сочувствия. Хотя некоторые угрызения совести там присутствовали… Но, глядя трезво на наши с ним отношения, я неизменно убеждалась, что не смогла бы быть с ним счастливой… А мне так хотелось любви! Хотелось познать истинное наслаждение в близости с мужчиной…

И я решила немедленно собраться и уехать в Австрию, к отцу. Что мне теперь делать во Франции? Я так и не смогла стать здесь своей. Гордячка-австриячка – шипят мне вслед придворные. На родине я сразу почувствую себя уверенно и спокойно. И все пойдет своим чередом… Надеюсь, что очень скоро у меня завяжутся близкие отношения с графом Нейпергом, с которым мы познакомились во время моей свадьбы с Бонапартом. Ведь он такой красавчик, хоть и одноглазый, и к тому же герой, всю жизнь воевавший с Корсиканским Чудовищем.

Я не хотела бы больше встречаться с Бонапартом, даже если русские и отпустят его. У меня нет злости на него, и я от души желаю ему всего самого лучшего, даже несмотря на обиду (которая уже начинает понемногу проходить). Я сама буду воспитывать своего сына и еще, возможно, выйду замуж за достойного человека. Не знаю даже, кем мне суждено остаться в истории для французов – любимой женой великого императора или чванливой чужачкой. Да и не все ли мне равно, ведь впереди у меня новая жизнь… Надо немедленно отдать приказ начать сборы, ведь здесь, в Тюильри, я не желаю оставаться даже на одну лишнюю ночь.

час спустя. Французская империя, Париж, императорская резиденция Тюильри.

Предотъездная суета в покоях Марии-Луизы достигла апогея, когда внезапно в коридорах императорского дворца раздались тяжелые шаги и лязг оружия, которые могли принадлежать только большой группе вооруженных мужчин. Служанки и придворные дамы, случайно оказавшиеся на пути процессии, с писком, будто испуганные воробушки, разлетались во все стороны, бормоча что-то вроде: «О, Боже мой, это же сам император!». Это действительно был император Наполеон, собственной персоной. Похудевший и злой, он стремительно шагал по коридорам Тюильри, сжимая в руке шпагу, и гвардейские часовые при его появлении вытягивались во фрунт и, отдавая честь, восторженно рявкали: «Да здравствует его императорское величество Наполеон Первый!».

Любим был своими людьми император Наполеон, любим, даже несмотря на то, что постоянные войны в Европе, в последнее время потерявшие всякий смысл, уже изрядно поднадоели народу, а непрерывные рекрутские наборы в буквальном смысле обескровили* Францию. И никого при этом не интересовало, как Наполеон одним махом смог преодолеть пространства отделяющие Париж от далекой бескрайней России, и что это за люди (двое мужчин и две женщины) бок о бок, в ногу идут рядом с Наполеоном. Самое главное было в том, что Император вернулся в Париж, и теперь все будет хорошо! И теперь он сам может поставить на место заносчивую австриячку, которую большинство ее новых подданных подозревали в измене, так же как и ее тетку, гильотинированную королеву Франции, жену Людовика Шестнадцатого Марию-Антуанетту.

Примечание авторов: * демографы отмечают, что после наполеоновских войн средний рост французских мужчин уменьшился примерно на десять процентов. Франция была Наполеоном обескровлена и больше никогда не смогла подняться до прежних высот. И немалую роль в этом процессе сыграла Наполеоновская армия, бесследно сгинувшая на просторах России.

А иначе к чему все эти торопливые сборы посреди ночи? Наверное, изменница пронюхала о возвращении супруга и собралась бежать, но Император успел раньше… некоторые при этом уже предвкушали гильотину, установленную на Гревской площади, и прелестную головку, скатывающуюся в корзину с отрубями… Сам Наполеон, пришедший в ярость от сцены предполагаемого бегства, может быть, в ослеплении гнева и дошел бы до крайностей, но его спутники были сильно против кровавого исхода этой эскапады. Никаких казней; и вообще – отбросов нет, а есть кадры.

Но вот Наполеон дошагал до оформленных в новогреческом стиле покоев жены и с треском распахнул тяжелые двустворчатые двери, обильно украшенные позолоченной резьбой. Мария-Луиза, вместе с личными камеристками и придворными дамами укладывавшая в сундучки драгоценности, при виде своего благоверного, пребывающего в состоянии безумной ярости, испуганно сжалась в комок. Она, конечно, слышала приближающийся шум, но не предполагала, что это за ней пришла сама судьба.

«О, Господи! – подумала она, – Бонапарт безумен, он же ничего не соображает. Теперь, когда у него уже есть наследник, ему не нужна уже даже моя утроба. Сейчас он проткнет меня насквозь своей шпагой и я не доживу даже до Гревской площади!»

А Бонапарт, распахнув двери, сделал внутрь три шага, чтобы впустить своих спутников, и остановился, сардонически скривив губы.

– Ну что, моя дорогая, – с оттенком ядовитой иронии произнес он, – не ждали и премного опечалены, что не успели удрать до моего появления? Могу вас разочаровать. Бегство бы вам ни в коем случае не помогло бы. Вот видите, по правую руку от меня стоит месье Сергий из семьи Сергиев, герой и полководец, князь далекой страны Великая Артания, а также Полномочный представитель Господа Нашего в подлунных мирах и его Бич, без жалости карающий непослушных чад. Сила его безмерна, и он с легкостью разгромил мою армию в битве у Москвы-реки, и с такой же легкостью его люди смогли бы обнаружить и пресечь ваше бегство, вернув вас в руки законного супруга. Но так как месье Сергий – посланец Божий, а не дьявольский, то он очень не любит убивать без особой нужды. Он считает, что все кровавые жертвы, приносимые на алтарях (без различия от того, к чьему имени взывали жрецы, вонзая ножи в беззащитные тела) идут на пользу только врагу рода человеческого и никому более. Поэтому, по праву моего победителя, он потребовал от меня сохранить вашу жизнь, и я согласился – при условии, что вы навсегда покинете не только Францию, но и сам наш мир, отправившись в вечную ссылку без права возвращения. Сделав это, я, подобно Понтию Пилату, умываю руки. И зачем я только женился на такой подлой и неверной твари, как вы?! Лучше бы было взять в жены какую-нибудь белошвейку, которая была бы счастлива от того, что на нее обратил внимании сам император, и которая молча рожала бы мне здоровых и крепких детей, воспринимая каждое мое слово как божественное откровение. Но увы мне, увы…

– Я буду твоей верной белошвейкой, мой милый Буонапартий… – проворковала высокая статная черноволосая красавица, на которой белоснежный древнегреческий хитон с золотой вышивкой выглядел воистину императорским нарядом, не то что на Марии-Луизе, на которой похожая одежда сидела будто седло на корове.

– Я верю, моя дорогая Гера, – сказал Наполеон, глядя на черноволосую красавицу влюбленными глазами, – что жить с тобой мы будем долго и счастливо. Настолько долго, сколько дней отпустит нам Господь.

– Долго?! – воскликнула Гера, – ты ошибаешься, мой дорогой! Со мной твое счастье будет вечным и таким же вечным будет твое правление. Ты как солнце будешь светить той половине этого мира, которую дядюшка руками дорогого Артанского князя отдал нам в кормление. Верь ему, все у нас будет хорошо, ведь я однажды тоже потерпела от него поражение, но нисколько об этом не жалею, ибо жизнь моя после того только улучшилась.

Тем временем месье Сергий, весь подтянутый и мускулистый, будто тигр, принявший человеческий облик, окинул уже бывшую императрицу Франции внимательным взглядом и на чеканной латыни произнес:

– Госпожа Мария-Луиза, императрицы Франции из вас не вышло, но и герцогиней Пармской вам тоже не бывать. Собирайтесь, сударыня, вы идете с нами. Драгоценности вам при этом не понадобятся, личные вещи тоже. Нагой вы пришли в этот мир, нагой и уйдете из него. И поскольку ссылка эта по воле Небесного отца, творца всего сущего, будет, для всех знающих вас равносильна вашей смерти, то перед тем как вы покинете эту комнату, вы по все правилам должны будете исповедаться отцу Александру, чтобы он отпустил вам грехи ваши, вольные или невольные. Ну-с, сударыня, начинайте…

Сказав это, Артанский князь щелкнул пальцами – и Мария-Луиза почувствовала как вдруг разом на ней исчезла вся одежда, а уложенные в замысловатую прическу светлые волосы рассыпались по плечам, прикрывая начинающее полнеть тело. От неожиданности она вся сжалась в комок, прикрывая ладонями пышные груди и мохнатое женское естество.

– Да уж, – сказала вторая спутница Артанского князя, – это вам не Нарчат. Вот у той было тело, а у этой какой-то дряблый студень. И как только Боня ложился в постель с таким чудовищем?

– У твоей Нарчат, – сказал месье Сергий, – мозгов было лишь чуть побольше, чем в ляжке у кузнечика. Все ее мысли крутились только вокруг того, прямо сейчас ее изнасилуют, или подождут до вечера. Она, ничуть не задумываясь, бросила бы свой народ в мясорубку истребительной войны и остановила ее только твоя тяжелая рука, от души отшлепавшая вздорную девку по толстым ягодицам. Госпожа Мария-Луиза – птица совсем другого полета, и если доверить ей править каким-либо народом, то она жизнь свою положит за то, чтобы тот жил в счастье и безопасности.

Мария-Луиза посмотрела в суровые глаза священника, приблизившегося к ней с крестом наготове, и отрицательно покачала головой.

– Я не буду исповедоваться священнику-ортодоксу, – сказала она, – позовите моего духовника, и вообще, кто вы такие, чтобы вершить суд над дочерью австрийского императора?! Отпустите меня к отцу, и я обещаю, что больше никогда не доставлю вам проблем.

– Ни о каком возвращении к вашему отцу не может быть и речи, – сурово сказал Артанский князь. – Только ссылка, равная смерти, может спасти вашу никчемную жизнь. Что же касается исповеди православному священнику, то могу сказать, что, исповедуясь отцу Александру, вы все равно что исповедуетесь самому Небесному Отцу, которого вы называете Всевышним. Ибо этот священник и есть Его Голос, изрекающий людям высшую волю и окончательный приговор. А в вашем духовнике, не свершившем в жизни ни одного – ни мирского, ни духовного – подвига, святости нет и на гнутый сантим. И сразу скажу, что вашей исповеди здесь не услышит никто – ни я, ни ваш бывший муж, ни та, что сменит вас на его супружеском ложе. Но только сразу должен предупредить, что солгать отцу Александру не получится. То есть вы можете попробовать, но тогда, поцеловав его крест солгавшими устами, вы можете получить какую-нибудь неожиданность. Ожог как от раскаленного докрасна железа, или лицо, обметанное гнойными оспинами. Были уже, знаете ли, прецеденты. Ну что, сударыня, решайтесь, каково будет ваше самое верное положительное решение?

Дрожащая от ужаса Мария-Луиза чуть заметно кивнула, и приблизившийся к ней священник накрыл ее и себя пологом молчания, так что никто больше не услышал от Марии-Луизы ни одного слова, хотя ее губы исправно шевелились, произнося слова исповеди и каясь в том, в чем каяться стоило. Потом она поцеловала протянутый крест, но ничего страшного при этом не случилось.

Когда все закончилось, Наполеон обвел взглядом остолбеневших от ужаса и неожиданности придворных.

– Слушайте сами и передайте всем остальным… – хрипло сказал он. – Сейчас я снова ухожу, но вскорости обещаю окончательно вернуться, чтобы остаться навсегда. Те, кто содействовал измене – могут бежать и прятаться, но обещаю, что достану их железной рукой из самой глубокой норы, чтобы предать своему суду. Те, кто был честен и до конца отстаивал мои интересы и интересы нашей милой Франции, будут щедро вознаграждены. Это единственное, что я могу обещать со своей стороны, остальное находится в руках Божьих…

После этих слов Императора в пространстве позади него образовалась как бы дверь, в которую по очереди ушли: Мария-Луиза, которая после исповеди стала послушная как овечка, непростой священник падре Александр, обе спутницы Артанского князя, Император и наконец сам Бич Божий, с легким хлопком закрывший за собой дверь между мирами…

Четыреста семьдесят шестой день в мире Содома. Утро. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти.

Анна Сергеевна Струмилина. Маг разума и главная вытирательница сопливых носов.

Бедная, бедная Мария-Луиза! Ее так внезапно вырвали из привычного окружения – и теперь она, нагая и растерянная, стоит на площади Фонтана, озираясь по сторонам на четыре наших башни. Серегин, как всегда, в своем репертуаре: взял человека – нагим, будто он только что родился, – и бросил к моим ногам. Теперь я могу делать с этой Марией-Луизой что хочу, но только не до смерти, потому что она нужна ему для каких-то пока еще неведомых нам целей. Но я не хочу делать с этой Марии-Луизой ничего такого особенно нехорошего… Поэтому я накидываю на нее свой плащ, беру девушку под локоток и говорю на латыни (втором универсальном языке межнационального общения):

– Пойдемте-ка со мной, дорогая! Поскольку я тут являюсь защитником всех сирых, обиженных и оскорбленных, то беру вас под защиту. И хоть вы далеко не ребенок, но никто не посмеет причинить вам зла. Это я вам обещаю.

Мария-Луиза, продолжая озираться, запахнула полы плаща, вцепившись в них так, что побелели костяшки пальцев.

– Милочка… – задыхаясь, сказала она, напряженно на меня глядя своими огромными светло-голубыми глазами, – я вас умоляю, верните меня обратно к моему отцу – этим вы сделаете мне величайшее благодеяние! Смилуйтесь, ведь у меня там остались любящий отец и маленький сын… – Она несколько раз выразительно моргнула и губы ее дрогнули. -Я вас обязательно вознагражу… так, как может вознаграждать только дочь монарха Австрийской империи, величайшего и сильнейшего государства в мире… – Последние слова она почти прошептала, после чего замолчала, опустив глаза. Грудь ее вздымалась; впрочем, к ее чести, она старалась не показывать своего волнения.

– И не просите о таком, – решительно ответила я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал не холодно, а всего лишь строго, – ибо это невозможно. Когда дело касается интересов службы – наш Серегин неумолим. Для того, чтобы стабилизировать родную вам историческую последовательность, вы должны исчезнуть из нее, а ваш супруг должен жениться на другой женщине… – При этих моих словах она подняла голову и с беспокойством вглядывалась в мои глаза; видно было, что на ее языке вертится какой-то вопрос. Однако я, не дожидаясь его, продолжила: – Поэтому для мира, где остались ваш отец, сын и прочая родня, вы окончательно умерли, и ваше воскрешение признано нецелесообразным. – Тут я окинула ее взглядом с головы до пят и сказала уже с другим, более проникновенным выражением: – Считайте, что сейчас вы родились заново… и ваша нагота – всего лишь подтверждение тому. Идемте же со мной, в башню Мудрости, там я укрою вас от нескромных глаз и подберу какую-нибудь одежду на первое время.

И я, одарив ее полуулыбкой, развернулась и направилась к выходу.

– Вы сказали, в башню Мудрости? – переспросила Мария-Луиза, семеня за мной. – Какое интересное название…

Было такое ощущение, что разговором она просто пытается унять волнение и растерянность. Но я охотно поддержала беседу.

– А здесь все башни носят подобные интересные названия, – пояснила я, обводя площадь рукою по кругу, – башня Мудрости – это наша башня, вот она, смотрите; в ней живу я и мои гаврики. Вон та – башня Силы, там живет Серегин и там же располагается военный штаб. А вон та башня – Башня Терпения, в ней обитают монашествующие и священствующие, несущие утешение всем, кто его жаждет. Последняя же из башен – Башня Власти. Для большинства людей власть – это не послушный слуга, а требовательная и жестокая госпожа. С каждым, кто свяжется с властью, не имея на то особых талантов, постоянно случаются разные неприятные неожиданности, и особенно сильно это проявляется внутри одноименной башни. Если у человека, заночевавшего под ее кровом, за ночь не случилось никаких неприятностей, это значит, что он прирожденный властитель. Желающих жить в таких условиях находится мало, и башня обычно пустует… Сейчас она тоже стоит незанятая, поэтому там оставил свои вещи ваш бывший супруг.

– Мудрость, Терпение, Сила, Власть – это все присуще людям… – задумчиво произнесла Мария-Луиза. – Да, кстати – а как же любовь? Почему для нее не построено хотя бы маленького домика?

– Бывшие обитатели этого места не представляли себе, что такое любовь, – ответила я, не оборачиваясь на свою собеседницу. – Во главе всего ставили власть и силу, господство которых мудрый должен переносить с терпением и покорностью…

Желая дать ей обозреть панораму, а также для того, чтобы дать ей возможность прочувствовать мои слова, я чуть приостановилась, и только тогда взглянула на супругу Бонапарта.

– Ах, какой ужас, милочка! – всплеснула руками Мария-Луиза, отчего полы ее плаща разлетелись в стороны как крылья птицы, открывая тело – белое, точно сделанное из мрамора, уже начавшее слегка оплывать. – Как же можно жить без любви, или хотя бы без надежды на любовь? Я бы так не смогла…

Спохватившись, она поспешно запахнула плащ, слегка при этом покраснев.

– Ну, как вам сказать… – пожала я плечами в ответ на ее слова, – люди, о которых идет речь, жить без любви мужчины к женщине и женщины к мужчине смогли, но это кончилось для них плохо – они проиграли свою главную войну и все умерли. Их победители были ничуть не лучше, и с ними с тем же итогом пришлось разбираться уже нашему Серегину и его тевтонским союзникам. Нельзя нарушать заповеди Божьи и одновременно жить долго и быть при этом счастливыми.

– Нельзя… – вздохнув, эхом повторила Мария-Луиза. На лице ее появилось задумчиво-печальное выражение; пока она молча шла вслед за мной в башню Мудрости, ее губы слегка шевелились, словно она в мыслях сосредоточенно беседовала с самой собой.

Когда мы вошли внутрь, я приказала своей новой подопечной скинуть плащ, после чего придирчиво осмотрела ее тело со всех сторон. Ну да, диагноз такой же, как был у Елисавет Петровны – то есть совсем не айс! Беда с этими принцессами, которые никак не могут побороть свою страсть к сладкому, жирному и мучному.

– Что, сестрица Анна, – раздался за моей спиной звонкий голосок, – очередной котенок, подброшенный тебе Серегиным на перевоспитание?

Услышав эти слова (кстати, произнесенные на чистейшем русском языке), Мария-Луиза ойкнула и снова попыталась прикрыть ладошками свои пышные груди и мохнатое женское естество, я обернулась. Тьфу ты! Точно! Одетая в свой любимый древнегреческий хитончик белого цвета Лилия, маленькая богиня-шалунья, в очередной раз явилась без предупреждения, и, как водится в таких случаях, до икоты перепугала мою гостью.

– Лилия, – строго сказала я, притворно хмуря брови, – разве тебя не учили, что, входя в дом, сначала требуется постучать?

– Да, разумеется, сестрица! – отмахнулась от меня маленькая хулиганка; в этот момент внимательно рассматривающая испуганную Марию-Луизу, – я исправлюсь. Только вот скажи, откуда у этой девушки с неплохой вроде бы фактурой такие отвратительные жировые накопления? Она что, не знает, что слишком много есть, особенно мучного и сладкого, очень вредно для здоровья?

– Видишь ли, Лилия, – сказала я, – Мария-Луиза у нас принцесса, а значит, существо настолько нежное, что не может контролировать собственные желания и побуждения. Бывший муж шпынял ее за то, что она толстая и пытался ограничивать девушку в еде, в то время как сам выглядел будто хряк в процессе откорма. Когда он уехал на войну и перестал донимать свою жену нудными нотациями, она, что называется, сорвалась…

– А, понимаю, это та самая Мария-Луиза, бывшая жена этого душки Бонапартия! – воскликнула Лилия. – Теперь все ясно, тут требуется позвать мисс Зул!

Хлоп! – и Лилия исчезла. Не успела я успокоить свою подопечную, которая из-за Лилиных появлений и исчезновений пришла в состояние тихого ужаса, как снова прозвучало: «хлоп!» – и Лилия появилась вновь, почти на том же месте, но уже вместе с нашей рогатой-хвостатой, от вида которой Мария-Луиза чуть было не шлепнулась в обморок. А то как же: мадам Зул у нас особа знаменательная, кого угодно заставит каяться и бояться. Впрочем, одета мадам Зул была сегодня довольно просто: в джинсах, клетчатой рубашке и сапогах на высоком каблуке – в таком образе она не производила впечатление особо опасной пакостницы. Но, наверное, Марии-Луизе не был важен общий миролюбивый вид деммки. Гораздо более сильное впечатление на нее произвели ярко-красная кожа, рога, хвост и гордое выражение лица нашей чертовки с возбужденно раздувающимися ноздрями – а оно, это лицо, красноречиво говорило, что хозяйка его не понимает, как еще терпит всех прочих, присутствующих в этом помещении. Деммские аристократки они вообще такие, а миссис Зул по местным меркам тянет не меньше чем на прирожденную графиню, если не на герцогиню. Только вот на наших вся эта демонстрация превосходства совершенно не действует, вот и приходится бедняжке Зул отрываться на разных посторонних лицах.

И бедная принцесса, скрючившись в нелепой позе, дрожала крупной дрожью; зачем-то она поджала одну ногу – и теперь походила на раскормленную, разучившуюся летать, цаплю, вокруг которой кружит свирепый хищник, прицеливаясь, как бы половчей откусить от нее кусочек.

Но рогатая красотка не обращала на это никакого внимания. Ни в ее обычае было фиксировать эмоциональное состояние людей, которым посчастливилось с ней столкнуться. Она прекрасно знала, какое производит на них впечатление, но намеренно никого не пугала. Мадам Зул не спеша обходила бонапартовскую женушку по кругу, то и дело встряхивая хвостом. В ее исполнении этот жест почему-то сразу распознавался всеми нами как беззлобная усмешка. Но Мария-Луиза еще не привыкла к нашей мисс Зул… Не привыкла – и потому стояла ни жива ни мертва, вздрагивая и жмурясь всякий раз, когда хвост чертовки приходил в движение. Как ей при этом удавалось сохранять равновесие, стоя на одной ноге – просто уму непостижимо… Вообще все это выглядело, должно быть, довольно комично со стороны, но я уже давно привыкла относиться серьезно к подобным ситуациям. Ведь именно я – в ответе за психическое состояние своих подопечных! Именно мне доверяют всех тех, кто нуждается в корректировке своего психического статуса, то есть, выражаясь иными словами – нуждается в дружеской поддержке, добром совете и душевном участии… Марию-Луизу я не дала бы в обиду никому; впрочем, ни мисс Зул, ни маленькая богиня не собирались ее обижать. Уж в этих двоих я была уверена на все сто.

– Итак… – наконец медленно произнесла рогатая мисс, остановившись прямо напротив принцессы и уперев руки в боки; ноги ее в высоких сапогах были расставлены, и всем своим видом она напоминала ковбоя, размышляющего, с чего бы начать укрощение строптивой кобылы (хотя Мария-Луиза ни в коей мере не напоминала таковую). – Итак… – повторила она, – как мне представляется, Серегин подбросил нам очередную сверхзадачу – взять фарш и провернуть его обратно в поросенка. Не так ли? Хм… – Она, свесив голову набок, внимательно оглядела стоящую перед ней женщину. При этом в помещении стояла тишина, и только Лилия мерно, будто метроном, постукивала носком туфли о пол. – Ну что же приступим… – изрекла наконец Зул и сделала шаг к Марии-Луизе.

Тогда же и там же. Мари́я-Луи́за Австри́йская, бывшая вторая супруга Наполеона I и экс-императрица Франции

Ну уж такого я точно не ожидала! Я уже во все поверила и со всем смирилась – и что мой муж (теперь уже бывший) с этого момента будет неукоснительно выполнять волю этого жестокого Артанца, разгромившего его армию на поле боя, и что я больше никогда не увижу никого из близких мне людей… После того как мой муж отверг меня, отправив в изгнание, я думала, что уже пережила все самое страшное, уготованное для меня Богом и судьбой, тем более, что контина (княгиня) Анна, приняла в моей судьбе самое деятельное участие. Насколько Артанец, одетый в странную форму, со старинным мечом на поясе, был суров и непреступен (при взгляде на него у меня по коже пробегал мороз), настолько контина Анна была добра и милосердна. Странная пара, в которой одному Всевышним дана сила для того, чтобы карать и низвергать заблудших, а другая наделена добротой и милосердием для того, чтобы прощать и поддерживать падших и искренне раскаивающихся. Разве ж думала я хоть когда-нибудь, что однажды вплотную столкнусь с людьми, которые самим Богом наделены столь широкими полномочиями.

Даже внезапное появление какой-то странной девочки в беленьком древнегреческом хитончике, которую контина Анна называла Лилией, мне почти удалось пережить без особых душевных потрясений… Ведь я уже знала, что попала в такое место, где возможно все или почти все. Но для меня стало полной неожиданностью, что я вдруг окажусь лицом к лицу с… Я даже не знаю, как назвать ЭТО СУЩЕСТВО… (ну, по крайней мере, понятно, что она женского пола…) в общем, эта рогатая и хвостатая ужасная демоница не могла мне привидеться даже в страшном сне. Причем привела ее как раз та самая девочка в древнегреческом хитончике. «Привела» – это, конечно, по сути не совсем верно. Эти двое обладают магическим свойством просто внезапно исчезать и так же неожиданно появляться – да-да, прямо из ниоткуда, из воздуха… Ведьмы или даже скорее могущественные колдуньи? Не иначе. Но существа, наделенные подобными талантами, судя по всему, здесь в почете… И даже любезная контина Анна, которой за весьма короткое время удалось весьма меня к себе расположить, держится с ними по-дружески, как равная с равными, из чего можно сделать вывод, что они даже не служат моей попечительнице, а по положению своему равны, или почти равны ей…

Я всегда считала, что у меня крепкие нервы и что я не склонна к обморокам и разного рода нервическим припадкам. Но тут я пожалела, что у меня нет возможности убежать из этой ошеломляющей реальности в спасительное беспамятство. Испытывая ужас и беспомощность, я просто обреченно ждала, когда же меня постигнет уготованная участь. Не зря здесь появились эти две ведьмы-чернокнижницы – они хотят сделать со мной что-то ужасное! Неужели они собираются подвергнуть меня мучительной смерти или даже тому, что еще хуже? Что ж, выходит, все, что говорила мне до этого контина Анна, а также неумолимый Артанец – это обман, хитрость и адская западня?! Боже, но зачем? Я ведь я поверила… Почти уже успокоилась, и даже побеседовала с этой Анной… Разве ж могла я знать, что ждет меня впереди?!

Эта рогатая и хвостатая женщина, порождение кошмара, являла своим видом какой-то ужасающий гротеск. Она была по-адски великолепна в своей нелепости, которую придавал ей этот странный, несколько шутовской наряд, подле подходящей мужчине чем знатной демонице. А то, что она знатна, я вижу с первого взгляда. Такие манеры нельзя перенять от учителя в зрелом возрасте, их надо впитать с молоком матери, или как там выкармливают новорожденных демонят. Ярко-алая кожа, черные как вороново крыло волосы и темные, сложенные в надменную улыбку губы этой демоницы напоминали мне о пламени Преисподней… Рога, что так величественно торчали из ее головы и длинный изящный хвост, кончик которого нервно постукивал по голенищу сапога, вызывали оторопь, неизменно наводя на мысль о ее близком родстве с Дьяволом… И я была обязана непрерывно смотреть на нее. Потому что ее колдовство сделало так, что мое сознание не отключалось даже от самых сильных переживаний. Вместо этого в моей душе происходил какой-то сумбур. Мной завладел страх – тот древний страх перед Тьмой… Тьмой, ярким воплощением которой и была эта ужасная женщина. Ее образ завладел всем моим существом – так, что я даже перестала обращать внимание на остальных присутствующих в этой комнате. Тихо шепча молитвы, я уже готовилась принять мучительную смерть… Несомненно, она, эта сестра Нечистого, уготовила мне что-то весьма изощренное. Она так плотоядно осматривает мое тело… так, будто оно вызывает у нее аппетит, и она прикидывает, как бы вкусней меня приготовить… Она даже высказывает вслух свои соображения на этот счет. И хоть речь ее мне непонятна, я не сомневаюсь, что мои догадки верны…

Боже, помилуй меня! Святая Дева Мария, отведи погибель! Не хочу я умереть во цвете лет, даже не успев еще толком насладиться этой жизнью!

И в тот момент, когда мое отчаяние уже достигло апогея, я вдруг отчетливо услышала голос Анны – негромкий, он тем не менее прозвучал отчетливо и уверенно:

– Мария-Луиза! Не бойся. Мисс Зул не причинит тебе вреда. Зул, отойди от нее! Не видишь – она – смертельно напугана!

И после этого Анна быстро приблизилась ко мне и положила руки на мою голову. И тотчас блаженное расслабление снизошло на меня. Я снова доверяла ей. Я снова была полна надежды… Контина Анна отошла на несколько шагов и с улыбкой кивнула мне, давая понять, что теперь все хорошо. Я ощутила, как мой страх сжался в маленький комочек – и исчез без следа. Каким волшебным образом ей удалось этого добиться? Впрочем, что об этом размышлять… Я все равно не смогу так быстро найти ответы на свои вопросы. Однако одно, кажется, проясняется для меня: здесь, в этом странном мире, среди этих странных людей, царит самое настоящее волшебство. Но это не злая магия Тьмы – в этом я ошиблась. Это доброе, светлое колдовство, я читала о нем в сказках, будучи ребенком… И даже страшная женщина уже не кажется мне исчадием ада. У нее просто странная внешность – и только. Ведь бывают же уродливые, отталкивающие люди, которые на самом деде добряки и милашки?

Таким образом рассуждала я, с новым интересом озираясь вокруг. Я вдруг обнаружила, что стою в очень нелепой, и к тому же неудобной позе, и опустила ногу на пол. Какое же облегчение! Примечательно, что теперь даже стыдливость уже не так сильно владела мной. Я опустила руки, выпрямила спину, выставив вперед груди – и теперь стояла с упором на одну ногу; вторая была расслаблена в колене. Именно так изображали женщин скульпторы и художники античной эпохи. Конечно же, я смела предполагать, что мое тело смотрится ничуть не хуже, чем у Венеры, Данаи или какой-нибудь там Грации.

Однако красная женщина, кажется, смотрит на мое тело с неодобрением или как мне кажется с брезгливостью. Более того – она обменивалась замечаниями, то с континой Анной, то с той самой девочкой Лилией, и та ей с умным видом отвечает… Да что же происходит? Меня раздирало жгучее любопытство, которое было разрешено самым неожиданным образом.

– Значит так, госпожа Мария-Луиза, – вдруг на чистейшей литературной латыни заявила мне девочка Лилия, – после предварительного осмотра могу сказать вам, что вы тяжко больны и для исправления положения требуется немедленно провести курс лечения. А здоровье вам понадобится, ибо Артанский князь Серегин подобрал вам очень нелегкую должность. Он сам лично просил меня, чтобы я привела вас в порядок. Поэтому давайте не будем терять времени зря и приступим прямо сейчас. Раздеваться вам не надо, ибо вы и так наги, будто в день своего рождения, поэтому встаньте ровно, ноги расставьте на ширину плеч, руки опустите по швам…

От таких слов я просто оторопела, ведь я и не подозревала, что я чем-то больна, тем более тяжело, потому что не чувствую за собой каких-то особых недомоганий. К тому же, а как эта девочка собирается меня лечить? Ведь она не врач и в силу своей молодости никак не может им быть. А если меня будут лечить с помощью колдовства, то не погублю ли я тем самым свою бессмертную душу?

– Не бойся, – сказала мне контина Анна, – внешность маленькой девочки для Лилии это только иллюзия. На самом деле ей больше тысячи лет и она очень хороший врач, куда там пресловутому Асклепию. Просто Лилии хочется выглядеть так, чтобы окружающие думали, что она юная и несерьезная особа. Ее старший братец Эрот, которого латиняне зовут Купидоном и вовсе решил не выходить из младенческого возраста, потому что так ему прикольно и безопасно. Так что поверьте, несмотря на свою внешность, Лилия знает, что делает, поэтому расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие от процесса лечения. А лечить Лилия умеет…

Голос контины, успокаивал меня, развеивал страхи и ужасные предположения, и все же присутствие краснокожей демоницы действовало на меня угнетающе. Чтобы развеять последние сомнения, я решилась задать моей покровительнице прямой вопрос.

– Скажите, милочка, – спросила я, кивком головы, указывая на предмет моих сомнений, – если ваша девочка Лилия лечит, то что здесь делает эта странная женщина. Неужели она тоже врач?

– Лилия, – ответила мне контина Анна, – должна исправить ваше здоровье, чтобы вы жили долго, не испытывая никаких болей, а мадам Зул займется вашей красотой, чтобы вы были счастливы. Фактура у вас есть, теперь осталось, как говорил Фидий, отсечь от нее все лишнее… Вы уж потерпите, это недолго и не особенно больно. Зато результат неизменно бывает лучше всяких похвал…

Этот ответ меня и озадачил и смутил. Раз ради меня прикладываются такие усилия, значит это все не просто так и у Артанца на мой счет имеются определенные планы. Неужели, он захотел сделать меня своей любовницей, или подарить кому-то из починенных или союзников. В противном случае, зачем бы ему заботиться о моей красоте.

– Совсем нет, – контина Анна постаралась развеять мои сомнения, – ничьей любовницей вы не станете. Просто в одном из миров, время в котором соответствует шестому веку христианской эры, у него есть владение, похожее на чемодан без ручки. И заниматься им ему некогда и бросить просто так жалко, потому что это место имеет стратегическую важность. Поскольку у вас имеется определенные таланты правительницы, то он решил передать это владение в лен вам и вашим потомкам, а раз так, то вас следует привести в состояние, наилучшее для исполнения ваших будущих обязанностей. Вы должны быть здоровы, красивы и жизнерадостны, для того, чтобы с оптимизмом смотреть в будущее и уделять максимум внимания вашим будущим подданным…

– Сказать, что это заявление ошарашило меня не хуже удара палки по голове, это значит не сказать совсем ничего. Неужели суровый или даже жестокий на вид Артанец способен на такую щедрость, как подарить бедной изгнаннице свое собственное владение, которым она (то есть я) сможет распоряжаться по своему усмотрению?

– Да, – ответила на мой вопрос контина Анна, – это действительно так. Вы же не совершили ничего предосудительно, просто высшие интересы потребовали того, чтобы вы навсегда исчезли из того мира. Серегин просто компенсирует вам удобства, вызванные такой внезапной переменой места жительства, а еще хочет, чтобы вы развивали свои таланты, а не закапывали их в землю. И еще. Поскольку став континой, вы будет находиться в его подчинении, то вы, душечка, должны получить все самое наилучшее. Вот по поводу подчиненных и разного рода зависимых от него лиц, у нашего Серегина в буквальном смысле имеется пунктик, что все его люди, должны получать все самое наилучшее. Стаканчик амброзии, прямо со стола владыки Олимпа не желаете ли? Если Лилия пропишет вам ее как медицинское средство от старости, то ваш стаканчик вам обеспечен, как и любой другой разумный каприз.

– Но где же, где, – вскричала я, – находится это столь замечательное владение, о котором вы мне так долго рассказываете, и что за люди там живут?

– Владение, – ответила контина Анна, – называется Таврика, или Крым*. Народ там живет разный. Образованный класс знатные и богатые, говорят на латыни, простонародье – на вариации древнегреческого и на готском, а также использует еще с дюжину наречий, от некоторых из которых осталось только несколько слов. Одним словом, душечка Мария-Луиза – не бойтесь, все делается только для вашего блага. Давайте расслабляйтесь и пусть Лилия с мадам Зул приступают к своей работе. Сначала страшно, потом пройдет.