Я ненавидел каждую минуту полета. Как только мы приземлились в Нью-Йорке, пристав-латинос надел мне цепь на пояс и повел, как ручного шимпанзе, через лабиринт коридоров. Сначала меня не пропускала Служба иммиграции и натурализации США, потому что я не имел американской визы и был осужден за контрабанду. Затем приставов не пускали на посадку, потому что они потеряли пересадочные билеты на самолет до Майами и не удосужились оформить разрешение на оружие, прихваченное, чтобы пристрелить меня, если бы я решился спрыгнуть с самолета. Незадолго до полуночи мы прибыли в международный аэропорт Майами, где нас встретил еще один судебный пристав, очень молодой и очень крупный чернокожий с бритой башкой, в цветастой до жути футболке, украшенной Микки Маусом. Все мы уселись в большой лимузин, за рулем которого сидел пятый пристав, и поехали по автобану к большому комплексу, в который входили жилые строения, завод, часовня и озеро. Он напоминал деревню-сад. Это был Федеральный исправительный центр Большого Майами. Тучная женщина в мини-юбке с полуавтоматической винтовкой, махнула рукой в сторону стойки регистрации. Я оказался единственным вновь прибывшим. Тюремные надзиратели забрали все мои личные вещи, раздели меня догола, заглянули мне в жопу, заставили оттянуть назад крайнюю плоть. Мне присвоили номер 41526-004, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и отвели в одиночную камеру. Я не мог спать. Часа через два, в три ночи, надзиратель за дверью рявкнул:

— Имя.

— Маркс, — ответил я.

— Номер?

— Не помню. Я только что сюда прибыл.

— Номер?

— Не помню.

Надзиратель исчез и вернулся с тремя другими. Они отвели меня в холодную камеру временного содержания, в которой было полно колумбийских и кубинских торговцев кокаином. Я посчитал, что нас всех должны отправить в суд. Почти всех этих колумбийцев и кубинцев каждый день таскали на судебные заседания. Они уже выбились из сил. Подъем в три ночи, пять часов во временной камере, потом поездка в наручниках и кандалах на автобусе в суд и еще часа четыре в зале. Затем несколько часов в огромной временной камере в здании суда и назад, в тюрьму. Ни поспать до полуночи, ни скоротать время за чтением книги или газеты. В таких вот условиях эти люди сражались с правительством США за свою свободу.

Я находился в суде всего несколько минут. Судья перенес разбирательство на завтра. Четыре или пять дней меня возили из тюрьмы в суд и обратно, и каждый раз мое пребывание в храме правосудия оказывалось недолгим. Агентов DEA и репортеров не наблюдалось. Во время последней поездки я увидел Роберта О'Нила, помощника федерального прокурора, с которым познакомился в Испании. Он сказал, что мне предъявлено обвинение и назначен адвокат, федеральный государственный защитник, услуги которого оплачивает правительство США. О'Нил посоветовал поискать другого, получше.

Поскольку я уже провел в исправительном центре несколько дней, меня перевели в общежитие в главном здании тюрьмы. Следующее утро выдалось необыкновенно солнечным, и в дозволенное время я отправился на прогулку вокруг озера. По водной глади скользили утки, а на берегу лежал пластмассовый аллигатор. Везде бетонные столы и скамейки. Рядом с озером корты для игры в бадминтон и теннис, гимнастический зал на открытом воздухе, беговая дорожка, футбольное поле, поле для метания молота и площадка для игры в баскетбол, боулинг, столовая, магазин, библиотека, кинотеатр на открытом воздухе, бильярдные залы, телевизионные комнаты и торговые автоматы. Кто-то кинулся мне навстречу. Малик!

— Д. Г. Маркс. Вот мы и снова здесь вместе. На все есть воля Аллаха. А это, как говорят американские ублюдки, страна Бога, земля свободных людей.

— Как, черт возьми, они добились твоей выдачи, Малик?

— Все политика... При Зие этого бы никогда не произошло, но теперь у власти Беназир. Ей нужен американский доллар. Апелляционный суд Пакистана меня выдал. А на следующий день судьям вручили американские визы и зеленые карты. Теперь живут как боги в Вашингтоне. Счастливы, что уехали из страны третьего мира, перебрались в пристойное место. DEA уговаривает меня признать себя виновным, сотрудничать с ним и стать доносчиком. Тогда отправит обратно, в Пакистан. Я сказал: «Почему бы и нет?». Такого дерьма-то понарассказываю.

— Малик, ты же не собираешься давать против меня показания, правда?

Он улыбнулся.

— Если я это сделаю, Д. Г. Маркс, можешь провести перекрестный допрос. Увидишь, что я могу учинить. Наговорю всякого дерьма. Мы с тобой занимаемся бумагоделательным бизнесом.

— А что с твоим племянником, Афтабом?

— Он на меня донес.

— И против меня будет давать показания?

— Если попросит DEA, будет.

К нам подошли Джим Хоббс и Ронни Робб. Их обоих без проволочек выслали из Голландии. В Штатах им пообещали немедленное освобождение, если признают себя виновными и заложат всех, кого знали. Они отказались от этого предложения и ждали судебного процесса.

Следующим я увидел Эрни, впервые за последние десять лет. Он сбросил лишний вес и выглядел как в 1973 году.

— Просто охренительно...

— Эрни, прости за все глупости, что я натворил.

— Забудь! Я и сам малость оплошал. Тюрьма меня не беспокоит. Мне не вынести мысли, что мою Пэтти упекут за решетку на семь лет. Я сделаю все, чтобы ее вытащить. Все, что угодно.

К нам подошел Патрик Лэйн. Прошло пять лет, с тех пор как я его видел. Подобно Эрни, он выглядел необыкновенно здоровым и загорелым.

— Должно быть, счастлив, что получил только три года? Это почти что оправдание.

— Ошибаешься, Говард. Обвинение собирается подавать апелляцию.

— То есть?! На каком основании?

— На том, что я продолжал заниматься бизнесом с лордом Мойниханом после 1 ноября 1987 года. Это означает, что на мое дело распространяется Закон о реформе практики вынесения приговора, а он предусматривает гораздо более суровое наказание, нежели то, которое мне назначил судья Пэйн. Обвинение считает, что мне должны дать пятнадцать лет без права досрочного освобождения. Похлеще, чем Эрни. Он-то, по крайней мере, сможет освободиться до истечения срока. А я нет. Когда выйду из тюрьмы, новый век уже давно наступит. Я не могу так поступить со своей женой и детьми.

Мы уселись вшестером и принялись обсуждать прошлое и настоящее. Я не брал косяка в рот уже почти неделю.

— Эрни, дурь здесь можно достать?

— И не думай.

Днем я встретился с несколькими адвокатами из Майами. Они все сверкали атрибутами богатства, заработанного на контрабанде наркотиков, и почти все утверждали, что имеют близких друзей среди обвинительной стороны, с которыми могли бы заключить выгодную сделку, если я расколюсь. Один из юристов, Стив Бронис, держался иначе: был холоден как лед, не расточал улыбок.

— Мистер Маркс, прежде чем мы начнем, позвольте мне прояснить один момент. Если вы намереваетесь признать себя виновным и сотрудничать с правительством США, то я не ваш адвокат.

— Вы мой адвокат. Пока я могу себе это позволить. Сколько стоят ваши услуги?

— Я получу документы из суда и прочитаю их. Тогда дам вам знать.

Вечером я поговорил с некоторыми другими заключенными, опять же главным образом с кубинцами и колумбийцами, и вынес из этих бесед отчетливое убеждение: любого могут признать виновным, если только он не невинен как младенец и способен доказать это, не оставив ни тени сомнения. Единственный способ избежать сурового приговора — это стать доносчиком либо таковым прикинуться.

Даже улегшись спать, я все не мог успокоиться. Ни за что не стану доносчиком, стукачом, фискалом, осведомителем, изменником, предателем, Иудой, обреченным терпеть вечную казнь на самом дне Дантова ада. Иначе как посмотрю я в глаза своим детям или родителям? Если Пэтти признали виновной и дали ей семь лет, что случится с Джуди? Она тоже неспособна на донос. Неужели ей суждено провести много лет в тюрьме? Неужели меня упекут за решетку навсегда? Как же наши дети справятся с этим без нас? Нельзя сдаваться. Приставы в суде сказали, что мои личные вещи переданы агентам DEA. Идея Джона Парри сработала. Теперь в DEA читают мою писанину. Я застану их врасплох на суде. Добился ведь оправдания в Олд-Бейли, добьюсь и здесь. Утром поговорю с Хоббсом и Маликом, попрошу, чтобы сказали, будто пакистанский гашиш предназначался для Австралии, а не для Штатов. С тем я и заснул.

— Имя?

— Маркс.

— Номер?

— 41526-004.

— Ты едешь в суд, Маркс. Сложи все вещи в шкафчик. Тринадцать часов я проторчал в камере временного содержания суда Майами. Заседания кончились, а меня так и не вызвали. Мне удалось привлечь внимание судебного пристава и спросить, что происходит.

— Какой у тебя номер? — поинтересовался пристав.

— 41526-004.

— Тебя переводят в другое учреждение.

— Куда?

— В Норт-Дейд.

Я уже слышал это название. Именно там держали Джуди. Я обернулся к остальным заключенным:

— Меня отправляют в женскую тюрьму, в Норт-Дейд. Моя жена как раз там. Фантастика!

— Там сидят не только женщины, — заметил один из сокамерников. Туда сажают стукачей. У тебя будут каникулы, бритиш.

Норт-Дейдский центр содержания под стражей — это скорее тюрьма штата Флорида, нежели федеральная. В тюрьме штата обычно содержатся преступники, нарушившие его законы. Международная контрабанда наркотиков — федеральное преступление, но правительство США нередко арендует тюрьмы у властей штата, чтобы использовать их в собственных целях. В Норт-Дейд отправляли женщин-заключенных, число которых все увеличивалось, а также доносчиков, опасающихся расправы. Внутри тюрьма вполне соответствовала тому, что показывают в американских фильмах: двери камер в виде металлических решеток, электронные запоры, телевизоры, по одному на несколько камер, которые никогда не выключались, телефоны. Зона отдыха на улице представляла собой небольшую клетку со столом для пинг-понга и тренажером, которыми могли пользоваться лишь несколько человек одновременно. Других удобств, кроме тех, что требуются для личной гигиены, не имелось. Заключенные-мужчины — сплошь признавшие себя виновными доносчики, которых поймали на контрабанде кокаина. В обмен на смягчение приговора они соглашались давать показания против своих партнеров по бизнесу, друзей — хоть против собственной матери. У каждого находилось оправдание: его кинули; он не виноват, что его накрыли; он говорил, что надо остановиться; он не может гнить в тюрьме несколько лет, из-за семьи, все стучат, потому что другого выхода нет. Американская война с наркотиками выливалась в некую подспудную и зловещую деятельность. Добиться признания вины стремились репрессивные режимы разных стран в разные времена. Наверное, своего пика это стремление достигло в период «Культурной революции» в коммунистическом Китае. Преданность семье и друзьям должна была уступить место преданности стране. Людей призывали забыть о нравственности и подчиниться законам и правилам. Развлекайся, но только по-нашему: смотри телевизор сколько угодно, потом практикуйся в стрельбе. Не подчинишься — убьем. Если видишь, что твой брат преступает закон, ты должен его остановить. Не сделал этого — ты такой же преступник, как и он, и мы накажем обоих.

Тюремный режим допускал разные послабления. Охранникам было велено не обижать стукачей, достояние правительства. Хотя основную массу заключенных составляли латиносы, среди них затесался один итальянец, Энтони Аччетуро по прозвищу Томак, которого когда-то считали главой клана Луккезе в Нью-Джерси. Мы делились с ним нашей ненавистью к стукачам и властям США, которые культивируют доносительство. И в то же самое время подозревали один другого. Если ты не стукач, то как здесь оказался?

Мы с Джуди получили возможность разговаривать по телефону. Она находилась в каких-то двадцати метрах от меня. Джуди держала себя в руках, но была обижена отношением к ней жены брата Патрика, жившей в двадцати минутах езды от Норт-Дейд. Хоть кто-то из родственников мог бы ее навестить, но не подумал этого сделать. Даже адвокат, Дон Ре, не казал носа. Она чувствовала себя очень одинокой и плакала из-за детей.

В первое же утро меня навестил Стив Бронис. Я объяснил ему, что не стал доносчиком. Он ответил, что знает об этом. Возможно, меня перевели, чтобы я не отговорил Малика, Эрни Комбса и Патрика Лэйна давать показания. В те дни редкий не становился доносчиком. Казалось, вскоре властям придется строить маленькие тюрьмы особого режима для тех, кто держит стойку.

Бронис уже проанализировал стенограмму процесса Эрни, Патрика и остальных. Он считал, что адвокаты не приложили достаточно усилий, чтобы исключить записи телефонных разговоров из числа доказательств. Бронис связался с DEA и Густаво в Мадриде. Густаво отправил ему оставленные мной документы. DEA утверждало, что среди моих личных вещей нет никаких записей по поводу защиты. Что у тебя на уме, Ловато?

Бронис добился, чтобы Джуди присутствовала при наших с ним встречах. Я не видел ее шесть месяцев. Она выглядела беспокойной, дерганой. Джуди стояла перед выбором: либо признаться в том, чего не совершала, получить срок, который уже отбыла, и возвратиться домой осужденной преступницей, либо ждать несколько месяцев (а может, и лет) в окружной тюрьме и попытаться доказать свою невиновность присяжным, которым промыли мозги. Она выбрала первое. Через несколько недель помощница Дона Ре, Мона, изложила решение своей подзащитной судье Пэйну, который признал Джуди виновной и выпустил на свободу. Еще никогда в жизни я не чувствовал такого облегчения. Конец жуткой боли и страданиям Джуди и наших детей. Возможно, какое-то время мы не будем видеться, но, заключая сделку о признании вины, власти США пообещали Джуди, что в будущем она сможет беспрепятственно въезжать в страну и навещать меня.

Разговаривая с доносчиками, я быстро обнаружил, что был мелкой сошкой. Мне вменяли в вину организацию поставок примерно сотни тонн наркотиков на протяжении двадцати лет. Кубинцы, с которыми я общался, переправляли гораздо больше за один раз, и тому существовали документальные доказательства. Ловато и его дружки из DEA определенно проделали выдающуюся работу, заставив мир поверить, что я — самый крупный поставщик марихуаны. И какая-то часть меня наслаждалась вниманием, уделяемым Говарду Марксу как величайшему контрабандисту мира. Мною заинтересовались американские средства массовой информации, журналисты и писатели. Я считался главой таинственного картеля, центром судебной драмы, включавшей все ингредиенты, до которых лакомы американцы: английский лорд, содержатель борделей на Филиппинах, доносит на своего приятеля из организации Джеймса Бонда, МИ-6, который возил наркотики в аппаратуре Pink Floyd и владел счетами в банках Гонконга и Швейцарии. Приключения международного уровня: настоящие иностранцы из Европы и Азии, а не просто кучка латинос с южных границ. Популярная программа новостей «Прайм тайм лив» телекомпании Эй-Би-Си хотела взять у меня интервью в прямом эфире. Я, конечно же, согласился.

Моей историей заинтересовались Пол Эдди и Сара Уол-ден, которые в прошлом работали в Англии, в отделе журналистских расследований «Санди тайме», а теперь жили неподалеку от Вашингтона, в округе Колумбия. Они только что написали книгу «Кокаиновые войны» о контрабанде кокаина из Колумбии в Майами, а теперь хотели поведать миру о моем аресте и судебном процессе. Пол Эдди написал мне в Мадрид, спрашивая, не соглашусь ли я дать интервью. Я согласился при условии, что не буду отвечать на вопросы, которые способны мне повредить. Мы несколько раз беседовали в комнате для свиданий Норт-Дейд. Это стало приятным отдыхом от тюремной рутины и позволило составить объективную точку зрения на выдвинутые против меня доказательства. Телевидение Би-Би-Си намеревалось снять репортаж, основанный на книге Пола. Режиссер Крис Ольджиати встретился со мной в Норт-Дейд. После этого Би-Би-Си—Уэльс надумало сделать про меня собственный документальный фильм.

Наконец я достиг славы, которой жаждал с тех пор, как слыл слабаком и зубрилой в школе. Это радовало. Но богатство, которого я жаждал не меньше, уплыло. Я не был полностью разорен: Джуди все еще владела домом в Пальме и его содержимым, а также квартирой в Челси; мне по-прежнему принадлежала квартира в Пальма-Нова, приобретенная у Рафаэля Льофриу. Частью этой собственности или всею ею можно было поступиться, чтобы содержать Джуди и детей. Но наличных денег или крупных счетов в банке я не имел, а Бронис запросил сто пятьдесят тысяч долларов. Родители продали небольшую ферму в Уэльсе, которая со времени ее приобретения вздорожала в двенадцать раз, и пожертвовали своими сбережениями. Мне исполнилось сорок пять лет, я пользовался репутацией крутейшего наркоконтрабандиста, однако услуги моего адвоката оплатили мать с отцом, которые скромно жили и мало зарабатывали. Я чувствовал себя вконец униженным и опозоренным.

Бронис ознакомился с моей линией защиты. Кроме операции с аппаратурой рок-групп, я никогда не ввозил наркотики в Америку. Я не имею ничего общего с мистером Деннисом и мог доказать, что не был в Пакистане в период, указанный агентом DEA Харланом Ли Боуэ. Я не причастен к операции в Аламеде. Да, я занимался контрабандой наркотиков, но груз из Пакистана ушел в Австралию, а вьетнамская марихуана в Канаду. В Соединенные Штаты я ничего не отправлял. Да и кто в наши дни, будучи в здравом рассудке, стал бы ввозить наркотики в CIILV?

Бронис и сам работал как сумасшедший. Он нанял частного детектива, чтобы собрать документы, подтверждающие мою версию. Достал метеорологические сводки из Австралии, которые доказывали, что в записанном DEA телефонном разговоре речь шла о сильном шторме у австралийского побережья. Раздобыл горы статистических отчетов, связанных с отмыванием денег и контрабандой наркотиков в Австралии. Каждое слово в пятистах прослушанных разговорах получило надлежащее объяснение. Информации набралось достаточно, чтобы убедить присяжных: гашиш из Пакистана переправили в Австралию. Гораздо легче оказалось аргументировать утверждение, что вьетнамская партия попала в Канаду, потому что именно в этом меня и обвиняли DEA. Однако управление требовало, чтобы этот эпизод рассматривался в американском суде, потому что его агенты обнаружили в Калифорнии марихуану, упакованную точно так же, как и та, которую канадская конная полиция арестовала в Ванкувере. На каждой полукилограммовой упаковке с вьетнамской марихуаной, которая выдавалась за тайскую, стояла печать с надписью «Инспекция проведена» и изображение орла. И дураку было ясно, что калифорнийская и ванкуверская партии прибыли от одного поставщика во Вьетнаме. Тем не менее DEA не располагало другими доказательствами моего участия в контрабанде наркотиков в Соединенные Штаты. Ловато, пытаясь доказать, что калифорнийский груз поставлен мной, зашел слишком далеко. Он утверждал, что на печати изображен ястреб-перепелятник и это будто бы указывает на Филипа Спэрроухока, который работал на меня в Бангкоке, а значит, я занимался контрабандой наркотиков в Америку. Бронис организовал орнитологическую экспертизу, показывающую различия между ястребами и орлами. В суде Ловато выглядел бы идиотом.

Дела пошли гораздо легче, когда, к великой моей радости, суд Ванкувера выпустил на свободу Старого Джона. DEA намеренно скрыло доказательства, говорящие в его пользу, и возмущенные канадские судьи оправдали Джона и отклонили требование об экстрадиции. Появились и другие хорошие новости: Артур Скальцо, агент DEA на Филиппинах, вошедший в сговор с Мойниханом, бежал из Манилы, спасаясь от иска в несколько миллионов долларов за ущерб. Теперь ничего не стоило оспорить достоверность его показаний. Мы также нарыли кучу грязи на Мойнихана. Как раз он не представлял для нас никакой угрозы, поскольку ничего не знал. Я собирался получить большое удовольствие от суда. Превратить его в самый занимательный и яркий процесс, который проходил в Майами. Я бы выиграл. Я стал бы звездой.

В Соединенных Штатах федеральные обвинения в суде поддерживает помощник федерального прокурора в соответствующем судебном округе. Он обязан добиваться осуждения быстро и с минимальными затратами за счет заключения сделки о признании вины. Крейг Ловато и помощник федерального прокурора Боб О'Нил явились ко мне в Норт-Дейд и в присутствии Брониса предложили выбор: либо я отстаиваю свою невиновность в суде вопреки очевидным доказательствам и провожу остаток жизни в американской тюрьме, либо признаю себя виновным, даю показания и отправляюсь домой через несколько лет. Они настойчиво советовали выбрать второй вариант. Бронис велел им проваливать. Мы собирались судиться.

О'Нил вышел из Норт-Дейд очень разочарованным. Вскоре он ушел со своего поста и поступил в нью-йоркскую юридическую фирму, чтобы заняться гражданским правом. Его заменил случайный человек, незнакомый с делом. Положение улучшалось.

Моя уверенность продолжала расти, по мере того как приближался день судебного слушания, назначенного на июль 1990 года. Перед процессом в Олд-Бейли в 1981 году я получил от Патрика Лэйна стихи, которые очень меня поддержали. На этот раз от него пришло письмо.

«Дорогой Говард!

Последние восемь часов я провел с агентами Ловато и Уэзайном здесь, в Оукдейле, и согласился рассказать им все, что знаю о тебе и об этом деле. Следовательно, я буду давать показания против тебя на суде. Я предупреждаю тебя об этом не только для того, чтобы успокоить собственную совесть, но и для того, чтобы призвать: признай себя виновным и пойди на сделку с правительством, пока не поздно.

Два года я молчал, так что ты можешь представить, каким мучительным стало для меня это решение. Я осознаю, что маленькая Эмбер, всегда любившая своего дядю, теперь будет думать обо мне только как о человеке, который предал ее отца и отправил его навсегда в тюрьму. Но мне пришлось выбирать между преданностью тебе, старому другу и зятю, и любовью к Джуди, Пегги и Бриди. Мне грозит новый приговор — от пятнадцати до двадцати лет тюрьмы. Я не в праве возложить подобное бремя на свою семью, когда мне предлагают свободу. Я согласился сотрудничать с правительством.

Сотрудничество в чем-то похоже на беременность: середина тут невозможна. Согласившись рассказать правду, я должен буду выложить все, с первой и до последней нашей встречи. Сегодня мне начали задавать вопросы, медленно и методично. Завтра они вернутся, и так будет, пока они не выспросят все. Отвечая им, я словно бы слышал себя со стороны, голос человека, свидетельствующего в зале суда. И, слушая этот голос, я окончательно осознал, что у тебя нет шансов. На суде тебя уничтожат, и я стану одним из орудий твоего уничтожения...

Моего свидетельства достаточно, чтобы тебя утопить. Мы слишком долго были хорошими друзьями, ты и я, и мне известно о тебе слишком много. <...> Как бы ты ни был находчив и изобретателен — а я никогда не преуменьшал твоих способностей, — на сей раз тебе не выкрутиться. <...> Провести остаток жизни за решеткой будет не только позорной растратой всех твоих дарований, но и ужасной трагедией для всех, кто тебя любит, нуждается в тебе и кого ты оставишь позади. <...> Поэтому, как бывший католик валлийскому баптисту, я советую повиноваться более могущественной власти. Extra ecclesiam nulla salus — нет спасения за пределами церкви. Боюсь, не миновать унизительной потери престижа, но если ты хочешь воссоединиться с детьми, пока они еще не выросли, я не вижу иного выхода, кроме полной капитуляции. Ты окружен, тебя превосходят количеством и силой — нет никакого бесчестья в подобном проигрыше.

Я хочу, чтобы маленький Патрик гордился своим именем. Я хочу, чтобы мне не пришлось в зале суда показывать на тебя пальцем и выдавать, глядя в холодные, незнакомые глаза, все секреты двадцатилетней дружбы. Пожалуйста, не заставляй меня это делать. Каким бы ни было твое решение, с тобой все мои молитвы.

Патрик».

Мой друг, мой зять, человек, в честь которого я назвал сына, стучал на меня. А как же преданность, сплоченность, вера, доверие, товарищество и любовь? Куда же все подевалось? Может, и не было ничего? Похоже на то. В конце концов, кто мы такие? Не мафия. Не ИРА. Даже не Робин Гуд с его вольными стрелками. Лишь кучка беззаботных парней, которые нашли легкий выход, пока остальной мир сходил с ума и ожесточился. Алькатрас и Синг-Синг не для таких, как мы.

У каждого есть предел прочности. Поднеси пистолет к голове моего ребенка — и я расскажу все, что знаю. Но пригрози мне тюрьмой — и я пошлю тебя куда подальше. Так почему же, Патрик? Ты уж точно не слабак. Ты забрал чемоданы с гашишем из запертой машины рядом с полицейским участком Хаммерсмита, пока копы допрашивали владельца. Ты вел машину, полную дури, из Ирландии в Уэльс. Мы разгружали тонну гаша в немецком гравийном карьере. Вместе мотались с кучей денег и наркоты в разные страны. Разве ты не в силах вынести тюремное заключение? Последние девять месяцев я провел со стукачами. Они тоже люди. Я не виню тебя, Патрик. Но не требуй этого от меня. Я никогда не буду помогать DEA делать его злосчастную работу. Я не собираюсь никого сажать за решетку и добиваться счастья ценой чужих слез. Возможно, ты правильно поступаешь, Патрик. Плохо только, что я тебе верил. Но это не твоя вина.

Патрик ничего не знал про канадские дела. Он получил деньги за пакистанскую поставку, но не имел доказательств, что гашиш ввозился в Соединенные Штаты. Я мог сказать, что деньги попали в США в результате сложной процедуры отмывания выручки в австралийской валюте. Патрик не смог бы этого опровергнуть. Его свидетельские показания не сыграют никакой роли. В любом случае Бронис его уничтожит. Прости, Патрик! Тебе придется пройти через публичное унижение за то, что предал. Ты не сумеешь меня утопить. Это под силу только одному Эрни Комбсу, через чьи руки прошел каждый грамм наркотиков, ввезенных мной в Соединенные Штаты за последние двадцать лет. Эрни никогда не станет стукачом.

Агенты DEA и новый помощник федерального прокурора пожелали встретиться со мной и Бронисом, чтобы сделать последнее предложение: пожизненное заключение или признание вины и срок в сорок лет (с возможностью условно-досрочного освобождения) при том, что ни на кого не нужно стучать, даже разговаривать с агентами DEA не нужно. Бронис снова отклонил предложение: я невиновен. Агенты сказали, что я наверняка передумаю. Эрни Комбс согласился дать против меня показания. Не для того, чтобы хотя бы на один день скостить свой сорокалетний срок, а для того, чтобы его подругу Пэтти сразу же выпустили на свободу.

Я люблю тебя, Эрни, но больше никаких сделок с наркотиками.

Тринадцатого июля 1990 года в здании суда Уэст-Палм-Бич я признал себя виновным в создании преступной организации и сговоре с целью совершения преступления. Обвинение в причастности к канадским поставкам с меня сняли. По условиям сделки меня никогда не могли вызывать в суд на чей-либо процесс или любое разбирательство большого жюри для дачи показаний. Судья обязался не назначать срок более сорока лет. В качестве даты вынесения приговора было названо 18 октября.

Из Уэст-Палм-Бич меня отвезли в Исправительный центр Большого Майами. Осужденный, я больше не представлял опасности и не мог дурно влиять на подельников. Джим Хоббс и Ронни Робб в конце концов признали себя виновными. Как это уже было с Джуди и некоторыми другими, судья согласился освободить их, как только они признаются в том, чего не совершали. Исправительный центр почти не изменился за те девять месяцев, что я провел в Норт-Дейд, но теперь его часто показывали в новостях. Агенты DEA захватили и вывезли в Штаты панамского лидера Мануэля Норьегу. По всей видимости, вторжение американцев в Панаму не имело никакого отношения к стратегическому Панамскому каналу. Это был своего рода полицейский рейд, удар по наркоторговле. Норьегу посадили в Исправительный центр Майами, в специальный блок для военных арестантов. Я видел его несколько раз, но никогда с ним не разговаривал.

Вскоре после меня появился Балендо Ло. Англичане уступили-таки давлению DEA и выслали его. Балендо обвиняли в пособничестве моей преступной организации путем снабжения ее авиабилетами. Его бизнес и брак с Оркой потерпели крах. Бедняге крепко не повезло.

Перед вынесением приговора агент по условно-досрочному освобождению Майкл Берг провел обстоятельное расследование всего дела и моей личности и составил следующий отчет.

Маркс признал себя виновным в том, что способствовал ввозу больших партий марихуаны и гашиша в Соединенные Штаты, пока жил в Европе. Этот сорокапятилетний британский подданный, выпускник Оксфорда, находился в постоянном тюремном заключении с 25 июля 1988 года. Многие считают его умным, обаятельным, обладающим харизмой человеком.

Маркс — хороший муж и отец. Друзья и родственники отзываются о нем с похвалой, о чем свидетельствуют их письма. О Деннисе Говарде Марксе много писали и будут писать. Ввиду этого мною была предпринята попытка отделить факты от вымысла. Деннис Говард Маркс до определенной степени стал жертвой собственной легенды. В соответствии с утверждениями правительства в настоящий момент он не является самым крупным контрабандистом марихуаны и гашиша, ответственным за ввоз 15% всей марихуаны, импортированной в эту страну, как однажды заявило DEA. Он отнюдь не самый крупный наркоконтрабандист, осуждавшийся в Соединенных Штатах или в Южном округе Флориды. Однако не будет ошибкой сказать, что Деннис Говард Маркс — один из главных наркоконтрабандистов. Удивительно, как ему удалось успешно действовать столько времени и переправлять столько грузов в эту страну, не покидая Европы.

Как-то рано утром громкоговорители прокричали: «Заключенный Маркс, 4-1-5-2-6-0-0-4, немедленно подойдите в кабинет заместителя!» В кабинете мне заложили руки за спину, надели на них «браслеты» и отвели в карцер, тюрьму в тюрьме. Целую неделю меня мариновали там, ничего не объясняя. Наконец соизволили объяснить: я сижу под замком, потому что задумал совершить побег. Бронис занялся этим делом, и примерно через неделю меня выпустили из карцера. Мы так и не узнали, кто стоял за голословным утверждением о побеге. Бронис подозревал Ловато. В случившемся читался почерк DEA.

Жившая в Майами сестра Роджера Ривза, Кей, получила разрешение со мной встретиться и порадовала великолепной новостью. Пока я торчал в карцере из-за попытки побега, Роджер сбежал на самом деле. В точности выполнил свой план. Донес на меня и Мак-Канна, получил семь лет и сбежал из немецкой тюрьмы строгого режима. Передал, что любит и молится за меня.

Восемнадцатого октября в Уэст-Палм Бич нагрянула мировая пресса. Вкупе с агентами DEA и прочих ведомств, а также стражами закона со всего мира. Меня, как личность известную, не стали будить в три ночи вместе с остальными бедолагами, которых отправляли в суд. Судебные приставы заехали за мной на лимузине в одиннадцать утра. У дурной славы есть свои преимущества. Зал суда был набит битком. Джулиан Пето специально прилетел из Лондона только для того, чтобы сказать несколько слов в мою защиту. Кей Ривз пришла и все молилась. Патрик Лэйн явился с семьей. Он тоже хотел выступить в мою пользу, но судья не разрешил. Новый обвинитель, помощник федерального прокурора Уильям Пирсон сказал:

«Ваша честь, очевидно, что мистер Маркс был и остается очень образованным человеком. Я думаю, что все таланты, данные ему, он пустил по ветру. Он злоупотребил доверием не только друзей и семьи, но еще и своих коллег — людей, которые его обучали, чьим уважением он пользовался. Он сам себя полностью уничтожил, вероятно, из жадности. Полицейские ведомства Соединенных Штатов и других стран не смогли обнаружить точного местонахождения той собственности, которой, по нашим предположениям, должен обладать мистер Маркс. Но мы уверены, и у суда не должно остаться ни малейшего сомнения на сей счет, что мистер Маркс за двадцать лет заработал колоссальные деньги, занимаясь контрабандой наркотиков.

Что касается особых рекомендаций Соединенных Штатов, мы считаем правильным приговорить подсудимого к сорока годам тюремного заключения. Мистер Маркс сможет воспользоваться правом на условно-досрочное освобождение, после того как отбудет часть этого срока. Всей своей деятельностью, тем что с 1980 года он попирал законы Соединенных Штатов и Соединенного Королевства, подсудимый заслужил подобный приговор».

Стивен Дж. Бронис, мой адвокат, придерживался другого мнения:

 «Если бы кто-нибудь попросил меня охарактеризовать одним словом дело „Соединенные Штаты против Денниса Говарда Маркса", я сказал бы, что оно „абсурдно". Никакое другое слово не годится, когда человек настолько сложный, обаятельный, интеллектуально одаренный, как мистер Маркс, допускает, чтобы его поставили в ситуацию, перед лицом которой он находится сегодня. Ни одно другое слово не передает столь же хорошо все, что произошло. Абсурдный — самое подходящее слово для описания того, что, как я слышал, агенты правительства заявляют о мистере Марксе и самому мистеру Марксу. Я знаю, что говорю, ваша честь. Я практиковал уголовное право восемнадцать лет, защищал как убийц и насильников, так и судей и генералов, но я никогда не сталкивался с подобным.

Агент Ловато купается в лучах славы с того самого дня, как надел наручники на мистера Маркса. В следующий вторник государственное телевидение покажет документальную драму, где агент Ловато демонстрирует свою технику предотвращения преступлений. И после того как будет вынесен приговор мистеру Марксу, которого ожидает от вас Ловато, этот последний выйдет из зала суда к журналистам, чтобы его фотографии напечатали в национальной и европейской прессе.

Я уверен, господин судья, вы знаете, чего от вас ждет правительство. Оно ждет, что вы непременно назначите мистеру Марксу суровое наказание — сорок лет тюрьмы. Абсурдно, что мы вообще верим в целесообразность сорокалетнего приговора. Такие сроки следовало бы назначать лишь самым злонамеренным и склонным к насилию субъектам. И правительство это понимает. Как понимаю я, и, полагаю, понимаете вы, судья Пэйн. Господин судья, мне довелось представлять в суде множество контрабандистов марихуаны гораздо большего масштаба, чем мистер Маркс. Я знаком со многими другими обвиняемыми. Никто из них после признания своей вины не получил драконовского наказания, на котором настаивает правительство. Осудить контрабандиста марихуаны, который признал себя виновным, на сорок лет — это абсурд».

Достопочтенный судья Джеймс К. Пэйн изрек:

«Мистер Маркс, пожалуйста, будьте любезны, выйдите вперед и выслушайте приговор. Мистер Маркс, у меня нет ни малейшего сомнения, что вы чрезвычайно умный человек и получили великолепное образование. Очевидно, что вы пользуетесь расположением родственников, коллег по работе и университету, друзей. Ваша биография говорит о том, что вы получаете удовольствие от интеллектуального вызова, стратегических игр.

Письма в поддержку мистера Маркса не заявляют о его невиновности. Они перечисляют его достоинства с тем, чтобы уравновесить его ошибки. Перечислив разнообразные таланты обвиняемого, авторы некоторых писем указывают, что было бы жаль обречь его на многолетнее пребывание в тюрьме за счет общества, которому он мог бы принести огромную пользу, будучи свободным. Несомненно, жаль. Проблема в том, что прошлый опыт не позволяет обществу рассчитывать на благой вклад с его стороны. Напротив, пока он приносил больше вреда, чем пользы.

Очевидно, мистер Маркс, что вы полагаете, будто употребление марихуаны и ее производных согласуется со здравыми моральными принципами. Так же очевидно, что вы не считаете предосудительным нарушать законы, которые запрещают или контролируют употребление, хранение или коммерческие операции с марихуаной. Вы продемонстрировали, что не уважаете тех закрепленных уголовным правом общественных установлений, которые не соотносятся с вашими представлениями о приемлемом поведении. Многие люди полагают, что употребление марихуаны не вызывает привыкания, не наносит недопустимого вреда здоровью и, следовательно, не должно запрещаться. Однако существует и обратное мнение. Кроме того, и это главное, федеральные законы запрещают контрабанду марихуаны. Данные законодательные акты приняты Конгрессом Соединенных Штатов, их соблюдение контролирует исполнительная власть путем возбуждения судебных исков и иным способом. Я дал клятву вершить правосудие, исполнять все обязанности, предусмотренные законами Соединенных Штатов. Даже если бы я согласился с тем, что законы, контролирующие употребление и продажу марихуаны, являются неправильными, более того, глупыми, мне пришлось бы с ними мириться, пока их не отменит Конгресс. Таковы установления общества, которым обязаны следовать суды.

То соображение, что правительства и население многих европейских стран намного терпимее относятся к марихуане, чем правительство и народ Соединенных Штатов, к делу не относится. Если так оно и есть, мне кажется странным, мистер Маркс, что вы не ограничили вашу деятельность европейским рынком, тем самым снизив риск сурового наказания. По-видимому, вы готовы были идти на такой риск.

Должен сказать, мне трудно назвать правдивой представленную вами информацию относительно вашего финансового положения. Правительство не предложило никаких доказательств того, что вы в состоянии заплатить солидный штраф. Несмотря на это, мне сложно сделать вывод, что стоимость вашего имущества равняется нулю.

Принимая во внимание вышесказанное, я выношу приговор. По пункту 1 обвинительного акта обвиняемый приговаривается к тюремному заключению сроком на десять лет. По пункту 2 обвиняемый приговаривается к тюремному заключению сроком на пятнадцать лет. Приговор по второму пункту вступает в силу одновременно с приговором по первому пункту. В силу того, что вы являетесь подданным Соединенного Королевства, и в соответствии с практикой Федерального бюро тюрем я буду рекомендовать, чтобы часть срока вы отбывали в исправительных учреждениях Соединенного Королевства».

В гробовой тишине меня вывели из зала суда и отконвоировали в камеру временного содержания. Какой замечательный судья! Приговорил меня в общей сложности к пятнадцати годам, а не к сорока, как требовали власти США. Если мне максимально скостят срок в случае условно-досрочного освобождения, я отсижу всего пять лет. Почти половину из них я уже отмотал. Еще около года в американских исправительных учреждениях плюс примерно год в британской тюрьме — и я свободный человек. И из-за чего, скажите на милость, мы все так паниковали? Наверняка в этот самый момент Джулиан Пето звонит моей жене, детям и родителям, чтобы рассказать новости. Они, должно быть, вне себя от радости.

Дверь в камеру открылась, и меня привели обратно к судье Пэйну Он объявил:

 «Я хочу, чтобы в протокол внесли запись, что я повторно собрал всех заинтересованных лиц, потому что, оглашая приговор, допустил очень серьезную ошибку. Я сказал, что приговоры по каждому пункту вступают в силу одновременно. Я оговорился, ибо на самом деле имел намерение сказать „последовательно". Оглашая приговор, произнес „одновременно" вместо „последовательно". Мне очень стыдно. Я извиняюсь перед каждым из вас. При оглашении приговора присутствовало большое число людей, которых сейчас здесь нет, и это непременно станет причиной путаницы в газетных сообщениях. Я должен заново огласить приговор. Он не претерпел каких-либо изменений, за исключением того, что слово „одновременно" заменено словом „последовательно"».

Мне стало тошно. Это какой-то сюр. Нежданно-негаданно мне накинули еще десять лет. Итого двадцать пять. Боже мой! Я был так счастлив, увы, всего несколько минут.

Прошел не один час, прежде чем я успокоился. В конце концов, приговор не так уж плох. Если освободят досрочно, я проведу в тюрьме шесть лет, причем большую часть срока — в Великобритании.

В тюрьму заявилась пресса. Мою камеру заполонили камеры, микрофоны и юпитеры. Я дал десятки интервью, по-прежнему наслаждаясь своей печальной известностью. Как и сказал Бронис, по государственному телевидению показали документальный фильм Би-Би-Си «Продавец снов». Его смотрела вся тюрьма. Мне фильм понравился. Я подумал, что он хорошо сделан. Эта лента была представлена на фестивале телевизионных фильмов в Монтрё, в Швейцарии, но никаких призов не получила.

Журналисты наперебой брали интервью у Ловато, но не один не отозвался о нем как о славном парне. Обо мне такое говорили, во всяком случае заключенные. Ловато обвинил мою жену и детей в том, что во время ареста те наговорили ему гадостей про американцев. Он сказал, будто я в своем цинизме не остановился даже перед отмыванием денег через зарубежные благотворительные организации. Речь шла о тех тысячах долларов, которые я по просьбе Сомпопа пожертвовал фонду, опекающему детей-инвалидов в Бангкоке.

Вскоре от судьи пришло письменное подтверждение приговора. К сказанному он добавил штраф в пятьдесят тысяч долларов и рекомендацию, чтобы я отбывал американскую часть приговора в тюрьме города Батнера, штат Северная Каролина. Особенно эта тюрьма подходила тем заключенным, которые хотели учиться. Она была прикреплена к Университету Северной Каролины и Университету Дьюка и, возможно, являлась лучшей федеральной тюрьмой. Говорили, что режим там очень либеральный. Перевод ожидался примерно через месяц.

В конце дня в камеру заглянул надзиратель:

— Маркс, собирай свое дерьмо! Ты уезжаешь. Есть опасность, что ты сбежишь, так что мы намерены тебя оформить первым. Тебя поместят в черный ящик.

Спорить смысла не было. Поместить заключенного в черный ящик значило заковать его в цепи, надеть наручники и ножные кандалы, а затем зафиксировать руки при помощи черного металлического ящика. Во время перевозки такого заключенного отделяли от остальных.

— Не думаю, что тебе понравится Индиана, Маркс.

— Индиана? Я думал, что Батнер находится в Северной Каролине.

— Так оно и есть. Но тюрьма Терре-Хот определенно в Индиане. Я это знаю, потому что был там.

— Я еду не в Терре-Хот. Я еду в Батнер.

— Маркс, ты едешь в Терре-Хот. Это крайне жесткая тюряга. Очевидно, кто-то в американском правительстве тебя не любит. Однако у меня с тобой не было никаких проблем. Удачи тебе, дружище!