1 часть

Подлетев к спутнику планеты Ргодкасон, пройдя купол силового поля, космический паром Р-734 совершил посадку на площадку 56 космодрома «Адэна».

Из-под днища парома выдвинулись посадочная платформа, мягко коснулась слегка светящейся, полупрозрачной, прочной плиты, гул двигателя затих и открылся трап. Капитан парома попрощался с пассажирами, пожелал им удачного дальнейшего полета. Пассажиры вставали с удобных кресел, собирали небольшие дорожные сумки, коробки и верхнюю одежду, переговаривались. Дети прыгали между рядами кресел, наслаждаясь легкостью пониженного тяготения, мешая взрослым.

Сквозь прозрачный купол силового поля над космодромом видны были далекие звезды, а над горизонтом, сверкая искрами метеоритов, едва заметно вилась сине-зеленая лента гравитационного потока.

Посреди космодрома отражалась в зеркале посадочного поля конструкция из стеклянных кубов — небольшое здание вокзала.

Пассажиров, прибывших на пароме Р-734, встретила миловидная беловолосая женщина в темно-синем приталенном комбинезоне работника порта. На комбинезоне было навешано множество золотых эмблем и значков, рассказывающих о ее должности, статусе и сроке работы. Женщина подняла руки, призывая к вниманию, и огласила новость:

«Прибытие межгалактического лайнера задерживается, но прошу, уважаемых пассажиров, не беспокоится, лайнер благополучно преодолел подпространственный канал, и находится в районе видимости радара. Прошу следовать за мной, вы можете подождать в зале ожидания вокзала, там есть все необходимое: удобные кресла, буфет…»

Тем временем работники порта перегружали тяжелые сумки и чемоданы новоприбывших пассажиров из багажного отделения парома на гравитационные платформы. Когда прибудет космический лайнер, багаж отправят в его трюм.

Гэл вышел из парома с сонным сыном на руках. Известие о задержке лайнера воспринял равнодушно, может быть, даже не расслышал, так как его мысли были заняты последним разговором с женой. Он пытался оправдать себя, и казалось бы, понимал ее, но совершенно не мог разобраться, что ему делать дальше. Снова и снова вспоминал, как будто видел все со стороны…

Вспоминал, как небо тогда темнело, окрашиваясь в розово-фиолетовый цвет, как облака отсвечивали красным. Как сверкали заснеженные вершины гор. А Лэнора стояла на мраморной террасе дома своего отца и говорила, глядя вдаль:

— Так не может продолжаться!

— Как не может продолжаться? — спросил тогда Гэл.

Лэнора посмотрела на мужа, увидела отрешенный взгляд, ей тогда стало жаль его, она попросила уже мягче:

— Оставь свою службу на Калтокийи, мой отец еще согласен взять тебя капитаном на пассажирский корабль, пройдешь переквалификацию…

— Или?..

— Или мы разведемся.

Гэл не поверил ее словам:

— Ты же знаешь — война закончена, — он ведь и вправду был уверен, что эта война закончена.

— Конечно! — разозлилась Лэнора, — но ты найдешь себе другую войну. А мы?! Мы ведь не бессмертны!

— Я очень люблю тебя, — Гэл хотел обнять жену, но она отступила, он прошептал. — Я очень люблю Айрэ. Но не могу я оставить флот сейчас.

Лэнора готова была расплакаться от отчаяния:

— Конечно! Ни сейчас, ни потом, никогда. Никогда ты не уйдешь из армии! Но если ты так любишь нас, почему ты не с нами? Почему тебя никогда нет рядом? Неужели на твоей страшной Калтокийе недостаточно капитанов? Тебя некем заменить? Разве это твоя война, разве древние планеты поддерживают Совет, или Братство? Разве твоя планета вступала в эту войну? Нет, Нодэ наоборот вышла из состава Совета вместе с другими древними планетами. А ты, вероятно, забыл, что ты не только калтокийский наемник? Гэл, уйди из армии! Может быть, тебя объявят предателем и дезертиром, но ты будешь жив и с нами…

Там было так страшно… Гэл… Это бойня… мы с тобой едва не погибли… Я и сейчас не могу поверить, что ты жив… Эта неоправданная жестокость… Гэл…

— Мне нужно подумать, — сказал тогда он, — полетим вместе на Кзол, там тихо, море теплое, отмели…

— Нет, Гэл, нет. Я с тобой не полечу. Мне тоже нужно подумать.

— Тогда я хочу остатся с вами. Мы все обдумаем вместе.

— Теперь я не хочу, чтобы ты оставался. Я не смогу ничего решить рядом с тобой.

— Ты меня больше не любишь?

— А разве ты меня любишь? Как можно любить убегая?

— Но я же вернулся.

— Поздно…

— Вот как, — Гэл даже отступил на шаг, посмотрел ей в глаза, она отвернулась, он тогда ей не поверил, но слишком хорошо ее знал, чтобы начать уговаривать, только попросил, — отпусти со мной Айрэ.

Как он тогда хотел подойти к ней, коснутся ее белых, коротко остриженных волос, такая нелепая мальчишеская прическа и так ей подходит, как хотел поцеловать, обнять, чтобы она замерла и не отталкивала его.

И как она хотела, чтобы он подошел к ней близко- близко. Ее бабушка говорила, что боги завидуют влюбленным, но как можно завидовать той муке, которую она испытывала рядом с тем, кого любила? Или они завидуют щемящему чувству тепла и нежности влюбленных друг к другу?

На террасу вошел отец Лэноры: высокий, статный мужчина с короткими волнистыми белыми волосами и красивым надменным лицом. Гэл помнил, как презрительно кривились бледные тонкие губы господина Приоролла. Можно было догадаться, что чопорный ргодкасонский аристократ снизошел до подслушивания и посчитал нужным вмешаться.

— Лэнора! Я не позволю твоему мужу, человеку, из-за которого я едва не потерял тебя на Над, забрать моего внука…. - господин Приоролл не крикнул тогда, как того хотел. Он говорил сдержанно, но голос его дрожал от гнева, — разве ты забыла, как я забирал тебя из плена, не он — Мэрог спасал тебя. А где был твой муж, когда ты попала в беду?! Пускай убирается вон!

Лэнора застыла. Гэл резко повернулся в сторону тестя, синие глаза его посветлели, приобрели желтоватый оттенок, и казалось, зрачки сузились, как у зверя:

— Господин Приоролл… ваш внук — мой сын. Ваша дочь — моя жена.

Пиор Приоролл сначала было испугался и отступил, но гнев его был тогда сильнее страха перед зятем, и он снова решительно набросился на зятя с обвинениями. И чем громче он кричал, тем смелее казался сам себе.

— Тогда где ты сам — муж и отец? Почему я должен воспитывать твоего сына и заботиться о твоей жене?! Где ты? Ах да. Ты на войне! Наемник!.. А когда твоя жена попала в беду, тебя рядом с ней не было! Тебя расстреливали! Жаль, не дострелили! Из-за тебя она едва не погибла! Разве ей так хотелось помогать людям в горячих точках?! Да нет, она тебя там искала! Вот мое последнее слово — мой внук останется здесь, со мной, а ты убирайся! Хоть на войну! Хоть к чертям! Документы о разводе я тебе вышлю! На твою Калтокийю! До востребования!

— Я попросил отпустить со мной сына у своей жены… — упрямо ответил Гэл, — и решения принимает она. Не вы.

— Отец! — вскрикнула тогда Лэнора, — прошу тебя… я сама решу проблемы моей семьи!

— Твоей семьи? Твоя семья — этот бродяга?!.. — изумился Приоролл, — А я?.. А Айрэ?.. Ты хоть понимаешь, в какую пропасть тебя тянет этот наемник? Разве тебе мало Над?!

— Этот наемник пока еще мой муж. И отец моего сына! — ответила Лэнора.

Белое лицо господина Приоролла, казалось, тогда посинело от огорчения, плечи обмякли, как у человека, внезапно получившего смертельный удар. Он ушел, не сказав больше ни слова.

Лэнора повернулась к Гэлу и сердито сказала:

— Никогда… Слышишь?.. Никогда больше не смей разговаривать так с моим отцом. Я не знаю, сколько тебе лет… но я знаю, кто ты, и ты должен все-таки знать свое место…

— Что? — изумленно выдохнул Гэл, и тут же вспылил, — и где же оно?!.. Мое место?! Покажи мне тот коврик, на котором я должен сидеть, подобно псу, не шевелясь, ожидая команды!

— Ты слишком много себе позволяешь. Гэл… — холодно и четко ответила тогда Лэнора да Ридас-Приоролл, — ты совсем одичал на войне… Но ты тщательно обо всем подумаешь на Кзол, успокоишься, и когда вернешься, мы мирно подпишем документы о разводе, расстанемся спокойно, как цивилизованные люди. Айрэ ты вернешь на Ргодкасон через две недели, к этому сроку я подготовлю бумаги. Все… Я не хочу больше ничего слышать, и не хочу тебя больше здесь видеть. Завтра я привезу малыша на космодром, к отправке парома. Прощай!

Лэнора тоже ушла. Гэл смотрел ей вслед на белые босые пятки, что мелькали из-под подола длинного, легкого, шелкового платья. Она привыкла ходить босиком на его корабле. Он хотел, чтобы она оглянулась, но она уходила. Он не хотел ей верить, только, как то по-человечески, болело сердце.

Люди окружили женщину в синем комбинезоне, требовали объяснений, заверений и обещаний.

Гэл прошел мимо галдящей толпы в зал ожидания, бросил сумку на кресло, сел. Айрэ на его руках проснулся, сонными глазами осмотрелся, и вновь уснул с пальцем во рту, Гэл укутал сына полой длинного кожаного плаща. Коснулся губами смуглого детского лба, пахнущего молоком.

Господин Приоролл никак не мог смириться с тем, что Гэл забирает Айрэ, пусть даже на две недели, грозился вызвать полицию и арестовать зятя. Обещал обвинить Гэла в похищении ребенка. Угрожал Лэноре, что если та посмеет отдать Айрэ «этому пирату», то сама может не возвращаться.

Но Лэнора переупрямила отца. Ведь она надеялась, когда Гэл проведет с сыном отпуск, он поймет, что главное в его жизни это жена и ребенок, и останется на Ргодкасон.

Она помнила планету Над. Необъяснимое внезапное перемирие, как будто планета оказалась в глазе торнадо. Был огонь, была смерть, беспощадная бойня, и вдруг наступила звонкая оглушающая тишина. Только Гэл вернулся к ней совсем другим, он как будто застыл, словно каждый миг ожидал внезапного удара. Лэноре страшно было видеть эту перемену… И его взгляд, устремленный в нечто ужасное, никому больше не видимое. Она надеялась, что разговор о разводе разозлит его, заставит опомниться… Но нет… он еще более замкнулся, отдалился. А ведь он не тот, кого можно напугать пустяком. Он только казался беспечным. И значит то, что произошло на Над, на фоне мирного договора и вправду было пугающим. Наверно потому она так отчаянно пыталась заставить его уйти из армии. Пыталась его спасти.

А поглощенный эмоциями господин Приоролл голословно заверял общественность в скором разводе его дочери и этого бродяги. Обещал избавить высший свет планеты Ргодкасон от грязного наемника.

Новости распространялись так быстро, что в главном космопорту планеты Ргодкасон Гэла уже узнавали: средства массовой информации изрядно приукрасили семейный скандал вымышленными подробностями, теперь архивные ролики десятилетней давности, снятые на свадьбе Гэла и Лэноры, сопровождалось комментариями: «Дочь господина Пиора Приорола, блистательная Лэнора, вынуждена взять развод со своим мужем — калтокийцем, дикарем, не проявившим уважения к законам цивилизованной планеты».

«Папа! Смотри, это ты!» — кричал Айрэ, показывая маленьким пальчиком на большой монитор, под хрустальным потолком зала ожиданий.

Малыш не понимал — папа это видит и слышит.

Пассажиры парома бесцеремонно рассматривали «скандальную знаменитость». Особенно изумлялись инопланетные гости, не могли понять, почему этот наемник, найдя богатую жену, не удержал ее. Ведь если устроился на теплом месте, сиди, ублажай родственников. Но все знают — калтокийцы — глупые солдафоны, помешанные на войне и эфемерных понятиях доблести и чести.

Сейчас пассажиры устраивались в зале ожидания вокзала. Но только беловолосая соотечественница Лэноры села рядом с калтокийцем. Гэл покосился на ргодкасонку, она ему улыбнулась. Он почувствовал тоску, эти белые волосы, перламутровая кожа, серые глаза, ласковая улыбка. Отвернулся, лишь бы не видеть.

Бежать, бежать на Кзол, где сейчас лето, ласковое «солнце», пляж с мягким белым песком, прозрачная вода. И еще веселый разноцветный зверь умбре, вредный, но маниакально любящий Айрэ. А там забыть обо всем, не думать ни о чем. Две недели, за две недели он сможет успокоиться, смириться с поражением, и наметить дальнейший путь… Не заметил, как прокусил губу. Лэнора… украсть ее, что ли? Украсть и улететь так далеко, так далеко… Бросить этот Мир и улететь с ней.

Корабль задерживался, зал ожидания был тесен.

Молодой дангарец пытался устроить своих пять жен и успокоить троих детей, те с криками носились друг за другом между рядами кресел.

Пара мулатов с тэдрола Визон в военизированной одежде, с разноцветными гривами, устроились на широком подоконнике. Они с упоением целовались, не обращая внимания на обидные и эмоциональные реплики религиозного дангарца, считающего, что поцелуи мужчины и женщины на виду у людей смертельно греховны.

Беловолосая женщина спокойно читала книгу.

Калтокиец смотрел в окно. Айрэ спал на его коленях.

А потом пришел корабль, объявили посадку.

Гэл разбудил Айрэ, малыш протирал глаза маленьким кулачком и хныкал. Калтокиец поставил сына на пол, поправил шерстяную курточку, закинул дорожную сумку себе на плечо. Он хотел взять ребенка на руки, но Айрэ решил, что пойдет сам. Так они и пошли на посадку, держась за руки. Калтокиец двухметрового роста в черном кожаном длиннополом плаще и трехлетний малыш в яркой разноцветной вязаной курточке.

Под высоким куполом силового поля теплый ветер из огромных кислородных машин создавал эффект открытого пространства. Айрэ, задрав голову, рассматривал редкие светлячки звезд и яркие протуберанцы космических ветров, едва не споткнулся на ровном месте и повис на руке отца. Вскочил, внимание ребенка привлекли бортовые огоньки пассажирского корабля. Для Айрэ все корабли, превышающие размерами космический катер Лэтос, назывались неизменно именем крейсера Джарэка.

— Папа! Смотри, Джарэк!? — крикнул малыш, дергая отца за руку.

— Нет, маленький, — ответил Гэлард, — просто корабль — это не Джарэк…

Калтокиец держал в руке маленькую теплую ладошку неуемного ребенка, и сам ощущал себя живым… и даже, не смотря ни на что, счастливым.

Ргодкасонка старалась идти рядом с калтокийцем, но ее сочувствие было ему неприятным.

Большая семья дангарца следовала гуськом за своим кормильцем. Два маленьких черноволосых мальчика в светлых рубашках и белокожая десятилетняя девочка в длинном, украшенном бисером, синем платье со звонкими криками бегали вокруг отца и матерей.

Молодая пара с тэдрола Визон шли, обняв друг друга, и продолжали целоваться.

Увидев корабль, Гэл почувствовал опасность, вспомнил, как Милэн просила его не лететь на перекладных, но вернуться на Ргодкасон он сейчас мог, да и не решился бы. Разве что сойти с корабля при первой посадке? Хорошо еще, что перед вылетом он связался с базой Джа и приказал пригнать его катер на космодром Иссаны, но туда нужно еще добраться.

Беловолосая ргодкасонка, глядя на калтокийца с сыном, вспомнила свадьбу Лэноры, дочери богатого судовладельца, хозяина трех космодромов и транспортной компании. Пресса тогда была щедра на комментарии, рассказывая о том, что господин Приоролл буквально шокирован выбором дочери. Возмущалась и аристократия, ведь Лэнора разорвала помолвку с Мэрогом Сторгаком, и ради кого, ради пирата, или наемника, или кто он там — этот бродяга без роду и племени. Женщина украдкой рассматривала наемника.

И вправду пират, в черных кожаных штанах, в белом свитере, в плаще, в высоких ботинках, волосы черные, волнистые, срезанные криво, как будто ножом наотмашь. Красив, странной чужой красотой, почему-то на ум ее всплывали слова — божественной или нечеловеческой. Его красота и привлекала, и отталкивала. Говорили, что он дикарь. Говорили, что он жестокий убийца, мародер и разбойник, наживающийся на войне, ну а как иначе он смог купить невесте платье стоимостью большого космического транспортника? Многое говорили, но ргодкасонка понимала, почему Лэнора Приоролл вышла замуж за этого дикого наемника. Калтокиец был живым и настоящим, а ее соотечественники стали слишком цивилизованы и напоминали чопорных роботов. Она вспомнила стереофотографию, которую хранила уже десять лет, как реликвию, на стерео были запечатлены Лэнора и калтокиец в тот момент, когда выходили из храма богини-дарительницы, взявшись за руки, как влюбленные дети. Жаль, что все заканчивается, может быть, наемник срезал волосы из-за утраченной любви?

Калтокиец взял сына на руки. Ребенок смеялся и о чем-то спрашивал отца. Ргодкасонка улыбнулась и тайком их сфотографировала на маленький стереофотоаппарат, встроенный в средство связи в виде массивного перстня. Наемник заметил, что его фотографируют, удивленно посмотрел на женщину с серебряными волосами. Она покраснела, виновато улыбнулась. Он раздраженно пожал плечами.

Гравитационный двигатель на пассажирском транспорте не отключали, и силовые потоки подняли пыль на посадочном поле. Айрэ чихнул. Гэл снял с шеи черный шелковый платок и прикрыл им рот ребенка.

Молодая пара метисов поссорилась. Они не помнили, куда положили пластиковые билеты и теперь с упоением ругались, так же неистово, как минуту назад целовались.

Патриархальный муж шествовал во главе своего гарема с гордым, непроницаемым видом. Его женщины семенили следом, детей угомонили, и они обижено шли рядом с мамами.

Гравитационные платформы подвезли контейнеры с топливом и контейнеры с багажем. Быстро и синхронно техники загрузили овирий, а грузчики багаж. Работа на этом космодроме была налажена превосходно, впрочем, как и на других космодромах господина Приорола — отца Лэноры.

Молоденькая стюардесса встречала и провожала пассажиров, мило и дежурно улыбаясь. Вежливо, как будто только для формальности, проверяла билеты и документы. Пропустила на борт: многочисленное семейство дангарца, молодую пару, визорцев (они отыскали-таки свои билеты в одном из карманов на ультрамодной одежде). Уже на борт вошла ргодкасонка. И, как будто на раскаленные угли, ступил на трап Гэл. Стюардесса посмотрела на него подчеркнуто доброжелательно, как на старого знакомого, и нежным голосом проворковала:

— На ваш счет пришли особые распоряжения господин Гэлард да Ридас.

— Не пускать? — устало и равнодушно спросил Гэл.

— Нет, — она смущенно театрально засмеялась, — господин Пиор велел поселить вас в каюте для особых гостей, для ребенка мы наняли няню, — девушка вернула ему документы, — ваша каюта находится на третьем ярусе, стюард проводит вас, он ждет у лифта. Приятного полета, господин да Ридас.

— Хорошо, что он не велел закрыть меня в трюме, — проворчал Гэл.

— Ну что вы, — девушка покраснела, — вы теперь знаменитость.

— Я заметил, — Гэл спрятал документы в карман плаща.

— А правда, калтокийцы срезают свои знаменитые хвосты, теряя любимую женщину? — неожиданно спросила стюардесса.

Он удивленно на нее посмотрел, коснулся своих волос, вспомнил:

— Командир… — тихо позвал Ларнэ.

Гэл покачал головой:

— Нельзя, ничего нельзя…

— Командир?..

— Успокойся… — прошипел Гэл.

Ларнэ косо недоверчиво посмотрел на Гэла.

— Ждем… — проговорили губы Гэла.

Ларнэ от бессилия и ярости прокусил клыком губы до крови.

Маленькая медсестра от страха не чувствовала ног, упала рядом с Лэнорой.

Гэл положил оружие и откинул его ногой.

Мэрог возмущенно крикнул:

— Делайте что-нибудь! Вы же калтокийцы!

— Идиот… — прошептал Гэл.

— Лежать! Всем лежать! — кричали вражеские солдаты.

Гэл приказал своим аджарам лечь.

С удобной позиции, сверху, со скал всех держали под прицелом. Командир вражеского отряда и два его помощника спустились вниз. Над Гэлом нависла тень, ствол тадо уперся ему в затылок, и скрипучий голос повторил, растягивая слова, как будто смаковал каждый звук:

— Вы же калтокийцы?.. Таки калтокийцы… а я еще сомневался. Лежать! Не дергайся! Всех убью!

Звонко выскользнуло лезвие тесака из ножен:

— Черт… — прошептал Гэл.

На вопрос стюардессы калтокиец не ответил, забрал из ее белых рук маленький пластиковый документ и вошел с сыном на корабль. Там он наткнулся на молодого, утонченного до гротеска, беловолосого стюарда, в белом блестящем комбинезоне. Стюард поклонился и молча, указал куда идти. Гэл посмотрел на юношу с плохо скрываемой неприязнью. Его сейчас очень бесили все ргодкасонцы…

В каюте стюард разъяснял калтокийцу, подробно, как недоразвитому:

— Если понадобится помощь, нажмите на вот эту кнопочку, няня для ребенка сейчас придет, бар на втором ярусе, кают-компания на пятом, ресторан на третьем, для вас все бесплатно. Желаю приятного путешествия.

Потом стюард запнулся, видимо, по выражению лица наемника прочел, что если скажет еще хоть слово, или останется в этой каюте хоть еще на миг, будет незамедлительно убит. Он поспешил исчезнуть… Гэл оскалился, захлопнул дверь каюты, сел на диван. Айрэ сполз на пол и начал деловито осматривать каюту: заглядывал в шкафы, проверял мягкость кресел, нашел небольшой холодильник, а в нем свой любимый шоколад, который тут же вытряхнул из упаковки прямо на пушистый белый ковер, и сел рядом с упавшей шоколадкой. Полюбовался сладкой фигуркой мифического дракона, начал играть, воображая прыжки и полет дракона над своей головой, при этом зачем-то надувал щеки пыхтел и рычал, а потом отгрыз гребни на спине сладкой фигурки. Гэл сполз с дивана к сыну:

— Айрэ, может быть, ты съешь что-нибудь не сладкое. И не валяй шоколад по полу.

— Я хочу дракона, — упрямился Айрэ. Шоколад начал плавиться в его руках.

— Ты весь измазался, — Гэл протянул руки к сыну.

В этот момент корабль вздрогнул и пошел на взлет. Палуба качнулась, внутренний микроклимат включился, восстановилось давление и притяжение.

— Папа, мы полетели! — закричал ребенок, вскочил и побежал к большому иллюминатору смотреть на космос. Ему очень нравились цветные протуберанцы на темном фоне бесконечности. Гэл вздохнул, быть серьезным, правильным отцом ему пока не удавалась. Айрэ совершенно его не слушался.

В дверь постучались. Отворили. На пороге каюты возникла юная, милая, тоненькая девушка: бледная и черноволосая ириладдоса. Девушка замешкалась, рассматривая Гэла, как будто совершенно не верила своим глазам. Но совладала с собой.

— Извините. Вы господин да Ридас? — нерешительно спросила она.

— Да, — ответил Гэл, сидящий на полу, — а вы?

— Эннэ Дограт. Вам нужна няня?

Гэл ухмыльнулся. Девушка, смутилась, покраснела до слез.

— Не вам, вам… — снова растерялась она, — я няня. Говорили, что вы с сыном.

Гэл показал на прилипшего к иллюминатору ребенка:

— Айрэ, познакомься. Эта девушка — твоя няня.

Ребенок оторвался от созерцания космоса, осмотрел девушку, не нашел в ней ничего, для себя интересного, и вернулся к иллюминатору.

— Он ваш, — с кривой улыбкой сказал Гэл, — я не справляюсь.

Девушка кивнула головой, и неожиданно спросила:

— Вы против моего присутствия?..

— Неужели так заметно?

Гэл редко видел, чтобы белокожие люди краснели так ярко… Казалось, она сейчас вспыхнет. Пожалел ее, поспешил успокоить:

— Не обращайте на меня внимания… нервы… На самом деле вы очень мне поможете. Я как то не привык заботиться о детях…

Эннэ присела рядом с хорошеньким трехлетним малышом, замурзанным и серьезным, позвала его, протянула руки, малыш по-взрослому вздохнул, и с упреком посмотрев на отца, шагнул к няне. Они и вправду были удивительно похожи, наемник и его сын. Очень похожи, несмотря на противоположно-разный цвет волос.

Первый день полета Гэл пролежал на диване, бездумно и равнодушно переключая каналы сетевого телепавидения, слушал новости, сопоставлял с фактами и думал…

Лайнер совершил две посадки. Но Гэл не нашел в себе силы выйти ни в первом порту, ни во втором, и судя по всему, не вышел бы в третьем. Он настолько устал, что перспектива лететь на перекладных его попросту пугала. К тому же ощущение опасности притупилось, на корабле было тепло, уютно и спокойно.

На планете Вэст корабль простоял в космопорту три часа. За иллюминаторами лил дождь, потоки воды текли по органическому стеклу, искривляя изображение. Айрэ носился вокруг дивана, требовал прогулки. Эннэ терпеливо ожидала, когда отец уступит сыну и выпустит его хотя бы в коридор. Гэл сдался. Эннэ очень быстро застегнула на малыше курточку и убежала с ним из каюты. Она бы сейчас куда угодно убежала, лишь не оставаться сам на сам с этим странным космическим наемником.

Когда веселые вопли Айрэ перекатились за дверь каюты, и наступила тишина, Гэл встал с дивана, подошел к иллюминатору. Стоял в странном оцепенении, обхватив себя руками, смотрел вперед себя невидящими глазами. На окраине посадочного поля сквозь густые потоки воды размытым пятном проглядывался большой, сверкающий огнями вокзал. Дождь казался холодным, а ему и так было холодно, очень холодно. Но когда корабль взлетел, над густым облачным покровом Гэл увидел, как ярко сверкает теплое «солнце»: оказалось, на Вэсте лето.

Эннэ повела Айрэ гулять на верхнюю палубу корабля в гидросад. Там была детская площадка с настоящей травой и яркими веселыми каруселями.

Калтокиец мысленно следил за ребенком, но незаметно уснул, как будто накрыло вулканической лавой… Приснился сон — густой туман заполнял коридоры корабля, преображая новый пассажирский корабль высшего класса в старую ржавую развалину. Очнулся, услышав крик и глухой удар в дверь, вскочил. Осмотрел каюту. Сердце забилось безумно, до боли. Где Айрэ!? Неужели там, за стенами каюты! Нельзя было отпускать сына! Ребенок должен быть рядом! Страшно… Гэл, вывернул содержимое дорожной сумки на пол. Руки дрожали. Как странно, когда дрожат руки перед боем. Как странно, когда сердце стучит с такой силой, что перекрывает мысли…. Перед боем? Странно, когда не осознаешь, что делаешь. На дне сумки небольшой раскладной кинжал. Но к чему кинжал? Только чтобы занять чем-то дрожащие руки?

Резко открыл дверь своей каюты, и мгновенно внезапный выстрел тонкого лазерного луча ослепил полутьму коридора. Гэл кувырнулся в сторону стрелявшего, сбивая его с ног. Убил, вскочил, выдернул тадо из ослабевших рук мертвого захватчика, осмотрел оружие. Жаль, половина лазерной батареи использована, но игольчатых пуль почти полная обойма.

Внезапно осознал — его действия не верны — в беспорядочной свалке абордажного боя первыми гибнут паникеры, старики и дети. Успокоился, унял дрожь в руках и сосредоточился. Необходимо увидеть обстановку глазами сына: сквозь пелену детского страха просматривались лица испуганных пассажиров и заплаканные глаза Эннэ. Пираты согнали пассажиров в большой зал ресторана, как стадо овец в загон. Закрыли все выходы, у каждой двери поставили вооруженную охрану. В стенах прожженные дыры, на полу трупы. Кто-то попытался сопротивляться.

Гэл только теперь понял, почему не рекомендуется допускать родственников и друзей потерпевших к спасательным операциям.

— Думай, — рыкнул сам себе. — Думай!.. Идиот… ну, какой же я идиот, — думать должен был четыре дня назад, перед тем как вскочить на паром, идущий к Грылле. Так спешил успеть к отправке корабля на Ргодкасон. Так спешил увидеть жену. Успел…

А теперь?.. Ворваться в ресторан с оружием? Спровоцировать стрельбу?.. Или попасть туда как добыча, а там действовать по обстоятельствам. Гэл забросил трофейное оружие и кинжал-дагу в каюту. Мертвого зэйда оттащил туда же.

Три четвероруких гиганта с планеты Аросса несли двух девушек-близнецов, зеленоволосых русалок с планеты-океана Нлон. Девушки уже не пробовали вырываться, обессилено повиснув на руках сэнтаремов как ватные куклы. Гэл вжался в стену и закрыл глаза…

Один из пиратов громко рассмеялся, и пробасил, обращаясь к своим коллегам:

— А вот и награда за то, что я сегодня никого не убил!.. — огромная рука аросца сгребла калтокийца за ворот белого свитера.

Гэл открыл глаза. Аросцы присвистнули: для работорговца яркий цвет глаз захваченного раба, как для ювелира чистый цвет драгоценного камня. Один из сантарэмов, не выпуская девушку, извлек из кармана куртки миниатюрный фонарик и не понять зачем направил луч в лицо Гэла. Пират, нашедший наемника, радовался:

— Дорогой мальчик — на рынке Багго его можно обменять на новый двигатель.

— Викторианец, — второй пират взъерошил волосы на голове Гэла, — но сойдет даже за нодийца.

Тот, который держал Гэла, сплюнул набок и с опаской прошептал:

— Не вспоминай этих нарванных наемников…

Когда Гэла толкнули в толпу пленников, он начал прорываться к середине зала, туда, где стояла маленькая Эннэ с его сыном на руках. Напуганные и раздраженные люди ворчали на него, он наступал на ноги, они толкались, он толкался… В том безумном водовороте человеческих тел у него была цель, и он к ней шел.

Эннэ увидела Гэла перед собой, со стоном передала ему засыпающего малыша и заплакала.

Еще во время абордажа лазерными лучами повредили систему вентиляции в ресторане. Люди с кристаллической основой не нуждались в кислороде, но не могли устоять под массой тяжелых органиков, когда те, задыхаясь от недостатка кислорода, начали падать. Эннэ потеряла сознание, Гэл подхватил ее. Айрэ пугающе обмяк на его руках, как мертвый. Калтокиец сел на пол вместе со всеми, прикрыл головы Эннэ и Айрэ рукой, создавая силовое поле и преобразовывая углекислоту в пригодный для легких человека кислород. Он все еще цеплялся за глупую мысль, что это простое совпадение, обычное невезение. Он выберется, захватит спасательную капсулу и больше не будет летать на пассажирских кораблях с ребенком. Он все еще надеялся, сидя на полу под прицелом тадо, в толпе пленников, спасая от удушья сына и едва знакомую ему ириладскую девушку. И не заметил, что из полсотни детей, пребывающих на корабле, в зале ресторана оказался только его сын…

— Они починили вентиляцию? — тихо, едва шевеля губами, прошептала Эннэ.

— Да, — соврал Гэл. Потратив силы на преобразование материи, он ощутил слабость и головокружение. Драться легче.

Вентиляцию починили, но настроили так, что в зал пошел холодный воздух. А вслед за потоками холодного воздуха, пришла поисковая мысль капитана пиратов, как капля жидкого азота: «Где ты, калтокиец? Прятаться бесполезно. Я знаю — ты на корабле… Выходи, или я „исполню“ первых десять неудачников».

Пассажиров для показательного расстрела бросили у стены-стереовизора, изображающего недосягаемые горные вершины планеты Акала… Случайно в десятку приговоренных попала и знакомая ргодкасонка.

Гэл растерянно посмотрел на Эннэ и тихо сказал:

— Не иди за мной, это опасно.

Эннэ, как завороженная, кивнула. Она, если бы и захотела, не пошла, от страха не могла пошевелиться. Гэл поднялся над толпой сидящих пленников. Прижал Айрэ к себе, прикрывая его голову рукой. Шел на угрожающий зов капитана работорговцев, преступая через пассажиров межгалактического элитного лайнера, принадлежавшего флоту господина Приорола. А под стеной лежали приговоренные к расстрелу избранные случайностью, над ними стоял капитан сэнтаремов: огромный, коренастый, насмешливый, самоуверенный, лысый, как колено модницы, серокожий, с приплюснутым носом и чешуей вместо ресниц. Капитан пиратов прижимал к себе мальчика — подростка, гладил его, как щенка, по желтым кудрявым волосам. Когда он заметил Гэла, криво усмехнулся, демонстрируя крупные искусственные клыки.

— Выходи, не бойся… а то я начну бояться, — с наигранной бравадой говорил капитан. — Обещаю, ничего с твоим детенышем не случится. Главное — ты успокойся… Не нервничай, не отращивай себе клыков с когтями… Договорились?

— Зачем я тебе нужен? — спросил Гэл.

— Ты мне?.. — наигранно удивился капитан сэнтаремов, — век бы не видеть тебя и тебе подобных!

Мимика лица работорговца была невыразительна, но калтокийский оборотень почувствовал его страх.

— Кто меня заказал? — поинтересовался Гэл.

— А… я бы и их век не видал бы, — отчаянно улыбаясь, ответил пират, — и счастлив был бы. Сами разбирайтесь, — и он все же нашел в себе силы предупредить. — Сейчас за тобой придут, и не вздумай там что-то… Мои люди пальбу откроют, ты своего детеныша не соберешь.

— Если бы ты этого не сказал, я бы тебя забыл. — сквозь зубы процедил калтокиец.

Лысый работорговец ничего не ответил, но заметно расстроился. Отступил на шаг, поскреб темечко, и крикнул своим головорезам, — а где там наша нянечка!?

Пираты рванули на середину зала, расталкивая людей. Ослабевшие, едва пришедшие в себя после кислородного голодания пленники только вскрикивали. Эннэ сжалась в комок, закрыв голову руками, пират схватил ее за волосы, потащил к капитану. Гэл не успел пошевелиться, как на Айрэ направили оружие…

Эннэ кричала, капитан пиратов отвесил ей звонкую пощечину и гаркнул:

— Возьми ребенка!

Айрэ испугался и тоже закричал. Эннэ всхлипывала и дрожала, из носа у нее шла кровь, она протянула к малышу руки. Айрэ только сильнее прижался к отцу.

— Отдавай, — приказывал просящим голосом пират, — они его оставят с тобой. Он очень важен. Иначе как тебя усмирить.

Гэл провел рукой по мокрому от слез личику сына. Ребенок обмяк, калтокиец отдал сына Эннэ, и застыл, как мертвый — ни эмоций, ни гнева, лишь тупая боль в груди, как будто сердце уже вырвали, а он все еще видит, слышит…

Лысый капитан сэнтаремов — Онэо Лянгурак наблюдал за пленником. Не мог поверить, что этот дикий аджар может испытывать человеческие чувства, хотя… даже багки любят своих щенят.

Воздух начал уплотняться, капитан пиратов облегченно вздохнул — и заработать смог, и не умер: значит, он все-таки самый удачливый вольный пират… Может, он еще в легенды войдет: будут говорить — этот тот пират, который не побоялся Вэрвэто…

За пространственным порталом опасно сверкали тысячи звезд Вселенной. На магическом пороге портала уплотнилась человеческая фигура в длинном сером шерстяном плаще, на свет ламп вышел молодой мужчина с красивым бледным лицом и пепельно-седыми волосами. Туман и звезды портала за его спиной растаяли.

— Ларсард, — удивился Гэл.

Вампир подошел к Эннэ, присмотрелся к сонному ребенку.

— Я всегда говорил — любовь губительное чувство, — «нелюдь» в сером плаще погладил белые волосы Айрэ.

— Убери от него руки, — тихо рыкнул Гэл.

— Не рычи. — криво усмехнулся Ларсард и с жалостью посмотрел на оцепеневшую Эннэ, вытер с ее лица кровь рукавом своей белой рубашки. Улыбнулся ей, слизнул кровь со своего рукава, повернулся к Гэлу. Посмотрел в глаза, но ответный взгляд не выдержал, наклонил голову и очень тихо сказал, — не хотел я с тобой вновь встречаться. Но мой страх, оказывается, был сильнее тебя теперешнего.

— Зэрон не смог соткать тебе живого тела? — спросил Гэл.

Ларсард почувствовал озноб, но нашел в себе силы ответить:

— Это ты виноват в том, что я умер. Но ничего, повелитель вернет мне жизнь.

— Уже одного спас, ты на очереди, — грустно сказал Гэл.

— Я, как и другие, готов отдать жизнь за Мир.

— Патриоты… даэр тэсс, хоть мне не говори эту чушь, — прервал его Гэл, — зачем я вам сейчас?

Ларсард неожиданно ухмыльнулся, сверкнув клыками:

— Я думаю, ты скоро об этом узнаешь, — подошел впритык и, едва ли не касаясь бледными губами уха Гэла, прошептал, — а ты, говорят, и сам тогда… умер?

Гэл вспомнил… Он с группой солдат прорвался в цитадель. Защитники крепости сражались неистово, до последнего вздоха. Калтокийцы яростно атаковали.

Варко закрыл Гэла собой от киридовых пуль, оттолкнул с криком:

— Иди, я прикрою!

Под черные своды огромного тронного зала Гэл вбежал сам, его отряд остался в коридорах.

В зале его атаковали маги, он даже не отбивал удар, принял на себя и вытянул всю магическую силу атаковавших. Он думал, что энергия магов позволит ему вернуть энергию пустоты, но, пока он воевал с магами, Зэрон исчез в портале. Гэл не рискнул последовать за ним, опасно. А потом оказалось, что энергия, вытянутая у магов, лишает его поседних сил и убивает. Зэрон предвидел атаку Волна на цитадель, готовился к этой атаке, но если бежал, значит, еще не был окончательно готов. Маги оказались подготовленными иначе, чем обычно. Энергия, которой они владели, была другая по полярности. Эти маги и были новым оружием Зэрона против Волнов, и Гэл сам пришел на испытательный полигон и сделал так, как предвидел Зэрон, но рано.

Боль пронизала тело Гэла, словно тонкий лазерный кнут. Он захлебнулся, сила магов смешивалась с его силой и выжигала его насквозь. Из последних сил он сжег чужую энергию вместе с остатками своей.

Милэн вбежала в темный зал и онемела, глядя на его побелевшие волосы и серо-землистую кожу, на белые, как будто незрячие глаза. Гэл увидел сестру, выдавил из себя улыбку и рухнул на колени. Она подбежала к нему, помогла снова встать на ноги:

— Гэл… Гэл, — она, как-то, по-детски всхлипнула, — Варко погиб, я не успела… Гэл. — Она подставила брату свое плечо.

— Он… еще там, в коридоре? — спросил Гэл, голос его задрожал.

— Да… Сейчас Серые заберут всех… Гэл, как теперь будет Нак? А Корэ?..

Навстречу выбежал Нэйл, застыл, ошарашенный:

— Черт… — Увидел на глазах Милэн слезы, — кто?

Милэн пыталась еще держаться и не плакать:

— Варко… Нэйл… Варко погиб, кирид его порвал.

Небо окрасилось фиолетово-желтыми красками. С холма спускались гравитационные платформы Серых. Гэл сидел над телом Варко, сам как мертвый.

Когда платформы отлетели на безопасное расстояние, силовой снаряд ударил в днище «Замка», раздался взрыв, и осколки раскаленного металла разлетелись вокруг холма, засыпав белый песок…

— Ты ведь был одним из обреченных, — горько ухмыльнулся Гэл.

— Главное, тебя погасили, — со злостью огрызнулся Ларсард, — сколько лет прошло, а ты так и не восстановился, — вампир повернулся к пиратам, распорядился, — уведите девушку и ребенка на мой корабль.

Гэл рванулся, но его удержали трехметровые аросцы. Вампир Ларсард приставил к его груди короткое дуло очень несерьезного, маленького, по-детски округлого пистолета. Гэл рыкнул, попытался вырваться, волосы в мгновенье выпрямились, став шерстью зверя, глаза пожелтели, зрачки сузились. Ларсард, не дожидаясь полной трансформации своего врага, поспешно нажал на курок, его рука дернулась: отдача была мощной. Шар размером со зрачок волка, прорвав белый свитер, вонзился в грудь Гэла. Щупальца развернулись и спутали ребра, разрывая мышечные ткани.

Эннэ оглянулась, увидела, как калтокиец с диким звериным рыком рванулся из рук пиратов, и как холодный безжалостный человек выстрелил в него. Все расплывалось перед ее глазами, она едва не потеряла сознание. Пират подхватил обмякшее тело девушки, второй выхватил из ее рук ребенка.

Ларсард кричал пиратам:

— Отойдите! Его кровь страшнее органической кислоты!

Аросцы мгновенно выпустили калтокийца и отскочили. Тот упал на палубу, кровь из раны жадными каплями пропитывала свитер, растворяя шерсть, шипела на пластиковом полу, как разъяренная змея, и исчезала в разъеденных дырах. Гэл почувствовал привкус металла во рту, капли ртутной крови появились в уголках его губ. От боли он терял сознание. Не хватало силы вырвать паука вместе с ребрами, осталась только упрямая злость.

А тут еще потерявшие рассудок пассажиры бросились в освободительную атаку, на тадо с голыми руками, подбадривая себя матерными воплями. Возглавил бунт героически-юный бессмертный. Пираты вовремя оттащили калтокийца в сторону, иначе бы его попросту растоптали. Ларсарда случайно ранили.

По бунтарям начали стрелять. Погибла половина захваченных в плен пассажиров. Бессмертного главаря бунтовавших пассажиров сбили с ног, избили тяжелыми космическими ботинками с железными вставками на носках, показательно поставили на колени, и на глазах потерпевших поражение пленников пустили пулю в затылок.

Молодой светловолосый халкеец с красивым юным лицом (такие лица часто можно увидеть у статуй маоронгов), рухнул к ногам капитана работорговцев. Лысый пират еще раз ударил бунтаря, и плюнул на него. А потом двое аросцев взяли халкейца за руки, утащили. По полу потянулась темная полоса крови.

— Правильно, бросьте зверю — пускай закусит идиотом, — сказал вслед капитан пиратов Онэо Лянгурак.

Раненный Ларсард, едва дыша от возмущения и боли, приказал аросцам унести калтокийца. Пираты подхватили Гэла. Ларсард с ненавистью посмотрел на вечного врага и, схватив черную цепочку на его шее, вытащил маленький медальон в виде треугольника, украшенного спиралькой, и шестью маленькими бриллиантами… дернул. Застежка цепочки сломалась. Гэл очнулся, посмотрел на вампира равнодушно, как будто не с него сейчас срывали знак тан-ларда.

— Невероятный трофей, — зашипел Ларсард, — скоро у меня будет и второй.

Во рту Гэла скопилась кровь, и он не удержался, выплюнул ее в лицо вампира. Ларсард услышал, как зашипела его кожа под воздействием активной крови.

Схватившись одной рукой за обожженную щеку, кое-как деактивировав жадную к органике жидкость, Ларсард со злостью вонзил свои острые когти в грудь Гэла меж ребер и пробил сердце. Активная кровь разъедала руки вампира, он порезался щупальцами киридового паука, но в ярости не чувствовал боли. Гэл рыкнул и умер, разумная кровь застыла в его теле, ожидая регенерации разорванного сердца. А Ларсард кричал мертвому телу врага:

— Сволочь! Оживешь — убью тебя снова! — и уже аросцам. — Заберите его отсюда!!!

Пираты, едва скрывая улыбки, аккуратно, чтобы не обжечься, подхватили пленника под руки и тихо унесли. Один шепотом спросил другого:

— Это тот самый, которого мы нашли в коридоре?

— Дурак! Я когда понял, кого мы притащили… едва со страху не… умер. — отвечал второй.

— А он что, тоже вампир? — прошептал первый, округляя удивленно глаза.

— Нет, не вампир — аджар.

— Вот этот? Вот! Такой не может быть аджаром… — четверорукий аросец с сомнением посмотрел на свою ношу.

— Я видел таких, когда воевал на Длоке. Тонкий — вот такой вот, щенок — и вдруг! Бац! И зверь больше малого гравитатора! Жуть… Я их там боялся… И здесь боюсь… Сейчас сбросим в каюту, закроем — и подальше. И без господина Ларсарда я к нему больше не сунусь. Что ж я, псих, что ли?..

Дангардец торговался с пиратами, хотел выкупить себя и часть своей семьи. А если повезет, то всю. Смешно… Деньги и драгоценности у него и так отобрали.

Девушка-мулатка кричала над телом убитого друга. Ее подняли и успокоили. Незаметно сделали укол. Такая девушка — ценный товар.

Ргодкасонка с удивлением спросила себя: «Неужели так все закончится?» Лежала на полу в луже крови, и почему-то думала о калтокийце. Ведь и его убили в этот страшный день. Жалела свою соотечественницу Лэнору, в один день утратившую и сына и мужа.

Кэрфи очнулся на твердом полу в небольшой каюте, без иллюминаторов, с серыми стенами и тусклыми лампами. Аккуратно коснулся своей шеи, пощупал слипшиеся от крови волосы. Дикая боль терзала затылок, пуля лежала на полу, мутно поблескивала смятыми боками. Рядом кто-то плакал тихо как котенок. Кэрфи огляделся: в углу сидела худенькая девушка, а на ее коленях спал маленький беловолосый мальчик. Под стеной лежал тот парень, которого тоже расстреляли…

Халкеец попробовал встать, голова закружилась, и он пополз на коленях поближе к девушке.

Эннэ изумленно смотрела на Кэрфи. Вытерла хрупкими еще детскими пальчиками слезы, прошептала:

— Я думала, вас убили. Так много крови.

— Меня не так просто убить, — шепотом ответил он, — а почему вы плачете?

— Разве вы не понимаете? — удивилась Эннэ. — Нас ведь продадут… мне так страшно… так страшно. И малыш не просыпается…

— Не плачьте, мы убежим, — пообещал Кэрфи.

Халкеец был из тех, кто привык не сдаваться, верил, если бессмертный не может умереть, то способен на немыслимое, и старался не вспоминать о том, что умер он сегодня впервые. Эннэ, увы, могла умереть в этой жизни только раз.

Кэрфи перевернул человека лежавшего в углу каюты, присмотрелся, убрал волосы с его лица и неожиданно вскрикнул:

— Нодиец!

Заплакал во сне ребенок. Эннэ укачивала трехлетнего малыша:

— Тише…

— Но это же нодиец! — повторил Кэрфи. — Может, он бессмертен, как и я. Но вряд ли, их ведь только тысяча настоящих бессмертных. За миллион лет не родился ни один бессмертный нодиец. Лишь долгожители. Какие у него глаза?

Эннэ изумленно любовалась красивым светловолосым атлетом, ей казалось, что красивее человека она не встречала. И не могла вспомнить цвет глаз калтокийца, пока в ее памяти не всплыла картина первой встречи с ним, ответила:

— Синие…

— Мама! — крикнул ребенок и очнулся. Осмотрелся сонными глазами, увидел отца, вырвался с рук Эннэ, с криком, — папа! — Добежал, упал, обнял Гэла и тихо начал шептать: — Папа. Папочка, — не дождавшись ответа, Айрэ отчаянно начал дергать рваный свитер отца, — проснись!

Гэл открыл глаза. Эннэ показалось, что глаза калтокийца — желтая бездна. Как будто небеса опрокинулись. Девушка зажмурилась.

А Кэрфи нетерпеливо спросил:

— Ты кто?

Гэл посмотрел на Кэрфи, как на глупого ребенка. Закашлялся, сожалея, что не немой, что говорить нужно, нужно успокоить Айрэ.

— Все хорошо, малыш, я жив, — Гэл ласково отстранил сына, обратился к Эннэ и Кэрфи. — Помогите мне сесть.

Кэрфи подтянул калтокийца к стене.

Айрэ залез к отцу на колени, прижался, как напуганный зверек, шепотом спросил:

— Папа, это пираты? Страшные пираты? Как из сказки?

— Да, малыш, это сказочно страшные космические пираты. Но в сказке всегда все заканчивается хорошо, и пираты будут побеждены.

— Они тебя заколдовали? У тебя глаза такие, как когда ты котик, были. — Айрэ внимательно начал изучать глаза отца, — а теперь не как у котика…

Кэрфи повторил вопрос, но уже более конкретно и настойчиво:

— Ты настоящий бессмертный?

— И что? — раздражительно переспросил Гэл.

— Что значит: «и что?» Мы должны выяснить, кто есть кто, чтобы освободиться, — возмущался молодой бессмертный.

— Ну так освобождайся, — ответил калтокиец, — кто тебе мешает? — попытался сесть удобнее и сразу же схватился за грудь, щупальца паука зашевелились, реагируя на движения.

Айрэ умел чувствовать чужую боль и вызывать ее на себя:

— Папа, тебе больно?

Гэл не допустил, чтобы Айрэ такое почувствовал:

— Пройдет.

Кэрфи гордо вскинул голову. Светло-желтые кудри задрались, как гребень гордой птицы и упали на высокий красивый лоб халкейца.

— Ты хочешь, чтоб тебя продали как скот? А я не позволю! Я бессмертный! Мне отец всегда говорил, что на тех, кто долго живет, больше ответственности.

— Что ты от меня хочешь? — спросил Гэл.

— Действий! — взвился Кэрфи, — но ты не способен на действия! Прожил миллион лет, и заржавел, как старый брошенный корабль! Тебе все равно, что будет с тобой и с твоим сыном. Хочешь, чтобы он вырос таким же рабом, как ты сам!? Мне говорили — нодийцы воины. Врешь! Ты не воин! Ты тряпка!

— Не кричи на папу! — крикнул Айрэ. — Мой папа капитан корабля, и я, когда вырасту, буду капитаном ка… кол… калтокрикойского корабля! Вот…

— Так ты еще и калтокиец?.. — Кэрфи встал, в негодовании обхватил свою голову руками. — Нет. Ты не можешь быть калтокийцем… Ты не воин!. Тебя стреляют, а ты даже не пытаешься сопротивляться! Люди бунтуют, а ты ничего не делаешь! Врать сыну подло! Нодиец.

— Хорошо, хорошо. Только не кричи, оглушишь, — отмахнулся Гэл. От боли у него не хватило сил долго злиться, смешно, да и только. Но и смеяться было больно.

— Да как ты можешь? — вмешалась Эннэ. Она вытянулась во весь свой маленький рост перед двухметровым халкейцем, как тростиночка рядом с могучим деревом, — да как ты можешь такое говорить?! Как ты не понимаешь, у него ребенок на руках!? Твой отец тоже не сопротивлялся бы, если бы к твоей голове приставили оружие! Ты что? Совсем дурак?!

Кэрфи изумленно посмотрел на тоненькую девушку, потом на Гэла. Махнул в их сторону рукой и обижено сел у противоположной стены.

Дверь бесшумно отворилась.

Кэрфи подобрал ноги.

Вошел Ларсард, он уже успел восстановить свое лицо и теперь мог безболезненно улыбаться.

Кэрфи кинулся на вампира стремительной молнией. Но Ларсарда на пути полета Кэрфи не оказалось, зато там возникли три огромных аросца. Послышались глухие удары, крики и беспомощное рычание, снова глухие удары, слабый стон и тишина. Аросцы со всей силы бросили Кэрфи на стену, по которой тот сполз, и застыл, пытаясь дышать, ногу ему таки сломали…

Ларсард тем временем вежливо сказал Гэлу:

— Тебя хочет видеть Зэрон.

— Опять? — Удивился Гэл. Поднялся, держась за стену. Почувствовал, как кровь стынет в жилах — плохо, Зэрон лишал его сил.

Маленький Айрэ мертвой хваткой прирос к ноге калтокийца, стонал Кэрфи и плакала Эннэ…

Ларсард приказал:

— Пит, Кон, помогите гостю. Девушка, хватит плакать, забери ребенка. Смелее, Пит — зверь сейчас не кусается. А, наручники нужны.

В руке третьего громилы Гэл увидел киридовые наручники со штырями, удивился:

— Эти?.. Он меня еще и боится?..

В большой каюте с иллюминатором во всю стену, в мягком большом кресле сидел Зэрон, красивый, высокий, широкоплечий молодой мужчина с длинными пепельными волосами, затянутыми в хвост. Белокожий, изысканный, серьезный, в сером строгом костюме. Куртка расстегнута, под курткой — черная рубашка из тонкого натурального шелка. На ногах высокие армейские ботинки не с ультрамодными удобными магнитными застежками, а по старинке, на простых шнурках.

Аросцы посадили калтокийца в кресло напротив Зэрона. Гэл очень аккуратно держал руки, под темным металлом наручников запеклась надолго «остывшая» по воле Зэрона кровь. Зэрон молчал. Гэл посмотрел в большой иллюминатор, где в медленном ритме вращались разноцветные спирали туманностей.

Корабль проходил сквозь подпространственный канал, здесь все цвета спектра яркие, чистые, изменчивые. Но интенсивность преобладающего холодного цвета говорила об отдаленности корабля от центра галактики. Зэрон ответил молчаливому вопросу:

— Да, мы летим в тридцать шестую галактику, на планету Сэнп, — и неожиданно предложил. — Вина хочешь? Оно тебя согреет.

— Что-нибудь покрепче есть? — Гэл подтянул под себя ноги. Руки прижал к телу, — тебе не с кем было выпить?

— Равных нет, — улыбнулся Зэрон, и приказал принести бэркга.

— Хорошо, выпьем… На равных.

— И поговорим, — улыбнулся Зэрон

— Поговорим… — согласился Гэл.

— Как ты смотришь на то, чтобы вернуть мне мой статус маоронга?

Гэл удивленно посмотрел на Зэрона.

Робот-стюард принес графин с беркгом и две хрустальных рюмки. Разлил напиток, раздал рюмки Гэл зажал хрустальную рюмку в ладонях. Понял, что дрожит и не от холода. Выпил бэркг до дна, кирид тонко тревожно зазвенел, как погребальный колокольчик. Но дрожь прошла.

— Нет, не торопись, мне не нужен твой ответ, — продолжал Зэрон, — сам знаешь, ты выполнишь все, что я от тебя потребую.

Стюарт вновь налил в рюмки бэркга.

— За тебя, — с насмешкой сказал Зэрон, и отпил глоток.

Гэл молча выпил вторую рюмку до дна. Голова закружилась.

— Я высажу тебя на Сэнпе, чтобы ты не вздумал прятаться за Рэтолатосом или бежать в Пустоту. Когда ты немного востановишься, я тебя заберу, и ты вернешь мне силу творца.

Стюарт вновь наполнил рюмку. Гэл выпил, не задумываясь, и рассмеялся.

— Считаешь, я не должен требовать то, что ты у меня отобрал? — спросил Зэрон.

— Тебе не нужен мой ответ, — горько ухмыльнулся Гэл, — я дал, я взял… ты требуешь назад…

Зэрон смотрел на Гэла с тоской, болью, любовью и ненавистью. Велел стюарду вновь налить бэркга в рюмки. Хотел выпить, как Гэл, залпом и до дна, но сдержался, не решился выказывать чувства. Гэл сидел, зажав рюмку в ладонях, смотрел вперед себя невидящим взглядом, больше не улыбался, сил не было улыбаться, чувствовал, как стены давят на него, как и Мир, который он создал, как и те, кого он создал. Нет, к Зэрону он не чувствовал ненависти, только ребенок может ненавидеть собственное отражение, Гэл перестал быть таким ребенком, когда осознал что Зэрон — его создание. А значит, все то, что есть в Зэроне, есть и в нем, в Гэле. Только от такого знания становилось совсем безисходно. Выпил бэркг, поставил рюмку на пол у кресла, и вжался в мягкую спинку, обхватив колени закованными руками. Застыл. Оцепенел.

Зэрон хотел поговорить с Гэлом, объяснить, почему он должен действовать именно так, и такими методами, но все, что он мог сказать, звучало бы как оправдание. Зэрон не собирался оправдываться. Как бы он хотел, чтобы все было иначе, хотел видеть в своем создателе мудрого, доброго отца. Но Гэл не годился на такую роль. Наоборот, Гэла нужно было контролировать и держать, чтобы тот вновь не сорвался. Зэрон, задыхаясь от тоски, безысходности и ярости, встал и поспешно ушел. Не хотел вспоминать, что те беды, которые натворил Гэл, спровоцировал он сам.

Аросцы помогли Гэлу встать и проводили в каюту.

Люк открылся. Кэрфи вышел на трап, вдохнул немыслимо свежий морозный воздух, его ослепило ярко-холодное зимнее «солнце» и белый искрящийся снег, он едва не упал, когда сильная рука аросца Пита столкнула его с трапа, приговаривая, смеясь:

— Иди, иди. Че стал? Не задерживайся…

Второй, которого звали Кон, учтиво, не без боязни вывел под локоть закованного в наручники Гэла, посмеялся над халкейцем. Кэрфи оглянулся, злобно сверкая глазами, и вызвал у огромных пиратов новый прилив необъяснимого хохота. Шутили аросцы на родном языке, совершенно непонятном для Кэрфи, но понятном для Гэла, и Гэл едва сдержал улыбку, услыхав очень удачную шутку, характеризующую Кэрфи как безумного и глупого теленка. Смешна была не шутка, комичен был фольклор ароского языка. Кэрфи увидел эту слабую улыбку и обиделся на нодийца, гордо поднял грязный, породистый подбородок и застыл как статуя. Подумал, что в легких туфлях да тонкой курточке из пластика он здесь замерзнет, а он еще не знал, может он замерзнуть, или нет.

Вокруг ровно заснеженная поверхность, редкие черные рощи, то тут, то там, как шипы прогта9. Вдалеке — темные громады скал, и нет даже намека на присутствие человека. Кэрфи затравленно оглянулся на Гэла. Нодиец в рваном белом свитере, в тонких полотняных черных штанах, босой, казался совершенно спокойным.

Ларсард, кутаясь в подбитый мехом темно-коричневый, замшевый плащ, сошел на снег, белый, как его волосы. Он самодовольно улыбался, будто и вправду спасал Мир. Гэл оглянулся, спросил вампира:

— Где мой сын?

— Не волнуйся, — взмахнул руками вампир, — его одевают в теплую одежду.

— А нас? — разозлился Кэрфи. — где теплая одежда для нас?

— Какая жалость, что я тебя не выбросил в открытый космос, — презрительно бросил Ларсард халкейцу.

— Жалость… — Гэл попробовал выровнять спину, скривился, — забери кандалы.

А халкеец возмущался:

— Еще ты там? Да кому ты нужен? Нодиец! Я и не в таких передрягах выживал! Ты мне не нужен! Слышишь?! Без тебя обойдусь, — высказался, понял, что его никто не слышит, и сердито замолчал.

— А что, мешают? — Оскалился Ларсард, отвечая Гэлу, — оставить бы тебя как есть, выгрызал бы это из себя клыками… О, смотри, твой малыш!

Маленькая Эннэ, одетая в легкое платьице, вывела на улицу Айрэ в теплой меховой курточке, штанишках, яркой вязаной шапочке, шарфике и варежках.

Кэрфи увидел Эннэ и Айрэ. Возмутился, закричал:

— Хоть бы девочку пожалели! Она же замерзнет!

— А девушку пожалели, — продолжал скалиться Ларсард, — она остается на корабле, в моем приятном обществе.

— Ах, ты ж!.. — Кэрфи заметил белоснежные клыки. — Ах, ты ж, вампирюга поганая! — ринулся было на Ларсарда, но могучие аросцы остановили его.

Ларсард игнорировал непочтительный выпад халкейца, уважительно поклонился Гэлу:

— Нам пора улетать, Великий.

— Пускай Эннэ отведет моего сына в сторону, — попросил Гэл.

Вампир щедрым жестом снял с плеч свой роскошный плащ и постелил его на снег:

— Усыпи его. Я не верю тебе. И даже такая жизнь мне еще не надоела.

Гэл забрал сына из рук Эннэ, кандалы мешали. А еще девушка неожиданно в отчаянии прижалась головой к его груди. Гэл прошептал:

— Я найду тебя.

Эннэ обняла Гэла и Айрэ, заплакала.

Ларсард криво улыбнулся:

— Найдет — если сам отсюда выберется… так что, малышка, отбрось надежду и иди на корабль, замерзнешь.

— А разве? — растерялась Эннэ, — Я хочу остаться с ними.

— Не ты здесь решаешь, — устало вздохнул Ларсард, его всегда удивляла наивность смертных, он приказал чернокожему пирату с планеты Ириви, стоявшему у трапа. — Забери ее.

Огромный, два с половиной метра иривиец, черный, как безлунная ночь на планете, без спутника, подошел к хрупкой Эннэ. Проигнорировал ее сопротивление, как гравитационный танк — сопротивление бабочки, поспешно оттащил от Гэла, вскинул на плечо и понес на корабль.

Кэрфи, вопреки здравому смыслу, всегда готов защищать слабых и обиженных, тут же кинулся спасать малышку Эннэ. Аросцы его поймали, несколько раз ударили и отбросили в снег. Кэрфи почему-то материл Гэла, обвиняя его в бездействии.

Ларсард развел руками и извинился перед Гэлом:

— Не выбрасывать же его, в самом деле, в открытый космос, еще найдет кто-то.

Гэл не обращал внимания на шутки Ларсарда, был занят сыном:

— Посиди здесь. Пираты улетят, а мы пойдем путешествовать, хорошо?

— Папа, а путешествовать — это интересно? — спросил Айрэ уже сонным голосом.

— Конечно. Путешествовать всегда интересно, — ответил Гэл, укутывая сына в плащ.

Малыш сонно спрашивал:

— Папа, а что у тебя на ручках?

— Это так, ничего, сейчас снимут…

— Папа, а у тебя ножки не мерзнут? Мама говорила, что босиком по снегу нельзя.

— Босиком по снегу нельзя, но мне можно.

Айрэ зевнул, улыбнулся и уснул.

Вампир опустился на колени, развернул из сегментов веера небольшой выпуклый щит из кирида, и позвал Гэла. Гэлу весь этот кошмар казался дурным сном, так не бывает, не с ним. Ну, почему опять?

— Подними руки вверх, — сказал вампир.

— Может быть, наручники снимешь? — спросил Гэл.

— Я их с тебя мертвого сниму, — ответил Ларсард, затем позвал аросца, приказал тому стать за спиной калтокийца, упереть колено в спину и держать за руки. Ларсард прижал щит к груди Гэла и активировал его. Паук резко вобрал в себя щупальца, и столь же мгновенно рванулся из тела в киридовый щит. Аросец ругнулся, выпустил, умершего Гэла и с изумлением посмотрел на свое колено: прочная искусственная ткань штанины была порвана и пропитывалась кровью, паук задел.

Кэрфи застыл, все еще сидя в снегу, с непониманием наблюдал за происходящим.

Ларсард снял с рук мертвого Гэла наручники, и грустно сказал:

— Плохо, когда жаль врага.

Когда люк на корабле начал закрываться, Кэрфи вскочил и побежал к нему, споткнулся, упал. Корабль взлетел вертикально вверх. Кэрфи в бессилии начал бить кулаками по снегу и проклинать вампира. Но очень быстро опомнился, успокоился, восстановил сломанные ребра, встал, вытрусил снег с волос, привычным жестом цивилизованного человека разгладил руками брюки, вытер разбитое лицо. Хотел уйти, но вспомнил о благородстве, не смог оставить маленького ребенка без присмотра. Решил подождать, пока Гэл очнется. Сел рядом со спящим Айрэ на плащ.

Сидел минут десять, замерз, встал, начал ходить кругами, и прыгать в снегу, пытаясь согреться.

Удивился, почему до сих пор не разобрался с энергиями собственного тела, не хватало ему сосредоточенности, отец говорил, что начнет обучение сына магии в сто лет. Но как бы именно сейчас пригодилось знание об энергиях и их применении.

Гэл открыл глаза, над головой бездонное сине-зеленое холодное небо, падают легкие снежинки, а рядом прыгает Кэрфи. Гэл с трудом сел, вытер снегом лицо. Халкеец, как только увидел, что Гэл очнулся, раздраженно высказал:

— Прощай, нодиец, желаю тебе приятного времяпрепровождения на этой планете, — гордо вскинул голову и сделал первый шаг, чтоб уйти.

— Куда ты пойдешь? — спросил Гэл.

Халкеец остановился, возмущенно пуская пар из носу:

— Боишься остаться один?! Улетели твои «доброжелатели»? Теперь и я стал нужен? С ребенком в незнакомой местности… раненый? Испугался?!

Гэл промолчал, дополз до сына, закутал ребенка в плащ, взял на руки:

— Здесь недалеко живут люди, до темноты доковыляем.

— Что? — не поверил халкеец, — откуда ты знаешь? А если ты ошибаешься?

— Помоги мне подняться, — попросил Гэл. Айрэ все еще спал. Гэл держал его на руках.

— Да пошел ты, нодиец… — ответил Кэрфи, подхватил Гэла под мышки, поставил на ноги и предупредил. — Запомни, я тебе не друг.

— Запомню, — хмыкнул нодиец.

* * *

Когда на территории Совета пропал ргодкасонский лайнер, патруль начал зачищать приграничье от кораблей вольных пиратов. Калтокийцы, потерявшие тан-ларда, приняли активное участие.

То был третий корабль, взятый на абордаж, в течении двух космических дней. Капитан пиратского корабля даже не предпринял попытку обороняться, развернулся и попытался нырнуть вниз от плоскости Джарэка. Но попал в силки силового поля калтокийского крейсера, оставалось лишь, помолясь, приготовиться к абордажу.

Абордажные присоски Джарэка вонзились в борт пиратского корабля, пробили дыры в обшивке, и притянули небольшой кораблик к борту калтокийского крейсера, на расстояние силовой подушки. Наемники рванулись в бой по абордажным шлангам. Шли на абордаж только с холодным оружием, корабль не должен пострадать. Были, конечно, случаи, когда пираты взрывали корабль, как только осознавали поражение, но калтокийцы предполагали: эти не успеют и не решатся.

С двумя короткими абордажными клинками Милэн первая вскочила в один из коридоров захваченного борта. За ней ринулось еще два десятка калтокийских наемников.

Гравитация на пиратском корабле была слабая, но достаточная, чтобы не отрываться от палубы. К сожалению, при такой гравитации теряется скорость движения, зато возрастает обратный импульс. Калтокийские абордажные команды специально готовились ведению боя при низкой гравитации.

К рубке управления — пятьдесят метров по среднему ярусу, один лестничный пролет и огромного роста пираты с кривыми клинками и улыбками.

Калтокийцы прошли по коридорам захваченного корабля, на удивление легко сминая ошарашенного противника. Милэн пробилась в рубку, где навстречу ей выбежал серокожый лысый пират, на две головы выше ее, с косым золотым пагоном на плече. Она сбила его с ног, тот упал, с удивлением и страхом всматривался в лицо калтокийской наемницы. А Милэн поняла — этот именно тот корабль. Дрожа от ярости, она приставила к его горлу острый, темный от крови клинок и спросила:

— Кого-то напоминаю?!

— Это ошибка, — шептал он, — м-м-мы м-м-м-мирные коммерсанты…

— А мы таможня, — она присела рядом с перепуганным лысым капитаном, — и твой товар мы конфискуем.

— А-а, — судорожно глотая воздух, прохрипел он.

— Ты не ответил на мой вопрос, — клинок Милэн порезал шею лысому капитану. Капли крови окрасили ворот серебристой пластиковой куртки, модной в Мире.

— Я тебя впервые в-в-вижу! — крикнул пират.

— Я не буду тебя арестовывать, — калтокийка отвела лезвие от шеи пирата, — заберу конфискованный товар, а тебя отпущу… — она резко вскочила, подняла тушу капитана и толкнула его на пульт управления носом в монитор дальнего наблюдения. — Знаешь, чьи это корабли?.. Знаешь…

Он отпрянул от монитора, и, казалось, потерял не только самоуверенность, но и всю кровь без остатка, прошептал:

— Сплетни не врут, ты — сестра Вэрвэто и жена короля?

Она бросила его в капитанское кресло и, вцепившись когтистой рукой в шею, спросила сквозь зубы:

— Где мой брат?

Пират оскалился, или лицо от страха перекосило:

— А… Ты не знаешь?..

— Где мой брат? — повторила Милэн, теряя терпение, и сжимая скользкие от крови пальцы.

Лысый понял, что умрет, и начал торговаться:

— Ты отпустишь меня? Тогда я скажу, кто его забрал…

— Отпущу…

— У вас во врагах вампиры есть? — показалось, ублюдок ей подмигнул.

— Куда его увезли? — Спрашивала Милэн, судорожно пытаясь вспомнить вампира, который мог бы совладать с Гэлом.

— Не знаю, — лысый капитан пожал плечами, и даже губы поджал, — найди вампира и спроси…

— Свяжите его и отдайте Рэтолатосу, — приказала Милэн калтокийцам.

Выходя из рубки, слышала крики капитана Онэо Лянгурака. Он намеревался побежать за ней. Оправдывался, просил защитить, как этого требовал закон, требовал политического убежища. Напоминал о том, что она ему обещала отпустить. Доказывал, что ни в чем не виноват, что его заставили. Но калтокийцы молча повалили лысого капитана пиратов на палубу, связали, и когда тот объявил наемников рабами короля пиратов, заткнули рот.

Рэтолатос встретил жену в шлюзе захваченного корабля, она, казалось, оцепенела, двигалась как во сне. Он обнял ее, завел на свой корабль и сдал в четыре огромные заботливые руки своего первого помощника Мэла, и сбежал, видимо, считая, что Мэл с ролью няньки и дружеского плеча справится лучше.

Мэл отвел Милэн в кают-компанию, посадил на мягкий диван, забрал из ее рук клинки, укутал в меховой плащ, приготовил чай:

— Ничего с ним не случиться — найдешь, или сам найдется, — Мэл вложил в руки Милэн чашку с чаем, — пей, успокаивает.

— Они все продумали, начиная с Над, — говорила Милэн, — жизнью сына шантажировали…

— Главное, что малыш жив, — Мэл грустно посмотрел на нее, — иначе Гэл был бы уже здесь.

— Вряд ли он смог бы телепортироваться… слишком ослаб, — возразила Милэн.

— Если бы что-то случилось с Айрэ, смог бы, — уверенно сказал Мэл.

Вернулся Рол:

— Это же надо, что такое дерьмо!..

Мэл ухмыльнулся.

Рол сел рядом с женой:

— Риа приняла командование кораблем. По дороге завезут потерпевших на Иссану, власти пограничной планеты уже предупреждены. Может, вернемся на Кзол?

— Я хочу найти вампира.

— Помочь? — спросил Рол.

— Мне нужен тот вампир, который сотрудничает с вольными пиратами.

— Хорошо, объявлю в розыск.

— Только чтобы он не узнал.

— Без тебя бы не догадался, — едва ли не обиделся Рол.

Милэн улыбнулась:

— Не сердись.

— Пойду я, проконтролирую команду, чтобы не увлекались, и выйду на связь с Лаостой — нашего вампира искать, — сказал Мэл и вышел.

Наемница и король пиратов остались наедине. Рол молча обнял жену.

Освобожденных пленников капитана Лянгурака перевели на калтокийский корабль.

Девушка с тедрола была еще под воздействием наркотика. Ею занялся доктор Таф. Хорошо, что девушка была без сознания и не видела клыкастого, вытянутого вперед лица трехметрового четверорукого доктора-ящера.

Дангардец сокрушался над украденным золотом, иридом и тэстолами32, доказывал калтокийцам, что он теперь нищий, и спрашивал, чем кормить многочисленное семейство. Его сначала намеревались выбросить в открытый космос, но заткнула ему рот неожиданная угроза: наемники, скалясь плотоядными ухмылками, пообещали забрать красивых жен на Калтокийю, и заверили, что найдется много желающих прокормить дангарских женщин несколько лет, пока жадный их муж не заработает достаточно денег для содержания своей семьи.

Ргодкасонка выжила, ведь ее тело, оказывается, регенерирует, а она не знала. Она сидела на лежанке, в одной из многочисленных кают большого корабля, темного и невероятно живого. Нянчилась с маленьким осиротевшим желтокожим ребенком, и благодарила богов, хоть в них и не верила, за свое чудесное избавление от рабства.

Высокий, худощавый, смуглый парень с синими глазами и взлохмаченными волнистыми, длинными волосами, в черной кожаной форме калтокийского наемника, вбежал в каюту. Увидел незнакомую женщину, извинился. Ргодкасонка вздрогнула, вскочила на ноги, вскрикнула:

— Вы живы?!

Он откинул волосы с лица, и она поняла, что обозналась, села, сердце продолжало биться неистово. Этот парень был не такой, и волосы у него были длиннее.

— Что? — удивленно спросил наемник.

— Извините, я обозналась, — ответила она, — вы немного похожи на одного человека, но его убили на том корабле. Он, наверно, был вашим соотечественником.

— Он мой командир.

* * *

Две собачьих упряжки неслись по заснеженной долине.

Первой правил большой человек в одежде из шкур. Второй упряжкой правил маленький человек в одежде из шкур. Оба подгоняли собак громкими нервными криками. Но они опоздали — огромный и блестящий космический корабль улетел.

Халкеец замерз под пронизывающим холодным ветром, ноги оледенели, голова отяжелела, глаза закрывались, хотелось лечь, отдохнуть хоть немного. Уже ненавидел эту планету, а заодно и нодийца, который продолжал идти вперед, босым по снегу, стиснув зубы, с упорством умалишенного прижав к себе сына, завернутого в меховой плащ Ларсарда. Кэрфи даже предложил разрезать чем-то плащ и сделать из кусков подобие обуви. Взывал к разуму, обещал Гэлу впоследствии отмороженные ноги, тот с гадкой ухмылкой спросил:

— Чем будем резать?

И халкеец послал его… А потом увидел собачьи упряжки, и отчаянно размахивая руками, закричал:

— А-а-а-а!!! Люди!!! Мы здесь!!! Спасите!!!

Собаки остановились рядом с путниками. Кэрфи, дрожа, как разбитий гравитационный двигатель, едва сдерживая клацающую челюсть, пытался вежливо поприветствовать местных жителей и как-то объяснить, что нужна помощь. Но как объяснить, почему они оказались в таком месте и в таком виде? Халкеец стоял и глупо улыбался отмороженными побелевшими губами, демонстрируя миролюбие и отсутствие агрессии. Только когда рот замерз очень трудно миролюбиво улыбаться.

— Вы кто? — подозрительно спросил мужчина в меховой одежде.

Айрэ проснулся и начал выворачиваться из отцовских рук и с теплого плаща. Высунулся над пушистым ворсом, с любопытством осматривая незнакомых людей:

— Папа, мы уже путешествуем? А где Джарэк?

— Улетел… Но это был не Джарэк… — ответил Гэл сначала сыну. Потом объяснил мужчине в мехах, — нас выбросили из корабля, улетели и не вернутся.

— А как этот Джарэк назывался? — спрашивал Айрэ.

— Не знаю, — ответил Гэл сыну.

— Помогите нам, — просил Кэрфи, — может, что-то из одежды, мы очень замерзли.

— Я вижу… — глубокомысленно ответил местный.

И тут Кэрфи понял:

— Вы говорите на межгалактическом?

Второй человек звонко рассмеялся, оказалось, это девушка. Она спросила:

— Да, а вы удивлены?

— Но мы думали, встретим здесь дикарей, — нерешительно и бестактно ответил цивилизованный Кэрфи.

— Говори за себя, — проворчал калтокиец и пустил Айрэ на снег. Ребенок сразу пошел знакомиться с собаками. А псы сидели и с обожанием смотрели на Гэла.

Девушка вскрикнула:

— Заберите ребенка, собаки могут напасть!

— Не нападут, — спокойно, и впрямь как сумасшедший, возразил Гэл.

Но девушка не успела соскочить с саней, когда Айрэ обнял вожака, а он, самый свирепый пес упряжки, скуля от восторга, ласково лизнул дитя в нос. Малыш смеялся.

Мужчина в меховой одежде заинтересовано наблюдал за поведением чужаков. Светловолосый парень просил о помощи, ему было плохо, он замерз, устал и проголодался. Черноволосый, босой, вел себя независимо, как безумец, с царским равнодушием. И еще эти криво обрезанные волосы… А ребенок игрался со свирепыми огромными собаками, как со щенками. И мужчина спросил у Гэла:

— А тебе, ненормальный, помощь не нужна?

— Нужна… — ответил Гэл.

— А почему ты не просишь?

— Потому что он глупый, — разозлился Кэрфи, — у него шок, его ранили в голову.

Гэл невозмутимо набросил себе на плечи теплый плащ, подошел к сыну, взял его на руки, собаки запрыгали, требуя внимания. Он тихо рыкнул им, успокаивая.

Девушке понравился светловолосый: широкоплечий, стройный красавец, простой нормальный, вел себя как любой другой попавший в беду. Черноволосый настораживал: он был не таким, необычным, странным, и собаки так странно следили за ним. Но она решила разрядить обстановку и предложила черноволосому:

— Давайте ребенка ко мне в сани, скоро вечер и нужно отправляться домой.

— Постой, Найя, — возразил мужчина, — разве мы им что-то обещали?

— Но папа! Не оставлять же их здесь? — возмутилась девушка.

— Я бы оставил этого — черного, пусть бы шел пешком, — сказал отец Найи.

— Возьмите ребенка в сани, — ответил Гэл, — я могу идти пешком.

— Ты совсем ненормальный?! — разозлился Кэрфи, подбежал к мужчине в меховой одежде, начал просить — вы простите его — ранен… дважды, едва не умер, и очень испугался, когда корабль захватили пираты.

Гэл отметил, что у Кэрфи хватило ума не рассказывать этим малознакомым людям о том, что они оба бессмертны. Но как халкеец объяснит им отсутствие ран у раненого?…

— Ладно, — отец Найи махнул рукой, — садитесь в сани, без толку стоять здесь, ночь скоро. В пещере будем разбираться с вами, кто испугался, кого ранили, и кто сошел с ума. Меня зовите Нат Ри, — Нат Ри увидел, как Гэл сажает ребенка в сани Найи, и прикрикнул на него, — отдай ребенка своему другу! Мои сани крепче! А сам садись в ее сани! Думаешь, я не вижу — уже челюсть от холода свело, и ноги посинели, уснешь, ребенка выронишь. Так что делай, как говорю, и без возражений! Найя, дай шкуру на ноги этому умалишенному упрямцу!

— Он мне не друг, — по-детски упрямо возразил Гэл.

Песьи упряжки остановились у замерзшего водопада. Кэрфи выполз из саней, растерянно посмотрел на скалы. Признаков жилья по-прежнему не наблюдалось. Вздрогнул, услышав ненавистный насмешливый голос нодийца:

— Вход под водопадом…

Айрэ выскочил из саней, все вокруг так интересно. Найя смеялась, наблюдая за ребенком, поспешила успокоить Гэла:

— Не волнуйся, здесь безопасно, озеро промерзло до дна. Это точно твой сын?

— Мой, — ответил Гэл.

Найя заметила, что черноволосый едва стоит, еще немного и уснет:

— Эй, иди в пещеру, иначе ноги совсем отмерзнут. С холодом не шутят.

Гэл как будто опомнился, посмотрел на свои босые ноги, оглянулся, осмотрел долину. Видел Кэрфи, тот о чем-то спрашивал Ната Ри. Видел — Айрэ поскользнулся на льду и упал, попробовал встать, но маленькие ножки разъезжались, и ребенок весело смеялся.

— Что с тобой? — Найя встряхнула Гэла за плечо, — ой, плохо дело. Эй! Опомнись! Идем в пещеру, быстрее. И поддерживая под руку, повела Гэла по тропинке в обход замерзшего озера. Только крикнула отцу:

— Папа, заведи мою упряжку. Я помогу этому. Он сейчас точно умрет.

— Я же говорил, что он упрямец и дурак, — ворчал Кэрфи, раздосадованный тем, что девушка заботится не о нем.

Айрэ, поскальзываясь на льду и случайно, и специально, добрался до отца и попросился еще погулять. Найя возразила, пообещала, что погуляют они позже. Малыш, недовольно корча рожицу, вцепился Гэлу в руку, почти повис на ней.

Его взял Кэрфи, пошел следом. Нат Ри замыкал группу, ведя на поводках собак.

Огромная пещера, свод потерялся в дыму. В центре пещеры большой жаркий костер. В стороне, у стены, очаг из камней. На очаге очень закопченный котел, скованный из кусков железа, над котлом туманится ароматом пар, заваривают какие-то местные ягоды. Люди, закутавшись в одеяла и плащи из шкур, сидят у костра, пьют горячий напиток из больших глиняных чашек, разрисованных яркими красками.

Около пяти десятков собак сидят или лежат под стеной у входа, грызут кости, перерыкиваются.

Несколько заледенелых слюдяных окошек в стенах пещеры. Вдоль стен поставлены огромные кованые подставки с горящими факелами. В стене еще около десятков входов в меньшие пещеры, завешанные занавесками, сшитыми из шкур. И два тоннеля, ведущих вглубь горы. В тоннелях, на подставках в плоских чашах из огнеупорной глины, горели ровные огоньки, судя по запаху, на животном жиру.

Найя легонько подтолкнула Гэла:

— Заходи, не бойся.

Собаки поднялись, но Нат Ри дал им команду сидеть, Гэл едва нашел в себе силы внушить собакам, что те не должны высказывать почтение ему при своих хозяевах.

Айрэ вывернулся из рук Кэрфи и подбежал к большому костру, малыш чувствовал себя здесь как дома, восторженно вскрикивал:

— Папа, смотри, какой костер! А дяди какие! А это кто было? Ты сам убил шкуру?

Обитатели пещеры удивленно смотрели на малыша в вязаной шапочке. Ребенок очень быстро освободил свои ручки из таких же веселых рукавичек, чтобы коснуться мягкой шкуры горного волка.

— Как у папы, — восторженно прошептало дитя.

Гэл надеялся, что Айрэ никто не слушает, взрослые редко слышат, что говорят их дети, а уж чужие и подавно не интересны. К тому же вошел Кэрфи, улыбнулся, вежливо и громко поздоровался:

— Здравствуйте, добрые люди!

Пещерные охотники невольно улыбнулись ему в ответ. Как такому не улыбнуться.

Из тоннелей и маленьких пещер к большому костру выходили обитатели пещеры. Дети прятались за спинами своих родителей, рассматривали новоприбывших. Взрослые еще помнили, как выглядит куртка, пошитая на фабрике, и туфли, купленные в обувном магазине, а для детей, рожденных в этой пещере, подобная одежда и обувь была необычной.

Пришельцев позвали к костру.

Гэл боялся, что уснет, ног он уже не чувствовал.

Костер щедро делился энергией и теплом.

Айрэ, неугомонный, как чертенок, оббежал вокруг костра и заполз к Гэлу на колени, спрятался под теплый плащ, прижался головой к плечу, вцепившись в многострадальный свитер. Гэл погладил сына по мягким белым кудрям, коснулся детской головы губами.

Найя принесла чашу с горячим напитком, присела рядом:

— Давай я возьму малыша в детскую пещеру, мы накормим его и уложим спать.

— Айрэ, ты пойдешь с Найей? — спросил Гэл у сына.

Любопытный ребенок кивнул головой и, погладив Гэла по смуглой щеке, прошептал ему на ухо:

— Папочка, я так тебя люблю…

Эта детская ладошка на щеке, бесконечное доверие сына…

— И я тебя, малыш… — ответил Гэл.

Нат Ри, размахивая руками, рассказал, как спешил к кораблю, но не успел, и вместо корабля нашел чужаков.

Гэл задремал у костра с чашкой в руках.

А тем временем Кэрфи отвечал на вопросы обитателей пещеры, и увлекся:

— … И тогда я крикнул парням — вперед!!! — его рассказ о битве на космическом корабле слушали, открыв рты, и такое внимание придавало уверенности голосу рассказчика, — Мы пытались отстоять свободу любой ценой!

— И вы победили!? — крикнул Нат Ри, взмахнув кулаком, как будто свирепые космические пираты были перед ним.

— Я сражался сам, против троих четвероруких, трехметровых разбойников, но они были сильнее и… и… — Кэрфи вовремя остановился, чтобы не сказать, что его убили, — они избили и связали меня, я потерял сознание.

— Ну, а он? — спросил Тоорл, вождь пещерного племени, могучий, выше двух метров, чернокожий, рыжеволосый, сероглазый мужчина, с хитрой всепрощающей улыбкой лидера.

Кэрфи попытался объяснить:

— Его ранили вначале атаки.

— Ну да, — согласился вождь, а глаза его в тоже время сузились недоверчиво, — и куда ранили?

Гэл опомнился от короткого сна, осмотрелся, в пещере тишина, все смотрят на него, а Кэрфи морщит лоб, силится что-то придумать. Гэл подумал, что если халкеец начал разговор, пускай сам выворачивается, и спокойно отпил из чашки теплый отвар.

Тоорл с насмешливым сочувствием спросил:

— Струсил?

Гэл вздохнул, таланта искусно врать у него испокон времени не было. Потому он с насмешливой надеждой посмотрел на халкейца. Кэрфи догадался, что нодиец говорить не будет, а предоставляет отвираться ему. Подумал, что еще будет время сбить заносчивость с этого калтокийского нахала, и попробовал придумать ответ на вопрос вождя:

— Нет, он не струсил, там такая неразбериха была, все перемешалось, сделать что-либо было просто невозможно, пираты очень быстро расправились с нами.

Вождь кивнул головой:

— Ну да, первый бой главное выстоять…

Кэрфи с облегчением вздохнул.

Гэл допил отвар и снова задремал. Главное, что тепло…

Тоорл когда-то был капитаном гигантского пассажирского корабля. Тридцать лет назад корабль, которым он командовал, захватили пираты. Захватчики избавились от команды и пассажиров, поднявших бунт, высадили их в Долине, где они до сих пор и обитали. Капитан остался главным и постепенно в процессе адаптации его начали называть вождем.

Рядом с вожаком сидел его помощник и заместитель — Лянгал: синекожий бэлкиец, худощавый и гибкий, как все представители древних рас. Бывший калтокийский наемник, служил на Калтокийи пять лет. Закончил службу по настоятельной просьбе молодой жены. Устроился пилотом, попал в подчинение Тоорла. В тот роковой рейс взял с собой беременную жену, чтобы отвезти ее на родную планету. Но во время захвата, когда команда и с десяток пассажиров сражались с захватчиками, жена Лянгала погибла.

Лянгал неожиданно встал, подошел к Гэлу, присел рядом, Гэл почувствовал на себе взгляд, проснулся, встретил взгляд темных глаз бэлкийца. Лянгал попросил:

— Покажи медальон.

— Какой медальон? — спросил Гэл.

— Треугольный.

Гэл оттянул ворот свитера, показывая, что никаких украшений, или знаков отличия у него нет.

— Странно… я был уверен, — сказал Лянгал, внимательно следя за выражением лица Гэла. Гэл смотрел бэлкийцу прямо в глаза, старательно сохраняя равнодушие.

Лянгал задал еще один вопрос:

— А волосы ножом тебе где срезали?

В этот раз Гэл ненароком прикусил губу, но смог соврать, хоть и звучало неубедительно:

— Сам срезал, жена бросила.

Лянгал кивнул головой встал и вернулся на свое место у костра.

Тоорл наклонился к нему и спросил:

— Он тебе знаком?

— Показалось… — неуверенно ответил бэлкиец.

— Древние расы все похожи… — махнул рукой вождь, — ты просто отвык от таких.

— Я думаю, он не участвовал в сопротивлении, потому что спасал сына, — задумчиво, с грустью сказал Лянгал.

— Ты думаешь, что тогда должен был спасать жену? Эх, ее не вернешь, — вздохнул Тоорл, — а тебе нужно жить и думать о живых.

Гэл вновь задремал, пришла Найя, разбудила и увела его в небольшую пещерку, которую выделили гостям для проживания. Гэл был ей благодарен, смог спокойно уснуть, укутавшись в меховое одеяло.

А Кэрфи остался в большой пещере, ему нравилось быть героем, и он уже в десятый раз рассказывал о своих приключениях, утаив некоторые моменты, живописал плен и свирепость пиратов. Размахивал руками, демонстрируя размеры аросцев. Дети старались протиснуться поближе к новому герою. Девушки улыбались. И… Кэрфи вспоминал все новые и новые красочные эпизоды из своего первого опасного приключения.

В кузнице жарко. Кузнец устало вытер пот со лба. Его помощник — парнишка с веснушками на щеках и непослушными светлыми кудрями, оставил мехи и, подражая мастеру, провел рукой по мокрому лбу.

Гэл вошел в кузницу. Вдохнул забытое сочетание запахов железа огня и воды, окинул взглядом инструменты, погладил еще горячую наковальню, почтительно обратился к кузнецу:

— Мастер, можно вас попросить?

Белокожий мускулистый копроконец двух с половиной метров ростом, с длинными светло-рыжими кудрями, завязанными в пушистый хвост. С льняной, вышитой руками любимой жены, повязке на лбу. С тяжелым заросшим щетиной подбородком и прищуренными серыми, умными глазами, недовольно посмотрел на чужака:

— Ну?.. — мастер был сравнительно молод, лет сто от роду, уверен в себе, занимал достойное место в маленьком пещерном мире, любил свою маленькую жену и двоих детишек, любил эту планету и был счастлив на ней.

Гэл смутился под пристальным взглядом кузнеца. Попросил немного нерешительно:

— Вы позволите мне поработать в вашей кузнице?

Слабый свет проникал в пещеру сквозь два небольших слюдяных окна. Огонь жарко горел в печи, раскрашивая белое лицо кузнецов красными оттенками. Смуглое лицо Гэла казалось темно-коричневым, только синие глаза неестественно холодные.

Копроконец удивился и расхохотался:

— Ты решил, что я позволю тебе ломать мои инструменты?

— Я не сломаю, — ответил калтокиец.

Мальчишка помощник аккуратно-медленно складывал заготовки и инструменты в ящики. Старался не пропустить ни слова, уж будет, что рассказать в детской пещере: чужак пришел к мастеру Гаргу просить работу.

Мастер подняв одну бровь, сердито буркнул:

— Иди отсюда. Не для таких, как ты, работа кузнеца.

— Почему? — удивился Гэл.

— Оно тебе не надо?

— Надо. Хочу сделать посох.

Помощник кузнеца брякнул молотом и прижался к стене, надеялся, мастер его не заметит и не выгонит, но мастер обернулся и заорал:

— Дэйнит! Ты еще здесь? Иди-ка ты, мы здесь сами разберемся.

Юный помощник покраснел, вскочил на ноги и убежал.

Гарг задумчиво поскреб подбородок, посмотрел на Гэла как на глупого ребенка:

— Вот жертва цивилизации… Посох из дерева режут… тебе к столяру нужно.

— Я хочу сделать особый посох.

— А зачем тебе оружие?

— В дороге пригодиться…

— Уйти решил? И куда?! Там люди дикие?! — Гарг в негодовании повысил голос, — А ты знаешь, что из десяти ушедших вернулся один? Все остальные погибли. А у тебя дите малое на руках. И сам ты… ну не выживешь ты там…

— Я должен.

— Наслышан о твоем безумстве, — кузнец заговорил тише и мягче, как с душевнобольным, — хорошо, работай, но только при мне, если что нужно — спросишь, подскажу, но кроме стрел и копий я из оружия ничего делать не умею…

— Спасибо, — улыбнулся Гэл.

— Было бы за что, — проворчал кузнец.

Кроме большой пещеры, была еще пещера поменьше, ее называли детской, соединял обе пещеры длинный тоннель.

Был вечер. Молодежь собралась в своей пещере вокруг большого костра. На костре котел, девушки варили чай из сушеной травы. Дети играли в прятки, бегая по тоннелям, их громкий смех и крики заглушали шум воды, текущей по внутренней стене и канаве к выходу.

Гэл покормил сына и выпустил его играть с детьми. Сам сел у стены на ворох сена, наблюдал за малышом. В большой пещере ему намекнули, что его место в детской, он не возмущался, так было проще, подальше от взглядов, мыслей и сомнений. Не прижился он в этом маленьком пещерном обществе. На него старались не обращать внимания, и его решение уйти, как только улягутся ветра, никого, кроме Найи, не расстроило. Обитатели пещеры не обсуждали и не осуждали странного чужака, но ребенка готовы были оставить у себя. Уже нашлась молодая семья, с радостью согласившаяся усыновить Айрэ, как только уйдет его безумный отец. Предполагаемая мать нянчилась с ребенком, как будто он уже был ее сыном. Благодаря заботливой доброй женщине Гэл получил достаточно свободного времени, для подготовки к путешествию.

Сегодня все говорили о завтрашней охоте, о том, где сейчас обитает стадо диких зуглов, и сколько животных нужно убить, чтобы неделю кормить мясом всю общину. Юноши и девушки готовились к загонке, налаживая луки и арбалеты. Гэл выковал нож для охоты. Если повезет, можно было бы пошить куртки из меха зугла, для себя и для сына.

Найя подсела к Гэлу. Айрэ забрался к ней на колени, ему нравилось развязывать разноцветные веревочки на ее косичках.

Как погонщик собак Найя могла сидеть в пещере стариков у центрального костра и часто передавала Гэлу, о чем говорят взрослые.

— Они говорят, ты сошел с ума, — тихо, как заговорщица, шептала Найя

— Пускай, лишь бы не вмешивались, — ответил Гэл.

— Гарг сегодня вечером тебя расхваливал, говорил, ты мастер, и он сказал, что тебя нельзя отпускать.

— Это плохо.

— Он сказал, ты умеешь делать ножи, такие, как у горцев.

— Я научу его.

— Возьми и меня с собой, — неожиданно попросила Найя.

Гэл медленно повернул голову, пристально посмотрел в ее большие зеленые, полные надежды и мольбы, глаза, спросил:

— Зачем тебе это?

— Я устала сидеть здесь, в холодной долине, — с яростью шептала она, — я хочу приключений и опасностей. Я обучалась искусству боя. И знаю, как махать мечом! Там так интересно…. За перевалом. Ты не думай, я не из-за тебя хочу пойти в эту дорогу. Но ты говорил, что там корабль, там приключения.

— Махать мечом, — грустно улыбнулся Гэл, — мечом не машут, мечом владеют. Ты держала настоящий меч в руках?

— Нет, но отец и Лянгал-наемник обучали меня на деревянном оружии, — растерялась девушка.

— Я иду не на поиски приключений, я иду искать корабль, и не думаю, что этот поход даже для меня будет развлечением. Ты со мной не пойдешь.

— А чем ты лучше меня?! — рассердилась Найя, — даже для тебя?! Кэрфи говорил, что ты испугался, там… на том корабле.

— Найя… тебе нравиться повторять слова Кэрфи… — Гэл встал, подхватил Айрэ.

— Кэрфи рассказал сегодня вечером, как все было, — смущенно прошептала Найя.

— Можешь не пересказывать, — ответил Гэл и ушел в пещеру, которую вынужден был делить с Кэрфи. Других свободных, увы, не было.

Халкеец засиделся у большого костра, там говорили об охоте, распределяли задачи.

Айрэ был недоволен, отец заставлял его спать, а в коридоре еще слышались детские выкрики и смех. Гэл терпеливо объяснял:

— Там играют взрослые дети, а ты еще не вырос, и если хочешь вырасти, то должен спать.

Айрэ продолжал прыгать по пещере. Гэл удивлялся — ему подчинялись эскадры, он командовал армией, управлял планетами, галактиками, а сын командовал им.

Смирившись с непослушанием ребенка, Гэл положил на лежанку лезвие ножа, выкованное днем и лоскут кожи, подаренный кузнецом. Также кузнец подарил Гэлу меховые сапоги, мрачно прокомментировал подарок:

— Возьми, на тебя уже косятся. Босой и босой, как будто никто сапог тебе не дает, я заказал сапожки и для твоего сына. То, в чем он ходит, совсем ему ног не греет. А вообще… сидел бы ты в пещере… несет тебя куда-то. Зачем?.. Со временем все к тебе привыкнут…

Да, отношения с общиной почему-то усложнялись. И даже Кэрфи с его снисходительным опекунством, импульсивностью, простодушием, неумелой защитой, подобной предательству с осуждением, не виноват был. Кэрфи жил в своем мире, у него была своя реальность, видел только то, что хотел видеть, упивался своей смелостью, гордился тем, что поднял бунт и воевал против работорговцев, и даже не задумывался, что по его вине в бессмысленной борьбе погибли люди.

Гэла приняли только кузнец Гарг и Найя. Но кузнецы все не от мира сего — отшельники. А Найя — юная бесшабашная искательница приключений.

Лоскут кожи Гэл разрезал на полоски, потом приладил щечки на тонкую рукоять, и начал выматывать мягкую кожаную полосу вокруг деревянных пластинок.

Айрэ напрыгался вдоволь, устал, прилег рядом с отцом и незаметно уснул. Гэл укрыл сына тем самым замшевым плащом Ларсарда.

Кэрфи ворвался вихрем, едва не затушил светильники, освещавшие пещеру, сел на свою постель из вороха шкур и сухой травы, прошептал с мечтательной улыбкой:

— Завтра охота. Мне дадут копье.

Гэл отвлекся от работы, удивленно посмотрел на Кэрфи:

— Ты хорошо владеешь копьем?

— Главное попасть…

— Если так, то я выгоню на тебя самого крупного зугла, — пошутил Гэл.

— Издеваешься? — снисходительно спросил халкеец, — ну, ничего, завтра посмотрим, кто из нас на что годен, — он лег на свою постель из шкур зуглов и отвернулся к стене. Уже привык к нодийцу, научился сочувствовать, чтобы не обижаться…

Айрэ требовал взять его на охоту. Женщины смогли угомонить ребенка, только выгнав его отца из пещеры. Гэл выскочил из-под прозрачного замерсшего водопада и встретился с Лянгалом, тот кивнул головой и поспешил пройти мимо.

Перед пещерой собралось почти все племя. Собак было много, они лаяли и прыгали, пока их не впрягли в сани. Молодежь шумела, взрослые были сосредоточеными. Утро для охоты выдалось благоприятное, солнечно, легкий морозец, безветренно. А зуглы — замечены в большой роще, в трех километрах от пещеры.

Добрались до места: взрослые охотники на санях, молодежь — бегом. Рассредоточились. Молодые загонщики остались на краю рощи с собаками, ожидать сигнала для начала загонки. Взрослые охотники пешком ушли вперед.

От безделья неугомонные парни начали бороться.

Гэл в число взрослых охотников не взяли, он остался с загонщиками, сел на ствол поваленного дерева, наслаждался «солнцем».

Найя присела рядом с Гэлом, по-приятельски подтолкнула его плечом:

— Извини за вчерашний разговор.

— И ты прости, — ответил Гэл.

К ним подошел сын вождя Тоорла Ваккан:

— Эй, чужак. А ты не хочешь померяться силой? — ему нравилась Найя, и он решил, что Гэл его соперник.

— Не хочу, — ответил Гэл.

— Ргик, — обозвал парень Гэла, рассмеялся, и пошел всем рассказывать какой трус этот заносчивый чужак.

Гэл удивился, у калтокийцев ргик ассоциируется с изворотливой и одновременно безумной смелостью…

— Если бы ты с ним сразился, тебя бы начали уважать. Он самый сильный, — прошептала Найя, дергая Гэла за руку.

— Зачем?

— Что зачем? — растерялась девушка.

— Зачем мне это нужно?

Найя обиделась, ведь хотела как лучше. Так захотелось треснуть Гэла по упрямому затылку, чтобы хоть что-то понял. А с другой стороны, дубина Ваккан покалечил бы Гэла, он ведь в два раза больше.

Прибежал парень, начал размахивать руками и кричать, подгоняя загонщиков. Молодежь похватала дудки и барабаны, шумно вломилась в рощу. Гэл представил себе панику животных, у него самого от такого грохота просыпался звериный страх. Снег и тот не мог удержаться на ветках под давлением звуковой волны. Найя веселилась, как ребенок, ей все этот так нравилось.

Вот побежал впереди первый зугл. Гэл оценил размеры животного, заметил клыки и усомнился, что зверь травоядный.

Спустя несколько минут загонщики спугнули с полтора десятка животных. Прозвучал сигнал охотничьего рога, и Найя крикнула Гэлу, что пора спрятаться за деревья, мало ли кто промахнется. Стреляли из луков, свист стрел, крики раненых зверей. Потом над рощей раздался второй сигнал.

— Теперь пойдут в ход копья, — услышал Гэл голос Найи, — бежим, я хочу посмотреть! — Девушка побежала в сторону охотников. Гэл поспешил за ней, беспокоился, что бесшабашная девчонка попадет-таки под шальную стрелу, или копье.

Лянгал подскочил к раненому зуглу, тот упал на передние ноги, но сразу же вскочил и бросился на охотника. Лянгал успел ударить зугла ножем.

На Кэрфи вылетел могучий зверь, одно сломанное древко стрелы торчало из задней ноги, вторая стрела черкнула бок, оцарапав шкуру. Кэрфи с размахом бросил копье, но оно повернулось в воздухе, и сильно ударило древком в лоб разъяренное животное. Со скоростью боевого крейсера зугл понесся на оторопевшего халкейца. Кэрфи судорожно схватился за нож, пальцы стали, как будто деревянными, нож выпал в снег, Кэрфи развернулся и побежал.

Гэл увидел, как раненный зугл мчится за халкейцем, выхватил из сапога нож, в три прыжка догнал зверя, и прыгнул ему на спину, на лету вонзая нож в шею. Зугл упал. Гэл приземлился рядом, на одно колено. Вернул глазам обычный синий цвет…

Кэрфи зацепился за корень, упал, развернулся, готовый встретиться со зверем, увидел прыгающего на зугла Гэла.

Лянгал застыл.

Тоорл, улыбаясь выщербленным зубом, подошел к Гэлу и пожал ему руку, восторженно похвалил:

— Красиво!

Гэл выдавил из себя улыбку.

Кэрфи развернулся и ушел.

Подбежала Найя:

— Ух, ты… Ты прыгнул как зверь…

— Это поднимет мой статус в вашем племени? — со злорадством шепнул Гэл. Она покраснела.

Халкеец лежал на своей лежанке, отвернувшись к стене, притворялся спящим.

Айрэ висел на ноге Гэла. Калтокиец снял сына с ноги, положил на лежанку. Айрэ засмеялся, вскочил и вновь вцепился в штанину, пытаясь покататься на ступне.

— Ничего не говори, нодиец, — тихо сказал Кэрфи, — ты всех обманул… Я теперь лицо для насмешек. Ты теперь герой.

— Дурак ты, — спокойно возразил Гэл, вновь оторвал сына от ноги и помог ребенку взобраться себе на плечи. Айрэ карабкался по отцу как по дереву.

— Спасибо… за спасение, — проворчал халкеец, — только ты забыл, что я бессмертный.

— Именно это я и помню, — ответил Гэл и вышел с пещеры. Айрэ подпрыгивал на его плечах, требуя перевоплощения, хорошо, что никто не прислушивался к крикам трехлетнего ребенка.

Лянгал был почти уверен — перед ним верховный калтокиец. Во-первых — вспомнил, где видел Гэла, а именно — на Калтокийи, во время учений, когда отрабатывали зачистку городских улиц на полигоне. В ученьях участвовали оборотни — аджары и два таких, которые отличались и размером и скоростью, их называли тэйлами. Шептались, что это тан-ларды. Лянгал поверил.

А во-вторых — только ради такого пленника пираты могли загнать корабль в космическую глушь, на Сэнп. Но спросить напрямую у Гэла Лянгал не решился. А еще эти срезанные ножом волосы. Как такому можно хвост срезать? Разве что с мертвого. В то, что нодиец обстриг волосы, тоскуя о бросившей его жене, Лянгал не поверил.

А Тоорл кричал на Гэла:

— Ты не можешь уйти!

Лянгал закрыл глаза — когда два человека, привыкшие повелевать, сходятся в споре, опасно вмешиваться.

— У тебя нет права задерживать меня, — возразил Гэл, пока еще не повышая тона.

— У тебя ребенок! — кричал Тоорл.

— Я должен выбраться отсюда.

— Ты думаешь, ты первый?! И до тебя были смельчаки, также пытались найти тот корабль! — глаза вождя прищурились, он сложил руки на своей могучей груди, — ушли многие, вернулся только один, да и тот через год умер. И будь ты хоть бессмертным! Тебе не пройти, да еще и с ребенком на руках…

— Тоорл, — вмешался Лянгал, — отпусти его. Он сможет найти корабль.

— И в одиночку отбить его у своры пиратов?!!! — разъяренно спросил вождь.

— И отбить его у пиратов… — уверенно ответил Лянгал.

Тоорл удивился.

А Лянгал сказал Гэлу:

— Скажи, что тебе необходимо взять в дорогу, сына можешь оставить здесь.

— Сын пойдет со мной, — ответил Гэл.

Тоорл воинственно упер огромные кулаки в бока, спросил оглушающим басом:

— Что все это значит Лянгал? С чего это ты?.. Ведь он же… когда попал к пиратам в плен, даже сопротивляться не мог! Его сюда как тряпку сбросили! — и тут вождя осенило, он с опаской посмотрел в глаза Гэла, и совсем тихо спросил, — а кто ты такой? Кто ты такой, что тебя выбросили здесь из корабля?..

Вместо Гэла ответил Лянгал:

— Калтокийский Тан-Лард.

Гэл поморщился. Опасался бурной реакции импульсивного вождя.

— Бессмертный?.. — недоверчиво переспросил вождь.

Лянгал кивнул в ответ.

— Вот тебе и раз… — вождь пещерного племени озадачено дергал себя за ухо, — но бессмертных не бывает… И что, тебя и вправду нельзя убить?

Гэл пожал плечами:

— Можно, но тяжело… Я могу идти собираться?

— Вот те и раз… — повторил Тоорл, — но ты ведь на самом деле только называешься бессмертным, все ведь умирают рано или поздно?

— Конечно… — ответил Гэл.

— Ты никуда не пойдешь, шальная девчонка! — кричал дочери добрый погонщик собак Нат Ри, — Ишь, что удумала?! Если он, дурак, решил умереть раньше времени вместе со своим сыном, то я еще в своем уме, и не позволю моей дочке так покончить с жизнью! Я разберусь с этим лохматым дьяволом, и плевать, что он калтокиец!

Не мог Нат Ри позволить своей единственной дочери уйти вслед за ее упрямой матерью-воительницей и сгинуть неизвестно где, среди диких полуцивилизованных людей. И погонщик собак выбежал из своей пещеры. Найя кинулась за отцом, повисла на его руке, визжа:

— Папа! Он ни в чем не виноват! Он не хочет брать меня с собой!

— Если бы не его бредни, ты бы и думать не стала о походе за хребет! — Нат Ри вырвал руку из цепких пальцев дочери.

— Папа! Я давно хотела уйти! — и тише, когда отец остановился и посмотрел на нее взглядом раненного зугла, — но не решалась заговорить с тобой.

— Найя, я запрещаю тебе покидать Долину, — услышала девушка властный голос вождя за своей спиной. Оглянулась. Тоорл стоял, сложив руки на своей груди.

— Но вождь Тоорл… — начала, было, она.

— Мое решение не обсуждается, — грозно выпалил вождь и ушел.

Гарг держал в руках готовый посох, оплетенный ажурным кованым металлом и, вертя его в разные стороны, расхваливал работу. В который раз снимал верхнюю часть посоха и, аккуратно касаясь обоюдоострого лезвия пальцем (оно было больше копья и меньше меча), восхищенно цокал языком:

— Мастер…

Гэл сидел в углу кузницы и полировал большой узкий нож.

— Нет, парень, — Гарг присел рядом с калтокийцем, все еще держа посох в руках, — ты не можешь просто так уйти, ты должен научить меня делать оружие.

— Я уже многому тебя научил, — Гэл вытер блестящее лезвие ножа куском замши, и вложил его в кожаные ножны, прикрепленные к поясу, — поверь мне, если бы я мог остаться здесь, я бы остался, но если я найду тот корабль, вы тоже сможете вернуться домой.

— Не все захотят покидать Долину, — Гарг осмотрел свою кузницу с любовью.

— Ты не хочешь?

— А что я там забыл?

— А жена? Дети?

— Им здесь тоже нравится… — ответил копроконец.

Вошла жена Гарга Олха, рыжеволосая, пухленькая женщина в длинной юбке, рубашке и корсете. Сдержанная вышивка зелеными листиками обрамляла рукава и горловину. Такую одежду выменивали у сэнпийцев на блестящие браслеты, сделанные Гаргом.

— Проголодались? Кузнецы, — звонко спросила она, — я вас покормлю. Ты, мальчик, тоже поешь, — мальчиком она упорно назвала Гэла, считая его очень молодым, — здесь на вас двоих хватит.

— Спасибо, но я собирался покормить сына. А его еще нужно найти.

— Когда я видела твоего ангелочка, он сидел за одним столом с моими дьяволятами и очень хорошо управлялся с ложкой.

— Уговорили… я остаюсь…

— Тогда умывайтесь, копотные, и к столу.

Когда Гарг рассказывал очередную байку из жизни сэнпийских дикарей, в кузницу буквально влетела заплаканная Найя. Олха вскочила, по-матерински обняла девушку и помогла ей сесть на лавку:

— Что с тобой деточка? Тебя кто-то обидел?

— Во-о-ождь, — сквозь слезы молвила девушка.

Гэл положил грубую тяжелую ложку на стол и молча ждал продолжения спектакля, заготовленного для него.

— Да как же!? — всплеснула руками Олха.

— Он запретил мне покидать Долину-у-у, — всхлипывая, объяснила Найя.

— И правильно сделал, — Гарг поднялся из-за стола, пошел к мехам, начал раздувать огонь, — нечего девке за хребтом шлятся, среди диких людей.

Найя посмотрела на Гэла:

— Ты тоже так считаешь?

— Да… — ответил Гэл, схватил клещами первую попавшуюся заготовку из печи.

У Найи даже слезы высохли, она вскочила, Олха отшатнулась.

— А я все равно пойду!!! С тобой, или без тебя! Все равно! — крикнула девушка, и ушла с гордо поднятой головой.

Гарг посмотрел на Гэла, тот глаз не поднимал, свирепо бил молотом по раскаленной заготовке.

Олха начала собирать со стола посуду. Вошел Кэрфи, сел на лавку. Гэл покосился на халкейца. Гарг спросил:

— Ты по делу, или так? Если так, то раздувай мехи, а я мастеру помогу.

Кэрфи угрюмо взялся за рукоятку мехов. И лишь когда калтокиец окунул копье в воду, Кэрфи решился сказать, зачем пришел:

— Я должен пойти с тобой, без меня тебе будет тяжело.

— Еще один… — засмеялся Гарг, — тема путешествия за хребет становится в нашей общине очень популярной.

— Не смейтесь, мастер Гарг, я действительно ему нужен, — решительно и уверенно произнес Кэрфи.

— Ты меня спросил? — Гэл положил молот.

— Я спрашиваю сейчас, — Кэрфи склонил голову, как бык перед атакой.

— И я отвечаю — ты мне не нужен.

— Но… — растерялся халкеец.

— Я иду один, — прервал его Гэл, и ушел с кузницы.

— Чем ты его так разозлил, парень? — удивленно спросил кузнец.

Олха стояла возле стола, растерянно приложив ладонь ко рту.

Кэрфи вновь начал дергать рукоятку мехов. Кузнец покачал головой и остановил его:

— Работы сегодня уже не будет, — подошел к своей жене, обнял ее за плечи и тихо сказал, — пойдем, милая, устал я как-то. Да и мальчика пора в дорогу собирать, завтра утром он уходит.

Кэрфи остался один, сел на лавку и задумался.

Провожать Гэла вышли вождь, Лянгал и кузнец с женой. Провожать Айрэ пришла та, которая мечтала стать ему матерью, она утирала слезы краешком теплого платка и проверяла, теплые ли у Айрэ ручки, хотя ребенок только вышел из пещеры.

Найя и Кэрфи не пришли. Гэл понимал — так просто они не отступят.

Кузнец пожал калтокийцу руку и грустно улыбнулся. Олха протянула полотняный мешочек со сладкими медовыми пряниками. Лянгал стоял в стороне. Тоорл никому не признавался, насколько рад, что калтокийский тан-лард уходит из его общины. С ним почему-то было тесно в просторной пещере.

Айрэ подпрыгивал на месте, требуя немедленно отправиться в путешествие, не понимая, что вечером они не вернуться в уютную пещеру, и спрашивал у Олхи, будут ли к ужину сладкие пирожки. Та, которая мечтала стать Айрэ матерью, услышав этот вопрос, расплакалась и убежала в пещеру. Ее муж угрюмо кивнул Гэлу и ушел за женой. Они до последней минуты надеялись, что Гэл передумает и оставит ребенка в пещере…

Гэл пообещал вернуться на корабле, посадил сына себе на плечи и ушел не оглядываясь.

Лянгал смотрел в след уходящему тан-ларду с сожалением.

Тоорл ухмыльнулся, хлопнул друга по плечу:

— Хотел бы пойти вместе с ним? Да?..

— И да, и нет. Но не рискнул бы. И не потому, что путешествие опасное.

Тоорл удивился, но не стал расспрашивать. Кто знает этих калтокийцев?..

«Солнце» взошло, увидело шагающего по мокрому снегу Гэла, блеснуло яркими лучами: «Ах — это Волн! Почему бы тебе не остановиться, почему бы не занять свое место среди звезд, равных тебе, куда ты снова идешь, Волн?»

Гэл посчитал, что ушел достаточно далеко от пещеры, снял Айрэ с плеч, распустил ремни на наплечном мешке и перевоплотился в огромного мохнатого зверя. Айрэ запрыгал от восторга в предвкушении быстрой прогулки на спине папы-оборотня.

Гэл лег в снег. Ребенок вскарабкался на его спину так быстро, как маленькая обезьянка — на любимое дерево. Гэл затянул ремни мешка, заставил Айрэ продеть ноги в специальные петли на завязках, проверил крепление посоха в ремнях на боку и пустился в путь на мягких кошачьих лапах. Ребенок держался на спине оборотня с цепкостью репейника. Гэл подумал, что заблаговременно научив своего сына ездить верхом на пэглах и крахгах, он упростил сложность путешествия.

К вечеру были у перевала. Айрэ начал спрашивать, почему они не возвращаются домой. Гэл постарался объяснить… в третий раз — что путешествие будет долгим, и в пещеру они вернутся не скоро. Дитя огорчилось, долго обижалось, немного плакало, вырвало ноги из петель, едва не упало с отцовской спины, успокоилось через час, когда Гэл на него прирыкнул. Кроха задумался, взвесил все происходящее своим детским умом, и решил, что теперь, раз уж так, то он будет кататься на папе каждый день.

Запах весны уже проникал в горы, где на холодных вершинах еще по-хозяйски лежал снег. Первые цветы робко поднимались в зеленых проталинах, на низких скрюченных деревцах появлялись пушистые котики. Все говорило о том, что весна наступила, только холодный ветер пока еще не верил этим нежным признакам перемен, пытался проникнуть сквозь шерсть и одежду, как будто тепло было его главным врагом.

На ночь путники остановились у подножья отвесной скалы, защищавшей от студеного ветра. На склоне было много палых деревьев, но для костра Гэл набрал веток, пилить бревна все равно нечем. Хворост был влажным, чадил и давал мало тепла. Айрэ прижимался к отцу, пытался спрятаться от злого ветра.

— Папа у меня ножки болят, — пожаловался ребенок, — завтра они болеть не будут?

— Будут, но немножко.

— Не хочу. Хочу домой, — захныкал малыш.

— Мы идем домой.

— Как мы идем домой, мы даже не на маминой планете, — ныл Айрэ.

— Нам нужен корабль.

— Большой? — малыш перестал плакать.

— Да хоть какой, лишь бы летел.

— А корабль у пир-р-ратов, и мы будем за него сл… ср… сражаться?

Гэл кормил его, подсовывая поочередно то кусок хлеба, то кусок мяса:

— Для того, чтобы сражаться, нужно есть.

Айрэ кутался в меховой плащ вампира, жевал и размышлял вслух с набитым ртом, как он с папой будет воевать против пиратов.

Айрэ заснул с куском сладкого пирожка в руке. Гэл укутал сына и уложил его у костра, продукты собрал в наплечный мешок, перевоплотился в зверя, лег рядом с сыном, загородив его от ветра, чтобы малышу было тепло и уютно.

— Папа, а ты кушать не совсем хочешь? — спросил Айрэ сквозь сон, прижимаясь к родному зверю.

— Нет, малыш, я не ем в пути, — отвечал тэйл, обнимая громадной кошачьей лапой свое человеческое дитя.

— И совсем не хочется?

— Не хочется… — Гэл коснулся звериным черным носом лба Айрэ.

Мальчик засмеялся и погладил серую шерсть на звериной морде отца:

— Ты самый лучший котик… А я к маме хочу…

— Мы идем к маме.

— Тогда завтра мы тоже идем, я хочу к маме. Она за нами будет плакать.

Гэл грустно улыбнулся, он так бы хотел, чтобы жена вернулась к нему, но, видимо Сэнп станет между ними непреодолимой стеной, даже если Гэл благополучно вернется на планеты Совета. Скорее всего Лэнора уверена, что Гэл выкрал сына, и не поверит ни единому слову нелюбимого мужа.

За перевалом на деревьях уже распустилась молодая листва, пели птицы. Айрэ сполз с отцовской спины и побежал за бабочкой. Выбежал на поляну и со смехом гонялся за яркокрылым мотыльком. Гэл осмотрелся, поляна казалась уютной комнатой с ультрамариновым сводом: мягкая трава, яркие цветы, как узор на ковре, деревья заслоняли от ветра, а весеннее солнце согревало — самое место для отдыха и ночлега. Тем более, в лесу быстро темнеет.

Малыш был занят охотой на насекомых, отец-оборотень поймал небольшого пушистого зверька с коротким хвостом. Вернул себе человеческий облик, решил развести костер, возникла проблема с кресалом, никогда ему не удавалось высечь огонь этими камнями, пришлось тратить драгоценную энергию, а затем унимать головокружительную тошноту.

Мысль о том, что он не может управлять энергией этого мира, страшила. Готов ли Волн к жизни обычного бессмертного? Гэл решил, что сейчас думать об этом не время, время заняться ужином. Снял с тушки пойманного зверька шкуру, мяса оказалось мало, можно было печь целиком.

Мясо так хорошо пахло, поджарившись на раскаленных углях, что голодный ребенок прибежал к костру и сел в ожидании еды. Гэл попросил малыша потерпеть, ребенок покапризничал, пока не нашел отрезанный пушистый хвостик зайца, отвлекся. Потом взобрался отцу на руки, Гэл погладил голову сына. Волосы ребенка посерели и напоминали теперь не снег, а паклю. Но мыть трехлетнего малыша где-то в водоеме рановато. Найти бы людей, живущих хотя бы в шатрах.

Может быть, тогда Гэл и почувствовал, что на него кто-то смотрит, но если бы то был человек, он уловил бы фон мыслей — мыслей не было, скорее всего, это был зверь.

Мясо испеклось и где-то даже пригорело. Айрэ был счастлив, он играл в голодного оборотня, резко отрывал зубами жирный кусок. Мордаха его блестела от жира. Гэл, глядя на сына, понимал — Лэнора не простит ему, если их дитя одичает.

Ночью их разбудил звон мечей. Калтокиец сбил лапой котелок с водой в затухающий костер. Айрэ, как птенчик, испуганно озирался по сторонам, едва не вскрикнул, когда увидел тени. Гэл, перевоплотился в человека, подхватил сына и зажал ему рот рукой. Он хорошо видел в темноте, на краю поляны трое в доспехах атаковали четвертого. Мужчина с длинной седой бородой отчаянно отбивался, сильный и умелый воин, но противники его молоды и напористы.

— Спрячься за деревом и не шевелись, — прошептал Гэл на ухо сыну.

— Папа, не ходи… — Айрэ вцепился в руку отца, — там страшно… — малыш заплакал тихо, как потерянный волчонок.

— За меня не бойся, — Гэл посадил сына под деревом, рядом с котомкой, и выдернув посох из петель наплечного мешка. Незаметно, быстро и бесшумно подбежал к сражающимся.

Мужчина с длинной бородой был уже ранен. Стоя на колене, он отчаянно размахивал мечом, как слепец. Гэл действовал быстро, лезвие шеста под лопатку первому, укол в шею второму. Третий испугался смертельной тени и с криком убежал. Бородатый воин свалился лицом вниз.

Гэл не стал преследовать убегавшего. Необходимо было осмотреть того, кого он спас. Бородатый воин все еще судорожно сжимал меч, и готов был сражаться. На неприкрытой железом ноге длинный разрез — это не страшно, а вот пробитая кольчуга — плохо. Рана на шее вначале вызвала опасения, но оказалось, разрез не глубокий и артерии не задеты. Бородатый воин открыл глаза, выругался и спросил калтокийца:

— Ты кто?

Гэл заверил бородача, что он ему не враг и помог подняться, подвел к кострищу, позвал сына. Грузный бородатый дядька тяжело опустился на траву. Айрэ выбежал на поляну, грязной ладошкой размазывал слезы и тащил за собой тяжелый наплечный мешок. Гэл знал, этой ночью их уже никто не потревожит, но перед рассветом необходимо уйти. С трудом вытащил бородача из кольчуги, снял с него стеганку. Сэнпиец лег на свою стеганку у костра, скрипел зубами и продолжал ругаться. Попросил пить. Айрэ подошел к груде окровавленных доспехов, осмотрел, ткнул пальцем железный наплечник:

— Дошпех, как в кино. На твой не похож. Папа, а это кто?

— Этот дядя живет тут, в горах, — ответил Гэл. Он положил в костер все заготовленные дрова, потом поставил в огонь небольшой казанок с водой. Осмотрел бок сенпийца, меч противника не достал через стеганку. Бородач отделался синяками. Вода закипела, Гэл бросил в котелок зелья для обеззараживания ран, которые собрала ему в дорогу Олха. Он мог бы снять заражение и очистить раны прикосновением своих рук, но не стал этого делать, не хотел пугать сэнпийца, да и силы следовало беречь.

— Он сам здесь живет? — Айрэ сел у огня, вынул из сумки кусок сухого мяса и начал его грызть.

— Айрэ, малыш. Ты не хочешь еще поспать? — Гэл снял казанок с огня, поставил стынуть.

— Я уже поспал, — отвечал ребенок, закутываясь в плащ, — мы скоро пойдем?

— Да. Я сейчас помогу этому бородатому дяде, мы расспросим его, где он живет, и пойдем.

Айрэ кивнул головой, как взрослый.

Гэл улыбнулся, наблюдая такое серьезное взрослое понимание на грязной мордашке сына. Взял свою запасную рубашку, оторвал от нее рукав, разрезал ножом на повязки, смочил одну из повязок заваренным зельем, и взялся промывать раны на шее, а потом на ноге. Айрэ держа мясо в зубах, подполз вместе с плащом поближе посмотреть. Начал задавать вопросы. Гэл с трудом находил ответы.

Бородач молча изучал Гэла и Айрэ.

Ночь заканчивалась.

— Ты кто? — снова спросил житель сэнпийских гор.

Айрэ улыбнулся бородатому дядьке. Гэл завязал повязку на его ноге, и спросил:

— Идти сможешь? — знал, язык на Сэнпе изменился, но надеялся, что самые простые слова остались прежними, — на ноге у тебя только кожу рассекли.

— Ты меня спас? — спросил горец и попытался сесть.

— Я тебя спасу, если мы сейчас уйдем, — ответил Гэл, и начал собираться.

Айрэ путался под ногами, мешая отцу. Гэл закинул свой дорожный мешок на спину, затянул ремни. Айрэ ждал, когда отец перевоплотится, но Гэл разочаровал сына. Хорошо, бородатый незнакомец не понимал языка, на котором Айрэ задавал щекотливые вопросы:

— Папа, а ты не станешь котиком?

— Нет, малыш, люди не любят, когда я становлюсь котиком, этого дядю не нужно пугать, так что ты пойдешь сам, а я помогу идти дяде, он ранен.

— Его ранили в бою? Как тебя, тогда, когда ты вернулся на Джарэка, когда тебя дядя Тавас принес и ты меня не слышал, и так, как на том Джарэке, что ты говоришь он не Джарэк?

— Да, малыш.

— Ты с долины за грядой? Прошел через перевал? Ребенок говорит, как они, — расспрашивал бородатый незнакомец, поднимаясь на ноги и надевая стеганый доспех, — торговать будешь? Ты первый, кто говорит как мы.

— Мы должны уйти до рассвета, твои друзья не простят мне смерти своих воинов, — отвечал Гэл.

— Мы не успеем, — улыбался всегда готовый умереть горец, — я ранен, да дите малое…

— Успеем, — упрямо повторял Гэл, — костер оставим, чтобы следопыты не поняли, когда мы ушли, сейчас сыро, трава не загорится.

— Папа, папа, папа, а огонь? — спрашивал Айрэ, он спотыкался, наступая на полу плаща, бегая вокруг костра.

— Огонь пускай горит, отдай плащ, упадешь.

Гэл отдал плащ бородачу, тот сокрушался над любимой кольчугой, не хотел ее бросать, но Гэл сказал, что тяжелое железо только замедлит их бегство. Бородач, вздохнув, застегнул пояс, перевязь с мечом, накинул плащ Ларсарда и поплелся вперед, куда знал только сам. Айрэ прыгал следом. Гэл замыкал. Айрэ влез на плечи отца уже через двадцать минут пути и заснул. Бородач хромал, идти ему было больно. Гэл тоже понимал, уйти они действительно не успеют.

Рассвет. Роса быстро вымочила сапоги. Высокие деревья, напоминающие сосны, едва шевелили ветвями под легким дуновением ветра. Небо почти безоблачное, только со стороны ночи надвигались тяжелые тучи.

Глубокая расщелина пресекла дорогу беглецам, дна не видно. Бородач показал рукой на другой край пропасти и с усмешкой сообщил:

— Нам туда. Они будут ждать нас у моста.

— А обойти? — сердито спросил Гэл, снимая сына с плеч.

— Ой, папа, папа, папа, смотри, там тучки, — Айрэ подбежал к краю пропасти, наклонился над ней и начал подпрыгивать.

— Твой родной сын? — спросил сэнпиец, улыбаясь в густую черную бороду, — красивое дитя.

Приятно, когда хвалят сына, но малыш все время норовил куда-нибудь влезть. Гэл крикнул расшалившемуся на краю пропасти ребенку:

— Айрэ, иди сюда! Упадешь, я за тобой лететь не буду!

— Папа, распусти крылышки, — подпрыгивал Айрэ, — а когда я вырасту, у меня вырастут крылышки, как у тебя?

Вождь горцев, к счастью, ничего не понимал. К тому же он был занят, что-то искал в маленьких пещерках на краю бездонной ямы. Резко выпрямился, застонал глухо, но улыбаться не перестал, в его руке был большой украшенный золотом рог.

— Сейчас мои воины зададут им жару… — вождь расправил густые усы, приложил рог к губам и загудел громко, протяжно. Птицы сорвались с деревьев и взлетели ввысь. Айрэ открыв рот, уважительно слушал протяжный гул. Гэл подумал: «Теперь драки точно не избежать».

Он еще надеялся, что эхо разнесет гул над расщелиной и враги бородача не смогут точно определить его место положения. Сэнпиец перестал гудеть, стоял, улыбался взошедшему «солнцу». Ждал.

Банга! Точно, звезда, вокруг которой вертелся Сэнп, называется Банга. Банга взошла, ослепительная, розовая и сияющая. Окрасила горы в красные тона, развеяла сумерки и четко выделила очертания всадников у края леса.

— Вот ргик… — высказался Гэл, обнажая лезвие своего посоха.

— Мой сын со своими головорезами все-таки нас нашел? — улыбнулся вождь, и обнажил меч, — ничего мальчик, мы, если сейчас и умрем, то это будет прекрасная смерть, смерть в бою неравном.

— Хотел бы я разделить твой восторг… — угрюмо ответил Гэл.

Айрэ увидел всадников и запрыгал на месте:

— Папа! Папа! Смотри, лошадки! Настоящие! Точно настоящие!?..

— И я тоже очень рад… — Гэл откинул непослушные волосы с лица, — и почему это происходит со мной постоянно? Айрэ, сынок. Эти дяди на лошадках — враги, прекрати прыгать и спрячься за скалу. К краю пропасти не подходи… Ты не воюешь, ты сторожишь наши вещи.

— Папа, я тоже хочу поиграть в войнуху, — заупрямилось дитя.

— Айрэ, это серьезные дяди, а не фантазии Джарэка! — прикрикнул Гэл.

Всадники с криками приближались. Айрэ по интонации отца понял, что это и вправду не игра, и не кино, убежал за скалу, волоча кожаную сумку за собой по камням и траве. Но разве можно надеяться, что неразумное дитя оборотня не будет выглядывать из-за скалы. Битва для мальчишки всегда романтика.

— Мой сын думает, что уже вырос! — смеясь, крикнул вождь. — Дурак!..

— Сочувствую… — ответил ему Гэл.

Всадники налетели и Гэл снес палицей с седла первого. Вождь сражался будто в последний раз, неистово и яростно, получал удовольствие от каждой секунды боя, комментировал, красиво вворачивая слова. Гэл воевал расчетливо, — противников больше десятка, а за спиной, под скалой сидел его сын. Калтокиец сорвал всадника с лошади, сам вскочил в седло, поймал руку второго, с кривым мечем, отобрал меч (или саблю, или просто кривой большой нож-тесак, да без разницы — главное оружие было солидно тяжелым и смертельно отточенным). Конь заплясал под ним, протестуя, но Гэл жестоко одернул повод и сжал его бока ногами, конь завертелся, юлой врезаясь в других лошадей. Конский круп другой лошади примял ногу.

Молодой парень с густой черной гривой прямых, как корабельные антенны, волос, могучий, как мифический титан, сбил бородача с ног и уже собирался перерезать ему горло. Гэл пустил на дикого молодца свою разъяренную, ослепленную наглостью всадника, брыкающуюся лошадь. По дороге кого-то еще рубил, как будто рассекал тени, вырастающие на пути.

Айрэ стоял у скалы, раскрыв рот и внимательно, молча, испуганно и восторженно наблюдал за событиями. В маленьких ручках он держал колпак от отцовского посоха…

Земля содрогнулась под копытами еще одной группы всадников.

Гэл обрушил тяжелое яблоко своего клинка на голову молодого горца. Бородач испуганно схватил молодца за плечи, когда тот падал и трясущейся рукой прикоснулся к шее, проверяя жив ли тот.

— Жив, — крикнул ему Гэл.

Айрэ, стоя у скалы с пальцем во рту, следил за приближением летевшей на него вскачь группы всадников в сверкающих доспехах с оружием наголо. Гэл соскочил с коня, прыгнул к сыну, схватил его и кувыркнулся с ребенком под прикрытие скалы. Брошенный конь взбрыкнул задними ногами и умчался по краю пропасти.

Могучий всадник на огромном жеребце направил на Гэла своего коня.

— Не трогать! — Крикнул вождь, — парня не трогать! Он мой спаситель!!!

Жеребец остановился как вкопанный. Гэл сидел под скалой, прижимая к себе вырывающегося Айрэ. Устало спросил у сына:

— Да куда ж ты бежишь?

— Папа, там такие дяди, как в кино… — прошептало дитя.

Могучий дядя как из кино соскочил со спины своего угрюмого жеребца, подошел к поверженному дикарю, ухватил его за волосы, приподнял голову и плюнул ему в лицо:

— Убийца.

— Свяжи его, Кгрон, — бородатый воин поднялся на ноги с помощью своих воинов, огляделся, нашел взглядом Гэла под скалой. Айрэ уже путался между ногами его воинов. Бородач подошел к скале, остановился и громко произнес формулу гостеприимства: — Ты мой гость, и волен делать что хочешь. Но назови свое имя.

Гэл встал на ноги протянул вождю руку:

— Гэл.

— А я Тарлак, — назвался вождь и пожал смуглую узкую ладонь своего спасителя, рассмеялся громко и заразительно, — такими руками только резьбу резать. Да ты не обижайся, мастерски воюешь!

Говорил громко, заодно и представляя Гэла своим воинам.

Горцы добили смертельно раненных, связывали тех, кого можно было еще считать живыми. Калтокиец очень не хотел чтобы его сын видел такую реальность, но средневековая планета не оставляла ему выбора. Вздохнул, подошел к высокому длинноногому темно-гнедому коню, который стоял над своим убитым хозяином. Конь намеревался укусить, Гэл успел взять его за повод, гнедой поднялся на дыбы. Гэл удержал коня и вскочил в седло. Конь прыгал на месте, на задних ногах, выражая протест, калтокиец удержался. Конь притих, повернул голову и злобно посмотрел на нового всадника, мол, мы еще разберемся, кто сильнее. Гэл разобрался с управлением: правый повод направо, левый повод налево, удар ноги. Смог подъехать к Айрэ. Ребенок стоял возле вождя Тарлака и с умилением рассматривал рыжего гиганта, возглавившего спасательный отряд. Кольчуга блестела на «солнце», как звездные уловители на корабле, шлем сверкал, украшенный конским волосом. Ребенок протянул руки, рыжий воин улыбнулся и надел этот тяжеленный шлем на беловолосую головку, дитя было в восторге. Конечно, это не космический гермошлем и не боевая маска его отца. Не технически совершенная оборона из легкого кирида, защищающая голову в космических боях — это та примитивная и надежная первая защита, благодаря которой человечество доживает в примитивных железных войнах до войн, где убивают боевыми лазерами, силовыми снарядами и игольчатыми пулями.

— Будет воином, — прокомментировал рыжий гигант.

— Этого-то я и боюсь, — криво усмехнулся Гэл, склонился с седла, протянул сыну руку, — неужели больше нет профессий?.. — конь шарахнулся в сторону, Гэл едва не упал.

Рыжий снял свой шлем с ребенка, Айрэ протянул руки к отцу, лошадь его тоже приводила в восторг. Гэл выпрямился, второй раз подвел нервного коня к сыну, рыжий воин усмехнулся и подал ему сына в седло. Лошадь успокоилась. Но Айрэ начал подпрыгивать. Гэл придерживал непоседливое дитя. Дитя начало задавать вопросы сэнпийской лошадке. Гэл терпеливо объяснил: что эта лошадка умна по-своему, но на умные вопросы не отвечает — это не пэгл. Направил коня к скале, где оставил наплечный мешок плащ и посох.

Бородатый вождь, несмотря на ранение и усталость, сел на коня своего сына, заявляя: что он воин и научился ездить верхом раньше, чем ходить. Рыжий воин только ругался.

Пленников привязали к седлам, как мешки с зерном.

Гэл утихомирил-таки гнедого, или гнедой смирился и позволил набросить на луку седла плащ и привязать посох, и даже позволил чужаку вновь сесть к себе в седло вместе с ребенком. Успел укусить наездника за ногу, и был этим доволен.

Со стороны гряды настырная туча приближалась крылатой тенью.

На краю ущелья, между скал, среди огромных деревьев, стояли деревянные дома, срубленные из цельных стволов, с крышами из коры и мха. Маленькие проемы под крышами пропускали немного света и не выпускали много тепла, а еще служили дымоотводами. Судя по черной копоти вокруг окошек, и отсутствию печных труб, дома топились по-черному.

Жители селенья встречали своего вождя.

Мальчишки кричали да тайком от бабок и матерей кидали камнями в пленников, чаще попадая в лошадей и натыкаясь на гневные взгляды отцов.

Женщины, одетые в длинные вышитые рубашки из плотной ткани, шерстяные безрукавки и яркие юбки, держались с достоинством, встречали вождя, приветствуя его легким поклоном головы. На их лицах беспокойство, вождь привез своего сына связанным. За юбками женщин прятались девочки.

Гэла не замечали — и, по обычаям, не увидят, пока он не предстанет перед очагом. Но его сложно было не замечать, как и беловолосого, сероглазого Айрэ.

У большого дома, под старым деревом с раскидистыми ветвями, на которых могли бы разминуться два пешехода, стояли четыре женщины, скорбь на их лицах объединяла юность молодых и почтенные морщины старых в одинаковые маски боли и страха. Жена вождя, мать вождя, дочь вождя и невеста сына вождя. Они молчали. Сын, муж и отец жив. А Нарко: внук, сын, брат и жених связан и постыдно привязан к коню.

Вождь не смотрел на женщин. По обычаям сэнпийских горцев следовало молчать, пока не встретился с огнем. Всадники спешились. Вождь зашел в общий дом, протянул руки к огню, постоял, не отводя глаз от пламени, вздохнул и вышел под весеннее солнце. Когда подошел к жене, та разрыдалась, обняв мужа.

Кгрон протянул руки к Айрэ, ребенок был в восторге от всего, что он видел, соскользнул на руки рыжего воина. Кгрон махнул рукой Гэлу, показывая, что тот должен спешиться. Гэл спрыгнул с коня. Рыжий воин очень серьезно проговорил:

— Кажись огню…

Гэл кивнул головой, забрал Айрэ и пошел за рыжим воином — показаться огню.

Общий дом — огромное строение, из бревен в три обхвата, с острой крышей, крытой корой. Крышу подпирали столбы, украшенные резьбой и разрисованные яркими узорами, на столбах висели мечи, копья, топоры и щиты. Вдоль стен стояли столы и лавки. А возле противоположной стены несколько широких столов, лавки за теми столами укрыты шкурами. На стене удивительно огромные рога, окаменевшие во времени.

— Ух ты… — с чувством прошептал Айрэ.

— Согласен, — ответил Гэл.

В центре дома очаг, метра три в диаметре, сложенный из больших круглых камней. У огня дежурила девушка лет четырнадцати, подкладывала дрова, чтобы огонь в очаге никогда не гас. Это было почетной обязанностью для будущих невест этого племени…

Кгрон зашел в дом поклонился огню и вышел.

Гэл ощутил пламя в очаге, оно приветствовало его. Стихии отказались принять Маоронгов и все еще почитали Волнов. Огонь притих и запылал сильнее, Гэл ответил ему поклоном головы. Пламя делилось, Гэл ощутил, как тепло разлилось по уставшему телу, ощутил прилив энергии, как будто оказался дома, улеглась тоска и страх.

К огню подходили воины. Гэл взял сына за руку и поспешил покинуть общинный дом. На улице он осмотрелся. Вождь ругался с матерью и женой. Дочь и невестка плакали, обнявшись. Воины отвязали сына вождя от лошади и привязали к мощному железному кольцу, обхватывающему незыблемую колоду у основания общинного дома. Остальных пленников связали парами и бросили в яму, служившую тюрьмой (а при отсутствии пленников — и погребом для хранения мяса). Сверху яму накрыли тяжелой деревянной решеткой, приставили охрану. Теперь воины снимали доспехи и умывались в горной реке.

Гэл сел на теплый камень, взял Айрэ на руки, малыш вырывался и корчил рожицу черноволосым детям, те столпились вокруг чужака, изучали его.

Мужчины племени носили полотняные рубахи и меховые безрукавки. Гэл и его сын были одеты почти также. Но волосы, глаза и лица у обоих были иными. У горцев тяжелые, волевые подбородки, прямые, узкие носы и выразительные черные глаза под густыми темными бровями. Мужчины носили бороды, у женщин длинные волосы, замужние заплетали волосы в одну косу, девушки заплетали столько косичек, сколько им было лет.

Девушки прятались за деревьями и показывали маленькими пальцами на чужака, громко смеялись, привлекая внимание. Гэл старался сохранять спокойствие хотя бы внешне, но сложно быть спокойным при таком внимании.

Вождь исчез, его затянули домой упрашивать о милосердии для сына. Нарко — сын вождя сидел у стены, склонив голову, безучастный к происходящему. Старухи проходили мимо и плевали на его ноги, ругали и обзывали шноглсом.

Гэл пустил сына с рук и с опаской следил за тем, как его дитя знакомится с детьми горцев. Айрэ говорил на межгалактическом языке, горные дети на своем родном, как они друг друга понимали, непонятно.

Нарко наблюдал за Гэлом, потом горько усмехнулся, проговорил сквозь зубы:

— Недооценил я тебя, щенок. А если расскажу отцу, что видел тебя вечером у костра зверем, как ты думаешь, долго он будет таким гостеприимным?

— А я, дурак, решил, что то был зверь? Кто учил тебя не думать?.. — Гэл встал, подошел к Нарко, присел рядом с ним, — а зачем тогда сунулся на ту поляну? Знал же, что оборотень рядом?

— Да я и подумать не мог, что оборотень-чужак полезет защищать моего отца, не понимаю, зачем ты вмешался…

— И ты никому ничего еще не сказал?..

— Убей меня, и никто не узнает… — ухмыльнулся безумный парень, — лучше оборотень, чем родной отец. Он меня в живых не оставит, он хочет, чтобы младший вождем стал, скажет, чтобы изгнали, а следом своего авгора — Кгрона пошлет, а тот меня и зарежет, я против рыжего не боец — мышь скальная.

— Кто учил тебя не думать? — еще раз спросил Гэл.

— А ты что, тоже колдун? Так и тут есть дядька… время от времени в лесу появляется, людям помогает, болезни лечит, избавляет от врагов, он меня научил делать так, чтобы никто не чувствовал, что я рядом. Он тоже по ночам в звериной шкуре бегает, девок да деток малых по окрестным деревням ворует. Таких вот деток, как твой сынишка. Наших не трогает, опасается. Смотри парень, как бы его грехи на тебя не взвалили, убей меня, и никто даже не подумает, что ты зверь. Ведь если меня прогонят, тебе мало места в горах будет, и дитятку твоему.

— Сволочь, — прошипел Гэл.

Айрэ уже дрался с четырехлетним мальчуганом, они копошились в пыли как воробьи.

Гэл вскочил, подбежал, схватил детей за шивороты, оттянул друг от друга. Айрэ сердито сморкался разбитым носом и размазывал кровь и грязь по щекам. Его противник рычал, как звереныш, размахивал кулаками, под глазом у чумазого малыша расплывался синяк. Мать ребенка выбежала на улицу, вырвала своего сына из рук чужака и сердито понесла свое орущее чадо в дом. На улицу вышел угрюмый вождь. Он хромал, был бледен, сказывалась раненная нога, бессонная ночь, усталость и потеря крови. Нарко засмеялся и крикнул Гэлу:

— Подумай, чужак, — и зарычал, обнажая зубы, как зверь обнажает клыки.

Вождь подошел к Гэлу:

— Извини, друг, жена просила за сына, и мать тоже, пойдем, я поселю тебя у вдовы Пакни, она и за дитем присмотрит, и за тобой, — вождь грустно улыбнулся, — вечером в большом доме пир, ты мой гость.

Он хорошо держался, даже смог не смотреть на своего сына, хотя лицо его казалось прилипшей маской. И Гэл молчал — теперь знал, как может чувствовать себя отец, когда его ребенок в опасности.

А ребенок вождя Тарлака был в большой опасности, и не потому, что отец мог изгнать его, а потому, что сам был твердым залогом своей ранней гибели.

Тарлак вошел в дом, поклонился очагу и только тогда обратился к хозяйке:

— Вот, сестра, привел тебе гостя, прими как брата, а сына его — как родного ребенка.

Гэл вошел следом за огромным вождем, держал Айрэ за руку.

Дом внутри оказался уютным, света, конечно, мало, но достаточно, чтобы увидеть большой очаг посреди дома, печь у входа, черный закопченный потолок и замазанные белой глиной стены, разрисованные растительным узором. Вдоль стен деревянный настил метра три шириной, крытый мягкими овчинами. В углу возле настила стол, на низких ножках приставленный как доска. Этот стол во время еды ставили прямо на настил. Пол вне настила глинобитный, посыпан чистым песком.

Вдова Пакни, двоюродная сестра рыжего Кгрона, брата жены вождя, пекла лепешки. Она была невысокая, женственная, с большой грудью, подвижная, смуглая, коренастая и рыжая. В яркой рубахе и не менее яркой юбке с подобранным краем, чтобы не мешал работать.

— Дай-ка посмотрю, кого к нам привел Нилог.

Гэл удивился, вот кто Маоронг этой планеты — желтоволосый Нилог, фантазер и выдумщик. Он всегда доказывал, что на одной планете должны быть разнообразные расы. Сколько раз во времена предыдущих цивилизаций Гэл был здесь и ни разу не слышал, чтобы кто-то помнил творца Нилога, и вот услышал это имя.

— Вот гости, — вождь церемонно отодвинулся, демонстрируя Гэла, как найденную вещь.

Айрэ стоял, все еще держась за руку отца, и, открыв рот, всматривался в хозяйку:

— Тетя Олха, — просияло дитя.

Тетя Пакни вышла на свет, и дитя поняло — ошиблось, разозлилось, выдернуло ручку из расслабленной руки отца и убежало на улицу. Гэл растерянно посмотрел на хозяйку и вождя, извинился и побежал за сыном, поймал его убегающего, прижал к себе. Дитя плакало, вырывалось и, сквозь слезы заикаясь, просило:

— По-по-поехали к ма-а-аме-е… папочка, я хочу домой, ма-а-ама-аа! Мальчик плакал громко и горестно. С сыном на руках Гэл подошел к дому, сел на лавку у стены, гладил ребенка по голове, не находил слов, чтобы его утешить. Истерика пройдет и Айрэ успокоится, привыкнет, но что делать с собственным чувством вины?

Вождь и Пакни вышли на улицу, с сожалением и сочувствием смотрели на плачущего мальчика.

— Пусть поплачет. Ему будет легче, — говорила горянка, вытирая руки куском полотна.

— Что случилось? — тихо спрашивал вождь.

— За мамой скучает… — объяснил Гэл.

— А где мама? — спросила сердобольная растроганная хозяйка.

— Нас разлучили, теперь я ее ищу… — почти не соврал Гэл.

— Посидите на солнышке, дитя успокоится, потом умоетесь. И я вас покормлю, — сказала вдова Пакни и вернулась в дом. Вождь пошел за родственницей.

— Красивый мальчик… — сказала Пакни, — нездешний.

— Красивый… волосы как будто седые. Хотя, там, за грядой и чернокожие есть. Немудрено.

— Я про отца, — улыбнулась вдова, — как будто меч, тонкий, острый и опасный.

— А… парень? Ну да. Воин он умелый. Ведь бывает такое — молодой, а как будто с мечом родился…

— Тяжело ему, бедовый он, и беду приносит…

— Я сказал — он мой гость, он спас меня.

— В дом вошел, огонь вспыхнул и потянулся к нему, как к брату. Псы во дворе ластились, они чужаков близко не подпускают, а у его ног лежат, как будто он песий вожак. Кошка, и нас-то не жалует, а тут мурлычет. Псы на кошку даже не смотрят, а обычно по двору гоняют. Туча отошла в сторону, а с утра все говорило о дожде — колдун он. Дитя жалко. Ты на лицо его посмотри, он светится, что ж вы, мужчины, так слепы? Страшно рядом с ним, и чудно, глаза без дна, как небо ночью. Не будет нам добра, если он с нами останется. Покормим, пусть отдохнет, в баньке попарь, да и выпроводи, пусть идет…

— Да что ж плохого, когда туча отошла, да кошки с псами не дерутся? — удивился Вождь Тарлак, — значит, не злой колдун…. Злые, они с войной приходят, а этот меня спас, и без чародейства. Девки вон лучшие наряды с сундуков повытаскивали, побрякушками обвешались, смешные. Не будем торопиться. Пускай поживет. Он сам уйдет вскоре, говорил же — жену ищет, не хочу я черноту на душу брать, уйдет, когда сам решит.

— Дайте мне два дня отдохнуть, — сказал Гэл, входя в дом.

Пакни покраснела. Вождь смутился, но спросил:

— Пакни говорит, колдун ты?

— Уже нет… — ответил Гэл.

Вождь махнул рукой, и вышел из дома, оставив Пакни и Гэла самих разбираться между собой. Тем более знал — колдун и колдунья всегда договорятся, и в их дела лезть не стоит, а то наградят — не избавишься.

Пакни выкатила из-под настила деревянную бадью. Поставила два ведра перед Гэлом, рукой показала на колодец в двухстах метрах от дома:

— Принеси-ка воды, мыть вас буду, — Айрэ сидел на настиле злой и заплаканный, вырывал клоки шерсти из пушистой овчины. Гэл не знал, что делать, Пакни махнула рукой ему в сторону двери: — Иди, я поговорю с твоим малышом, все будет хорошо… Иди, принеси воды, вода все смоет.

Гэл взял деревянные ведра, стянутые железными обручами, еще раз посмотрел на сына, вздохнул и пошел к двери, оглянулся. Решил, что малыш должен знать язык горцев, и дал ему этот дар. Оказалось, даже такая малость потраченной силы — невосполнимая утрата, но Гэл снова не мог быть просто человеком. Больно и тяжело быть слабым и всегда следить за запасом сил. Айрэ отца не позвал. Кошка вскочила на настил, положила на ноги ребенка голову и лапы — замурлыкала.

— Хочешь гируггу сладкую, запеченную? — Пакни протянула Айрэ сморщенный, еще теплый, желтый фрукт. Айрэ скривившись, посмотрел на угощение. Неосознанно понял слова незнакомой женщины, но решил — не хочет он этого гирругга. Пакни засмеялась, — А ты попробуй, почему носик морщишь?

Малыш взял скользкий гируггу, лизнул. Откусил кусок и улыбнулся. Сморщенное скользкое гируггу действительно сладкое. Хозяйка погладила ребенка по белой голове:

— Жить ты долго будешь. Только странно ты будешь жить, как птица, как звезда. Воевать будешь, любить… А маму ты свою найдешь — отца потеряешь. Но потом и отца вернешь. Только тьмы много… Лучше бы ты совсем отца потерял, много горестей он тебе принесет…

Гэл застыл в дверях, слушая предсказания горянки. Хотел прервать ее. Пугали и злили ее слова. Она почувствовала его взгляд, как жар раскаленных углей, повернулась и спросила:

— Ты боишься будущего?

Гэл, поставил ведра возле порога, кивнул головой, и тихо спросил:

— Что ты знаешь ведунья? Знаешь ли ты свою судьбу?

— Знаю. Конечно, знаю. И знаю — не колдун ты. Помоги-ка мне, — Пакни подошла к настилу и, завернув овчину, показала на закопченную ручку большого котла, спрятанного под настилом, — вытащим его.

Вдвоем они выволокли плоский котел, поставили его на очаг, подложили дров, налили в чан воды, вдова бросила туда несколько веток:

— Это авага, очищает воду и делает ее мягкой, — затем она поставила стол на настил. На стол положила еще теплые коржи, белое полотенце, на него вывалила из котелка печеные белые овощи, поставила глиняный кувшин с молоком, несколько кусков вареного мяса и пучок зеленого лука, который здесь назывался мип. Айрэ взял в руки корж, сморкнулся жалостливо, вытер грязный нос рукавом и, роняя слезы, начал есть.

Пакни с любопытством наблюдала за своим необычным гостем, за тем, как он пытался кормить свое упрямое дитя, а дитя сердилось и отталкивало отца.

Гэл вздохнул, решил, если сын хочет быть самостоятельным, пускай будет, самому нужно поесть, энергии совсем мало. Пакни спросила:

— Это твой первенец?

— Да… — ответил Гэл. Он распробовал мясо зугла. У пещерного племени оно было жестким, как бы они ни старались его разварить, а у горцев мясо буквально таяло во рту, — что вы добавляете в это мясо?

— Травки и корешки, в основном корень пиви, — отвечала хозяйка, — жаль, ты не сможешь этого рассказать тем, кто живет за грядой, вернешься туда не скоро…

— Я не люблю знать, что будет завтра.

— Ты мог избежать многих бед…

— Избежав одной беды, попадаешь в другую.

— А вот об этом я стараюсь не думать, — грустно улыбнулась Пакни, — вода закипает, сейчас я буду вас мыть.

— Я и в реке могу помыться…

— Зачем тебе холодная река? А утром Тарлак тебе баньку натопит. Умыться с дороги можешь в бадье вместе с сыном, дашь мне ваши рубашки да штанишки твоего сына, твои кожаные я стирать не буду, кровь с них сам сотрешь, — вдова вынула с сундука две рубашки, большую и маленькую, — вот я хочу тебе отдать, носи, — и положила рубашки на настил. Айрэ уже наелся, вертелся, исподтишка кормил кошку. Вдова подняла ребенка, поставила на настил, сняла с него рубашку. Мальчик смотрел на нее удивленно, — А у вас ванная есть?

— Что? — удивилась женщина.

— Есть, бадья… тебе как ванная, — ответил Гэл сыну.

Хозяйка не понимала слово «ванная», но общий смысл разговора уловила.

— Я с тобой не говорю, — угрюмо шептало дитя отцу.

— Да, я это уже понял, — ответил ему Гэл.

— Ты говорил, мы идем к маме, а мамы нигде нет.

Дитя говорило уже на сэнпийском языке, вдова слушала молча. Сняла с ребенка одежду, укутала его в шкуры. Гэл налив в бадью кипяток, разбавил его холодной водой из ведра, потрогал рукой.

— Не обжигаешься? — засмеялась вдова.

— Нет, я ее разбавил.

— Голыми руками чан взял. Ты при простых-то людях, думай о том, что делаешь, на равнине колдунов не любят, как бы камнями не забили.

— Все время забываю об этих условностях, — раздосадовано проворчал Гэл, — спасибо…

Пакни забрала одежду Айрэ и рубаху Гэла. Осмотрела Гэла, он смутился, она хмыкнула и вышла с дома. Перед тем, как закрыть дверь, оглянулась и посоветовала:

— Те корешки, которые я дала тебе, сперва в воду окуни, разотри в руках, а потом тем мылом, что будет на твоих руках, помой голову сына.

Дверь закрылась, Гэл выскреб молчавшего сына из вороха овчин и посадил в бадью. Айрэ скептически коснулся покрытого слизью борта бадьи:

— Мама тебя убьет, если я заболею.

— Айрэ! — разозлился Гэл, — сколько можно! Я же тебе объяснял — мы вместе попали в плен, нас двоих выслали сюда на эту планету, и мы с тобой должны выбираться отсюда вместе. Мы найдем корабль, отвоюем его у пиратов и улетим, может, и принцессу тебе найдем, как ты хотел. Сказки только рассказываются быстро, слова — шли они день, два и до заката, звучат гораздо быстрее. Мы в пути пять дней, а ты уже закатал мне истерику.

— Мы напарники?.. Как ты и Милэн? — дитя готово было уступить отцу, но все еще сохраняло угрюмость.

— Да. Только я командую, а ты подчиняешься.

— А Милэн тебе не всегда подчине-ня-ютьеться…

— Потому что с Милэн мы близнецы. А ты все-таки мой сын.

— Хорошо, папа, только эта ванная все равно грязная, а ты меня в ней макаешь. У тети Ольхи была маленькая ванна, она была чистая…

Гэл рассмеялся и окатил сына теплой водой из черпака, затем начал намыливать коренья. Айрэ в отместку брызгался, через минуту кожаные штаны уже были достаточно политы водой, чтобы смылась кровь, а песок на полу превратился в болото.

У Пакни было двое детей — безумно смелая шестнадцатилетняя девчонка, сумевшая объездить самого свирепого скакуна из табуна, и сын четырнадцати лет, который старался не отставать от сестры в мальчишеских играх. Вождь Тарлак наблюдая за тем, как девочка верховодит группой подростков, не раз смеялся, что девчушке нужно было родиться парнем и возглавить племя. Дочь Пакни с удовольствием бралась за мужские обязанности: починить крышу, съездить за дровами, расставить силки на мелких животных, охотиться с луком на крупных, даже нарубить дров… А заставить ее готовить, шить или стирать мать не смогла… Сегодня девушка увязалось за охотниками. Теперь вернулась с добычей, резко отворила дверь, шагнула на порог, бросила у входа тушку зайца. Высокая девушка, косички заплетены в одну, чтобы не мешали. Ее глаза еще не привыкли к темноте. Она увидела лишь тень и услышала плеск воды, крикнула с порога:

— Я вернулась, мам…

Гэл только и успел завернуться в широкое полотно льняной ткани. Девушка уже рассмотрела, что рядом с бадьей не ее мать, а незнакомый парень и беловолосый ребенок. Дитя прыгало по настилу в вышитой рубашке, из которой давно вырос ее брат. Увидев девушку, Айрэ остановился и начал рассматривать незнакомку, ковыряя пальцем в носу.

— Ты кто? — спросила девушка, и сразу же приняла воинственную позу — «руки в боки».

— Гость, — ответил Гэл, — отвернись, я оденусь.

Она засмеялась, весело, звонко и задорно, нахально рассматривая незнакомого гостя, не меняя воинственной и независимой позы.

Невысокий мальчик с длинными черными прямыми волосами влетел в дом, едва не сбив сестру с ног:

— А это еще кто?

— Гость… — ответила ему его сестра.

Гэл улыбнулся, все еще стоя посреди комнаты и держа кусок полотна на своих бедрах.

Айрэ вынул палец из носа, и по-детски прокомментировал происходящее:

— Папа, они дверь не закрыли, ты простудишься…

— Кто? — переспросил сын Пакни.

— Глухой? — крикнула дочь колдуньи. Развернулась и вышла на улицу.

— Ты куда? — спросил ее брат.

— Топиться… — послышался ответ с улицы.

Айрэ посмотрел на отца:

— А это кто?

Гэл быстро вытерся, одел штаны:

— Дети той тети, которая тут живет.

— Ага…

Подросток остался стоять на пороге с недоумением смотрел вслед сестре.

Гэл услышал, как девушка бесцеремонно и громко спросила мать:

— Почему он всегда подселяет своих гостей к нам?

(Вопрос следовало задать вождю…)

— Малышка, мы родственники вождя, у нас большой дом, а в его доме деток да стариков много. Жена со свекровью, невестка, где там уже гостей спать уложить, — отвечала терпеливая Пакни, развешивая простиранные рубахи на плетне.

— Вот пусть бы и сам стирал… — возмущалась новоявленная защитница женских прав, — руки есть, не отвалились бы…

Сын Пакни сидел на пороге. Гэл взял бадью, чтобы вынести воду на улицу. Девушка увидела, что гость вышел и, не смущаясь, продолжила:

— Носит по свету бродяг… — но присмотрелась к Гэлу при свете дня и замолчала.

— Вылей в кусты, — указала Пакни на край двора, — а это мои дети, Ирга и Расти.

Ирга, девушка в мужской одежде, с красивым лицом воительницы и задиристым подбородком упрямицы, посмотрела на Гэла и громко хмыкнула. Расти простодушно улыбнулся и поздоровался.

Айрэ хотел было выскочить на улицу, но Пакни взбежала на крыльцо, ухватила дитя за руку и вернула в дом:

— Куда же ты снова бежишь? Папа сейчас вернется…

Огонь в большом очаге пылал жарко и весело. Горцы пили пиво, ели мясо и хвалили доблесть друг друга.

Гэл сидел рядом с вождем, как положено дорогому гостю. Айрэ играл за его спиной на овечьих шкурах, с младшими детьми Тарлака. Девушки водили плавный хоровод вокруг очага, это здесь называется — развлечь богов. Вождь то и дело подбивал Гэла под локоть и рассказывал о том, что девушки его племени славятся красотой и домовитостью, они самые завидные невесты на весь мир. Гэл видел, как Тарлак гордится своим племенем и по-доброму завидовал ему. Мог ли он сам так гордиться теми, кого создал? Мог. Созданные им творцы так талантливо предали своего создателя.

Разнесли белый хмельной напиток, густой и пахнущий медом. Из чего его делали, Гэл старался не думать, но градус этого напитка был значительно выше, чем у пива, которое варили пещерные жители снежной Долины. Вождь встал и поднял чашу, его воины последовали его примеру. Тарлак выкрикнул:

— За доблесть и смелость!

Все громко повторили тост, выпили залпом. И Гэл тоже, в его голове приятно помутилось.

Два воина встали и потребовали у вождя право на поединок, собирались перед родом решить старые ссоры. Вождь разрешил. Воины разделись. Женщины начали смеяться, обсуждать достоинства мужчин, а также перспективы каждого из них победить в поединке. Мужчины отшучивались. Два юноши вынесли глиняную чашу с белым вязким веществом, оказалось — смалец, им воины начали обмазывать себя. Шутки и смех сотрясали стены общего дома. Бойкая молодая женщина вскочила и предложила себя в качестве эксперта по засаливанию бойцов. Все смеялись. Юноши унесли емкость со смальцем, и бойцы стали один против другого. Вот здесь действительно началось веселье, оба прыгнули одновременно и попытались ухватить друг друга да бросить на пол, но скользкие руки и тела выскальзывали из скользких пальцев.

Гэл с удивлением осознал, что здесь, в этом племени горцев, ему гораздо проще, чем среди полуцивилизованных пещерных жителей холодной Долины. Айрэ взобрался на руки отца и с удивлением следил за борьбой голых горцев. Ребенку, который привык к поединкам оборотней и спаррингам наемников, невдомек было, что делают эти блестящие дяди, почему они хватают друг друга, толкаются, падают, вскакивают и вновь продолжают столь бессмысленное занятие. А главное, непонятно, почему все вокруг смеются…

Дверь резко отворилась, на порог кого-то толкнули, вошли два воина, подняли упавшего и подтащили его к столу вождя. Взлохмаченного и избитого незнакомца с закрученными за спину руками поставили на колени, один из воинов ухватил его за серые от пыли волосы и запрокинул голову. Гэл запустил пятерню в свои волосы и тихо ругнулся. Айрэ соскочил с отцовских ног с веселым возгласом:

— Дядя Кэрфи!

Тарлак указал на Кэрфи пальцем:

— Кто это?

— Вор! — ответил молодой воин, стоявший на страже в эту ночь.

— Вор?.. — удивленно переспросил вождь горцев, — и что он украл?

— Коня хотел свести с конюшни! — крикнул бородатый воин, встряхивая халкейца.

— И что ты скажешь, вор, прежде чем тебе отрежут руки? — спросил вождь у Кэрфи.

— Он не говорит — только лает, — засмеялся бородатый воин.

— Тогда отруби ему руку и пускай идет, — махнул рукой Тарлак.

Гэл вздохнул, рука, конечно, у Кэрфи бы выросла… но…:

— Позволь сказать, Тарлак.

Взгляды горцев обратились в сторону гостя. Полупьяный Тарлак кивнул головой:

— Говори…

— Ты, вождь, обещал мне в подарок то, что я попрошу. — напомнил калтокиец.

— Обещал, и от обещания не откажусь, я дал слово вождя! — Тарлак с пафосом протянул руку к своему внимающему племени.

— Я прошу, отдай мне этого пленника с его руками…

— Конокрада?! — удивился вождь, — я думал, ты попросишь коня, ты же меняешь жеребца на фригга…

Гэл ухмыльнулся и развел руками, и сам удивляясь своей глупости:

— Этот, как ты выразился, фригг, мне знаком. Я знаю, он невиновен, он даже не знает о том, что на лошадях ездят верхом, он из-за гряды.

Все племя начало смеяться. Кэрфи чувствовал, как в нем закипает злость, он не понимал, о чем говорит Гэл, но дикие горные люди смеялись. Значит, нодиец вновь издевался над ним, Кэрфи попробовал гордо встать, ему не позволили, он обиженно крикнул:

— Нодиец! Тебе так нравится топить меня?!

Гэл неожиданно, даже для себя самого, разозлился. Все вокруг стихли. Даже огонь в очаге спрятался в поленьях. Люди почувствовали беспокойство и тревогу. Айрэ заполз на руки жене вождя и замолчал. Умел уже читать мысли отца, особенно когда тот настоятельно просил молчать. Тарлак вспомнил слова Пакни и посмотрел на Ведунью. Она не сводила испуганного взгляда с лица гостя.

— Топить тебя? — едва ли не рычал Гэл на межгалактическом. — Слово какое подобрал. Зачем ты увязался за мной?

— Не за тобой, — ответил притихший было халкеец, но встряхнулся, набрал в легкие побольше воздуха и крикнул, — Я не собирался идти за тобой! Я сам шёл! Без тебя! — крикнул и беспомощно опустил буйную голову.

— Я отдам тебе этого, — неуверенно ухмыльнулся Тарлак и сел на свой резной трон, — и коня дам.

Гэл тоже сел на лавку, успокоился, посмотрел на Тарлака. Эти двое без слов хорошо понимали друг друга. Вождь махнул рукой на бабьи страхи и рассмеялся:

— Хочешь, чтобы я его запер?

Гэл кивнул головой. Тарлак протянул руку с мечом, как знак своей воли, и сказал своим воинам:

— Он гость, но гость цепной… Заприте его в шитпе, покормите и дайте шкур.

— Ты сволочь, нодиец! — заорал Кэрфи, когда его уводили. — Ты сволочь, я еще докажу тебе!!! — Что он собирался доказать, то заглушил ветер.

— Этот подарок с собой заберешь, или придержать в гостях с денек другой? — с ухмылкой спросил вождь.

— Придержи денек, да отпусти, — улыбнулся Гэл, — может, не догонит.

— Этот догонит… — замеялся Тарлак, — знаю я таких. Выпьем.

Гэл кивнул и поднял кубок.

А в большом доме заговорили барабаны, бубенчики и однострунные инструменты. Пакни унесла Айрэ к себе в дом уложить спать, другие женщины, кто был постарше, тоже уводили детей. Девушки и парни разбились на пары, начали танцевать, положив друг другу руки на плечи. Воины постарше и замужние женщины в первом танце не участвовали.

Ирга подскочила к Гэлу и резко склонила голову, протягивая руку, пригласила гостя на танец. Тарлак натянуто рассмеялся, хлопнул Гэла по спине:

— Иди, эта девка первый раз танцует…

Гэл покосился на вождя… на Иргу… встал и спустился с помоста вслед за тонкой девушкой. Танец увлек его, стремительный, быстрый, под пьянящий ритм барабанов, как очистительный свет, как холодный поток на голову, заставил забыться. Только маленькие руки юной девушки и ее детские глаза.

Когда начали гаснуть факелы, горцы разошлись по своим домам. Ирга и Гэл уходили вместе.

— Ты останешься жить у нас? — спрашивала девушка.

— Нет.

— Почему? Тебе здесь не нравится? — изумлялась она.

— Я должен найти свою жену.

— А если ты ее не найдешь? — с жестокостью юных спросила она.

— Я ее найду… — с упрямством древнего ответил Гэл.

К дому Пакни они пришли молча.

Гэл не был уверен, что в этой бане моются…

Раскаленные камни окатили водой, пар поднялся к потолку. В небольшой комнатке, с маленькими окошками, стало совсем душно и мутно, как в тумане. Вождь млел, похлопывая себя по спине аваговыми ветками:

— Заходи, спаситель, не бойся, выйдешь отсюда как новорожденный…

— В крови и слизи? — ехидно спросил Гэл. Он парился в подобной бане всего лишь вечность назад, и уже успел позабыть все прелести средневекового мытья, при чадном огне, когда расплавленные камни периодически окатывались водой.

Вождь рассмеялся, оценив шутку:

— Хорошо, как вымытый младенец.

После бани Гэл и Тарлак сидели на лавочке возле теплой деревянной стены, «солнце» ласково прогревало воздух весенними лучами, щедро поливая светом горы. Вождь отхлебывал из кубка. Гэл не без опасения попробовал содержимое своего кубка, оказалось — это очень хороший нэнго.

Куры копошились в траве. Дети бегали наперегонки с псами. Псы отвлекались на кошек, пушистых бесхвостых гибких тварей, загоняли кошек на деревья и громко лаяли. Рядом с баней ругались две молодых женщины, бурно обсуждали решение барана прийти на соседский огород и последствия. Последствия определялись недостатком накануне высаженной рассады на грядках и вытоптанным ранним мипом.

— Хорошо… — вождь улыбался солнечным лучам, — хорошо же.

— Бок не болит? — спросил Гэл, его сейчас беспокоило отсутствие Нарко у общинного дома.

— Нет, — ответил Тарлак, — бок не болит, и шея тоже, и нога как новая… не беспокойся, я крепкий.

— Где твой сын?

Лицо Тарлака перекосило. Гэл знал, Тарлаку говорить о сыне больно. Тарлак ухмыльнулся с горечью и ответил:

— Выгнал я его, скажешь, не заслужено? У тебя ведь тоже сын растет? Больно мне, гость…

— Извини… Пригрозил он мне.

— Чем он мог тебе пригрозить? — удивился Тарлак.

Калтокиец уже пожалел, что начал разговор, но должен был предупредить вождя:

— Говорят, зверолюдь у вас в горах завелся, детей ворует. Нарко обещал, людей на меня наведет, как на зверя…

Вождь обеспокоено всматривался в лицо своего спасителя:

— Если нужно, мое племя тебя защитит…

— Не нужно, предупредить хотел. Не защищайте меня, не ссорьтесь с соседями…

— Но я мог бы поговорить с соседями, объяснить им… — не унимался вождь.

— Не нужно, я на равнину пойду, не успеют они меня поймать. Главное, чтобы ты молчал.

— Ты ненормальный парень. Рискуешь.

— Не больше твоего, когда ты сам за сыном в горы ушел… — огрызнулся Гэл.

— А ты ведь не человек…

Гэл промолчал.

— Ну, да ладно, — махнул рукой вождь, — сейчас пойдем подарок смотреть. Эй, Гаграк, приведи Огонька, знакомить их будем. — Вождь встал, потянулся, — Посмотрим, насколько ты ловок.

Гаграк, невысокий, коренастый, длиннорукий воин, громко и насмешливо крякнул и побежал к конюшням.

Шерсть Огонька блестела начищенной медью, грива и густой хвост развевались на ветру. Он был рыжим, рыжим высоким длинноногим жеребцом с темными, злыми, хитрыми глазами. Он пристально смотрел на Гэла, опустив сухую точеную голову, выгнув мощную шею и рыл копытом землю. Совершенный зверь. Лука седла в двух метрах над землей. Длинное тело, гибкое, мощное, быстрое. Гэл застыл, не решаясь подойти к чудо-коню, во-первых, зверь был действительно прекрасен, а во-вторых, Гэл, кажется, уже осознал — Тарлак попросту нашел способ избавиться от злобного жеребца, подсовывал его гостю, в надежде что больше никому рыжая тварь не будет ломать ребер и кусать, едва ли не вырывая куски плоти. Тарлак указал на коня, злобно и звонко перебиравшего губами и языком удила:

— Нравится? Он твой.

Гэл сдержал крепкие выражения, оставляя их для коня на будущее. Подошел к подарку, тут же отшатнулся. Огонек звонко щелкнул желтыми зубами прямо перед лицом своего нового хозяина, не позволяя ему взять себя за повод, и поднялся на дыбы. Гаграк повис на поводе, удерживая коня. Гэл резко поймал повод. Гаграк тут же выпустил кожаный ремень из рук и отскочил. Огонек вновь поднялся на дыбы, а когда опустился на четыре копыта, снова попытался укусить нового хозяина за руку. Гэл ударил жеребца по мягкому теплому носу и, не давая ему опомниться, вскочил в седло. Гаграк резво убежал под защиту каменных стен конюшни. Тарлак с достоинством отступил туда же. Огонек поднялся на свечу, несколько раз подпрыгнул, выгибаясь и высоко вскидывая задние ноги, вновь поднялся на свечу, подпрыгнул вверх прямо со свечи, щелкнул копытами. Гэл не успел поймать стремена, потому попросту вцепился ногами в огненный подарок, руками схватил за длинную гриву и старался удержаться до тех пор, пока упрямому злобному жеребцу не придет в голову упасть вместе с всадником на спину. Но Огонек решил показать, насколько он быстр и сорвался с места в галоп. У Гэла появились сомнения — а объезжен ли этот конь? Трава, камни, песок — все слилось в одну полосу. Огонек летел, огибая горную деревню. Гэл почувствовал — конь все же поддается управлению, но после того, как первый запас дури у него иссяк. Вероятно, Рыжий давно не седлался. Стремена оказались короткими.

Вернулись к конюшне оба в мыле. Огонек все же укусил Гэла за плечо, когда тот покинул седло и довольно скалился. Гэл хотел в ответ дать по рыжей наглой морде, но посмотрел в темные хитрые глаза, и смог лишь аккуратно хлопнуть ладонью по конским губам.

— И что скажешь? — хитро улыбался Тарлак.

— Быстро бегает… — ответил Гэл.

Вождь горного племени в ответ громко захохотал.

Раннее утро, роса на траве, небо бесконечно фиолетовое, «солнце» как будто лежало в утренней дреме на низких пуховых облаках. Лес оживал, слышались песни птиц и шелест листвы.

Гэл решил уехать на рассвете, с вождем он попрощался вечером, дочь ведуньи на него обижалась. Кэрфи в яме… но, скорее всего, халкеец еще спал, как любой горожанин в такую рань. Пакни проводила Гэла и Айрэ до тракта, так называлась едва различимая в траве тропа: утоптанная копытами лошадей, кожаными подошвами и босыми стопами. Не смог бы чужой найти эту тропу в лесу.

Гэл коснулся губами лба ведуньи. Айрэ обнял ее маленькими ручками, молча и грустно.

— А мальчишка ведь от тебя не отстанет… — улыбнулась Пакни.

Гэл держал за повод Огонька. Рыжий жеребец клацал желтыми зубами, продолжал пугать нового хозяина. Гэл оттолкнул нахальную морду, конь фыркнул и вновь несколько раз клацнул зубами.

— Я знаю, — Гэл вскочил на рыжего жеребца, игнорируя угрожающе прижатые уши животного.

Конь подпрыгнул несколько раз, поднимая пыль, потом остановился, слегка наклонив голову, наблюдал, как пыль клубится у его ног.

Пакни нерешительно протянула Гэлу Айрэ, Гэл посадил ребенка перед собой на свернутый плащ. Огонек оглянулся, удивленно посмотрел на ребенка, затих. Гэлу показалось, что коня подменили прямо под ним.

— Не бросай его, — попросила Пакни.

— Ничего не буду обещать… — упрямо ответил Гэл и слегка толкнул жеребца пятками. Огонек фыркнул, как будто рассмеялся. Гэл слегка потянул за повод, повернул рыжую голову вперед и вновь ударил упрямого коня. Жеребец еще раз фыркнул и шагнул: плавно, спокойно и почти послушно.

Вдова Пакни смотрела вслед всаднику, пока тот не скрылся за деревьями, вздохнула и пошла домой.

Маленькие смуглые руки на блестящей поверхности барной стойки, подбородок уткнулся в тонкие пальцы. Милэн сосредоточено рассматривала разноцветные этикетки на многочисленных бутылках, на полке, за спиной бармена. У нее была цель напиться.

Бармен поставил перед носом калтокийского капитана очередной коктейль. Она смотрела на высокий запотевший стакан, как на незнакомца, изучая грани кристалликов льда в темно-бордовом напитке, блестевшую в свете лам сахарную окантовку на ободке, высокую зеленую соломинку, как она теряет свой цвет, окунувшись в темную жидкость крепкого спиртного коктейля под названием Ваг-да-ленк. Эно, разбавленное соком экзотических фруктов, и еще некие жидкости с градусом, да редкие приправы. Ваг-да-ленк — теплый курорт на планете Зэлку. Ваг-да-ленк — в переводе — аналог рая из чьей-то религии, место, куда стремятся смертные души, закончив свое обитание в Мире материи.

Милэн не хотела размышлять о религиях или анализировать содержимое бокала, она чувствовала только усталость…

«Ну что ж — Волну рай не светит, хотя бы напьюсь», — подумала Милэн, приподняла голову, голова кружилась от азартного тестирования сладких коктейлей, но калтокийка настойчиво потянулась к соломинке, которая так забавно двоилась.

Взгляд бармена озадаченный, как будто хочет рассказать калтокийскому капитану о вреде пьянства. Бармена давно уже не смущала внешность подобных посетителей. Знал, что облик юной девушки может принадлежать существу, рожденному во времена его пра-пра-пра-предков. Только вот боялся, как бы в пьяном угаре эта милая, маленькая красавица не устроила в его баре погром.

Губы Милэн коснулись зеленой соломинки, предвкушая очередную порцию антидепрессанта, но чья-то рука дернула ее за плечо. Бармен удивленно посмотрел на нового незнакомого человека, абсолютно неуместного в его баре. Да и вообще неуместного в среде старого тэдрола, обиталища бродяг, пиратов, контрабандистов. Здесь еще прятались убийцы и скрывались опальные правители, здесь торговали запрещенными товарами, и жили те, кого не принимало ни одно достойное общество.

Милэн обернулась — незнакомка… О Мать Вселенная… да это же Лэнора!.. В светло-сером костюме, чистая, изысканная, чужая, злая. Вот только глаза были живыми, человеческими, покрасневшими — плакала.

— Лена?.. — выдавила из себя Милэн и попыталась повернуться к ней на вертком высоком стуле, попробовала опереться об барную стойку, промахнулась, едва удержалась, чтобы не упасть, глупо хихикнула, взяла в руки бокал, спросила, — хочешь коктейль? Вкусный…

Лэнора резким движением попыталась выбить стакан из руки Милэн, та едва успела убрать коктейль, было не столько жаль спиртного, как руки золовки — порежется. Лэнора нанесла второй удар, и стакан полетел в сторону бармена. Бармен привычно пригнулся, битое стекло и брызги.

— Где он?! — Крикнула Лэнора, даже не заметив, что ее кровь капала на дорогую ткань изысканного костюма. — Он украл моего сына!

Милэн протрезвела…

— На корабль напали. Лена… Работорговцы. Мы ищем. Он не мог бы забрать у тебя сына. Он ведь тебя любит.

Милэн объясняла ситуацию Лэноре, но та ей не верила, смотрела на сестру мужа, как на лютого врага.

— Перед его отлетом мы говорили о разводе… — бросила Лэнора сквозь зубы.

— Гэл скорее навредит себе, но не тебе. Это стечение обстоятельств. Калтокийцы сейчас проверяют все рынки рабов, о которых мы знаем. Их найдут…

— Я должна побывать на корабле моего отца, на том, который захватили пираты…

— Он взорван…

В глазах Лэноры появилось отчаяние, плечи опустились, голова поникла:

— Они погибли? — жена Гэла едва не упала. Милэн вскочила на ноги, попыталась подержать родственницу, но Лэнора ее оттолкнула, — ты всегда хотела, чтобы он бросил меня… — отвернулась и пошла к выходу. За ней тенью следовали два огромных аросца — телохранители.

Обитатели и посетители тэдрола расступались перед гигантами, сопровождающими тонкую, невысокую, белоголовую женщину. Лэнора уходила.

— Они живы! Лена! — крикнула Милэн ей в спину. Лэнора вздрогнула, но не обернулась, — он не позволит сыну погибнуть! — но женщина ушла, она не верила сестре своего мужа.

Бармен осторожно выглянул из-за стойки:

— Эти аристократы так несдержанны…

— У нее сын пропал, — прошептала калтокийка, — и муж…

— Капитан! Вылетаем! Мы заправились! — крикнул элсар, у входа в бар.

Милэн бросила пятьдесят тэстолов на стойку:

— Сдачи не нужно, купите новый стакан.

— Легкого пути, капитан, — пожелал ей бармен.

— Спасибо… — буркнула калтокийка. К плохому настроению прибавилась головная боль. Все усилия напиться насмарку. Да еще совесть проснулась… Но ведь Гэл и вправду не специально пропал!

* * *

Скалы, деревья, корнями вросшие в камень, узенькая тропка, где два коня не разминутся, и шелест молодой зеленой листвы над головой — шепот гайи:

— «Здравствуй…. Куда идешь?.. Я укрою тебя от дождя, и от ветра, но как тебе укрыться от себя самого?.. Волн».

Рыжий конь размеренно шагал, Гэл приноровился к раскачиванию в ритме конского шага, тем более седло было удобным, глубоким. Айрэ уснул. Гэл одной рукой держал кожаный повод, другой рукой обнимал спящего ребенка. Неподкованные копыта мягко ступали по утоптанной почве тропы. На ветвях пели птицы, где-то за деревьями зарычал незнакомый зверь.

Гэл и сам едва не уснул. Рыжий почувствовал, что всадник перестал его понукать и решил было совсем остановиться… Когда перед ним возникло нечто похоже на большого волка, стоявшего на двух ногах. Запах зверя, запах страха заставил рыжего жеребца пронзительно заржать и взвиться на дыбы. Гэл едва не упал, но, схватившись за гриву, сумел удержаться в седле вместе с сыном. Айрэ от неожиданного рывка проснулся, спросонья испугался, внезапно ускользающая земля и конская грива, которая воспринялась как змея. Малыш вскрикнул, зажмурился и вцепился в кожаную безрукавку отца мертвым хватом. Гэл пытался успокоить испуганного коня, но жеребец продолжал клацать зубами и пятиться назад. Чудище стояло на тропе, преграждая путь. Нервный жеребец перестал пятиться, задрал повыше голову, прижал уши и стоял, перебирая длинными ногами, взбивая пыль, дышал он тяжело, нарочно раздувая ноздри, наверно, жалел, что не может плеваться огнем, как его дальние родственники, планетарные драконы.

Гэл присмотрелся к явлению на дороге. Оборотень в старом грязном меховом плаще, куцая борода на вытянутой челюсти, длинный клыки, с клыков капает пена, красные глаза светятся чрезмерно показательной магией. Лицо, которое можно было назвать и мордой, заросло редкой черной шерстью, лохматые руки с белыми когтями держали посох. Набалдашник посоха вырезан из желтоватой кости, изображал оскаленную голову волка, в глазницах костяной головы красные камни, и эти красные камни светились…

Гэл хмыкнул.

Айрэ рискнул открыть глаза и сразу же закрыл:

— Ой…

— Не бойся, маленький, это простой перевертыш… — прошептал Гэл, — он не страшный.

— Папочка, я его боюсь, — шептало в ответ дитя Тэйла, — он злющий…

— Ты, главное, с Огонька не свались, а со злющим перевертышем я поговорю…

Полулюдь заговорил неожиданно:

— Что смотришь? Сползай с коня и иди себе… А детку свою оставь… На закусь, — и чудище засмеялось-закаркало в стиле пошлых второсортных фильмов ужаса.

Гэл послушно спрыгнул с коня. Знал, Огонек не обидит Айрэ. Конь снова попятился, отступая назад. Айрэ схватился и гриву и поводья, как утопающий за соломинку.

Перевертыш смерил взглядом Гэла, хмыкнул:

— Иди, иди, не держу…

— Ты кто? Урод… — негромко спросил Гэл.

У перевертыша оказался прекрасный слух, он прорычал:

— Я думал ты умнее… Щенок…

— А я думал, у перевертышей зрение хорошее… — ответил ему Гэл и прыгнул, в прыжке преобразился. Маг-перевертыш увидел прыгающего оборотня, оценил размер и заорал от ужаса. Рыжий конь резко повернулся на месте, вкладывал опыт и умение для того, чтобы удержать и спасти ребенка на своей спине, убегал мягко, плавно набирая скорость. Гэл понимал — действовать необходимо очень быстро, иначе Рыжий унесет Айрэ обратно в горную деревню…

Перевертыш прыгнул в заросли. Гэл в два прыжка догнал убегающего мага, проломил своим звериным телом плотный ряд тонких молодых деревьев и прыгнул беглецу на спину. Тот только крякнул и распластался на мокрой траве. Дыхание у мага сбилось, он судорожно ловил воздух широко раскрытой пастью. А когда Гэл поднял его за шиворот, перевертыш клацал клыками уже от страха. Гэл едва не задохнулся, маг вонял немытым человеком.

— Еще раз спрашиваю, — тэйл с трудом преодолевал брезгливость и желание запустить грязным перевертышем в ближайший ствол старого дерева, — ты кто такой?

— Т-ы-ты-ы меня-я-я от-т-тпустишь? — заикаясь, выпрашивал жизнь перевертыш.

— Ты еще торгуешься?.. Уродец… Черт… — Гэл вспомнил об Айрэ на испуганном жеребце. Бросил старого мага в дерево, маг ударился головой и затих. Гэл понадеялся, что полулюдь потерял сознание, плюнул на него и в один прыжок вернулся на тропу.

Ни сына, ни коня…

Гэл помчался по тропе… Поворот тропы прошел, не сбавляя скорость. Загреб почву с травой, прорыл едва ли не рвы когтистыми лапами. А сразу за поворотом пощипывал траву его рыжий жеребец. Айрэ все еще сидел в седле, ерзал и подпрыгивал, бил маленькими ножками по спине коня, до боков не доставал, дергал за повод и требовал:

— Ну, иди! Иди! Там же папа!

Гэл покатился по траве, пытаясь затормозить. Рыжий конь увидел уже знакомого зверя, подсел на задние ноги, пронзительно заржал и начал пятится. Гэл вернул себе человеческий облик. Но конь всем своим видом говорил ему: «Не верю я тебе…»

Конь отступал к краю пропасти. Айрэ уговаривал хорошего коника не пугаться папы. Но хороший коник прижимал уши. Гэл услышал, как его конь зарычал.

— Да я же человек! — вскрикнул тэйл, — иди сюда, упрямая скотина.

Бежать к жеребцу глупо. Конь испугается, кинется в сторону и еще свалится с тропы.

— Айрэ, прыгай с него! — крикнул Гэл сыну. Конь, конечно, высокий и прыгать с него трехлетнему ребенку опасно, но еще опаснее оставаться на спине испуганного коня, — прыгай!

— Папа, я коника не брошу… — упрямился малыш. И вновь бил ногами по седлу, пытался заставить животное пойти вперед.

Ребенок готов был зареветь в голос, ему было страшно на спине неуправляемого коня, но упрямство он унаследовал от обоих своих родителей, и не мог уступить даже отцу.

— Хорошо, хорошо малыш. Не плачь. Успокойся, перестань тянуть повод, отпусти его, спокойней… — говорил Гэл сыну, отступая к зарослям.

Рыжий стоял, прижав уши, задрав голову, и тихо рычал, в любую секунду готов был сорваться с места и бездумно скакать пока от усталости не забудет об опасности.

Айрэ послушал отца, пустил поводья.

— Держись за седло, но повод совсем не выпускай… — тихо говорил Гэл.

Айрэ кивнул головой, белые кудри упали на его лицо, ребенок боялся отпустить повод седло и гриву, начал дуть на волосы, пытаясь убрать их с лица. Рыжий пронзительно заржал. Айрэ вскрикнул. Рыжий конь приподнялся на задних ногах. Хорошо, ребенок держался за седло, усидел. Гэл едва не кинулся к коню. Лошади так похожи на людей, вторгаться в их психику опасно, но ведь сейчас не было другого выхода. Конь заплясал на краю пропасти. Айрэ сжался в комок, еще крепче вцепился в седло и закрыл глаза.

— Черт… — сказал Гэл, — я назову тебя чертом — упрямая зверюга. Иди сюда…

Жеребец почувствовал, как непонятные силы заставляют его успокоиться, повернул голову в сторону Гэла, посмотрел на него затуманенным взглядом.

— Иди сюда… — шептал Гэл.

Рыжий, как во сне, опустил голову, как будто рассматривал траву под ногами.

— Спокойно… — Гэл сделал шаг в сторону жеребца. Рыжий вскинул голову и вновь попятился.

— Вперед, вперед, сюда… — Гэл протянул руку в сторону коня. Айрэ открыл глаза, — Айрэ, ты молчишь… пожалуйста…

Конь вновь повесил голову, и, едва переставляя длинные ноги, побрел к хозяину.

Гэл почувствовал, как закружилась голова. От простой попытки внушить коню спокойствие закружилась голова. Он может превращаться в зверя, бежать целый день, неделями ничего не есть, но как только пробует завлечь свои духовные силы, у него начинает кружиться голова. Он все еще не мог забыть о том, каким он был, и кто есть теперь. Казалось, и сам на миг потерял сознание, мимо пронеслись миры, увидел все, что создал: радужный узор космоса, водопады и горы, равнины и города, но заставил себя вернуться в реальность, когда теплые конские губы коснулись его плеча. Гэл как слепец нащупал повод. У него уже абсолютно не было сил гоняться сейчас по лесу за безумным магом-перевертышем. Только спать.

— Папа, папочка, он послушался, — тихо говорил ребенок.

— Послушался… — едва шевеля губами, повторил калтокиец и снял сына с коня.

Айрэ сразу сел в траву. Он так цеплялся в коня, что теперь не мог стоять на ногах. Гэл кое-как привязал коня к дереву и лег. Небо плыло и взрывались миллиарды звезд перед глазами, он увидел медленно текущую реку времени в берегах звездных дорог.

Понадобилось три часа на восстановление сил, прежде чем Гэл смог встать. Необходимо позаботиться о сыне и коне.

Ближе к вечеру он уже смог охотиться — поймал маленького пушистого зверя.

Айрэ собирал хворост, путаясь под ногами отца и выбирая красивые сухие ветки. Найдя ветку побольше и покривее, он бросал ту, которая, по его мнению, была недостойна вечернего костра.

Конь стоял в плетенном из разноцветных веревочек недоуздке, привязанный к дереву и приноравливался развязать привязь. Он рассматривал узел, хитрыми темными глазами изучая систему крепления себя к дереву. В стороне от дороги на небольшой лужайке Гэл бросил ветки для костра взял сухой тонкий хворост, немного мха, черкал кресалом, огонь не разгорался, последние магические силы ушли на разжигание костра.

Гэл едва не выбросил в сердцах бесполезные камни, но сдержался и аккуратно положил их снова в дорожный мешок. Затем занялся тушкой зверька. Айрэ присел возле костра, протянул к нему свои маленькие ручки, копируя отца, потом взял пару веток, отошел немного в сторону сложил веточки в маленькую стопку, и попытался зажечь, разворачивая ладонь в сторону хвороста — не получилось.

Рыжий конь почти развязал узел привязи. Гэл вскочил, подошел к коню, конь быстро опустил свою большую голову, делая вид, будто он очень занят травой, гораздо более, чем привязью.

— Папа, не получается… — пожаловался Айрэ.

— У тебя еще нужной силы нет, — ответил ему Гэл, — со временем я тебя научу… А ты — рыжая зверюга, — это уже к коню. Конь заинтересованно поднял голову — как будто спрашивал: «Да, да… я вас слушаю… вы ко мне?» Гэл не сдержал улыбки: — Если развяжешь привязь и сбежишь, тебя сожрут местные волки. — Рыжий недоверчиво взмахнул головой, но узел оставил в покое.

Вечер тихий, теплый, безветренный, ни одна ветка на деревьях не шевелилась. Безоблачное небо, бледные звезды, едва различимые протуберанцы космоса, как радуги в дымке, гибкие ленты разноцветных гравитационных потоков. А ночью поднялся ветер, и пошел дождь, поначалу слабый, надоедливый, а к утру разразился ливень. Огонек аккуратно развязал узел, и никуда не ушел, пасся, не отходя от своего нового хозяина.

Теперь Гэл не перевоплощался для сна и Айрэ мерз даже под замшевым меховым плащом, как бы он не заболел. Калтокиец прижимал к себе сына, отдавая последнее тепло. На рассвете дождь уже поливал немилосердно. Ветер гнул ветви. Айрэ сидел на сложенном одеяле под мокрым плащом и грыз холодное мясо. Огонек косился на Гэла, как будто спрашивал, а нам обязательно куда-то идти, или может быть, здесь переждем.

— Обязательно, Рыжий, обязательно… — отвечал Гэл коню, застегивая уздечку, — идти обязательно. — Намокшие кожаные ремешки выскальзывали из пальцев. Огонек дергал головой. Потник и седло тоже были мокрыми, подпруга выскальзывала из пальцев, ремни растягивались.

— Папа, мне холодно, — жаловался Айрэ.

— Сейчас поедем, согреешься, — Гэл забросил одеяло на луку седла, упаковал сумку, бросил в холщевый мешок остатки мяса и мокрую лепешку, которая начинала медленно превращаться в кашицу, привязал мешок к седлу и поднял Айрэ. — В дороге будет теплее.

Набросил на свои плечи влажный плащ, проследил за тем, чтобы ребенок поставил ноги в специальные петли, прикрепленные к седлу, и только после этого аккуратно сел на коня, укутал ребенка плащом.

Рыжий повернул голову, увидел, что кроме нового хозяина на его спине сидит ребенок, всхрапнул и послушно пошел по мокрой тропе.

Калтокиец, ощущая, как мокрая одежда стынет на ветру, вспомнил романтические мечтания цивилизованных людей, жителей многоуровневых нашпигованных техникой мегаполисов: такие диванные романтики любили говорить, сидя в дорогом баре за рюмочкой спиртного: «Вот бы сесть на коня, бросить в наплечный мешок нож да краюху хлеба, и тронутся в путь по средневековой планете». И представляли себе ласковое солнце в зените, гладкую дорогу, ведущую вдаль, ночь с негасимым костром, коня, послушного каждому движению, слабых противников да ласковых встречных.

Увы: нож может заржаветь, краюха хлеба размокнет, конь у себя на уме, и заботиться о нем нужно больше чем о себе, противники коварны и хитры, а добрые люди шлют подальше недобрыми словами…

Камни. Скалы. Узкая тропа. Ручеек. Копыта шлепали по грязи и иногда поскальзывались на скользких камнях. Огонек, мокрый, угрюмый и злой, брел, едва перебирая ногами, сквозь завесу нескончаемого дождя. Айрэ во сне прижимался к отцу в поисках тепла. Промокло все, наверно, до последней молекулы. Ребенок кашлял. Гэл одной рукой держал мокрый и скользкий кожаный повод, другой рукой заглаживал ребенку простуду. Неожиданно сквозь шум нескончаемого дождя он услышал тихий шепот. Звериный слух уловил шорох ткани, дыхание и ритм ускоренных сердец. Ну вот, расслабился и попал в засаду. Калтокиец прижал ноги к конским бокам, аккуратно потянул поводья, откидываясь назад. Огонек остановился на диво послушно, прижал уши. Гэл понял, когда этот конь не знает, чего боится, он выполняет все команды. Айрэ проснулся, сонными глазами смотрел на унылые серые скалы.

В дождливых сумерках Гэл увидел нерешительный свет факела, видимо, без магии здесь не обошлось. На дорогу вышел Нарко, за ним еще с десяток темных мокрых парней. Типичные средневековые дорожные разбойники, в одежде — что украли то и носим, в руках ржавые одноручные мечи. Чуть выше на скалах трое с натянутыми луками. А на скале знакомая скрюченная фигура мага-перевертыша.

«И зачем тебе, уродец, детей воровать?» — мысленно спросил Гэл. Оппонент его не услышал, значит, мысли не читает… жаль, можно было бы договориться.

— Стреляйте в него! — Крикнул Нарко.

Вот так вот, ни здравствуй, ни прощай — а просто стреляйте… А где же привычная форма приветствия разбойников: Жизнь или кошелек?

Лучники выстрелили. Гэл успел заставить коня шарахнуться в сторону, и пока разбойники налаживали вторую партию стрел, вспомнил несколько совсем уж неприличных ругательств, соскочил с Огонька, крикнул сыну, чтобы тот держался, дал пинка жеребцу, посылая его подальше, и кувыркнулся вперед, спасаясь от летящих в него копыт. Огонек ударил в отместку задними ногами. Стрела попала в круп коня, что придало животному ускорения. С яростным ржанием, в сопровождении детского крика, Огонек покинул место предполагаемого поля боя со скоростью гоночной машины. Еще три стрелы уже ниже, калтокиец успел закатиться под прикрытие скалы. Затем перевоплотился и побежал в обход скалы, должен был поймать перевертыша. Разбойники прибежали туда, где прятался Гэл, но за скалой никого не было.

Шерсть калтокийца пропиталась водой. Лапы скользили по мокрым камням. В такую погоду сидеть бы в теплой пещере, у костра…

Перевертыш ковылял к своим людям, знал, теперь убегать бессмысленно. Кричал:

— На скалы смотрите! Ублюдки! Вверх смотрите!!! Он вас обходит! Нарко, садись на клячу, догони щенка! Его конь ранен, далеко не уйдет! А-а-а-а-а!!!

Огромный зверь прыгнул на перевертыша-ворлока со скалы, сбил с ног. Разбойники, услышав вопль ужаса своего атамана, обернулись и застыли. Нарко не решился сдвинуться с места, чтобы выполнить приказ мага. Над стонущим перевертышем, мрачной тенью на фоне серого свинцового неба, навис страшный зверь — огромный, темный. Глаза чудища сверкали в дождливом сумраке расплавленным золотом, огромные белые клыки скалились. Немного театрально, но разбойников напугало.

Лучники не стреляли, или боялись попасть в мага, или опасались еще больше разозлить зверя. Маг-перевертыш решил и себе перевоплотиться, но Гэл ударил ворлока лапой по голове, схватил клыками за одежду, едва справился с тошнотой, и потащил за собой, намеревался спрятать, а потом поговорить. Разбойники остались стоять столбами перед скалой.

А дождь не прекращался…

Тэйл спрятал мага в небольшой расщелине, привалил его камнем, помчался за конем. О том, что могло случиться с Айрэ, Гэл пытался не думать. Бежать, только бежать, и не думать, иначе сердце вырвется из груди.

Айрэ лежал под скалой маленьким темным безжизненным холмиком. Сколько раз Гэл видел оцепеневших отцов и матерей над телами своих детей, сколько раз он, ругаясь, заставлял их действовать. Не понимал, почему они стоят со стеклянными глазами и боятся подойти к лежащему ребенку, посмотреть что с ним, помочь, сколько раз… в горячих точках мира. И вот сейчас он сам застыл… и не решается подойти к сыну, он понял, почему — страшно потерять надежду…

Айрэ пошевелился. Гэл тут же бросился к сыну. Едва не разбил себе колени об камни.

— Папа, коник убежал, — заплакал ребенок.

Гэл дрожащими руками ощупывал руки и ноги сына, все еще не веря, что ребенок цел, обнаружил несколько синяков, и кровь текла из носу…

— Ничего, малыш, с коником ничего не случиться, мы его найдем, — шептал Гэл, прижимая к себе сына, — он тебя сбросил?

— Нет, папа, я сам упал. Он умрет без нас… — у ребенка была истерика, — папа, я боялся, они хотели тебя убить, я прыгнул, а бежать не мог.

— Ничего, и меня не убили, и ты цел.

Гэл встал вместе с ребенком, не выпуская его из рук, пошел к той расщелине, где бросил мага-перевертыша. Ему было плевать, что конь потерян, не так уж он успел привязаться к безумному животному, плевать, что запасы еды и посох исчезли в непроглядных сумерках дождливого дня, самое ценное, что у него было, он держал на руках, остальное добудет.

Тихий топот копыт воспринял, как усиленную дробь дождя по скалам. Но оглянулся — по тропинке уныло хромал рыжий, потемневший от воды и пены конь. Коня за повод держал Кэрфи, тоже мокрый, волосы повисли вдоль лица грязной паклей, одежда порвана. Гэл удивился. Упрямый халкеец его нашел, да еще смог поймать Огонька, рыжий конь никому в руки не давался, а тут хромает за халкейцем (наверно, запах горного селения помог).

Сумки, седло, плащ на луке седла — все было на месте.

— Твой конь? — спросил Кэрфи.

Айрэ вырвался из отцовских рук, побежал к Огоньку с радостным визгом.

— Мой… — ответил Гэл.

— Забирай, он ранен… — Кэрфи протянул повод Гэлу.

Огонек обнюхал Айрэ и ткнулся ему носом в плечо.

Гэл растерянно взял повод… не знал, что сказать… прогнать Кэрфи не смог.

— Ну, так я пойду… — халкеец нерешительно топтался, ждал, что скажет нодиец.

— Куда? — спросил Гэл. Не выпуская из рук повод, подошел к крупу коня, осмотрел торчащую стрелу, — подержи… Черт!.. Там еще перевертыш этот…

Кэрфи схватил повод резковато, рыжий дернулся, присел на задних ногах, задирая голову, выпячивая подвижную верхнюю губу. Айрэ отскочил.

— Аккуратней… — тихо попросил Гэл, кричать уже сил не хватало, снял с седла сумку, бросил сыну под ноги, — Айрэ, малыш… возьми в сумке мешочек, кожаный, желтенький.

Перевертыш вновь убежал. Гэл постоял над расщелиной, подумал над последствиями. Размышления привели его к раздражительности. Пожалел что не убил ворлока.

Огонек с несчастным взглядом, хромая на заднюю ногу, брел по размытой дороге. Айрэ сидел в седле, закутавшись в замшевый плащ Ларсарда. Кэрфи вел коня за повод. Гэл шел рядом с конем, держась за стремя. Молча. Дождь не прекращался. Он лил, капал, моросил. Дорога размокла. Сначала лужи переступали, потом обходили по жухлой полусгнившей траве, но вскоре дорога стала сплошной лужей, путники измазались по конские уши. Наступал вечер. Серые скалы остались позади, вокруг были бурые высокие холмы, на холмах редкая поросль колючих кустов, ни светлячка, ни дыма.

— Нужно становиться на ночлег… — проворчал Гэл.

— Прямо здесь? — удивленно спросил Кэрфи.

Гэл не удостоил его ответом.

Кэрфи побоялся разозлить нодийца лишними вопросами.

Айрэ проснулся, выглянул из-под плаща:

— Папа, я есть хочу…

— В сумке мясо оставалось… Костра не будет.

— Папа, а тут совсем мало.

Гэл подошел к коню, заглянул в сумку, мяса действительно почти не осталось, Айрэ по дороге вытаскал. Лепешки тоже закончились, даже размокшие. Гэл понял — придется охотиться, только вот на кого здесь охотится?..

Вокруг совсем стемнело. Гэл протянул руки к сыну, снял его с коня. Кэрфи поднялся на ближайший холм. Он где-то читал о туристе, который оказался сам в безлюдной местности, но на более цивилизованной планете, намного более цивилизованной, турист вылез на дерево и увидел огни города. Деревьев Кэрфи не наблюдал, но были холмы. Гэл с усмешкой посмотрел в спину халкейцу. Идет и идет, какое ему дело, куда идет Кэрфи…

Айрэ, укутавшись в плащ, сел прямо на мокрую траву. Роскошный, подбитый мехом плащ вампира Ларсарда свалялся, намок и напоминал теперь мертвое животное, и по запаху тоже.

Огонек попытался щипать редкую траву, трава ему не понравилась, наверно, это была не та трава, которую можно есть порядочному коню. Конь укоризненно посмотрел на непутевого хозяина. Гэл ему ничего не ответил, вздохнул только и развел руками, овес закончился.

Кэрфи вышел на вершину холма, осмотрелся, на другой стороне, у подножья холма, он увидел огни, слабые, мерцающие, едва различимые за дождем. Кэрфи чуть не скатился с холма, так спешил донести радостную весть своим спутникам.

— А у нас денег нет… — угрюмо, с издевкой ответил Гэл радостно-умиленному Кэрфи, — чем будешь платить за ночлег?

— Да что они, не люди? — Возмутился халкеец, — кто же в такую погоду путникам откажет?

— Тот, кто на путниках деньги зарабатывает, — язвил Гэл и сам себе удивлялся, не понимал, почему он превращается в этакую злобную грымзу, — трактирщик или хозяин постоялого двора…

— Ты о сыне подумал? — неожиданно разозлился Кэрфи, — он слишком мал, чтобы ночевать здесь, ему нужно тепло, еда, сухая постель…

— Ладно, пошли… — Гэл прервал перечисление благ уюта, осознавая что все это добром не кончится, но, черт побери… халкеец прав…

Прав оказался Гэл. Путники пришли и увидели высокий забор, большие запертые ворота, за ними обширный двор и добротные каменные строения. Селение находилось дальше.

— Это мотель? — спросил Кэрфи.

— Мотель… — не без злорадства ответил Гэл, — стучи…

— Как? — растерялся халкеец.

— Громко, — небрежно бросил нодиец.

— Папа, папа, я есть хочу, — Айрэ подскакивал на мокром седле, — у меня ножки болят, можно я слезу? Сними меня.

Гэл снял Айрэ с коня, поставил на землю. Огонек опустил голову и уткнулся мягким носом ребенку в затылок. Жеребец, вероятно, посчитал что он, как и дитя, жертва глупости неразумного хозяина. Что ж, Гэл с ним не мог не согласиться.

Кэрфи пощелкал пальцем по деревянным воротам: щелк, щелк, щелк, и прислушался. Гэл вздохнул, вынул посох из седельной сумки, на всякий случай отстранил халкейца и забарабанил по толстым доскам кулаком. Ворота застонали в кованых петлях.

— Не отвечают?.. — шепотом спросил Кэрфи, он вытягивал шею, как будто мог видеть сквозь ворота.

— Папа, папа, у меня ноги хлюпают, — Айрэ приковылял, волоча за собой плащ по грязи.

Гэл посмотрел на молчаливого Огонька, конь умными глазами с надеждой смотрел на ворота, учуяв там теплую, уютную сухую конюшню, денник, сено с овсом и чистую воду… впрочем, воды ему и так хватало.

— А ты что молчишь? — спросил Гэл у коня, и ответил на вопрос Кэрфи, — ответят, да еще и по шее надают, когда узнают, какие богатые клиенты к ним пожаловали…

— Что я тебе сделал? Нодиец, — возмутился Кэрфи, — почему ты на меня злишься?

Гэл неприязненно посмотрел на халкейца, раздумывая, что бы ему ответить, но за воротами послышался мужской хриплый голос:

— Кого тут в потемках носит?!

— Что он говорит? — спросил Кэрфи.

Гэл проигнорировал вопрос Кэрфи, и вежливо попросил у того, кто стоял за воротами:

— Пустите на ночь.

Открылось окошко, оттуда выглянул любопытный блестящий глаз:

— Только нелюди поганые в такую пору приходят… зубы покажи.

Гэл продемонстрировал ровные человеческие зубы.

— А он? — глаза недоверчиво уставились на Кэрфи.

Гэл тихо приказал халкейцу:

— Зубы покажи.

Халкеец с готовностью туриста улыбнулся.

По ту сторону ворот заскрипел засов, щелкнул замок, створка врат заскрипела. Толстый, невысокий человек отступил, махнул рукой, приглашая во двор. Огонек проскочил ворота, как будто за ним гналась голодная стая степных волков, или что тут у них водится? Гэл проволокся на поводу. Кэрфи подхватил Айре и вбежал следом. Человек поспешно закрыл ворота, как будто та стая голодных хищников и вправду гналась за Огоньком. И только затем запоздало спросил:

— У вас деньги есть? — Он стоял, согнувшись под толстым рядном, и ему уже надоели эти новые гости.

— Я могу выполнять любую работу… — заверил его Гэл.

— Э… таких лоботрясов много. Хозяйка тебя выгонит, — толстяк разочарованно махнул рукой, — ждите здесь. Может, коня продашь? Конь хороший.

— Ночлег за коня?.. — изумился Гэл, — у вас тут королевские покои?

— Чего? — в свою очередь удивился слуга.

— Ничего. Скажи хозяйке, пришел менестрель. Буду петь.

— Ага, — крякнул слуга, — менестрель он, как же. Где твоя лютня, бродяга? — но дальше спорить не стал, наткнулся на злой взгляд Гэла, побоялся сглаза, побежал за хозяйкой.

Кэрфи нетерпеливо топтался на месте:

— Они нас не пустят? Почему он оставил нас мокнуть здесь? Дождь ведь. Разве это не постоялый двор? Разве они не обязаны?

— Они ничего нам не обязаны! — рыкнул на халкейца нодиец.

Айрэ дрожал под плащом, но не плакал, держался. Гэл, не выпуская мокрого повода, забрал ребенка у Кэрфи, прижал к себе, пробовал согреть. Огонек, возмущенный одновременно близостью и недосягаемостью конюшни, пронзительно заржал, сотрясаясь всем телом. Из конюшни ему ответили таким же ржанием, только возмущенным.

В этот момент вышла хозяйка. Стала на фоне открытой двери, руки сложила под большой грудью. Широкоплечая, с тонкой талией и крутыми бедрами, со светлой, цвета Ирида, косой, закрученной в узел на затылке, белолицая и статная, она изучала пришедших насмешливыми умными, темными глазами. На хозяйке полотняная рубашка, шерстяная приталенная безрукавка и длинная до пола шерстяная юбка-плахта.

— Ты? Что ли?.. — пренебрежительный взгляд от ног до головы по Кэрфи. — Менестрель?..

Кэрфи испуганно смотрел на дородную красавицу.

Гэл ухмыльнулся, шагнул вперед:

— Я.

— Так, вот, я и думаю… почему бы не твоя кляча, — засмеялась женщина, — по рынкам, да по кабакам ходишь, может быть, люди из милосердия что и дают. Дитя подвывает, жалость нагоняет. А этот дылда, наверно, деньги собирает.

Гэл склонил голову, мокрые волосы прилипали к лицу, терпел, знал, за что терпит. Хорошо Кэрфи пока еще языка не знает, смотрит удивленно то на смеющуюся хозяйку, то на Гэла.

— Гордый… — щелкнула языком хозяйка постоялого двора, — может, и вправду менестрель, вы все не в своем уме… Заходи в дом, коня пусть Глиик в конюшню заведет, не бойся, не украдем, разве что за долг заберем, — и она вновь рассмеялась.

Слуга подбежал к коню, Огонек покосился на толстяка и отпрыгнул в сторону, поднялся на дыбы, защелкал копытами, а когда стал вновь на четыре ноги, укусил слугу за руку. Гэл едва не выронил сына, пытаясь удержать норовистого жеребца. Кэрфи повис на поводе с другой стороны, Огонек укусил и халкейца. Кэрфи отскочил, Гэл выматерился…

Хозяйка с усмешкой смотрела рыжего коня:

— И конь хозяину под стать, ишь зыркает, как железом плавленым льет. Глиик, пускай этот черный своего буйного коня сам в конюшню заведет. Покажи что да где. А ты, красавчик, бери ребенка и иди в дом, малец-то твой наверно, или украли?

Кэрфи вопросительно посмотрел на Гэла, понимал, женщина обращается к нему, но что она от него хочет…

— Иди за ней и молчи, — прошептал Гэл.

Кэрфи хотел было возмущенно открыть рот, но Гэл впервые, хоть и сквозь зубы, попросил:

— Пожалуйста…

Огонек послушно захромал за Гэлом, прикусив край его куртки, наверно, чтобы не потеряться.

Хозяйка пропустила в дом Кэрфи и Айрэ, посмотрела вслед Гэлу и Огоньку, всплеснула пухлыми красными от постоянной стряпни руками, и не удержалась от яда:

— Твоя кляча еще и хромает… — засмеялась и закрыла дверь изнутри.

— Твой друг нашей грымзе понравился, — проворчал Глиик, — а так бы выгнала она вас взашей, и мальчонку бы вашего не пожалела.

Хорошо, что Гэл в темноте видел. Иначе Огонька пришлось бы расседлывать на ощупь. Глиик еще бросил ему впотьмах тряпицу коня обтереть, и привычно запихал в денник ногой сено:

— Овес утром… Воды ему сам дашь.

Огонек не возмущался, вздохнул и начал умиленно жевать. Гэл снял мокрое седло, заставил коня приподнять голову, чтобы снять уздечку. Огонек по привычке укусил его за руку и только тогда выплюнул железо. Гэл обтер коня, вынул из хвоста и гривы репей. Закрыл денник. Деревянное ведро валялось у двери. Во дворе Гэл видел колодец. Когда вышел на улицу, понял — на дождь ему уже плевать. Глиик проследил за ним и бросил вдогонку:

— Ведро не утопи!..

Гэл поставил полное ведро перед конем. Огонек на воду даже не посмотрел. Гэл сполоснул железо на уздечке, отмывая его от конской слюны. На небольшое бытовое охранное заклинанье сил кое-как хватило, но тут же есть захотелось. Почувствовал что устал. Слуга где-то исчез, вечером у него забот много. Кони в темноте сопели. По черепичной крыше стучал дождь. Огонек хрустел сеном. Кислый запах конюшни перемешался с душистым запахом весеннего дождя и мокрой травы. Небо было непроницаемо темным. Гэл не спешил идти в дом, остановился в дверях конюшни, прислонился к косяку, закрыл глаза, вдыхал запах и слушал дождь. Готов был застыть так на вечность и, наверно, застыл бы, если бы не сын…

В большой комнате с низким почерневшим потолком несколько лавок, три тяжелых длинных стола, на лавках за столами сидели, ели, спали около пятнадцати человек в мокрой одежде, в грязных плащах. В комнате душно, дымно и множество запахов. Свечи в подсвечниках на столах и на стенах сжигали крохи кислорода, чадили и плохо освещали. В комнате полумрак. Хозяйка приоткрыла ставни, но прогорклый, влажный и теплый воздух сбился в облако, не желая покидать теплую комнату.

Кэрфи и Айрэ сидели в углу комнаты за деревянным столом, малыш грыз лепешку, стиснув ее двумя руками. Халкеец, как солдат в засаде, с сосредоточенным лицом следил за людьми. Хозяйка поставила перед ними деревянное блюдо, наполненное непонятной серой вязкой массой, с кусками тушеного сала. Она эффектно наклонилась, демонстрируя глубокий вырез рубашки и выпуклости своей груди. Кэрфи смутился и склонился к тарелке, более заинтересовавшись ее содержимым, нежели содержимым роскошного лифа. Хозяйка недовольно хмыкнула и выпрямилась:

— Захочешь лярга, попроси, я, может быть, дам, — она резко развернулась, мазнув длинным подолом по грязному полу, ушла на кухню.

Из кухни шел пар, и слышалось, как два женских визгливых голоса обсуждали, кому мыть пол. Хозяйка пресекла спор, и почетная обязанность мытья грязного пола досталась той, которая громче кричала.

Гэл зашел, на пороге струсил воду с волос. Улыбнулся хозяйке, она как раз вынесла тарелку с двумя деревянными ложками и поставила перед двумя дородными, бородатыми мужиками, дремавшими за столом:

— Эй, просыпайтесь! Еду заказывали?

Бородачи подняли головы, почувствовали запах из тарелок, проснулись.

Хозяйка подошла к Гэлу, по-простецки уперев руки в боки, непринужденно рассматривая снизу вверх. Хмыкнула, и с ласковой улыбкой распорядилась:

— Ешь, и за работу споешь несколько песен, принесешь воды, утром поможешь мне по хозяйству и с тобой я в расчете. Да, и поговори со своим красивым другом, пускай будет посговорчивее, иначе батраком тебя сделаю — за долги.

Гэл согласился — шантаж на всех планетах, и во все времена шантаж, а женщине отказывать везде опасно. Он ехидно ухмыльнулся, хотел Кэрфи приключений, что ж пускай начинает их получать, тем более хозяйка весьма недурна собой, может, халкейцу понравиться. Хозяйка обратила внимание на ухмылку:

— Ты, мальчик, не ухмыляйся так. Вот понять не могу, колдун ты или разбойник? Так что, будь тихо и слушай, что я тебе говорю — у нас тут и стражники время коротают… Городок недалеко.

Гэл склонил голову, и произнес формулу подчинения:

— Как прикажете, милосердная госпожа…

Лучше бы молчал. Хозяйка хмыкнула, но промолчала: столько насмешки и тихой, не скрытой угрозы было в голосе менестреля, она почувствовала странный озноб от этого голоса.

К спертому воздуху притерпелись. Серая масса оказалась приятными на вкус и очень сытными вареными овощами, заправленными салом. Айрэ как маленький птенец наглотался горячей еды, согрелся и уснул на коленях Кэрфи. Халкеец возмущался тихо, боялся разбудить ребенка, но эмоционально:

— Я не проститутка…

— Тише… — отвечал Гэл, уже не в силах сдерживать смех, — не дразни чертей, на нас и так слишком внимательно смотрят, я не говорил, что ты должен продаваться за деньги…

— Нодиец… ты специально это делаешь?

— Что? — удивился Гэл.

— Унижаешь меня… — Кэрфи сердито стукнул деревянной ложкой о стол и нечаянно сломал ее, притих, сжался, хотя это сложно было при его росте и размахе плеч.

Как назло, парень высох, бурые волосы, омытые дождем, вновь стали золотыми и кудрявились, хозяйка постоялого двора стояла в дверях кухни и откровенно любовалась халкейцем.

Гэл стыдился сам себе признаться, что его очень забавляет щекотливая ситуация. Но ругался с халкейцем старательно серьезно:

— Ты считаешь, что внимание красивой, деловой женщины тебя унижает? Ладно, думай, — хмыкнул Гэл, встал из-за стола, — я пошел работать. Эй, хозяйка, где обещанная лютня?

Хозяйка с той же лукавой улыбочкой прошла через зал. Юбки от быстрой ходьбы развевались как флаг на идущем в атаку боевом корабле.

Обещанная лютня была в руке спящего на столе менестреля. Тот очень «устал» упившись ляргом, и уже не мог исполнять обещанные песни. Хозяйка выдернула у менестреля из руки лютню, тот слабо сопротивлялся, неразборчиво ругался, и обещал, что сейчас как встанет, как споет. Потеряв вместе с лютней опору, певец свалился под стол и мелодично захрапел.

Гэл с галантным полупоклоном принял инструмент из рук хозяйки постоялого двора. Сел на освобожденный от прежнего певца стол, ноги удобно поставил на скамейку под столом, провел пальцами по струнам, прислушиваясь к их звучанию. Лютня оказалась очень даже хорошей, и неплохо настроенной. Гэл решил начать с простой баллады. Он услышал ее у горцев и теперь мог воспроизвести здесь. Несколько песен он перевел на сэнпийский, пока шагал по горным дорогам, знал — пригодится. Язык горцев не так уж сильно отличался от языка равнины.

Мелодия заставила людей поднять головы, прислушаться. Менестрель пел о летних днях: о теплом дожде, о темной тенистой листве, о небе изумрудном, как бездонное озеро в лесу, о песнях птиц, о созревающих зернах. А еще о том, как наполняются соком сладкие гиругги.

Кэрфи задумался: он же совершенно ничего не знает о несносном, злом, язвительном спутнике, о нодийце, которого иногда очень хотелось попросту убить.

Айрэ тихонько сопел и что-то шептал во сне. Халкеец заботливо укрыл малыша своей мокрой курткой. Хозяйка подошла тихо:

— Пойдем, уложишь его на печь.

— Как на печь? — изумился Кэрфи. Язык он, как бессмертный, начинал понимать. Значение слов открылось, но значение фраз понять еще не мог.

— Там тепло, он согреется… — терпеливо объясняла хозяйка, — какой же ты бестолковый.

Кэрфи уложил Айрэ на лежанку печи, застеленную сеном и полотном. Почувствовал ласковую руку на своей спине, удивленно оглянулся, хозяйка гладила его. Халкеец только и спросил:

— А где можно просушить плащ и куртку?

— А вот тут и повесь, сладенький… — ласково ответила хозяйка.

Гэл спел вторую песню, взял первые аккорды третьей, и его грубо прервали, вывалилась дверь. Первым влетел Глиик, и упал на пол ватной куклой, голова у него была в крови. Люди, еще миг назад беспечно сидевшие за столами, слушавшие песни менестреля, резво вскочили с лавок и схватились за ножи и мечи, что у кого было на подхвате.

Гэл вспомнил о посохе, но посох он оставил в конюшне. Начал оглядываться по сторонам в поисках подходящих предметов, их было в достатке: на столах тарелки, ножи, у стола тяжелый табурет, у камина сковородка, казанок, кочерга… о, кочерга — это душевно. Гэл положил лютню под стол на хранение счастливо спавшему коллеге, и, переместившись к камину, подхватил кочергу.

Хозяйка забыла о халкейце, выскочила из кухни, злостно завизжала, схватила ухват и бросилась на бандитов. Гэл хмыкнул. Кэрфи выскочил следом и, считая себя бывалым бойцом, кинулся в бой безоружным. Гэл криво усмехнулся — у парня кулаки крепкие, голова киридовая — убьют, отлежится… лишь бы Айрэ не проснулся.

Среди разбойников Гэл увидел знакомые лица тех, кто напал на него в ущелье. Командовал огромный детина Нарко, изгнанный сын вождя Тарлака. Нарко увидел Гэла и бросился в атаку с криком и проклятием. Но удар кочерги по голове сразил неистового горца. Ведь был, стервец, уверен, что на людях Гэл перевоплощаться не станет. А перевоплощаться и не нужно… Есть же кочерга!

— Вот дурак, — беззлобно сказал оборотень.

Потом Гэла узнал еще один бандит и так убегал, что не заметил массивного кулака дородного купца. И еще один попробовал убежать. Благодаря панике положили нападающих быстро. Мага-ворлока среди разбойников не оказалось.

Хозяйка на радостях обнимала Кэрфи, он защитил ее в бою, разбросав разбойников, и, главное, сам отделался несколькими синяками да разбитым носом. Полка, на которой стояли тарелки, падая, пришибла одного из постояльцев, еще одного ранили коротким мечем в живот, и он уже прощался с жизнью. Хотя Гэл видел, что меч пересек косую мышцу, и человек скорее всего выживет, если не получит заражения крови. В общем, все защитники постоялого двора были почти целы. Менестрель под столом перевернулся на другой бок, обнял лютню и засопел еще мелодичней. Две кухарки и служанка стояли в дверях кухни. Айрэ протиснулся меж ними и тоже заглядывал, потирая сонные глаза, искал отца. Гэл положил кочергу на стол, подхватил сына и понес его назад на кухню. Кухарки и служанка посторонились, пропуская его. Хозяйка уже целовалась с Кэрфи, в промежутках обещая всем бесплатную выпивку. Постояльцы связали поверженных разбойников, служанка с кухарками занялись раненными, хозяйка побежала в подвал с двумя большими кувшинами. Глиик не поднимался.

Гэл положил сына на печь, укрыл, взял два темных деревянных ведра и пошел за водой. В доме царило веселье, пять разбойников лежало у стены лицами вниз, руки у них были завернуты за спины и связаны кожаными ремнями. Молодой постоялец из купцов был отправлен своим отцом в городок за стражей, оказывается, есть тут в низине свои законы, запрещающие самосуд. Тем хуже для разбойников. Заметили, что слуга умер, веселье прекратилось, тело завернули в мешковину. Выпили молча по первому кубку, провожая слугу в дорогу, с которой не возвращаются.

Гэл вышел под дождь, парень, которому не посчастливилось быть гонцом, уже выводил своего коня из конюшни. Гэл открыл ему ворота, пропустил, посмотрел вслед. Увидел ворлока, тот темной тенью сидел на холме. Первым позывом было перевоплотиться и догнать перевертыша, но калтокиец сдержался и запер ворота на засов, поставил тонкую магическую сеть вокруг двора. Знал, ворлок эту сеть не заметит и уж тем более не сможет разрушить, но как только сунется на постоялый двор, Гэл его сразу же услышит. И за гонцом не побежит.

Хозяйка снова наполнила кубки и поблагодарила своих гостей за доблесть. Кэрфи охмелел, стоял рядом с ней, обняв за талию, глотая лярг из деревянного кубка большими глотками. Они в который раз хвалили друг друга, и количество поверженных разбойников возрастало. Гэл улыбнулся, сам не раз участвовал в подобных победных попойках, но сегодня говорить, пить и слушать похвальбу победителей ему не хотелось. Поставил ведра у входа, подумал: «Я зануда…» И вышел из дому.

На конюшне спокойно. Тихо посапывали кони, один негромко храпел, как человек. Огонек спал лежа.

Копна сена намного удобнее жестких лавок, Гэл лег и позволил себе уснуть, знал, кухарки со служанкой присмотрят за его малышом, а ему необходимо немного тишины и покоя.

Калтокиец спал без снов, провалился в бессознательное состояние, как в безвременье. Утром хозяйка постоялого двора присела рядом с ним, смотрела, как он спит. Он открыл глаза, приподнялся на локтях, ощутил тело, будто наполненое свинцом. В дверях конюшни увидел полоску серого неба в ватных облаках. Хозяйка протянула небольшой горшок с теплым молоком:

— Пей… И спасибо.

Гэл сел, пригладил свои волосы, выдернул из них несколько соломинок, зевнул, спросил:

— За что спасибо? — молоко взял, отпил, оно было парное и сладкое, пахло спокойным домом на окраине миров, где можно жить без забот о целостности Мира.

— Поешь красиво… — улыбнулась она, — и… кочергой хорошо управляешься. Мой отец был воином на службе у тоуна, ушел из войска, встретил мою мать, сироту… Домой не стал возвращаться, построил этот постоялый двор… тем и жил. Потом он умер… старые раны… мать следом ушла на «теплые берега медленной реки», я так здесь и осталась…

Почему она ему все это рассказывала? Просто потому, что хотела излить душу, получить его одобрение и услышать его утешение. То, что чувствовала, не осмысливала… Не думала о том, что рядом с ним и свет был чище, и краски ярче. Сидела рядом со странником-менестрелем, поила молоком и говорила о своей жизни. Забылись угрозы и недоверие, утром все иначе… Он сидел на сене, в руках глиняный горшок наполовину полон молоком. Она говорила о своем одиночестве, и в тоже время о том, что мужчин в ее жизни было много, о том, что слугу убитого жаль, хоть и пьяница был он, о том, что детей хочет, но первенец ее умер, потому и боится, а потом неожиданно предложила:

— Ты с другом поживите у меня, сейчас сезон дождей, я пока слугу найду, за лошадками присмотрите… — хозяйка постоялого двора встала, — девки-то мои бестолковые.

Гэл отдал ей горшок, тоже поднялся:

— Сегодня побуду, завтра должен идти.

— Ну, как хочешь, я бы не советовала, дороги вскоре совсем размоет, болота кругом будут, ты не сможешь идти, и малыш твой… Кэрфи сказал, что он твой. Но впрочем, решать — это твое право.

Она ушла.

Дождь не прекращался, моросил мелкими каплями, мгновенно пропитывая одежду.

Позже на резвых, низкорослых, мощных лошадках прискакали стражники. Вытащили пленных разбойников во двор, бросили прямо в грязь. Нарко пришел в себя, его мутило, на голове запеклась кровь, под глазом синяк — нахамил стражникам.

Гэл стоял в дверях конюшни, мечтал о сигарете и наблюдал за суматохой во дворе. Стражники в кованых кольчугах, в шлемах без забрал. Под кольчугами промокшие стеганки, на запястьях наручи, да наколенники на ногах, над сапогами. Все было слегка поржавевшим от постоянной влаги. Суровые лица, светлые бороды, густые, как лопаты и мокрые, как мочалка. Все высокие, как на подбор. Они даже допрос учинили и разбойникам и постояльцам.

Когда допрос закончился, Гэл вышел во двор, один из стражников увидел его и, подскочив, схватил за руку выше локтя. От воина пахло мокрым металлом и потом. Спросил:

— Ты что ли зверолюдь? — и засмеялся.

Хозяйка подскочила, оттеснила стражника от Гэла, отвлекая внимание первого на свой пышный бюст:

— Да какой же он зверолюдь, слуга он мой, уже дней пять, как служит, вон и дите его у меня живет… и брат его. И на конюшне помогает. Менестрель он.

— Зубы покажи.

Гэл продемонстрировал зубы.

— Ладно, менестрель, запрягай телегу, убивец грузить, — стражник обнял за талию хозяйку постоялого двора. — Раз Килла говорит, я ей верю, а то вот тот, — стражник указал на горца, — говорит — зверь ты, говорит, видел тебя зверем.

— Да какой же он зверь?.. — засмеялась Килла, рукой показывая, чтобы Гэл ушел, — мальчишка с южных земель, там разве зверолюди водятся? Это только в наших горах нечисть гуляет. Иди, мальчик, запряги телегу…

Вышел бледный местный менестрель, его шатало, а когда стражники начали его расспрашивать — и совсем вырвало. Оттолкнув стражников, страдалец ушел за дом. На него стражники не сердились, посмотрели в след с сочувствием, да и забыли.

Легко сказать… запряги телегу. Гэл хмыкнул… А как ее запрягать, кого в нее запрягать… Он удивленно посмотрел на хозяйку. Та махнула ему рукой — уходи, мол…

Прибежала через минут десять, Гэл сразу к ней с предупреждением:

— А я не умею запрягать телегу…

— Не важно, сейчас запряжем. Главное, чтобы Гранн о тебе забыл. Этот десятник подозрительный. Наверно тебе и вправду уйти нужно. Неужели ты оборотень? Скажи, я не боюсь… ты же странный.

— Какого коня выводить?

— Не признаешься. Не доверяешь?.. И врать не умеешь… Значит, горец правду сказал. Ну да ладно. Бери вон ту чалую кобылку и серого мерина, да не возись долго, чем быстрее уедут стражники, тем целее мой подвал будет. Я тебе парнишку из постояльцев в помощники пришлю.

Десятник распорядился забросить раненных разбойников на телегу и похоронить умершего, выматерил Гэла за отсутствие вожжей, перепроверил упряжь. Парень, который помогал запрягать коней, получил затрещину от отца и быстро пристегнул вожжи к уздечкам. Кони терпеливо стояли, опустив мокрые головы, им совсем не хотелось никуда идти, но что поделать с неуемными двуногими.

Десятник прикрикнул на стражников, влез на своего черного коня, и сверху вниз посмотрел на Гэла:

— А ты, парень, смотри у меня. Если что здесь случиться, я за тобой приеду! — засмеялся и ударил коня нагайкой по мокрому крупу. Конь резво рванул с места, десятник даже не качнулся в седле.

Хозяйка вздохнула и ушла в дом. Кэрфи поплелся вслед за ней. Гэл вернулся в конюшню. Постояльцы все слышали, и вряд ли им будет приятно общество человека, подозреваемого в том, что он перевертыш.

Кэрфи зашел на конюшню, поморщился от запаха. Гэл не мог понять, что вызвало брезгливость на лице халкейца. Запах конюшни немного горьковатый, но отнюдь не противный, а лошади так вообще пахнут ветром. Или это только ему так кажется.

Гэл уже успел накормить лошадей, вычистить денники, набросать свежей соломы на подстилки, ошибиться с упряжью, услышать от хозяина неправильно оседланного коня пару лесных слов о себе и почти вежливо попросить купца выбирать выражения.

Взялся вычищать Огонька, конь периодически успевал укусить его то за руку то за ногу, скалил зубы и клацал ими, как будто был хищником, а не травоядным, а тут Кэрфи…

Но с халкейцем прибежал Айрэ. Огонек забыл про навязчивую мысль искусать хозяина и начал толкать малыша головой, играя с ним.

— Я думаю, мы должны остаться здесь, дождь не прекращается, — Кэрфи покраснел.

— Оставайся… — равнодушно ответил Гэл, быстро вычищая уже блестящую спину жеребца мягкой щеткой из волосков местного животного.

— Ты о ребенке подумал? — возмутился халкеец.

Гэл рассмеялся:

— Кэрфи, не устраивай семейной сцены, тебе понравилась хозяйка, вот и живи здесь, я причем?

— Ты чертов упрямец… нодиец… я не могу понять, кто ты, но то, что ты самодур, я уже понял!

— Тогда почему ты привязался ко мне? Иди своей дорогой — планета большая… — Гэл уже забыл, что чистил коня, подошел к дверям денника, за которыми стоял халкеец, — я тебя еще в Долине просил, не иди за мной. Ты мне не нужен…

— Да пошел ты… — раздосадовано бросил Кэрфи и развернулся уходить, — идиот…

Гэл хотел что-то обидное сказать, но Огонек больно укусил его за бедро, пока отскакивал и ругался с конем, Кэрфи ушел.

Ранним утром следующего дня дождь не прекратился. Хозяйка провожала путников в дорогу. Дала немного денег на дорогу, еду и одежду. Подарила лютню, выкупила ее у местного менестреля за опохмел и благословила от имени местного женского божества, плеснув молока вслед, чтобы дорога была сладкой, как молоко, и быстрой, как брызги. Поцеловала Кэрфи и обвела пальцами его лицо по кругу, оберегая от дурного взгляда.

Мокро. Ноги скользили по глиняной жиже. Кэрфи мысленно составлял обвинительную речь в сторону Гэла, но не высказывал ее. Да и не нужно было высказывать, Гэл и так все «слышал». Конь пока еще помнил сухую конюшню, шел, брезгливо одергивая ноги из грязи, потом намок, опустил голову и едва плелся на поводу, угрюмо фыркая, может быть, тоже ругал упрямство хозяина.

Сесть на Огонька еще нельзя было, рана на его крупе едва затянулась. Только Айрэ болтался в седле, пока не свалился. Гэл едва успел подхватить сына…

* * *

В восьмой пограничной галактике боевые действия почти не велись, и там распоясались вольные пираты, лихо грабили торговые и пассажирские суда. Калтокийцев уполномочили напомнить разбойникам о законе. Джарэк и еще четыре боевых крейсера присоединились к патрульным кораблям. Рыскали в космосе уже дней десять. Спасли от пиратов пассажирский элитный лайнер и старый радиоактивный баркас с гнилыми швами, догнали контрабандиста. Нарвались на засаду из трех пиратских кораблей, битва была честной, но недолгой. Отдали космическому патрулю десять уцелевших пиратов, пять из которых — якобы пострадавшие. Но в том пусть армейские сами разбираются.

Восемь заложников истерично-аристократичного поведения, найденных в трюме пиратского корабля, решили отправить на родину сами. Оказалось, что инициатива и вправду всегда наказуема. Пострадавшие, как только отмылись и наелись, потребовали почтения и особого внимания, пришлось вежливо объяснить, что калтокийцы в слуги им не нанимались, и посоветовать радоваться тому, что живы, свободны и летят домой.

Джарк, как капитан, терпеливо объяснил женщине, утверждавшей, что она родственница императора Родлана с планеты Абик, правила поведения на калтокийском военном крейсере. Выслушав, она вместе со свитой спрятались в выделенных им каютах.

А у Милэн сложилось стойкое убеждение, что эта женщина на самом деле императрица. Но зачем усложнять положение гостьи, хочет быть инкогнито, значит, есть на то причины. Коронованным всегда есть что скрывать.

Встречать абикгцев прилетел большой корабль, вычурный, неповоротливый, сверкающий иридом и дорогими кристаллами. Милэн пожалела, что они не притворились пиратами и не потребовали за императрицу выкуп. Нужно хоть за моральный ущерб взыскать с императора.

Императорский корабль пришвартовался к Джарэку, и неожиданно сам император Родлан пожаловал на борт. На императрицу он надменно не смотрел. Видимо, она улетела с Абик тайно. Но было приятно смотреть, как впервые за четыре дня эта вздорная красавица молчала, опускала глаза и краснела. Даже Джарк пожалел ее. Потом два придворных принесли в кают-компанию блестящую шкатулку, император Абика молча открыл ее, Джарк и Милэн заинтересовано изучили ее содержимое и ухмыльнулись — шкатулка была полна алмазов.

На следующий день Джарэк встретился с калтокийским крейсером Рангэ, которым командовала Риа. Возникла идея приземлиться на первую попавшуюся безлюдную планету, предварительно закупив много спиртного и съестного на ближайшей пиратской базе.

Выбрали систему Накарин и планету без названия, четвертую, единственную годную в этом районе. Говорили, что на этой планете еще не изобрели колесо. Там был один космодром, но им давно уже не пользовались даже пираты.

Для пикника нашли ровную как стол степь. Там шел дождь, но команды обоих кораблей подумали — дождь это хорошо, и «приземлились». На огромной безлюдной равнине, покрытой мокрым разнотравьем, два корабля легли на грунт борт в борт на расстоянии метров пятнадцати друг от друга.

Милэн еще полчаса после посадки сидела за пультом управления, смотрела в лобовой иллюминатор, слушала шум дождя. Этот шум воспринимали и передавали внешние звукоуловители. Дождь умиротворенно шелестел по киридовой обшивке корабля.

Так хорошо было. Дип сидел рядом с Милэн, смотрел на небо, синее от туч, не свинцово-серое, как на густонаселенных цивилизованных планетах, а будто бледный сапфир. Тучи, почти не шевелясь, поливали «землю» щедрым дождем. И трава оживала. На равнине паслось стадо каких-то животных, Милэн вскользь подумала, что неплохо было бы послать добровольцев на охоту, а то надоели эти консервы. Но продолжала сидеть и смотреть на равнину. Сейчас в тишине покинутого командой корабля Милэн наслаждаюсь покоем, и даже корабль молчал.

Милэн встала, вышла на балкон «крестовины». Дип поплелся за ней. Люки были открыты, по крестовине гулял теплый воздух, наполненный запахами трав, дождя и кострового дыма. Вдохнула этот воздух чистой планеты, вот оно, наслаждение. Лето, дождь. Конечно, воздух, который гуляет по коридорам и полостям корабля, фильтруется силовым полем, но чистоты и запаха не теряет. Она спустилась по лестнице вниз, не хотела сейчас пользоваться лифтом, прошла открытую настежь шлюзовую камеру, вышла на трап. Как хорошо. Дип потерся большой головой об плечо и смешно заурчал.

Между кораблями уже построили навес. Для его сооружения использовали материалы, найденные в трюмах кораблей. Стойки из легкого белого металла, непромокаемая шатровая ткань. Под навес натолкались команды обеих кораблей. Разожгли костер, распаковали ящики со спиртным и едой. Цена алкоголя на пограничье завышена, три брильянта из шкатулки ушло в оплату за эти ящики. Кто-то уже настраивал гитару.

Уютно здесь, на этой планете, и в корабле, и под шатром. Уютно, потому что дождь, воздух, тепло и запах лета.

Милэн села на трап. Джарэк накрыл ее небольшим куполом силового поля, как зонтиком. Она сидела и смотрела на равнину, на траву, на едва заметный пар над «землей». Гладила мягкую шерсть кракга Дипа.

Джарк увидел Милэн, подошел, пригласил к костру. Она рассказала ему о стаде невдалеке, он взялся организовать охоту, вызвал охотников поохотиться. Нашлось десяток парней и девушек, они, как играющие дети, побежали за гравитаторами. Дип присоединяя к охотникам.

Несмотря на умиротворение, стоило побеспокоиться о безопасности. Ангарные люки открыли. Милэн включила наручи, попросила Лэтоса быть под рукой. Катер согласился проследить за периметром.

Охотники улетели на охоту на восьми гравитаторах. Милэн не успела спросить, зачем их так много, но осеклась, пускай ребята повеселятся. Дип помчал следом, как играющий котенок.

Под навесом Милэн увидела Риу, села рядом с ней. Взяла предложенную бутылку пива… Хорошо… Вернулись охотники с тушей крупного копытного, у туши отсутствовала задняя нога, видимо, досталась Дипу. И вправду, Дип пришел с задней лапой в зубах, лег неподалеку. С упоением вгрызся в мясо. Калтокийцы решили запечь то, что осталось, целиком. Все расслаблены, достаточно пьяны.

Охрану никто не выставил, привыкли надеяться на компьютеры, да и место казалось безопасным. Когда по кораблям началась стрельба, на миг предположили, что это фейерверк. Только когда пули пронзили навес и пятерых ранило, калтокийцы опомнились, кто-то закричал непривычное в космических войсках предупреждение: «Воздух!!!». Все выбежали из-под навеса, кинулись под прикрытие кораблей. Те, у кого под рукой оказалось тадо, застыли, лежа под бортами, ожидая неизвестного противника. Дип тоже удалился под защиту борта Джарэка, не выпуская добычу.

— Рассредоточиться! Олг, Зэнк, Вак, на Гравитаторы! — кричал Джарк.

Милэн всматривалась в точки на горизонте, они разворачивались и возвращались. Неповоротливые, медлительные. Вот черт! Такие летательные аппараты она здесь не ожидала увидеть. Понятно, почему корабли их не заметили.

— Лэтос! — крикнула она в наруч. — Ты что, слепой?!

— Черт! — ругался катер, — примитивная техника, без гравитационного двигателя!

Точки приближались. Милэн рассмотрела сигарообразный корпус, крылья этажеркой и пропеллер на носу корпуса.

— На нефти они летают! Темнота! Совсем перестал думать на этой чертовой войне! Открывай люк!

Это были самолеты. Вот тебе и раннее развитие! Вот тебе и феодальный строй! У них тут не то, что колеса, у них тут уже пропеллер изобрели.

Самолеты приближались, их было пять. Малые гравитаторы уже поднялись в воздух. Жаль местных… Без приключений космические наемники никак…

Милэн бежала к катеру. Эти самолеты — планеры, их нужно накрыть силовым полем, вынудить сесть. За ее спиной металл пропахивал степь. Она подумала, что для коллекции не хватало еще свинцовую пулю в спину получить, или из чего они у них сделаны.

Самолеты догоняли, она услышала шум моторов и скрежет пулемета, упала в траву. Над головой прозвучал взрыв. Милэн вскочила, по небу стремительно вниз летела этажерка с горящим крылом. Пилот и стрелок выпрыгнули, над ними с хлопком раскрылись купола парашютов.

Еще один самолет. Пулеметная очередь. Со свистом пули врезались в «землю». Молодой калтокиец из смертных, отстреливался, спрятавшись за ящиками у шатра, вскрикнул, упал, схватившись за ногу. Его товарищи выбежали из укрытия, чтобы затащить раненого поближе к кораблю, под прикрытие силового поля. Джарэк и Рангэ наращивали защитное поле — накрыть пространство вокруг себя. Лэтос летел навстречу Милэн. Она вскочила в катер, когда тот с ней поравнялся. Когда ворвалась в рубку управления, Лэтос ругался, Милэн была мокрая, грязь стекала с рук.

— Ты мне пульт вымажешь!

— Отмоешься. Не кровь! — огрызнулась калтокийка.

Взлетели. Когда оказались на нужной высоте, включили поле. Милэн интересно, конечно, было смотреть на бой самолетов и гравитаторов, но… калтокийцы сюда не воевать прилетели. Этажерки прижались к «земле», одна из них тюкнулась носом в грунт буквально под брюхом Лэтоса. Лэтос сел рядом с ней.

За Милэн полетело два калтокийца на гравитаторах. Джарк приказал подстраховать ее, или боялся, что тан-лард разозлилась.

Этажерка лежала в траве. Кабины пилота в корпусе не было, только две овальных дыры. Два тубильца в теплой одежде, в меховых сапогах, в кожаных шлемах выскочили из самолета. Один бежал в степь, а второй поставил в траву темный ящик и интенсивно крутил ручку. Радиосвязь…

Заметив посадку вражеских летательных аппаратов, радист бросил свои попытки связаться с командованием и побежал за товарищем. Калтокийцы обогнали беглеца и погнали обратно. Тот, который убежал раньше, оглянулся, застыл, дрожащей рукой выхватил из кобуры пистолет. Зэлк выстрелил ему под ноги тонким лучом лазера, человек запрыгал на месте, бросил пистолет и побежал.

Вот он один из тех, кто безжалостно стрелял минуту назад по временной стоянке калтокийцев: испуганный черноволосый парнишка со смуглым и приятным лицом. Упал, поднял голову, рассмотрел Милэн, сорвал с головы шлем, приподнялся на руках и шептал:

— Не убивай меня.

Милэн присела на корточки рядом с ним. Лил дождь, ее тонкий полотняный костюм промок до последней нитки. С трудом разобравшись в изменившемся языке, она спросила:

— Где наземный карательный отряд?

Ребята на гравитаторах удивленно переглянулись. Не знали они, что их тан-лард знает все языки Мира. Летчик молчал. Милэн, повернувшись в сторону Лэтоса, попросила:

— Лэс, сбрось мне гравитатор и проверь территорию. Только не так, как час назад.

Машина фыркнула. Открыла нижний люк. Гравитатор на своем двигателе остался болтаться над травой. Сам Лэтос поднялся в воздух, хлопнув верхним люком.

— Борт не ломай! — крикнула она в след любимой машине.

Калтокийцы рассмеялись. Милен вновь повернулась к местному летчику:

— Ну, так?

Он выпрямился стоя на коленях:

— Кто вы?

— Здесь спрашиваю я. А ты отвечаешь.

Он неожиданно жалостно всхлипнул:

— Вы с неба?

— С неба…

Парень как будто превратился в камень. Милэн захотелось его ударить, чтобы привести в чувство. Но он начал невнятно рассказывать:

— Сюда идет полк на танках — это такие бронированные машины с пушками на гусеницах.

Наручи связи с Лэтосом были включены. Машина слышала ответ летчика, подтвердила:

— Да, я вижу колону машин в десяти километрах от лагеря, угол четырнадцать с половиной.

— Жаль, такая степь красивая. Война все портит, — грустно проговорил Вак.

— Жаль, — подтвердила Милэн. Набрала код капитана, — Джарк, накрой корабли голограммой, собирай людей, палатку, выпивку и еду — перемещаемся.

— Куда летим?

Ответила:

— Куда-нибудь — степь большая. Главное — подальше от танков.

— Танки? — переспросил удивленно Джарэк, — это что?

— Ну, танки… — Милэн собралась с мыслями, — такие машины, они думают, что бронированные, с пушками на гусеницах, топливо у них нефть, стыдно Джарк, даже молодые знают, что такое танк.

Вак уточнил:

— А я не знал, я в его мыслях увидел, — ткнул рукой в летчика, который так и стоял на коленях.

— Темнота, — проворчала Милэн. Вак смутился. Тан-лард рассмеялась: — Полетели. Мясо без нас съедят, — и вскочила на свой гравитатор, — урок истории, надеюсь, окончен. Делайте выводы, бойцы.

Летчик так остался стоять на коленях в мокрой траве. Смотрел, удивленный, на странные летательные аппараты, на которых улетали странные люди. Не шевелился, все еще боялся, что чужаки вернутся и убьют его.

Видимо, для местных так и останется загадкой, кем были эти существа, откуда, что делали посреди степи и куда исчезли. А они действительно исчезли. Гравитаторы закрылись силовым полем, голограммы скрыла их очертания, проектируя на поле горизонт, траву и небо.

* * *

Ночевали путники в небольшой роще. Редкие деревья не спасали от моросящей, надоевшей вездесущей воды. Кэрфи закутался в старый добротный плащ, подаренный ласковой хозяйкой постоялого двора, демонстративно засопел.

Гэл снял с унылого коня поклажу и седло с уздечкой. Привычно отмахнулся от клацающих зубов. Привязывать коня не стал, знал — привязывать его бесполезно, но ночью конь и сам боялся отойти от людей. Калтокией покормил Айрэ и Огонька, уложил ребенка спать, соорудив над ним навес со свалявшегося плаща Ларсарда и задумался под непрекращающимся дождем о своей глупости: «Может быть, действительно нужно было остаться в теплом доме… и к черту стражника и корабль… к черту…»

Впервые Гэла посетили сомнения, а сможет ли он поднять в космос тот корабль.

Калтокийца разбудил звуки трубы, трубили сбор или начало битвы. Он растормошил халкейца. Кэрфи сел, спросонья не мог вспомнить, где он находится. Мелкий дождик не прекращался. Небо серое, тяжелое, деревья не закрывали от дождя, с острых темных листьев на голову капала вода. Рядом с Кэрфи, положив большую голову на траву, подобрав передние ноги, лежал рыжий конь. Когда было светло, он не боялся спать лежа. Гэл стоит на коленях, вслушиваясь. А сквозь шум дождя пробивается или вой сирены, или заводской гудок. Огонек проснулся, резко подорвался на ноги, поднял голову, навострил уши, глаза испуганны, ноги как на пружинах. Только страх не позволял ему сорваться с места, но еще один протяжный вой, и конь умчится, спасаясь от опасности. Гэл прошептал:

— Разуди Айрэ и собери вещи, я оседлаю коня. Нужно быстрее убраться отсюда, пока мы не оказались в центре битвы.

— Как… в центре битвы? — растерялся халкеец.

— Вот так, — ухмыльнулся нодиец, — да вставай же ты, собираемся, сядешь на Огонька и вывезешь Айрэ. Я выберусь сам. Подождешь меня в лесу, вон видишь, темная масса за полем, туда! Ты понял?!

— Где лес? Я не вижу! — Растерялся Кэрфи.

Гэл поднял Айрэ и ткнул ребенка в руки халкейца:

— Я задам направление, главное — не свались с коня.

— Но я же не умею ездить на нем! — Кэрфи закутал Айрэ в плащ Ларсарда и прижал к себе. — Давай я останусь, а ты увезешь ребенка!

— Не спорь! — Гэл схватил уздечку, содрал с испуганной конской головы недоуздок.

Рог вновь протрубил. Гэл почувствовал — начинает нервничать. Огонек неосознанно позволил надеть на себя узду. Стоял, нетерпеливо перебирал ногами, уже в мыле, был боевым конем, знал, что такое битва, и не хотел в этом участвовать больше никогда. На его шее полосой светлой шерсти остался шрам от меча. Гэл быстро накинул на коня меховой потник, седло и затянул подпругу. Огонек забыл кусаться. Кэрфи дрожащими руками взялся за гриву на холке. Гэл не дал халкейцу опомниться, закинул в седло, проверил, чтобы тот ноги поставил в стремена, привязал седельную сумку с посохом и посадил Айрэ впереди. Уже слышал ржание коней, крики. Он с закрытыми глазами мог видеть картину перед боем. Сколько раз сам участвовал в сражениях, чувствовал, как воздух наполняется энергией боя, как человеческая ярость и агрессия вливается в почву, витает в воздухе, делая поле битвы особым полем, полем, готовым поглотить жизнь, впитать боль и кровь.

— Туда! — Гэл указал рукой в сторону, где чувствовал спокойную размеренность мирного селения, — ты почувствуешь сам, вперед. Толкни его ногой, он на взводе, сам поскачет, не отрывайся от седла, держись коленями. И не падай, пока не въедешь в лес. Старайся немного стоять в стременах, а впрочем, галоп у него мягкий. Сиди!!!

Халкеец плохо воспринимал смысл слов, но кивал головой как игрушка на пружинах. Гэл сам развернул Огонька.

— Но у него круп прострелен! — крикнул Кэрфи.

— Папа! — Очнулся Айрэ, — А ты?! Ты с нами?

— Я догоню малыш. Я стану котиком. Слушайся дядю Кэрфи. — Гэл ударил коня по крупу. Огонек рванул с места, буксуя на мокрой траве, вырывая ее из почвы клоками. Кэрфи пошатнулся, его начало качать и подбрасывать. Гэл хотел закрыть глаза и не видеть этот первый урок верховой езды.

А две армии уже пошли в атаку. Крик сотен глоток. Топот копыт множества коней сотряс «землю».

Гэл перевоплотился в зверя и рванул с поля боя. Вслед за сыном, конем и халкейцем.

А интересно было бы посмотреть, как воюют сэнпийцы, но рискованно. Кэрфи не умеет ездить на коне, а тем более на Огоньке. Пока безумная лошадь испуганно уносит ноги, он еще продержится, а вот когда конь поймет, что опасность миновала, сбросит наездника, как лишний груз. Да еще так, что Айрэ останется в седле. Огонек унесет ребенка, потом бегай по этой равнине, ищи безумного огромного рыжего жеребца.

Рев трубы остался за спиной. Гэл мчался, догоняя одинокого всадника. Уже видел впереди потемневший от грязи хвост коня. Халкеец пока еще был в седле. Гэл знал, через минуту он догонит коня, все-таки тэйл быстрее жеребца, даже обезумевшего от страха. Огонек, умница, выбрался на дорогу и буквально летел по ней как гравитатор. Грязь раскисшей жижей обволакивала его круп.

Замелькали деревья. Кэрфи, скукожившись в седле, уже десятый раз пробовал остановить коня, тянул за повод, кричал, но Огонек мчался, для него опасность еще не миновала. Халкеец снова тянул повод, конь в повод уперся и продолжал скакать по дороге.

Гэл так сосредоточено гнался за Огоньком, что не почувствовал опасности. В его бок впилась стрела, в заднюю ногу — вторая, третья в шею, и еще три мимо. Уже спотыкаясь и кубарем скатываясь с дороги, Гэл увидел на обочине дороги стоянку. Три полотняных шатра, и навес над костром. Три лучника расстреливали его почти в упор. Огромный пес рванулся и, заливаясь лаем, помчался за оборотнем. Но учуял древнего, заскулил и лег на мокрую траву, едва ли не накрывая лапами пушистую морду. Гэл, ругая свою неосторожность, спрятался в кустах, вырвал стрелы со своего звериного тела зубами и похромал подальше от лучников. Не подставлять же Кэрфи… Да и больно… стрелы острые.

Один из сэнпийцев вскочил на своего коня без седла и узды, помчался за Огоньком. Свежий, отдохнувший, привычный к грязи, подкованный на шипы маленький конь догнал уставшего большого длинноногого горного коня. Когда чужак схватил Огонька за узду, Кэрфи оказался в грязи на «земле», Айрэ он прижимал к себе. Огонек заметался, повод порвался, и рыжий, больно ударив равнинную лошадь задними ногами, умчался по дороге, разбрызгивая грязь.

Гэл удостоверился, что сын цел, а отношение к Кэрфи и Айрэ в лагере благоприятное, в несколько прыжков обогнул лагерь, и помчался за своим безумным конем.

Конь далеко не убежал. Он поскользнулся на повороте и таки свалился. Гэл вернул себе человеческую форму и подскочил к жеребцу. Тот визжал и катался в грязи, пробуя подняться на ноги, поскальзывался и снова падал, глаза испуганные, рот открыт, дышит тяжело. Гэл подскочил к несчастному животному, рискуя получить копытом, разрезал когтями подпругу, седло отбросил в сторону. Огонек резко подорвался на ноги, задрал голову, Гэл повис на обрывке повода:

— Да успокойся ты! Ненормальная лошадь… — Он начал гладить коня по морде, по мокрому, грязному лбу, говорил с ним, пока не почувствовал — конь успокоился, и впервые потерся головой о плечо Гэла. Гэл обнял эту большую буйную голову.

Кэрфи испуганно осматривал Айрэ: руки, ноги, голову — цел. Над ним стояли сэнпийцы. Высокий бородатый мужчина, подобрав меховой плащ, присел перед халкейцем на корточки и спросил:

— Испугался?

— Чего? — переспросил ошалевший Кэрфи.

— Так… волколака, — улыбался бородатый сэнпиец.

Подскочил мальчишка лучник:

— Господин! Зверя нигде нет… убежал.

— Смотрите в оба. Этот, конечно, не похож на того зверя, но не помешает прогнать. Поймать бы. Они, звери, должны знать друг друга. А малец-то твой, даже не плачет.

— Это не мой сын… — ответил правдиво Кэрфи, и тут же опомнился, соврал, — друга моего, он меня с мальчиком на коня своего безумного посадил и приказал бежать, а сам собирался зверя остановить… Не смог, наверно.

— Геройский, наверно парень. Жаль… люблю смелых. Ну да ты не кручинься, сын друга — это и твой сын. Где дом твой?

— Нет у меня здесь дома, — ответил халкеец, опустив глаза.

— Как нет? — удивился сэнпиец, — нельзя без дома, когда дождь… так, решено — ты едешь со мной, поживешь в моем замке, пока дождь не закончиться, и сам решишь, уходить или оставаться.

— Там битва была… — почему-то прошептал Кэрфи.

— Битва? — удивился вельможа.

— Да, — тихо говорил халкеец, — на поле. Войско на войско.

— Снова тоуны «землю» делят, — сердито рыкнул сэнпиец, — никак не успокоятся. Нужен единый правитель, чтобы объединить нашу землю. Но это все пустые разговоры, все решено, ты, парень, у меня поживешь.

Кэрфи не посмел противоречить властному сэнпийцу, тем более, как человек цивилизованный он устал без крыши над головой, без… без мировых новостей с экрана компьютера, без сухой одежды, без связи с привычным миром, без тепла, без скоросного средства передвижения. Кэрфи кивнул головой и улыбнулся. Лучники помогли ему встать на ноги.

Айрэ все-таки начал плакать и требовать папу, отталкивая ручками Кэрфи. Бородатый дядька в шитой золотыми нитями одежде протянул руки к ребенку и Айрэ, сын воина, почувствовал в сэнпийце знакомую силу, протянул руки к незнакомцу. Кэрфи растерялся, но ребенка на руки своего «спасителя» отпустил.

В шатре сухо и тепло, посреди шатра стоит жаровня, в ней раскаленные камни, на камнях жарится мясо. Слуга бородатого сэнпийца скинул несколько темно-красных кусков на деревянное блюдо и протянул гостям. Кэрфи почувствовал себя как в раю. Айрэ схватил кусок мяса с тарелки, обжег пальчики.

Гэл вел Огонька на поводу. Дождь смывал грязь с мокрого, поломанного при падении седла, со спины коня, с самого Гэла. Они возвращались к месту стоянки «агрессивных» сэнпийцев. Но нужно отдать местным должное, они агрессивны по отношению к оборотням, и вполне миролюбивы по отношению к двуногим собратьям и их детям.

На месте стоянки слуги уже собирали шатры. Айрэ, переодетый в большую сухую шерстяную рубашку, сидел под навесом на тюках и грыз лепешку, у его ног лежал огромный мохнатый мокрый пес. Кэрфи помогал собирать шатер, его тоже переодели в чистую светлую полотняную рубашку, а на полотняную рубашку одели теплую шерстяную.

Гэл решил, что прежде чем появляться перед сэнпийским вельможей, следует выяснить, что уже успел наговорить Кэрфи. Гэл впервые попробовал мысленно поговорить с халкейцем, парень ведь бессмертный, пускай начинает пользоваться врожденными способностями. На первый зов халкеец не ответил, на третий поднял голову, осмотрелся. Гэл предупредил: «Даже не дыши в мою сторону… Что ты им наговорил?»

Кэрфи изобразил на лице умственное напряжение, вероятно, считал, что если так гримасничать, мысли скорее дойдут до адресата, и едва ли не по складам отчитался: «Я сказал, что ты остался сражаться с оборотнем, а меня отправил спасать ребенка».

«Вот идиот…» — несправедливо ругнулся Гэл, впервые позаботившись о том, чтобы Кэрфи его не услышал, затем проявил на кончиках пальцев когти. Огонек испуганно вскинул голову, Гэл шикнул на коня, в сердцах одернул повод. Получив железными удилами по зубам, нервное животное сделало вид, что успокоилось… Гэл, ругая Кэрфи, нанес себе раны когтями по плечу и ноге. Рубашку и кожаные штаны жаль, но ситуация требует таких жертв.

«Ненавижу боль», — прошипел Гэл, снял с седла посох. Сорвал с лезвия деревянные ножны, скрывавшие оружие за видом простой палицы. Вымазал лезвие в своей крови, предусмотрительно деактивировав ее свойства. И только затем похромал на дорогу, таща за повод нервного жеребца. Огонек упирался, пока не учуял среди лошадей на стоянке маленькую кобылку. Сразу приосанился и заржал, привлекая внимание. Куда делась его усталость?.. Айрэ сорвался с места и с криком:

— Папа! — побежал к Гэлу.

Вельможа спросил Кэрфи:

— Это и есть тот парень, который сам на сам решился противостоять зверю?

Кэрфи кивнул головой и вышел на встречу Гэлу.

Большой пес подскочил к Волну, прижался головой к его ногам. Гэл погладил мокрую шерсть собаки, Огонек ревниво попытался укусить пса. Сэнпийский вельможа, хозяин замка (на Сэнпе таких называли тоун, а имя ему было Тиррон) встретил Гэла изучающе-подозрительно, руки не подал. Тоуну Тиррону показалось, что от смуглого незнакомца веет зверем. Но за смуглым шел конь, беловолосый ребенок повис на его шее, а искренний Кэрфи признал в том своего друга. И пес! Пес ластился к ногам чужака, как будто именно чужак был его настоящим хозяином, а псы по определению не дружат с перевертышами.

— Нас пригласили пожить в замке… — поделился радостью халкеец.

— Хорошо… — равнодушно ответил Гэл.

Кэрфи махнул рукой. Привык.

— Тебя не сильно ранили? А это кто, на тебя напали? — спрашивал Айрэ у отца.

— Напал… — ворчал Гэл, нежно прижимая к себе сына, — оборотень напал.

— Тот страшнючичий? — серьезно спрашивал сын.

— Да… — врал Гэл.

Кэрфи догадался, о чем говорит нодиец, и кивал головой, как заговорщик.

Айрэ прижался к грязной безрукавке отца. Огонек смирно перебирал мягкими губами белые волосы ребенка, не забывая коситься на маленькую кобылу.

Гэлу сухой одежды не дали. Кэрфи предложили верхового коня из запасных, но парень отказался. И несмотря на заверения, что лошадка смирная, халкеец предпочел ехать на телеге, тем более он возложил на себя обязанность няньки, а во время бешеной скачки разбил не только внутренние мышцы бедер.

Гэл проверил, тепло ли его сыну под шерстяным плащом, положил на большую крытую телегу сломанное седло и порванную подпругу, накрыл коня мокрым плащом Ларсарда, из-за грязи уже напоминающим непробивной доспех, связал разорванный повод. Тоун почесал затылок большой рукой.

— Я бы дал тебе седло, но на твоего горного коня ни одно из тех, что у меня есть, не подойдет, — соврал Тиррон, лошади равнины были толстенькими, Огонек высокий, длинный, но «плоский». Но тоуна совесть по отношению к чужаку не мучила, а подозрительность очень даже, и он невзначай поинтересовался, — А как коня поймал?

— Оборотень убил нашего второго коня, я попытался отбиваться, он полоснул меня, я потерял сознание. Очнулся, когда услышал крики Огонька. Нашел его лежащим в грязи, — наплел Гэл.

Тоун кивнул головой, хотя видел — чужак врет. А Гэл видел что сэнпиец знает, что он врет. Тиррон улыбнулся: ну что ж, черноволосый не глуп, а умный враг лучше дурного друга, но если этот парень не враг?.. Тогда он может стать умным другом. Но пускать оборотня в замок!.. Разве что для того, чтобы защитить свой замок от другого оборотня.

Вельможа осмотрел странный посох чужака и нашел это приспособление для ближнего боя очень надежным и эффективным. Приказал дать Гэлу сухой плащ. Дождь не прекращался, плащ был обработан веществом, делающим ткань непромокаемой, большой капюшон хорошо накрывал голову. Гэл неожиданно вспомнил, что у него еще была лютня, резко дернул шнурок, открывающий дорожный мешок, с тоской посмотрел на обломанный гриф и порванную струну, склонил голову над несчастным инструментом, как над раненным другом. Тиррон заверил чужака:

— У меня в замке починишь…

Немногословное обещание лучше неискреннего сочувствия. Тоун увидав лютню, усомнился окончательно — разве может оборотень быть музыкантом? И снова одернул себя. А кто их, оборотней, знает?

День хмурый. Лес темный. Бурые листья на деревьях не укрывали от дождя. Вода, везде вода. Темно-серое небо отражалось в лужах. Размокшая дорога, серо-красная глина, грязь: на ногах, на боках, на крупах лошадей, на попонах, которыми заботливые жители равнины укрывали своих коней. Такую попону дали и Гэлу, он укрыл ею спину унылого Огонька и выбросил на обочину свалявшийся плащ Ларсарда.

Обоз в пути. В крытых телегах — питханах уютно и сухо. Плотное полотно, покрывавшее питхан, не пропускало влаги. Горячие камни в жаровнях грели и сушили воздух. Кэрфи и Айрэ, сытые, убаюканные скрипом колес и неравномерным раскачиванием повозки, устав от дорог и холода, уснули. Гэл согрелся под непромокаемым плащом и тоже начинал дремать, мерно раскачиваясь на спине своего коня. Огонек под сухой попоной успокоился.

Все, казалось, вновь налаживается. Гэл смирился с медлительностью пути. Огонек в который раз споткнулся, всхрапнул, мотнул головой.

Обоз Тиррона вышел на скользкую каменную прямую широкую дорогу, которая вела куда-то в дождевую даль, под муторную, нескончаемую мокрую завесу. Под вечер показались первые низкие каменные дома, покрытые почерневшей от влаги соломой. Крестьянин, накрывшись мешковиной, торопился по своим делам, увидел тоуна с сопровождением, низко поклонился, приветствуя своего господина. Тоун величественно кивнул головой.

Тиррон был хорошим хозяином, в неурожайные годы он раздавал своим крестьянам зерно из запасов. Оброк — четвертина, а не половина, как у соседей. Крестьянин еще раз поклонился.

Айрэ проснулся, выполз из-под мехового одеяла, тихо-тихо, чтобы не разбудить Кэрфи и подполз к кучеру, лег животом на тюки, болтая ногами. Волосы ребенка высохли, белые кудряшки гладил ветер. Кучер посмотрел на ребенка и улыбнулся. Мальчик помахал рукой крестьянину. Крестьянин удивился — когда Тоун уезжал, ребенка в обозе не было, он внимательней осмотрел обоз, рядом со второй телегой увидел огромного коня и всадника в обычном дождевом плаще.

«Не иначе хозяин опять бродягу подобрал», — подумал крестьянин и поспешил распространить новость по деревне.

Гэл увидел каменное основание замка, сложенное из огромных камней, так, будто целые скалы громоздили одну на другую. Выше — серые камни, бесформенные, но хорошо подогнанные. Еще выше — одинаковые камни. А еще выше, под самой крышей — нечто, напоминающее обычные желтые кирпичи. Крыша покрыта желтой черепицей. Вокруг замка — глубокий ров, наполненный водой до краев. Мост, ведущий к открытым вратам, опущен. Цепи, поднимающие мост, внушали уважение. Гэл поднял глаза, задрал голову, добрался взглядом до крыши самой высокой башни, и с его головы упал капюшон.

Обоз въехал в арку ворот, проехал под поднятой решеткой, каждый ее прут, висящий над головами всадников и над навесом питхана, был шириной с опору для посадочной платформы на планете, покрытой океаном. Деревянные ворота, окованные пластинами из железа, устояли бы при первом ударе протонной ракеты. Но стены могли выдержать и больше трех подобных ракет, если кому-нибудь взбредет в голову на гравитаторах брать этот замок с земли. За воротами — длинный коридор, у основания арки — стрелковые бойницы для лучников, в конце коридора — вторые ворота, столь же мощные. Замок строили люди, знающие толк в обороне.

За воротами оказался небольшой дворик. Дворик, если присмотреться, также хорошо простреливался из всех бойниц.

Кэрфи проснулся только тогда, когда питхан остановился. Халкэец сел, пригладил волосы, опомнился — рядом нет Айрэ, и прожогом выскочил под дождь. Оказался в небольшом каменном дворе, окруженный высокими стенами. Застыл, открыв рот. Вероятно, он не так себе представлял жилище местных жителей. Айрэ уже вертелся возле ног Огонька. Гэл соскочил со своего коня. Огонек вытирал мокрую голову и пену с губ об плечи и спину хохочущего ребенка.

Тоун приказал разгрузить питханы, пригласил Кэрфи и Айрэ в свой дом. Гэл неожиданно попросил Кэрфи присмотреть за его сыном. Кэрфи не нашел в голосе Гэла насмешек и агрессии, удивился и пообещал не спускать с Айрэ глаз.

Тоун повернулся к Гэлу:

— Поставишь коня и придешь. Я пришлю слугу за тобой, — и немного смягчил голос, — я бы приказал своим конюхам поухаживать за твоим жеребцом, но боюсь, не справятся, Леэнег до сих пор заикается.

Воин, который на своем резвом коне догнал Огонька и способствовал выпадению халкейца и Айрэ из седла, громко захохотал. Его конек, получивший копытами по ребрам, не разделял юмора хозяина, только фыркнул.

Питханы уехали в одну сторону, туда повели и лошадей слуг. А коней Тиррона и Лэнега — в другую сторону. Слуги, уводившие хозяйских коней, пригласили странного гостя идти за ними через запутанный лабиринт арок и дворов. Огонек даже не кусался. Копыта скользили по каменной кладке, голоса гулко отбивались от стен. Огонек нервничал, любой звук заставлял его приседать на задние ноги и отскакивать в сторону, а потом он и вовсе начал прижиматься к Гэлу, как будто хотел спрятаться за хозяином, калтокиец опасался, что конь раздавит его об стену. За всеми увязался большой пес, он держался возле ног Гэла, рискуя попасть под копыта рыжего коня.

— Ничего… — говорил Гэл, поглаживая мягкий нос Огонька, — привыкнешь…

Каменная конюшня на два десятка лошадей. Просторные денники, куча сена у входа, сухо… Гэл уже подумал о том, что здесь вполне можно жить и ему самому.

Огонек в свой новый временный дом влетел, норовя проскакать через всю конюшню и пробить головой дверь напротив. Гэл повис на поводе:

— Чертова нервная лошадь!

Слуга тоуна вместе с конем тоуна вжался в стену. Конюхи поспешно забежали в денники к лошадям. Огонек крутился, таская Гэла за собой. И вдруг застыл, высоко подняв голову и навострив большие уши (как старый корабль локаторы), пуская пар ноздрями, — конюхи начали смеяться. Огонек смеха не простил — рванул с места, почти налетел на конюхов, остановился перед ними в нескольких сантиметрах, фыркнул, вернулся и прижал свою голову к плечу Гэла: «Вот какой я хороший, несчастный, уставший и даже не кусаюсь — пожалей меня»…

— Хорошо ты меня здесь отрекомендовал, приятель, — ворчал Гэл, поглаживая коня по лбу. — Огонек посмотрел на него большими темными глазами, как невинный жеребенок. Но свет проникал в окошко конюшни, отразился в глазу коня красноватым отблеском. Гэл хмыкнул: — Колдовское животное, как бы нас с тобой обоих здесь на костре не сожгли. Или у них для колдунов другая казнь предназначена…

Пес Тиррона лег у входа, спокойно ожидая, когда закончиться вся кутерьма с рыжим конем и Гэл выйдет из конюшни.

Горящие факелы и свечи едва рассеивали полумрак в запутанных узких холодных коридорах старого замка. Под высокими сводчатыми потолками будто пряталась вечная тьма. Очертания рисунка на выцветших заплесневелых гобеленах были едва различимы. Тускло поблескивали старые доспехи в нишах, и совсем как живым было лицо на потемневшем портрете у предка нынешнего хозяина. Те же недоверчивые глаза, тот же хищный нос, скулы и борода, такой же высокий лоб.

Слуга толкнул большую дверь, украшенную порыжевшей от ржавчины ковкой, и отступил в сторону. За дверью большой зал, с каминами. В зале тепло, сухо, сотни свечей горят на кованых кругах, закрепленных цепями под потолком, потолок почернел от копоти, как картины и гобелены на стенах.

Посреди зала тяжелый стол, устланный белой вышитой скатертью, на столе деревянное блюдо с кусками мяса, в мясо воткнуты ножи, на скатерти лежит хлеб, наломанный кусками, разноцветные овощи в корзинах, три блестящих кувшина да несколько кубков. На каменном полу постелены шкуры сэнпийских зверей, воздух наполнен запахом сапог, сушившихся у камина, запахом грязных ног, едва-едва различимым на фоне манящего запаха жареного мяса.

Айрэ сидел рядом с большим хозяйским креслом на ворохе пепельных пушистых шкур, грыз мясо. Замурзанная мордаха и полное удовлетворение такой жизнью. Но увидев отца, неугомонный ребенок вскочил на ноги с криком:

— Папа! — подбежал к Гэлу, начал кружить, как молодой хищник вокруг своей первой условной жертвы (такими условными жертвами юных охотников, как правило, являются их же родители). Но через две-три секунды ребенка заинтересовал большой пес, и малыш вцепился в мохнатые уши новой жертвы.

По правую руку от хозяина замка восседал в кресле Кэрфи, ноги укутал в одну из шкур, в руке блестящая гравированная чаша, наполненная, судя по запаху, фруктовым вином. Халкеец, улыбаясь добродушной пьяной улыбкой, по-хозяйски пригласил Гэла присоединиться к ужину.

Гэл ухмыльнулся. Тиррон неожиданно поднялся:

— Заходи, не стой под дверью, как раб. — Гэл перестал ухмыляться, сравнение с рабом, особенно на фоне последних событий… Тиррон заметил гнев в глазах гостя, насторожился. Он и без того нервничал, общаясь с предполагаемым оборотнем, но пока предпочитал оставаться гостеприимным хозяином: — Сядь, поешь… не ерничай… Выпей. Прости, если обидел… Ты такой же злой, как твой конь.

Слова тоуна сыпались на Гэла как осколки холодного льда, но он молча сел за стол, как подобает учтивому гостю. Опьяневший Кэрфи кивал головой и поддакивал хозяину замка. Тиррон сел напротив Гэла, откинулся на высокую спинку резного кресла, распорядился:

— Кэрфи, налей другу биара.

Гэл уже не напоминал халкейцу легкомысленную фразу, брошенную в холодной заснеженной долине на краю их путешествия: «Я тебе не друг…».

А Халкеец как будто забыл сказанное тогда, встал, пошатнулся, приковылял к столу, облокотился, схватился за блестящий кувшин — не разлил.

Тоун наблюдал за гостями, пытался понять, что их, таких разных, держит вместе. Кэрфи — добрый, простодушный детина, богатырь, не знающий свою силу, на добро отвечающий добром. И его темный спутник — скрытный, замкнутый, опасный, на вопросы отвечающий коротко, а на добро — недоверчиво, и страшно такому руку протянуть… А с ними ребенок — милый, непосредственный, смеющийся, беспечный, защищенный.

Айрэ сел сверху на лежащую собаку и зарылся руками в густую шерсть. Пес поднял голову, посмотрел на Гэла в поисках сочувствия, Гэл ему посочувствовал, сделал глоток и посмотрел в чашу, оттуда, как из глубокого колодца, на него смотрели темные, синие глаза загнанного зверя — и вправду нужно напиться… Кэрфи наполнил свою чашу и вернулся в кресло. Вино было терпким, густым, сладким и пьянящим. Вино — биар — из сладких фруктов, и как только эти фрукты успевали здесь набраться нектара, с таким климатом?

Большая дверь приоткрылась и в зал скользнула легкая тень, как будто сотканная из тумана. Гэл мог бы сложить о ней песню: глаза серые, как дождь, лицо нежнее утреннего света, волосы — струящиеся весенние ручьи, тело гибкое и стройное, как молодое дерево. Платье, вышитое золотыми нитями, волнами струится, рукава, как сложенные крылья. Он запутался, не находя рифмы, удивленный — девушка была не сэнпийкой, девушка была… Вот почему Тиррон так смело пригласил оборотня в замок.

Кэрфи встал, приветствуя незнакомку. Не сводил с нее взгляда, покраснел до коней волос.

А девушка подошла к тоуну, как будто не замечая гостей. Тиррон встал, обнял ее, погладил по белой голове, она поцеловала его в бородатую щеку, и улыбнулась.

Хозяин замка с гордостью сказал:

— Вот, племянница моя — Нэллэи.

Айрэ сполз с пса, видел — это не его мать, но волосы девушки были такие же, как у Лэноры, малыш тихо заплакал. Гэл опустился рядом с сыном на колени, взял на руки. Пес едва слышно заскулил и лизнул руку ребенка.

Нэллэи увидела слезы ребенка, утратила вид ледяной богини, растерянно посмотрела на странных гостей. Тиррон поспешил представить незнакомцев девушке:

— А это наши гости, милая. Этого желтоголового зовут Кэрфи, а этого, — тоун хмыкнул, с усмешкой посмотрел на Гэла, — а как тебя назвать?

Об Айрэ заботились все служанки и кухарки замка под неусыпным надзором старой няни, а большой хозяйский пес Гар ходил за ребенком тенью.

Кэрфи быстро привык, что одежда снова всегда сухая, и постель теплая, и еда сытная. Он неожиданно заскучал в маленьком мирке старого замка. Часами смотрел в окно на серый дождь, напоминавший непреодолимый подпространственный туман. И белая фея Нэллэи была так холодна. И бродил халкэец по замку, как неприкаянный, не зная, чем себя занять. Искал Гэла на конюшне — тот был в кузнице, приходил в кузницу — несносный нодиец сбегал на кухню, искал на кухне — Гэл тренировался на смотровой площадке. Со смотровой площадки Кэрфи уже видел нодийца, скачущего на Огоньке вдоль дороги вокруг замка. Поймать Гэла Кэрфи мог только в библиотеке замка — каждый раз удивляясь, откуда нодиец знает значение странных сэнпийских закорючек.

Кэрфи хотел поговорить с кем-нибудь о своих чувствах к Нэллэи, посоветоваться, рассказать о том, как она прекрасна и изысканна, о том, как у него замирает сердце при встрече с ней, о том, как она равнодушна, хотя во время ужина иногда кокетливо смеется. Знает ли она, как Кэрфи влюблен? Но с Гэлом об этом говорить не решался, сидел в кресле, молчал, вздыхал и рассматривал рисунки в рукописных книгах.

Огонек нервно забил копытами на гулком подъемном мосту замка. Стражники снова поспорили о том, поскользнется ли рыжий конь на мокрых досках, или попросту сбросит всадника, начнет носиться бешеным галопом по деревне, распугивая теток и кур. Так было уже дважды за десять дней. Но не сегодня.

Гэл едва сдерживал коня, поочередно одергивал поводья. Знал — если позволит коню перейти в галоп на мосту, непременно будет сброшен. Первый раз они едва не свалились в ров вдвоем, второй раз Гэл полетел туда сам. Без Айрэ ездить на Огоньке было сплошным экстримом.

Огонек едва прошел мост, сорвался-таки в галоп. Остановить коня теперь невозможно, нужно просто поудобней устроиться на новом седле (подаренном Тоуном) и ждать, когда Рыжий устанет. Зачем выгоняет из сухого замка себя и коня, сам Гэл не знал, просто… конь должен бегать… а Гэл не мог целый день сидеть в каменных стенах. Вырывался на волю, как пленная птица из клетки, и возвращался к сыну, мокрый, уставший, счастливый… без мыслей…

Нэллэи сидела на резной скамейке у стрельчатого окна с небольшим пергаментом в руке. Дочитала письмо, на глазах слезы, сердце рвется от счастья из груди. Она вскочила, закружилась по комнате, обняла служанку, не зная, как выразить радость разделенной любви. Села на широкий деревянный подоконник, обхватив коленки руками. Тиннэ принесла подушку и мягкую шкуру:

— Госпожа, холодно и сыро, дайте я вас укрою.

Нэллэи посмотрела в окно, увидела, как по дороге, прочь от замка, мчался рыжий конь, а на его спине, согнувшись и привстав в стременах, черный всадник. Засмеялась:

— Тиннэ, он снова носится вокруг замка, сломает он себе шею на этом коне…

— Противный он, — фыркнула Тиннэ, провожая всадника злым взглядом.

— Почему? — Нэллэи с любопытством посмотрела на девушку.

— Я ему намекала, намекала, — ворчала рыжая Тиннэ, — а он только шутит — дурак дураком. Светленький куда приятнее.

— А ты и Кэрфи намекала? — звонко засмеялась Нэллэи.

— Нет… — вздохнула девушка, застенчиво опустив глаза. — Светленький вас, госпожа, взглядом пожирает, это всем видно. Увидит вас и краснеет.

Нэллэи смеялась:

— А ты попробуй, отвлеки его. Мне он все равно не нужен. Я Литто люблю, — тоуна поцеловала край пергамента, с любовным посланием от юного воспитанника тоуна Фэрраса — хозяина соседнего замка.

Гэл, утомив коня, возвращался в замок. Огонек плелся шагом по каменной дороге мимо глинобитных, потемневших от влаги крестьянских домов. На дороге, опираясь на клюку, стояла сгорбленная старуха с морщинистым лицом, в накидке из грубого полотна.

Огонек остановился, вскинул голову, пронзительно заржал и попятился, прижимая ужи. Гэл почувствовал знакомый запах зверя. Огонек поднялся на дыбы. Старуха погрозила клюкой и закричала:

— Уходи отсюда! Это его земля! Его охотничьи угодья! Тебе здесь не место! Не уйдешь, он тебя прогонит!

Гэл хотел было соскочить с коня и поймать вредную бабку, но, прокаркав свое сообщение, она быстро начала ухрамывать прочь. А Огонька калтокиец бросать не рискнул, лови его потом в лесу на потеху ворлока.

— Черт… — прорычал Гэл, толкая коня, но рыжий присел на задние ноги и отскочил в сторону, — вредная скотина! — ругался Гэл. Но, увы, Огонек не собирался ловить опасных старух, развернулся и помчался в замок. Пока Гэл его останавливал да попытался вернуть назад, от старухи остался только запах.

Всю ночь Гэл рыскал зверем по окрестным лесам в поисках «хозяина охотничьих угодий», не нашел и следа, дождь смыл все. Утром едва хватило сил вскарабкаться по стене замка и добраться до своей комнаты. Снял мокрые штаны и «нырнул» под холодное одеяло. В маленькой кровати тихо посапывал Айрэ, он только позвал маму во сне и повернулся на другой бок, палец неизменно был во рту.

Тиннэ вжалась в стену, сердце билось громче господских часов — она увидела, как под утро черноволосый вернулся в замок через стену. Или у него любовница в деревне, или он шпион Фэрраса? А если намекнуть ему, что она его видела и потребовать плату за молчание? А если он за это ее убьет?

Утром в деревне поднялся крик и беготня — пропал ребенок. Вечером был, утром не нашли, обыскали дом от чердака до подвала, обыскали двор и хлев, перерыли сено. Побежали к соседям, никто ничего не видел, только девчонка соседская ночью во двор выбегала, испугалась, увидав страшную тень зверя во дворе — забыла, зачем выбежала, вернулась в дом, терпела до свету, носа из-под рядна не высовывала.

Крестьянин, потерявший ребенка, собрал соседей и активных соседок, привел всех к воротам замка, разбудил криками стражей, потребовал у тоуна помощи — вооруженным отрядом ребенка искать. Тоун вырядил десять своих наемников.

Гэл проснулся к обеду, вышел из комнаты, спустился на кухню. Кухарка Миннэ встретила его громкими грубыми шутками, дала ломоть хлеба с копченым мясом. Айрэ выбрался отцу на колени, рассказывал о чем-то. Миннэ спросила:

— Зверь дите в деревне украл… не слышал еще?

Гэл посмотрел на кухарку — неужели его подозревают? Но нет, люди дотехнического периода не скрывают перед нечистью ни страха ни агрессии…

— У кого? — спросил Гэл, держа в руке хлеб с мясом. Айрэ обкусывал мясо прямо из отцовских рук.

— У Пирра, — Кухарка заговорила тише, — вечером был ребенок, а утром не стало, зверь пришел… Может, Пиррэ и просыпался, может, испугался, как же против зверя-то? А теперь кричит на всю округу — зверь, зверь!.. А когда в позапрошлом году у Конгарра дочь из дому зверь свел, Пиррэ смеялся: мол, жених увел, или мать упреками прогнала… А собаки-то молчали и тогда и сейчас.

На кухню протиснулся Гар и лег у ног Гэла.

Миннэ с изумлением посмотрела на свирепого хозяйского пса:

— А тебя собаки любят…

Дверь вновь открылась, пришла Тиннэ с кувшином, за горячей водой для госпожи, увидела Гэла, побледнела.

— Что с тобой деточка? — удивилась Миннэ.

— Беда в селении… — прошептала Тиннэ, не сводя испуганного взгляда с Гэла. Гэл уже понял — ворлок его классически подставил…

— Тебе водички горячей? — Засуетилась кухарка, — сейчас, деточка, сейчас… Да ты сядь. Испугалась-то как. Тоун сказал, воины ночью будут в деревне сторожить. Тиннэ головой кивнула, но буквально прикипела взглядом к черноволосому. Миннэ заметила, насторожилась, спросила: — Или подозревают кого?

— Говорят, тот самый зверь вернулся, который раньше здесь разбойничал. А если это кто из тех, что в замке живет? — голос у служанки дрожал, она со страхом смотрела на Гэла.

Кухарка застыла посреди кухни, вперив кулаки в бока, поочередно следя за обоими.

Айрэ соскочил с отцовских рук и упрыгал из кухни. За ребенком поплелся пес.

— Да ты что, девонька?! — возмутилась Миннэ, — кабы кто из наших, его бы тот колдун, который приезжал, давно указал бы…

Гэл встал:

— Меня кузнец ждет.

Миннэ едва дождалась, пока Гэл дверь закроет, и сразу набросилась с вопросами на служанку:

— Ты думаешь, он это?

Тиннэ схватила кувшин, едва не обожглась и выпалила:

— А не знаю я! — выбежала, даже дверь не закрыла.

Миннэ так и осталась стоять посреди кухни, позабыв о делах, только и проговорила, глядя на дверь:

— Да… Глупости какие, тоун волколака в замок привел… Вот это да… Его брат женился на оборотне… а сам он… подобрал бродягу… Вот это да… На роду у них, что ли, написано, или проклял кто…

Служанка вернулась в покои госпожи, налила воды в таз, позабыла разбавить горячую воду холодной — как завороженная. Нэллэи заметила рассеянность служанки, пробовала шутить о любовной тоске. Потом утешала, мол, братья и сестры Тиннэ уже выросли, а волколак только совсем маленьких ворует, но вспомнила, что в замке тоже теперь есть малыш — услыхав напоминание об Айрэ, Тиннэ закрыла лицо руками и заплакала.

Гэл готовился ловить ворлока и этой ночью — должен был поймать старого колдуна ради собственной безопасности. Если не поймает, уйдет из замка, спасая сына.

— Ах, вот в чем дело! — изумился Тиррон, — а она видела, как он становиться волколаком?

— Нет, дядя, — Нэллэи покачала головой, — только как он на рассвете через стену перелез, а разве простой человек смог бы по таким стенам взобраться, да и встретил ты его в лесу после того, как волколака из лука расстреляли. Псы этой ночью молчали, и на гостя псы не лают. Волколак уже два года в наши края не заглядывал, только теперь вернулся, а никто его человеческого облика не знает.

— Твоя правда, дитя, — тоун опустив вихрастую голову, пушистая борода легла на грудь, — прикажу пажу найти Кэрфи, поговорить мне с ним нужно. И пускай твоя служанка молчит, смуту пока не поднимает, и без того все селение как улей пчелиный взбудоражено.

Тоуна головой кивнула и к двери пошла, но остановилась, оглянулась:

— Дядя, я спросить хотела, — тиррон кивнул головой, — Я маленькая была… Люди под замком с факелами бегали, кричали, а потом мама и папа исчезли. А в хрониках рода я не нашла описания этих событий. Это ведь не сон был?

— Твой отец погиб на войне, деточка, а мама…

— А мама умерла, не выдержав разлуки, — вздохнув, закончила Нэллэи легенду, как давно усвоенный урок, но уже не так уверенно, как раньше. — Я распоряжусь позвать гостя.

Рыжий стоял на развязках и с упоением звонко грыз цепь, которой был привязан. Гэл прибил подкову на переднюю ногу коня, привычно отмахнулся от любопытного мягкого носа, уже не обращая внимания на клацанье зубов. Огонек поставил ногу на каменные плиты пола и с любопытством осматривал ее. Гэл хмыкнул, вспомнив, сколько усилий приложил для того, чтобы упрямый жеребец позволил подковать себе первую ногу. Сколько криков, беготни по конюшне: порванная цепь, разорванный недоуздок и едва не растоптанный конюх. А вторую ногу подковали совершенно спокойно. И вот теперь эта ненормальная лошадь стоит и спокойно любуется своей ногой, как девушка новой туфлей. Доведя ковку до конца, затер гвозди и расправил уставшую спину. Завел коня в денник, бросил ему охапку сена, а потом долго стоял и смотрел в открытую дверь конюшни. Перед глазами дневной дождливый сумрак постепенно сменялся вечерним дождливым сумраком. Из звуков только шелест нескончаемого дождя по черепичной крыше, слышно, как кони переступают с ноги на ногу, скрип зубов, фырканье и топот бегущих ног — это за ним. Вздохнул. Рыжий неловко коснулся губами его плеча через решетку, Гэл погладил мягкий нос, волоски щекотали ладонь:

— Правильней было бы забирать Айрэ, тебя, и бежать, но ворота закрыты…

Конь как будто понимал, толкнул головой в плечо хозяина: «Мол, бежим, если нужно, бегать я умею».

Мальчик паж вбежал в конюшню. Выкрикнул с порога:

— Тоун приказал! Немедленно!!! В большой зал!!! — последнее громкое предложение мальчик паж кричал, уже выбегая из конюшни. Топот отдалялся.

Гэл открыл денник Огонька, обнял большую рыжую голову.

— Ну вот, — говорил калтокиец коню, — снова как всегда — я устал… — Огонек, удивленный неожиданной лаской, вырвал голову из рук хозяина и для порядка укусил его за запястье, а потом уткнулся теплым носом в шею. Гэл погладил мягкий нос, закрыл денник и накинул плащ.

В коридоре под потушенным факелом Кэрфи схватил Гэла за ворот рубахи и, толкнув в стену, приподнял… Дурной силы в этом бессмертном было много.

— Ты что творишь, оборотень? — прошипел Кэрфи.

Калтокиец сбил руки халкейца с себя…

— Где бы ты не появился, кругом беда, — продолжал Кэрфи, — ребенок пропал, Тиннэ утром тебя видела, когда ты вернулся… Айрэ там, в зале, рядом с креслом тоуна! Ты понимаешь, зачем он там?!

Гэл знал, что Айрэ в зале — заложник.

— Зачем тебе дети? — спрашивал халкеец.

Как сквозь сон доносился голос Кэрфи. Гэл понял, о чем спрашивал его бессмертный, удивился:

— Ты дурак? — Кэрфи побледнел. От возмущения поток слов иссяк. — Вот и молчи, если ума не хватает… — с горькой усмешкой сказал Гэл и, открыв большую дверь, вошел в зал.

Знакомая полубезумная бабка с клюкой. Сидя на полу, рыдает женщина. Бледный мужчина, в скорбной ярости. И еще с десяток злых мужиков да воинственных теток. Здесь же слуги замка, конюхи, кухарка и бледная Тиннэ. На возвышении кресло, в кресле грозный тоун. Вокруг него полтора десятка наемников. У ног тоуна, на подушке Айрэ… возле мальчика Лэннэг с ножом. Все грозные да мрачные, только пес Тиррона поднял голову и вильнул хвостом.

Гэл стоял в дверях, смотрел только на тоуна. Люди вокруг молчали, даже потерявшая ребенка несчастная мать замолчала и с ненавистью прожигала взглядом пришедшего.

Айрэ удивленно посмотрел на отца, улыбнулся, отбросил маленькую игрушку: деревянную лошадку на колесиках, вскочил с радостным криком:

— Папа! — но Лэннэг удержал его. Айрэ начал кричать и вырываться из рук воина.

Услышав детский крик, совершенно обезумев, несчастная мать похищенного ребенка вскочила и бросилась на Гэла. Лицо перекошенное, пальцы согнуты, как когти хищника. Два стражника успели остановить ее, но отец ребенка и другие крестьяне тут же подались вперед, воины Тиррона выстроились между ними и обвиняемым. Женщина истошно кричала:

— Г-г-где м-м-мой ребено-о-о-ок???!!!

Державший крестьянку воин с ненавистью оглянулся на Гэла.

Айрэ устал кричать, замолчал, но продолжал вырываться из рук Лэннэга.

— Связать… — последовала команда Тиррона.

Лэннэг держал рядом с горлом ребенка лезвие ножа — намек недвусмысленный. Дуэль взглядов тоуна и его гостя продолжалась.

«Ну ты же знаешь, ты догадывался…» — говорили синие глаза оборотня.

«А если я ошибся?» — спрашивали темные глаза тоуна.

Стражники быстро и добросовестно заломили руки чужака за спину и туго связали запястья. Гэл не сопротивлялся. А осмелевшие крестьяне, толкаясь и давя друг на друга, потребовали сжечь волколака на костре. Гэл не сдержал ухмылку — костер в такую погоду, неужели они со страха готовы пожертвовать сухими дровами? Он мог бы сказать: «Отпустите меня, я найду похитителя и верну вам ребенка…» но кто же ему поверит. Тоун смотрит — как тавро каленым железом ставит. Кэрфи бледный у двери стоит, рубашку на себе рвет. Тоуна будто призрак за креслом дяди маячит, ей страшно. Тиннэ плачет, прижавшись к кухарке, кухарка руки в боки уперла и не мигая ждет, чем это все закончиться. Конюхи столпились у колонны, обсуждают, вспоминают странности, замеченные за чужаком, чего не видели — придумывают. И Гэл смотрит на заплаканное лицо своего сына.

— Убить!!! — слышатся вопли.

Пес подошел, лег у ног оборотня, спрашивал взглядом: что мне сделать для тебя? Не слышал ответа…

Тоун встал, все притихли, только Айрэ плакал. Тоун смотрел на людей, люди ожидали от него справедливого решения, а если не будет справедливого решения, они сами виновного накажут, а чужак виновен… Тоун смотрел на связанного волколака. Волколак был равнодушен и высокомерен, как будто не он сейчас стоит здесь, не его судьбу решают…

— Пускай скажет, где ребенок!!! — выкрикнул один из крестьян и трусливо спрятался за спины своих друзей.

— Убить его отродье! Тогда он все скажет… — прошипела та самая старуха, что встретилась Гэлу на дороге, та самая, которая передала ему послание от ворлока. Гэл медленно повернул к ней голову, вокруг нее заклубился туман смертельного холода, глаза чужака потемнели, старуха упала на пол и забилась в конвульсиях. Люди закричали, разбежались, попрятались за колонны, прижались к стенам, стражники и те отступили, только тоун остался стоять на возвышении подобно скале. Старуха кричала. Лэннэг медленно отпустил Айрэ.

Гэл почувствовал — его ноги подкосились — погорячился… силы, кое-как накопленные за время пребывания на Сэнпе, истратил в один миг на сумасшедшую старуху. Он пошатнулся, выругал себя… глаза закрывались.

— Он колдун!!! — слышались истеричные возгласы, — колдун!!!

— Увести его, закрыть в подземелье, колдунов можно судить только законным судом! — громко приказал тоун.

Воины оттеснили возмущенных крестьян древками копий, освободив дорогу колдуну.

— Где мой ребенок?! — все еще кричала крестьянка.

Старуха почувствовала, что боль прошла, но продолжала лежать на полу и стонать, призывая беды на голову колдуна.

— Я обещаю, виновный будет наказан! — уверенно крикнул Тиррон, — а теперь прошу покинуть мой дом! — он взял за руку свою племянницу, — пошли.

— Дядя, но ведь это все дикость… — тихо говорила Нэллэи. Подхватила на руки плачущего Айрэ, успокаивала, — Айрэ, малыш, не плачь, все будет хорошо, а что, если это просто сказки, и ребенка украли бродяги, или он в колодец провалился?.. Хотя… вернулся чужак тем же утром…

— Разберемся… — буркнул в усы угрюмый Тиррон.

— Он колдун! — громко шептали в коридорах замка.

— Ребенок ему нужен для колдовства, — науськивала старуха.

— Но тоун обещал…

— Я надеюсь, судья его заставит во всем признаться, ишь какой, только старух что и может с ног валить, и отродье его сжечь.

— Ничего, не будет больше детей жрать…

— А-а-а-а-а… — застонала несчастная мать и потеряла сознание.

Оборотня проводили по каменной лестнице в подвал, провели по длинному темному коридору, открыли стальную дверь. За дверью снова ступеньки, здесь ему помогли — толкнули в спину, а он уже и не понимал, что происходит, падал куда-то вниз, будто бесконечно, удара об пол не почувствовал. Дверь лязгнула сверху, заскрежетали засовы, послышался смех, стражи, избавившись от него, обрели чувство юмора.

Гэл проваливался все глубже и глубже, потоки сознания уносили его в глубины космоса и времени.

…В старой таверне, на краю древнего, как сама жизнь, космодрома, за столиком в сумеречном углу сидел Лиар. В той самой таверне, где несколько вечностей назад тощий, грязный, пьяный юноша, почти мальчишка, сбежав от отца — садиста, напился до беспамятства и, облокотившись об стойку бара, не слыша издевательский смех и шутки космонавтов, астронавтов, пилотов, наемников, грузчиков, ремонтников и бродяг, заплетающимся языком бубнил, что он рожден быть великим космическим пиратом…

То было давно, во времена первой космической эры. Тогда, несколько вечностей назад, могущественный, известный всем капитан пиратского корабля вошел в задымленный, пропахший спиртными парами зал таверны, и все замолчали. К своему удивлению, в пьяном измученном студенте, спавшем под стойкой бара Гэл увидел хранителя энергии Пустоты. Великий пират бросил на стойку бара блестящий камень, и, не брезгуя подхватил пьяного мальчишку на руки, не забыл, конечно, и бурдюк с вином, за которым пришел в эту заброшенною таверну. Гэла сопровождала тишина, никто не посмел спрашивать, никто не осмелился заступиться за студента.

Лиар, который был мертв, сидел в старой таверне, которой уже вечность не существует. На краю древнего космодрома, куда больше не садились корабли. На той планете, которая уже рассыпалась в пыль, за грязным пластмассовым столиком в углу зала, в руке у него был прозрачный пластиковый стакан с холодным хмельным напитком, рядом стоял еще один, желтые орешки рассыпаны на столе. И сам Лиар теперь мало напоминал того забитого и одновременно мудрого мальчишку, как мало напоминал того величественного хранителя силы Пустоты, бессмертного, обладающего наибольшим могуществом Вселенной. Теперь он был бледным духом, мудрым и потерянным.

Лиар улыбнулся, кивнул головой:

— Садись, капитан…

Гэл ухмыльнулся:

— И тебе здравствуй… студент… Ты стал пиратом?

Лиар ответил:

— Нет, капитан… Я оказался Хахгэтом, а ты Волном.

— Бывает… — прошептал Гэл, взял в руки холодный стакан, сделал глоток, — хорошее, неразбавленное, а я люблю рыбу…

Лиар щелкнул пальцами, подошла девушка, щупальца вместо волос, передник длиннее юбки, сапоги высокие, как было модно и тогда, во времена первой космической эры, и сейчас:

— Что вам, господин?

— Этот пират хочет рыбы, но он гурман — принеси Дноггу.

Девушка кокетливо хихикнула и убежала выполнять заказ. Лиар достал из внутреннего кармана светло-серого кожаного плаща сигареты и спички, положил на стол перед Гэлом.

Гэл прикурил сигарету, долго смотрел на горящую спичку, когда спичка погасла, Гэл спросил:

— Ты хочешь поговорить, мальчик?

— Почему вы все меня обманули?

— Я не обманывал тебя.

— Да, конечно, капитан, ты просто ничего не сказал.

— Я хотел, чтобы ты счастливо прожил свою жизнь.

— Наверно, так было бы лучше…

— Прости, студент…

Лиар хмыкнул, вероятно, он сейчас был мудрее и Гэла, и Зэрона:

— Я познал то, что не познать и многим мудрецам, я осознал, что верить в добрых богов глупо, потому что боги — дети…

— Увы, — горько улыбнулся Гэл, — но ты смог создать свой мир и вернуться в то время, когда был счастлив, и ничего не знал.

Пиво вдруг стало горьким, рыбу так и не принесли, сигарета растаяла. Стены таверны исчезли, и Гэл оказался в пустоте. Ничего не было, только пустота. Темнота. Тьма разрозненной энергии. Гэл лег на эту пустоту. Закинул руки за голову и влепил во тьму несколько звезд для созерцания.

Лиар проявился в темноте, как звезда, сел рядом, на то ничто, на котором лежал Гэл:

— Вот он, теперешний мой мир, Волн…

— Жаль.

— Тебе жаль, что я обрел собственную пустоту?

— Жаль, что ты так и не жил всю свою вечность. Ты лишь готовился отдать всего себя.

— Я ненавижу тебя, капитан…

— А я сожалею, что забрал тебя из той таверны, может быть, если бы ты сам шел по жизни, все было бы иначе. И Зэрон не заметил бы тебя…

— Поздно сожалеть, что случилось, то случилось капитан.

— Ты прав, мальчик.

— Прощай, я устал быть.

— Родись снова, и живи, студент, просто живи.

Гэл очнулся, когда его захватили за ворот рубахи и подняли вверх. Затем последовала пощечина, от которой он хотел отмахнуться, а оказалось, рук у него нет. Вторая пощечина заставила вспомнить, что руки у него связаны, он открыл глаза. За ворот рубахи его держал Тиррон. Рядом с Тирроном стоял Лэннэг с факелом. Гэл вырвался и упал:

— Хватит меня бить, я очнулся…

— Очнулся он… Что ты делал ночью в лесу?! — Тиррон дрожал от ярости, — Собирался пустить тварь в замок?! Отвечай! — Казалось, малейшая заминка с ответом, и он убьет оборотня.

Гэл попытался встать… Тиррон подхватил его за связанные руки и дернул вверх, боль в вывернутых руках, в глазах вновь потемнело.

— Ты ему помог ребенка украсть?! Собак отвлекал?! Говори!!! — Тиррон вновь встряхнул Гэла.

Гэл разозлился, из последних сил рванулся, в обороте вырвал руки, горевшие огнем и заорал:

— Ргот!!! Я ловил эту сволочь!!! Что, ты не видишь, он меня подставил?! Черт возьми!!! — не удержал равновесие и снова рухнул на колени, — Даэр-тэсс…

— Хотите, я им займусь? — Спросил Лэннег, — во всем сознается…

— Хочу, — ответил тоун. Теперь он стоял над Гэлом, сложив могучие руки на груди, буравил ненавидящим взглядом, спрашивал, — ну? И почему ты не стал сейчас зверем? Веревки мешают? Может, тебе руки развязать?

Лэннэг хмыкнул, достал из ножен меч. Гэл представил себе предстоящую схватку, и произнес с ухмылкой:

— Развяжи…

Тоун резко наклонился, поднял Гэла за шиворот и острым ножом перепилил веревки:

— И?.. Я хочу это видеть… Я должен знать…

— Что ты должен знать?! — спросил Гэл. Руки у него болели, не слушались, и ему нужно было время, чтобы восстановить затекшие мышцы, — что ты должен знать?..

Калтокиец и сэнпиец буравили один другого недоверчивыми, злыми и язвительными взглядами.

— Я видел его… — сквозь зубы ответил Тиррон, — теперь покажи себя…

— Ты безумец… — хмыкнул Гэл.

Тиррон разозлился:

— Превращайся!!! Или я убью тебя!!! А щенка твоего продам на каменоломню!

Гэл зарычал, перетек в зверя и навис над оцепеневшим тоуном. Лэннэг бросился наперерез зверю, выставив перед собой лезвие меча. Гэл зарычал:

— И что теперь?

Тиррон побледнел, отступил на шаг. Лэннег начал размахивать перед клыкастой пастью факелом. Тиррон не ожидал увидеть такого зверя. Там, в лесу, на большом расстоянии, волколак, который мчался за лошадью, казался не больше волка. Оказалось, он был просто дальше, потому стрелы, долетев до него, утратили убойную силу. И уже без злости, осторожно подбирая слова, Тиррон спросил:

— Ты действительно хотел его убить?

— Да… — рыкнул зверь и в один едва уловимый миг вновь стал человеком, отошел к холодной и влажной стене, прислонился, — я ловил его, так же, как и ты. Но ошибся… Он не только оборотень, он еще и колдун. А я не достаточно силен.

— Вы воюете за территорию, как волки?

Лэннэг опустил меч, перевел дыхание и тоже прислонился к стене.

Гэл устало отвечал:

— Он меня попытался изгнать или убить. Я зверь проходящий, а он тут часто промышляет. Вот только не пойму, зачем ему дети…

— Не знаю. Но ты не первый оборотень, которого он пытается изгнать — первым была мать Нэллэи. — Гэл удивился. Тиррон продолжил: — Он также ее подставил. Она за ним ночью охотилась, а утром ее обвинили в пропаже крестьянского ребенка. Старый зверь привычек не меняет. Ладно, пошли.

— Куда? — растерялся Гэл.

— Здесь недалеко. Идем, я дважды одинаковых ошибок не делаю, — проговорил Тиррон и спросил Лэнэга, — коня ему оседлал?

— Да, тем седлом, которое вы ему подарили. Я бы ему и коня не отдал… — ворчал наемник, — да тот конь никому не нужен, сам как волколак…

— Тебя не спрашивали.

— Руку мне грызнул, что волчара, — продолжал бубнить наемник, — я ему по морде дал, и сразу второй раз, он затих. Подпругу застегнул — и эта тварь меня едва копытом не убила. А уздечку пускай сам этот одевает, мне еще мои пальцы нужны.

Гэл унял головокружение и поплелся за тоуном.

Они поднялись на этаж выше, прошли по коридору и оказались в большом подземном тоннеле, где в стенах темнели бойницы, а темный сводчатый потолок оказался высоким. У стены застыл рыжий конь, оседланный и нагруженный мешками с поклажей. Конь боялся выйти из скудного круга света, потому что темноты боялся больше, чем звука боевого рога. Рядом с конем стояла Нэллэи, вокруг нее по каменным квадратам пола прыгал Айрэ. Ребенок таскал за собой звенящую трензелем уздечку, увидел отца… Нэллэи едва успела поймать малыша и закрыть ему рот. Девушка присела рядом с Айрэ и приложила маленький палец к своим нежно-розовым губам:

— Тссс…

Настырное подземелье пугало Огонька, он хотел на волю, он хотел избавиться от навязчивого давления стен и потолка, от ощущения замкнутого пространства, и когда почувствовал запах травы — рванул вперед. Гэл нес на руках Айрэ и не держал повод, конь поскакал к выходу. Но на улице был ураган, и Огонек, выскочив, испугался шума ветра, рванул обратно, едва не затоптав хозяина. Гэл вовремя вжался в стену, пропуская безумного коня. Рыжий едва только забежал за спину Гэла, остановился, развернулся на месте и начал прижиматься к хозяину. Гэл снял повод с его ушей, спустил с рук Айрэ. Малыш проснулся и удивленно осматривался, пытаясь понять спросонья, почему такой шум. Калтокиец дал повод сыну, попросил малыша стоять на месте, держать коня и не двигаться. Огонек потерся носом о плечо ребенка.

Гэл выглянул из подземелья… темное небо, жуткое завывание ветра, вода косым потоком… рядом ствол дерева лег поперек выезда. Гэл вернулся назад под защиту каменных стен тоннеля, необходимо было переждать…

Через час дождь ослаб, ветер устал, а Огонек отказался выходить из подземелья. Гэл буквально вытолкал коня на открытое пространство, едва не получив копытом по плечу. Зато Айрэ насмеялся вдоволь. Потом был мрачный серый дождливый рассвет и скользкая, размытая дорога. Огонек плелся, опустив голову, челка коня обижено вымокла и облепила лоб. Айрэ задал свою тысячу вопросов, устал, уснул и Гэла окружила только унылая монотонность дождевых капель. И все, главное не думать — сын жив и хорошо, Кэрфи бессмертный… и причем здесь Кэрфи? Огонек и тот дороже вместе со всей своей дурью…

До деревеньки на холмах грязь месили часа четыре. А как будто вечность. Огонек устал до того, что уже не реагировал на запах жилья. Путники из последних сил дошли до небольшого хутора на окраине села. Оказалось, что хутор брошен жильцами: дом разграблен, окна выбиты и кое-как заколочены, запущенный дворик и заросший сад огражден скудной изгородью. Этот был именно тот дом, о котором говорил тоун. Гэл уныло, с неубедительным оптимизмом, отметил про себя, что крыша цела и то хорошо. Да еще порадовало, что у основного дома пристройка для коня и кузница под навесом.

Огонек отказался подходить к новому дому, фыркал, пятился, поскользнулся, едва не упал, поднялся на дыбы. Гэл соскочил с него вместе с Айрэ. Коня успокаивали вдвоем, гладили, разговаривали, ругали. Огонек позволил завести себя во двор. Тогда Гэл заметил дым из прорех в крыше. Неужели страшный для крестьян, опустевший в прошлом году дом кузнеца все-таки кто-то осмелился заселить? Разворачиваться и уходить глупо. Может быть, коллега по цеху не прогонит?.. И Гэл постучал. За ветхой дверью послышались тихие шаги, и снова стало тихо. Калтокиец понял, что там, за дверью, кто-то слабый боится пошевелиться. Гэл толкнул дверь. Полено, которым была подперта дверь, вылетело. Испуганный обитатель дома отскочил, упал и начал ругаться скрипучим старческим голосом. Гэл шагнул в дом, не выпуская повода, но конь рванул обратно, видимо, посчитал, что его тоже втянут в дом, где темно и страшно. Айрэ смеялся.

Старушка услышала детский смех и удивленно посмотрела на маленького беловолосого мальчика, который взахлеб смеялся над высоким худощавым широкоплечим юношей и упрямым нервным рыжим конем.

Огонек заметил старушку. Застыл, как каменный, косясь на нее темным глазом. Гэл поспешил успокоить хозяйку:

— Здравствуйте, можно к вам на постой?

— Так не мой это дом, дитятко. Страшный это дом. Если ты не кузнец, сгоришь здесь по воле повелителя огня… — старушка говорила так проникновенно, что сама себя снова напугала.

— А ты не боишься повелителя огня? — удивленно спросил Гэл.

Старуха хитро улыбнулась, и не без гордости ответила:

— Я повитухой была, да и старая уже… Вот и живу, пока позволяет дух старого кузнеца…

— А я новый кузнец… — улыбнулся Гэл.

— О… А… Ну… так это… давно дом тебя ждет. Ты тут хозяин. Не прогонишь меня старую? Я готовить, убирать, стирать буду, да за дитятком смотреть. Куда ж одному управиться…

Дом необходимо было привести в порядок. Крыша протекала, окна отсутствовали, печь разобрана. Это только жить в доме кузнеца нельзя, а обворовать местные крестьяне не боялись.

Старушка принимала нового хозяина насторожено, и одновременно с радостью — одной, да на отшибе селения, жить страшно.

Айрэ отсыпался после бессонной ночи, Гэл укутал сына в теплые плащи, которые дал ему в дорогу тоун. Сам согревался работой. Но старушка заметила, что новый хозяин дома мерзнет, и подарила ему меховую безрукавку старого кузнеца, сберегла ее от грабителей. Странно было калтокийцу ощущать себя на чужой планете не гостем, а хозяином в своем доме. Как будто время внезапно остановилось, и он получил возможность побыть простым кузнецом в простой жизни, без вселенских сложностей. Дождь равномерно отбивал дробь по крыше, капли звонко падали прямо на глиняный пол. Рядом за стеной жевал сено Огонек. На столе стояла деревянная миска с остатками каши. Гэл сидел за тяжелым деревянным столом на лавке, осматривал новое жилье и слушал бабушку. Старушка рассказывала, что пришла она в этот дом, когда жители деревушки растащили из него все, что можно было унести — говорили, таков обычай. Но старушка помнила, когда она была молодой, был другой обычай: новый кузнец сам раздавал сбережения старого кузнеца.

— Не те теперь времена, — сокрушалась бабушка: — Не боятся ни маоронгов, ни латоров… — Гэл вздрогнул — неужели здесь помнят о тех древних пожирателях пространства, с которыми сейчас Зэрон сравнил Волнов. Старушка продолжала говорить: — Вчера утром тоун Фэррас, хозяин здешних земель, со своей сворой набег учинил. Один из разбойников в дом ворвался, а я спряталась за печкой, и лежала тихо. Наемник пошарил по дому, заглянул везде, лавку со зла перевернул, кувшин последний разбил, и ушел. Кузнеца искали… А зачем им кузнец?.. А я вылезти не решилась. Очень лют Фэррас — ему убить человека, что на землю плюнуть.

А еще она рассказала, что вчера в замке Тиррона поймали страшного перевертыша, того самого, который детями питается. Да только убил оборотень всех воинов Тиррона, половину замка разрушил и убежал… «Кто рассказал?.. Так бродяжка мимо проходила, вот и рассказала…»

Первым делом сложить в доме печь, пока стены не сгнили. Старушка Шилла, пока жила одна, устроила для себя некое подобие очага из оставшихся камней, но тепла это сооружение давало мало. Вторым делом покрыть крышу. Чем? — Так соломой же… — подсказала бабушка и принялась вязать небольшие пучки соломы. Пока она готовила пучки соломы, Гэл складывал из камней основу печи, отдаленно помнил, в какой способ это делается, теперь мог и на практике свои знания освежить.

Айрэ выспался и носился по дому, влез в глину, замешанную отцом, запутался в льняных нитях, которыми старушка связывала соломенные пучки, измазался в золе, в пыли, и в грязи — бегал на улицу… прибежал обратно, залез к Огоньку, тот вытер об ребенка морду и вывалял его в своей подстилке из соломы. Волосы у малыша слипшейся копной стояли дыбом, рубашка стала черно-бурой, а нос напоминал поросячье рыльце.

Огонек, оказалось, простудился, чихал и кашлял, распугивая небольших птичек, свивших гнезда под кровлей конюшни. Старушка заставила коня дышать паром травяного отвара из миски, поставленной на дно мешка. Огонек сопротивлялся, когда рядом был хозяин, но когда Шилла прогнала Гэла в дом, рыжий конь ей подчинился.

А потом Гэл провалился в лаз под пол за печью, там сохранились запасы круп и зерна, на чердаке нашли много сена для коня. А в углу маленькой конюшни еще одну закрытую деревом яму с овсом. Не верил старый кузнец людям, запрятал множество нужных вещей для нового кузнеца, и мешочек с монетами нашелся под кровлей. Вот если бы еще и крыша сама починилась…

Местные жители восприняли нового кузнеца насторожено. Но присутствие ребенка смягчало подозрение. Да и кузнец он был умелый. И женщинам понравился.

Дом понемногу приобрел живой вид. Гэл начал работать в кузнице. Пришли жители поселка, принесли работу: прохудившиеся котлы, сломанные грабли, лопаты, косы. Приводили подковывать небольших, крепких, круглых лошадок. За работу платили продуктами и монетами.

Шилла радовалась, у нее был дом и семья: новый кузнец хоть не в меру молчалив и задумчив, но не злой. И уже через десять дней она стала называть Айрэ внучком.

Огонек выздоравливал. Гэл не успевал за работой ездить верхом. Рыжий конь наслаждался покоем и начал толстеть. Гэл бросал в кормушку овес и грозился: — Все, завтра я тебя погоняю… наступало завтра, появлялись новые хлопоты.

Пряха принесла сковороду в починку, Гэл осмотрел старую сковороду с налипшей неоднократно прогоревшей коркой жира, и ушел в кузницу. Шилла заметила, что старая знакомая уходить не собирается, вздохнув, пригласила нежеланную гостью сесть за стол. Пряха была сплетницей на всю округу, такая как начнет говорить да выпытывать, полдня без дела проведешь. А гостья рассказывала последние сплетни, и как будто между прочим расспрашивалась о кузнице. Айрэ крутился рядом, изучал незнакомку. Пряха посмотрела на малыша и засокрушалась:

— Ох, забыла дома прянички, если бы знала о мальчонке… Это сын кузнеца? Надо же, такой молоденький, а уже сын, а мать ребенка где? Не рассказывал?.. Ой, скажу соседке, она собиралась прийти сюда с котлом… пускай прянички принесет. А знаешь — племянница Тиррола сбежала с Литто в замок к Феррасу, да только Литто ее не получит, Феррас сам хочет жениться на девочке, чтобы землю взять.

— Ой, — всплеснула старуха Шилла, — а девочка совсем молоденькая, как же так, ой, погибнет она. Фэррас ведь человек страшный — жестокий. Меня из замка выгнал, сказал — старуха не нужна хлеб напрасно жевать.

— Ну, Нэллэи — глупая… сама себя обрекла, — проворчала пряха. Погладила Айрэ по пушистым волосам, — дите-то какое. А этот кузнец не прост, хоть и лицом темен — спина ровная, руки тонкие. Не рассказывал, откуда пришел?

— Не рассказывал… — Шилла отложила деревянные спицы с вязаньем, кряхтя поднялась, бросила несколько поленьев в камин, — может, и не прост, но руками работать умеет. Конь только у него — ни землю пахать, ни в телегу впрягать…

Айрэ надоело играть разноцветными нитками, он встал с вороха сена и поскакал на одной ноге в кузницу. Старушка, кряхтя, поковыляла за неугомонным малышом:

— Стой… Да куда ж ты снова бежишь? Отец наказывал, чтобы ты в доме оставался.

Пряха улыбнулась:

— Вот и тебе судьба внука подкинула…

Вечер, дождь стучит по крыше. Старушка Шилла щелкает спицами. Огонь трещит в камине. Гэл сидит рядом с Айрэ на широкой лавке, что приспособили под кровать, и тихо поет колыбельную о белой кошке. Айрэ упорно борется со сном. Старушка замерла, спицы застыли, она слушает песню, на глазах появляются слезы. За всю свою жизнь она только в детстве слышала, как поет бродячий менестрель. А кузнец пел лучше бродячего менестреля из детства. Шилла тихонько утирала слезы рукавом. Айрэ засыпал, а маленькая ручка упорно цеплялась в полотняную рубаху отца.

Еще час, и свечи потушили, в доме стало темно. Старушка Шила легла на свой ворох сена, на теплой полати, за очагом. Гэл уснул на старых мягких шкурах у очага.

В тишине пронзительно и громко заржал Огонек. Калтокиец вскочил — услышал топот копыт по грязи. Айрэ заплакал. Старушка испуганно посмотрела на посеревшее лицо кузнеца, тот бросился к двери, распахнул ее. Айрэ соскочил с кровати. Гэл прикрикнул на сына:

— Вернись в постель!

Малыш, всхлипывая, поплелся к лавке. Шилла посеменила к ребенку, села рядом с ним, взяла на руки, гладила и успокаивала.

Гэл шагнул за порог. Увидел мокрую, забрызганную грязью, взмыленную морду коня, на коне — бледного измученного Кэрфи. Он сидел, боялся пошевелиться. Халкеец был без плаща, в промокшей рубахе, на кожаные штаны налипла грязь.

— Слазь… — коротко приказал Гэл.

— Я не могу, я себе все отбил, у меня ноги судорогой свело… — прошептал Кэрфи.

— Вынимай ноги из стремян, — Кэрфи не раздумывая, подчинился, Гэл резко дернул его с седла. Конь заплясал на месте. Гэл толкнул халкейца на порог: — Иди в дом.

— Нельзя ждать ни секунды! Нэллэи в опасности! — хрипел халкеец.

— Поедешь на рыжем. Иди в дом!

— На рыжем!? — возмутился Кэрфи, напоролся на свирепый взгляд Гэла и, не сказав ни слова, пошел в дом.

— Дядя Кэрфи! — радостно крикнул Айрэ.

Гэл сплюнул и повел коня в конюшню. Там ждала его Шилла.

— Расседлай, оботри его, потом покормишь, — проворчал Гэл, заводя коня в денник. Старуха кивнула головой, протянула ему плащ. — За Айрэ присмотри… — коротко распорядился кузнец, — не выпускай его из дому.

Шилла снова кивнула головой, а потом тихо попросила:

— Сын у меня… там… в замке… не убивай его… Беловолосый такой, серьга в ухе.

Гэл горько ухмыльнулся и затянул подпругу. Огонек возмущенно укусил его за плечо, Гэл отмахнулся от него: — Серьга в ухе?.. Ладно, — взял сердитого, коня за повод, повел на улицу под дождь. Огонек плясал на месте, на улице ему темно и страшно. Гэл представил попытки Кэрфи удержаться на спине шального жеребца. Не смешно…

Под двадцатиметровой крепостной стеной замка Фэрраса Кэрфи свалился с коня прямо в грязь. Гэл зверем склонился над халкейцем и прорычал:

— Вставай… поймай коня и жди меня здесь.

— Я с тобой… — решительно сказал халкеец.

Гэл хмыкнул:

— Тебя снова изувечат и прибьют, ты медленно регенерируешь. А я сам не поволоку ее к дяде, меня Тиррон на кол посадит, — и неожиданно пошутил, — сиди здесь, как подобает суровому рыцарю, жди дракона. Я скоро вернусь, — и прыгнул на мокрую стену. Халкэец сквозь непрерывный дождь услышал тихие скребки когтей по камням.

А коня Кэрфи поймать не смог. Огонек отбил задними ногами и умчался в темноту.

Кэрфи сидел под дождем, дрожал и думал. Он проклял дикую скачку на сумасшедшем коне. Вспомнил сказки о душах смертных, которые попадают в некие места, где нет надежды, и усомнился в том, жив ли он сам сейчас, потосковал, сосредоточился… и подумал: «Вот… если нодиец думает, что вправе все за всех решать только потому, что я попросил его о помощи, он глубоко ошибся. Я не так слаб, там, на корабле, я спасал людей, здесь смогу спасти Нэллэи».

Халкеец подошел к воротам замка и постучал.

Коридоры, как лабиринт, тянулись, извивались, разветвлялись, обрывались в лестницы и тупики. Гэл настроился на биокод Нэллэи, чувствовал ее, как зверь — пропавшего детеныша, шел по коридорам и залам замка, как по коридорам и каютам взятого на абордаж корабля — уничтожая все, что сопротивлялось. Знал — девушка в башне.

Лестница башни была слишком узкой для тэйла. Гэл вернул себе человеческое тело, но оставил длинные когти и клыки. На лестнице на него напали. Калтокиец полоснул когтями первого противника, второго в броске отправил вниз. Не останавливался, и так знал — злополучный противник хорошо приложился затылком об каменную ступень. Преодолел еще несколько ступеней и вышиб тяжелую деревянную дверь, ведущую в комнату. В комнате полумрак, на тяжелых кованых подсвечниках горело две свечи, на полу лежал мягкий ковер, посреди комнаты стояла огромная кровать. В темной, тяжелой ткани балдахина запуталось тело молодого парня, на бледном лице кровоподтеки и синяки. Его обескровленные губы сжаты от гнева, желтые волосы в крови, едва дышит. На серых шкурах, устилавших кровать, запрокинув руки, лежал еще один бледный окровавленный призрак — Нэллэи, как мертвая. Оглушительную тишину разбил грохот на ступенях. Гэл вздрогнул, обернулся — в дверном проеме возникла огромная шатающаяся тень, и на свет вышел крупного сложения человек, спросил грозным басом:

— Ты кто?

Гэл готов был прыгнуть, он понял, что перед ним хозяин замка, разбойник-тоун Фэррас. Но на лестнице послышались шарканье, ругань и глухие удары. Пьяный хозяин замка отступил, или отшатнулся, от двери, в комнату влетел беловолосый наемник с серьгой в ухе, приложился о стену, упал и благоразумно не вставал. Следом вкатился Кэрфи, завалил канделябр, но второго противника из рук не выпускал, ожесточенно бил головой об пол до тех пор, пока тот не ослабил хватку на шее халкейца. Хозяин замка в пьяном оцепенении бездумно наблюдал за дракой. Гэл схватил второй канделябр и ударил Фэрраса по голове, разбойник уронил меч, упал. Гэл поднял оброненное оружие, чтобы убить тоуна, но Кэрфи неожиданно закричал:

— Нет! Не нужно! Мы и так этой ночью многих убили! Пора остановиться, он безоружен и ранен! — потом халкэец увидел девушку, вскрикнул, — Нэллэи! Что они с тобой сделали?!

Гэл проворчал:

— Что обычно делают разбойники со своей жертвой… — и уже громче, чтобы Кэрфи услышал, — этого человека необходимо убить.

Халкеец ответил с пафосом, как благородный герой романа, в стиле рыцарских саг:

— Я уверен — небо покарает его! — Калтокиец грустно ухмыльнулся, а Кэрфи с вызовом бросил: — Как ты можешь быть таким бесчувственным и жестоким?

Гэл пожал плечами, бросил меч, подошел к кровати, завернул девушку в шкуры и подхватил на руки…

По лестнице опять кто-то бежал, Гэл проворчал:

— Сколько вас…

Кэрфи поднял меч Фэрраса, любовался им. Гэл раздраженно сказал:

— Оставь его — это фамильное оружие, лучше возьми девушку, пойдешь за мной на расстоянии пяти шагов…

Кэрфи демонстративно и молча заткнул меч себе за пояс и с вызовом посмотрел на нодийца. Гэл положил ему на руки Нэллэи и ответил:

— Как хочешь… — глаза его пожелтели, блеснули клыки, а на руке появились когти, Халкеец отшатнулся, Гэл процедил сквозь клыки, — потом не говори, что я не предупредил…

— О чем!? — нервно спросил Кэрфи, и закричал, — ты ни о чем не предупредил! Ты только говоришь — то делай, это не делай!!!

Гэл удивился вспышке гнева, но совладал с собой и объяснил почти спокойно:

— Так вот, я тебя предупреждаю — врага нельзя оставлять в живых. А такой трофей, как личное оружие, можно взять только из рук побежденного или убитого… — И вышел.

Гнев и обида переполняли Кэрфи. На полу тлел ковер, свеча упала на него и зажгла, но во влаге Сэнпа огонь распространялся медленно. На лестнице послышались крики ужаса и боли, гасли факелы. Гэл спускался вниз, Кэрфи унял свою гордыню и пошел за нодийцем, ведь Нэллэи необходимо вернуть домой. Меч путался в ногах и мешал идти, но Кэрфи упрямо решил сохранить оружие побежденного врага.

Только трое первых, и то скорее по инерции, напали на оборотня, остальные услышав вопли убитых и разбежались. Факелы гасли, и слышно было тихое устрашающее рычание в темноте. Наемники убегали из замка искать укрытия в мокром лесу. Слуги попрятались в своих каморках, страшась даже слушать то, что происходило в коридорах и на лестницах.

Кэрфи, неся Нэллэи на руках, прошествовал по опустевшему замку, как победитель, в сопровождении оборотня, почувствовал себя сказочным героем с волшебным мечом за поясом. Он спас прекрасную девушку, победил короля разбойников… разогнал банду негодяев… Тихий рык нодийца развеял сказку:

— Стой здесь.

Халкеец унял дрожь, вызванную рыком над ухом, остановился, Нэллэи застонала. Кэрфи присел на камень, отвернул край одеяла, посмотрел на ее обескровленное лицо. Она открыла глаза, сначала испугалась, потом узнала Кэрфи, всхлипнула, из ее глаз покатились слезы. Кэрфи ласково шептал:

— Ничего, все закончилось, все теперь будет хорошо.

Вернулся Гэл, привел из конюшни двух лошадей, проворчал сквозь зубы:

— Здесь выдают замуж за того, кто изнасиловал… чтобы добро не пропадало. Вставай, бери лошадь…

— Как ты можешь! — Халкеец встал, и тут же вскрикнул, слегка приседая. Когда опасность миновала, пришла боль в ногах после бешенной ночной скачки: — Я не сяду на лошадь.

— Еще как сядешь… — ругался Гэл, — сядешь и поскачешь. Мы едем ко мне, ее нельзя везти домой, если бы ее выкрали… но она сама сбежала… пускай старик поостынет.

— Ты самый черствый и самый злобный… оборотень… — бухтел Кэрфи, со стонами забираясь в седло, он с трудом попал ногами в стремена. Каждое движение, каждое прикосновение седла к разбитым в бешеной скачке ногам отзывалось дикой болью.

Гэл как ребенка протянул халкейцу Нэллэи, и с неизменной ухмылкой спросил: — Скольких же оборотней ты до меня встречал?

— Такого впервые… — огрызался Кэрфи, он застыл в седле, стараясь не двигаться. Сказка о победах и рыцарях меркла.

Гэл вскочил на смирного, низкорослого, толстенького конька и подъехал к неподвижному Кэрфи, лошадка двигалась лениво и сонно. Он забрал Нэллэи, посадил ее перед собой, сказал халкейцу:

— Поедешь за мной, будь внимательным, лошади в темноте не все видят, тебе и так безгранично повезло этой ночью, — Кэрфи хотел ответить, но не успел, Гэл хлопнул его коня по крупу, — все, поехали.

Нэллэи лежала на лежанке старушки Шиллы, закутанная в те же шкуры, в которых ее вынесли из замка. Шилла сидела возле нее остаток ночи, потом длинный день. Под вечер девушка открыла глаза, наверно, теперь вернуть ей желание жить было сложнее, чем вытащить из замка Фэрраса. Старушка напоила юную тоуну отваром из трав и бульоном из птицы, говорила ласково, без умолку, утешала, рассказывала сказки, лишь бы девушка не оставалась наедине со своими мыслями. Мудрая Шилла ни о чем не спрашивала, обо всем догадалась, когда отмывала Нэллэи.

Гэл почти не заходил в дом, провел день на кузнице, работы, к счастью, хватало: мелкая починка домашней утвари, сломанная коса, настенный подсвечник. (Как можно было сломать тяжелый, топорной роботы железный подсвечник?). Гэл молчал, был угрюм и зол, а еще он вспомнил парня, который мог быть сыном Шиллы, вспомнил, как тот упал, ударившись о стену… а жив ли, мертв?..

Айрэ носился по дому, по кузнице, периодически заглядывал в конюшню, ждал Огонька. Притащил мокрого худющего котенка, и положил его на грудь Нэллэи. Котенок тыкался в маленькую, безвольную ладошку девушки мокрым носом — искал молоко. Шилла забрала маленького заморыша, налила ему кислого молока в крышку от горшка.

Кэрфи весь день просидел на лавке у окна, отказывался от еды, молчал. На его коленях лежал меч Фэрраса, он так сжимал рукоять чужого меча, что пальцы побелели. Смотрел халкеец только на Нэллэи. Думал лишь о том, что должен был удержать Нэллэи от безумного побега, но по глупости защищал ее любовь и ее выбор… и даже помог убежать.

Гэл входил в дом, и казалось, не замечал присутствия халкейца. Шилла пыталась примирить мужчин, но потом махнула на них рукой, у нее хватало забот о двух детях, Айрэ и Нэллэи.

Свою подругу пряху Шилла в дом не пустила, ничего не объясняя. Только сладкие вялые фрукты забрала.

Вечером Кэрфи встал, потоптался по комнате, сел у камина, положил в огонь несколько поленьев, его знобило.

Гэл закончил работу, снял кожаный передник, повязку со лба, вышел под ливень, сам не знал, что хотел смыть больше усталость или горечь. Не ожидал он, что жестокость людей все еще может так зацепить его, неужели не привык в тысячах войнах? Неужели все еще верил в людей? А еще мучительней была беспомощность, ведь он даже предвидеть такого не смог. Был когда-то творцом мира, творцов, жизни — теперь лишь разменной монетой для маоронгов. Стоял под темным беспросветным дождливым небом, опустив руки и запрокинув голову, едва сдерживая звериный вой отчаянья.

Вернули к реальности тихие шлепки, шаги по лужам, из темноты показалась бурая конская голова с грязной гривой в колючках. Огонек, хромая на все четыре ноги, подошел к хозяину и уткнулся грязным носом в его плечо. Гэл обнял коня за мокрую шею и проворчал:

— Когда тебе плохо — ты хотя бы не кусаешься… — И прижался лицом к мокрой грязной шерсти, закрыв глаза, вдыхал горький запах коня. Лицо его оставалось спокойным — еще есть время научиться плакать. А конь, счастливый, что нашелся, сопел, фыркал и не шевелился.

Ночью, когда все в доме легли спать, Шилла погасила лучину и села у окна.

Гэл не мог спать, лежал с открытыми глазами рядом со спящим сыном. Хоть бы на час отключить сознание, но давящее ощущение опасности не отпускало.

Нэллэи тихо плакала, ей казалось, что жизнь уже закончилась, ни веры, ни надежды… Кэрфи лег на шкуру у лежанки девушки, поставил себе задачу оберегать ее. И правильно, она никуда не сможет сбежать и ничего не сможет с собой сделать, для того нужно переступить через Кэрфи, а у Кэрфи бессонница.

В дверь громко и настойчиво постучали, грубый голос потребовал:

— Открой, мать!

Шилла вскочила, схватилась за сердце, и посеменила к двери. Гэл оказался у порога раньше старушки. Шилла испугалась: глаза кузнеца горели как у зверя, она едва не отмахнулась отгораживающим знаком.

Дверь затряслась под ударами ног. Кэрфи мгновенно оказался рядом с Гэлом, сжимал в руке бесполезный для него одноручный меч Фэрраса. Айрэ сидел на лежанке, тер руками сонные глаза. Нэллэи, услышав грохот и грубый голос, сжалась в комочек и накрыла голову. Котенок зашипел, выгибаясь угрожающей дугой, шерсть стала дыбом, сожалел, наверно, что он не еж.

За дверью требующий возмущенный голос:

— Мать!

Шилла заломила руки.

Гэл глухо прорычал:

— Пускай сложит все свое оружие у порога…

Голос за порогом приобретать просящую интонацию:

— Мать!!! Пусти… Здесь человек умирает!

— Сыночек! — громко сказала старуха, — положи железки свои у порога, все положи, и заходи тогда… Только положи железки. Кузнец просит…

— Да пошел он, твой кузнец! — вскрикнул сын Шиллы и ударил в дверь плечом, — пусти, а не то дверь вывалю, и кузнеца твоего выставлю вон!

— Сыночек… — Шилла едва не плакала, — сыночек… убьет он тебя… я знаю, что говорю, положи железки…

Еще один мощный удар плечом в дверь, и сын Шиллы влетел в дом. Гэл перехватил упрямую детину, развернул, как мешок с пухом, и пинком выбросил за порог в грязь. Тот, видимо, не сразу понял, что произошло, взгляд его был красноречивей ругани. Гэл не позволил ему высказаться:

— Я сказал, брось оружие у порога!

Сын Шиллы кинулся на кузнеца с кулаками:

— Ах, ты, выродок!

Старуха выбежала из дому вперед Гэла, остановилось перед своим агрессивным чадом, воздев руки к небу:

— Остановись! Совсем озверел у Фэрраса! Хозяин просит бросить железки у порога! Значит брось! И тогда заходи!

Гэл, не обращая больше на него внимания, вышел на улицу. У стены дома лежал завернутый в мокрый кожаный плащ юноша, с бледным как льдины Ангаллы63 лицом. Разбитая губа, затекший глаз, кровь на мокрой и грязной полотняной рубахе.

Гэл обреченно вздохнул, поднял раненого на руки и занес в дом.

Шилла забрала меч у застывшего, как столб, сына, и бросила его в грязь. Гэл остановился в дверях и обернулся вполоборота, коротко бросил:

— Заходи и сиди тихо.

Шилла тут же схватила своего детинушку за рукав и потащила в дом. Кэрфи пропустил всех, закрыл дверь. Меч Фэрраса он вновь заткнул за свой пояс.

Гэл положил юношу на ворох из шкур, где раньше спал Кэрфи. Раненный тихо застонал. У него была рана на животе, не глубокая, но он потерял много крови. Нэллэи долго как безумная смотрела на лицо юноши, сдавленно вскрикнула:

— Литто! — и потеряла сознание.

Шилла поспешила к девушке.

— Литто? — Переспросил Кэрфи, — тот самый Литто, ради которого она убежала? — халкеец разозлился, — убить его мало!

— Угомонись, — коротко бросил Гэл. Он снимал рваную, грязну рубаху с воспитанника Фэрраса, осмотрел рану, аккуратно прощупал ее, повернулся к Шилле, — нагрей воды, и принеси несколько чистых тряпок.

— Он жить будет? — спросила старуха.

— Да, — ответил Гэл, — ничего серьезного, лишь бы рана не воспалилась. Его резанули по животу, но резанули ножом, небрежно и вскользь. Фэррас не хотел убивать мальчишку…

Шилла кивнула и ушла греть воду.

Кэрфи сел на лежанку. Девушка пришла в себя, увидела, что Литто ей не привиделся, заплакала. Кэрфи обнял ее, и она не отстранилась, прижалась головой к плечу халкейца и рыдала уже в голос, не в силах успокоиться.

Сын Шиллы не решился отойти от порога. Мать дала ему кусок лепешки и миску с супом, он ел и смотрел на рукоятку меча за поясом Кэрфи. Какие мысли роились в буйной голове сэнпийского наемника, можно было только догадываться, но Кэрфи для него уже был врагом. А Гэла он теперь очень боялся.

Халкеец, сидя у двери, незаметно уснул, продолжая сжимать в руке меч Фэрраса. Нэллэи забылась беспокойным сном, вскрикивала, плакала, просила помочь. Шилла гладила девушку по голове, шептала заговоры. Под утро, когда подействовал отвар из трав, тоуна тихо по-настоящему уснула. Шила тоже дремала рядом с ложем тоуны. Айрэ смог заснуть только на руках Гэла, лишь через час Гэл уложил сына в постель у печи. Литто перестал стонать, видимо, боль уже не была настолько сильной.

Сын Шиллы не спал всю ночь, как и Гэл. Они сидели один против другого — наемник Фэрраса у стены, кузнец у окна. Гэл подобрал под себя ноги, закрыл глаза, расслабил тело. Но молодой наемник, как волк, чувствовал — странный кузнец за ним следит.

Под утро сын Шыллы поднялся. Поклонился спящей матери. Поклонился кузнецу, и прошептал: — Отпусти меня.

— Иди… — тихо ответил Гэл.

И сын Шиллы неслышно ушел. Дверь предательски скрипнула и старушка Шилла проснулась, спросонья по привычке поправляя волосы. Она огляделась, как будто пыталась вспомнить, что произошло вечером. Встрепенулась, вскочила, посеменила на непослушных ногах к двери, выбежала во двор, под дождь, закричала: — Сыночек!

Гэл услышал ее голос, как будто сквозь пелену.

— Не уходи! Сыночек! — кричала старушка в сумрак дождливого утра. — Вернись!

Сын не хотел услышать ее зов.

— Как мне все это надоело… — прошептал Гэл, поднялся на ноги. Взял плащ из плотной мешковины, вышел во двор, как был, босым. Подошел к застывшей под дождем Шилле, набросил на ее плечи плащ, обнял ее и тихо сказал: — Пойдем в дом… Холодно.

Она не плакала, она только вздрогнула, когда он набросил ей на плечи плащ. Потом подняла уставший от вечного ожидания взор, посмотрела в синие глаза волна и тихо спросила с надеждой с верой: — Ты ведь его не прогнал бы? Ты ведь его не убьешь?

— Не прогнал, — заверил ее Гэл, и, обняв ее за плечо, повел в дом.

Шилла вздохнула и пошла с кузнецом. Сыну мать сейчас не нужна. Но ведь в доме были те, кто нуждался в ней. И свою материнскую любовь она с готовностью отдаст им: маленькой, несчастной, прозрачной как облако тоуне, молодому воспитаннику Фэрраса, сыну кузнеца и самому кузнецу. Ведь кузнецу, упрямому в своей грустной тоске, более других нужна любовь матери.

Был еще один, противоречащий сам себе, сильный, наивный, стремительный, вершащий добро, не знающий себя. И ему сейчас плохо от чувства вины. А сын все равно вернется, наиграется, набегается и под вечер своей жизни вернется к матери, уставший, голодный — она накормит его и сядет возле спящего сына штопать его старую рубашку. Сын обязательно вернется…

Нэллэи спала. Литто сидел рядом с ней. Очнулся и настороженно смотрел на Кэрфи. Кэрфи тоже проснулся, подобрал упавший меч Фэрраса и со злостью сверлил взглядом молодого воспитанника Фэрраса. Гэл понял, что вернулся вовремя. Шилла присела рядом с Литто, приказала ему лечь. На повязке вновь выступила кровь.

Гэл тихо шепнул Кэрфи, проходя мимо:

— Иди за мной…

Кэрфи не посмел ослушаться нодийца.

Гэл подбросил дров в камин и ушел на кузницу. Кэрфи догнал его и сразу же бесцеремонно спросил:

— Что?!

— Помоги мне. Нужно разжечь огонь в кузнице… Почистить коней, напоить и накормить. Их теперь трое, я сам не справлюсь…

Кэрфи был ошеломлен:

— Я думал, ты позвал меня поговорить…

— О чем? — удивился Гэл.

— О том, как я должен сейчас поступить… — смущенно объяснил Кэрфи.

— Как сам думаешь, так и поступай… — пожал плечами Гэл и протянул халкейцу деревянное ведро, — а пока думаешь, сходи за водой к колодцу. Нужно наполнить эту бочку до краев, — Гэл указал на большую бочку в углу конюшни.

Кэрфи вздохнул, взял ведро и направился к выходу, на пороге оглянулся и тихо сказал:

— Я виноват… я мог остановить ее, но я помог ей. Теперь она опозорена… но если я женюсь на ней? — Гэл разжигал огонь и не обернулся, его плечи едва заметно вздрогнули. Кэрфи не дождался ответа и уже тише сам для себя вынес вердикт. — Я должен…

Гэл оглянулся, когда халкеец вышел, и он не совсем был уверен, прав Кэрфи в своем желании исправить ошибку подобным образом, или не прав. В конюшне послышался грохот, Рыжий конь проснулся и лег в солому, как всегда, ударив копытами по деревянной стене.

Шилла готовила похлебку в котле, тихо напевала грустную песню, котенок замяукал, разбудил Айрэ. Гэл услышал, как маленькие пятки его сына затопали по комнате. Застонал раненный Литто. А на улице Кэрфи вытащил из колодца первое ведро. Гэл улыбнулся. Вот и хорошо, конечно, была в конюшне бочка, наполненная дождевой водой, но ведь халкейца нужно чем-то занять, чтобы глупые мысли, сомнения и чувство вины отступили на второй план.

Литто сидел на полу, на ворохе шкур, задумчивый и молчаливый, теперь уже не смеющий говорить любимой девушке о своих чувствах. Тоуна бежала из дому и была опозорена из-за него, из-за презренного незаконнорожденного. Гордый тоун Тиррон теперь убьет его. И парень застыл. Ждал, когда все решиться как-то само…

А Кэрфи сделал Нэллэи предложение, и она долго плакала на плече старушки Шиллы. Кэрфи чурбаном застыл посреди комнаты, не мог понять, почему девушка плачет, ведь он предложил ей такой удачный выход из щекотливой ситуации.

Котенок играл, запутывая нитки вокруг лавки и ножек стола. И некому было его остановить. Айрэ играл с котенком: новых носков для малыша не с чего будет связать.

Гэл вошел в дом тогда, когда Кэрфи уже сделал предложение, когда Нэллэи плакала. Забрал у котенка и сына дорогие шерстяные нитки, бросил их на полку, где малыши не могли их достать, заглянул в котелок, обнаружил похлебку и позвал всех за стол. Шилла посмотрела на кузнеца удивленно: «В такой момент, когда девочка так страдает?» Но вслух ничего не сказала, отстранила от себя белое лицо тоуны, вытерла сморщенными пальцами ее слезы.

За столом тоуна почти ничего не ела, ковыряла деревянной ложкой густую похлебку и иногда слизывала крошки. Долго смотрела то на бледного Литто, то на Кэрфи. Потом взгляд ее прикипел к Гэлу, и она неожиданно спросила:

— Ты оборотень?

Гэл кормил ребенка, Айрэ вертелся, пытался соскочить с лавки играть с котенком.

Второй вопрос девушка задала дрожащим голосом:

— Ты меня спас?

Гэл смотрел ей в глаза, ее взгляд был острым и подозрительным. Тихо спросил:

— Что ты на самом деле хочешь знать?

Кэрфи застыл. Литто сжался. Шилла подалась вперед. Айрэ соскочил с лавки и убежал играть с котенком. Послышалось недовольное шипение маленького зверька, оторванного от миски со сметаной.

— Я хотела умереть… — еще тише проговорила Нэллэи.

— Зря… — ответил Гэл.

— Я больше не верю людям… — жесткий оскал на юном лице девушки, горькая ухмылка, искривленный рот.

— Им и не нужно верить, их нужно слышать и понимать… — Гэл облокотился на деревянный стол, подался вперед, чтобы тоуна слышала даже то, что он не говорил.

— Меня обманул тот, кому я верила.

Литто застонал, закрыл лицо руками.

— Ты сама обманулась, любовь ослепила тебя и лишила осторожности.

Дождь стучал по крыше бесконечными каплями.

— И что теперь мне делать, когда я уже не могу любить? Мне страшно.

— Доверься тем, кто любит тебя. Они защитят тебя.

— Кому? Разве дядя простит меня? — она задрожала.

— Может, нужно спросить у него? — вопросом на вопрос ответил Гэл.

— Я должна принять предложение Кэрфи?

— Как хочешь, — коротко ответил Гэл, встал и ушел в кузницу.

А Нэллэи вскочила и, облокотившись об стол, наклонившись к растерянному Кэрфи, вскрикнула:

— Тогда я буду твоей женой. Кэрфи.

Литто выбежал под дождь, но на пороге открылась едва затянувшаяся рана, и бедный юноша распластался в грязи, а дождь смывал его слезы.

Шилла выбежала за Литто и закричала:

— Гэл! Гэл! Он умер! Бедный мальчик умер!

Нэллэи плакала, уткнувшись лицом в свои руки. Кэрфи выбежал на крики Шиллы, Айрэ протиснулся между ногами старших, с любопытством выглядывал в дверь, котенка он цепко держал в руках, котенок вырывался. Гэл выскочил из дверей кузницы. Крикнул на Айрэ, чтобы тот шел в дом. Подхватил Литто и заволок его за порог со словами:

— Да не умрет он… Не от этой раны. Если сам себя не грохнет, до старости проживет. Шилла ты слишком переживаешь. Эта душещипательная история скорее убьет тебя, чем его.

— Ах, мальчик, — вздохнула старушка, — женщины, они иногда так нуждаются в переживаниях.

Кэрфи повернулся к Нэллэи и долго смотрел на нее, но тоуна глаз не поднимала. Халкеец ушел грустить на сено, в конюшню.

Утром следующего дня халкеец увез свою невесту. По дороге им встретился Тиррон в сопровождении отряда воинов. Тоун, злой и уставший, потерявший надежду увидеть свою племянницу живой, возвращался из замка Фэрраса. Он уже знал, что на замок врага напали, опередив его, ворота открыты, осталось только несколько испуганных слуг да полоумный подметальщик с метлой. Тиррон решил проверить дом кузнеца, потому что догадался — следы от когтей на стенах скорее всего оставил Гэл.

На перекрестке двух путей Тиррон увидел двух всадников на низкорослых лошадках, медленно шагющих по дороге под нескончаемым дождем в сторону его замка. Тоун пустил коня в галоп, догнал всадников, спрыгнул с седла и подбежал к тоуне, он все еще не верил, что это Нэллэи. Кэрфи, казалось, не дышал, он боялся этой встречи. Тоуна увидела дядю и снова заплакала.

Уже в замке мрачный Тиррон сидел в большом зале у камина и слушал рассказ Нэллэи, прикрыл лицо рукой, чтобы племянница не видела, как гнев сменяется отчаянием. Кэрфи у окна, как школяр, застыл, слушая тихий голос своей невесты. Она поведала все без утайки, как бежала через тайный подземный ход, как ждал ее там Литто с лошадьми и два наемника его опекуна Фэрраса. Она рассказала, как мчались в замок Фэрраса ночью по размытой дороге, кони едва не пали от усталости. Она говорила о том, что увидела в замке, о своих ощущениях, о том, что замок больше походил на притон разбойников, а сам Фэррас, вышедший встречать ее во дворе замка, напоминал свирепого их атамана. Он изначально был груб и облапил ее, снимая с лошади. А Литто ничего не понимал, всецело доверяя опекуну.

Девушка начала плакать, когда поведала об ужине, названном Фэррасом свадьбой и объединением двух родов и, главное, земель. Всхлипнула, когда говорила о том, что разбойники закричали «горько» и Фэррас поднялся первым, обнял ее, прервал пощечиной первое сопротивление и поцеловал. Когда Литто осознал, что происходит на самом деле, он бросился на опекуна, но наемники, предупрежденные атаманом, мгновенно преградили юноше путь и, связав, бросили посреди зала между столами. Девушка упомнила, что Литто начал кричать и ему тут же заткнули рот кляпом. А Фэррас объяснил юной гостье, что она невеста именно его, тоуна Фэрраса, а не щенка бастарда Литто, и вполне достойна стать женой представителю такого древнего рода, потому по праву принадлежит ему и она, и ее земля. Потом жрец провел обряд. Нэллеи только теперь вспомнила, что был обряд, или ей все померещилось… все так на грани полуобморока. Помнит отчетливо только, как Фэррас подхватил ее, ошарашенную, на руки, понес в свою опочивальню в башне.

Литто смог освободиться, ворвался в комнату опекуна, напал на Фэрраса, а тот, раздраженный, ударил юношу ножом. Что было потом? Потом Нэллэи попыталась сопротивляться, а Фэррас ее избил. Оглушенная, она уже почти ничего не помнила, не понимала, потеряла сознание.

Кэрфи смотрел на бледное лицо девушки и понимал чутьем бессмертного — она помнила все, что произошло в башне, до последних деталей, но как такое расскажешь.

Тиррон, так и не убирая руку от лица, спросил племянницу:

— Если ты и вправду согласна выйти замуж за Кэрфи, то должна снять с себя узы подневольного брака. Если нет, то можешь уединиться в храме матери Рапнегаллы75 и отречься от всего телесного.

— Я обещала Кэрфи… — прошептала Нэллэи.

— Тогда я должен вас благословить… после снятия уз, — тихо проговорит тоун и убрал руку от окаменевшего лица.

Кэрфи увидел в волосах Тиррона седую прядь. Хотя все оказалось не настолько ужасным, с делом чести, ведь Фэррас провел обряд… но сами события… Убить бы за такое. И Кэрфи осекся, вспомнил, как просил Гэла не убивать подлеца. Халкеец покраснел.

Сезон дождей заканчивался, люди готовились пахать и сеять.

Тоуна прошла обряд отречения от нечестивых подневольных уз и провела в храме богини десять дней, очищаясь.

В замке началась суета, готовились к свадьбе, все бегали, кричали друг на друга. Замок украсили цветами, вытащили из кладовой запасы вина. Запахи печеного мяса перемешались с запахом мокрых плащей и конского пота.

Челядь шепталась по углам, удивленная решением Тиррона выдать замуж племянницу за бродягу неизвестного происхождения. Ходили разные сплетни и домыслы, но спрашивать у Кэрфи или Нэллэи, и уж тем более у самого тоуна не решались.

Кэрфи почувствовал себя изгоем и забился в свою комнату, как улитка в раковину. Слуги уже отдалились, теперь он был не гость, которого приютили, он был будущий хозяин. С Нэллэи до свадьбы он не встречался, пока она была в храме, само собой. А когда вернулась, создалось впечатление, что она его избегает.

Тиннэ прорыдала перед свадьбой всю ночь.

Тиррон устроил скромное торжество в семейном святилище замка. Жрец провел обряд. Для Кэрфи все происходило как будто во сне, он был настолько растерян, что не замечал, как одни события сменяются другими. Он даже не осознал, что женат. Обряд, пир, крики гостей, требующие, чтобы он подтвердил свою любовь поцелуем. Холодные застывшие губы невесты. Когда наступила ночь и новобрачные остались вдвоем, Нэллэи взяла большую теплую руку Кэрфи в свои маленькие холодные ладошки, поцеловала пальцы и попросила дать ей время. И последовала для халкейца череда одиноких дней, и он снова неделями слонялся как неприкаянный по замку, чуждый всем.

Нескончаемый дождь неожиданно прекратился, выглянуло теплое «солнце», земля под теплым ветром подсохла. Гэл готовился уезжать.

Шилла подготовила продукты в дорогу и сшила седельные сумки из кожи. Теперь, выполняя повседневную работу, ее руки иногда застывали, она поднимала лицо и подолгу смотрела на Гэла, как будто пыталась запомнить его и оставить в своей памяти. Литто неожиданно попросил у Гэла обучить его кузнечному делу. Юноша решил остаться в этом доме. Шилла согласилась, боялась жить в доме кузнеца одна, мало ли кто придет, Гэл согласился взять юношу в ученики.

Огонек отъелся, старушка его слишком баловала. Гэл смеялся, что теперь безумный жеребец похож на ленивую беременную лошадь, пришлось каждый день выделять по часу на прогулки по окрестностям. Часто брал с собой сына. Айрэ очень любил эти прогулки, да и Огонек вел себя спокойно, когда на нем сидел ребенок. Лито оказался способным и с простенькой починкой утвари кое-как справлялся, часть работы Гэл оставлял на него, хотя многое приходилось подправлять, чтобы держать марку мастера и не потерять клиентов, хотя какой у местных крестьян выбор, здесь даже плохонький кузнец в радость, особенно когда заканчивается дождь.

Замок Фэрраса, казалось, пустовал, но калтокиец в том сомневался, слишком угрожающе смотрели на него темные бойницы башни. Из замка Тиррона доходили только сплетни. Говорили, что Нэллэи беременна, что со своим красивым мужем она, как жена, не живет, по-прежнему спит сама в своей комнате. Кэрфи живет в комнате рядом.

Очень уж упорно селяне обсуждали осколки вестей из замка. Приносили эти сплетни бабки и тетки, приходившие чинить сковородки да котелки, мужики, приводившие на подковку лошадей, привозившие рала, косы и лопаты, все они что-то слышали и что-то рассказывали. Каким образом поселяне получали информацию без средств связи, при почти непроходимых дорогах, можно было только догадываться.

Еще шептались, что вновь видели оборотня в окрестностях, и хоть дети больше не пропадали, но все боялись. Гэл решил — уезжать нужно, как только дорога станет достаточно сухой. Слишком близко была деревня, где его знали в лицо, еще день другой и крестьяне из деревни Тиррона начнут приходить к кузнецу…

Гэл назначил отъезд через неделю. До отъезда он почти все время посвящал ученику. Хотя понимал, за оставшиеся дни он немногому успеет научить непривычного к работе Литто.

В тот день юноша порывался самостоятельно подковать Огонька, но Гэл не рискнул доверить новичку сложное и кропотливое дело, особенно копыта Огонька. Чистил и подрезал сам, позволил Литто подогнать подковы, а потом исправил погрешности.

Айрэ как птенец сидел на деревянной перегородке денника, болтал ногами и жевал пирожок с начинкой из мипа и яиц. Шилла пекла пирожки в доме и напевала песню, голос у нее в молодости был, наверно, очень хорошим.

Гэл закончил работу, разрешил Литто пообкусывать щипцами торчащие гвозди и стесать их. Литто был аккуратен, очень старался, да и Огонек ему нравился, несмотря на крутой нрав. Юноша любовался конем — говорил, что такого красивого он даже в королевских конюшнях не видел. Гэл удивился — Литто, молчавший до этого дня, вдруг разговорился. До этого дня он только слушал Гэла, иногда бросал фразу и замолкал, а теперь, когда начал работать, рассказывал о детстве в крестьянской семье, о юности в большом замке, где он был пажом при доброй госпоже… Но ничего не говорил о том, как попал в воспитанники к Фэррасу, и о том, как жил в мрачном разбойничьем гнезде, будто пытался вычеркнуть эти годы из своей жизни. Может быть, слишком велико было чувство вины перед той, которую он любил, или слишком горячо было чувство гнева на того, кому он доверял… А доверял ли?..

Последние спокойные минуты того дня в доме кузнеца Гэл еще долго потом помнил. Помнил, что сложил в короб инструменты и подошел к Лито, показал, как правильно стесывать острые кончики гвоздей… Помнил, как Айрэ дожевал пирожок и вытер руки об штаны. Как Огонек жадно пил воду из ведра, когда вернулся в свой денник… Помнил слова песенки, которую пела Шилла, о зеленых лугах, о собаке и барашке… Помнил, как луч «солнца» пробился сквозь маленькое окно конюшни и пересек денник Огонька, как просвечивалась и искрилась пыль в этом луче… Он еще успел снять кожаный передник и умыться в бочке с водой… Он совершенно не ждал беды… Не чувствовал опасности, когда Айрэ спрыгнул с перегородки и побежал на улицу играть с котенком… Только голова странно закружилась, как будто ослеп, отупел, поплыла перед глазами маревом пыль и лучи света. Даже не задумался о причине головокружения. В последнее время, да еще на этой планете со скудной энергией, когда облака постоянно закрывали «солнце», с ним такое часто случалось. Опомнился только, когда ребенок закричал…

Как был полуголый, только в штанах и сапогах, выскочил из конюшни во двор. Застыл: тридцать всадников окружили двор кольцом. В руках всадников натянутые луки — стрелы нацелены в Айрэ, который стоял, открыв рот, с котенком на руках. Еще посреди двора лежал сын Шиллы, связанный, раненный, избитый.

— Стой, где стоишь, Зверь, — сказал Гэлу всадник, чей голос напоминал голос разбойника Фэрраса. Калтокиец присмотрелся к вожаку, который сидел на мощном невысоком вороном длинногривом коне. Крупный человек в кожаном доспехе, бородища лопатой, рыжая шевелюра кудрявой копной во все стороны, брови массивными дугами над маленькими темными глазами. Тип странный и страшный, он ухмылялся, рассматривая кузнеца.

Шилла услышав крик ребенка, вышла во двор, держась за спину, но когда увидела своего сына, посеменила к нему, причитая:

— Сыночек… сыночек мой, что же они с тобой сделали?!

Литто тоже выскочил из дверей конюшни и сразу же попятился назад.

— А ты, ублюдок, иди сюда, — с ехидным злорадством проговорил Фэррас и выехал немного вперед.

Литто за спиной Гэла застонал от страха. Шилла перевернула своего сына, обняла его голову и сидела прямо на земле, укачивала свое чадо как младенца. Айрэ тоже сел на коленки и закрыл глаза маленькими ручками. Котенок убежал в дом подскоками, задрав пушистый хвост.

А за Фэррасом показался второй всадник. Черты его лица были неуловимы. Да, он теперь был не в лохмотьях, а в хорошей одежде богатого горожанина, да, он вымылся и причесал странные желтоватые волосы, но это был он, тот самый маг-перевертыш с посохом — звериной головой. Тот самый ворлок, с которым Гэл так хотел поговорить. Вот и возможность. Но ворлок в окружении воинов-лучников. А в руках у него — что-то огнестрельное, видимо, подготовился к встрече. Гэл понял, почему ничего не почувствовал — Ворлок блокировал мысли Фэрраса и его воинов. Хорошая ловушка… И что теперь делать?.. А за спиной ворлока ухмылялся Нарко — сын вождя Тарлака. И этот выжил.

— Вот ты какой… — сказал Фэррас, — днем совсем уже не страшный.

— Опустите луки… — сказал Гэл.

— Ну ты нахал… кузнец, — наигранно удивился тоун.

Ворлок ухмыльнулся. Нарко откровенно скалился.

— Он меня убьет… — прошептал за спиной Гэла Литто.

— Опустите наконечники в землю, — приказал Гэл.

Ворлок за спиной Фэрраса что-то прошептал.

— Опустите луки! — махнул рукой своим наемникам Фэррас, — видите, кузнец нервничает, — и снова обратился к Гэлу, — разговор есть… нанять тебя хочу. Будешь на меня работать — все здесь живыми останутся, и мой воспитанник, предатель и изменник, и этот бабкин сын, и твой щенок тоже, да и ты сам, может быть. Решай.

Наемники немного опустили наконечники вниз. Гэл прошел через двор к сыну, поднял малыша на руки, прижал к себе, как будто хотел закрыть ребенка своими руками. Фэррас ждал. Маг-перевертыш и Нарко внимательно следили за оборотнем. Когда Гэл повернулся к всадникам спиной, по-прежнему не проронив ни слова, тоун-разбойник не сдержался, спросил:

— Я разве сказал, что дал тебе время думать?

Гэл обернулся вполоборота, посмотрел на Фэрраса, потом на ворлока — ухмыльнулся. Взял ребенка одной рукой, второй протянул Шилле нож. Старушка вцепилась в клинок, как в нить спасения, тут же начала резать веревки, связывающие ее сына.

Фэррас, судя по всему, терял терпение. Ворлок упивался местью, ведь очень уж нагло повел себя этот жалкий аджар, и очень хотелось поставить теперь его на место. Нарко хотел выкрикнуть что-то в стиле: «Твой час пришел, зверолюдь», — но не смел, ему приказано молчать.

Гэл сказал оцепеневшему Литто:

— Помоги Шилле — отведите ее сына в дом. — Литто боялся пошевелиться, боялся оторваться от дверного косяка конюшни. Калтокиец крикнул на испуганного юношу: — Бегом, Литто, бегом, если жить хочешь! И вернешься за моим сыном.

Фэррас, видя испуг своего воспитанника, засмеялся, а потом гаркнул:

— Мне надоел этот балаган — Зверь! Неужели ты думаешь спасти этих людей! Неужели ты осмелился мне отказать!? Мое терпение не бесконечно…

Айрэ обнял отца за шею, прижимаясь к нему, как птенец к скале. Фэррас хотел было подскочить к Гэлу, подстегнуть его нагайкой, хотел приказать своим лучникам стрелять в оборотня и его щенка. Но посох со страшной волчьей головой возник перед его глазами, страшный маг изрек:

— Не сейчас! — И к Нарко, у которого чесались руки убить оборотня, — Нарко, сидеть!

Сын Шилы пришел в себя, но не соображал, где он, и почему женщина, плачущая над ним, так немыслимо ему знакома, через миг он узнал ее и прошептал:

— Мама…

Литто как во время бомбежки (о сути которой ему в его мире никогда не узнать) перебежал от конюшни к Шилле. Вдвоем они подняли ее сына и потащили в дом, избитый наемник едва ногами переставлял, но старался идти.

Второй раз выйти из дома для Литто было подобно пытке, его сердце билось так громко, что казалось, даже за холмами слышно, как ему страшно, но он должен был. Выбежал, упал рядом с Гэлом и протянул руки к Айрэ, глаза юноши были полны слез и страха. Гэл из последних сил оторвал сына от себя, Айрэ заорал, забился в истерике, но Гэл прошептал сыну:

— Иди с Литто… иди, будь с ним, ты должен, иди… — Айрэ не слушал, продолжал кричать и хвататься за волосы Гэла. Литто буквально оторвал ребенка от отца.

«Хорошо, что Айрэ еще такой маленький, — думал Гэл, — и плохо, что Айрэ такой маленький».

Литто совсем ничего не понимал, действовал как машина, забрал малыша, вскочил и побежал… в след ему хохот наемников и голос Фэрраса:

— Беги, беги щенок!.. Не убежишь. Знал ведь я, сколько волчонка не корми, верным псом ему не стать… из-за девки предать меня!?.. Беги! Все равно тебе не жить!

И Литто бежал. Айрэ вырывался из его рук, рвался к отцу, но юноша смог удержать упрямого ребенка онемевшими руками. Вбежал в дом, и Шилла закрыла дверь. Айрэ вырвался, бросился к двери:

— Папа!

Шилла упала перед малышом на колени, обхватила его руками.

— Ну и чего ты добился? — насмехался Фэррас, — глупый оборотень. Тебя убьют стрелами, а дом сожгут вместе с теми, кто в нем спрятался. Почему ты молчишь? Онемел?

Гэл стоял перед всадниками, готовый к атаке, но его останавливало спокойствие ворлока, не мог понять, что давало возможность магу быть таким смелым. И прежде чем прыгнуть, задал вопрос Фэррасу:

— В чем я должен тебе помочь?

— О!.. Ты соизволил со мной поговорить? Прекрасно! И я тебе отвечу. Нужно помочь мне взять один замок, здесь неподалеку, — тоун изволил посмеяться, да так громко, что конь под ним заплясал.

— Замок? — переспросил Гэл, следя за ворлоком. Ворлок не шевелился, и даже тадо держал дулом вниз, пока не передернул затвор, нужно успеть прыгнуть, кони шарахнутся, и он успеет расправиться с разбойниками. Еще миг… перевоплотился и прыгнул.

Кони шарахнулись в стороны, трое разбойников упало, двоих унесло, один конь сбил грудью забор и потерял всадника, десяток стрел полетело в сторону Гэла. Вонзились в грудь и бок. Но он почти не чувствовал боли. Фэррас развернул коня и пустил его галопом прочь. Ворлок прикрылся странным блестящим пуленепробиваемым плащом. Нарко кинул что-то похожее на связку гранат, не попал в самого оборотня, гранаты разорвались рядом, разлетелись осколки. Гэл понял, что осколки из мрамора, только когда упал как подкошенный, не долетев до ненавистного мага. Нарко вскрикнул и выпал из седла, странно — его конь остался стоять, по конской груди из многочисленных ран текла ярко синяя жидкость — киборг. Гэл еще дышал, когда ворлок подъехал к нему вплотную и расстрелял очередью. Патроны были начинены мраморными осколками. Напоследок выстрелил из пистолета в сердце, потом в голову. Конь-киборг под ворлоком стоял, как вкопанный.

— Вот тебе и перевертыш… — прошептал Фэррас, когда вернулся во двор к дому кузнеца и увидел растерзанное тело страшного, огромного зверя. Сложно было сохранить самообладание при виде такого чудовища, — Так, все успокоились! Пррак, Наппи остаетесь здесь! Если я не вернусь, убейте всех и дом сожгите, — повернулся к магу, — он мертв?

— Пока да… — хмыкнул ворлок, — заверните его в эту тряпку, аккуратно, его кровь ядовита, и бросайте на телегу. Время взять этот замок.

— А тебе-то какой интерес в этом замке? — засмеялся Фэррас. Теперь, когда оборотень был мертв, он почувствовал себя значительно лучше, страх ушел.

Ворлок на вопрос не ответил.

Толкнул коня ногами, киборг тут же отреагировал на команду хозяина. Ворлок свистнул и второй конь-киборг, на котором раньше ездил Нарко, пошел за ним. Сын вождя Тарлака Нарко остался лежать во дворе дома кузница, мертвый.

Отряд Фэрраса остановился у замка Тиррона в метрах пятистах. Фэрасс собрал войско в сотню всадников и три сотни пеших воинов. Вся эта орда заполнила опустевшую деревеньку у подножия замка. Крестьяне Тиррона успели спрятаться в замке.

Войско состояло из наемников и разбойников, им было все равно, что делать, лишь бы хорошо платили: сегодня один замок, завтра второй, и не важно, кто кого заказал, такая работа. Тоже ведь где-то были семьи, жены, дети, родители, которых нужно кормить…

Наемники, нанятые Фэррасом, привычно разместились у подножья замка, разбили шатры, развели костры, обыскали покинутые в спешке дома крестьян. На костре жарилась целиком туша небольшого домашнего животного — титта. Рогатая голова титта, насаженная на кол, смотрела на замок выпученными гласами.

Напротив стен замка устанавливали осадные машины.

Ворлок рассматривал громадину замка. Давно он мечтал разрушить эту твердыню и забрать дочь той, которую любил, вот тогда он заставит белого зверя стать любящей женщиной, пускай и подневольной.

Фэррас остановил своего коня рядом с застывшим конем-киборгом мага.

— Как лучше — катапультой его туда запустить, или бросить под ворота?

— На крюки и под ворота, — распорядился ворлок, — пускай любуются. Отряд уже пошел?

— Да. Самое время начинать балаган, — засмеялся Фэррас, резко одернул повод, разворачивая коня на месте, подъехал к своему помощнику, приказал выполнить распоряжение мага.

Кэрфи с тревогой наблюдал, как полторы сотни воинов готовятся к осаде замка. Тиррон, несмотря на опасность быть убитым стрелой, стоял в доспехе и шлеме на стене, и с презрением изучал наемную армию Фэрраса. Говорил, обращаясь к Кэрфи:

— Ничего, напьются они горячей смолы, наедятся стрел и копей. Ничего. Не взять им мой замок, еще ни один враг не был в стенах этого замка и Фэррас не войдет сюда, тем более на спинах этих наемников. Ничего, не впервой.

Нэллэи спряталась у себя в комнате. Считала себя виновной в том, что происходило. Тиннэ, обняв ноги госпожи, убеждала ее не казнить себя, ведь Фэррас давно хотел завоевать их замок.

Кэрфи верил, что замок неприступен. Он был спокоен, до тех пор, пока не увидел пятерых всадников, тащивших на веревках что-то большое, темное и грязное, может быть коня или зурга. Кэрфи побоялся предполагать, что это. Воин Тиррон понял сразу:

— Это же… это же… янграс… Это твой друг!

Всадники бросили веревки, дотащив окровавленную тушу до ворот. Громадное тело тэйла застыло бездыханной грудой на краю рва, там, где завсегда опускался подъемный мост.

Тиррон и Кэрфи онемели, не могли поверить, что Фэррас совладал с таким Зверем.

Наемники Фэрраса бросились на стену с лестницами. Разом полетели камни с трех катапульт, огромное копье пронзило защитника замка совсем рядом с Кэрфи. Стрелки били прицельно. Тиррон потянул ошалевшего халкейца под прикрытие стены к бойнице, где отстреливались лучники. Кэрфи услышал знакомый рев трубы.

Гэл сквозь пелену услышал рев трубы, приподнялся и вновь упал на другой бок, ломая своим телом древка застрявших в его теле стрел, со стоном потянул клыками один из крюков из себя и снова проклял Зэрона, а заодно и Фэрраса, и почему-то Кэрфи. В глазах потемнело… Когда очнулся, древка и наконечники стрел, железные крюки уже растворились его кровью, осколки мрамора нехотя покидали его тело, хорошо, что у ворлока не было кирида, раны начали затягиваться.

Кэрфи неожиданно вспомнил:

— Подземный ход! Они знают о подземном ходе, они Гэла сюда притащили, чтобы отвлечь нас! Подземный ход! Тиррон!

Какие у Тиррона были в этот момент глаза. Кэрфи долго будет помнить помутневший взгляд, страх, боль, безнадежность и растерянность воина. Надолго бессмертный халкеец запомнит крик Тиррона:

— Во двор!!! Во двор! Нельзя допустить, чтобы они открыли ворота!

Три десятка воинов толпились на узких ступенях стен. Ценные минуты были потеряны. Воины Фэрраса ворвались в замок и заполнили дворик перед коридором ворот. Лучники стреляли вниз, но нападающих прикрывали стены, неприступный замок оказался совершенно незащищенный от такого вторжения. Крестьяне схватились за оружие, женщины и те готовы были защищать свое убежище, но на стороне наемников были секунды замешательства защитников и они, прорвавшись к воротам, открыли их.

В коридоре лучников не было. Защитники замка отчаянно сражались за жизнь. Кэрфи был сильным — но что он мог один против сотни опытных наемников, и меч оказался таким бесполезным. Верный пес Тиррона пал в бою, долго еще резал слух халкейца предсмертный собачий визг. Кэрфи ранили — от таких ран смертные умирают. Тиррон упал под натиском воинов противника… Защитники замка гибли один за другим… Кэрфи, хромая, доковылял к тоуну, с другой стороны подбежал верный Лэннэг, вдвоем они затащили грузного хозяина замка в ближайшее помещение, и Кэрфи запер массивную окованную дверь. И сразу же эта дверь начала содрогаться под ударами мечей и сапог.

Воины и крестьяне Тиррона защищали каждый коридор, лестницу, комнату, знали сдаваться бесполезно, все равно убьют, таков закон, и умирали.

Кэрфи, Тиррон и Лэннэг были оттеснены врагом в большой каминный зал замка. Воин Лэннэг был ранен в живот и держался на ногах только из ярости. Нэллэи вбежала в зал через потайной ход, заперла дверь на засов, от страха ей больно было дышать, сжимала в детской руке тонкий кинжал, да так сильно, что пальцы посинели. Бросилась на грудь дяди:

— Они везде, отступать некуда! Я умру с вами!

Вот тогда в дверь зала первый раз ударили.

Кэрфи с тоской посмотрел на свою юную жену, и даже сейчас он не посмел бы прикоснуться к ней. Все еще думал, едва сдерживая дрожь во всем теле: «Ах, Нэллэи… А я ведь полюбил тебя».

И Нэллэи вдруг неожиданно подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала в губы…

После пятого удара чем-то тяжелым с грохотом вылетела из петель массивная дверь…

Гэл очнулся, шерсть намокла от росы, над головой сине-зеленое небо в белых пушистых облаках, звонко запела птица, теплый пахнущий летом ветер, первый пахнущий летом ветер, который Гэл почувствовал на этой планете. Жаль тех, кто умирает сейчас, они так и не успели насладиться теплом и «солнцем».

Что-то было не так, ведь идет осада замка, должны быть крики захватчиков, вопли осажденных, удары тарана о ворота, шипение пролетающих камней выпущенных из катапульты, звон мечей, а вместо этого тишина… И внезапно прервав тишину страшный победный крик. Замок захвачен. Все… Гэл, одержимый внезапно накатившей яростью, перевернулся на спину, вонзил когти в свою грудь и выдернул осколок, который мешал биться сердцу равномерно, отбросил его и отключился, закрывая рваную рану лапами.

Во второй раз очнулся, когда почувствовал на себе тяжелый взгляд ворлока.

— И как тебе быть побежденным? Как ты себя чувствуешь, валяясь в грязи, как дохлый кот?

Гэл открыл глаза, покосился на мага:

— Хорошо ты меня уделал…

— Конечно… Знать, кто твой противник, уже полпобеды, а мрамора у меня много. Будешь теперь в клетке сидеть, — ворлок, смеясь, направил на калтокийца тадо.

Гэл взвился на лапы, подмял под себя мага-перевертыша, перегрыз ему горло, тело ворлока полетело в ров.

— Ты просчитался, я не аджар. Черт, и тадо, и наручи, и конь-киборг — все ушло в ров, не полезу. Я и так знаю теперь, где корабль.

Ворлок на миг открыл мысли. Но ничего нового для себя Гэл не успел узнать, только убедиться, что корабль здесь все-таки остался.

Доковылять бы теперь до замка. Попытался встать на лапы, упал, снова завалился на бок. Рвался в замок, но не мог идти. Страшно было понимать — он ничего не может сейчас сделать для тех, кто уже успел поверить в его смерть и умереть…

Гэл смог встать на ноги только вечером. Когда он смог идти, в небе появились звезды. В замке горели факелы, ворота нараспашку. Небольшая армия Фэрраса праздновала победу. Во дворе бочки с вином и пьяные солдаты. Тиннэ вырывается из рук наемника. Мертвые воины Тиррона как будто спят — никто не убирает трупы.

Гэл влетел во двор. Главное, не обращать внимания на боль… Наемники Фэрраса не ожидали, что оборотень оживет, даже не сопротивлялись, вновь как в ночь свадьбы Фэрраса разбегались с криками или умирали молча. Тиннэ упала в обморок. Гэл бежал в большой зал. Он надеялся, что хотя бы Нэллэи жива. Многие спьяну посчитали оборотня или призраком, или страшным наваждением.

Гэл вскочил в зал.

У двери лежал раненный и связанный Тиррон, он был в сознании, но взгляд уже помутнел. У обеденного стола на шкурах лежала Нэллэи. Кровавое пятно расползлось по белой ткани платья вокруг воткнутого в ее живот меча.

Фэррас сидел в кресле Тиррона с кубком вина, окунувшись в пьяную грусть. Увидев оборотня, он удивился и протянул гнусавым голосом:

— А, теперь понятно почему он сказал — пока мертв. — Изрядно опьяневшему Фэррасу было одиноко в этом большом зале, некому излить свою тоску: — Вот и взял я замок… А зачем?.. Что скажешь, зверь?

Гэл подошел к девушке, она еще дышала. Кровь тоненькой струйкой текла из ее рта, лицо слегка трансформировано — вытянутая вперед челюсть, клыки, удивленные звериные глаза лишенные мысли, волосы посерели, руки напоминали лапы зверя. Ногти полутрансформировались в когти. Гэл вновь взглянул на Фэрраса, в свете факелов и свечей на заросшей щеке победителя отчетливо видны следы от тех когтей.

— Зверь… — прошептал Фэррас, грустно и обижено, — и она зверь, такая милая, нежная, красивая, и зачем были эти клыки, когти. Ведь я надеялся, вот родит она мне наследника… Видишь, как я обманулся? Она больше подошла бы тебе — Оборотень. — Фэррас рассмеялся, будто заплакал, и глотнул вина, и добавил, — Почему она в замке тогда не стала зверем? Почему только сейчас? — и пожал плечами.

Этого и Гэл не понимал. Захотелось курить, сесть в кресло у окровавленного стола и закурить. Он прошептал с досадой:

— Какие вы люди глупые со своими планами, — и перевоплотился в человека. Он теперь уже не мог убить Фэрраса, не видел надобности. Вот бы найти силы помочь той, которая стояла у грани жизни. Присел рядом с Нэллэи:

— Потерпи, милая.

— Ты говоришь, как бог… — ухмыльнулся тоун, — но ты ведь и не человек — ты зверь.

Гэл аккуратно вытащил меч из живота Нэллэи, предварительно обезболив, зажал рукой рану, она и без обезболивания уже ничего не чувствовала.

— Я не маоронг, — тихо ответил Гэл сэнпийскому разбойнику, когда укутывал умирающую девушку в шкуры, — я тот, кто, на свою беду, их создал.

— Кого создал? — удивился пьяный Фэррас.

А Гэл не понимал, зачем разговаривает с эти человеком здесь, сейчас, после всего, что тот натворил, стоя на коленях над девушкой, которую убил человеческий страх.

— Тех, кто создал вас, — все же ответил Волн, который уже не мог оживлять мертвых. — Людей.

— Зверь. — Неожиданно Фэррас встал, пошатнулся, снова сел, — вот скажи, Зверь, скажи, зачем все это? Скажи, зачем мы живем?

Гэл ухмыльнулся, убийца-философ, сколько их в этом Мире?

В замке тишина, защитники мертвы, наемники разбежались. Тиррон в беспамятстве. Нэллэи умерла на руках Гэла миг назад, так и не приходя в сознание. Фэррас глотнул последние капли вина из своего кубка и с удивлением смотрел в пустую чашу, как будто видел в ней свою судьбу.

— Зачем вы живете? — тихо переспросил Гэл, поднялся с тоуной на руках и уложил мертвое невесомое тело юной Нэллэи на стол в ворохе серых шкур, — заполняете поступками пустоту, а голосами тишину.

Фэррас не понял. Залитые кровью глаза теперь пристально смотрели на белое лицо той, которую он убил:

— А зачем мы умираем?

Вошел Кэрфи. Он был страшен. В тине, грязный, рваный, едва затянувшийся шрам на горле от меча, глаза горят той яростью, которую может выдержать не каждое сердце. Он увидел тело жены на столе, подошел к ней и долго смотрел на ее лицо.

И даже Фэррас не посмел говорить, он осознал значение слова страх. Осознал, что умирать не просто. Осознал, что оборотень даже не думал его убивать, предпочел оставить месть тому, кому есть за что мстить.

Гэл наблюдал за тем, как Кэрфи будто слепыми глазами рассматривает каминный зал, как медленно подходит к мечу Фэрраса, берет его. Фэррас вскочил, судорожно ищет оружие, нелепо взмахивая руками. Кэрфи медленно поворачивается к тоуну-разбойнику, и вдруг прыгает в его сторону, замахиваясь мечом. Фэррас так и застыл, как кукла-марионетка, у которой оборвались все нити, он напоролся на свой меч, на меч в руках халкейца. Последнее, что видел разбойник и убийца, тоун Фэррас — светлые глаза бессмертного, полные ненависти и ярости.

Гэл вздохнул, развернулся к двери и тихо ответил на предсмертный вопрос Фэрраса:

— Вы освобождаете место для пустоты…

Когда Гэл выходил, Кэрфи кричал, захлебываясь и проклиная. Кричал, выплескивая боль, громко, пока не охрип.

Замок как будто вымер. Пустые комнаты, коридоры, двор. Гэл думал о том, насколько тяжело будет этому замку вернуться к нормальному ритму жизни. Как долго тоун Тиррон в безумном забвении будет тосковать за своей племянницей. И смогут ли слуги замка когда-нибудь еще жить здесь в том спокойствии и уверенности, в которой жили раньше. Сколько поколений должно смениться, пока сотрутся все следы сегодняшнего побоища. Когда Гэл вышел из замка, на улице уже наступила глухая темная ночь, одна из первых теплых ночей. Калтокиец перевоплотился в зверя и помчался к сыну. В дом кузнеца влетел тэйлом, разбойники выпрыгнули в окна, Гэл был слишком уставшим, чтобы гнаться за ними.

Под утро маг-ворлок вылез из замкового рва. Его горло пекло огнем, кожа кое-как затянулась, а гортань не восстанавливалась. Даже перевоплотившись в зверя, маг ощущал боль в рваном горле. Он вошел в ворота опустевшего замка, мимо мертвых, поднялся по лестнице, стал на пороге большого зала, понял все сразу. В утренних сумерках хорошо видно. На столе Нэллэи, как белая птица, за столом, положив голову на руки, спал бродяга, друг проклятого аджара. Фэррас лежал на полу, пронзенный собственным мечем. Ворлок тихо развернулся и ушел, здесь его больше ничего не держало, пора возвращаться на корабль. Два десятка детей, как урожай каждого десятилетия, он собрал, их уже отвезли на корабль, вырастет новое поколение в покорности, готовое выполнить все, что он, повелитель прикажет. Жаль, что Белую теперь приманить не удастся, злая она. Хорошо хоть коня сохранил, жаль, тадо потерял на дне рва.

Уже пять дней прошло… И Шилла перестала вздрагивать, вспоминая зверя. Уже и Литто оплакал смерть любимой. Сын Шиллы выходил на улицу и часами сидел на бревне у нагретой «солнцем» стены. Трава, наполненная влагой, зазеленела во дворе и на холмах, и на том холмике, под которым Гэл похоронил Нарко, не потому, что то был Нарко, а потому, что Нарко — сын Тарлака. Деревья зацвели пышно, нарядно, как будто и не было нескончаемого дождя, как будто и не было горя и смерти. Весной, когда жизнь возрождается, поют птицы и воздух полон запахами цветов, всегда хочется жить. И нет места ярости и злости.

Гэл огородил для своего коня небольшую леваду, там Рыжий мог пастись. Огонек побегал, попрыгал, выкачался в пыли, и уж потом начал понемногу выщипывать зелень.

А еще Гэл купил в деревне небольшого упитанного конька, на толстых мохнатых ногах, красивой темно-гнедой масти, с длинной серебристо-серой гривой и пушистым, густым хвостом — звали его Летун. Жеребчик был на удивление спокойным, смотрел на нового хозяина большими темными грустными глазами, угрюмо косился на длинноногого красавца Огонька и тихо грустил о чем-то своем. Гэл ковал Летуна на передние копыта, и даже не пытался предположить, за что толстому и доброму коню дали такое имя.

Айрэ с пустыми дорожными мешками на голове бегал по двору, изображая из себя лошадку. Шилла пыталась поймать ребенка и загрузить мешки самым необходимым, а самым необходимым в пути она считала запасы еды, а уж потом теплые куртки и одеяла.

Пока Литто бегал в конюшню за недостающими гвоздями, Гэл с улыбкой наблюдал за игрой своего неугомонного ребенка.

Сплетни распространялись, как лавина. Но работы весной так много, что крестьянам просто не хватало времени собраться и выставить из своей земли зверолюдя. Да и слишком много всего рассказывали бывшие наемники Фэрраса, слишком большой силой наделяли оборотня, а еще говорили, что кузнец теперь привидение, а еще, что зверь принял облик кузнеца, а кузнец он и есть кузнец, что с него взять. Говорили также, что это вовсе и не тот оборотень, который детей в округе воровал, тот оборотень, который воровал, похож был на Фэрраса, а иные говорили, что то и был Фэррас. А еще говорили, что воспитанник Фэрраса тоже оборотень. А Нэллэи жаль, такая молодая… И Тиррона жаль, говорят, совсем больной, едва ходит, а такой воин был… такой хозяин… А парень-то тот, который женился на тоуне… сгинул. Или жив, но тоже ума лишился… А хорошо, что Фэрраса оборотень убил… Говорили, пугали друг друга и пахали землю. И… бегали к страшному кузнецу ремонтировать плуги, подковывать лошадей. Заказывать новые инструменты. Да и посмотреть любопытно… человек вроде, а говорят, зверем обернуться может, и дивно, и нервы пощекотать… И под страшным секретом рассказывали об этих визитах друзьям и соседям, и рождались новые сказки на этой земле.

Гэл, видя такой ажиотаж и слушая отголоски сплетен, которые ему передавала Шилла, понял — бежать нужно уже завтра на рассвете, ибо такая народная «любовь» добром не кончиться.

«Старый» кузнец Гэл передал кузницу кузнецу «молодому» — недоучке Лито, и собрался в дорогу. Девки и бабы вечером набежали, будто к Шилле. Нанесли пирогов, сушеного мяса, колбасы — говорили гостинцы для старушки, ее раненого сына и молодого вельможи — молодого кузнеца. Может быть, так они благодарили оборотня за то, что тот избавил их землю от разбойника Фэрраса? Была среди девушек и та, которую сын Шиллы любил, она не решалась подойти к нему и заговорить, и он не решался, но смотрел на нее, смотрел…

На рассвете Гэл оседлал Огонька, нагрузил поклажей Летуна, забрал из рук опечаленной Шиллы сонного Айрэ, посадил на свернутый плащ, притороченный к седлу. Этот плащ ему пошила Шилла из шкур небольших пушистых зверьков, которыми ему иногда оплачивали работу.

Шилла обнимала Гэла на прощанье, плакала, желала счастливой дороги, благодарила за что-то. Гэл поцеловал сморщенную щеку доброй старушки, вытер ее слезы и сказал, что все будет хорошо, и еще что-то банальное, простое, что говорят на прощанье. Затем простился с Литто, юноша пожал ему руку:

— Спасибо, спасибо, ты хороший наставник и учитель… — калтокиец даже смутился. Потом кивнул головой сыну Шиллы, тот не успел или не решился что-либо сказать. Гэл взвился в седло, еще раз посмотрел на всех троих, улыбнулся им, и тронул пятками бока Огонька. Рыжий конь заржал, будто тоже прощался, и легкой трусцой побежал по едва заметной дороге средь зеленой травы и первых цветов. Летун взбрыкнул и, гордо задрав голову, высоко поднимая толстенькие ноги, побежал за Огоньком.

Шилла крикнула:

— Береги Айрэ и себя! Возвращайся, — и уже тише, — когда устанешь от дорог.

«Солнце» взошло. Огонек неторопливо шагал по дороге. Среброгривый Летун плелся следом. Айрэ спал, покачиваясь в ритм шага лошади между отцовских рук. Теплый, наполненный запахами цветов ветер развевал гривы лошадей. Все начиналось тихо, спокойно. Гэл и сам едва не уснул, но среди щебета птиц различил топот копыт: «Мало ли кто может скакать здесь галопом…»

Замолкли птицы, топот приближался, кто-то гнал коня. Гэл оглянулся: «Мало ли кто?.. Кэрфи! Больше некому…»

Кэрфи подкидывало в седле, как мешок с зерном, вот-вот упадет, лицо — маска боли, еще бы… так долго коня гнать галопом, снова разбил наверно все… Бедолага так и не научился ездить верхом.

Гэл остановил Огонька, Летун остановился сам, отщипнул несколько травинок и задумчиво сжевал. Огонек учуял незнакомого жеребца, заржал, заплясал на месте. Айрэ проснулся, открыл глаза, звонко и радостно крикнул:

— Дядя Кэрфи!!!

Конь дяди Кэрфи резко остановился, сам дядя Кэрфи больно ударился о луку седла и обессилено лег на массивную шею жеребца. Того, который когда-то принадлежал Фэррасу, жеребца угрюмого, мощного и удивительно спокойного. Грива у жеребца была заплетена косичками, переплетенными разноцветными нитями. Так и Шилла заплела Огонька в дорогу наудачу и в легкий путь. Кэрфи тяжело дышал и постанывал. Гэл осмотрел халкейца, хмыкнул и легко тронул бока Огонька ногами, направляя его идти дальше шагом. Огонек порывался сначала в драку, но не слишком настырно, потому удержать его не составило труда. Кэрфи застонал, но упорно не собирался отставать. Откинулся в седле назад и тронул ногами бока своего уставшего коня. А через полчаса Кэрфи вдруг спросил:

— Можно с тобой?

Гэл засмеялся и кивнул головой.

— Почему ты смеешься, нодиец? — изумился Кэрфи.

— Если я сейчас тебя пошлю подальше? Ты разве уйдешь?

— Все шутишь? — грустно улыбнулся халкеец.

Да — Гэл мог позволить себе шутить. Здесь, сейчас, на этой дороге, среди сине-зеленой молодой листвы, среди трав и цветов, под неумолкающий щебет птиц, можно и посмеяться, просто так — потому что хорошо, тепло и дождь не капает на голову.

— Дядя Кэрфи, поехали с нами искать корабль, — неожиданно предложил Айрэ.

Гэл, все еще смеясь, повторил за сыном:

— Да, действительно, вместе веселее…

— Поехали, — ответил халкеец и сам улыбнулся, впервые с тех пор, как умерла Нэллэи.

Да, халкеец изменился. Исчез бесшабашный героизм и наивная жажда справедливости, появилась задумчивость и осторожность, он понял, что силой ничего не решишь, и иногда ради сохранения жизни сильный должен отступить. Кэрфи осознал хрупкость жизни и познал яростную жажду мести, узнал горечь поражения и победы. Кэрфи повзрослел. Но теперь его разум формировался по какой-то непредсказуемой схеме. Гэл знал только одно — этот новый Кэрфи гораздо опаснее наивного героя.

* * *

Стоя перед зеркалом, Милэн провела ладонью по представительскому серому шерстяному плащу без рукавов, давно она его не одевала, даже для нее давно. Длинный плащ почти до пола, вышитый зеленым и красным драгоценным бисером из редких кристаллов, очень тонко, едва заметно, он будто светился, когда свет падал на вышивку. Под плащом полотняный темно-серый костюм простого средневекового покроя. Волосы заплетены в косу. Так принято выглядеть старейшиной. Все просто, все очень просто.

Она впервые выходила в свет как Старейшина Совета Пяти Галактик. Таковы требования Братства. Сегодня на виду у всего Мира она заключает договор с Братством. И Братство Трех Миров войдет в состав Совета на правах полноценного политического партнера. И Гэла сегодня нет рядом. Милэн понимала — это начало конца.

Хорошо, что она плохо получалась на фотографиях, совершенно не фотогенична, невозможно даже узнать на экране. Ее враги об этом не знают. А если и знают, им все равно.

Там, за дверью, в большом зале Палаты Совета впервые толпятся журналисты со всего Мира. Множество камер нацелено на возвышение, на которое Милэн выйдет как на эшафот. Но это ее Совет, ее детище, и им доведется еще побороться и за него и за ее свободу. Им придется побороться за свободу Гэла. Там, в большом Зале Совета, уже ждет Зэрон — правитель Братства. Он тоже явил себя Миру — карты открыты. Но зачем весь этот балаган?

И дальше будет Совет и будет Братство, два формирования в одном объединении, и будут войска Совета и будет армия Братства, и будет война. И называться эта война будет гражданской.

Гнусно.

Смутно.

Кроваво.

Бессмысленно.

Нэйл стоит у окна. Он сложил руки на груди и смотрел светлыми глазами на огни города, бесконечного планетарного города Пайры. Он одет также как Милэн, его белые волосы заплетены в косу, он сегодня выйдет на свет вместо Гэла. Он сказал, что никогда не оставит Милэн, никогда не предаст. Она ему верила. Он ведь тоже ей брат.

Она верила ему.

Рол не прилетел. Хорошо, что он не прилетел. Меньше сплетен…

В комнату вошел Виниал — Старец. Он долгие тысячелетия был старцем, правителем Совета, о котором все знали. А теперь все узнают о том, кто на самом деле управлял галактическим формированием. Зачем? Но изменить ничего нельзя. На кону жизнь одного ребенка и сотни захваченных Братством планет. Да и что теперь можно изменять, слияние даст передышку. Люди поживут без войны в своих домах хоть поколение, хоть два.

— Пора, — тихо сказал Старец.

Милэн вздохнула, посмотрела в глаза своему отражению:

— Пора…

Она вышла. Вспышки фото и стереокамер ослепили, вокруг — множество объективов, нацеленных на нее, от очень маленьких, встроенных в кольца, до крупных наплечных камер, снимающих стереопанорамы. Журналисты толпились у возвышения, как торговцы живым товаром у помоста. Нэйл сжал руку сестры своей холодной ладонью. Они фотографируют юное лицо старейшины, они снимают руки старейшин. Они напишут то, что видят, они придумают свое объяснение тому, что видят, они раздуют множество историй о Старейшинах. Они будут копаться в жизнях тех, о ком раньше знали лишь то, что они правят Советом наравне со Старцем. И Милэн сейчас не на войне, и должна терпеть. Всем рты не закроешь. Она позволила себе не улыбаться.

Представители планет Совета и планет Братства, послы и посланники, политики и дипломаты, художники и писатели, торговцы и ученые, светила науки и ушлые хитрецы, которые умеют добиться всего, ничего не умея, что тоже в определенном смысле талант — все они были здесь. В большом зале, никогда ранее так не заполненном людьми. Все они стояли у стен, колон, на балконах. Они ждали с тревогой и надеждой, а некоторые — и со злорадством, ведь от согласия двух сторон зависело сейчас многое.

Некоторые из них знали Старейшин в лицо. Милэн чувствовала и смущение, и сожаление, и сочувствие, и насмешку… Ну что ж, и это нужно вынести.

Бессмертные стояли на балконе выше. И они разделились. Многие из них считали, что Зэрон прав, а немногие — что Старейшины проиграли.

И все взгляды были обращены на Милэн. И она терпела. Знала одну только истину — все заканчивается. И хорошо, что здесь, на этом возвышении не было Гэла.

Зэрон стоял рядом с Милэн и Нэйлом, улыбался — добрый, светлый, справедливый правитель Братства. Юный стройный Зэрон в простом темно-сером длинном деловом сверхсовременном пиджаке, с гладко зачесанными назад и собранными в хвост серо-седыми волосами, с пронзительно-мудрым взглядом серебристо-серых глаз — действительно повелитель и отец империи… чтоб его.

Он посмотрел на Милэн ласковым, любящим и почему-то (вероятно, для прессы) отеческим взглядом. Она ему улыбнулась, сдержанно не демонстрируя клыков. Он подошел к Милэн и поцеловал ее руку. Поклонился Нэйлу. Нэйл едва выдерживал церемонию. От Старейшин требовалось спокойствие. И внешне они были очень спокойны. Только Виниал ощущал искрящее напряжение столь блестящего спокойствия трех правителей двух космических формирований.

Виниал поклонился вначале Старейшинам, потом Зэрону. Обратился к бессмертным, к представителям планет Совета и Братства, к прессе, а через прессу — к народу. И как они не додумались пустить эту церемонию объединения в прямой эфир по всем каналам телепавиденья? Он говорил о продолжительной войне между двумя космическими формированиями, о погибших людях, об отброшенных назад цивилизациях, об уничтоженных городах и даже целых планетах, о смерти, о подорванной экономике. Говорил о победе разума над враждебностью, говорил о надежде на мир. Говорил — теперь люди, испытавшее такое потрясение, не допустят больше подобной межгалактической войны в будущем. Говорил о союзе двух держав, который заключается сегодня, как залог мирного развития могущества и процветания.

Милэн стояла, слушала, чувствовала взгляды, слышала мысли, не верила в надежды, разделяла сомнения, понимала, пока она Старейшина, война будет продолжаться. А может быть, взять сейчас и, отрекшись от всего, сложить бразды правления на голову Зэрона и удалиться на окраину Мира пиратствовать с Рэтолатосом. Но нет, ведь им нужен не Совет — им не нужен Совет, и Совет будет уничтожен, и ей не позволят убежать, она заложник. Ее сейчас спасает только кучка бессмертных и маоронгов, которые пока не переметнулись на сторону Зэрона.

Необходимо продержаться до последнего дня до тех пор, пока держаться уже будет не за что, до тех пор, пока последний из верных не оставит их на съедение Зэрону. Как на скале во время потопа, как в кислородной камере во время крушения космического корабля.

Через полчаса было подписано соглашение о сообществе, о содружестве, о целостности галактической державы. Милэн поставила подпись и цифровую печать своего перстня на бумаге и на гибком мониторе, распластанном на мраморном Столе Договоров, посмотрела в ласково-мудрые глаза своего врага Зэрона. Мысленно спросила: «И что ты будешь делать дальше? Старый Палач».

Он ответил насмешливым взглядом: «Узнаешь… скоро».

И склонился над мраморным серо-серебристым столом в Большом Зале Палаты Совета на Пайре, поставил свою подпись на документ поражения Совета.

* * *

Жители маленькой деревеньки у леса говорили, что лес проклят. А за лесом проклятые земли, куда упала звезда. Гэл и Кэрфи еще тогда переглянулись.

В той деревеньке остались только бледные, морщинистые, беззубые старики. Гэл был очень удивлен — таких людей он видел редко. А тут целая деревня, а вскоре, видимо, будет заражена вся планета. Не слышал он, чтобы старость была заразна. А во всем была повинна одна лишняя молекула в клетках организма. Эта молекула искажали информацию и лишали организм человека полноценной регенерации, так же эта молекула влияла на оплодотворение и стихийное формирование плода в теле женщины, как только она познавала мужчину. Ребенок так же рождался с измененными клетками, и начинал стареть, как только заканчивался рост организма. Жители деревни умирали от старости. Здесь даже животные и деревья старели.

Поехали через лес, на первый взгляд ничего страшного в том лесу не было. Над головами высокие могучие деревья запутались ветвями, не пропускали «солнечного» света. Под ногами мягкий, холодный, влажный мох, как уютный ковер. Слишком поздно путники поняли, что этот мягкий мох выделяет странную пыль, по составу похожую на сильный галлюциноген. Надышавшись этой пыли, кони начали подскакивать и пытаться убежать. Путники спешились, взяли коней по уздцы, но кони отказывались идти. Айрэ неожиданно уснул, а во сне вскрикивал, стонал и плакал. Кэрфи предложил остановиться отдохнуть.

И Гэл осознал, почему при входе в этот лес они видели кости животных, а в самом лесу даже насекомых не было.

Кэрфи едва волочил ноги, второй раз предложил сделать привал. Гэл отобрал у него повод и резковато высказался:

— Устроим привал и останемся здесь навсегда. Чертова пыльца… Я совсем тут осторожность потерял.

— Какая пыльца? — промямлил сонный Кэрфи, — смотри! Смотри! Это море!

— Вот черт… — злился Гэл, — это не море, это пыльца — галлюциноген. Я не удивлюсь, если этот мох собирается нас съесть.

Огонек остановился, согнулся и начал рыть копытом землю, пытался лечь. Гэл одернул своего строптивого коня, но конь не реагировал. Наклонил голову и все норовил понюхать мох (хорошо, что подпругу отпустили). Гэл с силой дернул коня за уздечку и вполсилы дал ему по морде. Огонек встрепенулся, но глаза его уже были помутневшими. Летун тоже повесил голову и остановился, начал засыпать. Конь Кэрфи еще держался. Гэл обозвал себя тупаком. Снял с себя рубашку, разорвал ее и обвязал тканью ноздри лошадей. Оставались еще рукава, одним Гел закрыл рот и нос Айрэ, вторым — свой. Моря он не видел, но спать и ему хотелось. Кэрфи последовал его примеру, частью своей рубашки завязал морду своего коня, частью — свой рот.

Необходимо идти, идти вперед, возвращаться уже поздно.

Только через полчаса, из последних сил, шатаясь, вышли из лесу. Заставили себя пройти еще сто метров от опушки и повалились в песок, и кони, и люди. И был закат.

Гэлу казалось, будто он в центре звезды, слепящий свет пронизывал, наполняя энергией. Но когда открыл глаза, оказалось, что лежит он на сером песке, напоминающем скрипящий пепел, а «солнце» Сэнпа накалялось в зените. А откуда энергия? А энергия от радиации. Близость корабля буквально ощущалась едва ли не кожей, это какой же двигатель встроен в незнакомый карабль что так фонит радиацыей.

Кэрфи, Айрэ и лошади не вставали. Ребенок спал. Кэрфи стонал и рычал одновременно. Огонек лежал, поджав ноги, голову уже поднял, кусок ткани, которым ему завязали нос, содрал, и тревожно вдыхал горячий воздух. Казалось, была бы возможность встать, вскочил бы и убежал. Гэл проверил сына, Айрэ дышал ровно и спокойно. Погладил нос ошалевшего Огонька. Прислушался к дыханию Летуна и Вороного. Как будто все нормально, все живы.

Осмотрелся — вокруг выжженная пустыня.

Возникали вопросы: когда упал это корабль? Откуда взялась плесень? И как это связано с той проклятой молекулой?

— Нет. И не думай, — возмущался Кэрфи, — мы пойдем туда вместе.

— Но это опасно! — доказывал Гэл, — я часов за пять успею туда и обратно, а там решим…

— Не менее опасно оставлять здесь Айрэ со мной, — утверждал халкеец, — а если что, куда мы будем отступать, в Лес?! Нет, нодиец, у нас у всех один путь, через эту пустыню…

Гэл задумался. Рискованно оставить и рискованно взять малыша с собой. Но если ребенок будет с ним, ему же самому будет спокойнее. Да… Кэрфи сегодня прав.

— Ладно. — Ответил Гэл, — идем туда все, но воду только Айрэ и лошадям. Ты будешь без воды и еды, как я.

— А я смогу? — растерялся Кэрфи.

— Ты же бессмертный — конечно, сможешь.

Пустыня пепла бесконечными холмами. Костяки животных, выбеленных «солнцем». Черные стволы обгоревших деревьев, наклоненные силой взрыва, как странные абстрактные монументы.

Гэл шел пешком, коней вел на поводу. Кэрфи ехал верхом.

— Они что, не справились с управлением? — спросил Кэрфи, раздумывая вслух о причине падения корабля.

— Или топливо закончилось… — машинально предположил Гэл, но что-то смутно подсказывало ему, что корабль не просто упал, он еще и взорвался, иначе как обьяснить такой радиус зараженной земли.

Огонек ударил Гэла копытом по ноге, попытался вырваться. Гэл одернул коня. Но тот пятился назад, приседая на задние ноги, глаза испуганны, рот приоткрыт, на плечах выступило мыло. Летун взбрыкнул и попытался укусить Гэла за руку, получил по морде и согласился с хозяином, что идти нужно. Огонек посмотрел, как Летун переступил некую невидимую, страшную черту и тоже сделал шаг, второй, вздохнул, напоследок поднялся на дыбы, но подчинился неизбежности. Вороной конь Кэрфи поартачился немного, походил назад и по кругу, но увидел, что Огонек и Летун уходят за Гэлом, прыгнул вдогонку, как будто перепрыгивал ров. Кэрфи с коня упал, но повод удержал. Айрэ бегал вокруг лошадей, едва не путаясь между их ногами, и смеялся. Стоило задуматься, что так напугало лошадей при подходе к кораблю, может быть, едва уловимые запахи железа, может — призраки погибшей команды…

Под вечер поднялся ветер, взвился в воздух пепел. Вспомнили об обрывках рубашек, завязали рты и носы людям и ноздри лошадям. Небольшой ручей и грязное радиоактивное озерцо нашли случайно. Вокруг озерца росла странная колючая трава. Айрэ порезался. Летун повредил себе рот, пытаясь поесть этой травы. Гэл и Кэрфи едва успели оттащить коней от такой убийственной растительности.

Воду можно было пить, но только из родника. Радиация здесь была не выше, чем в городах при космодромах.

Хорошо, что Айрэ, как и его отец, мог пополнять энергию с помощью радиации, а не болеть от нее. Но ребенок получил слишком много энергии, и не мог уснуть, как раньше в седле, говорил всю дорогу, задавал свои тысячи вопросов… Отвечал в основном Кэрфи. Бессмертному халкейцу радиация тоже не вредила. Опасались за здоровье сэнпийских коней… А еще Гэл предполагал появление всяческих мутантов. Кэрфи в мутантов не верил. А Гэл с ними встречался…

Оказалось, острая трава очень хорошо горит, Кэрфи срубил ее мечом Фэрраса, он все еще таскал за собой этот злополучный клинок.

Наступила ночь, воздух в пустыне казался осязаемым, как будто стенами окружил маленький лагерь. Путники сидели у костра, кони стояли над людьми, боясь выйти из круга света. Кэрфи спросил:

— Это тот корабль?

— Нет… — ответил Гэл. Айрэ все еще ворочался на его руках, не мог уснуть.

— А может быть, ты сможешь поднять его в космос? — не унимался халкеец.

— Сомневаюсь, ведь он упал, но может быть уцелел передатчик, хотя и в этом сомневаюсь…

— А если не упал, а сел на космическом двигателе. Мы ведь сможем вернуться домой… Хорошо ведь?..

— Конечно, хорошо… Но сомнительно, это другой корабль, у него судя по радиацыы фотонный двигатель. Тот корабль современный и он на берегу моря.

— Да, да. Ты говорил, что видел мысли того странного мага, я помню, — огорченно кивал головой халкеец.

Корабль они увидели на второй день путешествия, когда «солнце» было в зените. Воздух над пепельной пустыней накалился и плыл маревом. Вначале показалось, что это мираж, фантом корабля. Подъехали ближе, оказалось, корабль и вправду был реальным. Огромный, в пять километров, почерневший борт космического монстра созданного как будто из нагроможденных друг на друга, но совершенно не соответствующих друг другу деталей, слепо смотрел выбитыми иллюминаторами на пустыню, которую сам и породил.

— Вот ргот… — разочарованно прошептал Гэл, — он и вправду взорвался и выгорел.

Еще ближе и увидели покореженный металл борта, вздутый и рваный.

— Папа, смотри какой странный Джарэк! — закричал Айрэ, подпрыгивая в седле.

— Сплюнь, — не задумываясь, Гэл повторил то, что говорила всегда бабушка Шилла, когда пыталась отвести беду.

Айрэ старательно поплевал через левое плечо, как бабушка Шилла и учила.

Гэл собрался войти в корабль. Кэрфи его не отговаривал. Его тоже манили темные столетние тайны, но он понимал, древний нодиец лучше знает старую технику и пользы от рейда Гэла будет больше. Халкеец еще в замковом рву смирился с тем, что может и умеет далеко не все. Да и странный страх появился у бессмертного, когда он увидел этот старый корабль.

Калтокиец залез в пробоину, выкарабкался на нижнюю палубу. Все было темным и черным. Даже пауки не посетили бесконечные ужасающе-черные коридоры. Не чувствовалось здесь и крыс или других мелких животных, ни червей, ни мух. Им здесь просто нечем было питаться. Гэл еще в пустыне заметил — нет ничего живого. Даже ночью не появлялось. А так быть не должно. Хоть что-то должно жить там, где есть кислород. Но нет, ни рыбы в озерце, ни змей в пепле.

Еще один черный коридор. Свету, проникавшему сквозь иллюминатор, не от чего отразиться в прогоревшем коридоре. Следующий темный коридор, осколки какой-то аппаратуры скрипели под ногами. Открытые настежь каюты, в каютах тот же пепел. Видимо, взрыв произошел в середине корабля. Чем ближе Гэл подходил к рубке, тем больше замечал просветов на обгоревших переборках. Вот уцелевший ковролин, в пятнах гари и крови. Гэл горько ухмыльнулся — кровь ни с чем не спутаешь. Некогда светлый пластик на стенах коридора. Каюты, которые совсем не тронул огонь. Калтокиец касался рукой стен и видел события, происходившие на этом корабле в момент катастрофы.

Видел вооруженных людей с клинками и тадо, пирата неизвестного происхождения, который прижал к стене молоденькую девушку, она кричит и вырывается, юноша бросается возлюбленной на помощь, обоих убили. Человек с огнеметом, что он делает на этом корабле? Пламя сжигает пирата. Женщина с детьми. Старуха сморщенная, такая же, как жители деревни. И вдруг Гэл осознал — все, кого он видит, все, кто умер, сгорая заживо, все, кого убили на этом корабле, были поражены той самой молекулой, что и жители маленькой деревушки на опушке сумеречного леса.

Гэл вспомнил, что слышал о колонистах планеты Рогар. На той планете группа ученых, финансируемая странной группировкой под названием Очистители, создала, а может быть, завезла неизвестно откуда странную молекулу и изучала воздействие этой таинственной молекулы на человеческие организмы. Колонистам сказали, что их усовершенствуют молекулой с программой, которая возьмет на себя функцию считывать и полностью сохранять информацию о теле носителя для восстановления тела в случаи смерти или клонирования погибших родственников.

Программа должна была передаваться с поколения в поколение и улучшить производительность потомства, что для освоения новой планеты казалось важным. А еще с помощью этой программы можно было по крови, коже, или волоску вычислить любого человека. Молекула приспосабливаясь к организму человека, становилась уникальной опознавательной меткой. Когда колонисты заметили устрашающие побочные действия, сотни «усовершенствованных» людей бежали из Рогара. Боевая группа Очистителей была брошена в погоню за беглецами. О дальнейшей судьбе тех и других неизвестно. Лабораторию нашли ученых, арестовали, подопытных не спасли, от старости сложно излечить.

Прошло пять тысяч лет, и Гэл узнал о судьбе пропавших.

Тогда, пять тысяч лет назад, колонисты Рогара официально работали на Очистителей78 — в основном занимались фермерством. Ходили слухи, что на Рогаре проводятся опыты с человеческой душой, потому и нужны были им недолго живущие люди. Еще говорили, что беглецы захватили доказательства запретной деятельности Очистителей, и намерены предъявить образцы спецслужбам Совета. Но корабль, доказательства, лаборатория и поля, где работали колонисты, исчезли — дело пришлось закрыть за отсутствием доказательств: Очистители разбежались. Что за опыты проводились, и что выращивали на тех залитых кислотой полях, никто не узнал.

И теперь Гэл нашел здесь и галлюциногенный мох, и людей, зараженных молекулой. Вот почему Нэллэи забеременела, не думая о ребенке. Необходимо узнать, когда этот корабль упал на эту планету, чтобы вычислить, как быстро распространяется молекула. Озадаченный открытием, калтокиец стоял перед дверьми рубки управления корабля. Потом решительно толкнул эту полупрозрачную дверь и вошел. Поток воздуха в лицо. Дикий ужасный крик. Он отпрянул, успел рассмотреть искаженное криком лицо полутени. И еще лицо. Призраки… души умерших?

Шепот за спиной, тихий, едва слышный, но разборчивый:

— Человек…

— Сам пришел…

— Давно здесь никто не ходил.

Шепот тех призраков, которые ждали его в рубке:

— Любопытный.

— Живой.

— Тело.

— А у корабля еще тела…

— Ночью, ночью… когда уснут…

Впервые он встретил души, закрепленные в мире материи, магические мистерии преградили им возвращение в тонкие миры. Эти неприкаянные души, оказывается, способны питаться энергией живых созданий и даже подселяться в тела, притесняя своей волей волю хозяев. Эти души, обитая в мире живых, даже обретали некое подобие эфирных тел. Эти души, утратившие покой, смотрели на Гэла, как на пищу. Но когда он вошел, равнодушно осматривая рубку, когда склонился над пультом, игнорируя ужасающий шепот, когда с улыбкой отразил попытку подселения в свое тело, когда один и этих призраков, прорвав защитное поле вошедшего, наткнулся на нечто непонятное и, задохнувшись, потерял свою тень, другие тени отпрянули с криками и обиженным завыванием:

— Кто он?

— Кто он?

— Кто ты?

Пульт управления был разбит тщательно и восстановлению не подлежал, как и средства связи.

— Отпустить вас, что ли? — Как будто сам себя спросил Гэл.

— Отпустить?.. — шепот.

— Отпустить… — удивление.

— А ты можешь? — вопрос.

— Все-таки души, — тихо говорил Гэл, — Человеческие души… Жаль уничтожать…

— Жаль… — подтверждали тени.

— Жаль…

— А ты можешь?

Гэл сел в кресло пилота, закрыл глаза. Он увидел поток тумана и светлую точку вдали. Точка увеличивалась, разрасталась, как звезда. Точка превратилась в портал, где видны были чистые светлые потоки, цвета, слышна была тихая музыка космических ветров.

Портал разрастался, открываясь для призраков, манил их, и они бросились к нему, к свету, как к родному дому, и хриплый шепот перерастал в громкие крики юной радости, а тени становились светлыми, воздушными облаками, приобретающими очертания людей: красивых, молодых. И только тот, который лишился тени, оглянулся на пороге света, и посмотрел на Гэла, по-детски застенчиво прошептал:

— Спасибо.

Кэрфи нетерпеливо спрашивал:

— И что? Что ты там нашел?

— Призраков…

— А телепатофон?

— Все разбито. Кто-то постарался, чтобы никто и никогда не узнал об этом корабле.

— И что теперь?

— Пойдем дальше — это другой корабль.

— А тот корабль?

— А тот нам еще предстоит найти.

Айрэ вприпрыжку подбежал к отцу:

— Папа! Папа! А Огонек мне лапу дал.

Гэл рассмеялся.

— Идти, так идти, — согласился Кэрфи.

— Только завтра. А сегодня ты кормишь лошадей и моего сына, а я сплю.

— Это эксплуатация разумного индивидуума, — возмущался халкеец.

— Нет, Кэрфи — это просьба к разумному индивидууму…

— Если просьба, тогда ладно. Знаешь, нодиец… — Кэрфи замялся.

Гэл посмотрел на халкейца удивленно.

— Помнишь, что я тебе сказал тогда в Долине? — Кэрфи смутился.

Гэл кивнул.

— Так вот это… я, наверно, друг…

— Папа, а Огонек по команде будет садиться, как собачка? Я его научу… — шептал Айрэ.

Гэл посмотрел на сына, улыбнулся, бредовые идеи Айрэ по дрессуре рыжего коня он считал игрой, но Огонек ведь дал малышу ногу, когда тот попросил? Может быть, конь игрался.

А еще удивительным было то, что сказал упрямый халкеец.

— Хорошо. Почему бы и нет, дружба всегда лучше вражды… Вот и займись работой по-дружески… А я иду спать, и смотри, чтобы Огонек по команде не сел на Айрэ.

— Ты черствый и ядовитый оборотень, — скорее по привычке ругался Кэрфи.

— Вот и хорошо — значит, несъедобный.

— Да, иди ты… Спать.

«Солнце» катилось к зениту.

Пыль скрипела на зубах.

Корабль лежал фантомом.

Странный пейзаж.

Странная планета.

Странный мир, созданный странными существами.

Костерок, кони у космического корабля, уставшие путники. Один сидит у костра на сером песке, смотрит на облака, а облака как будто и не облака, а берега морей, тихие заводи, бухты, города и корабли, как отражения далеких земель, куда ему еще только предстоит прийти. А спутник бессмертного мечтателя, создавший многие миры, спит, обняв своего сына. Гэл затруднился бы ответить, зачем созданы Миры. Главное, что созданы…

 

2 часть

Гэл, Айрэ и Кэрфи двадцать пять дней спустя преодолели горную гряду.

Ночью с горы калтокиец видел огни какого-то поселения и на рассвете решил съездить туда, раздобыть какой-то еды. В последние десять дней они ели только мясо. Кэрфи и без еды смог бы выжить, так как бессмертный, а ребенку следовало-таки разнообразить питание, и овес у лошадей закончился.

Рыжий конь, как только увидел, что вокруг него ровное пространство, начал подпрыгивать, отбивать задом и вздыматься на дыбы, видимо, таким образом он выражал радость, что нескончаемые скалы закончились. Хотя странно, родился конь в горах, а гор не любил. Гэл и хотел бы разделить радость с конем, если бы не сидел в седле. Попытался успокоить и сдержать Огонька, потом ругался с ним, но все-таки сдался и позволил коню скакать, как тот сам хотел: вольно и быстро.

Хорошо здесь было, на этой незнакомой земле: ласковое «солнце», теплый ветер, наполненный запахом скошенной травы, прямая сбитая дорога, зеленые поля за горизонт и редкие островки небольших ветвистых деревьев. Вдалеке — темная линия леса. Гэл поддался мимолетному порыву, бросил повод и раскинул руки. Дорога стелилась под ноги рыжего коня желтой лентой, купол яркого неба в пятнах низких белых облаков плыл над головой, и было ощущение полета. Снова отросшие до лопаток волосы развевал ветер, чувство свободы переполняло легкие до крика. Но Огонек внезапно остановился, он увидел телегу. Беспечного всадника выбросило на шею коню. Ругаясь, он вернулся в седло.

Испуги Огонька непредсказуемы, непонятны, заподлисты — рыжий жеребец застыл столбом, рассматривая большую, крытую пологом телегу, которую тянул четверик разношерстных мощных лошадок с толстыми ногами, заросшими пушистыми щетками над копытами. Телега поравнялась с всадником, управлял ею смуглый толстяк в ярком жупане и шерстяной шапке с пером, под жупаном блестящая рубаха, ворот застегнут красными стеклянными пуговками. На ногах возницы добротные остроносые кожаные сапоги с каблуками.

Лишь пустыня да каменная гряда разделяет дождливые холмы и эту теплую страну, а так разнится одежда.

Мужик, подозрительно прищурив глаза, рассматривал всадника и его длинноногого, рыжего коня. Хмыкнул и с насмешкой, на грани вежливости, спросил:

— Удержались?

Язык местных жителей немногим отличался от языка их сопланитариев, живущих за горами. Гэл кивнул, понимая, что этот хорошо одетый человек, скорее всего, купец, начал разговор из вежливости, и вежливость требовала поддержать разговор. Калтокиец улыбнулся и спросил:

— Город далеко?

— Город? — переспросил купец, — так вон, за холмом. Вы заблудились?

Почтение кузнеца было на грани покровительства и сострадания. Гэл ответил дружелюбно, но сдержанно, как того требовал подобный стиль разговора:

— Я впервые в этих местах.

— Тогда мой вам совет, не отъезжайте далеко от дороги, здесь много тропок и разных дорог, заблудитесь.

— Спасибо. — Гэл доброжелательно улыбнулся.

— Удачи вам…

Купец, видимо, принял его за кого-то другого, за того, кого следовало жалеть, опасаться и все же уважать. Не смутила купца одежда на всаднике: простая полотняная рубаха, неопределенного цвета старая поношенная кожаная безрукавка, такие же штаны, да протертые сапоги. Не смутили длинные спутанные волосы. Все воспринималось, как будто иначе и быть не могло.

Гэл кивнул головой и поспешил разминуться с почтительным купцом. Предположил, может, некто высокопоставленный и всем известный, в этих местах похож на него? Отдаленно. Хотя трудно предположить, что некто высокопоставленный одевался бы как бездомный бродяга.

За указанным холмом и вправду был городок. Высокая стена давно уже не удерживала дома в своей тени, извилистые улицы расползлись от каменных стен в разные стороны, пренебрегая надежной защитой. Двухэтажные дома, крытые ярко-синей черепицей, теснились друг к другу, нависая раскрашенными в яркие цвета деревянными балконами над каменными улицами. Чем дальше от стены, тем проще и ниже дома, тем меньше окна, но в окнах — толстое стекло, а крыши в тех бедных домах или из сухой жесткой травы, или из древесной коры. Дома выбеленные каким-то веществом, вокруг дверей и оконных рам красный растительный узор. Еще дальше у домов были даже огородики, окруженные плетенной из лозы изгородью. Вдоль кое-где закрепленной камнями улицы на лавочках сидели старушки, а прямо на пыльной дороге играли дети. Преимущественно все смуглые и черноволосые.

Навстречу шла роскошная женщина в ярко-красном платке с бахромой, на плече коромысло, на котором болтались два пустых ведра, она уступила всаднику дорогу. Девушка в белой вышитой рубашке засмущалась и покраснела, застыла у плетня, теребя кончики трех косичек, сплетенных в одну разноцветными лентами. Бабка в белом платочке погрозила клюкой, когда всадник объехал играющих детей, босой мужчина, подстриженный, как будто его кто специально под кастрюлю стриг, в серой полотняной рубашке и крашенных темно-синим холщевых штанах, незаметно, но презрительно плюнул в след и поспешил перейти дорогу. Странное неоднозначное отношение.

Выше разбитую колесами и копытами грунтовую дорогу сменила улица, вымощенная камнем, вдоль улицы узкий тротуар, первые этажи домов каменные, вторые глиняные, закрепленные деревом. Крыши черепичные. На встречу вышли две женщины в темных платьях и белых передниках с кружевом, они держали перед собой большие корзины. Из-за поворота выехала двухколесная тележка. Лошадка, тянувшая ее, была толстая как Летун, с длинной, заплетенной в косу гривой. Гэл остановил Огонька, вежливо спросил возницу:

— Почтенный, не подскажете ли, где здесь рынок?

— Прямо поедешь, вон под ту арку, там рынок, — крикнул возница и подогнал лошадку бичом.

Окна в домах с деревянными рамами, в окнах пестрые занавески, вазоны с цветами на подоконниках, на уровне второго этажа попадались мостики через узкую улицу, на мостиках кадки с растениями.

Чем ближе Гэл подъезжал к стене, тем уже становились улицы, исчез тротуар. Может, там за стеной лошадь вообще не сможет протиснуться, застрянет между стен. К счастью, рынок расположился под стеной, а не за.

Богатые, медлительные и гордые женщины в белых чепцах, в ярких кружевных платьях ходили в сопровождении слуг. Рассматривали товар и брезгливо кивали служанкам на то, что нужно было купить, внимательно следили за торговлей и встревали, если цена не устраивала. Ругались эти мещанки не хуже торговцев. Жены ремесленников, в темных платьях в передниках, быстрые, острые на язык, толкались своими корзинами, пробивая себе дорогу к намеченному лотку. Купцы громко расхваливали свои товары. Дети бегали между рядами, пытаясь незаметно стянуть с прилавков все, что плохо лежало. Нищий цепко и внимательно изучал лица людей, как настоящий шпик, видимо, за свое доходное место должен докладывать стражникам обо всем подозрительном, что видел. А вот и стражники, на серых лошадках, в красных мундирах и высоких шапках, надвинутых по брови. Сабли в деревянных ножнах, пристегнутых к поясу, арканы, скрученные кольцами на луке седла. Они внимательно и грозно следили за торговыми рядами, но старались не замечать чужака на рыжем коне.

Гэл проехал мимо рядов, где продавались ткани, бижутерия, одежда, мимо лавок, где торговали саблями, шпагами и самострелами. На дождливых холмах огнестрельного оружия не было. А здесь продавали даже бомбарду, значит, должны быть пушки. Но оружие его сегодня не интересовало.

Овощи разложены на мешках, прямо на земле, мясо на деревянных поддонах. В корзинах настоящий хлеб из дрожжевого теста, булки, пирожки и сладости. Торговала хлебом пышная молодая женщина в яркой юбке и белой рубашке. На голове булочницы платок в красные цветы, из-под платка кокетливо выглядывают две темные пряди, прилипшие к щекам, на щеках нарисованы бордовые кружочки, видимо, символизирующие румянец.

Гэл спешился. Торговка хлебом улыбнулась ровными белыми зубами. Гэл тоже улыбнулся и протянул торговке монету из желтого метала, он знал, что это золото, но не знал, насколько здесь ценится этот метал. Горные жители котороым он подковал двух маленьких пони, заплатили за работу грубыми самодельными блестящими кругляшками, словно обычной мелочью, но обещали, что на равнине эти монетки могут пригодиться. Вот настал момент проверить, пригодится ли.

Торговка повертела монету, попробовала ее на зуб, улыбнулась еще шире и предложила хлеб на выбор. Гэл выбрал две буханки хлеба и десяток пирожков, оттянул за повод Огонька от корзины. Булочница неожиданно протянула сдачу, пять тяжелых медных монет с гордым профилем местного правителя, и спросила:

— Вы давно из столичных земель?

— Давно, — ответил Гэл, избегая расспросов о том, о чем он понятия не имел, и снова одернул свою нахальную лошадь. Огонек обижено фыркнул, резко задрал голову вверх, едва не выбив из рук Гэла хлеб. — Чтоб тебя, наглая скотина. Извините, совсем обнаглел.

Булочница рассмеялась и даже помогла спрятать хлеб в седельную сумку.

Торговцы все были вежливы, не обманывали, предлагали лучший товар… Мясник с опаской спросил:

— Неужели вы решили остановиться в нашем городе?

— Нет, я здесь проездом, — успокоил его Гэл, положил мясо в седельную сумку, одернул Огонька, заинтересовано принюхивающегося к колбасам, висящим на палке над поддоном, и поспешил уйти. Ругался с конем:

— Если ты начнешь есть колбасу, я тебя подарю мяснику. Вредная лошадь.

Оставалось купить овощи, и если хватит денег — что-нибудь сладкое для сына.

Летун и Вороной паслись под огромным деревом. Дерево было похоже на скалу посреди моря, и такое же одинокое, вокруг только высокие, желтые от солнца травы.

Летуна Гэл, перед тем как уехать, стреножил, сельская лошадка была привычна, а Вороной, признав в Летуне образ табуна, никуда не уходил.

Кэрфи сидел в тени дерева. Айрэ играл маленьким космическим корабликом, вырезанным из дерева: приседал, изображая посадку, вскакивал и бегал, оглашая взлет:

— Комничиский двигатель сключен, сноловое поле сабильно!

— С папой летал? — улыбнулся Кэрфи.

Айрэ, смешно копируя отца, серьезно кивнул головой и дальше продолжал повторять услышанные когда-то команды:

— Корабл на курсе. Старт! — И малыш побежал вокруг дерева, шипя, как двигатель космического корабля.

Кэрфи улыбнулся и, закинув руки за голову, незаметно задремал.

Разбудил халкейца едва слышный стук копыт. Кэрфи решил, что вернулся Гэл, открыл глаза, увидел облако пыли, а в нем, как в темной грозовой туче, тени шести всадников. Халкеец вскочил. Всадники остановили лошадей. За всадниками прибежали три человека, у каждого в руках поводки, сдерживающие по десятку сухопарых, длинноногих, узкоголовых ушастых лающих псов.

Кэрфи привык видеть сэнпийцев суровыми воинами и застенчивыми женщинами, сдержанными в одежде и поведении. Смуглые всадники в пышных ярких одеждах, украшенных кружевами и перьями, показались ему ряжеными актерами. Как будто для контраста мужчины, державшие собак, были одеты в серые, невзрачные приталенные пиджаки. Псари прикрикнули на собак, собаки замолчали. Айрэ с деревянным корабликом подбежал к Кэрфи, остановился, разглядывая всадников.

Женщина любовалась Кэрфи. Мужчина ревниво хмурился.

Ее звали Рэлина — она была когда-то фавориткой императора. При дворе ходили противоположные сплетни: от — сбежала со двора и теперь скрывается в провинции, до — император сам прогнал надоевшую, любовницу, как только та стала старше, и запретил ей показываться во дворце. Раз в году Рэлина навещала племянника, императора Лингира, изгнанного со двора на провинцию.

Когда племянник императора жил при дворе, он слыл слишком увлекающимся человеком: увлекшись прелестями дамы, заказывал ее на ночь своим подручным, а днем обнаженной выталкивал из кареты посреди городка или поселения с тремя золотыми монетками в ладони. И неважно было, чья это дочь или жена. А еще шептались, что очень красивых он убивал, не желая расставаться. Но мертвых не нашли, и Лингира выслали, хотя дядя-император сделал все возможное, чтобы подвести племянника поближе к плахе.

К сожалению императора, высоко почитаемые судебные законы, о которых он сам так рдел, могли подвести Лингира только к тюремному заключению, или, если считаться с высоким положением в обществе, выселению в провинцию. Император рекомендовал тюрьму, но его жена и свояченица — мать Лингира, взмолились, защищая мальчика, обещая, что тот исправится, когда повзрослеет. Куда уж взрослее — Лингиру тогда исполнилось двадцать восемь.

Рэлина была для Лингира сокровенной мечтой или болезненным бредом, он ее желал и боялся. Бывшая фаворитка императора слыла опасной, ее всегда сопровождал мрачный, огромного роста солдат, который никогда не улыбался, мало говорил, но очень быстро действовал. Лингир уже потерял троих подручных, заказывая Рэлину на ночь. Хотя, если бы Лингир не кривил душой, изображая из себя смельчака, то выяснил бы сам для себя, что не в солдате дело, однажды он обнял Рэлину, и мгновенно острая шпилька, похожая ни стилет, оцарапала его подбородок.

Рэлина пошутила, что император будет только рад благополучному уходу горячо любимого племянника в мир иной. Лингир вспомнил, что она командует имперским отрядом, патрулирующем пригород столицы и окрестные поселения, отступил. Отряд Рэлины часто сравнивали с разбойничьей бандой. Лингир не хотел умирать.

Вот уже второй год Рэлина приезжала к изгнаннику. Лингир догадывался, что приезжает она по приказу дяди. Унижался перед ненавистно-любимой гостьей, устраивал ей королевские охоты и пиры. Старался заполнить дни гостьи, опасался оставлять ее без своего настырного внимания. Ведь узнай она хоть одну сплетню, распространяемую болтливыми крестьянами, и дядя император точно отправит племянника или на каторгу в кандалах, или на плаху.

Шел второй день визита. Рэлину утомили и охота, и общество Лингира. Она мечтала вернуться в свой лесной дом и смыть с себя сладкий запах духов, которым провонялись не только все комнаты в усадьбе Лингира, но и конюшня, даже в еде чувствовался мерзостно-сладкий привкус. А тут этот статный, необычно привлекательный юноша и ребенок. Приятное лицо незнакомца после двухдневного созерцания физиономии Лингира было восхитительным.

— Какой красивый мальчик… — тихо сказала Рэлина.

Лингир презрительно скривил тонкие бледные губы:

— Не думал я, моя красавица, что вы можете польститься на грязного бродягу.

— Я не польстилась, я восхитилась, — рассмеялась Рэлина, и указала хлыстом на Айрэ.

Нарра, хрупкая девушка с белыми кудряшками в маленькой шляпке с вуалью, подруга Рэлины, увидела, на кого указал хлыст, взглянула на побледневшего Лингира и засмеялась. Лингир услышав смех за спиной, неожиданно выхватил шпагу, и воткнул шпоры в бока высокого длинноногого коня, направляя его прямо на Кэрфи.

Кэрфи не понимал, что происходит: красивая темноволосая женщина в широкополой шляпе, украшенной перьями, улыбалась ему, а одетый в театральный костюм пухлый мужчина выхватил шпагу из разукрашенных блестящими камнями ножен и с криком толкнул коня вперед. У агрессивного франта с обвисшими щеками, обрамленными каштановыми локонами, глаза блестели как у наркомана.

Халкеец опомнился, выхватил из-за пояса меч Фэрраса, из-за неуклюжести ненароком разрезав рубаху, и стал в стойку, загораживая собой Айрэ. Но конь под толстяком неожиданно споткнулся, и всадник выпал из седла под ноги халкейца. Прекрасная смуглянка звонко рассмеялась. Толстяк с рыком вскочил, взмахнул тонкой шпагой и набросился на халкейца. Кэрфи еще не знал, чем защита отличается от нападений, а меч от шпаги, к тому же он был на полголовы выше своего неожиданного соперника, и ломовым встречным ударом отмахнулся от легкой шпаги. Толстяк остановился.

Рэлина уже не смеялась, ее взгляд стал жестким, темные брови почти сошлись на переносице. На бордовом камзоле толстяка не сразу стало заметным проступавшее пятно темной крови. Лингир внезапно рухнул лицом вниз к ногам Кэрфи. Рэлина почувствовала привычный сладковато-рвотный запах, меч Фэрраса вспорол Лингиру живот. Нарра закричала. Трое мужчин, сопровождавших Рэлину и Лингира, выхватили из чехлов странные трубки с блестящими, украшенными резьбой и позолотой рукоятками, и направили в халкейца. Кэрфи понял — это огнестрельное оружие.

— Брось меч. Смерд, — приказал солдат Гаррат, большой мужчина с седыми вьющимися волосами, морщинистым лицом, украшенным двумя перекрестными шрамами. Взгляд серых холодных глаз незнакомца напоминал взгляд Гэла: подозрительный, всезнающий, оценивающий, равнодушный и умный. Он единственный, кто сохранял спокойствие и был готов действовать.

Приказ седого Кэрфи выполнять не спешил. Седой выстрелил. Тяжелая свинцовая пуля застряла в мягких тканях предплечья, Кэрфи выронил меч Фэрраса. Еще один мужчина с коротко стриженными темно-пепельными волосами, рослый и широкоплечий, с едва заметным шрамом от ожога на скуле — отставной палач Алгар, спешился и, целясь в халкейца, четко предложил:

— Ляг на землю и руки положи на голову.

Айрэ стоял, открыв рот. Нарра потребовала у третьего мужчины, франтоватого, изысканного молодого человека, брата Рэлины Кэргисса, снять ее с коня. Спешившись, она невозмутимо направилась к дереву, Алгар преградил ей путь:

— Сударыня, как вы можете быть так легкомысленны, этот человек — убийца.

— Я хочу забрать ребенка… — капризно ответила подруга разбойницы и позвала Айрэ, — Иди сюда, маленький.

Айрэ спрятался за Кэрфи.

Рэлина оставалась в седле.

Обстановку разрядил огромный темно-серый зверь, прыгнувший через головы всадников.

Зверь застыл между халкейцем и сенпийцами, как будто предлагая себя рассмотреть и отбросить все мысли о сопротивлении. Кони бросились врассыпную, а собаки легли на землю, подобострастно глядя на хищника, как на вожака.

Гаррат и Рэлина удержались в седлах. Кэргисс едва только успел вернуться в седло, как вылетел, тут же вскочил и побежал вдогонку за своей лошадью. Алгар не справился с конем, конь понес, кобылка Нарры умчалась следом. Нарра застыла столбом, не смея пошевелиться. Рэлина развернула взвившуюся на дыбы лошадь, попыталась рассмотреть зверя. Вороной под ней топал ногами, размахивал головой и тихо ржал, она встретилась взглядом с желтыми глазами огромного чудовища и почувствовала, будто проваливается в темноту, даже конь под ней успокоился.

Гаррат крутил своего испуганного коня, стараясь удержать на месте и загородить госпожу. Зверь не нападал, застыл, оскалив белые клыки. Гаррат не мог выпустить из рук повод и зарядить пистолет. Бросаться с ножом или шпагой на такого огромного монстра было самоубийством, как и толкать на него коня, зверь оказался как раз в размер большой лошади.

Кэрфи ошеломленно смотрел на лицо убитого Лингира. Летун спокойно продолжал пастись, а конь Фэрраса поднял голову, вытянулся на мощных ногах и застыл, шумно втягивая воздух ноздрями. Конь Лингира спрятался за Летуном и Вороным.

Айрэ подбежал к Гэлу и обнял его лапы.

— Уходим… — прошептал Гэл, стараясь не открывать пасть больше, чем требовалось для оскала.

— Куда? — растерялся халкеец.

— Подальше отсюда.

Кэрфи подхватил Айрэ, котомку, меч, и побежал к лошадям. Гэл медленно отступал за халкэйцем, не сводя глаз с всадников.

— Мы их отпустим? — спросил Гаррат у своей госпожи.

— Хочешь сразиться с этим зверем? — улыбнулась Рэлина. — Уезжаем. Заедем в деревню за телегой и крестьянами. Надеюсь, когда вернемся, этот парень заберет отсюда свою зверюшку.

— Император потребует найти убийцу его племянника, — возразил Гаррат.

— Потребует. Найдем, — равнодушно ответила Рэлина.

— Жаль парня. Лингир сам напоролся, — солдат позволил себе искривить рот в усмешке.

— Тсссс, — прошипела Рэлина, — как бы император не относился к Лингиру, мы будем почтительно и театрально скорбеть. Императору я напишу письмо, в котором все детально объясню. Надеюсь, Алгар не пострадает. Возьми Нарру в седло.

Гэл и Кэрфи ехали целый день сначала галопом, потом шагом, дальше и дальше, но к вечеру Айрэ проголодался, а кони устали и спотыкались на ровной дороге. Гэл предложил Кэрфи остановиться на ночлег в лесу. Глубоко в лес не заходили, прошли метров сто, расположились между деревьями, развели костер. Мясо, конечно, приобрело характерный запашок, болтаясь целый день в седельной сумке, но если его хорошенько прожарить на огне, а в котелке сварить кашу…

Кэрфи молчал, молчал в дороге, молчал, расседлывая коня, молчал, когда Гэл послал его собирать хворост. Мрачно молчал, угрожающе задумчиво. Гэл уже готов был к очередному глупому поступку молодого, горячего бессмертного.

И услышал:

— Я приношу только беды, теперь нас будут преследовать за убийство. Я должен уехать.

— Ты не виноват, — как можно спокойнее ответил Гэл, — он сам напоролся на твой меч.

— Тебе без меня будет проще. Я возьму только своего коня, — продолжал халкеец.

— Ты решил остаться на этой планете?

— Нет, но у тебя смертный сын. А я только то и делаю, что подвергаю его опасности. Как тогда, когда я помог Нэллеи бежать, и теперь… — Кэрфи схватился за голову и начал раскачиваться. — Как глупо, это же был живой человек, а я его убил как… как, глупо случайно… Я должен побыть сам, я должен научиться контролировать себя, я уезжаю. Покажи мне направление, в котором я должен идти.

Гэл знал — глупость порождает глупость, но не знал, как остановить Кэрфи. Спросил:

— Как же я останусь сам, с Айрэ?

— Без меня тебе будет проще… и безопасней, — тихим голосом ответил Кэрфи, встал, взял уздечку, подошел к Вороному.

— Поужинай, проспись, а утром, если не остынешь, уедешь, — сказал Гэл, — куда ночью? И конь устал. Конь ведь не виноват.

Кэрфи вернулся, сел у костра, обхватил колени руками, не выпуская из рук уздечку, мял пальцами толстую кожу, перебирал пальцами, как верующий перебирает камушки, нанизанные на веревку, монотонно, отрешенно, вдумчиво.

Утром Кэрфи тихо поднялся, набросил на спину Вороного потник, седло. Гэл молча наблюдал за халкейцем. Знал, не удержит неистового бессмертного от ошибок и глупостей, а разве раньше мог удержать? Кэрфи рывком затянул подпругу, Вороной нервно вскинул голову.

Кэрфи забрался в седло, толкнул коня ногами. Вороной неохотно сделал шаг.

Айрэ проснулся, сел кутаясь в меховое одеяло, спросил:

— Дядя Кэрфи, а ты куда?

Кэрфи не повернулся, не ответил, его плечи вздрогнули, он, резко дернув повод, ударил Вороного хворостиной. Конь приподнялся на задних ногах и рванул вперед, халкеец пошатнулся, но усидел.

Гэл закинул волосы назад, задержал руку на затылке, озадачено поскреб голову. Он, оказывается, привык к халкейцу, привык полагаться на помощь, и сейчас, когда остался сам с ребенком, был раздосадован… даже не ожидал.

Топот копыт заглушил ветер.

— Папа, а куда уехал дядя Кэрфи? — спросил сонный Айрэ.

— У него свои дела, он не скоро вернется, — отвечал Гэл.

— Он больше не хочет с нами ехать искать корабль?

— Хочет. Но должен сделать что-то важное для себя, а потом нас догонит.

— А он знает, где корабль? — серьезно, как взрослый, спрашивал Айрэ.

— Знает, я ему рассказал.

— Тогда хорошо, тогда он полетит с нами, я его с мамой познакомлю. Правда, мы скоро вернемся к маме?

— Правда, малыш, — Гэл гладил сына по белым кудрям, — правда, мы скоро вернемся к маме.

Лес, деревня, лес. Сквозь лес проложена широкая дорога в две колеи. Повозки и всадники встречались настолько часто, что никто из встреченных уже не интересовался, откуда и куда едет парень с ребенком, да мало ли таких парней ездит по дорогам от селенья к селенью. Но все же путники очень уж подчеркнуто и иногда наигранно отводили глаза, мол, не вижу я тебя, всадник на рыжем коне, не вижу, и все тут, как и ребенка на передней луке седла, и толстенького конька на мохнатых ногах с поклажей на спине. Все незаметны.

Ночевали как раньше в лесу, у костра. Но теперь Гэл с трудом находил добычу в этой густонаселенной местности. Утром, едва выехали на дорогу, наткнулись на банду. Грабители, заметив всадника и лошадку с поклажей, со смехом и шутками порекомендовали быстрее убраться, так как они ожидают здесь купцов, и лишний свидетель им не нужен. Гэл послушался и поспешил ускакать, опасаясь пули в спину. Эти разбойники даже на его лошадей не позарились, видимо, те с кем его здесь ассоциируют, не только добропорядочными гражданами не замечаются, но и, к счастью, недобропорядочными тоже.

Вечером въехали в село. Чистое и богатое, вдоль дороги аккуратные беленые дома с квадратными окошками, окошки на ночь закрывали ярко расписанными ставнями, вокруг домов плетеные заборы, огороды, сады, все ухожено, приветливо, красочно.

Гэл остановил Огонька. У плетня разговаривали два мужичка, один из собеседников тотчас сбежал, хозяин плетня не посмел. Гэл попросился на ночлег. Низенький круглый селянин в белой рубашке, закрывшись скрипучей калиткой, заикаясь, начал рассказывать о том, что семья, мол, большая, да родители старые, места нет, даже в сарае. Из дома выбежала высокая, тощая хозяйка с полотенцем в покрасневших от работы руках. Испуганно посмотрела на Гэла, на Айрэ, в мечтательные темные глаза Летуна, на своего мужа, и залепетала слезливо:

— Негде у нас негде. А вот за селом, как по дороге поедете, там придорожник есть, там и переночуете, а у нас нету, — и схватив своего супруга за рукав, начала отступать, пятясь и кланяясь, да яростно шепча. — Ты совсем сдурел, беду на дом навести хочешь, зачем ты с ним разговариваешь, ишь глаза какие… У всех у них глаза такие, не даром из дому выгнали… И ребенок… Украл, наверно, где-то… — отступили к дому, развернулись, вскочили на порог и хлопнули дверью.

Гэл озадачено пожал плечами.

— Папа, а они тебя почему боятся? — спросил Айрэ.

— Не знаю, маленький, — задумчиво ответил Гэл.

— А давай спросим, — предложил малыш.

Гэл представил себе, как он пойдет спрашивать у испуганных селян, почему они его боятся, и улыбнулся.

— Пап, ну идем, спросим, — настаивал малыш, — интересно ведь.

— Нет, сегодня мы не будем больше пугать мирных жителей, а пойдем тебя кормить и спать укладывать, — все еще улыбаясь, ответил Гэл. Он опасался, что любопытные селяне, высматривая его в щели дверей, эти двери и сломают, а потом его обвинят во вредительстве. В окна смотреть они не могли, стекла в окнах были мутные.

— А почему ми в лесу не спим? — поинтересовался Айрэ.

— Слишком людей много, — ответил Гэл, вспоминая приветливые рожи разбойников.

— Тогда почему мы не ушли туда, где нет людей, а идем к ним?

Гэл удивленно посмотрел на сына, вопрос логичен, а вот как объяснить ребенку, что затеряться в многонаселенной местности легче как раз среди людей. Таиться в лесах опасно, можно вызвать заинтересованность и подозрение. Гэл постарался ответить. — Ели мы будем прятаться, за нами начнут сначала следить, а потом охотиться, а если мы не будем прятаться, значит, мы такие как все.

— Но мы не такие как все.

— Потому мы должны притвориться такими как все.

— Обмануть?

— Ну, может, и обмануть.

— А мама говорила — обманывать нехорошо, — не унимался Айрэ.

— Но, ведь для того, чтобы выжить, иногда можно схитрить?

— Наверно, — задумчиво согласился ребенок. Гэл вздохнул, с тоской посмотрел на небо: чему он учит сына…

Если бы он знал, чем такая наука для малыша в будущем обернется…

Придорожником оказалась большая изба и два больших сарая. Во дворе, между строениями, под навесом стоял длинный стол, а рядом корыто, где поили животных и мыли посуду. За столом сидели четыре человека: два крестьянина в добротных рубашках и свитках, украшенных яркой вышивкой, человек в плаще, скрывающий лицо тенью капюшона и местный житель, занятый всецело алкоголем.

Тощий хозяин с добродушным и простым лицом бывшего землероба, скрывая страх, уважительно поклонился и слишком поспешно потребовал оплату вперед. Перечитывая монетки, спросил, будут ли путники ужинать, кормить ли лошадей, почистить ли… Гэл уловил недобрый взгляд человека под капюшоном, стоило быть начеку, мало ли что у такого на уме. Крестьяне взяли свои кухли и тарелки, передвинулись от него на другой край стола. Пьяный был достаточно пьян, он дремал в счастливом неведенье.

Гэл посадил сына за стол, попросил служанку присматривать за ребенком, в который раз попомнил бешеный нрав Кэрфи, который раньше так хорошо нянчился с Айрэ, поставил на землю. Оставил у ног сына седельные сумки, красть из них даже самому бедному вору было нечего, и повел Огонька и Летуна в конюшню. Конюшней в придорожнике называли загоны, огражденные бревнами. Гэл надеялся, что Огонек достаточно устал, чтобы спать всю ночь, а не выламывать эти бревна.

Когда вернулся к столу, тарелки с серо-желтым варевом уже стояли перед Айрэ. Ребенок ел, как голодный волчонок, деревянную ложку зажал в кулачек, обнимал тарелку грязной ручонкой. Гэл поморщился, вот тебе и наследник великой транспортной империи Приорола и сын Старейшины Совета Пяти Галактик. Необходимо браться за воспитание, но здесь в таких условиях обучать голодного ребенка столовому этикету?.. Глупо.

Еда была простой, тушеные в котле овощи с мясом, приправленные ароматными травками и кристаллами соли. Здесь, в стране, примыкающей к морю, соль была дешевой, но именно она, плохо вываренная, придавала белым овощам грязный серый оттенок.

Айрэ наглотался еды и, как обычно бывает с уставшими детьми, заснул за столом. Хозяин тихо подошел и сказал, что спать они могут на сене, над лошадьми, если гость хочет комнату, то следует приплатить, но Гэлу уже нечем было платить, сеновал так сеновал, после ночевок в лесу не особо и тянуло в тесные помещения, набитые людьми.

Служанка принесла пахнущие плесенью одеяла. От самой служанки пахло хлебом, она улыбалась и намекала. Гэл сделал вид, будто не понимает намеков, подхватил сумки на плечо, завернул сына в одеяла и пошел на чердак, служанка обиделась, так резко собирала посуду со стола, что разбила тарелку, на звон битой посуды выбежал хозяин, начал браниться. И тут служанка выдала, что, мол, «Третий сын» сглазил, и что этот путник явно своего колдуна-отшельника уже нашел, и то обязательно был злой колдун. Хозяин обозвал ее сельской дурой.

Вот тебе и новость. Оказывается, здесь колдунов бояться, но на колдовстве можно зарабатывать, только вот никто работы ему не предлагает. Наверно, молодой недоучка-колдун никому не нужен.

Гэл начал думать о том, чтобы продать Летуна. Хотя впереди будет город, а городские жители не столь пугливы. С надеждами он и уснул, легкомысленно позабыв о странном и опасном субъекте в капюшоне.

Утром Гэл и Айрэ примкнули к купеческому обозу. Ведущий обоза с усмешкой заверил Гэла, что он далек от суеверий, особенно если на дорогах так неспокойно, и лишний воин, пусть даже и колдун, не помешает, особенно замыкающим. День был жарким, Огонек вспотел и Айрэ, когда не дремал, постоянно требовал воды. Воздух маревом клубился над дорогой в поднятой колесами и копытами лошадей пыли.

Снова ночь у костра, в кружении телег. Купцы ругали разбойников, обещали на обратном пути нахалам ноги вывернуть. Жаловались, что у них всю выручку с продажей забрали, но судя по тому, как спокойно жаловались, Гэл понял — не всю. Видимо, купцы откупились от разбойников сравнительно малой ценой. Скорее всего, то были те самые разбойники, которые прогнали Гэла…

Потом, когда совсем стемнело, рассказывали жуткую историю об оборотне, убившем племянника самого императора, хорошо, что Айрэ уже спал. Оказывается, оборотня натравил страшный могущественный колдун специально, это месть за прекрасную женщину, которую погубил Лингир. Еще одна новая сказка. Но в этих сказках говорилось о том, что стража разыскивает колдуна и его оборотня, приговор им вынесли заочно, и исполниться приговору надлежало на плахе.

Вечером обоз подъехал к большим воротам аккуратного, окруженного защитной стеной городка. Вокруг городка, как пограничная полоса, на освобожденных от деревьев участках, раскинулись поля и огороды. Река подковой разделяла городок на правобережье и заречье. Несколько мостов из камня и дерева соединяло обе половины.

Перед воротами ведущий обоза дал Гэлу несколько мелких монет и поспешно попрощался, как бы опасаясь, что кто-то заприметит их знакомство.

Калтокиец въехал в город и сразу свернул с главной дороги в сторону, как рекомендовал старший купец.

Вдоль узкой улицы выбеленные и разрисованные яркими узорами каменные дома, яркие черепичные крыши, вымощенная камнями дорога, тротуары. Создавалось впечатление путешествия не только в расстоянии, но и во времени. В вечерних сумерках зажигали фонари. Женщина с корзиной в яркой красно-синей юбке по щиколотку, короткой для такой эпохи, предлагала прохожим купить маленькие букетики ярких цветов. Ее голова не покрыта ни чепцом, ни шляпой, длинные волосы завязаны в узел на затылке, украшены цветами из ткани. Гэлу свой товар она не предложила, поспешила поскорей разминуться, только зацокали каблуки по мостовой.

В этом маленьком городке, где жители знали друг друга, незнакомца на рыжем коне старались попросту не замечать, мол, много вас тут таких ходят, но лучше прибрать с подоконника остывающий хлеб, чтоб колдун не сглазил, да обругать глупую дочь, которая засмотрелась на всадника, позабыв о том, куда мать посылала.

Гэл расспросил у старухи, сидевшей на ступеньках дома, где в городке можно найти постоялый двор. Та, захихикав, указала скрюченным пальцем на узкую улицу, закованную в двухэтажные дома с высокими крышами и маленькими окнами, прошамкала беззубым ртом:

— Там и харчевня, туда и ехай. Но ты там аккуратней, стражники рядом обитают.

Гэл, право слово, не понимал, причем здесь стражники. Но уже начал привыкать к тому, что старики встречаются на каждом шагу.

Постоялый двор напоминал неприступную цитадель. Добротный дом в два этажа, с высокой крышей и внушительными печными трубами, окруженный конюшнями, как стенами. Гэл въехал сквозь гостеприимно открытые ворота, к нему подбежал мальчик, спросил, что делать с лошадьми. Гэл попросил привязать их к коновязи. Знал, что Огонька привязывать бессмысленно, но понадеялся на добропорядочность кроткого Летуна. Айрэ требовал снять себя с седла.

Мальчик конюший ждал монетки за услуги, не дождался, сердито плюнул, не рискнул высказываться, убежал. Гэл взял сына на руки и ступил на порог харчевни. Огонек уже разглядывал узел, и понемногу пробовал его зубами на прочность. Летун посмотрел на своего высокого друга с явным осуждением, тихо заржал.

Большая комната, где потолок поддерживали толстые деревянные столбы, разрисованные яркими узорами, видимо, не просто узорами. Символы на домах и на столбах харчевни повторялись и что-то означали, наверно, отвечали за благополучие и достаток. По стенам развешаны тарелочки-картинки, пучки трав и несколько старых сковородок, на полках кружки из дерева и стаканы из толстого цветного стекла. Из кухни доносился аромат жареного мяса. В комнате за массивными столами сидело около двух десятков посетителей. Между столом и дверью кухни стоял хозяин харчевни, словно неприступный страж, дородный, с круглым животом и маленькими темными глазами на крупном лице, он вытирал драгоценные стаканы чистой тряпочкой, любовался блеском стекла и ставил их на полку. Гэл подошел к хозяину, тот с опаской посмотрел снизу вверх на нежеланного гостя, сдержанно улыбнулся и спросил:

— Чего молодой господин желает?

С хозяином постоялого двора пришлось объясняться. Гэл предложил за ночлег спеть несколько песен и помочь по хозяйству. Хозяин харчевни, хитро улыбаясь, ответил на такое предложение:

— А ты сначала спой. Если заработаешь, заплатишь и заночуешь, а нет — коня заберу, — и спросил, хитро прищурив глаза, — что ж ты в армию не пошел, раз уж родился третьим, да еще ребенка за собой таскаешь. Сироту подобрал? Еще милостыню начнешь просить.

— Не начну, — разозлился Гэл, — заработаю.

— Хорошо, хорошо, — Поспешил отступить хозяин, опасаясь, как бы гордый изгнанник не отплатил ему за оскорбления ударом ножа или кулака, эти бродяги всегда под защитой императора, их все оправдывает, почему, неизвестно, — Ты хоть и третий «только коня достойный», а гонору на первого. Давай, спой песню, если постояльцам понравится, я мальца покормлю. Жалко ребятенка…

Хорошо, что наступил вечер и в харчевню пришли люди, кто переночевать, кто поесть, кто выпить после работы. Старая, сломанная лютня слегка дребезжала в руках, и Гэл старался играть тише, чтобы голос звучал громче. Получалось очень даже неплохо, копейки наполняли почерневшую от времени щербатую тарелку.

Гэл удостоверился, что заработает на ночлег, постояльцам нравились его песни, заходили жители поселка послушать приблудного менестреля благородного происхождения (предполагалось, что третий сын, который выбрал путь менестреля, знает толк в искусстве). Пришедшие покупали выпивку, садились за столы, хозяин харчевни посчитывал в уме, сколько он заработает сегодня, раздобрился и велел маленькому слуге поставить Огонька и Летуна в конюшню, накормить и напоить их, и даже почистить. Гэл опасался, что конюшенный не справиться с безумным Рыжим конем, но все обошлось. Огонек пошел за мальчиком, и позволил вычистить себя. Служанка покормила Айрэ и забрала малыша спать на кухню, а Гэлу предложили выпить дешевого вина, так сказать, промочить горло.

Но вдруг неожиданно хлопнула дверь и маленький конюшенный слуга с порога звонко крикнул:

— Бродячий театр! Бродячий театр Данэталла приехал!

Хозяин харчевни всплеснул руками, и без злости проворчал:

— И снова без денег… — И уже мальчишке, — Поставь их клячу в денник, да накорми. Сегодня явно день такой, что все бродяги сходятся ко мне.

За тоненькой фигуркой мальчишки возникла тень высокого худого человека.

Хозяин харчевни, перебирая коротким ногами, раскинув длинные руки, пошел наперерез гостю, как будто хотел остановить его прямо у порога и не пустить в комнату, но если послушать, то оказывалось, толстяк очень рад дорогому гостю. Долговязый гость шагнул на порог харчевни, позволяя себя рассмотреть: тонкая сеть морщин вокруг глаз и губ, седые, длинные волосы, стянутые в хвост. Он улыбался, и видно было, что часть передних зубов ему кто-то выбил. Светлые глаза насмешливо и цепко осмотрели всех посетителей комнаты. Хозяин харчевни обнял пришлого, гость оказался на голову выше толстяка. Хозяин елейным голосом приговаривал:

— Друг мой! Заходи, заходи… давно тебя не было, давно… О господа, господа, проходите, рассаживайтесь. Устали? Отдохните у меня. Неужели и в нашем городишке будет праздник песни и жеманства? А где Шогги? Неужели, как жаль, такой голос! Да это больше твоя беда, чем его. Да заходи, Дан, заходи.

Воспользовавшись приглашением хозяина харчевни, за Седым входили его спутники. Профессию актера легко можно определить по одежде, по непринужденному поведению, по, казалось бы, искренней улыбке, даже, можно сказать, искренней радости от встречи с неискренним гостеприимным хозяином харчевни.

Вторым вошел ведущий актер, у него были черные, аккуратно подстриженные по плечи волосы, а на загорелом скуластом лице черные, похожие на щетку усы. Темные насмешливые глаза добродушно смотрели на радушного толстяка, дежурная улыбка скользнула под усами, и там затаилась. Актер был широкоплечим, жилистым, сильным, столь же высоким, как седой Данэталл. За спиной усатого будто пряталась высокая худощавая блондинка, грустная героиня театральных постановок в светло-кремовом платье с кружевными манжетами и аккуратной прической. Ее густые волосы были собраны тяжелым узлом на затылке, из узла кокетливо вились несколько длинных подкрученных локонов. Рядом с грустной героиней возникла симпатичная девушка с пышной рыжей шевелюрой в красной юбке и белой блузке с лютней в руке. Рыжая девушка так искренне улыбалась, что Гэл захотел улыбнуться ей в ответ.

— И у вас снова нет денег? — спросил хозяин харчевни, уперев руки в бока.

— Конечно, нет, а ты наливай. Сейчас малышка Янни настроит свою лютню, и мы заработаем и на ужин и на ночлег, и ты в накладе не останешься. Не хмурься, старик Нар, наливай, — весело отвечал Данэталл.

— А у меня уже есть сегодня менестрель, — старик Нар явно насмехался.

— А ты его выгони, — простодушно предложил Данэталл, но вдруг поднял палец вверх, улыбнулся и громче предложил, — или нет, давай дуэль организуем. Твой менестрель против нашей певуньи, — и Седой засмеялся, — неси бутыль, показывай конкурента.

Старик Нар не понял значение последнего слова. Зато его понял Гэл. Странно тут изъясняются, чувствуется влияние межгалактического при полном отсутствии космодромов, порталов и даже маяка. Видимо, чаще или реже попадали сюда корабли, и пришельцы приносили с собой знания как языка, так и использования табака. Да мало ли… значит, шансы выбраться с Сэнпа возрастают. Жаль на табак он пока не заработал. Курить хотелось.

Зашла еще одна актриса бродячего театра: пожилая женщина с круглым добрым лицом, тугим узлом бесцветно-бурых волос на затылке, волосы держали две заколки, тонкие шпильки — такими и убить можно. На женщине — темная юбка и приталенная замшевая куртка, из-под которой выглядывал кружевной воротник и манжеты. Гэл вспомнил, что на других подобных планетах в некоторых театрах таких женщин называли дуэньями.

За дуэньей, держась за руки, вошли юноша и девушка, шатенка с прямыми волосами русалки и круглым нежным личиком, маленькая, с тонкой талией в цветастом пышном платье с кружевами. Быстрая, стремительная, она подпрыгивала, дергая своего друга за руку. Друг — черноволосый грустный юноша, мечтательный, со слегка вьющимися волосами по плечи и белым скуластым лицом. У него были бледные, сжатые серьезностью и меланхолией губы и большие темные глаза. Эти печальные глаза взирали на подружку с вечным удивлением, как будто спрашивали — ну сколько можно прыгать и смеяться, когда мне так грустно. Молодые люди дополняли друг друга — как грусть и веселье.

Последним, кряхтя и ругаясь, вошел невысокий пожилой мужчина, в опрятно-ярком кафтане и обтягивающих ноги лосинах, дополняли наряд щегольские ботфорты с бантиками. Лицо у этого актера было круглым, нос — огромным, в ямках, губы пухлыми, как у ребенка, щеки надутыми, а глаза темными, маленькими, но очень добрыми. Чем он мог гордиться, так это длинными по пояс волосами, аккуратно завитыми и стянутыми в хвост. Он был франтом, но комическим. Он на смех не обижался, такое у него было амплуа — вызывать смех у зрителей образом самоуверенного, вечно и безответно влюбленного в героиню богатого гуляки, решившего вдруг жениться. Или блестяще исполненной ролью отца героини, которого в ходе пьесы обманывают все, включая горячо любимую дочь.

Блондинка холодно, сдержанно улыбнулась и, подобрав пышные юбки, как птица перышки, села за стол, усатый занял место напротив нее, они оба как будто нарочно демонстрировали равнодушие друг к другу, что сразу выдавало в них любовников. Ее уверенная сила смазывалась его уверенным нежеланием кого-то опекать. Его страх остаться в одиночку без нее перекрывался страхом перед узами брака. Хотел думать, что свободен, где-то у него была жена и, наверно, ребенок, но жена была так далеко, и так давно, что он предпочитал не помнить о ней. Тем более и там, в другой жизни, на другой планете, он не любил жену, а ребенка не видел.

Дуэнья села рядом с усатым. Комик, шутя и поддергивая удачно огрызающуюся Дуэнью, умостился рядом с Блондинкой, а молодая пара покрутилась в комнате и выбежала на улицу.

Седой подошел к Гэлу, они были одинакового роста. Данэталл улыбнулся, осмотрел менестреля с ног до головы, как товар на рынке, одобряюще кивнул головой и спросил:

— Хочешь заработать?

— Хочу, — ответил Гэл. Отметив, что Седой даже не поздоровался, но, казалось, так и должно быть.

— Тогда к барьеру! — театрально протянув раскрытую ладонь к столу, за которым сидели актеры, выкрикнул руководитель бродячего театра.

— Будем стреляться? — язвительно спросил Гэл.

Седой рассмеялся, оценив шутку, и подняв палец к потолку, нравоучительно поправил:

— Будете петь. Как вам, менестрелям, и положено, а стреляются у нас в театре деревянным пистолем, с пузырем краски за пазухой, да с надутым пузырем в руке, для звука и правдоподобности. — И Седой снова рассмеялся.

Рыжая девушка удивилась, видя такого противника, но, видимо, заранее ощущала некое превосходство профессионалки перед любителем. Подошла к нему, протянула руку:

— Янни.

— Гэл.

— Ну, что, Гэлл, сразимся? — кокетливо спросила девушка, склонив голову и тоже осматривая противника от ног до головы, как перед тем осматривал руководитель ее театра. Гэл даже смутился, девушка заметила его смущение и, не дожидаясь ответа, уселась на лавку, начала театрально настраивать инструмент, привлекая внимание посетителей.

Слухи о предстоящей песенной дуэли быстро распространились по соседним улицам и побежали по городу. В харчевню приходили люди. Те, кто не мог заплатить за кухоль пива или стакан вина, садились на лавки во дворе. Там тоже можно много услышать.

Седой протянул Гэлу жребий в виде двух палочек, зажатых в ладони. Рыжая певунья вытянула длинную, ей предстояло петь первой. Решительно и привычно она сыграла первые аккорды, и зазвучал сильный, хорошо поставленный голос. Уверенность рыжей девушки певуньи была оправданной, петь она умела.

Гэл оглянулся, народ уже толпился под стенами, теснились в углах, садились прямо на полу.

Песня рыжей певуньи звучала свободно, с задором. Янни пела о странствующем вельможе, который потерял своего коня, и, встречаясь с ведьмой, разбойником и вдовой, расспрашивал, не видали ли они следов его верного скакуна. А конь убежал за кобылкой с серебряной гривкой и только ветер знал куда. Рыжая певунья закончила песню, победно ударив по струнам своей верной лютни, и поклонилась Гэлу, передавая право петь.

Гэл взял свой кривой инструмент, выдавил с него первые аккорды, певунья, склонив голову, спрятала насмешку за рыжими кудрями. Гэл запел, девушка подняла голову и удивленно на него посмотрела. Насмешка исчезла с ее лица.

Хозяин харчевни принес большой бутыль, наполненный мутной жидкостью и стакан. Налил жидкость в стакан, поставил его на стол между менестрелями. А потом поднес к стакану зажженную лучину, жидкость вспыхнула под одобрительные рукоплескания зрителей. Гэл как раз допел песню и удивленно покосился на стакан. Рыжая певунья решительно взяла стакан, дунула на огонь и выпила залпом, потом начала петь вторую песню.

Гэл сидел с открытым ртом, он нормально воспринимал девушек, которые залпом пили самогон, но тем девушкам были сотни лет, а не двадцать, как этой рыжей певунье. Подумал, что, оказывается, он не только брюзга, но еще и, видимо, ханжа.

Хозяин харчевни подмигнул Гэлу и налил второй стакан. Девушка допела балладу о губительно любви вельможи к бедной, но прекрасной, как весна, крестьянке, и выжидающе посмотрела на Гэла. Слушатели загалдели, требуя продолжения дуэли. Гэл вздохнул, взял стакан и задул огонь, выпил залпом. По комнате прокатились похвальные смешки и веселые шутки, слушатели кричали, что так нечестно — либо девушке полстакана, либо парню два. Седой поднял руку, заверяя собравшихся, что все честно: потому, что девушка сильная, а парень из благородной семьи, к самогонам не привык, и подмигнул Гэлу, отбивая охоту обижаться на насмешку. Но калтокиец и не думал обижаться, кем бы его здесь не считали, он был тем, кем был.

Самогон мало что имел специфичный запах, но и вкус у него был ядреный, в голове, казалось, лопнуло несколько мыльных пузырей.

Песня, баллада, песня, шуточная песенка, распевная легенда. Самогон из бутыли убывал, глаза рыжей певуньи сверкали, но язык не заплетался, хотя аккорды она уже путала. Гэл забыл, что он ханжа, у него появился азарт. Шляпа с пером, сдернутая с головы одного из слушателей, все крепче прижималась к столу тяжестью брошенных туда монет. Монеты достанутся победителю песенной дуэли.

Песня, песенка, баллада — рыжая певунья великодушно бросила Гэлу свою лютню, он выпил очередной стакан и запел короткую песню о солдате, который вернулся домой… Девушка выпила стакан, забрала свою лютню, начала петь веселую песню о третьем сыне, заблудившемся в лесу и встретившем фею, но перепутала слова и даже звуки, да так что герои ее песни поменялись местами. Чем громче и разнузданней пели и говорили опьяневшие менестрели, тем внимательней и тише вели себя завороженные зрители.

А когда огромная бутыль опустела наполовину, Седой ухмыльнулся и незаметно подморгнул Рыжей. Та выпила стакан, сразу же налила Гэлу. Когда Гэл выпил, она начала петь, и он подхватил куплет. Зрители зааплодировали, загалдели, засмеялись, начали подходить к столу и снова бросать монеты в шляпу. Может быть, в ином случае ничья бы разочаровала, да сегодня зрителям понравились оба менестреля. Седой посчитал, что спектакль удался и заработок был отличным. Оставшийся самогон пили вместе. Данэталл пригласил Гэла поужинать с труппой.

Старик Нар принес копченое мясо и соленые овощи на закуску, потом вареные овощи и тушеные овощи, лепешки и печеный хлеб. Голодные, быстро опьяневшие актеры набросились на еду. Гэл сначала сходил на кухню, проверил, где спит его сын. Оказалось — в комнатке служанки, Гэл присел возле спящего сына и укрыл его одеялом, малыш даже не проснулся.

Когда калтокиец вернулся к столу, Данэталл сидел, подобрав под себя ногу, и играл на его лютне что-то грустное и весьма нестройное. Во рту у него была курительная трубка, табачный дым расползался по комнате. Гэл сел за стол, взял кусок мяса и хлеб, в голове бурлил самогон, мешая сосредоточиться, а ведь нужно еще деньги поделить. Рыжая немного проспалась, встала, шатаясь, выпила еще один стакан самогона, сказала, что за Гэла (это, наверно, был тост). Затем подхватила опьяневшую, грустную до слез блондинку, и они удалились, как шутила рыжая, в опочивальню. Дуэнья поплелась следом, поддерживая обеих девушек. Усатый проводил блондинку тоскливым взглядом, но продолжал сидеть за столом. Толстячок спал за столом, и никто не рискнул бы его поднимать. Молодая пара исчезла еще вначале ужина, едва только закусив.

Данэталл положил лютню, внимательно посмотрел на Гэла, протянул ему табак в мешочке и трубку, спросил:

— Не хочешь ли ты поработать в моей труппе?

Гэл изобразил задумчивость, набил табаком трубку, неумело, но настойчиво, поджег свечой, затянулся. Чистый табак без фабричных примесей стоил возни с курительной трубкой. Но собеседник ждал ответа и Гэл задал встречный вопрос:

— Все зависит от того, куда вы идете…

— Мы идем в столицу нашей империи, — улыбнулся Данэталл.

— В какой она стороне? — Гэл понимал, что житель государства всегда должен знать, в какой стороне столица, но, с другой стороны, он никому не говорил, что он местный. А если он пойдет с труппой, то Данэталл, да и остальные актеры все равно поймут, что он не знает ни дорог, ни обычаев.

Седой поскреб затылок, лоб и, хитро улыбнувшись, пробубнил, не вынимая трубки изо рта:

— Странный ты парень… ну да ладно, мы в ту сторону идем, — он показал направление, в котором шел Гэл.

Гэл уже не удивлялся совпадениям, он и не мог удивляться, слишком опьянел, только рассмеялся и кивнул головой, снова затянулся дымом, выдохнул и ответил:

— Я иду с вами. Но сначала я хочу получить свою долю за сегодняшний спектакль.

Данэталл разлил последние капли самогона между собой и Гэлом, его усатый напарник отказался, встал и протянул руку Гэлу:

— Я рад, что столь талантливый молодой человек согласился разделить с нами тяготы актерских дорог, доброй ночи, — пожал Гэлу руку и ушел спать.

Данэталл усмехнулся:

— За то и выпьем. С хозяином я расплачусь сам, ты свою долю получишь завтра вечером после спектакля. И поменьше кури, голос испортишь.

Калтокиец пожал плечами, знал бы Даннэтал, что он отказался когда-то от карьеры оперного певца за свободу делать что хочется…

Утром Данэталл нашел нового актера на кухне в комнатке служанки, хозяйка комнатки сбежала спать к подруге. Директор бродячего театра разбудил менестреля, увидел ребенка, удивился:

— Это что за малыш?

Гэл спросонья да похмелья не понимал, что хочет от него этот человек, потом вспомнил и дуэль, и разговор, сел, приглаживая волосы, ответил:

— Мой сын.

— Ты не говорил, что у тебя ребенок, причем такой маленький, разве можно такого таскать с собой по дорогам?

— Ребенок останется со мной, даже если вы откажетесь от вашего предложения.

— И ты не сказал, что у тебя два коня. Нар содрал с меня все, что тебе причиталось.

— И за дуэль тоже? — недоверчиво спросил Гэл.

— Ну, ничего вечером заработаешь. Вставай, будем готовить сцену и рассказывать тебе твою роль в нашем спектакле.

— Я плохой актер.

— Твое дело играть на лютне и петь. Я тебе все объясню. Вставай. Я разбужу девок, они посмотрят за твоим ребенком. Тоже мне, мало было забот, так еще ты подкинул.

Данэталл вышел, в дверях остановился:

— Я жду тебя во дворе.

Гэл завел сына в комнату женщин, сонные, они не сразу поняли, что от них хочет новый менестрель. Дуэнья сообразила быстрее других, забрала Айрэ в комнату, пообещала покормить и присмотреть за ребенком, закрыла дверь. Гэл говорил спасибо уже в запертую дверь.

Рыжая с умилением знакомилась с малышом, сразу взялась быль опекуном и заботливой няней, блондинка обещала помогать. Дуэнья посоветовала, чем нужно ребенка кормить, а молоденькая Паль нашла в своей дорожной сумке несколько игрушек и начала играть с ребенком, сама еще ребенок.

На рыночной площади сразу у ворот харчевни сооружали помост, используя старые доски, которые хранились в сарае у старика Нара. Гэл с больной головой удивлялся смертным, как они после такой ночи могут так резво работать. Оказалось, они с утра опохмелились, распечатав второй бутыль.

Работали в основном Седой Данэталл, Усатый Дарго и толстяк Бактрис. Молодой меланхолик, герой-любовник Улист пребывал в мечтах, у него все выпадало из рук, последней каплей был молоток, который как-то самовольно и очень больно ударил его по мизинцу ноги. Улист заверял, что палец теперь сломан и он не сможет вечером танцевать. Седой его послал… к бабам…. к Дуэнье… лечить палец.

Гэл выслушал поучительную тираду о ленивой и безрукой молодежи, поднял молоток, аккуратно вбил гвозди, один за другим. Положил молоток и спросил:

— Ну, и что я должен делать в этом спектакле? Кроме гвоздей.

— А, ну да… Сейчас закончим тут со сценой, пойдешь к Рыжей, она напишет… Что ты удивляешься, Рыжая у нас грамотная девушка… Так вот, она напишет тексты песен и научит их играть. Будет спектакль, в котором больше ее песен, две вы поете вместе, и две ты сам, за три часа выучишь. Ты и Рыжая поете, остальные бросают несколько реплик, между песнями, танцуют и разыгрывают пантомиму. Понятно?

Да уж, что же не понять, еще бы знать, когда и что петь, Гэл нерешительно спросил:

— А репетиции не будет?

— Некогда… Да не волнуйся, все это не сложно, справишься, твой голос да и вид сгладит все ошибки, здесь не столица, а пока приедем в столицу, натренируешься и нарепетируешься. Все, не стой столбом, вот эту доску прибей.

В рекламе актеры здесь не нуждались, маленький поселок гудел и буквально слетался на рыночную площадь поглядеть на бродячих актеров. И вправду, что бы те не сыграли, все будет хорошо. Даже просто посмотреть на то, как собирают сцену, пришли около сотни зевак. Стояли, обсуждали, тыкали пальцем, обговаривали, вспоминали вчерашнюю дуэль менестрелей.

Гэл проверил своих лошадей, удостоверился, что они накормлены и напоены, что стоят на чистой соломе, и что Огонек никого не искусал, не лягнул. Огонек проникся к мальчику-конюху чувством опекунства и не обижал.

Когда Гэл вернулся в харчевню, женщины еще завтракали в своей комнате. Айрэ увидел отца, соскочил с кровати, которая в данный момент служила столом, и побежал к Гэлу с криком:

— Папа!

Актрисы с умилением посмотрели на мальчика и его отца. Дуэнья загрустила и вышла из комнаты, забрав грязные тарелки. Следом за ней выбежала юная веселая Паль.

Гэл взял Айрэ на руки, сел на кровать.

— Учите меня, — с улыбкой предложил он.

Янни и героиня подмостков, блондинка Виланна, застыли, рассматривая его, и размышляя, с чего бы начать. Вероятно, начать нужно с текста и музыки, думал Гэл, оказалось, девушки решили иначе. Они думали, в какой костюм его обрядить. Выбрали темный простой костюм, высокие ботфорты да рубашку с кружевным воротником и манжетами. Рыжая причесала его и завязала волосы в хвост, только тогда они начали разучивать аккорды и слова песен. Времени оставалось очень мало, и Айрэ путался под ногами и под руками, забирая ценные бумажки с текстом и перо с чернильницей. Чернильницу он вылил, перо сломал. В результате Янни и Виланна вытирали пятна с пола, отстирывали покрывало и мыли руки ребенка. Устраняя пятна и отмывая ребенка, Янни напевала слова песен, а Гэл повторял за ней, стараясь запомнить.

Пьеса повествовала о любви печального юноши — третьего сына (Улиста) к прекрасной девушке (Паль), которая должна была выйти за грозного аристократа (Дарга). А в аристократа была влюблена всеми известная в столице актриса (Виланна). Отец прекрасной девушки (Бактрис) и слышать не хотел о третьем сыне в качестве зятя, потому торопился выдать неразумную дочь замуж за аристократа. Но влюбленная в аристократа красавица актриса и прекрасная девушка вместе с хитрой дуэньей (она же и была Дуэнья) сговорились, подстроили так, что аристократ сам оказался от своей нежной невесты в пользу красавицы актрисы, и едва ли ни силком затащил прекрасную девушку и грустного юношу к жрецу на бракосочетание. Отцу ничего не оставалось, как благословить дочь и зятя. Аристократ женился на красавице-актрисе. Все это действие в двух частях озвучивали Гэл и Янни, стоя по краям помоста с лютнями в руках. За потертой, утратившей цвет кулисой за спиной Гэла стоял Данэталл (он же автор сего спектакля) и подсказывал слова. Зрители как застыли в начале пьесы, так и стояли, заслушавшись и засмотревшись, открыв рты до самого ее конца, как дети.

А когда актеры вышли на поклон, зрители начали неистово восторженно хлопать и кричать, чтобы менестрели исполнили еще раз финальную песню. Пришлось петь. Гэл был уверен, что мотив этой финальной песни он уже слышал, и не здесь, и что этот мотив был связан с хит-парадами, а не театром.

А Данэталл был доволен. Этак пойдет дальше, они доберутся до столицы с хорошим капиталом в тайном мешочке, несмотря на дорожные расходы. Даже смогут снять на зиму дом в столице, чтобы давать там представления. Дан размечтался о стабильности и успехе, но потом вспомнил, что новый менестрель ничего не сказал о том, что будет, когда они доберутся до столицы, и решил, что парня нужно будет уговорить остаться. Все равно ведь корабль не поднять, он-то Дан-инженер это точно знал. Хотя рассказать Гэлу об этом не решался, вдруг тот сразу же сбежит искать что-то еще. Видел он таких попаданцев, бегают по планете, каждый миф слушают. Нет, чтобы остепениться, как они с Даргом, найти себе занятие и прибыльное, и по душе. Дан вздохнул, пошел считать заработок. Не то чтобы он пожалел молодого менестреля, или посочувствовал ему, вначале и он бегал по планете, каждый миф слушал…

Менестрели закончили финальную песню, поклонились. Гэл видел, что зрители не желали расходиться, стояли, смотрели, как актеры собирают старенькие декорации, которые казались роскошными в вечернем свете при факелах и свечах. О чем думали эти люди, обычно впряженные в ежедневную работу, добывая себе кусок хлеба и мяса, Гэл не знал, не мог уже четко считывать мысли, слишком устал. Видел аплодисменты и восторг, а чувствовал презрение, зависть к «легкой» судьбе расфуфыренного бродячего актера, зрители видели в людях, стоящих на сцене, в их танцах и нарядах ярких легкомысленных перелетных птиц. Им казалось, что играть на сцене вымышленную удачную судьбу счастливого персонажа легко и приятно — «играть не землю пахать».

Вечером снова пили и пели. Гэл устал за этот день больше, чем уставал в пути. Ночь он спал в комнате с Даном и Даром, спал плохо, Айрэ ворочался и толкался, Дан храпел, а Дар вообще куда-то ушел, потом пришел. Гэл отвык от постоянного внимания и чувствовал себя неуютно среди людей, которые так искренне приняли его в свою актерскую семью.

Утром сонный, он разбудил Огонька, вычистил сначала его, потом Летуна. Как раз тогда вошел Дан:

— А лошадка у тебя хорошая, телегу тянуть сможет, а то у нас одна старая кляча осталась.

— Да не пробовал я его в телегу впрягать, только поклажу возил, вообще-то он смирный, как знать, может и потянет.

— Ну, тогда грузи свои вещи в питхан, — улыбнулся довольный Дан, — будем пробовать впрягать твоего конька, у нас упряжь есть.

— Куда? — спросил Гэл.

— Да в телегу же. Давай побыстрее, до восхода должны выехать, а тебе еще своего здоровилу седлать, — и Дан поспешил уйти, видел, что Гэл готов задать вопрос о том, откуда он, житель приморской страны, знает загорнее название крытой повозки, уже придумал ответ, но начинать общение с этим, как оказалось на второй взгляд, не совсем простым попаданцем с откровенного вранья не хотел.

Запрячь Летуна в повозку оказалось невозможным, упрямый серебряногривый толстячок, вероятно, переобщался с Огоньком, брыкался, чуть не сломал дышло. Гэл долго смеялся. Дан обиделся и заставил Гэла объяснить причину смеха. Гэл рассказал, что жители дождливых холмов продали ему тяжелого справного конька за дешево. Поклажу возить, всадника — это Летун завсегда готов был делать, но оказалось, упряжь его попросту возмущала. Летун прыгал, как взбешенный петух. Дар махнул рукой и порекомендовал часть вещей погрузить на эту упрямую скотину и пусть себе плетется за питханом. Чем и занялись. Гэл вывел Огонька, горный жеребец с таким презрением смотрел на всех с высоты своей вздернутой горделиво головы, что к нему боялись подходить даже бесшабашные актеры, и хорошо, чем позже узнают, как этот рыжий конь кусается, тем меньше будет синяков. Мужчины погрузили вещи в телегу, Гэл помог загрузить поклажей Летуна. Вышли женщины с Айрэ. Выспались, и, казалось, искрились свежестью. Даже Дуэнья не выглядела на свои заслуженные сто этим утром.

Актрисы забрались в питхан, расселись там. Мужчины шли пешком. Гэл посадил Айрэ на Огонька и пошел рядом. Выйдут за город, можно будет дать сильному коню немного размять ноги.

Янни с такой тоской смотрела на коллегу-менестреля, когда тот ездил верхом на Огоньке, что менестрель во время остановок начал учить ее ездить на Летуне. Дан вначале возмущался, потом махнул рукой, и вправду, почему бы малышке не повеселиться. Она всегда мечтала научиться ездить на лошадке, как ездили аристократки ее возраста. Но вечером, когда остановились на постой в очередном городе, тихонько взял рыжую певунью под локоть и сказал:

— Малышка моя, я как лицо, заменяющее тебе отца и мать, очень волнуюсь за тебя. Не связывайся ты с этим парнем. Я хотел бы, чтобы ты вышла замуж за хорошего состоятельного человека с домом, и была счастлива… А он, он еще хуже бродяга чем мы.

— Но Дан, между нами ничего нет, — возмутилась девушка.

— Вот и хорошо, что нет, и хорошо, если ничего не будет, — ворчал Дан, — Давай-ка, настрой лютню, позови своего друга, отдайте ребенка под опеку Вил и заработайте старику Дану на хорошую выпивку, а себе на ужин, — и Дан подтолкнул свою воспитанницу к питхану, откуда другие актеры выгружали вещи.

Еще день, еще два, третий наступил. Песни, спектакли в каждом городке, благодарные зрители, пьянки по ночам. И вот бродячий театр среди бела дня въехал в еще один веселый городок с фонтаном. Вдоль каменных улиц двухэтажные дома, раскрашенные в пастельные тона, на крышах блестящая черепица, на шпилях крыш красные флюгеры. На ставнях нарисованы цветы. А настоящие цветы росли везде, на подоконниках, у дверей домов, под крышами, на крышах. Горожане заботились об этой красоте.

Гэл нашел в повозке, среди кучи ненужного хлама, старую скрипку и смычек, вычистил скрипку, настроил, починил смычек, и театр получил новую лирическую тональность.

Седой администратор труппы Данэтэлл в цветочный городок решил войти шумно и весело: менестрели должны были играть и петь, актеры танцевать, а сам он собирался объявить громко во всеуслышание о премьере нового спектакля. Слово «премьера» звучит хорошо.

Рэлина въехала в Город Цветов в полдень, ее сопровождал верный Гаррат и двадцать пять вооруженных всадников. Прохожие прятались по домам, когда видели ее отряд. Те, кто не успел спрятаться, вжимались в стены. Все боялись имперских разбойников.

Она ехала к подруге. К усадьбе Олронгы Литтиног еще два дня пути, Рэлина решила переночевать в гостинице Жорга. Там у нее были собственные апартаменты, ее бойцы облюбовали сеновал над конюшней.

Подъезжая к городской площади, разбойники услышали музыку, остановились. Туда как раз выехала расписанная яркими красками повозка, которую тащила старая кобыла с длинной гривой, с вплетенными красными бантиками. За повозкой на привязи брел конек на толстых ножках, а трехлетний малыш в большом берете с пером держал за повод высокого рыжего жеребца, которому пристало б стоять в имперских конюшнях, а не ходить за бродячими актерами. Вокруг всего это движимого имущества танцевали разодетые в яркие тряпки актеры. Но выделялись менестрели: рыжая девушка в пышной красной юбке играла на свирели и пела веселую песню о весне, на скрипке играл высокий парень в дурашливом разноцветном колпаке, надвинутом на лоб. Из-под колпака выглядывал длинный хвост черных волнистых волос. И такая это была изумительная пара, и так они чудесно играли и пели, что Рэлина не могла оторвать взгляд от этих талантливых бродяг, даже настроение поднялось.

Гаррат увидел ее улыбку и спросил:

— Хотите сегодня увидеть спектакль?

— Не знаю… А почему бы и нет, найди для себя и меня одежду поскромнее, чтобы не узнали.

Дан, Дарго и Гэл разбирали повозку, превращая ее в сцену. Улист меланхолично сидел и смотрел в небо, на его коленях был листок желтой дешевой бумаги с написанными четырьмя репликами новой пьесы. Заучивание реплик у молодого актера затянулось до тех пор, пока старшие не закончили монтаж сцены. Дан обругал Улиста, да и махнул рукой. Подошло два мужика, так, поболтать, бутыль продать, оказалось — старые знакомые Дана.

Самая громкая новость, о которой актеры еще не слышали — убийство племянника императора. Убийцу искали по двум факторам, даже трем, высокий блондин с нездешним мечом, ребенок, и огромный зверь, зверь тот высотой с большого коня будет, длинное туловище, очень опасный, предположительно оборотень. Велено за зверем самолично не охотиться, если появиться, тут же докладывать. Дан посокрушался, поудивлялся, разговор поддержал, за бутыль расплатился. Дар задумался. Улист стоял, открыв рот, как маленький испуганный мальчик, поверив в сказку. Гэл впервые подумал, что Кэрфи поступил правильно. Это таки империя, здесь есть служба розыска. Расслабился он среди междоусобных княжеств на дождливых холмах, позволил себе позабыть о государственных структурах, стражниках и указах. Хорошо еще портреты не развесили. Как у них с типографиями?

Актеры выбрали для ночлега постоялый двор на краю города. Там разместились, а к назначенному часу собрались за кулисами.

Смотреть спектакль собрался едва ли не весь городок. Дан решил, что подмостки нужны повыше, иначе те, кто остался в задних рядах, будут толкать первых и снесут сцену в фонтан, вместе с декорациями и актерами.

К Дану подошел Улист и шепотом начал возмущаться:

— Какой я теперь первый герой, если все смотрят на него, закрой ему лицо маской.

— Вот уж придумал, — фыркнул администратор, — такого как ты, я в любом поселенье найду, а такого как он, нигде больше.

— Тогда я уйду, меня любая столичная труппа возьмет, потому что даже госпожа Катитта, обучающая танцам аристократов, говорила, что у меня дар.

— И где это ты госпожу Катитту встречал? Да так чтобы она тебе комплименты говорила? Думаешь, я не знаю, что в столице ты сам такой грим будешь намазывать на свою смазливую физиономию, что тебя родная мать не узнает. За твои похождения по благородным домам и за байстрюка дочки господина Раккара тебя в яму посадят, и забудут в какую! А ну марш за кулисы и чтобы я от тебя возмущений больше не слышал! Вот так, возьмешь щенка опекаешь, а он тебе потом в лицо тыкает угрозами. Убью паршивца. Улист исчез. Дан заметил Гэла:

— Ты готов?

— Да… — ответил менестрель.

— Вот и хорошо, сыграй от души, сегодня госпожа Рэлина тайно будет присутствовать на спектакле, только мой тебе совет, либо маску одень, либо грим нанеси. Говорят, убивает она тех, кто ей понравился. Может это и сплетни, баба умная, но жестокая, так что мордю свою красивую спрячь на всякий случай.

Гэл закрыл рот, шумно выдохнул воздух, поскреб озадачено затылок, и ушел за кулисы просить у женщин маску. Дан посмотрел ему вслед и проворчал:

— А дурак Ул решит, что это из-за него менестрель маску нацепил… глупая штука жизнь.

Рэлина в платье простой горожанки, в темной шляпке с вуалью, закрывающей верхнюю часть лица, под руку с Гарратом, одетым в костюм богатого горожанина, вышла на городскую площадь. Два ее солдата-разбойника следовали впереди, два сзади, чтобы любимую предводительницу никто не посмел спровоцировать. Остальные разбойники, тоже охочие до зрелищ, крутились неподалеку.

Наступил вечер, но на площади по случаю прибытия бродячего театра еще во всю торговали цветами, всякой мелочью и сладостями. Гаррат купил Рэлине конфет, атаманша смеялась над своим телохранителем, но была тронута таким вниманием. Было что-то забавное в том, чтоб провести так вечер, спектакль, огни, фонтан, конфеты, как будто и вправду она снова стала беззаботным ребенком под защитой и опекой заботливого дядьки-няньки.

Вокруг сцены загорелись факелы, на сцене свечи, их огни усиливались небольшими зеркалами. Рэлина в сопровождении своих солдат-разбойников подошла ближе к сцене, где было несколько лавок. Люди расступались перед грозными разбойниками, делая вид, что не узнают даму под вуалью.

Спектакль начался с ударом бубенцов. Вышли менестрели в темных масках, открыли занавес. На декорациях были нарисованы ярко-оранжевые стволы деревьев, должные изображать лес. Менестрель заиграл на скрипке, рыжая девушка подыгрывала на лютне, они слажено запели о любви рыцаря к прекрасной незнакомке.

На сцену вышли Дарго и Виланна в строгих светлых костюмах, они изображали тайную встречу двух влюбленных. Скрипка незаметно затихла, и резко ударили струны лютни, на сцену выбежал Бакрис, потрясая животом, щеками и палицей, он ругал свою распутную сестру и требовал, чтобы она приняла предложение некого господина Целотта, Рыцарь клялся, что его возлюбленная будет только его возлюбленной, защищал девушку, завязался бой, и толстяк был ранен.

Следующая сцена. Бледный юноша Улист просит раненного на дуэли отца того самого Бактриса позволить ему жениться на бедной девушке Паль.

Увлекательный сказочный сюжет, актеры играли самозабвенно, музыка завораживала, дополняла и рассказывала о чувствах. Рэлина была приятно удивлена, бродячая труппа, а так талантливо поставлен спектакль, смотришь и не замечаешь убогих декораций и дыр на вытертом занавесе. А еще она любовалась руками менестреля, играющего на скрипке, именно руками. Лица она не видела, да и что в лице, когда у человека такие чуткие руки, и смычек в тонких пальцах оживал.

Перипетии героев на сцене увлекли зрителей. Влюбленные пары боролись за свою любовь, готовы были умереть за нее, а жестокий отец и брат готов был погубить сына и сестру, лишь бы не уступить им. Бактрис кричал со сцены:

— Растоптана моя гордость, растоптана жестоким сыном и неблагодарной сестрой, в храм пойдешь, негодница, а ты, непослушный отрок, лишишься наследства и уйдешь с конем искать смерти на дороге судьбы!

Но появилась богатая и добрая тетя, привела колдуна, которого сыграл Дан. Спасли и жизнь, и любовь. Все закончилось хорошо, а жестокий тиран, запрещавший своим близким быть счастливыми, остался один в своем большом доме. Финальная песня немного грустная, немного поучительная. Зрители рукоплескали долго, требуя еще раз спеть ту или другую песню. Актеры были довольны, премьера удалась.

Рэлина встала, слегка поклонилась Дану и ушла. За ней как тени следовали ее солдаты-разбойники. Высокий субъект в плаще вынырнул из темноты и бросил в ящик для денег увесистый кожаный мешочек. Дан с радостью подобрал мешочек и принялся командовать своими актерами как чернорабочими. Гэл попросил отпустить его на постоялый двор. Переживал за сына, оставленного под присмотром молодой служанки. Дан нагрузил Летуна кулисами и отпустил своего менестреля.

Вечер, сумерки, Гэл шел по цветочному городку, жители улыбались ему как родному. Но мысль о некой госпоже Рэлине не давала покоя. Он, конечно, заметил женщину, окруженную телохранителями, походившими на разбойников, и даже то, что он ее заинтересовал. В иное время это было бы забавно, если бы он отвечал только сам за себя.

Дорогу преградил отряд стражников, один из них стал перед Гэлом, заградив путь крупом большого вороного коня:

— Стой, а то растопчут. — голос был знакомым. Гэд удивился — неужели Кэрфи? Да как же он мудрился? Настолько рисковал этот глупый бессмертный который подался в городские стражники тогда когда его разыскивали как преступника. Вот уж… Гэл застыл открыв рот рассматривая гордого всадника в доспехе стражника с бесполезным в его руках копьем. Хорошо что халкеец в темноте на видел ничего, и не мог себя выдать, если бы он узнл своего бывшего попутчика, врят ли сдержался бы, выдал и себя б и Гэла.

Другой стражник пробасил:

— Эй, мальчик, твое доброе сердце тебя погубит, эти же людишки и подставят, дай только волю.

Остальные стражники засмеялись.

Гэл отступил. Понимал нехорошо это, нужно Кэрфи разыскать предупредить, но не понимал как это сделать, да и послушается ли его халкеец, всегда был упрям.

Выехать театралы решили после завтрака, завтрак задержался до обеда. Дар напился, (хотя обычно он воздерживался), и поссорился с Виланной. Женщины утешали театральную героиню, а мужчины продолжили застолье. Когда Дан заставил всех собраться у повозки, когда буквально загрузили туда женщин, когда Гэл расплачивался со скандальным конюхом, которого больно укусил Огонек. Улист радовался. А Дан разозлился. Когда Паль приревновала Уиллиса к молоденькой служанке, и отъезд откладывался. Женщины спали в повозке, а Айрэ играясь, вывернул шкатулку с деньгами в сено, устилавшее дно питхана, проснулись и женщины. Монеты долго выгребали из сена. Теперь все ругались с Данном, обвиняли, что он скрывает доходы. Когда поднялся крик, Айрэ испугался, расплакался, убежал из повозки, спрятался под ногами Огонька и наотрез отказался возвращаться в повозку. Выехали только под вечер. Айрэ ехал впереди Гэла и ни с кем не разговаривал, даже с отцом. Паль завернулась в одеяла и плакала. Виланна выпила стратегический запас спиртного и уснула. Дан устал ругаться. Дарго делал вид, что его вообще ничего не интересует, шел, насвистывал мотив из новой пьесы. Бактрис поглядывал на небо, сочинял стихи. Дуэнья заснула рядом с Виланной. А Янни пересела на Летуна, ехала бок обок с Гэлом. Калтокиец чувствовал себя неуютно среди всеобщей ссоры, но что поделать, он обещал ехать с актерами до столицы…

Темно-красный диск «солнца» закатился за горизонт. Наступили сумерки, и повозка остановилась посреди открытого поля. Лес закончился, впереди равнина: серо-синее пространство с зеркалом медлительной реки. В реке отражалось темно-фиолетовое небо. На далеком склоне за рекой едва-едва наметились вечерние огоньки города, в который странствующие актеры еще утром намеревались приехать до заката. Продолжать путь бессмысленно, город-то за рекой. Паром, на котором актеры могли переправиться через реку, после заката не отходил от берега. Дан это знал. Придется его бродячему театру ночевать здесь, на опушке леса у дороги. Дан обругал всех, забрался в повозку и демонстративно захрапел на сене и декорациях. Дарго пожал плечами и пошел искать хворост на ощупь.

Бактрис распряг лошадь, женщины собрали все съестные припасы, которые еще оставались и положили на старую декорацию, которой уже не могли повредить ни пятна, ни порезы. Уиллис и Паль насобирали сухой скошенной травы и принялись сооружать навес. Айрэ, забыв об обидах, снова бегал, путаясь у всех под ногами. Гэл занялся лошадьми, и своими и старой, печальной упряжной театральной кобылкой. Запасы овса были ограниченными. Гэл, стреножив Летуна, пустил его пастись на пару с грустной театралкой. Огонька привязал на длинный ремень неподалеку. Жеребцы, конечно, привыкли один к другому и не дрались. И не нужно было их провоцировать. Айрэ запутался в веревках, строительство навеса затянулось.

Управившись с делами, актеры сели ужинать. Бактрис разжег костер, а Дан то ли выспался, то ли вспомнил о своих обязанностях директора трупы, то ли проголодался, вылез из повозки и сел у костра.

Наступила ночь. Дуэнья ушла спать, забрав с собой Айрэ. А остальные бродячие актеры все еще сидели у костра, пили мелкими глотками вино из выделенной Даном бутыли. О существовании этой бутыли раньше никто не знал, даже Виланна. Гэл и Янни тихо пели песни, разучивая партии. Редкие огоньки звезд выглядывали из-за полупрозрачных, напоминающих вуаль, облаков, запела птица в ветвях, защелкали насекомые в траве.

Неожиданно Огонек, самый чуткий и пугливый, зафыркал, а потом и вовсе пронзительно заржал. Гэл еще тогда почувствовал присутствие чужих, только бежать поздно, топот копыт приближался, актеры вскочили, начали собирать пожитки, бегать, метаться. Улист хлюпнул в костер жидкость из своей кружки, отчего пламя вспыхнуло еще сильнее. Дан дал юноше подзатыльник. Дуэнья плеснула следом воды из бурдюка, костер почти потух, но хворост продолжал тлеть. На дороге показались всадники. Паль вскрикнула, тут же зажала себе рот руками, забыла о ссоре с Улистом, прильнула к нему. Дан, Дарго, Бактрис схватили оружие, которое было не более чем театральным реквизитом. Гэл вытащил из седельной сумки свой посох. Насмешливый женский голос остановил суетливые приготовления:

— Господин Дан, разве может ваш скромный достаток заинтересовать моих людей? Стоит ли так суетиться? На актеров даже лесные разбойники не нападают. Мы так же, как и вы, опоздали на паром, и хоть я могу заставить паромщика перевезти меня и моих людей на тот берег, но въезжать в город ночью плохая примета. Вы ведь не откажете нам права присесть у вашего костра и послушать песни менестрелей, а мы поделимся с вами хлебом и теми напитками, которые греют кровь.

Сперва калтокиец узнал голос, а потом и ее саму, женщину, которая была у того дерева, где Кэрфи убил племянника императора. Она, конечно, никогда не видела Гэла в облике человека, но она запомнила маленького мальчика с белыми волосами.

Дан не посмел отказать устрашающей атаманше в праве сесть у его костра, эта земля неформально принадлежала ей. Он замялся, как будто выдерживал театральную паузу, затем искренне улыбнулся и почтительно ответил:

— Мы очень рады, прекрасная госпожа, видеть вас у нашего костра, вас и ваших спутников.

Разбойники, привычные к кочевой жизни, очень быстро развернули временный лагерь. В короткий срок кони были расседланы и покормлены, костер вновь разожгли, над костром повесили большой котел. Вокруг костра разложили еду и бурдюки с вином, и шатер для госпожи атаманши поставили.

Актеры и разбойники сели у костра, легкий ветер овевал лагерь, костер грел. Рэлина, сдержанная в еде и в выпивке, задумчиво рассматривала лица бродячих актеров. Она очень внимательно смотрела на руки менестреля с лютней:

— Многоуважаемый Дан, не соизволят ли ваши известные талантом певцы порадовать наш слух приятной сердцу песней? — вежливо попросила атаманша.

— Конечно, светлая госпожа. Радовать людей наше призвание. — ответил Дан.

Гэл и Янни исполнили несколько песен, но и они устали, потому Гэл после пятой песни отложил лютню. Рэлина улыбнулась, но сказала жестко:

— Девушка может отдыхать, а вас я еще не отпускала.

Гэл посмотрел на атаманшу, удивленно приподняв бровь, ухмыльнулся углом рта и ответил:

— Извините, но я устал.

Они встретились взглядами. Рэлина почувствовала странный и знакомый озноб, но не поверила ощущениям, отвела взгляд, подумав, что этот нахал ей определенно нравится.

Дан вскочил, тихо выругался и вмешался:

— Госпожа, я заберу его на два слова, вразумлю…

— Хорошо, вразумите норовистого шута, у меня сегодня слишком хорошее настроение, и я хочу, чтобы он пел.

Дан посмотрел на Гэла со злостью, кивнул головой в сторону, предлагая идти за ним.

За деревьями, на небольшой полянке, Дан резко схватил Гэла за ворот рубашки. Гэл уже готов был отбиваться, когда руководитель театра, сыча как змея, спросил:

— Ты кем был? Сволочь.

Гэл растерялся:

— В смысле?

Дан мотнул сердито головой, снова дернул Гэла и спросил на межгалактическом:

— Кем ты был до того, как попал на эту чертову планету.

Гэл вопросу удивился:

— Что?

— Ты совсем придурок? Кем ты был, что тебя так заносит?

— А сам-то ты?

— Ты хоть понимаешь, что своей глупостью ты подставляешь моих людей, перебьют всех, а в повозке твой сын спит, не понимаешь? Она здесь хозяйка! Не ты! Кем ты был?!

— Капитаном корабля.

— Военного?

— Да.

— Вот только этого мне еще не хватало, — Дан выпустил рубашку Гэла, расправил помятость, — только этого мне не хватало.

— Я буду смиренно петь, — сказал Гэл, — но у меня есть одна просьба, немаловажная, — Эта женщина не должна увидеть Айрэ, а тем более узнать, что он мой сын.

— Ты калтокиец?

Гэл кивнул головой.

— И ты тот чертов оборотень с белобрысым убийцей и ребенком?

Гэл снова кивнул головой.

— Вот что, — сердито сказал Дан, — как и обещано, мы дойдем вместе до столицы, за день на подходе ты исчезнешь, я с тобой накануне расплачусь, и чтобы больше мы никогда не встречались.

— Хорошо, — ответил Гэл.

— А теперь иди к костру и не смей ей перечить, даже если она тебя в свой шатер потащит.

— Но… — возмутился Гэл.

— Без но… — разозлился Дан, — без всяких но, подставишь моих людей, я сдам тебя. И не смотри на меня так, там твой сын.

Гэл рыкнул и ушел к костру.

Дан схватился за голову:

— Как же я так?.. Как же, ведь видел, что он солдат, но не оборотень же, ведь такой может всю банду положить, а нас потом в крупу смелют. Менестрель…

Гэл пел для Рэлины, даже когда все актеры ушли спать, кто в повозку, кто под навес. Янни отказалась бросать друга, но она не выдержала и уснула у костра. Полночи прошло, Рэлина зевнула и проворковала:

— Спасибо, вот тебе плата, — бросила Гэлу под ноги кошелек, звеневший монетами, — можешь идти спать, менестрель.

Гэл, стиснул зубы, слегка поклонился, взял кошель, разбудил Янни и ушел вместе с девушкой. Ощущения были гадкими.

Утром, когда Дан торопил своих актеров собираться, Рэлина вышла из своего шатра, потянулась, щурясь на солнце и тихо сказала солдату-разбойнику, дремавшему у входа:

— Приведи мне главного над актерами.

Разбойник вскочил, подбежал к Дану, взял под локоток:

— Госпожа хочет с тобой поговорить.

Дан, проклиная оборотня, и собственную жадность, внешне оставаясь крайне доброжелательным, подошел к атаманше, заискивающе улыбнулся, поклонился:

— Доброе утро, госпожа. Вы хотели меня видеть?

— Да, — ответила атаманша, — хочу дать вам работу. У госпожи Литтиног день рождения, хочу подарить ей и ее гостям зрелище. Заплачу хорошо, и подарю два упряжных коня. Вы согласны?

Дан стоял, открыв рот. Хоть приглашала Рэлина, но какая удача, деньги и пара упряжных лошадей:

— Да, конечно, мы сыграем. Мы очень хорошо сыграем.

Дан получил точные указания куда ехать. У парома актеры и разбойники расстались. Разбойники переправились первыми.

Ни утром, ни во время пути к реке Рэлина ни разу не посмотрела на Гэла. Показалось, даже специально отводила глаза.

Гэл угрюмо шел рядом со своим рыжим конем. Айрэ дремал в повозке. Янни вела Летуна и не понимала, почему между Даном и Гэлом вдруг возникло такое отчуждение. Дан в сторону Гэла даже не смотрел, ходил угрюмый, настороженный, нервный.

Дарго отвел Дана в сторону и спросил в чем дело. Дан тихо ответил:

— Наш менестрель — калтокийский оборотень, и то, что он, ко всему прочему, еще и капитан военного корабля, сравнительно с первым уже не так важно.

Дарго, услышав новость, ошарашенный, остановился, развернул к себе друга:

— И что ты будешь делать?

— Доедем до столицы, он пойдет к кораблю, мы пойдем в город, и понадеемся, что он сможет поднять тот чертов корабль без нас.

— Вот уж повезло, так повезло… — ворчал Дарго, следя взглядом за Гэлом, — я предполагал, что он не прост, ну принц какой-то, король планеты, но не калтокийский капитан, да еще и аджар. Это уже слишком. Ведь дойди до конфликта, он мог банду Рэлины уложить, и куда бы мы потом бежали? За горы, к диким тоунам? Или к тем, пещерным людям в Долину?

— Мало того, — шептал Дан, — он знает, кто убил племянника императора.

— Отличился наш наемник… А ты откуда это знаешь?

— Помнишь, говорили, что был светловолосый мужик с маленьким ребенком и зверь?

Дарго кивнул головой.

Дан продолжал:

— Так вот, наш наемник попросил сделать так, чтобы Рэлина не узнала, что Айрэ его сын. Хорошо, что малыш не проснулся.

— Хорошо звучит — наш наемник, особенно если учесть, что это за наемник, — сказал Дарго, уперев руки в бока, ладно, паром возвращается, вот только интересно, как это наемник умудрился научиться так петь, у кого?

— Интересно? Спроси у него.

Ворота, кованные, солидные, за воротами аллея больших деревьев, дальше два крыла широких белых ступеней с перилами, ведущие к парадной двери двухэтажного дома с высокой острой крышей. Вокруг главной усадьбы домики слуг, конюшни, за домом хозяйственный двор. Кем бы ни была госпожа Латтиног, но с первого взгляда становилось ясно — незаурядная богатая женщина. У крыльца останавливались кареты, из карет выходили пышно одетые люди.

Дан заметно нервничал, он чувствовал себя здесь как зверь зоопарка, редкий и в клетке. Структура иерархии в обществе этой страны изводила его свободолюбивую душу. Роль директора бродячей труппы более всего ему подходила, мог притворяться, мог нарушать, ведь только актерам, художникам и сумасшедшим прощается некое свободомыслие.

Бродячий театр у ворот встретили слуги. Проводили к домику для гостей. Сообщили, что сцена будет сооружена в большом зале хозяйского дома. Завтрак им принесут, коней распрягут, расседлают, разгрузят и поместят в открытые денники позади домика для гостей. К лошадям приставят расторопного слугу, чтобы господа актеры могли заниматься только приготовлением к вечернему спектаклю.

В домике для гостей было три больших комнаты, на полу сложены мягкие тюфяки, и одеяла, одна комната для женщин, вторая для мужчин, третья общая столовая. Айрэ начал носиться по комнатам и прыгать по тюфякам. Паль присоединилась к нему и вскоре они развалили тюфячные пирамиды не только в женской комнате, но и в комнате для мужчин.

Дуэнья бегала за детьми, ругалась, но ругань и уговоры вызывали только смех, дети убегали, прыгая по тюфякам, к ним присоединись Янни и Уиллис, парень вдруг позабыл о том, что он взрослый и солидный мужчина. Дуэнья накричала на Гэла и Дана, требуя остановить сорванцов, тем более принесли завтрак. Дан и представить себе не мог, как он теперь сможет кричать на Гэла. Его и без того в холодный пот бросало, когда он вспоминал ночной разговор с калтокийцем. Дан молчал. Гэл попытался угомонить молодежь, дети набросились на него, как щенки на большого пса и повалили на тюфяки с криками радостной победы. Дарго смеялся, он подошел к Дану и прошептал:

— Он все-таки человек, просто как человек, успокойся, Дан, мы в ним в дороге двенадцать дней, разве он проявлял агрессию? Он даже не кричал ни на кого.

— Такие, как он, не кричат. — ответил Дан, — такие убивают.

— Ты же знаешь, что такое пропаганда, кто знает, может, людей просто пугают калтокийцами, успокойся, нормальный парень, идем завтракать, я сейчас пригоню эту свору к столу.

Дан вздрогнул:

— Свору? А если он укусит кого?

Дар хмыкнул:

— Дан, не сходи с ума, оборотничество укусами не передается.

Бактрис — комик и временами тиран театральных постановок, в жизни — молчаливый добряк, любитель вкусной еды и сладкой выпивки, уже сидел за столом и изучал аппетитно пахнущее содержимое тарелок, ему натерпелось приступить к трапезе. Дуэнья села рядом с толстяком, насупившись, как старая ворона. Виланна сложила костюмы в углу комнаты и с улыбкой смотрела на веселящихся детей, она и сама бы хотела вот так вот беззаботно прыгать по мягким тюфякам, но не решалась.

Детей угомонили, усадили за стол. Все поели, и на сытый желудок Дан обрел смелость, махнул рукой на страх и подошел к Гэлу:

— Бери инструменты, идем вешать декорации.

К ним присоединился Дарго, втроем они направились в большой дом.

Уиллис поплелся за ними в надежде влюбить в себя чью-нибудь жену или дочь. Мечтал сталь любовником, а то и мужем богатой аристократки.

Большой дом госпожи Латтиног поражал роскошью и размерами. Гости съехались со всей округи, каждый старался выделиться, кто прической, кто цветом одежды, кто украшениями. Напыщенные, гордые, тщеславные, эти люди не замечали тех, кто стоял ниже по статусу. Но когда эти аристократы и гордецы видели Гэла, то невольно застывали. Когда он прибивал старенькое ветхое полотно с нарисованным лесом к раме сцены, когда устанавливал факела и свечи, на него смотрели с нескрываемым удивлением. Дан в который раз пожалел, что взял этого менестреля не то, что в этот дом, а и в свою труппу. Конечно, Айрэ перекрасили волосы в черный цвет, краска из травяного отвара должна была сойти за месяц, и никто из труппы, кроме Дана, Дарго и Гэла, не понимали, зачем. Дуэнья согласилась сыграть бабушку. И все казалось нормальным, спокойным и закономерным. Среди слуг госпожи Латтиног нашлась даже няня для присмотра за неугомонным малышом.

День прошел в делах и заботах, вечером отыграли спектакль с большим успехом. Глубокоуважаемая госпожа Олронга Латтиног, младшая сестра императрицы, женщина среднего возраста с милым лицом, роскошными белокурыми волнистыми волосами и ласковым взглядом, лично поблагодарила Дана за блестящую игру актеров и обещала щедро вознаградить помимо того, что посулила госпожа Рэлина.

Вечер продолжался. Женщины не отпускали менестрелей. Мужчины, отвлекаясь от игорных столов, время от времени возвращались в зал послушать песни. Рэлина смотрела на Гэла слишком пристально. Олронга с ухмылкой наблюдала за подругой, она все видела, она хорошо знала Рэлину, но все же ей не верилось, что неистовая воительница могла неожиданно влюбиться в красивого певца.

Гэл закончил песню, гитара затихла, слушатели еще молчали, когда Рэлина села за клавесин. Слуга поднес менестрелям еще по бокалу вина. Янни от вина опьянела, как не пьянела от самогона, она веселилась, готова была не только петь, но и танцевать, внимание блестящей публики и успех пьянил ее еще больше, чем дорогое вино. Гэла тоже немного повело, он начал забываться, тепло, весело, восторженные взгляды, рукоплескания, и он как будто и вправду только менестрель. Рэлина видимо тоже перебрала с вином, неумело заиграла на клавесине, и громко сказала:

— Я уверенна, что бродячий певец знает только доступные простолюдину инструменты.

Гэл в состоянии опьянения всегда был готов на глупости. Подошел к клавесину, подал Рэлине руку, она не сразу решилась протянуть ему свою руку, и не потому, что она аристократка, а он простой менестрель, а потому, что не решалась… Казалось, если она дотронется до его руки, не сможет забыть его, но, завороженная его глазами, коснулась его пальцев. Он помог ей встать, и сел за инструмент, сыграл очень сложную мелодию, чем вызвал очарованный восторг. Рэлина, ощущая его прикосновение на пальцах как ожег, подумала, что опасно подпускать к себе этого бродягу. Она дорожила своей трезвой головой и свободой, к тому же боялась ревности императора.

Дан снова схватился за голову:

— Идиот… Ты же сам ей в когти лезешь… — директор театра, конечно, и сам достаточно выпил, но в отличии от Гэла понимал, чем может закончиться подобная бравада.

Дан вместе с пьяными менестрелями и большими деньгами в кармане вернулся в дом для гостей в предрассветных сумерках. Его актеры давно спали. Отсутствовал только Уиллис. Дан сгрузил смеющихся над каждым словом менестрелей на тюфяки, те обнялись, как дети и уснули. Директор бродячего театра сел за стол в столовой задумчиво пить вино. Проснулся Дарго, присоединился. Пили молча.

На рассвете прибежал Уиллис, сел за стол, выпил залпом стакан вина, отобрав его у Дана и яростно прошептал:

— Она хочет его украсть…

— Кто? — устало переспросил Дан.

— Госпожа Рэлина.

— Кого? — ухмыльнулся Дарго.

— Кого, кого?.. Менестреля нашего.

— Когда? — спросил Дан.

— Утром… наверно… откуда я знаю?

— Откуда ты знаешь? — переспросила Дарго.

— Слышал, она разговаривала с хозяйкой дома, что хочет забрать менестреля. А та советовала: мол, возьми и забери.

— Вот взяла бы и забрала, — удрученно проворчал Дан, кряхтя, встал, пошел в женскую спальню, где сгрузил Гэла, присел рядом со своим менестрелем, дернул его за плечо:

— Вставай, солдат.

Гэл открыл глаза, взгляд его был осознанный, как будто не он пил всю ночь:

— Что случилось?

— Тихо идешь, берешь своего коня, даже не седлаешь, садишься на него и галопом отсюда. Подождешь нас в лесу, на опушке. Только затаись там, не мне тебя учить. Может быть погоня. Пока ты поешь в моем театре, я не хочу, чтобы ты кого-нибудь убил. Ты понял? Сматываешься тихо и незаметно, без крови и клыков.

— Да понял я, понял.

— Я тебя прошу, только не устраивай резни, — повторил обеспокоенный Дан, — она не убить тебя хочет.

— Черт… И за что мне это все? — ворчал Гэл. На пороге остановился, посмотрел в глаза Дану, попросил: — Сына моего береги, — и ушел.

Рэлина не вышла провожать актеров. Гаррат отдал Дану деньги, обещанных коней и поблагодарил от имени своей госпожи. Старую кобылку поместили в небольшой конюшне хозяйственного двора, обещали присмотреть, слуги смеялись, что на ней еще долго можно воду возить.

Рэлина стоя у окна, в столовой, смотрела, как уезжает повозка бродячего театра. Странно, рыжего жеребца она не увидела, как и Гэла. Куда девался менестрель, понять не могла, но Гаррат объяснил, что менестрель на рассвете уехал, даже не оседлав своего коня. Рэлина долго смеялась, утирая слезы.

Улист все перепутал. Он услышал разговор о красивом белом коне, подаренном императором Рэлине. Рэлина никак не решалась забрать молодую лошадку из конюшни госпожи Латинног.

Дан, как и обещал, подобрал Гэла на опушке леса. Оказалось, никто не преследовал беглеца. Гэл чувствовал себя глупцом. Зато Улист радовался. У него тоже ночь неудачная выдалась, так хоть выходило, что не он один нынче неудачник.

* * *

На пограничье, где были старые, ленивые и богатые планеты, молодые долгожители, дети владельцев рудников и планетарных ферм, любили полетать на космических парусниках по потокам силовых и гравитационных полей среди небольших, лениво плывущих астероидов. Но какой-то шутник начал регулярно нападать на дорогие парусники. Патрульные попросили калтокийцев помочь найти бандита. Район нападений был большим, после войны кораблей у патруля на все не хватало.

Милэн вернулась на базу Джа. Зашла в капитанскую кают-компанию. Джарк разговаривал с капитаном патрульного корабля. Выслушала задачу и предложила себя в качестве наживки. Джарк даже встал:

— Ты не можешь…

— А что со мной случиться? — спросила Милэн.

— Тоже, что и с Гэлом.

— Джарк, не фантазируй, — отмахнулась Милэн, — я им не нужна.

— А он?

— Не знаю, зачем… Я хочу немного развлечься, это же простые бандиты.

— Возьми Дипа, — Джарк понял, что Милэн не удержать, и согласился. Но собрался не выпускать яхту, на которой полетит Милэн из виду.

Милэн не задавалась целью ловить бандитов, она просто хотела промчаться по силовому потоку на легкой яхте, между астероидами, без защитного поля. Джарк решил, что Милэн полетает, развеется и вернется. И вправду, где вероятность, что она встретится с бандитами? Он распорядился выпустить еще несколько яхт с калтокийцами, как приманку. Капитан патрульного корабля согласился снабдить калтокийцев легкими космическими парусниками.

Полет на паруснике был и вправду изумительным развлечением. Маневренная легкая яхта скользила по гравитационному потоку, как по крутой горке. Как будто летишь в разноцветном тоннеле, огибая блестящие астероиды и обгоняя их. Неловкое движение штурвала, и никто не соберет ни яхту, ни пилота.

Еще один виток и вошедшую в штопор яхту выбросило из потока. Милэн не сдерживала легкую машину, только свернула парус, чтобы не сломало. Яхта повертелась и застыла в пустоте и спокойствии бесконечного космоса. Дип отстегнул ремни, крепившие его к полу, и фыркнул. Милэн услышала его мысленный комментарий: «Больше никогда не соглашусь на такое…», и засмеялась.

Увидев дорогой космический парусник, выброшенный силовым потоком вдалеке от космических дорог, капитан малого транспортника велел остановиться и дать запрос на борт кораблика. Ответа не последовало, и капитан приказал пришвартоваться к паруснику. Капитан, работавший по найму, не прочь был захватить и продать новенькую яхту, а заодно и ее пилота. Ибо нечего болтаться без охраны… Здесь таким многие промышляли. Богачи, ищущие экстрима в силовых потоках, слишком беспечны и беззащитны.

Дип лежал у дверей рубки на пушистом ковре лапами к верху, Милэн сидела в кресле пилота, бездумно глядя в космическую бесконечность. Она отключила все системы, кроме системы, отвечающей за микроклимат.

Темнота поглощала и успокаивала, как будто она вновь стала драконом и застыла среди пространства, любуясь разноцветными протуберанцами, лоснящимися гравитационными потоками и завихрениями силовых полей, ограждающих живую вселенную от балансирующего подпространства без времени и точки бытия. Она все еще пребывала в полудреме, в воспоминаниях и грезах, сожалениях о былом могуществе, когда Дип открыл глаза, поднялся на лапы и прислушался. Она протянула руку, призывая огромного разумного зверя к спокойствию. Дип подошел к ней и лег рядом с креслом пилота, вытянув перед собой мощные лапы, вооруженные когтями размером с кухонные ножи.

Капитан транспортника смотрел на монитор, сидя в рубке своего корабля, он видел все, что происходило на борту найденыша. Его люди вскрыли яхту, профессионально, легко, не повредив сложную систему обшивки парусника. Вошли во внутрь, осветили каюту, не нашли там никого живого. Зашли в рубку и наткнулись на громадную лохматую тень, нависшую, можно сказать, буквально над ними. Один из разведчиков осветил тень снизу вверх, от блестевших на лапах когтей до головы с желтыми глазами, и пастью, полной острых клыков на уровне своего лба. Остолбенел. Второй, видя в свете фонаря клыкастое чудовище, бросился наутек. Дип захихикал. Смех у него был уникальный: тихие скрипящие звуки, наводящие дрожь. Капитан транспортника, видя такой оборот событий, вскочил с капитанского кресла с криком:

— Убирайся оттуда!

— Стоять, — сказала Милэн, выходя на свет фонаря.

Младший навигатор транспортника, застыл как парализованный. Милэн сняла с его уха наушник, а с лацкана легкого скафандра — камеру, сказала капитану:

— Эдног! А я тебя давно в наших краях не видела.

— Черт… — простонал бывший контрабандист, и уже громче, — я завязал с прошлым, у меня есть все лицензии.

— А по какой лицензии ты мою яхту вскрыл?

— Так подумал, яхта бедствие терпит, — отвечал, запинаясь Эдног, но вспомнил, с кем разговаривает, осекся, — ты же не отвечала на запрос.

Дип прижал лапой бледного как снег заложника к стене, чтобы тот не вздумал бежать.

— Я осмотрю твой корабль. Открывай шлюз, — сказала Милэн.

Она знала, что старый контрабандист никогда не бросает своих людей. Но оказалось, что и в зрелом возрасте люди меняют привычки. Как бы там ни было, а транспортник сбросил крепления и нырнул вниз относительно яхты. Милэн только и успела, что закрыть люк, ее саму едва не снесло, Дип вцепился когтями в пол, а бедный навигатор закатился в каюту. Милэн постояла у закрытого люка, матеря свою глупость.

Не обращая внимания на заложника, калтокийка вернулась в рубку управления, включила систему парусов. Бедный юноша сполз по стенке и тихо сидел в каюте, спрятав лицо в коленях, дрожал и всхлипывал. Дип посмотрел на нечаянного пассажира, клацнул клыками и ушел в рубку за Милэн.

Яхта летела по гребню гравитационного потока, и Милэн понадеялась, что они благополучно вернутся на базу. Включила телепатическую связь. Тавас возник на мониторе, как лик гнева:

— И что?

— Тав, забери меня, через час я буду в квадрате 1325 40 6390, - попросила Милэн.

— Поймала бандитов? — с ухмылкой спросил Тавас. Джарк как мне сказал, я подумал, что ты окончательно рехнулась.

— Нет. Но выяснила, что яхты здесь ловят все кому не лень… Даже бывшие контрабандисты.

— Я доложу об этом патрулю.

— Спасибо, Тав.

Услышала тихие шаги, повернулась в кресле к выходу. На пороге стоял совсем юный, белокожий, желтоволосый пират, напуганный, как котенок с шерстью дыбом, смотрит на Милэн исподлобья, как будто хочет сказать: «Умру, но не сдамся».

Милэн спросила:

— Так и будешь там стоять? Иди, сделай мне фирго, в каюте все найдешь. Только не плюй в чашку.

Парень молчал, с места не двигался. Милэн разозлилась:

— Ты глухой?

Дип поднялся с места, развернулся, лениво подошел к бедному заложнику и клацнул зубами, того как ветром сдуло.

— Мне с сахаром! — крикнула вслед Милэн.

Парень боялся, но смог с собой совладать. Через пятнадцать минут он принес горячий и очень сладкий фирго, прошел мимо Дипа, мужественно задрав подбородок, поставил фирго на подставку рядом с пультом управления и сказал:

— Я навигатор. Хорошо знаю этот район. И я знаю, что мы идем наперерез метеоритному потоку.

Когда он замолчал, в подтверждение правдивости его слов, первый метеорит пробил левый парус и борт. Второй метеорит дорвал парус и разбил лобовое стекло. Фирго попить не удалось. Милэн схватила ошалевшего мальчишку за ворот куртки, выбросила из рубки в коридор, следом прыгнул Дип и она сама. Рубку заблокировало. В коридоре слышен был тонкий писк, Милэн крикнула: «В каюту!» И все трое вбежали в каюту. Люк закрылся, заблокировав отсек. В каюте был вспомогательный пульт, он сразу включился, как только вышел из строя основной. Милэн спросила мальчишку-навигатора:

— Здесь есть жилые планеты с маяком?

— Есть, — ответил парень, — в тридцати фри по сфере от нашей точки направление градусов двадцать в направлении квадрата 1325 40 6393 система 408 5 Викки Планета Гаку, второй тип, дотехническая эра, маяк на континенте Гу. Туда и нужно будет по мере возможности «приземлиться».

— Прекрасно, только Гаку мне и не хватало. — Проворчала Милэн, она все еще пыталась включить средства связи, но, видимо, метеорит снес все антенны, а своих сил, чтобы связаться с Тавасом, у нее не было. Включила автономный сигнал бедствия и повела разбитую яхту к планете Гаку. Приземлиться — это мальчик размечтался… Упасть бы помягче.

На мониторе изображение тусклое и размытое, слабый сигнал время от времени прерывался, но Милэн сумела довести поврежденную яхту до планеты. На экране увеличивался разноцветный шар, наплывая, загораживал собой космос, как будто норовил поглотить маленькую яхту. Мальчик-навигатор спрятал голову под подушку. Дип предусмотрительно лег на палубу, прижавшись боком к ногам Милэн. Милэн вспомнила, что ботинки она оставила в рубке управления… Ну что за дурная привычка бросать обувь где не попадя?

Яхта летела вниз, и воздух шумел в ушах. Монитор погас. Милэн управляла в слепую, да и что там было управлять: на определенной высоте раскрыть стабилизаторы, вывернуть яхту плоскостью, и мечтать, чтобы сработали гравитационные подушки.

Яхта плюхнулась на поверхность, гравитационные подушки сработали буквально в момент касания земли, потянуло куда-то вниз. Борт вращался, подскакивал и бился о почву. Милэн обняла за шею Дипа, обхватив его ногами, Дип обнял ее лапами, и они вжались между мягким диваном и стенкой, насколько позволяли размеры Дипа. Мальчишку-навигатора бросало об стены рубки, как ватную куклу, сначала он кричал, но потом затих, видимо, потерял сознание.

Неожиданно яхта остановилась, Дипа и Милэн выбросило на стенку, которая теперь стала полом. Крахг встал, встряхнулся, фыркнул, мысленно сказал: «Вот это проехались»…

Милэн поднялась, осмотрелась:

— И вправду.

Хорошо, что мебель в каюте закреплена… Мальчишка-навигатор лежал среди подушек и разбитой аппаратуры весь в синяках и царапинах, но живой.

«Давай выбираться», — предложил Дип.

Милэн согласилась. Нужно искать маяк. Хорошо, хоть упали они на нужном континенте. Мальчик-навигатор застонал. Милэн посмотрела на неудачного заложника и прошептала Дипу:

— Оставим его здесь, может, потом заберем.

«Погибнет», — отвечал мудрый Дип, — «Не будь такой жестокой, давай я соберу все необходимое, а ты пробивай стену»

— Дип… его кормить нужно, он спать должен, ты представляешь, как он нас тормозить будет?

«Если мы вместе с ним попали на эту планету, вместе и выйдем, а может, он нам пригодиться?»

— Это не твои любимые приключенческие романы, зверь… Ты как солдат должен помнить, насколько они хрупкие. Мы его скорее погубим, если с собой возьмем.

«Милэн!» — оскалился Дип, — «Раньше ты добрее была. Мальчишка-то в чем виноват, его бросили те, кому он доверял…»

— А я здесь причем?

«Как причем? Он остался на нашем корабле, и мы должны его спасти…»

— Ладно, уговорил. Оттащи щенка в угол. У меня был в сумке бэорнак*, он хорошо стены пробивает…

Дип улыбался клыкастой пастью и вильнул хвостом.

— Вот уж… Не ожидала от тебя такой заботы…о ближнем… — ворчала Милэн, разыскивая свою сумку.

Зверь хмыкнул, взял зубами мешок, расправил его лапой и начал стаскивать туда все, что считал необходимым в пути: теплый плед, несколько пакетов с мясом, хлебом и овощами…

— Вот сам все это и потащишь, — ворчала Милэн, потом вскрикнула, — Нашла! И с петелькой пластической массы поползла через завалы к потолку, который в данный момент был стенкой: — Надеюсь, здесь борт тонкий, как тот чертовый лобовой иллюминатор.

Дыра, выбитая бэорнаком, оказалась маловатой для Дипа, бедный крахг еле протиснулся, ругаясь, что из-за непредусмотрительности Милэн он оставит в яхте свою шкуру. Мальчишка-навигатор пришел в себя, когда его вытолкали из разбитой яхты. Он начал тихо роптать, и Милэн бросила в него сумкой, которую собрал Дип.

Они оказались в колоссальном по восприятию лесу. Над головой ветви огромных деревьев, стволы казались нескончаемой анфиладой могучих колон, под ногами трава, нежно зеленая, как ковер, между листвой просматривалось темно-синее небо в желтоватых облаках. Листва на деревьях крупная, листья размером с лапу Дипа, хорошо прикрывали от «солнца». Так красиво, что Милэн даже перестала злиться.

Навигатор сел под деревом, спрятал лицо в руках, он только сейчас осознал, что его бросил тот, кому он всецело доверял и кого последние два года называл отцом.

— Мы идем к маяку… — сообщила Милэн, — будешь ныть, я тебя брошу, и благодари Дипа, он за тебя просил.

Дип оскалился в ожидании благодарности.

Парень удивленно посмотрел сначала на Дипа, потом на Милэн:

— Как попросил? Он же зверь…

— Вот, Дип, полюбуйся — человеческая благодарность, — Милэн ухмыльнулась.

«Я не за благодарность, — ответил крахг, — я за совесть. Куда идем, командир?»

— Туда, — указала она в ту сторону, где чувствовала сигналы маяка.

Мальчик-навигатор смотрел только на калтокийку. Неожиданно для себя увидел в ужасной наемнице совсем юную, красивую, смуглую девушку, тонкую, гибкую, большеглазую. Ее синие глаза, казалось, светились, хотя взгляд не сулил ничего хорошего. Это была всего лишь злая, босая, самоуверенная, маленькая ростом, хорошенькая девчонка с гривой длинных, по пояс, вьющихся черных волос, в коротком темно-синем платьице с белыми цветочками, приталенном до пояса и свободном от бедер. А рядом зверь: с длинным телом, лохматый, остроухий, на мощных лапах, ростом в холке, наверно, все метр шестьдесят. Девушка могла стать во весь рост, чтобы коснуться макушкой ужасающей нижней челюсти этого монстра.

Парень встал на ноги, демонстрируя, что он выше этой девчонки на целую голову, повел широкими плечами, статный, красивый, постарался казаться уверенным. Дип засмеялся, у парня в голове возник шумок, и он услышала чужой шипящий голос: «Ты перед ней не гарцуй… Бесполезно. Лучше сложи нормально вещи в сумке, и нос пластырем залепи».

Навигатор осмотрелся. Милэн ухмыльнулась. Дип оскалился.

— Это он разговаривает? — ошарашено спросил юноша.

Милэн кивнула, а Дип горделиво вскинув свою лобастую голову, передал парню такую мысль: «Вообще-то, молодой человек, такие вопросы задаются непосредственно тому, о ком спрашиваете. А я отвечу — да, это я с вами разговариваю».

Милэн осмотрела себя с ног до головы и переспросила парня:

— Ты говорил, какая здесь эра?

Парень озадачено поскреб затылок:

— Механизмы тут не используют, разве что уж совсем примитивные, магия заменяет все достижения, потому технически цивилизация не развивается.

— А ты откуда все так хорошо знаешь? — заинтересовалась Милэн недоверчиво.

Дип тоже внимательно посмотрел на парня и выдал: «А он, наверно, местный?..»

— Нет, я в школе хорошо учился, — поспешно выкрикнул навигатор и покраснел до ушей.

«Да неужели? Это же в какой школе столь пристально изучают планеты окраин?» спросил Дип, опасно приближаясь к завравшемуся парню.

Навигатор отступал назад, пока не уперся в толстый ствол дерева, и ему на голову упал темный твердый плод.

— А я не о технике спрашивала… — проворчала Милэн, одергивая свое короткое платьице.

* * *

Утро. Снова дорога: сухая, разбитая, пыльная. Трава пожелтела под «солнцем» и, казалось, звенела на ветру. Лето. В тот день Гэл почувствовал запах моря, далекий, далекий, едва уловимый.

Айрэ ехал на Огоньке, конь шел за хозяином тихо, спокойно, уткнувшись мягким носом Гэлу в спину. Янни сидела на Летуне, болтая босыми пятками и говорила, Гэл автоматически кивал головой, изображая внимание, а сам думал о предположительной связи между кораблем и поведением Дана и Дарго. Оба театрала избегали разговора о том, откуда они и кто они. Когда Гэл спросил напрямую, его невежливо попросили не лезть в чужие дела, и тут же начинали указывать на ошибки во время последнего выступления. Так и повелось, Дан говорил с Гэлом только о делах театра, Дарго иногда скупо указывал на ошибки, но в основном отмалчивался.

Янни мечтала о том, какой успех ждет труппу в столице, надеялась, что Дану предложат выступать в опере, спрашивала о том, чего хочет Гэл, наверное, дом, и хорошую школу для Айрэ, а ведь можно и выступать при дворе, если пригласят, а ведь пригласят… обязательно. И Гэл снова кивал головой.

Виланна проснулась и лежа на тюках, выглядывала из-под полога повозки, слушала громкие мечты Янни, улыбалась. Паль села на край повозки и насмехалась:

— Янни, ты мечтаешь стать фавориткой?

Рыжая певунья покраснела до слез и выпалила:

— У меня, кроме жеманства, есть еще талант петь, так что не приписывай другим свои грезы.

— Вот уж, — вспылила Паль, — император старый, а я мечтаю о молодом, красивом вельможе, который влюбится в меня и женится, даже вопреки воле своих родителей.

— Да, как же… вопреки родителям! И что, пойдешь с мужем-изгнанником по дорогам? Нашего менестреля, наверно, тоже так выгнали, — язвил Улист, выглядывая из-под полога повозки. Заметил Гэла, и тут же спрятался.

Разговор насмешил Виланну.

Паль вскрикнула, сжав маленькие кулачки:

— Ах ты ж, мерзкий завистливый мальчишка, вот задам я тебе сейчас, ни одна богачка не позариться! И я в него еще была влюблена!

— Влюблена она была, да ты и не способна… так, игралась! — отбивался Улист

— Тихо там, — крикнул Дан, сидевший на вожжах, — девки, спрячьтесь. Гэл, мальца своего в повозку, Янни, отдай коня Бактрису и тоже в повозку!

Актеры выполнили распоряжение администратора без лишних вопросов и возражений. Ходили по дороге всю жизнь, готовы были ко всему. Калтокиец отдал Айрэ в руки Янни и вскочил на Огонька, отвязав посох от седла. Рыжий конь поравнялся с повозкой. Гэл смотрел на дорогу и не верил своим глазам, путь им преградили старые пыхтящие гравитаторы. На гравитаторах люди в черных масках, вооруженные лазерными пистолетами, лазерными плетями и лазерными винтовками. Одного из них Гэл даже узнал, встречались в придорожнике, тот самый, в капюшоне.

Гэл посмотрела на Дана, взгляд у того был затравленный.

— Нашли-таки… — прорычал Дан.

— Это что, за тобой? — недоверчиво спросил менестрель.

— В столицу, в столицу, там легко затеряться… — ворчал Дарго, — вот и затерялись… Что делать будем?

— Начнем сопротивляться — положат всех, — с горечью ответил Дан, поскреб загорелый лоб, вздохнул, позвал Дуэнью, отдал ей вожжи и попросил Гэла:

— Ты, солдат, сейчас не вмешивайся, мы с Даром поедем с этими, а ты отведешь людей в столицу, дальше как решите. — И уже тихо, с надеждой и мольбой: — Спаси их, ты же сможешь.

— Зачем вы им? — спросил Гэл.

— Я и Дарго хорошие инженеры, они считают, что мы можем отремонтировать корабль, но это невозможно, там такая пробоина в двигателе. Я знал, что ты ищешь корабль, прости, что раньше не сказал… нельзя его поднять…

— Ну ты и… — начал было Гэл, но заметил среди группы захвата ворлока, который сидел в гравитаторе-плоскодонке, и выругался. — Вот ргот. Выжил-таки, — оглянулся, позади повозки еще пять гравитаторов, в руках водителей знакомые тадо, один из группы демонстративно подкидывал в руке гранату: — Похоже, это таки за мной, и они меня живым брать не намеренны…

Дан смущенно и виновато поскреб пальцами лоб:

— Тогда мы будем уводить людей. Извини, но рисковать театром я не могу. Сына твоего мы спасем, выберешься — заберешь.

— Спасибо и на том, — буркнул калтокиец.

Их беседу прервал голос усиленный громкоговорителем:

— Дан! Дар! Сдавайтесь, и мы отпустим ваше стадо!

Гэл озадачено потер подбородок:

— А таки к вам… Тогда к чему здесь этот живучий ублюдок?

— Какой ублюдок? — мимоходом спросил Дан, спрыгивая с повозки и отряхивая от сена зеленый камзол.

На вопрос ответили через громкоговоритель:

— И ты, лохматый, слазь с коня и ляг на землю. Остальные свободны.

— Очень замечательно… — сердито прошептал Дарго… — Очень…

Из повозки выскочила Виланна, она бросилась на шею Дарго, он попробовал разжать ее руки, она мотала головой и плакала. Янни выпрыгнула следом за подругой, повторяла растерянно:

— Неужели ничего нельзя сделать? Неужели?

Бактрис вышел наперед, держа Летуна за повод дрожащей рукой:

— А может?.. А может, справимся? Или убежим?..

— Не справимся, — ответил Дан, — вот что, друг, забирай Огонька, и уводи всех в столицу, там наймете нового менестреля и нового актера.

— Дан! — нетерпеливо крикнул человек на гравитаторе, — Мне надоело ждать.

— За оборотнем следите! — крикнул ворлок, и к оцепеневшим актерам, — Эй! Отдайте мне ребенка из повозки и отчаливайте.

Паль прижала к себе маленького Айрэ, малыш вспомнил голос ворлока и застыл испуганным птенцом. Дуэнья, не оборачиваясь, прошипела змеей:

— Не дури, Паль… Отдай ребенка, иначе они нас здесь всех перебьют, это же Черные грифы, они летают на драконах и убивают огнем. Делай, как они говорят.

— Они убьют их? — спросила испуганная Паль.

— Мы так не договаривались! — крикнул Дан.

— С предателями не договариваются! — ответил ему командир Черных грифов

— Это кто это предатель? — возмущался Дан, посмотрел на ворлока и выкрикнул, — я никогда и никого не предавал, а служить тебе, Кандар я не нанимался.

— Не зли его, Дан… — прошептал Дар.

Гэл начинал понимать, что ворлок командует этим черным отрядом. И имя Кандар ему было смутно знакомо. Только не мог вспомнить.

Выстрелы из лазера — как шипение змеи, и земля загорелась в метре от конских копыт. Огонек взвился на дыбы, Гэл вцепился в гриву, Летун развернулся задних ногах, сбив Бактриса с ног, прыгнул в кусты. Две крепенькие лошадки, подаренные госпожой Латтиног, сорвались и понесли. Гравитаторы отпрянули в сторону, повозка запрыгала на камнях и опасно накренилась. Еще миг, и исчезла за поворотом, только слышен был глухой топот копыт да скрип и треск питхана. Гэл рванул следом за повозкой, но Черные грифы подумали, что оборотень нападает на их драгоценного мага и начали стрелять. Полетела граната, еще одна, дым и пыль закрыли побоище. Огонек упал вместе с калтокийцем. Продолжительная очередь по упавшему всаднику. Воины на гравитаторах бросили сети на инженеров Дана и Дара, отволокли их в сторону. Раненная Виланна потеряла сознание. Янни кинулась к Гэлу прямо под перекрестный огонь. Бактрис так и не очнулся.

Обоз контрабандиста и нелегального работорговца господина Ринга продвигался из глубинки страны к побережью, там его ждал корабль. На перекрестке Ринг увидел перевернутую повозку с расписанным в яркие краски театральным пологом и мертвую пожилую женщину. Два хороших взмыленных конька в обрывках упряжи паслись у дороги. Ринг велел своим людям посмотреть, что там в повозке.

Обнаружили кучу театрального хлама, мешочек с деньгами, яркие костюмы, девушку, юношу и маленького мальчика. Юноша и ребенок без сознания, девушка плакала, укачивая сломанную руку. Работорговец велел забрать из повозки все ценное, остальное скинуть с дороги. И лошадки пригодятся. Ребенка замотали в одеяло. Деньги и некоторые костюмы бросили на свою телегу, Паль оставили, у девушки была сломана рука, а Улиста забрали, хрупкие и нежные юноши на островах дорого стоили.

Гэл почти в беспамятстве, едва жив, не в силах пошевелиться, не в силах открыть глаза, искал мысленно своего сына. Боль, причиняемая многочисленными осколками мрамора, была пустяком по сравнению с тем отчаянием, которое он испытал, когда чувствовал, как Айрэ отдаляется все дальше и дальше.

Рэлина в сопровождении своей банды ехала из столицы домой. Кони неожиданно попятились. Ее Вороной поднялся на задних ногах. На дороге лежал большой рыжий конь, он был мертв, рядом с конем — окровавленное растерзанное тело, в котором с трудом можно было узнать менестреля, в нескольких шагах рыжая певунья будто уснула, уютно свернувшись в мягкой пыли дороги, только кудри ее потемнели от крови. На обочине сидел толстяк в некогда ярком, теперь пыльном камзоле, раскачивался, схватившись за голову. Рядом с ним тоненькая блондинка с поцарапанным лицом и окровавленными юбками, ее длинные распущенные волосы были в крови, она обнимала толстяка, плакала, успокаивала или себя или его. Толстенький конек, под седлом и с поклажей на спине, пасся неподалеку.

Гаррат спешился, обошел место побоища:

— Черные грифы. Вот следы от их огненных стрел. Похоронить бы мертвых, как положено, пока зверье не растащило.

Рэлина не отводила взгляда от мертвого менестреля.

Гаррат знал, что этот парень понравился его атаманше, хотя та не искала встречи с менестрелем после праздника в поместье госпожи Латтиног. Рэлина прикусила губу, спешилась, руки ее дрожали, движения стали медлительными. Как одурманенная, она подошла к окровавленному изуродованному телу, прошептала с горькой насмешкой непослушными губами:

— Как же так…

Неожиданно менестрель открыл глаза, и вцепился окровавленными пальцами в ее ботфорт. Он был жив, но Рэлина понимала — с такими ранами долго не протянет. Смотреть на его сейчас было мучением, вспоминала, какой он был, и едва сдерживала слезы, упала рядом с ним, умирающим, на колени, сжала его руку. Он узнал ее, слабо улыбнулся уцелевшей половиной рта, и прошептал:

— Спаси моего сына. Обоз туда идет, — Гэл указал пальцем направление, — найди трехлетнего мальчика с крашенными пепельными волосами, его зовут Айрэ, — и еще тише, едва разомкнув немеющие губы, пообещал, — двадцать дней твоим буду.

— Ты, — Рэлина задохнулась от возмущения, — ты нахал, — злость и отчаянье путали ее мысли, она сквозь зубы с ненавистью прошептала, — да кому ты сейчас такой нужен, — вскочила и толкнула его ногой, переворачивая, чтобы не видеть разбитого лица, — глупый смерд. Гаррат, оставь здесь четверых, пускай похоронят девушку и коня, отправят выживших в деревню и пригонят из ближайшей деревни телегу с сеном. Той белобрысой голову посмотрите, она ранена. Этого, — она указала рукой на Гэла, — не закапывать, пока жив, пускай положат на телегу и ждут нас здесь.

Гаррат отозвал четверых, повторил им указание госпожи, со своими дополнениями, дал кошель с деньгами, чтобы оплатить крестьянам заботу о живых и телегу. Вскочил в седло. Рэлина помчала вперед, рискуя загнать вороного, и в такт галопу повторяла: — Глупец, глупец, глупец?..

Вечер, лес, тишина, несколько костров, над кострами треножники, на крюках котлы с водой — будет юшка. Наемные рабочие вытолкали из телег живой товар, посадили у колес. Детям позволили сидеть на телегах, среди детей маленький чумазый мальчик уснул, свернувшись испуганным котенком и поскуливая во сне. Ринг, проходя, погладил малыша по пепельным волосам, ухмыльнулся в густые соломенные усы:

— Породистый щенок.

Рэлина во главе своего отряда въехала на территорию лагеря, как победитель в побежденный город. Ринг проклял ту дорогу и ту страну, и это место для ночлега. Но встал, гостеприимно и радостно улыбаясь, вышел встречать разбойницу:

— О, прекрасная Рэлина, вы как солнце в ночи озаряете наши лица небесным светом. Чем могут вам помочь бедные контрабандисты?

— Ринг, оставьте эти громоздкие комплименты для борделей, и пускай ваши люди не пытаются спрятать пленников. Мне, право слово, не охота сегодня кого бы то ни было карать. Перед возвращением в столицу я хочу спать и есть, как и мои люди. Так что сегодня вы можете откупиться едой и выпивкой.

Рэлина говорила спокойно, проезжала мимо телег, вслед за гостеприимно испуганным и готовым на все контрабандистом, рассматривала повозки равнодушно и вскользь. Увидела среди других детей ребенка с пепельными волосами, остановилась, указала нагайкой на малыша:

— Это что за щенок?

— Нашли по дороге, госпожа, в разбитой театральной повозке, там больше никто не выжил. Подобрал, чтобы не погиб, где-то пристрою.

— За деньги? — ухмыльнулась разбойница.

— Ну да, я же его кормлю, спать укладываю, забочусь. Нужна компенсация. А как же.

— Я куплю его у тебя, для своей сестры.

— Ну, как хотите. Продам, — радостно согласился работорговец, и объяснил, — боюсь, помрет. Может, отбил себе что, когда повозка разбилась. Не ест ничего и плачет. А так мальчик на вид здоровый, руки-ноги целы, может, у вас, в женских, так сказать, руках оживет.

Начали торговаться, Ринг назвал цену, Рэлина пригрозила, Ринг тут же сбросил цену. Сошлись на десяти золотых. Гаррат забрал Айрэ. А еще атаманша заметила знакомых лошадок, тех, которых подарила Дану.

— А тех двух коньков, соловых, где взял?

Работорговец насторожился:

— У повозки паслись, театра бродячего это кони, но там никто не выжил, клянусь.

— Кто перебил актеров?

— Так говорю же, разбились они.

— Все? — недоверчиво спросила разбойница.

— Так трое их было, тетка, парень с девкой, и ребенок, все и разбились.

Рэлина не поверила, да и ввязываться в бой с достаточно большим отрядом контрабандистов было сейчас рискованно. Пожелала спокойной ночи и ушла в свой шатер.

Улист рвался с веревок, пытался вытолкать кляп изо рта, пока окончательно не обессилил.

Ночь прошла спокойно.

Гаррат посадил заплаканного грязного ребенка в кусок ткани, один узел завязал вокруг своей талии, второй узел забросил за шею, видел, как селянки своих детей носят. Маленький Айрэ вяло отталкивал Гаррата, Рэлина опасалась, что ребенка опоили травами, потом махнула рукой, уверяя себя, что не должна волноваться о здоровье сына бродячего менестреля, скорее всего уже мертвого менестреля. На душе было горько.

На рассвете контрабандисты начали собираться в дорогу.

Разбойники снялись с места, как будто птица крылом смахнула. Рэлина ехала впереди, чтобы никто не видел ее лица.

Старый Гаррат мог только догадываться, о чем думала его госпожа. Когда появился этот менестрель, Рэлина начала вспоминать, что она женщина. А теперь, когда менестрель погиб, может быть, она погорюет и вернется к императору?..

Гаррат первый увидел телегу у дороги. Отряд остановиться. Рэлина едва заставила себя подъехать к той телеге. Менестрель еще дышал, видимо, упрямо цеплялся за жизнь, хотел убедиться, что его сын спасен. Гарт, как щенка, достал из мешка сонного Айрэ и положил на телегу рядом с Гэлом. Гэл обнял сына, посмотрел на Рэлину с благодарностью, и его рука безвольно скользнула вниз, а глаза закрылись. Гаррат сокрушенно покачал головой, стараясь не смотреть в глаза госпожи. Рэлина отвернулась, и крикнула:

— Едем, Гаррат! К вечеру должны быть дома! Его не оставляйте здесь, — и рванула вперед галопом.

* * *

Юноша-навигатор заявил Милэн о том, что Дип большой и на нем вполне можно ехать… Милэн и крахг ничего не ответили, только пошли быстрее через лес, напрямую на сигнал маяка, не выбирая дороги. Бедный навигатор, тяжело дыша, перебежками и перескоками изо всех сил старался не отстать, забыл о блокировании мыслей. И Милэн совершенно случайно поймала размышления парня о том, как заманить ее и Дипа в ловушку. Милэн посмотрела на «доброго и милосердного» Дипа, мысленно сообщила ему о тайных планах навигатора, и оба решили, что если мальчишка отстанет, то выживет, он ведь на родине, с ним будет все хорошо.

— Привал! — кричал парень, стараясь успеть за крахгом и «вредной девчонкой», — Да остановитесь же вы!

Милэн остановилась, оглянулась. Парень, покраснев и вспотев, с трудом переползал через поваленный ствол, который они с крахгом только что легко перепрыгнули. Дип тоже оглянулся, мотнул головой и клацнул в негодовании клыками. Милэн поджала губу, почесала свою голову, извлекла из волос ярко красного жука, бросила его в траву, похожую больше на мох. Спросила у Дипа:

— И что?

Местное «солнце» поднималось над верхушками деревьев, полупрозрачные листья пропускали свет и тепло, прогревающее мох. Милэн успела узнать многое о планете не только из мыслей навигатора, но и из информационного поля планеты: здесь в «солнечную» погоду деревья поворачивают листья и пропускаю тепло, для того, чтобы оно достигло корней, покрытых мхом. Здесь лето короткое, в два месяца, затем наступают холода, деревья вбирают в себя тонкие корни и ветви вместе с листьями. Зимой в лесу не так холодно, как в степи, деревья, накопившие энергию, излучают тепло, подтапливают снег и набираются влаги для того, чтобы пережить лето без дождей — и так всю свою пятисотлетнюю жизнь. Деревья здесь живут колониями, одиночка в таких условиях не выживет. Животных на этой планете мало, насекомые и мелкие грызуны живут внутри и на деревьях.

Коренная разумная раса строит деревни под корнями лесных исполинов, где тепло и достаточно влаги. Деревья и маленькие пятидесятисантиметровые четверорукие люди живут в симбиозе. Деревья обеспечивают людей теплом и влагой, люди взрыхляют почву под корнями, собирают плоды, аккуратно освобождают семена, высаживают их, когда те достигают определенной зрелости на окраине леса, или на месте, где дерево когда-то погибло и рассыпалось в труху. Люди питаются созревшими плодами, выбирают порошок, напоминающий ореховую муку из твердой кожуры.

Вторая раса, желтоволосые тонкокостные люди среднего в космосе роста появилась на планете тысячу лет назад. Пришельцы построили многоступенчатые города под куполами силовых магических полей, так называемые муравейники. Желтоволосые были наделены большими магическими способностями. Именно магическими экспериментами они и погубили свою родную планету, но успели создать телепортационный канал. Маги, которые сориентировались быстрее, с семьями переселилась на планету, назвав ее Гаку.

Обе расы, и коренная, и чужая за тысячу лет пытались неоднократно уничтожить друг друга, но одних невозможно было выковырять из-под деревьев, другие отчаянно защищались магией. В последние столетие наступило некое перемирие — жители Гаку притерпелись друг к другу и даже наладили торговые отношения.

Маленькие коренные жители оценили магические амулеты, телепатические усилители и зеркала для передачи изображения на расстояния, а большие жители муравейников распробовали ореховую муку, приправы из мха и коры старых деревьев. Леса позволили проложить дороги для торговли. Конечно, стычки между желтоволосыми «муравьями» и маленькими «подкоренными» случались, но поскольку взрослые маги оценили мир, то происходили банальные драки среди непримиримой отчаянной молодежи, которые заканчивались синяками да переломами.

Крахг сел на мох, почесал лапой ухо, и ответил: «Давай сделаем привал. Куда ты спешишь?»

— Туда, — Милэн показала рукой в направлении маяка.

«Успеем, жарко, пожалей меня, неистовая тэйла, ты-то не в шерсти сейчас, а я шерсть не сброшу, я стабильный». Дип разлегся на мхе, — «Привал, парень, съешь чего-нибудь и поспи два часа, пока это „солнце“ так палит».

— Вот уж, начни меня упрекать, что я не в шерсти, — фыркнула Милэн и села возле Дипа, потом разгладила его пушистый мех и легла спиной, откинув голову. Ствол дерева прикрывал их от «солнца». — Перевоплотиться, что ли, так быстрее будет?

«Зачем? Прогуляйся, отдохни. Тепло, хорошо, дойдем к морю — поплаваешь», — урчал Дип, — «Наши все равно найдут нас раньше, чем мы добежим до маяка».

Парень-навигатор не сел, рухнул в тени ствола, вытирая вспотевший лоб и нос:

— Ух, я думал, умру… — Больше он не посмел ничего сказать. И крахг, и девушка посмотрели на него такими взглядами, что парень понял, безопаснее будет помолчать.

Милэн проснулась. Почувствовала, что ее кто-то ищет, кто-то чужой и опасный. Ищет на пути к маяку, или даже рядом с маяком. Выходит мальчик-навигатор, сам того не ведая, ее спас, задержав в пути своей медлительностью. Затем она услышала скрип колес и мягкую поступь лап больших животных. Дип уже открыл желтые глаза и навострил уши.

«Думаю, это обоз…» Милэн согласилась и предложила посмотреть, что там за обоз.

Неожиданно навигатор вцепился в руку Милэн:

— Не шевелитесь, здесь чужаков не любят…

— Странный ты, — прошептала Милэн, — то собирался нас сдать местным, теперь не пускаешь, объяснись.

Крахг наклонил лобастую голову, демонстрируя заинтересованность. Парень вскочил и отступил на шаг, почесал ухо, затылок, закрыл глаза, открыл широко и как можно тише ответил:

— Здесь восемь городов, они торгуют между собой, но между ними нет стабильного мира, у меня татуировка Нилиита, если я встречусь с представителями другого города сам и без защиты, меня поработят или сломают пальцы. А мой город меня не защитит, я колдовал вопреки воле учителя, оживил свою сестру, а она убила моего учителя и меня изгнали. Плохая история.

Милэн хмыкнула. Крахг открыто ухмыльнулся, со стороны ухмылка воспринималась как оскал. Парень-навигатор от такой ухмылки готов был карабкаться на дерево.

— А скрыть свою татуировку ты можешь? — спросила калтокийка.

— Нет, она красная, это значит, что я изгнанник, она блокирует мою магию, на ней печать. Я ничего сделать не могу.

— Показывай эту печать глупости, — вздохнув, приказала Милэн.

Парень снял рубашку и показал плечо. Крахг смотрел из-за плеча Милэн. Татуировка была сложная, тонкая и пурпурно светящаяся. Милэн смотрела на это творение рук магических с унынием, потом щелкнула по носу Дипа: «Ну и попутчика мы за собой таскаем…»

«А я здесь причем? — Удивился Дип. — Я его не заколдовывал, я вообще бытовой магией не занимаюсь…»

— Я предлагала оставить это у корабля. Но все к лучшему. Ладно, сейчас исправим. Ты, я вижу знатного рода, татуировку я тебе погашу, так что с обозом пойдешь в сторону своего города под прикрытием. Там смоемся.

— А ты маг? — удивился парень.

— Нет… и не задавай-те мне больше вопросов, господин Лапим.

— Откуда ты знаешь?

— Я предупредила…

Дип захихикал. Откуда она знала… на татуировке были витиевато прописаны имена предков до седьмого колена.

Обоз догоняли, кто бегом, кто ленивой рысцой.

Пять длинных повозок, в которые были впряжены большие мохнатые звери на шести лапах с хоботами и тремя горбами, ростом с пять метров в холке. Вдоль обоза сновали всадники на огромных хищниках, четвероногих, и очень крахгов напоминающих. В дальние торговые экспедиции купцы ездили с женами и детьми. Вели кочевой образ жизни, не оставаясь подолгу среди благ муравейника. Целый поселок на колесах, наполненный жизнью. Даже с печными трубами в пологе повозок, из труб шел дымок, из-под пологов доносился запах еды.

Главный погонщик, сидя на своем звере, похлопывая хлыстом по сапогу, слушал рассказ Лапима о том, как они вдвоем с прелестной девушкой отстали от своего обоза, а теперь просят прикрытия, чтобы дойти до города, и у них даже гиктус есть. Дип оскалился, когда навигатор обозвал его гиктусом. Милэн хмыкнула, когда ее назвали прелестной девушкой. А парень сочинял дальше. По его рассказу оказалось, что он вез невесту для старшего брата из города Эог. Милэн кашлянула. Дип ухмыльнулся.

Главный погонщик потребовал предоставить в доказательство татуировку.

Когда Лапит снимал рубашку, у него дрожали руки, он с опасением посмотрел на светящуюся зеленым татуировку на своем плече. Хорошо, что погонщик воспринял волнение юноши, как волнение юноши, впервые столкнувшегося с проблемами, и махнул рукой: «Хорошо, еще один маг в обозе, в охране не помешает. Девушка пускай едет в повозке моей жены, а маг Лапит, конечно, на своем гиктусе». Затем велел выдать охранному магу седло. Милэн едва сдержала смех, Дип — возмущенное рычание.

* * *

Он лежал накрытый старым рваным полотном, на подстилке из сена, брошенного на земляной пол. Холодно, ужасно холодно. Гэл стянул с себя саван, первое, что увидел — маленькое окошко под низким потолком, а в окошке — синее небо, ощутил запах сухих трав. Сел, болел каждый капилляр его кровеносной системы, и, казалось, скрипела от мраморной пыли каждая кость. Гэл ощупал лицо, корка грязи, но кожа и мышцы уже восстановились. Остатки одежды, как паутина, прикрывали тело, на котором уже и шрамов не осталось.

Появилось опасение, что разбойница бросила Айрэ в ближайшем селении. Гэл поднялся со стоном, держась за стену, уперся затылком в потолок, на нос упал паук, он нервно смахнул насекомое: — Интересно, насколько они сочли меня мертвым? — и чихнул.

Дверь была не заперта, за дверью земляные ступеньки как будто в небо, повеял теплый свежий ветер с запахами свежескошенной травы. Шатаясь, он поднялся по ступенькам и сел, опершись о бревенчатую низкую стенку погреба, грелся на «солнце». Хотел собраться с силами перед тем, как искать сына, но едва закрыл глаза, сразу уснул.

Рэлина заметила грязное тело в серых лохмотьях, облокотившееся о стену погреба, и не поверив глазам. Осадила вороного, подъехала поближе.

Менестрель спал. Выполз из погреба на улицу и спал.

Гаррат догнал госпожу, одернул коня и тоже оцепенел, тихо, едва шевеля губами, спросил:

— Он сам оттуда выбрался?

— Сейчас спросим, — едва ли не сквозь зубы процедила Рэлина и толкнула вороного в сторону спящего менестреля. Конь едва не наступал Гэлу на ноги, фыркал и топтался на месте, разбойница наклонилась в седле и ударила Гэла по плечу кончиком длинного хлыста:

— Просыпайся, певец.

«Солнце» било менестрелю в глаза, он щурился, рассматривая разбойницу.

— Вставай, — тихо, едва не сквозь зубы, приказала она, — выполз из погреба, доползешь и до дома. Гаррат, проводи гостя.

— Вот черт, — прошептал Гэл.

— А чтоб тебя, — как будто эхо, ответил Гаррат.

Гаррат нашел госпожу у конюшни:

— Госпожа, он колдун, и уж точно тот оборотень.

— Тише, — попросила Рэлина, — я и сама догадалась, наверно, еще на привале у реки, когда ему в глаза посмотрела, поверить не могла. Но об этом больше никто не должен знать, ты понял, Гаррат? Никто.

— Я понял. Но он разозлился… — растерянно развел руками Гаррат, — как бы порчу не навел.

— Гаррат, если этот парень колдун, то они не наводят порчу, они просто убивают, а ты пока жив.

— Но, госпожа, он спросил, где его сын, я объяснил, что в городе у вашей сестры, в безопасности, и что я сам отвез.

— А он? — с ухмылкой спросила Рэлина.

— Я думал, он меня убьет. Давайте мы его убьем, все вместе справимся.

— Ты забыл, что его уже убивали, — улыбаясь, возразила Рэлина, — а он жив. Не беспокойся, Гаррат, я договорюсь с ним. Где он?

— Я его запер в комнате, когда он мылся, и забрал лохмотья.

— Зачем? — Удивилась Рэлина.

— Чтобы он там сидел и не ходил, — ответил Гаррат, — мало ли что колдуну в голову взбредет.

— Ой, Гаррат, разве для колдуна дверь преграда?

— А сын его-то и вправду крашенный, я его узнал.

— Ты хоть ребенка ни о чем не расспрашивал?

— Да что я, изверг какой? Плакал он и к отцу просился. Еле успокоили. Пообещали, что папа скоро за ним приедет.

— Оказалось, не обманул ты ребенка, — улыбнулась Рэлина.

— А еще я сказал ему, что рыжая певунья и рыжий конь погибли.

— Как он это перенес?

— Сел на кровать и сидел, не шевелился, глаза как незрячие стали, вот тогда я и сбежал, закрыв его на ключ. Я еще никогда и никого так не боялся.

Первой мыслью калтокийца, когда он немного успокоился, было вынести запертую дверь, украсть одежду, украсть коня и скакать в столицу этой империи, к сыну. Вторая мысль — поговорить с хозяйкой дома, а третья — напомнила ему условия договора, а еще напомнила, кому он обязан спасением Айрэ.

Сидел на подоконнике, завернувшись в кусок белого полотна, выданный ему взамен полотенца, или это и было полотенце. Наступил вечер, в большой комнате полутьма, тепло и спокойно. Минута скорби, тишины и раздумий. Был ошарашен смертью Янни и потерей Огонька. Слишком привязался к неугомонному коню. И Янни была как солнечный лучик.

Рэлина открыла дверь. В руке у нее подсвечник, но сквозняк задул огонек, и Рэлина спросила у Гэла:

— Можешь зажечь свечу?

— У меня нет кресала, — ответил Гэл, — а если бы и был, то пользоваться я им не умею.

— А так, заклинанием? — она села рядом с Гэлом на подоконник.

— Я не знаю заклинаний, — ответил менестрель.

— Ты же колдун, — искренне удивилась Рэлина, — ты должен знать заклинания. Хотя бы для того, чтобы превратиться в зверя.

— Разве человеку нужны заклинания, чтобы превратится в зверя? В того, который убивает?

— Я узнала твоего сына. А разве ты не узнал меня, мы встречались у одного большого дерева, когда твой друг убил племянника императора. Кстати, а где сейчас убийца венценосной особы?

— Я не понимаю, о чем вы?

— Я советую понять. Твой сын в столице, и его безопасность в твоих руках, я не требую от тебя выдать убийцу, нет. Я хочу знать правду.

— Очень замечательно… — сказал Гэл, — а что вам даст правда?

— О, господин менестрель знает толк в дипломатии? — засмеялась Рэлина, — говори…

— Хорошо, — ответил Гэл и приложил палец к фитилю. Вспыхнул маленький огонек, — но заклинания и вправду не нужны.

Рэлина изумленно открыла рот, как маленькая девочка. Она была знакома с придворными магами чародеями и колдунами, многое видела, но чтобы вот так просто вспыхнул огонек, как будто сам по себе. Или чтобы человек превращался в огромного зверя! Соблазн увидеть превращение был велик, но страх сильнее:

— Иди за мной.

Она привела его в свою спальню, показала на кровать, предложила выспаться, сама не решилась даже присесть рядом, как будто боялась, но отпускать не хотела. И сама теперь не понимала, зачем его сюда привела и что к нему чувствует. Сразу решила уйти, а он неожиданно спросил:

— Через двадцать дней я смогу забрать сына?

— Да, — коротко и твердо заверила Рэлина и хлопнула дверью. Прошептала, идя по коридору, — и зачем я решила посмотреть тот чертов спектакль?

Гэл ей верил. Оставшись в темноте в спальне атаманши, у огромной круглой кровати он проворчал:

— Конечно, одежда мне, по условиям договора, явно не положена. Вот уж глупая ситуация.

Он скорбел по погибшим, переживал за сына, нервничал, не мог представить себя в роли подневольного любовника, утешался, что двадцать дней рабства в постели не так уж и много, мог с отчаяния и больше наобещать. Надеялся, что разбойница просто отпустит его, зачем ей колдун в постели? Снова впадал в оцепенение, засыпал, просыпался, ходил по комнате, завернувшись в одеяло, из угла в угол, как зверь. Прошел еще день, Рэлина не приходила. Две старухи (Гэл мог поклясться, что эти злобные горгоны в прошлом тоже промышляли на дорогах с ножами и арбалетами), кормили его и наливали по утрам в теплую воду ванную. Молча косились на него исподлобья, да шептались за дверью. Шутки у них были очень похабные.

Вечером третьего дня разбойники пировали на широкую ногу. Горланили песни, музыканты играли веселые мелодии, слышался топот танцующих ног, потом визг девиц и пьяный хохот мужчин. Снова топот ног и снова веселые крики. Гэл наблюдал за гулянкой, сидя на подоконнике в спальне атаманши. Во дворе у бочки с вином столпились разбойники, невдалеке на костре жарили целого барана. Из дому выходили разодетые вельможи, и тоже не гнушались приложиться к кухлю из бочки. Странный был вечер, все опьянели настолько, что исчезла грань между разбойниками и аристократами, как и грань между аристократками и простолюдинками легкого поведения. Видимо, в логове имперской разбойницы позволялось то, что не поощрялось во дворе императора.

Рэлина ворвалась с бутылкой вина в руке. В дверях спальни стряхнула с плеча расфуфыренного юношу, потерявшего парик и дар речи, захлопнула дверь спальни. Огляделась, заметила менестреля на подоконнике, нехорошо улыбнулась и нетвердой походкой подошла, поставила темную бутылку перед Гэлом:

— Выпей, колдун, ты уж извини, бокалы забыла, и этикет оставила. Но тебе, бродяге с конем, наверно, все равно, можешь из горла. Ой, извини, ведь ты и коня потерял и рыжую подружку.

Гэл стерпел удар, нанесенный ее словами. Молча взял бутылку, отпил. Редко приходилось в цивилизованном мире пить такое вино. Такое вино — это виноград, выращенный под теплом «солнца», человеческие руки сборщика, женские ноги вместо пресса, деревянные бочки, где каждая доска сделана вручную. Кольца из-под молота кузнеца. Такое вино — это терпение в холоде каменных подвалов. Такое вино разливают по бутылкам наполненных огнем печей и творческой мыслею стеклодувов. Тепло разлилось по телу менестреля. Он с усмешкой посмотрел на Рэлину. Она смутилась, даже пьяная. Схватилась за бутылку, выпила, но ожидаемая ею решительность не пришла. Гэл отобрал у разбойницы вино:

— Достаточно. Ложитесь спать, если для вас пир закончен.

— Нахал, — незлобно ругалась разбойница, — да как ты смеешь? Ты, продавший себя? Я уж не знаю, что с тобой, колдуном, делать.

— Проспитесь, придумаете, — ответил ей Гэл, спрыгнул с подоконника, подхватил ее на руки и понес в кровать.

— Э нет, — шептала Рэлина ему на ухо, — ты принадлежишь мне, и твой срок начнется, когда ты… когда я… правильно… когда я возьму тебя. Ты понял?

— Очень хорошо, бери, — предложил Гэл.

— А я сегодня не хочу, я вообще тебя не хочу, — насмехалась пьяная разбойница, — И зачем ты это пообещал? Попросил бы, я б и так спасла твоего сына. А так загнал и себя и меня в неимоверно глупую ситуацию. Смешной колдун… ты так похож на нашего императора, что я тебя ненавижу. Так, как и его, — начала она свои откровения.

— Не телом похож, телом он как лев, огромный. У него плечи, рост, он сильный, властный, уверенный, всегда знает, что всем нужно. Но ему все время казалось, что мне нужно только то, что нужно ему… И ты так же уверен, как он, только ты не лев, нет, ты страшнее, лев идет — ветки шуршат, земля дрожит, а ты как пантера на легких лапах, по деревьях, незаметен и внезапен. И тоже, наверно, всегда прав. Не хочу я тебя, менестрель. Я хочу спать. — Она неожиданно заплакала и уснула со слезами.

Утром Рэлина проснулась в своей спальне, голова, казалось, сжата обручами, тошнота подобралась под самое горло, во рту привкус забродившего винограда, рядом спал менестрель. Она разбудила его:

— Что между нами было?

— Еще ничего, — ответил менестрель сквозь сон.

— Я что-то говорила?

— Конечно, но я забыл.

— И что мне делать с тобой?

Гэл понял, что спать ему не позволят, сел:

— Может, отработаю в походах, как наемник? Я был солдатом.

Она тоже села, и тут же схватилась за голову, застонала.

— Похмелье? — спросил Гэл с едкой усмешкой, — могу вылечить. Я же, как ты предположила, колдун.

Брат Рэлины, господин Кэргисс двадцати двух лет от роду, любитель роскоши и ценитель вседозволенности, придворный франт и ловелас, ворвался в спальню сестры и застыл. Отступил назад и тихо прикрыл дверь.

Кэргисс нашел верного телохранителя Рэлины спящим за столом среди игральных костей остатков закуски и пустых бутылок, растормошил:

— Кто тот парень? Ты должен знать.

— Какой парень? — не мог понять Гаррат, голова у него кружилась, перед глазами все плыло, и суть вопроса ускользала. Кэргисс протянул разбойнику бутылку с вином, тот глотнул, в голове просветлело, спросил уже тише: — Какой парень?

— В спальне сестры, с сестрой? — шептал Кэргис.

— А, — у Гаррата даже глаза выпучились от напряжения придумать подходящее объяснение для брата Рэлины, — а… а, с села, вместе с деревенскими девками пригнали, для развлечения, хорош паршивец собой, вот и пригнали. Рэлина его на днях заприметила, хочу, говорит.

— Не ври, Гаррат, — усмехнулся молодой вельможа, — ой, не ври. Эти байки о развратности и жестокости моей сестры ты другим рассказывай, я-то знаю, что она только императора любила, хоть и сбежала, дура. И если она там с тем парнем, то неспроста. Кто он?

— Не знаю, — прошептал Гаррат и развел руками, — не знаю, и знать не должен, — и демонстративно закрыл рот. Отхлебнул быстро вина и снова закрыл себе рот ладонью.

Кэргисс капризно поджал губы:

— Ну, хорошо, я у нее спрошу.

* * *

Жена главного погонщика, высокая женщина, стройная, но угловатая. У нее был тяжелый упрямый подбородок и темные жгучие глаза, нежная, молочного цвета кожа, о которой она заботилась столь же рьяно, как о целомудрии окружающих ее девушек, будь то родные дочери или рабыни из подземных питомников. Ее две дочери не смели выходить из повозки без присмотра и с открытыми лицами, служанкам дозволено открывать лицо, но запрещено оголять руки выше запястья. А еще у этой повелительницы обоза была мания чистоты. И вот эта опекунша целомудрия рассматривала Милэн с показательным презрением и возмущением. Рассмотрела, хлопнула в ладошки, призывая служанку. Прибежала девушка лет шестнадцати, застыла тростинкой на ветру, ожидая распоряжений повелительницы. Хозяйка приказала, как будто яд выплюнула:

— Ти, найди мое синее платье, у этой девицы постыдно открыты ноги и руки, разве подобает невесте так ходить, эти с равнины совсем стыд потеряли.

У Милэн возникло подозрение, что девушки до замужества здесь абсолютно бесправны.

Служанка поманила гостью в другое отделение шатра. Милэн решила пока соблюдать местные правила, особенно ощущая западню на пути к маяку. Пока жена главного погонщика не перегрызет стальной прут ее терпения.

Милэн вошла в отделение повозки, служившее спальней для девушек. Здесь по углам стояли сундуки с платьями. Ти, как заговорщик, приложила палец к губам и, улыбнувшись, прошептала:

— А здорово ты разозлила госпожу, она теперь до вечера будет злиться и ругаться. Но ты не обращай внимания, она язва, но не бьет. Хуже жена главного охранника. — Ти говорила и рылась в сундуке госпожи, голос ее едва доносился до Милэн. В итоге Ти нашла нужное платье и вытащила его, резко дернув вверх, ударилась головой об крышку сундука, села, почесывая затылок: — Ой, это мне за то, что плохо говорю о госпоже…

Милэн осмотрела синее в разводах линьки платье, от горловины до широкого подола украшенного грубой вышивкой. Не удивительно, что госпожа отдала его неожиданной гостье. Сверху полагалось второе платье из груботканой шерсти, прямого покроя, без рукавов, тоже длинное по щиколотки, дополняли все это разноцветные ленты для связывания широких рукавов и волос, к голове прилагался капюшон с покровом для лица, но в том случае, если нужно выйти из шатра.

Повозка покачнулась, заскрипели колеса. Обоз снова тронулся в путь.

Как говорила Ти, работы в дороге всегда меньше, чем на привале, еду готовили с утра, прибирались вечером, после ужина, тогда и мыли посуду, тарелки необходимо было лишь сполоснуть после того, как мужчины, отужинав, отдавали их облизать своим гиктусам.

Милэн выглянула из-под полога, рядом с повозкой на злом Дипе ехал Лапит. Лапит улыбнулся ей. В костюме его народа она выглядела как простая девушка, и даже не очень простая, а очень красивая девушка. Дип хранил молчание, как и положено верховому зверю. Милэн пробовала поговорить с крахгом, тот только ответил: «Я верховая скотина, почему ты ко мне обращаешься как к разумному?»

«Дип…» взывала Милэн к старому другу, «Дип…»

«Зачем нам нужен был обоз, сбросили бы щенка, и пошли бы дальше напрямик…»

«А зачем нам нужен был щенок?» спрашивала Милэн с насмешкой.

Дип замолчал. Милэн усмехнулась и объяснила: «Дип, я вынуждена была прикрыться этим обозом. На пути к маяку засада, и я не знаю, кто и зачем…»

«Ты хочешь с этим обозом обойти засаду?» — язвительно спросил Дип.

«Продержаться, пока не прилетит Тавас».

«А…» — Протянул крахг насмешливо, — «Девушка, вы в этом платье растворили свои мозги».

«Иди ты. — Обиделась калтокийка. — Сам что-нибудь придумай. Умник».

«Нет, твое решение вполне логично». — Сдался крахг.

«Спасибо».

«А ты, малышка, говорила, что они тобой не заинтересованы…»

«Ну, ошиблась…»

«Такие ошибки могут тебе дорого стоить, не хватало еще и тебя потерять…» — ворчал Дип.

Все это время Лапит думал, что калтокийка вот-вот заговорит с ним, он совершенно забыл, что под ним не гиктус, а калтокийский крахг, и что крахг — это не только свирепый зверь, а и разумное существо. Он забыл, что черноволосая красавица — грозный космический наемник, и что только от ее имени вздрагивали смелейшие из пиратов. Все было так мирно и привычно в этом обозе, как во время его светлого отрочества. Его заворожил взгляд синих глаз девушки, он даже решил посвататься.

Ти дернула Милэн за ногу и громко прошептала, вращая испуганно глазами:

— Нельзя выглядывать из повозки, сочтут распущенной.

— Извини, я не знала, здесь душно, — смущенно почесала ухо Милэн.

Вечером рабыни собирали разбросанную, вылизанную гиктусами посуду. Дочери главного погонщика и служанки, позвав с собой гостью, собрались в кружок у маленького костра рядом с большим колесом, под присмотром старушки-приглядницы.

Романтик Лапит ходил вокруг запретного костра, как больной, с букетиком лесных цветов и сокрушался, мог ведь сказать, что она его невеста, а не брата. А теперь что скажут, если он осмелится подарить ей цветы? Лапит не решился подойти к Милэн, положил цветы на ступеньки повозки и поплелся спать к своему шатру, который разделял с тремя охранниками.

А Дип, наоборот, подполз к девушкам, и ткнулся носом в спину Милэн. Девушки завизжали, старушка-приглядница начала ругаться, но Милэн объяснила, что гиктус на самом деле ее, и старушка разрешила оставить зверя у костра. Дип ныл, жалуясь, как тяжело возить Лапита на спине, да еще так медленно. Он не привык так много ходить, бегать проще.

Шумели высокие деревья. Из-под корней выползли маленькие люди, они были гармонично сложены, с черной кожей и большими черными глазами, в светлых одеждах из тонкой ткани. Главный погонщик велел разложить товары и начался торг.

Жена главного погонщика заметила букетик на ступеньках повозки и заметалась в поисках виновного или виновной. Долго еще никто не ложился спать. Дип заполз под повозку, слушал причитания и ругань госпожи погонщицы и посмеивался — не только ему досталось во время пути. Оказаться в подчинении такой фурии, как эта госпожа, намного хуже, чем возить на спине трусливого Лапита.

Госпожа Погонщица выпалила, тыкая пальцем в Милэн:

— Я знаю — это тебе тот маг, брат твоего жениха, принес цветы! Негодники! Ты плохая невеста! Но я буду следить за тобой. Я научу тебя целомудрию!

Милэн слушала и осознавала, что безопасность не стоит таких вечеров…

* * *

Рэлина и Кэргисс завтракали вдвоем в большой столовой. Служанки успели убрать и вымыть столовую после банкета, слуги отремонтировали мебель и вставили два выбитых стекла. Сегодня солнечным утром открыли все окна, чтобы проветрить задымленную, пропахшую спиртным комнату.

— Если император узнает, — с едкой усмешкой, растягивая слова, начал Кэргисс.

— Что узнает? — равнодушно спросила Рэлина, медленно ощипывая гроздь спелого пави.

Кэргисс видел, что сегодня умиротворение его сестры непробиваемо. Сегодня она необычайно спокойна и мечтательна.

— О твоем любовнике… — ехидно улыбнулся Кэргисс.

— Кроме тебя, некому сообщить ему такую новость, — улыбнулась Рэлина, — заодно и спросишь имена любовниц нашего венценосного покровителя.

— Кстати, я забыл сказать тебе о поручении от него, — Кэргисс поставил кубок с вином на стол, и слегка наклонился вперед, якобы для того чтобы сестра лучше слышала его, а на самом деле, чтобы лучше видеть выражение ее лица: — Император обязал меня передать тебе, что непременно хочет видеть великолепную Рэлину на балу в честь свадьбы его старшей дочери.

— Не ты ли надоумил его пригласить меня? — Рэлина насторожилась.

— Не совсем, — улыбнулся Кэргисс, — на самом деле поймали убийцу Лингира, его уже опознали Нарра и Алгар. Не хватает только твоего слова, чтобы его обезглавили. — Кэргисс провел ладонью по своей шее и дурашливо вывалил язык, — Представляешь, он был стражником в провинции, но за безупречную службу и выдающуюся внешность одна придворная дама поспособствовала переводу столь рьяного стражника в столицу, где его узнала твоя подруга.

— Так, я уже сыта… — проворчала Рэлина, бросила салфетку в брата и встала из-за стола, — завтра выезжаем. И не тычь свой нос во все прорехи, иначе я тебе его сломаю.

Кэргисс довольно поджал губы. Сестра разозлилась из-за того, что придется расстаться с вольной жизнью и любовником. Так ей и нужно. Это ведь из-за ее капризов он утратил свое выгодное положение при дворе. Если Рэлина вернется к императору, то и он, Кэргисс, может надеяться на продвижение вверх. Брат фаворитки, он уже и забыл, как это выгодно…

Рэлина бросила рубашку и штаны на кровать. Гэл проснулся, поднялся на локтях, осмотрел предложенную одежду, лениво спросил с улыбкой:

— С кого сняла?

— Не хами, — осадила его разбойница, — завтра утром едем в столицу, сможешь самолично лицезреть обезглавливание на большой Кровавой площади.

— И кого обезглавят? — По ее тону калтокиец понял, произошло что-то серьезное.

— Того, кто убил племянника императора, после того, как я его опознаю. Хотя мое опознание — формальность, его и так казнят.

— А у вас кроме обезглавливания предусматриваются другие казни, например, повешенье? — спросил Гэл садясь на кровати и закутываясь в одеяло.

Рэлина удивилась вопросу, села на кровать рядом с менестрелем, внимательно посмотрела ему в глаза, тихо поинтересовалась:

— А если тебе снести голову, ты оживешь?

— Разве уже больше некому головы рубить? — усмехнулся Гэл.

Рэлине было не до шуток, она снова повторила вопрос:

— А если я захочу и тебя отправить на плаху, за соучастие и пособничество?

— Озадачишь палача и зрителей, — правдиво ответил менестрель, — простым оружием из кованого металла мне голову не отрубить.

— А твоему другу?

— Не знаю… Я не уверен.

— Но ведь ты был мертв, весь в ранах, когда я тебя нашла. Чем тебя убили?

— Ну, нет, — жестко улыбнулся Гэл, — Должны у меня быть свои секреты.

— Но эти секреты для твоих настоящих врагов, судя по всему, давно не секреты, — уже раздраженно бросила Рэлина.

— Это не совсем мои секреты. Тот враг считает меня другим существом. Но средство на меня действует, — абстрактно ответил Гэл, и тут же спросил, — Ты можешь попросить императора заменить обезглавливанья на повешенье?

Рэлина хмыкнула:

— Ты меня толкаешь снова к нему в руки. Если я обращусь с такой просьбой к императору, он может и не посмотреть на нашу давнюю дружбу. А я свободой рисковать не собираюсь, особенно из-за странного колдуна и его неудачливого сотоварища. Ты останешься здесь, я вернусь через недели две. Сделаю все что смогу.

— Рэлина, я здесь не останусь.

— Я тебя в подвале закрою.

— Не говори глупостей, — Гэл коснулся ее плеча, погладил, улыбнулся, — твой подвал меня не удержит.

— Что ты намерен делать? — серьезно спрашивала Рэлина, стараясь не смотреть на него.

— Помогу ему сбежать, — Гэл притянул ее к себе.

Она уперлась ладонями в его грудь:

— Стоять. Это ты принадлежишь мне, а не я тебе. Забыл?

— Какая разница?

— Нет, ну невозможно… — она перестала сопротивляться, но еще вяло возмущалась, — почему бы мне не влюбиться в простого покладистого парня, нет, тянет к таким, как ты… Ну что ты делаешь?..

— Ты думала, я каменный?

— Я думала, ты скромный. Да и вправду тебя нельзя оставлять, у меня очень красивые служанки.

* * *

Всю ночь Лапит мечтал, как признается возлюбленной в своих чувствах. Ранним утром, когда все спали, навигатор проснулся, вышел из шатра искать Дипа. Хотел расспросить крахга о Милэн, узнать о ней как можно больше о том, что она любит, чего не любит, попросить совета. Шел между повозками, мимо похожих на холмы спящих тягловых харапов, мимо колес, у которых, свернувшись клубком, спали гиктусы, мимо тюков с товарами, уздечек и седел, звал Дипа. Вот тогда его оглушили.

Когда очнулся, увидел холодно-зеленые глаза человека с бледным лицом в белом кожаном плаще. Длинные пепельные прямые волосы незнакомца развевал ветерок. Пепельноволосый присел рядом и рассматривал тонкокостного испуганного юношу с насмешкой.

— Кто вы? — шепотом спросил Лапит. Услышал грубый смех, оглянулся. На поляне сидели очень большие люди с серой кожей, разных оттенков, горбоносые, с коротко стриженными желтыми волосами, в синей форме, вооруженные тяжелыми тадо, они были страшными, очень страшными, страшно было даже то, что они не связали его, а просто бросили перед пепельноволосым. На корне дерева, покачивая ножкой, сидела очень красивая тоненькая бледная девушка с черными прямыми волосами в облегающем кожаном костюме красного цвета, она так мило улыбалась. Лапит прикусил язык и понял, что сейчас лучше молчать. Он начал ощущать холод, исходивший от молодого мужчины в белом плаще и от девушки в красном. Весь его маленький опыт и интуиция кричали, что пепельноволосый не человек. И этот не человек читает его, легко проникая в самые сокровенные мечты и мысли.

Вампир ухмыльнулся и заговорил:

— Ты мечтаешь о ней, хочешь рассказать ей, что любишь, хочешь жить с ней на прекрасной зеленой планете на берегу озера в красивом доме… — Лапит покраснел. Вампир продолжал: — Ты, мальчик, не знаешь — она замужняя женщина, и никогда не полюбит такого, как ты. Ты простак, а ей всегда нравились очень сильные натуры. Ты, паршивый щенок, возомнил, что королева пиратов будет твоей?

Девушка в красном рассмеялась.

— Королева? — не понимал Лапит.

— А ты, Ларсард, возомнил, что можешь просто так украсть мою жену?

Вампир вскочил. Лидеанцы замерли, они уже видели, что преимущество на стороне внезапно появившихся противников — пятеро против пятидесяти, и бросили оружие в сторону.

Ларсарт пятился назад от Рэтолатоса. Он даже не мог поверить в такую неудачу. Девушка в красном загородила вампира своим тонким, как тростинка телом.

Лапит тем временем тихонько отползал под дерево, но один из лидеанцев наступил ему на плащ, прошептал:

— Куда?

Мальчик-навигатор замер.

Лидеанцы сдались, едва ли не сами заковали себя и тут же рассказали, как давно мечтают служить в армии короля зэйдов. Девушка бросилась на Рэтолатоса, но ее перехватил Мэл, она вырывалась и шипела как кошка, Мэл легонько ударил ее, хрупкую, и она затихла.

— Упырица, — сказал Мэл, — уже сформировалась. Жаль.

Нэйл коснулся своей тонкой рукой ее бледного лица:

— Она бы и так долго не протянула, Мэл, ты избавил ее от мучительной кончины.

Милэн вынесла ведро с водой из повозки и едва не окатила помоями Рэтолатоса. Рол усмехнулся:

— Ты уже в служанки нанялась?

— Нет, в невесты… — ответила Милэн.

Рол был озадачен ответом:

— Как, в невесты, я тебе развода не даю…

За спиной Милэн возникла жена главного погонщика, воинственно уперев руки в боки:

— Это еще кто, как ты осмелилась заговорить с незнакомцем?!

Милэн едва ли не подпрыгнула от неожиданности. Рол, невозмутимо сложив руки на груди, с усмешкой рассматривал представительницу местного племени воинственных защитниц морали. Тут прискакал, как гигантский шальной котенок, обрадованный Дип: «Ура, я больше не буду одевать седло и изображать тупую скотину! Слава Рэтолатосу!»

На дорогу прихромал слегка помятый Лапит, был уныл, но нашел чем успокоить жену главного погонщика:

— Госпожа, госпожа, позвольте мне представить вам моего старшего брата, он выехал встречать свою невесту.

Рол удивленно открыл рот, посмотрел на Лапита, а потом на то, как смягчается выражение лица жены главного погонщика.

Милэн заметила Мэла, тот держал в руках связанного вампира. Рол едва успел удержать жену от немедленного допроса, поймал, обнял, зашептал:

— Тихо, тихо, изобрази радость, обними жениха. Отойдем подальше от твоих новых знакомых, а там хоть ешь этого вампира…

Обоз остался на день в лесу, сначала Лапит получил несколько монет за день работы с вычетом содержания невесты брата, потом Милэн подарили, как полагается, свадебный подарок, очень красивые украшения, которые стоили, наверно, как боевой гиктус, то есть очень дорого. А Лапиту подарили новое седло, которое Дип пообещал нещадно изгрызть в качестве моральной компенсации. Потом купцы устроили пир в честь будущей свадьбы, пир напоминал свадебный, имитируя половину местных обрядов. Мэл и Нэйл были назначены друзьями жениха, а две дочери главного погонщика — подругами невесты. Главный погонщик несколько раз повторил, что теперь они все родня. Пираты в гостях у купеческой общины расслабились, и с позволения Рэтолатоса напились, вот только к девушкам приставать было запрещено, а свои были опасны, хотя, напившись, свирепые пиратки немного подобрели.

Только вампир, связанный и под постоянным наблюдением, проклинал свою жизнь, своих врагов, и очень тихо — маоронгов. Да тихонько таяло в лесу тело маленькой Эннэ.

* * *

Выехать решили утром, как всегда, конной кавалькадой, Кэргисс напрасно требовал карету. Рэлина предложила брату догнать ее на карете, если сможет, но любопытный Кэргисс так хотел посмотреть на любовника сестры, что согласился на конный переход.

Для менестреля Гаррат сам вывел немолодого, массивного высокого коня гнедой масти, чтобы ничем не напоминал о погибшем Огоньке.

Гэл вышел во двор. В замшевых штанах, в высоких ботфортах, в белой рубашке из тонкого полотна и в замшевой безрукавке он все равно выделялся. Даже широкополая шляпа с пером подчеркивала необычную внешность. Калтокиец погладил огромного красавца коня, с опаской сел в седло и удивился, конь под ним стоял, как вкопанный. Гаррат похлопал гнедого по шее:

— Эго зовут Валун, теперь он твой. Не такой резвый, но надежный.

— Спасибо, — грустно улыбнулся Гэл.

— Да ладно, все забывается, со временем… — проворчал старый солдат и пошел к своему коню. И совсем оборотень был не страшным. Даже очень нормальный… И чего тут можно бояться? Спокойный уравновешенный парень, с таким и в бой можно пойти.

Рэлина вышла во двор, улыбнулась Гэлу, спокойно надела перчатки, делая вид, что не замечает удивленные глаза брата. Кэргисс не отводил взгляда от менестреля и, как только появилась Рэлина, тут же подскочил к ней:

— Сестра! Сестра, кто он? Я таких и не видел. Но зачем ты берешь его с собой? Его же убьют!

— Кто его убьет? — Рэлина почувствовала как будто укол в сердце от предупреждения брата.

— Император. Ладно, был бы деревенский мальчишка, но такой! Он слишком заметен.

— Я беру с собой хорошего менестреля на свадьбу, — перебила брата Рэлина, — если ты будешь молчать, никто ничего не узнает. Он просто менестрель. Ты понял?

Гэл ощутил неприязнь от брата Рэлины — франтоватого юноши с аккуратно завитыми волосами. Солдат Гаррат подъехал и тихо сказал:

— Не обращай внимания, щенок хочет, чтобы его сестра вернула ему положение во дворе. А для этого Рэлина снова должна лечь в койку императора. Но ты поосторожнее с ним. Он не только женщин любит.

Гэл шумно выдохнул. Присмотрелся к напудренному лицу Кэргисса. Странно, несмотря на кружавчики и косметику, по восприятию брат Рэлины был парнем. Хотя по повадкам очень похож на женскую половину двуполых. Тогда о чем говорит Гаррат? И почему-то совсем не хочется знать, о чем говорит Гаррат. Люди всегда способны удивлять, как их не изучай, они подкидывают новые сюрпризы…

Рэлина села в седло и скомандовала в путь.

Кэргисс подмигнул менестрелю и чмокнул губами. Гаррат рассмеялся и пожал плечами, мол, я же говорил. Гэл сплюнул в сторону. До него дошло, о чем хотел сказать старый солдат. Сердито тронул ногами своего нового коня. Валун он и есть валун. Огромный конь качнулся вперед, выставил одну ногу, шагнул, и пошел, раскачиваясь, набирать скорость. Вскоре очень размеренно, спокойно догнал легкого вороного Рэлины, встал вровень с ним и летел вперед на мощных ногах. Не конь, а чудо.

«Солнце» поднялось к зениту. Кавалькада проносилась мимо хуторов, мимо полей, где работали крестьяне, мимо садов, и снова полей, вот и поселок, еще час и въехали на городскую улицу. Гэл посмотрел вдаль и присвистнул, сколько видел глаз, вверх к горизонту только крыши домов среди куполов зелено-синих деревьев. Начиная с соломенных или из коры и заканчивая красными, зелеными, синими черепичными.

Гэл почувствовал, что ему неуютно в большом городе, отвык, наверно. Много людей, все куда-то спешат, никто ни на кого не обращает внимания, толкаются, ругаются, особенно на всадников, особенно вслед. Тенденция — чем выше дома, тем уже улицы, соблюдалась и в этом городе, но потом улицы расширились, и дома еще увеличились. В этом, как сказала Рэлина, новом районе города, дома были как будто из совершенно иной эпохи, двух и трехэтажные кирпичные, с высокими потолками и большими окнами, лепнина на фасадах, вдоль дороги тротуар, аллеи, клумбы, на перекрестке площадь с фонтаном, у фонтана лавочки. По тротуарам степенно прогуливаются одетые в светлые, как будто театральные одежды люди. Мужчины в шляпах с перьями, женщины с высокими прическами, украшенными цветами, с полупрозрачными зонтами, прикрывающими их нежные лица от солнца. Всадники на вычищенных холеных лошадках, женщины в платьях здесь ездили в специальных седлах, свесив ноги на одну сторону. Гэл где-то такое уже видел. Эти прелестные всадницы смотрели на Рэлину, сидевшую на коне по мужски, с осуждением, насмешливо. Здесь слово «мода» имело большое значение.

Невозмутимая Рэлина повернула направо по широкой улице. И всадники поехали вдоль улицы, где роскошные дома едва виднелись за металлическим забором в окружении садов, к домам через зеленые лужайки вели аллеи, дорожки обтекали маленькие фонтаны или пруды с рыбками. Напротив одного из таких домов Рэлина остановила вороного. Слуга поспешил открыть ворота. Атаманша и ее отряд въехали во двор, навстречу им вышла молодая красивая черноволосая пухленькая женщина, чем-то похожая на Рэлину, и чем-то — на Кэргиса.

Слуги забрали лошадей у господ и наемников. Гаррат приказал своим разбойникам располагаться в казарме, потому что они здесь задержатся.

Гэл хотел бы незаметно уйти с разбойниками в казарму, но Рэлина остановила его:

— А ты будешь сопровождать меня, — и уже тише, — не вздумай сбежать, ты пока принадлежишь мне.

— Я помню, — тихо ответил Гэл с вежливым и одновременно насмешливым полупоклоном.

Рэлина усмехнулась:

— Кстати, это и есть дом моей сестры.

— Я догадался, надеюсь, ты позволишь мне увидеть сына?

Она почувствовала очень скрытую угрозу в его голосе, но право слово, и не собиралась прятать от него его детеныша. Спросила у сестры:

— Эллэ, где мальчик, которого тебе привез Гаррат?

Госпожа Эллэ растерялась, покраснела, показала рукой вглубь сада:

— Играет с собакой под присмотром нянек. Разве ты хочешь его отобрать у меня?

Рэлина увидела, что Гэл вглядывается в сад, как будто настороженный зверь, ей показалось, что ноздри его шевельнулись, он взглянул на Рэлину, и она поспешила сказать:

— Иди к сыну, только не смотри на меня так, это пугает.

Госпожа Эллэ Данноги побледнела, и как только Гэл убежал, обхватила себя руками, дрожа от волнения, спросила:

— Этот темный человек — отец Тинни?

Кэргисс тоже заинтересовался, но предпочитал молча слушать, боялся, что сестры прогонят его как в детстве, если он посмеет подать голос.

— Да, это отец ребенка. Разве Гаррат не предупредил, что малыш останется у тебя только на двадцать дней?

— Нет, — промямлила разочарованная Эллэ.

Гаррат осмелился объяснить:

— Я не мог предупредить, ведь мы не были уверенны.

— Ах да, видишь ли, отец малыша был ранен, и мы не знали, выживет он или нет. — Рэлина любила свою старшую сестру, и ей было больно разочаровывать Эллэ.

— Ах, Рэл, я так привязалась к маленькому Тинни, — прошептала госпожа Данноги и смахнула набежавшую слезу, но тут же взяла себя в руки, — пройдемте, родные, я велела приготовить вам комнаты. Ты, Кэсс, остановишься у меня или вернешься во дворец?

— Сегодня хочу побыть с вами, — ответил Кэргисс.

«Конечно, — подумала Рэлина, — с твоим-то бабьим любопытством».

Гэл стоял у дерева, смотрел на сына, играющего с собакой. Одна из служанок первая заметила странного незнакомца:

— Что вы здесь делаете?

Айрэ поднял голову, увидел Гэла:

— Папа, — подскочил, побежал к отцу. Гэл подхватил сына ну руки, прижал к себе.

Служанки застыли, открыв рты.

Эллэ посмотрела в окно, поджала губы, должна была быть сдержанной, и сейчас и тогда, когда на третий день после свадьбы на императорской охоте погиб ее муж, и тогда, когда, горюя, не смогла выносить ребенка. Она только с грустью и любовью посмотрела на младшую сестру и покачала головой:

— Ах, Рэлина…

Рэлина обняла сестру:

— Прости.

— Да будет вам, из-за ребенка, — ляпнул Кэргисс.

— Заткнись, — без злости, но как всегда убедительно попросила Рэлина.

Вечером после ужина госпожа Данноги провожала Рэлину в спальню. Канделябры вдоль стен, огоньки свечей танцевали на сквозняке, в открытые окна веял ветер, принося в дом вечернюю прохладу и запах цветов. Вдалеке слышались раскаты грома, со стороны моря шла темная туча. Эллэ спросила:

— Этот темный?

— Мой менестрель, — ответила Рэлина.

— Твой менестрель. Он будет ночевать в домике для гостей? А малыш?

— Малыш — как ты его устроила, а менестрель у меня.

— Рэл?

— Что?

— Как можно?

— Очень тихо, — усмехнулась Рэлина, — тем более в твоем благочестивом доме. И я прошу тебя, сохрани это как тайну.

— Ах, сестра, ты все-таки когда-нибудь попадешь на плаху за измену, если не опомнишься, а твой менестрель, благодаря тебе, в петлю.

— Тогда малыш будет твой, — беспечно шутила Рэлина.

— Ты неисправима, — грустно качала головой Эллэ.

Раскаты грома слышались уже ближе.

Гэл отнес сына в детскую комнату. Айрэ после разлуки не отпускал его. Цеплялся и требовал обещаний от отца, что тот завтра никуда не денется. Две няньки, неопределенного возраста женщины с роскошными формами, неуклонно, как два стража, следовали за отцом и сыном. Уже через час Гэл перестал обращать внимание на нянек, они начали напоминать ему двух настырных белых роботов. Малыш без умолку рассказывал обо всем, что с ним произошло, и что он чувствовал. О том, как он скучал, как было страшно, и что ел на завтрак, о белом пони, на котором он катался, о ярком воздушном шаре, который летал вчера над городом. О том, как зовут нянек, и что его не пускают к большим лошадкам. Расспрашивал об Огоньке. Гэл рассказал, что с Огоньком все хорошо, что он отпустил рыжего коня пастись на зеленых лугах на волю. А что он мог еще сказать ребенку. Только и говорить, что с теми, кого малыш знал, все хорошо, что они теперь счастливы. Гэл только теперь осознал, насколько близко от смерти был его сын, ощутил, как необъяснимый жар страха поднялся по всему телу до макушки. Ребенок говорил, спрашивал, рассказывал, вцепившись маленькими пальчиками в отцовскую руку, пока не уснул. Гэл сидел рядом с сыном, смотрел на его лицо, не мог заставить себя встать и уйти. Но долг есть долг, и не сказал бы, что все так плохо. Встал и вышел из детской комнаты. Няньки с облегчением вздохнули, проводив его взглядом.

Брат Рэлины, выпив для смелости, поджидал менестреля в коридоре у дверей детской:

— Я хотел спросить, ты и вправду менестрель?

— Менестрель, — ответил Гэл.

— А… — улыбнулся Кэргисс, — тебе нравиться моя сестричка, она красивая.

— Не считаю нужным говорить о своих чувствах.

— А ты нравишься мне.

— Об этом я тем более, не хочу говорить.

Кэргисс неожиданно попытался прижать Гэла к стене, но калтокиец уклонился и оттолкнул придворного франта. Юноша упал под стену и засмеялся:

— Ты дурак! Оборотень. Я тебя на плаху отправлю!

Гэл резко подхватил Кэргисса за шиворот рубашки, поднял и толкнул в стену, не такой ласки ожидал от менестреля брат Рэлины. Гэл прорычал в лицо пьяного ловеласа:

— Я тебя тогда, как вы говорите, с того света достану.

Рэлина вышла из своей комнаты. Гэл задержался, и она решила узнать где. Увидела и услышала, как ее менестрель разговаривает с ее братом, поняла, что должна прервать перепалку угроз:

— Отпусти его.

Гэл разжал пальцы, Кэргисс выпал и сел. Ноги не слушались молодого франта, то ли от страха, то ли от выпитого вина. Менестрель смотрел в глаза разбойницы. Она молча указала ему на дверь своей спальни. Гэл кивнул головой, слегка поклонился Кэргиссу с такой ухмылкой, что юноша решил благоразумно помолчать, и ушел.

Как только дверь закрылась, Рэлина склонилась над братом и отвесила ему звонкую пощечину:

— Ублюдок.

— Да что я такого сказал? — Кэргис попробовал встать, держась за щеку, не удержался на ногах, снова сел и засмеялся, угрожая тонким пальчиком. — А не хочешь делиться своим красавцем, только для тебя, все лучшее только тебе. А мне только пощечины да тумаки. Сестра, называется. Что бы я с ним сделал? Было бы из-за чего так сердиться. — Он сморкнулся, утер разбитый в кровь нос, обижено заныл, — ну вот, в кровь разбила, как всегда, как я завтра во двор явлюсь с опухшим носом?

— Припудришь, — рыкнула разбойница, — а теперь повтори, сволочь, чем ты ему угрожал. Не плахой ли?! Ты хоть понимаешь, что, подставляя его, подставишь меня и себя заодно. Если меня арестуют, тебя выгонят из дворца! Ты соображаешь своей напомаженной головой?

— Да ладно, ладно. Я закрою рот и буду молчать. Я же не дурак, это я просто так сказал… — мямлил сконфуженный Кэргисс. Еще раз попробовал встать на ноги, на этот раз удержался и пошел, держась за стенку в свою комнату, продолжая ныть, — Всегда кто-то важнее, чем я, всегда. И к чему такая красота такому уроду?..

— Бежать бы вам… Он проговорится. Никогда не умел держать язык за зубами, — сказала Эллэ. Рэлина оглянулась, сестра стояла в тени ниши, бледная, едва не плача.

— Не проговорится, ему же хуже будет, не волнуйся, все будет хорошо, — попыталась успокоить сестру разбойница.

— Хотелось бы верить, но ты знаешь, я не верю в чудеса. Особенно сегодня.

Рэлина обняла сестру. За окнами зашумел ливень.

Утром Рэлина собиралась во дворец. Гэл удивленно наблюдал, как лихая разбойница облачается в роскошное платье с глубоким декольте, с узким корсетом и пышными длинными юбками. Горничная затягивала корсет, пока Рэлина, отвыкшая от таких пыток, не взмолилась о пощаде.

Прибежал Айрэ, застыл в дверях, изумленно изучая красивую тетю в шелках и кружевах. Подбежал к большому зеркалу, корчил рожицы, хотел потыкать пальцами в краски на столике. Гэл едва успел оттянуть сына от коробки с косметикой. Малыш своими цепкими ручками успел схватить колье из алмазов, и любовался тем, как блестят камушки на солнце. Рэлина не привыкла к общению с детьми и относилась к Айрэ настороженно, чувствовала себя рядом с ним неуверенно. Сидела в кресле, пока две служанки делали ей прическу, видела в зеркале, как Гэл играет с сыном, и радовалась, что ей нельзя шевелиться. Можно просто наблюдать.

Как-то странно. Что-то невероятно нежное в голосе менестреля щемило в груди и щипало глаза. Его улыбка, и такая любовь в глазах. Рэлина впервые задумалась о том, кем была для этого оборотня та, которая родила ему сына. И смогла бы Рэлина заменить ему ту женщину. Ведь она не осмелилась даже спросить его имя.

Встала, осмотрела себя с ног до головы в большом и очень дорогом зеркале, покачала головой. Может, нужно было нарядиться проще, но ее бы засмеяли придворные. А так пускай знают, что она еще молода и по-прежнему красива.

— Красивая тетя, — сказал Айрэ. Гэл кивнул, соглашаясь.

Рэлина собралась с духом и строго сказала менестрелю:

— Я еду во дворец, а ты остаешься здесь и ждешь меня, попробую как-то помочь твоему другу. И не смей выходить за пределы сада.

Гэл поднял руки ладонями вверх:

— Хорошо, но не говори со мной таким серьезным тоном. И кстати, что мне делать с твоим братом? Если он снова со мной заговорит.

— Мой брат уехал во дворец на рассвете.

— Хорошая новость.

— Не очень, мне нужно его проконтролировать. Слухи среди придворных быстро распространяются.

— Папа, пойдем играть. Я тебе лошадку покажу, — Айрэ дергал отца за руку.

Разбойница не решилась поцеловать менестреля на прощанье при его сыне, и посчитала это дурным знаком.

Как только Рэлина поднялась по ступеням дворца, мимо дворецких в белых ливреях, среди суеты приготовлений к свадьбе, вдоль душистых гирлянд цветов, к ней подбежал мальчик-паж и попросил следовать за ним по приказу императора. Сердце затрепетало, как в юности. Нигде она не испытывала такого страха, как здесь, в роскошном светлом дворце.

Шла мимо придворных, как по углям, под их взглядами — как под плетьми. От этого она бежала, к этому не хотела возвращаться. И искала забвения в боях: сабля, шпага, пистолет, лихой конь, да бутыль вина и верные товарищи. Так проще.

В большой библиотеке у открытого окна стоял император. И вправду лев, с гривой светло-желтых волос, зачесанных назад, с аккуратной бородкой и короткими усами, с красивым мужественным лицом и серыми глазами, которые, казалось, видели человека насквозь. Могучий, широкоплечий, открытый человек впечатлял ростом, силой и зрелой красотой. Рэлина полюбила его еще, когда была четырнадцатилетней девочкой, когда приехала на свой первый весенний бал. С тех пор он не изменился. Говорили, что когда его короновали около ста лет назад, он был таким же. Появился неизвестно откуда, завоевал сердце младшей принцессы, и женился на ней. В летописях говорилось: чтобы получить право на трон, он сражался сам с сотней воинов, и победил дракона. Сам император о своих подвигах никогда не рассказывал.

Он повернулся к Рэлине, улыбнулся, пригласил сесть на диван у маленького столика. На столике были расставлены приборы для чаепития. Император молчал, как будто боялся напугать Рэлину. Она тоже молчала. Села у столика, разлила чай по чашкам, протянула наполненную чаем чашку императору. Дрожащие руки выдавали ее волнение.

Он принял чашку, как будто то был самый драгоценный дар, коснулся ее пальцев. Улыбнулся. Рэлина смотрела на него и понимала, что как бы она не старалась забыть о своих чувствах, ей это не удалось. Он по-прежнему волновал ее.

— Как доехала? Без приключений? Благодаря твоей банде в районе столицы сейчас тихо и безопасно.

Рэлина в каждом его слове слышала упрек. Но постаралась беспечно улыбнуться:

— Хорошо доехала. Остановилась дома.

— Я хотел пригласить тебя пожить в твоих апартаментах, во дворце. Ты же знаешь, без твоего согласия я не переступлю порог твоих комнат.

— Спасибо, ваше величество, но мне будет проще в родном доме.

— Рэл, — император сел рядом с ней взял ее руки в свои большие теплые ладони, — ты все еще не можешь меня простить? А я тебя прощаю.

— За что, Бэн? — Рэлина спросила равнодушно, ласково, но дрожь удержала с трудом.

— За то, что ты избрала себе в возлюбленные пособника убийцы моего дорогого племянника.

Рэлина вскочила, чашка выпала из ее рук, чай разлился. Император присел, оттирая платком подол ее платья:

— Не надо так нервничать, девочка, об этом знаю только я.

— Кэргисс?

— Не совсем, Рэл, — улыбнулся император, — твоя подруга Нарра. Твой брат проболтался ей, она попросила срочной аудиенции у меня, пришла и все рассказала. Ты удивлена. Многие хотят занять твое место, и Нарра не исключение. А потом я вызвал Кэргисса и расспросил его более детально. Не волнуйся, я его не бил. Не понадобилось.

— Я знала, что долго наряжаться вредно, — удрученно проворчала Рэлина, вздохнула, с опаской спросила, — Что ты со мной теперь сделаешь?

— С тобой ничего, — пожал плечами Император, — что я могу с тобой сделать, ты все еще любимая мной женщина, разве что задержу во дворце. Но я хочу посмотреть на него, на того, кто оказался достоин твоего внимания. За ним уже послан отряд.

Рэлина похолодела:

— Бэн, — выдохнула она, — его нельзя арестовывать.

— Он что, и вправду оборотень? — усмехнулся император.

— Я же сама все видела.

— Я думал, у страха глаза велики, а ты так и не приехала утешить меня и рассказать, как погиб мой драгоценный племянник, — пожал плечами император, и протянул Рэлине руку, — идем, познакомишь меня со своим оборотнем, обещаю, я его сразу не убью.

— Бэн, — Рэлине казалось, что она сейчас умрет, — Бэн, прошу тебя, отпусти его. А он разве уже здесь? — Рэлина оглянулась, у приоткрытой двери стоял доверенный воин императора, — Как?

— И против твоего оборотня, любимая, найдется управа, — усмехнулся император и потянул Рэлину за собой.

Бесшабашная воительница сжалась в птенца, она не терпела себя такую, безвольную игрушку — куклу в руках императора-кукловода. Замирала и подчинялась. Он был слишком решительным, слишком сильным и очень властным. Император ревновал и хотел незамедлительно посмотреть на соперника.

То была тайная комната в башне, туда не просто было проникнуть, но еще сложнее выбраться из нее. Все во дворце боялись той комнаты, знали — оттуда только две дороги, одна вниз в подземелье, вторая на плаху. Крут был император с предателями и изменниками, с убийцами и ворами. Рэлина тоже подумала, что ее не выпустят больше из страшного каменного мешка, куда тянул ее император. А он крепко держал ее руку. И был неумолим. Очень хотелось поджать ноги как в детстве и расплакаться. Но духу не хватало даже на такой детский протест. Бежала за императором, смотрела на его широкую спину, ей казалось, что он и сам оборотень, огромный страшный оборотень.

Когда Бэн втянул Рэлину в каменный зал, и за спиной закрылась тяжелая железная дверь, она вздрогнула и не сразу решилась выглянуть из-за спины императора.

Менестрель стоял у стены, его не сдерживали ни цепи, ни веревки, как будто он пришел сюда добровольно, или его заманили? Рядом с ним два стражника.

Гэл и вправду пришел сюда добровольно. Как только карета Рэлины выехала за ворота и скрылась за углом улицы, дом и сад внезапно заполнили вооруженные люди, офицер сказал, что менестреля ждут во дворце, попросили не сопротивляться. Гэл решил, что устраивать бой в доме Эллэ не по правилам хорошего тона, к тому же в этом доме был Айрэ. А еще он не прочь был попасть во дворец, зачем усложнять себе жизнь, если его проведут туда с эскортом и без лишних вопросов. Ведь тогда Рэлина не сможет сказать, что он нарушил запрет. Он и пошел.

Теперь стоял перед императором.

Рэлина смотрела то на лицо Бэна, то на лицо менестреля. Менестрель спокоен, только глаза как будто светятся в свете факелов. А вот Бэн повел себя странно, сначала он застыл, долго смотрел на менестреля, изучал, заволновался. Недоверчиво качнул головой и громко приказал, как будто хотел криком выплеснуть весь свой гнев:

— Стража, вышли вон!

Рэлина вздрогнула, отступила на шаг назад.

Менестрель, слегка наклонив голову влево, внимательно смотрел на императора, как будто тоже хотел вспомнить что-то далекое и неуловимое как сон.

Стража вышла.

Рэлина собирала в себе всю смелость, чтобы смочь защитить оборотня. И то, что произошло, когда они остались втроем, ее поразило настолько, что она буквально остолбенела.

Император прошипел в ее сторону:

— Ну, девочка, я тебя поздравляю, это талант находить таких мужчин, — и, шагнув к менестрелю, опустился перед ним на одно колено, склонил голову, приложил руку к сердцу, — приветствую тебя, Старейшина.

— Ты тот переводчик, при императоре Ралры — Нкагое, — вспомнил Гэл, — встань, я не люблю этих церемоний.

Бэн поднялся с колен:

— Будь моим гостем, Старейшина.

— Благодарю за приглашение… Да уж, у меня и нет иного выбора, — хмыкнул Гэл, — я здесь застрял.

Рэлина не понимала, что происходит, и как такое могло случиться, и кто на самом деле этот оборотень, если сам император склонился перед ним.

Оба, и император, и менестрель, как будто забыли о ней. Бэн пригласил гостя в свой кабинет, был вежлив и гостеприимен, восторжен, смотрел на менестреля как на божество, предложил пообедать с ним и отведать какой-то напиток, о котором Рэлина и не слышала раньше. Шла за мужчинами, чувствуя себя совершенно одинокой и забытой. Не понимала — они оба не решаются ей что-либо сказать, опасаясь нарушить равновесие, позволяющее не помнить в эти минуты, что она стоит между ними.

Сидели втроем за рабочим столом, в кабинете императора, совершенно разные, в чем-то неуловимо похожие. Немного выпили, закусили. Император обвыкся, и уже не смотрел на Гэла с удивленным восхищением. Предложил сигары из драгоценного здесь табака. Гэл не любил сигар, но так хотелось курить. Завязался разговор.

— Как ты сюда попал? — спрашивал Бэн.

— Враги забросили, чтобы сестра не противилась слиянию, — с досадой ответил Гэл.

— Какому слиянию? — удивился сэнпийский император.

— Слиянию Братства и Совета.

— Ничего себе новости. А война закончилась?

— Закончилась мирным договором. Приперли они меня к стенке, предложили слияние, вот и закончилось. Боюсь, теперь гражданская начнется.

— Не люблю войны, — сказал император, — выпьем за мир.

— За мир, — согласился Гэл.

— А если бы не ребенок, они тебя смогли бы выкрасть?

— Нет, я бы не дался. Но, к сожалению, они хорошо все рассчитали.

— Да, повезло тебе с врагами. Не знаешь что забавнее умные враги, или глупые друзья, вред от тех и других равнозначный. Да ладно, ладно, я не буду расспрашивать о том, какая крыса пробежала между Советом и Братством, вижу по глазам, что не расскажешь.

— А тебя как сюда занесло?

— Ну, — Бэн замялся смущенно и одновременно хвастливо, — так, женился наш император, ты помнишь, каким он был? — Гэл кивнул. — Ну так вот, — Бэн засмеялся, — Его молоденькая жена ко мне сама пришла.

— А ты даже не провоцировал? — усмехнулся Гэл, — думаешь, не помню, как ты вокруг моей сестры увивался.

— Но я же не знал, — снова смутился Бэн.

— Да ты умудрился заигрывать с ней в присутствии ее мужа.

— Я вас позабавил тогда, — улыбнулся Бэн, — давай за любовь выпьем. Я, кстати, еще долго по твоей сестре тосковал.

— Пока юная императрица сама к тебе не пришла, — засмеялся Гэл, — и что было дальше?

— Да ничего такого, я только раздел ее, тело — сказка, но пришел император, и я, едва успев натянуть на себя нижнее белье, выпрыгнул в окно и, как был, вскочил в первый кораблик. Топлива хватило хорошо разогнаться и сбежать от погони.

Гэл давно так не смеялся, предложил тост:

— Выпьем за удачу.

— За нее — верную изменницу, — согласился Бэн, и сам теперь император.

Рэлина выпила залпом несколько рюмок светло-коричневого напитка, странно пахнущего, с горючим горьковатым вкусом, появилась странная легкость и легкомыслие, она решила все-таки напомнить и менестрелю и императору о том, что она здесь рядом с ними, решила высказаться, пока язык слушался:

— И что? Ну, ему, — она указала рукой на менестреля, — я точно не нужна. Долг за сына отдает. А ты, Бэн, мне не нужен, хоть я и люблю тебя. И его люблю. Но не будь ты, Бэн, императором, я бы с тобой была. Всегда тебя любила, — высказалась, и ее голова склонилась, облокотилась на руки. Рэлина засопела.

Гэл и Бэн переглянулись. Бэн встал, взял Рэлину на руки, положил на кушетку, укрыл своим плащом:

— Непривычные они тут к бэргу.

— Зато к самогону очень даже, — Гэл вспомнил Янни, прикусил губу, помолчал, вспомнил ночь, когда Рэлина пришла к нему с бутылкой вина. — Она вообще быстро пьянеет.

— О каком долге говорила Рэл?

— Она моего сына спасла, я обещал быть с ней двадцать дней.

— Ты ее любишь? — Император облокотился могучей ручищей об стол, наклонился вперед, как зверь готовый к атаке.

— Она мне нравится, — бесстрашно ответил Гэл.

Бэн откинулся на спинку кресла:

— А я ее люблю, не так, как других, по-настоящему, еще с тех пор, как она куклой-подростком во дворец на первый весенний бал приехала. Следил за тем, как она растет, учил ее всему что знал, даже не заметил, как она выросла. Понял только когда она сама меня осмелилась поцеловать на охоте, когда я с коня упал… Вот и терплю все ее капризы. Позволяю шастать по лесам с саблей и пистолетом да бандой головорезов, жду пока остепенится. Сам же, глупец, научил и сабельному мастерству, и верховой езде, и метко стрелять, и людьми руководить… Что не сделаю, все себе во вред.

— Она не терпит твою челядь дворцовую, от этого и бегает.

— И что мне делать? Ты же Старейшина. Ты мудрый. Посоветуй.

— И что с того, что я старейшина, и с чего это я мудрый? Меня жена бросает, развода требует, а ты говоришь — мудрый. Да и империю свою я почти пр……, да ну его…

— Выпьем, — предложил император, — Выпьем за наших любимых. Но я же не могу позволить, чтобы моя с тобой дальше была, сколько там тебе осталось долга?

Гэл рассмеялся:

— Я не считал.

— Выпьем.

— Согласен.

— Нет, ну ты, конечно, Старейшина. — Развел ручищами Бэн, — а я всего лишь император куска планеты.

Гэл решил перевести щекотливый разговор в другое русло:

— Слушай, у меня тут мальчишка, бессмертный, в твоем подвале, не руби ему голову.

— Но он же убийца, я не могу его помиловать. Я тут едва законность наладил, сам чтю.

— Повесь, он же бессмертный, — пожал плечами Гэл, — похоронят неглубоко, я заберу.

— Выпьем.

— Согласен.

— А корабль где? — спросил Гэл.

— Он сломан. Кандар, когда экипаж где-то в глубинке высадил, не задумывался, что пассажирский гигант — это не простой космический катер, и сажать такую глыбу нужно уметь. Не справились его пилоты с управлением, уронили корабль на скалы, а потом он сам под собственной тяжестью в море рухнул. Вот тогда пробоину в отсеке двигателя и получил. Не знаю, что они с кораблем делали, но смогли вытащить его с воды, наверно, на гравитационных платформах. Расширили гроты, построили док, базу, воду с корабля откачали, как смогли, отремонтировали, но двигатель не восстановили. А у них там полный запас горючего, и на взлет, и до восьмой долететь, и на посадку хватит. Там два хороших инженера были, но они сбежали. Наверно, знают, что двигатель не восстановить, вот и бегают от мага. Хотя мне доложили, что нашел он их. Театр бродячий расстреляли… Не ты ли там в менестрелях играл?

Гэл кивнул, говорить о театре не мог, слишком еще болели воспоминания.

— Ну, может Дар и Дан смогут двигатель восстановить? — предположил Бэн.

— Сказали, что невозможно его восстановить. Но я сам хочу посмотреть. Я же помню времена первых кораблей, может, возникнет идея.

— Кандар тебя на базу не пустит. Разве что я посодействую, с купцами тебя отправлю, как-нибудь загримируем, чтобы не узнал.

— Я не просто политик, Бэн. Я хороший разведчик и не безнадежный диверсант. Я туда очень тихо проберусь, очень тихо.

— Даже так… Помню, слышал, что ты верховодишь калтокийцами, но не верил, думал — сплетня. А что если Кандара ликвидировать? Надоел он мне.

— Хорошая мысль, давно мечтаю, да не везет пока. Он меня уже два раза убил, а я его пока один, и то, как видишь, не до конца, неправильно. Тем более он мне уже две жизни задолжал, кто знает, что с остальными случилось.

— Я распоряжусь найти уцелевших, — пообещал император.

— Спасибо, — ответил Старейшина.

— Выпьем.

— Выпьем. А… зачем ему дети?

— Дети?… — переспросил Бэн, почесал за ухом, — Дети… Ну, так бойцы нужны и рабочие, вот и воспитывает из местных детей.

— Ублюдок.

— Согласен.

— Выпьем.

* * *

Вампир отказывался говорить, он даже не признавался, что причастен к делу о похищении Старейшины. Но Рэтолатос умел уговаривать. Когда ноги Ларсарда начали исчезать, и тот понял, что они не становятся невидимыми, это пропадает связь между атомами его тела — рассказал все, что знал, лишь бы его восстановили.

Не восстановили…

Ларсард проклял творцов, прежде чем исчез его рот.

Рол уничтожил атомы, из которых раньше состоял вампир. Долго еще едва заметные светлячки вспыхивали в воздухе.

— Я полечу с тобой, — сказал Рэтолатос жене.

— Хорошо, — ответила она и улыбнулась.

Конец первой книги

1997–2011