5 июня 1904 года, полдень, Великобритания. Старинная усадьба XVII века в окрестностях Дувра.

Стоял жаркий июньский уик-энд. Солнце с небес пекло немилосердно. Лондон, затянутый смогом от десятков тысяч каминов, печей и угольных плит (а никаким не туманом), превратился в некое подобие еще не изобретенной душегубки. В связи с вышесказанным высокопоставленные джентльмены, занимающие важные посты в британских министерствах и ведомствах, на уик-энды в обязательном порядке выезжали за город в старинные фамильные поместья. О том, что делали в уик-энды джентльмены попроще, у которых не было старинных фамильных поместий, вы можете прочесть в повести Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки». Юмористическая-то она юмористическая, но зато написана на основе реальных событий и дает представление о времяпровождении в таких случаях британского среднего класса…

Премьер-министр Артур Джеймс Бальфур, Первый Лорд адмиралтейства Уильям Уолдгрейв, граф Селбурн, а также министр иностранных дел Ге́нри Чарльз Кит Пе́тти-Фицмо́рис тоже выехали на уик-энд в старинный особняк на берегу Канала недалеко от Дувра. А тут хорошо… Высокое голубое небо с полупрозрачными перистыми облаками, чистейший морской воздух, крики чаек в вышине, вековые травянистые газоны и широкие морские пляжи – без банок, бутылок, пластиковых пакетов и прочей дряни; но и, к сожалению, без девушек в бикини, до которых осталось еще как минимум полвека. Но трем джентльменам было отнюдь не до красот природы. Прибывая один за другим, они отдавали дворецкому свои визитки и шли в зал с камином, специально отделанный таким образом, чтобы наружу не вырывалось ни одного слова. Стены в этой зале были обиты войлоком, поверх которого крепились массивные дубовые панели. Двойные двери, а также окна с двойными рамами и ставнями давали гарантию того, что изнутри наружу не просочится ни одного слова. У всех стен – и в офисе премьер-министра, и форин-офисе и в Адмиралтействе есть уши, а у этих стен ушей нет.

– Итак, джентльмены, – открыл заседание британский премьер, – я попросил вас пожертвовать своим уик-эндом и снова собраться в этой зале только из-за того, что наши дела на русском направлении с каждым днем идут все хуже. Лорд Пальмерстон как-то сказал, что очень плохо жить, когда с Россией никто не воюет. Но еще хуже жить, джентльмены, когда те, кто по нашему желанию начали войну с Россией, терпят от нее одно сокрушительное поражение за другим. К настоящему моменту Япония почти полностью разгромлена, и я даже не знаю, сохранится это древнее государство на карте мира или будет стерто с лица земли злобным московитским деспотом.

– Сэр Артур, – поправил премьера Ге́нри Пе́тти-Фицмо́рис, – вы, пожалуйста, не забывайте, что этот самый московитский деспот приходится любимым племянником нашему королю. Градус ненависти можно и нужно нагнетать в прессе, которую читает плебс, а здесь, между собой, мы должны держать голову холодной. Если нас охватит та же иррациональная ненависть к России, какую мы прививаем широким народным массам, то тогда недалеко до беды, потому что трезвое мышление – это краеугольный камень успеха* в политике.

Примечание авторов: * сто лет назад, в эпоху молодого Черчилля и Рузвельта-старшего, об этой истине англосаксонские политики еще помнили, сейчас, во времена Терезы Мэй и Дональда Трампа, они о ней напрочь забыли.

– Каюсь, сэр Генри, – ответил премьер, – я просто забыл, что я не на парламентской трибуне и что мне не надо убеждать остолопов из Палаты Общин выделить деньги на строительство еще одной серии новейших броненосцев. Вы и в самом деле правы. Ненавидеть русских совершенно не за что и незачем. На самом деле они всего лишь наши конкуренты в завоевании мирового господства. И вся пикантность этого положения в том, что если победят они, то мы будем влачить жалкое существование равных среди равных. Ничего страшнее этой перспективы нас в этом случае не ожидает. Но если победим мы, то тут же истребим всех русских до последнего человека, так же, как наши заокеанские кузены истребили американских индейцев. Слишком уж эти русские вольнолюбивы и неуправляемы, и у нас никоим образом не получится сделать из них трудолюбивых белых индусов.

– Очень хорошо, сэр Артур, – кивнул первый лорд Адмиралтейства, – мы все прекрасно знаем, как вы «любите» русских, но давайте все же перейдем к существу вопроса, который вы нам так пока и не огласили.

– Ладно, сэр Уильям, вы сами этого хотели, – с некоторой угрозой произнес премьер-министр. – Один из таких вопросов по существу заключается в том, что этот ваш командующий китайской станцией адмирал Ноэль, под командой которого был весь отряд наших крейсеров в тех водах, позорно бежал от русских, бросив на произвол судьбы большое количество транспортов с грузами, так необходимыми сражающейся японской армии. Такого позора Королевский флот не знал за всю историю своего существования.

Уильям Уолдгрейв пожал плечами.

– А что еще оставалось делать адмиралу Ноэлю? – спросил он. – У него не было права начинать войну, а русские недвусмысленно, с расчехлением орудий, потребовали досмотра транспортов под угрозой применения вооруженной силы. Дело происходило в корейских территориальных водах, официально объявленных зоной боевых действий, так что русские, как воюющая сторона, были в своем праве.

– Подумаешь, русские были в своем праве, – хмыкнул министр иностранных дел, – надо было решиться открыть огонь, а потом мы как-нибудь замяли бы этот инцидент.

– Да, в самом деле, сэр Уильям, – самодовольно сказал Артур Бальфур, – адмирал Ноэль что, забыл, что за ним стоит вся мощь Британской империи?

Первый лорд Адмиралтейства скептически хмыкнул.

– А впереди него стояли все силы ада… – сказал он после некоторой паузы. – Там были не пара крейсеров, как вам, должно быть, доложили, а семь русских эскадренных броненосцев, из которых пять первого класса и два пятнистых корабля-демона. Одного этого ужаса уже хватает для того, чтобы обратить в бегство любого храбреца. Русские шли громить японскую базу на Цусиме и лоб в лоб натолкнулись на наш конвой. Стоило адмиралу Ноэлю приказать отрыть огонь – и русские броненосцы своими двенадцатидюймовками нашинковали бы наши крейсера в мелкий шницель. По моим данным, последние два месяца русские корабли только и делали, что маневрировали и учились стрелять. Адмирал Ноэль просто не захотел быть тем, кто примет у них экзамен, подставив в качестве мишеней свои корабли.

После этих слов в зале наступила гробовая тишина. Ни премьер, ни министр иностранных дел не могли прийти в себя. Черт с ним, с конвоем и его грузами! И даже черт с ними, с транспортными судами, большинство которых, несомненно, будет конфисковано призовым судом. Последствия необдуманной стрельбы могли быть крайне тяжелыми и, как минимум, означали бы фатальное ослабление позиций Британской империи на Дальнем Востоке. Тревожить русских и их потусторонних покровителей, когда они разозлены и готовы к схватке – это далеко не самый лучший способ самоубийства.

В этой тишине Уильям Уолдгрейв кашлянул и тихо произнес:

– Джентльмены, адмирал Ноэль предложил план операции возмездия, которая позволит исполнить все наши мечты. Но только потом сэр Генри должен приготовиться изо всех сил заминать военный инцидент грандиозного масштаба, потому что если сделать то, что задумал адмирал Ноэль, император Николай придет просто в убийственную ярость.

– Ну-ка, ну-ка, сэр Уильям, – произнес британский премьер, – рассказывайте, что придумал этот ваш адмирал Ноэль? Раньше он вроде никогда не отличался особой сообразительностью…

– Наверное, у него нашелся сообразительный подчиненный без комплексов и без такого эфемерного чувства как совесть, – хмыкнул Первый лорд Адмиралтейства, – я еще не знаю, кто это такой, но чувствую, что он далеко пойдет, если его раньше не убьют…

– Хорошо, – сказал Артур Бальфур, – к черту этого вашего молодого бессовестного гения! Вы лучше расскажите, что он придумал.

Уильям Уолдгрейв понизил голос:

– Он придумал, ни много ни мало, взять весь флот, базирующийся на Китайскую станцию, и, пока русский флот находится в Японском море, атаковать базу пришельцев на островах Эллиота. Они специально выбрали такое глухое удаленное место, чтобы им никто не мешал жить так, как они привыкли. Сейчас, по данным разведки, там остались только два артиллерийских дестроера с шестифунтовыми пушками и транспортные корабли с припасами. Но самая жирная цель – это транспацифик «Принцесса Солнца», который пришельцы конфисковали за перевозку военной контрабанды. Сейчас на его борту проживает вся их верхушка, включая таинственного господина Одинцова, а также брата и сестру действующего российского императора. Если мы проведем операцию на рассвете, когда все спят, то захватим в плен всех этих важных персон, и тогда русским придется вести себя потише, причем везде и сразу. Например, можно будет потребовать у русского царя, чтобы он добровольно передал трон нашему претенденту из числа Романовых, а сам проваливал куда подальше – в монастырь, к кузенам или же в Аргентину…

– Все-все, – замахал руками британский премьер, щеки которого даже чуть порозовели от возбуждения, – я вас понял, ради Бога, ни слова! Думаю, что, если предложенная вами операция удастся (а она не может не удаться), то это снимет все наши сомнительные вопросы к ситуации. Так мы отомстим русским за унижение с конвоем и покажем, что Бог любит Британию и позволяет ей делать абсолютно все… – В порыве патриотических чувств он тряханул правым кулаком – так, будто бы забивал гвоздь. – Но вы должны передать адмиралу Ноэлю, что пришельцев и членов царской семьи непременно требуется брать живыми и здоровыми. С остальными наши моряки могут не церемониться, но с важных голов не должен упасть ни единый волосок. Вы меня поняли?

Первый лорд Адмиралтейства кивнул, и премьер-министр повернулся к министру иностранных дел Ге́нри Пе́тти-Фицмо́рису.

– Сэр Генри, – сказал он, – сразу по завершению этой операции вы должны быть готовы вступить в переговоры, которые зафиксируют нашу победу над русскими. Мы должны извлечь из этой ситуации максимум возможного, подготовив все для окончательного закрепления нашего мирового господства. Запомните, Россия нам будет нужна как источник грубого пушечного мяса во время предстоящей битвы с Германской империей. Пусть сначала они пожертвую собой во имя победы над тевтонами, а потом мы их окончательно уничтожим, поселив на землях диких монгол.

9 июня 1904 года, утро. Санкт-Петербург, Набережная реки Фонтанки, дом 6. Императорское училище правоведения*.

Инженер-оружейник капитан Владимир Григорьевич Федоров (30 лет)

Примечание авторов: * отец В.Г. Федорова служил смотрителем здания училища и имел квартиру прямо по месту своей службы.

В этот день поначалу все шло как обычно. После завтрака я неспешным шагом вышел из дома и направился на службу в оружейный отдел Главного артиллерийского управления. Через Троицкий мост идти тут было где-то две версты; погода стояла отличная, светило неяркое солнце и легкий юго-восточный ветерок морщил темную, если смотреть с моста, невскую водную гладь. И за всем этим благолепием как-то забывалось, что где-то далеко идет война, в воздухе рвутся очереди из шрапнелей, и ведут эту войну офицеры-артиллеристы, носящие такие же мундиры, как и тот, что надет сейчас на мне.

В последнее время новости, приходящие из Маньчжурии, неизменно радуют позитивным настроем. Наша славная армия побеждает и шаг за шагом оттесняет врага дальше и дальше в Корею – к тем местам, где в самом начале войны высадились первые японские солдаты. Разгром японской армии на реке Ялу привел нас всех в приподнятое настроение. Впрочем, этой победе радовались не только профессиональные военные вроде меня и моих сослуживцев, но и простые петербуржцы, устроившие по этому поводу настоящее народное гуляние.

Но, правда, у некоторых из нас радость была недолгой. Вслед за известием о победе пришла резкая телеграмма от наследника-цесаревича Михаила Александровича, подвергшего принятую нами в артиллерии французскую систему «один калибр, один снаряд» самой разгромной критике. Оказалось, что сражением на Ялу (у Тюречена) руководил не командующий Восточным отрядом генерал Засулич, а отстранивший его от командования наследник-цесаревич Михаил Александрович. Именно практическое применение выявило все недостатки и однобокость придуманной французами системы. Хороша она была только против открыто расположенного противника, удаленного от батарей не дальше, чем на пять верст. Именно столько шрапнельный снаряд может пролететь за то время, пока до конца сгорит трубка порохового замедлителя. В противном случае, если противник находился дальше этого рубежа, шрапнельный снаряд разрывался преждевременно. Тогда трубку приходилось ставить на удар, то есть шрапнельный снаряд использовался как снаряженная черным порохом граната, имеющая крайне слабое осколочное воздействие** на противника. Кроме того, отмечалось, что пушечными снарядами, летящими по настильной траектории, никак невозможно поразить цели расположенные позади естественных препятствий, на обратных скатах высот, в глубоких оврагах, а также искусственных рвах и окопах. Была затронута и близкая мне тема стрелкового оружия. Его императорское высочество раскритиковали тяжелую тупоносую пулю к винтовке Мосина за плохую настильность траектории, а «Наставления по стрелковому делу» – за сохраненную в них рекомендацию по ведению залпового и навесного заградительного огня в ущерб стрельбе с индивидуальным прицеливанием. Великий князь назвал такую стрельбу напрасным переводом патронов.

Примечание авторов:

* в современных наставления предельная дальность стрельбы шрапнельным снарядом указана в 6000 метров. Но полевые пушки обр. 1930 года, УСВ и ЗиС-3, для которых они писались, за счет более длинного ствола разгоняют шрапнельный снаряд не до 560 м/с, как трехдюймовка 1902 года, а до 660 м/с, по причине чего за время определяемое горением замедлителя снаряд успевает улететь на километр дальше.

** начинка шрапнельного снаряда – 85 гр. черного пороха, сила взрыва которого направлена вперед, в землю, а осколки образуются только при разрыве шрапнельного стакана. Начинка фугасной гранаты составляет от 500 до 800 граммов литого тротила, то есть в 8-10 раз больше; и сила взрыва и разлет осколков направлены в стороны.

Вывод из всего этого был простой. Во-первых – тот, кто вводил французскую систему, либо дурак, не понимающий того дела, которым занимается, либо предатель. Во-вторых – трехдюймовая пушка в пределах своей компетенции очень хороша, но к ней нужен не только шрапнельный снаряд, но и осколочная граната, а также снаряды специального назначения – такие как дымовой, осветительный и так далее. В-третьих – для поражения целей, недоступных настильному пушечному огню, необходимо разработать орудия крупного калибра до шести дюймов включительно, способные посылать фугасные гранаты по крутой навесной траектории, а также легкие переносные мортирки, которые смогут действовать непосредственно из боевых порядков пехоты. В-четвертых –наследник-цесаревич потребовал срочно разработать для винтовки Мосина патрон с остроконечной пулей оживальной формы и внести изменения в стрелковые «Наставления», чтобы взводным и ротным командирам было неповадно заниматься напрасной тратой боеприпасов.

Начальник нашего управления, Великий князь Михаил Николаевич, старейший из ныне живущих Романовых, от кого-нибудь другого такого обращения, разумеется, не стерпел бы. Но наследник-цесаревич, несмотря на свою молодость (а он на четыре года моложе меня), относительно простых смертных стоял особняком. Что не позволено быку, то вполне разрешено Юпитеру, поэтому положить под сукно эту телеграмму было крайне затруднительно. Но та телеграмма была еще цветочками. Через три недели после нее к нам в ГАУ приехал фельдкурьер из Порт-Артура и привез большой пакет, запечатанный личной печатью наследника-цесаревича.

Был в том пакете подарок и для меня – несколько штук тех самых трехлинейных патронов с остроконечной пулей оживальной формы для винтовки Мосина. И хоть клеймо на донце гильзы с названием завода и годом выпуска было кем-то старательно затерто наждаком, несло от этих патронов чем-то таки потусторонним. Одна только стальная гильза, покрытая особым составом (вместо привычной латунной или медной) наводила на мысль, что есть где-то место, где такие патроны с остроконечными пулями производятся даже не сотнями тысяч, а миллионами и десятками миллионов. Переделав на Сестрорецком заводе на нескольких винтовках патронники под патрон с остроконечной пулей, мы начали процесс копирования и испытания новых патронов. Не скажу, что дело двигалось быстро, но особых затруднений не было, за исключением состава для покрытия гильзы. Но после того, как к этой работе подключился Дмитрий Иванович Менделеев, мы надеялись в самый ближайший срок дать России дешевый и по-настоящему массовый патрон для винтовки Мосина.

Между тем я много раз думал о загадке происхождения этих патронов – они, несомненно, имели прямое отношение к коренному перелому в ходе войны, который внезапно начался пару месяцев назад. Газеты тогда писали о каком-то таинственном отряде кораблей – что эти корабли, присоединившись к русской эскадре, всего за одно сражение уничтожил весь японский флот, о таинственных и страшных бойцах со светящимися в темноте глазами, которые побеждают, даже выступая ротой против полка. И однажды меня осенило. Вот она – разгадка потребности в дешевом и массовом патроне. Если эти суперсолдаты действительно вооружены автоматическим оружием вроде принятой на вооружение в Дании винтовки Мадсена, то это может объяснить их необычайную эффективность в бою. И в тот момент меня буквально захватила мысль о том, что русской армии тоже необходимо автоматическое оружие, которым можно вооружить хотя бы охотничьи команды (разведподразделения) пехотных полков. Самым простым было бы переделать в автоматическую уже принятую на вооружение винтовку Мосина – так что именно этим я и занялся со всем возможным пылом, на время забыв о таинственных пришельцах, по информации из тех же газет, осевших на бывшей японской маневровой базе на островах Эллиота.

Но так получилось, что эти пришельцы сами нашли меня… Случилось это как раз сегодня, по дороге на службу. У поворота с Каменноостровского проспекта на Кронверкскую набережную, прямо перед Иоанновским* мостом меня поджидал молодой человек, затянутый в черный флотский мундир с погонами капитана по Адмиралтейству. Дополняли картину красный анненский темляк на кортике и Владимир четвертой степени с мечами на мундире. Ну и, если присмотреться, можно заметь пронзительный взгляд серых глаз, проникающих в душу подобно тому, как Х-лучи Вильгельма Рентгена проникают в человеческое тело.

Примечание авторов: * Иоанновский мост соединяет Кронверкскую набережную с Петропавловской крепостью.

– Здравия желаю, Владимир Григорьевич, – обратился он ко мне, – разрешите представиться – капитан Службу Имперской Безопасности Евгений Петрович Мартынов. Имею к вам служебное дело государственной важности.

После этих слов по спине у меня пробежал невольный холодок. Имперская безопасность была организацией молодой, но уж очень страшненькой. Сразу после своего образования она объявила войну террористам и вела ее без всяких правил. Папенькины знакомые рассказывали, что еще неизвестно кто страшеннее – террористы или те, кто взялись с ними бороться. Говорят, что когда пару недель назад они брали явочную квартиру террористов, где сошлись главари, то сначала бросили туда через окно бомбу, а потом ворвались внутрь и всех арестовали. Только непонятно, кого там можно было арестовывать после взрыва бомбы – разве что трупы. От нашей квартиры в Училище Правоведения до Жуковского не будет полутора верст, дело происходило вечером – и грохот взрыва, похожий на низкий разрыв шрапнельного снаряда, я слышал своими собственными ушами.

– Очень приятно, Евгений Петрович, – осторожно ответил я, – позвольте осведомиться – какого рода дело вы ко мне имеете?

– О делах государственной важности не говорят посреди улицы, – назидательно ответил мой собеседник, – извольте пройти со мной, и тогда вы все узнаете.

И господин Мартынов непринужденно так показывает в сторону Петропавловской крепости, в которой эта имперская безопасность с момента своего образования и угнездилась. И хоть я не чувствовал за собой никакой вины, от того предложения мне стало как-то не по себе.

Заметив мои колебания, капитан Мартынов хмыкнул и сказал:

– Да не бойтесь вы, Владимир Григорьевич! Это совсем не арест. Просто у нас к вам есть очень важное дело, которое, как специалист, можете сделать только вы, и в то же время настолько секретное, что его ни в коем случае нельзя выносить наружу. Отбросьте все эти колебания и идемте. У нас впереди очень длинный и весьма интересный для вас разговор.

Ну, я и пошел; и, скажу вам, ни разу об этом не пожалел…

полчаса спустя. Санкт-Петербург, Петропавловская крепость, Государев бастион.

Инженер-оружейник капитан Владимир Григорьевич Федоров (30 лет)

Вот так я почти добровольно попал туда, куда многих иных привозят в закрытых полицейских фургонах под конвоем казаков. Часовой под Иоанновскими воротами отдал нам честь – и мы прошли на территорию Иоанновского равелина. Там, внутри, на мощеном камнем дворе, рота обнаженных по пояс солдат под командой зверовидных инструкторов в незнакомой мне пятнистой форме черно-зеленого цвета занималась какими-то странными для неопытного взгляда гимнастическими упражнениями*. Было похоже на то, что эти солдатики вместо обычной для русской армии шагистики разучивают приемы из новомодного джиу-джитсу. Только вот было видно, что в отличие от шарлатанов, обещающих за десять уроков сделать из любого сопляка непобедимого воина, инструкторы в пятнистых мундирах и черных беретах это дело действительно знают; и пусть не за десять, а за тысячу занятий они своего добьются.

Примечание авторов: * это полковник Новиков командировал в Петербург отделение своих морпехов для первоначального обучения будущего штурмового спецназа СИБ.

Миновав двор Иоанновского равелина, мы прошли Петровскими воротами и свернули в сторону Государева бастиона. По дороге Евгений Петрович, который чтобы успокоить меня, немного рассказал о своей службе, тем самым взяв на себя обязанности Вергилия.

– Вы, Владимир Григорьевич, – говорил он, – не путайте нас, пожалуйста, с охранкой или жандармами, даже несмотря на то, что Охранное отделение целиком вошло в состав нашей службы, в которую также вступило немало бывших офицеров ОКЖ…

– Постойте, Евгений Петрович, – сказал я, проходя под гулкими сводами Петровских ворот, – как же так получается, что люди у вас служат все те же, из охранки и жандармерии, но вы просите вас с ними не путать? Сами-то вы из каковских будете?

Господин Мартынов немного помолчал, а потом ответил:

– Сам я буду с островов Эллиота, а если точнее, из две тысячи семнадцатого года. Еще совсем недавно я был старшим лейтенантом Федеральной Службы Безопасности России. На ваши деньги это поручик. Капитаном, как у вас тут говорят, меня поздравил уже здесь государь Николай Александрович за успешное начало службы Империи…

Немного помолчав и оценив мою реакцию (я просто рот раскрыл и растерянно моргал), капитан Мартынов невозмутимо продолжил:

– Что же касается нашей службы, то у нее совсем иные задачи, нежели у охранки. Мы устраняем угрозы безопасности Российской империи – без различия того, откуда они исходят: от террористов всех мастей, местных доморощенных революционеров, агентов влияния и шпионов иностранных держав, действий жаждущего власти крупного капитала или дурости отечественных чиновников всех уровней. А дурость может заключаться и в чрезмерном держании и непущании, в то время как ситуация требует как минимум прислушаться к мнению здоровой части общества. Вот и приходится нам думать над тем, как вскрывать нарывы на теле общества и врачевать раны, ибо эта угроза, возможно, страшнее всех остальных вместе взятых. Но это, Владимир Григорьевич, совсем не по вашей части. А по вашей части то, что одной из угроз является общая технологическая и промышленная отсталость Российской империи, и для того, чтобы ее ликвидировать, как раз и нужны такие талантливые люди как вы. Да мы, собственно, уже пришли, прошу…

С этими словами капитан Мартынов, не обращая внимания на отдавшего честь очередного часового, открыл массивную металлическую дверь каземата замысловатым ключом. Несмотря на то, что эта дверь была толщиной не менее двух дюймов и имела немалый вес, открылась она хоть и с натугой, но без малейшего скрипа. А там, внутри, на большом столе, застеленном брезентом, как хищные звери в клетке, прикладами к нам лежали… я сразу даже затруднился, как их назвать. На привычные винтовки (даже на автоматическую винтовку Мадсена) эти образцы оружия походили очень мало, и вообще выглядели как изделия сумасшедшего ученого из фантастического романа. Единственное, что было понятно – что это именно автоматическое оружие, предназначенное для того, чтобы буквально осыпать противника целым ливнем пуль. Об этом говорили большие патронные магазины (как на винтовке и пулемете Мадсена, только примыкаемые снизу, а не сверху), а также металлическая на вид лента с патронами, вставленная в образец, который должен был быть пулеметом. В отличие от пулеметов «Максим», установленных на громоздкие лафеты трехдюймовых пушек, этот пулемет был поразительно небольшим и компактным, пригодным к переноске на поле боя одним-единственным солдатом.

– Ну что, Владимир Григорьевич, – спросил у меня капитан Мартынов, – каковы ваши впечатления?

Впечатления у меня были из разряда тех, что не описать словами – уж очень сильно меня увлекла смертоносная красота представленного оружия, особенно опирающегося на короткие сошки пулемета, который, казалось, в любую секунду готов открыть огонь, а остроконечные патроны в ленте выглядели будто оскаленные в угрозе зубы Зверя. Если напрячь воображение, то можно представить, как солдаты, лежащие за этими стреляющими машинками, одну за другой косят бесчисленные японские цепи, как растут горы вражеских трупов, и как враг отступает, захлебнувшись в собственной крови.

– Это невероятно! – произнес я с дрожью в голосе, – скажите, Евгений Петрович, а мне можно подойти поближе и потрогать ЭТО своими руками?

– Разумеется, можно, Владимир Григорьевич, – ответил капитан Мартынов, – для этого я вас и пригласил. Но только для начала давайте я прочитаю вам некоторую вводную лекцию, совмещенную с наглядной демонстрацией?

В ответ на это предложение я только кивнул. Происходящее виделось мне как исполнение самой сокровенной мечты. Совсем недавно я мечтал увидеть такое оружие хоть одним глазком – и вот мечты мои сбылись.

Капитан Мартынов взял со стола карабин, с виду почти не отличающийся от обычного карабина Мосина.

– Вот, – сказал он, – настоящий раритет. Самый древний из всех образцов, наиболее близкий к имеющимся у вас образцам оружия. Нашелся на одном из наших кораблей в качестве оружия часового, стоящего на посту №1, при боевом знамени. Везли вообще-то в подарок государю Николаю Александровичу, но он в последнее время совершенно охладел к стрельбе и попросил, чтобы мы использовали его по своему усмотрению, но только никого не убивали. И правильно, убивать будут его дети. Итак, знакомьтесь – самозарядный карабин Симонова, год рождения тысяча девятьсот сорок четвертый, принят на вооружение в сорок девятом. Неотъемный магазин на десять патронов, при открытом затворе, так же как и винтовка Мосина, снаряжающийся из пачек специальными патронами для автоматического оружия калибра три линии с укороченной на четверть гильзой. Прицельная дальность – одна верста, эффективная дальность стрельбы – двести саженей. Возможности автоматического огня не имеет. По предварительной оценке, подразделение, перевооруженное с винтовок Мосина на карабины Симонова, потеряв в дальности стрельбы, сможет втрое увеличить плотность огня на средних дистанциях боя, когда противник уже видим совершенно отчетливо. В пехоте данный карабин использовался до конца пятидесятых годов, в артиллерии и прочих войсках, не ведущих стрелковый бой, до конца восьмидесятых. В начале двадцать первого века состоит на вооружении охранных подразделений и является одним из самых распространенных образцов стрелкового охотничьего оружия. В одних только Североамериканских соединенных штатах в частном пользовании находится до трех миллионов единиц карабина Симонова, а общий выпуск всех модификаций, включая лицензионные, составил тридцать миллионов стволов.

Когда капитан Мартынов сказал об общем количестве выпущенных карабинов, у меня закружилась голова. Я просто представил себе тридцатимиллионную армию, вооруженную этим – несомненно, совершенным – оружием, как и то, что она может сделать с любым супостатом, решившим напасть на Россию. Но Евгений Петрович еще не закончил.

Передав мне в руки карабин для осмотра, он сказал, что на его базе вполне можно изготовить самозарядную винтовку, совмещающую длинный ствол, мощный патрон, а также дальность стрельбы винтовки Мосина и скорострельность карабина Симонова. Как самостоятельное оружие такая винтовка, конечно, перспектив не имеет, но при комплектовании оптическим прицелом будет весьма полезна для сверхметких стрелков. Но это, как показал опыт, задача не сегодняшнего дня, и даже не завтрашнего. Для спецподразделений вроде охотничьих команд, кавалерийских частей и кубанских пластунов гораздо полезней были бы полноценные автоматы конструкции Михаила Калашникова, до рождения которого, честно сказать, оставалось еще пятнадцать лет.

Данное оружие, представленное образцами под нормальный и уменьшенный калибр, уже могло стрелять очередями, почти как пулемет, комплектовалось отъемными магазинами и отъемными же штыками, при этом будучи на пару фунтов легче винтовки Мосина. Высокая плотность огня и возможность быстрой смены заранее снаряженных магазинов (до десяти на один автомат), простота конструкции и легкость обращения делали эту конструкцию идеальным оружием пехоты. Подразделение, вооруженное такими автоматами, будет способно создать плотность огня, сопоставимую с десятикратно большим количеством магазинных винтовок. Там, в их мире, такие автоматы были произведены совершенно астрономической партией – в семьдесят миллионов экземпляров, и по праву считались самым распространенным видом оружия.

Но и эта задача по копированию такого автомата хоть и была важной, но не стояла на очереди первой. Евгений Петрович сказал, что сначала требуется правильно определиться с калибром будущего патрона для автоматического оружия. Трехлинейная пуля получается слишком тяжелой, с крутой траекторией и высоким рассеиванием. В то же время уменьшение калибра до двух целых пятнадцати сотых линий породило чрезмерно удлиненную, а оттого неустойчивую в полете пулю, склонную к рикошетам от препятствий. Тут нужны дополнительные исследования, и есть обоснованные подозрения, что наилучшим калибром для автоматического оружия будет калибр японской винтовки Арисака в две целых, пятьдесят шесть сотых линии.

А наиболее важным делом капитан Мартынов назвал копирование пулемета, имевшего того же родителя, что и автомат, и, следовательно, сходную с ним конструкцию, основанную на перезарядке за счет пороховых газов, отведенных из ствола во время очередного выстрела. Если удастся наладить их выпуск, то при их поддержке в количестве одной единицы на стрелковое отделение даже относительно простые и не очень скорострельные винтовки Мосина будут адекватны в войсках лет сорок-пятьдесят. Дополнительным плюсом будет отсутствие пересортицы между винтовочно-пулеметными и автоматными патронами. В принципе, я полностью согласен с этим утверждением. Наличие в войсках легкого и компактного пулемета вполне способно заменить собой перевооружение на автоматические винтовки. Тем более, что потребность в пулеметах будет десятикратно меньшей, чем потребность в винтовках, а следовательно, даже если один пулемет встанет вдвое дороже автоматической винтовки, общий денежный выигрыш окажется довольно значительным.

В конце разговора капитан Мартынов огорошил меня новостью, что в связи со всем мною увиденным я теперь считаюсь секретоносителем высшей категории. Вот, мол, именной рескрипт государя-императора, повелевающий откомандировать меня из ГАУ в распоряжение СИБ и назначающий руководителем специального конструкторского бюро номер один с переходом на казарменное положение. Вот, мол, гербовая государственная печать, вчерашняя дата и подпись: «Николай». Пока идут работы по снятию чертежей, мастерская для опытных работ будет оборудована прямо тут, в Петропавловке, а тем временем под выпуск автоматического оружия начнет строиться особый завод, удаленный от переполненного иностранными шпионами Петербурга, на котором мне впоследствии директорствовать. Вот тебе, как говорится, бабушка, и Юрьев день – сходил, называется, на службу…

11 июня 1904 года, полдень по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Дарья Михайловна Спиридонова (почти Одинцова), 32 года.

Все «наши» девочки уехали в Питер, и из попаданок я осталась здесь одна. Сказать по правде, мне уже начали поднадоедать эти острова Эллиота. Слишком уж тут пустынно, растительности почти нет, одни каменистые сопки. Есть, конечно, в этих строгих пейзажах свое особое очарование, но моему сердцу как-то ближе леса и реки, горы и холмы, покрытые зеленой растительностью… Ну ничего; как говорит Пал Палыч, в самое ближайшее время нам предстоит перебазироваться на Цусиму, которую наши только что отбили у японцев. Одинцов у меня мужик умный – хоть я и молчу, но чувствует, что мне здесь уже надоело. Как временное убежище эти острова довольно ничего, но увольте меня от обязанности жить тут постоянно. Кстати, корейские рабочие – то есть женщины, которые обеспечивают наш быт, разводят для нас огороды и даже ловят рыбу – тоже поедут с нами, ибо в родных деревнях, откуда их забрали японцы, их никто не ждет. А многие из них уже довольно неплохо лопочут по-русски, что избавляет нас от необходимости объясняться знаками, и, кроме того, они считают, что им повезло не только выжить в японском аду, но после этого еще и очень хорошо устроиться в жизни.

Но этот переезд будет потом, а пока все идет своим чередом. Разве что наступило лето… Стало жарко и мне пришлось искать возможность заиметь себе одежду по сезону. С собой-то у меня были только свитерки, брюки и теплые юбки, да и обувь для прохладной погоды, поскольку август семнадцатого во Владике, откуда мы отправились был дождливым и нежарким. А тут – прямо Сочи в разгар сезона или какая-нибудь Паттайя.

Одежду по местной моде я носить категорически не желала. Чтоб я надевала все эти корсеты, турнюры и кринолины? Нет уж, увольте. Мне бы сарафан, да шорты, да легкую блузку, да летний брючный костюм… И шлепанцы! Или кеды. Или хотя бы какие-нибудь мокасины… Сейчас я обхожусь той уже изрядно потрепанной парой кроссовок, что захватила из дому, а для недалеких прогулок вообще использую домашние тапочки-шлепанцы (тоже ОТТУДА) – благо они у меня на добротной подошве и очень крепкие.

Но с одеждой была просто беда… Естественно, я думала над тем, как бы разрешить эту проблему. И вот случайно выяснилось, что среди обслуживающих нас кореянок есть одна, которая умеет неплохо шить. По крайней мере, все ее хвалили, эту тетушку Пэк. И я решилась и пошла к ней, и заказала себе одежду, нарисовав, как это примерно должно выглядеть. Немолодая сухопарая кореянка подобострастно кланялась, кивала и повторяла: «Хорошо, я делать хорошо!». В общем, для начала она должна была сшить мне блузку с брюками и халат наподобие кимоно. Ткани нам заранее привезли из Мукдена, столицы местного региона, где можно было купить все, были бы деньги. А деньги у моего Одинцова были, да и у меня тоже, ведь как комендант лагеря я получала совершенно безумные для этого времени триста рублей в месяц (оклад командира полка). На них можно было купить две хороших лошади или полтора рояля известных марок, а если не шиковать, то одну тонну двести пятьдесят килограмм белой муки, или полтонны парной телятины. Да я совершенно не представляла, что делать с такими деньжищами – просто складывала сторублевые бумажки в секретер; а тут какие-то ткани…

Результат, который мне через неделю гордо продемонстрировала тетушка Пэк, удивил меня и обрадовал. Портниха оказалась талантливым мастером своего дела – одежда была сшита аккуратно и правильно – в точном соответствии с эскизом. Я на жестах объяснила мастерице, что мне нужна еще и летняя обувь, и она закивала, заверяя, что сможет решить и этот вопрос. Через пару дней я получила от нее сланцы на деревянной подошве, с кожаными ремешками… Удивительно, но эта обувь оказалась весьма удобной и я перестала нещадно эксплуатировать свои несчастные тапочки. Благодаря моему заказу тетушка Пэк стала богаче на сотню русских рублей, что создало мне репутацию чрезвычайно щедрой и доброй госпожи. Для нищей Кореи это совершенно невиданные деньги, а разные колониалисты – вроде англичан и тех же японцев – в основном предпочитали расплачиваться за работу бамбуковыми палками.

Ольга, видя, как пополняется мой гардероб, выразила желание тоже что-нибудь заказать у тетушки Пэк. Нужно было что-то такое, что не слишком шокировало бы современников, но в то же время было элегантным и удобным. Вместе с Ольгой мы разработали фасон летнего платья – такого, чтобы было не только удобным, практичным и красивым, но и достаточно скромным. И портниха блестяще справилась с этим заказом. Платье получилось восхитительным, и Ольга говорила, что оно похоже на «чайное платье» – как потом выяснилось, это были такие платья, к которым не требовался корсет; их надевали дома, в неформальной обстановке. Нежно-персикового цвета с зеленой отделкой, оно очень шло к ее волосам.

Итак, лето все больше заявляло о своих правах, и потому я стала искать возможности поплавать в море. Оказалось, что сия затея не так-то просто исполнима. Ранее мне не приходило в голову, что в эту чопорную эпоху идея просто выкупаться в море обернется большой проблемой. Ну, для мужчин этот вопрос не являлся здесь, на островах, столь критичным, а вот для дам… Словом, купаться в открытом водоеме – в том понимании, в каком это делаем МЫ – было неприлично. Ольга со смехом рассказывала, как это происходит у высших сословий России и стран Европы – для купания используются специальные «купальные машины» – такие кабинки, которые запрягаются лошадьми. Лошади тащат их в море, подальше от любопытных взглядов, и женщина, находясь, внутри, в это время переодевается в купальный костюм. Костюм этот, по описанию Ольги, мало чем отличается от обычного платья и уж меньше всего напоминает купальник в НАШЕМ понимании. Я удивлялась, про себя даже ужасалась, слушая, как издевается над бедными женщинами общественность, предписывающая для купания в море соблюдение всего этого ритуала.

Ольга рассказала, что у царской семьи были свои морские купальни – так называлось место, огороженное кольями с натянутой парусиной. «Плавать» она любила, так же как и ее братья. Николай, оказывается, вообще придавал морским оздоровительным купаниям большое значение, и каждый такой факт фиксировал в своем дневнике.

Я рассказала Ольге, что представляет собой купальный костюм в наше время. Оказалось, что слово «трусы» ей совершенно незнакомо. Тут до меня дошло, что в это время трусов еще не изобрели…

– Ну это как панталоны без штанин, – пыталась я объяснить.

Но она разводила рукам и огорченно качала головой, показывая, что совсем не понимает, что я имею в виду.

И тут меня осенила прекрасная идея. Ведь у меня есть сотовый телефон! Я о нем почти забыла, и он лежал у меня в тумбочке, лишь изредка используемый в качестве будильника. Собственно, мы, попаданцы, не особо стремились пользоваться здесь своими гаджетами. Можно сказать, что мы отвыкли от этого, ведь сотовой связи тут все равно нет. Конечно, в мобильном телефоне есть еще куча дополнительных функций, которым не нужен интернет или связь (таких как календарь, калькулятор, заметки, игры ит.д.) но нам было как-то не до их применения. Наверное, причиной тому стал слишком бурный темп жизни… А может быть, это была неосознанная ассимиляция. Я, собственно, и раньше не особо пользовалась своим «андроидом», который приобрела три года назад. Разве что в качестве фотоаппарата… За эти три года у меня там накопилось много прекрасных снимков (благо память большая). Какие-то из них я копировала на компьютер, но самые любимые предпочитала хранить в самом телефоне. Так приятно иной раз было полистать галерею…

И вот сейчас я вспомнила о том, что у меня есть фотографии из НАШЕГО мира. Ага, там даже есть мои снимки на пляже… Как это я раньше не додумалась показать Ольге фото на телефоне? Ведь уж два месяца как мы с ней знакомы…

Предвкушая ее удивление и восхищение, что в такой маленькой штучке могут храниться фотографии высокого качества, я сбегала за своей соткой.

– Что это? – спросила она.

– Это и есть сотовый телефон, о котором ты, возможно, слышала от «наших», – ответила я. – Это тоже своеобразный ноутбук, только маленький…

Ольга недоверчиво смотрела на мой телефон. Я разблокировала экран – и на заставке появились мерцающие звезды.

– Так… сейчас зайдем в галерею… – пробормотала я.

Ольга удивленно покосилась на меня. Ах, ну да – мои слова кажутся ей бредом сумасшедшего. Я улыбнулась своим мыслям.

Я открыла галерею – и… У меня самой захватило дух и как-то защемило сердце, когда я увидела запечатленные телефонной камерой эпизоды из своей той, допопаданской жизни… Ведь я ни разу – ни разу! – не просматривала ЗДЕСЬ эти фото.

Вот я стою на улице перед своим домом, и снежинки облепили воротник моего пальто… Это, помнится, был первый снег, я попросила случайно встреченную соседку запечатлеть меня… А вот я дома, сижу на диване с огромным яблоком в руке – тогда я решила сменить прическу и очень коротко подстриглась, став похожей на какую-то анимешную героиню. Стрижка мне понравилась, но вот впечатление, которое я производила на людей – нет, и потому я вновь отрастила волосы до плеч.

А вот я с собакой… Боже мой, Беня! Я подобрала его на улице, в дождь, когда он, брошенный кем-то, грязный и мокрый, тихо скулил у моего подъезда. После выяснилось, что он пекинес, но в тот момент он был просто жалким дрожащим уродцем. Он оказался старым и больным, у него отсутствовал один глаз и язык все время торчал из пасти, не помещаясь во рту. Он умер через год у меня на руках. Но я успела полюбить старого Беню и втайне плакала по нему, ругая себя за то, что позволила себе привязаться к животному…

А вот – попеременно фото мои и одноклассницы Катьки. В моей квартире, растрепанные, румяные, в разных дурацких позах… Мы в тот день совершенно случайно встретились после многих лет, и, придя ко мне, выпили вина. Бутылки три, пожалуй… И дурачились, фотографируя друг друга. Поначалу она мне жаловалась, что никак не может родить и что муж хочет уйти от нее. Плакала… А потом ей стало весело. Ну и, в общем, получилось как в анекдоте – собирались выпить и поплакать, а получилось нажраться и поржать…

– Сейчас… – Я быстро листала мобильный фотоальбом, стараясь избавиться от чувства ностальгии. Теперь та, прошлая жизнь, воспринималась мной уже совсем не так, как раньше. И мне были дороги те эпизоды, которые запечатлела камера – подобного больше никогда уже не повторится…

Ольга с интересом следила за моими манипуляциями; кажется, она не обратила внимания на выражение моего лица.

– Ага, вот они, смотри! – наконец нашла я эти фото. Прошлым (для той жизни) летом я как-то проводила воскресенье на городском пляже. Там меня беспрестанно фотографировал один привязавшийся молодой человек, так, что я даже на него рассердилась. Я платонически-романтически была верна своему Одинцову, а тут привязываются всякие сосунки… Однако несколько фото мне понравились, и этот мальчик скинул их мне. Там я была представлена в разных видах – и плывущая, и выходящая на берег, и лежащая на песке, и в шляпе, и с лимонадом, и с полотенцем на плечах; и вокруг моей персоны было запечатлено множество разнообразного народу… Купальник у меня был голубой, раздельный. Никогда не любила сплошные купальники – в них невозможно загорать. Правда, я немного стеснялась шрамов на груди – их было заметно, если приглядеться… Но сделать шлифовку мне даже в голову не приходило. Пусть будут… Эти шрамы были дороги мне, они напоминают мне о моем боевом прошлом, когда я была чем-то большим, чем есть сейчас.

Ольга, бережно взяв в руки мой телефон, внимательно разглядывала фото. Я показала ей, как листать туда-сюда, и она, перелистывая фото дрожащим пальчиком, все больше краснела и округляла глаза. Потом, отложив телефон, взглянула на меня с лукавством, и, зажав рот рукой, произнесла:

– Я, признаться, несколько шокирована… Но тем не менее нахожу, что обычай купаться в таком вот виде помогает относиться к собственному телу без ложной стыдливости… Я думаю, что когда выходишь на пляж и видишь вокруг и женщин, и мужчин в таких вот… нарядах, то вскоре просто перестаешь обращать на это внимание! Ведь сладок, как известно, только запретный плод… – Затем она задумчиво возвела глаза кверху и покачала головой. – Да уж, никогда бы не подумала, что там, в будущем, будет все так легко и просто… Но этот факт меня очень радует. Вы знаете, наша семья никогда не была особо чопорной. Мне даже известно, что… – Тут она сделала лукаво-заговорщический вид и наклонилась к моему уху: – что маман иной раз любила прыгнуть в неглиже в какой-нибудь из прудов Петергофа…

Она отстранилась от меня, чтобы оценить мою реакцию.

Я же улыбнулась и сказала:

– Что ж, раз так, Ольга, давай мы с тобой устроим купание в стиле «Двадцать первый век». Ну жарко же – сил нет!

– В этих самых… купальниках? – спросила Ольга.

– Разумеется!

– Я совсем не против, милая Дарья… – со вздохом произнесла Ольга, – вот только где я возьму купальник?

– Ну, дорогая, купальник можно сшить… – весело сообщила я.

– Конечно, можно, – согласилась великая княгиня, – но как ты это себе представляешь? Не стану же я обращаться к этой твоей тетушке Пэк с просьбой сшить мне такую… эээ… пикантную вещь… Это совершенно исключено.

– Я этого и не предлагаю, – ответила я. – Обойдемся без посторонней помощи. Ну неужели две женщины не смогут сшить один купальник? – И я весело подмигнула Ольге.

– Хм… Это мне и голову не приходило… – задумчиво ответила она. – Хотя я совсем не умею шить… Вышивать – да, а вот шить… Мне всегда казалось, что это очень сложно…

– Я тоже не особо талантливая швея, – утешила я ее, – но уж купальник-то сшить смогу. Чего там шить-то – лифчик да трусики… – И я весело заключила: – На манер моего и сделаем!

Ткань мы раздобыли без особого труда на следующий же день. Стоило только попросить – и дежурный миноносец, сновавший между Эллиотами и Артуром как трамвай, привез нам небольшой отрез прекрасного бледно-фиолетового шелка. Пятьдесят рублей, конечно, дорого, но не для Великой княгини и будущей императрицы. Получив требуемое, мы тут же закрылись в Ольгиной каюте и с энтузиазмом принялись за работу. Нитки с иголкой, к счастью, были у меня собой – взятые еще оттуда, из НАШЕГО мира.

И вправду, сшить бикини оказалось проще простого. Пришлось лишь вспомнить уроки бабушки, которая учила меня, малолетку, швейным премудростям. Вот и пригодилось! Ольга очень старалась, выполняя мои указания; несколько раз она, правда, ойкнула, уколовшись иглой. И вот наш шедевр готов… Верхняя часть сшитого бикини представляла два треугольника, надетых на узкую ленту из ткани. Трусики были сшиты таким образом, чтобы они завязывались на боках тесемками.

– Какое бесстыдство… какое очаровательное бесстыдство… – восхищенно шептала Ольга, рассматривая и поглаживая наше изделие, и в глазах у нее светился хулиганистый восторг.

– Примерять будешь? – спросила я.

Ольга энергично замотала головой.

– Я лучше завтра… Сразу и надену, когда мы купаться пойдем.

– А если не подойдет?

– Подойдет! Это же универсальный размер! – рассмеялась Ольга.

И вот настал следующий день. Естественно, я предупредила Одинцова о нашем предполагаемом мероприятии. Он слегка нахмурился, но потом хмыкнул и не стал возражать. Только сказал, что предупредит парней из взвода, оставленного охранять базу, чтобы никто нам не помешал. А то для охальника неизбежны последствия, не исключено, что даже летальные.

Для купания мы выбрали одну из удаленных бухточек, которых тут, на Эллиотах, было в изобилии. Окруженная невысокими скалами, она скрывала нас и от ветра, и от посторонних глаз со стороны моря. Эдакий нерукотворный бассейн. Вода здесь имела удивительный бирюзовый оттенок, по мере удаления от берега переходящий в синий. Вода была прозрачна и на ней мелькали солнечные блики; казалось, само солнце решило искупаться вместе с нами.

Я заранее посоветовала Ольге надеть свой купальник под платье – то самое, «чайное». Так же поступила и я сама, облачившись в свое зеленое кимоно, шитое корейской портнихой. На ногах у меня были сланцы, а у Ольги… Она называла это «пляжная обувь». Ничего, что вызывало бы ассоциации с пляжем, я в этих громоздких шнурованных красных ботинках я не находила. Но заказывать сланцы она почему-то категорически не желала, и я не стала настаивать. Может, стесняется ступни оголять – ну да ладно, не так-то легко избавиться от старых предрассудков, а она и так сделала большой прогресс.

Естественно, великая княгиня дополнила свой гардероб шляпкой – кажется, это была самая маленькая из ее обширной коллекции. Она вообще удивлялась, как это мы ТАМ не носим шляп… Ну, головным убором я по случаю жары в этот день все-таки озаботилась. Кусок ткани, оставшийся после шитья моего кимоно, я подогнала под форму косынки и повязала на голову на манер банданы, чем вызвала изумленные ахи Ольги.

Оказавшись в бухточке, я первым делом подошла к кромке воды и ногой проверила ее температуру.

– Теплая! – сообщила я Ольге, у которой был какой-то настороженный вид – она то и дело озиралась и ежилась. Тем не менее в глазах ее горела решимость.

Я, не глядя на нее, скинула свое кимоно, сдернула косынку и аккуратно положила все это на камень. Не люблю купаться в головном уборе. Мне нравится погружаться с головой, ощущать, как мои волосы развеваются в воде, нравится, вылезая на берег, чувствовать, как они облепили шею и как с них стекает вода…

Чувствуя на себе взгляд Ольги, я направилась к воде. Медленно, наслаждаясь каждым шагом, щупая голыми ступнями округлые камешки на дне, я заходила все дальше и, когда уровень воды достиг моей груди, поплыла. Какое же это было блаженство! Воистину жизнь зародилась в океане – иначе почему на несказанно приятно погружаться в его теплые волны?

Отплыв от берега на расстояние метров пятидесяти, я взглянула на берег. Ольга, стоящая у кромки воды, приложив к глазам ладошку, смотрела в мою сторону. Он была в купальнике… У нее оказалась очень хорошая фигура, похожая на мою, разве что бедра чуть шире. Кроме фиолетового бикини, на ней все еще красовалась шляпка и эти ужасные ботинки. Я тихонько рассмеялась. Было очевидно, что купаться она собирается именно в таком виде. Наверное, шляпка – это от солнечного удара, а ботинки – чтобы не поранить ноги о камни.

Чувствуя, что Ольга обеспокоена, я повернула назад.

– Ну как? – спросила я, подплыв к ней, зашедшей в воду по пояс.

– Замечательно! – улыбнулась она. – Ветер так приятно обдувает кожу… Но немного неловко, непривычно… Это, наверное, пройдет…

– Конечно, пройдет! – заверила я и поспешила спросить: – А ты вообще плавать-то умеешь?

– Нет… – призналась она. – Всегда хотела научиться, но кто бы этим со мной занимался? – Она вздохнула.

– Ладно, я тебя потом научу, – сказала я, – а пока можешь просто у берега поплескаться.

И я шутя брызнула в нее водой. После этого Ольга наконец-то окунулась полностью, то есть вместе с плечами. Пока она «плавала» на мелководье, я резвилась и наслаждалась морем, солнцем, простором, синим небом, ощущением неги и беззаботности. Через какое-то время мы вышли на берег и улеглись на шерстяной плед, предусмотрительно прихваченный мной из каюты. Мы лежали рядышком, на спине, и смотрели, как в небе проносятся маленькие облачка, похожие на торопливые мазки белил.

– Хорошо, правда? – спросила я.

– Да, замечательно… – ответила Ольга.

Мы помолчали, слушая шум прибоя – звук, который никогда не надоедает. Момент релаксации, во время которого могут внезапно осенить какие-нибудь потрясающие мысли… Но какие мысли могли осенить меня? Все у меня было хорошо, я жила полной жизнью, любила и была любима, занималась нужным и интересным делом… За спиной моего мужчины было так уютно и безопасно! И все же где-то глубоко-глубоко в моей душе тлела искра смутного беспокойства. Это началось у меня спустя примерно месяц после того, как мы с Одинцовым вступили… ну, в интимные отношения. Эта искра непонятного волнения отдавалась и на мое тело – порой я ощущала его как-то по-другому, не так, как обычно. Это трудно описать, но мне казалось, что с ним что-то происходит, что-то непонятное. Впрочем, у меня не оставалось времени думать об этом. Практически постоянно я была занята. И уставала так, что, приходя к себе вечером, просто падала в кровать и мгновенно засыпала… А раньше мне всегда было трудно заснуть.

И вот опять… опять это непонятное беспокойство одолело меня, тихо-тихо стучась в мой разум… Даже сердце изменило свой ритм – сейчас я вдруг особенно остро почувствовала необходимость разгадать причину происходящего со мной. Море… Ласковые волны, что качали меня несколько минут назад… Море, колыбель человечества, матерь всего живого…

Что-то подсказывало мне, что мои мысли текут в верном направлении. Разгадка брезжила совсем рядом, но не желала оформляться во что-то отчетливое.

Я села.

– Знаешь, Ольга, – сказала я, – я, пожалуй, еще разок окунусь.

– А я чуть позже, – ответила она.

На этот раз я заплыла гораздо дальше. Было немного боязно – что если я наткнусь на ядовитую медузу? Но что-то заставляло меня плыть дальше, и лишь подумав о том, что Ольга, должно быть, беспокоится за меня, я повернула обратно. Глядя сквозь толщу воды, я то и дело видела маленьких желтых рыбок, что бодрыми стайками проплывали подо мной. И почему-то именно как раз в один из таких моментов я вдруг поняла причину своего беспокойства – так отчетливо и ясно, что никаких сомнений быть не могло…

Я была беременна! За суетой я даже не заметила, что у меня пропали месячные. Искажение вкуса, несвойственная мне сонливость – все то, на что я даже не обращала внимания – было признаками того, что во мне зародилась маленькая жизнь… И, похоже, это произошло как раз после того, самого первого раза… Надо же, никогда бы не подумала, что не смогу определить у себя признаков беременности! Судя по фильмам, которые я смотрела, меня должно было со страшной силой тошнить по утрам… Теперь вспоминаю, что легкая дурнота иногда была, но чтобы идти и пугать раковину – до такого ни разу не доходило, а сейчас и вообще все прошло, и только аппетит усилился… Это какой же у меня срок? Так, сейчас сообразим… ну, получается, что три месяца с небольшим. Просто обалдеть, не могу привыкнуть к этой мысли… Это что, недели через две-три малыш уже будет шевелиться?!

Я плыла к берегу, обуреваемая совершенно неведомыми прежде эмоциями. Я видела, что Ольга, полная беспокойства за меня, встала и подошла к воде, и теперь напряженно всматривается, следя за тем, как я приближаюсь. От избытка чувств я помахала ей рукой и крикнула:

– Эге-гей!

И она в ответ помахала мне рукой. Сейчас она, наверное, немало удивится и даже, пожалуй, сочтет меня сумасшедшей, когда я, выйдя на берег, крепко-крепко обниму ее и закричу: «Я так счастлива!!!»

12 июня 1904 года, полдень. Британская арендуемая территория Вэй Шен, административный центр территории, порт и британская военная база Вэй Хай Вей (английское название Порт-Эдвард).

Британский флот на внутреннем рейде снимался с якорей и готовился к походу. Густо дымили трубы разводящих пары броненосцев и крейсеров, сновали туда-сюда паровые катера и гребные вельботы, в последний момент доставляя с берега на корабли опаздывающих людей и забытые грузы. Первым – грузно, как доисторический мастодонт – к выходу потянулся флагманский броненосец «Глори», главным грузом которого был командующий Китайской станцией вице-адмирал Жерар Ноэль. На внешнем рейде, понурые как побитые собаки, его ожидали три однотипных бронепалубных крейсера передового дозора: «Эдгар», «Кресчент», и «Тезеус», выдвинутые на ближние подступы еще утром. Они не смогли перехватить и уничтожить маленький русский кораблик, стремительно приблизившийся к британской базе на такое минимальное расстояние, с которого можно было легко разглядеть повисшее над Вэйхавеем облако плотного черного дыма, говорящего о том, что британская эскадра в полном составе готовится к выходу в море.

Это был русский миноносец «Лейтенант Бураков», самый быстрый кораблик в русской Тихоокеанской эскадре, который еще шутливо называли «чехол для машин». При водоизмещении в двести восемьдесят тонн, его машины развивали мощность в шесть тысяч лошадиных сил. В то время как для броненосца считалось нормальным иметь одну лошадиную силу машин на тонну водоизмещения, для крейсеров – три-четыре лошадиных силы на тонну*, «Лейтенант Бураков» таких лошадиных сил на тонну водоизмещения имел больше двадцати; и куда уж британским индоуткам** было угнаться за эдаким живчиком. Все, что они могли – это наблюдать, как над водой стелется длинный дымный след его труб. Привет тихоходным черепахам от быстроногого Ахиллеса. С тех пор как русский флот ушел из Порт-Артура воевать Цусиму, по настоянию Одинцова и Карпенко один из русских миноносцев-разведчиков постоянно дежурил в виду британской базы с целью упредить возможность внезапного нападения. А от кого еще ждать неприятностей – не от немцев же, чей кайзер, принюхиваясь, выжидал, соблюдая нейтралитет.

Примечание авторов:

* крейсер «Аскольд», «Богатырь» и «Варяг»

** британские крейсера типа «Эдгар» даже на форсированной тяге имели чуть больше полутора лошадиных сил на тонну водоизмещения и разгонялись максимум до двадцати узлов

Впрочем, адмирал Ноэль отнесся к этому известию индифферентно. По его мнению, даже если русские что-то заподозрили, этот миноносец мог лишь известить о британских приготовлениях командование Порт-Артурской военно-морской базы, и не более того. А база, даже самая мощная, со всеми своими береговыми батареями – это не отряд броненосцев, на помощь базе пришельцев на Эллиотах не придет. И вообще, быть может, этот миноносец оказался у Вэйхайвэя случайно и теперь бежит прочь, спасая свою шкуру от могучих британских крейсеров. Солнце Британской империи стояло в зените, ее военная мощь находилась на пике могущества, что и позволяло таким недалеким и самоуверенным адмиралам, как Жерар Ноэль, делать карьеру и благополучно помирать от старости в теплых постелях .С момента победы в Трафальгаском сражении британскому флоту еще ни разу не доводилось сражаться хотя бы с равным противником, а весь его боевой опыт ограничивался бомбардировкой приморских крепостей каких-нибудь арабских или египетских султанов, ну и Восточной (Крымской) войной, которая обошлась без морских сражений, потому что русские сами затопили свой флот у входа в Севастопольскую бухту. Впрочем, о смерти и старости адмирал сейчас не думал, а думал о том, каких наград и почестей он удостоится от короля и Парламента, если сумеет благополучно захватить базу пришельцев.

Адмирал Ноэль не знал, что как только командир «Лейтенанта Буракова» кавторанг Иванов 4-й обнаружил, что его пытаются преследовать британские крейсера, на миноносце тут же заговорила радиостанция, на коленке собранная из местных деталей и ЗИПов «Тумана». Тонкий комариный писк морзянки на средних волнах не был слышен операторам искровых радиостанций, зато сигнал сразу приняли на радиостанции Порт-Артурской базы на Золотой горе, на Эллиотах, а также на крейсере «Аскольд», который в данный момент стоял на якоре в бухте Асо. Некоторое время спустя, во время очередного сеанса связи, о них узнали и на атомной подводной лодке «Кузбасс», которая экономической скоростью шла от Цусимы к Эллиотам, чтобы после ста дней автономки дать команде отдых на берегу.

Таким образом, не успели британцы до конца вытянуть свою задницу из собственной базы, как все заинтересованные лица с русской стороны уже знали, что британский флот в полном составе выходит в море. И вполне понятно, для чего. Поразбойничать в доме, пока хозяин в отлучке – это что ни на есть самая британская манера ведения дел. Хуже всего для англичан было то, что оный приказ – найти британский флот и сесть ему на хвост – получила российская атомная субмарина «Кузбасс», которая находилась примерно в ста милах к северо-востоку от Вэйхавэя. Три с небольшим часа хода максимальным тридцатиузловым ходом с периодами тишины в самом конце пути для того, чтобы слушать море.

Обнаружить британский флот в таких условиях и начать его преследование для российских подводников являлось делом довольно непродолжительного времени, тем более что адмирал Ноэль в качестве военной хитрости приказал сначала проложить курс к корейскому побережью, и лишь потом поворачивать в сторону Эллиотов, как будто это идет возвращающийся от Цусимы русский флот. Хитрость, вполне достойная девятнадцатого века – когда не существовало даже искровых радиостанций, а все опознавание и связь осуществлялись только на расстоянии прямой видимости при помощи выпуклых командирских глаз, сигнальных флажков и фонарей Ратьера. Но в данном случае этот приказ означал, что атомная субмарина и британцы фактически пойдут навстречу друг другу.

Впрочем, моряки постепенно вытягивающегося из базы британского флота и сам адмирал Ноэль об этом пока не ведали. Моряки считали, что, как им объяснили, эскадра идет на учения, а если что, у адмирала голова большая – путь он ей и думает. Их не смущало даже то, что на корабли был загружен полный боезапас, а также весь имевшийся в Вэйхайвее наряд морской пехоты. Сам адмирал Ноэль об истинной цели похода собирался объявить уже в море, в момент смены эскадрой курса, и думал, что перехитрил всех. А еще он очень хорошо запомнил момент своего унижения, когда британские крейсера были вынуждены бросить конвой и бежать, и теперь жаждал реванша. Если что, то британские морские пехотинцы умеют зверствовать ничуть не хуже японских людоедов.

Да и какая там, по большому счету, разница – обнаружил выход в море британского флота русский миноносец или не обнаружил, перехватит эскадру «Владычицы морей» российская атомная подводная лодка или не перехватит? РЛС «Вымпел», что входит в систему управления артиллерийский огнем находящихся во внутренней бухте островов Эллиота малых ракетных кораблей «Иней» и «Мороз», способна в любую погоду и любое время суток обнаружить групповую цель типа «британский флот» с расстояния 25 морских миль (45 километров). Для того, чтобы, миновав точку обнаружения, выйти на рубеж открытия огня главным калибром, британским броненосцам экономическим ходом потребуется два часа, а полным – чуть больше часа. Этого времени вполне достаточно для того, чтобы МРК успели отстреляться по британской эскадре противокорабельными ракетами «Малахит», а потом если не «Кузбасс», так снявшийся с якоря и вышедший из базы «Иркутск» успеет добить уцелевшие корабли лаймиз своими торпедами. Здесь вам не тут, тут вас не ждут!

Ну а пока вслед за «Глори» в кильватерной колонне на выход из базы потянулись ее систершипы – броненосцы 1-го класса «Альбион» и «Голиаф».Вслед за ними, дымя своими двумя спаренными трубами, пристроился броненосец 2-го класса «Центурион», и уже за ним пошли крейсера. Сначала – тяжелые броненосные крейсера «Левиафан» и «Кресси», за ними – несчастные «плавучие мишени»: «Пауэрфул» и «Террибл», громоздкие, как броненосцы и такие же тихоходные, но зато почти не бронированные и слабо вооруженные. Сразу за ними шли их уменьшенные и еще более неудачные копии – крейсера типа «Диадем»: «Амфитрит» и «Аргонавт». Два малых бронепалубных крейсера 2-го ранга типа «Аполло», «Пик» и «Ифигения», которые после выхода из базы должны будут развернуться во фланговые дозоры, а также средние бронепалубные крейсера «Эклипс», «Венедектив» и «Гладиатор» составляли арьергард эскадры. Британский флот уходил из Вэйхайвэя, и пока еще никто не знал, что ему уже не суждено будет туда вернуться.

Два часа спустя. Желтое море, координаты 38,28 с.ш. 124.05 в.д., Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 1-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Ну вот… А мы так надеялись уже вечером быть «дома», пусть на временной, но базе. Так хочется пройтись по твердой земле и зеленой траве островов Эллиота, а также пообщаться с тамошними «дамами», которые, говорят, весьма благосклонны к русским морякам. Тут вот ведь какое дело – с момента так называемого «попадания» (то есть перемещения в прошлое) никто из нашей команды еще не был на берегу. При этом условия автономки* как то не способствовали окончательному осознанию того факта, что в родную базу в Вилючинске нам не вернуться уже никогда. Семейные никогда не увидят своих жен и детей; те, у кого своих семей еще нет (в частности, молодые офицеры, мичманы, а также матросы и старшины контрактной службы) никогда не поедут в отпуск для того, чтобы увидеть своих родных.

Примечание авторов: * автономка или автономное плавание – самостоятельное плавание одиночного корабля или группы кораблей в отдаленных от баз районах, как правило, без пополнения запасов.

Для них, наших близких, мы все умерли, пропали бесследно в пучине Тихого океана, и никто из них не знает, что мы, как говорится, живы и здоровы. Тут, в море, это чувство как-о приглушено – автономка она и есть автономка; а вот на берегу эти чувства должны будут многократно усилиться, и тогда неизвестно, не сорвется ли кто-нибудь с катушек. Сергеич и Кот Наоборот* каждый по своей части сбивались с ног, пытаясь предотвратить самые негативные нюансы, но, как говорится, на каждый роток не накинешь платок. И хоть подводники – люди не слабонервные, но в условиях, когда между людьми и их прежней жизнью стоит слово «никогда», случиться может всякое.

Примечание авторов: * Замвоспит «Кузбасса» кап-3 Кальницкий Андрей Сергеевич и особист старший лейтенант Ивантеев Константин Андреевич

Правда, сначала бодрости команде прибавил погром в Токийском заливе. Мы же все же люди военные, призвание которых – не просто отбывать номер на службе, но еще и защищать свою Родину, уничтожая ее врагов; и война, как говорит Сергеич, есть квинтэссенция нашего существования. Но кто бы ТАМ позволил нам так повеселиться – втихаря проникнуть на вражескую (американскую) военно-морскую базу и полностью ее разгромить? Потом было дежурство в Корейском проливе (так сказать, работа подводным морским демоном), очная встреча с предками и долгое болтание в море на одном месте, вызывающее некоторое ощущение позабытости-позаброшенности, будто никому мы не нужны. Все это снова привело, как выразился Кот Наоборот, к росту деструктивных настроений, тем более что еще со школьной скамьи все мы помнили рассказы об отсталой сущности царского режима вообще и отвратительных управленческих способностях царя Николая в частности.

Но тут из Владика на наш отряд приходит транспорт снабжения, которым поработал вспомогательный крейсер «Лена». А на нем – свежие продукты, причем не только на местных «владивостокцев», но и на нашу команду. Нормы местные, от пуза. Жрали в русской армии и на флоте очень хорошо, а те случаи, что дошли до нас из истории (вроде бунта на «Потемкине» из-за гнилого мяса) проистекали из местной системы снабжения, точнее, полного ее отсутствия. Командиру корабля или воинской части просто выделялись деньги на закупку продовольствия, а тот уже сам должен был контролировать снабженцев. Например, на рынке свежая говядина без душка стоит пятнадцать копеек фунт, что-то около тридцати пяти копеек за килограмм. Под эту цену по суточной раскладке и выделены деньги, выданные командиру на руки. Но у него, вместе со снабженцем, закономерно возникает вопрос «А нам?». Деньги-то на руках, они почти что свои – и жаба душит тратить их на питание матросского или солдатского быдла. Конечно, если побегать, то можно найти мясо и по двенадцать-тринадцать копеек; но это мясо еще живое, оно мычит или блеет, и его надо самовывозом доставлять на борт корабля или в расположение части, чтобы забить и разделать. Но две-три копейки с фунта – рази ж это прибыль? К тому же потом, пока эта скотина дойдет до котла, с ней не оберешься хлопот. Зачем столько сложностей, когда совсем рядом, по пять-семь копеек за фунт, привлекая на жаре тучи мух, лежит вчерашняя или позавчерашняя тухлятина – лучший агитационный инструмент в руках борцов за Мировую революцию.

Но к нам приходило все свежайшее. Консервантов (кроме соли и уксуса) тут еще нет, так что, если мясо свежее, то оно действительно свежее. Но самым главным были не продукты (у нас и самих провизионка не опустела и на одну треть), просто свежатинка в котле гораздо приятнее мяса глубокой заморозки со складов Росрезерва. Главным было то, что эта «Лена» доставила офицерские погоны и кортики для наших матросов, старшин и мичманов, которые, согласно занимаемой должности и российского чина, производились в прапорщики, подпоручики и поручики по адмиралтейству. Например, наш главный доставала мичман Покальчук был произведен в звание поручика по адмиралтейству, что по табелю о рангах соответствовало званию мичмана. Не были забыты и офицеры – нас всех при вступлении на службу Российской империи и свершенные подвиги повысили в звании на один ранг, ведь по местным понятиям «Кузбасс» – это корабль первого ранга, а значит, звания командира и прочих офицеров должны соответствовать этому обстоятельству.

Данный факт снова поднял настроение в команде, несколько притупив ноющую боль по потере родного мира. К тому же большая часть команды приняла этот факт как данность, приготовившись устраиваться в новом мире, а немногочисленные семейные, тоскующие по потерянным женам и детям, уже не так остро переживают боль своей утраты. Но все равно хочется, чтобы хоть кто-нибудь ответил за то, что случилось со всеми нами. Обвинять ученых, сконструировавших агрегат маскировки и молнию, которая его сожгла, так же бессмысленно, как и роптать на Господа Бога. Нам ли, подводникам, не знать, как лодки гибли от технических недоработок, производственного брака и человеческого фактора? А тут агрегат, который в первый раз был задействован на войсковых испытаниях. Кто же знал, что удар молнии в антенное поле вызовет такой эффект? Оружие на новых физических принципах – оно такое. В итоге до конца никогда неизвестно во что все это выльется.

Но если признать, что в нашем перемещении в 1904-й год есть высший смысл, то тогда виновными во всем могут быть назначены британцы-засранцы. Это их политика стравливания всех со всеми в самом недалеком будущем приведет двум мировым войнам, краху Российской империи, Гражданской войне в России и образованию биполярного мира. Биполярный мир можно и оставить, поскольку соревнование двух систем здорово стимулирует научно-технический прогресс, но все остальное требуется срочно отменять. И вот – приказ перехватить и сопровождать британский флот, с неизвестной целью вышедший из базы. Подписи: Макаров, Карпенко, Одинцов. А то как бы англичанка не нагадила так, что потом с разбегу не перепрыгнешь. И хоть этот приказ на некоторое время отодвигал вожделенный отдых, никакого недовольства не было. На самом деле японцы настоящими врагами не воспринимались. Так, мальчики для битья, которых вооружили и натравили на нас злые белые европейские дяди. Слишком сильны у нас были воспоминания об августе сорок пятого года, когда Красная армия, вышедшая в ходе борьбы с вермахтом в высшую лигу, пинками и ссаными тряпками (только треск стоял) за месяц с небольшим вышибла японцев прочь из Кореи и Маньчжурии.

Настоящими врагами, заказчиками и организаторами этой дурацкой войны у нас числись как раз британцы, поэтому приказ обнаружить их флот и сесть ему на хвост был воспринят с общим воодушевлением. И пусть этот приказ не предусматривал немедленной атаки, все мы понимали, что это не наш две тысячи семнадцатый, а Одинцов с Макаровым – это не Путин с Шойгу, и в случае малейших угрожающих движений британцев приказ на уничтожение врага поступит незамедлительно. Идет война, а у британцев репутация такова, что им лучше на нашей дороге не попадаться.

Поиск вражеского флота облегчался тем, что у британцев на хвосте уже сидел наш миноносец «Лейтенант Бураков», на котором была установлена средневолновая радиостанция. Британцы его постоянно отгоняли, но он, имея в виду их дымы, во время наших подвсплытий под перископ, слал и слал в эфир координаты и курс вражеской эскадры. Отпустили мы его домой в Артур в тот момент, когда акустик доложил, что слышит отдаленный шум множества корабельных винтов. Британские крейсера, до того беспрестанно пытавшиеся отогнать «Лейтенанта Буракова» прочь, наверное, вздохнули с облегчением, не подозревая, что его место занял враг куда более опасный и куда более серьезный.

Проще всего было бы шмальнуть по пеленгу атомной торпедой, благо британские корабли идут с постоянной скоростью и неизменным курсом, но такого приказа у нас нет. Есть приказ, сидя на хвосте, наблюдать за перемещением противника; впрочем, находясь в полной готовности применить оружие на поражение. Сначала надо выяснить, что задумал их командующий, потому что если провести на карте линию, продолжающую курс британского флота, то она уткнется в устье реки Чхончхонган. Достаточно удобное место для высадки десанта в тылу русской армии, медленно и методично продвигающейся на юг Кореи, к Чемульпо с затопленным «Варягом» и Сеулу с перепуганным царьком-ваном; но факт в том, что десантных транспортов в колонне не наблюдается. Там даже угольщиков нет, как будто британцы собрались в увеселительную прогулку до корейского берега и обратно. Загадка, однако, которую обязательно требуется разгадать – куда и зачем, дымя трубами, прется вся эта бронированная свора, а уже потом, в случае необходимости, топить ее ко всем чертям.

12 июня 1904 года, поздний вечер по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Павел Павлович Одинцов

Сообщение о том, что британская эскадра после десяти часов хода вдруг повернула на девяносто градусов от своего прежнего курса и теперь со скоростью десять узлов приближается к островам Эллиота, не вызвало у меня ни малейшей паники или растерянности. Возможность такого развития событий предполагалась с самого начала. Чем глубже мы прогибаем под себя этот изменчивый мир, тем сильнее этот факт беспокоит тех, кто уже считает себя его владельцами, то есть англосаксонские элиты. Очевидно, настал тот момент, когда некоторая их часть, привыкшая к вседозволенности, слетела с нарезки и решилась на лобовой силовой вариант, в то время когда все наши боевые корабли находятся в отлучке.

Скорее всего, на острова Эллиота планируется типичный пиратский набег, после которого тут не останется ни одного выжившего, но даже в этом случае попытка истинного виновника замести следы окажется шитой белыми нитками. Пусть даже разведка лаймиз не смогла добыть сведений о наличии у нас продвинутой радиосвязи, но все равно на Эллиотах имеется телеграфная станция, персонал которой обязательно успеет отправить сообщение о нападении. И пусть в Порт-Артуре и Дальнем нет кораблей, которые могли бы выйти нам на помощь, но все равно о нападении немедленно узнает Наместник Алексеев, и уже он обязательно отправит телеграмму в Петербург. И вот тогда грянет как минимум международный скандал.

Какие бы флаги ни поднимали налетчики, о том, что это британцы, можно будет догадаться сразу. Французский флот базируется на Индокитай, американский на Филиппины (а это очень далеко, требуется минимум одна бункеровка), у немцев тут, в Циндао, только легкие крейсера, а японские корабли почти все уже на дне, а те, что не на дне, не смеют и носа высунуть из своих баз. А главное, что больше ни одна страна, за исключением Америки, не вложилась в эту войну на таком уровне, как Великобритания. Японский флот построен на кредиты английских и американских банков, на эти же деньги вооружена огромная, по меркам маленькой страны, армия – в полмиллиона штыков. Выплаты по этим кредитам планировались по результатам маленькой победоносной войны – после выплаты Российской империей контрибуции и беспощадного экономического ограбления Кореи.

Из этих умозаключений можно сделать простейший вывод о том, что все нормы приличия британской элитой уже отброшены, что ей наплевать на международный скандал. Таким образом, стало понятно, что, получив соответствующую команду из Лондона, британский командующий начал действовать исходя исключительно из права силы. Сейчас, когда их должник грозит обратиться в прах, «деловые люди» Лондонского Сити и их подручные из правительства Британской империи стали готовы на любую подлость и любое злодеяние, чтобы оборотить ход событий вспять. Но им, очевидно, даже не приходит в голову, что в эти игры вполне можно играть вдвоем, и что тот, кто идет к нам с мечом, должен заранее озаботиться написанием завещания.

Получив информацию о приближении британской эскадры, я в первую очередь проинформировал о происходящем Карпенко с адмиралом Макаровым. Пусть они оба знают, какая тут заваривается хрень. Макаров, кстати, когда я ему говорил о возможности такого варианта развития событий, мне не верил и называл мои слова «напрасными беспокойствами». В этот раз, слушая в динамике замысловатые адмиральские ругательства, я был полностью удовлетворен полученным эффектом. Вот вам, господин вице-адмирал, и «напрасные беспокойства». Капитан первого ранга Карпенко, напротив, был сух и деловит, данный британский выкрутас неожиданностью для него не был. Правда, в связи с отсутствием наличия своего присутствия он ничем не мог помочь нам лично, только заверил, что присутствия в месте событий двух малых ракетных кораблей и двух атомных подводных лодок вполне достаточно и для утопления вдвое более сильной корабельной группировки, чем приближающаяся к островам Эллиота британская эскадра из Вэйхайвея.

Потом, закончив переговоры с Цусимой, я вызвал к себе другого Макарова (который капитан первого ранга и командир «Иркутска»), а также командиров обоих МРКшек – капитана третьего ранга Василия Петровича Булыгина и капитан-лейтенанта Виктора Андреевича Халикова. «Иркутск» в полночь должен был покинуть якорную стоянку и выйти на внешний рейд, где ему требовалось погрузиться на перископную глубину и ждать следующей команды. Поскольку «Иней» и «Мороз» имеют возможность стрелять ракетами прямо с внутреннего рейда, им требуется только сняться с якоря и развернуться носом в направлении приближающейся британской эскадры и также ожидать команды. В принципе, ракеты типа П-120 «Малахит» уже сейчас могут достать британскую эскадру, находящуюся на удалении ста пятнадцати километров, в то время как полная дальность полета – сто пятьдесят километров. Но было бы желательно, чтобы британцы подошли поближе, километров на сорок, чтобы их ордер* отчетливо был виден на радарах, и к тому же находились бы в территориальных водах Ляодунского полуострова… Исходя из этих соображений, лучшее место для атаки – это окрестности островов Блонд, расположенные в тридцати километрах восточнее Эллиотов и тоже формально входящие в территорию Ляодунского полуострова, арендованную у Китая Российской империей. В своих территориальных водах мы сможем сделать с британцами все что захотим, и никто нас не осудит, кроме самих британцев.

Примечание авторов:* ордер – военно-морской термин, означающий построение кораблей в походе или бою.

Первоначально я сомневался – справится ли единичная ракета типа П-120 «Малахит» с броненосцем типа «Канопус», или потом подводникам все равно придется дополнительно тратить на подранков свои торпеды? Кап-три Булыгин, посмотрев на переданную с Кузбасса схему ордера и прочитав карточки с характеристиками кораблей, сказал, что беспокоиться не о чем. Противокорабельные ракеты «Малахит» предназначены для уничтожения линкоров и авианосцев, следующих в ордере конвоя, следовательно, эти ракеты имеют очень мощную фугасно-кумулятивную боеголовку, а автопилот системы наведения из всех целей ордера будет выбирать самую крупную. Таких равновелико крупных целей в ордере восемь – четыре броненосца и четыре броненосных крейсера. При этом дополнительная инфракрасная система самонаведения «Дрофа» будет наводить ракету на самую «горячую» часть корпуса цели, то есть котельное отделение. В случае если попадание состоится, это уже не лечится. С полностью разрушенными котлами (а с боеголовкой «Малахита» иного быть не может) и цель, даже если не затонет, то превратится в безвольную игрушку волн и ветра. Для ремонта в таком случае потребуется полноценная ремонтная верфь с сухим доком, а самая ближайшая из них находится в Японии, куда дотащить болванку массой от десяти до четырнадцати тысяч тонн просто нереально. Это их, командиров ракетных кораблей, задача – сделать так, чтобы двенадцать выпущенных ракет поразили все восемь целей первого ранга, а уж остальное, поменьше, пусть понадкусывают подводники. Короче, успокоил меня кап-три Булыгин и отпустил с миром. Действительно, зачем вмешиваться в действия специалистов, которые я все равно понимаю только на уровне дилетанта. Долг свой они выполнят, не стоит и сомневаться, а пока у нас есть и другие дела.

Следующим делом у меня был разговор с присутствующими на островах Эллиота Императорскими Высочествами. Встреча состоялась за час до полуночи в курительном салоне «Принцессы Солнца». С нашей стороны присутствовали я и Дарья, с той – Великий князь Александр Михайлович, неожиданно отказавшийся идти в поход на «Адмирале Трибуце», и наша будущая императрица Великая княгиня Ольга Александровна. Великий князь Михаил Александрович воюет сейчас в Корее, еще два «высочества» со стороны Владимировичей сидят в Мукдене за плотным караулом и к делу не относятся.

Выслушав меня, «высочества» повели себя по-разному. Ольга Александровна побледнела, но усилием воли постаралась держать себя в руках, а Александр Михайлович чертыхнулся так энергично, что у дам уши свернулись в трубочки. В переводе на цензурно-литературный язык его речь звучала так:

– Так значит, эти британцы-засранцы все-таки решились! Это вполне в их духе. Если джентльмен проигрывает, он начинает жульничать, если не помогает и это, то он переворачивает стол (имеется в виду стол для игры в карты). Лучший аргумент для них в таких случаях – это возможность получить канделябром в висок или пулю из револьвера в лоб.

Немного помолчав в раздумьях, Великий князь Александр Михайлович добавил уже более спокойным тоном:

– Скажите, Павел Павлович, и что же вы теперь намерены делать? Наверное, надо объявить эвакуацию островов Эллиота, и в первую очередь вывезти отсюда Дарью Михайловну и Ольгу Александровну, ибо там, где в самом скором времени загрохочут пушки, совсем не место слабым женщинам.

– Сандро! – с нажимом сказала Великая княгиня Ольга, – никуда я не поеду! Вон, Павел Павлович говорит, что я должна вести себя как государственный деятель и будущая императрица, а не как простая слабая женщина. Что лично для меня означает, что отъезд будет подобен поражению; если же я останусь, то смогу много что приобрести. Наши новые друзья не такие люди, чтобы пустить дела на самотек и не предусмотреть всех возможных вариантов. Поэтому нет, нет, и еще раз нет! Скажите, Павел Павлович, я права в своих выводах?

После этих слов Ольги Александр Михайлович с интересом воззрился на мою персону, как будто я был цирковым фокусником, который вот-вот достанет кролика из своей шляпы.

– Разумеется, вы правы, ваше императорское высочество, – ответил я, – ни один британский корабль не сумеет подойти к берегу на расстояние артиллерийского выстрела. Острова Эллиота только выглядят соблазнительно беззащитными, а на самом деле это стальной капкан, готовый пришибить слишком жадную и неосторожную крысу. Как это будет, вы увидите собственными глазами через несколько часов, а пока я попросил бы вас отправить телеграммы за своими подписями на Высочайшее имя, чтобы государь-император Николай Александрович был в курсе происходящего. Вас, Александр Михайлович, я попрошу осветить вопрос с профессиональной точки зрения, поэтому сейчас вы получите возможность встретиться с одним из наших морских офицеров, который и изложит вам диспозицию предстоящего сражения. А вас, ваше императорское высочество Ольга Александровна, я попрошу написать государю – просто как сестра брату – о том, насколько бессовестны наши британские партнеры, раз ради своих интриг они готовы пожертвовать жизнями тысяч людей.

Тогда же и там же. Дарья Михайловна Спиридонова (почти Одинцова), 32 года.

С тех пор как я узнала о своей беременности и поделилась этой радостью с Ольгой, мы с ней сблизились еще больше. Мы стали почти что неразлучны. И я была очень благодарна ей, ведь в моем положении так необходима рядом добрая подруга! Она так радовалась за меня, так беспокоилась о том, чтобы я хорошо ела, полноценно отдыхала, не нервничала – словно милая сестрица, которой у меня никогда не было. Правда, она то и дело принималась мягко так настаивать, чтобы я сообщила Одинцову, чтобы, значит, «обвенчаться, как честные люди, и жить семейным союзом, под Господним благословением».

Я понимала, что она права, но как только набиралась решимости сказать своему милому об этом, что-то останавливало меня – ну вот словно кто-то невидимый рот зажимал. Кроме того, я стала какая-то мнительная, эмоциональная, иной раз непроизвольно накручивала себя. Раньше такое «типично женское» поведение было мне вообще несвойственно. Наверное, это все гормоны, утешала я себя. Но факт оставался фактом – я боялась сказать Одинцову о своей беременности. Боялась в первую очередь того, что вдруг он прореагирует совсем не так, как мне бы хотелось в идеале. Может быть, он считает, что еще не время… Что если нахмурится, помрачнеет и посмотрит на меня этак осуждающе – что вот, мол, залетела, а с ним не посоветовалась… Надо было предохраняться, мол, ты же женщина, должна быть ответственной… О ужас, и как я это переживу?

А еще я опасалась, того что он тут же отправит меня на материк – и все, сидеть мне, как клуше, вдали ото всех событий и шить распашонки… Такого расклада я категорически не желала. Ну и еще… еще мне было стыдно. Наверное, общение с одухотворенной, принципиальной Ольгой так повлияло на меня, но я не могла отделаться от чувства, что наша внебрачная связь с Одинцовым, как ни крути, а греховна. И хоть я пыталась смеяться над собой – ничего не помогало. Не дело это – беременеть вне брака. Эта мысль все время сидела у меня в голове и привносила горькую нотку в общее ощущение счастья и небывалого чуда. Я стану матерью?! У меня будет мой сладкий, милый малыш, плод любви – нежданный, но уже горячо любимый… Я теперь думала об этом малыше каждый вечер перед тем как заснуть – и от умиления слезы катились по моим щекам – слезы, которых никто никогда не должен был увидеть. Ведь я – железная Дарья Михайловна, суровая и решительная, как настоящая валькирия, как прозвали меня местные офицеры, совсем не склонная к сантиментам. Никто не узнает, как я разговариваю со своим животиком, как глажу его и шепчу всякие глупые сюсюкающие нежности…

За эти два дня я успела оценить то, насколько тактична и великодушна по отношению ко мне Ольга. Я ни разу не почувствовала с ее стороны ни капли осуждения в свой адрес. А ведь в это время беременность вне брака даже не то что осуждалась – это приравнивалось к катастрофе. Ну, то есть в некоторых случаях, конечно, все успешно заканчивалось браком, но дело было не в этом. А в том, что внебрачная половая связь и так-то считалась грехом, а уж младенец, зачатый без Божьего благословения… Теперь я понемногу начала осознавать, что во всем этом, что раньше я считала чепухой, есть глубокий духовный смысл…

Ольга ненавязчиво подталкивала меня к тому, чтобы сделать признание отцу ребенка. Она говорила, что это нужно сделать поскорее. Говорила, что мне и самой тогда легче станет. Чтобы сподвигнуть меня на это, она рассказывала мне, как у нас ним будет происходить свадебный обряд. «Он будет счастлив взять тебя в жены пред лицом Господа, Дарья, – горячо убеждала она меня, – вот увидишь, Отец Небесный простит вам этот грех, раз уж совершили вы его по любви, не ведая что творите… Я знаю. Я молюсь за вас каждый вечер… Решайся уже, милая Дарьюшка…»

А я лишь кивала, а у самой все трепетало внутри при мысли о признании…

И вот сегодня наконец я сказала себе, что подойду к Одинцову и все выложу, как на духу – и тогда будь что будет. Но исполниться моим планам было не суждено…

Когда я узнала, что над нашей базой нависла серьезная угроза, я моментально передумала сообщать свою пикантную новость. Ведь меня тогда точно ушлют – ну вот как пить дать! Да и вообще – не стоит доставлять Одинцову лишних хлопот… Ему и так предстоит нешуточное дело. Воевать – это дело военных моряков и они его знают; но, Господи, сколько потом после всего этого будет политической вони – ни в сказке сказать, ни пером описать… И разбираться во всем этом придется моему Павлу Павловичу. До меня ли и до моей беременности тогда ему будет?

Когда весть о предстоящем нападении британцев уже была озвучена в узком кругу из меня, Ольги и Великого князя Александра Михайловича, мы с моей августейшей подругой обменялись многозначительными взглядами. «Теперь – ни за что не скажу!» – говорили мои глаза. «Понимаю… И не осуждаю… Но все же считаю, что это неправильно», – отвечал ее взгляд.

После нашего собрания, когда еще никто не успел разойтись, Ольга решительно подошла ко мне и взяла под ручку.

– Милая Дарья! – сказала она, – не откажешь ли мне в любезности поучаствовать в написании письма моему брату?

– Конечно, не откажу, – ответила я.

После этого мы отправились в ее каюту.

В каюте Ольга достала бумагу (у нее имелась папка с тиснеными листами, которую предписывалось использовать именно для написания писем) и взяла шариковую ручку.

О, эти шариковые ручки! Обитатели этой эпохи стали просто сходить по ним с ума, когда обнаружили, какой это чудесный предмет. Мне стало известно, что многие из местных (в основном, офицеры) даже предлагали «нашим» приличные суммы за обладание этой уникальной вещью. Если удавалось ее заполучить, они чувствовали себя настоящими баловнями судьбы и при случае старались непременно продемонстрировать сей раритет. Многие счастливые обладатели ручек даже завели себе по маленькому блокнотику и при каждом удобном случае туда что-нибудь записывали. Это были статусные предметы – ценней, чем ручки Паркера с золотым пером, которые тоже только что появились в продаже.

Ручка, которой собиралась писать Ольга, была подарена ей Одинцовым. Это была необычная ручка – впрочем, в НАШЕМ мира вполне привычная. Она имела четыре стержня разных цветов и маленький фонарик, чтобы писать в темноте. Ольга была несказанно счастлива получить такой подарок, и даже в те минуты, когда она не пользовалась ручкой, часто брала ее в руки и забавлялась с ней, меняя стержни, включая и выключая фонарик. С благоговением она называла шариковую ручку «чудо-пером».

Я заметила, что Ольге нравятся фиолетовые чернила. Приятной неожиданностью для нее было еще и то, что чернила в каждом стержне имели приятный аромат, у каждого свой. Как-то она с какой-то стыдливостью поведала мне, что «изводит зазря чернила в чудо-пере» – то есть рисует ею.

«Ах, душечка Дарья, я просто не могу удержаться! – возбужденно говорила она мне, – такие прекрасные рисунки получаются, еще и в цвете! А ведь когда-нибудь чернила закончатся – и это будет весьма и весьма печально…»

В ответ на эти слова я только рассмеялась и постаралась ее утешить:

«Ольга, не переживай. Рисуй, если тебе хочется. Надеюсь, скоро мы наладим выпуск таких вот ручек, и тогда в них не будет недостатка. Наши технические специалисты уже работают над этим. Ого, мы еще и на экспорт будем их продавать!»

И вот сейчас Ольга сидела передо мной с задумчивым видом, склоняясь над листом бумаги и держа в своих тонких аристократических пальчиках свое «чудо-перо». Честно говоря, я не знала, каким образом я могла поучаствовать в написании ею письма брату. Наверное, она просто хотела, чтобы я была рядом. А может быть, она и вправду собиралась советоваться по поводу тех или иных речевых оборотов, ведь, как она сама со вздохом призналась однажды, русским языком она владела гораздо хуже, чем, к примеру, английским. Теперь же ей хотелось в полной мере использовать всю красоту и выразительность русского языка.

Ручка заплясала по бумаге. На плотную голубоватую бумагу ложились ровные, округлые мелкие буковки. Мои ноздри уловили нежный запах фиалки…

За Ольгой интересно было наблюдать. Писало она сосредоточенно, старательно, изредка замирая и шевеля губами. Иногда она поднимала голову и обводила каюту невидящим взглядом; разнообразные эмоции пробегали по ее лицу – то оно становилось суровым и решительным, то нежным и сочувствующим, то вопрошающим и вдохновенным. В каюте стояла тишина – и только слышно было, как тикают часы на стене да жалобно жужжит под потолком случайно залетевшая сюда мушка.

Несколько раз Ольга и вправду спросила меня, как будет правильней выразиться, и я помогла ей по мере своих знаний – уж по русскому-то языку я имела в школе твердую четверку.

Наконец она закончила писать. Едва слышно вздохнув, Великая княгиня улыбнулась, быстро пробежала написанные строчки глазами, и наконец подняла на меня взгляд.

– Ну вот, милая Дарьюшка, кажется, я без черновика обошлась… – сказала она. – Даже странно… Воистину Муза стояла за моей спиной. Давай я тебе прочту, а ты скажешь, может, что добавить…

Не выпуская «чудо-пера» из пальцев, Ольга принялась читать. Делала она это с выражением, с чувством – так, что меня даже пробрало.

– «Дорогой мой братец Никки! Шлю тебе привет с края земли, с островов Эллиота, где нынче происходят важные – можно сказать, решающие – для Российской Империи события. Ты непременно должен представлять себе все то, чему я ныне являюсь свидетелем, и потому постараюсь описать все как можно достовернее. И начну, пожалуй, с того, что просто невозможно отложить на конец письма – ибо это основное, ради чего я и пишу тебе, оно просто распирает меня и требует быть немедленно высказанным, не считая той причины, что ты обязан знать это как Император всея Руси.

Сегодня нам стало известно, что англичане подготовили коварный план по захвату этих островов с целью взять в плен всех важных персон, которые сейчас здесь находятся, в первую очередь твою любимую сестру Ольгу и друга детства Сандро, а всех остальных беспощадно убить. По крайней мере, так говорит господин Одинцов, и я ему верю, потому что иначе зачем им было присылать к островам Эллиота весь свой флот. Поистине эти потомки гнусных морских разбойников не имеют никакого понятия о человечности, раз предполагают действовать такими подлыми методами. Но после того как я познакомилась с историей будущего, этот факт уже не удивляет. Если бы этот план удался, то тебя стали бы шантажировать жизнями близких тебе людей для того, чтобы ты изменил свою политику или отрекся в пользу нужного британцам претендента.

Но я уверена, что все гадкие интриги и бессовестные планы англичан не будут иметь ни малейшего шанса на исполнение. Ведь они даже не представляют себе, насколько велика мощь наших союзников из будущего. Господин Одинцов уже сравнил кажущиеся беззащитными острова Эллиота с хитрым капканом, в котором лежит вкусная приманка. По его словам, британский флот ждет внезапный и сокрушающий разгром, так что в самом скором времени к тебе явится британский посол Гардинг и будет жаловаться, что наши друзья из будущего потопили британскую эскадру (о том, как это случится, тебе должен написать Сандро). Еще он будет угрожать тебе войной, но ты помни, что британцы войны не хотят, она им невыгодна, и именно поэтому, помогая Японии, они действовали исподтишка, стараясь держать свои руки незапятнанными. Привлеки к этому делу господина Иванова. У него достаточно дипломатического опыта для того, чтобы сдавить этого Гарднинга так, чтобы из него потек сок. Если ты будешь тверд, то в ходе переговоров, скорее всего, мы придем к соглашению, что командующий здешними британскими силами адмирал Ноэль, желая выслужиться, действовал самовольно – и на этом инцидент до поры до времени будет исчерпан.

Хочу особо отметить такую немаловажную деталь – наши союзники (пришельцы) обладают не только грозной, никому пока не ведомой силой. Истинная мощь их совсем не в этом. А в том, что они – истинные патриоты России, и в сердцах их горит огонь любви к нашей великой родине, и все они полны отвагой и мужеством, а также готовностью не задумываясь пожертвовать своей жизнью во благо любимой России. Это люди, которые знают, как трагически обернулись те же события там, в их мире, и они ни за что не допустят, чтобы все повторилось. Воистину, пришли они к нам как посланцы Господа, чтобы уберечь нашу родину от унижения и сохранить и усилить ее могущество, создать условия для ее процветания и развития. Господин Одинцов сказал, что, захватив Цусиму, в наших общих интересах они провозгласили на ее территории вассальное Российской империи великое княжество Цусимское, избрав великим князем известного тебе полковника Новикова, Александра Владимировича. Дорогой Никки, прошу тебя подписать указ о немедленном признании этого вассального княжества, а то жить на островах Эллиота тесно и неуютно.

Итак, дорогой Никки, это было самое главное, о чем я хотела поведать тебе. Теперь же расскажу немного о себе. У меня все хорошо, мне нравится находиться в обществе этих людей – я многому учусь у них, и, знаешь, на некоторые вещи стала смотреть по-другому. Мне кажется, что я повзрослела на несколько лет – впрочем, это, скорее, взрослость души, у которой не может быть возраста, а есть лишь этапы ее развития. Теперь я острее чувствую ответственность за нашу Родину и признаю настоятельную необходимость изменить уклад ее жизни в лучшую сторону. Я много думаю нынче; и, знаешь, у меня есть много идей, как можно исправить все то, что уже сделано, и как не допустить того, что может быть сделано. О нет, дорогой брат, не подумай, что я в чем-то упрекаю тебя. Ведь все мы люди, и часто в том деле, которым занимаемся, мы невольно следуем каким-то неосознанным побуждениям; наши союзники из будущего называют это «человеческий фактор». Кроме того, очень часто обстоятельства оказываются сильнее нас, и тогда нам остается лишь стремимся к тому, чтобы до конца выполнить свой долг… Но самым важным всегда остается высшая цель – укрепить нашу Россию! Сделать жизнь ее настолько хорошей, насколько это вообще возможно. И сейчас я верю – нет, я вижу – что так и будет. Наше будущее еще не написано. Мы напишем его сами! Напишем с помощью людей из будущего и при благословении Господа!

Дорогой брат! Я прошу тебя – не унывай и смотри в будущее с надеждой. Я думаю, что Всевышний для каждого из нас уготовил свою долю; неисповедимы его пути, но в конечном итоге все, что происходит, непременно приведет ко благу. Прошу тебя – доверяй Его промыслу.

Отпиши мне, как ты живешь, как мои милые девочки. Я надеюсь, они немного уже отошли от горькой потери. Передавай привет Маман.

Я тебя крепко целую и обнимаю, дорогой Никки,

С любовью, твоя сестрица Ольга.»

За исключением нескольких замечаний по стилистике, претензий к Ольгиному письму у меня не возникло. Сразу, как только она его написала, пришел вестовой матрос и отнес письмо на телеграф. Николай обо всем происходящем должен будет узнать как можно быстрее. Правда, прочтет он и оригинал письма, но не скоро, недели через три. Примерно через полчаса матрос вернулся и сказал, что все сделано, и телеграмма уже в пути*.

Примечание авторов: * В те времена, когда еще не были изобретены усилители, из-за затухания сигнала через каждую тысячу километров располагались ретрансляционные станции, на которых операторы-телеграфисты принимали телеграммы и переотправляли их дальше. Таким образом, телеграмма, переданная с островов Эллиота до Петербурга, будет идти около восьми часов. И это факт. Именно столько шли телеграммы, которыми в начале войны обменивались Наместник Алексеев и царь Николай.

У Ольги горели щеки и блестели глаза, когда она запечатывала свое письмо в конверт, чтобы назавтра отослать оригинал по почте. Она была явно довольна собой. Кроме того, ее будоражили грядущие события. Меня они тоже волновали. Страшно мне не было – я бывала в разных, порой смертельно опасных переделках, но теперь все воспринималось мной несколько по-другому. Я уже не была у себя одна. Нас было двое… И это многое меняло.

13 июня 1904 года, 04:05. 30 километров юго-восточнее островов Эллиота, окрестности островов Блонд, британская эскадра.

Все случилось как раз в тот момент, когда от розовой зари в северо-восточной части горизонта стали заниматься серые сумерки, на фоне светлеющего неба обрисовавшие темные силуэты не такого далекого главного острова архипелага Блонд. Все. Штурман флагманского броненосца «Глори» мог с облегчением выдохнуть и тихо прошептать благодарственную молитву Деве Марии. Всю ночь он вел эскадру в открытом море по компасу и звездам, и к первым проблескам рассвета вывел ее туда, куда и собирался изначально. Ошибка не составляла и мили, что было в принципе вполне безопасно.

Сейчас, когда до цели было подать рукой, эскадра могла начать увеличивать ход с десяти узлов до семнадцати-восемнадцати узлов полного хода броненосцев. В таком случае (броненосцы совсем новые и механизмы должны выдержать нагрузку) островов Эллиота можно достигнуть за час. К тому времени за кормой у приближающихся кораблей в небо начнет подниматься яркое утреннее солнце, что затруднит не только сопротивление, но и опознание приближающейся эскадры. Вице-адмирал Ноэль, который в столь ранний час тоже поднялся на мостик, согласился с решением главного штурмана и отдал приказ, чтобы на кораблях немедленно увеличили пары с целью довести скорость эскадры до восемнадцати узлов. Если броненосцы начнут отставать, можно будет немного сбросить ход.

Еще вчера вечером командам огласили цель похода, и теперь настроение у матросов и офицеров было приподнятое. Подумаешь, требуется разгромить русское гражданское поселение на островах, не защищенное ни береговыми батареями, ни боевыми кораблями, потом захватить в плен тех, на кого укажут офицеры, и убить всех остальных. Чтобы дополнительно увеличить энтузиазм, матросам сказали, что на островах имеются множество молодых корейских баб, с которыми, перед тем как убить, можно будет неплохо поразвлечься. Итак, вперед, во славу Британской империи и короля Эдуарда седьмого. Гип-гип, ура! Гип-гип, ура!

А вот у самого вице-адмирала Ноэля настроение было не столь радужным. При выходе из Вэйхайвэя он был твердо уверен в успехе своей миссии. Русская тихоокеанская эскадра находится у недавно захваченной Цусимы, обживает новую маневровую базу, и только вмешательство Господне способно вернуть ее обратно, к островам Эллиота; а значит, никто и ничто не помешает ему, вице-адмиралу Жерару Ноэлю, выполнить задуманное – разгромить тайное русское поселение на Эллиотах и захватить в плен нескольких Особо Важных Персон. Когда он сделает это, то одновременно поквитается за то унижение, когда он перед лицом превосходящей силы был вынужден бросить на произвол судьбы транспортный конвой, и заработает неувядаемую славу рыцаря Британской Империи, сражающегося за ее благополучие на дальних рубежах. А там – почетная отставка с пенсией и мундиром и, быть может, теплое место члена парламента на старости лет.

Первую ядовитую крупинку сомнения в него заронил русский миноносец, назойливо, как овод, кружащий в море в виду британской эскадры. Как ни пытались крейсера охранения прогнать его прочь, он, пользуясь своей непревзойденной стремительностью, увертывался от них и возвращался к эскадре по большой дуге. А потом он вдруг исчез. То ли потому, что угля в его ямах осталось только для возвращения на базу, то ли из-за того, что его место наблюдателя занял некто иной, значительно более опасный и в то же время невидимый. В Вэйхайвее было много разговоров об ужасных и невидимых подводных кораблях-демонах, сначала здорово повеселившихся в Токийском заливе, а потом взявших в осаду остров Цусима, заперев там остаток второй боевой эскадры японского флота. Если на хвост британской эскадре упала такая тварь, то тогда все английские моряки, находящиеся на борту кораблей, обречены на смерть.

Но предчувствия к делу не подошьешь, и не станешь же объясняться с Первым Лордом Адмиралтейства: «Знаете, сэр, у меня были предчувствия, и поэтому я отменил операцию…» Потом, жаркой и душной ночью, адмиралу не спалось, в голову снова и снова лезли мысли о кружащих вокруг его эскадры грозных подводных морских демонах. И потом, когда над морем едва занялся рассвет, он быстренько оделся с помощью вестового матроса и почти с облегчением выскочил на мостик.

А там все было спокойно, и только в неверном сером свете наступающего утра в темной западной части горизонта виднелась темная полоска дыма над стремительно приближающимся небольшим кораблем. В предутреннем полумраке, на фоне темной западной части горизонта, невозможно было разобрать ни силуэта встречного корабля, тем более того, что он шел прямо навстречу эскадре, ни цветов его флага. В то же время было понятно, что с мостика встречного корабля британская эскадра на фоне светлеющей восточной части горизонта видна совершенно отчетливо.

Вот в носовой части корабля-незнакомца яркой точкой заморгал ратьеровский фонарь.

– Гобсон, – спросил адмирал у стоявшего рядом старшины сигнальщиков, – скажите, что передает этот несчастный, посмевший встать на пути непобедимого королевского флота.

Старшина сигнальщиков с минуту вглядывался в приближающийся корабль, а потом выдал:

– Сэр, этот корабль непрерывно передает одно и то же сообщение: «Ваш курс ведет к опасности, возвращайтесь на свою базу». И я, кажется, узнаю этот силуэт – это тот самый русский миноносец, который все вчерашнее утро изводил крейсера нашего охранения.

– Очень хорошо, Гобсон, – почти равнодушно сказал адмирал Ноэль и повернулся к командиру флагманского броненосца. – Кэптэн Картер, распорядитесь, чтобы наглеца отогнали пушечными выстрелами.

– Сэр, – спросил тот, – мы что, уже воюем с русскими?

– Это совершенно неважно, кэптэн Картер, – с нажимом ответил адмирал Ноэль, – у нас есть приказ из Адмиралтейства, и мы его выполним. Вы тоже, как и любой из военных моряков его величества, должны выполнять приказы и не спрашивать, зачем все это надо. Вам ясно?

– Так точно, сэр, все, – ответил командир «Глори», находясь в полной уверенности, что теперь прямой приказ адмирала самым недвусмысленным образом начать боевые действия против Российской Империи будет записан в вахтенный журнал, и если начнется разбор полетов, ему самому не придется нести за это ответственность.

Тем временем спонсонная* шестидюймовка с левой скулы «Глори» сделала несколько выстрелов. Снаряды упали с некоторым недолетом и большим разбросом относительно русского миноносца. К тому же преследовать нахала со всей прытью в пене брызг кинулись крейсера 2-го ранга «Пик» и «Ифигения». Увидев такой недружественный прием, русский миноносец, заложив крутую циркуляцию, развернулся на обратный курс; правда ратьер, который теперь мигал у него на корме, продолжал упорно передавать все время одну и ту же фразу, так взбесившую адмирала Ноэля, будто ему было мало ночных кошмаров: «Ваш курс ведет к опасности, возвращайтесь на свою базу».

Примечание авторов: * Спонсон: участок верхней палубы, выступающий за линию борта корабля, бортовой выступ. На кораблях броненосного флота на спонсоне размещались орудия среднего или противоминного калибра.

тогда же. Внутренний рейд на островах Эллиота, пароход «Принцесса Солнца».

Великую княгиню Ольгу, как и Великого князя Александра Михайловича, разбудили почти на самом рассвете, сказав, что если они хотят наблюдать уконтрапупливание британской эскадры собственными глазами, то самое время подниматься на солнечную палубу, потому что потом будет поздно. Влекомая отчасти обычным женским любопытством, отчасти чувством долга, Ольга при помощи горничной накинула свое «чайное» платье прямо на голое тело (стыдоба, однако), наскоро перевязала на затылке волосы атласной лентой на манер конского хвоста (как носят попаданки), накинула на плечи шаль и сунула ноги в шлепанцы. Все, она готова. На берег ей спускаться не придется, а на корабле сойдет и так. Александр Михайлович, напротив, был при полном параде. Следом за ним тащился сонный и чертыхающийся господин Лендстрем, на все лады проклинающий безумцев, которым вздумалось повоевать в такую рань. Там, наверху, их уже ждал, господин Одинцов и Дарья Михайловна, энергичные, бодрые и собранные, и даже в приподнятом настроении.

– Доброе утро, ваши императорские высочества, – поприветствовал пришедших Одинцов, – и вам, господин Лендстрем, тоже не хворать. Ну чего вы так ругаетесь – кто рано встает, тому сам Бог дает…

– По шее… – проворчал в ответ господин Лендстрем, – ну где там ваше зрелище, которое можно увидеть и сразу умереть?

– Зрелище будет, – нехорошо ухмыльнувшись, ответил Одинцов, – несколько минут назад русский миноносец «Лейтенант Бураков» был обстрелян с кораблей британской эскадры в ответ на передачу им сигнала «Ваш курс ведет к опасности». Сразу после этого были отданы все необходимые команды, и сейчас – как говорится, с секунды на секунду – должен последовать наш ответ Чемберлену.

– Предупреждали же их, дураков… – вздохнул Великий князь Александр Михайлович и полез в карман кителя за портсигаром.

Не успела Ольга спросить, кто такой Чемберлен и зачем ему обязательно надо было отвечать, а Александр Михайлович едва чиркнул спичкой, чтобы поднести трепещущее пламя к кончику папиросы, как предутреннюю тишину разорвал оглушительный грохот. Один из малых ракетных кораблей, стоящих на якоре носом в сторону приближающегося врага, вдруг окутался облаком желто-алого пламени, разом осветившего все вокруг так, будто приоткрылась дверь в Преисподнюю. Потом из этого огненного облака вырвалось раскрывающее на ходу крылья стремительное обтекаемое тело, и, увлекаемое хвостом ревущего огня, принялось карабкаться все выше и выше в светлеющие небеса. Потом полет его стабилизировался, вниз полетели два отгоревших стартовых ускорителя, а набравшая скорость ракета, оставляя за собой длинный белый хвост, понеслась на встречу с одним из британских кораблей. Как говорится – на кого Бог пошлет.

Ольга, которая больше наблюдала не за ракетным стартом, а за тем, как реагируют на него окружающие, отметила спокойную гордость Одинцова и Дарьи, жадно раскрытые глаза господина Лендстрема, и раскрытый в удивлении рот Сандро, в углу которого повисла так и не зажженная папироса. В этот момент вечно самоуверенный муженек драгоценной сестрицы Ксении выглядел так комично, что Ольге вдруг захотелось, чтобы Дарья сфотографировала его в таком виде своим телефоном. Можно было бы показывать это фото друзьям и знакомым и рассказывать, при каких обстоятельствах оно было сделано. Сама Ольга сумела скрыть внешние проявления своего удивления. Потом она устыдилась своего желания, но от этого оно никуда не пропало, только стало более острым.

Вскоре вслед за первой ракетой стартовала вторая, на другом корабле – и все повторилось сначала; и опять Александр Михайлович не смог прикурить свою папиросу. Потом огненный клубок снова полыхнул на первом корабле – и еще одна ракета ушла к цели; потом – опять на втором и снова на первом; и так, пока все двенадцать ракет не легли на курс к цели. В тот момент, когда последняя ракета выходила из пускового контейнера, первая была уже на подходе к цели. Подлетное время – всего сто двадцать секунд. Если на британских кораблях и заметили зарева стартующих ракет, то понять, что это такое, и испугаться времени у них уже не было.

А отстрелявшиеся «Иней» и «Мороз» выбрали якоря и, запустив дизеля, направились к выходу из внутреннего рейда – на случай, если понадобится устранять недоделки при помощи пушечного вооружения.

тогда же. 30 километров юго-восточнее островов Эллиота, окрестности островов Блонд, британская эскадра.

На британских кораблях вспышки заметили. Зарево, заливающее вспышками полгоризонта, лично наблюдал и вице-адмирал Жерар Ноэль, который принял их за вспышки залпов орудий береговой обороны. Но поскольку артиллерийский огонь на дистанции двухсот кабельтовых считался в принципе невозможным, то его рутинерский ум не принял эти вспышки на свой счет. Но если бы даже и принял, что тогда? Он уже завел свою эскадру в пасть зверя, и уже не было никакой возможности избежать предназначенного ей уничтожающего удара. Крылатая смерть, оставляя за собой белые дымные хвосты, приближалась к ней стремительно и неотвратимо.

Были бы это выпущенные залпом ракеты «старших» комплексов П-500 «Базальт», П-700 «Гранит» или П-1000 «Вулкан» – ракеты сами бы распределили между собой цели, «договорившись», кто и кого бьет. Более того, из всей «стаи» была бы выделена ракета-наводчик, которая летела бы по высокой траектории и за счет лучшего обзора распределяла цели. Но П-120 «Малахит» не имела таких возможностей. Даже при массовом пуске никакой «стаи» не существовало, и каждая ракета была сама по себе. Алгоритм, заложенный в автопилот и головки самонаведения, предусматривал атаку самой массивной цели во вражеском ордере – линкора или авианосца, чтобы множеством тяжелых ударов забить, запинать, затоптать под воду массивного плавучего монстра, не обращая внимания на мелкие корабли эскорта.

Для того, чтобы по этой свой привычке ракеты не навалились разом на какой-нибудь один злосчастный броненосец, обделив вниманием остальных, в инерционные системы самонаведения каждой из них был введен индивидуальный маршрут полета (благо запас по дальности был с избытком). Широко развернув строй фронта на первом этапе, в определенной точке полета (у каждой такая точка была своя) ракеты должны были закладывать вираж и атаковать ордер британской эскадры со всех сторон сразу (ну или почти сразу).

Головная ракета – та что была выпущена первой – приближалась к британской броненосной колонне со стороны левой скулы. Именно она первой «увидела» флагманский британский броненосец «Глори» и взяла его на заметку. В условиях отсутствия противодействия постановкой радиопомех и огнем мелкокалиберной зенитной артиллерии задача поражения броненосца была простой, как на полигонных испытаниях. Не долетая до цели примерно пяти кабельтовых, ракета стремительно взмыла вверх и, перевернувшись через крыло, вошла в отвесное пикирование. При этом управление на последнем этапе полета передалось тепловой головке самонаведения, которая и воткнула более чем трехтонную ракету на скорости девять десятых Маха аккурат между близко расположенными трубами британского броненосца. Помимо удара в палубу (самый ценный элемент любого авианосца) главная фишка этого маневра заключается в том, чтобы угловая скорость атакующей ракеты относительно корабля-цели была больше, чем механические возможности наведения автоматов МЗА. Ведя непрерывную стрельбу, они, постоянно запаздывая, будут пытаться поймать ее в прицел – ровно до того момента, когда станет уже окончательно поздно.

Тут не было никаких автоматов МЗА, но ракета все равно отработала этот маневр. Проломив за счет инерции и продолжающего работать ракетного двигателя обе бронепалубы (два дюйма и дюйм экстрамягкой никелевой стали, соответственно), а также попутно разворотив дымовые коллекторы (что было уже сущей мелочью), ракета «Малахит» с ободранными крыльями и свернутым набок головным обтекателем все-таки прорвалась в котельное отделение. Взрыв фугасно-кумулятивной боевой части (восьмьсот килограммов в тротиловом эквиваленте) был страшен. Дополнительную ярость ему придали восемьдесят процентов недогоревшего твердого ракетного топлива, которое, помимо всего прочего, сразу вызвало в котельном отделении и близлежащих угольных ямах сильнейший пожар.

От немедленной гибели броненосец спасло только то, что кэптэн Картер знал свое командирское дело на отлично, и такого разгильдяйства, как открытые без крайней нужды клинкетные двери, в походе не допускал. В противном случае броненосцу «Глори» грозила бы судьба линейного крейсера «Худ», который из-за попадания немецкого снаряда в один из зарядных погребов из-за этих самых открытых клинкетных дверей в считанные секунды сгорел изнутри, разломился на три части и затонул. И все равно это была только отсрочка, а не спасение. Взрыв боеголовки повредил силовой набор и выбил со своих мест часть заклепок, через отверстия от которых (а также в щели между разошедшимися листами обшивки) внутрь стала поступать вода. С этого момента время жизнь броненосца стала исчисляться даже не часами, а десятками минут.

Вице-адмирал Ноэль, который только что, открыв рот и задрав голову, наблюдал за стремительным и смертоносным полетом ракеты, в момент ее попадания в корабль ощутил сильнейший удар, который чуть было не сбил его с ног и заставил мертвой хваткой ухватиться за леера. Потом, когда где-то внутри броненосца прозвучал оглушительный взрыв, палуба еще раз ударила адмирала в ноги, противно встряхнув все его потроха, и снова чуть было не сбила его с ног. Обернувшись, он увидел, что там, где недавно находились дымовые трубы броненосца, сейчас разверзлось жерло огненной адской печи, из которой вырывались языки яростного пламени и вздымались в небо клубы угольно-черного дыма.

Не успев осознать тот печальный факт, что его флагманский корабль получил тяжелые, быть может, фатальные повреждения после единственного попадания снаряда противника (которого еще никто даже и не увидел), адмирал Ноэль повернул голову направо и успел увидеть, как взрывается броненосный крейсер «Кресси», шедший головным в правой кильватерной колонне. Яростное кордитное пламя, вздымающееся в небо из всех щелей и люков, говорило о том, что там клинкетные двери закрыты не были, вследствие чего волна огня от работавшей внутри корабля боеголовки «Малахита» прошла крейсер из конца в конец, заглядывая в каждый доступный закоулок. Холщовые картузы, в которые по английской системе вместо гильз упаковывался артиллерийский порох, не оказывали этому огню ни малейшего сопротивления, и менее чем за три секунды внутренности британского крейсера превратились в огненный ад. Это была поистине апопалиптическая картина…

– Смотрите, сэр, они повсюду! – с нотками мистического ужаса в голосе закричал старшина сигнальщиков, проведя рукой по горизонту.

И точно – стремительные стреловидные силуэты, оставляя за собой белые дымные хвосты, со всех сторон приближались к кораблям британской эскадры. Одни из них были дальше, другие ближе, но все они, как живы, неуклонно стремились к британским кораблям. Вот одна из них сделала горку и ударила рядом с трубами броненосец 2-го ранга «Центурион». И снова сокрушительный взрыв, облако черного дыма и пара – и корабль за считанные минуты исчез в пучине. На этот раз все было без вариантов – неважно, закрыты или открыты клинкетные двери. После взрыва боеголовки «Малахита» последовал взрыв огнетрубных котлов «Центуриона» (а это еще та дрянь), в которых кочегары как раз подняли давление до полного. В нашей истории после подрыва корабля на минном букете также взорвались огнетрубные котлы броненосца «Петропавловск», что и вызвало гибель корабля.

Адмирал Ноэль, второй раз в жизни испытавший чувство полного бессилия, вдруг подумал, что не знает, что он должен командовать в таком случае и даже – надо ли командовать хоть что-нибудь. С мучительным чувством полной отстраненности адмирал смотрел, как адские снаряды поражают один его корабль за другим и даже не замечал, как под его ногами начинает крениться палуба. Но кэптен Картер был значительно рациональнее своего адмирала. Хоть каждый джентльмен в море носит поверх мундира пробковый жилет, спасаться с тонущего корабля все же приятнее в шлюпке. И вот уже матросы, приписанные к капитанскому вельботу, который, по счастью, уцелел при взрыве, спускают его на воду, а капитан «Глори» и адъютант адмирала, тихий незаметный молодой человек, хватают его под руки и волокут вниз по лестнице на палубу навстречу спасению, а тот от шока едва переставляет ноги. А по левому борту вода плещется уже почти вровень с палубой и в вельбот даже не надо спускаться по трапу, достаточно просто шагнуть за борт. И вот, прежде чем хоть кто-то успел опомниться, когда командир корабля, адмирал и его адъютант оказались в вельботе, весла гребцов ударили по воде – и утлое суденышко стало стремительно удаляться от валящегося на борт броненосца. Закрыв лицо руками, адмирал Ноэль плакал. Это был конец. Конец всего: карьеры, доброго имени и самой жизни. Зачем только он связался с этими выходцами из ада, жесткими и закаленными, как лучшие шеффилдские гвозди, которые совершенно непохожи на ленивых, мягких и неторопливых обычных русских.

час спустя и почти там же. Борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 1-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

Лихую ракетную британского соединения мы наблюдали через перископ, находясь на безопасном отдалении. Пух и прах, прах и пепел. Британские корабли взрывались, горели, тонули, уходя под воду иногда на ровном киле, но чаще переворачиваясь кверху килем огромными снулыми рыбинами. Когда ракетная атака закончилась, и дело было сделано, нам пришла команда добить торпедами те британские корабли, которые остались неповрежденными из-за того, что на них не хватило ракет. В основном это были малые крейсера, которые метались вокруг места катастрофы встревоженными курицами, не понимая – откуда к ним пришла опасность, ведь ракеты атаковали британскую эскадру сразу со всех сторон. Если бы они сбросили ход и занялись спасательными работами, то было бы гораздо хуже. Наведение у торпед по кильватерному следу и неподвижный объект они просто не «возьмут».

Некоторые проблемы доставляло броуновское движение целей, из-за чего пришлось стрелять одиночными торпедами, но играли мы эту партию вдвоем с «Иркутском», который подошел со стороны бывшей головы британской эскадренной колонны, в то время как мы ели эту рыбу с хвоста. Полчаса азартной охоты и последний британский крейсер, разломившись пополам, скрылся в водах Желтого моря. Из атакованных ракетами крупных кораблей к тому времени на плаву остались только пылающие от носа до кормы две бандуры неизвестного назначения, больше похожие на плавучие сундуки и все.

«Ну, прям, Трафальгар наоборот, – сказал Гаврилыч, посмотрев перископ на место ужасающего разгрома, – но, кто с мечом к нам придет, того мы в рыло и к тому же не один раз. Сидели бы эти англичане в свое базе спокойно, где никто их не трогал, и все было бы нормально. А так, что получилось, то получилось. Извиняйте, джентльмены .»

После этого «Иркутск» остался на глубине, а мы начали всплытие, потому что Павел Павлович попросил нас попробовать наловить из воды как можно больше британских офицеров, желательно старших. Дело в том, что почти никто из моряков Его величества не умеет плавать, но у офицеров для спасения жизни имеются спасательные жилеты, а матросы, которым не хватило места в шлюпках, должны без лишних судорог и трепыханий идти на встречу с Морским Царем. У короля много* не только кораблей, но и быдла из районов доков и трущоб, которые с радостью заполнят вакансии погибших. Джентльмены – это совсем другое дело, их холят и лелеют, а в случае каких-нибудь катастроф их жизни будут спасать в первую очередь. Достаточно вспомнить, как на Титанике, запертыми на нижней палубе, остались почти все пассажиры третьего класса, в том числе и женщины и дети. Они так и ушли на дно вместе с кораблем, не имея ни единого шанса на спасение.

Примечание авторов: * В британском королевском военно-морском флоте когда погибал корабль, спасающиеся на шлюпках члены команды говорили «у короля много», в смысле, то что не наше, того и не жалко, главное спаслись сами. А кто не спасся, тот сам и виноват в своей смерти, их у короля тоже много.

Когда рубка лодки показалась из воды и мы с Гаврилычем (старший помощник) раздраили люки и поднялись вдохнуть свежего воздуха, я вдруг почувствовал себя кем-то вроде одного из подводных корсаров Деница, разгромивших британский конвой. Сходство дополняли несколько свободных от вахты матросов с автоматами и одним ручным пулеметом, поднявшиеся наверх вместе с нами. А то как полезет на борт всякая ненужная шелупонь. Мы же все-таки не спасательный корабль Красного креста, нам интересна только крупная рыба. Правда, никакие моральные угрызения совести меня при этом не терзали. Мы топили только военные корабли из состава эскадры собравшейся совершить на нашу базу внезапное и неспровоцированное нападение и море передо мной бултыхались не некомбатанты, а военные моряки, добровольно пошедшие на службу и вполне представлявшие себе, чем это может закончиться. Вода тут теплая, акул нет, а если кто не умеет плавать, так это только его проблемы, тем более после утопших кораблей на поверхность всплыло достаточно разного плавучего мусора, только хватай и держись. Кстати, главный остров архипелага Блонд совсем рядом, не далее мили и те, кому повезло занять место в шлюпках, уже изо всех сил гребут в том направлении, не обращая внимания на тех кому повезло меньше. Кстати, не оправдались наши опасения того, что к нам на борт толпами полезут всякие разные личности. Напротив. Те из них кто в состоянии был держаться на воде, стремились отгрести куда подальше, а те, кто не в состоянии, предпочитали спокойно утонуть, чем искать спасения у нас на борту. Ну и ладненько, мы не гордые.

Осмотр окружающей акватории в бинокль выявил несколько потенциальных объектов в пробковых жилетах, но при более внимательном рассмотрении с небольшого расстояния они все оказывались мертвыми. Наши матросы в спасательных целях, совершившие объезд ближних окрестностей на резиновой моторке подтвердили, что все джентльмены, как поплавки, болтающиеся среди мусора и барахтающихся тел, были убиты ударами шлюпочных весел по голове и рукам. Видимо когда пытались влезть в переполненные шлюпки, а может и в отместку за какие-то старые прегрешения. Бунты на британских кораблях это самое обычное дело и даже без всякой революционной ситуации джентльмены на борту не расставались с револьверами. Иначе чревато. И вообще в начале двадцатого века порядке на британском флоте еще такие же как и во времена Дрейка или Нельсона. Телесные наказания и карцеры еще вовсю в ходу.

И вот сейчас, когда закон и порядок оказались смытыми хаосом катастрофически проигранного сражения взыграли старые обиды. Кто узнает погиб какой-нибудь мистер Дженнингсон при потоплении корабля, или ему размозжили веслом голову его же собственные подчиненные. Или не подчиненные, а какие-нибудь другие матросы с другого корабля вымещающие на нем все то зло, какое джентльмены со времен огораживания причинили английскому простонародью. Уцелей хоть один британский корабль, представляющий тут власть Его Величества, такого, скорее всего, бы не было. За нападение на офицера британского матроса ждали короткий военно-полевой суд и повешение без права апелляции. Но, когда нет никакой власти, то тогда возможно все и даже больше того…

Одним словом – с поиском британских офицеров у нас первоначально вышел облом. Но потом, при повторном осмотре в бинокль окружающих вод была обнаружена небольшая остроносая с двух концов лодка, которая держалась поодаль от остальных шлюпок, не стремясь присоединиться к общему «стаду».

– Мне кажется, – сказал мне Гаврилыч, опуская бинокль, – или там болтается какая-то особо важная персона в расшитом золотом мундире. Ну, прямо элитный попугай на выставке экзотических животных.

– Пожалуй ты опять прав, – ответил я своему старшему, – пойдем, посмотрим, что там за птица какаду болтается как дерьмо в проруби. Самый малый вперед.

Сначала, эти персонажи попробовали грести прочь от приближающейся подводной лодки. Шустро так, на регату я бы из взял, но примерно пять узлов шлюпки и наши десять узлов надводного ходя слишком уж несопоставимые величины. Поэтому мы даже не успели их догнать, а британские хлопцы уже отдыхали, суша весла. Дело было не в том, что они сильно устали, нет, в таком темпе британские моряки могли грести еще не меньше часа. Просто их начальству стала ясна бесперспективность гонки черепахи и Ахиллеса, и оно решило вступить с нами в переговоры. И что же вы думаете, в этой шлюпке, которую Гаврилыч назвал вельботом, помимо восьми матросов на веслах, оказались три «джентльмена»: командир флагманского броненосца «Глори» кэптен Картер с вахтенным журналом в придачу и командующий (тот самый попугай) Китайской станцией Роял Нэви вице-адмирал Жерар Ноэль собственной персоной и при адъютанте. Адмирал сказать честно находился в прострации и никак не вмешивался в происходящее, укатали сивку крутые горки, адъютант был ничто и звали его никак, а вот тот самый кэптен Картер как только он оправился от обалдения и смог разглядеть на моих плечах погоны с двумя просветами, то тут же начал качать права.

– Сэр, – сказал он мне, – мы готовы признать себя вашими пленниками, если вы дадите слово относиться к нам как к джентльменам, не отнимать оружия и предоставите нам право свободного перемещения по вашему кораблю.

Я сам по-английски говорю достаточно прилично, но для солидности и для того, чтобы не раскрывать перед британцами мое знание языка пришлось звать особиста, у него с этим делом из нашей команды лучше всех. Кот Наоборот пришел, посмотрел на болтающуюся метрах в пятнадцати от нашего борта шлюпку, выслушал наглые требования британца и выдвинул встречное предложение.

– Сэр, – ответил он, – мой командир говорит, что может гарантировать вам гуманное обращение, нормальное питание и медицинское обслуживание и ничего более. Через два часа мы будем в своей базе, где и передадим вас своему вышестоящему начальству с которым вы уже сможете торговаться до хрипоты. Если же вы не согласитесь на это более чем щедрое предложение, то мы можем взять всю вашу компанию силой. Если же вы надеетесь на тот револьвер, который в настоящий момент сжимаете в своей руке, то он годится только для того, чтобы застрелиться и не для чего более. При том, как волна качает вашу лодку, из этого револьвера вы сможете попасть только во что-то размером со стену трехэтажного дома. Зато я отсюда могу попробовать прострелить вам руки-ноги, чтобы вы не сопротивлялись, когда вас будут брать в плен.

Посмотрев на револьвер в своей руке и внимательным взором оценив собеседника, кэптэн Картер вздохнул и выбросил свой револьвер за борт.

– Ладно, джентльмены, – мрачно сказал он, – пусть будет по-вашему. Не надо брать нас силой, мы сдаемся на милость победителя и надеемся, что ваше обращение будет воистину гуманным. Мы надеемся, что ваше начальство прояснит нам – на каком основании были атакованы и уничтожены корабли Его Величества притом, что между Российской и Британской Империями отсутствует состояние войны?

15 июня 1904 года, утро по местному времени. Острова Эллиота, пароход «Принцесса Солнца»

Великая княгиня Ольга Александровна Романова

После завтрака господин Одинцов позвал меня прогуляться на солнечную палубу. В последе время благодаря усилиям Дарьи я похорошела и расцвела, поэтому, получив такое приглашение от любого другого, я бы подумала, что он станет приставать ко мне со всяческими лирическими глупостями, но Павел Павлович уж точно не таков. Он нежно любит свою Дарью Михайловну, и я не понимаю, почему она не хочет открыться перед ним по поводу своей беременности. Когда я узнала, что там, у себя, в своем времени, она воевала и была тяжело ранена, сердце мое разрывалось от нежности и сочувствия к ней. Я же вижу, что они оба, за кучей дел не находя времени на венчание, непроизвольно творят большой грех. Нет, я понимаю, что такая большая любовь, как у них, дается только по Божьему соизволению, но, не закрепив этот Божий Дар венчанием, они рискуют навлечь на себя неудовольствие Господа нашего Иисуса Христа.

Но сейчас речь идет не о них, а обо мне, поэтому я поднимаюсь вслед за Павлом Павловичем на верхнюю палубу и приготавливаюсь слушать, что он имеет мне сказать. Я вижу, что этот замечательный, умный и сильный человек встревожен и напряжен, и отношу это на счет той попытки нападения британского флота, которая была отбита позавчерашним утром. Теперь вся Британия в ярости. Их флот потоплен, адмирал попал в плен, а о том, что они сами собирались напасть на нас, никто и не вспоминает. Они бы объявили России войну прямо сегодня, но не сделают этого никогда, потому что у Британии нет возможности вести эту войну в одиночку, а союзников, которые стали бы проливать кровь за британские интересы, поблизости пока не наблюдается. Даже англо-французский пакт о Сердечном Согласии еще не подписан. Слишком уж сильно смутили французов победы русского оружия; и Парижских политиков опять одолели сомнения, в тот ли поезд вообще они садятся.

Так что, как говорил канцлер Горчаков: «Война ограничится порханием бумаг», и я не вижу в этом факте причин для большого беспокойства. Кстати, пленный британский адмирал обедает за нашим столом, хотя я предпочла бы никогда не видеть его постной рожи. У него такой вид, как будто это не он собирался в набег на нашу базу, а мы похитили его прямо из родового поместья, привезли сюда и теперь мучаем изо всех сил. Это он еще моего Александра Владимировича не видел и его головорезов (как старых, так и новых) а то и вовсе впал бы в уныние.

Кстати, британское правительство все отрицает, но адмирал уверяет, что на эту операцию у него имелся прямой приказ от их Адмиралтейства. В то же время в Адмиралтействе от всего отпираются и говорят, что никакого приказа нападать на российскую территорию они не давали. Когда я сама посмотрела на этого адмирала Ноэля, у меня сложилось о нем мнение, что самостоятельно он не сядет даже пить свой пятичасовой чай, а не то что совершать враждебные действия против сопредельной державы. Нет, приказ о нападении точно пришел из Лондона, но там сейчас никто не хочет в этом признаваться. Павел Павлович сказал, что когда информация об этом разошлась по миру, тут же встревожились и в Берлине, и в Париже. Это что же получается – вернулись времена Дрейка и Моргана, и любая заморская территория Франции или Германии может стать объектом набега флота Его Величества просто из-за того, что там есть что-то ценное, нужное британцам прямо позарез?

Впрочем, как оказалось, на этот раз Павла Павловича волновали не британцы.

– Значит, так, ваше императорское величество, – сказал он мне, – сегодня вам, мне с Дарьей, а также Александру Михайловичу необходимо срочно прибыть на Цусиму. Ваш брат прислал телеграмму, в которой одобрил наше решение уничтожить британскую эскадру еще до того, как она начала бомбардировку, и попросил как можно скорее завершить операцию «Цусима» и как можно скорее сменить его на троне. Сейчас ему уже все равно, кто это будет – вы или ваш брат…

– А что Михаил? – резко спросила я, – быть может, вкусив фактической власти, он передумал и сам хочет занять трон?

Павел Павлович покачал головой и ответил:

– Он не передумал. Ваш брат Михаил сказал, что приведет с собой всех, кто ему верен, и сам даст присягу за себя и за них, что будет верен вам точно так же, как был верен вашему брату. – Немного помолчав, он добавил: – Значит так, Ваше Императорское Высочество – лейб-кампания почти сформирована, согласие предыдущего монарха получено, даже ваша маман перестала топорщить иголки подобно дикобразу, так что время не ждет. Основная часть базы будет эвакуирована где-то через неделю, тогда же на Цусиму под конвоем обеих подлодок уйдет и «Принцесса Солнца», ну а мы для скорости прямо сейчас полетим вертолетом.

– Вертолетом? – со страхом и недоверием переспросила я.

– Да, вертолетом, Ваше императорское Высочество, – подтвердил Одинцов, – при минимальной загрузке и полной заправке у него как раз хватит дальности долететь до Цусимы.

– Павел Павлович, – сказала я, – прошу вас, когда мы наедине, оставьте вы этот высокий штиль с титулованиями и зовите меня просто Ольгой. При близких можете звать меня просто Ольгой Александровной, а Императорских Высочеств и Величеств, пожалуйста, приберегите для официальных случаев. Хорошо?

– Хорошо, Ольга, – кивнул Павел Павлович, – договорились. Но собирайтесь поскорей. Вылет через час. С собой можете взять свою служанку Асю и одну корейскую горничную для услуг по выбору, багаж минимальный. Берите пример с Великого князя Александра Михайловича – они с господином Лендстремом вообще летят с одним маленьким чемоданчиком на двоих.

Вот так, нежданно-негаданно, я вдруг оказалась пассажиркой вертолета, вылетевшего с островов Эллиота на Цусиму. Помимо нас, особо важных персон, в кабине присутствовали двое вооруженных до зубов людей из первого состава роты Александра Владимировича, обеспечивающих нашу безопасность на случай вынужденной посадки на территории занятой японскими войсками Кореи. Вооружены были также Дарья Михайловна и телохранитель Павла Павловича Вадим, который в обычной жизни носил дорогие мужские костюмы, больше приличествующие какому-нибудь аристократу. Сейчас на нем было надето пятнистое армейское обмундирование ИХ времени с погонами, соответствующими нашему штабс-капитану; и в таком же обмундировании, с погонами поручика, была и Дарья Михайловна. Сандро и его адъютант господин Лендстрем были одеты во флотские мундиры нашего времени, а на Павле Павловиче красовался его любимый черный костюм с белой водолазкой – и без всяких регалий и золотого шитья все это смотрелось не хуже генеральского мундира. Одни мы, девочки – я, моя служанка Ася и горничная У Тян – в своих платьях смотрелись на фоне суровых мужчин в мундирах как яркие цветы. Что касается обстановки внутри вертолета, то она была до предела уныло-утилитарной. Крашеные серо-голубой масляной краской стены, всего четыре маленьких окошка, откидные табуреты с брезентовыми сиденьями, и самой главное – не прикрытое ничем переплетение ярко-желтых труб и пучков проводов. Чем-то это было похоже на то, как в анатомических атласах рисуют человека с содранной кожей, отображая детали организма. Кроме всего прочего, двигатели, расположенные прямо над нашими головами, издавали ужасный вой и свист, а вся кабина во время полета мелко вибрировала, так что от этого даже начинали стучать зубы. Поскольку от болтанки в воздухе нас могло начать тошнить, в наличии имелся большой запас бумажных пакетов для того чтобы делать в них «б-е-е-е-е». Одним словом, летать на этой железной гремящей каракатице – удовольствие для людей с извращенными представлениями о прекрасном, вроде моего братца Мишкина. Но я сказала себе, что у меня железный характер, что я выдержу, и вообще как будущая императрица я должна делать все то, что умеют мои подданные.

И я выдержала. Полет напрямую через Корею продолжался три с половиной часа, и все это время было заполнено ужасающим шумом и дрожью, пробирающей до самых печенок. И в тоже время я с удивлением увидела, как Дарья задремала, слегка приоткрыв рот и положив голову на плечо своему Одинцову. Это надо же так! В то время как я мучаюсь и едва терплю этот ужасающий шум, моя подруга нагло дрыхнет, не обращая внимания ни на что. Правда, если есть привычка, в таком полете только и оставалось что спать, потому что окошки маленькие, и чтобы рассмотреть, что там, за ними, надо подойти к ним вплотную и чуть не уткнуться в стекло носом. Одним словом, это был не полет, как я его представляла (привольно, как птица парить над землей), а скукота скукотейшая.

Но как бы то ни было, а все когда-то кончается. Закончился и наш так называемый полет. На краю маленькой площадки, расчищенной на берегу бухты Асо, нас торжественно встречали мой Александр Владимирович, каперанг Карпенко и адмирал Макаров. Чуть поодаль стояла большая толпа людей, в которой можно было легко узнать военных моряков из будущего со всех трех боевых кораблей, и головорезов из бригады морской пехоты моего мужа. Кстати, корабли тоже тут, на якорях в бухте Асо, и с посадочной площадки их прекрасно видно. Рядом с ними на якорях корабли нашей Тихоокеанской эскадры. Даже я понимаю, что при достаточном оборудовании Цусима в качестве базы будет гораздо ценнее Артура. Наличие крупной глубоководной незамерзающей бухты, а также островное положение в одном из ключевых проливов на дальних подступах к Владивостоку делают ее незаменимым местом для базирования крейсеров и будущих подводных лодок Российской империи, которые у нее непременно появятся.

Но это будет потом, а сейчас, пробежав, придерживая шляпки, под ураганным ветром из-под винтов вертолета туда, где стоят встречающие, мы все сразу попали прямо с корабля на бал. Оказывается, тут все готово для провозглашения Великого Цусимского Княжества, гражданами которого станут все пришельцы из будущего. Великим князем Цусимским, как это и обговаривалось заранее, провозгласят моего Александра Владимировича. Говорят, что сначала было предложение сделать Великим князем Павла Павловича, но он отказался. Говорит, зачем мне такая честь, мне, мол, на принцессе не жениться; и вообще, не для меня такая работа. Мое дело – тишина закулисья. Поработаю пока тут канцлером, поставлю дело, а потом, мол, будет видно. Значит, так тому и быть. Что касается Александра Владимировича, то я еще совсем плохо знаю этого человека, но когда он поблизости, мне уютно и спокойно, будто рядом со мной во всей своей грозной силе снова, как в былые времена, стоит Папа.

Итак, поблизости площадки из досок и бревен наскоро была сооружена большая трибуна, для красоты обтянутая красным шелком; сейчас со всех сторон она была окружена людьми. Как только все мы, оставив прислугу внизу, поднялись на это сооружение, началось действо. Для начала духовой оркестр сыграл «Прощание славянки» (которое становится гимном нового Цусимского княжества), а за ним и «Боже царя храни». Следом выступил Сандро, по бумажке зачитавший приветственное послание Никки к собравшимся, которое разрешало им брать для себя земли за пределами российских границ и жить на них по своим законам и правилам под общим покровительством Российской Империи. Насколько я помню, там, в будущем, Никки был не особо уважаем, но после этого его послания последовали громкие и продолжительные крики «Ура», что, скорее всего, весьма порадует моего старшего брата, ибо он буквально жаждет признания со стороны тех людей, которых уважает сам.

После Сандро с Декларацией о провозглашении Великого Княжества Цусимского выступил Павел Павлович, в конце задавший три обычных в таких случаях вопроса: «Кто за, против и воздержался». Голоса считать не потребовалось – провозглашения Великого Княжества Цусимского было поддержано единогласно. Потом Александр Владимирович зачитал свою Великокняжескую присягу, в конце объявив, что как самовластный князь он дополнительно дарует цусимское гражданство всем бойцам и офицерам бригады морской пехоты, которой он командует, а также некоторым другим лицам, имеющим заслуги перед будущим Цусимским княжеством – их список был тут же зачитан вслух. И я тоже там была, и Сандро, и Мишкин, и адмирал Макаров, и многие другие, которых я не знаю. Потом снова долго звучали громогласные крики «ура».

После того как шум улегся, Александр Владимирович зачитал Вассальную присягу, делающую Великое Цусимское княжество Вассалом Российской империи, которую вместо моего брата принял Сандро как его представитель, и в конце духовой оркестр снова сыграл «Прощание славянки» и «Боже царя храни». Все, на этом мероприятие, ужасно утомившее меня, закончилось и все стали расходиться. Александр Владимирович тут же подхватил меня под локоток, отчего сердце мое забилось часто-часто.

– Милая Ольга, – сказал он мне, – идемте, я приискал тут для вас очень приличный дом, в котором раньше жил один местный самурай. Когда он узнал, что наш десант высадился на берег и разгромил защитников острова, этот безумец отрубил своим мечом головы своим наложницам, жене и их детям, после чего надел фамильные доспехи и пошел воевать с нами своей хлеборезкой. Бойцы застрелили его прямо у ворот дома, который с того момента остался бесхозным. Там прекрасный дом в японском национальном стиле, роскошный сад и вышколенная прислуга, вот я и подумал, что дочери и сестре императоров такое место подходит куда больше чем гостиница для чиновников средней руки и командированных младших офицеров.

Я даже не знала, что сказать на такое «заманчивое» предложение. С одной стороны жутковатая история этого дома, с другой стороны, Сандро много рассказывал о своем японском житье, когда он в молодости провел в Нагасаки целую зиму, так что я тоже хотела попробовать всю эту экзотику. Одним словом, я подумала и согласилась.

19 июня 1904 года, 03:15. Санкт-Петербург, угол Михайловской и Итальянской улиц, вход в Санкт-Петербургское губернское дворянское собрание.

Герцог Петр Ольденбургский (Георг Фридрих Петер Ольденбургский), виртуальный* муж великой княгини Ольги, вышел из дворянского собрания с унылым видом вечно проигрывающегося игрока. Опять он продул все в пух и прах, опять пришлось писать долговые расписки, опять дома будет скандал – папа будет ругаться, а мама плакать**, ведь на свои карточные долги он уже спустил целое состояние. Можно, конечно, дождаться возвращения жены и попросить денег у нее***, но она уехала на войну и совершенно неизвестно, когда вернется. Но все равно рано или поздно она же должна вернуться – и вот тогда можно будет потребовать у ее расплатиться по всем его долгам. Куда она денется, заплатит как миленькая.

Примечание авторов:

* Венчание было, запись в церковной книге о сем была, а брака де-факто не было. После отъезда Ольги в Порт-Артур ее якобы супруг даже не вспоминал о своей жене.

** Родители Петра Ольденбургского были люди более чем приличные, отец Александр Петрович Ольденбургский свою жизнь посвятил, во-первых, военной медицине; во-вторых – искоренению в армейской среде гомосексуализма. Если в первом он весьма преуспел (при его содействии были открыты: Институт Экспериментальной Медицины, противочумная лаборатория в форте Александра I и Гагрский климатический курорт), то со вторым вышла досадная оказия. Судьба жестоко подшутила над Александром Петровичем – его главной неудачей в столь богоугодном деле являлся его же единственный сын Петр. Мать, Евгения Максимилиановна Ольденбургская (Лейхтенбергская) тоже не была обычной домохозяйкой или светской прожигательницей жизни. Для того, чтобы перечислить все ее добрые дела и попечительские должности в научных, культурных и благотворительных организациях, понадобится целая страница. И вот вдруг у двух таких замечательных людей сын вырастает полным моральным уродом. Наверное, природа на нем хорошенько выспалась, а не просто отдохнула.

*** вроде бы в нашей истории такое бывало и Ольга оплачивала карточные долги своего псевдосупруга.

Прикурив папиросу, Петр Ольденбургский огляделся по сторонам. Несмотря на заливающий все вокруг призрачный белесый свет белой ночи в этот слишком ранний (или поздний) час, улицы и Михайловская площадь, лежавшая прямо перед ним, были пустынны. Как там писал Пушкин (герцог был образованный человек): «Пишу, читаю без лампады, и ясны спящие громады пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла. И, не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса.»

Впрочем, улицы оказались не совсем пустынны. Вон в отдалении маются вышколенные извозчики, смеющие подъезжать ко входу в Дворянское собрание только для того, чтобы высадить или взять игрока – ой, простите, седока.

Герцог поднял руку, и, чуть повысив голос, произнес: «Эй, милейший!». Тишина в городе стоит такая, что эти негромкие вроде бы слова услышали – и одна из колясок, запряженная парой вороных коней, тронулась в его сторону. По сытым, блестящим бокам лошадей, мягкому ходу коляски и отсутствию обычного дребезжания колес по камням было понятно, что это коляска-люкс с воспетыми поэтом Северяниным эллиптическими рессорами и пневматическими шинами, в которой будто не едешь, а плывешь над землей. Полог над пассажирскими местами поднят, но это и понятно. Игроки, разъезжающиеся из Собрания в столь поздний час, совсем не желают, чтобы их лица срисовали (то есть запомнили) маячащие на каждом углу дюжие городовые.

Коляска остановилась прямо напротив герцога, и Петр Александрович доверчиво поставил ногу на приступку. Тут же он увидел, что там, внутри, уже сидят – и это двое очень хорошо одетых господ. Не успел он в ошеломлении дернуться, как в руке одного из них блеснуло вороненое тупое рыло автоматического пистолета Браунинга. Второй довольно вежливо произнес:

– Ну что же вы, Петр Александрович… Чего остановились? Лезьте, лезьте к нам внутрь, не смущайте городового и швейцара; а так, если что, то они вам не помощники, вы уж поверьте…

В такую ситуацию Петр Ольденбургский попадал первый раз и потому безропотно влез внутрь, удобно разместившись на мягком сиденье между двумя своими посетителями. Кучер цокнул на лошадей и коляска тронулась – действительно плавно, будто поплыла над землей.

– Господа… – через некоторое время выдавил из себя не на шутку напуганный герцог, нервно ерзающий на сидении, – могу поклясться вам чем угодно, но у меня при себе совершенно нет денег.

– Ты слышал, Сергей Васильевич, – сказал в ответ тот похититель, что с пистолетом, – он думает, что мы его будем грабить. Три раза «Ха», как говорил один известный персонаж.

Слова эти показались герцогу наполненными зловещим смыслом, и он занервничал еще больше, чувствуя, как по спине стекают струйки холодного пота.

– Милейший Петр Александрович, – сказал тот, кого назвали Сергеем Васильевичем, – ваши деньги нам не нужны, вы совершенно неправильно определили направление нашей деятельности. Мы, знаете ли, такие бессребреники, что иногда хочется проверить, не режутся ли за спиной крылья.

При этих словах приятель говорившего многозначительно хмыкнул.

«Убьют! – внутренне холодея, с ужасом подумал герцог, – обязательно убьют! Лица без масок и вообще… неважно, что им надо, но, в конце концов, они меня непременно убьют. Наверняка уже решено сделать именно так, чтобы я никогда и никому не смог ничего рассказать…»

Петр Ольденбургский, и без того не отличавшийся здоровым цветом лица, вдруг побледнел так, что стал похожим на родного брата графа Дракулы.

– Ну не пугайтесь вы так, – миролюбиво, с интонацией сытого кота, сказал тот, который с пистолетом, – не собираемся мы делать вам ничего плохого. Просто поговорим, и все. Правда, в ходе разговора вы получите от нас одно деловое предложение; а уж принимать его или отказываться, будет только вашим делом, как и наступающие в том или ином случае последствия.

– Да, – поддержал своего анонимного товарища Сергей Васильевич, – не будет никаких принуждений, только ваша добрая воля.

– Да, господа, – сказал герцог, вытирая пот со лба большим клетчатым платком, – я вас слушаю.

– Дело в том, – сказал тот, что с пистолетом, – что мы принесли вам благую весть! Вы совершили два ужасных государственных преступления…

– Но у вас еще есть шанс все исправить и избежать наказания, – подхватил второй похититель, который Сергей Васильевич. – Пока есть…

– Постойте, господа, – проблеял ошарашенный Петр Ольденбургский, – я не понимаю, о чем речь и какие преступления я совершил?

– А то как же, – воскликнул Сергей Васильевич, – во-первых, вы совершили богохульство, а во-вторых, оскорбление Величеств. Каждое из этих деяний по отдельности караются восемью годами каторги, вместе это будет шестнадцать лет катания тачки на Акатуе или на стройках Сахалина.

– Постойте, господа! – жалобно мяукнул герцог, – какое богохульство? Какое оскорбление величеств? Я, наверное, тогда был очень сильно пьян, потому что ничего такого не помню.

Тот похититель, в руках у которого был пистолет, тяжело вздохнул и произнес, качая головой:

– Ай-яй-яй, Петр Александрович… Как нехорошо… Наверное, будь богохульство и оскорбление величеств случайными деяниями, совершенными под влиянием паров алкоголя, это все объяснило бы. Только ведь дело обстоит совсем не так; вы делали это абсолютно сознательно, находясь в ясном уме и твердой памяти…

– Но, господа, – вскричал Петр Ольденбургский, вздергивая подбородок, – я совершенно не понимаю, о чем идет речь… и что вы называете богохульством и оскорблением величеств?!

– Ваш фиктивный брак с Великой княгиней Ольгой Александровной, урожденной Романовой является и богохульством, и оскорблением величеств, – сказал тот, что держал в руке пистолет, глядя на герцога очень нехорошим взглядом. – Когда вы шли с ней под венец, вы, закоренелый мужеложец, заранее знали, что не собираетесь любить свою жену, вступать с ней в интимные супружеские отношения, относиться к ней с душевным вниманием, интересоваться ее делами и заботами. Более того, после заключения брака вы намеревались продолжить и продолжили свои противоестественные связи. Поступив так, вы надругались над таинством венчания, соединяющим мужчину и женщину перед Богом и людьми, и это есть богохульство, или деяние, по тяжести последствий прировненное к нему. Оскорбление же величеств проистекло из того, что вашей жертвой стала не кто-нибудь, а дочь и сестра русских царей, внучка датского короля и племянница королевы Великобритании. Если государь-император Александр III уже мертв и не может вступиться за дочь из могилы, то могу сказать, что у нее есть брат, который находится просто в ярости от того, как вы обошлись с его сестрой. Не удивляйтесь. Ольга девушка деликатная и ничего не рассказывала родным о взаимоотношениях в своей новой семье, но, приехав на дальний восток, она прошла полное медицинское обследование на островах Эллиота. Во-первых, врачи нашли у нее последствия тяжелого нервного истощения, вызванного тем позором, какой представляет из себя ваша семья, и во-вторых, они обнаружили, что она до сих пор остается девственницей. Вы что, не знали, что ваша супруга совершенно облысела от нервных переживаний и стала похожа на бильярдный шар? – В голосе говорившего клокотала нарастающая ярость. – И только когда расстояние между вами превысило пять тысяч верст, волосяной покров на ее голове начал постепенно восстанавливаться. Сейчас она, должно быть, уже похожа на мальчика – на одного из тех милых, прелестных мальчиков, которых вы так обожаете использовать в своих забавах. Но это уже к делу отношения не имеет, потому что в тот момент, когда обо всем этом узнал государь-император Николай Александрович, он решил прислать к вам нас с совершенно недвусмысленным предложением…

– Да кто же вы все-таки такие, черт возьми! – воскликнул взвинченный Петр Ольденбургский.

– Мы, – вместо своего напарника сказал Сергей Васильевич, – это Служба Имперской Безопасности. Еще нас называют опричниками, тайной канцелярией, палачами свободы, секретным приказом, кровавой гебней и прочая, прочая, прочая. Я – начальник Службы, полковник СИБ Сергей Васильевич Зубатов, а это мой товарищ (в смысле заместитель) капитан СИБ Евгений Петрович Мартынов. Цените. К кому-нибудь другому прислали бы фельдфебеля с дубинкой для уконтрапупливания, а с вами беседуют сам начальник и его заместитель…

Герцог облегченно вздохнул; он не ждал от Николая каких-то особых неприятностей, потому что считал его тряпкой и валенком.

– Ну что же, господа, – сказал он, – я вас слушаю…

– Государь император Николай Александрович, – сказал Мартынов, – в своей неисчислимой милости повелевает вам подписать разрешение на аннулирование брака с вашей пока еще женой, а потом сесть в поезд и в течении семидесяти двух часов покинуть территорию Российской Империи без права возвращения. В противном случае, если вы откажетесь от этого щедрого предложения, мы уполномочены немедленно арестовать вас и препроводить в Петропавловку, где по вашему поводу тут же начнется дознание. Если же вы попробуете нас обмануть – разрешение подпишите, но из России уезжать не станете – то тогда мы поручим нашим людям выследить вас, где бы вы ни находились, и убить вас без суда и следствия.

Некоторое время Петр Ольденбургский смотрел на своих собеседников совершенно сумасшедшими глазами, потом обратив внимание, что Зубатов протягивает ему папку с положенным поверх него заполненным мелким текстом листом бумаги и ручку Паркера с золотым пером. Дрожащей рукой герцог быстро расписался в указанном месте, а потом, не говоря ни слова, в ужасно расстроенных чувствах выскочил из коляски, благо дворец его родителей уже находился в двух шагах.

– Ну вот и все, полдела сделано, – сказал Зубатову Мартынов, когда герцог удалился прочь, – теперь надо будет приставить к этому типу людей Евстратия Павловича (Медникова), и если через трое суток он будет еще находиться на территории России, пусть наводят на него ликвидатора. И никакой жалости! Такие, как он, мне просто омерзительны, и лучше бы им вообще не рождаться.

Конец 4-го тома