Гэл, Айрэ и Кэрфи двадцать пять дней спустя преодолели горную гряду.

Ночью с горы калтокиец видел огни какого-то поселения и на рассвете решил съездить туда, раздобыть какой-то еды. В последние десять дней они ели только мясо. Кэрфи и без еды смог бы выжить, так как бессмертный, а ребенку следовало-таки разнообразить питание, и овес у лошадей закончился.

Рыжий конь, как только увидел, что вокруг него ровное пространство, начал подпрыгивать, отбивать задом и вздыматься на дыбы, видимо, таким образом он выражал радость, что нескончаемые скалы закончились. Хотя странно, родился конь в горах, а гор не любил. Гэл и хотел бы разделить радость с конем, если бы не сидел в седле. Попытался успокоить и сдержать Огонька, потом ругался с ним, но все-таки сдался и позволил коню скакать, как тот сам хотел: вольно и быстро.

Хорошо здесь было, на этой незнакомой земле: ласковое «солнце», теплый ветер, наполненный запахом скошенной травы, прямая сбитая дорога, зеленые поля за горизонт и редкие островки небольших ветвистых деревьев. Вдалеке — темная линия леса. Гэл поддался мимолетному порыву, бросил повод и раскинул руки. Дорога стелилась под ноги рыжего коня желтой лентой, купол яркого неба в пятнах низких белых облаков плыл над головой, и было ощущение полета. Снова отросшие до лопаток волосы развевал ветер, чувство свободы переполняло легкие до крика. Но Огонек внезапно остановился, он увидел телегу. Беспечного всадника выбросило на шею коню. Ругаясь, он вернулся в седло.

Испуги Огонька непредсказуемы, непонятны, заподлисты — рыжий жеребец застыл столбом, рассматривая большую, крытую пологом телегу, которую тянул четверик разношерстных мощных лошадок с толстыми ногами, заросшими пушистыми щетками над копытами. Телега поравнялась с всадником, управлял ею смуглый толстяк в ярком жупане и шерстяной шапке с пером, под жупаном блестящая рубаха, ворот застегнут красными стеклянными пуговками. На ногах возницы добротные остроносые кожаные сапоги с каблуками.

Лишь пустыня да каменная гряда разделяет дождливые холмы и эту теплую страну, а так разнится одежда.

Мужик, подозрительно прищурив глаза, рассматривал всадника и его длинноногого, рыжего коня. Хмыкнул и с насмешкой, на грани вежливости, спросил:

— Удержались?

Язык местных жителей немногим отличался от языка их сопланитариев, живущих за горами. Гэл кивнул, понимая, что этот хорошо одетый человек, скорее всего, купец, начал разговор из вежливости, и вежливость требовала поддержать разговор. Калтокиец улыбнулся и спросил:

— Город далеко?

— Город? — переспросил купец, — так вон, за холмом. Вы заблудились?

Почтение кузнеца было на грани покровительства и сострадания. Гэл ответил дружелюбно, но сдержанно, как того требовал подобный стиль разговора:

— Я впервые в этих местах.

— Тогда мой вам совет, не отъезжайте далеко от дороги, здесь много тропок и разных дорог, заблудитесь.

— Спасибо. — Гэл доброжелательно улыбнулся.

— Удачи вам…

Купец, видимо, принял его за кого-то другого, за того, кого следовало жалеть, опасаться и все же уважать. Не смутила купца одежда на всаднике: простая полотняная рубаха, неопределенного цвета старая поношенная кожаная безрукавка, такие же штаны, да протертые сапоги. Не смутили длинные спутанные волосы. Все воспринималось, как будто иначе и быть не могло.

Гэл кивнул головой и поспешил разминуться с почтительным купцом. Предположил, может, некто высокопоставленный и всем известный, в этих местах похож на него? Отдаленно. Хотя трудно предположить, что некто высокопоставленный одевался бы как бездомный бродяга.

За указанным холмом и вправду был городок. Высокая стена давно уже не удерживала дома в своей тени, извилистые улицы расползлись от каменных стен в разные стороны, пренебрегая надежной защитой. Двухэтажные дома, крытые ярко-синей черепицей, теснились друг к другу, нависая раскрашенными в яркие цвета деревянными балконами над каменными улицами. Чем дальше от стены, тем проще и ниже дома, тем меньше окна, но в окнах — толстое стекло, а крыши в тех бедных домах или из сухой жесткой травы, или из древесной коры. Дома выбеленные каким-то веществом, вокруг дверей и оконных рам красный растительный узор. Еще дальше у домов были даже огородики, окруженные плетенной из лозы изгородью. Вдоль кое-где закрепленной камнями улицы на лавочках сидели старушки, а прямо на пыльной дороге играли дети. Преимущественно все смуглые и черноволосые.

Навстречу шла роскошная женщина в ярко-красном платке с бахромой, на плече коромысло, на котором болтались два пустых ведра, она уступила всаднику дорогу. Девушка в белой вышитой рубашке засмущалась и покраснела, застыла у плетня, теребя кончики трех косичек, сплетенных в одну разноцветными лентами. Бабка в белом платочке погрозила клюкой, когда всадник объехал играющих детей, босой мужчина, подстриженный, как будто его кто специально под кастрюлю стриг, в серой полотняной рубашке и крашенных темно-синим холщевых штанах, незаметно, но презрительно плюнул в след и поспешил перейти дорогу. Странное неоднозначное отношение.

Выше разбитую колесами и копытами грунтовую дорогу сменила улица, вымощенная камнем, вдоль улицы узкий тротуар, первые этажи домов каменные, вторые глиняные, закрепленные деревом. Крыши черепичные. На встречу вышли две женщины в темных платьях и белых передниках с кружевом, они держали перед собой большие корзины. Из-за поворота выехала двухколесная тележка. Лошадка, тянувшая ее, была толстая как Летун, с длинной, заплетенной в косу гривой. Гэл остановил Огонька, вежливо спросил возницу:

— Почтенный, не подскажете ли, где здесь рынок?

— Прямо поедешь, вон под ту арку, там рынок, — крикнул возница и подогнал лошадку бичом.

Окна в домах с деревянными рамами, в окнах пестрые занавески, вазоны с цветами на подоконниках, на уровне второго этажа попадались мостики через узкую улицу, на мостиках кадки с растениями.

Чем ближе Гэл подъезжал к стене, тем уже становились улицы, исчез тротуар. Может, там за стеной лошадь вообще не сможет протиснуться, застрянет между стен. К счастью, рынок расположился под стеной, а не за.

Богатые, медлительные и гордые женщины в белых чепцах, в ярких кружевных платьях ходили в сопровождении слуг. Рассматривали товар и брезгливо кивали служанкам на то, что нужно было купить, внимательно следили за торговлей и встревали, если цена не устраивала. Ругались эти мещанки не хуже торговцев. Жены ремесленников, в темных платьях в передниках, быстрые, острые на язык, толкались своими корзинами, пробивая себе дорогу к намеченному лотку. Купцы громко расхваливали свои товары. Дети бегали между рядами, пытаясь незаметно стянуть с прилавков все, что плохо лежало. Нищий цепко и внимательно изучал лица людей, как настоящий шпик, видимо, за свое доходное место должен докладывать стражникам обо всем подозрительном, что видел. А вот и стражники, на серых лошадках, в красных мундирах и высоких шапках, надвинутых по брови. Сабли в деревянных ножнах, пристегнутых к поясу, арканы, скрученные кольцами на луке седла. Они внимательно и грозно следили за торговыми рядами, но старались не замечать чужака на рыжем коне.

Гэл проехал мимо рядов, где продавались ткани, бижутерия, одежда, мимо лавок, где торговали саблями, шпагами и самострелами. На дождливых холмах огнестрельного оружия не было. А здесь продавали даже бомбарду, значит, должны быть пушки. Но оружие его сегодня не интересовало.

Овощи разложены на мешках, прямо на земле, мясо на деревянных поддонах. В корзинах настоящий хлеб из дрожжевого теста, булки, пирожки и сладости. Торговала хлебом пышная молодая женщина в яркой юбке и белой рубашке. На голове булочницы платок в красные цветы, из-под платка кокетливо выглядывают две темные пряди, прилипшие к щекам, на щеках нарисованы бордовые кружочки, видимо, символизирующие румянец.

Гэл спешился. Торговка хлебом улыбнулась ровными белыми зубами. Гэл тоже улыбнулся и протянул торговке монету из желтого метала, он знал, что это золото, но не знал, насколько здесь ценится этот метал. Горные жители котороым он подковал двух маленьких пони, заплатили за работу грубыми самодельными блестящими кругляшками, словно обычной мелочью, но обещали, что на равнине эти монетки могут пригодиться. Вот настал момент проверить, пригодится ли.

Торговка повертела монету, попробовала ее на зуб, улыбнулась еще шире и предложила хлеб на выбор. Гэл выбрал две буханки хлеба и десяток пирожков, оттянул за повод Огонька от корзины. Булочница неожиданно протянула сдачу, пять тяжелых медных монет с гордым профилем местного правителя, и спросила:

— Вы давно из столичных земель?

— Давно, — ответил Гэл, избегая расспросов о том, о чем он понятия не имел, и снова одернул свою нахальную лошадь. Огонек обижено фыркнул, резко задрал голову вверх, едва не выбив из рук Гэла хлеб. — Чтоб тебя, наглая скотина. Извините, совсем обнаглел.

Булочница рассмеялась и даже помогла спрятать хлеб в седельную сумку.

Торговцы все были вежливы, не обманывали, предлагали лучший товар… Мясник с опаской спросил:

— Неужели вы решили остановиться в нашем городе?

— Нет, я здесь проездом, — успокоил его Гэл, положил мясо в седельную сумку, одернул Огонька, заинтересовано принюхивающегося к колбасам, висящим на палке над поддоном, и поспешил уйти. Ругался с конем:

— Если ты начнешь есть колбасу, я тебя подарю мяснику. Вредная лошадь.

Оставалось купить овощи, и если хватит денег — что-нибудь сладкое для сына.

Летун и Вороной паслись под огромным деревом. Дерево было похоже на скалу посреди моря, и такое же одинокое, вокруг только высокие, желтые от солнца травы.

Летуна Гэл, перед тем как уехать, стреножил, сельская лошадка была привычна, а Вороной, признав в Летуне образ табуна, никуда не уходил.

Кэрфи сидел в тени дерева. Айрэ играл маленьким космическим корабликом, вырезанным из дерева: приседал, изображая посадку, вскакивал и бегал, оглашая взлет:

— Комничиский двигатель сключен, сноловое поле сабильно!

— С папой летал? — улыбнулся Кэрфи.

Айрэ, смешно копируя отца, серьезно кивнул головой и дальше продолжал повторять услышанные когда-то команды:

— Корабл на курсе. Старт! — И малыш побежал вокруг дерева, шипя, как двигатель космического корабля.

Кэрфи улыбнулся и, закинув руки за голову, незаметно задремал.

Разбудил халкейца едва слышный стук копыт. Кэрфи решил, что вернулся Гэл, открыл глаза, увидел облако пыли, а в нем, как в темной грозовой туче, тени шести всадников. Халкеец вскочил. Всадники остановили лошадей. За всадниками прибежали три человека, у каждого в руках поводки, сдерживающие по десятку сухопарых, длинноногих, узкоголовых ушастых лающих псов.

Кэрфи привык видеть сэнпийцев суровыми воинами и застенчивыми женщинами, сдержанными в одежде и поведении. Смуглые всадники в пышных ярких одеждах, украшенных кружевами и перьями, показались ему ряжеными актерами. Как будто для контраста мужчины, державшие собак, были одеты в серые, невзрачные приталенные пиджаки. Псари прикрикнули на собак, собаки замолчали. Айрэ с деревянным корабликом подбежал к Кэрфи, остановился, разглядывая всадников.

Женщина любовалась Кэрфи. Мужчина ревниво хмурился.

Ее звали Рэлина — она была когда-то фавориткой императора. При дворе ходили противоположные сплетни: от — сбежала со двора и теперь скрывается в провинции, до — император сам прогнал надоевшую, любовницу, как только та стала старше, и запретил ей показываться во дворце. Раз в году Рэлина навещала племянника, императора Лингира, изгнанного со двора на провинцию.

Когда племянник императора жил при дворе, он слыл слишком увлекающимся человеком: увлекшись прелестями дамы, заказывал ее на ночь своим подручным, а днем обнаженной выталкивал из кареты посреди городка или поселения с тремя золотыми монетками в ладони. И неважно было, чья это дочь или жена. А еще шептались, что очень красивых он убивал, не желая расставаться. Но мертвых не нашли, и Лингира выслали, хотя дядя-император сделал все возможное, чтобы подвести племянника поближе к плахе.

К сожалению императора, высоко почитаемые судебные законы, о которых он сам так рдел, могли подвести Лингира только к тюремному заключению, или, если считаться с высоким положением в обществе, выселению в провинцию. Император рекомендовал тюрьму, но его жена и свояченица — мать Лингира, взмолились, защищая мальчика, обещая, что тот исправится, когда повзрослеет. Куда уж взрослее — Лингиру тогда исполнилось двадцать восемь.

Рэлина была для Лингира сокровенной мечтой или болезненным бредом, он ее желал и боялся. Бывшая фаворитка императора слыла опасной, ее всегда сопровождал мрачный, огромного роста солдат, который никогда не улыбался, мало говорил, но очень быстро действовал. Лингир уже потерял троих подручных, заказывая Рэлину на ночь. Хотя, если бы Лингир не кривил душой, изображая из себя смельчака, то выяснил бы сам для себя, что не в солдате дело, однажды он обнял Рэлину, и мгновенно острая шпилька, похожая ни стилет, оцарапала его подбородок.

Рэлина пошутила, что император будет только рад благополучному уходу горячо любимого племянника в мир иной. Лингир вспомнил, что она командует имперским отрядом, патрулирующем пригород столицы и окрестные поселения, отступил. Отряд Рэлины часто сравнивали с разбойничьей бандой. Лингир не хотел умирать.

Вот уже второй год Рэлина приезжала к изгнаннику. Лингир догадывался, что приезжает она по приказу дяди. Унижался перед ненавистно-любимой гостьей, устраивал ей королевские охоты и пиры. Старался заполнить дни гостьи, опасался оставлять ее без своего настырного внимания. Ведь узнай она хоть одну сплетню, распространяемую болтливыми крестьянами, и дядя император точно отправит племянника или на каторгу в кандалах, или на плаху.

Шел второй день визита. Рэлину утомили и охота, и общество Лингира. Она мечтала вернуться в свой лесной дом и смыть с себя сладкий запах духов, которым провонялись не только все комнаты в усадьбе Лингира, но и конюшня, даже в еде чувствовался мерзостно-сладкий привкус. А тут этот статный, необычно привлекательный юноша и ребенок. Приятное лицо незнакомца после двухдневного созерцания физиономии Лингира было восхитительным.

— Какой красивый мальчик… — тихо сказала Рэлина.

Лингир презрительно скривил тонкие бледные губы:

— Не думал я, моя красавица, что вы можете польститься на грязного бродягу.

— Я не польстилась, я восхитилась, — рассмеялась Рэлина, и указала хлыстом на Айрэ.

Нарра, хрупкая девушка с белыми кудряшками в маленькой шляпке с вуалью, подруга Рэлины, увидела, на кого указал хлыст, взглянула на побледневшего Лингира и засмеялась. Лингир услышав смех за спиной, неожиданно выхватил шпагу, и воткнул шпоры в бока высокого длинноногого коня, направляя его прямо на Кэрфи.

Кэрфи не понимал, что происходит: красивая темноволосая женщина в широкополой шляпе, украшенной перьями, улыбалась ему, а одетый в театральный костюм пухлый мужчина выхватил шпагу из разукрашенных блестящими камнями ножен и с криком толкнул коня вперед. У агрессивного франта с обвисшими щеками, обрамленными каштановыми локонами, глаза блестели как у наркомана.

Халкеец опомнился, выхватил из-за пояса меч Фэрраса, из-за неуклюжести ненароком разрезав рубаху, и стал в стойку, загораживая собой Айрэ. Но конь под толстяком неожиданно споткнулся, и всадник выпал из седла под ноги халкейца. Прекрасная смуглянка звонко рассмеялась. Толстяк с рыком вскочил, взмахнул тонкой шпагой и набросился на халкейца. Кэрфи еще не знал, чем защита отличается от нападений, а меч от шпаги, к тому же он был на полголовы выше своего неожиданного соперника, и ломовым встречным ударом отмахнулся от легкой шпаги. Толстяк остановился.

Рэлина уже не смеялась, ее взгляд стал жестким, темные брови почти сошлись на переносице. На бордовом камзоле толстяка не сразу стало заметным проступавшее пятно темной крови. Лингир внезапно рухнул лицом вниз к ногам Кэрфи. Рэлина почувствовала привычный сладковато-рвотный запах, меч Фэрраса вспорол Лингиру живот. Нарра закричала. Трое мужчин, сопровождавших Рэлину и Лингира, выхватили из чехлов странные трубки с блестящими, украшенными резьбой и позолотой рукоятками, и направили в халкейца. Кэрфи понял — это огнестрельное оружие.

— Брось меч. Смерд, — приказал солдат Гаррат, большой мужчина с седыми вьющимися волосами, морщинистым лицом, украшенным двумя перекрестными шрамами. Взгляд серых холодных глаз незнакомца напоминал взгляд Гэла: подозрительный, всезнающий, оценивающий, равнодушный и умный. Он единственный, кто сохранял спокойствие и был готов действовать.

Приказ седого Кэрфи выполнять не спешил. Седой выстрелил. Тяжелая свинцовая пуля застряла в мягких тканях предплечья, Кэрфи выронил меч Фэрраса. Еще один мужчина с коротко стриженными темно-пепельными волосами, рослый и широкоплечий, с едва заметным шрамом от ожога на скуле — отставной палач Алгар, спешился и, целясь в халкейца, четко предложил:

— Ляг на землю и руки положи на голову.

Айрэ стоял, открыв рот. Нарра потребовала у третьего мужчины, франтоватого, изысканного молодого человека, брата Рэлины Кэргисса, снять ее с коня. Спешившись, она невозмутимо направилась к дереву, Алгар преградил ей путь:

— Сударыня, как вы можете быть так легкомысленны, этот человек — убийца.

— Я хочу забрать ребенка… — капризно ответила подруга разбойницы и позвала Айрэ, — Иди сюда, маленький.

Айрэ спрятался за Кэрфи.

Рэлина оставалась в седле.

Обстановку разрядил огромный темно-серый зверь, прыгнувший через головы всадников.

Зверь застыл между халкейцем и сенпийцами, как будто предлагая себя рассмотреть и отбросить все мысли о сопротивлении. Кони бросились врассыпную, а собаки легли на землю, подобострастно глядя на хищника, как на вожака.

Гаррат и Рэлина удержались в седлах. Кэргисс едва только успел вернуться в седло, как вылетел, тут же вскочил и побежал вдогонку за своей лошадью. Алгар не справился с конем, конь понес, кобылка Нарры умчалась следом. Нарра застыла столбом, не смея пошевелиться. Рэлина развернула взвившуюся на дыбы лошадь, попыталась рассмотреть зверя. Вороной под ней топал ногами, размахивал головой и тихо ржал, она встретилась взглядом с желтыми глазами огромного чудовища и почувствовала, будто проваливается в темноту, даже конь под ней успокоился.

Гаррат крутил своего испуганного коня, стараясь удержать на месте и загородить госпожу. Зверь не нападал, застыл, оскалив белые клыки. Гаррат не мог выпустить из рук повод и зарядить пистолет. Бросаться с ножом или шпагой на такого огромного монстра было самоубийством, как и толкать на него коня, зверь оказался как раз в размер большой лошади.

Кэрфи ошеломленно смотрел на лицо убитого Лингира. Летун спокойно продолжал пастись, а конь Фэрраса поднял голову, вытянулся на мощных ногах и застыл, шумно втягивая воздух ноздрями. Конь Лингира спрятался за Летуном и Вороным.

Айрэ подбежал к Гэлу и обнял его лапы.

— Уходим… — прошептал Гэл, стараясь не открывать пасть больше, чем требовалось для оскала.

— Куда? — растерялся халкеец.

— Подальше отсюда.

Кэрфи подхватил Айрэ, котомку, меч, и побежал к лошадям. Гэл медленно отступал за халкэйцем, не сводя глаз с всадников.

— Мы их отпустим? — спросил Гаррат у своей госпожи.

— Хочешь сразиться с этим зверем? — улыбнулась Рэлина. — Уезжаем. Заедем в деревню за телегой и крестьянами. Надеюсь, когда вернемся, этот парень заберет отсюда свою зверюшку.

— Император потребует найти убийцу его племянника, — возразил Гаррат.

— Потребует. Найдем, — равнодушно ответила Рэлина.

— Жаль парня. Лингир сам напоролся, — солдат позволил себе искривить рот в усмешке.

— Тсссс, — прошипела Рэлина, — как бы император не относился к Лингиру, мы будем почтительно и театрально скорбеть. Императору я напишу письмо, в котором все детально объясню. Надеюсь, Алгар не пострадает. Возьми Нарру в седло.

Гэл и Кэрфи ехали целый день сначала галопом, потом шагом, дальше и дальше, но к вечеру Айрэ проголодался, а кони устали и спотыкались на ровной дороге. Гэл предложил Кэрфи остановиться на ночлег в лесу. Глубоко в лес не заходили, прошли метров сто, расположились между деревьями, развели костер. Мясо, конечно, приобрело характерный запашок, болтаясь целый день в седельной сумке, но если его хорошенько прожарить на огне, а в котелке сварить кашу…

Кэрфи молчал, молчал в дороге, молчал, расседлывая коня, молчал, когда Гэл послал его собирать хворост. Мрачно молчал, угрожающе задумчиво. Гэл уже готов был к очередному глупому поступку молодого, горячего бессмертного.

И услышал:

— Я приношу только беды, теперь нас будут преследовать за убийство. Я должен уехать.

— Ты не виноват, — как можно спокойнее ответил Гэл, — он сам напоролся на твой меч.

— Тебе без меня будет проще. Я возьму только своего коня, — продолжал халкеец.

— Ты решил остаться на этой планете?

— Нет, но у тебя смертный сын. А я только то и делаю, что подвергаю его опасности. Как тогда, когда я помог Нэллеи бежать, и теперь… — Кэрфи схватился за голову и начал раскачиваться. — Как глупо, это же был живой человек, а я его убил как… как, глупо случайно… Я должен побыть сам, я должен научиться контролировать себя, я уезжаю. Покажи мне направление, в котором я должен идти.

Гэл знал — глупость порождает глупость, но не знал, как остановить Кэрфи. Спросил:

— Как же я останусь сам, с Айрэ?

— Без меня тебе будет проще… и безопасней, — тихим голосом ответил Кэрфи, встал, взял уздечку, подошел к Вороному.

— Поужинай, проспись, а утром, если не остынешь, уедешь, — сказал Гэл, — куда ночью? И конь устал. Конь ведь не виноват.

Кэрфи вернулся, сел у костра, обхватил колени руками, не выпуская из рук уздечку, мял пальцами толстую кожу, перебирал пальцами, как верующий перебирает камушки, нанизанные на веревку, монотонно, отрешенно, вдумчиво.

Утром Кэрфи тихо поднялся, набросил на спину Вороного потник, седло. Гэл молча наблюдал за халкейцем. Знал, не удержит неистового бессмертного от ошибок и глупостей, а разве раньше мог удержать? Кэрфи рывком затянул подпругу, Вороной нервно вскинул голову.

Кэрфи забрался в седло, толкнул коня ногами. Вороной неохотно сделал шаг.

Айрэ проснулся, сел кутаясь в меховое одеяло, спросил:

— Дядя Кэрфи, а ты куда?

Кэрфи не повернулся, не ответил, его плечи вздрогнули, он, резко дернув повод, ударил Вороного хворостиной. Конь приподнялся на задних ногах и рванул вперед, халкеец пошатнулся, но усидел.

Гэл закинул волосы назад, задержал руку на затылке, озадачено поскреб голову. Он, оказывается, привык к халкейцу, привык полагаться на помощь, и сейчас, когда остался сам с ребенком, был раздосадован… даже не ожидал.

Топот копыт заглушил ветер.

— Папа, а куда уехал дядя Кэрфи? — спросил сонный Айрэ.

— У него свои дела, он не скоро вернется, — отвечал Гэл.

— Он больше не хочет с нами ехать искать корабль?

— Хочет. Но должен сделать что-то важное для себя, а потом нас догонит.

— А он знает, где корабль? — серьезно, как взрослый, спрашивал Айрэ.

— Знает, я ему рассказал.

— Тогда хорошо, тогда он полетит с нами, я его с мамой познакомлю. Правда, мы скоро вернемся к маме?

— Правда, малыш, — Гэл гладил сына по белым кудрям, — правда, мы скоро вернемся к маме.

Лес, деревня, лес. Сквозь лес проложена широкая дорога в две колеи. Повозки и всадники встречались настолько часто, что никто из встреченных уже не интересовался, откуда и куда едет парень с ребенком, да мало ли таких парней ездит по дорогам от селенья к селенью. Но все же путники очень уж подчеркнуто и иногда наигранно отводили глаза, мол, не вижу я тебя, всадник на рыжем коне, не вижу, и все тут, как и ребенка на передней луке седла, и толстенького конька на мохнатых ногах с поклажей на спине. Все незаметны.

Ночевали как раньше в лесу, у костра. Но теперь Гэл с трудом находил добычу в этой густонаселенной местности. Утром, едва выехали на дорогу, наткнулись на банду. Грабители, заметив всадника и лошадку с поклажей, со смехом и шутками порекомендовали быстрее убраться, так как они ожидают здесь купцов, и лишний свидетель им не нужен. Гэл послушался и поспешил ускакать, опасаясь пули в спину. Эти разбойники даже на его лошадей не позарились, видимо, те с кем его здесь ассоциируют, не только добропорядочными гражданами не замечаются, но и, к счастью, недобропорядочными тоже.

Вечером въехали в село. Чистое и богатое, вдоль дороги аккуратные беленые дома с квадратными окошками, окошки на ночь закрывали ярко расписанными ставнями, вокруг домов плетеные заборы, огороды, сады, все ухожено, приветливо, красочно.

Гэл остановил Огонька. У плетня разговаривали два мужичка, один из собеседников тотчас сбежал, хозяин плетня не посмел. Гэл попросился на ночлег. Низенький круглый селянин в белой рубашке, закрывшись скрипучей калиткой, заикаясь, начал рассказывать о том, что семья, мол, большая, да родители старые, места нет, даже в сарае. Из дома выбежала высокая, тощая хозяйка с полотенцем в покрасневших от работы руках. Испуганно посмотрела на Гэла, на Айрэ, в мечтательные темные глаза Летуна, на своего мужа, и залепетала слезливо:

— Негде у нас негде. А вот за селом, как по дороге поедете, там придорожник есть, там и переночуете, а у нас нету, — и схватив своего супруга за рукав, начала отступать, пятясь и кланяясь, да яростно шепча. — Ты совсем сдурел, беду на дом навести хочешь, зачем ты с ним разговариваешь, ишь глаза какие… У всех у них глаза такие, не даром из дому выгнали… И ребенок… Украл, наверно, где-то… — отступили к дому, развернулись, вскочили на порог и хлопнули дверью.

Гэл озадачено пожал плечами.

— Папа, а они тебя почему боятся? — спросил Айрэ.

— Не знаю, маленький, — задумчиво ответил Гэл.

— А давай спросим, — предложил малыш.

Гэл представил себе, как он пойдет спрашивать у испуганных селян, почему они его боятся, и улыбнулся.

— Пап, ну идем, спросим, — настаивал малыш, — интересно ведь.

— Нет, сегодня мы не будем больше пугать мирных жителей, а пойдем тебя кормить и спать укладывать, — все еще улыбаясь, ответил Гэл. Он опасался, что любопытные селяне, высматривая его в щели дверей, эти двери и сломают, а потом его обвинят во вредительстве. В окна смотреть они не могли, стекла в окнах были мутные.

— А почему ми в лесу не спим? — поинтересовался Айрэ.

— Слишком людей много, — ответил Гэл, вспоминая приветливые рожи разбойников.

— Тогда почему мы не ушли туда, где нет людей, а идем к ним?

Гэл удивленно посмотрел на сына, вопрос логичен, а вот как объяснить ребенку, что затеряться в многонаселенной местности легче как раз среди людей. Таиться в лесах опасно, можно вызвать заинтересованность и подозрение. Гэл постарался ответить. — Ели мы будем прятаться, за нами начнут сначала следить, а потом охотиться, а если мы не будем прятаться, значит, мы такие как все.

— Но мы не такие как все.

— Потому мы должны притвориться такими как все.

— Обмануть?

— Ну, может, и обмануть.

— А мама говорила — обманывать нехорошо, — не унимался Айрэ.

— Но, ведь для того, чтобы выжить, иногда можно схитрить?

— Наверно, — задумчиво согласился ребенок. Гэл вздохнул, с тоской посмотрел на небо: чему он учит сына…

Если бы он знал, чем такая наука для малыша в будущем обернется…

Придорожником оказалась большая изба и два больших сарая. Во дворе, между строениями, под навесом стоял длинный стол, а рядом корыто, где поили животных и мыли посуду. За столом сидели четыре человека: два крестьянина в добротных рубашках и свитках, украшенных яркой вышивкой, человек в плаще, скрывающий лицо тенью капюшона и местный житель, занятый всецело алкоголем.

Тощий хозяин с добродушным и простым лицом бывшего землероба, скрывая страх, уважительно поклонился и слишком поспешно потребовал оплату вперед. Перечитывая монетки, спросил, будут ли путники ужинать, кормить ли лошадей, почистить ли… Гэл уловил недобрый взгляд человека под капюшоном, стоило быть начеку, мало ли что у такого на уме. Крестьяне взяли свои кухли и тарелки, передвинулись от него на другой край стола. Пьяный был достаточно пьян, он дремал в счастливом неведенье.

Гэл посадил сына за стол, попросил служанку присматривать за ребенком, в который раз попомнил бешеный нрав Кэрфи, который раньше так хорошо нянчился с Айрэ, поставил на землю. Оставил у ног сына седельные сумки, красть из них даже самому бедному вору было нечего, и повел Огонька и Летуна в конюшню. Конюшней в придорожнике называли загоны, огражденные бревнами. Гэл надеялся, что Огонек достаточно устал, чтобы спать всю ночь, а не выламывать эти бревна.

Когда вернулся к столу, тарелки с серо-желтым варевом уже стояли перед Айрэ. Ребенок ел, как голодный волчонок, деревянную ложку зажал в кулачек, обнимал тарелку грязной ручонкой. Гэл поморщился, вот тебе и наследник великой транспортной империи Приорола и сын Старейшины Совета Пяти Галактик. Необходимо браться за воспитание, но здесь в таких условиях обучать голодного ребенка столовому этикету?.. Глупо.

Еда была простой, тушеные в котле овощи с мясом, приправленные ароматными травками и кристаллами соли. Здесь, в стране, примыкающей к морю, соль была дешевой, но именно она, плохо вываренная, придавала белым овощам грязный серый оттенок.

Айрэ наглотался еды и, как обычно бывает с уставшими детьми, заснул за столом. Хозяин тихо подошел и сказал, что спать они могут на сене, над лошадьми, если гость хочет комнату, то следует приплатить, но Гэлу уже нечем было платить, сеновал так сеновал, после ночевок в лесу не особо и тянуло в тесные помещения, набитые людьми.

Служанка принесла пахнущие плесенью одеяла. От самой служанки пахло хлебом, она улыбалась и намекала. Гэл сделал вид, будто не понимает намеков, подхватил сумки на плечо, завернул сына в одеяла и пошел на чердак, служанка обиделась, так резко собирала посуду со стола, что разбила тарелку, на звон битой посуды выбежал хозяин, начал браниться. И тут служанка выдала, что, мол, «Третий сын» сглазил, и что этот путник явно своего колдуна-отшельника уже нашел, и то обязательно был злой колдун. Хозяин обозвал ее сельской дурой.

Вот тебе и новость. Оказывается, здесь колдунов бояться, но на колдовстве можно зарабатывать, только вот никто работы ему не предлагает. Наверно, молодой недоучка-колдун никому не нужен.

Гэл начал думать о том, чтобы продать Летуна. Хотя впереди будет город, а городские жители не столь пугливы. С надеждами он и уснул, легкомысленно позабыв о странном и опасном субъекте в капюшоне.

Утром Гэл и Айрэ примкнули к купеческому обозу. Ведущий обоза с усмешкой заверил Гэла, что он далек от суеверий, особенно если на дорогах так неспокойно, и лишний воин, пусть даже и колдун, не помешает, особенно замыкающим. День был жарким, Огонек вспотел и Айрэ, когда не дремал, постоянно требовал воды. Воздух маревом клубился над дорогой в поднятой колесами и копытами лошадей пыли.

Снова ночь у костра, в кружении телег. Купцы ругали разбойников, обещали на обратном пути нахалам ноги вывернуть. Жаловались, что у них всю выручку с продажей забрали, но судя по тому, как спокойно жаловались, Гэл понял — не всю. Видимо, купцы откупились от разбойников сравнительно малой ценой. Скорее всего, то были те самые разбойники, которые прогнали Гэла…

Потом, когда совсем стемнело, рассказывали жуткую историю об оборотне, убившем племянника самого императора, хорошо, что Айрэ уже спал. Оказывается, оборотня натравил страшный могущественный колдун специально, это месть за прекрасную женщину, которую погубил Лингир. Еще одна новая сказка. Но в этих сказках говорилось о том, что стража разыскивает колдуна и его оборотня, приговор им вынесли заочно, и исполниться приговору надлежало на плахе.

Вечером обоз подъехал к большим воротам аккуратного, окруженного защитной стеной городка. Вокруг городка, как пограничная полоса, на освобожденных от деревьев участках, раскинулись поля и огороды. Река подковой разделяла городок на правобережье и заречье. Несколько мостов из камня и дерева соединяло обе половины.

Перед воротами ведущий обоза дал Гэлу несколько мелких монет и поспешно попрощался, как бы опасаясь, что кто-то заприметит их знакомство.

Калтокиец въехал в город и сразу свернул с главной дороги в сторону, как рекомендовал старший купец.

Вдоль узкой улицы выбеленные и разрисованные яркими узорами каменные дома, яркие черепичные крыши, вымощенная камнями дорога, тротуары. Создавалось впечатление путешествия не только в расстоянии, но и во времени. В вечерних сумерках зажигали фонари. Женщина с корзиной в яркой красно-синей юбке по щиколотку, короткой для такой эпохи, предлагала прохожим купить маленькие букетики ярких цветов. Ее голова не покрыта ни чепцом, ни шляпой, длинные волосы завязаны в узел на затылке, украшены цветами из ткани. Гэлу свой товар она не предложила, поспешила поскорей разминуться, только зацокали каблуки по мостовой.

В этом маленьком городке, где жители знали друг друга, незнакомца на рыжем коне старались попросту не замечать, мол, много вас тут таких ходят, но лучше прибрать с подоконника остывающий хлеб, чтоб колдун не сглазил, да обругать глупую дочь, которая засмотрелась на всадника, позабыв о том, куда мать посылала.

Гэл расспросил у старухи, сидевшей на ступеньках дома, где в городке можно найти постоялый двор. Та, захихикав, указала скрюченным пальцем на узкую улицу, закованную в двухэтажные дома с высокими крышами и маленькими окнами, прошамкала беззубым ртом:

— Там и харчевня, туда и ехай. Но ты там аккуратней, стражники рядом обитают.

Гэл, право слово, не понимал, причем здесь стражники. Но уже начал привыкать к тому, что старики встречаются на каждом шагу.

Постоялый двор напоминал неприступную цитадель. Добротный дом в два этажа, с высокой крышей и внушительными печными трубами, окруженный конюшнями, как стенами. Гэл въехал сквозь гостеприимно открытые ворота, к нему подбежал мальчик, спросил, что делать с лошадьми. Гэл попросил привязать их к коновязи. Знал, что Огонька привязывать бессмысленно, но понадеялся на добропорядочность кроткого Летуна. Айрэ требовал снять себя с седла.

Мальчик конюший ждал монетки за услуги, не дождался, сердито плюнул, не рискнул высказываться, убежал. Гэл взял сына на руки и ступил на порог харчевни. Огонек уже разглядывал узел, и понемногу пробовал его зубами на прочность. Летун посмотрел на своего высокого друга с явным осуждением, тихо заржал.

Большая комната, где потолок поддерживали толстые деревянные столбы, разрисованные яркими узорами, видимо, не просто узорами. Символы на домах и на столбах харчевни повторялись и что-то означали, наверно, отвечали за благополучие и достаток. По стенам развешаны тарелочки-картинки, пучки трав и несколько старых сковородок, на полках кружки из дерева и стаканы из толстого цветного стекла. Из кухни доносился аромат жареного мяса. В комнате за массивными столами сидело около двух десятков посетителей. Между столом и дверью кухни стоял хозяин харчевни, словно неприступный страж, дородный, с круглым животом и маленькими темными глазами на крупном лице, он вытирал драгоценные стаканы чистой тряпочкой, любовался блеском стекла и ставил их на полку. Гэл подошел к хозяину, тот с опаской посмотрел снизу вверх на нежеланного гостя, сдержанно улыбнулся и спросил:

— Чего молодой господин желает?

С хозяином постоялого двора пришлось объясняться. Гэл предложил за ночлег спеть несколько песен и помочь по хозяйству. Хозяин харчевни, хитро улыбаясь, ответил на такое предложение:

— А ты сначала спой. Если заработаешь, заплатишь и заночуешь, а нет — коня заберу, — и спросил, хитро прищурив глаза, — что ж ты в армию не пошел, раз уж родился третьим, да еще ребенка за собой таскаешь. Сироту подобрал? Еще милостыню начнешь просить.

— Не начну, — разозлился Гэл, — заработаю.

— Хорошо, хорошо, — Поспешил отступить хозяин, опасаясь, как бы гордый изгнанник не отплатил ему за оскорбления ударом ножа или кулака, эти бродяги всегда под защитой императора, их все оправдывает, почему, неизвестно, — Ты хоть и третий «только коня достойный», а гонору на первого. Давай, спой песню, если постояльцам понравится, я мальца покормлю. Жалко ребятенка…

Хорошо, что наступил вечер и в харчевню пришли люди, кто переночевать, кто поесть, кто выпить после работы. Старая, сломанная лютня слегка дребезжала в руках, и Гэл старался играть тише, чтобы голос звучал громче. Получалось очень даже неплохо, копейки наполняли почерневшую от времени щербатую тарелку.

Гэл удостоверился, что заработает на ночлег, постояльцам нравились его песни, заходили жители поселка послушать приблудного менестреля благородного происхождения (предполагалось, что третий сын, который выбрал путь менестреля, знает толк в искусстве). Пришедшие покупали выпивку, садились за столы, хозяин харчевни посчитывал в уме, сколько он заработает сегодня, раздобрился и велел маленькому слуге поставить Огонька и Летуна в конюшню, накормить и напоить их, и даже почистить. Гэл опасался, что конюшенный не справиться с безумным Рыжим конем, но все обошлось. Огонек пошел за мальчиком, и позволил вычистить себя. Служанка покормила Айрэ и забрала малыша спать на кухню, а Гэлу предложили выпить дешевого вина, так сказать, промочить горло.

Но вдруг неожиданно хлопнула дверь и маленький конюшенный слуга с порога звонко крикнул:

— Бродячий театр! Бродячий театр Данэталла приехал!

Хозяин харчевни всплеснул руками, и без злости проворчал:

— И снова без денег… — И уже мальчишке, — Поставь их клячу в денник, да накорми. Сегодня явно день такой, что все бродяги сходятся ко мне.

За тоненькой фигуркой мальчишки возникла тень высокого худого человека.

Хозяин харчевни, перебирая коротким ногами, раскинув длинные руки, пошел наперерез гостю, как будто хотел остановить его прямо у порога и не пустить в комнату, но если послушать, то оказывалось, толстяк очень рад дорогому гостю. Долговязый гость шагнул на порог харчевни, позволяя себя рассмотреть: тонкая сеть морщин вокруг глаз и губ, седые, длинные волосы, стянутые в хвост. Он улыбался, и видно было, что часть передних зубов ему кто-то выбил. Светлые глаза насмешливо и цепко осмотрели всех посетителей комнаты. Хозяин харчевни обнял пришлого, гость оказался на голову выше толстяка. Хозяин елейным голосом приговаривал:

— Друг мой! Заходи, заходи… давно тебя не было, давно… О господа, господа, проходите, рассаживайтесь. Устали? Отдохните у меня. Неужели и в нашем городишке будет праздник песни и жеманства? А где Шогги? Неужели, как жаль, такой голос! Да это больше твоя беда, чем его. Да заходи, Дан, заходи.

Воспользовавшись приглашением хозяина харчевни, за Седым входили его спутники. Профессию актера легко можно определить по одежде, по непринужденному поведению, по, казалось бы, искренней улыбке, даже, можно сказать, искренней радости от встречи с неискренним гостеприимным хозяином харчевни.

Вторым вошел ведущий актер, у него были черные, аккуратно подстриженные по плечи волосы, а на загорелом скуластом лице черные, похожие на щетку усы. Темные насмешливые глаза добродушно смотрели на радушного толстяка, дежурная улыбка скользнула под усами, и там затаилась. Актер был широкоплечим, жилистым, сильным, столь же высоким, как седой Данэталл. За спиной усатого будто пряталась высокая худощавая блондинка, грустная героиня театральных постановок в светло-кремовом платье с кружевными манжетами и аккуратной прической. Ее густые волосы были собраны тяжелым узлом на затылке, из узла кокетливо вились несколько длинных подкрученных локонов. Рядом с грустной героиней возникла симпатичная девушка с пышной рыжей шевелюрой в красной юбке и белой блузке с лютней в руке. Рыжая девушка так искренне улыбалась, что Гэл захотел улыбнуться ей в ответ.

— И у вас снова нет денег? — спросил хозяин харчевни, уперев руки в бока.

— Конечно, нет, а ты наливай. Сейчас малышка Янни настроит свою лютню, и мы заработаем и на ужин и на ночлег, и ты в накладе не останешься. Не хмурься, старик Нар, наливай, — весело отвечал Данэталл.

— А у меня уже есть сегодня менестрель, — старик Нар явно насмехался.

— А ты его выгони, — простодушно предложил Данэталл, но вдруг поднял палец вверх, улыбнулся и громче предложил, — или нет, давай дуэль организуем. Твой менестрель против нашей певуньи, — и Седой засмеялся, — неси бутыль, показывай конкурента.

Старик Нар не понял значение последнего слова. Зато его понял Гэл. Странно тут изъясняются, чувствуется влияние межгалактического при полном отсутствии космодромов, порталов и даже маяка. Видимо, чаще или реже попадали сюда корабли, и пришельцы приносили с собой знания как языка, так и использования табака. Да мало ли… значит, шансы выбраться с Сэнпа возрастают. Жаль на табак он пока не заработал. Курить хотелось.

Зашла еще одна актриса бродячего театра: пожилая женщина с круглым добрым лицом, тугим узлом бесцветно-бурых волос на затылке, волосы держали две заколки, тонкие шпильки — такими и убить можно. На женщине — темная юбка и приталенная замшевая куртка, из-под которой выглядывал кружевной воротник и манжеты. Гэл вспомнил, что на других подобных планетах в некоторых театрах таких женщин называли дуэньями.

За дуэньей, держась за руки, вошли юноша и девушка, шатенка с прямыми волосами русалки и круглым нежным личиком, маленькая, с тонкой талией в цветастом пышном платье с кружевами. Быстрая, стремительная, она подпрыгивала, дергая своего друга за руку. Друг — черноволосый грустный юноша, мечтательный, со слегка вьющимися волосами по плечи и белым скуластым лицом. У него были бледные, сжатые серьезностью и меланхолией губы и большие темные глаза. Эти печальные глаза взирали на подружку с вечным удивлением, как будто спрашивали — ну сколько можно прыгать и смеяться, когда мне так грустно. Молодые люди дополняли друг друга — как грусть и веселье.

Последним, кряхтя и ругаясь, вошел невысокий пожилой мужчина, в опрятно-ярком кафтане и обтягивающих ноги лосинах, дополняли наряд щегольские ботфорты с бантиками. Лицо у этого актера было круглым, нос — огромным, в ямках, губы пухлыми, как у ребенка, щеки надутыми, а глаза темными, маленькими, но очень добрыми. Чем он мог гордиться, так это длинными по пояс волосами, аккуратно завитыми и стянутыми в хвост. Он был франтом, но комическим. Он на смех не обижался, такое у него было амплуа — вызывать смех у зрителей образом самоуверенного, вечно и безответно влюбленного в героиню богатого гуляки, решившего вдруг жениться. Или блестяще исполненной ролью отца героини, которого в ходе пьесы обманывают все, включая горячо любимую дочь.

Блондинка холодно, сдержанно улыбнулась и, подобрав пышные юбки, как птица перышки, села за стол, усатый занял место напротив нее, они оба как будто нарочно демонстрировали равнодушие друг к другу, что сразу выдавало в них любовников. Ее уверенная сила смазывалась его уверенным нежеланием кого-то опекать. Его страх остаться в одиночку без нее перекрывался страхом перед узами брака. Хотел думать, что свободен, где-то у него была жена и, наверно, ребенок, но жена была так далеко, и так давно, что он предпочитал не помнить о ней. Тем более и там, в другой жизни, на другой планете, он не любил жену, а ребенка не видел.

Дуэнья села рядом с усатым. Комик, шутя и поддергивая удачно огрызающуюся Дуэнью, умостился рядом с Блондинкой, а молодая пара покрутилась в комнате и выбежала на улицу.

Седой подошел к Гэлу, они были одинакового роста. Данэталл улыбнулся, осмотрел менестреля с ног до головы, как товар на рынке, одобряюще кивнул головой и спросил:

— Хочешь заработать?

— Хочу, — ответил Гэл. Отметив, что Седой даже не поздоровался, но, казалось, так и должно быть.

— Тогда к барьеру! — театрально протянув раскрытую ладонь к столу, за которым сидели актеры, выкрикнул руководитель бродячего театра.

— Будем стреляться? — язвительно спросил Гэл.

Седой рассмеялся, оценив шутку, и подняв палец к потолку, нравоучительно поправил:

— Будете петь. Как вам, менестрелям, и положено, а стреляются у нас в театре деревянным пистолем, с пузырем краски за пазухой, да с надутым пузырем в руке, для звука и правдоподобности. — И Седой снова рассмеялся.

Рыжая девушка удивилась, видя такого противника, но, видимо, заранее ощущала некое превосходство профессионалки перед любителем. Подошла к нему, протянула руку:

— Янни.

— Гэл.

— Ну, что, Гэлл, сразимся? — кокетливо спросила девушка, склонив голову и тоже осматривая противника от ног до головы, как перед тем осматривал руководитель ее театра. Гэл даже смутился, девушка заметила его смущение и, не дожидаясь ответа, уселась на лавку, начала театрально настраивать инструмент, привлекая внимание посетителей.

Слухи о предстоящей песенной дуэли быстро распространились по соседним улицам и побежали по городу. В харчевню приходили люди. Те, кто не мог заплатить за кухоль пива или стакан вина, садились на лавки во дворе. Там тоже можно много услышать.

Седой протянул Гэлу жребий в виде двух палочек, зажатых в ладони. Рыжая певунья вытянула длинную, ей предстояло петь первой. Решительно и привычно она сыграла первые аккорды, и зазвучал сильный, хорошо поставленный голос. Уверенность рыжей девушки певуньи была оправданной, петь она умела.

Гэл оглянулся, народ уже толпился под стенами, теснились в углах, садились прямо на полу.

Песня рыжей певуньи звучала свободно, с задором. Янни пела о странствующем вельможе, который потерял своего коня, и, встречаясь с ведьмой, разбойником и вдовой, расспрашивал, не видали ли они следов его верного скакуна. А конь убежал за кобылкой с серебряной гривкой и только ветер знал куда. Рыжая певунья закончила песню, победно ударив по струнам своей верной лютни, и поклонилась Гэлу, передавая право петь.

Гэл взял свой кривой инструмент, выдавил с него первые аккорды, певунья, склонив голову, спрятала насмешку за рыжими кудрями. Гэл запел, девушка подняла голову и удивленно на него посмотрела. Насмешка исчезла с ее лица.

Хозяин харчевни принес большой бутыль, наполненный мутной жидкостью и стакан. Налил жидкость в стакан, поставил его на стол между менестрелями. А потом поднес к стакану зажженную лучину, жидкость вспыхнула под одобрительные рукоплескания зрителей. Гэл как раз допел песню и удивленно покосился на стакан. Рыжая певунья решительно взяла стакан, дунула на огонь и выпила залпом, потом начала петь вторую песню.

Гэл сидел с открытым ртом, он нормально воспринимал девушек, которые залпом пили самогон, но тем девушкам были сотни лет, а не двадцать, как этой рыжей певунье. Подумал, что, оказывается, он не только брюзга, но еще и, видимо, ханжа.

Хозяин харчевни подмигнул Гэлу и налил второй стакан. Девушка допела балладу о губительно любви вельможи к бедной, но прекрасной, как весна, крестьянке, и выжидающе посмотрела на Гэла. Слушатели загалдели, требуя продолжения дуэли. Гэл вздохнул, взял стакан и задул огонь, выпил залпом. По комнате прокатились похвальные смешки и веселые шутки, слушатели кричали, что так нечестно — либо девушке полстакана, либо парню два. Седой поднял руку, заверяя собравшихся, что все честно: потому, что девушка сильная, а парень из благородной семьи, к самогонам не привык, и подмигнул Гэлу, отбивая охоту обижаться на насмешку. Но калтокиец и не думал обижаться, кем бы его здесь не считали, он был тем, кем был.

Самогон мало что имел специфичный запах, но и вкус у него был ядреный, в голове, казалось, лопнуло несколько мыльных пузырей.

Песня, баллада, песня, шуточная песенка, распевная легенда. Самогон из бутыли убывал, глаза рыжей певуньи сверкали, но язык не заплетался, хотя аккорды она уже путала. Гэл забыл, что он ханжа, у него появился азарт. Шляпа с пером, сдернутая с головы одного из слушателей, все крепче прижималась к столу тяжестью брошенных туда монет. Монеты достанутся победителю песенной дуэли.

Песня, песенка, баллада — рыжая певунья великодушно бросила Гэлу свою лютню, он выпил очередной стакан и запел короткую песню о солдате, который вернулся домой… Девушка выпила стакан, забрала свою лютню, начала петь веселую песню о третьем сыне, заблудившемся в лесу и встретившем фею, но перепутала слова и даже звуки, да так что герои ее песни поменялись местами. Чем громче и разнузданней пели и говорили опьяневшие менестрели, тем внимательней и тише вели себя завороженные зрители.

А когда огромная бутыль опустела наполовину, Седой ухмыльнулся и незаметно подморгнул Рыжей. Та выпила стакан, сразу же налила Гэлу. Когда Гэл выпил, она начала петь, и он подхватил куплет. Зрители зааплодировали, загалдели, засмеялись, начали подходить к столу и снова бросать монеты в шляпу. Может быть, в ином случае ничья бы разочаровала, да сегодня зрителям понравились оба менестреля. Седой посчитал, что спектакль удался и заработок был отличным. Оставшийся самогон пили вместе. Данэталл пригласил Гэла поужинать с труппой.

Старик Нар принес копченое мясо и соленые овощи на закуску, потом вареные овощи и тушеные овощи, лепешки и печеный хлеб. Голодные, быстро опьяневшие актеры набросились на еду. Гэл сначала сходил на кухню, проверил, где спит его сын. Оказалось — в комнатке служанки, Гэл присел возле спящего сына и укрыл его одеялом, малыш даже не проснулся.

Когда калтокиец вернулся к столу, Данэталл сидел, подобрав под себя ногу, и играл на его лютне что-то грустное и весьма нестройное. Во рту у него была курительная трубка, табачный дым расползался по комнате. Гэл сел за стол, взял кусок мяса и хлеб, в голове бурлил самогон, мешая сосредоточиться, а ведь нужно еще деньги поделить. Рыжая немного проспалась, встала, шатаясь, выпила еще один стакан самогона, сказала, что за Гэла (это, наверно, был тост). Затем подхватила опьяневшую, грустную до слез блондинку, и они удалились, как шутила рыжая, в опочивальню. Дуэнья поплелась следом, поддерживая обеих девушек. Усатый проводил блондинку тоскливым взглядом, но продолжал сидеть за столом. Толстячок спал за столом, и никто не рискнул бы его поднимать. Молодая пара исчезла еще вначале ужина, едва только закусив.

Данэталл положил лютню, внимательно посмотрел на Гэла, протянул ему табак в мешочке и трубку, спросил:

— Не хочешь ли ты поработать в моей труппе?

Гэл изобразил задумчивость, набил табаком трубку, неумело, но настойчиво, поджег свечой, затянулся. Чистый табак без фабричных примесей стоил возни с курительной трубкой. Но собеседник ждал ответа и Гэл задал встречный вопрос:

— Все зависит от того, куда вы идете…

— Мы идем в столицу нашей империи, — улыбнулся Данэталл.

— В какой она стороне? — Гэл понимал, что житель государства всегда должен знать, в какой стороне столица, но, с другой стороны, он никому не говорил, что он местный. А если он пойдет с труппой, то Данэталл, да и остальные актеры все равно поймут, что он не знает ни дорог, ни обычаев.

Седой поскреб затылок, лоб и, хитро улыбнувшись, пробубнил, не вынимая трубки изо рта:

— Странный ты парень… ну да ладно, мы в ту сторону идем, — он показал направление, в котором шел Гэл.

Гэл уже не удивлялся совпадениям, он и не мог удивляться, слишком опьянел, только рассмеялся и кивнул головой, снова затянулся дымом, выдохнул и ответил:

— Я иду с вами. Но сначала я хочу получить свою долю за сегодняшний спектакль.

Данэталл разлил последние капли самогона между собой и Гэлом, его усатый напарник отказался, встал и протянул руку Гэлу:

— Я рад, что столь талантливый молодой человек согласился разделить с нами тяготы актерских дорог, доброй ночи, — пожал Гэлу руку и ушел спать.

Данэталл усмехнулся:

— За то и выпьем. С хозяином я расплачусь сам, ты свою долю получишь завтра вечером после спектакля. И поменьше кури, голос испортишь.

Калтокиец пожал плечами, знал бы Даннэтал, что он отказался когда-то от карьеры оперного певца за свободу делать что хочется…

Утром Данэталл нашел нового актера на кухне в комнатке служанки, хозяйка комнатки сбежала спать к подруге. Директор бродячего театра разбудил менестреля, увидел ребенка, удивился:

— Это что за малыш?

Гэл спросонья да похмелья не понимал, что хочет от него этот человек, потом вспомнил и дуэль, и разговор, сел, приглаживая волосы, ответил:

— Мой сын.

— Ты не говорил, что у тебя ребенок, причем такой маленький, разве можно такого таскать с собой по дорогам?

— Ребенок останется со мной, даже если вы откажетесь от вашего предложения.

— И ты не сказал, что у тебя два коня. Нар содрал с меня все, что тебе причиталось.

— И за дуэль тоже? — недоверчиво спросил Гэл.

— Ну, ничего вечером заработаешь. Вставай, будем готовить сцену и рассказывать тебе твою роль в нашем спектакле.

— Я плохой актер.

— Твое дело играть на лютне и петь. Я тебе все объясню. Вставай. Я разбужу девок, они посмотрят за твоим ребенком. Тоже мне, мало было забот, так еще ты подкинул.

Данэталл вышел, в дверях остановился:

— Я жду тебя во дворе.

Гэл завел сына в комнату женщин, сонные, они не сразу поняли, что от них хочет новый менестрель. Дуэнья сообразила быстрее других, забрала Айрэ в комнату, пообещала покормить и присмотреть за ребенком, закрыла дверь. Гэл говорил спасибо уже в запертую дверь.

Рыжая с умилением знакомилась с малышом, сразу взялась быль опекуном и заботливой няней, блондинка обещала помогать. Дуэнья посоветовала, чем нужно ребенка кормить, а молоденькая Паль нашла в своей дорожной сумке несколько игрушек и начала играть с ребенком, сама еще ребенок.

На рыночной площади сразу у ворот харчевни сооружали помост, используя старые доски, которые хранились в сарае у старика Нара. Гэл с больной головой удивлялся смертным, как они после такой ночи могут так резво работать. Оказалось, они с утра опохмелились, распечатав второй бутыль.

Работали в основном Седой Данэталл, Усатый Дарго и толстяк Бактрис. Молодой меланхолик, герой-любовник Улист пребывал в мечтах, у него все выпадало из рук, последней каплей был молоток, который как-то самовольно и очень больно ударил его по мизинцу ноги. Улист заверял, что палец теперь сломан и он не сможет вечером танцевать. Седой его послал… к бабам…. к Дуэнье… лечить палец.

Гэл выслушал поучительную тираду о ленивой и безрукой молодежи, поднял молоток, аккуратно вбил гвозди, один за другим. Положил молоток и спросил:

— Ну, и что я должен делать в этом спектакле? Кроме гвоздей.

— А, ну да… Сейчас закончим тут со сценой, пойдешь к Рыжей, она напишет… Что ты удивляешься, Рыжая у нас грамотная девушка… Так вот, она напишет тексты песен и научит их играть. Будет спектакль, в котором больше ее песен, две вы поете вместе, и две ты сам, за три часа выучишь. Ты и Рыжая поете, остальные бросают несколько реплик, между песнями, танцуют и разыгрывают пантомиму. Понятно?

Да уж, что же не понять, еще бы знать, когда и что петь, Гэл нерешительно спросил:

— А репетиции не будет?

— Некогда… Да не волнуйся, все это не сложно, справишься, твой голос да и вид сгладит все ошибки, здесь не столица, а пока приедем в столицу, натренируешься и нарепетируешься. Все, не стой столбом, вот эту доску прибей.

В рекламе актеры здесь не нуждались, маленький поселок гудел и буквально слетался на рыночную площадь поглядеть на бродячих актеров. И вправду, что бы те не сыграли, все будет хорошо. Даже просто посмотреть на то, как собирают сцену, пришли около сотни зевак. Стояли, обсуждали, тыкали пальцем, обговаривали, вспоминали вчерашнюю дуэль менестрелей.

Гэл проверил своих лошадей, удостоверился, что они накормлены и напоены, что стоят на чистой соломе, и что Огонек никого не искусал, не лягнул. Огонек проникся к мальчику-конюху чувством опекунства и не обижал.

Когда Гэл вернулся в харчевню, женщины еще завтракали в своей комнате. Айрэ увидел отца, соскочил с кровати, которая в данный момент служила столом, и побежал к Гэлу с криком:

— Папа!

Актрисы с умилением посмотрели на мальчика и его отца. Дуэнья загрустила и вышла из комнаты, забрав грязные тарелки. Следом за ней выбежала юная веселая Паль.

Гэл взял Айрэ на руки, сел на кровать.

— Учите меня, — с улыбкой предложил он.

Янни и героиня подмостков, блондинка Виланна, застыли, рассматривая его, и размышляя, с чего бы начать. Вероятно, начать нужно с текста и музыки, думал Гэл, оказалось, девушки решили иначе. Они думали, в какой костюм его обрядить. Выбрали темный простой костюм, высокие ботфорты да рубашку с кружевным воротником и манжетами. Рыжая причесала его и завязала волосы в хвост, только тогда они начали разучивать аккорды и слова песен. Времени оставалось очень мало, и Айрэ путался под ногами и под руками, забирая ценные бумажки с текстом и перо с чернильницей. Чернильницу он вылил, перо сломал. В результате Янни и Виланна вытирали пятна с пола, отстирывали покрывало и мыли руки ребенка. Устраняя пятна и отмывая ребенка, Янни напевала слова песен, а Гэл повторял за ней, стараясь запомнить.

Пьеса повествовала о любви печального юноши — третьего сына (Улиста) к прекрасной девушке (Паль), которая должна была выйти за грозного аристократа (Дарга). А в аристократа была влюблена всеми известная в столице актриса (Виланна). Отец прекрасной девушки (Бактрис) и слышать не хотел о третьем сыне в качестве зятя, потому торопился выдать неразумную дочь замуж за аристократа. Но влюбленная в аристократа красавица актриса и прекрасная девушка вместе с хитрой дуэньей (она же и была Дуэнья) сговорились, подстроили так, что аристократ сам оказался от своей нежной невесты в пользу красавицы актрисы, и едва ли ни силком затащил прекрасную девушку и грустного юношу к жрецу на бракосочетание. Отцу ничего не оставалось, как благословить дочь и зятя. Аристократ женился на красавице-актрисе. Все это действие в двух частях озвучивали Гэл и Янни, стоя по краям помоста с лютнями в руках. За потертой, утратившей цвет кулисой за спиной Гэла стоял Данэталл (он же автор сего спектакля) и подсказывал слова. Зрители как застыли в начале пьесы, так и стояли, заслушавшись и засмотревшись, открыв рты до самого ее конца, как дети.

А когда актеры вышли на поклон, зрители начали неистово восторженно хлопать и кричать, чтобы менестрели исполнили еще раз финальную песню. Пришлось петь. Гэл был уверен, что мотив этой финальной песни он уже слышал, и не здесь, и что этот мотив был связан с хит-парадами, а не театром.

А Данэталл был доволен. Этак пойдет дальше, они доберутся до столицы с хорошим капиталом в тайном мешочке, несмотря на дорожные расходы. Даже смогут снять на зиму дом в столице, чтобы давать там представления. Дан размечтался о стабильности и успехе, но потом вспомнил, что новый менестрель ничего не сказал о том, что будет, когда они доберутся до столицы, и решил, что парня нужно будет уговорить остаться. Все равно ведь корабль не поднять, он-то Дан-инженер это точно знал. Хотя рассказать Гэлу об этом не решался, вдруг тот сразу же сбежит искать что-то еще. Видел он таких попаданцев, бегают по планете, каждый миф слушают. Нет, чтобы остепениться, как они с Даргом, найти себе занятие и прибыльное, и по душе. Дан вздохнул, пошел считать заработок. Не то чтобы он пожалел молодого менестреля, или посочувствовал ему, вначале и он бегал по планете, каждый миф слушал…

Менестрели закончили финальную песню, поклонились. Гэл видел, что зрители не желали расходиться, стояли, смотрели, как актеры собирают старенькие декорации, которые казались роскошными в вечернем свете при факелах и свечах. О чем думали эти люди, обычно впряженные в ежедневную работу, добывая себе кусок хлеба и мяса, Гэл не знал, не мог уже четко считывать мысли, слишком устал. Видел аплодисменты и восторг, а чувствовал презрение, зависть к «легкой» судьбе расфуфыренного бродячего актера, зрители видели в людях, стоящих на сцене, в их танцах и нарядах ярких легкомысленных перелетных птиц. Им казалось, что играть на сцене вымышленную удачную судьбу счастливого персонажа легко и приятно — «играть не землю пахать».

Вечером снова пили и пели. Гэл устал за этот день больше, чем уставал в пути. Ночь он спал в комнате с Даном и Даром, спал плохо, Айрэ ворочался и толкался, Дан храпел, а Дар вообще куда-то ушел, потом пришел. Гэл отвык от постоянного внимания и чувствовал себя неуютно среди людей, которые так искренне приняли его в свою актерскую семью.

Утром сонный, он разбудил Огонька, вычистил сначала его, потом Летуна. Как раз тогда вошел Дан:

— А лошадка у тебя хорошая, телегу тянуть сможет, а то у нас одна старая кляча осталась.

— Да не пробовал я его в телегу впрягать, только поклажу возил, вообще-то он смирный, как знать, может и потянет.

— Ну, тогда грузи свои вещи в питхан, — улыбнулся довольный Дан, — будем пробовать впрягать твоего конька, у нас упряжь есть.

— Куда? — спросил Гэл.

— Да в телегу же. Давай побыстрее, до восхода должны выехать, а тебе еще своего здоровилу седлать, — и Дан поспешил уйти, видел, что Гэл готов задать вопрос о том, откуда он, житель приморской страны, знает загорнее название крытой повозки, уже придумал ответ, но начинать общение с этим, как оказалось на второй взгляд, не совсем простым попаданцем с откровенного вранья не хотел.

Запрячь Летуна в повозку оказалось невозможным, упрямый серебряногривый толстячок, вероятно, переобщался с Огоньком, брыкался, чуть не сломал дышло. Гэл долго смеялся. Дан обиделся и заставил Гэла объяснить причину смеха. Гэл рассказал, что жители дождливых холмов продали ему тяжелого справного конька за дешево. Поклажу возить, всадника — это Летун завсегда готов был делать, но оказалось, упряжь его попросту возмущала. Летун прыгал, как взбешенный петух. Дар махнул рукой и порекомендовал часть вещей погрузить на эту упрямую скотину и пусть себе плетется за питханом. Чем и занялись. Гэл вывел Огонька, горный жеребец с таким презрением смотрел на всех с высоты своей вздернутой горделиво головы, что к нему боялись подходить даже бесшабашные актеры, и хорошо, чем позже узнают, как этот рыжий конь кусается, тем меньше будет синяков. Мужчины погрузили вещи в телегу, Гэл помог загрузить поклажей Летуна. Вышли женщины с Айрэ. Выспались, и, казалось, искрились свежестью. Даже Дуэнья не выглядела на свои заслуженные сто этим утром.

Актрисы забрались в питхан, расселись там. Мужчины шли пешком. Гэл посадил Айрэ на Огонька и пошел рядом. Выйдут за город, можно будет дать сильному коню немного размять ноги.

Янни с такой тоской смотрела на коллегу-менестреля, когда тот ездил верхом на Огоньке, что менестрель во время остановок начал учить ее ездить на Летуне. Дан вначале возмущался, потом махнул рукой, и вправду, почему бы малышке не повеселиться. Она всегда мечтала научиться ездить на лошадке, как ездили аристократки ее возраста. Но вечером, когда остановились на постой в очередном городе, тихонько взял рыжую певунью под локоть и сказал:

— Малышка моя, я как лицо, заменяющее тебе отца и мать, очень волнуюсь за тебя. Не связывайся ты с этим парнем. Я хотел бы, чтобы ты вышла замуж за хорошего состоятельного человека с домом, и была счастлива… А он, он еще хуже бродяга чем мы.

— Но Дан, между нами ничего нет, — возмутилась девушка.

— Вот и хорошо, что нет, и хорошо, если ничего не будет, — ворчал Дан, — Давай-ка, настрой лютню, позови своего друга, отдайте ребенка под опеку Вил и заработайте старику Дану на хорошую выпивку, а себе на ужин, — и Дан подтолкнул свою воспитанницу к питхану, откуда другие актеры выгружали вещи.

Еще день, еще два, третий наступил. Песни, спектакли в каждом городке, благодарные зрители, пьянки по ночам. И вот бродячий театр среди бела дня въехал в еще один веселый городок с фонтаном. Вдоль каменных улиц двухэтажные дома, раскрашенные в пастельные тона, на крышах блестящая черепица, на шпилях крыш красные флюгеры. На ставнях нарисованы цветы. А настоящие цветы росли везде, на подоконниках, у дверей домов, под крышами, на крышах. Горожане заботились об этой красоте.

Гэл нашел в повозке, среди кучи ненужного хлама, старую скрипку и смычек, вычистил скрипку, настроил, починил смычек, и театр получил новую лирическую тональность.

Седой администратор труппы Данэтэлл в цветочный городок решил войти шумно и весело: менестрели должны были играть и петь, актеры танцевать, а сам он собирался объявить громко во всеуслышание о премьере нового спектакля. Слово «премьера» звучит хорошо.

Рэлина въехала в Город Цветов в полдень, ее сопровождал верный Гаррат и двадцать пять вооруженных всадников. Прохожие прятались по домам, когда видели ее отряд. Те, кто не успел спрятаться, вжимались в стены. Все боялись имперских разбойников.

Она ехала к подруге. К усадьбе Олронгы Литтиног еще два дня пути, Рэлина решила переночевать в гостинице Жорга. Там у нее были собственные апартаменты, ее бойцы облюбовали сеновал над конюшней.

Подъезжая к городской площади, разбойники услышали музыку, остановились. Туда как раз выехала расписанная яркими красками повозка, которую тащила старая кобыла с длинной гривой, с вплетенными красными бантиками. За повозкой на привязи брел конек на толстых ножках, а трехлетний малыш в большом берете с пером держал за повод высокого рыжего жеребца, которому пристало б стоять в имперских конюшнях, а не ходить за бродячими актерами. Вокруг всего это движимого имущества танцевали разодетые в яркие тряпки актеры. Но выделялись менестрели: рыжая девушка в пышной красной юбке играла на свирели и пела веселую песню о весне, на скрипке играл высокий парень в дурашливом разноцветном колпаке, надвинутом на лоб. Из-под колпака выглядывал длинный хвост черных волнистых волос. И такая это была изумительная пара, и так они чудесно играли и пели, что Рэлина не могла оторвать взгляд от этих талантливых бродяг, даже настроение поднялось.

Гаррат увидел ее улыбку и спросил:

— Хотите сегодня увидеть спектакль?

— Не знаю… А почему бы и нет, найди для себя и меня одежду поскромнее, чтобы не узнали.

Дан, Дарго и Гэл разбирали повозку, превращая ее в сцену. Улист меланхолично сидел и смотрел в небо, на его коленях был листок желтой дешевой бумаги с написанными четырьмя репликами новой пьесы. Заучивание реплик у молодого актера затянулось до тех пор, пока старшие не закончили монтаж сцены. Дан обругал Улиста, да и махнул рукой. Подошло два мужика, так, поболтать, бутыль продать, оказалось — старые знакомые Дана.

Самая громкая новость, о которой актеры еще не слышали — убийство племянника императора. Убийцу искали по двум факторам, даже трем, высокий блондин с нездешним мечом, ребенок, и огромный зверь, зверь тот высотой с большого коня будет, длинное туловище, очень опасный, предположительно оборотень. Велено за зверем самолично не охотиться, если появиться, тут же докладывать. Дан посокрушался, поудивлялся, разговор поддержал, за бутыль расплатился. Дар задумался. Улист стоял, открыв рот, как маленький испуганный мальчик, поверив в сказку. Гэл впервые подумал, что Кэрфи поступил правильно. Это таки империя, здесь есть служба розыска. Расслабился он среди междоусобных княжеств на дождливых холмах, позволил себе позабыть о государственных структурах, стражниках и указах. Хорошо еще портреты не развесили. Как у них с типографиями?

Актеры выбрали для ночлега постоялый двор на краю города. Там разместились, а к назначенному часу собрались за кулисами.

Смотреть спектакль собрался едва ли не весь городок. Дан решил, что подмостки нужны повыше, иначе те, кто остался в задних рядах, будут толкать первых и снесут сцену в фонтан, вместе с декорациями и актерами.

К Дану подошел Улист и шепотом начал возмущаться:

— Какой я теперь первый герой, если все смотрят на него, закрой ему лицо маской.

— Вот уж придумал, — фыркнул администратор, — такого как ты, я в любом поселенье найду, а такого как он, нигде больше.

— Тогда я уйду, меня любая столичная труппа возьмет, потому что даже госпожа Катитта, обучающая танцам аристократов, говорила, что у меня дар.

— И где это ты госпожу Катитту встречал? Да так чтобы она тебе комплименты говорила? Думаешь, я не знаю, что в столице ты сам такой грим будешь намазывать на свою смазливую физиономию, что тебя родная мать не узнает. За твои похождения по благородным домам и за байстрюка дочки господина Раккара тебя в яму посадят, и забудут в какую! А ну марш за кулисы и чтобы я от тебя возмущений больше не слышал! Вот так, возьмешь щенка опекаешь, а он тебе потом в лицо тыкает угрозами. Убью паршивца. Улист исчез. Дан заметил Гэла:

— Ты готов?

— Да… — ответил менестрель.

— Вот и хорошо, сыграй от души, сегодня госпожа Рэлина тайно будет присутствовать на спектакле, только мой тебе совет, либо маску одень, либо грим нанеси. Говорят, убивает она тех, кто ей понравился. Может это и сплетни, баба умная, но жестокая, так что мордю свою красивую спрячь на всякий случай.

Гэл закрыл рот, шумно выдохнул воздух, поскреб озадачено затылок, и ушел за кулисы просить у женщин маску. Дан посмотрел ему вслед и проворчал:

— А дурак Ул решит, что это из-за него менестрель маску нацепил… глупая штука жизнь.

Рэлина в платье простой горожанки, в темной шляпке с вуалью, закрывающей верхнюю часть лица, под руку с Гарратом, одетым в костюм богатого горожанина, вышла на городскую площадь. Два ее солдата-разбойника следовали впереди, два сзади, чтобы любимую предводительницу никто не посмел спровоцировать. Остальные разбойники, тоже охочие до зрелищ, крутились неподалеку.

Наступил вечер, но на площади по случаю прибытия бродячего театра еще во всю торговали цветами, всякой мелочью и сладостями. Гаррат купил Рэлине конфет, атаманша смеялась над своим телохранителем, но была тронута таким вниманием. Было что-то забавное в том, чтоб провести так вечер, спектакль, огни, фонтан, конфеты, как будто и вправду она снова стала беззаботным ребенком под защитой и опекой заботливого дядьки-няньки.

Вокруг сцены загорелись факелы, на сцене свечи, их огни усиливались небольшими зеркалами. Рэлина в сопровождении своих солдат-разбойников подошла ближе к сцене, где было несколько лавок. Люди расступались перед грозными разбойниками, делая вид, что не узнают даму под вуалью.

Спектакль начался с ударом бубенцов. Вышли менестрели в темных масках, открыли занавес. На декорациях были нарисованы ярко-оранжевые стволы деревьев, должные изображать лес. Менестрель заиграл на скрипке, рыжая девушка подыгрывала на лютне, они слажено запели о любви рыцаря к прекрасной незнакомке.

На сцену вышли Дарго и Виланна в строгих светлых костюмах, они изображали тайную встречу двух влюбленных. Скрипка незаметно затихла, и резко ударили струны лютни, на сцену выбежал Бакрис, потрясая животом, щеками и палицей, он ругал свою распутную сестру и требовал, чтобы она приняла предложение некого господина Целотта, Рыцарь клялся, что его возлюбленная будет только его возлюбленной, защищал девушку, завязался бой, и толстяк был ранен.

Следующая сцена. Бледный юноша Улист просит раненного на дуэли отца того самого Бактриса позволить ему жениться на бедной девушке Паль.

Увлекательный сказочный сюжет, актеры играли самозабвенно, музыка завораживала, дополняла и рассказывала о чувствах. Рэлина была приятно удивлена, бродячая труппа, а так талантливо поставлен спектакль, смотришь и не замечаешь убогих декораций и дыр на вытертом занавесе. А еще она любовалась руками менестреля, играющего на скрипке, именно руками. Лица она не видела, да и что в лице, когда у человека такие чуткие руки, и смычек в тонких пальцах оживал.

Перипетии героев на сцене увлекли зрителей. Влюбленные пары боролись за свою любовь, готовы были умереть за нее, а жестокий отец и брат готов был погубить сына и сестру, лишь бы не уступить им. Бактрис кричал со сцены:

— Растоптана моя гордость, растоптана жестоким сыном и неблагодарной сестрой, в храм пойдешь, негодница, а ты, непослушный отрок, лишишься наследства и уйдешь с конем искать смерти на дороге судьбы!

Но появилась богатая и добрая тетя, привела колдуна, которого сыграл Дан. Спасли и жизнь, и любовь. Все закончилось хорошо, а жестокий тиран, запрещавший своим близким быть счастливыми, остался один в своем большом доме. Финальная песня немного грустная, немного поучительная. Зрители рукоплескали долго, требуя еще раз спеть ту или другую песню. Актеры были довольны, премьера удалась.

Рэлина встала, слегка поклонилась Дану и ушла. За ней как тени следовали ее солдаты-разбойники. Высокий субъект в плаще вынырнул из темноты и бросил в ящик для денег увесистый кожаный мешочек. Дан с радостью подобрал мешочек и принялся командовать своими актерами как чернорабочими. Гэл попросил отпустить его на постоялый двор. Переживал за сына, оставленного под присмотром молодой служанки. Дан нагрузил Летуна кулисами и отпустил своего менестреля.

Вечер, сумерки, Гэл шел по цветочному городку, жители улыбались ему как родному. Но мысль о некой госпоже Рэлине не давала покоя. Он, конечно, заметил женщину, окруженную телохранителями, походившими на разбойников, и даже то, что он ее заинтересовал. В иное время это было бы забавно, если бы он отвечал только сам за себя.

Дорогу преградил отряд стражников, один из них стал перед Гэлом, заградив путь крупом большого вороного коня:

— Стой, а то растопчут. — голос был знакомым. Гэд удивился — неужели Кэрфи? Да как же он мудрился? Настолько рисковал этот глупый бессмертный который подался в городские стражники тогда когда его разыскивали как преступника. Вот уж… Гэл застыл открыв рот рассматривая гордого всадника в доспехе стражника с бесполезным в его руках копьем. Хорошо что халкеец в темноте на видел ничего, и не мог себя выдать, если бы он узнл своего бывшего попутчика, врят ли сдержался бы, выдал и себя б и Гэла.

Другой стражник пробасил:

— Эй, мальчик, твое доброе сердце тебя погубит, эти же людишки и подставят, дай только волю.

Остальные стражники засмеялись.

Гэл отступил. Понимал нехорошо это, нужно Кэрфи разыскать предупредить, но не понимал как это сделать, да и послушается ли его халкеец, всегда был упрям.

Выехать театралы решили после завтрака, завтрак задержался до обеда. Дар напился, (хотя обычно он воздерживался), и поссорился с Виланной. Женщины утешали театральную героиню, а мужчины продолжили застолье. Когда Дан заставил всех собраться у повозки, когда буквально загрузили туда женщин, когда Гэл расплачивался со скандальным конюхом, которого больно укусил Огонек. Улист радовался. А Дан разозлился. Когда Паль приревновала Уиллиса к молоденькой служанке, и отъезд откладывался. Женщины спали в повозке, а Айрэ играясь, вывернул шкатулку с деньгами в сено, устилавшее дно питхана, проснулись и женщины. Монеты долго выгребали из сена. Теперь все ругались с Данном, обвиняли, что он скрывает доходы. Когда поднялся крик, Айрэ испугался, расплакался, убежал из повозки, спрятался под ногами Огонька и наотрез отказался возвращаться в повозку. Выехали только под вечер. Айрэ ехал впереди Гэла и ни с кем не разговаривал, даже с отцом. Паль завернулась в одеяла и плакала. Виланна выпила стратегический запас спиртного и уснула. Дан устал ругаться. Дарго делал вид, что его вообще ничего не интересует, шел, насвистывал мотив из новой пьесы. Бактрис поглядывал на небо, сочинял стихи. Дуэнья заснула рядом с Виланной. А Янни пересела на Летуна, ехала бок обок с Гэлом. Калтокиец чувствовал себя неуютно среди всеобщей ссоры, но что поделать, он обещал ехать с актерами до столицы…

Темно-красный диск «солнца» закатился за горизонт. Наступили сумерки, и повозка остановилась посреди открытого поля. Лес закончился, впереди равнина: серо-синее пространство с зеркалом медлительной реки. В реке отражалось темно-фиолетовое небо. На далеком склоне за рекой едва-едва наметились вечерние огоньки города, в который странствующие актеры еще утром намеревались приехать до заката. Продолжать путь бессмысленно, город-то за рекой. Паром, на котором актеры могли переправиться через реку, после заката не отходил от берега. Дан это знал. Придется его бродячему театру ночевать здесь, на опушке леса у дороги. Дан обругал всех, забрался в повозку и демонстративно захрапел на сене и декорациях. Дарго пожал плечами и пошел искать хворост на ощупь.

Бактрис распряг лошадь, женщины собрали все съестные припасы, которые еще оставались и положили на старую декорацию, которой уже не могли повредить ни пятна, ни порезы. Уиллис и Паль насобирали сухой скошенной травы и принялись сооружать навес. Айрэ, забыв об обидах, снова бегал, путаясь у всех под ногами. Гэл занялся лошадьми, и своими и старой, печальной упряжной театральной кобылкой. Запасы овса были ограниченными. Гэл, стреножив Летуна, пустил его пастись на пару с грустной театралкой. Огонька привязал на длинный ремень неподалеку. Жеребцы, конечно, привыкли один к другому и не дрались. И не нужно было их провоцировать. Айрэ запутался в веревках, строительство навеса затянулось.

Управившись с делами, актеры сели ужинать. Бактрис разжег костер, а Дан то ли выспался, то ли вспомнил о своих обязанностях директора трупы, то ли проголодался, вылез из повозки и сел у костра.

Наступила ночь. Дуэнья ушла спать, забрав с собой Айрэ. А остальные бродячие актеры все еще сидели у костра, пили мелкими глотками вино из выделенной Даном бутыли. О существовании этой бутыли раньше никто не знал, даже Виланна. Гэл и Янни тихо пели песни, разучивая партии. Редкие огоньки звезд выглядывали из-за полупрозрачных, напоминающих вуаль, облаков, запела птица в ветвях, защелкали насекомые в траве.

Неожиданно Огонек, самый чуткий и пугливый, зафыркал, а потом и вовсе пронзительно заржал. Гэл еще тогда почувствовал присутствие чужих, только бежать поздно, топот копыт приближался, актеры вскочили, начали собирать пожитки, бегать, метаться. Улист хлюпнул в костер жидкость из своей кружки, отчего пламя вспыхнуло еще сильнее. Дан дал юноше подзатыльник. Дуэнья плеснула следом воды из бурдюка, костер почти потух, но хворост продолжал тлеть. На дороге показались всадники. Паль вскрикнула, тут же зажала себе рот руками, забыла о ссоре с Улистом, прильнула к нему. Дан, Дарго, Бактрис схватили оружие, которое было не более чем театральным реквизитом. Гэл вытащил из седельной сумки свой посох. Насмешливый женский голос остановил суетливые приготовления:

— Господин Дан, разве может ваш скромный достаток заинтересовать моих людей? Стоит ли так суетиться? На актеров даже лесные разбойники не нападают. Мы так же, как и вы, опоздали на паром, и хоть я могу заставить паромщика перевезти меня и моих людей на тот берег, но въезжать в город ночью плохая примета. Вы ведь не откажете нам права присесть у вашего костра и послушать песни менестрелей, а мы поделимся с вами хлебом и теми напитками, которые греют кровь.

Сперва калтокиец узнал голос, а потом и ее саму, женщину, которая была у того дерева, где Кэрфи убил племянника императора. Она, конечно, никогда не видела Гэла в облике человека, но она запомнила маленького мальчика с белыми волосами.

Дан не посмел отказать устрашающей атаманше в праве сесть у его костра, эта земля неформально принадлежала ей. Он замялся, как будто выдерживал театральную паузу, затем искренне улыбнулся и почтительно ответил:

— Мы очень рады, прекрасная госпожа, видеть вас у нашего костра, вас и ваших спутников.

Разбойники, привычные к кочевой жизни, очень быстро развернули временный лагерь. В короткий срок кони были расседланы и покормлены, костер вновь разожгли, над костром повесили большой котел. Вокруг костра разложили еду и бурдюки с вином, и шатер для госпожи атаманши поставили.

Актеры и разбойники сели у костра, легкий ветер овевал лагерь, костер грел. Рэлина, сдержанная в еде и в выпивке, задумчиво рассматривала лица бродячих актеров. Она очень внимательно смотрела на руки менестреля с лютней:

— Многоуважаемый Дан, не соизволят ли ваши известные талантом певцы порадовать наш слух приятной сердцу песней? — вежливо попросила атаманша.

— Конечно, светлая госпожа. Радовать людей наше призвание. — ответил Дан.

Гэл и Янни исполнили несколько песен, но и они устали, потому Гэл после пятой песни отложил лютню. Рэлина улыбнулась, но сказала жестко:

— Девушка может отдыхать, а вас я еще не отпускала.

Гэл посмотрел на атаманшу, удивленно приподняв бровь, ухмыльнулся углом рта и ответил:

— Извините, но я устал.

Они встретились взглядами. Рэлина почувствовала странный и знакомый озноб, но не поверила ощущениям, отвела взгляд, подумав, что этот нахал ей определенно нравится.

Дан вскочил, тихо выругался и вмешался:

— Госпожа, я заберу его на два слова, вразумлю…

— Хорошо, вразумите норовистого шута, у меня сегодня слишком хорошее настроение, и я хочу, чтобы он пел.

Дан посмотрел на Гэла со злостью, кивнул головой в сторону, предлагая идти за ним.

За деревьями, на небольшой полянке, Дан резко схватил Гэла за ворот рубашки. Гэл уже готов был отбиваться, когда руководитель театра, сыча как змея, спросил:

— Ты кем был? Сволочь.

Гэл растерялся:

— В смысле?

Дан мотнул сердито головой, снова дернул Гэла и спросил на межгалактическом:

— Кем ты был до того, как попал на эту чертову планету.

Гэл вопросу удивился:

— Что?

— Ты совсем придурок? Кем ты был, что тебя так заносит?

— А сам-то ты?

— Ты хоть понимаешь, что своей глупостью ты подставляешь моих людей, перебьют всех, а в повозке твой сын спит, не понимаешь? Она здесь хозяйка! Не ты! Кем ты был?!

— Капитаном корабля.

— Военного?

— Да.

— Вот только этого мне еще не хватало, — Дан выпустил рубашку Гэла, расправил помятость, — только этого мне не хватало.

— Я буду смиренно петь, — сказал Гэл, — но у меня есть одна просьба, немаловажная, — Эта женщина не должна увидеть Айрэ, а тем более узнать, что он мой сын.

— Ты калтокиец?

Гэл кивнул головой.

— И ты тот чертов оборотень с белобрысым убийцей и ребенком?

Гэл снова кивнул головой.

— Вот что, — сердито сказал Дан, — как и обещано, мы дойдем вместе до столицы, за день на подходе ты исчезнешь, я с тобой накануне расплачусь, и чтобы больше мы никогда не встречались.

— Хорошо, — ответил Гэл.

— А теперь иди к костру и не смей ей перечить, даже если она тебя в свой шатер потащит.

— Но… — возмутился Гэл.

— Без но… — разозлился Дан, — без всяких но, подставишь моих людей, я сдам тебя. И не смотри на меня так, там твой сын.

Гэл рыкнул и ушел к костру.

Дан схватился за голову:

— Как же я так?.. Как же, ведь видел, что он солдат, но не оборотень же, ведь такой может всю банду положить, а нас потом в крупу смелют. Менестрель…

Гэл пел для Рэлины, даже когда все актеры ушли спать, кто в повозку, кто под навес. Янни отказалась бросать друга, но она не выдержала и уснула у костра. Полночи прошло, Рэлина зевнула и проворковала:

— Спасибо, вот тебе плата, — бросила Гэлу под ноги кошелек, звеневший монетами, — можешь идти спать, менестрель.

Гэл, стиснул зубы, слегка поклонился, взял кошель, разбудил Янни и ушел вместе с девушкой. Ощущения были гадкими.

Утром, когда Дан торопил своих актеров собираться, Рэлина вышла из своего шатра, потянулась, щурясь на солнце и тихо сказала солдату-разбойнику, дремавшему у входа:

— Приведи мне главного над актерами.

Разбойник вскочил, подбежал к Дану, взял под локоток:

— Госпожа хочет с тобой поговорить.

Дан, проклиная оборотня, и собственную жадность, внешне оставаясь крайне доброжелательным, подошел к атаманше, заискивающе улыбнулся, поклонился:

— Доброе утро, госпожа. Вы хотели меня видеть?

— Да, — ответила атаманша, — хочу дать вам работу. У госпожи Литтиног день рождения, хочу подарить ей и ее гостям зрелище. Заплачу хорошо, и подарю два упряжных коня. Вы согласны?

Дан стоял, открыв рот. Хоть приглашала Рэлина, но какая удача, деньги и пара упряжных лошадей:

— Да, конечно, мы сыграем. Мы очень хорошо сыграем.

Дан получил точные указания куда ехать. У парома актеры и разбойники расстались. Разбойники переправились первыми.

Ни утром, ни во время пути к реке Рэлина ни разу не посмотрела на Гэла. Показалось, даже специально отводила глаза.

Гэл угрюмо шел рядом со своим рыжим конем. Айрэ дремал в повозке. Янни вела Летуна и не понимала, почему между Даном и Гэлом вдруг возникло такое отчуждение. Дан в сторону Гэла даже не смотрел, ходил угрюмый, настороженный, нервный.

Дарго отвел Дана в сторону и спросил в чем дело. Дан тихо ответил:

— Наш менестрель — калтокийский оборотень, и то, что он, ко всему прочему, еще и капитан военного корабля, сравнительно с первым уже не так важно.

Дарго, услышав новость, ошарашенный, остановился, развернул к себе друга:

— И что ты будешь делать?

— Доедем до столицы, он пойдет к кораблю, мы пойдем в город, и понадеемся, что он сможет поднять тот чертов корабль без нас.

— Вот уж повезло, так повезло… — ворчал Дарго, следя взглядом за Гэлом, — я предполагал, что он не прост, ну принц какой-то, король планеты, но не калтокийский капитан, да еще и аджар. Это уже слишком. Ведь дойди до конфликта, он мог банду Рэлины уложить, и куда бы мы потом бежали? За горы, к диким тоунам? Или к тем, пещерным людям в Долину?

— Мало того, — шептал Дан, — он знает, кто убил племянника императора.

— Отличился наш наемник… А ты откуда это знаешь?

— Помнишь, говорили, что был светловолосый мужик с маленьким ребенком и зверь?

Дарго кивнул головой.

Дан продолжал:

— Так вот, наш наемник попросил сделать так, чтобы Рэлина не узнала, что Айрэ его сын. Хорошо, что малыш не проснулся.

— Хорошо звучит — наш наемник, особенно если учесть, что это за наемник, — сказал Дарго, уперев руки в бока, ладно, паром возвращается, вот только интересно, как это наемник умудрился научиться так петь, у кого?

— Интересно? Спроси у него.

Ворота, кованные, солидные, за воротами аллея больших деревьев, дальше два крыла широких белых ступеней с перилами, ведущие к парадной двери двухэтажного дома с высокой острой крышей. Вокруг главной усадьбы домики слуг, конюшни, за домом хозяйственный двор. Кем бы ни была госпожа Латтиног, но с первого взгляда становилось ясно — незаурядная богатая женщина. У крыльца останавливались кареты, из карет выходили пышно одетые люди.

Дан заметно нервничал, он чувствовал себя здесь как зверь зоопарка, редкий и в клетке. Структура иерархии в обществе этой страны изводила его свободолюбивую душу. Роль директора бродячей труппы более всего ему подходила, мог притворяться, мог нарушать, ведь только актерам, художникам и сумасшедшим прощается некое свободомыслие.

Бродячий театр у ворот встретили слуги. Проводили к домику для гостей. Сообщили, что сцена будет сооружена в большом зале хозяйского дома. Завтрак им принесут, коней распрягут, расседлают, разгрузят и поместят в открытые денники позади домика для гостей. К лошадям приставят расторопного слугу, чтобы господа актеры могли заниматься только приготовлением к вечернему спектаклю.

В домике для гостей было три больших комнаты, на полу сложены мягкие тюфяки, и одеяла, одна комната для женщин, вторая для мужчин, третья общая столовая. Айрэ начал носиться по комнатам и прыгать по тюфякам. Паль присоединилась к нему и вскоре они развалили тюфячные пирамиды не только в женской комнате, но и в комнате для мужчин.

Дуэнья бегала за детьми, ругалась, но ругань и уговоры вызывали только смех, дети убегали, прыгая по тюфякам, к ним присоединись Янни и Уиллис, парень вдруг позабыл о том, что он взрослый и солидный мужчина. Дуэнья накричала на Гэла и Дана, требуя остановить сорванцов, тем более принесли завтрак. Дан и представить себе не мог, как он теперь сможет кричать на Гэла. Его и без того в холодный пот бросало, когда он вспоминал ночной разговор с калтокийцем. Дан молчал. Гэл попытался угомонить молодежь, дети набросились на него, как щенки на большого пса и повалили на тюфяки с криками радостной победы. Дарго смеялся, он подошел к Дану и прошептал:

— Он все-таки человек, просто как человек, успокойся, Дан, мы в ним в дороге двенадцать дней, разве он проявлял агрессию? Он даже не кричал ни на кого.

— Такие, как он, не кричат. — ответил Дан, — такие убивают.

— Ты же знаешь, что такое пропаганда, кто знает, может, людей просто пугают калтокийцами, успокойся, нормальный парень, идем завтракать, я сейчас пригоню эту свору к столу.

Дан вздрогнул:

— Свору? А если он укусит кого?

Дар хмыкнул:

— Дан, не сходи с ума, оборотничество укусами не передается.

Бактрис — комик и временами тиран театральных постановок, в жизни — молчаливый добряк, любитель вкусной еды и сладкой выпивки, уже сидел за столом и изучал аппетитно пахнущее содержимое тарелок, ему натерпелось приступить к трапезе. Дуэнья села рядом с толстяком, насупившись, как старая ворона. Виланна сложила костюмы в углу комнаты и с улыбкой смотрела на веселящихся детей, она и сама бы хотела вот так вот беззаботно прыгать по мягким тюфякам, но не решалась.

Детей угомонили, усадили за стол. Все поели, и на сытый желудок Дан обрел смелость, махнул рукой на страх и подошел к Гэлу:

— Бери инструменты, идем вешать декорации.

К ним присоединился Дарго, втроем они направились в большой дом.

Уиллис поплелся за ними в надежде влюбить в себя чью-нибудь жену или дочь. Мечтал сталь любовником, а то и мужем богатой аристократки.

Большой дом госпожи Латтиног поражал роскошью и размерами. Гости съехались со всей округи, каждый старался выделиться, кто прической, кто цветом одежды, кто украшениями. Напыщенные, гордые, тщеславные, эти люди не замечали тех, кто стоял ниже по статусу. Но когда эти аристократы и гордецы видели Гэла, то невольно застывали. Когда он прибивал старенькое ветхое полотно с нарисованным лесом к раме сцены, когда устанавливал факела и свечи, на него смотрели с нескрываемым удивлением. Дан в который раз пожалел, что взял этого менестреля не то, что в этот дом, а и в свою труппу. Конечно, Айрэ перекрасили волосы в черный цвет, краска из травяного отвара должна была сойти за месяц, и никто из труппы, кроме Дана, Дарго и Гэла, не понимали, зачем. Дуэнья согласилась сыграть бабушку. И все казалось нормальным, спокойным и закономерным. Среди слуг госпожи Латтиног нашлась даже няня для присмотра за неугомонным малышом.

День прошел в делах и заботах, вечером отыграли спектакль с большим успехом. Глубокоуважаемая госпожа Олронга Латтиног, младшая сестра императрицы, женщина среднего возраста с милым лицом, роскошными белокурыми волнистыми волосами и ласковым взглядом, лично поблагодарила Дана за блестящую игру актеров и обещала щедро вознаградить помимо того, что посулила госпожа Рэлина.

Вечер продолжался. Женщины не отпускали менестрелей. Мужчины, отвлекаясь от игорных столов, время от времени возвращались в зал послушать песни. Рэлина смотрела на Гэла слишком пристально. Олронга с ухмылкой наблюдала за подругой, она все видела, она хорошо знала Рэлину, но все же ей не верилось, что неистовая воительница могла неожиданно влюбиться в красивого певца.

Гэл закончил песню, гитара затихла, слушатели еще молчали, когда Рэлина села за клавесин. Слуга поднес менестрелям еще по бокалу вина. Янни от вина опьянела, как не пьянела от самогона, она веселилась, готова была не только петь, но и танцевать, внимание блестящей публики и успех пьянил ее еще больше, чем дорогое вино. Гэла тоже немного повело, он начал забываться, тепло, весело, восторженные взгляды, рукоплескания, и он как будто и вправду только менестрель. Рэлина видимо тоже перебрала с вином, неумело заиграла на клавесине, и громко сказала:

— Я уверенна, что бродячий певец знает только доступные простолюдину инструменты.

Гэл в состоянии опьянения всегда был готов на глупости. Подошел к клавесину, подал Рэлине руку, она не сразу решилась протянуть ему свою руку, и не потому, что она аристократка, а он простой менестрель, а потому, что не решалась… Казалось, если она дотронется до его руки, не сможет забыть его, но, завороженная его глазами, коснулась его пальцев. Он помог ей встать, и сел за инструмент, сыграл очень сложную мелодию, чем вызвал очарованный восторг. Рэлина, ощущая его прикосновение на пальцах как ожег, подумала, что опасно подпускать к себе этого бродягу. Она дорожила своей трезвой головой и свободой, к тому же боялась ревности императора.

Дан снова схватился за голову:

— Идиот… Ты же сам ей в когти лезешь… — директор театра, конечно, и сам достаточно выпил, но в отличии от Гэла понимал, чем может закончиться подобная бравада.

Дан вместе с пьяными менестрелями и большими деньгами в кармане вернулся в дом для гостей в предрассветных сумерках. Его актеры давно спали. Отсутствовал только Уиллис. Дан сгрузил смеющихся над каждым словом менестрелей на тюфяки, те обнялись, как дети и уснули. Директор бродячего театра сел за стол в столовой задумчиво пить вино. Проснулся Дарго, присоединился. Пили молча.

На рассвете прибежал Уиллис, сел за стол, выпил залпом стакан вина, отобрав его у Дана и яростно прошептал:

— Она хочет его украсть…

— Кто? — устало переспросил Дан.

— Госпожа Рэлина.

— Кого? — ухмыльнулся Дарго.

— Кого, кого?.. Менестреля нашего.

— Когда? — спросил Дан.

— Утром… наверно… откуда я знаю?

— Откуда ты знаешь? — переспросила Дарго.

— Слышал, она разговаривала с хозяйкой дома, что хочет забрать менестреля. А та советовала: мол, возьми и забери.

— Вот взяла бы и забрала, — удрученно проворчал Дан, кряхтя, встал, пошел в женскую спальню, где сгрузил Гэла, присел рядом со своим менестрелем, дернул его за плечо:

— Вставай, солдат.

Гэл открыл глаза, взгляд его был осознанный, как будто не он пил всю ночь:

— Что случилось?

— Тихо идешь, берешь своего коня, даже не седлаешь, садишься на него и галопом отсюда. Подождешь нас в лесу, на опушке. Только затаись там, не мне тебя учить. Может быть погоня. Пока ты поешь в моем театре, я не хочу, чтобы ты кого-нибудь убил. Ты понял? Сматываешься тихо и незаметно, без крови и клыков.

— Да понял я, понял.

— Я тебя прошу, только не устраивай резни, — повторил обеспокоенный Дан, — она не убить тебя хочет.

— Черт… И за что мне это все? — ворчал Гэл. На пороге остановился, посмотрел в глаза Дану, попросил: — Сына моего береги, — и ушел.

Рэлина не вышла провожать актеров. Гаррат отдал Дану деньги, обещанных коней и поблагодарил от имени своей госпожи. Старую кобылку поместили в небольшой конюшне хозяйственного двора, обещали присмотреть, слуги смеялись, что на ней еще долго можно воду возить.

Рэлина стоя у окна, в столовой, смотрела, как уезжает повозка бродячего театра. Странно, рыжего жеребца она не увидела, как и Гэла. Куда девался менестрель, понять не могла, но Гаррат объяснил, что менестрель на рассвете уехал, даже не оседлав своего коня. Рэлина долго смеялась, утирая слезы.

Улист все перепутал. Он услышал разговор о красивом белом коне, подаренном императором Рэлине. Рэлина никак не решалась забрать молодую лошадку из конюшни госпожи Латинног.

Дан, как и обещал, подобрал Гэла на опушке леса. Оказалось, никто не преследовал беглеца. Гэл чувствовал себя глупцом. Зато Улист радовался. У него тоже ночь неудачная выдалась, так хоть выходило, что не он один нынче неудачник.

* * *

На пограничье, где были старые, ленивые и богатые планеты, молодые долгожители, дети владельцев рудников и планетарных ферм, любили полетать на космических парусниках по потокам силовых и гравитационных полей среди небольших, лениво плывущих астероидов. Но какой-то шутник начал регулярно нападать на дорогие парусники. Патрульные попросили калтокийцев помочь найти бандита. Район нападений был большим, после войны кораблей у патруля на все не хватало.

Милэн вернулась на базу Джа. Зашла в капитанскую кают-компанию. Джарк разговаривал с капитаном патрульного корабля. Выслушала задачу и предложила себя в качестве наживки. Джарк даже встал:

— Ты не можешь…

— А что со мной случиться? — спросила Милэн.

— Тоже, что и с Гэлом.

— Джарк, не фантазируй, — отмахнулась Милэн, — я им не нужна.

— А он?

— Не знаю, зачем… Я хочу немного развлечься, это же простые бандиты.

— Возьми Дипа, — Джарк понял, что Милэн не удержать, и согласился. Но собрался не выпускать яхту, на которой полетит Милэн из виду.

Милэн не задавалась целью ловить бандитов, она просто хотела промчаться по силовому потоку на легкой яхте, между астероидами, без защитного поля. Джарк решил, что Милэн полетает, развеется и вернется. И вправду, где вероятность, что она встретится с бандитами? Он распорядился выпустить еще несколько яхт с калтокийцами, как приманку. Капитан патрульного корабля согласился снабдить калтокийцев легкими космическими парусниками.

Полет на паруснике был и вправду изумительным развлечением. Маневренная легкая яхта скользила по гравитационному потоку, как по крутой горке. Как будто летишь в разноцветном тоннеле, огибая блестящие астероиды и обгоняя их. Неловкое движение штурвала, и никто не соберет ни яхту, ни пилота.

Еще один виток и вошедшую в штопор яхту выбросило из потока. Милэн не сдерживала легкую машину, только свернула парус, чтобы не сломало. Яхта повертелась и застыла в пустоте и спокойствии бесконечного космоса. Дип отстегнул ремни, крепившие его к полу, и фыркнул. Милэн услышала его мысленный комментарий: «Больше никогда не соглашусь на такое…», и засмеялась.

Увидев дорогой космический парусник, выброшенный силовым потоком вдалеке от космических дорог, капитан малого транспортника велел остановиться и дать запрос на борт кораблика. Ответа не последовало, и капитан приказал пришвартоваться к паруснику. Капитан, работавший по найму, не прочь был захватить и продать новенькую яхту, а заодно и ее пилота. Ибо нечего болтаться без охраны… Здесь таким многие промышляли. Богачи, ищущие экстрима в силовых потоках, слишком беспечны и беззащитны.

Дип лежал у дверей рубки на пушистом ковре лапами к верху, Милэн сидела в кресле пилота, бездумно глядя в космическую бесконечность. Она отключила все системы, кроме системы, отвечающей за микроклимат.

Темнота поглощала и успокаивала, как будто она вновь стала драконом и застыла среди пространства, любуясь разноцветными протуберанцами, лоснящимися гравитационными потоками и завихрениями силовых полей, ограждающих живую вселенную от балансирующего подпространства без времени и точки бытия. Она все еще пребывала в полудреме, в воспоминаниях и грезах, сожалениях о былом могуществе, когда Дип открыл глаза, поднялся на лапы и прислушался. Она протянула руку, призывая огромного разумного зверя к спокойствию. Дип подошел к ней и лег рядом с креслом пилота, вытянув перед собой мощные лапы, вооруженные когтями размером с кухонные ножи.

Капитан транспортника смотрел на монитор, сидя в рубке своего корабля, он видел все, что происходило на борту найденыша. Его люди вскрыли яхту, профессионально, легко, не повредив сложную систему обшивки парусника. Вошли во внутрь, осветили каюту, не нашли там никого живого. Зашли в рубку и наткнулись на громадную лохматую тень, нависшую, можно сказать, буквально над ними. Один из разведчиков осветил тень снизу вверх, от блестевших на лапах когтей до головы с желтыми глазами, и пастью, полной острых клыков на уровне своего лба. Остолбенел. Второй, видя в свете фонаря клыкастое чудовище, бросился наутек. Дип захихикал. Смех у него был уникальный: тихие скрипящие звуки, наводящие дрожь. Капитан транспортника, видя такой оборот событий, вскочил с капитанского кресла с криком:

— Убирайся оттуда!

— Стоять, — сказала Милэн, выходя на свет фонаря.

Младший навигатор транспортника, застыл как парализованный. Милэн сняла с его уха наушник, а с лацкана легкого скафандра — камеру, сказала капитану:

— Эдног! А я тебя давно в наших краях не видела.

— Черт… — простонал бывший контрабандист, и уже громче, — я завязал с прошлым, у меня есть все лицензии.

— А по какой лицензии ты мою яхту вскрыл?

— Так подумал, яхта бедствие терпит, — отвечал, запинаясь Эдног, но вспомнил, с кем разговаривает, осекся, — ты же не отвечала на запрос.

Дип прижал лапой бледного как снег заложника к стене, чтобы тот не вздумал бежать.

— Я осмотрю твой корабль. Открывай шлюз, — сказала Милэн.

Она знала, что старый контрабандист никогда не бросает своих людей. Но оказалось, что и в зрелом возрасте люди меняют привычки. Как бы там ни было, а транспортник сбросил крепления и нырнул вниз относительно яхты. Милэн только и успела, что закрыть люк, ее саму едва не снесло, Дип вцепился когтями в пол, а бедный навигатор закатился в каюту. Милэн постояла у закрытого люка, матеря свою глупость.

Не обращая внимания на заложника, калтокийка вернулась в рубку управления, включила систему парусов. Бедный юноша сполз по стенке и тихо сидел в каюте, спрятав лицо в коленях, дрожал и всхлипывал. Дип посмотрел на нечаянного пассажира, клацнул клыками и ушел в рубку за Милэн.

Яхта летела по гребню гравитационного потока, и Милэн понадеялась, что они благополучно вернутся на базу. Включила телепатическую связь. Тавас возник на мониторе, как лик гнева:

— И что?

— Тав, забери меня, через час я буду в квадрате 1325 40 6390, - попросила Милэн.

— Поймала бандитов? — с ухмылкой спросил Тавас. Джарк как мне сказал, я подумал, что ты окончательно рехнулась.

— Нет. Но выяснила, что яхты здесь ловят все кому не лень… Даже бывшие контрабандисты.

— Я доложу об этом патрулю.

— Спасибо, Тав.

Услышала тихие шаги, повернулась в кресле к выходу. На пороге стоял совсем юный, белокожий, желтоволосый пират, напуганный, как котенок с шерстью дыбом, смотрит на Милэн исподлобья, как будто хочет сказать: «Умру, но не сдамся».

Милэн спросила:

— Так и будешь там стоять? Иди, сделай мне фирго, в каюте все найдешь. Только не плюй в чашку.

Парень молчал, с места не двигался. Милэн разозлилась:

— Ты глухой?

Дип поднялся с места, развернулся, лениво подошел к бедному заложнику и клацнул зубами, того как ветром сдуло.

— Мне с сахаром! — крикнула вслед Милэн.

Парень боялся, но смог с собой совладать. Через пятнадцать минут он принес горячий и очень сладкий фирго, прошел мимо Дипа, мужественно задрав подбородок, поставил фирго на подставку рядом с пультом управления и сказал:

— Я навигатор. Хорошо знаю этот район. И я знаю, что мы идем наперерез метеоритному потоку.

Когда он замолчал, в подтверждение правдивости его слов, первый метеорит пробил левый парус и борт. Второй метеорит дорвал парус и разбил лобовое стекло. Фирго попить не удалось. Милэн схватила ошалевшего мальчишку за ворот куртки, выбросила из рубки в коридор, следом прыгнул Дип и она сама. Рубку заблокировало. В коридоре слышен был тонкий писк, Милэн крикнула: «В каюту!» И все трое вбежали в каюту. Люк закрылся, заблокировав отсек. В каюте был вспомогательный пульт, он сразу включился, как только вышел из строя основной. Милэн спросила мальчишку-навигатора:

— Здесь есть жилые планеты с маяком?

— Есть, — ответил парень, — в тридцати фри по сфере от нашей точки направление градусов двадцать в направлении квадрата 1325 40 6393 система 408 5 Викки Планета Гаку, второй тип, дотехническая эра, маяк на континенте Гу. Туда и нужно будет по мере возможности «приземлиться».

— Прекрасно, только Гаку мне и не хватало. — Проворчала Милэн, она все еще пыталась включить средства связи, но, видимо, метеорит снес все антенны, а своих сил, чтобы связаться с Тавасом, у нее не было. Включила автономный сигнал бедствия и повела разбитую яхту к планете Гаку. Приземлиться — это мальчик размечтался… Упасть бы помягче.

На мониторе изображение тусклое и размытое, слабый сигнал время от времени прерывался, но Милэн сумела довести поврежденную яхту до планеты. На экране увеличивался разноцветный шар, наплывая, загораживал собой космос, как будто норовил поглотить маленькую яхту. Мальчик-навигатор спрятал голову под подушку. Дип предусмотрительно лег на палубу, прижавшись боком к ногам Милэн. Милэн вспомнила, что ботинки она оставила в рубке управления… Ну что за дурная привычка бросать обувь где не попадя?

Яхта летела вниз, и воздух шумел в ушах. Монитор погас. Милэн управляла в слепую, да и что там было управлять: на определенной высоте раскрыть стабилизаторы, вывернуть яхту плоскостью, и мечтать, чтобы сработали гравитационные подушки.

Яхта плюхнулась на поверхность, гравитационные подушки сработали буквально в момент касания земли, потянуло куда-то вниз. Борт вращался, подскакивал и бился о почву. Милэн обняла за шею Дипа, обхватив его ногами, Дип обнял ее лапами, и они вжались между мягким диваном и стенкой, насколько позволяли размеры Дипа. Мальчишку-навигатора бросало об стены рубки, как ватную куклу, сначала он кричал, но потом затих, видимо, потерял сознание.

Неожиданно яхта остановилась, Дипа и Милэн выбросило на стенку, которая теперь стала полом. Крахг встал, встряхнулся, фыркнул, мысленно сказал: «Вот это проехались»…

Милэн поднялась, осмотрелась:

— И вправду.

Хорошо, что мебель в каюте закреплена… Мальчишка-навигатор лежал среди подушек и разбитой аппаратуры весь в синяках и царапинах, но живой.

«Давай выбираться», — предложил Дип.

Милэн согласилась. Нужно искать маяк. Хорошо, хоть упали они на нужном континенте. Мальчик-навигатор застонал. Милэн посмотрела на неудачного заложника и прошептала Дипу:

— Оставим его здесь, может, потом заберем.

«Погибнет», — отвечал мудрый Дип, — «Не будь такой жестокой, давай я соберу все необходимое, а ты пробивай стену»

— Дип… его кормить нужно, он спать должен, ты представляешь, как он нас тормозить будет?

«Если мы вместе с ним попали на эту планету, вместе и выйдем, а может, он нам пригодиться?»

— Это не твои любимые приключенческие романы, зверь… Ты как солдат должен помнить, насколько они хрупкие. Мы его скорее погубим, если с собой возьмем.

«Милэн!» — оскалился Дип, — «Раньше ты добрее была. Мальчишка-то в чем виноват, его бросили те, кому он доверял…»

— А я здесь причем?

«Как причем? Он остался на нашем корабле, и мы должны его спасти…»

— Ладно, уговорил. Оттащи щенка в угол. У меня был в сумке бэорнак*, он хорошо стены пробивает…

Дип улыбался клыкастой пастью и вильнул хвостом.

— Вот уж… Не ожидала от тебя такой заботы…о ближнем… — ворчала Милэн, разыскивая свою сумку.

Зверь хмыкнул, взял зубами мешок, расправил его лапой и начал стаскивать туда все, что считал необходимым в пути: теплый плед, несколько пакетов с мясом, хлебом и овощами…

— Вот сам все это и потащишь, — ворчала Милэн, потом вскрикнула, — Нашла! И с петелькой пластической массы поползла через завалы к потолку, который в данный момент был стенкой: — Надеюсь, здесь борт тонкий, как тот чертовый лобовой иллюминатор.

Дыра, выбитая бэорнаком, оказалась маловатой для Дипа, бедный крахг еле протиснулся, ругаясь, что из-за непредусмотрительности Милэн он оставит в яхте свою шкуру. Мальчишка-навигатор пришел в себя, когда его вытолкали из разбитой яхты. Он начал тихо роптать, и Милэн бросила в него сумкой, которую собрал Дип.

Они оказались в колоссальном по восприятию лесу. Над головой ветви огромных деревьев, стволы казались нескончаемой анфиладой могучих колон, под ногами трава, нежно зеленая, как ковер, между листвой просматривалось темно-синее небо в желтоватых облаках. Листва на деревьях крупная, листья размером с лапу Дипа, хорошо прикрывали от «солнца». Так красиво, что Милэн даже перестала злиться.

Навигатор сел под деревом, спрятал лицо в руках, он только сейчас осознал, что его бросил тот, кому он всецело доверял и кого последние два года называл отцом.

— Мы идем к маяку… — сообщила Милэн, — будешь ныть, я тебя брошу, и благодари Дипа, он за тебя просил.

Дип оскалился в ожидании благодарности.

Парень удивленно посмотрел сначала на Дипа, потом на Милэн:

— Как попросил? Он же зверь…

— Вот, Дип, полюбуйся — человеческая благодарность, — Милэн ухмыльнулась.

«Я не за благодарность, — ответил крахг, — я за совесть. Куда идем, командир?»

— Туда, — указала она в ту сторону, где чувствовала сигналы маяка.

Мальчик-навигатор смотрел только на калтокийку. Неожиданно для себя увидел в ужасной наемнице совсем юную, красивую, смуглую девушку, тонкую, гибкую, большеглазую. Ее синие глаза, казалось, светились, хотя взгляд не сулил ничего хорошего. Это была всего лишь злая, босая, самоуверенная, маленькая ростом, хорошенькая девчонка с гривой длинных, по пояс, вьющихся черных волос, в коротком темно-синем платьице с белыми цветочками, приталенном до пояса и свободном от бедер. А рядом зверь: с длинным телом, лохматый, остроухий, на мощных лапах, ростом в холке, наверно, все метр шестьдесят. Девушка могла стать во весь рост, чтобы коснуться макушкой ужасающей нижней челюсти этого монстра.

Парень встал на ноги, демонстрируя, что он выше этой девчонки на целую голову, повел широкими плечами, статный, красивый, постарался казаться уверенным. Дип засмеялся, у парня в голове возник шумок, и он услышала чужой шипящий голос: «Ты перед ней не гарцуй… Бесполезно. Лучше сложи нормально вещи в сумке, и нос пластырем залепи».

Навигатор осмотрелся. Милэн ухмыльнулась. Дип оскалился.

— Это он разговаривает? — ошарашено спросил юноша.

Милэн кивнула, а Дип горделиво вскинув свою лобастую голову, передал парню такую мысль: «Вообще-то, молодой человек, такие вопросы задаются непосредственно тому, о ком спрашиваете. А я отвечу — да, это я с вами разговариваю».

Милэн осмотрела себя с ног до головы и переспросила парня:

— Ты говорил, какая здесь эра?

Парень озадачено поскреб затылок:

— Механизмы тут не используют, разве что уж совсем примитивные, магия заменяет все достижения, потому технически цивилизация не развивается.

— А ты откуда все так хорошо знаешь? — заинтересовалась Милэн недоверчиво.

Дип тоже внимательно посмотрел на парня и выдал: «А он, наверно, местный?..»

— Нет, я в школе хорошо учился, — поспешно выкрикнул навигатор и покраснел до ушей.

«Да неужели? Это же в какой школе столь пристально изучают планеты окраин?» спросил Дип, опасно приближаясь к завравшемуся парню.

Навигатор отступал назад, пока не уперся в толстый ствол дерева, и ему на голову упал темный твердый плод.

— А я не о технике спрашивала… — проворчала Милэн, одергивая свое короткое платьице.

* * *

Утро. Снова дорога: сухая, разбитая, пыльная. Трава пожелтела под «солнцем» и, казалось, звенела на ветру. Лето. В тот день Гэл почувствовал запах моря, далекий, далекий, едва уловимый.

Айрэ ехал на Огоньке, конь шел за хозяином тихо, спокойно, уткнувшись мягким носом Гэлу в спину. Янни сидела на Летуне, болтая босыми пятками и говорила, Гэл автоматически кивал головой, изображая внимание, а сам думал о предположительной связи между кораблем и поведением Дана и Дарго. Оба театрала избегали разговора о том, откуда они и кто они. Когда Гэл спросил напрямую, его невежливо попросили не лезть в чужие дела, и тут же начинали указывать на ошибки во время последнего выступления. Так и повелось, Дан говорил с Гэлом только о делах театра, Дарго иногда скупо указывал на ошибки, но в основном отмалчивался.

Янни мечтала о том, какой успех ждет труппу в столице, надеялась, что Дану предложат выступать в опере, спрашивала о том, чего хочет Гэл, наверное, дом, и хорошую школу для Айрэ, а ведь можно и выступать при дворе, если пригласят, а ведь пригласят… обязательно. И Гэл снова кивал головой.

Виланна проснулась и лежа на тюках, выглядывала из-под полога повозки, слушала громкие мечты Янни, улыбалась. Паль села на край повозки и насмехалась:

— Янни, ты мечтаешь стать фавориткой?

Рыжая певунья покраснела до слез и выпалила:

— У меня, кроме жеманства, есть еще талант петь, так что не приписывай другим свои грезы.

— Вот уж, — вспылила Паль, — император старый, а я мечтаю о молодом, красивом вельможе, который влюбится в меня и женится, даже вопреки воле своих родителей.

— Да, как же… вопреки родителям! И что, пойдешь с мужем-изгнанником по дорогам? Нашего менестреля, наверно, тоже так выгнали, — язвил Улист, выглядывая из-под полога повозки. Заметил Гэла, и тут же спрятался.

Разговор насмешил Виланну.

Паль вскрикнула, сжав маленькие кулачки:

— Ах ты ж, мерзкий завистливый мальчишка, вот задам я тебе сейчас, ни одна богачка не позариться! И я в него еще была влюблена!

— Влюблена она была, да ты и не способна… так, игралась! — отбивался Улист

— Тихо там, — крикнул Дан, сидевший на вожжах, — девки, спрячьтесь. Гэл, мальца своего в повозку, Янни, отдай коня Бактрису и тоже в повозку!

Актеры выполнили распоряжение администратора без лишних вопросов и возражений. Ходили по дороге всю жизнь, готовы были ко всему. Калтокиец отдал Айрэ в руки Янни и вскочил на Огонька, отвязав посох от седла. Рыжий конь поравнялся с повозкой. Гэл смотрел на дорогу и не верил своим глазам, путь им преградили старые пыхтящие гравитаторы. На гравитаторах люди в черных масках, вооруженные лазерными пистолетами, лазерными плетями и лазерными винтовками. Одного из них Гэл даже узнал, встречались в придорожнике, тот самый, в капюшоне.

Гэл посмотрела на Дана, взгляд у того был затравленный.

— Нашли-таки… — прорычал Дан.

— Это что, за тобой? — недоверчиво спросил менестрель.

— В столицу, в столицу, там легко затеряться… — ворчал Дарго, — вот и затерялись… Что делать будем?

— Начнем сопротивляться — положат всех, — с горечью ответил Дан, поскреб загорелый лоб, вздохнул, позвал Дуэнью, отдал ей вожжи и попросил Гэла:

— Ты, солдат, сейчас не вмешивайся, мы с Даром поедем с этими, а ты отведешь людей в столицу, дальше как решите. — И уже тихо, с надеждой и мольбой: — Спаси их, ты же сможешь.

— Зачем вы им? — спросил Гэл.

— Я и Дарго хорошие инженеры, они считают, что мы можем отремонтировать корабль, но это невозможно, там такая пробоина в двигателе. Я знал, что ты ищешь корабль, прости, что раньше не сказал… нельзя его поднять…

— Ну ты и… — начал было Гэл, но заметил среди группы захвата ворлока, который сидел в гравитаторе-плоскодонке, и выругался. — Вот ргот. Выжил-таки, — оглянулся, позади повозки еще пять гравитаторов, в руках водителей знакомые тадо, один из группы демонстративно подкидывал в руке гранату: — Похоже, это таки за мной, и они меня живым брать не намеренны…

Дан смущенно и виновато поскреб пальцами лоб:

— Тогда мы будем уводить людей. Извини, но рисковать театром я не могу. Сына твоего мы спасем, выберешься — заберешь.

— Спасибо и на том, — буркнул калтокиец.

Их беседу прервал голос усиленный громкоговорителем:

— Дан! Дар! Сдавайтесь, и мы отпустим ваше стадо!

Гэл озадачено потер подбородок:

— А таки к вам… Тогда к чему здесь этот живучий ублюдок?

— Какой ублюдок? — мимоходом спросил Дан, спрыгивая с повозки и отряхивая от сена зеленый камзол.

На вопрос ответили через громкоговоритель:

— И ты, лохматый, слазь с коня и ляг на землю. Остальные свободны.

— Очень замечательно… — сердито прошептал Дарго… — Очень…

Из повозки выскочила Виланна, она бросилась на шею Дарго, он попробовал разжать ее руки, она мотала головой и плакала. Янни выпрыгнула следом за подругой, повторяла растерянно:

— Неужели ничего нельзя сделать? Неужели?

Бактрис вышел наперед, держа Летуна за повод дрожащей рукой:

— А может?.. А может, справимся? Или убежим?..

— Не справимся, — ответил Дан, — вот что, друг, забирай Огонька, и уводи всех в столицу, там наймете нового менестреля и нового актера.

— Дан! — нетерпеливо крикнул человек на гравитаторе, — Мне надоело ждать.

— За оборотнем следите! — крикнул ворлок, и к оцепеневшим актерам, — Эй! Отдайте мне ребенка из повозки и отчаливайте.

Паль прижала к себе маленького Айрэ, малыш вспомнил голос ворлока и застыл испуганным птенцом. Дуэнья, не оборачиваясь, прошипела змеей:

— Не дури, Паль… Отдай ребенка, иначе они нас здесь всех перебьют, это же Черные грифы, они летают на драконах и убивают огнем. Делай, как они говорят.

— Они убьют их? — спросила испуганная Паль.

— Мы так не договаривались! — крикнул Дан.

— С предателями не договариваются! — ответил ему командир Черных грифов

— Это кто это предатель? — возмущался Дан, посмотрел на ворлока и выкрикнул, — я никогда и никого не предавал, а служить тебе, Кандар я не нанимался.

— Не зли его, Дан… — прошептал Дар.

Гэл начинал понимать, что ворлок командует этим черным отрядом. И имя Кандар ему было смутно знакомо. Только не мог вспомнить.

Выстрелы из лазера — как шипение змеи, и земля загорелась в метре от конских копыт. Огонек взвился на дыбы, Гэл вцепился в гриву, Летун развернулся задних ногах, сбив Бактриса с ног, прыгнул в кусты. Две крепенькие лошадки, подаренные госпожой Латтиног, сорвались и понесли. Гравитаторы отпрянули в сторону, повозка запрыгала на камнях и опасно накренилась. Еще миг, и исчезла за поворотом, только слышен был глухой топот копыт да скрип и треск питхана. Гэл рванул следом за повозкой, но Черные грифы подумали, что оборотень нападает на их драгоценного мага и начали стрелять. Полетела граната, еще одна, дым и пыль закрыли побоище. Огонек упал вместе с калтокийцем. Продолжительная очередь по упавшему всаднику. Воины на гравитаторах бросили сети на инженеров Дана и Дара, отволокли их в сторону. Раненная Виланна потеряла сознание. Янни кинулась к Гэлу прямо под перекрестный огонь. Бактрис так и не очнулся.

Обоз контрабандиста и нелегального работорговца господина Ринга продвигался из глубинки страны к побережью, там его ждал корабль. На перекрестке Ринг увидел перевернутую повозку с расписанным в яркие краски театральным пологом и мертвую пожилую женщину. Два хороших взмыленных конька в обрывках упряжи паслись у дороги. Ринг велел своим людям посмотреть, что там в повозке.

Обнаружили кучу театрального хлама, мешочек с деньгами, яркие костюмы, девушку, юношу и маленького мальчика. Юноша и ребенок без сознания, девушка плакала, укачивая сломанную руку. Работорговец велел забрать из повозки все ценное, остальное скинуть с дороги. И лошадки пригодятся. Ребенка замотали в одеяло. Деньги и некоторые костюмы бросили на свою телегу, Паль оставили, у девушки была сломана рука, а Улиста забрали, хрупкие и нежные юноши на островах дорого стоили.

Гэл почти в беспамятстве, едва жив, не в силах пошевелиться, не в силах открыть глаза, искал мысленно своего сына. Боль, причиняемая многочисленными осколками мрамора, была пустяком по сравнению с тем отчаянием, которое он испытал, когда чувствовал, как Айрэ отдаляется все дальше и дальше.

Рэлина в сопровождении своей банды ехала из столицы домой. Кони неожиданно попятились. Ее Вороной поднялся на задних ногах. На дороге лежал большой рыжий конь, он был мертв, рядом с конем — окровавленное растерзанное тело, в котором с трудом можно было узнать менестреля, в нескольких шагах рыжая певунья будто уснула, уютно свернувшись в мягкой пыли дороги, только кудри ее потемнели от крови. На обочине сидел толстяк в некогда ярком, теперь пыльном камзоле, раскачивался, схватившись за голову. Рядом с ним тоненькая блондинка с поцарапанным лицом и окровавленными юбками, ее длинные распущенные волосы были в крови, она обнимала толстяка, плакала, успокаивала или себя или его. Толстенький конек, под седлом и с поклажей на спине, пасся неподалеку.

Гаррат спешился, обошел место побоища:

— Черные грифы. Вот следы от их огненных стрел. Похоронить бы мертвых, как положено, пока зверье не растащило.

Рэлина не отводила взгляда от мертвого менестреля.

Гаррат знал, что этот парень понравился его атаманше, хотя та не искала встречи с менестрелем после праздника в поместье госпожи Латтиног. Рэлина прикусила губу, спешилась, руки ее дрожали, движения стали медлительными. Как одурманенная, она подошла к окровавленному изуродованному телу, прошептала с горькой насмешкой непослушными губами:

— Как же так…

Неожиданно менестрель открыл глаза, и вцепился окровавленными пальцами в ее ботфорт. Он был жив, но Рэлина понимала — с такими ранами долго не протянет. Смотреть на его сейчас было мучением, вспоминала, какой он был, и едва сдерживала слезы, упала рядом с ним, умирающим, на колени, сжала его руку. Он узнал ее, слабо улыбнулся уцелевшей половиной рта, и прошептал:

— Спаси моего сына. Обоз туда идет, — Гэл указал пальцем направление, — найди трехлетнего мальчика с крашенными пепельными волосами, его зовут Айрэ, — и еще тише, едва разомкнув немеющие губы, пообещал, — двадцать дней твоим буду.

— Ты, — Рэлина задохнулась от возмущения, — ты нахал, — злость и отчаянье путали ее мысли, она сквозь зубы с ненавистью прошептала, — да кому ты сейчас такой нужен, — вскочила и толкнула его ногой, переворачивая, чтобы не видеть разбитого лица, — глупый смерд. Гаррат, оставь здесь четверых, пускай похоронят девушку и коня, отправят выживших в деревню и пригонят из ближайшей деревни телегу с сеном. Той белобрысой голову посмотрите, она ранена. Этого, — она указала рукой на Гэла, — не закапывать, пока жив, пускай положат на телегу и ждут нас здесь.

Гаррат отозвал четверых, повторил им указание госпожи, со своими дополнениями, дал кошель с деньгами, чтобы оплатить крестьянам заботу о живых и телегу. Вскочил в седло. Рэлина помчала вперед, рискуя загнать вороного, и в такт галопу повторяла: — Глупец, глупец, глупец?..

Вечер, лес, тишина, несколько костров, над кострами треножники, на крюках котлы с водой — будет юшка. Наемные рабочие вытолкали из телег живой товар, посадили у колес. Детям позволили сидеть на телегах, среди детей маленький чумазый мальчик уснул, свернувшись испуганным котенком и поскуливая во сне. Ринг, проходя, погладил малыша по пепельным волосам, ухмыльнулся в густые соломенные усы:

— Породистый щенок.

Рэлина во главе своего отряда въехала на территорию лагеря, как победитель в побежденный город. Ринг проклял ту дорогу и ту страну, и это место для ночлега. Но встал, гостеприимно и радостно улыбаясь, вышел встречать разбойницу:

— О, прекрасная Рэлина, вы как солнце в ночи озаряете наши лица небесным светом. Чем могут вам помочь бедные контрабандисты?

— Ринг, оставьте эти громоздкие комплименты для борделей, и пускай ваши люди не пытаются спрятать пленников. Мне, право слово, не охота сегодня кого бы то ни было карать. Перед возвращением в столицу я хочу спать и есть, как и мои люди. Так что сегодня вы можете откупиться едой и выпивкой.

Рэлина говорила спокойно, проезжала мимо телег, вслед за гостеприимно испуганным и готовым на все контрабандистом, рассматривала повозки равнодушно и вскользь. Увидела среди других детей ребенка с пепельными волосами, остановилась, указала нагайкой на малыша:

— Это что за щенок?

— Нашли по дороге, госпожа, в разбитой театральной повозке, там больше никто не выжил. Подобрал, чтобы не погиб, где-то пристрою.

— За деньги? — ухмыльнулась разбойница.

— Ну да, я же его кормлю, спать укладываю, забочусь. Нужна компенсация. А как же.

— Я куплю его у тебя, для своей сестры.

— Ну, как хотите. Продам, — радостно согласился работорговец, и объяснил, — боюсь, помрет. Может, отбил себе что, когда повозка разбилась. Не ест ничего и плачет. А так мальчик на вид здоровый, руки-ноги целы, может, у вас, в женских, так сказать, руках оживет.

Начали торговаться, Ринг назвал цену, Рэлина пригрозила, Ринг тут же сбросил цену. Сошлись на десяти золотых. Гаррат забрал Айрэ. А еще атаманша заметила знакомых лошадок, тех, которых подарила Дану.

— А тех двух коньков, соловых, где взял?

Работорговец насторожился:

— У повозки паслись, театра бродячего это кони, но там никто не выжил, клянусь.

— Кто перебил актеров?

— Так говорю же, разбились они.

— Все? — недоверчиво спросила разбойница.

— Так трое их было, тетка, парень с девкой, и ребенок, все и разбились.

Рэлина не поверила, да и ввязываться в бой с достаточно большим отрядом контрабандистов было сейчас рискованно. Пожелала спокойной ночи и ушла в свой шатер.

Улист рвался с веревок, пытался вытолкать кляп изо рта, пока окончательно не обессилил.

Ночь прошла спокойно.

Гаррат посадил заплаканного грязного ребенка в кусок ткани, один узел завязал вокруг своей талии, второй узел забросил за шею, видел, как селянки своих детей носят. Маленький Айрэ вяло отталкивал Гаррата, Рэлина опасалась, что ребенка опоили травами, потом махнула рукой, уверяя себя, что не должна волноваться о здоровье сына бродячего менестреля, скорее всего уже мертвого менестреля. На душе было горько.

На рассвете контрабандисты начали собираться в дорогу.

Разбойники снялись с места, как будто птица крылом смахнула. Рэлина ехала впереди, чтобы никто не видел ее лица.

Старый Гаррат мог только догадываться, о чем думала его госпожа. Когда появился этот менестрель, Рэлина начала вспоминать, что она женщина. А теперь, когда менестрель погиб, может быть, она погорюет и вернется к императору?..

Гаррат первый увидел телегу у дороги. Отряд остановиться. Рэлина едва заставила себя подъехать к той телеге. Менестрель еще дышал, видимо, упрямо цеплялся за жизнь, хотел убедиться, что его сын спасен. Гарт, как щенка, достал из мешка сонного Айрэ и положил на телегу рядом с Гэлом. Гэл обнял сына, посмотрел на Рэлину с благодарностью, и его рука безвольно скользнула вниз, а глаза закрылись. Гаррат сокрушенно покачал головой, стараясь не смотреть в глаза госпожи. Рэлина отвернулась, и крикнула:

— Едем, Гаррат! К вечеру должны быть дома! Его не оставляйте здесь, — и рванула вперед галопом.

* * *

Юноша-навигатор заявил Милэн о том, что Дип большой и на нем вполне можно ехать… Милэн и крахг ничего не ответили, только пошли быстрее через лес, напрямую на сигнал маяка, не выбирая дороги. Бедный навигатор, тяжело дыша, перебежками и перескоками изо всех сил старался не отстать, забыл о блокировании мыслей. И Милэн совершенно случайно поймала размышления парня о том, как заманить ее и Дипа в ловушку. Милэн посмотрела на «доброго и милосердного» Дипа, мысленно сообщила ему о тайных планах навигатора, и оба решили, что если мальчишка отстанет, то выживет, он ведь на родине, с ним будет все хорошо.

— Привал! — кричал парень, стараясь успеть за крахгом и «вредной девчонкой», — Да остановитесь же вы!

Милэн остановилась, оглянулась. Парень, покраснев и вспотев, с трудом переползал через поваленный ствол, который они с крахгом только что легко перепрыгнули. Дип тоже оглянулся, мотнул головой и клацнул в негодовании клыками. Милэн поджала губу, почесала свою голову, извлекла из волос ярко красного жука, бросила его в траву, похожую больше на мох. Спросила у Дипа:

— И что?

Местное «солнце» поднималось над верхушками деревьев, полупрозрачные листья пропускали свет и тепло, прогревающее мох. Милэн успела узнать многое о планете не только из мыслей навигатора, но и из информационного поля планеты: здесь в «солнечную» погоду деревья поворачивают листья и пропускаю тепло, для того, чтобы оно достигло корней, покрытых мхом. Здесь лето короткое, в два месяца, затем наступают холода, деревья вбирают в себя тонкие корни и ветви вместе с листьями. Зимой в лесу не так холодно, как в степи, деревья, накопившие энергию, излучают тепло, подтапливают снег и набираются влаги для того, чтобы пережить лето без дождей — и так всю свою пятисотлетнюю жизнь. Деревья здесь живут колониями, одиночка в таких условиях не выживет. Животных на этой планете мало, насекомые и мелкие грызуны живут внутри и на деревьях.

Коренная разумная раса строит деревни под корнями лесных исполинов, где тепло и достаточно влаги. Деревья и маленькие пятидесятисантиметровые четверорукие люди живут в симбиозе. Деревья обеспечивают людей теплом и влагой, люди взрыхляют почву под корнями, собирают плоды, аккуратно освобождают семена, высаживают их, когда те достигают определенной зрелости на окраине леса, или на месте, где дерево когда-то погибло и рассыпалось в труху. Люди питаются созревшими плодами, выбирают порошок, напоминающий ореховую муку из твердой кожуры.

Вторая раса, желтоволосые тонкокостные люди среднего в космосе роста появилась на планете тысячу лет назад. Пришельцы построили многоступенчатые города под куполами силовых магических полей, так называемые муравейники. Желтоволосые были наделены большими магическими способностями. Именно магическими экспериментами они и погубили свою родную планету, но успели создать телепортационный канал. Маги, которые сориентировались быстрее, с семьями переселилась на планету, назвав ее Гаку.

Обе расы, и коренная, и чужая за тысячу лет пытались неоднократно уничтожить друг друга, но одних невозможно было выковырять из-под деревьев, другие отчаянно защищались магией. В последние столетие наступило некое перемирие — жители Гаку притерпелись друг к другу и даже наладили торговые отношения.

Маленькие коренные жители оценили магические амулеты, телепатические усилители и зеркала для передачи изображения на расстояния, а большие жители муравейников распробовали ореховую муку, приправы из мха и коры старых деревьев. Леса позволили проложить дороги для торговли. Конечно, стычки между желтоволосыми «муравьями» и маленькими «подкоренными» случались, но поскольку взрослые маги оценили мир, то происходили банальные драки среди непримиримой отчаянной молодежи, которые заканчивались синяками да переломами.

Крахг сел на мох, почесал лапой ухо, и ответил: «Давай сделаем привал. Куда ты спешишь?»

— Туда, — Милэн показала рукой в направлении маяка.

«Успеем, жарко, пожалей меня, неистовая тэйла, ты-то не в шерсти сейчас, а я шерсть не сброшу, я стабильный». Дип разлегся на мхе, — «Привал, парень, съешь чего-нибудь и поспи два часа, пока это „солнце“ так палит».

— Вот уж, начни меня упрекать, что я не в шерсти, — фыркнула Милэн и села возле Дипа, потом разгладила его пушистый мех и легла спиной, откинув голову. Ствол дерева прикрывал их от «солнца». — Перевоплотиться, что ли, так быстрее будет?

«Зачем? Прогуляйся, отдохни. Тепло, хорошо, дойдем к морю — поплаваешь», — урчал Дип, — «Наши все равно найдут нас раньше, чем мы добежим до маяка».

Парень-навигатор не сел, рухнул в тени ствола, вытирая вспотевший лоб и нос:

— Ух, я думал, умру… — Больше он не посмел ничего сказать. И крахг, и девушка посмотрели на него такими взглядами, что парень понял, безопаснее будет помолчать.

Милэн проснулась. Почувствовала, что ее кто-то ищет, кто-то чужой и опасный. Ищет на пути к маяку, или даже рядом с маяком. Выходит мальчик-навигатор, сам того не ведая, ее спас, задержав в пути своей медлительностью. Затем она услышала скрип колес и мягкую поступь лап больших животных. Дип уже открыл желтые глаза и навострил уши.

«Думаю, это обоз…» Милэн согласилась и предложила посмотреть, что там за обоз.

Неожиданно навигатор вцепился в руку Милэн:

— Не шевелитесь, здесь чужаков не любят…

— Странный ты, — прошептала Милэн, — то собирался нас сдать местным, теперь не пускаешь, объяснись.

Крахг наклонил лобастую голову, демонстрируя заинтересованность. Парень вскочил и отступил на шаг, почесал ухо, затылок, закрыл глаза, открыл широко и как можно тише ответил:

— Здесь восемь городов, они торгуют между собой, но между ними нет стабильного мира, у меня татуировка Нилиита, если я встречусь с представителями другого города сам и без защиты, меня поработят или сломают пальцы. А мой город меня не защитит, я колдовал вопреки воле учителя, оживил свою сестру, а она убила моего учителя и меня изгнали. Плохая история.

Милэн хмыкнула. Крахг открыто ухмыльнулся, со стороны ухмылка воспринималась как оскал. Парень-навигатор от такой ухмылки готов был карабкаться на дерево.

— А скрыть свою татуировку ты можешь? — спросила калтокийка.

— Нет, она красная, это значит, что я изгнанник, она блокирует мою магию, на ней печать. Я ничего сделать не могу.

— Показывай эту печать глупости, — вздохнув, приказала Милэн.

Парень снял рубашку и показал плечо. Крахг смотрел из-за плеча Милэн. Татуировка была сложная, тонкая и пурпурно светящаяся. Милэн смотрела на это творение рук магических с унынием, потом щелкнула по носу Дипа: «Ну и попутчика мы за собой таскаем…»

«А я здесь причем? — Удивился Дип. — Я его не заколдовывал, я вообще бытовой магией не занимаюсь…»

— Я предлагала оставить это у корабля. Но все к лучшему. Ладно, сейчас исправим. Ты, я вижу знатного рода, татуировку я тебе погашу, так что с обозом пойдешь в сторону своего города под прикрытием. Там смоемся.

— А ты маг? — удивился парень.

— Нет… и не задавай-те мне больше вопросов, господин Лапим.

— Откуда ты знаешь?

— Я предупредила…

Дип захихикал. Откуда она знала… на татуировке были витиевато прописаны имена предков до седьмого колена.

Обоз догоняли, кто бегом, кто ленивой рысцой.

Пять длинных повозок, в которые были впряжены большие мохнатые звери на шести лапах с хоботами и тремя горбами, ростом с пять метров в холке. Вдоль обоза сновали всадники на огромных хищниках, четвероногих, и очень крахгов напоминающих. В дальние торговые экспедиции купцы ездили с женами и детьми. Вели кочевой образ жизни, не оставаясь подолгу среди благ муравейника. Целый поселок на колесах, наполненный жизнью. Даже с печными трубами в пологе повозок, из труб шел дымок, из-под пологов доносился запах еды.

Главный погонщик, сидя на своем звере, похлопывая хлыстом по сапогу, слушал рассказ Лапима о том, как они вдвоем с прелестной девушкой отстали от своего обоза, а теперь просят прикрытия, чтобы дойти до города, и у них даже гиктус есть. Дип оскалился, когда навигатор обозвал его гиктусом. Милэн хмыкнула, когда ее назвали прелестной девушкой. А парень сочинял дальше. По его рассказу оказалось, что он вез невесту для старшего брата из города Эог. Милэн кашлянула. Дип ухмыльнулся.

Главный погонщик потребовал предоставить в доказательство татуировку.

Когда Лапит снимал рубашку, у него дрожали руки, он с опасением посмотрел на светящуюся зеленым татуировку на своем плече. Хорошо, что погонщик воспринял волнение юноши, как волнение юноши, впервые столкнувшегося с проблемами, и махнул рукой: «Хорошо, еще один маг в обозе, в охране не помешает. Девушка пускай едет в повозке моей жены, а маг Лапит, конечно, на своем гиктусе». Затем велел выдать охранному магу седло. Милэн едва сдержала смех, Дип — возмущенное рычание.

* * *

Он лежал накрытый старым рваным полотном, на подстилке из сена, брошенного на земляной пол. Холодно, ужасно холодно. Гэл стянул с себя саван, первое, что увидел — маленькое окошко под низким потолком, а в окошке — синее небо, ощутил запах сухих трав. Сел, болел каждый капилляр его кровеносной системы, и, казалось, скрипела от мраморной пыли каждая кость. Гэл ощупал лицо, корка грязи, но кожа и мышцы уже восстановились. Остатки одежды, как паутина, прикрывали тело, на котором уже и шрамов не осталось.

Появилось опасение, что разбойница бросила Айрэ в ближайшем селении. Гэл поднялся со стоном, держась за стену, уперся затылком в потолок, на нос упал паук, он нервно смахнул насекомое: — Интересно, насколько они сочли меня мертвым? — и чихнул.

Дверь была не заперта, за дверью земляные ступеньки как будто в небо, повеял теплый свежий ветер с запахами свежескошенной травы. Шатаясь, он поднялся по ступенькам и сел, опершись о бревенчатую низкую стенку погреба, грелся на «солнце». Хотел собраться с силами перед тем, как искать сына, но едва закрыл глаза, сразу уснул.

Рэлина заметила грязное тело в серых лохмотьях, облокотившееся о стену погреба, и не поверив глазам. Осадила вороного, подъехала поближе.

Менестрель спал. Выполз из погреба на улицу и спал.

Гаррат догнал госпожу, одернул коня и тоже оцепенел, тихо, едва шевеля губами, спросил:

— Он сам оттуда выбрался?

— Сейчас спросим, — едва ли не сквозь зубы процедила Рэлина и толкнула вороного в сторону спящего менестреля. Конь едва не наступал Гэлу на ноги, фыркал и топтался на месте, разбойница наклонилась в седле и ударила Гэла по плечу кончиком длинного хлыста:

— Просыпайся, певец.

«Солнце» било менестрелю в глаза, он щурился, рассматривая разбойницу.

— Вставай, — тихо, едва не сквозь зубы, приказала она, — выполз из погреба, доползешь и до дома. Гаррат, проводи гостя.

— Вот черт, — прошептал Гэл.

— А чтоб тебя, — как будто эхо, ответил Гаррат.

Гаррат нашел госпожу у конюшни:

— Госпожа, он колдун, и уж точно тот оборотень.

— Тише, — попросила Рэлина, — я и сама догадалась, наверно, еще на привале у реки, когда ему в глаза посмотрела, поверить не могла. Но об этом больше никто не должен знать, ты понял, Гаррат? Никто.

— Я понял. Но он разозлился… — растерянно развел руками Гаррат, — как бы порчу не навел.

— Гаррат, если этот парень колдун, то они не наводят порчу, они просто убивают, а ты пока жив.

— Но, госпожа, он спросил, где его сын, я объяснил, что в городе у вашей сестры, в безопасности, и что я сам отвез.

— А он? — с ухмылкой спросила Рэлина.

— Я думал, он меня убьет. Давайте мы его убьем, все вместе справимся.

— Ты забыл, что его уже убивали, — улыбаясь, возразила Рэлина, — а он жив. Не беспокойся, Гаррат, я договорюсь с ним. Где он?

— Я его запер в комнате, когда он мылся, и забрал лохмотья.

— Зачем? — Удивилась Рэлина.

— Чтобы он там сидел и не ходил, — ответил Гаррат, — мало ли что колдуну в голову взбредет.

— Ой, Гаррат, разве для колдуна дверь преграда?

— А сын его-то и вправду крашенный, я его узнал.

— Ты хоть ребенка ни о чем не расспрашивал?

— Да что я, изверг какой? Плакал он и к отцу просился. Еле успокоили. Пообещали, что папа скоро за ним приедет.

— Оказалось, не обманул ты ребенка, — улыбнулась Рэлина.

— А еще я сказал ему, что рыжая певунья и рыжий конь погибли.

— Как он это перенес?

— Сел на кровать и сидел, не шевелился, глаза как незрячие стали, вот тогда я и сбежал, закрыв его на ключ. Я еще никогда и никого так не боялся.

Первой мыслью калтокийца, когда он немного успокоился, было вынести запертую дверь, украсть одежду, украсть коня и скакать в столицу этой империи, к сыну. Вторая мысль — поговорить с хозяйкой дома, а третья — напомнила ему условия договора, а еще напомнила, кому он обязан спасением Айрэ.

Сидел на подоконнике, завернувшись в кусок белого полотна, выданный ему взамен полотенца, или это и было полотенце. Наступил вечер, в большой комнате полутьма, тепло и спокойно. Минута скорби, тишины и раздумий. Был ошарашен смертью Янни и потерей Огонька. Слишком привязался к неугомонному коню. И Янни была как солнечный лучик.

Рэлина открыла дверь. В руке у нее подсвечник, но сквозняк задул огонек, и Рэлина спросила у Гэла:

— Можешь зажечь свечу?

— У меня нет кресала, — ответил Гэл, — а если бы и был, то пользоваться я им не умею.

— А так, заклинанием? — она села рядом с Гэлом на подоконник.

— Я не знаю заклинаний, — ответил менестрель.

— Ты же колдун, — искренне удивилась Рэлина, — ты должен знать заклинания. Хотя бы для того, чтобы превратиться в зверя.

— Разве человеку нужны заклинания, чтобы превратится в зверя? В того, который убивает?

— Я узнала твоего сына. А разве ты не узнал меня, мы встречались у одного большого дерева, когда твой друг убил племянника императора. Кстати, а где сейчас убийца венценосной особы?

— Я не понимаю, о чем вы?

— Я советую понять. Твой сын в столице, и его безопасность в твоих руках, я не требую от тебя выдать убийцу, нет. Я хочу знать правду.

— Очень замечательно… — сказал Гэл, — а что вам даст правда?

— О, господин менестрель знает толк в дипломатии? — засмеялась Рэлина, — говори…

— Хорошо, — ответил Гэл и приложил палец к фитилю. Вспыхнул маленький огонек, — но заклинания и вправду не нужны.

Рэлина изумленно открыла рот, как маленькая девочка. Она была знакома с придворными магами чародеями и колдунами, многое видела, но чтобы вот так просто вспыхнул огонек, как будто сам по себе. Или чтобы человек превращался в огромного зверя! Соблазн увидеть превращение был велик, но страх сильнее:

— Иди за мной.

Она привела его в свою спальню, показала на кровать, предложила выспаться, сама не решилась даже присесть рядом, как будто боялась, но отпускать не хотела. И сама теперь не понимала, зачем его сюда привела и что к нему чувствует. Сразу решила уйти, а он неожиданно спросил:

— Через двадцать дней я смогу забрать сына?

— Да, — коротко и твердо заверила Рэлина и хлопнула дверью. Прошептала, идя по коридору, — и зачем я решила посмотреть тот чертов спектакль?

Гэл ей верил. Оставшись в темноте в спальне атаманши, у огромной круглой кровати он проворчал:

— Конечно, одежда мне, по условиям договора, явно не положена. Вот уж глупая ситуация.

Он скорбел по погибшим, переживал за сына, нервничал, не мог представить себя в роли подневольного любовника, утешался, что двадцать дней рабства в постели не так уж и много, мог с отчаяния и больше наобещать. Надеялся, что разбойница просто отпустит его, зачем ей колдун в постели? Снова впадал в оцепенение, засыпал, просыпался, ходил по комнате, завернувшись в одеяло, из угла в угол, как зверь. Прошел еще день, Рэлина не приходила. Две старухи (Гэл мог поклясться, что эти злобные горгоны в прошлом тоже промышляли на дорогах с ножами и арбалетами), кормили его и наливали по утрам в теплую воду ванную. Молча косились на него исподлобья, да шептались за дверью. Шутки у них были очень похабные.

Вечером третьего дня разбойники пировали на широкую ногу. Горланили песни, музыканты играли веселые мелодии, слышался топот танцующих ног, потом визг девиц и пьяный хохот мужчин. Снова топот ног и снова веселые крики. Гэл наблюдал за гулянкой, сидя на подоконнике в спальне атаманши. Во дворе у бочки с вином столпились разбойники, невдалеке на костре жарили целого барана. Из дому выходили разодетые вельможи, и тоже не гнушались приложиться к кухлю из бочки. Странный был вечер, все опьянели настолько, что исчезла грань между разбойниками и аристократами, как и грань между аристократками и простолюдинками легкого поведения. Видимо, в логове имперской разбойницы позволялось то, что не поощрялось во дворе императора.

Рэлина ворвалась с бутылкой вина в руке. В дверях спальни стряхнула с плеча расфуфыренного юношу, потерявшего парик и дар речи, захлопнула дверь спальни. Огляделась, заметила менестреля на подоконнике, нехорошо улыбнулась и нетвердой походкой подошла, поставила темную бутылку перед Гэлом:

— Выпей, колдун, ты уж извини, бокалы забыла, и этикет оставила. Но тебе, бродяге с конем, наверно, все равно, можешь из горла. Ой, извини, ведь ты и коня потерял и рыжую подружку.

Гэл стерпел удар, нанесенный ее словами. Молча взял бутылку, отпил. Редко приходилось в цивилизованном мире пить такое вино. Такое вино — это виноград, выращенный под теплом «солнца», человеческие руки сборщика, женские ноги вместо пресса, деревянные бочки, где каждая доска сделана вручную. Кольца из-под молота кузнеца. Такое вино — это терпение в холоде каменных подвалов. Такое вино разливают по бутылкам наполненных огнем печей и творческой мыслею стеклодувов. Тепло разлилось по телу менестреля. Он с усмешкой посмотрел на Рэлину. Она смутилась, даже пьяная. Схватилась за бутылку, выпила, но ожидаемая ею решительность не пришла. Гэл отобрал у разбойницы вино:

— Достаточно. Ложитесь спать, если для вас пир закончен.

— Нахал, — незлобно ругалась разбойница, — да как ты смеешь? Ты, продавший себя? Я уж не знаю, что с тобой, колдуном, делать.

— Проспитесь, придумаете, — ответил ей Гэл, спрыгнул с подоконника, подхватил ее на руки и понес в кровать.

— Э нет, — шептала Рэлина ему на ухо, — ты принадлежишь мне, и твой срок начнется, когда ты… когда я… правильно… когда я возьму тебя. Ты понял?

— Очень хорошо, бери, — предложил Гэл.

— А я сегодня не хочу, я вообще тебя не хочу, — насмехалась пьяная разбойница, — И зачем ты это пообещал? Попросил бы, я б и так спасла твоего сына. А так загнал и себя и меня в неимоверно глупую ситуацию. Смешной колдун… ты так похож на нашего императора, что я тебя ненавижу. Так, как и его, — начала она свои откровения.

— Не телом похож, телом он как лев, огромный. У него плечи, рост, он сильный, властный, уверенный, всегда знает, что всем нужно. Но ему все время казалось, что мне нужно только то, что нужно ему… И ты так же уверен, как он, только ты не лев, нет, ты страшнее, лев идет — ветки шуршат, земля дрожит, а ты как пантера на легких лапах, по деревьях, незаметен и внезапен. И тоже, наверно, всегда прав. Не хочу я тебя, менестрель. Я хочу спать. — Она неожиданно заплакала и уснула со слезами.

Утром Рэлина проснулась в своей спальне, голова, казалось, сжата обручами, тошнота подобралась под самое горло, во рту привкус забродившего винограда, рядом спал менестрель. Она разбудила его:

— Что между нами было?

— Еще ничего, — ответил менестрель сквозь сон.

— Я что-то говорила?

— Конечно, но я забыл.

— И что мне делать с тобой?

Гэл понял, что спать ему не позволят, сел:

— Может, отработаю в походах, как наемник? Я был солдатом.

Она тоже села, и тут же схватилась за голову, застонала.

— Похмелье? — спросил Гэл с едкой усмешкой, — могу вылечить. Я же, как ты предположила, колдун.

Брат Рэлины, господин Кэргисс двадцати двух лет от роду, любитель роскоши и ценитель вседозволенности, придворный франт и ловелас, ворвался в спальню сестры и застыл. Отступил назад и тихо прикрыл дверь.

Кэргисс нашел верного телохранителя Рэлины спящим за столом среди игральных костей остатков закуски и пустых бутылок, растормошил:

— Кто тот парень? Ты должен знать.

— Какой парень? — не мог понять Гаррат, голова у него кружилась, перед глазами все плыло, и суть вопроса ускользала. Кэргисс протянул разбойнику бутылку с вином, тот глотнул, в голове просветлело, спросил уже тише: — Какой парень?

— В спальне сестры, с сестрой? — шептал Кэргис.

— А, — у Гаррата даже глаза выпучились от напряжения придумать подходящее объяснение для брата Рэлины, — а… а, с села, вместе с деревенскими девками пригнали, для развлечения, хорош паршивец собой, вот и пригнали. Рэлина его на днях заприметила, хочу, говорит.

— Не ври, Гаррат, — усмехнулся молодой вельможа, — ой, не ври. Эти байки о развратности и жестокости моей сестры ты другим рассказывай, я-то знаю, что она только императора любила, хоть и сбежала, дура. И если она там с тем парнем, то неспроста. Кто он?

— Не знаю, — прошептал Гаррат и развел руками, — не знаю, и знать не должен, — и демонстративно закрыл рот. Отхлебнул быстро вина и снова закрыл себе рот ладонью.

Кэргисс капризно поджал губы:

— Ну, хорошо, я у нее спрошу.

* * *

Жена главного погонщика, высокая женщина, стройная, но угловатая. У нее был тяжелый упрямый подбородок и темные жгучие глаза, нежная, молочного цвета кожа, о которой она заботилась столь же рьяно, как о целомудрии окружающих ее девушек, будь то родные дочери или рабыни из подземных питомников. Ее две дочери не смели выходить из повозки без присмотра и с открытыми лицами, служанкам дозволено открывать лицо, но запрещено оголять руки выше запястья. А еще у этой повелительницы обоза была мания чистоты. И вот эта опекунша целомудрия рассматривала Милэн с показательным презрением и возмущением. Рассмотрела, хлопнула в ладошки, призывая служанку. Прибежала девушка лет шестнадцати, застыла тростинкой на ветру, ожидая распоряжений повелительницы. Хозяйка приказала, как будто яд выплюнула:

— Ти, найди мое синее платье, у этой девицы постыдно открыты ноги и руки, разве подобает невесте так ходить, эти с равнины совсем стыд потеряли.

У Милэн возникло подозрение, что девушки до замужества здесь абсолютно бесправны.

Служанка поманила гостью в другое отделение шатра. Милэн решила пока соблюдать местные правила, особенно ощущая западню на пути к маяку. Пока жена главного погонщика не перегрызет стальной прут ее терпения.

Милэн вошла в отделение повозки, служившее спальней для девушек. Здесь по углам стояли сундуки с платьями. Ти, как заговорщик, приложила палец к губам и, улыбнувшись, прошептала:

— А здорово ты разозлила госпожу, она теперь до вечера будет злиться и ругаться. Но ты не обращай внимания, она язва, но не бьет. Хуже жена главного охранника. — Ти говорила и рылась в сундуке госпожи, голос ее едва доносился до Милэн. В итоге Ти нашла нужное платье и вытащила его, резко дернув вверх, ударилась головой об крышку сундука, села, почесывая затылок: — Ой, это мне за то, что плохо говорю о госпоже…

Милэн осмотрела синее в разводах линьки платье, от горловины до широкого подола украшенного грубой вышивкой. Не удивительно, что госпожа отдала его неожиданной гостье. Сверху полагалось второе платье из груботканой шерсти, прямого покроя, без рукавов, тоже длинное по щиколотки, дополняли все это разноцветные ленты для связывания широких рукавов и волос, к голове прилагался капюшон с покровом для лица, но в том случае, если нужно выйти из шатра.

Повозка покачнулась, заскрипели колеса. Обоз снова тронулся в путь.

Как говорила Ти, работы в дороге всегда меньше, чем на привале, еду готовили с утра, прибирались вечером, после ужина, тогда и мыли посуду, тарелки необходимо было лишь сполоснуть после того, как мужчины, отужинав, отдавали их облизать своим гиктусам.

Милэн выглянула из-под полога, рядом с повозкой на злом Дипе ехал Лапит. Лапит улыбнулся ей. В костюме его народа она выглядела как простая девушка, и даже не очень простая, а очень красивая девушка. Дип хранил молчание, как и положено верховому зверю. Милэн пробовала поговорить с крахгом, тот только ответил: «Я верховая скотина, почему ты ко мне обращаешься как к разумному?»

«Дип…» взывала Милэн к старому другу, «Дип…»

«Зачем нам нужен был обоз, сбросили бы щенка, и пошли бы дальше напрямик…»

«А зачем нам нужен был щенок?» спрашивала Милэн с насмешкой.

Дип замолчал. Милэн усмехнулась и объяснила: «Дип, я вынуждена была прикрыться этим обозом. На пути к маяку засада, и я не знаю, кто и зачем…»

«Ты хочешь с этим обозом обойти засаду?» — язвительно спросил Дип.

«Продержаться, пока не прилетит Тавас».

«А…» — Протянул крахг насмешливо, — «Девушка, вы в этом платье растворили свои мозги».

«Иди ты. — Обиделась калтокийка. — Сам что-нибудь придумай. Умник».

«Нет, твое решение вполне логично». — Сдался крахг.

«Спасибо».

«А ты, малышка, говорила, что они тобой не заинтересованы…»

«Ну, ошиблась…»

«Такие ошибки могут тебе дорого стоить, не хватало еще и тебя потерять…» — ворчал Дип.

Все это время Лапит думал, что калтокийка вот-вот заговорит с ним, он совершенно забыл, что под ним не гиктус, а калтокийский крахг, и что крахг — это не только свирепый зверь, а и разумное существо. Он забыл, что черноволосая красавица — грозный космический наемник, и что только от ее имени вздрагивали смелейшие из пиратов. Все было так мирно и привычно в этом обозе, как во время его светлого отрочества. Его заворожил взгляд синих глаз девушки, он даже решил посвататься.

Ти дернула Милэн за ногу и громко прошептала, вращая испуганно глазами:

— Нельзя выглядывать из повозки, сочтут распущенной.

— Извини, я не знала, здесь душно, — смущенно почесала ухо Милэн.

Вечером рабыни собирали разбросанную, вылизанную гиктусами посуду. Дочери главного погонщика и служанки, позвав с собой гостью, собрались в кружок у маленького костра рядом с большим колесом, под присмотром старушки-приглядницы.

Романтик Лапит ходил вокруг запретного костра, как больной, с букетиком лесных цветов и сокрушался, мог ведь сказать, что она его невеста, а не брата. А теперь что скажут, если он осмелится подарить ей цветы? Лапит не решился подойти к Милэн, положил цветы на ступеньки повозки и поплелся спать к своему шатру, который разделял с тремя охранниками.

А Дип, наоборот, подполз к девушкам, и ткнулся носом в спину Милэн. Девушки завизжали, старушка-приглядница начала ругаться, но Милэн объяснила, что гиктус на самом деле ее, и старушка разрешила оставить зверя у костра. Дип ныл, жалуясь, как тяжело возить Лапита на спине, да еще так медленно. Он не привык так много ходить, бегать проще.

Шумели высокие деревья. Из-под корней выползли маленькие люди, они были гармонично сложены, с черной кожей и большими черными глазами, в светлых одеждах из тонкой ткани. Главный погонщик велел разложить товары и начался торг.

Жена главного погонщика заметила букетик на ступеньках повозки и заметалась в поисках виновного или виновной. Долго еще никто не ложился спать. Дип заполз под повозку, слушал причитания и ругань госпожи погонщицы и посмеивался — не только ему досталось во время пути. Оказаться в подчинении такой фурии, как эта госпожа, намного хуже, чем возить на спине трусливого Лапита.

Госпожа Погонщица выпалила, тыкая пальцем в Милэн:

— Я знаю — это тебе тот маг, брат твоего жениха, принес цветы! Негодники! Ты плохая невеста! Но я буду следить за тобой. Я научу тебя целомудрию!

Милэн слушала и осознавала, что безопасность не стоит таких вечеров…

* * *

Рэлина и Кэргисс завтракали вдвоем в большой столовой. Служанки успели убрать и вымыть столовую после банкета, слуги отремонтировали мебель и вставили два выбитых стекла. Сегодня солнечным утром открыли все окна, чтобы проветрить задымленную, пропахшую спиртным комнату.

— Если император узнает, — с едкой усмешкой, растягивая слова, начал Кэргисс.

— Что узнает? — равнодушно спросила Рэлина, медленно ощипывая гроздь спелого пави.

Кэргисс видел, что сегодня умиротворение его сестры непробиваемо. Сегодня она необычайно спокойна и мечтательна.

— О твоем любовнике… — ехидно улыбнулся Кэргисс.

— Кроме тебя, некому сообщить ему такую новость, — улыбнулась Рэлина, — заодно и спросишь имена любовниц нашего венценосного покровителя.

— Кстати, я забыл сказать тебе о поручении от него, — Кэргисс поставил кубок с вином на стол, и слегка наклонился вперед, якобы для того чтобы сестра лучше слышала его, а на самом деле, чтобы лучше видеть выражение ее лица: — Император обязал меня передать тебе, что непременно хочет видеть великолепную Рэлину на балу в честь свадьбы его старшей дочери.

— Не ты ли надоумил его пригласить меня? — Рэлина насторожилась.

— Не совсем, — улыбнулся Кэргисс, — на самом деле поймали убийцу Лингира, его уже опознали Нарра и Алгар. Не хватает только твоего слова, чтобы его обезглавили. — Кэргисс провел ладонью по своей шее и дурашливо вывалил язык, — Представляешь, он был стражником в провинции, но за безупречную службу и выдающуюся внешность одна придворная дама поспособствовала переводу столь рьяного стражника в столицу, где его узнала твоя подруга.

— Так, я уже сыта… — проворчала Рэлина, бросила салфетку в брата и встала из-за стола, — завтра выезжаем. И не тычь свой нос во все прорехи, иначе я тебе его сломаю.

Кэргисс довольно поджал губы. Сестра разозлилась из-за того, что придется расстаться с вольной жизнью и любовником. Так ей и нужно. Это ведь из-за ее капризов он утратил свое выгодное положение при дворе. Если Рэлина вернется к императору, то и он, Кэргисс, может надеяться на продвижение вверх. Брат фаворитки, он уже и забыл, как это выгодно…

Рэлина бросила рубашку и штаны на кровать. Гэл проснулся, поднялся на локтях, осмотрел предложенную одежду, лениво спросил с улыбкой:

— С кого сняла?

— Не хами, — осадила его разбойница, — завтра утром едем в столицу, сможешь самолично лицезреть обезглавливание на большой Кровавой площади.

— И кого обезглавят? — По ее тону калтокиец понял, произошло что-то серьезное.

— Того, кто убил племянника императора, после того, как я его опознаю. Хотя мое опознание — формальность, его и так казнят.

— А у вас кроме обезглавливания предусматриваются другие казни, например, повешенье? — спросил Гэл садясь на кровати и закутываясь в одеяло.

Рэлина удивилась вопросу, села на кровать рядом с менестрелем, внимательно посмотрела ему в глаза, тихо поинтересовалась:

— А если тебе снести голову, ты оживешь?

— Разве уже больше некому головы рубить? — усмехнулся Гэл.

Рэлине было не до шуток, она снова повторила вопрос:

— А если я захочу и тебя отправить на плаху, за соучастие и пособничество?

— Озадачишь палача и зрителей, — правдиво ответил менестрель, — простым оружием из кованого металла мне голову не отрубить.

— А твоему другу?

— Не знаю… Я не уверен.

— Но ведь ты был мертв, весь в ранах, когда я тебя нашла. Чем тебя убили?

— Ну, нет, — жестко улыбнулся Гэл, — Должны у меня быть свои секреты.

— Но эти секреты для твоих настоящих врагов, судя по всему, давно не секреты, — уже раздраженно бросила Рэлина.

— Это не совсем мои секреты. Тот враг считает меня другим существом. Но средство на меня действует, — абстрактно ответил Гэл, и тут же спросил, — Ты можешь попросить императора заменить обезглавливанья на повешенье?

Рэлина хмыкнула:

— Ты меня толкаешь снова к нему в руки. Если я обращусь с такой просьбой к императору, он может и не посмотреть на нашу давнюю дружбу. А я свободой рисковать не собираюсь, особенно из-за странного колдуна и его неудачливого сотоварища. Ты останешься здесь, я вернусь через недели две. Сделаю все что смогу.

— Рэлина, я здесь не останусь.

— Я тебя в подвале закрою.

— Не говори глупостей, — Гэл коснулся ее плеча, погладил, улыбнулся, — твой подвал меня не удержит.

— Что ты намерен делать? — серьезно спрашивала Рэлина, стараясь не смотреть на него.

— Помогу ему сбежать, — Гэл притянул ее к себе.

Она уперлась ладонями в его грудь:

— Стоять. Это ты принадлежишь мне, а не я тебе. Забыл?

— Какая разница?

— Нет, ну невозможно… — она перестала сопротивляться, но еще вяло возмущалась, — почему бы мне не влюбиться в простого покладистого парня, нет, тянет к таким, как ты… Ну что ты делаешь?..

— Ты думала, я каменный?

— Я думала, ты скромный. Да и вправду тебя нельзя оставлять, у меня очень красивые служанки.

* * *

Всю ночь Лапит мечтал, как признается возлюбленной в своих чувствах. Ранним утром, когда все спали, навигатор проснулся, вышел из шатра искать Дипа. Хотел расспросить крахга о Милэн, узнать о ней как можно больше о том, что она любит, чего не любит, попросить совета. Шел между повозками, мимо похожих на холмы спящих тягловых харапов, мимо колес, у которых, свернувшись клубком, спали гиктусы, мимо тюков с товарами, уздечек и седел, звал Дипа. Вот тогда его оглушили.

Когда очнулся, увидел холодно-зеленые глаза человека с бледным лицом в белом кожаном плаще. Длинные пепельные прямые волосы незнакомца развевал ветерок. Пепельноволосый присел рядом и рассматривал тонкокостного испуганного юношу с насмешкой.

— Кто вы? — шепотом спросил Лапит. Услышал грубый смех, оглянулся. На поляне сидели очень большие люди с серой кожей, разных оттенков, горбоносые, с коротко стриженными желтыми волосами, в синей форме, вооруженные тяжелыми тадо, они были страшными, очень страшными, страшно было даже то, что они не связали его, а просто бросили перед пепельноволосым. На корне дерева, покачивая ножкой, сидела очень красивая тоненькая бледная девушка с черными прямыми волосами в облегающем кожаном костюме красного цвета, она так мило улыбалась. Лапит прикусил язык и понял, что сейчас лучше молчать. Он начал ощущать холод, исходивший от молодого мужчины в белом плаще и от девушки в красном. Весь его маленький опыт и интуиция кричали, что пепельноволосый не человек. И этот не человек читает его, легко проникая в самые сокровенные мечты и мысли.

Вампир ухмыльнулся и заговорил:

— Ты мечтаешь о ней, хочешь рассказать ей, что любишь, хочешь жить с ней на прекрасной зеленой планете на берегу озера в красивом доме… — Лапит покраснел. Вампир продолжал: — Ты, мальчик, не знаешь — она замужняя женщина, и никогда не полюбит такого, как ты. Ты простак, а ей всегда нравились очень сильные натуры. Ты, паршивый щенок, возомнил, что королева пиратов будет твоей?

Девушка в красном рассмеялась.

— Королева? — не понимал Лапит.

— А ты, Ларсард, возомнил, что можешь просто так украсть мою жену?

Вампир вскочил. Лидеанцы замерли, они уже видели, что преимущество на стороне внезапно появившихся противников — пятеро против пятидесяти, и бросили оружие в сторону.

Ларсарт пятился назад от Рэтолатоса. Он даже не мог поверить в такую неудачу. Девушка в красном загородила вампира своим тонким, как тростинка телом.

Лапит тем временем тихонько отползал под дерево, но один из лидеанцев наступил ему на плащ, прошептал:

— Куда?

Мальчик-навигатор замер.

Лидеанцы сдались, едва ли не сами заковали себя и тут же рассказали, как давно мечтают служить в армии короля зэйдов. Девушка бросилась на Рэтолатоса, но ее перехватил Мэл, она вырывалась и шипела как кошка, Мэл легонько ударил ее, хрупкую, и она затихла.

— Упырица, — сказал Мэл, — уже сформировалась. Жаль.

Нэйл коснулся своей тонкой рукой ее бледного лица:

— Она бы и так долго не протянула, Мэл, ты избавил ее от мучительной кончины.

Милэн вынесла ведро с водой из повозки и едва не окатила помоями Рэтолатоса. Рол усмехнулся:

— Ты уже в служанки нанялась?

— Нет, в невесты… — ответила Милэн.

Рол был озадачен ответом:

— Как, в невесты, я тебе развода не даю…

За спиной Милэн возникла жена главного погонщика, воинственно уперев руки в боки:

— Это еще кто, как ты осмелилась заговорить с незнакомцем?!

Милэн едва ли не подпрыгнула от неожиданности. Рол, невозмутимо сложив руки на груди, с усмешкой рассматривал представительницу местного племени воинственных защитниц морали. Тут прискакал, как гигантский шальной котенок, обрадованный Дип: «Ура, я больше не буду одевать седло и изображать тупую скотину! Слава Рэтолатосу!»

На дорогу прихромал слегка помятый Лапит, был уныл, но нашел чем успокоить жену главного погонщика:

— Госпожа, госпожа, позвольте мне представить вам моего старшего брата, он выехал встречать свою невесту.

Рол удивленно открыл рот, посмотрел на Лапита, а потом на то, как смягчается выражение лица жены главного погонщика.

Милэн заметила Мэла, тот держал в руках связанного вампира. Рол едва успел удержать жену от немедленного допроса, поймал, обнял, зашептал:

— Тихо, тихо, изобрази радость, обними жениха. Отойдем подальше от твоих новых знакомых, а там хоть ешь этого вампира…

Обоз остался на день в лесу, сначала Лапит получил несколько монет за день работы с вычетом содержания невесты брата, потом Милэн подарили, как полагается, свадебный подарок, очень красивые украшения, которые стоили, наверно, как боевой гиктус, то есть очень дорого. А Лапиту подарили новое седло, которое Дип пообещал нещадно изгрызть в качестве моральной компенсации. Потом купцы устроили пир в честь будущей свадьбы, пир напоминал свадебный, имитируя половину местных обрядов. Мэл и Нэйл были назначены друзьями жениха, а две дочери главного погонщика — подругами невесты. Главный погонщик несколько раз повторил, что теперь они все родня. Пираты в гостях у купеческой общины расслабились, и с позволения Рэтолатоса напились, вот только к девушкам приставать было запрещено, а свои были опасны, хотя, напившись, свирепые пиратки немного подобрели.

Только вампир, связанный и под постоянным наблюдением, проклинал свою жизнь, своих врагов, и очень тихо — маоронгов. Да тихонько таяло в лесу тело маленькой Эннэ.

* * *

Выехать решили утром, как всегда, конной кавалькадой, Кэргисс напрасно требовал карету. Рэлина предложила брату догнать ее на карете, если сможет, но любопытный Кэргисс так хотел посмотреть на любовника сестры, что согласился на конный переход.

Для менестреля Гаррат сам вывел немолодого, массивного высокого коня гнедой масти, чтобы ничем не напоминал о погибшем Огоньке.

Гэл вышел во двор. В замшевых штанах, в высоких ботфортах, в белой рубашке из тонкого полотна и в замшевой безрукавке он все равно выделялся. Даже широкополая шляпа с пером подчеркивала необычную внешность. Калтокиец погладил огромного красавца коня, с опаской сел в седло и удивился, конь под ним стоял, как вкопанный. Гаррат похлопал гнедого по шее:

— Эго зовут Валун, теперь он твой. Не такой резвый, но надежный.

— Спасибо, — грустно улыбнулся Гэл.

— Да ладно, все забывается, со временем… — проворчал старый солдат и пошел к своему коню. И совсем оборотень был не страшным. Даже очень нормальный… И чего тут можно бояться? Спокойный уравновешенный парень, с таким и в бой можно пойти.

Рэлина вышла во двор, улыбнулась Гэлу, спокойно надела перчатки, делая вид, что не замечает удивленные глаза брата. Кэргисс не отводил взгляда от менестреля и, как только появилась Рэлина, тут же подскочил к ней:

— Сестра! Сестра, кто он? Я таких и не видел. Но зачем ты берешь его с собой? Его же убьют!

— Кто его убьет? — Рэлина почувствовала как будто укол в сердце от предупреждения брата.

— Император. Ладно, был бы деревенский мальчишка, но такой! Он слишком заметен.

— Я беру с собой хорошего менестреля на свадьбу, — перебила брата Рэлина, — если ты будешь молчать, никто ничего не узнает. Он просто менестрель. Ты понял?

Гэл ощутил неприязнь от брата Рэлины — франтоватого юноши с аккуратно завитыми волосами. Солдат Гаррат подъехал и тихо сказал:

— Не обращай внимания, щенок хочет, чтобы его сестра вернула ему положение во дворе. А для этого Рэлина снова должна лечь в койку императора. Но ты поосторожнее с ним. Он не только женщин любит.

Гэл шумно выдохнул. Присмотрелся к напудренному лицу Кэргисса. Странно, несмотря на кружавчики и косметику, по восприятию брат Рэлины был парнем. Хотя по повадкам очень похож на женскую половину двуполых. Тогда о чем говорит Гаррат? И почему-то совсем не хочется знать, о чем говорит Гаррат. Люди всегда способны удивлять, как их не изучай, они подкидывают новые сюрпризы…

Рэлина села в седло и скомандовала в путь.

Кэргисс подмигнул менестрелю и чмокнул губами. Гаррат рассмеялся и пожал плечами, мол, я же говорил. Гэл сплюнул в сторону. До него дошло, о чем хотел сказать старый солдат. Сердито тронул ногами своего нового коня. Валун он и есть валун. Огромный конь качнулся вперед, выставил одну ногу, шагнул, и пошел, раскачиваясь, набирать скорость. Вскоре очень размеренно, спокойно догнал легкого вороного Рэлины, встал вровень с ним и летел вперед на мощных ногах. Не конь, а чудо.

«Солнце» поднялось к зениту. Кавалькада проносилась мимо хуторов, мимо полей, где работали крестьяне, мимо садов, и снова полей, вот и поселок, еще час и въехали на городскую улицу. Гэл посмотрел вдаль и присвистнул, сколько видел глаз, вверх к горизонту только крыши домов среди куполов зелено-синих деревьев. Начиная с соломенных или из коры и заканчивая красными, зелеными, синими черепичными.

Гэл почувствовал, что ему неуютно в большом городе, отвык, наверно. Много людей, все куда-то спешат, никто ни на кого не обращает внимания, толкаются, ругаются, особенно на всадников, особенно вслед. Тенденция — чем выше дома, тем уже улицы, соблюдалась и в этом городе, но потом улицы расширились, и дома еще увеличились. В этом, как сказала Рэлина, новом районе города, дома были как будто из совершенно иной эпохи, двух и трехэтажные кирпичные, с высокими потолками и большими окнами, лепнина на фасадах, вдоль дороги тротуар, аллеи, клумбы, на перекрестке площадь с фонтаном, у фонтана лавочки. По тротуарам степенно прогуливаются одетые в светлые, как будто театральные одежды люди. Мужчины в шляпах с перьями, женщины с высокими прическами, украшенными цветами, с полупрозрачными зонтами, прикрывающими их нежные лица от солнца. Всадники на вычищенных холеных лошадках, женщины в платьях здесь ездили в специальных седлах, свесив ноги на одну сторону. Гэл где-то такое уже видел. Эти прелестные всадницы смотрели на Рэлину, сидевшую на коне по мужски, с осуждением, насмешливо. Здесь слово «мода» имело большое значение.

Невозмутимая Рэлина повернула направо по широкой улице. И всадники поехали вдоль улицы, где роскошные дома едва виднелись за металлическим забором в окружении садов, к домам через зеленые лужайки вели аллеи, дорожки обтекали маленькие фонтаны или пруды с рыбками. Напротив одного из таких домов Рэлина остановила вороного. Слуга поспешил открыть ворота. Атаманша и ее отряд въехали во двор, навстречу им вышла молодая красивая черноволосая пухленькая женщина, чем-то похожая на Рэлину, и чем-то — на Кэргиса.

Слуги забрали лошадей у господ и наемников. Гаррат приказал своим разбойникам располагаться в казарме, потому что они здесь задержатся.

Гэл хотел бы незаметно уйти с разбойниками в казарму, но Рэлина остановила его:

— А ты будешь сопровождать меня, — и уже тише, — не вздумай сбежать, ты пока принадлежишь мне.

— Я помню, — тихо ответил Гэл с вежливым и одновременно насмешливым полупоклоном.

Рэлина усмехнулась:

— Кстати, это и есть дом моей сестры.

— Я догадался, надеюсь, ты позволишь мне увидеть сына?

Она почувствовала очень скрытую угрозу в его голосе, но право слово, и не собиралась прятать от него его детеныша. Спросила у сестры:

— Эллэ, где мальчик, которого тебе привез Гаррат?

Госпожа Эллэ растерялась, покраснела, показала рукой вглубь сада:

— Играет с собакой под присмотром нянек. Разве ты хочешь его отобрать у меня?

Рэлина увидела, что Гэл вглядывается в сад, как будто настороженный зверь, ей показалось, что ноздри его шевельнулись, он взглянул на Рэлину, и она поспешила сказать:

— Иди к сыну, только не смотри на меня так, это пугает.

Госпожа Эллэ Данноги побледнела, и как только Гэл убежал, обхватила себя руками, дрожа от волнения, спросила:

— Этот темный человек — отец Тинни?

Кэргисс тоже заинтересовался, но предпочитал молча слушать, боялся, что сестры прогонят его как в детстве, если он посмеет подать голос.

— Да, это отец ребенка. Разве Гаррат не предупредил, что малыш останется у тебя только на двадцать дней?

— Нет, — промямлила разочарованная Эллэ.

Гаррат осмелился объяснить:

— Я не мог предупредить, ведь мы не были уверенны.

— Ах да, видишь ли, отец малыша был ранен, и мы не знали, выживет он или нет. — Рэлина любила свою старшую сестру, и ей было больно разочаровывать Эллэ.

— Ах, Рэл, я так привязалась к маленькому Тинни, — прошептала госпожа Данноги и смахнула набежавшую слезу, но тут же взяла себя в руки, — пройдемте, родные, я велела приготовить вам комнаты. Ты, Кэсс, остановишься у меня или вернешься во дворец?

— Сегодня хочу побыть с вами, — ответил Кэргисс.

«Конечно, — подумала Рэлина, — с твоим-то бабьим любопытством».

Гэл стоял у дерева, смотрел на сына, играющего с собакой. Одна из служанок первая заметила странного незнакомца:

— Что вы здесь делаете?

Айрэ поднял голову, увидел Гэла:

— Папа, — подскочил, побежал к отцу. Гэл подхватил сына ну руки, прижал к себе.

Служанки застыли, открыв рты.

Эллэ посмотрела в окно, поджала губы, должна была быть сдержанной, и сейчас и тогда, когда на третий день после свадьбы на императорской охоте погиб ее муж, и тогда, когда, горюя, не смогла выносить ребенка. Она только с грустью и любовью посмотрела на младшую сестру и покачала головой:

— Ах, Рэлина…

Рэлина обняла сестру:

— Прости.

— Да будет вам, из-за ребенка, — ляпнул Кэргисс.

— Заткнись, — без злости, но как всегда убедительно попросила Рэлина.

Вечером после ужина госпожа Данноги провожала Рэлину в спальню. Канделябры вдоль стен, огоньки свечей танцевали на сквозняке, в открытые окна веял ветер, принося в дом вечернюю прохладу и запах цветов. Вдалеке слышались раскаты грома, со стороны моря шла темная туча. Эллэ спросила:

— Этот темный?

— Мой менестрель, — ответила Рэлина.

— Твой менестрель. Он будет ночевать в домике для гостей? А малыш?

— Малыш — как ты его устроила, а менестрель у меня.

— Рэл?

— Что?

— Как можно?

— Очень тихо, — усмехнулась Рэлина, — тем более в твоем благочестивом доме. И я прошу тебя, сохрани это как тайну.

— Ах, сестра, ты все-таки когда-нибудь попадешь на плаху за измену, если не опомнишься, а твой менестрель, благодаря тебе, в петлю.

— Тогда малыш будет твой, — беспечно шутила Рэлина.

— Ты неисправима, — грустно качала головой Эллэ.

Раскаты грома слышались уже ближе.

Гэл отнес сына в детскую комнату. Айрэ после разлуки не отпускал его. Цеплялся и требовал обещаний от отца, что тот завтра никуда не денется. Две няньки, неопределенного возраста женщины с роскошными формами, неуклонно, как два стража, следовали за отцом и сыном. Уже через час Гэл перестал обращать внимание на нянек, они начали напоминать ему двух настырных белых роботов. Малыш без умолку рассказывал обо всем, что с ним произошло, и что он чувствовал. О том, как он скучал, как было страшно, и что ел на завтрак, о белом пони, на котором он катался, о ярком воздушном шаре, который летал вчера над городом. О том, как зовут нянек, и что его не пускают к большим лошадкам. Расспрашивал об Огоньке. Гэл рассказал, что с Огоньком все хорошо, что он отпустил рыжего коня пастись на зеленых лугах на волю. А что он мог еще сказать ребенку. Только и говорить, что с теми, кого малыш знал, все хорошо, что они теперь счастливы. Гэл только теперь осознал, насколько близко от смерти был его сын, ощутил, как необъяснимый жар страха поднялся по всему телу до макушки. Ребенок говорил, спрашивал, рассказывал, вцепившись маленькими пальчиками в отцовскую руку, пока не уснул. Гэл сидел рядом с сыном, смотрел на его лицо, не мог заставить себя встать и уйти. Но долг есть долг, и не сказал бы, что все так плохо. Встал и вышел из детской комнаты. Няньки с облегчением вздохнули, проводив его взглядом.

Брат Рэлины, выпив для смелости, поджидал менестреля в коридоре у дверей детской:

— Я хотел спросить, ты и вправду менестрель?

— Менестрель, — ответил Гэл.

— А… — улыбнулся Кэргисс, — тебе нравиться моя сестричка, она красивая.

— Не считаю нужным говорить о своих чувствах.

— А ты нравишься мне.

— Об этом я тем более, не хочу говорить.

Кэргисс неожиданно попытался прижать Гэла к стене, но калтокиец уклонился и оттолкнул придворного франта. Юноша упал под стену и засмеялся:

— Ты дурак! Оборотень. Я тебя на плаху отправлю!

Гэл резко подхватил Кэргисса за шиворот рубашки, поднял и толкнул в стену, не такой ласки ожидал от менестреля брат Рэлины. Гэл прорычал в лицо пьяного ловеласа:

— Я тебя тогда, как вы говорите, с того света достану.

Рэлина вышла из своей комнаты. Гэл задержался, и она решила узнать где. Увидела и услышала, как ее менестрель разговаривает с ее братом, поняла, что должна прервать перепалку угроз:

— Отпусти его.

Гэл разжал пальцы, Кэргисс выпал и сел. Ноги не слушались молодого франта, то ли от страха, то ли от выпитого вина. Менестрель смотрел в глаза разбойницы. Она молча указала ему на дверь своей спальни. Гэл кивнул головой, слегка поклонился Кэргиссу с такой ухмылкой, что юноша решил благоразумно помолчать, и ушел.

Как только дверь закрылась, Рэлина склонилась над братом и отвесила ему звонкую пощечину:

— Ублюдок.

— Да что я такого сказал? — Кэргис попробовал встать, держась за щеку, не удержался на ногах, снова сел и засмеялся, угрожая тонким пальчиком. — А не хочешь делиться своим красавцем, только для тебя, все лучшее только тебе. А мне только пощечины да тумаки. Сестра, называется. Что бы я с ним сделал? Было бы из-за чего так сердиться. — Он сморкнулся, утер разбитый в кровь нос, обижено заныл, — ну вот, в кровь разбила, как всегда, как я завтра во двор явлюсь с опухшим носом?

— Припудришь, — рыкнула разбойница, — а теперь повтори, сволочь, чем ты ему угрожал. Не плахой ли?! Ты хоть понимаешь, что, подставляя его, подставишь меня и себя заодно. Если меня арестуют, тебя выгонят из дворца! Ты соображаешь своей напомаженной головой?

— Да ладно, ладно. Я закрою рот и буду молчать. Я же не дурак, это я просто так сказал… — мямлил сконфуженный Кэргисс. Еще раз попробовал встать на ноги, на этот раз удержался и пошел, держась за стенку в свою комнату, продолжая ныть, — Всегда кто-то важнее, чем я, всегда. И к чему такая красота такому уроду?..

— Бежать бы вам… Он проговорится. Никогда не умел держать язык за зубами, — сказала Эллэ. Рэлина оглянулась, сестра стояла в тени ниши, бледная, едва не плача.

— Не проговорится, ему же хуже будет, не волнуйся, все будет хорошо, — попыталась успокоить сестру разбойница.

— Хотелось бы верить, но ты знаешь, я не верю в чудеса. Особенно сегодня.

Рэлина обняла сестру. За окнами зашумел ливень.

Утром Рэлина собиралась во дворец. Гэл удивленно наблюдал, как лихая разбойница облачается в роскошное платье с глубоким декольте, с узким корсетом и пышными длинными юбками. Горничная затягивала корсет, пока Рэлина, отвыкшая от таких пыток, не взмолилась о пощаде.

Прибежал Айрэ, застыл в дверях, изумленно изучая красивую тетю в шелках и кружевах. Подбежал к большому зеркалу, корчил рожицы, хотел потыкать пальцами в краски на столике. Гэл едва успел оттянуть сына от коробки с косметикой. Малыш своими цепкими ручками успел схватить колье из алмазов, и любовался тем, как блестят камушки на солнце. Рэлина не привыкла к общению с детьми и относилась к Айрэ настороженно, чувствовала себя рядом с ним неуверенно. Сидела в кресле, пока две служанки делали ей прическу, видела в зеркале, как Гэл играет с сыном, и радовалась, что ей нельзя шевелиться. Можно просто наблюдать.

Как-то странно. Что-то невероятно нежное в голосе менестреля щемило в груди и щипало глаза. Его улыбка, и такая любовь в глазах. Рэлина впервые задумалась о том, кем была для этого оборотня та, которая родила ему сына. И смогла бы Рэлина заменить ему ту женщину. Ведь она не осмелилась даже спросить его имя.

Встала, осмотрела себя с ног до головы в большом и очень дорогом зеркале, покачала головой. Может, нужно было нарядиться проще, но ее бы засмеяли придворные. А так пускай знают, что она еще молода и по-прежнему красива.

— Красивая тетя, — сказал Айрэ. Гэл кивнул, соглашаясь.

Рэлина собралась с духом и строго сказала менестрелю:

— Я еду во дворец, а ты остаешься здесь и ждешь меня, попробую как-то помочь твоему другу. И не смей выходить за пределы сада.

Гэл поднял руки ладонями вверх:

— Хорошо, но не говори со мной таким серьезным тоном. И кстати, что мне делать с твоим братом? Если он снова со мной заговорит.

— Мой брат уехал во дворец на рассвете.

— Хорошая новость.

— Не очень, мне нужно его проконтролировать. Слухи среди придворных быстро распространяются.

— Папа, пойдем играть. Я тебе лошадку покажу, — Айрэ дергал отца за руку.

Разбойница не решилась поцеловать менестреля на прощанье при его сыне, и посчитала это дурным знаком.

Как только Рэлина поднялась по ступеням дворца, мимо дворецких в белых ливреях, среди суеты приготовлений к свадьбе, вдоль душистых гирлянд цветов, к ней подбежал мальчик-паж и попросил следовать за ним по приказу императора. Сердце затрепетало, как в юности. Нигде она не испытывала такого страха, как здесь, в роскошном светлом дворце.

Шла мимо придворных, как по углям, под их взглядами — как под плетьми. От этого она бежала, к этому не хотела возвращаться. И искала забвения в боях: сабля, шпага, пистолет, лихой конь, да бутыль вина и верные товарищи. Так проще.

В большой библиотеке у открытого окна стоял император. И вправду лев, с гривой светло-желтых волос, зачесанных назад, с аккуратной бородкой и короткими усами, с красивым мужественным лицом и серыми глазами, которые, казалось, видели человека насквозь. Могучий, широкоплечий, открытый человек впечатлял ростом, силой и зрелой красотой. Рэлина полюбила его еще, когда была четырнадцатилетней девочкой, когда приехала на свой первый весенний бал. С тех пор он не изменился. Говорили, что когда его короновали около ста лет назад, он был таким же. Появился неизвестно откуда, завоевал сердце младшей принцессы, и женился на ней. В летописях говорилось: чтобы получить право на трон, он сражался сам с сотней воинов, и победил дракона. Сам император о своих подвигах никогда не рассказывал.

Он повернулся к Рэлине, улыбнулся, пригласил сесть на диван у маленького столика. На столике были расставлены приборы для чаепития. Император молчал, как будто боялся напугать Рэлину. Она тоже молчала. Села у столика, разлила чай по чашкам, протянула наполненную чаем чашку императору. Дрожащие руки выдавали ее волнение.

Он принял чашку, как будто то был самый драгоценный дар, коснулся ее пальцев. Улыбнулся. Рэлина смотрела на него и понимала, что как бы она не старалась забыть о своих чувствах, ей это не удалось. Он по-прежнему волновал ее.

— Как доехала? Без приключений? Благодаря твоей банде в районе столицы сейчас тихо и безопасно.

Рэлина в каждом его слове слышала упрек. Но постаралась беспечно улыбнуться:

— Хорошо доехала. Остановилась дома.

— Я хотел пригласить тебя пожить в твоих апартаментах, во дворце. Ты же знаешь, без твоего согласия я не переступлю порог твоих комнат.

— Спасибо, ваше величество, но мне будет проще в родном доме.

— Рэл, — император сел рядом с ней взял ее руки в свои большие теплые ладони, — ты все еще не можешь меня простить? А я тебя прощаю.

— За что, Бэн? — Рэлина спросила равнодушно, ласково, но дрожь удержала с трудом.

— За то, что ты избрала себе в возлюбленные пособника убийцы моего дорогого племянника.

Рэлина вскочила, чашка выпала из ее рук, чай разлился. Император присел, оттирая платком подол ее платья:

— Не надо так нервничать, девочка, об этом знаю только я.

— Кэргисс?

— Не совсем, Рэл, — улыбнулся император, — твоя подруга Нарра. Твой брат проболтался ей, она попросила срочной аудиенции у меня, пришла и все рассказала. Ты удивлена. Многие хотят занять твое место, и Нарра не исключение. А потом я вызвал Кэргисса и расспросил его более детально. Не волнуйся, я его не бил. Не понадобилось.

— Я знала, что долго наряжаться вредно, — удрученно проворчала Рэлина, вздохнула, с опаской спросила, — Что ты со мной теперь сделаешь?

— С тобой ничего, — пожал плечами Император, — что я могу с тобой сделать, ты все еще любимая мной женщина, разве что задержу во дворце. Но я хочу посмотреть на него, на того, кто оказался достоин твоего внимания. За ним уже послан отряд.

Рэлина похолодела:

— Бэн, — выдохнула она, — его нельзя арестовывать.

— Он что, и вправду оборотень? — усмехнулся император.

— Я же сама все видела.

— Я думал, у страха глаза велики, а ты так и не приехала утешить меня и рассказать, как погиб мой драгоценный племянник, — пожал плечами император, и протянул Рэлине руку, — идем, познакомишь меня со своим оборотнем, обещаю, я его сразу не убью.

— Бэн, — Рэлине казалось, что она сейчас умрет, — Бэн, прошу тебя, отпусти его. А он разве уже здесь? — Рэлина оглянулась, у приоткрытой двери стоял доверенный воин императора, — Как?

— И против твоего оборотня, любимая, найдется управа, — усмехнулся император и потянул Рэлину за собой.

Бесшабашная воительница сжалась в птенца, она не терпела себя такую, безвольную игрушку — куклу в руках императора-кукловода. Замирала и подчинялась. Он был слишком решительным, слишком сильным и очень властным. Император ревновал и хотел незамедлительно посмотреть на соперника.

То была тайная комната в башне, туда не просто было проникнуть, но еще сложнее выбраться из нее. Все во дворце боялись той комнаты, знали — оттуда только две дороги, одна вниз в подземелье, вторая на плаху. Крут был император с предателями и изменниками, с убийцами и ворами. Рэлина тоже подумала, что ее не выпустят больше из страшного каменного мешка, куда тянул ее император. А он крепко держал ее руку. И был неумолим. Очень хотелось поджать ноги как в детстве и расплакаться. Но духу не хватало даже на такой детский протест. Бежала за императором, смотрела на его широкую спину, ей казалось, что он и сам оборотень, огромный страшный оборотень.

Когда Бэн втянул Рэлину в каменный зал, и за спиной закрылась тяжелая железная дверь, она вздрогнула и не сразу решилась выглянуть из-за спины императора.

Менестрель стоял у стены, его не сдерживали ни цепи, ни веревки, как будто он пришел сюда добровольно, или его заманили? Рядом с ним два стражника.

Гэл и вправду пришел сюда добровольно. Как только карета Рэлины выехала за ворота и скрылась за углом улицы, дом и сад внезапно заполнили вооруженные люди, офицер сказал, что менестреля ждут во дворце, попросили не сопротивляться. Гэл решил, что устраивать бой в доме Эллэ не по правилам хорошего тона, к тому же в этом доме был Айрэ. А еще он не прочь был попасть во дворец, зачем усложнять себе жизнь, если его проведут туда с эскортом и без лишних вопросов. Ведь тогда Рэлина не сможет сказать, что он нарушил запрет. Он и пошел.

Теперь стоял перед императором.

Рэлина смотрела то на лицо Бэна, то на лицо менестреля. Менестрель спокоен, только глаза как будто светятся в свете факелов. А вот Бэн повел себя странно, сначала он застыл, долго смотрел на менестреля, изучал, заволновался. Недоверчиво качнул головой и громко приказал, как будто хотел криком выплеснуть весь свой гнев:

— Стража, вышли вон!

Рэлина вздрогнула, отступила на шаг назад.

Менестрель, слегка наклонив голову влево, внимательно смотрел на императора, как будто тоже хотел вспомнить что-то далекое и неуловимое как сон.

Стража вышла.

Рэлина собирала в себе всю смелость, чтобы смочь защитить оборотня. И то, что произошло, когда они остались втроем, ее поразило настолько, что она буквально остолбенела.

Император прошипел в ее сторону:

— Ну, девочка, я тебя поздравляю, это талант находить таких мужчин, — и, шагнув к менестрелю, опустился перед ним на одно колено, склонил голову, приложил руку к сердцу, — приветствую тебя, Старейшина.

— Ты тот переводчик, при императоре Ралры — Нкагое, — вспомнил Гэл, — встань, я не люблю этих церемоний.

Бэн поднялся с колен:

— Будь моим гостем, Старейшина.

— Благодарю за приглашение… Да уж, у меня и нет иного выбора, — хмыкнул Гэл, — я здесь застрял.

Рэлина не понимала, что происходит, и как такое могло случиться, и кто на самом деле этот оборотень, если сам император склонился перед ним.

Оба, и император, и менестрель, как будто забыли о ней. Бэн пригласил гостя в свой кабинет, был вежлив и гостеприимен, восторжен, смотрел на менестреля как на божество, предложил пообедать с ним и отведать какой-то напиток, о котором Рэлина и не слышала раньше. Шла за мужчинами, чувствуя себя совершенно одинокой и забытой. Не понимала — они оба не решаются ей что-либо сказать, опасаясь нарушить равновесие, позволяющее не помнить в эти минуты, что она стоит между ними.

Сидели втроем за рабочим столом, в кабинете императора, совершенно разные, в чем-то неуловимо похожие. Немного выпили, закусили. Император обвыкся, и уже не смотрел на Гэла с удивленным восхищением. Предложил сигары из драгоценного здесь табака. Гэл не любил сигар, но так хотелось курить. Завязался разговор.

— Как ты сюда попал? — спрашивал Бэн.

— Враги забросили, чтобы сестра не противилась слиянию, — с досадой ответил Гэл.

— Какому слиянию? — удивился сэнпийский император.

— Слиянию Братства и Совета.

— Ничего себе новости. А война закончилась?

— Закончилась мирным договором. Приперли они меня к стенке, предложили слияние, вот и закончилось. Боюсь, теперь гражданская начнется.

— Не люблю войны, — сказал император, — выпьем за мир.

— За мир, — согласился Гэл.

— А если бы не ребенок, они тебя смогли бы выкрасть?

— Нет, я бы не дался. Но, к сожалению, они хорошо все рассчитали.

— Да, повезло тебе с врагами. Не знаешь что забавнее умные враги, или глупые друзья, вред от тех и других равнозначный. Да ладно, ладно, я не буду расспрашивать о том, какая крыса пробежала между Советом и Братством, вижу по глазам, что не расскажешь.

— А тебя как сюда занесло?

— Ну, — Бэн замялся смущенно и одновременно хвастливо, — так, женился наш император, ты помнишь, каким он был? — Гэл кивнул. — Ну так вот, — Бэн засмеялся, — Его молоденькая жена ко мне сама пришла.

— А ты даже не провоцировал? — усмехнулся Гэл, — думаешь, не помню, как ты вокруг моей сестры увивался.

— Но я же не знал, — снова смутился Бэн.

— Да ты умудрился заигрывать с ней в присутствии ее мужа.

— Я вас позабавил тогда, — улыбнулся Бэн, — давай за любовь выпьем. Я, кстати, еще долго по твоей сестре тосковал.

— Пока юная императрица сама к тебе не пришла, — засмеялся Гэл, — и что было дальше?

— Да ничего такого, я только раздел ее, тело — сказка, но пришел император, и я, едва успев натянуть на себя нижнее белье, выпрыгнул в окно и, как был, вскочил в первый кораблик. Топлива хватило хорошо разогнаться и сбежать от погони.

Гэл давно так не смеялся, предложил тост:

— Выпьем за удачу.

— За нее — верную изменницу, — согласился Бэн, и сам теперь император.

Рэлина выпила залпом несколько рюмок светло-коричневого напитка, странно пахнущего, с горючим горьковатым вкусом, появилась странная легкость и легкомыслие, она решила все-таки напомнить и менестрелю и императору о том, что она здесь рядом с ними, решила высказаться, пока язык слушался:

— И что? Ну, ему, — она указала рукой на менестреля, — я точно не нужна. Долг за сына отдает. А ты, Бэн, мне не нужен, хоть я и люблю тебя. И его люблю. Но не будь ты, Бэн, императором, я бы с тобой была. Всегда тебя любила, — высказалась, и ее голова склонилась, облокотилась на руки. Рэлина засопела.

Гэл и Бэн переглянулись. Бэн встал, взял Рэлину на руки, положил на кушетку, укрыл своим плащом:

— Непривычные они тут к бэргу.

— Зато к самогону очень даже, — Гэл вспомнил Янни, прикусил губу, помолчал, вспомнил ночь, когда Рэлина пришла к нему с бутылкой вина. — Она вообще быстро пьянеет.

— О каком долге говорила Рэл?

— Она моего сына спасла, я обещал быть с ней двадцать дней.

— Ты ее любишь? — Император облокотился могучей ручищей об стол, наклонился вперед, как зверь готовый к атаке.

— Она мне нравится, — бесстрашно ответил Гэл.

Бэн откинулся на спинку кресла:

— А я ее люблю, не так, как других, по-настоящему, еще с тех пор, как она куклой-подростком во дворец на первый весенний бал приехала. Следил за тем, как она растет, учил ее всему что знал, даже не заметил, как она выросла. Понял только когда она сама меня осмелилась поцеловать на охоте, когда я с коня упал… Вот и терплю все ее капризы. Позволяю шастать по лесам с саблей и пистолетом да бандой головорезов, жду пока остепенится. Сам же, глупец, научил и сабельному мастерству, и верховой езде, и метко стрелять, и людьми руководить… Что не сделаю, все себе во вред.

— Она не терпит твою челядь дворцовую, от этого и бегает.

— И что мне делать? Ты же Старейшина. Ты мудрый. Посоветуй.

— И что с того, что я старейшина, и с чего это я мудрый? Меня жена бросает, развода требует, а ты говоришь — мудрый. Да и империю свою я почти пр……, да ну его…

— Выпьем, — предложил император, — Выпьем за наших любимых. Но я же не могу позволить, чтобы моя с тобой дальше была, сколько там тебе осталось долга?

Гэл рассмеялся:

— Я не считал.

— Выпьем.

— Согласен.

— Нет, ну ты, конечно, Старейшина. — Развел ручищами Бэн, — а я всего лишь император куска планеты.

Гэл решил перевести щекотливый разговор в другое русло:

— Слушай, у меня тут мальчишка, бессмертный, в твоем подвале, не руби ему голову.

— Но он же убийца, я не могу его помиловать. Я тут едва законность наладил, сам чтю.

— Повесь, он же бессмертный, — пожал плечами Гэл, — похоронят неглубоко, я заберу.

— Выпьем.

— Согласен.

— А корабль где? — спросил Гэл.

— Он сломан. Кандар, когда экипаж где-то в глубинке высадил, не задумывался, что пассажирский гигант — это не простой космический катер, и сажать такую глыбу нужно уметь. Не справились его пилоты с управлением, уронили корабль на скалы, а потом он сам под собственной тяжестью в море рухнул. Вот тогда пробоину в отсеке двигателя и получил. Не знаю, что они с кораблем делали, но смогли вытащить его с воды, наверно, на гравитационных платформах. Расширили гроты, построили док, базу, воду с корабля откачали, как смогли, отремонтировали, но двигатель не восстановили. А у них там полный запас горючего, и на взлет, и до восьмой долететь, и на посадку хватит. Там два хороших инженера были, но они сбежали. Наверно, знают, что двигатель не восстановить, вот и бегают от мага. Хотя мне доложили, что нашел он их. Театр бродячий расстреляли… Не ты ли там в менестрелях играл?

Гэл кивнул, говорить о театре не мог, слишком еще болели воспоминания.

— Ну, может Дар и Дан смогут двигатель восстановить? — предположил Бэн.

— Сказали, что невозможно его восстановить. Но я сам хочу посмотреть. Я же помню времена первых кораблей, может, возникнет идея.

— Кандар тебя на базу не пустит. Разве что я посодействую, с купцами тебя отправлю, как-нибудь загримируем, чтобы не узнал.

— Я не просто политик, Бэн. Я хороший разведчик и не безнадежный диверсант. Я туда очень тихо проберусь, очень тихо.

— Даже так… Помню, слышал, что ты верховодишь калтокийцами, но не верил, думал — сплетня. А что если Кандара ликвидировать? Надоел он мне.

— Хорошая мысль, давно мечтаю, да не везет пока. Он меня уже два раза убил, а я его пока один, и то, как видишь, не до конца, неправильно. Тем более он мне уже две жизни задолжал, кто знает, что с остальными случилось.

— Я распоряжусь найти уцелевших, — пообещал император.

— Спасибо, — ответил Старейшина.

— Выпьем.

— Выпьем. А… зачем ему дети?

— Дети?… — переспросил Бэн, почесал за ухом, — Дети… Ну, так бойцы нужны и рабочие, вот и воспитывает из местных детей.

— Ублюдок.

— Согласен.

— Выпьем.

* * *

Вампир отказывался говорить, он даже не признавался, что причастен к делу о похищении Старейшины. Но Рэтолатос умел уговаривать. Когда ноги Ларсарда начали исчезать, и тот понял, что они не становятся невидимыми, это пропадает связь между атомами его тела — рассказал все, что знал, лишь бы его восстановили.

Не восстановили…

Ларсард проклял творцов, прежде чем исчез его рот.

Рол уничтожил атомы, из которых раньше состоял вампир. Долго еще едва заметные светлячки вспыхивали в воздухе.

— Я полечу с тобой, — сказал Рэтолатос жене.

— Хорошо, — ответила она и улыбнулась.

Конец первой книги

1997–2011