[12 августа 1904 года, полдень. Санкт-Петербург, Зимний дворец, кабинет Канцлера Российской Империи. Канцлер Империи Павел Павлович Одинцов.]

Ну вот, фигуры первого ранга расставлены на своих местах и отчасти приступили к работе; пришло время браться за второй эшелон, то есть за вакантные должности, не имеющие ранг министра, но тем не менее напрямую подчиненные канцлеру, то есть мне. Одна из первых задач, стоящих перед нашим правительством – это навести порядок с хлебной торговлей. Стопроцентную хлебную монополию на внутреннем рынке, при трезвом взгляде на положение вещей, мы вводить все же не стали, потому что так можно полностью прекратить снабжение продовольствием промышленных центров и вызвать для себя ненужные проблемы. Ведь свою государственную организацию, необходимую для обеспечения поставок зерна, нам еще только предстоит создать. По предварительным наметкам, это будет акционерная корпорация «Россзерно» со смешанным частно-государственным капиталом – одна из многих, предназначенных для решения стратегических задач.

Не менее пятидесяти процентов плюс один голос должны принадлежать государству, и лишь остальные пятьдесят – частным инвесторам. Государственную долю императрица Ольга распорядилась внести из специально созданного Инвестиционного Фонда, куда стекались капиталы, конфискованные у участников заговора Владимировичей, а также деньги деятелей, схваченных за руку на казнокрадстве и на прочих неблаговидных делах. Коллизия российского законодательства была такова, что члены правящей семьи – то есть Великие князья и Великие княгини – что бы они ни натворили, подлежат исключительно суду правящего монарха. Но если Николай своих родичей прощал всех подряд, даже не снисходя до разбирательств, то Ольгу еще приходится сдерживать, а иначе она загнала бы в Пишпек с конфискацией имущества большую часть правящей фамилии, представлявшую собой свору зажравшихся дармоедов. Никто так много и со вкусом не торгует Родиной, как Великие князья; и только единицы из них полезны государству.

Так, например, помимо Владимировичей, раскассированных в пух и прах, арест уже был наложен на имущество и денежные средства бывшего генерал-адмирала Алексея Александровича. «Дядя Леша», первостатейный казнокрад и широкая душа, в настоящее время пребывал в Париже, где отдыхал от трудов праведных в объятиях очередной пассии. Похоже, что, почуяв запах паленого, этот человек решил переждать бурю подальше от ее эпицентра, но не учел, что его могут взять не только по политическим мотивам, но и за банальное воровство. Отставка со всех постов, арест имущества и капиталов, а также объявление в розыск стало для него громом средь ясного неба. И все это – при самом широком опубликовании в печати, в знак того, что неприкосновенных больше нет. Личный суд императрицы над членами фамилии Романовых, оказался даже суровее и беспристрастнее, чем Суд Присяжных. Тех можно хотя бы попытаться разжалобить или подкупить, но Ольга была суровой как утес в Северном море. Она говорит, что в такие моменты вызывает в памяти образы голодных детей, просящих милостыню на железнодорожных станциях.

Алексей Александрович, как и многие другие его собратья по сонмищу Великих князей, является одним из самых ненавидимых людей в Российской империи, и больше всего недоброжелателей у него как раз на курируемом им флоте, чрезвычайно страдающем от дурного управления и воровства. К тому же у Мартынова в казематах Трубецкого бастиона Петропавловки в полном составе сидят подельники Александра Михайловича, члены Безобразовской шайки, своей жадностью и беспринципностью спровоцировавшие русско-японскую войну. Эти шакалы не великокняжеских кровей, поэтому их судьба – стать подсудимыми на открытом процессе; и доят их на адреса, пароли, явки в Петропавловке не по-детски. Чем больше гешефтмахеров удастся захватить бреднем в первом заходе, тем лучше мы вычистим авгиевы конюшни. Сказать честно, заговор Владимировичей – это такое приятное дело, что я их уже почти люблю, особенно глупую тетку Михень. По подозрению в причастности к ее затее можно хватать почти любого из элиты, потому что замазаны все. Теперь у Мартынова на очереди генерал-фельдцейхмейстер Великой князь Сергей Михайлович, второй любовничек Матильды Кшесинской, рыло у которого в пуху до самых пяток.

Одним словом, мы вскрыли назревший нарыв, и оттуда жирной струей потек зловонный гной. Хоть делается это не ради дешевой популярности, авторитет юной императрицы медленно, но верно ползет вверх. Люди видят, что каким-то чудом пришедшая к власти молодая девчонка, затянутая в черное платье, выполняет их самые затаенные желания по очистке страны от коррупционной скверны. На этом фоне теряются вопросы о том, что за люди окружают юную императрицу и подставляют ей свое плечо. Последние десять лет, после кровавой давки на Ходынке, вся страна жила с ощущением, что так дальше нельзя, и ожидая перемен. Не только так называемой прогрессивной интеллигенции, но и людям вполне консервативных убеждений царствование Николая Второго представлялось затхлым застоем, знаменательным смердящей коррупцией и некомпетентностью высших чинов. Все ждали ветров перемен, которые разгонят зловонные миазмы и дадут дышать полной грудью. Поэтому, когда императрица, практически не задумываясь, загнала Владимировичей в глухую Тьмутаракань, даже левые газеты на некоторое время поумерили лай в адрес власти, а взамен взахлеб залились криками: «Ату! Ату! Куси, его куси!». Ведь это так сладко – чувствовать себя членом стаи, травящей крупную добычу. Правда, потом у некоторых это неумеренный восторг сменился скулящим опасением за собственную шкуру, но это уже совсем другая история.

Кроме всего прочего, для финансирования разных неотложных задач императрица Ольга во всеуслышание объявила о резком урезании всех расходов императорской фамилии. Никаких празднеств, увеселений, покупок предметов роскоши, бриллиантов, яиц фаберже и прочей дребедени. Пока народ голодает и живет в нищете, она, императрица, отказывается от излишеств, а тех, кто не захочет последовать ее примеру принудит к этому силой. В том числе и тех Великих князей, до которых руки пока еще не дошли для того, чтобы закатать их по глухим углам Российской империи – ежегодные выплаты им следует сократить с двухсот до ста тысяч рублей. При этом в течение года те Великие князья, что до сей поры не были заняты никакой полезной деятельностью, должны найти себе применение, а иначе они прекратят получать и эти выплаты. Кроме того, приданое, выдаваемое великим княжнам и княжнам императорской крови при вступлении в брак, сокращается с миллиона до двухсот тысяч. Единственная статья, расходы по которой останутся неизменными – это содержание Императорских театров, которые производят годовой убыток на сумму в два миллиона в год. Общим счетом, по предварительным прикидкам, из двадцати миллионов золотых рублей (около пятидесяти миллиардов на наши деньги) удавалось сэкономить восемь (то есть сорок процентов), и эти деньги тоже будут поступать в Инвестиционный Фонд. Дальнейший прогресс в этой сфере может случиться в том случае, если удастся ликвидировать (то есть продать) какое-то количество принадлежащих императорской семье малых летних резиденций и дач (излишних с практической точки зрения), в числе которых находится и Ливадийский дворец неподалеку от Ялты. Впрочем, как раз его планируется сохранить для использования в представительских целях. Да и не хочет Ольга продавать то место, где испустил последний вздох ее любимый отец.

Казалось бы, в условиях такого невиданного притеснения и поношения местных элит можно ожидать их консолидации и попытку еще одного переворота в стиле заговора Владимировичей – на этот раз, к примеру, под знаменем Великого князя Николая Николаевича младшего. Но у наших оппонентов кишка на такие действия оказалась тонка. Во-первых – в Петербурге вовсю свирепствует Служба Имперской Безопасности, куда набрали самых отъявленных монархистов и сторонников сильной руки, которая всех скрутит в бараний рог, невзирая на лица. Во-вторых – Зимний Дворец охраняют не преображенцы, запятнавшие себя изменой, а подразделения из бригады морской пехоты полковника Новикова. Эти головорезы готовы за своего командира и в огонь и в воду, как за родного отца, а императрица для них – добрая матушка. Когда эти солдаты пришли в новиковскую бригаду на островах Элиота, к ним впервые отнеслись не как к нижним чинам (которым вместо голов было бы достаточно органчиков), а как к людям – таким же, как господа офицеры. Пожалуй, нечто подобное было только у Петра Первого в виде Семеновского и Преображенского полков. Личная гвардия безоговорочной преданности. Кроме морских пехотинцев, стопроцентно лояльны императрице моряки, синие кирасиры и ахтырские гусары. Дополнительно, для усиления безопасности, в Санкт-Петербург с Дальнего Востока перебрасываются части, участвовавшие в знаменитом Тюренченском сражении и прославившие русское оружие под командой Великого князя Михаила и полковника Новикова. Командует сводным корпусом безумно храбрый и честный генерал Келлер. Возможно, из этого получится Новая Гвардия; хотя и старую, петровскую Гвардию сбрасывать со счетов преждевременно.

Но вернемся к корпорации «Росзерно». И сама императрица, и Великий князь Михаил, и даже экс-император Николай, кроме Государственного взноса из Инвестиционного фонда, сделали взносы в капитал как частные лица, благо все трое были люди небедные. В случае с Николаем – это, скорее всего, благотворное влияние любезной Аллы Викторовны. Бывший русский император – в умственном плане человек чрезвычайно пластичный и подверженный женскому влиянию. Недаром же говорили, что мнение Александры Федоровны для Николая важнее, чем все рекомендации его министров и советников. Следом за Николаем и госпожа Лисовая сделала взнос от лица нашей корпорации попаданцев. Консолидировано «своих» частных взносов набралось еще процентов на двадцать, поэтому на оставшиеся тридцать процентов капиталов требовалось найти дополнительных частных инвесторов, после чего прицепить к этому поезду паровоз, то есть подобрать кадры, которые и потянут весь этот воз.

И такие кадры в стране имеются. На этот раз это не один, а целых два человека, которых канцлер Одинцов вызвал к себе одновременно. Из Нижнего Новгорода был приглашен шестидесятисемилетний купец-старообрядец Николай Бугров. Колоритнейший, надо сказать, персонаж. Зимой и летом ходит в кафтане, рубахе-косоворотке, козловых сапогах и картузе, окладистая седая борода «лопатой» при этом аккуратно подстрижена и не выглядит растрепанным веником. Помимо внешней примечательности, этот человек знаменит тем, что принадлежит к числу богатейших и успешнейших нижегородских купцов-хлебопромышленников. В собственности у Бугрова находятся: целый флот пароходов и барж для перевозки зерна и муки по Волге, зернохранилища и целая сеть вполне технически прогрессивных мельниц. У конкурентов мельницы водяные, зависящие от времени года и погодных условий, а у Бугрова – паровые (которым безразлично, на какой высоте стоит вода в местных речках), да еще и размалывающие зерно прогрессивным вальцовым способом, а потому особо производительные. Кроме всего прочего, Бугров входит в число купцов, которым дозволено поставлять муку и фуражное зерно для снабжения армейских частей (а такая честь выпадает далеко не каждому). Вот тебе и бородатый мужик-старообрядец…

При этом Бугров не является типичным выжигой, сдирающим с ближнего по семь шкур. Штат у него небольшой, но высокооплачиваемый, а прибыли он делит в следующем соотношении: сорок пять процентов – на развитие производства, столько же – на нужды родного ему Нижнего Новгорода и благотворительность, и только десять процентов – на себя лично. Да ему много и не надо. Наряд у него самый простой, стены в доме оклеены дешевыми обоями, а питается он не разносолами, а исключительно щами и кашами. Зато на его деньги в конце девятнадцатого века в Нижнем Новгороде была устроена первая центральная канализация, перекладывать которую понадобилось только через сто лет. Сравните с миллиардерами-олигархами из родного двадцать первого века, коим это человек равен по масштабам – и поймете, как за это время измельчали души и испортились нравы.

Бугрова Одинцов планировал привлечь из-за его талантов, без которых не представлялось возможным построить монструозную хлебопромышленную корпорацию, раскинувшуюся на всю территорию Российской империи и по масштабам кроющую конкурентов как Ахиллес черепаху. Монополия на экспорт, промышленные элеваторы для хранения больших резервов зерна, необходимых для борьбы с голодом в случае неурожаев, льготные железнодорожные тарифы и внеочередной пропуск грузов по магистралям с использованием системы ВОСО поставит «Росзерно» в преимущественное положение перед конкурентами, которые частью разорятся, частью будут вынуждены слиться с частно-государственным монополистом. Хлеб и вообще продовольственная безопасность – это слишком серьезный вопрос для того, чтобы отдать его на откуп разным случайностям.

Второй человек в тандеме, которому предстояло управлять зарождающимся монстром – это сорокапятилетний статский советник Алексей Владимирович Коншин, один из директоров Госбанка. На вид это худощавый интеллигент в очках, ходячий арифмометр, битком набитый цифрами. Всю свою жизнь господин Коншин плавно и неостановимо двигался вверх по карьерной лестнице, неотрывно придерживаясь стези финансиста. Статский советник, если перевести гражданские чины на военные – это нечто среднее между полковником и генерал-майором; в армии и на флоте чинов пятого класса попросту не существует и за шестым следует сразу четвертый. Если купец Бугров – мастер организации дела, то господин Коншин назубок знает финансовую сторону вопроса. Деньжищи корпорации выделены просто огромные, и они должны находиться в опытных руках.

– Итак, господа, – сурово говорит Одинцов, когда эти двое оказываются в его кабинете и измеряют друг друга недоверчивыми взглядами, – государыня императрица изволит поручить вам двоим дело государственной важности. В хлебной торговле у нас творится сущий беспорядок, а главное, при совершении сделок не соблюдается государственный интерес. В связи с этим с начала следующего месяца вводится государственная монополия на хлебный экспорт – для его реализации создается частно-государственная акционерная компания «Росзерно». И это – предложение, от которого нельзя отказываться. Половина капитала компании будет за государством, еще пятая часть – за членами императорской фамилии (включая императрицу) как за частными лицами, остальных инвесторов еще предстоит подобрать. Помимо экспортной монополии, у компании будет преимущественное право внеочередного провоза своих грузов по железной дороге по сниженным тарифам, а контроль над движением ее эшелонов будет осуществлять ВОСО. Любой железнодорожный начальник, который засунет эшелон с зерном в тупиковый путь, об этом потом жестоко пожалеет. На базе капитала компании, помимо всего прочего, будет необходимо развить систему элеваторов и ссыпных пунктов, которые не только хранили бы зерно, предназначенное на экспорт, но и держали бы необходимый государству неприкосновенный резерв на случай частичного или полного неурожая. Также в связи с осуществлением переселенческой программы компания «Росзерно» заблаговременно начнет свою деятельность в новых хлебородных губерниях, чтобы выращенные на новом месте урожаи не пропали втуне. Основной задачей, которая будет решать компания, должна быть скупка, хранение, переработка и доставка хлеба либо на экспорт, либо для потребления в нехлебородных губерниях… Господина Коншина планируется назначить финансовым директором новой компании, а господина Бугрова, соответственно, ее исполнительным директором. Финансовый директор работает с деньгами, отвечает за постройку элеваторов, мельниц и ссыпных пунктов, а исполнительный директор в рамках своего бюджета организует процесс скупки, транспортировки и переработки зерна.

– Господин Одинцов, – протирая очки платком, говорит ошарашенный Коншин, – а позвольте полюбопытствовать, какой стартовый капитал выделен для создания обозначенной вами компании?

– Уставной капитал, – ответил Одинцов, – определен в сто двадцать миллионов рублей золотом. Из них казна внесла шестьдесят миллионов, еще двенадцать с небольшим миллионов внесли члены императорской семьи, включая императрицу, а также лица, особо приближенные к трону. Остальные деньги, долю будущих частных инвесторов, еще предстоит найти. При этом государственный банк готов под залог торговых операций на некоторое время выдать суммы, впятеро превышающие стартовый капитал…

Глаза будущего финансового директора немного округляются. Сумма более чем солидная – в нашем прошлом именно в такую сумму обошлась постройка четырех дредноутов типа «Севастополь», а вся Русско-японская война нашей реальности обошлась в два с половиной миллиарда рублей, профинансированных за счет увеличения государственного долга. Тут за счет своевременного вмешательства война вышла скоротечной, а значит, значительно более дешевой, поэтому кое-что остается и на развитие…

Господин Бугров хмыкает и, выкатив вперед бороду, заявляет:

– А я, господин Одинцов, что бы вы там ни говорили, отказываюсь принимать участие в вашей сатанинской затее. Ишь чего удумали со своей императрицей – частную торговлю задушить! Делайте что хотите, но только без меня! Прощевайте…

После этого купчина встает со стула, гордо разворачивается и выходит из кабинета. Купцы-старообрядцы – они такие, по упрямству способны дать любому барану сто очков вперед. Господин Коншин остается сидеть на месте. Больше чиновник, чем предприниматель, он ждет, как на этот демарш отреагирует канцлер Одинцов. А тот особо никак не реагирует. Пожимает плечами и говорит Коншину:

– Вот, и на старуху бывает проруха. Ошиблись, значит, в человеке. Ну что же, мы это исправим… Надеюсь, вы, Алексей Владимирович, не сбежите от меня, как господин Бугров?

– Да нет, Павел Павлович, – отвечает тот, – я, пожалуй, останусь. Думаю, что с организационной частью вашего предприятия при помощи нескольких клерков я смогу справиться не хуже господина Бугрова. Он, конечно, в этом деле гений, наслышаны, знаете ли, но незаменимым его не назовешь.

– Ну, тогда все хорошо, – говорит Одинцов, – можете считать себя принятым в компанию «Росзерно» на должность генерального директора. Выше вас буду только я, а надо мной – лишь государыня императрица. Она же будет сидеть у вас в Наблюдательном совете и в Правлении как самый крупный акционер. Время не ждет, так что поскорее сдавайте дела у себя в госбанке и приступайте к обязанностям генерального директора, а пока изучите документы…

С этими словами канцлер протянул новоявленному генеральному директору плотную папку с бумагами. Еще одно дело было сделано. Если в нашем прошлом главными спонсорами государственного бюджета были государственные железные дороги и винная монополия, то теперь к ним добавятся доходы от монополии на экспорт хлеба.

 

[14 августа 1904 года, утро. Владимирская губерния, село Никольское (ныне г. Орехово-Зуево) Морозовская мануфактура, контора, кабинет директора-распорядителя. Мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов и товарищ Красин.]

Никольская мануфактура располагалась между рекой Клязьма и железнодорожными путями и представляла собой комплекс немного вычурных, но величественных зданий красного кирпича в два-три этажа. Чувствовалась во всем этом такая завуалированная претензия на подражание московскому Кремлю, разве что стены не имели зубцов. Среди этих зданий, в заводоуправлении, в кабинете директора-распорядителя фабрики… Тут надо сделать одно замечание. Официально эту должность занимала матушка означенного Саввы Морозова, Мария Федоровна, которая позволяла строптивому, но талантливому сыну выполнять делегированные ему директорские обязанности. И вот теперь, в связи с назначением на должность министра экономики, Савве Тимофеевичу пришлось изрядно поломать голову, пытаясь сообразить, кого бы назначить директором вместо себя, чтобы при этом не развалить производство. К вопросу требовался серьезный подход. Как бы еще кандидат не оказался бесстыжим выжигой, который будет драть с рабочих по семь шкур. Забывают некоторые управляющие-директора, что персонал на заводах-фабриках – это не двуногий скот, а тоже русские люди.

Одним словом, непросто это! Пока найдешь хорошего во всех смыслах управляющего, семь потов может сойти. А рабочих на Морозовской мануфактуре в селе Никольском ни много ни мало пятнадцать тысяч душ – притом что общее население множества состоящих при мануфактурах рабочих казарм, разбитых на три с половиной тысячи каморок, вдвое больше. На одного проживающего в этих каморках приходится по два с небольшим кубических аршина (1,11 м3) пространства. Если посмотреть с высоты птичьего полета, окажется, что село Никольское только и состоит что из самой фабрики и таких вот казарм. Десять лет назад в тех местах побывал Владимир Ульянов (Ленин) и оставил такие воспоминания: «{Чрезвычайно оригинальны эти места, часто встречаемые в центральном промышленном районе: чисто фабричный городок, с десятками тысяч жителей, только и живущий фабрикой. Фабричная администрация – единственное начальство. „Управляет“ городом фабричная контора. Раскол народа на рабочих и буржуа – самый резкий}». И при этом местные рабочие считают Савву Морозова добрым и справедливым хозяином, поскольку в других аналогичных местах жизнь еще хуже.

Определенные проблемы в связи с новым назначением возникли у Саввы Морозова и в семейной жизни. Если супруга Зинаида только обрадовалась предстоящим переменам, возмечтав о том, как она будет блистать в свете, то матушка Саввы (полная тезка вдовствующей императрицы) поначалу уперлась в вопрос рогом. Новая власть, мол, поставлена самим Сатаной (об этом на каждом углу кричали начетчики старообрядцев), и потому служить ей Савве не можно. Впрочем, эти люди со времен учинившего раскол патриарха Никона считали сатанинской любую светскую власть, так как та поддержала исправление богослужебных книг – а посему Савва не обратил на эти крики особого внимания. Мол, он сам, своими глазами, видел господина имперского канцлера Одинцова, и на посланца Антихриста тот похож не более чем охраняющий дом Трезор на зверя крокодила из Московского Зоосада. Но повоевать сорокадвухлетнему сыну против семидесятичетырехлетней матери пришлось все равно неслабо. Не женщина – кремень. Впрочем, он знал, как добиться своего, ведь шестнадцать лет назад, когда Савва женился на разведенной бесприданнице, его мать тоже была против – да как это так, чтобы ее способный, но непокорный сын женился на бывшей любовнице и «безродной разводке». Но тогда как и сейчас, ему все же удалось продавить свою точку зрения и сделать все так, как ему хотелось. Вот и сейчас, убедившись, что своевольный сын не изменит своего решения, мать отступилась от него. Мол, пусть делает что душе угодно.

Закончив со всеми прочими заботами, директор-распорядитель, прежде чем окончательно сложить с себя полномочия, вызвал в свой кабинет инженера Леонида Красина. Этого человека Савве Морозову сосватал приятельствующий с ним Максим Горький, порекомендовав того как хорошего технического специалиста для монтажа и наладки закупленной в Германии электростанции. А что – Леонид Красин отличный профессионал, и вместе с тем видный большевик, через которого можно передавать суммы на финансирование деятельности большевистской партии и, в частности, издания газеты «Искра». Но сегодня Красин был вызван не для того, чтобы обсудить вопросы монтажа электротехнического оборудования производства фирмы «Сименс». Тема разговора касалась совсем иных дел – политических.

Услышав о том, что канцлер Одинцов предложил большевикам сотрудничать с новым правительством, Леонид Красин заметался по начальственному кабинету как тигр по клетке.

– Савва Тимофеевич, – остановившись, патетически воскликнул он, – ну как так можно было – выдать этому господину Одинцову сразу все и вся?

– Не выдавал я ничего, Леонид Борисович, – глухо ответил Савва Морозов, – ведь господину канцлеру Империи и так все известно о нас, грешных: кто чем дышит и даже какой смертью умрет. – Он усмехнулся, внимательно глядя на своего собеседника. – Им, пришельцам из будущего, все ведомо: кто есть стоящий человек для их дела, а кому и руку потом подать будет стыдно.

Красин усмехнулся и покачал головой.

– И вы, Савва Тимофеевич, – поморщился он, – верите в эту антинаучную ерунду, как какой-нибудь последователь мадам Блаватской? Вы же образованный человек – как и я, инженер, закончили Московский университет…

Он снова принялся ходить туда-сюда.

– Я не то чтобы верю, – ответил Савва Морозов со спокойной уверенностью, – я знаю. Знаю, что господин Одинцов не является продуктом нашего времени. Чужой он тут – и все. Я человек тоже не пальцем деланый, видавший разных людей и в разных видах; могу сказать, что на обыкновенного российского сановника он совсем не похож, как, впрочем, и на успешного промышленника, ухватившего Бога за бороду, а тем более не похож он на мужика. Более всего господин Одинцов смахивает на одного из древнеримских сенаторов, истово верующих, что для существования Римской республики необходимо дотла разрушить Карфаген. В данном случае под Римом имеется в виду Российская империя, а под Карфагеном – прогнившие и заплывшие от лени жиром наши верхи, не понимающие и не желающие понимать, что есть для России польза, а что вред. Ты представляешь, Леонид Борисыч – этот человек за пять минут на пальцах мне растолковал, почему государству выгодно, чтобы рабочие и мужики не были нищими, считающими последнюю копейку, а имели бы в своей самой многочисленной массе достаток зажиточных людей. Но при этом канцлер Одинцов не только верит в необходимость сокрушить безграмотность, нищету и бесправие русского народа, но и всеми силами добивается этого, используя данные ему влияние и власть.

– Не верю я в это, – хмуро сказал Красин, остановившись посреди кабинета и качая головой; его взгляд был направлен куда-то в притолоку. – Не может статься, чтобы кто-то из тех, кому удалось прорваться на самую вершину власти, вдруг воспылал любовью к народу… Вздор! А уж в то, что этому чувству поддался кто-то из Романовых, не верю вдвойне. Тут же нам говорят, что новая императрица вместе со своим братом (я имею в виду Михаила) вдруг возлюбила простых людей…

Савва Морозов хмыкнул.

– Вы, Леонид Борисович, – сказал он, – в высоких сферах у нас не вращались и знакомств среди аристократов не имели, а вот мне довелось, знаете ли… Одним словом, еще до войны и появления господина Одинцова о Великой княгине Ольге Александровне поговаривали, что она немного, не в себе – с «краснинкой», мол; а на самом деле, как и я, сочувствует вашему делу. Я специально подзадержался в Санкт-Петербурге, чтобы навести дополнительные справки относительно того, во что собираюсь втравить вашу партию. Так вот: господин Новиков, наш будущий князь-консорт и соотечественник господина Одинцова, имеет среди господ офицеров и простых солдат репутацию честного, справедливого ко всем человека. Офицеры его уважают и считают военным гением, а солдаты любят и боготворят, так как он в них видит таких же людей, как и он сам. Также я узнал примечательный факт, который много говорит о том мире, откуда пришли к нам господа Новиков и Одинцов. Солдаты подразделения, проникшего вместе с ними в наш мир, не только все обучены грамоте, но и имеют образовательный уровень, примерно равный полному курсу реального училища. И ты знаешь, Леонид Борисович – господа Новиков и Одинцов не успокоились, пока не добились, чтобы всем им, согласно закону, были присвоены звания прапорщиков и подпоручиков военного времени.

– Ну, – махнул рукой Красин, – забота о своих земляках – не показатель. На это чувство способен любой дикий горский вождь, потому что кто как не соплеменники в тяжелый момент прикроет спину и подставят плечо.

– А ты знаешь, – тихо сказал Савва Морозов, – что подобным образом полковник Новиков относится не только к своим землякам, но и вообще ко всем нижним чинам в бригаде. Там у него строжайше запрещен мордобой, и офицер, поднявший руку на солдата, может быть немедленно отчислен; а кроме того, при бригаде работает вечерняя школа, ведь полковник Новиков хочет, чтобы подчиненные ему солдаты поголовно были грамотны, умели читать и писать. Что же касается Великого князя Михаила, то он считает господина Новикова своим другом и учителем, и во всех делах смотрит ему в рот.

Красин прекратил свою нервную трусцу по кабинету, и, остановившись, потер подбородок.

– Ну, коли так… – с сомнением протянул он, и, помолчав несколько мгновений, вдруг спросил: – Скажи, Савва Тимофеевич – если эти господа такие хорошие, как ты говоришь, то почему бы им не проделать все свои реформы и без нашей помощи? А то боязно мне что-то…

– Ну, так бы и сразу сказал, – ответил Морозов, – только вот опасаешься ты зря. Относительно тебя господин Одинцов сказал, что знает о твоем пребывании на моей фабрике с самого начала, и, если бы хотели плохого, ты бы сейчас не со мной разговаривал, а беседовал бы в Петропавловке с охочими до истины подчиненными господина Мартынова. Арестовать тебя они могут в любое время, и браунинг, который лежит в твоем кармане, ничем тебе не поможет. К тому же без нас они не могут. Не каждое дело можно поручить жандармскому или даже армейскому офицеру. Иногда – как, например, в случае с фабричными инспекторами – необходимы товарищи, которые действовали бы не только в силу начальственных инструкций, но еще и исходя из своих внутренних убеждений. Министра труда это требование касается в энной степени. Обычный чиновник на этом посту будет бесполезен и даже вреден.

– Хорошо, Савва Тимофеевич, – пожал плечами Красин, – можешь считать, что ты меня убедил. Но вот убедить Старика (товарища Ленина) тебе будет гораздо сложнее. В первую очередь потому, что тебе самому придется лично ехать в Женеву и разговаривать с ним с глазу на глаз. По-другому нельзя, потому что иначе он мне просто не поверит.

– Ладно, Леонид Борисович, – с благодушием сказал Савва Морозов, – я поеду, но только вместе с тобой – ведь я должен буду показать, что ты жив, здоров и находишься на свободе. Договорились?

– Договорились, Савва Тимофеевич, – кивнул Красин, – когда выезжаем?

– Сегодня, – ответил Савва Морозов, – то есть прямо сейчас. Время, как говорит господин Одинцов, не ждет. Я и так уже изрядно подзадержался с этим делом.

 

[14 августа 1904 года, поздний вечер. Москва, Брестский (ныне Белорусский) вокзал. Мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов и товарищ Красин.]

Закончив разговор, Савва Морозов и Леонид Красин немедля отправились в путь. (Профессиональный бизнесмен, как и профессиональный революционер должен быть готов отправиться в путь в любой момент, едва возникнет необходимость, иначе могут выйти неприятности.) А дальше последовал квест в стиле романа Жюль Верна «Вокруг света за восемьдесят дней»…

Первый отрезок пути в двадцать пять верст, до станции Павловский Посад, они проделали в экипаже, принадлежавшем семье Морозовых. Там в час дня они сели на проходящий мимо дневной поезд Нижний Новгород-Москва и, проехав около восьмидесяти верст, к четырем часам вечера были на Курском вокзале столицы. Оттуда лихач домчал их в роскошный универсальный магазин «Мюр и Мерелиз», после пожара 1900 года ютившийся в трехэтажном здании доходного дома Хомякова на пересечении Петровки и улицы Кузнецкий мост. Там путешественники могли купить себе все, что необходимо в дороге. Брали самое лучшее. При этом за обоих платил Савва Морозов, ибо это была его миссия, а Красин был всего лишь его помощником. К Брестскому вокзалу столицы они добрались заблаговременно, на часах было около восьми часов вечера. Курьерский поезд Москва – Варшава – Калиш (граница с Германской Империей) отправлялся с Брестского вокзала без десяти минут полночь.

Так уж в Российской империи было заведено, что утром и днем с вокзалов отправлялись поезда для простонародья, в составе которых были зеленые и серые вагоны третьего и четвертого классов – они останавливались на каждой станции, а то и на полустанке; и только иногда к ним прицепляли по одному желтому вагону второго класса – для не очень важных господ, у кого фабрика, лавка или поместье расположены в окрестностях какой-нибудь малозначащей станции, где скорые и курьерские поезда не останавливаются. Зато по вечерам в путь с московских, санкт-петербургских, киевских и иных важных вокзалов империи отправлялись курьерские и скорые поезда, укомплектованные исключительно синими и желтыми вагонами первого и второго классов. И только к скорому поезду Москва-Кишинев с 1896 года прицеплялся вагон третьего класса.

Но к нашему повествованию этот маленький факт не имеет отношения, потому что Савва Морозов и Леонид Красин ехали отнюдь не в Кишинев. В Калише, на границе с Германской империей, им предстояло пересесть в стыковочный поезд и через Прагу и Мюнхен добраться до Цюриха, где на данный момент обитал будущий вождь мирового пролетариата. Предварительная продажа билетов тогда существовала только на Кавказском направлении, а о том, что такое визы, богатые и состоятельные господа и вовсе не подозревали, поэтому Савва Морозов без всяких проблем всего за пятьдесят рублей купил в кассе билеты в купейный вагон первого класса для себя и своего спутника. Одно купе на двоих – что может быть лучше для партнеров по дальней деловой поездке. Во втором классе, к примеру, купе четырехместные, и у путешественников непременно были бы ненужные попутчики.

Приобретя билеты, путешественники с аппетитом отужинали в вокзальном ресторане. Времени до отправления было еще более чем достаточно, поэтому, оказавшись на Брестском вокзале, эти двое больше никуда не спешили; после посещения ресторана они принялись степенно прогуливаться по перрону под застекленным дебаркадером. При этом они, не привлекая внимания расставленных вдоль перрона городовых, а также наблюдающих за пассажирами жандармов железнодорожного линейного отдела, продолжали вполголоса общаться между собой. Эта малозаметность Саввы Морозова и товарища Красина объяснялась тем, что служители порядка обычно не обращают внимания на хорошо одетых состоятельных господ, которые никуда не торопятся и не проявляют признаков нервозности. Вот появился бы на перроне какой-нибудь юноша со взором горящим – и не миновать ему как минимум внимания городового, а есть ли у молодого человека вообще при себе билет. Но такового юноши, как и прочих потенциальных нарушителей порядка, поблизости не наблюдалось, поэтому городовым оставалось только скучать, разглядывая фланирующую по перрону чистую публику, количество которой по мере приближения посадки увеличивалось.

Тем временем обмен мнениями на тему, согласится ли Старик (то есть Ленин) с предложением канцлера Одинцова, не привел к конкретному результату. Владимир Ильич даже в столь молодые годы уже был известен как мастер тактического маневра и одновременно как непримиримый противник существующего царского режима, так что аргументы «про» и «контра» уравновешивали друг друга. Не придя к конкретному выводу из-за наличия слишком большого числа неизвестных переменных, а также чтобы не привлекать к себе ненужного внимания, путешественники прекратили разговоры, договорившись не поднимать этот вопрос до прибытия в Женеву. В конце концов, пойдет ли Старик на сотрудничество с русскими властями, решать только самому Старику. Для себя же лично Савва счел подобный путь выхода из терзавших его нравственных противоречий вполне приемлемым, а Красин, в то время считавшийся примиренцем, не испытывая к этой идее сильного отторжения, продолжал испытывать сомнения… Одним словом, думал он, как Старик скажет, так и будет. Он умный, пусть думает.

К тому моменту маневровый паровоз уже затолкал, или, как говорят железнодорожники, «осадил» на первый путь состав курьерского поезда. В голове состава – непременные багажный и почтовый вагоны, за ними – синий вагон первого класса, потом вагон-ресторан, и уже за ним в хвосте – пять желтых вагонов второго класса. Так как багажа, в общепринятом понимании, у Саввы Морозова и товарища Красина не имелось, а было лишь по маленькому чемоданчику-саквояжу, то они сразу направились к своему синему вагону. Дальше все было как обычно в таких случаях. Показав билеты кондуктору на входе в вагон, они прошли в свое купе (первое со стороны головы поезда), где по позднему, почти полуночному, времени проводники уже застелили постели. День у путешественников был тяжелый – и поэтому они разделись, Леонид Красин прикрутил горелку газового светильника, и они, вытянувшись на мягких постелях, провалились в сон как в какой-то черный подвал, успев лишь услышать протяжный гудок паровоза и почувствовать плавный толчок. Стало быть, поехали…

 

[15 августа 1904 года, утро. Курьерский поезд Москва – Варшава – Калиш, где-то между Минском и Барановичами. Мануфактур-советник Савва Тимофеевич Морозов и товарищ Красин.]

Проснувшись не самым ранним утром (все-таки сильно устали накануне), Савва Морозов и Красин оделись и направились в вагон-ресторан – морить утреннего червячка. Ни один, ни другой не собирались терпеть чувства голода, если его можно утолить немедленно. Благо идти-то всего ничего.

И вот там, в вагоне-ресторане, их ожидал сюрприз; а вот приятный или нет, это как сказать… Не успели они расположиться за столиком в почти пустом зале (время завтрака миновало, а обеда еще не наступило), как к ним подсел коротко стриженный подтянутый мужчина неопределенного возраста, с холодными серыми глазами. Его напарник, такой же подтянутый и стриженый, но совсем молодой (по возрасту нечто среднее между вьюношем и молодым мужчиной), остался стоять в стороне, внимательным взглядом контролируя происходящее.

– Разрешите представиться, товарищи… – вполголоса говорит старший; и Савва удивляется, насколько просто (можно сказать, дежурно) тот произнес слово «товарищи». – Полковник службы имперской безопасности Баев Игорь Михайлович, департамент внешней разведки. Вам, Савва Тимофеевич, привет от Павла Павловича Одинцова, а вам, товарищ Красин – от вашего старого знакомца по бакинским делам товарища Кобы… Он сейчас жив, здоров и весел, и вам того же желает.

С этими словами визитер лезет во внутренний карман, достает оттуда конверт и толкает его по столу в сторону Саввы Морозова. Тот открывает конверт и достает записку с текстом: «Все, что делает этот человек, делается по моему поручению. П.П. Одинцов.» Прочитав послание, Савва Морозов вздыхает, снова укладывает его в конверт и возвращает полковнику Баеву.

– Хорошо, Игорь Михайлович, – растерянно говорит он, – я понял, что у вас есть определенные полномочия. Теперь хотелось бы знать, каким образом это касается нас с Леонидом Борисовичем. Ведь мы делаем как раз то, чего от нас хотел господин Одинцов…

– Все в порядке, Савва Тимофеевич, – кивнул полковник Баев, – в общих чертах вы все делаете правильно. Просто обстоятельства сложились так, что в ваш план необходимо внести некоторые изменения. А все из-за того, что, как говорил генералиссимус Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр. А иначе могут выйти накладки и неприятности. Впрочем, этот вопрос мы с вами обговорим получасом позже в вашем купе, а сейчас не смею мешать вашему завтраку… Честь имею.

Затем он поднялся из-за стола и вместе со своим спутником вышел из вагона-ресторана. И как только они удалились, рядом с Саввой Морозовым и товарищем Красиным, как джин из лампы, материализовался лощеный официант в отглаженном фраке и накрахмаленной до скрипа сорочке. Савва снова вздохнул и взялся за книжку-меню. Аппетит пропал, но позавтракать все-таки надо – и в первую очередь для того, чтобы взять паузу и привести мысли в порядок после этой неожиданной встречи… Этот самый Баев упал прямо на голову – неожиданно, как большой ком июльского снега; и потому следовало обменяться мнениями и продумать предстоящий разговор.

 

[Полчаса спустя. Курьерский поезд Москва – Варшава – Калиш, где-то между Минском и Барановичами, купе мануфактур-советника Савва Морозова и товарища Красина.]

Когда путешественники снова оказались в купе, Савва Морозов первым делом запер дверь и, обернувшись к Красину, спросил:

– Леонид Борисович, скажите, а что это за товарищ Коба, привет от которого передавал вам господин Баев? Сказать честно, я впервые слышу это имя…

– Ну, как вам сказать, Савва Тимофеевич, – пожав плечами, ответил Красин, – есть у нас такой молодой грузинский товарищ, и мы действительно в прошлом году по партийным делам пересекались с ним в Баку… Только должен сказать, что Коба – это не имя, а партийный псевдоним; и вообще, я не понимаю, каким образом он оказался связан с этими господами из будущего…

– Знаете, Леонид Борисович, – задумчиво произнес Савва Морозов, – когда этот полковник Баев давеча приветствовал нас в ресторане, слово «товарищи» выскочило из него легко и свободно, как родное. Зато во время встречи с господином Одинцовым мне показалось, что, обращаясь ко мне «господин», он говорил как бы через силу, на мгновенье запинаясь и задумываясь…

– Да что же, Савва Тимофеевич, – с интересом спросил Красин, – вы думаете, что все они там «товарищи»?

На этот вопрос тот ответить не успел, так как в дверь купе постучали… Это и был полковник Баев со своим молодым спутником, который, правда, не вошел вместе со своим начальником, а остался в коридоре.

– Итак, товарищи, – сказал полковник, когда дверь за ним закрылась, – давайте расставим все точки над «И». Товарищ Одинцов считает, что в связи с некоторой переменой обстановки нам следует раскрыть перед вами пока еще потайную подоплеку происходящих событий. Дело в том, что вопрос, какую сторону баррикад – с нами или против нас – выберет товарищ Ленин, возможно, коренным образом повлияет на ход дальнейшей истории…

– Погодите, господин Баев, – выдвинулся вперед Красин, – скажите нам сначала – кто это такие «ВЫ», какова ваша программа и каково ваше отношение к партии большевиков? И, кстати, какое отношение вы имеете к премного известному душителю свободы, господину Мартынову? Ведь если мне не изменяет память, служит он в той же Имперской Безопасности, что и вы…

– МЫ, – ответил полковник, – это русские офицеры из будущего, которым обидно за униженную и оскорбленную державу, а также государыня Ольга Александровна и ее брат Великий князь Михаил Александрович. Императрица Мария Федоровна при этом для нас является попутчиком, а экс-император Николай Александрович – персонажем, который уже сыграл свою роль и теперь должен быть доставлен в счастливое будущее в качестве пассажира. Помимо этого, вокруг нас формируется организация единомышленников, нечто вроде рыцарского ордена, и людям из этого круга предстоит еще свершить многое. Теперь по поводу программы. Мы не хотим, чтобы огромное большинство русского народа прозябало в нищете, в то время как ничтожное меньшинство будет утопать в роскоши. Это положение надо изменить быстро и радикально. И в тоже время мы не хотим, чтобы этот «мир насилья», как поется в вашей песне, был разрушен «до основанья». Если это допустить, то степень применения этого самого насилия вырастет многократно и кровь потечет рекой. Вы даже не представляете, какого количества людских жертв будет стоить так желаемое вами низвержение самодержавия и последовавший за ним хаос Гражданской войны…

– Господин полковник, – резко возразил Красин, – низвержение самодержавия и последующая социалистическая революция являются краеугольными пунктами большевистской программы. Если мы силой не отберем власть у буржуазии и помещиков, то эти угнетатели трудового народа, рабочего класса и крестьянства ни за что не отдадут нам ее по доброй воле. Если для того, чтобы построить общество всеобщей справедливости, необходимо пролить кровь, то мы, не колеблясь, ее прольем.

– В таком случае, – невозмутимо усмехнулся полковник Баев, – мы, не колеблясь, без всяких сантиментов, перестреляем всех вас как бешеных собак. Там, в нашем прошлом, этот ваш эксперимент уже один раз состоялся, и итог его оказался весьма сомнительным. Во имя исполнения этих самых ваших краеугольных пунктов программы было разрушено государство, пролита кровь, погибли двадцать миллионов русских людей, большая часть из которых была никакими не угнетателями, а обычными рабочими и крестьянами, а страна в своем развитии оказалась отброшена на десятки лет назад. И каков же оказался конечный результат революционных преобразований? Государственная система, выстроенная вашими товарищами на месте разрушенной Российской империи, несмотря на всю свою социалистичность и прогрессивные стремления, до боли напоминала свою предшественницу и имела точно такой же ключевой недостаток – итог ее деятельности по большей части зависел от личности того, кто окажется на самом верху командной пирамиды…

– Такого не могло быть, – возразил Красин, – у нас, большевиков, нет никакой командной пирамиды, поскольку мы являемся сторонниками демократического централизма и вместо вождя или императора деятельностью нашей партии руководит группа опытных и ответственных товарищей, именуемая Центральным комитетом…

– Комитет, даже Центральный, – назидательно сказал полковник Баев, вызвав усмешку у Саввы Морозова, – это такая форма жизни – с множеством ног и с полным отсутствием мозга. Вспомните совет пятисот на излете великой Французской Революции. Когда Наполеон выкидывал этих балаболов из Тюильри, ему не потребовалось даже стрелять из пушек и ружей – чтобы освободить помещение, хватило и барабанного боя. А ведь как все красиво начиналось! Свобода, Равенство. Братство. Гром пушек при штурме Бастилии и прочее бла-бла-бла. Но если подойти к вопросу серьезно, то становится понятно, что в любом комитете всегда должен быть лидер, модератор, который улаживает споры, разруливает ситуации лебедя, рака и щуки, управляя процессом принятия решений, а также руководит их претворением в жизнь. Без такого человека комитет превращается в аморфное болото, не способное решить даже самого мелкого вопроса. Но если при монархии вопрос, плохим или хорошим окажется наследник престола, зависит от случайных процессов в момент зачатия, то партийное руководство обнаружило неистребимую тягу к последовательному ухудшению своего качества. Путь от такого гения как товарищи Ленин до полных ничтожеств последних дней, деятельность которых и привела к реставрации в нашей России капитализма, занял в истории всего семьдесят лет, и в итоге страну постигла вторая величайшая геополитическая катастрофа за столетие. Первая, если вы не поняли – это когда вам и либералам совместными усилиями все же удалось разломать Российскую Империю…

– Ладно, возможно, это и так, – угрюмо набычился Красин, – но я не понимаю, как и в силу каких объективных факторов вообще могло произойти такое ухудшение качества руководства нашей партии.

Полковник Баев пожал плечами:

– Процесс этот, судя по всему, объективный. Партийные лидеры, не уверенные в своем праве на власть в силу закона и традиций, стараются подбирать себе в помощники людей, которые из-за своей ограниченности не сумеют поколебать их положения. Ну и, соответственно, после смерти большевистского богдыхана его преемника выбирают из его же ближайшего окружения, после чего новый руководитель партии еще на одну ступень опускает качество своего окружения. Результат налицо. Вековая мечта человечества мало того что выродилась и заглохла, но и сделала почти ругательными такие слова как социализм, коммунизм и большевизм…

Красин опустился на сиденье дивана и в отчаянии обхватил голову руками. Он не был таким уж фанатиком, чтобы не понимать, что полковник Баев говорит правду, правду и одну только правду. Ведь правильно в самом начале сказал Савва Морозов – что их пытаются переубедить – вместо того, чтобы перестрелять всех, как они уже почти перестреляли эсеров, с которыми никто в переговоры не вступал. На террор новая власть ответила террором, убивая эсеровских боевиков по суду или без суда. С большевиками же пытаются разговаривать и переубеждать, чтобы переманить их на свою сторону…

– Допустим, – глухо сказал Красин, не поднимая головы, – что Старик, то есть товарищ Ленин, согласился принять ваше предложение. Что в таком случае вы собираетесь делать?

Полковник Баев хмыкнул.

– В первую очередь, надо сказать, – ответил он, – что вопрос о власти нами решен, потому что члены нашей команды уже заняли в государстве высшие руководящие посты и имеют в распоряжении лично преданные им воинские части. Действуя изнутри и двигаясь маленькими шагами к великой цели, наше руководство за десять последующих лет планирует полностью сменить старую управленческую пирамиду. Тут главное – не спешить и быть последовательным. Без смут и потрясений, шаг за шагом… В этом смысле нам существенно помогли заговор Владимировичей и покушение на бывшего царя Николая. Торопливые неумелые действия британцев, пытавшихся парировать усиление нашего влияния, позволили нам подчистую вырубить самую гнилую часть российской элиты и развязать террор против мздоимцев и казнокрадов…

– Помимо этого, – возразил Красин, – вы создали в России атмосферу страха, вы закрываете газеты и сажаете в тюрьму журналистов и прочих представителей интеллигенции. Ваш господин Мартынов щеголяет в своем черном мундире как порождение самого Сатаны, а его люди хватают людей прямо на улицах – только затем, чтобы отправить их на каторгу по обвинению в поддержке террористической деятельности и одобрении насильственного изменения государственного строя…

– Ну кто же доктор вашим интеллигентам, – пожал плечами полковник, – если они и в самом деле виновны в том, в чем их обвиняют. Закон суров, но это закон. Публичная поддержка террористических актов и призывы к насилию будут караться со всей возможной жесткостью, потому что мы знаем, чем может обернуться попустительство. Кстати, когда там, в нашем мире, вы, большевики, дорвались до власти, то первым делом вы к чертовой матери перестреляли всю эту либеральную братию. Мало кто тогда уцелел. Так что мы еще гуманны, ибо не выносим смертных приговоров. Да и зачем? Когда эти люди пройдут курс трудотерапии, большую их часть еще будет возможно применить с пользой для страны. Что же касается изменений в государственном устройстве, то все они будут происходить в соответствии с нашими планами и без всяких попыток внешнего насилия. Шантаж государства насильственными действиями недопустим и будет караться при помощи самых суровых мер. Эсеры – это только начало. У нас есть собственная социальная программа, предусматривающая радикальное, но поэтапное улучшение благосостояния широких народных масс. Мы будем сражаться не за то, чтобы уничтожить всех богатых, а за то, чтобы в России больше никогда не было нищих и голодных. Российская империя – это совсем не бедная страна, просто она чрезвычайно дурно управляется…

– Понятно, – кивнул Красин, – вы рассчитываете, что будете управлять лучше, добиваясь благосостояния не только для себя лично, но и для всего народа. Это, разумеется, весьма похвально, но ведь не одним лишь хлебом насущным жив человек. Кроме самых обычных жизненных благ, людям необходимо знание того, что они сами могут решать свою судьбу, а не являются рабами их правителей. Планируете ли вы вводить в России политические права и свободы, гарантирующие людям право на собрания, митинги и забастовки, свободу прессы и книгопечатания, а также демократическую парламентскую систему, позволяющую народу Российской империи выбирать своих представителей во власти?

Полковник Баев пожал плечами.

– Если ввести эти свободы все и сразу, – сказал он, – то страна утонет в митинговом хаосе, а в представительные органы власти будут избраны отнюдь не большевики, а наиболее пронырливые и отвратительные представители буржуазии и буржуазной интеллигенции. Вы уж поверьте, что ничего хорошего из этого не получится. Между прочим, там, в нашем прошлом, при вашей большевистской власти эти права только декларировались, но отнюдь не реализовывались. Хлебнув в самом начале такой вот митинговой стихии, ваши вожди почти сразу закрутили гайки. Мы же планируем вводить реальные гражданские права, но только по мере роста грамотности населения и улучшения условий его жизни, что уменьшит и радикализацию общества. Первыми правами, которые мы собираемся ввести, станут право на начальное, а по мере развития и на среднее образование, право на медицинское обеспечение, а также право на землю для крестьян и хорошо оплачиваемый труд для рабочих. И только потом, когда эти первичные права укоренятся в обществе, которое забудет, что такое голод и нищета, можно будет вводить и остальные политические права. Иначе нельзя, потому что в противном случае страну захватит голодная митинговая стихия. Это мы тоже у себя проходили. Вместо вашей социалистической революции снизу, которая должна за один день дать народу все долгожданные свободы (а на самом деле окунуть страну в пучину смуты), мы запланировали социальную революцию сверху – чтобы без крови и жертв, постепенно, но неумолимо низвести вчерашние господствующие классы до положения статистов и выдвинуть вместо них новых людей, способных руководить страной в общенародных интересах. И вы, большевики, вместе со своими идеями, сможете войти в состав этой новой элиты – если, конечно, примете наше предложение. В противном случае мы будем вынуждены действовать сами, без вашей помощи, чисто административными методами товарища Зубатова – и тогда что выйдет, то выйдет, потому что никакой чиновник не заменит пламенного большевика там, где последний может быть применен с наибольшей пользой.

– Звучит весьма неплохо, господин Баев, – хмыкнул Красин, – если не считать того, что, оставляя за собой главные руководящие посты в государстве, вы в любой момент сможете аннулировать наше соглашение, уничтожив партию большевиков, которая окажется полностью беззащитной перед вашим коварством. Это я говорю к тому, что человек, к которому мы едем, будет рассуждать именно таким образом и не поверит вам ни на йоту. До вашего появления мы уже обсуждали этот вопрос с Саввой Тимофеевичем, но так и не пришли к определенному выводу. Аргументы «за» и «против» уравновешивают друг друга, и совсем не исключено, что мы услышим от него категорический отказ и проклятия в адрес изменников делу борьбы за свободу рабочего класса. Что вы будете делать в таком случае?

– В таком случае, – ответил полковник Баев, – мы объявим господину Владимиру Ульянову войну на уничтожение и выиграем ее в два хода. Это мы умеем. Как я уже говорил, мы все равно намерены добиться своего – с вашей партией или без нее; просто правильно мотивированные и идейно подкованные люди в борьбе с угнетателями рабочего класса будут нам совсем не лишними. Но я не думаю, что Ильич ответит нам категорическим отказом. Как гласит наша история, он только кажется несгибаемым бойцом за свои идеалы, а на самом деле, имея дело с превосходящей силой, он становится весьма склонен к компромиссам и тактическим маневрам. Нас устроит даже его нейтралитет и разрешение членам вашей партии занимать государственные посты и участвовать в проведении нашей социальной политики. Были, знаете ли, прецеденты. В таком случае министром труда вместо господина Ульянова можете стать именно вы, господин Красин, замена почти равноценная. Если мы с вами договоримся, то первое, что сделает наша государыня – это объявит амнистию членам вашей партии, причем всем и сразу… И тем более мы никогда и ни у кого из вас не будем требовать выдачи ваших бывших товарищей. Это исключено. Отлов непримиримых и их истребление будет происходить, так сказать, классическими средствами, а не путем предательства их товарищей.

– Хорошо, товарищ Баев, – впервые за все это время улыбнулся Красин, – меня вы уже почти уговорили. Но только проясните один маленький вопрос. К чему вы в самом начале разговора упомянули товарища Кобу и передали мне от него привет? Неужели и он тоже согласился с вами сотрудничать? Насколько я его знаю, он как раз и относится к той твердолобой породе, которую нельзя убедить никакими угрозами и никакой превосходящей силой.

– А мы, товарищ Красин, – ответил повеселевший полковник Баев, – убедили его не силой и не угрозами, а совсем другими аргументами. Узнав об историческом процессе столько, сколько знаем мы сами, он согласился с нами сотрудничать абсолютно добровольно и без малейшего принуждения. Вы зря недооцениваете этого молодого человека, ибо изнутри он во много раз больше, чем кажется снаружи… В нашем мире именно он принял вашу партию и новосозданную страну из рук умирающего Ленина и сумел добиться того, что ваш эксперимент не угас естественным путем через три-пять лет, растворившись в частнособственнических инстинктах, а продержался почти семьдесят лет, за время которых бывшая Российская империя – нищее и аграрное государство – превратилась в одну из двух сущих мировых сверхдержав. Для нас товарищ Коба будет поценнее всех остальных ваших партийцев вместе взятых, не исключая и присутствующих здесь. Просто этот человек пока еще очень молод, но этот недостаток легко исправить… Впрочем, на эту тему мы с вами еще поговорим, ибо мы с моим молодым спутником так же направляемся на встречу с товарищем Лениным, имея в качестве рекомендательного письма послание товарища Кобы. Именно его согласие на сотрудничество заставило меня бросить все и по приказу начальства присоединиться к вашей поездке в Швейцарию. Я думаю, что, имея это письмо и вашу поддержку, нам удастся уговорить Владимира Ильича не делать глупостей и согласиться на наше взаимовыгодное соглашение. Собственно, когда ваш Старик узнает, к чему привел его эксперимент, он наверняка ужасно расстроится, ибо гордится там нечем. Но это уже совсем другой разговор, а на сем разрешите откланяться.

Уже на пороге, стоя у открытой двери, полковник Баев обернулся и произнес:

– Кстати, мы со Станиславом обитаем в соседнем купе. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, то будем рады вас видеть. Честь имею.

После этого дверь закрылась и недоуменно переглядывающиеся Савва Морозов и товарищ Красин остались в купе вдвоем. Савва прежде с выходцами из будущего уже встречался, а вот Красин находился от этого визита в состоянии тихого обалдения. Только сейчас до него дошло, что партии большевиков, ценой отказа от некоторых догм, предложили возможность попытаться без крови и смут, при поддержке мощнейшей силы, осуществить ключевые государственные преобразования, при этом как с эталоном сверяясь с уже проделанным историческим путем.

 

[18 августа 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Зимний дворец, личные апартаменты правящей императрицы. Её Императорское Величество Ольга Александровна Романова.]

Я сижу перед зеркалом в банном халате, гляжу в свое отражение, а мои служанки Ася и У Тян хлопочут надо мной, делая мне «прическу». Хотя не знаю, что там можно сделать из жалкой пары дюймов… Впрочем, сейчас я уже не боюсь смотреть на себя без парика. Волосы на моей голове есть, они активно растут – и это главное. И, по правде говоря, эти два дюйма меня несказанно радуют. Когда я наедине с собой, я часто перебираю их пятерней, вытягиваю вверх, пытаясь прикинуть, за какое время они отрастут настолько, что мой выход без парика не шокирует окружающих. В парике ужасно душно и неудобно…

Для начала Ася своими нежными пальчиками массажирует мою голову – так, что я ощущаю сильное тепло и лицо мое покрывается легким румянцем. Ася говорит, что это хорошо. Потом она берет волосы небольшими прядями и начинает поглаживать их, чуть вытягивая, и при этом с выражением бормочет: «Расти, коса, до пояса, не вырони ни волоса, расти, косонька, до пят, все волосоньки в ряд…» Она так делает всякий раз, занимаясь моей головой. Она утверждает, что это такой заговор, чтобы шевелюра быстрей росла, которому ее научила одна крестьянка, и она сама всегда им пользуется, когда расчёсывается. Да уж, Асе можно верить: у нее у самой – роскошная коса, обернутая вокруг головы два раза…

Вообще мои волосы принялись отрастать еще во время моего пребывания на островах Элиота – сначала кое-где появились небольшие кустики нежного пушка, а потом они полезли дружно и весело, будто травка по весне. Ведь именно тогда моя нервная система, подорванная тем гадким замужеством, стала восстанавливаться. Уже к моменту отъезда с Цусимы мои горничные, обученные Дарьей, сооружали мне на голове короткую молодежную прическу из будущих времен. Сначала я чрезвычайно смущалась своих коротких волос и боялась показаться в таком виде перед моим Сашкой, но однажды все-таки получилось так, что он нечаянно застал меня без парика… после чего рассыпался в комплиментах. Мой жених сказал, что с короткими волосами я выгляжу очень мило и задорно, и что дурацкая накладка из чужих волос нисколько мне не идет, добавляя возраста и искажая овал лица. После этого мы договорились, что «дома», среди своих, я буду ходить вот так, как ходят в будущем, а шиньон под шляпку буду надевать только для официальных выходов.

А официальных событий в моей жизни в ближайшее время предстоит немало. Самое главное, через четыре дня в Большой церкви Зимнего дворца состоится обряд двойного венчания, который будет проводить митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадковский). В этот воскресный день я стану супругой Великого князя Цусимского Александра Новикова, а моя первая статс-дама и лучшая подруга Дарья Михайловна Спиридонова выйдет замуж за канцлера империи Павла Павловича Одинцова. Церемония пройдет скромно, почти по-домашнему, в присутствии только моих ближайших родственников и друзей. Сейчас, когда в моей стране от голода и болезней умирают тысячи крестьянских детей, я просто не имею права устраивать пышные празднества. Когда я сообщила об этом моему Александру Владимировичу, он согласился со мной и сказал, что не является сторонником пускания пыли в глаза. Единственными людьми, которые получат от нас памятные подарки, будут солдаты и офицеры бригады морской пехоты, которой командует мой будущий муж. Это наша своего рода внутренняя лейб-гвардия, почти члены семьи, и было бы неприлично обойти их вниманием. Солдаты получат серебряные портсигары с моей монограммой и монограммой Александра Владимировича, а офицеры – именные швейцарские карманные часы. При этом некоторые из достойных и преданных получат в качестве поздравления очередные воинские звания.

Российскому крестьянству я собираюсь даровать то, что так и не решился дать Ники – то есть освобождение от выкупных платежей и недоимок. Кроме того, теперь все повинности и подати будут взыматься с них не в денежном виде, а в натуральной форме, в конторах, ссыпных пунктах и на элеваторах «Росзерна». Павел Павлович сказал, что мужики от этих изменений будут иметь прямую выгоду, поскольку сразу после уборки урожая, когда требуется платить подати, цены на зерно самые минимальные, и мужики вынуждены продавать выращенную их потом пшеничку за бесценок. Выгоду от податей имеют только представители сельской буржуазии, скупающие зерно у крестьян и перепродающие его представителям крупных зерноторговцев. Поэтому параллельно с отменой выкупных платежей будет введена государственная монополия на экспорт хлеба, и единственным владельцем экспортной лицензии окажется все та же частно-государственная корпорация «Росзерно».

Хлебная торговля приносит зерноторговцам огромные барыши и оставляет нищими тех, кто это хлеб вырастил, а также не приносит никакой пользы государству. Именно это положение я собираюсь изменить. Основные прибыли от зерноторговли должны быть направлены в государственную казну, а мужики должны получать достойное вознаграждение за свой нелегкий труд. Кроме того, преимущества для корпорации «Росзерно» будут созданы и на внутреннем рынке – сначала в виде расширенного кредитования госбанком, упрощения перевозок за счет сниженных тарифов и контроля за движением эшелонов со стороны офицеров ВОСО, а потом и постройкой сети элеваторов для хранения неприкосновенного запаса хлеба. Прибыли, которые будет получать госкорпорация, помимо прямых перечислений в казну, будут направляться на строительство этих самых элеваторов, осуществление переселенческой программы и общее улучшение нашего сельского хозяйства. Я не успокоюсь, пока проблемы нищеты и невежества нашего крестьянства не будут решены и оно не достигнет уровня какой-нибудь Франции или Германии, потому что не дворянство сейчас является опорой трона, а как раз эти нищие и забитые мужики, которые и вырабатывают тот прибавочный продукт, с которого мы все жируем.

Кстати, о дворянстве. Павел Павлович настаивает на отмене указа о его вольности, потому что эта самая вольность разрушает краеугольные скрепы и опоры российской государственности. Дворянство было создано как служилое сословие в те времена, когда государство могло платить за службу только землями и привилегиями, но не в денежном виде. Теперь, когда значительная часть дворянства вообще даже не помышляет о службе, сохранив при этом свои земли и привилегии, эти люди превратились в паразитическую прослойку, обременяющую государство необходимостью постоянных финансовых вливаний в капитал Дворянского банка, поддерживающего их никчемное существование. Против привилегированного положения дворянства выступал и небезызвестный господин Витте – правда, он исходит из совершенно неверных посылок. Он считает, что дворянство должно обуржуазиться и помимо земледелия заняться другими отраслями хозяйства, забывая, что дворянство в первую очередь служилое сословие, а уже потом помещики… Испомещали предков этих людей исключительно за службу государю, и право владеть поместьем требовалось постоянно подтверждать, участвуя в сражениях или корпя в приказах. Тут уж, надо сказать, следует дать дворянам выбор: или служба и дворянские привилегии, или превращение в сельскую буржуазию и лишение дворянского статуса. Этот указ сейчас прорабатывается, но что-то говорит о том, что вводить такой порядок вещей прямо сейчас – преждевременно. Сначала необходимо укрепить наше положение и привлечь на свою сторону ту самую служилую часть дворянства; и уж точно этот указ не стоит приурочивать ко дню нашей с Сашкой свадьбы.

Кроме всего прочего, это событие оказалось немного омрачено смертью моего бывшего, с позволения сказать, мужа. Узнав о том, что я стала императрицей (чего никто не ожидал) Петр Ольденбургский покинул Ниццу (где прозябал после того как господин Мартынов по приказу Ники выставил его вон из России) и направился в Санкт-Петербург. Уж не знаю, чего он хотел – шантажировать меня, чтобы я не выходила замуж за Сашку, или умолять о прощении, но в Имперской Безопасности приняли меры – и мой незадачливый бывший так и не доехал до Санкт-Петербурга. Впрочем, быть может, дело обошлось и без господина Мартынова. Поскольку я и не подумала отменять указ Ники о запрете въезда этого человека на территорию Российской империи, он попробовал воспользоваться услугами проводника-контрабандиста, который и убил моего незадачливого бывшего мужа при попытке перехода границы. Если верить бумагам, которые я получила, Петр Ольденбургский был убит с целью ограбления из-за сущей мелочи: золотого портсигара, карманных часов и небольшой карманной суммы денег. Я знаю, что бывшая свекровь до сих пор обвиняет меня в смерти ее сына, но вольно же ей было вырастить из своего мальчика настоящее чудовище, отягощенное противоестественными наклонностями. Он и в Петербург, наверное, бросился только потому, что опять наделал карточных долгов и решил за мой счет поправить материальное положение…

И кстати, о материальном. Мой управляющий сказал, что в его канцелярию поступило несколько телеграмм от морганатической вдовы моего деда императора Александра Второго. Княгиня Долгорукова, которой еще по соглашению с моим Папа надлежало жить в Ницце и не приезжать в Россию, опять прислала телеграмму с просьбой срочно выслать ей денег, хотя еще несколько лет назад Ники считал этот вопрос исчерпанным. Оказывается, что уже больше двадцати лет, прошедших с момента смерти моего деда, эта женщина и ее сынок непрерывно тянут с нашей семьи деньги. Сейчас я, честно говоря, нахожусь по этому поводу в сомнениях: то ли просто написать этой особе, что княгиня Долгорукова и «царевич» Гога не числятся среди моих родственников, то ли, во избежание дальнейших неприятностей по части престолонаследия, передать это дело в службу имперской безопасности и умыть руки, ибо эти двое вполне могут стать инструментом в руках наших врагов… Не знаю, не знаю.

Этот вопрос я и задала моей подруге Дарье, которая как ураган ворвалась в мою опочивальню. Даже человеку, мало знакомому с этой женщиной, становится понятно, что она счастлива и находится в предвкушении предстоящей свадьбы, отчего ее обуревает бьющая во все стороны энергия. Как я уже говорила у меня такого ощущения нет, просто я чувствую, что, выйдя замуж за своего Сашку, я обрету защиту на всю жизнь. Правда, маман немного ворчит, потому что не все перемены в стране и семье ей нравятся, но это ворчание вполне возможно пережить, ведь оно беззлобное. Умом-то маман понимает, что все, что мы делаем, в том числе и моя свадьба с Александром Владимировичем, необходимо для спасения России – но сердцу не прикажешь, поэтому моя родительница старается как можно меньше бывать в Зимнем дворце, предпочитая третировать Мишеля, чтобы тот срочно женился на какой-нибудь страшненькой германской принцессе…

Думаю, что результат такой деятельности может быть только прямо противоположным желаемому. Мишкин, находящийся в крайнем раздражении от этого непрерывного давления, опять выкинет какой-нибудь фортель в стиле тайной женитьбы на разведенке – и тогда вся наша с Павлом Павловичем профилактическая работа по нормализации его жизни пойдет насмарку. Да, мы, как и маман, тоже хотим, чтобы он создал нормальную семью с нормальной девушкой, которая хотя бы не была охотницей за престижными и богатыми мужьями, наплодил бы с супругой детишек и был бы счастлив. Сразу после коронации я собираюсь отменить придуманное императором Павлом Петровичем правило о том, что членам правящей семьи Романовых разрешено жениться и выходить замуж только за представителей других правящих домов. Но при этом я планирую сохранить запрет на брак с неправославными и разведенными, ибо отмена этих правил может дорого нам обойтись. Так что Мишелю стоит немного потерпеть, а маман – поуменьшить свой пыл. Пройдет еще немного времени – и этот вопрос разрешится сам собой.

Кстати, о Долгоруковой. Выслушав мой вопрос, Дарья на мгновение задумалась, а потом сказала, что резать надо не дожидаясь перитонита. Когда же я спросила, причем тут перитонит, моя подруга пояснила, что это такая поговорка, говорящая о том, что хирургическую операцию следует проводить своевременно, не доводя болезнь до фатальных последствий. И вообще, там, где задействованы государственные интересы, обычные сантименты не к месту. Госпожа Долгорукова и ее отпрыск – лишние на этом празднике жизни, и их желание пробиться в первые ряды партера только ухудшает их карму. Вели бы себя тихо, постаравшись сделаться незаметными – так и остались бы живы, но сейчас, когда Гога в любой момент может стать претендентом на престол, и при этом за его спиной будет маячить некая усредненная англо-французская спецслужба, ни о каких колебаниях или благодушии и речи быть не может.

Между тем Дарья с интересом наблюдала за тем, как мою голову пытаются привести в «приличный" вид. Между прочим, оказалось, что волосы мои выросли несколько больше, чем на два дюйма (не иначе как заговор помог). Это заметила Дарья, которая обладала идеальным глазомером; она даже сбегала и притащила линейку – мы замерили и, к моей радости, вышло чуть меньше трех дюймов. В итоге, при активном участии Дарьи, в которой вдруг проснулось творческое начало, умелых ручек моих горничных, а также при помощи большого количества шпилек, на моей голове и вправду удалось сотворить полноценную прическу. Дарья остроумно придумала: схватить пучки волос у самых корней, а потом, слегка их взбив и протянув через щипцы, распределить и скрепить таким образом, чтобы не было видно проборов. В результате произошло чудо: со стороны казалось, что у меня длинные, уложенные крупными буклями, волосы… Я была рада и изумлена до такой степени, что даже прослезилась. Я решила, что на собственной свадьбе буду именно с такой прической. Она выглядит, правда, немного необычно, но не чересчур; да и, в конце концов, почему бы мне как императрице не стать законодательницей моды? Уверена: после того как моя свадебная прическа станет достоянием общественности, многие дамы кинутся мне подражать…

 

[19 августа (1 сентября) 1904 года, 10:05. Женева. улица Каруж, дом 91–93, съемная квартира Владимира Ульянова и Надежды Крупской.]

В это утро будущий вождь мирового пролетариата проснулся довольно поздно и в преотвратнейшем настроении. В последнее время чтение газет вызывало у Ильича головную боль и приступы жестокой депрессии. А то как же: рухнули его надежды на то, что проклятый царизм потерпит сокрушительное поражение в войне против японской империи. Вместо разгрома и ослабления самодержавия русские флот и армия одержали сокрушительные победы и на море и на суше, что в итоге вынудило японского императора униженно признать себя побежденным. Порт-Артур, Цинампо, Тюренчен и, наконец, Цусима. Эти названия для Владимира Ульянова были пропитаны горькой желчью несбывшихся надежд. Японцы не оправдали оказанного им высокого доверия стать тем тараном, который разломает ветхое, насквозь прогнившее самодержавие; так, может быть, хоть англичане, эти просвещенные мореплаватели, окажутся на высоте?

Но и англичане не справились с задачей нанести поражение русскому самодержавию. Британская эскадра, собравшаяся атаковать секретную русскую базу на островах Элиота, была потоплена самым необъяснимым образом, при этом английские морские артиллеристы даже не увидали врага в прицелах своих орудий. Командующий же британской эскадрой адмирал Жерар Ноэль не погиб в этой бойне, а попал в русский плен, после чего вывернул перед газетчиками наизнанку все грязное белье британской политики. И снова российская деспотия укрепилась, а ее самый сильный и непримиримый враг ослаб. Европейские газеты, еще недавно злорадствовавшие по поводу неудач русских, теперь дружно, как стая псов, почуявшая подранка, переключилась на британский королевский флот, который неожиданно постигла жестокая неудача. Позор был такой, что в Британии сменилось правительство, и новый премьер полностью дистанцировался от действий предыдущего кабинета, а Первый Морской лорд просто застрелился, чтобы не попасть под парламентское расследование.

И – последняя неприятность, случившаяся совсем недавно. Замысел группы гвардейских офицеров (так сказать, новых декабристов) убить царя Николашку и совершить дворцовый переворот с треском провалился, а все участники заговора были схвачены имперской безопасностью, этой новой Тайной Канцелярией. Несомненно, провал переворота произошел из-за того, что детки аристократов и крупных капиталистов, составлявшие костяк офицерского состава Гвардии, не имели не малейшего понятия о конспирации. Поэтому люди в черных мундирах, незадолго до того разгромившие опытнейшую эсеровскую боевку, играли с ними как кошка с мышкой. И вот результат. Николашка все-таки оставил престол, но его сменила сестрица Ольга – особа решительная, волевая и невероятно жестокая, в окружении которой оказались сплошь патологические палачи и отъявленные держиморды.

Если вспомнить российскую историю, то двести лет назад вернейшими соратниками молодого царя Петра Первого, пьяницы, маньяка и сифилитика, были ушлый прохвост Алексашка Меньшиков и верный царский сатрап князь-кесарь Федор Ромодановский. Так и при новоявленной императрице оказались такие жутковатые персоны, как один из начальников имперской безопасности господин Мартынов (несомненно, создатель этой сыскной мясорубки), императорский жених, международный авантюрист и наемник господин Новиков, как писали в газетах, сам себя назначивший полковником и Великим Цусимским князем, а также некто господин Одинцов, заявивший о себе как о новом князе-кесаре. Рассказывали, что во время побоища в бухте Цинампо эти люди приказали расстреливать спасающихся вплавь японских солдат из пулеметов. Когда все кончилось и несколько часов спустя трупы всплыли, поверхность воды на месте побоища оказалась сплошь покрыта телами убиенных людей.

Кто бы мог подумать, что в ничем не примечательной юной девице и ее присных окажется столько яростной неистовой злобы? Как восемьдесят лет назад, когда провалилось восстание декабристов, следствием неудачного переворота оказалась мутная волна реакции, с головой захлестнувшая Россию, будто японское морское чудовище цунами! Людей, не согласных с режимом в том, какой в будущем должна стать Россия, хватают прямо на улицах и навешивают не три-пять лет ссылки в приятные для жизни места, а десять-пятнадцать лет каторжных работ. И пусть среди жертв развязанного террора практически нет большевиков, а сплошь члены эсеровской боевки, аристократы-заговорщики и казнокрады – но он, Владимир Ленин, предчувствует тот момент, когда, покончив с прочими врагами, имперская безопасность накинется на борцов за интересы рабочего класса.

Если дела так пойдут и дальше, то социалистической революции, которую жаждут произвести большевики, придется ждать лет сто-сто пятьдесят, потому что сейчас Российская империя стонет в жесточайших руках сатрапов самодержавия. В революционеров пока не стреляют из пулеметов, как в японских солдат, да и здесь, в Швейцарии, они недосягаемы для русских властей. (Пока недосягаемы, Владимир Ильич, пока…) Но, несмотря на это, становится очевидным, что ни о какой революционной ситуации теперь не может быть и речи, ведь для успеха революции необходимо бессилие верхов, импотенция власти – чего в случае с императрицей Ольгой нет и в помине. Да и господин Зубатов, ратующий за то, чтобы власти удовлетворили самые насущные нужды масс, снова приближен к трону и любим, так что и с низами тоже будет не все ладно. Вот и предается товарищ Ульянов неумеренной тоске после каждого чтения свежей прессы, когда чем дальше, тем страшнее. Никому он теперь в России не нужен, революция разгромлена, реакция торжествует.

Вот и в то утро обитатели трехкомнатной квартиры, кое-как проснувшись, стали собираться и прихорашиваться для похода на завтрак в ресторан «Ландольт», излюбленное место столования русских революционеров, служившее им чем-то вроде клуба. Ну что поделать, если Наденька Крупская была отвратительной хозяйкой, с презрением относясь к кухонным хлопотам. Доходило до того, что ее мужу приходилось самому делать себе чай. Что уж в таком случае говорить о приготовлении ею супа или банальной яичницы. Это было бы величайшее в мире насилие над эмансипированной личностью… И вообще, у этой особы на всех фотографиях, сохранившихся до двадцать первого века, при неплохой в общем-то фактуре, одинаково брезгливо-недовольное выражение лица, с поджатыми губами, будто эту женщину только что накормили зеленым лимоном или супом ее же собственного приготовления. Интересно, какой вывих в мозгах надо иметь, чтобы жить в одном доме и ложиться в постель с женщиной, к лицу которой насмерть прилипла эдакая маска. Впрочем, на вкус и цвет товарищей нет; да и, скорее всего, это был чисто партийный брак, деловое партнерство, устраивающее обе стороны.

Когда товарищ Владимир и товарищ Наденька собирались выйти к завтраку в ресторацию «Ландольт», в дверь их квартиры позвонили. Звонок был длинный и протяжный, как сирена боевой тревоги, зовущая свистать всех наверх – и, сказать честно, революционная парочка в первый момент испугалась. Будь они в России, такой неурочный звонок мог означать, что их убежище раскрыто и к ним на огонек заглянули царские сатрапы, после чего должен был последовать обыск, помещение в Кресты или Бутырку и затем – ссылка в дальние Туруханские края. И только секунд через пять фигуранты вспомнили, что они в Швейцарии, а местная полиция не интересуется политическими эмигрантами, а если и интересуется, то только потихоньку, лишь бы те ничего не испортили в тихой и мирной альпийской республике. Вспомнив об этом примечательном факте, недоумевающий Ленин поглубже запахнул халат, и прямо как был, в домашних шлепанцах на босу ногу, отправился отпирать дверь, недоумевая, кого это могло принести в такую рань…

Компания, которую он узрел на пороге, привела Ильича в оторопь. Ну, Леонида Красина товарищ Ульянов знал лично, а Савву Морозова заочно (по фотографии), зато двое других заставляли задуматься. Тут надо сказать, что в какой-то мере вождь мировой революции был стихийным экстрасенсом – то есть не мошенником в расшитом халате, надувающим щеки и говорящим заученные слова, а проникающим в скрытую от прочих суть вещей и умеющим оказывать на нее, на эту суть, целенаправленное влияние. Отсюда у него те внешне бредовые, но неизменно срабатывающие идеи и огромная власть над массами, которые легко подпадали под его гипнотическое влияние. Такими же особенностями несколько позже будет обладать другой вождь, на этот раз германского народа… Идеи разные, а механизм их воплощения один и тот же. Впрочем, сейчас это не имело абсолютно никакого значения. Глянув на двух других визитеров, стоявших позади Красина и Морозова, Ильич подумал было, что эти двое не от мира сего… Или таков только старший – подобный архангелу Гавриилу, вздумавшему прогуляться среди обычных людей; а на молодом человеке просто лежит его отсвет, искажающий истинную сущность личности. В Доброго Боженьку и его присных товарищ Ульянов не верил, но почему-то на ум ему сейчас пришло именно такое сравнение.

Тем временем Красин, глядя на недоумевающего Ильича, прокашлялся и сказал:

– Доброе утро, товарищ Ленин, вы извините, что мы к вам без приглашения, но у нас к вам дело чрезвычайной важности.

– И эти товарищи тоже? – дал петуха Ильич, махнув реденькой бороденкой в сторону полковника Баева и его молодого спутника.

– Эти товарищи, – сказал Красин, – и есть наше дело, по крайней мере, большая его часть.

Ильич в раздумьях почесал лысину, благополучно отвоевавшую у волос уже почти полголовы.

– Ну что же, проходите, если это так срочно, – сказал он гостям и, обернувшись назад, крикнул: – Наденька, у нас гости!

– Ой, Володя! – взвизгнула та, – я же не одета!

– Ладно, товарищи, – махнул рукой Ленин, – пока Надежда Константиновна прихорашивается, пойдемте на кухню. Только сразу должен сказать, что там у нас шаром покати. Мы люди занятые и с хозяйством нам управляться некогда, поэтому питаться мы привыкли в ресторациях…

Полковник Баев скептически хмыкнул. Ну да – занятые люди, которые по большей части не знают, куда себя девать… Баре от революции. У Ленина волосенки, которые еще остались, не чесаны, бороденка растрепана, сам из себя какой-то неухоженный. Кинь таких на необитаемый остров – и они умрут голодной смертью посреди нетронутого тропического изобилия. Если в повести Салтыкова-Щедрина про мужика и двух генералов заменить генералов на Ленина с Крупской, а мужика на Наденькину маменьку, то все выйдет один в один. Впрочем, о данных особенностях этой революционной семейки Баев с напарником были осведомлены заранее, а потому не видели в этом большой проблемы.

– Не беда, товарищ Ленин, – махнул он рукой, – мы все свое носим с собой, так что товарищ Стах сейчас организует нам все, что положено в таких случаях…

Прошло не более получаса – и вот на ловко разожженном примусе весело пыхтит чайник, а на застеленном простенькой скатеркой столе стоят тарелки, наполненные бутербродами с сыром, колбасой нескольких сортов, ветчиной, икрой черной, икрой красной, а также прочие деликатесы, извлеченные из объемистого саквояжа. У гостей нашлось и еще кое-что: отличная заварка и сахар; и даже нож Стах использовал свой, острый как бритва – им он кромсал твердую копченую колбасу на тонкие, будто листы бумаги, ломтики. Итак, к тому моменту, когда Наденька со своим фирменным кислым выражением на лице, но при полном параде вышла на кухню, там все было готово для чаепития. Глаза ее округлились и вопросительно уставились на супруга. Тот в ответ пожал плечами и, прожевав бутерброд с черной икрой, сказал:

– Вот, товарищи приехали к нам из России по очень важному и секретному делу и попутно решили напоить нас с тобой чаем. Так что в «Ландольт» мы с тобой сейчас не идем… будем пить чай, поедать бутерброды и слушать то, о чем нам будет рассказывать товарищ Красин и его спутники. Ну-с, товарищи я вас слушаю…

– Да-да, товарищи, – сказала Наденька, настроение которой сразу улучшилось при виде украшающих стол деликатесов, – МЫ вас слушаем…

– Для начала, товарищ Ленин, – сухо сказал полковник Баев, еще не раскрывавший своего инкогнито, – ознакомьтесь вот с этим…

Он открыл свой маленький чемоданчик и передал Ильичу толстенькую книжку в потертой, но все еще яркой глянцевой обложке. На обложке, по износу которой было видно, что книгой активно пользовались, был изображен Большой Кремлевский дворец за кремлевской же стеной и написано «А.С. Барсенков. А.И. Вдовин. История России 1917–2009»

С совершенно округлившимися глазами Ленин взял книгу, машинально открыл обложку, глянул на титульный лист и, тихо сходя с ума, прочитал: «Издание третье, расширенное и переработанное. Рекомендовано УМС по истории и искусствоведению, УМО по классическому университетскому образованию в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений обучающихся по специальности История. АСПЕКТ-ПРЕСС, Москва 2010».

– Так вы… – придушенно произнес он, глядя на своего нежданного гостя.

– Да, вы правы, – добродушно ответил тот, – разрешите представиться: полковник службы имперской безопасности Баев Игорь Михайлович, имею к вам особое поручение от канцлера Российской Империи Павла Павловича Одинцова и письмо от вашего товарища Кобы, в миру называемого Иосифом Виссарионовичем Джугашвили. Да вы не бойтесь, Владимир Ильич, мы пришли не за вами, а к вам; и вообще, как и многие в нашем времени, я – человек, сочувствующий вашим идеям. В общем. И Павел Павлович тоже. Разногласия начинаются в деталях. Но прежде чем я изложу вам предложение товарища Одинцова, вы должны хотя бы бегло ознакомиться с этой книжкой, чтобы, пусть даже в общих чертах, понимать цену вопроса… А мы подождем, пока вы закончите.

Ой! Услышав роковые слова «служба имперской безопасности», Наденька тихо прикрыла рукой рот. Хорошо, что хоть бутерброд с ветчиной оказался полностью прожеван и проглочен. А то бы наверняка подавилась. Между прочим, ужасами этой самой «имперской безопасности» газеты уже три месяца кряду запугивают европейских обывателей, так что Наденькино изумление вполне объяснимо. Вздохнув и бросив укоризненный взгляд на супругу, Ильич погрузился в чтение, быстро-быстро переворачивая страницы…

Так продолжалось час, два, три… Время от времени Ильич делал перерыв, не чувствуя вкуса, проглатывал пару бутербродов, запивая их чаем, и снова погружался в чтение. Он поверил – поверил сразу, потому что все произошедшее за последние полгода можно было объяснить либо вмешательство пришельцев из будущего, либо происками доброго боженьки, по-другому никак. Боженьку он ненавидел с самого детства, с гимназических уроков Закона Божьего, так что пришельцы из будущего выглядели в его глазах гораздо предпочтительней.

Когда «беглое усвоение» было закончено, Ленин отложил книгу и одним глотком допил холодный чай. Главное, что он извлек для себя из этого чтения, была принципиальная возможность пролетарской революции и построения социализма. Правда, потом все рухнуло – причем так, чтобы больше не подняться; и, как он понял, никто даже и не пытался объяснить то, что произошло, все ограничивались простой констатацией фактов. Это был вызов – в первую очередь его самолюбию, и он во чтобы то ни стало должен разгадать эту загадку. Но сначала следует обратиться к этим людям и спросить, что они для него хотят…

– Ну-с, товарищи… или же все-таки господа… – произнес Ильич, глядя на полковника Баева, – рассказывайте, что вам велел ваш начальник, и какое предложение он просил вас передать…

– Предложение простое, – ответил полковник Баев, – присоединиться к нашей команде и продолжить борьбу за социальную справедливость на должности министра труда. Как вы понимаете, в противном случае судьба ваша будет печальна: отказ от политической деятельности или смерть; ибо ставить над страной эксперименты ценой в двадцать миллионов жизней мы вам не позволим.

После этих слов Наденька чуть было еще раз не подавилась бутербродом. Сам Ленин был значительно сдержаннее.

– А почему бы, – сказал он, пожав плечами, – вам не подыскать на эту должность какого-нибудь нормального чиновника? А я умою руки. Уж больно хлопотную должность вы мне предлагаете.

– Это недопустимо, – ответил полковник, – потому что нормальный чиновник, скорее всего, запорет порученное ему дело. Тут нужен человек, который бы буквально горел на службе и для которого права рабочих и социальная справедливость не были бы пустым звуком. И подчиненные ему фабричные инспектора (я имею в виду ваших товарищей большевиков) должны быть под стать своему министру, чтобы буржуи – такие как присутствующий здесь Савва Морозов – ходили по ниточке и строго исполняли нормы законов.

– А без буржуев обойтись никак нельзя? – с некоторым раздражением спросил Ленин, – Почему вы, наконец, не хотите национализировать средства производства-с и избавиться от этих паразитов? Поймите, существование буржуазии и социальная справедливость несовместимы.

– Тут, товарищ Ленин, – со вздохом ответил полковник Баев, – необходимо смотреть на проблему шире. Во-первых – мы не в состоянии организовать массовую национализацию промышленности, потому что такое явление способно разом обрушить всю экономику. Во-вторых – защищать права трудящихся требуется не только на частных, но и на национализированных предприятиях, ибо администрация предприятий в погоне за прибылью учиняет нарушения закона вне зависимости от формы собственности. В-третьих – у нас есть огромные сомнения в целесообразности национализации мелких предприятий. В тот раз такой максимализм тотальной национализации дорого обошелся первому в мире государству рабочих и крестьян. Целесообразно национализировать крупные заводы и фабрики, электростанции, рудники, шахты и нефтепромыслы, которые достаточно просто заставить работать при помощи централизованного управления. Миллионы пудов руды, каменного угля, нефти, чугуна, стали и алюминия крайне легко поддаются учету и планированию. Но вот национализация мелких фабрик и полукустарных мастерских, выпускающих товары, непосредственно потребляемые народом, приводит к тому, что, загнанные в централизованную систему, эти предприятия становятся неэффективными. Из-за централизованной системы управления, замедляющей ответную реакцию на изменения спроса, и своей глубокой вторичности для государства по сравнению с так называемыми флагманами индустрии эти заводы и фабрики начинают выпускать ненужные товары, спрос на которые уже удовлетворен, а нужных товаров выпускают совершенно недостаточное количество. Из-за этого получается такой парадокс: с одной стороны, склады завалены качественными, но ненужными товарами, с другой стороны, нужного покупателям здесь и сейчас в продаже нет или оно имеется в недостаточном количестве, а когда нужный товар все-таки появляется в продаже, то это вызывает ажиотажный спрос, и его скупают не потому, что эта штука людям нужна прямо сейчас, а про запас. Это явление, свойственное чисто социалистической экономике, называется «дефицит» и как раз оно и привело к ее краху. Если люди, несмотря на всю социальную справедливость, за свои честно заработанные деньги не в состоянии купить нужных им вещей, и даже продукты распределяются по карточкам, как во время войны или тяжелого бедствия – значит, экономическая система показала свою неработоспособность.

Ленин опять растерянно поскреб пятерней свою лысину. Он-то думал, что если, строго по Марксу, провести тотальную национализацию индустрии, отдать весь созданный рабочими прибавочный продукт на общенациональные цели, то сразу наступит социалистическое благоденствие. Оказалось, что это не так, что в этом деле есть свои тонкости, и прежде чем браться за построение чисто социалистического общества, необходимо решить несколько важнейших теоретических вопросов… Иначе построенный социализм в капиталистическом окружении неизменно будет ожидать крах – в полном соответствии с паскудной человеческой природой.

Впрочем, о каком социализме он сейчас рассуждает? Социализм по Марксу ему строить точно не дадут. Вслух ничего подобного не говорилось, но стоит ему продолжить свою деятельность на низвержение самодержавия – и с ним поступят так же, как и с несчастными деятелями эсеровской боевки. Если они приехали сюда для того, чтобы поговорить, то что им помешает сделать то же самое, чтобы убить? Конечно, полковник Баев не будет заниматься этим грязным делом собственными руками, а поручит кому-нибудь вроде этого товарища Стаха – человеку с твердой рукой и железным сердцем, которому все равно, что резать своим ножом – копченую колбасу или революционеров-неудачников.

Нет, жить он еще хочет, и жить хорошо. Сейчас ему платят за то, что он является знаменем для своих достаточно многочисленных сторонников, но что будет потом, когда он отойдет от дел? Скорее всего, голод и нищета, ибо он умеет только быть профессиональным революционером и борцом против самодержавия. Единственный достойный выход – принять предложение сменить флаг, не меняя своих убеждений. И жить тогда тоже можно будет неплохо, ибо министрам в Российской империи довольно недурно платят. Конечно, ему хотелось бы отомстить семейке Романовых за брата Александра, казненного за подготовку покушения на императора Александра Третьего, папеньку нынешней императрицы и ее брата-предшественника, но эти мечты не имеют ни малейшего шанса на осуществление, а следовательно, о них пока следует забыть. Сейчас важнее узнать, какие, собственно, политические и экономические воззрения имеются у пришельцев из будущего и может ли он совместить их со своими убеждениями?

– Товарищ Баев, – сказал Ильич, внимательно посмотрев на своего собеседника, – изложите мне, пожалуйста, свое политическое и экономическое кредо.

– В политике, – сказал полковник Баев, – наше кредо – это самодержавие и народность. В низах власть выборная, но верховный владыка Божьей Милостью только один. При этом высшая власть не только властвует над народом, но и несет перед ним всю полноту ответственности. Империя Николая Второго оттого и рухнула, что нарушила негласный социальный договор между властью и народом, по которому император является добрым и любящим отцом для своих подданных, а не его злобным угнетателем. Матушка-императрица Ольга не такая. Она любит все сто сорок миллионов своих детей – неважно, послушные они или нет. Что касается экономики, то там мы сделали ставку на смешанную структуру, когда тяжелая индустрия находится в общенародной собственности, а легкая промышленность и сельское хозяйство, в различных пропорциях – в совместном частно-государственном владении. Чем важнее предприятие или отрасль для государственных или общественных интересов, тем больше будет доля государственного участия… И над всем этим два министерства. Министерство экономического развития, заведовать которым уже назначен присутствующий здесь Савва Морозов, и министерство труда, на которое государыня и канцлер планируют поставить вас. Если не вы, то кто же сможет сделать адски трудное дело и заставить нашу буржуазию наконец увидеть в своих работниках таких же людей – соотечественников и сограждан? А если у вас что-то не получится, то тогда за вашим плечом встанем мы, бойцы невидимого фронта имперской безопасности, ибо любая несправедливость угрожает этой безопасности самым непосредственным образом.

– Вот видишь, Наденька, как оно все повернулось, – вздохнул Ильич, – соблазн, конечно, ужасный… Только вот, товарищ Баев, а что будет с моими товарищами, которые сейчас томятся по царским тюрьмам и каторгам? Нехорошо получится, если я стану министром, а они продолжат страдать в заключении…

– Если вы примете наше предложение, – ответил полковник Баев, – то и ваши товарищи получат свободу. Широчайшая амнистия не будет касаться только уголовников, казнокрадов, иностранных шпионов, заговорщиков и террористов. Разумеется, тем, кто захочет получить свободу, придется подписать обязательство об отказе от насильственного свержения существующего строя, потому что только в таком случае мы можем отпустить их на волю. С теми же, кто нарушит клятву, разговор будет суровый – их просто уничтожат.

– Ну что же, звучит красиво, – Ильич потер руки, – а сейчас, товарищи, давайте выпьем еще чаю, отметим, так сказать, наше соглашение… Да-да, Наденька, я согласен, а куда мне деваться при таких условиях. С другой стороны, суровость и решительность наших новых товарищей внушают надежду, что они добьются своей цели и все-таки построят свой имперский социализм…

[20 августа 1904 года, 12:05. Санкт-Петербург, Зимний Дворец, Малахитовая гостиная.

 

Полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков.]

Сегодня, за два дня до свадьбы, со мной захотела встретиться будущая теща, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Несмотря на то, что мы здесь уже почти месяц, до сей поры она не находила времени для задушевной беседы, а сам я не смел навязываться, поскольку у меня и без того забот хватает. Оля говорила мне, что ее маман не очень-то рада предстоящему браку младшей дочери, но не считает для себя возможным еще раз вмешиваться в ее личную жизнь. Предыдущий брак с мужеложцем, заключенный как раз по настоянию Марии Федоровны и брата Николая, стал для Ольги настоящим адом, и теперь даже такая властная мать, как вдовствующая императрица, признает право дочери выбрать себе мужа по собственному вкусу. Интересно, что теперь сподвигло ее на эту встречу? Быть может, причиной была смерть Петра Ольденбургского, которого застрелили контрабандисты при попытке вместе с ними нелегально перейти границу? Я тут узнавал у Мартынова – он клянется, что его служба не имеет к этому делу никакого отношения. Если бы этот поц благополучно перешел границу, то при обнаружении был бы задержан, после чего выдворен обратно за рубежи нашего богоспасаемого отечества. И все. Ольга не желала смерти этого человека, а просто хотела, чтобы он не надоедал ей и не мозолил глаза, а мне его существование и вовсе было параллельно. Я ведь знаю, как Оля относится ко мне и как относилась к нему, а все остальное мне по барабану.

Вдовствующая Императрица ворвалась в гостиную как вихрь. Огляделась, увидела меня и, жестом отослав оставшихся в коридоре сопровождающих, быстро закрыла дверь. Интересно, откуда и куда она так торопилась – неужели на встречу со мной, назначенную ровно на полдень? Тем временем Мария Федоровна сделала навстречу несколько шагов и оглядела меня с ног до головы.

– Хорош зятек! – сказала она, склонив голову набок. – Да, Ольга была права. Никакого сравнения с Петром. Мой Сашка тоже был силен, но он больше походил на неуклюжего медведя; а ты не медведь, нет, – ты тигр, ловкий, стремительный и беспощадный.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – неуклюжесть медведя – только кажущаяся; когда ему это надо, он тоже может быть ловким и стремительным. Его, как и Россию, нелегко разозлить, но когда это случится, его нападение будет исполнено самой сокрушительной силы…

– Ладно, – махнула рукой вдовствующая императрица, – я знаю, что ты не только молод, силен и неотразим по мужской части, но еще и достаточно умен, чтобы понравиться Ольге, а также ловок на язык. Сейчас я вижу, что моя дочь не ошиблась. Она будет сидеть на троне во всем императорском великолепии, а ты, в интересах России, будешь править у нее из-за спины.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – после того как мы с Ольгой поженимся, ваша дочь по-прежнему останется самодержавной императрицей, вольной в своих решениях. Но, как я уже говорил епископу Евсевию, архипастырю Владивостокскому и Камчатскому, в ее распоряжении всегда будет все, чем я владею, а также мои кулаки, мой пистолет, преданность верных мне людей и мой талант командира. И горе тем людям и целым государствам, которые посмеют обидеть или оскорбить мою жену в частности или Россию в целом. Они об этом жестоко пожалеют, как уже пожалели о своей наглости японцы и отчасти англичане. Это я могу вам обещать сразу. А во всем остальном, Ваше императорское величество, я обещаю быть обычным мужем и разделять с женой все, что бы ни послала нам судьба: и горе, и радость, и все заботы… Что же касается вашего младшего сына, которого вы наверняка хотели бы видеть на месте Ольги, то он мой друг, и я хочу ему только добра. Надеюсь, что и он думает обо мне так же.

– Да, думает, – подтвердила Мария Федоровна, – он и прожужжал мне все уши о том, что я должна с тобой встретиться и расставить все точки над «И». Знаешь, до этого я думала, что такой жених моей младшей дочери, Великий князь сомнительного происхождения в первом поколении, головорез и карбонарий, смущающий неокрепшие умы панибратским отношением к нижним чинам – это такое неизбежное зло, своего рода плата за спасение Империи и династии, но теперь вижу, что я ошибалась. Но все же мне кажется, что лучше бы случилось так, что трон занял бы Михаил, в жены которому следовало подыскать особу, равную ему по положению и происхождению… Это было бы более естественно, что ли. Но, к сожалению, он шарахается от трона, будто тот раскален докрасна, и поэтому мне не из чего было выбирать: или императрица Ольга или крах всего, что было создано за триста лет правления династии Романовых…

– Ваше императорское величество, – сказал я, – там, на вокзале, когда мы узнали об отречении от престола вашего старшего сына, мы с Ольгой еще раз предлагали Михаилу принять на себя всю полноту власти. Но он не только отказался от такой чести и сразу переотрекся в пользу своей сестры, но еще и первый принес ей присягу на верность. И это решило все. Медлить и затевать споры в ситуации, когда в столице полыхает мятеж и на счету каждая минута, было смерти подобно.

– Я об этом знаю и не удивлена, – кивнула Мария Федоровна. – Когда стало ясно, что Николай не имеет необходимых государю качеств, что вызвало разговоры о необходимости заменить его на более приемлемую фигуру, мой младший сын принялся демонстрировать нежелание занимать престол после брата. Был бы здоров Георгий, в этом не было бы ничего особо страшного, – но туберкулез был неумолим. Мы не могли дать стране государя, который может умереть в любую минуту, а переубедить Михаила не было возможности, и потому Николай, несмотря на свои недостатки, продолжал занимать трон, приближая нас всех к неминуемой погибели. На его фоне моя дочь Ольга – уж точно не худший вариант правительницы и Матери Отечества…

Что-то моя будущая теща разоткровенничалась. Она то ли оправдывается, то ли жалуется на жизнь. Пожалуй, я тоже могу ответить ей откровенностью.

– Ваше императорское величество, – сказал я, – ваша дочь Ольга – это не просто не худший, а лучший вариант из всех возможных. У нее ваши ум и характер, а еще широкая русская душа ее отца. Она с легкостью встанет впереди России и поведет ее за собой, а мы, близкие ей люди и друзья, будем поддерживать ее и помогать на каждом шагу. Это я говорю вам как человек, который знает, что было и что будет. А что касается Михаила, то все дело в том, что ваш младший сын насмотрелся, как его старшим братом манипулировали его дядья, и боится, что после того как он взойдет на трон, им тоже станут манипулировать. Нет, в отличие от государя Николая Александровича, у него хватило бы духа и характера, чтобы «послать» подальше Великих князей Алексея Александровича и Владимира Александровича; но есть один человек, манипулятивному влиянию которого он противостоять не в силах, и этот человек – вы, ваше императорское величество. Даже сейчас ваше неистовое желание женить его на какой-нибудь третьеразрядной принцессе приводит моего друга в панику. Мы с Ольгой не единожды обсуждали эту ситуацию, и весьма встревожены развитием событий. Придя в отчаяние от столь неприкрытого давления, Михаил способен выкинуть нечто подобное тому фортелю, который он выкинул в нашей истории, когда женился на разведенной и весьма ловкой охотнице за статусными женихами. И эту дамочку, между прочим, ваш сын отбил у собственного подчиненного. Сам он на эту тему со мной пока не говорил, но опасность такого исхода достаточно велика.

Вдовствующая императрица посмотрела на меня с таким удивлением, будто я сообщил ей, что Волга впадает в Черное море. Неужели за все это время никто из наших не догадался проинформировать ее о том, что учудил ее младший сын, спасаясь от избыточной материнской опеки? Не хватило такта сказать мягко или запамятовали за остальными делами; а может, просто посчитали данный факт малозначащим. Зря. В политике, как и на войне, не бывает малозначащих фактов.

– Так значит, вот оно как все было… – тихо проговорила Мария Федоровна, – а я думала, что от меня скрывали…

– Скорее, не скрывали, – сказал я, – а не знали, как сообщить столь пикантные подробности, и надеялись, что все само рассосется – ведь и сам Михаил уже далеко не тот, что в прошлой истории. Но тем не менее риск такого развития событий сохраняется, ведь все ваши попытки окрутить его с первой попавшейся кандидаткой Михаил воспринимает как подготовку к очередной рокировке, чего он категорически не хочет. Кроме того, вашего сына напугало первое замужество Ольги. Вы отдали свою дочь такому человеку, которому он не доверил бы и бродячей собаки – ведь Божья же тварь, жалко. Вот и Михаил боялся, что с ним будет то же самое – всучите вы ему из династических интересов в жены безмозглую сушеную воблу и скажете: «А теперь живи, сынок, как знаешь…»

– Господин Новиков, – встопорщилась вдовствующая императрица, – у моего младшего сына жена должна быть из подобающей его положению семьи. Кроме всего прочего, родители всегда лучше знают, что нужно их детям. Вот мой старший сын женился по любви, вытянув из нас с супругом все жилы, – и вы же сами признаете, что из этого не получилось ничего хорошего.

Я пожал плечами:

– Сейчас наступает такое время, что из династического брака в принципе не может получиться ничего хорошего. Старые европейские династии, оставшиеся с позднего средневековья, вырождаются и вымирают, а новые на их месте не образуются, ибо в большинстве стран политическое развитие идет по республиканскому пути. И даже там, где еще сохранились короны, они по большей части играют только декоративную роль и не свидетельствуют ни о жизненной силе, ни об уме и талантах своих обладателей. Дело, видите ли, в том, что есть такой закон природы, что любое человеческое сообщество, замкнутое в ограниченной экологической нише и насчитывающее меньше восьми тысяч особей, без притока свежей крови неизбежно начинает вырождаться, и чем меньше число его членов, тем быстрее идет процесс вырождения. Чтобы избежать этой ловушки, сообщество должно вырваться из своей экологической ниши и начать распространяться по земле, непрерывно увеличивая число своих членов. Если не верите мне, спросите у профессора Шкловского, он даже может объяснить вам причины такого явления.

Немного помолчав, я добавил:

– Брачная дипломатия к началу двадцатого века тоже уже отошла в сторону, враждебные или дружественные отношения между государствами определяются исходя из меркантильных соображений выгоды и жажды чужих территорий, а отнюдь не из родственных связей между монархами. Тем более что рулят в политике совсем не цари, короли или богдыханы, а демократически избранные парламентарии, назначающие министерства. Истинным назначением жены такого человека как ваш сын Михаил, должно быть рождение сильных, здоровых и умных детей, которые смогут продолжить дело отца, и создание своему супругу такой обстановки, когда он чувствовал за спиной крепкий семейный тыл и тепло домашнего очага. Семья вашего сына должна быть такой же крепкой и дружной, как и ваша семья с государем Александром Александровичем.

– Вот уж в этом вы совершенно правы, – вздохнула Мария Федоровна, – как, возможно, правы и во всем остальном. Чувствуется в последнее время нечто такое в Европе, тлетворное… Но все равно мне бы не хотелось, чтобы мой сын женился на какой-нибудь приказчице, актриске, или, не дай Бог, падшей женщине…

– Ну, ваше императорское величество, – с улыбкой сказал я, – государь Иоанн Васильевич, когда ему вздумывалось жениться, устраивал смотры девицам всех сословий. Вот и мы можем вспомнить хорошо забытое старое. Разведенок и неправославных отсекать надо сразу, также отсечь следует девиц, не получивших гимназического образования, а также тех, чьи отцы не имеют особых заслуг перед Россией, то есть не выслужили чина гарантирующего потомственное дворянство. А остальное – на вкус вашего сына. Если у него есть какая-нибудь пассия, подпадающая под эти условия, пусть участвует – и тогда она сможет выиграть свой самый ценный приз. И вообще, поговорите на эту тему со своей дочерью и моей будущей женой, она сейчас как раз ломает голову над новым Учреждением об императорской фамилии, ибо сейчас не времена Павла Первого, условия в мире изменились, да и Дом Романовых разросся в нечто бесформенное и безобразное.

– Хорошо, я поговорю с Ольгой, – кивнула Императрица, – но представляю себе, если ваше предложение будет осуществлено, какая свора девиц и их мамаш понаедет в Санкт-Петербург в надежде пробиться в царскую родню, и какой крик и гвалт поднимет это собрание, толкаясь локтями в нашей приемной…

– Тоже своего рода приключение, – пожал я плечами, – к тому же умение спокойно вести себя при самых нервных ситуациях тоже может быть одним из пунктов отбора, на этот раз негласным. Если девица или ее родители суетятся, кричат, толкаются локтями, вырывают друг другу кудри и выцарапывают зенки – то пусть езжают обратно в свои Тьмутаракани, так как в царскую родню они не годны. С другой стороны, обещаю вам, что по-дружески переговорю с вашим сыном и объясню ему, что как у члена дома Романовых у него есть не только права, но и обязанности, в первую очередь – вести себя образцовым образом, чтобы быть примером для всех российских подданных, и ни в коем случае не устраивать скандалов.

– Это, – сказала повеселевшая вдовствующая императрица, – действительно, в первую очередь. А теперь, мой дорогой зятек, позволь тебя оставить, ибо у меня еще куча дел. Но должна тебе заметить, что эта встреча изрядно улучшила мое мнение о твоей особе. Возможно, ты и прав, и в наши древние жилы пора понемногу вливать свежую кровь.

С этими словами Мария Федоровна развернулась и, шурша длинным платьем, вышла; я же остался стоять в раздумьях, не наговорил ли я чего лишнего. Ну не мое это – общаться с царственными особами. Ольгу и Михаила я еще переношу, а остальных – увольте. Пусть с ними Павел Павлович возится.

 

[21 августа 1904 года, 10:35. Восточная часть Финского залива, 10 миль западнее Кронштадта, Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс», положение надводное, крейсерский ход 12 узлов. Командир АПЛ капитан 1-го ранга Александр Степанов, 40 лет.]

Мы почти у цели. Через час «Кузбасс» и «Иркутск» ошвартуются у причалов Кронштадта, а пока передним мателотом строя идет наш старый, во всех смыслах, знакомый крейсер «Аврора». Густо дымят все три трубы, острый шпирон ножом режет воду, а чайки с криком мечутся над кильватерным следом, выхватывая из взбаламученной воды контуженую винтами мелкую рыбку. Лепота… Посмотрите налево: там, в туманной синеватой дымке, финляндский берег; посмотрите направо: там (значительно ближе) Петроградская губерния.

Позади остался переход из Тихого в Атлантический океан через Северный Полюс, а потом трехнедельная работа пугалом в европейских морях, омывающих Британские острова, Французскую республику и отчасти Германскую империю. Пока в России в основном не устаканилась власть новой императрицы, мы нарезали круги вокруг британской Метрополии, демонстрируя свое присутствие в этих водах и создавая атмосферу угрозы, чтобы ни одна тварь не отважилась предпринять против Российской империи хоть какие-то практические действия. А потом к нам неожиданно поступил приказ сворачивать эти устрашающие демонстрации и брать курс на Кронштадт. Завтра, двадцать второго августа, императрица Ольга выходит замуж. И хоть мы особо не были с ней знакомы, поскольку большую часть ее пребывания на островах Элиота болтались в Корейском проливе на траверзе залива Асо, как собаку на цепи удерживая мистера Камимуру, но она все равно о нас помнит и за стол без нас не сядет. А еще нам сказали, что она жалеет о том, что нельзя сюда на несколько часов выдернуть команды «Адмирала Трибуца», «Быстрого», «Николая Вилкова» и «Бориса Бутомы». То есть сделать такое можно было бы, да только не в этом времени…

Ну да ладно. Поскольку на момент получения этого приказа мы находились в Северном море, то нам следовало только изменить курс и взять восточнее. Датские проливы мы форсировали ночью и в подводном положении, так что никто ничего не узнал. И вообще, по части подводных лодок люди тут еще очень наивные, и шведы еще не ловят наши субмарины в своих водах сетями будто селедку. А на траверзе острова Готланд мы всплыли в надводное положение, и нас взяла на сопровождение «Аврора».

Сразу после того, как мы обменялись офицерами связи, стали известны свежие береговые сплетни, то есть новости. Первой из них было то, что русско-германские военно-морские учения уже завершились и по их итогам полетели головы и затрещали чубы. Своих постов разом лишились генерал-адмирал Алексей Александрович, морской министр Авелан, начальник Главного морского штаба контр-адмирал Рожественский, и начальник практического отряда вице-адмирал Бирилёв. Царского дядю привлекли к ответственности не только за упущения при подготовке флота к войне и походам, но и за вскрывшееся при проверке морского ведомства казнокрадство. Замены ему как генерал-адмиралу пока нет. По статуту эту должность подобало занимать одному из царских братьев или дядей, сделавших своей специализацией флот, но Великий князь Георгий, которого готовили к этой работе, умер от чахотки пять лет назад, а Великому князю Александру Михайловичу, такая должность не по чину, да и у императрицы для него есть другая работа… Говорят, вскрылись какие-то делишки, после которых ему уже нет полного доверия.

Вместо должности генерал-адмирала Ольга учредила «не царскую» должность главкома флота, на которую уже назначен вице-адмирал Макаров. Командовать Тихоокеанским флотом «до кучи» в порядке совмещения должностей поручено Наместнику на Дальнем Востоке вице-адмиралу Алексееву. Вместо Авелана морским министром назначен срочно произведенный в контр-адмиралы Григорович, начальником Главного морского штаба стал контр-адмирал Витгефт. Все «тихоокеанцы» срочно выехали в Петербург очередной «литерой». В распоряжении наместника Алексеева остались контр-адмирал Рейценштейн на отряде броненосцев, а также контр-адмирал Иессен на крейсерах.

Кроме того, наш товарищ Карпенко за многие свои подвиги наконец получил свое звание контр-адмирала. То, чего так и не смог родить Николай, Ольга выдала почти сразу. И никаких протестов со стороны замшелых ретроградов, ибо матушка-императрица так запугала местную публику, что она без особой нужды просто боится раскрыть рот. Помимо всего прочего, Сергей Сергеевич у нас числится наместником Новикова на Цусиме, так что ходу с Тихоокеанского флота ему нет. Думаю, что, поскольку Карл Петрович Иессен просится в отставку по состоянию здоровья, то командовать отрядом крейсеров выпадет именно контр-адмиралу Карпенко.

И вообще, на Дальнем Востоке, где еще два месяца назад ключом била жизнь, снова наступает сонное затишье. Главный враг в тех краях – Япония – повержен, британцы приструнены, и теперь находящиеся там силы кажутся частично излишними. По крайней мере, это касается новейших броненосцев «Ретвизан» и «Цесаревич» – их явно ждет перевод на Балтику. На месте останутся большие и малые бронепалубники, которым найдется дело и на Тихом океане, старье типа «Полтав» и «Пересветов», явно не стоящие того, чтобы их тащили на другой конец земного шара, а также такое убожество технической мысли как крейсер «Баян». Ведь, несмотря на всю новизну проекта, его лучше оставить на месте и никому не показывать.

Водоизмещение у «Баяна» всего на двадцать процентов меньше, чем у асамоподобных, машина всего на десять процентов слабее, но зато огневая мощь уступает «японцам» вдвое. Не стоит забывать, что боевой корабль любого типа – это не более чем средство доставки вооружения к месту работы… Черт с ними, с шестидюймовками, не они определяют огневую мощь броненосного крейсера, но за одноорудийные восьмидюймовые башни главного калибра я бы вставил дрозда как французам-проектировщикам, так и тем деятелям в русском флоте, которые этот проект принимали. Судя по тому, как, по словам присланного к нам мичманца, имперская безопасность с азартом принялась потрошить бывшего генерал-адмирала, морда у того оказалась в пуху по самую ширинку. Насколько я помню, по «следам» этого крайне неудачного, а к тому времени еще и устаревшего проекта уже без всякого генерал-адмирала были заказаны еще то ли два, то ли три крейсера. Так что пусть имперская безопасность копает глубже. Золота там нет, но дерьмо явно найдется.

Помимо чисто военно-морских новостей, прибывший с «Авроры» мичманец поведал много чего интересного о нынешнем российском житье-бытье. Послушать его – так сейчас на берегу вперемешку царят «слово и дело», как во времена царя Петра Алексеевича, и тридцать седьмой год товарища Сталина. Со страны с треском, вместе с клочьями шкуры, сдирают толстый слой коррупционной плесени, из-за чего в фешенебельных кварталах, где проживают банкиры, подрядчики и удачно устроившиеся чиновники, стоит зубовный скрежет и истошный вой… «А нас за что?» Ну а то как же: отнимают самое дорогое – все, что нажито непосильным трудом, после чего самих коррупционеров отправляют на каторгу, а их ближайших родственников, голых и босых, гонят в Сибирь, к местам поселений семей государственных преступников. Некоторыми моментами, как я уже сказал, происходящее до боли напоминает чистки тридцатых. Как я понимаю, дела раскручивались и аресты начинались еще в царствование царя Николая, ибо терпеть обнаглевшее ворье, присосавшееся к государственным контрактам, не было уже никакой мочи, а после перехода власти к Ольге репрессивная машина перешла в автоматический режим, потому что следователи имперской безопасности перестали оглядываться на личности подследственных.

Но, впрочем, все эти сведения являются «рассказами очевидцев», а как оно там обстоит на самом деле, мы увидим только когда дойдем до Кронштадта. Ничего, осталось совсем немного – чуть меньше часа…

 

[21 августа 1904 года, 11:30. Кронштадт, Зимняя пристань. Бывший начальник кораблестроительной чертёжной Морского Технического Комитета

[17]

, а ныне заместитель начальника КБ-1 Остехбюро Иван Григорьевич Бубнов.]

Известие о том, что в Кронштадт идут два подводных крейсера из будущего, привело мою команду в шок. Точнее, не так. По-настоящему мы были шокированы неделю назад, когда нашу команду изъяли из ведения Морского технического комитета и на правах конструкторского бюро номер один включили в состав новосозданного особого технического бюро, заведовать которым, высочайшим повелением, вменялось Великому князю Александру Михайловичу. Собрав всех нас, инженеров-кораблестроителей, Великий князь с весьма строгим видом сообщил, что теперь Морской Технический комитет будет сочинять только технические задания на корабли, а непосредственно проектированием и постройкой судов будем заниматься мы, кораблестроительное конструкторское бюро…

– Но, – Великий князь поднял вверх указующий перст, – поскольку сейчас военное, да и не только военное, кораблестроение находится на пороге научно-технической революции, то и в Морском техническом комитете убеленные сединами мужи не имеют понятия о том, каким должен быть корабль, который с несколькими модернизациями мог бы прослужить в строю хотя бы лет тридцать… Например, только что построенные новенькие броненосцы типа «Бородино» уже через несколько лет потеряют значительную часть своей боевой ценности, а к началу двадцатых годов превратятся в балласт, пригодный только к списанию и разделке на иголки. Информацией о том, какие типы кораблей будут востребованы в будущем, и об особенностях их конструкции владеет весьма ограниченный круг людей, имена которых должны оставаться в тайне. А посему, господа инженеры, задания вы будете получать от меня лично, так сказать из рук в руки…

Ага, знаем мы этих тайных людей – точнее, слышали и читали в газетах об их делах во время минувшей войны. Разгром Японии на их совести. Только решительно непонятно, каким образом этого результата удалось достичь. Ну, крейсер с двадцатипятиузловым боевым ходом нам был понятен – в конце концов, старина «Аскольд» при форсировке машин мог выдавать такую же скорость, а героический «Варяг», к подъему которого со дна бухты Чемульпо уже приступили водолазные команды, делал всего на узел меньше. Понятен был и ход без дымов. Нефть при избыточном дутье сгорает вся без остатка, так что над трубами кораблей вместо дымов поднимается только колышущийся от жара раскаленный воздух. Непонятна была лишь мощь и эффективность примененного оружия – пятидюймовые снаряды с разрушительной силой восьмидюймовых, скорострельность и точность артиллерийского огня, а также скорость и разрушительная мощь самодвижущихся мин.

Меня лично больше всего заинтересовали как раз самодвижущиеся мины. Во-первых – потому что такими минами, запущенными с подводного корабля, был осуществлен погром в Токийском заливе, а во-вторых – потому что именно они являются главным оружием проектируемых нами потаенных подводных миноносцев. Но какой взрывной мощью должен обладать подводный снаряд, чтобы от его попадания вражеский броненосный крейсер сразу переломился пополам, а броненосец получил такую пробоину, что камнем пошел на дно? Такую силу подводного взрыва способен создать только букет из десятка, или более, якорных мин. Немыслимо даже подумать, что сорок или пятьдесят пудов минного пироксилина можно впихнуть в боевую часть самодвижущейся мины Уайтхеда. К тому же, какой запас сжатого воздуха необходимо иметь, чтобы мина могла пройти шестьдесят кабельтовых, какое давление должны выдерживать воздушные баллоны, и, черт возьми, как удалось добиться того, что восемью минами были поражены восемь кораблей. Мы, конечно, читали газеты (все, слава Богу, грамотные) но прочитанное ни на йоту не прибавило нам понимания. Мы же не обыватели, которые могли удовлетвориться изложенными там общими словами, а специалисты, и все наши знания вставали в нас дыбом и заставляли в голос кричать: «не верю»!

И в погром в Токийском заливе тоже «не верю», потому что, по самым грубым подсчетам, для осуществления таких разрушений потребовалось бы два-три десятка таких подводных миноносцев как наш «Дельфин» (кстати, мы его недавно утопили, почти со всем экипажем, прямо у западной стенки Балтийского завода). Из тридцати шести человек команды погибли двадцать четыре. Правда, поднять подводный миноносец удалось довольно быстро, но лишь потому, что тонул он буквально у причала. И вот мы узнаем, что в Кронштадт идут сразу два подводных корабля, совершивших переход с Тихого океана. И снова куча вопросов, ибо наши подводные миноносцы на большие расстояния требуется перевозить в разобранном виде в трюмах транспортов или по железной дороге. А эти два подводных корабля подобны вымышленному «Наутилусу» Жюля Верна, обогнувший под водою весь земной шар. Снова «не верю» – и все тут. Чтобы верить, инженеры-кораблестроители должны знать, как это можно совершить, а мы, опытнейшие в своей профессии люди, не догадывались почти ни о чем.

Но нам с начальником нашего конструкторского бюро господином Крыловым и моим помощником господином Бубновым велено присутствовать на причале Зимней пристани Кронштадта вместе с остальной почтеннейшей публикой, вот мы и присутствуем. А кроме нас, тут народу море, и самое главное – приехал не только адмирал Дубасов, Великий князь Александр Михайлович и чины поменьше. Чуть поодаль на набережной стоял в полной готовности гарнизонный духовой оркестр. В императорском разъездном катере прибыла даже сама государыня-императрица со своим женихом полковником Новиковым и братом Михаилом. Я впервые воочию увидел государыню вблизи – и удивился. Несмотря на то, что уже на завтра была назначена ее свадьба, одета она была буквально с вопиющей простотой и строгостью, во все черное. Черное платье, черная шляпка с вуалью, черные перчатки. Одни говорят, что императрица носит траур по своей покойной невестке, государыне Александре Федоровне; другие – что по всем погибшим в дни мятежа; третьи – что по бесчисленным крестьянским младенцам, которые мрут сразу после рождения из-за тяжелых условий жизни; четвертые – что по всем тем людям, которых ее верные сатрапы отправили в ссылку и на каторгу, очищая страну от террористов, мздоимцев и казнокрадов. И где тут правда, я не знаю.

Вот, подумал о сатрапах – и они тоже тут как тут. Господин Мартынов – король сыска, гроза террористов, шпионов, взяточников и воров. Рядом с женихом императрицы, полковником Новиковым, он являет определенный контраст. Неудержимая сила и свирепая безжалостность. Впрочем, говорят, что господин Новиков тоже не склонен к дешевым сантиментам. Для того, чтобы он проявил свою доброту, необходимо, чтобы враг бросил оружие и, задрав руки вверх, взмолился о пощаде. В противном случае, считает он, враг подлежит уничтожению. Встретившись, эти двое пожали друг другу руки (будто возвещая наступление новой эры, когда господа офицеры жмут руки жандармам), и тут же вслед за полковником Новиковым, руку господина Мартынову пожал Великий князь Михаил, а государыня-императрица позволила ему приложиться к своей ручке. А ведь прежде жандарм считался кем-то вроде золотаря – то есть считался существом вполне полезным, но отверженным в обществе из-за своей грязной профессии. Ну что же, заранее чувствовалось, что это царствование не будет таким как обычно, и вместе с ним наступает время великих перемен.

И вот настал момент, когда на горизонте показались дымы. Разумеется, это дымили никакие не подводные корабли, а трубы возглавляющего их караван крейсера «Авроры». Сначала я даже подумал, что для экономии ресурса машин крейсер тянет подводные корабли за собой на буксире, и только потом, когда они приблизились, стало понятно, насколько сильно я ошибался. Идущие по глади летнего Финского залива подводные корабли напоминали двух огромных черных кашалотов. Один из них был примерно тех же размерностей и водоизмещения, что и «Аврора», другой превосходил ее по водоизмещению раза в два. Какой уж тут буксир – такие монстры и сами способны тянуть «Аврору» за собой… Воистину подводные крейсера. Вот крейсер «Аврора» отвернул в сторону якорной стоянки, а пара подводных кораблей, постепенно сбавляя ход, направилась прямо в нашу сторону.

Чем ближе эти подводные корабли подходили к Зимней пристани, тем более очевидной становилась их чужеродность всему, что мы знали и умели. Огромные величавые великаны, без всяких внешних усилий плавно скользящие по глади балтийских вод, вызывали оторопь, и при их виде в голову приходило выражение «ужас глубин», читанное мной в одной из зарубежных газет. Действительно ужас – тот, от которого волосы начинают шевелиться на голове. Люди на рубках на фоне огромности этих подводных кораблей кажутся такими маленькими-маленькими, как лесные муравьи, ползающие по своей куче, являющейся их домом. Сразу поверилось и в погром вы Токийском заливе, и в подводных демонов, заставивших уцелевший японский флот попрятаться в базах…

Когда сбавляющие ход подводные корабли были уже близко, стоявший на набережной оркестр заиграл новую, недавно появившуюся мелодию, которая, кажется, называется «Прощанье славянки», а выставленные к причальным кнехтам матросы приготовились принимать брошенные швартовы. Дальше все было как-то буднично и обыкновенно, чему не помешали даже форма иного образца и оранжевые жилеты, надетые на матросах подводных крейсеров. Вслед за швартовами на пристань были спущены трапы – по ним на берег первыми сошли командиры прибывших подводных кораблей, которые тут же были допущены к ручке государыни. Выслушав рапорта командиров, императрица Ольга поздравила экипажи с завершением похода и объявила, что оба подводных корабля получают права лейб-гвардии. Дальше была суета, встречающие перемешались с прибывшими, мы почувствовали себя какими-то ненужными и уже собрались было уходить. И в этот момент, будто из-под земли, возник Великий князь Александр Михайлович и сказал, что сегодня уже не до нас: завтра будет императорская свадьба, послезавтра соответственно похмелье, а уже потом он устроит нам встречу, на которой будут раскрыты некие тайны. А сейчас, если мы посмотрели, какими могут и должны быть подводные корабли, то можем идти на все четыре стороны.