— Папа, папа, не гони так! Пожалуйста, папа, езжай помедленней! Мне страшно, — закричала с заднего сиденья Эмбер.

Был почти час ночи, уже понедельник. Мы впятером возвращались после затянувшегося ужина в «Тадж Махал» и посещения бара «Тэффиз» в Магалуфе. Я не гнал. И потом Эмбер всегда нравилось ощущение скорости, поэтому ее призыв к осторожности удивил меня вдвойне. Я обернулся и увидел ужас в прекрасных голубых глазах. Что ее напугало? Какую незамеченную мной угрозу уловило ее подсознание? Не было ли то предвидение, на какое способен только детский ум, свободный от предрассудков и предубеждений? Я моментально сбросил скорость и вместо диска Simply Red поставил Modern Talking. Оставшиеся до дома пятнадцать минут мы молчали. Дети сразу пошли спать. Эмбер все еще выглядела напуганной.

У меня почти закончился гашиш. У нас гостили сестра Джуди Маша и ее приятель Найджел. Они отправились за гашем на площадь Гомила, но пока не вернулись. Мне пришлось удовольствоваться маленьким косячком.

В половине девятого утра зазвонил телефон: Дэвид Эмбли звал поиграть в теннис. Сказал, что зайдет примерно через час. Я поднялся. Франческа уже проснулась, поэтому я приготовил нам обоим легкий завтрак. Заглянул в свою коробочку, где хранился гашик. Она больше не пустовала. Отлично сработано, Маша! Она оставила записку, сообщая, что отправилась с Найджелом в «Клуб де мар» искать работу на пришвартованных там яхтах.

Телефон зазвонил снова. Это был Мак-Канн:

— Гони мою долбаную наркоту и мои гребаные бабки! Моей жене и детям угрожали. Дело серьезное, и ты, мудила, виноват в том, что на всех наехали копы.

— Я не виноват, что вы продолжили без меня, что Роджер в тюряге.

— Тогда узнай у него, где все. Отправь кого-нибудь в тюрягу! Она у тебя под боком, жопа!

Случайно или, может быть, нет, но следующей позвонила жена Роджера, Мари. Она хотела зайти — только что встречалась с Роджером и узнала кое-что важное.

Едва закончив разговор с Мари, я снова услышал звонок, похоже международный. Но кроме шумов в трубке я ничего не разобрал, и нас разъединили. Позвонили опять. На сей раз это был Том Сунде. Поговорил о повседневных делах минуту-две и повесил трубку.

Между нами было условленно, что если он начинает телефонный разговор с вопроса: «Ну как дела?», — это сигнал опасности, причем нешуточной. Я прокрутил в голове разговор, но, хоть убей, не мог вспомнить, с чего он начал. Мне было все равно. Никого не арестовывают рано утром в понедельник. Скорей уже в пятницу, под вечер, когда адвоката не отыщешь ранее шестидесяти часов, или в любой день на рассвете, чтобы застать жертву врасплох, страдающей от похмелья.

Я решил окунуться, взглянул на цепочку с тремя тайскими Буддами и вспомнил слова Сомпопа: «Можешь носить в море, но не в ванной». А что такое наш бассейн: маленькое море или большая ванна? Черт его знает... Иногда я снимал цепочку, перед тем как поплавать в бассейне, иногда не снимал. В тот день я ее снял.

Вылезая из бассейна, услышал сигнал переговорного устройства на воротах. Я почти никогда не просил гостей себя называть и сейчас автоматически нажал кнопку замка. Это была Мари. Она выпила кофе и поговорила с Франческой, пока я натягивал шорты и футболку.

Снова ожило переговорное устройство, и я впустил Дэвида Эмбли, одетого для тенниса. Он ушел через десять минут, пообещав вернуться в течение часа.

От ворот донесся гудок. Я подумал, что это Дэвид — забыл что-то и вернулся. Однако во внутренний двор не спеша вошли трое полных мужчин средних лет в обычной, гражданской одежде и уставились на верхушки пальм. Накануне вечером Джуди упомянула, что соседи согласились подрезать деревья, привести их в порядок. Я предположил, что это и есть предложившие помощь доброхоты и направился во двор, чтобы их встретить.

Один вдруг выхватил пистолет и ткнул мне дулом в живот. Его губы дрожали, руки тряслись, очки запотели, а изо рта несло перечной мятой. «Двадцать лет тюрьмы», — пронеслось у меня в голове. Франческа вскрикнула — этот крик я до сих пор слышу каждый день. Ее папочку собирались убить. Повинуясь наитию, я поднял руки и сказал по-испански: — «Tranquilo! Tranquilo!»

Заведя мои руки за спину, надели наручники. Меня затолкали в кухню, на диван. Франческа, дрожа от страха, подбежала ко мне, бросилась целовать и обнимать. Один из незнакомцев оттащил ее. В панике она кинулась наверх, к Джуди, которая еще спала. Несколько человек, ворвавшихся в кухню, погнались за ней, как за сбежавшим психом. Мари остолбенела, когда полицейский схватил ее сумочку и вытряхнул все содержимое на стол. Другой, чувствуя себя как дома, уселся на табуретку. У него были глаза садиста и улыбка, выдававшая почти сладострастное наслаждение. Белая рубашка с открытым воротом и усы а-ля Сапата делали его похожим на испанца, но на нем стояло клеймо DEA. Не был ли это Крейг Ловато?

— Es Policia National? — спросил я.

— Si, — неубедительно ответил он.

Двое полицейских ввели на кухню Дэвида Эмбли. На него тоже надели наручники. Он старался не встречаться со мной взглядом. Полицейские показали знаками, что мы уходим. Я спросил разрешения переодеться. Не разрешили. Не дали попрощаться с женой и детьми. Нас с Эмбли повели к патрульным машинам на улице. Выходя за ворота, я бросил взгляд на окно спальни. Может, никогда больше не увижу этот дом. Джуди зашлась криком, когда за мной захлопнули дверь машины.

Она успокоится через несколько дней, утешал я себя. Будет навещать меня с детьми, сколько сможет. У нас еще достаточно денег. Наверняка больше двух лет в тюрьме меня не продержат. Мы уже переживали такое. Улик нет. В любом случае Испания не выдаст меня янки. Это слишком независимая страна, чтобы равняться на Америку в ее странной войне с наркотиками. Здесь люди курят гашиш на улице. Я отсижу срок в испанской тюрьме. Ничего страшного. Усовершенствую свой испанский.

В полицейском участке Пальмы мне сообщили, что я арестован за контрабанду наркотиков.

Я не удивился и попросил объяснений, но не получил их. Мне дали бланк, чтобы я вписал имена тех, кого следует известить о моем аресте. Я указал фамилию Рафаэля. Ему вряд ли придется по вкусу новость, что меня осудили за контрабанду наркотиков, но мы неплохо ладили и в его власти облегчить мои страдания. Как-никак он главный комиссар полиции. Есть ли у меня адвокат? Я вписал Хулио Мореля, адвоката Льофриу. Хочу ли я, чтобы известили английского консула? Да, хочу.

Без лишних церемоний нас освободили от личных вещей и отправили в разные камеры временного содержания. Я оказался в обществе какого-то пьяного до бесчувствия субъекта и молодого перуанца, который утверждал, будто является членом «Сендеро Луминосо». Вот уже тридцать дней он ожидал депортации. Перуанец уверял, что завтра после обязательной явки в суд меня отвезут в центральную тюрьму Пальмы. Он успел изучить местные порядки за последний месяц. Сказал, что центральная тюрьма мне понравится: полно свободного времени, куча наркотиков, свидания с семьей. Я лег на бетонный пол, потому что больше лечь было некуда. Ни тебе нар, ни воды, ни сигарет.

Я думал о том, что полиция могла найти при обыске. Гашиш, который достала Маша, полмиллиона песет, моя электронная записная книжка с телефонными номерами, которые я не выучил наизусть. Ничего особенного. Даже если лондонские копы уже перевернули вверх дном нашу квартиру в Челси, они не отыскали там ни записей о сделках с наркотиками, ни других компрометирующих документов.

Интересно, не арестован ли я из-за участия в той сумбурной сделке с марокканским гашишем? Навряд ли... Если бы немцы посчитали меня соучастником, повязали бы вместе с Роджером. С другой стороны, он мог свалить на меня ответственность за всю операцию, надеясь избавить себя от неприятностей. Может, меня задержали в связи с арестом марихуаны в Ванкувере? Нет, канадцы не склонны тратить деньги на отлов тех, кто промышляет марихуаной. Это, должно быть, янки. Я впал в сонное оцепенение, отравленное страхом.

Появился тюремщик, сунул мне малоаппетитный бутерброд, спросил, не свести ли меня в уборную. Возвращаясь из загаженной туалетной комнаты, я пристально вглядывался в зарешеченные окошки на дверях камер, надеясь увидеть Эмбли. В одном из окошек появилось лицо. Эмбли! Надеюсь, он не очень перепугался. На лице было написано страдание. Из глаз, полных вселенской тоски, текли слезы. Это была Джуди. Нет, только не она, Господи!

— Милая, почему ты здесь? Где наши дети?

— Они собираются выдать меня Америке, — прорыдала Джуди. — Разлучить с детьми. Говард, останови их, пожалуйста! Ради бога, останови их!

— Silencio! Silencio! No hable! — заорал тюремщик.

— Pero es mi esposa, — взмолился я.

— Mas tarde, mas tarde, — бросил он, хватая меня за руку.

Это было немыслимо. За что могли потребовать экстрадиции Джуди? С тех пор как я вышел из тюрьмы в 1982 году, она не нарушила закон ни в одной стране, не считая США. Постоянно пилила меня, чтобы прекратил заниматься контрабандой. Что происходит? Где наши дети? Я лег и попробовал успокоиться.

На часах тюремного надзирателя было шесть вечера, когда он снова открыл камеру. На меня надели наручники и отвели в помещение на верхнем этаже. Там в окружении четырех или пяти человек сидела Джуди, ошеломленная, не помнящая себя от горя.

— Смотри, что они задумали! — сказала она, протягивая документ, из которого следовало, что Соединенные Штаты добиваются ее экстрадиции за соучастие в поставках нескольких сот тонн марихуаны и гашиша в 1970 году. — Говард, мне тогда было всего пятнадцать. Я с тобой познакомилась только через несколько лет и даже после этого не сделала ничего противозаконного. Что они выдумывают? Я не могу оставить детей.

— Милая, а где дети?

— Они с Машей, слава богу. Говард, не дай им это со мной сделать! Ты не можешь этого допустить. Они не могут так со мной поступать.

— Они рехнулись, Джуди. Совсем рехнулись. Успокойся, Рафаэль и его адвокат должны вот-вот приехать.

Джуди никак не могла успокоиться, и ее вывели. Мне вручили документ, похожий на тот, что был у Джуди. Соединенные Штаты требовали моей экстрадиции, потому что я возглавлял организацию, которая с 1970 года незаконно ввозила в эту страну сотни тонн гашиша. Я недостаточно хорошо знал испанский, чтобы понять остальное.

Двое полицейских в штатском и государственный адвокат не говорили по-английски, переводчик изъяснялся на английском весьма посредственно. И все тараторили одновременно. Я плохо понял, о чем шла речь, но сделал вывод, что адвокатская контора Хулио Мореля закрыта на выходные, а Рафаэлю не звонили. Я должен был обходиться государственным адвокатом, который все спрашивал, не хочу ли я добровольно отправиться в Соединенные Штаты и сделать соответствующее заявление. Он сунул мне целую кучу бумаг: подписывайте! Я вытаращил на него глаза.

— Puedo fumar, рог favor? — спросил я, потянувшись за сигаретами адвоката.

Один из копов в штатском, явно старший по званию, взглянул на меня, улыбнулся и дал прикурить. Похабно сострил по поводу книжки, которую про меня написали, и сказал, что арестовано еще несколько моих друзей. Словно в доказательство, дверь открылась, и вошел Джеффри Кенион. Он тоже был нужен американцам. Нам не разрешили разговаривать. Меня отвели обратно в камеру.

Через пару часов я вновь оказался в том же самом помещении, где теперь ожидал полицейский, ткнувший мне дулом в живот. Он пригласил меня садиться.

— Ты действительно собирался меня пристрелить? — спросил я.

— Прости, Говард! Прости! Solo para la seguridad. Lo sien-to, Говард.

В комнату вошел человек в штатском и сел напротив меня.

— Tiene cigarillos, рог favor? - очень вежливо поинтересовался я.

— Не курю, извини, — ответил он на незамысловатом английском.

— Кто вы такой? — спросил я.

— Просто часть организации.

— Какой организации?

— Скоро поймешь.

— Где Ловато? — спросил я.

Он выпрыгнул из кресла и вылетел из комнаты. Спустя несколько минут дверь открылась, пропуская полного человека, который выдавал себя за испанского копа. Так это действительно Крейг Ловато!

— Хэлло, Говард! — осклабился он и повернулся ко мне спиной, так что его необъятная задница оказалась в нескольких сантиметрах от моего лица. Он не хотел быть грубым — просто пропихивался между столом и креслом, а это оказалось непросто. — Крейг Ловато, DEA. — Он протянул руку.

Я пожал ее.

— Как поживаете, мистер Ловато? Скажите, у вас есть сигареты?

— Знаешь, Говард, я в жизни не курил. Не знаю, зачем люди это делают.

— Считаете, курение должно быть запрещено, мистер Ловато?

— Не мне решать. Меня интересуют те, кто нарушают законы, а не те, кто их издает. Полагаю Говард, ты знал, что произойдет, и это меня сильно беспокоит.

Должно быть, он метил в Сунде и Карла.

— Я хочу установить с тобой контакт. Зови меня Крейг! Я бы предпочел, чтобы ты согласился на экстрадицию добровольно.

Ловато открыл ящик стола, выудил пачку сигарет, зажигалку и пододвинул мне. Я сделал несколько глубоких затяжек.

— Как насчет моей жены? Отпустите ее и везите меня в Америку хоть сегодня.

— Это решение должен принять Боб О'Нил, помощник федерального прокурора в Майами, штат Флорида, который поддерживает обвинение против тебя. И не раньше, чем ты окажешься в Америке.

— В чем ее обвиняют?

— Я точно не знаю. Это определяет управление федерального прокурора Майами. Полагаю, что в сговоре с целью ввоза контролируемого вещества из списка А.

— Она никогда не говорила, что занимается чем-то подобным. Вы в этом уверены?

Президентская комиссия по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и организованной преступностью отдала распоряжения правоохранительным органам в нескольких странах расследовать некоторые факты, имеющие отношение к твоей преступной деятельности. Помощник федерального прокурора Боб О'Нил, основываясь на полученных данных, посчитал, что доказательств против Джудит достаточно, чтобы предложить их на рассмотрение большого жюри в Майами. И большое жюри предъявило ей обвинение.

— Так в чем именно ее обвиняют?

— В том, что она использовала телефон для содействия твоей незаконной деятельности.

— Вы имеете в виду, что она могла принимать телефонные сообщения для меня в нашем доме в Пальме? Это что, запрещено?

— По всей видимости, Говард. Конечно, это запрещено в Соединенных Штатах. Не помню, каким именно законом.

— Моя жена в тюрьме, потому что отвечала на телефонные звонки? Именно поэтому вы требуете ее экстрадиции и хотите посадить в Соединенных Штатах? Я слышал, что в DEA крутые ребята. Как это у вас называется? «Нулевая терпимость», да? Рыскать повсюду и конфисковывать у людей прогулочные яхты, если на борту нашелся бычок с дурью? Совсем рехнулись?! Почему бы не потребовать экстрадиции моего годовалого сына? Думаю, он отвечал на звонки при случае.

— Говард, я лишь слежу за соблюдением закона.

— Каким бы он ни был, Крейг?

— Каким бы он ни был, Говард.

— Вам даже не приходится думать. Должно быть, жизнь от этого гораздо проще.

— Конечно, проще, Говард.

— В чем меня обвиняют?

— Опять же это определяет управление федерального прокурора но, как я понимаю, ты обвиняешься по четырнадцати пунктам в сговоре, отмывании денег и других правонарушениях, предусмотренных Законом о RICO.

— Что это за закон?

— В Соединенных Штатах тебе назначат адвоката. Он и растолкует.

— Очевидно, что я буду всячески противиться своей экстрадиции, пока вы не отпустите мою жену.

— Возможно, тебе и удастся избежать выдачи из-за какой-нибудь формалистики. Но я человек азартный. Я из Лас-Вегаса. Бьюсь об заклад, что припру тебя. Назови код к базам данных твоей электронной записной книжки?

— Не помню.

— Говард, мы всегда можем попросить людей из Вашингтона разгадать шифр.

— Да, они должны его легко раскрыть, только могут все похерить. Как там лорд Мойнихан?

Он немного опешил, но тут же нашелся:

— Думаю, Говард, он выйдет из дерьма, благоухая, как роза. Кстати, он думает, что ты его заказал. Он под нашей защитой. Я также уполномочен тебе сообщить, что коллеги во Флориде только что арестовали Патрика Лэйна. Сейчас он в Исправительном центре Большого Майами. Чи Чуен Ло, известный тебе как Балендо Ло, сегодня утром арестован людьми из Скотленд-Ярда. Дни вашего туристического агентства сочтены, Говард. Кроме того, я уверен, что ты где-то спрятал кучу денег.

— Да не было у меня никогда денег. Почему арестовали Балендо? Он-то чем провинился?

— Он был частью организации, которую мы называем «картелем Маркса». Работал на тебя, Говард. Мы это знаем.

— Он чертов туристический агент. Ничего больше. А что еще за картель Маркса?

— Управление федерального прокурора имеет причины полагать, что Балендо Ло, или Чи Чуен Ло, сознательно помогал организовывать международные перелеты членов картеля. Картель Маркса — это твоя организация, Говард. Ты ведь слышал про Медельинский картель в Колумбии? Не прикидывайся.

— Я думал, что картель — это группа людей, которые договариваются об определенных вещах, типа цен на товары. С кем я договаривался в картеле Маркса? С самим собой, что ли?

— Это немного напоминает «Дженерал моторе», Говард. Все взаимосвязано.

Я уже с трудом его понимал. Один из нас явно лишился рассудка.

— Тебе будет интересно услышать, Говард, что Малика тоже собираются арестовать в Карачи.

— Думаете, Пакистан вам его выдаст?

— Он доставит нам немало хлопот, особенно если принять во внимание его близкие отношения с президентом Зией. Так или иначе, мы его достанем. Он тоже часть картеля Маркса.

— Почему вы арестовали Дэвида Эмбли? Он что, еще один член картеля и подлежит выдаче?

— Решение арестовать Дэвида принимали испанские власти, так что это их дело, когда его отпустить. Конечно, я обязательно скажу, что, на мой взгляд, он просто оказался не в том месте и не в то время. Кстати, у тебя прекрасные дети.

— Пожалуйста, поговорите с Джуди! Скажите, что у нее есть шанс выйти на свободу, если я соглашусь на экстрадицию.

— Не люблю разговаривать с полоумными. А Джудит совсем обезумела.

— Так вам не с кем словом перекинуться.

— Увидимся завтра, Говард, в тюрьме. Пора отпустить испанских коллег домой, к семьям. Они наверняка соскучились по дому.

Когда я вернулся в камеру, алкаш уже проснулся и выкрикивал что-то на каталонском. Террорист-перуанец закрыл лицо руками, словно говоря: «Прошу не беспокоить». Я лег на пол, и меня захлестнула волна печали. Дела были плохи, и, казалось, мне не остается ничего другого, кроме как взять себя в руки, собрать в кулак волю и дать закончиться худшему дню в моей жизни.

Назавтра, едва рассвело, меня сфотографировали, взяли отпечатки пальцев, записали данные. Надзиратели и служащие тюрем, которые оформляют вновь прибывших, склонны перевирать имена, адреса и не спешат исправлять свои ошибки, которые в дальнейшем вызывают миллион проблем. Специально это делают, что ли? После оформления меня отвели в приемную, где уже томились Джуди и Джеффри. Дэвида Эмбли я не увидел. Должно быть, Ловато его отпустил. Джуди находилась в ужасном состоянии, не переставая рыдала и пила успокоительное. Тюремщик начал надевать на нее наручники.

— Hombre, es mi esposa. No necesitan estos, — запротестовал я. Мне невыносимо было видеть Джуди в наручниках.

— Todos son iguales. Todos tienen esposas. Esposas, tambien, tienen esposas, — сказал тюремщик, чем вызвал веселое оживление среди своих коллег. До меня не сразу дошло, что испанское слово esposas означает и «жены», и «наручники». После этого на наших запястьях довольно грубо защелкнули «браслеты».

Джеффри выглядел совсем убитым, но он не проронил ни слова. Нас засунули в полицейский фургон и отвезли в потрясающе красивый Дворец правосудия. Во время пятиминутной поездки в суд Джеффри хранил молчание. Джуди безутешно рыдала.

Выйдя из фургона, мы словно угодили на съемочную площадку. В глаза ударил свет юпитеров, вспышки фотокамер галдящих журналистов. Нас быстро провели через толпу в камеры временного содержания, а потом одного за другим отконвоировали в коридор, где находились кабинеты судей, махистрадос. Должно быть, мы оказались на том самом втором этаже, откуда всего несколько недель назад рванул Роджер Ривз. Вот уж точно храбрец.

Махистрадо, молодой человеком приятной наружности, через переводчика объяснил, что в связи с требованием США об экстрадиции, меня должны передать в распоряжение Аудиенсии Насиональ, Национального суда в Мадриде. Я мог согласиться на экстрадицию или противодействовать ей, рассчитывая на защиту испанского закона. Я попросил разрешения позвонить детям и тотчас получил в свое распоряжение телефон. Ответила Маша. С детьми было все нормально. Я заверил, что буду добиваться нашего с Джуди скорейшего освобождения.

Мы провели несколько часов поодиночке в камерах дворца. Ко мне пустили испанского адвоката, который на превосходном английском сообщил, что его зовут Луис Морель. Он, хоть и был дальним родственником Хулио Мореля, которого я выбрал в защитники, явился не от него. Хулио, по всей видимости, не захотел иметь к нашему делу никакого отношения. Луиса нанял Боб Эдвардес, чтобы испанец представлял меня и Джуди. Этот Морель мне сразу понравился. Я получил от него деньги, блок сигарет и чистую одежду. Луис сказал, что встретится с нами в тюрьме, как только сможет.

На улице все еще толпились журналисты, когда нас троих отвели обратно в тюремный фургон. Должно быть, они работали в газетах и радиовещательных компаниях Пальмы. Мальорка маленький остров. Интерес местных к происходящему можно было понять. Джуди выглядела получше. Она тоже смогла поговорить с детьми. Мы смотрели друг на друга, когда тюремный фургон подъезжал к центральной тюрьме Пальмы, и оба думали об одном. Рафаэль както показал нам это здание и заметил, что тюрьму специально построили в таком месте, чтобы в ней нельзя было скрыться от палящего солнца. Мы выбрались из фургона, встреченные дружелюбными улыбками надзирателей, фунсионариос и заключенных, пользующихся доверием начальства. Они курили сигареты и пили пиво из банок. У меня забрали обручальное и помолвочное кольца. Больше я их никогда не видел. Тюремщики спорили, в какие камеры нас определить.

— Может, посадите меня вместе с мужем? — спросила Джуди—к ней вернулась способность шутить.

Фунсионариос заржали.

— Могли хотя бы попробовать, — заметила Джуди, слабо улыбнувшись.

Ее препроводили в женское отделение, Джеффри и меня—в мужское.

Нас вывели на пустой тюремный двор для прогулок.

— Прости, Джеффри! Никогда не думал, что может произойти такое. Уверен, тебя скоро освободят.

— Не беспокойся. Нет доказательств, что я как-то нарушил закон. Не хотел бы оказаться на твоем месте. Как представлю, что моя жена угодила за решетку... Это может обернуться для тебя очень серьезными последствиями, Говард. Очень серьезными. И я думаю, что за случившимся стоит Дэвид Эмбли. Подумай об этом!

Я не мог об этом думать.

Поразительно, но нас с Джеффри поместили в одну камеру. Через несколько минут в дверь постучали, заключенный, которому разрешалось ходить по тюрьме, просунул под дверь всякие полезные вещи — посылку от Роджера Ривза. Там были сигареты, косметика, писчие принадлежности, еда, пиво, журналы, тюремные денежные жетоны и записка от Роджера. Он видел нашу явку в суд по телевизору. И у него можно было разжиться дурью, если я захочу покурить.

Дверь в камеру открылась. Мне велели собирать вещи. Сказали, что переводят в тубо, то есть в трубу. И что это за труба такая? Меня подвели к двери, на которой огромными буквами было написано MUY PELIGROSO. За дверью находилась камера, а в ней — пустая клетка немного меньших размеров. Я оказался в тройном заключении: клетка, камера, тюрьма. Два огромных таракана опасливо вылезли из загаженной дырки туалета. Они намного превосходили своих сородичей из Брикстонской тюрьмы или Уондзуорта. С такими тварями ужиться тяжело. Наступила ночь. Я улегся на грязный матрас и курил сигарету за сигаретой, пока не рассвело. За дверью остановилась тележка.

— Я утренний фунсионарио. Будете завтракать, сеньор? Он назвал меня сеньор?! Удивительно.

— Да, пожалуйста, — ответил я.

Дверь открылась, и надзиратель втолкнул в камеру поднос с завтраком, довольно-таки неплохим для заключенного.

— Я вернусь позже, сеньор, посмотреть, не надо ли добавки.

Он не вернулся, но его намерения были похвальными.

Все утро меня опрашивали несколько тюремных чиновников и социальных работников. После обычной процедуры снятия отпечатков пальцев и фотографирования меня отвели обратно в клетку и дали еще первоклассной еды. Я задремал.

— Деннис Гувард Маркс! — рявкнул голос по ту сторону клетки.

Я вскочил на ноги.

— Si.

— Tlene visita.

Камеру и клетку отперли, и меня отконвоировали из трубы в помещение для свиданий, разделенное на кабинки, где арестанты переговаривались с посетителями сквозь перегородку из пуленепробиваемого стекла. Казалось, тут все друг друга знают. Посетители метались от одной кабинки к другой, крича на нескончаемые вереницы орущих детей. Шум стоял невероятный. Каждого заключенного навещало в среднем по шесть человек. Говорить полагалось через несколько отверстий диаметра сигареты в нижней части стекла. Ты видел и слышал решительно всех, кроме того, кто пришел тебя проведать.

— Cabina niimero uno. Solo cinco minutos, Гувард. Всего пять минут?! Еще бы — это не семейное свидание.

Я сел напротив Маши. Казалось, что она очень хорошо держится. С детьми все было в порядке. Она уже разговаривала с сестрой. Адвокат только что встретился с Джуди и сейчас пошел к директору тюрьмы. Полиция конфисковала наши автомобили и еще много чего в доме, но мой кусок гашиша не нашли. Квартиру в Пальма-Нова, которую я купил у Рафаэля, арестовали. Эта новость меня обеспокоила, потому что там, в потолке, я спрятал большую жестянку с травкой и один из моих поддельных паспортов. Я объяснил Маше, где находился тайник. Она обещала посмотреть. Передачу — одежду, книги, английские и испанские газеты за последние три дня — Маша отдала фунсионариос.

Мы проговорили всего две минуты, когда я почувствовал, что кто-то дергает меня за штанину, я огляделся. Роджер Ривз! Он стоял на четвереньках, размахивал банкой пива и тремя косяками.

— Выпей! А косари спрячь в трусы. Не нравится мне вся эта заварушка. Чувак, я поверить не мог тому, что видел по телику. Почему эти сукины дети упекли Джуди? Я молюсь за нее. Знаешь, то же самое со мной проделали в Джорджии много лет назад. Они арестовали Мари. Грязные подонки. Но теперь я знаю, как отсюда выбраться. Я просил Бога, чтобы подсказал способ. Мари собирается перекинуть веревку через стену в прогулочный двор. При помощи арбалета. Я подкупил нескольких фунсионариос. Сегодня ночью я вытащу тебя из камеры. Пойдешь со мной. За Джуди мы вернемся. Отправимся в Южную Африку выращивать коноплю. Мари и Джуди там понравится. Господи, это прекрасная страна. Здесь сидит человек из Роттердама. Он может переправлять траву из Южной Африки в Голландию. Знаешь, сколько сейчас стоит хорошая трава в Голландии? Кстати, я уверен, что твой ирландский друг всех нас кинул.

Я с трудом понимал, о чем он толкует.

— Роджер, я должен поговорить с Машей. Осталось только две минуты.

— О Господи! Говард, прости! Увидимся позже. Да благословит тебя Господь!

— Майкл Кац приехал в Пальму, — сообщила Маша. — Собирается прийти к тебе с испанским адвокатом.

— Termina, Hooward, рог favor, ahora.

Маше велели уходить: свидание окончено. Мне отдали ее передачу и отвели назад в тубу, но сразу же вернули в кабинку для свиданий. На сей раз меня ожидал Луис Морель. Он рассказал все без обиняков: американцы лезут из кожи вон, чтобы меня заполучить, журналисты растрезвонили о моем аресте, так что едва ли удастся убедить испанский суд не соглашаться на экстрадицию. У Джуди гораздо больше шансов. Так или иначе, нас обоих перевезут в Мадрид и будут держать там, пока Национальный суд не примет окончательного решения. Морель хотел попытаться освободить Джуди под залог, а если не удастся, всячески оттягивать ее перевод в мадридскую тюрьму, чтобы она могла видеться с детьми. Они собирались навестить нас с Майклом позднее.

Вернувшись в клетку, я проглядел газетные сообщения. Одни выдумки. И уважаемые издания, и бульварная пресса напечатали пресс-релиз Управления федерального прокурора во Флориде о том, что пресечена «самая крупная в истории сделка с марихуаной». Томас Кэш, официальный представитель DEA, назвал меня «Марко Поло в контрабанде наркотиков». По его уверениям я манипулировал «тысячами тонн». «Дейли экспресс» и «Дейли мейл» наплели, будто я руководил «империей каннабиса с капиталом в двести миллионов фунтов», используя в преступных целях «подводные впадины и тайники, отмеченные океанографическими буями». Один из тайников, пещеру на Коста-Брава, якобы отыскали и обнаружили внутри пятнадцать тонн лучшего ливанского гашиша, несколько катеров и склад пулеметов. Я владел флотом грузовых кораблей, финансовыми компаниями, недвижимостью по всему миру. Поддерживал связи с самыми могущественными гангстерами, секретными службами и террористическими организациями. Я хвастался, что «слишком умен и хитер, чтобы меня поймали». «Дейли миррор» величала меня «одним из самых хитрых наркобаронов всех времен, главарем безжалостной структуры, которая выступала достойным противником мафии или запуганных колумбийцев». Сообщалось, что одного из моих приспешников-террористов, Джеймса Мак-Канна, боевика Временной ИРА, также арестовали в Пальме. Какого черта Джим делал на Мальорке?

Известие об аресте Мак-Канна побудило пресс-центр ИРА в Белфасте сделать, как я полагаю, первое официальное заявление относительно Кида. Оно гласило: «Ирландская Республиканская Армия отказывается признавать любые предположения прессы относительно того, что Джеймс Мак-Канн, арестованный за контрабанду наркотиков, когда-либо участвовал в нашем движении или в нашей борьбе. Наше отношение к наркотикам и перевозке их хорошо известно».

Газеты уверяли, что моя организация была раскрыта в ходе совместного расследования Скотленд-Ярдом и ФБР дела о похищении в ноябре 1983 года из хранилища Бринкс-Мат в аэропорту Хитроу золотых слитков на двадцать шесть миллионов фунтов. Доказательством моей изощренной изобретательности послужили пустые тюбики для зубной пасты, обнаруженные у меня дома. Они якобы использовались как контейнеры для сообщений, которые мои курьеры перевозили по всему миру.

Я тщетно пытался переварить эту кашу, когда меня снова вызвали из клетки — теперь уже в кабинет директора тюрьмы Хоакина Мехуто, где находились Луис Морель и Майкл Кац. На Каце была одна из моих рубашек, подарок Эмбер. Луис объяснил, что, приняв во внимание шум вокруг моего ареста и сопряженные с ним юридические сложности, сеньор Мехуто любезно предоставляет мне свой кабинет для свиданий с адвокатами. Прежде чем оставить нас наедине, сеньор Мехуто хотел бы узнать, нет ли у меня каких-либо просьб. Я высказал пожелание встретиться с Джуди. Сеньор Мехуто кивнул и удалился.

— Спасибо, что пришел, Майкл, — поблагодарил я. — Кого еще арестовали?

— Насколько мне известно, Роджера Ривза, Джона Денби, Эрни Комбса...

— Подожди-ка, Майкл! Да ведь эти ребята уже тысячу лет сидят в тюрьме.

— Предполагаю, их арестовали повторно по новому обвинению. Еще взяли Патрика Лэйна, Балендо Ло, Джеймса Ньютона, Тереситу Кабальеро, Джона Фрэнсиса, Брайана Дэниелса...

— Последние три имени мне ничего не говорят.

— Тем не менее их имена фигурируют в обвинительном акте. Производились и другие аресты. Полицейская операция охватывала девять стран: Великобританию, Испанию, Филиппины, Таиланд, Нидерланды, Пакистан, Швейцарию, США и Канаду.

— В чем обвиняют арестованных?

— Пока не знаю, но уверен, что в сговоре и правонарушениях, подпадающих под статьи RICO.

— Что такое RICO?

— Не знаю. Спрошу друга — он адвокат, практикует в Мичигане, ведет дела, связанные с наркотиками.

— Почему арестовали Мак-Канна?

— Джеймса Мак-Канна никто не арестовывал, Говард. Испанские власти дали официальное опровержение в газетах. Кроме того, они заявили, что ты не имеешь никакого отношения к пятнадцати тоннам ливанского гашиша, обнаруженного в пещере на Коста-Брава. К тебе приходил кто-нибудь из DEA?

— Да, я беседовал с Крейгом Ловато в комиссариате. Он собирался наведаться ко мне сегодня. Надеюсь речь пойдет о сделке: мое согласие на экстрадицию в обмен на свободу Джуди.

— Дело твое, но я бы не советовал соглашаться. Это тот самый агент DEA, что участвовал в твоем аресте? Он тебя допрашивал?

— Да, немного. Только он и допрашивал.

— Вот как?! Он нарушил американский закон! — воскликнул Кац.

— Что за закон? — заинтересовался я.

— Поправку Мэнсфилда. Ее приняли несколько лет назад, чтобы воспрепятствовать участию агентов DEA в допросах с пытками, как было в Мексике. Уж они там повеселились, туша сигареты о яйца американских наркодилеров. Сотрудникам правоохранительных органов США больше не разрешается проводить аресты и допросы за границей. Ловато круто обломался. Благодаря этому ты можешь избежать экстрадиции.

Я обрадовался, но Луис Морель, похоже, не разделял моего воодушевления.

— Ты знаешь, что тебя подставил лорд Мойнихан? — спросил Кац.

— Я знаю, он намеревался это сделать. Но я никогда не имел с ним общих дел и не говорил ничего лишнего.

— Он главный свидетель обвинения, но испанские суды не принимают в расчет показания соучастников преступления, особенно провокаторов, так же как и телефонные разговоры. Чтобы добиться твоей экстрадиции, необходимо доказать, что для возбуждения дела есть достаточно серьезные доказательства, признаваемые таковыми испанскими судами. Что они могут предъявить? Практически ничего. Что касается Джуди, ее отпустят сразу же. Джуди обвиняют в сговоре, а испанский закон не предусматривает наказания за сговор. Все договоры об экстрадиции включают оговорку о «двойной преступности». Испания не может выдать Джуди Соединенным Штатам, пока деяние, в котором ее обвиняют американцы, не будет признано преступным по испанским законам. Например, если бы Саудовская Аравия потребовала моей экстрадиции на том основании, что я употреблял алкоголь, пока молился в Мекке, ни одна страна, где алкоголь легален, меня не выдала бы. Кодекс Наполеона, положенный в основу испанского законодательства, не предусматривает такого преступления, как сговор. Испанцы должны ее освободить, по крайней мере отпустить под залог, пока Национальный суд в Мадриде не откажет в ее экстрадиции. Думаю, и в твоем случае можно было бы упирать на принцип «двойной преступности», хотя, конечно, это зависит от характера обвинений. Я с надеждой взглянул на Мореля.

— Ты согласен, Луис? — спросил Кац.

— В отношении Джуди, наверное, да. Но испанцы не хотят злить Америку. Предотвратить твою экстрадицию, Говард, будет сложно. Думаю, нам пора. Сейчас вернется сеньор Мехуто. Мы придем завтра.

Поблагодарив Мехуто, они ушли. Директор привел с собой заключенного, который прекрасно говорил и по-английски, и по-испански. Мехуто хотел задать мне несколько вопросов.

— Директор хочет знать, будешь ли ты отвечать на вопросы прессы.

— Нет.

— Директор понял так, что ты хочешь встретиться с женой.

— Да. Это возможно?

— Тут вот какое дело: журналисты — друзья директора. Если ты с ними встретишься, он оставит тебя наедине с женой на двадцать минут.

Очевидно, журналисты хорошенько «подмазали» Хоакина Мехуто.

— Хорошо, я с ними встречусь.

— Директор распорядится, чтобы привели твою жену.

Сопровождаемый одним лишь этим заключенным, я проследовал в комнату, где стояло несколько стульев, стол и диван, присел. Привели Джуди. Она ужасно выглядела и была очень расстроена:

— Говард, что происходит? Я не собираюсь разговаривать с журналистами. Ты читал это дерьмо, что про нас написали в газетах?

— Джуди, это был единственный способ с тобой встретиться. Сочувствие общественности нам поможет.

Дверь широко распахнулась, и в помещение вломилось не менее тридцати журналистов. Отпихивая друг друга, они щелкали вспышками, устанавливали диктофоны на стратегические позиции. Нам бросили сигарет и засыпали вопросами.

Я повторил заявления, сделанные в Олд-Бейли и Управлении налоговых сборов. Заверил, что не участвовал в контрабанде марихуаны с 1973 года. Конечно, у меня оставались друзья среди тех, кто этим занимался, и я активно выступал за легализацию марихуаны, но те скромные капиталы, которыми я владею, заработаны честным путем — как доходы от туристического бизнеса, различных коммерческих компаний и финансовых проектов. Я аккуратно описал подробности моего ареста, решительно заявил, что Джуди невиновна, и обратился к испанским властям с просьбой ее отпустить.

Бесконечные вопросы про одно и то же нас утомили. Джуди была на грани срыва и слишком ослабела, чтобы сдерживать слезы. Журналисты ушли. Нас с Джуди оставили вдвоем на двадцать минут. От усталости и нервного потрясения мы способны были только смотреть друг другу в глаза и держаться за руки.

— Вытащи меня из этого кошмара, Говард! — взмолилась Джуди, когда за нами пришли. — Ради бога, верни меня к детям!

Меня отвели в душевые — один из журналистов заметил, что я весь пропах застарелым потом. Естественно, мне давно следовало помыться. Мыла в душевых не было, но все равно стало легче. Стараясь не замочить дурь, я выкурил один из тех трех косяков, которые дал Роджер. Мне вспомнились массажные салоны Бангкока и тайваньские бани. Ничто не вечно...

На следующее утро, после отменного завтрака, меня отвели в кабинет Мехуто. Тот же заключенный перевел:

— Директор хочет узнать, готов ли ты дать интервью его друзьям-тележурналистам. Ты снова сможешь встретиться с женой. Если согласен, директор сейчас тебя проводит на встречу.

Джуди выглядела хуже некуда. Ввалилась команда Ти-Ви-Эй-Эм. Интервью представляло собой повторение вчерашней пресс-конференции. Мы оба потребовали освобождения Джуди, которая без вины терпит мучения вместе с нашими детьми. То же самое было сказано журналистам испанского телевидения. И каких-то еще телекомпаний. Нам дали посмотреть дневные газеты. Одни сообщения били на дешевую сенсацию, другие выражали сочувствие. Боб Эдвардес, верный дружбе, дал длинное интервью «Дейли миррор», в котором отзывался обо мне как о человеке спокойном, преданном семье, ведущем скромную жизнь. Попадались и совершенно нелепые публикации. Пара бульварных газетенок утверждала, будто Джеффри Кенион принимал принца Чарлза и принцессу Диану на банкете в «Уэллиз». «Тайме» напечатала статью о том, как сорвалась попытка DEA выкрасть меня с Филиппин и увезти в Америку, обойдя тем самым процедуру экстрадиции. Интересно, почему им это не удалось? По всей видимости, власти Великобритании воспротивились похищению британского подданного на иностранной территории.

Выпавшие нам с Джуди двадцать минут снова протекли в горестном молчании. Мы еще не отошли от шока.

Вечером меня навестили адвокаты. Кац назвал новые имена арестованных: Пэтти Хейз (подружка Эрни), Уивонна Мейер-Уиллс (жена Джерри), Ронни Робб, Филип Спэрроухок. DEA также охотилась за Джимом Хоббсом, Джорджем Лэйном, Салимом Маликом, Брэдли Александером (о котором я никогда даже не слышал), Джерри Уиллсом, Риком Брауном. Кац обратился к помощнику федерального прокурора О'Нилу с просьбой назначить Джуди залог и был намерен потребовать копию обвинительного акта. Нас уже четыре дня держали за решеткой неизвестно за что. Друг Каца из Мичигана пообещал связаться с экспертом по RICO, но сам Майкл попрежнему не знал, что это такое. Кац и Морель намеревались увидеться со мной на следующий день.

В ту ночь мне удалось поспать несколько часов. Я пробудился освеженным. Была пятница, 29 июля. Я был голоден и ждал, когда прикатят тележку с завтраком. Вместо нее появился тюремный надзиратель, из старших по званию, достаточно хорошо говоривший по-английски. Открыв камеру и клетку, он сказал:

— Говард, пожалуйста, собери свои вещи. Тебя переводят.

— Куда? — спросил я.

— Этого я тебе сказать не вправе.

— Можно мне увидеть жену?

— Нет. Это запрещено.

— А позвонить детям?

— Нет. Прошу прощения, Говард.

— Могу я связаться с адвокатами?

— Нет. Но я поставлю в известность твою семью и адвокатов, как только ты прибудешь в пункт назначения.

На меня надели наручники и отвели к главным воротам. Там стоял Роджер Ривз, тоже в наручниках.

— Говард, хорошо, что ты здесь, но у меня пренеприятнейшие новости. Американцы обвинили меня в том же дерьме, что и тебя. Шьют RICO.

— Что такое RICO, Роджер?

— Бог знает. Говорят, что я выращивал коноплю на Филиппинах.

— Но ты ведь этого не делал?

— Нет, но я собирался. Еще как. С божьей помощью.

— А какое это имеет отношение к Штатам, Роджер?

— Я бы там ее продавал. Знаешь, почем сейчас приличная марихуана в Штатах?

— Но ты же не выращивал траву и ничего не продавал. Как они могут тебя обвинять?

— Говард, позволь тебе кое-что рассказать про Соединенные Штаты. Что бы тебе ни шили эти сукины дети, непременно признают виновным. Я говорю о федералах. Если обвинение поддерживает штат, возможно, тебе удастся выиграть.

Я не раз выпутывался у себя дома, в Джорджии. Но теперь за нас взялись федералы, а с ними не справиться. Единственная возможность — заключить сделку в обмен на признание вины.

— Ты что, собираешься признать себя виновным, даже не зная, что такое RICO? Несмотря на то что не выращивал марихуану?

— Если меня отправят в Штаты, так и сделаю. Наверняка. Но я молюсь, чтобы не угодить туда. Похоже, меня собираются выдать Германии. Там я с божьей помощью выйду на свободу. А может, освобожусь раньше. Прошлой ночью мне почти удалось бежать. Расскажу позже.

Нас запихнули в полицейский фургон. Я потребовал назад свои кольца, но вместо них получил заверения, что кольца отправят следом. На головокружительной скорости нас доставили к паромному терминалу в порту Пальмы. Обежав взглядом знакомые силуэты замка Бельвер и величественного собора, я загрустил. Суждено ли мне снова наслаждаться всем этим вместе с семьей?