Непростые «если» одной сказки*

Сентиментальный роман часто путают с мелодрамой, ожидая жалостливой истории, где идеальные влюблённые красиво изображают чувства, а злодеи отвратительны от природы и не способны ни на что человеческое. А ведь классики жанра считали способность глубоко переживать и, главное, – сопереживать – самыми главными чертами, определяющими Человека. Что будет, если наделить всех героев способностью жить только своими чувствами, отдаваться им целиком: уж любить – так любить, ненавидеть – так всей душой?

Что, если героиня, рассудительная максималистка, которая старалась всегда всё делать правильно, становится вдруг – «пропащей»? Собирается замуж за «приличного человека», а оказывается в постели с бандитским наследником, ещё и возмутительно младше себя?

«Всё счастье, и всё горе, которые мне выделили в жизни…» – благодарно произносит сгорающая Снегурочка.

Что, если брак, заключённый на небесах, приносит одни только беды и проклятия близких, каждый из которых считает своим правом и долгом требовать – «отступись!» Стоит ли бороться с судьбой, и как не перепутать судьбу с чужой волей? Найдётся ли тот, кто скажет: «Ну, пошли жить дальше…», – когда твоя жизнь кажется тебе пепелищем?

В романе Галины Маркус «Сказка со счастливым началом» много непростых «если».

Это глубокий и честный разговор о настоящих мотивах наших поступков. Об ответственности за выбор, который мы делаем каждую минуту. Тем более, если это выбор «между порядком и хаосом, рассудком и сумасшествием, спокойствием и страхом, счастьем и пучиной бед».

И ещё эта удивительная книга – о самом главном родстве, которого одинаково жаждут богатые и бедные, счастливые и несчастные, все-все-все – о родстве душ. И о сказке, вера в которую это родство являет.

Какой же конец должен быть у «Сказки со счастливым началом»? Не спешите ответить…

Руководитель издательских программ продюсерской компании «Артбухта», редактор одноименного литературного интернет-журнала, прозаик

Екатерина Злобина.

Нижеприведённый текст является литературным произведением. Все совпадения фамилий, имён, отчеств, ников и названий, так же, как и описываемых персонажей и событий, с реальными являются случайными.

 

Борис предупреждает…

– Что ты тут делаешь? – растерянно спросила Анька.

Присутствие старшей сестры на вечеринке в её планы, разумеется, не входило. Кроме досады и недовольства в Анькином голосе звучало смущение. Несколько месяцев назад она заявила, что имеет право делать всё, что ей вздумается. Но одно дело – сказать, другое – решиться. К свободе Анька ещё не привыкла, и в глазах её читалась опаска, как в детстве, когда она разбивала дорогую вазу или убегала гулять без спроса.

Прошло уже минут пять, как на дачный участок ввалилась шумная студенческая компания. Примерно столько понадобилось Соне, чтобы одеться, спуститься со второго этажа и обозначить своё присутствие. Окошко её выходило на лес, а то, что калитка не заперта на висячий замок, Анька, похоже, и не заметила.

Нотации, вопреки её опасением, Соня читать не собиралась, но и прыгать от радости тоже – час назад она устроилась на диване под тёплым светом ночника с книжкой в руках и собиралась провести тихую мирную ночь. Ни странные шорохи, ни тёмные, полные воспоминаний комнаты, ни чернота за окнами не пугали её так, как два десятка варваров, собирающихся осквернить своим присутствием их маленький старый домик.

Стоял спокойный осенний вечер – один из последних погожих вечеров в этом году. Завтра, в субботу, Соня мечтала в одиночестве побродить по опустевшим дорожкам посёлка, посидеть под любимой рябиной, тяжёлые гроздья которой предсказывали морозную зиму, и подумать – ещё раз хорошенько подумать. Вечером она сходила бы в старинную местную церковь с чудом сохранившейся колокольней, поставила бы свечки, помолилась за упокой души Мары и настроилась прожить, протерпеть, прокантоваться ещё неделю – до нового выходного. Последнее время почему-то казалось, что каждый следующий выходной должен принести какое-то облегчение или событие, которое выведет её из этого тягостного состояния.

В этот раз решение поехать на дачу пришло неожиданно. Накануне, в преддверии пятницы, Соня ясно представила себе новый день. Вечерние перепалки с сестрой у телевизора, телефонные переговоры с Женей: «Ты где?» – «Еду с работы». – «Позвони, когда приедешь». – «Я приехал. А ты что делаешь?» – «Ничего, а ты?» – всё, как обычно. Утром она прихватила сумку (зубная щётка, пачка чая, хлеб, сыр, и, конечно, Борис) и сразу после работы отправилась на вокзал.

Жене она позвонила прямо с платформы и только оттуда сообщила про поездку – чтобы не успел составить компанию. Сказала, что едет укрыть кусты перед заморозками и забрать из подпола яблоки. Женя уже поужинал и собирался лечь спать. Соня боялась, что он предложит помочь и рванёт в Малую Сторожевку, но Женя отмолчался – наверное, самому хотелось отдохнуть после тяжёлого дня. Он обещал заехать за ней в воскресенье и забрать – и Соню, и яблоки, и банки с вареньем. В этот раз заготовок сделали мало. После смерти Мары огородничество затухло – ни Соня, ни тем более Анька не горели желанием продолжать дело матери, мечтавшей досыта накормить семью витаминами.

Всё на даче напоминало о ней, и, казалось, Соня должна была чувствовать себя здесь печальной или подавленной. Но так мог подумать только тот, кто не знал Мару. На даче царил вечный беспорядок – сколько ни перекладывала она за свою жизнь вещи с одного места на другое, выглядели они так, словно их только что раскидал тайфун. Благодаря этому в комнатах оставалось ощущение наполненной событиями жизни, её безостановочного процесса.

Этот странный, недостроенный домик являлся как результатом, так и свидетелем не слишком удачных попыток матери жить как все, приземлиться на эту планету, притвориться, что разговариваешь на языке аборигенов, интересуешься их заботами – проведением газа, покраской забора, борьбой с сорняками. У Сони, правда, налаживать быт получалось ещё хуже. Они с Марой были родственными душами, хотя никогда по этим самым душам и не беседовали.

Разговаривать в их семье было принято громко. Очень громко. Честно сказать, в доме постоянно стоял крик. Вовсе не истерики или скандалы (ну, кроме разборок с Анькой), чаще – вполне мирное общение. А уж когда начинали спорить… Громче всех вопила, конечно же, Мара, ей вторила Анька, но иногда выходила из себя и Соня, особенно когда её сильно доставали и мешали читать.

Дача всегда была до предела наполнена этим общением. Вот и сегодня вечером, готовя себе чай, Соня разговаривала с матерью. Отбрасывая неизвестно как попавшую на кухонный стол тяпку, она произносила:

– Ну сколько можно! Тяпка! В земле! На чём у тебя лежит? На доске – для резки хлеба!

Ответ не заставлял себя ждать:

– Ой, что я слышу, ты даже знаешь, как это называется? – мать всегда заводилась с пол-оборота. – Тяпка в земле! Нет, вы послушайте её! Тоже мне, чистюля нашлась – положи всё, где оно было, оно мне там надо!

Да, только здесь, на даче, можно по-настоящему поговорить с Марой, здесь, а не в опустевшей городской квартире, где они с сестрой играют друг у друга на нервах. Они так и не разделили между собой домашнюю работу – прежде львиную долю дел мать выполняла сама. Правда, дела эти она никогда не доводила до конца, и они накапливались, росли, как снежный ком. Мара имела привычку заниматься всем одновременно, наверное, из желания навсегда, на всю жизнь вперёд, это количество дел избыть. Проходя мимо шкафа, она вытаскивала бельё для стирки, потом бежала на кухню, ставила на огонь кастрюлю, тут же возвращалась в комнату – вытереть пыль. По дороге вытаскивала пылесос, но, услышав, что вода на плите закипела, летела засыпать макароны.

К быту мать относилась подчёркнуто серьёзно и уважительно, как к материи, суть которой ей понять не дано. Наверное, так относится дворник к высшей математике. Мара даже покупала книги по домоводству, но осилить этот предмет ей так и не удалось, и все её попытки устроить в доме уют выглядели жалким подражательством. Она приобретала те же вещи, что и знакомые, прислушивалась к любому дурацкому совету и тратила последние деньги, заменяя платяной шкаф модной стенкой или «доставая» никому не нужную пароварку.

Вот только цветы… Они росли даже тогда, когда им не хватало ни света, ни тепла – на всех подоконниках дома, на тяжёлой глинистой почве участка. Соседи приносили Маре комнатные растения на излечение, и они оживали, как будто крики шумной семейки прибавляли им сил. После смерти матери все домашние цветы завяли одновременно. То ли ухаживали за ними теперь как-то не так, то ли не хватало удобрений, в которых Соня не разбиралась, но дорогие Маре растения сохранить не получилось. Возможно, думала Соня, мать просто позвала за собою своих любимцев. Здесь стало некому разговаривать с ними – грубовато и нежно одновременно. Кто ещё мог сказать, например, непривлекательной и скучной герани: «Ну, ты бесстыжая, чего отворачиваешься? Совесть замучила? Я же тебя предупреждала, не трогай ты этот кактус, чего ты к нему лапы тянешь?» Анька тогда исподтишка крутила пальцем у виска, впрочем, как и тогда, когда застигала Соню за разговором с Борисом.

Дерзкая, самолюбивая Анька, при всей любви к бунтам, Мару побаивалась, хотя и дулась на неё постоянно, пытаясь вырваться из-под опеки. Соню всегда удивляло, что сестра всерьёз принимает мамины угрозы, когда все вокруг знали им цену. Если бы не Анькина вера во власть матери, та была бы бессильна. Но девочка верила, и её восстания всегда заканчивались возвращением в прежние, порой уже слишком узкие рамки, периодом показательного послушания и подготовкой новой революции.

А сейчас… Сейчас сестра не столько осмелела, сколько растерялась, оставшись без бдительного, беспокойного внимания матери. Конечно, другие в её возрасте уже своих малышей заводят, но Анька взрослее не становилась. Наоборот, чем больше она примеряла теперь роль самостоятельной умной женщины, тем сильнее напоминала подростка – безбашенного и невесть на что способного.

Соня сознавала, что должна оправдать мамины надежды, что ответственна за сестру, но достаточно вялые попытки руководить ею проваливались одна за другой. Наверное, потому, что Соня не имела никакого желания этим заниматься – хватит, нанянчились, пусть теперь живёт, как хочет. Но… странное дело, это оказалось нужно самой Анюте. Она уже не могла без борьбы – получала адреналин не от свободы, а от факта непослушания, с пеной у рта требовала того, что Соня и не собиралась ей запрещать, а самое интересное, нарушая прежние запреты, в душе безоглядно в них верила и считала законом. И испытывала вину. Разреши ей сейчас всё на свете – и Анька впадёт в депрессию, не зная, как жить дальше. Она по своему отдавала дань памяти матери.

…Итак, вечер одиночества оказался испорчен. Разборки с сестрой в Сониных планах сегодня не значились, как и всякого рода общение с посторонними. Соня была одинокой всегда, и совсем от этого не страдала – привыкла. Любые попытки кого-либо войти в её жизнь вызывали у неё раздражение. Конечно, общаться с людьми приходилось, и иногда очень приятно общаться, но главным при этом становилось, чтобы человек не завис в её судьбе надолго, чтобы он, в конце концов, удалился, и Соня могла остаться одна – в своём мире. И пусть Анька сколько угодно крутит у виска пальцем, Соня привыкла и к этому.

Вот только недавно в её жизни появился Женя. Если до смерти матери Соня ещё не знала, как долго она сможет с этим мириться, то теперь, казалось, всё уже решено. Тем более что Женя действительно ей подходил – он присутствовал в её жизни по минимуму, был ненавязчив, умён, профессионально спокоен и терпим – а терпимость ему в общении с Соней могла пригодиться. А самое главное, он стал последней идеей фикс Мары, её требовательным завещанием Соне.

Всё-таки лучше бы Женя был сейчас здесь… Соня с тоской наблюдала, как полный воспоминаний дом при нападении гостей начинает прятаться, растворяться, становится неодушевлённым, чужим и бессмысленным. Она почувствовала огромное желание сбежать – подальше от мельтешащих, гомонящих, смеющихся девушек и парней.

Ни на кого, кроме Аньки, появление Сони впечатления не произвело. Она была старше сестры на восемь с половиной лет, но меньше ростом, худее, и при этом не обладала ни яркой внешностью, ни громким голосом. Изображать строгую хозяйку было бы бесполезно – никто не обращал на неё никакого внимания.

Ребята уже разводили во дворе костёр – Соня предвидела запах шашлыка, и её заранее затошнило. Девушки активно строгали ветчину, сыр, мыли помидоры, чистили картошку. А Анька всё ещё стояла возле сестры и злобным шёпотом, хотя никто её не упрекал, оправдывалась:

– Ты же знаешь… Вчера были «госы»! Мы что, не можем отметить? Я что, не могу позвать друзей?

Соня молчала, а сестра продолжала отвечать на незаданные вопросы:

– А говорить тебе не стала, потому что ты начала бы кричать… А мне уже не десять лет! Трубку я не брала, потому что оставила телефон дома. Не волнуйся, я бы тебе позвонила, не позже двенадцати, как всегда, и тебе не пришлось бы искать меня по больницам!

Вообще-то, у Сони сегодня было такое умиротворённое состояние, что она легко уговорила себя не звонить Аньке и не проверять, во сколько та вернулась домой. Так что неотвеченных вызовов на телефоне сестры не было, но скажи ей об этом – не поверила бы.

– И ты бы могла пригласить Женю в квартиру – я же всё понимаю, не маленькая, – Анюта уже сильно нервничала. – Я же не знала, что вы едете сюда! В конце концов, это и моя дача тоже!

– Твоя, – только и ответила Соня заспанным голосом. – И не тоже, а просто – твоя.

– Ну вот! Началось! Я так и знала! Мама всегда говорила, что мы с тобой…

– Ань… я хотела отдохнуть. Не будем сейчас, ладно?

К ним подбежала одна из девушек. Соня с жалостью уставилась на неё – она всегда сочувствовала людям, у которых нет врождённого вкуса. Ну как можно было навести такие дикие стрелки на нижних веках? Тональный крем под цвет загара, белая шея – крема, наверное, не хватило, чёрные колготки-сеточки на коротких, похожих на окорочка, ножках… Правда, сама девочка в своей привлекательности не сомневалась.

– Анька, чего стоишь, как неродная? Уксус есть? В холодильнике мы не нашли.

– Есть.

Соня подошла к диванчику, заглянула в затянутый паутиной угол между его подлокотником и стеной, извлекла бутылку с уксусом и протянула девушке.

– А посуда где? – не успокоилась та. – У нас только стаканчики пластиковые. А вилок с тарелками никто не взял!

– Там, – махнула Соня рукой в сторону старого буфета.

– Ну, Со-о-онь… – виновато канючила Анька. – Отдыхать можно по-разному. Ну, ты же понимаешь, у нас – музыка… Ну чего ты сразу спать? Только и делаешь, что спать и читать. Посиди с нами, праздник ведь – сестра институт окончила!

– Ого… Смелая ты девушка. Не боишься новых открытий?

Одним из таких открытий уже стал невысокий коренастый парень, который по-хозяйски лапал Анечку как раз в тот момент, когда Соня объявилась внизу. До этого она была уверена, что сестра встречается с бывшим одноклассником – долговязым длинноволосым программистом.

– Да не изображай ты из себя матрону! Забудь, что ты мамочка… Оставайся, правда!

Конечно, Сонино участие в вечеринке означало её одобрение. Но, с другой стороны, Анька шла на большую жертву – присутствие сестры портило ей всю малину. Чувство вины сыграло с девочкой злую шутку – считаться с Соней ей теперь было вовсе не обязательно.

Может, и впрямь, оставить Аньку в покое? Но… сидеть на втором этаже, раздражаясь на громкую музыку, вздрагивать от каждого взрыва смеха и дёргаться при мысли, что сейчас двадцать безотвязных молодых людей накачаются спиртным, оставят непогашенным костёр, а потом устроят оргию в комнате Мары…

– Хорошо. Я посижу. Но обслуживать вас не буду!

– Ха! Обслуживать! Сядешь и будешь сидеть, как барыня! – заявила сестра, в точности повторяя интонации матери.

В беседке и над крыльцом зажгли свет. Из сарая достали давно убранный на зиму стол, второй притащили с кухни. Девушки метали на столы разномастные, найденные в доме тарелки, гнутые алюминиевые вилки, купленные по дороге овощи и плохо промытую зелень. Ребята расставляли табуретки и двигали скамейки.

Наконец, кто-то объявил, что шашлык готов. Принесли дымящееся на шампурах мясо. Ещё пять минут суматохи в поисках недостающего стула, и все уселись. Соня пристроилась в уголке, готовая в любой момент ретироваться.

Ей было скучно. Юность, да и молодость, думала Соня, куда глупее детства. Она не изучает этот мир, как ребёнок, а считает себя умнее всех, она примитивна, цинична, ограничена и неестественна, а главное – помешанно, маньячески сексуальна. Если, конечно, ты – не белая ворона, как некоторые. Все разговоры, шутки, споры за столом – всё казалось посвящено единой теме. Все выпендривались друг перед другом, ревновали, подозревали, подкалывали и мерились возможностями. Один парень смешно пародировал преподавателя – и жадные взоры девушек устремлялись на него. Другой бренчал на гитаре – и одержал ещё более убедительную победу. Среди девочек царила конкуренция пожёстче – их, как это обычно бывает, оказалось больше. Дипломницы усаживались к мальчикам на колени, оголяя верхнюю часть попок в катастрофически заниженных джинсах, пританцовывали, потрясая недетскими бюстами…

А вот у бедной Анюты вечер оказался испорчен – приходилось постоянно оглядываться на сестру. На все попытки коренастого мальчика Лёши дотронуться до Анькиной груди или подержаться за другие места приходилось реагировать возмущёнными возгласами и сбрасывать его навязчивые руки. Парень уже начинал сердиться и уделять внимание той самой подружке с ножками-окорочками, что не прибавляло настроения Аньке.

Но забавнее всех казался другой мальчик. Похоже, он считался здесь не то авторитетом, не то душою компании, но большинство девушек старательно выкручивали задами именно ради него. Анька в этом не участвовала – у неё был хорошо развит инстинкт самосохранения. По счастью, сестрёнка влюблялась лишь в тех парней, которые были от неё без ума, и не тратила времени на глупцов, не способных её оценить. Чувство собственного достоинства появилось в ней буквально с первых дней жизни: она даже на горшок отказывалась ходить, если никто не стоял рядом, чтобы оценить результаты.

Так вот, парень этот не выделывался, как остальные. Точнее, выпендривался, но совершенно иначе. По мере того, как он накачивался спиртным, он всё ярче изображал из себя широкую натуру и человека, для которого возможно всё. Наобещал большинству сокурсниц потрясающее трудоустройство, сокурсникам намекнул – самых преданных тоже пристроит. Пару раз прозвучало многозначительное «отец». Одет мальчик был просто, в джинсы и тонкий джемперок под спортивной курткой, но всё на нём выглядело дорогим, чувствовался лоск. Внешностью природа его не обидела: рост значительно выше среднего, фигура тонкая, гибкая, но плечики подкачаны, скуластое лицо, неплохой профиль и чуть раскосые тёмные глаза. Правда, слишком коротко стриженные тёмно-русые волосы и чересчур упрямый подбородок, по мнению Сони, портили парня и делали менее интересным. Снобизм она презирала в любых проявлениях, ну а такой детский, основанный на денежных возможностях папы, казался ей просто комичным.

Один раз мальчик случайно посмотрел в её сторону и нарвался на ироничный взгляд. Ему хотелось производить впечатление на всех, даже на столбики у беседки. Наверное, он не понял, чем вызвана насмешка, или решил, что ему показалось, и посмотрел ещё раз, уже вызывающе. Потом ещё и ещё. Теперь парень выглядел насупленным и раздражённым. Он пыжился, всё больше бахвалился и становился всё забавнее.

Народ начал вылезать из-за стола. Музыку сделали громче и принялись дёргаться на пятачке между крыльцом и калиткой. Соня с тоскою думала, что посаженные весной мамины многолетние цветы обречены на вымирание. Их не столько вытопчут сейчас ногами, сколько убьёт эта музыка, вот этот голос и эти слова.

Мажорный мальчик, на которого она обратила внимание, бухнул в рюмку какого-то пойла, одним глотком проглотил его и подошёл к ней. «Сейчас будет разборка», – подумала Соня, почти с интересом разглядывая молокососа – тот уже несколько секунд пялился на неё, прежде чем заговорить.

– Тебя как зовут? – задал он, наконец, оригинальный вопрос.

– Не тебя, а Вас, – поправила Соня. – Софья Васильевна.

– Васильевна? – презрительно хмыкнул тот. – А я тогда – Дмитрий Антонович.

– Дико приятно, – заверила Соня.

– Пошли танцевать! – предложил Дмитрий Антонович.

– Не стоит.

– Ты кто – Анькина сестра?

– Вот именно.

– Тебе сколько лет?

За такие вопросы мужчину принято ставить на место, но разве это – мужчина?

– Тридцать два.

– Такая старая? Да ну, врёшь!

Наверное, в его устах это был всё-таки комплимент.

– Не-а.

– Всё равно – пошли.

– Дмитрий Антонович, отвали, а?

Он положил руку на спинку её стула, навис над ней, тяжело дыша перегаром, и принялся сверлить Соню взглядом. Гипноз не подействовал, но парень не привык отступать – схватил её за локоть, пытаясь поднять – и сам же себе мешал, ограничивая пространство.

«Ну, Анюта, сестрёнка, спасибо тебе… Отличный выходной!» – подумала Соня и дёрнулась, чтобы освободиться.

Анька, почуяв опасность, подбежала сама.

– Димон, ну чего тебе? Оставь Соньку в покое.

– Скажи ей. Я хочу с ней танцевать, – теперь он сжимал Соне запястье.

– Она не танцует, пусти её.

– Я её приглашаю! – он сделал ударение на слове «я».

– Дмитрий Антонович, тебе не с кем подрыгаться? – Соня выдернула руку.

– Я тебя хочу.

Соня не выдержала – парень окончательно её достал. Она упёрлась ему в грудь, резко отпихнула от себя, и встала, опрокинув стул. Дима с трудом удержался на ногах.

– Ань, я устала, пошла наверх. Если что натворите… ты меня знаешь!

– Сонь, ну ты чего? – Анька смотрела виновато.

– Пусти, наконец, – Соня в очередной раз оттолкнула навязчивого юнца, пытавшегося её удержать. – Не путайся под ногами, иди попляши лучше.

К такому обращению Димон не привык. Он дёрнулся, пошатнулся, но ничего не предпринял и остался стоять. Но взгляд у него стал как у волчонка, которому наступили на хвост – вот-вот укусит.

– Да, кстати, – приостановилась Соня. – Аня, вы где собираетесь спать? Ты куда такую кодлу уложишь? В мамину комнату я запрещаю, слышишь?

– Мы взяли спальники, ляжем на террасе.

– Что, все вместе, вповалку?

– Не бойся, здесь все приличные люди!

– Я заметила, – Соня перевела красноречивый взгляд на Диму. – На втором этаже – чтобы никого! Вся уборка – твоя. И ещё. Когда угомонитесь, сама поднимайся ко мне.

– Вот ещё! Я с ребятами!

– С кем именно – с Лёшей?

– Не твоё дело! – огрызнулась сестра.

Собственно, следить за её моральным обликом было уже поздно, но попробовать стоило.

– Ты меня слышала. И ещё. Завтра приедет Женя, чтоб до обеда вы рассосались.

– Какой ещё Женя? – вскинулся парень. – Это он или она?

– Это он.

– И кто он? Твой бой-френд?

– Мой муж, – сообщила Соня.

– Ага, муж, так я и поверил! Я с ним разберусь… ты знаешь, кто я? Да этот твой Женя – он потом на лекарства будет работать!

Крыша у Димы, видать, окончательно съехала.

– Димон, ну успокойся, а? – упрашивала Анька. – Этот Женя – майор госбезопасности. Ну, чего ты прилип, как банный лист?

К ним подошла высокая стройная девушка и приобняла Диму за плечи:

– Солнышко… пойдём к нам, мы тебя ждём.

Девочку эту Соня знала – Анькина подружка, Катя.

– Майор? Ха! Да он у меня ботинки будет чистить! Майор! – не унималось «солнышко».

– Кать, заберите мальчика, и больше ему не наливайте, – предупредила Соня.

– Что? Кто тебе тут мальчик?! Нет, ты чё сказала?! – выходил из себя тот.

Но она, уже не обращая на него внимания, повернулась и ушла наверх.

* * *

Соня прилегла на покрывало прямо в одежде, чтобы, в случае чего, побыстрее спуститься. Окна выходили на другую сторону, но она, конечно же, слышала, хотя и не так отчётливо, музыку и громкие голоса. Но потом решила плюнуть на всё – уж очень устала. Разделась, достала байковую, необъятную ночную сорочку Мары – мать была кряжистой, очень высокой, но не толстой, и с удовольствием нырнула в неё, а затем и в постель.

Марины вещи – старые резиновые сапоги, старательно, но неудачно связанный плед (один конец острый, другой – тупой), ночная рубашка – теперь стали для Сони проводниками тепла, ласковыми прикосновениями оттуда, почти телесным контактом с матерью… которого так не хватало при её жизни.

Любые проявления нежности обе считали чем-то постыдным, слишком интимным, недопустимым. Соня впервые поцеловала Мару только, когда та лежала в гробу. В холодную, чужую щеку – хотя полагалось в лоб.

Ласковой мать не была – не умела. Любовь свою проявляла смешно и тайно – на протяжении многих лет, думая, что Соня спит, подходила к её кровати и неуклюже гладила по голове – шершавой, совсем не женской рукой. Вот только честнее этого жеста Соня представить себе не могла. Теперь никто никогда так не сделает. Да и не нужно, от других – не нужно.

…Прислушиваясь к происходящему внизу, Соня снова взялась за книжку – всё-таки лучше пока не спать. Бориса она усадила рядом, на столике, повернув лицом к звёздному небу. Морда у него была, как всегда, приподнята и задумчива – ему нравилось смотреть на звёзды своими немигающими чёрными глазками-пуговицами. Сначала Соня дрожала от холода, но быстро согрелась под одеялом. Однако не успокоилась. Она несколько раз проходилась глазами по одной строчке, не понимая прочитанного.

Угомонилась, как и следовало ожидать, нескоро. Около половины третьего музыку, наконец, выключили и переместились в дом. Однако спать пошли не все, кто-то отправился гулять на улицу. Некоторое время из-за забора со стороны леса доносились женский смех и повизгивания, но вскоре голоса отдалились. Только внизу, на террасе, один из парней то ли пел, то ли подвывал, негромко аккомпанируя себе на гитаре. «Хорошо бы сходить проверить, что там творится», – подумала Соня, но глаза у неё уже слипались, да и монотонный голос «барда» убаюкивал. Она сама не заметила, как задремала, а потом провалилась в глубокий сон, такой, из которого не сразу выбираешься, а, проснувшись, не понимаешь, где ты, и который сегодня день и час.

Ей привиделось, что она приехала на дачу с Женей. Соня досадовала, что позвала его, хотя и не собиралась. Ей хотелось пообщаться с матерью, а при Жене это теряет смысл. Он – настоящий материалист, ему подавай ужин, завтрак, телевизор, и… то самое.

Нет, Женя сейчас ей не нужен… почему он навязывается, какой он стал приставучий, да откуда он взялся здесь, в конце-то концов? Да ещё такой страстный, непривычно жаркий… Пусть уходит. Или… нет… пусть продолжает, сегодня всё как-то совсем иначе. У Жени всегда такие продуманные, отмеренные ласки – опытного мужчины. А сейчас он торопится, задыхается, сдавливает её в своих объятьях, словно одержимый, как будто с нетерпением ждал этого – месяцы, годы, и вот, наконец…

Соня открывала в себе нечто новое, сладкое, мучительное. Вот оно как бывает… от этого, и правда, можно сойти с ума… Пусть сожмет её ещё сильнее… а как нежно он целует её… Соня вдруг ощутила неведомое прежде, болезненное, нестерпимое желание, требующее немедленного удовлетворения.

Она прильнула к Жене так крепко, как только могла, он впился ей в губы, и тут… Соня вывалилась из сна в реальность – резко, как будто её толкнули. Рядом с ней действительно лежал мужчина, и это был не Женя. Некто, навалившись всем телом и тяжело дыша, жадно ласкал её. Его рука пыталась добраться до своей цели, но запуталась в Мариной сорочке. Боже мой, на самом ли это деле? Какой-то бред, невообразимый бред!

Сознание ещё не включилось, но сработал рефлекс. Соня рванулась, выдернула из-под незнакомца руку, тот замер, невольно ослабив хватку, и Соне удалось сбросить его с себя. Освободившись, она с силой отпихнула его ногами, и он свалился на пол. Соня села и одним движением дотянулась до ночника.

Так… Всё ясно! Вот уж не стоило расслабляться!

Она даже не испугалась, ну разве совсем чуть-чуть. Теперь, когда Соня увидела насильника, она уже знала, что справится с ситуацией. Сцена была слишком идиотской, чтобы кричать или звать на помощь.

– А ну, кыш отсюда! – рявкнула она. – Совсем охренел?

– Что, милицию вызовешь? – криво усмехнулся преступник, подтягивая под себя ноги.

– Брысь, говорю! Давай, живо – пшёл вон!

Наверное, всё-таки стоило кого-то позвать, но Соне стало смешно. Дима сидел на полу в дурацкой позе, в одних трусах, дрожа – то ли от холода, то ли от страсти. Кажется, он потихоньку трезвел или не так сильно напился, по крайней мере, в его глазах не было осоловелости или безумия, скорее дерзкий ребяческий вызов, как у нашкодившего подростка. Он был значительно крупнее Сони, но воспринимать его как серьёзную угрозу почему-то не получалось – она чувствовала свою полную власть над сопляком, знала, что сейчас, когда она смотрит на него презрительно и насмешливо, он не посмеет к ней даже притронуться.

– А я не уйду! – нагло заявил парень, но решимости в его взгляде несколько поубавилось.

– Уйдёшь, – усмехнулась она. – А то мало не покажется.

– А что ты сделаешь? Думаешь, кто-то заступится? Все знают, кто я!

– Да и я тоже знаю, – спокойно сказала Соня. – Безмозглый и самовлюблённый мозгляк. Полный ноль без палочки. И без папочки.

Она встала, неторопливыми движениями накинула на себя летний халат и бросила в парня его собственные джинсы.

– Одевайся, герой.

– Ты… ты… Я тебе не мальчик, поняла?!

Удивительно, но из всех её сегодняшних эпитетов он обиделся только на «мальчика».

– Я что сказала? Надевай штаны.

В детском садике её всегда слушались. Послушался и Дима. Он поднялся на ноги и принялся натягивать джинсы. Соня невольно окинула взглядом его фигуру. Ей всегда было неловко рассматривать Женю, когда тот был обнажён – Соня обычно глядела в другую сторону, пока он раздевался.

– Что смотришь – нравлюсь? – вызывающе хмыкнул парень, поймав её взгляд.

– He-а. Отвратное зрелище.

Сейчас она кривила душой – мальчик вызывал у неё странные эмоции. Глупее и не придумаешь – впервые в жизни её притягивает мужское тело, но подумать смешно, кому оно принадлежит? Наглому, тупому отморозку.

– Твой этот… Женя – скажешь, лучше? Слабак, небось, червяк книжный, знаю я таких… Да я бы его одной рукой… У меня разряд!

– Он мастер спорта по боксу и самбо.

– Значит, качок тупорылый? Да он у меня…

– Слыхали уже. Папа пришлёт амбалов, да? Сам-то в штаны наделаешь.

– Что?! Что ты сказала?!

– Всё, хорош! Давай, отчаливай. И завтра мне лучше не попадайся!

Она оглянулась в поисках его одежды – джемпера не было, наверное, оставил внизу. Кроссовок тоже. Парень стоял босиком. Соня решительно подошла к нему и подпихнула к выходу. Но Дима не двинулся, во взгляде его что-то переменилось. Соня подумала, что рано решила, что он протрезвел, и ей стало не по себе. Парень внезапно схватил её за руку, она попыталась вырваться, но он и сам тотчас же отпустил.

– Соня… Ты – Соня, да? Я… Прости, я не хотел так, без спросу. Я просто… очень тебя хотел…

– Так хотел или не хотел?

– Хотел… но…

– Убери грабли – немедленно!

Он, действительно, дотронулся до её шеи, но уже по-другому – нежно и нерешительно. Соня дёрнула плечом, и Димина ладонь сползла по её голой руке, легко коснувшись запястья. Он чуть сжал её пальцы, и от этого прикосновения Соню вновь пронзило острое желание. Она отшатнулась – собственная реакция напугала её куда больше безобразной постельной сцены. Теперь парень смотрел совсем странно – взволнованно, как будто даже ошарашено.

– Подожди, я понял… вот кретин…

– Иди вниз… как там тебя… Дима! – взмолилась она.

– Пожалуйста… пожалуйста, можно я…

– Нельзя!

– Нет… Можно… можно, я тебе позвоню?

– Вниз! – потребовала Соня и упёрлась ладонями ему в грудь, пытаясь отодвинуть его от себя.

Глаза у парня стали почти умоляющими, как у побитой собаки. Он упрямо мотал головой.

– Иди, проспись, Дима, всё будет хорошо, – начала уговаривать Соня. – Ну что там у вас, девочек, что ли, нет, что ты к тёткам лазаешь?

Она вспомнила сейчас совершенно не к месту, как мама решала, делать ли дверь на втором этаже. В купленном Марой домике лесенка наверх была, а комнаты, как таковой, нет – только гипсокартонная перегородка разделяла помещение на две части. «У нас ведь не будет посторонних», – махнула рукой мать, и про двери забыла.

– Ты – не тётка! – горячо заявил вдруг Дима. – Ты… очень красивая… Ты же… моя…

– Вот спасибо! – устало выдохнула Соня. – Сам спустишься? Или помочь?

– Маленькая моя… – с внезапным придыханием прошептал он, порывисто притянул её к себе, провёл рукой по волосам и поцеловал в висок. – Моя, слышишь, моя! Я знал же… будешь моя…

Он крепче прижал Соню и дохнул на неё перегаром. Ну, сколько можно терпеть этот абсурд? С кем это происходит? Неужели с ней? Словно в наказание за равнодушие к физиологии – мол, не хочешь по-хорошему? Тогда получи!

Но почему вдруг бред пьяного сосунка отозвался в сердце нежданной болью? Каким образом его прикосновение напомнило другое, тайное, неловкое… И почему её тело снова испытывает пронзительное наслаждение от его ласки? Ведь сейчас она уже не спит.

Хватит. Всё это случилось не с ней, а в каком-то тупом неуместном спектакле. Соня очнулась и оттолкнула его – не очень сильно, в опаске, что он попятится и свалится в открытый проём.

– Сколько тебе лет? – она решила расставить точки над «i», в первую очередь, для себя.

– Какая разница? – нахмурился он.

– Ну, ты же спрашивал. Сам же сказал, я – старая. Я на девять лет старше Аньки. Тебе – двадцать три?

– Двадцать четыре!

– Ну, и какая я тебе маленькая? Моему мужу почти сорок, он тебе в отцы годится. Ну, чего тебе надо, Дима? Нельзя столько пить, совсем ведь мозги пропьёшь.

– Думаешь, я пьян? Ни хрена! Я вообще не пью! Я… ты такая… Я таких не видел больше. Ты будешь со мной – всё равно, ясно? Я без тебя жить не смогу. Я сразу понял, ещё тогда!

– Когда это – тогда?

– Давно. Помнишь, ещё у подъезда, помнишь? Я тебя узнал, это ты…

– У какого подъезда? Что ты несёшь?

– Соня… Я только не знал, как тебя зовут. Тебя тогда не назвали. Я хочу тебя… Если ты не… Я умру, слышишь?

Она с изумлением смотрела на зарвавшегося мальчишку и пыталась разозлиться – вообще-то за подобные выходки полагалось серьёзное наказание. Надо, и правда, сказать завтра Жене – пусть поучит мерзавца… Но Дима как-то расклеился. Если он и был похож сейчас на преступника, то скорее на мелкого, схваченного за руку воришку. Его наглость и уверенность улетучились, как ни бывало. Его стоило даже пожалеть сейчас – таким несчастным он выглядел.

– Так. Ты не понял? Я замужем.

– И козла твоего – убью! – тут его глаза сверкнули нежданной яростью.

– А ну-ка, фильтруй базар! – Соня решила разговаривать на его языке. – Ты в моём доме, влез в мою комнату и напал. Вот возьму сейчас и устрою тебе, правда, свидание с папочкой в КПЗ. Считаю до трёх – или ты уходишь, или…

Парень набычился.

– Ладно… – процедил он. – Пока я уйду.

– Ну, наконец-то!

– Но я тебя отыщу, – в его голосе появилась угроза.

– Не стоит трудиться.

– Я сказал. Всё. Чао, до встречи, – Дима скривил губы в деланной усмешке.

Этакий развязный ковбой, небрежно обещающий покровительство бедной красотке в салуне.

– Скатертью дорожка, – едва сдерживая смех, напутствовала Соня.

Она уже совсем опомнилась и снова ощутила комизм ситуации. Юмор часто помогал ей в жизни – тогда, когда, казалось бы, впору рыдать. Вот и сейчас ей почему-то хотелось и захохотать, и расплакаться одновременно.

Парень развернулся и чуть было не упал, не найдя в темноте ступеньку, но вовремя схватился за перила. Однако спуститься с достоинством у него всё же не получилось – он почти скатился с лестницы. Внизу кто-то что-то сказал ему или позвал – видно, Диму уже искали.

Соня отошла от проёма. Она чувствовала себя выжатой. Глянула на часы – пять утра. Её знобило, наверное, от холода, от чего бы ещё? Она даже не нервничала. Всё это отвратительно, но бывали в жизни моменты и похуже. Она села на кровать, уставившись в окно. Над деревьями занимался рассвет – день обещал быть безоблачным. Ну, Анька завтра получит! Плохо, теперь в церковь придётся идти совсем в другом состоянии, а следовало настроиться на светлое, грустное, чистое. Завтра надо избавиться от этой гоп-компании, забыть о ночной сцене, а в воскресенье… В воскресенье приедет Женя. Ей не хотелось думать сейчас о Жене. Да и вообще ни о чём не хотелось думать.

Она взяла в руки Бориса, ожидая прочесть сарказм на его мордочке. На ней всегда отображалось то, что ожидала Соня – слишком долго они вместе, слишком хорошо понимают друг друга. Но лис смотрел печально, куда-то мимо неё.

– Эй! – тихо сказала Соня вслух. – Чего молчишь-то? Вот придурок на мою голову, да? Нет, ну скажи – анекдот! Кому рассказать…

– Он принесёт нам много бед, – ответил лис грустно.

– Да вот ещё! С какой стати?

Соня посадила лиса на место – мордой к пустому дверному проёму.

– Будешь меня охранять, – заявила она. – А то всё на свете проспал.

Поправила скомканную подушку, положила на неё голову, прикрылась одеялом и прикорнула.

* * *

Когда Соня открыла глаза, был уже полдень. Осеннее солнце заливало светом всю комнату, било в глаза. В доме стояла полная тишина. Соня пыталась понять, не приснилось ли ей всё, что случилось? Она с трудом вылезла из постели. Голова была тяжёлая и грозила порадовать к вечеру приступом мигрени. Пошатываясь, Соня спустилась вниз, ожидая увидеть следы ночного разгрома и заранее уговаривая себя принять всё, как есть.

Она в недоумении замерла на пороге кухни. Всё убрано, вымыто, блестит чистотой. Как будто, и правда, ночная компания осталась в дурном сне! Соня вышла на террасу и распахнула дверь на улицу: Анька, надрываясь и обливая себе ноги, тащила к крыльцу два полных ведра воды. Если учесть, что за много лет сестра не принесла в дом ни бидона, зрелище это чего-то стоило.

– Я тут посуду мыла, и вода кончилась, – бодрым, натужным голосом сообщила она.

– И где же остальные?

– Они уехали, как ты велела. Я их всех разогнала. Женя ведь приедет…

– А этот ваш…

– Димон? – быстро проговорила Анька. – Все уехали… Он вчера… мы его искали. Он, случайно, не…

Она замялась.

– Что – не? – Соня почему-то сразу решила ничего не рассказывать.

– Ну… Он пошёл гулять по дому, мы боялись, забредёт к тебе… побеспокоит.

– Не знаю, не видела. Я спала.

– А-а-а… – протянула сестра, но в глазах её появилось сомнение. – Он там лепил что-то… утром.

– Что именно?

– Ну, сказал, что решил… Чё-то такое нёс… не протрезвел, что ль, с утра. В общем, я ничего не поняла.

– Я тоже, – Соня отвернулась. – Хочешь сказать – скажи, атак…

– Ну, он вроде как… жениться на тебе собрался, – сконфуженно, словно говорит о чём-то неприличном, хмыкнула Анька. – Да ещё с таким пафосом всё! «Она будет моей женой!»

– Че-го?

– Ну, вот и мы тоже… решили, что он прикалывается, а он послал всех подальше. Сонь, там все заржали, а он разозлился так. Всё выяснял, кто тебе Женя. Катька даже всерьёз приняла, начала на тебя наезжать, мол, старая ведьма, чужих парней уводит… Можно подумать, она тебя не знает! Я ей сказала – соображай, про кого говоришь! Ты что себе позволяешь – про мою-то сестрёнку?

– Ну, хватит! – отрезала Соня. – Это уже не смешно. Катька твоя – дура. А Дима – дебил. Друзья у тебя – то, что надо.

– Дима – дебил? – глаза у Аньки возмущённо сверкнули. – Да ты что! Помнишь, я же тебе про него рассказывала! По нему пол-института сохнет.

– Не помню. Ну, значит, у вас пол-института набитых дур. Если у него отец…

– А вот и нет! Дело не в отце. Нет, ну это, конечно, тоже… Но Димка – он очень умный. Он у нас – почти что гений!

– Не заметила.

– Да, технический гений! Он с закрытыми глазами может что-то там разобрать… или собрать. Он даже изобрёл… не помню, что. Может, какие программы… Я ничего в этом не понимаю.

– Стоп, а что он на экономическом факультете делает?

– Ничего. Это мы – на экономическом, а парни – технари. Ну, у нас своих-то нет. Вот мы их и позвали, диплом они уже защитили, а госы совпали…

– Ясно, – Соня с подозрением уставилась на сестру. – А ты к какой половине института относишься? К той, что без ума от этого мажорчика?

«Он принесёт нам много бед», – тревожно кольнуло её. А вдруг и правда, Анька свяжется с этим придурком?

– Вот ещё! – фыркнула сестра, глядя куда-то в сторону. – У меня Костик есть.

– Вчера мне показалось, его зовут Лёша.

– Тебе показалось! – огрызнулась Анюта. – В конце концов, что я – прикована к Костику, что ли? Мы же отдыхали.

– Ах, вот как это теперь называется.

– А ты… а ты правда… Правда – Димона не видела?

Соня сделала вид, что не слышит вопроса. Взяла кружку, зачерпнула несколько раз из ведра и наполнила чайник.

– Так, Аня. Я не поняла, ты что, решила остаться? – спросила она вместо ответа.

– Ну… Если честно, я поругалась с Катькой. Из-за тебя, между прочим. И этот… Лёша… мне не хотелось с ним, пусть не думает, что… Женя ведь завтра приедет, а обратно мы с ним – на машине, да?

– Нет, – отрезала Соня. – Я мечтала побыть одна, два дня, неужели так сложно – отстать от человека? Езжай сегодня домой и делай там всё, что вздумается! Я даже звонить не буду.

– Как это? – не поняла Анька.

Соня уже не сдерживала злости.

– Да так. Взрослая уже. Больше – никакого контроля. Накопилось, поди, желаний? Кто-то взрослеет, а ты деградируешь – дело хозяйское. Гуляй! Шляйся по ночным клубам, накачивайся наркотиками, кольцо нацепи на язык, на нос, куда пожелаешь… Приведи всех своих парней на постой. Костю, Лёшу, кого там ещё? Что-то их мало, размах не тот.

Глаза у сестры наполнялись слезами.

– Я так и знала… – прошептала она. – Так и знала… Никому я теперь не нужна. Я тебе – чужая. Папа так и сказал – вот мама умрёт, и она тебя бросит!

– Вот как? – Соня резко обернулась. – Ну, и что ещё сказал твой замечательный папа? Ну, говори, говори…

Анька прикусила губу.

– Не хочешь? – глаза у Сони превратились в узкие щёлки. – Ладно, скажу сама. Наслушалась, слава Богу. «Чужая кровь, она и есть чужая… Сколько волка не корми, всё на сторону смотрит… Она ещё вам покажет, Аньку на улицу выкинет…» Так, да?

– Сонь… Ну ты что… Что ты несёшь? – испугалась сестра.

– Я несу?! Это папочка твой несёт, когда выпьет. Думаешь, я не слышала?

– Сонечка… Ты мне самая-самая-самая родная… на всей земле! – Анька, обхватив её за плечи, зашлась в рыданьях.

– Да пусти, ненормальная, раздавишь… – выдохнула Соня, освобождаясь из крепкого захвата своей рослой младшей сестрёнки. – Ну, ладно, ладно… всё… хватит, говорю!

– Можно, я останусь? – совсем как в детстве, подняла заплаканные глаза Анюта.

– Оставайся… куда без тебя! Но чтобы больше я всех этих гениев-недоростков не видела. А ещё…

Она огляделась по сторонам.

– Вымой пол, натоптали вчера.

– Я мыла…

– Ладно…. Пойдёшь со мной вечером в церковь?

– Ага… – вытирая слёзы, счастливо улыбнулась прощённая Анька. – Я тогда ещё воды притащу. А ты там покушай пока, бутерброды вчера не все сожрали…

 

Борис выполняет обещания

Он был живой – она сразу это поняла. Если вы столько раз обманывались, заглядывая в глаза игрушкам – новым или потрёпанным… И не важно, что движения ему придавала рука тёти или дяди за цветастой ширмой – дело не в этом. Всё время, пока шёл спектакль, он смотрел на Соню – лукавыми, всё понимающими глазами.

Дети ровным строем послушно проследовали за воспитательницей из актового зала. Но Соня не могла уйти. Она должна была ещё раз, хоть на секундочку, увидеть его! Она умела быть незаметной, и, пока все строились, юркнула за цветастую тканевую ширму. Никогда Соня не совершала более решительного, важного поступка, коренным образом изменившего всю её жизнь.

Две женщины укладывали реквизит. Только что говорящие и поющие зайки, мишки и собачки онемели и превратились в обычную груду тряпья. Разумеется, все, кроме него. Соня знала – он только притворяется спящим.

– Как тебя зовут, маленькая? – ласково обратилась к ней одна из женщин – миловидная, с вьющимися волосами.

– Соня, – торопливо ответила она. – Здрасте, тётя.

Чтобы добиться своей цели, стоило соблюсти приличия. Общаться со взрослыми она умела – наверное, потому что сама считала себя вполне взрослым человеком.

– Соня? – другая, постарше, крупная, некрасивая, уставилась на неё большими чёрными, с поволокой, глазами. – Ир, мне кажется, она еврейка…

У женщины было грубо вырезанное лицо и нос с горбинкой.

– Что ты хотела, детка? – кудрявая наклонилась к Соне.

– Можно… его… достаньте… пожалуйста! – умоляюще протянула девочка.

Она очень боялась, что не успеет, что её здесь найдут.

– A-а, тебе кто-то из наших артистов понравился? Кого ты хочешь увидеть? – Ира распахнула закрытый уже было саквояж с куклами.

– Его! – Соня показала пальцем на Бориса. То есть тогда она ещё не знала, что это Борис.

Это была необычная кукла, не из тех, которые становятся тряпками, как только их снимают с руки. Лиса сшили очень талантливо – он был не простой «рукавичкой», а плотной, полноценной игрушкой, с четырьмя лапами, и мог даже сидеть. Для доморощенного разъездного театра, как рассуждала потом Соня, это стало удачной находкой.

– Значит, моего лучшего друга! – та, которая некрасивая, присела перед девочкой на корточки, упорно в неё вглядываясь. – А откуда ты знаешь, что это – он, а не она?

Роль у него действительно была тогда женская – Борис играл очередную лисичку.

– Глаза-то у меня на месте! – пожала плечами Соня.

Эту фразу любила повторять бабушка. Называть её надо было бабушкой, хотя Соня познакомилась с ней только, когда умерла мама.

– Нет, ты погляди?! – в восхищении воскликнула женщина.

– Может, тебе мишку достать? Смотри, какой он хороший! Хочешь, он тебя поцелует? – молодая тётя, приветливо глядя на девочку, уже шустро надевала на руку симпатичного, улыбчивого медвежонка.

– Нет, – нетерпеливо замотала головой Соня. – Его, того, пожалуйста!

– Нет, ты видишь, ты видишь?! – всплеснула руками старшая, назвавшая лиса своим другом. – Это – наша девочка! Ну какой ещё ребёнок так выберет, а? Ей нужна умная кукла! Талантливая кукла, а не твои поцелуйчики! На, держи, возьми его, он разрешает.

Дрожащими руками, словно ей протягивают некое чудо, девочка приняла лиса, почувствовала, какой он тяжёленький, какая у него мягкая, пушистая шёрстка. Потом, за многие годы, шёрстка у Бориса истёрлась, но это ощущение тепла и сказки Соня ощущала всегда, как только брала его в руки. А какие у него оказались глаза! Художник нашёл необычные пуговицы – зелёные с чёрной серединкой, словно настоящим зрачком.

«Ты вернёшься ещё, Борис?»

Немного обиженная, Ира отвернулась. Её куклой, как поняла девочка, был именно мишка. А другая тетя всё никак не могла успокоиться.

– Ира, у меня нет сомнений! Посмотри ей на нос! Это наш нос!

– Сонечка, хочешь ириску? На вот, возьми… Мара, отстань, не пугай ребёнка. У неё самый обычный среднерусский нос, – Ира уже раздражалась.

– Для такой маленькой девочки? Обычный нос? Нет, ты на глаза посмотри! Да я такие глаза только у Аллочки Надельман видела! В них смотреть и смотреть! А грустные! А умные!

– Господи, Мара! Это детдом! Здесь у всех детей грустные глаза… Я, если честно, уже не могу здесь. Пойдём, дорогая, пожалуйста, а?

– А как твою маму зовут? – не унималась та.

– Какая мама?! – зашептала Ира и предупреждающе дёрнула её. – Забыла, где мы?

– Я знаю, как зовут маму, – Соня высокомерно поглядела на женщину. – Она умехрла. А папа нас бхросил давно. Мама – Алла, а папа – Вася. Я жила у бабушки, папиной мамы, а потом она заболела. Наверное, тоже умехрла. Она не пхриходит.

Всё это она оттарабанила на одной ноте, хорошо понимая: лучше отчитаться сразу, чем долго отвечать на вопросы, а то сейчас явится воспитательница, и ничего не успеешь. Маму Соня, вообще-то, почти не видела, даже забыла, как она выглядит, мама всё время где-то болела, и Соня жила в семье её подруги, в одной комнате с двумя взрослыми девочками. Добрая или злая была эта тётя, осталось неизвестным, потому что она постоянно работала, даже дома – стучала на печатной машинке. А девочки или тискали Соню, как куклу, или ссорились друг с другом. Про эту женщину запомнилось только то, что она – «никакая». Это слово она сама повторяла изо дня в день: «Сегодня я совсем никакая… Ужина нет, а я опять – никакая… вставать завтра в шесть, а я…» – и так с утра до ночи. Соня ходила в скучный, тоскливый детсад-пятидневку, в группу, где дети даже не умели ещё разговаривать. Соня разговаривать умела хорошо, только было не с кем.

А потом пришла бабушка, сказала, что она – папина мама. Но папа так никогда и не пришёл. Старуха забрала Соню и кормила её. В самом прямом смысле – именно кормила, постоянно кормила, только кормила… А ещё очень нудно, надоедливо причитала. Больше ничего из их быта и общения Соня не запомнила. Девочка сама находила себе развлечения в пропахшем пылью и старой одеждой пригородном доме. Отыскала какие-то книжки и пыталась различать буквы, которые показала ей соседская девочка-первоклассница. Соня уже тогда привыкла быть одной и полагала, что это нормально. Бабушкины ласки были ей неприятны, она с трудом их терпела и всячески избегала – очень уж та казалось чужой и какой-то… Тогда Соня не могла найти нужного слова. Теперь бы она сказала «деревенской, некультурной». Так что интернат стал для неё не местом заключения, а скорее глотком чего-то нового, интересного – здесь оказалось столько книжек, а ещё – мозаика, а ещё – занятия: лепка, рисование, аппликация. У Сони всё получалось лучше, чем у других, и её часто хвалили. Остальные дети мало её волновали, но когда они попробовали обидеть новенькую, получили резкий отпор: защищать себя Соня научилась ещё в посёлке – там педагогов много, одни только пацаны из местных чего стоили…

– Как ты говоришь – Алла? Нет, правда, твоя мама – Алла? Ира, послушай, как она говорит «хэ» вместо «рэ»!

– Все дети картавят!

– А фамилия твоя как? Фамилия? Надельман, может?

– Нет. Смихрнова.

– Вот видишь… – сказала молодая. – Послушай, ребёнка уже ищут, наверное.

– Так ведь русский папа! – шептала, поражённая, Мара. – Боже, Ира, я знаю её мать. Это моя Аллочка, она вышла замуж за русского. А потом развелась, и опять вышла замуж… Наверное, это как раз её дочь… Она достала меня из колодца, нет, ты подумай! Дочка моей Аллочки…

– Из какого ещё колодца?

– Мы играли в мяч, я отступилась и не заметила колодца, ну, который в земле. А она не убежала, она меня вытащила! Я могла там погибнуть… Я не могу, не могу так просто уйти от этой девочки. Мне надо всё узнать!

– И что – давно умерла твоя Аллочка? – очень тихо поинтересовалась Ира. – Можно ведь выяснить данные. Имя, конечно, редкое, но не обязательно же…

– Умерла? – переспросила Мара, явно думая о другом. – Да, ужасно, ужасно…

Она безотрывно смотрела на Соню, как Соня – на лиса.

– Смотри: у девочки крестик, – заметила Ирина. – Это не еврейский ребёнок. Откуда это у тебя, Сонечка?

– От мамы.

– Вот видишь!

– Да откуда же ей знать! – возразила Мара. – Ей всё – от мамы! Небось, бабка и окрестила, известное дело. Про такие вещи не говорят, в стране победившего социализма. Как ей вообще крест-то оставили, вот чудеса… На память, что ли?

– Не говорят, а ты орёшь! – Ира оглянулась на дверь. – Детка, Сонечка, мы ещё приедем, покажем другой спектакль, обязательно. И всех наших куколок привезём. Пойдём, я отведу тебя, ладно?

Но Соня не отвечала. Она смотрела на лиса, а тот на неё – задумчиво, изучающе.

– Как его зовут?

– Не знаю… – растерялась его хозяйка. – А ты бы как назвала?

– Бохрис.

– Почему Борис?

– Он сказал. Ты вехнёшься ещё, Бохрис?

Она прошептала это только ему – одними губами, но Мара услышала.

– Подожди… Сейчас он тебе ответит, – Мара потянулась к кукле.

– Не надо… – решительно отвела её руку Соня. – Он и так умеет, сам. Он уже сказал.

– Что, что сказал? – женщина почему-то жутко нервничала.

– Что хочет ко мне… Чтобы всегда со мной жить!

Борис и правда ей так сказал, она могла поклясться! Соня никогда в жизни (правда, пока её жизнь измерялась всего пятью, да и то неполными годами), не врала – ни себе, ни другим. Особенно по таким важным вопросам.

Тут, наконец, появилась воспитательница.

– Вот она где! А я считаю-пересчитываю, нет нашей Сони-тихони! Слава Богу, нашлась!

– Подождите… Скажите, у девочки есть кто-нибудь из родных?

– Круглая сирота. Она у нас недавно, месяцев восемь, с нового года.

Мара прислонила ладони к губам – то ли поражённая открытием, то ли что-то решая.

– Я знала её мать! – внезапно воскликнула она и добавила:

– Это точно. Абсолютно точно.

– Правда? Надо же!

– А что с отцом?

– По документам отца не было – внебрачный ребёнок.

– Да, да, это похоже… Аллочка – она второй раз, кажется, не расписывалась.

– А что же тогда за бабушка? – негромко поинтересовалась Ира.

– Да, была бабушка. Соня жила у старушки около года, та вроде признала, что её сына дочка. Только сына сама уже много лет не видала. Потом хворать начала, девочку к нам отдала – смотреть некому. Бабушки больше нет…

Воспитательница закончила фразу совсем тихо.

– Я бы могла? Мне надо поговорить с директором… – заявила Мара.

Разговор этот впечатался Соне в память, записался «на корочку». Иначе откуда бы она всё это знала? Мара не любила умильных воспоминаний о том дне и по-настоящему изводилась, если её хвалили за геройский поступок. Тётя Ира тоже предпочитала молчать.

Значит, Соня запомнила всё сама, но тогда она как будто не слушала. Всё это время она глядела только на Бориса – тоскливым, прощальным взглядом, зная, что никогда его больше не увидит и впервые в жизни (смерть матери была для неё просто словами, пустым звуком) по-настоящему, по взрослому страдала от боли потери. Почему, почему так получается? Она вдруг нашла себе друга, настоящего, на всю жизнь! И его скоро уберут в саквояж и унесут – к чужим, посторонним детям…

Воспитательница уже ласково, но настойчиво положила руку на плечо девочке, другой аккуратно отбирая у неё лиса – отдать хозяйке.

– Прощай, прощай, прощай… – повторяла про себя Соня, зная, что он услышит.

Но Борис, оказывается, прощаться не собирался.

– Спокойно, – сказал он. – Не надо паники. Я все устрою.

И Соня сразу ему поверила. И он… всё устроил.

Дальнейшего Соня видеть не могла, но из обрывков разговоров, незначительных фраз, которые дети так умело собирают и складывают в логические цепочки, к двенадцати годам она уже знала всю историю. Мара отправилась к директору, разведала, что мать Сони звали Аллой Леонидовной Смирновой. Её девичьей фамилии, разумеется, указано не было, только год рождения – он вроде бы совпадал. Да Мара и не помнила никаких подробностей о своей детской подруге, даже как звали её отца, чтобы сверить отчество. Но не стала искать следов прошлого. Ей оказалось достаточно имени, внешнего сходства и, главное, собственной интуиции – раз и навсегда. А уж убедить других в том, в чём она сама была абсолютно убеждена, Мара умела. На удивление всем, одинокая малообеспеченная кукловод добилась своего и удочерила ребёнка. Правда, ради этого ей пришлось пойти на одну серьёзную жертву. Но цепочка потянулась и привела к странным последствиям – видно, и правда, случайностей в жизни не бывает.

* * *

Соня не стала рассказывать Жене о ночном происшествии. Во-первых, как настоящий мужчина и, прямо сказать, собственник, тот сразу разбухнет, полезет в бутылку, и ещё неизвестно, чем всё закончится. Покалечит ещё мозгляка, а потом будет иметь проблемы с его папашей. Во-вторых… Потому что об этом вообще никому не стоило говорить. А стоило просто забыть.

Анька все выходные была очень услужлива, к тому же Женю она побаивалась, хотя и немного кокетничала с ним – он ей нравился и внушал доверие, совсем, как Маре. Сегодня Соне предстояло работать во вторую смену, с двенадцати, и это было хорошим продолжением воскресенья. Когда она уходила, сестра, не обременённая больше учёбой, ещё дрыхла. «Надо срочно искать Аньке работу, чтобы была при деле», – вздохнула про себя Соня. Её мучило сознание, что ничего из того, о чём просила мать, исполнить не получалось.

Вечерняя смена нравилась Соне больше. Не только потому, что можно нормально выспаться. Нет утренней беготни с завтраком, подсчётов, плановых занятий, обязательной прогулки. Дети уже сидят, обедают, радостно поворачивают головы в её сторону: «Софья Васильевна пришла! Софья Васильевна!» И даже зычное «Тихо всем! Ну-ка, смотрим в свои тарелки!» ревнивой и жёсткой сменщицы не могло испортить настроение. Надька скоро сбежит, оставив Соню укладывать детей и сочинять план на завтра. Ещё один цербер, нянька, уволилась неделю назад, и её обязанности по совместительству выполняли воспитатели.

Соня знала, ребята ждут не дождутся момента, когда Надежда Петровна, подхватив сумку с полными банками еды (кормить собственного глубоко любимого и глубоко запущенного сына), со словами «при такой зарплате ещё и не взять?» скроется за дверьми. Тогда можно будет расслабиться в кроватках, перестать изображать из себя стойких оловянных солдатиков с руками навытяжку поверх одеяла, привстать, хохотнуть, не пугаясь Сониных, никогда не приводимых в исполнение, угроз, но всё-таки замереть – не от страха уже, но от восхищения: Софья Васильевна будет читать, а то и выдумывать на ходу что-нибудь необыкновенно-сказочно-интересное.

После сна – полдник, такой уютный, домашний: дети только что вылезли из постели и ещё в пижамах расхватывают свежие булочки и стаканы с кефиром. Девочки выстраиваются в очередь – заплетать косички, густые или жидкие, чёрные, пепельно-светлые или медно-рыжие. Каждая хочет прижаться и получить свою толику любви от неизвестно за что боготворимой Софьи Васильевны. Они так быстро находят себе кумиров… Соня даже боялась этой незаслуженной, непонятной детской привязанности. Боялась оказаться недостойной, потерять её. Неужели это постоянное чувство вины, что тебя принимают не за того, любят по ошибке, ей тоже досталось от Мары?

Но откуда же они знают, что им не откажут в ответной любви? Не все они получают дома достаточно ласки, хотя и растут в обеспеченных семьях. Открытая уверенность многих людей, а не только детей, что они должны быть любимы, никогда не давалась Соне – с самого детства ей в голову не приходило на это рассчитывать. Наверное, умение принимать любовь, требовать её проявлений к себе – это дар, который кто-то умудряется сохранить с самых ранних, наивных лет.

Соня никогда не смотрела на детей снисходительно, с высоты своих лет и положения. Не потому, что считала уважение к ребёнку хорошим воспитательным приёмом. Она просто не чувствовала себя ни лучше, ни выше и хорошо помнила свои ощущения в этом возрасте. «Относиться к ребёнку, как к равному…» – говорили мудрые люди, при этом не забывая про слово «как». Да почему «как»? Они и есть равные – и по разуму, и по чувствам, только ещё не имеют столько знаний и опыта… и многие ещё не имеют греха. Это к ним надо относиться с почитанием, с такой же осторожностью, как к цветку. Банальное, но верное сравнение: не засушить, не залить, не научить дурному.

Ох, как же быстро они учатся от нас дурному – хватают на лету! Как легко к некоторым прилипает это дурное, становится родным, потому что и было своим, родным – от утробы матери. Как видны на них, словно пятна на солнце, следы, оставленные взрослыми – изнутри и снаружи. Но есть и такие, к которым долго, очень долго не прилипает – независимо ни от чего, ни от наследственности, ни от среды. Трогательные и самые хрупкие души – разве достойна какая-то Соня властвовать над ними? Надо только не разбить, огранить, поделиться. И заслужить их уважение – не силой своей власти, а силой своей души. Если хватит ещё этой силы…

И ведь всё они знают про взрослых, кто и что из себя представляет. Никогда не прильнут не к тому человеку, будь тот ласков, слащав и всеми карманами полон конфет, как ещё одна, пожилая, с тридцатилетним опытом воспитательница, подменяющая иногда в группе. Соня долго не могла понять, почему ей не нравится Людмила Алексеевна, и мучилась из-за этого совестью. С Надеждой – с той всё ясно, а с этой-то что? Дети её не боятся, но явно не любят, хотя она и разрешает им всё, никогда не повышает голос и постоянно гладит по головкам – в буквальном и переносном смысле.

А потом случилась одна история, после чего совесть у Сони умолкла. Вадик – очень домашний, ранимый мальчик, принёс из дома хомячка, и тот две недели благополучно загаживал клетку, не вызывая у Сони ничего, кроме брезгливости. Ну, не любила она этих мелких животных, копошащихся, щекочущих руку, когда пытаешься их удержать, чтобы выбросить из «жилища» коричневые, вонючие бумажки. Хомячок сдох – и жалко было больше не его, а Вадика. В его семье давно творилось неладное. Папа ушёл после того, как мама попала в аварию и пережила трепанацию черепа. Милая, утончённая женщина, обожающая своего сына, стала странноватой и порой агрессивной. Бабушка умерла, и мальчика в основном воспитывал неродной дед, отчим матери – сердобольный, интеллигентный, но тоже не слишком здоровый. И тут – на тебе ещё, настоящее недетское горе…

Соня пришла тогда во вторую смену и не сразу поняла, что случилось. Дети казались увлечены игрой – Людмила Алексеевна, как обычно, запаздывала с обедом. А Вадик сидел в углу, и спина его сотрясалась от беззвучных рыданий. Соня бросилась к нему, узнать, кто обидел.

– Ку-узя-я-я… – только и выговорил мальчик.

Соня перевела взгляд на клетку – она была пуста. Решив, что зверёк пропал, Соня принялась сочинять, что хомячок сбежал в поисках своих родственников.

– Не сбежал… – ещё больше зашёлся Вадик. – Людмила Алексеевна мне показа-ала…

Выяснилось, что воспитательница, придя утром, первым делом обнаружила мертвого питомца, и, вместо того, чтобы тайком унести его, демонстрировала приходящим в группу ребятам. Так что дети встретили опоздавшего Вадика громким криком: «А твой Кузя – сдох!»

– Ничего, пусть знают правду жизни! В жизни много горя! – гордо покачивая седой, мудрой головой изрекла Людмила Алексеевна на робкий Сонин упрёк.

Соня вспомнила, как однажды не могла найти Бориса и решила, что Вова, отчим, выбросил его на помойку. И другой раз, когда искала его… в тот ужасный день, в больнице. И подумала, что один из таких уроков можно было бы в жизни Вадика и пропустить – будут ещё учителя, не щадящие чужих сердец. А Людмила Алексеевна ещё долго после этого, усадив его на коленки, вспоминала, каким хорошим и милым был его белый Кузя, вызывая у мальчика, общими стараниями подзабывшего всю историю, новые приступы горя. Вот тогда-то Соня и заподозрила добрейшую женщину в скрытом садизме, тогда-то навсегда и испортила с ней отношения. Впрочем, таких садистов, скрытых или явных, среди людей, призванных детей любить, было не так уж мало… Процентов девяносто.

Сама Соня в своё время струсила и работать в детский дом, как планировала после окончания пединститута, не пошла. Пожалела себя, не захотела надрывать сердце. Но и в престижном, элитном садике, куда переманила её из обычной начальной школы заведующая, сердце, как оказалось, надрывалось не меньше. К слову сказать, садиком руководила та самая бывшая воспитательница, наблюдавшая первую встречу Сони, Мары и лиса, и сделавшая неплохую для их города карьеру. Они с Марой сохранили дружеские отношения – мать часто советовалась с Ниной Степановной по поводу ребёнка, особенно в первые годы. Себе Мара не доверяла, во всём искала непререкаемые авторитеты.

Садик открылся при лицее – лучшей школе в городе. Обучение в ней строилось на плавном переходе из подготовительной группы в первый класс. Просто так сюда на работу не брали – только по знакомству, так что заведующая оказала Соне хорошую протекцию. Ей сразу, к возмущению остальных педагогов, которым доверяли возрастных детей в зависимости от стажа и квалификации, досталась средняя группа. А значит, два следующих года Соня будет с ними и подготовит их к школе – это ведь так интересно! С такими ребятами уже можно говорить обо всём. И её собственные слова и мысли отзывались, преломлялись в них настолько быстро и неожиданно, что порой ставили в тупик саму воспитательницу.

Но и терять бдительности не стоило. Многие малыши только казались сознательными, а на самом деле могли вытворять такое! Оглянись, заболтайся – одна секунда, и вот уже кто-то ревёт, застряв в окошке деревянного домика, кто-то с пол-оборота заработал от соседа ложкой в лоб, кто-то решил, что ему пора домой и двинулся в сторону ворот. Пересчитывать, пересчитывать и ещё раз пересчитывать! Соня не забывала об этом никогда, и ещё и поэтому не любила трепаться с коллегами на прогулках. Её считали чудачкой и нелюдимкой, и Соню это устраивало: с дружбой и всеми вытекающими отсюда сплетнями и интригами никто не приставал.

Вечерняя прогулка имела одну сложность: за детьми приходили родители, надо было внимательно отслеживать, кто и кого забрал. А то многие взяли привычку махать своему чаду ещё от будки охранника и у воспитательницы не отмечаться. Дети убегали за её спиной, и Соня в ужасе пыталась понять – куда делся малыш. Пришлось потратить немало сил, чтобы внушить каждому – уйти он может только, когда отпустит она, даже если пришли любимая мама или бабушка. А уж никаким соседям, братьям-школьникам или чужим родителям Соня ребёнка не отдавала. В ней включался тот же инстинкт, что и у беспокойной Мары. «Лучше перебдеть, чем недобдеть», – говорила та и была права. Многие родители роптали и даже пару раз жаловались, но Нина Степановна, заведующая, свою протеже одобряла и терпеливо объясняла, что все меры безопасности придуманы только в интересах детей.

Кое-кто так и остался недовольным: какая-то воспитательница призывает их к порядку! С родителями здесь оказалось гораздо сложнее, чем в школе. Конечно, не все из них были высокомерные снобы, многие вели себя очень вежливо и приветливо. Но большинство относились к работникам садика со скрытым, еле сдерживаемым, а то и откровенным презрением – как к обслуживающему персоналу, горничной или водителю. Находились и такие, кто ревновал к Соне собственного ребёнка. Если бы она могла, то сказала бы, что лекарство от чрезмерной любви к чужим людям есть только одно – уделять достаточно внимания малышу. Но…

Вот и сейчас Соня выдержала недовольный взгляд бабушки, которую послушная внучка заставила подойти прямо к беседке, чтобы привлечь внимание воспитателя.

– Хотите сказать, вы меня не увидели? – возмутилась моложавая, одетая по последней моде дама. – Не заметили, как я подъехала? Или вам просто нравится людей гонять?

Женщина сама управляла автомобилем, маленькой праворульной иномаркой.

– Простите, не увидела. Я смотрю на детей, а не на ворота.

– Лучше бы вы на забор смотрели. Там маньяк кого-то выглядывает, вот украдёт ребёнка, а вы в тюрьму сядете!

– Какой ещё маньяк? – подняла брови Соня и невольно оглянулась.

От веранды до забора было далековато, чтобы что-нибудь разглядеть – темнело теперь рано. Но Соне показалось, что в тот же момент метнулась и скрылась за деревьями чья-то фигура.

«Вот это да… – подумала Соня, и сердце у неё тревожно заколотилось. – Наверное, какая-нибудь семейная история, папа с мамой ребёнка не поделили. Надо обязательно сказать Нине Степановне!»

Правда, сколько она ни всматривалась в этот вечер в тревожную чёрную улицу, никто на ней больше не появился.

– Как ты думаешь, что ещё за напасть? – спросила она вечером у Бориса, вспомнив об этой истории.

Неприятные предчувствия, ощущения тяжести и тоски в это время суток – после ужина, когда спать ложиться ещё рано, а Анька где-то шляется, теперь постоянно мучили Соню. А сейчас стало особенно не по себе. Она даже готова была позвать Женю. Впрочем, Женя сегодня на дежурстве.

– Напасть… пропасть… напал… пропал… – пропел, непонятно-темно глядя своими, давно уже просто чёрными глазами, лис.

– Ну, знаешь ли… Тоже мне, стихоплет! – возмутилась на явную издёвку Соня и отвернула его от себя, мордой к окну. – Нету сегодня звёзд, нету. Смотри сам.

* * *

Вообще-то, они редко спорили и почти всегда сходились во мнениях. Анька могла сколько угодно показывать ей на мозги – но только одно существо на земле знало и понимало про Соню всё.

К тому же, он всегда выполнял обещания. Правда, домой к ним лис переехал не сразу, но Соня очень часто его видела – на спектаклях и после них, в «гримёрках», как называли любое подсобное помещение, даже чулан, где порой приходилось готовиться к представлению, Мара и тётя Ира. Там, в этих гримёрках, обычно и происходили самые интересные разговоры с Борисом. Не перед спектаклем, нет: Соня понимала – артист должен собраться, морально настроиться; а после, когда он, довольный собой, становился расположенным к откровенности. Тогда-то он и сказал ей: «Наконец-то у меня появился собственный, личный ребёнок!»

– У тебя и так полно детей, – с притворной ревностью буркнула Соня. – Ты всегда говоришь в конце спектакля, как ты их всех любишь!

– Это работа, – не моргнув зелёным, с чёрным блестящим зрачком, глазом, признался лис.

Не хитрое у него было выражение «лица», но хитроумное – это точно.

– А вот я всегда говорю только то, что думаю! И никогда не вру! – гордо заявила девочка.

– Ну и дура, – хмыкнул Борис. – Как наша Мара – лепит всем, что ни попадя.

Он, наглец, повторял слова тёти Иры. Но Соня на него не сердилась, ему позволялось говорить правду в глаза, даже если Соня с его правдой и не соглашалась.

Борис был очень талантлив, сыграть мог кого угодно и часто заменял актеров на другие роли – кукол всегда не хватало, а вывозить одну и ту же сказку в одни и те же заведения, разумеется, не имело смысла. Как-то он даже сыграл кота, а однажды – щенка.

Директор небольшого кукольного театра, пытаясь повысить сборы, в своё время разработал этот разъездной вариант, разделил труппу и куклы по содержанию спектаклей и отправлял по два-три артиста на гастроли – в детские сады, школы, дома пионеров – и не только по городу, но и в окрестные посёлки. Он же, этот директор, и оказался тем самым талантливым мастером, когда-то произведшим на свет Бориса. Теперь уже глаза и руки у него стали не те. Дядя Лёша – так его звали, вёл заодно на полставки кружок мягкой игрушки во Дворце пионеров, а вдобавок был не молодым, но замечательным мужем очаровательной тёти Иры. Со временем они оба превратились в единственных, самых лучших и проверенных друзей семьи.

Полагая, что ребёнку будет интересно, Мара как-то привела Соню на кружок к дяде Лёше, но там с ней неожиданно случилась истерика. Девочка восприняла процесс рождения игрушек извращённо болезненно, словно стала свидетелем анатомического вскрытия. Она не хотела верить, что и внутри Бориса находится только вот эта серая вата или поролон. Соня разревелась, оплакивая недошитые игрушки. Даром дядя Лёша её успокаивал:

– Что ты, смотри, сейчас мы их все зашьём, и они будут здоровенькими и живыми!

– Каки-и-ими живы-ы-ыми… – надрывалась девочка. – Вы им сердце, сердце не положи-и-или… и мозгов у них нет, они думать не смогут!

У Бориса, она была совершенно убеждена, имелись и сердце, и мозги, и душа, да, да, кроме сердца и мозгов обязательно нужна душа, Соня это точно знала, только не понятно, откуда. Но у неё-то ведь есть что-то такое… что находится совсем не в голове и не в сердце, а где-то здесь, чуть повыше середины груди, где всегда болит, если грустно, обидно или стыдно…

Мара как-то решила постирать Бориса – тогда он уже жил у них и только у них, но Соня успела в последний момент спасти его из стиральной машины:

– Господи, Мара, он же там задохнётся!

С тех пор, щадя чувства «этого чудного ребёнка», мать допускала по отношению к любимцу только косметические процедуры и пылесос. С Соней она всегда считалась, к привязанности девочки к лису относилась серьёзно. Он ведь и для Мары давно стал не просто реквизитом или детской игрушкой, а личностью, соавтором, коллегой. Она же работала с ним, ей приходилось учитывать и его образ, и характер. Как поверит тебе сотня детских глаз, если ты не веришь сама?

Во время роли Мара оживала. Казалось странным, что такая женщина – крупная, резкая, иногда даже чопорная, необщительная с посторонними, может преображаться и разговаривать языком своих персонажей. Но у неё была душа настоящей актрисы, и во многих бытовых делах и событиях она себя проявляла – не показательной артистичностью, не игрой, а фантастической способностью воспринимать, как истину, совершенно вымышленные ситуации (причем вымышленные ею самой). Это и было тем самым вживанием в роль, полным погружением, только не искусственным, а растущим из глубины её странной души.

Вообще в матери жило много противоречий. В моментах, требующих выбора между собственным и чужим интересом, она становилась покладистой, уступчивой (если только речь не шла о ночных Анькиных прогулках) и многотерпеливой, никогда не настаивала на своих правах, не требовала чего-то для себя лично. Её ворчливость и домашний бытовой ор никто всерьёз не принимал – таков был стиль, а не суть их общения. А уж с людьми, которые казались ей лучше неё самой, то есть практически со всеми, Мара вела себя кротко и даже смиренно.

Зато не дай Бог кому-то из них – невзначай, между делом, просто для поддержания разговора, высказать мысль или идею, казавшиеся Маре вредными или неправильными. Куда только девались тогда её кротость и смирение! Люди с недоумением наблюдали вспышку возбуждённой ненависти к инакомыслию. Нет, мать не умела быть толерантной к чужому мнению. Но и в этих вспышках не присутствовало личной злобы к оппоненту – Мара ненавидела не собеседника, а то, что он говорил, саму «ересь», что означало в её устах как обычную глупость, так и нечто более серьёзное. Промолчать, с её точки зрения – это согласиться, согласиться – значит предать. Кого или что – она не знала. Убеждения ли, или то, что она называла «высшими силами». Бесконечные споры, которые устраивала мать, могли вымотать обе стороны.

И всё-таки лучше всего к её характеру подходило слово «без-обидный» – не в смысле неумения постоять, если надо, за близких людей или свои убеждения, а в его буквальном смысле: на деле Мара не обидела ни одного человека – за всю свою жизнь.

И только однажды Соня увидела в её глазах настоящий, страшный, тихий гнев и подумала – горе тому, кто заслуживает такое. И всю жизнь боялась такое заслужить. Но – нет… Не было. Слава Богу, не было. С первого до последнего дня Мара сохраняла к своей воспитаннице осторожное, трепетно-мистическое отношение – как к посланнице высших сил от Аллочки с просьбой об ответной услуге за спасение жизни тогда, в колодце… глубиной не больше полутора метров.

Вообще мистику и смысл Мара видела в таких вещах, на которые иные люди не обратили бы и внимания. Она придавала значение всяческой ерунде. Попадала ли в какую-нибудь переделку или просто не досчитывалась сдачи после покупок, выводы она делала твёрдые: это мне за то, а вот это – за это… На самом деле, подобный мистицизм мешал жить и принимать мир таким, как он есть, без выдуманных подтекстов.

Оказалось, это заразно. Соня тоже привыкла искать скрытые смыслы и разгадывать ситуации, словно ребусы.

Она разобрала постель, легла и принялась думать о Жене. Говорить об этом с Борисом сейчас не хотелось – Соня боялась услышать его мнение. Эти мысли мучили её уже третий день – даже воспоминания о Маре отошли на второй план. Для матери всё, что касалось брака с Женей, считалось давно решённым, и Соне тоже хотелось однозначности в этом вопросе, но…

Раньше отношения с Женей оставались где-то за кадром её основной, дневной жизни, словно некое дело, отложенное на потом – можно делать, а можно пока и забить. Смерть Мары вообще отодвинула всё это далеко-далеко. Свадьбу планировали по окончании траура – через полгода. За это время Соня успеет понять… Или не успеет. Соня могла думать о Жене и свадьбе только в связи с завещанием Мары, иные, собственные потребности, казались ей кощунственными, несущественными, с этим стоило повременить. Потом, позже (Женя подождёт) она попробует любовь на вкус, научится любить и увидит, хочет ли она этого или можно обойтись тем, что у неё есть.

Но сейчас… Знаки, знаки… Дачное происшествие не удавалось забыть. Это дурацкое нападение – определённо какой-то знак. Видимо, Соня слишком мало внимания уделяла этой стороне своей жизни, раз и навсегда решив, что не способна испытать настоящее удовольствие от отношений с мужчиной, что слишком отстранена от этой сферы бытия, и ей не дано понять, что такого находят люди в физической близости. Конечно, как всякий живой человек, Соня тосковала по теплу, а её тело испытывало определенные желания, которыми наделила его природа… но только, пока она не сталкивалась с кем-то конкретным. За все эти годы ни от кого из встреченных мужчин ей не хотелось ни ласки, ни упаси Боже, любовных утех. Поэтому она была готова терпеть отсутствие наслаждений, без которых иная женщина не обходится и недели, только бы не сближаться ни с кем из чужих, неприятных ей незнакомцев. Часто при общении с кем-то первая симпатия и интерес мгновенно проходили, как только она представляла, что этот человек пытается её поцеловать.

А вот Женя не был ей неприятен, иначе всё закончилось бы в первую встречу; скорее наоборот. Только поэтому она и смирилась, свыклась с мыслью о браке. Удивившись согласию собственного тела, физической приязни, Соня пошла тогда на эту Марину авантюру. Разумеется, уважение к жениху она тоже испытывала. Его умный, уверенный взгляд, спортивная фигура, чуть жёсткие, по-настоящему мужские повадки, вызвали у неё притяжение, которое подавало надежду вырасти в нечто большее. Но… так и не выросло – наверное, по её вине.

Теперь же, когда, пусть и под влиянием сна, и не с тем человеком, но – оказалось! – что и она… она тоже может… В общем, если это существует в ней, если даже желанно, то хотелось бы испытать с тем мужчиной, который предназначен стать её спутником. Значит, надо что-то изменить в их связи, сдвинуть, наконец, с ровного с места, сделать эту связь оправданной и настоящей со всех сторон.

Просто началось это как-то не так. Всё случилось в день похорон Мары – Соня тогда приняла это за знак, за волю покойной. Хотя, если оставаться честной, было попросту всё равно. В тот день Соня ничего не чувствовала – ни физически, ни душевно, она даже не плакала, словно всё выключилось в ней, заморозилось, чувства вырубились – наверное, чтобы не раздавить. Женя весь день находился рядом, полностью взял на себя организацию, оградил от любых забот, даже связанных с поминальным застольем. Наверное, зря – работа могла хоть немного отвлечь. А потом он, как ему, наверное, казалось, «утешил» невесту. Просто остался – в маминой, а ныне Сониной комнате, не стесняясь Аньки за тонкими стенами. Кажется, она даже стелила им постель и отыскала ему старые Володины тренировочные. Собственно, брак был делом уже предрешённым – так чего же стесняться? По крайней мере, сестра теперь не считает Соню ненормальной…

Она до сих пор не знала, понял ли жених, что он у неё первый, а просвещать не стала. Они никогда не говорили об этом. Возможно, Женя принял её поведение за отсутствие темперамента или сделал скидку на её горе. Но на другой день он приехал к ним, как к себе домой… Соня тогда испугалась. Она до сих пор не могла чётко вспомнить, что лепетала ему, что придумывала, и он не стал настаивать, видимо, найдя своё объяснение её поведению, потому что просто переночевал рядом с ней на диване, закинув ей на грудь свою тяжёлую мускулистую руку. Потом он ещё приходил, так редко, что отказывать было бы совсем неприлично, чаще в выходной. Восемь или девять раз за эти неизвестно как прошедшие несколько месяцев. Он сильно уставал на работе, и частенько сам предпочитал сомнительное постельное удовольствие отдыху у телевизора.

Но ведь пора же им начать понимать друг друга, общаться не только на общие темы! Дело, конечно, не только и не столько в физиологии. Странно как-то проводить вместе ночь, при этом оставаясь друг другу почти что чужими. Раньше отсутствие ясности между ними Соне совсем не мешало. Она считала себя человеком закрытым и не хотела «открывать» других. Но Женя оказался не просто молчуном, а – профессиональным молчуном. Она не знала о нём даже элементарных вещей – например, года его рождения или домашнего адреса. Ира утверждала, что её протеже владеет как минимум тремя квартирами, но Соня ни разу к нему не ходила и не видела, как он живёт. Их отношения замерли на одной точке. Женя не гнал лошадей – он словно боялся что-то нарушить в этом хрупком, непонятном равновесии. А может, его всё устраивало. Будь Соня в ином состоянии, она задалась бы вопросами, вывела жениха на откровенные разговоры. Но до этого момента Соне ничего не было надо, ничего не интересно. Мара хотела, чтобы она вышла замуж – ну и хорошо, Соня и сама понимала, что пора. Ненормально? Пожалуй. Но вполне в их семейном духе.

Конечно, многое зависело от него. Наверное, если бы Женя захотел, Соня смогла бы получать удовольствие от «процесса». Тут её впервые кольнуло – а чего хочет от неё Женя? О чем он думал всё это время, наталкиваясь на её прострацию? Может, ему всё равно? Или он просто чувствует, что её душа занята чем-то совсем другим, летая между землёй и небом, пытаясь понять, где же та тонкая грань между жизнью и небытием?

В небытие Соня, конечно, не верила и точно знала, что Мара есть, живая, такая же, как всегда, только в другом месте, конечно же, в лучшем. Небытие наступало здесь, на земле, для того, кто не мог больше дотронуться до ушедшего, услышать его, заглянуть в глаза, и вот эта невозможность вызывала полное неприятие и непонимание.

Соня прикрыла веки. Она невольно прислушивалась. А вдруг случится чудо, и сейчас раздастся такое привычное шарканье ног в домашних тапочках – чем тише старается идти Мара, тем хуже у неё получается: то запнётся о порожек, то налетит на стул. Надо только представить… Вот она подходит к дивану, несколько секунд вглядывается – спит ли Соня, неловко пододвигается… Сейчас, ещё через одно мгновенье Соня почувствует шероховатую ладонь на своей голове, услышит вдох – после осторожно задержанного дыхания…

Полная тишина. Только часы отсчитывают секунды – сбивчиво и без ритма… давно пора поменять батарейку – показывают, что им вздумается. То торопятся, то отстают, то вообще замирают. Но даже если они пойдут вспять, никогда больше Соне не ощутить ладони на своей голове, не услышать тяжёлой походки. И при чём тут этот нетрезвый настырный мальчик – босиком, на лестнице… мысли уже путаются… никто не придёт… ничего не приснится… но кто-то проводит рукой по её волосам… просто это уже сон… пусть будет сон…

* * *

С утра Соню «обрадовали»: Надька, сменщица, в очередной раз взяла больничный. Сделать это ей ничего не стоило, в поликлинике работала её мать – не менее жёсткая и ещё более грубая женщина. По совместительству она выращивала несколько коз в сарае на задворках дома, выгуливала их вокруг детского сада в разное время дня, в зависимости от расписания в поликлинике. Когда часы работы у матери с дочерью совпадали, Надька выносила из садика еду в заранее приготовленных банках. Глядя на эту семейку, Соня всегда удивлялась, почему обе женщины выбрали себе такие профессии, в которых надо любить людей. И в медицине, и в педагогике – платят сущие гроши. Как же вы здесь оказались-то, с вашим патологическим неумением чувствовать чужую боль?

Никто не хотел работать с Надькой в одной группе, только Соня не нашла повода отказаться. Нина Степановна сама жаловалась ей на эту сотрудницу, но сделать ничего не могла – Надька имела хороший блат, с которым не могла поспорить даже заведующая.

В общем, денёк выдался непростым, Соня даже не возражала бы, если бы вернулась няня. С завтраком запоздали, и, когда Соня домыла посуду, на занятия осталось совсем мало времени. Дневное гуляние тоже не заладилось – Вика упала в лужу, промочила колготки и испачкала дорогое пальто, причём в качестве виновницы указала на Настю. Надежда Петровна в словах своей любимицы вряд ли бы усомнилась, и, конечно, имела на то основания. Плохо только то, что сваливать на Настю все грехи подряд дети начали именно с Надькиной подачи. Соня не отрицала – девочка плохо управляема, но частенько замечала, что потерпевшие обвиняют её не без злобного умысла.

В итоге Вика расплакалась – дома её ругали за испорченную одежду. Настя разревелась тоже, громко, горько и оскорблённо – своей вины она не признала. Свидетелей, кроме Викиных подпевал, сперва не нашлось; но потом поднял голову Вадик и сказал очень тихо, что Настя играла в беседке. Ему Соня верила больше.

– Толкаться – нельзя, – сказала она. – Если Настя толкнула, то она меня очень расстроила. Но тот, кто говорит про другого неправду – это не просто ябеда. Это очень плохой человек, называется – клеветник. И за это я буду серьёзно наказывать. Надеюсь, никто из вас так никогда не делает!

Вика надулась и отошла, но истерику прекратила – похоже, Соня попала в точку. В любом случае, хотя бы не наябедничает матери – ещё не хватало очередного конфликта. По той же причине одежду следовало срочно привести в приличный вид.

Вернувшись с прогулки, Соня помогла детям раздеться, выдала Вике запасные колготки и тотчас же побежала за обедом. Очень страшно идти вниз за супом, оставляя детей одних, и особенно потом возвращаться на кухню за вторым. Потом – снова посуда: гречка отмывалась от тарелок плохо, раковина тотчас же засорилась. Так что Соня вспомнила про испачканные и мокрые вещи, только отправляя детей спать.

На её счастье, наверх поднялась Танечка – воспитательница второй младшей группы. Малыши Танечку обожали. Соне казалось невероятно сложным возиться с такими несознательными детьми, но двадцатилетняя Татьяна Викторовна делала это виртуозно; вот что значит – природный дар. Девушка была такой чудесной, что даже суровая пожилая няня в её группе расплывалась в умильной улыбке, наблюдая, как Танечка терпеливо и ласково проводит занятия, играет с малышами в подвижные игры или показывает бумажный театр – «Репку» или «Теремок». Девочка откровенно тянулась к Соне, но та всегда с осторожностью относилась к предложениям дружбы и Танечку пока держала на расстоянии.

Добрейшая девушка, узнав о проблеме, тотчас пришла на помощь, отпросилась у собственной сменщицы и уселась в спальне – читать детям книгу, пока Соня чистила пальто и бегала в гладильную. Когда ребята, наконец, уснули, они с Танечкой немного поболтали. Утром Соня сообщила заведующей о неизвестном, торчащем возле забора, и Нина Степановна провела для сотрудников краткий, но жёсткий инструктаж. Веранды двух групп – Сони и Тани – имели общую стенку, и теперь они гадали, у чьих родителей возникли семейные проблемы, чей папа мог караулить своего малыша.

Вечером все вместе вышли на прогулку, но обе сначала были заняты раздачей детей. Только когда во второй младшей остался один Артурчик, Танечка подхватила его и перебралась на соседнюю веранду.

И тут заявилась Анька. Увидев её, Соня уже по походке, набыченному лбу, размашистому шагу поняла – сестра настроилась на борьбу, идет чего-либо требовать – может, денег на поход в ночной клуб, а может, новые джинсы. Главное – не предмет, а процесс. Анька вызывающе глянула на Танечку, и девушка сразу же отошла – у них была взаимная неприязнь.

– Тихоня, тоже мне! – скосила ревнивый взгляд Анька. – Небось, идеал твоей сестрёнки, да?

– Ага, – спокойно кивнула Соня.

– Да она просто притворщица, хитрая, без мыла в ж… влезет! Тоже мне, очаровашка!

Соня беспокойно оглянулась – не слышит ли Танечка. На улице уже совсем стемнело, и Соня задержала взгляд на заборе. То ли кусты, то ли впрямь кто-то стоит… Далеко от веранды, не видно. Зато территория садика в свете фонарей – как на ладони. Соне стало тревожно.

– Ну, так что… Чего ты пришла? – нетерпеливо спросила она.

У неё осталось двое ребят – Вадик и Настя. Обоих она держала за руки, старательно разводя в разные стороны. Вадик имел привычку попадать в истории, находить неприятности на ровном месте. Настя обладала способностью эти самые неприятности на ровном месте создавать. Долго так с ними не продержаться, этих детей следовало развлекать.

– Тебя захотелось встретить, а что, нельзя?

– Подозрительная забота. Давай, выкладывай, что случилось.

– Ничего… Я… я в Москву уезжаю! – выпалила вдруг Анька.

– Что-о?

– Соня, Соня, пойми! Здесь мне ловить нечего! Экономисты здесь не нужны! Ну не в детский же сад ваш работать идти!

– Тебя и не возьмут.

– Ну и слава Богу! Пусть ваши Танечки попы тут подтирают… А я хочу делать карьеру, ясно? Я специалист, с высшим образованием. А у нас в городе…

– Ага, зато в Москве тебя ждут с распростёртыми объятьями! Там же таких специалистов – ни одного! Подожди, Вадик, сейчас я буду рассказывать дальше… Насть, зачем ты его ногой?

– У нас экономистом не устроиться. А в Москве – столько предприятий…

– Угу. И на каждом экономистов – как собак нерезаных. И на что там жильё снимать?

– А здесь даже мужиков нормальных нет! – продолжала выкладывать аргументы та. – Ну что такое Костик? Три компьютера на двух фирмах. Что он заработает на семью? Тебе-то везёт, у тебя Женька есть – но такие наперечёт, все разобраны.

– Ну-ка, стоп! Ты что – мужиков в Москве ловить собралась? Ну ты и дура, Анька! Влипнешь там, как, как… Вадик, не поднимай это с земли, брось скорее!

Соня занервничала. Мать ни за что не пустила бы Аньку в Москву, даже разговора бы такого не потерпела. Но как убедить упрямицу? Ведь она права – найти здесь работу попросту нереально. Вот только в Москве она натворит таких дел!

– Нет, подожди, я же не идиотка, – Анька старательно изображала серьёзность и деловитость. – Мы всё продумали с Линкой. Её родители отпускают! Снимем квартиру на двоих – уже дешевле. На первое время деньги есть – поделим с тобой мамину сберкнижку. Не бойся, в проститутки меня не заманят, паспорт никому не отдам, и вообще, Москва – это не большой притон, а просто большой город.

– Нет! – твёрдо сказала Соня. – Даже слышать ничего не хочу. Да ты и не искала работу ещё, всё ждешь, пока тебе на блюдечке с каёмочкой… Закинь объявление, поговори со знакомыми. Вот… вот хотя бы этот ваш… Дима. Всех обещал пристроить.

Надо было серьёзно напугать Соню, чтобы она упомянула про Диму и согласилась на его протекцию. Анька открыла было рот, потом закрыла, кинула на сестру непонятный взгляд и поджала губы. Соня повернулась в сторону забора – ей снова почудилось там движение. Ну, когда же придут за Настей? Тогда можно будет взять Вадика, пойти навстречу дедушке или завести мальчика домой; они давно это практиковали, если дед неважно себя чувствовал.

– Ну, так что – Дима-то? – нетерпеливо переспросила Соня.

– Дима… Дима как раз предлагал… в субботу… – нерешительно начала Анька. – Секретарём в офисе у его папы. Ты можешь себе представить, как трудно туда попасть? Ну, не у самого, конечно, а в отделе маркетинга. Там бы мне сразу такой оклад положили!

Соня очнулась – этот вариант дурно попахивал, надо срочно давать задний ход.

– Секретаршей? Нет, Ань, не стоит… Аня, не надо, слышишь? Мы найдём тебе нормальную работу, подожди немножко. А то ещё потребует за это… чего-нибудь. Сама понимаешь…

– Потребует? – неожиданно горько и как-то совсем по-взрослому усмехнулась Анька. – Да если б потребовал…

Глаза у неё на минуту потухли, и до Сони сразу дошло, что хотела сказать сестра. Господи, неужели всё-таки вляпалась? Вот беда! Но почему тогда отказалась от места?

– Он у меня за это совсем другого потребовал… Сказать, чего? – на унылом лице девушки появилась странная гримаса.

– Скажи.

– А ничего! – Анька отвернулась.

В таких случаях добиваться от неё ответа было бесполезно – захочет, расскажет сама.

– Ой, простите, что припозднилась! – запыхавшаяся мама подбежала к веранде. – Как Настенька себя вела?

– Всё хорошо, – успокоила Соня, решив не расстраивать и без того задёрганную женщину.

– Ну, слава Богу! – обрадовалась та.

– Скажите, вы там у забора никого не заметили? Вон с той стороны, только не оглядывайтесь.

– Да, был мужчина какой-то, я думала, ждёт кого… А что?

– Да ничего, не волнуйтесь, мы разберёмся.

– Ну, тогда спасибо, мы побежали?

– Конечно… Осторожнее там смотрите.

Соня крепче сжала руку Вадика.

– Софья Васильевна, а мы пойдём к дедуле? – робко спросил мальчик.

– Да, да, милый, сейчас пойдём…

– А кто там? – обернулась Анька. – Ты чего задёргалась?

– Да стоит кто-то второй день. Может, Вадика папаша выглядывает, – тихо шепнула Соня.

– Да вряд ли… Он же их сам бросил! Наверно, за тем малышом Танькиным. А вдруг просто – кинднепинг, а? Детки-то из богатеньких.

– Не смотри туда, – ещё больше заволновалась Соня и позвала:

– Таня! Татьяна Викторовна…

Девушка тут же подошла к ним.

– Давай, я возьму Артурчика. А ты сходи потихоньку к Нине Степановне, пусть охрану пришлёт. Там опять кто-то – видишь?

– Не-ет… – близоруко сощурилась Танечка. – Ладно, я сейчас сбегаю.

– Только ты побыстрее! А мы пойдём пока в группу, от греха подальше. Дедушка, я думаю, догадается, где мы. Ань, давай, и ты тоже с нами.

* * *

По дороге в группу Анька продолжала развивать свою тему.

– Тебе же всё равно, тебе только легче – меньше головня-ка! Ты ведь только потому дёргаешься, что тебе мать наказала!

– То есть самой мне безразлично, что с тобой будет, это ты хочешь сказать?

Соня торопливо раздевала детей – чтоб не вспотели.

– Ну, нет, конечно, – сразу дала отступного сестра. – Но вы обе с ней… одинаковые, эгоистки! Только о своём спокойствии и печётесь.

Не относиться с почтительностью к умершей стало новым фирменным брендом Аньки – она позволяла себе критиковать мать и посмертно, считая это очень революционным.

– Вот кто бы говорил об эгоизме! – покачала головой Соня. – Приходить за полночь, зная, что мать рыдает, не спит, по улице ходит… Была бы она эгоисткой, плюнула бы на тебя и отдыхала!

– Да просто один эгоизм оказался сильнее другого! Эгоизм – это когда человек думает только о том, что нужно ему. Как ему спокойней!

Вообще-то, никого менее эгоистичного, более чуткого к потребностям других, чем Мара, Соня в своей жизни не знала. Но сейчас Анька была, если честно, права – Мара сильно перегибала палку. Единственным принципом воспитания дочери стало никогда и никуда не отпускать её от себя. Пусть хамит, включает музыку, приводит компании – но только чтобы всегда рядом, дома, вот здесь, на виду… Демоном, делавшим из доброй, уступчивой Мары властную угнетательницу, был страх, дикий страх. Она маниакально тряслась над своим поздним-препоздним ребёнком. Правда, и времена были другие, не то что, когда росла Соня. Нет, за Соню она тоже переживала, волновалась за её здоровье, к примеру, однако во всех делах и поступках Соня пользовалась у матери безграничным доверием. А главное – Соня, в отличие от сестры, хранилась «высшими силами»…

Зато стоило бедной Анюте в детстве уйти гулять с подружками, как через пять минут Мара начинала выглядывать в окно, через десять – её трясло мелкой дрожью, через полчаса – она пила успокоительное.

Соня мать не оправдывала, но понимала. Характер у Аньки был непростой, отвернёшься – жди неприятностей. Падение с яблони и с крыши сарая, укус дворовой собаки, удар на катке клюшкой по голове – такой силы, что лоб пришлось зашивать, драки с соседскими детьми, а позже – побеги на дискотеки, хулиганы-ухажёры в двенадцать лет – это только некоторые вехи в Анькином послужном списке.

В итоге мать настолько повернулась на теме Анькиной безопасности, что, если бы та не бунтовала, жизнь её стала бы невыносимой. А в последнее время Анька совсем не жалела мать, не брала мобильный, специально не говорила, куда идёт, и даже пропадала несколько раз на всю ночь. Зато потом посыпала голову пеплом, послушно не выходила неделю из дома и, как маленькая, выпрашивала прощения…

Соня подошла к огромному окну – прямо напротив того самого забора, и принялась всматриваться в темноту, загородив себе часть стекла рукой, чтобы что-нибудь разглядеть.

– Хорошо, а обо мне ты подумала? Что я здесь буду делать одна? – рассеяно спросила она.

– Вот-вот, ну точно, как мать! Удар ниже пояса. У тебя Женька есть, родишь ему малыша, про меня и вовсе забудешь.

Соня не нашлась, что ответить. Семейное будущее с Женей представить пока не получалось.

– Или ты передумала? – с внезапным подозрением поинтересовалась сестра.

Тут одновременно появились дедушка Вадика, родители Артура и Танечка – возбуждённая, странно раскрасневшаяся и явно имеющая, что сказать. Вспотевшая мама Артурчика справедливо возмущалась, что ей пришлось искать ребёнка по всему детскому саду. Его папа был, без сомнений, родным – такой же кругленький, подвижный и черноглазый. Наконец, с родителями разобрались, детей снова одели и увели.

Танечка к тому времени вся извелась от нетерпения.

– Ну, что там, рассказывай скорее! – повернулась к ней Соня.

– Ой, ну, в общем, охранники его застали врасплох, он на окна загляделся. Там… там прикол такой… даже не знаю, что и думать… Я его видела – молодой парень, до чего симпатичный! Спокойно прошёл к заведующей, убегать не стал. Правда, от наших бугаев убежишь… Посмотрел так на меня, усмехнулся.

Побыл минут пять у Нины Степановны, и она его отпустила… А потом вдруг зовёт меня…

– Кто – парень?

– Нет… – ещё больше порозовела Таня. – Он ушёл, пока я группу закрывала. Нина Степановна позвала, поймала меня в коридоре. Говорит, знает этого парня. Он, оказывается, не ребёнка высматривал, а… ну, короче, кого-то из воспитательниц ждал. Вроде как ему девушка понравилась, представляете? Кажется, на нашей веранде… раз около нас стоял…

Тут лицо Танечки полностью залилось краской, так что не осталось никаких сомнений, про какую именно девушку идёт речь.

– Нина Степановна его выспрашивать не стала… только меня позвала… зачем-то… И, странная такая, целую лекцию прочла. Мол, будь аккуратна, я не могу сказать тебе, кто он, он хороший мальчик, но лучше с ним не связывайся, хотя, конечно, может, тебе повезёт… Так я ничего и не поняла…

– Чудной ухажёр какой-то, – усмехнулась Соня. – Больно стеснительный, не проще было подойти, познакомиться? И что, так и ушёл?

Она с облегчением выдохнула – детям ничего не угрожает.

– Не знаю… ой, а вдруг он снаружи стоит и ждёт? И как же мне теперь…

Анька всё это время подозрительно молчала. Соня перевела на неё взгляд и удивлённо подняла брови – сестра стояла, прикрыв рот руками, глаза у неё стали ещё круглее обычного.

– Ты чего?

– Я… я, кажется, знаю, кто этот парень… – прошептала она.

Внезапная догадка поразила Соню. Нет, не может быть! Не может, чтобы этот абсурд имел продолжение. В любом случае, нельзя дать Аньке проговориться.

– Пошли домой, – резко сказала она, одними глазами приказав сестре замолчать.

Та только потрясённо кивнула.

– Ой, можно, я с вами выйду? Я боюсь… – залепетала Танечка.

Соня выключила свет, заперла группу, и все трое вышли на улицу. Ну, попадись сейчас этот придурок! Если это, конечно, он…

Но ни за воротами, ни возле забора никого не оказалось.

 

Борис умоляет

Соня молча разлила чай по чашкам. Сестры весь вечер молчали, и никто не знал, как начать разговор. Наконец, Анька не выдержала.

– Он сразу твой телефон потребовал или наш адрес. И вчера утром звонил мне. Я ему ничего не дала, даже не говорила, что ты в садике работаешь! Только про Женьку, что ты почти замужем.

– Откуда же он узнал – так быстро?

– Понятия не имею!

– А мне почему не рассказала?

Анька замялась и промолчала.

– Вот ведь… зараза какая! – разозлилась Соня, заметила, как вскинулась сестра, и поспешно добавила:

– Это я не про тебя, дурочка… Нет, пора ему вправить мозги, тебе не кажется? Ну, чего ему надо?! Какой-то самолюбивый болван. Ань, а может, он маньяк? Я его уже боюсь, честно.

– Так он всё-таки был у тебя, наверху, да? – исподлобья посмотрела Анька.

– Да был, был! Приставал, я его прогнала.

– Вот я так и знала! Так и знала… – сквозь зубы прошипела сестра и неожиданно взвилась:

– Нет, ну что он в тебе нашёл?! Ну что, скажи, что, я не понимаю! Ты же старая для него! У тебя – и глаза небольшие… и губы тонкие… Катька – и то красивее! А ты…

– Ань, что с тобой, Аня?! – Соня замерла с чашкой в руках. – С ума, что ль, сошла? Ань, ты ревнуешь ко мне этого недоростка?

Она поставила чашку и, подойдя к Аньке, прижала её к себе.

– Зайка, маленькая моя, ну забудь ты об этом уроде – он ведь ничего из себя не представляет, – Соня ласково и жалостливо гладила сестру по голове. – Костя – такой хороший парень, да и этот… Лёша – тоже… ничего. Ну, нельзя же поддаваться стадному чувству, ты же всегда избегала таких вот самовлюблённых красавчиков! Неужели ты будешь из-за него страдать, да ещё мы станем ссориться – из-за кого? Да я быстренько поставлю его на место, пусть только попробует подойти… Пусть валит к своим Катькам! Да и вообще, может, он, и правда, на Танечку глаз положил, с чего ты взяла про меня, он и забыл давно…

– Сонь… Мне так плохо, Сонь… Я сама не знаю, как это получилось… я так старалась на него внимания не обращать, не думать про него… К Катьке ревновала… Думала, на дачу съездим, может, он на меня иначе посмотрит. Вот и съездили! Нет, ну почему, почему тогда ты, а не я?!

– Да ты лучше этой своей крашеной Катьки в сто раз! У неё глаза глупые и бесцветные. Ты посмотри на себя, ты такая высокая, статная, волосы густые, такой красивый оттенок – медный, а глаза! Кожа белая, вся в отца, нос – идеальный! Если у человека вкуса нет, то и на фиг он нужен, Ань?!

– Сонька, прости меня, ты тоже… красивая… – виновато подняв на неё чуть выпуклые, чёрные, как у Мары, глаза, соврала Анька. – Просто ты намного старше, и не в его вкусе, и… не понимаю…

– Да просто засвербило ему что-то, и понимать нечего. Отказали ему, ясно? А никто не отказывал. Это же обычная мужская психология.

– И ты пошлёшь его, да?

– Спрашиваешь! – возмутилась Соня.

– А я бы… я бы – не смогла…

Анька всхлипнула и, закрыв лицо, убежала к себе в комнату. Соня медленно села на табуретку, придвинулась к столу и подперла голову рукой. Она сама не понимала, что сейчас испытывает. Да нет, с Димой всё ясно, надо будет отшить его как можно грубее, и Анечка успокоится. Но если его закозлило… Интересно, почему он, с его-то нахрапом, второй день торчит под забором? Неужели не может решиться? И почему эта мысль так прочно засела в его голове? Тогда выпивши был, это понятно, но потом-то…

Соня разделяла недоумение сестры. Нет, конечно, она иногда нравилась мужчинам, но не с первого взгляда, а если у кого и возникал интерес, то быстро пропадал, как только человек натыкался на её холодность. Жене она, конечно, приятна, но ведь она и вела себя с ним не так, как с другими, впервые в жизни не оттолкнула и сама на себя удивилась. К тому же у Жени были свои причины с ней познакомиться. Но что могло зацепить такого, как Дима? Самолюбие самолюбием, ну, а мало ли кто ему откажет – он что, так и будет под окнами торчать всякий раз? Да и с чего вообще всё началось?

Соня попыталась восстановить подробности того вечера на даче, которые всё это время старалась стереть из памяти.

Кажется, ничего из её поведения не могло вызвать Димин интерес. Под рукой было около дюжины сверстниц, а он попёрся к ней наверх. Значит, заинтересовать его могло как раз то, что она старше других. Возможно, он хотел почувствовать свою значимость – за её счет. Но ведь он не сразу поверил в её возраст, а приставать начал ещё до этого. Чем же она его привлекла?

Ладно, не важно. Нельзя столько думать о нём. Главное, чтобы всё закончилось, и Анька об этом забыла. С ней и так нелегко, а потеряешь совсем контакт – что тогда делать? Не потому ли она и в Москву-то намылилась? Можно представить, что возомнил о себе этот парень, если все теряют из-за него голову! Ну да, внешне он привлекателен, что-то такое в нём есть, что-то притягивает…

Стоп. Ещё не хватало уподобиться этим нимфеткам! Завтра же она с этим покончит. Только надо поступить мудрее. Не хамить и не унижать – это его только больше заводит. А просто поговорить при свете дня, вежливо, спокойно, даже занудливо и скучно, как взрослый человек с юнцом. Тогда ему самому станет неинтересно, и он поймёт, какая между ними пропасть.

Приняв решение, Соня отправилась к себе. Как обычно, по вечерам, усадила на колени Бориса, задумчиво и немного нервно погладила его потёртую шкурку. Получается, он не соврал – Дима, действительно, не исчез и приносит всё новые неприятности. Только бы Нина Степановна не догадалась, к кому он приходил. А бедная Танечка? Она же просто искрилась от счастья! Ох, как это всё отвратительно выглядит… И Жене тоже нельзя рассказать. Хотя, возможно, ещё и придётся, смотря как повернётся дело. Она опомнилась: кстати, а почему Женя не позвонил сегодня – он ведь не на дежурстве?

– Сейчас позвонит, – усмехнулся Борис, решив, что вопрос адресован ему.

Соня несколько секунд глядела на него с недоумением. А потом раздался звонок. В дверь.

* * *

Анька выползла в коридор, лицо у неё было заплаканным. Увидела Женю, поздоровалась и снова скрылась у себя. А через пятнадцать минут вышла, сообщила, что идёт гулять с Костиком, и была такова.

Соня позвала Женю ужинать. Тот с удовольствием согласился, и она быстро накрыла на стол.

Женя даже ел как-то приятно, по-мужски, по-военному, строго отмеренными порциями, с аппетитом, думая о чём-то своём, но не забывая благодарить и хвалить приготовленное. Правда, в конце ужина поднял на неё глаза и произнёс с недоумением:

– А что ты так на меня смотришь?

Соня, действительно, задумалась и не успела отвести от него изучающий взгляд.

– Что-то случилось? – проницательно спросил Женя.

– Всё в порядке, – соврала она.

Он прищурился, но ничего не сказал. Они пошли в комнату и уселись перед телевизором. Соня заволновалась, лихорадочно соображая, как ей быть, чтобы… Женя наверняка очень устал, у него полно собственных забот и проблем. Но ведь эти заботы должны теперь стать их общими.

– Расскажи мне про свою работу, – внезапно попросила она.

– Про работу? – пожал плечами он. – Про работу не могу, детка, прости, ты же знаешь.

– Ну, я же не про это. А просто – какие там люди, какие у тебя с ними отношения…

– Разные люди, Сонь. Всякие встречаются.

– Устал, наверное, да?

– Немножко… но… я соскучился… – и он притянул её к себе, решив, что пора.

У Сони задрожали коленки от ожидания и беспокойства. Она очень хотела почувствовать что-то такое… и со страхом ждала – сможет, не сможет? Женя уже раздевал её – опытными, отработанными движениями. Нет, это слишком быстро, ей надо понять…

– Подожди… – попросила она. – Или… можно?

Женя был приятно удивлен – Соня сама принялась расстёгивать ему рубашку, потом взялась за брюки… Она разглядывала его, в первый раз так откровенно, решив, что нельзя стесняться, стеснение всё испортит. У него была прекрасная, мощная, очень крепкая фигура. И мышцы, и бедра… Не то, что у этого сопляка! Тьфу ты, к чему вообще эти сравнения? Таким мужчиной, как Женя, можно только гордиться. И она будет гордиться.

Но что делать дальше, она не знала. Процесс как-то остановился. Видимо, Женя ждал от неё чего-то определённого, но, поняв, что продолжения не последует, спокойно начал сам. Аккуратно переместил её на диван, методично, можно сказать, профессионально, как он делал всё в своей жизни, отработал прелюдию и, невзирая на отсутствие какой-либо реакции, приступил к основному процессу.

На сердце упала тяжесть – Соня уже поняла, что ничего не получится. Тело, едва начав испытывать притяжение, снова отказывалось чего-то желать. Всё шло от головы – это она создавала препятствие, мешала, переключала внимание. Соня пыталась вызвать у себя тот самый приступ чувственности, ей хотелось, чтобы Женя разбудил в ней те же ощущения, что родились у неё под напором злосчастного Димы. Ей очень нравился Женя, она хотела, старалась, но… Чего-то не произошло, чего-то не доставало.

Раньше она думала, что им с Женей не хватает родства тел, рождённого душевной близостью – спустя несколько месяцев знакомства они всё ещё оставались чужими. Но какая душевная близость могла возникнуть у неё с каким-то паршивым Димой, которого она видела первый раз в жизни?

Как вообще случается у людей переход к физическому желанию? Должен он быть резким, неожиданным, вопреки всякой логике, или всё происходит постепенно, вырастая из глубокого чувства? Может, у всех по-разному? А что же у них с Женей? Откуда взялась эта обыденность, словно они женаты лет двадцать и привычно выполняют супружеский долг?

И почему это совсем не заботит его, почему он молчит, почему не возмутится? Он же всё видит – не может не видеть!

– Женя, подожди, – резко произнесла она.

Сегодня или никогда, но она должна пробить эту стену молчания. Соня уставилась на него. Возможно, она сейчас всё погубит. Но если она ничего не сделает… Тогда то, что не успело родиться, можно считать уже умершим.

– Что, детка?

– Подожди. – Соня высвободилась и села. – Нам надо узнать друг друга, лучше, иначе… по-другому, понимаешь?

– Конечно, – спокойно согласился Женя, послушно останавливаясь. – Давай по-другому. Ты как хочешь? Так?

Он перевернулся на спину и потянул её на себя. Но она перекатилась через него и встала, потянув за собой простыню.

– Нет. Ты не понял. Давай сначала поговорим.

– Давай, – чуть удивлённо, но всё так же спокойно ответил он.

– Сколько тебе лет?

– Ты разве не знаешь?

– Нет. Ты не говорил.

– Тридцать восемь. А что?

– От чего умерла твоя мама? Как это было, когда?

– Почему ты спрашиваешь? – чуть приподнял брови он.

Она несла бред, но Женя сохранял железное спокойствие. Соня почувствовала к нему настоящее уважение, а себя ощутила полной дурой. Ну и пусть, дура так дура.

– Это очень важно. Почему ты мне про неё не рассказывал?

– Наверное, не было повода. А ещё что ты хочешь узнать?

– Ещё? – она выискивала тему из числа запрещённых, даже не заметив, что он так и не ответил. – Ещё про твою жену… Я ничего не знаю про твою жену.

– Сонь… Не порть мне вечер, пожалуйста, детка.

– Ты мне не доверяешь? Не хочешь пускать в свою жизнь, держишь на расстоянии, да?

– Глупости, – он качнул головой. – Я всё тебе расскажу, но не сейчас же?

– А я хочу поговорить с тобой, прямо сейчас.

– О’кей. Тогда давай лучше про тебя, это куда приятней.

– И ты будешь честным со мной?

– Разумеется.

– Хорошо. Тогда скажи… ты меня любишь?

Вопрос был идиотским. Ещё несколько дней назад она всё прекрасно понимала и принимала ситуацию такой, как есть. Но если Соня решалась и вылезала из своей раковины, она уже не могла оставаться в рамках приличий, ей требовалось добраться до сути, любой ценой. Она даже готова была сейчас на полный разрыв.

Женя приподнялся на локте, внимательно изучая её. Забавно, что он так долго не отвечает, словно его застигли врасплох. Правду сказать боится, а соврать не готов.

– Люблю, – наконец, произнёс он.

– Это тебя на работе научили? Всегда говорить то, что положено, а не то, что думаешь.

– А почему ты считаешь, что я так не думаю? – снова прищурился Женя. – И что же я думаю, по-твоему?

– Ты думаешь – глупая женщина, чушь городит, какая может быть любовь – с бухты-барахты, нас ведь познакомили в целях брака. Она не красавица, но меня устраивает, всё-таки вторая жена, один раз обжёгся, а эта – сразу видно, не убежит. Надо наладить быт, родить детей. А если… если приспичит, заведу интрижку на стороне.

– Я вот это должен сказать? – вместо обиды в глазах у Жени заплясали лукавые искорки, но она видела – профи есть профи, он напряжённо размышляет, что бы всё это значило.

– Да.

– Но я думаю совсем не так, – усмехнулся он, встал, не прикрываясь, как был, обнажённый, подошёл к ней и дотронулся до плеча, словно успокаивая истеричку. – Я думаю, какая ты милая, тонкая, умная, хрупкая девушка, как хорошо, что нас познакомили, нам будет очень хорошо вместе…

– Тогда почему ты никогда этого не говорил?

Упрёк был нечестным – Соня сама никогда ни о чём таком с ним не говорила, более того – делала всё, чтобы не допустить подобных бесед.

– Мне казалось, между нами всё ясно.

– С чего бы вдруг?

– Да ты ведь как ёжик – сама выставила иголки, а теперь просишь погладить? – проницательно заметил он. – Ты пойми, я ведь не любитель разводить лирику, мне казалось, ты тоже ценишь не слова, а отношение. Но если тебе это надо… Я постараюсь.

– Не в этом дело. Когда есть отношения, слова не нужны. Но я не знаю твоего отношения, я его не чувствую…

– Не чувствуешь? – помрачнел Женя. – Жаль… По-моему, я делаю всё, чтобы ты поняла…

– Да, да, – нетерпеливо отмахнулась Соня, – ты делаешь всё, что надо… Но вот тебе – тебе самому… Тебе хорошо со мной?

Это был почти научный интерес, без всяких эмоций с её стороны. Ей надо было не обидеться или обрадоваться, а – понять.

– Вполне.

Это «вполне» покоробило её, лучше бы он сказал «плохо», чем это «вполне». Впрочем, что он может сказать, видя её холодность? Разве только обидеть. Но зачем, зачем тогда терпит? Почему притворяется, что всё в порядке?

– А ты… считаешь меня красивой? – продолжала эксперимент Соня.

– Я считаю тебя интересной. И ты мне очень нравишься.

– Спасибо… – с облегчением выдохнула Соня.

– За что? Это правда, а не комплимент.

– Я знаю! Не за это. А что не соврал.

В лице его что-то изменилось. Из-под маски выдержанного мужчины, не обращающего внимания на женские капризы, мелькнуло и пропало странное выражение – то ли тревога, то ли неуверенность. Казалось, он хотел что-то сказать, но сдержался. Соня молчала, внимательно вглядываясь в него, но взгляд у него снова стал лукавым, а тон шутливым.

– Значит, у меня есть шанс? Что ты мне поверишь? – он прижал её к себе, явно считая вопрос решённым и намереваясь продолжить прерванное.

Но Соня едва заметным движением отодвинулась. Тогда на его гладком, обычно неподвижном лбу появилась чуть заметная морщинка.

– А… – он помедлил, – тебе со мной… как?

– Пока никак… – выпалила Соня и осеклась, увидев его оскорблённый взгляд.

– Нет, я не про это, – тут же поправилась она, откровенно кивнув на диван. – Тут не твоя вина. Просто между нами ничего не происходит. Мы как были чужими, так и остались.

– Это неправда, – Женя снова привлек её. – К тебе трудно пробиться, да и некогда мне было, работа такая… Но я уверен, мы станем ближе. Просто у тебя случилось горе. Ты отойдёшь, и всё будет иначе. Я ведь всё понимаю, почему ты как замороженная… Кончится траур, поженимся, съездим в Египет. Только ты и я… И моя Снегурочка сразу растает, да?

Соня почувствовала угрызение совести. Оказывается, он просто щадит её чувства, не желает мучить упрёками, хотя сам мог бы обвинить в равнодушии, причем справедливо. Ведь это она, она первая отгородилась от него, спряталась за своё горе, демонстрирует, что ни в ком не нуждается. Она виновато ткнулась ему в плечо. Женя тут же прижал её и стал ласково, утешающе гладить по спине. Какой он всё-таки хороший… Всё понимает. Не поддается на её провокации.

Он уже целовал её – вкрадчиво, очень сладко.

– Ты просто говори мне, что хочешь и как – ладно? – прошептал он ей на ухо. – Я ведь боялся тебя кантовать, пока ты… Ты сама, ладно? Если тебе чего хочется, скажи – не стесняйся, о’кей?

«Откуда я могу знать, что хочу?» – подумала Соня. Разговор принёс и облегченье, и раздражение одновременно. Женя не против сближения, это она сама виновата в их отчуждённости. Теперь, когда оба хотят всё изменить, у них обязательно получится. Правда, Соня осталась уверенной, что он о чём-то умалчивает, и это нечто, касающееся её самой. Но в этом нет ничего странного. Он просто интроверт, а разве она – другая? Разве она пустила его в свою душу, разоткровенничалась? Это не бывает вот так – с полуслова, это ещё надо заслужить, тут главное, что их стремленье – взаимно.

Да и вообще – разве могут люди всё понимать и принимать друг в друге? Каждый человек одинок во вселенной. Соня обречённо подалась к нему, стараясь, если не испытать, то хотя бы продемонстрировать ответную нежность. Как ни странно, это оказалось совсем не трудно – Соня действительно была сейчас ему благодарна и с удивлением поняла, что и её тело оказалось готово благодарить.

Женя потянул её обратно на диван. Что-то переменилось – причем в них обоих. Сломав стену молчания, Соня могла теперь, повинуясь искреннему порыву, идти Жене навстречу. Он тоже стал действовать иначе – не столь механически, как вначале. Он двигался медленно, продуманно, словно намеренно останавливая себя, подбираясь к чему-то тайному, хрупкому, нащупывая, пробуя её реакцию. И вдруг перестал сдерживаться, стал резок, необуздан, впервые на Сониной памяти потеряв над собой контроль. Он даже сделал ей больно, придавив руку, и не заметил этого. И Соня почувствовала – кажется, вот оно, наконец-то, то самое, чего она так ждала! Голова отключилась сама, и Соня, не осознавая, что делает, отвечала ему на каждое движение.

Поняв, что происходит, Женя ещё больше завёлся, уже не сдерживая эмоций, казалось, он находится на самом пределе. Соня больше ни о чём не думала – только её тело желало, рвалось, билось в унисон с другим, сильнее, быстрее… нестерпимее… и вдруг, в единый момент, неожиданно, завершило своё желание. Её словно выбросило ввысь, она на секунду отключилась, выпала из пространства в иное измерение, замерла, умерла на вдохе и… снова вернулась на землю, ощущая полную тишину в мире и наслаждение от пустоты внутри себя.

На такое она и не надеялась – вот так, сразу. Она была настолько потрясена, что даже не поняла, как среагировал Женя – после кульминации он несколько секунд не шевелился, всё ещё сжимая Соню в объятьях и уткнувшись лицом в подушку. Потом быстро встал, почему-то не поцеловал, как обычно, и, ничего не сказав, даже не взглянув, ушёл в ванную. Его долго не было, но Соня об этом не думала. Она прислушивалась к себе. Что между ними произошло? Наверное, она его всё-таки любит, раз смогла – так… по-настоящему. Или это необязательно – любовь? Как это понять? Получила ли она то, что хотела?

«Да, всё было замечательно», – ответила она себе. Она испытала то, чего так ждала, с той самой ночи на даче, полный спектр желаний, физическое удовольствие, моральное удовлетворение. И будет теперь испытывать это регулярно. Оказывается, люди правы: это действительно придаёт жизни новые краски. Сильные краски. Ненадолго, но придаёт, обещая повториться – ещё и ещё. Барьера больше нет. Женя – идеальный любовник, мечта любой женщины. Наверняка этот парень, Дима, не идёт с ним ни в какое сравнение.

Ну вот, опять! Какой ещё Дима? Снова – та же картинка перед глазами… пьяный мальчишка на полу, в трусах, дрожит от холода… Что-то ёкнуло, оборвалось у неё в душе. И уже от страха – что это было? – сжалось сердце. Нет, чепуха! Бред воображения. Завтра она увидит его в реальности, припомнит, какой он противный и наглый, забудет дурные сны и испытает только злость и презрение.

Вернулся Женя – спокойный, довольный, как будто такой же, как и всегда. Заразительно зевнул – ещё бы, весь день работал, а на часах – половина второго. Он словно и не удивился её открытиям – для него всё было само собой разумеющимся. Наверное, вспомнил, что забыл поблагодарить, особенно нежно поцеловал и произнёс ласково:

– Я же тебе говорил… Теперь у нас всё будет хорошо, да, детка?

Он лёг поверх одеяла, раскинулся – жарко, и сразу закрыл глаза. Соня в свою очередь ушла в душ, потом посидела на кухне, выпила чашечку кофе. Вернулась, легла рядом, тоже на спину, и уставилась в темноту, продолжая перемалывать в голове происшедшее. Сегодня они с Женей, несомненно, стали намного ближе. И физически, и душевно. Просто преодолели целую пропасть. Дальше будет ещё лучше, он прав.

Соня пыталась убедить себя в том, что теперь-то она счастлива. Но что-то едва уловимое уплывало сквозь пальцы, так и не попавшись в руки. Она тревожно вглядывалась в чёрный квадрат потолка, пытаясь понять, в чём дело. Если что-то опять не в порядке, то только с ней. Женя заботится о ней, доставляет такую радость, а она… Она только принимает, только берёт, только требует. Она повернула голову и посмотрела на него. Что значит любить? Хочет ли она поцеловать его, пожалеть, хочет, чтобы он навсегда остался рядом? Ответ так и не пришёл. Женя по-прежнему ей очень приятен, как он там выразился – «вполне». И она по-прежнему знает, что может быть и одна, и не будет страдать у окна в ожидании, как Мара, или плакать, вот как сейчас Анька. Или – будет? Как узнать это заранее?

Говорят, есть люди, которым попросту не дано любить. Атрофированы гены, отвечающие за это чувство. Нет, лучше сказать, имеют иммунитет к этой напасти. Неужели Соня как раз из таких? Анька сегодня назвала её эгоисткой и была права. Она и раньше всегда говорила: «Кроме твоего облезлого лиса, тебе никто не нужен!» Быть с кем-то, любить кого-то – значит жить для него. Сможет ли она это и… хочет ли? Ведь без этого их связь станет хромать на одну ногу. Или, если Женя тоже не любит, инвалид их совсем безногий? Странно, но Соню больше не интересовало, как он к ней относится, даром допрашивала его только что. Ей хотелось разобраться только в себе. Вот если бы она любила, её волновала бы взаимность, мало того – Соня сразу бы всё поняла. Так же, как Анька понимает, что Дима её не любит. Как понимала Мара про Вову…

Да, Мара. Она умела любить. И Анька умеет. И даже Вова – любит же он сейчас, как дурак, свою гениальную художницу с её манией величия! Неужели Соня ущербнее Вовы? Неужели она не сможет отдать себя другому человеку? Не потому отдать, что так надо – так она, видимо, сможет, если постараться. А – испытать то самое, мучительное, болезненное, никогда не удовлетворённое до конца… То, что, придётся признаться, так и не получается пока испытывать к Жене.

Что входит в формулу любви? Душевная близость, физическое притяжение – всё это главные составляющие, без них ничего не получится, но и эти слагаемые не являются, как говорят математики, единственными и достаточными. Должно быть что-то ещё – на каком-то другом, иррациональном уровне.

Ну почему, почему, думая об этом, она вновь и вновь вспоминает тёмную тень за бетонным забором? Загадочное чужое желание, тёмная, скрытая сила, смертельная жажда обладания – всё это по-прежнему оставалось ей непонятным, непознанным, недоступным.

Но ведь Соня не виновата, что она такая. Если её и должна мучить совесть, то только в связи с её верой, что настоящий брак должен быть освящён в таинстве венчания. Увы, так уж вышло… не всё в жизни поддаётся программированию, не всё получается так, как правильно. Но и потом у неё почему-то не нашлось ни времени, ни сил объяснить Жене про свои убеждения… хотя эта вина до сих пор камнем лежит у неё на душе. А сейчас – нет и желания. Она видит, как далека от него эта тема, поэтому и не спешит ничего ему навязывать, хотя – чем дальше в лес, тем больше дров. Но ведь они всё равно скоро поженятся, теперь это не подлежит никакому сомнению. Или… подлежит? В какой момент оказалось, что всё решено? Она ведь ничего ещё не решала… и не решила.

Как это – не решила? Соня легла на живот и заворочалась, пытаясь устроиться на подушке. Теперь уже по-любому надо, никуда не денешься. Что сделано, то сделано. Или – можно ещё передумать? Нарушить все правила, пусть будет её виной… Ведь должна же она всё-таки любить… если, конечно, сумеет.

– Не спишь? – сонно проворчал Женя, повернулся на бок и обхватил её одной рукой.

Да нет, что за глупости она тут навыдумывала! Ей даже стало плохо от мысли, что надо что-то ещё решать, когда всё уже определено. Никого лучшего в её жизни не случится, всё будет у них хорошо, надо немедленно забыть все эти выдумки, вспомнить Мару, её завещание. Это всё дурацкая привычка к одиночеству, к отгороженному мирку, к своему кокону. Женя – как раз единственный, кого можно туда пустить без угрозы разрушения. Он не натопчет и займёт ровно столько места, сколько она позволит. Если вообще захочет входить.

И для её веры и убеждений Женя тоже оставит пространство, а большего ей от него и не надо. Кстати, насчет религии он высказался при ней единственный раз – когда впервые пришёл в гости. Окинул взглядом Сонин уголок, обернулся к книжной полке – там рядком стояли книги Александра Меня. Достал одну, пролистал и сказал: «Удивительный фенотип… Еврей, исповедующий христианство. Странный случай, да?» Сказал без ехидства, без какого-либо подтекста, просто мысли вслух. Но Соня сразу же внутренне сжалась и произнесла резко: «Да, очень странный. Взять хотя бы апостола Петра, или Павла… Евреи, исповедующие христианство. Все до сих пор удивляются». Женя только глянул на неё, как обычно, спокойно и приветливо – он никогда не поддавался на её повышенный тон, не заводился в ответ на высказывания, с которыми не соглашался. Поставил книжку на место и перевёл разговор.

…Нет, всё-таки Соня виновна, и дело не только в вере. В сегодняшнем удовольствии было что-то нечестное – по отношению к Жене. То, что происходило между ними раньше, когда она ничего не чувствовала и не желала, а только уступала его потребностям, казалось теперь более оправданным, чем удовольствие ради удовольствия, ублажение своего тела с помощью чужого, полёт вместе с мужчиной, которого ещё не любишь, какой-то обман, кража, бездушное действо сродни чревоугодию.

Но ведь Жене сегодня было лучше, чем когда-либо… кажется. Она даже не придала значения, что он чем-то расстроен. Близкий человек захотел бы понять и спросить. А ей… ей не хочется. Желание выспрашивать прошло, как ни бывало.

Соня приподняла голову, чтобы увидеть на столике Бориса – сегодня она не успела посадить его лицом к окну. Тот жалостливо склонил морду – хотя бы не осуждает…

– Ну, и чего мне, по-твоему, не хватает? Любовь – это ведь не обязательно сходить с ума, правда? – беззвучно спросила его Соня (он умел слышать и так).

– Ну и чего же тебе не хватает, дурочка? – грустно повторил Борис.

Дурацкая привычка – притворяться, что не понимает, отвечать вопросом на вопрос.

– Наверное… страсти? Я не испытываю к нему страстного чувства… но любовь ведь бывает разная, правда?

Лис покачал головой.

– Страсти? Нет, не страсти… Страха. Ты не боишься потерять Женю, можешь быть с ним, а можешь и без него.

– Да, могу. Но с ним ведь лучше… Я же признаю, что лучше! Раньше я вообще ни с кем не могла, а с ним… И вообще, может, я никогда не смогу любить, так что ж теперь? – затараторила, если так можно выразиться, когда говоришь мысленно, Соня. – Или… я не знаю… не знаю! Что же теперь делать, что же?.. Нельзя же его обманывать!

– Не психуй, – твёрдо сказал Борис, – пойми: это хорошо, а не плохо. Можно сказать, тебе повезло. Вспомни Мару, как она страдала. Этот смертный страх, эта страшная болезнь – кому они нужны? Чудненько ты без всего этого обойдешься! Многие, многие обходятся. Не надо, не надо… не зови, не накликай… ну, пожалуйста…

Соня даже испугалась его молящего взгляда. Борис чаще отшучивался или спорил, но никогда так не умолял. Она резко повернулась на бок. Женя крепким, надёжным захватом обнял её, полностью вписав в свою позу, прижал к себе. Ты прав, Борис. Всё и так в порядке. Не надо накликать беду, не надо, не надо…

* * *

Утром они с Женей собирались на работу вместе. Анька, разумеется, ещё спала – она заявилась домой далеко за полночь – впрочем, как и обычно в последнее время. Соня услышала, как хлопнула дверь, и лишь тогда позволила себе заснуть. А сейчас она только заглянула к сестре в комнату и постояла с минуту, вглядываясь в её такое наивное, совсем детское во сне лицо, словно проверяла на глаз температуру у больного ребёнка – полегчало, не полегчало, и можно ли спокойно уйти.

Разговор с Женей с утра не заладился. То ли каждый думал о своём, то ли оба испытывали неловкость от того, что произошло. Странное дело – до этого целый месяц выхолощенной любви не вызывал между ними никакого смущения. Соня твёрдо решила вчера, что всё у них идёт так, как надо. Что станет теперь вести себя с ним так, как положено с любимым мужчиной: ласково, по-женски мягко, тепло и искренне. И вот – уже снова готова спрятаться в свою раковину. Незаметно поглядывая на Женю, на его спину, плечи, движения рук, Соня вспоминала эту ночь. Она и хотела бы повторения, и… Как это часто бывает после чего-то слишком яркого и долгожданного, испытывала противоестественное желание запомнить, ощутить в полной мере и… не повторять. Вернуться в будни и не жить каждый день на острие ножа – даже если это острие удовольствия.

В подъезде, в темноте грязной клетушки, Женя почему-то остановился, и Соня вновь почувствовала исходящее от него напряжение или тревогу.

– Сегодня я на смене, – сказал он.

Когда он дежурил допоздна, то частенько ночевал на службе.

– Останешься на работе?

Одной из традиций их отношений стало постоянное перезванивание с вопросами, кто во сколько пришёл домой или когда заканчивает работу – словно это псевдобеспокойство заменяло совместное проживание.

– Не знаю.

Он помолчал. И вдруг произнёс полувопросительно:

– Я приду?

Сердце у неё заколотилось чаще. Она сама не понимала, чего хочет. Жене явно понравилась сегодняшняя ночь, он собирается продолжить в том же духе. И это правильно, так и должно быть. А разве она не желает того же?

– Конечно. Я буду ждать, – торопливо произнесла Соня.

И всё-таки на какую-то долю секунды опоздала, поняла, что дала маху, показав ему, что сомневается.

– Тогда до вечера, – коротко сказал он, наклонился и коснулся губами её губ.

И в этом жесте ей померещилось ожидание или вопрос. Встречное движение, Соня чувствовала, вызвало бы страстный поцелуй. Но она снова растерялась, не сориентировалась, и он отпустил её, вышел из подъезда, махнул на прощанье рукой и скрылся в утренней темноте.

* * *

Соня не знала, в курсе ли кто в детском саду про вчерашнее происшествие. Она избегала всяческих разговоров и очень надеялась, что Танечку вечером на прогулке не встретит – та работала в первую смену.

С утра они ни разу не столкнулись – гулять вторая младшая группа не вышла, было прохладно и сыро. Зато, к ужасу Сони, Танечка заявилась к ней в тихий час: возбуждённая, вся на иголках, она объявила, что поменялась сменами с Людмилой Алексеевной. Соня сделала вид, что занята, и Танечка, поторчав немного, убежала вниз.

К концу дня Соня молилась только о том, чтобы её детей забрали раньше, чем Танечкиных, иначе девушка наверняка её дождётся – она несколько раз повторила, что боится выходить одна и не знает, как быть, если неизвестный ухажер вновь объявится.

Казалось, высшие силы сегодня были за Соню. Вадика утром не привели – его оставляли дома из-за каждого чиха, а Настю мама взяла сразу же после полдника. На прогулку Соня второй раз не пошла, благо полил мелкий, но противный, холодный дождь, и всех детей забрали прямо из группы. Так что без пятнадцати шесть она, почти крадучись, прошла по первому этажу и вышла не через боковую, а через центральную дверь, чтобы не встретить Танечку.

Раскрыла зонтик, и, перешагивая через лужи, ёжась, двинулась к воротам, в надежде, что Димы сегодня не будет.

Но он был здесь.

Стоял почти у самой калитки, без зонта, без головного убора, даже не в куртке, а в тонком плащике. Соня невольно оглянулась на будку охранника – тот прятался от дождя, и, наверное, ничего не видел. Она пыталась вспомнить вчерашний настрой, призывала на помощь мысли о ночи с Женей, искала колкие слова, но…

Головой Соня всё понимала, однако сделать с собой ничего не могла – тело не слушалось. Сердце ухнуло куда-то вниз, ноги отказывались идти дальше, а руки затряслись от волнения. Проклиная свою реакцию, Соня заставила себя двинуться вперёд, уставившись под ноги – якобы, чтобы не наступить в лужу.

Парень сделал неловкий шаг ей навстречу, но она прибавила темп – теперь её подгонял необъяснимый страх. Дима не успел пересечь ей дорогу, как, видимо, собирался, а подошёл, догоняя, сбоку.

– Привет…

Голос его прозвучал глухо – и вызывающе, и почти вопросительно.

Она сделала вид, что не слышит, и не остановилась. Он невольно пошёл рядом. Оба молчали, и это казалось так глупо, так странно. Куда девались его развязность, нахальный тон, напыщенность, гонор? Наглость наверняка была свойственна Диме по жизни, а не только, когда он пьян. Но сейчас он не мог произнести даже слова.

Они вошли в тёмный, неосвещённый проулок, и Соня выдохнула про себя с облегчением: здесь никто из знакомых не увидит.

– Ты меня узнала? – выдавил он, наконец.

И попался. Соня замедлила шаг и глянула на него, словно только заметила.

– Кажется, ты из Анькиной группы? Лёша, да? – она старалась говорить недоумевающе-рассеянным голосом. – Ой, нет, вроде – Дима?

– Я… Я говорил, что найду тебя… вот и…

Парень совсем потерялся – эта неуклюжая фраза явно была заготовкой, но не подходила ни к содержанию, ни к тону разговора. Правда, и Соня ожидала от него другого и не знала, как себя вести. У неё не находилось повода произносить едкие реплики или нравоучительные фразы. Даже послать – не пошлёшь, вроде как он и не пристаёт, и не наглеет, и не делает непристойных предложений. И вообще, он весь вымок, так и хочется поднять зонтик над его головой, хотя она и выше Сониной сантиметров на двадцать.

– Извини, я спешу, – сказала она и сама поморщилась – всё шло не так. – Танечка ещё на работе, ты ведь её ждёшь?

– Танечка? – удивился Дима и вдруг усмехнулся: – А, эта детка с оленьими глазками?

Он сразу же напомнил ей прежнего самоуверенного юнца.

– Угу. Такая же детка, как ты.

– Я ждал тебя. И ты это знаешь… – голос его стал, наконец, решительным. – Нам надо поговорить.

Они уже подошли к переезду, на котором ярко горел фонарь. Сбылись Сонины опасения: семафор только что переключился на красный, и они встали на самом видном месте, возле закрытого шлагбаума. Вдали уже показались огни электрички, послышался длинный гудок.

Дима повернулся и торопливо, но как-то смущённо схватился за Сонин зонтик, чуть повыше её замёрзшей руки.

– Я оставил за почтой джип. Давай поедем куда-нибудь. В ресторан или в клуб.

– Мне некогда, я спешу, – повторила она свою дурацкую фразу.

Да что же это такое… Почему у неё не получается просто отшить его – быстро и метко?

Поезд, громыхая, летел мимо – не электричка, а товарняк, с бесконечными вагонами – круглыми или полыми, разноцветными, как детские формочки; и казалось, конца и края ему не будет.

Рука Димы сползла по рукоятке зонта, накрыв Сонину руку.

– Ты совсем ледяная, – сказал он и слегка сжал ей пальцы.

Несмотря на то, что он сильно промок, ладонь у него оказалась горячей. Кисть его руки, тонкая и сильная одновременно, полностью охватила зажатый кулачок Сони. В ту же секунду она очнулась, выдернула зонт и отчеканила, перекрикивая грохот колёс:

– Так. Давай – раз и навсегда. Никуда я с тобой не поеду. Мне нужно домой. Разговаривать нам не о чём. И не смей больше приходить – не хватало мне проблем на работе!

Она впервые за всё время подняла на него глаза. Лучше бы она этого не делала. Это был и тот Дима, какого она себе рисовала, готовясь к разговору, и совсем, совсем другой…

«Ты совсем ледяная, – сказал он.»

Нервный, взволнованный, он хмурился, глядя на неё исподлобья. У него были тёмные, глубокие и живые глаза человека, который привык напряжённо думать. Сейчас они казались полными страдания и затаённой надежды. Никогда раньше Соня не видела у мужчин таких глаз. Она привыкла к непроницаемому, уверенному взгляду Жени. Дима смотрел откровенно, полностью раскрываясь перед ней, и одновременно без всякого спроса проникая к ней в душу.

– Я отвезу тебя! Пожалуйста, всего пару слов. Пару слов, прошу тебя…

Она скорее догадалась по его губам, чем услышала. Поезд, наконец, проехал, и шлагбаум медленно пополз вверх. Соня поспешно отвела взгляд: она не понимала, как это может быть: тот парень – тогда, на даче, с его нахрапом и пьяным хамством, и этот интеллигентный, рефлексирующий мужчина с умоляющим лицом… Да, мужчина. Она и хотела, и не могла сейчас воспринимать его Анькиным ровесником.

Да нет, это просто темнота и её дурацкие сны – не бывает подобных метаморфоз. Надо взять себя в руки, не сходить с ума.

– Мне тут три минуты ходьбы. И дома ждёт муж. Пропусти… Пропусти немедленно!

Он действительно загородил ей дорогу – теперь у него был вид человека обречённого и готового на всё.

– Он тебе не муж, – жёстко произнёс парень. – И никогда им не будет. Я всё про него узнал. Первая жена от него сбежала – знаешь, к кому?

– Ты как старая бабка! – разозлилась Соня. – Все сплетни собрал?

– Ты его не любишь.

– Люблю. Дима, умоляю – не устраивай мне… Ну, зачем, на кой тебе это надо? Ну что ты, как идиот, торчишь у забора, людей пугаешь? У тебя есть Катя, у тебя есть… всё у тебя есть. Курам на смех – я старше тебя на восемь лет, я живу другой жизнью, ты ничего про меня не знаешь. А я – вообще – ничего – не хочу – про тебя – знать! Оставь ты меня в покое!

Это было ужасно… Устроить такую истерику, вместо того, чтобы спокойно, доброжелательно отшить зарвавшегося сосунка! Это был проигрыш, настоящий проигрыш. Ледяной взгляд, равнодушный голос – вот что заставило бы его отступить. Но теперь, Соня видела, он не уйдёт. Она попыталась оттолкнуть его – но сейчас он не был пьян и крепко стоял на ногах, мало того, схватил её за руку, удерживая.

На той стороне переезда показались две женщины. Соня дёрнулась и уронила зонтик – он упал и покатился по насыпи. Дима невольно перевел туда взгляд и наклонился в попытке его подхватить. Воспользовавшись моментом, Соня рванула вперёд, буквально перебежала через рельсы, и полушагом-полубегом, чтобы не привлекать внимания, рванула в сторону дома – благо что рядом.

Дождь затекал ей за воротник, но Соня шла теперь быстро и ровно, не оглядываясь. Она задыхалась от дикого сердцебиения, но старалась не обращать на это внимания и не снижать скорости. Дима нагнал её на углу, с нераскрытым зонтом в руках. Но не подошёл, а только молча двинулся следом, отставая на пару шагов. Она остановилась у подъезда, понимая, что привела его к самому дому; спряталась под козырёк – от дождя и любопытных соседских окон, и схватилась за холодную ручку двери, пытаясь сделать вдох.

– Ты что? – испугался Дима.

Он наклонился, пытаясь поймать её взгляд. Соня знала, что смотреть нельзя, но не удержалась, повернулась к нему. С головы парня ручьём стекала вода – наверное, теперь промочит дорогущие сиденья в джипе. Соня усмехнулась – из-за кого она так завелась? Какая чепуха, надо срочно поставить его на место!

– Мальчик… говорю тебе в последний раз. Увижу тебя ещё раз – позову мужа. И вообще… он теперь будет меня встречать, – она выхватила у Димы зонтик.

– Пусть. Я его не боюсь!

– Послушай… Езжай-ка себе в ресторан, отдохни, приведи в порядок мозги. А то у тебя что-то крыша поехала… не туда…

– Крыша поехала, – эхом повторил Дима. – Не называй меня мальчиком, слышишь?

– Ну а как же тебя называть? – Соня беспокойно оглядывалась.

Хорошо, что дождь заставил людей попрятаться по домам, а то на скамеечке сидели бы сейчас постоянные зрители – бабульки из всех трёх подъездов. Надо быстрей уходить отсюда! Но что-то её не пускало.

– Ты думаешь, я такой мажор, да? Я работаю… С третьего курса. Сам, между прочим, и в институт поступил, и на работу устроился. Ты же ничего обо мне не знаешь!

– Может, ты и машину сам купил? Пока в школе учился, подрабатывал почтальоном, да? – она не удержалась от презрительной гримасы.

– Машину не сам, – вскинул голову Дима. – Ладно, всё. Машины больше не будет. Завтра верну отцу.

Это заявление отдавало таким ребячеством, что Соне стало и смешно, и жалко его одновременно. Она уже пришла в себя, образ Димы восстановился, парень снова разговаривал на своём прежнем – дачном языке. А смотреть ему в глаза вовсе не обязательно. Она заставила себя представить Женю – его спокойный, такой мужественный взгляд, надёжные руки, серьёзный голос.

– Не валяй дурака. Ты всё понял… Отойди, я не могу открыть… Отойди, слышишь, я очень устала… на работе, теперь ты тут!..

Соня решительно рванула на себя дверь, но открыть её полностью, пока Дима стоял на крыльце, не получалось.

– Дай мне свой телефон, – потребовал он.

– Счас, разбежался, – Соня изо всех сил дёрнула ручку, и ему пришлось сделать шаг назад.

– Тогда я снова приду завтра в садик.

– Даже не думай! Увижу – позову охрану!

– Ага, давай… Нина Степановна – ещё моей воспитательницей была. Мы с ней мило поговорим.

– Только попробуй! Только попробуй ей что-нибудь вякни! – испугалась Соня.

– Дай телефон!

– Нет!

Она вбежала в подъезд, опасаясь, что Дима пойдёт за ней. Но он остался стоять внизу – видно, наглость его всё же имела пределы.

– Значит, найду сам! – крикнул он вслед, придержав дверь.

– Угу… ищи…

Соня уже вбежала на второй этаж и, пытаясь справиться с дыханием, чуть медленнее принялась подниматься на третий. Телефона у неё в доме отродясь не бывало. Ну, а мобильный – не в счёт, его можно попросту отключить.

Не успела она миновать последний пролёт, как на четвёртом этаже распахнулась дверь. На пороге стояла Анька.

* * *

Неужели смотрела в окно? И, наверное, слышала их в подъезде…

Не отвечая на робкое приветствие, Анька молча повернулась к сестре спиной и принялась куда-то собираться. Сначала иезуитски долго, тщательно красилась, потом подбирала косынку на шею и взяла, не спросясь, Сонину. И только когда натянула свои длинные сапоги гармошкой – любимая форма одежды под короткую юбку, Соня не выдержала.

– Ну и далеко намылилась? – спросила она небрежно, стараясь скрыть беспокойство.

– Не твоё дело, – отрезала сестра.

– Ань… Не надо, а? Над матерью измывалась, за меня принялась, да? Будешь шляться всю ночь, а я не спи? – Соня с ужасом слышала в своём голосе истеричные нотки Мары, но понятия не имела, как выйти из положения. – Вчера пришла в половине третьего. А сегодня во сколько?

– А ты мужиков позови. У тебя их теперь два, – Анька обернулась и вытаращила на неё полные ненависти глаза. – А я тоже пойду искать. Чем я хуже? Тебе можно, а мне нельзя?

– Аня… Ань, прекрати, пожалуйста… Послушай меня… Я ему всё сказала. Он больше не придёт. Ань, ты куда идёшь? На дискотеку? С Костиком или с Линкой?

– Всё ему сказала?! – истерично взвизгнула сестра. – Десять минут стояли – я засекла! Интересно, что же можно сказать за десять минут? «Пошёл вон» – триста раз?

– Каких ещё десять? – растерялась Соня. – Да он меня в подъезд не пускал, какие десять?

– Всё! Всё, хватит! Ничего! Не хочу! Знать!

– Аня!

– Двадцать три года «Аня»! А ты для него – старая, старая! Ему будет тридцать, а тебе тридцать восемь! Ему тридцать пять, а тебе… сорок три! Ему сорок два, а тебе – пятьдесят! – Анька как будто наносила хлёсткие удары ей по лицу – справа, слева… – Да он тебя бросит, как папа – маму! Забыла, да? Забыла? И будешь – одна! В морщинах, без зубов, без волос, толстая, никому не нужная! А он найдёт! Молодую! Красивую! Здоровую!

– Аня…

Соня прислонилась к стене и схватилась за голову.

– Аня, что ты несёшь…

– Действительно… Что я несу? Какие пятьдесят? Да он трахнет тебя два раза, и всё! А Женя тебя бросит! Я ему всё расскажу, всё!

Она сорвала с вешалки сумочку и, не оглядываясь, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью. Соня ещё несколько минут простояла, словно её приковали к стене. Потом с трудом оторвалась и отправилась на кухню. Не замечая, что делает, поставила на газ чайник. В голове творился полный сумбур. Ей хотелось реветь – неизвестно только, от чего… от всего сразу. От страха за Аньку, от обиды за её слова. От того, что спокойная, замкнутая, размеренная жизнь за несколько дней превратилась в сплошной кошмар, состоящий из впечатлений самого разного свойства, от того, что она ничего не понимала – что хочет, чему рада, чего боится. От мыслей про Женю, Диму, Танечку, Мару…

Но Соня не заревела. Она пыталась поймать какое-то равновесие, надежду, выход из положения. Вот самый простой вариант. Если снова появится Дима – она не будет с ним даже разговаривать, отошьёт раз и навсегда. Успокоит Аньку. И позовёт Женю жить с ними. Или уйдёт к нему… Нет, нет, лучше, он сюда… да неважно! Будут готовиться к свадьбе, всё вернётся в свое русло…

Кстати, Женя обещал сегодня прийти. Рука замерла над чайником. Соня не могла заставить себя думать, что хочет этого. Вот-вот раздастся звонок в дверь, и войдёт Женя. А она сейчас не в состоянии с ним говорить. И… не в состоянии снова быть с ним – так, как вчера. Ей придётся притворяться, а он сразу заметит. Или – не придётся? Или наоборот, хорошо, если он придёт – всё сразу встанет на свои места, она вспомнит, какой он замечательный, захочет, чтобы он её приласкал, успокоил… Они вместе решат, что делать с Анькой, только на него Соня и может сейчас положиться! Но ведь Жене нельзя ничего рассказать… Ни в коем случае нельзя.

Она не заметила, сколько просидела вот так на кухне, глядя на круглые, детские часики над столом. Стрелки вместо цифр показывали на смешные рожицы – грустные, сонные или весёлые. На цифре девять – озадаченная мордочка с круглыми от удивления глазками. На десятке – один глаз уже закрыт. На одиннадцати – почему-то снова улыбка. Соня опомнилась. Женя не шёл, и нужно было позвонить и узнать, придёт он или решил остаться на службе. Мобильник лежал прямо перед ней, но она не могла набрать номер.

Соня пошла в комнату, медленно разложила постель. Потом виновато, замирая от страха, перевела взгляд на Бориса. В полумраке комнаты не было видно его глаз. Это раньше, давно-давно, зелёная часть зрачка отливала перламутром.

– Я не собираюсь повторять ошибки матери! – строго сказала она ему. – Да это совсем не такой случай. Я уже с этим разобралась. Он больше не придёт.

– Позвони Жене, – приказал Борис.

– Завтра… – пролепетала Соня. – Я сейчас… я сейчас не смогу быть с ним собой.

– Дура, – рассердился лис, – немедленно звони.

Она схватила его и прижала к себе, не давая говорить. Просто сжимала в руках, и всё. А потом заревела. Всё-таки заревела…

 

Не до Бориса

Она вообще очень редко плакала, можно по пальцам пересчитать. Мать – тоже, хотя иногда случалось. Поджидая Аньку у окна поздно ночью, Мара представляла всякие ужасы, и нервы у неё не выдерживали. Но Соня ни разу не видела, чтобы она плакала от жалости к себе или обиды, хотя обид в её жизни было немало.

Вот и ещё одно противоречие Мары. При всей внешней эмоциональности и крикливости – по любому вопросу, будь то политика, выступление певицы или воспитание Аньки (Соню воспитывать было не нужно, но и с ней регулярно переругивались по какому-нибудь чепуховому поводу), никто и никогда не слыхал от матери ни единой жалобы. Ни на боль – физическую или душевную, ни на болезнь. Своими горестями она ни с кем не делилась, не из гордыни, а из твёрдого убеждения, что никому это не может быть интересно, что она недостойна навязываться людям, а все свои несчастья заслужила сама.

О том, что с ней происходило, могли рассказать только глаза. Соня нередко ловила себя на том, что боится минут затишья, когда мать тихонько сидит на кухне, не кричит по ерунде и не строит Аньку. В эти мгновенья смотреть Маре в глаза, если та случайно их поднимала, было невозможно. Тогда они с сестрой, не сговариваясь, старались вытащить мать обратно, вернуть во внешний мир, пусть даже ценой маленькой свары, отвлечь от чего-то внутри неё самой.

Ради удочерения Сони Маре пришлось вступить во взаимовыгодную сделку – незамужней женщине ребёнка по прежним законам не отдали бы, а тут подвернулся Вова-электрик. Приехал он из далёкого Зауралья, жил в общежитии, и Мара прописала его к себе – за печать в паспорте, благо метраж позволял. Марин отец был заслуженным работником железной дороги. Сосед по квартире умер, и семье отдали её целиком, так что от родителей Маре досталась огромная двушка в кирпичном доме, с двумя одинаковыми комнатами по двадцать четыре метра каждая и большой, в прошлом коммунальной, кухней. К моменту появления здесь Сони родителей Мары в живых уже не было.

Постоянная прописка в то время означала стабильное трудоустройство, иной жизненный статус. Через два года Вову выгнала из квартиры очередная гражданская жена, и, оставшись без крова (в общежитие его обратно не взяли, а снимать жильё было не на что), Володя заявился к ним и… остался.

Вообще-то, договоренность у них с Марой имелась чёткая – в квартире он жить не будет. Кто знает, чем могла обернуться для Мары её доверчивость, если бы Вова призвал на помощь закон. Но новоявленный муж права качать не стал, а решил зайти с другой стороны. Неизвестно, что вдруг случилось с сорокалетней старой девой, но она влюбилась. Соня в тот год как раз пошла в школу. Всё, что происходило с матерью, она понимала – не столько разумом, сколько интуитивно. В Маре проснулась всепрощающая баба, готовая обслуживать своего молодого – на десять лет моложе! – мужа, делать для него всё, что тот только пожелает. При её-то скептическом отношении к мужчинам вообще…

Правда, открытых проявлений нежности или ласки Соня не видела, всё это свершалось за закрытой дверью комнаты, вход в которую отныне стал воспрещён – там обитал Вова или, в его отсутствие, дух Вовы. Но, видимо, эти проявления были, потому что брак по расчёту превратился в нечто большее и для Володи – он подобрел, располнел, практически не пил, забыл про приятелей и подружек, и сидел, как довольный белобрысый кот на кухне, хлебая Марин пересоленный, переперчённый, как он любил, борщ.

К Соне отчим отнёсся вполне дружелюбно, как к ничем не мешающему домашнему зверьку. Раз в неделю даже считал нужным принести ей конфетку. И то правда, любви и внимания Мары девочка у него не отбирала, а то, что мать и дочь чувствовали друг к другу – Вова не мог ощущать по определению.

– Мама с ним счастлива, ну и пусть он будет… – сказала тогда Соня Борису.

По правде говоря, она повторяла за тётей Ирой, которая провела с Соней настоящую воспитательную работу – доброй женщине казалось, что девочка должна страдать от появления отчима. Однако Соня замужество матери приняла спокойно – как неизбежное. Она с самого детства довольствовалась малым и не рассчитывала на какое-то там счастье, зная, что этого или не бывает вообще, или не может быть именно с ней. Дядя Лёша брака не одобрял – он, разумеется, считал, что муж должен быть взрослым, надёжным и с высшим образованием. Ира открыто ему не возражала, но Соне одно время казалось, что она маме немного завидует.

Поначалу Соня даже гордилась, что у Мары такой молодой и красивый муж. Значит, и сама она – молодая и очень красивая. Если подумать, мать действительно была тогда ещё молодой. Наверное, природа решила компенсировать ей неуклюжесть, немодность, неспособность к кокетству, потому что старость долго не нападала на неё во всех своих проявлениях. Внешне мать словно законсервировалась, а с появлением любимого мужчины даже похорошела… насколько это вообще было возможно в её случае. Первые заметные морщинки под глазами появились у неё не раньше сорока трёх, тогда же – и первые седые волосы, которые мать так неудачно пыталась закрашивать хной.

Сойдясь с Вовой, она уволилась из разъездного театра и устроилась в городской ТЮЗ – чтобы успевать по дому. Кукольные спектакли давали в нем рёдко, но всё же давали. В первый год Мара участвовала во всех постановках, а по совместительству стала помощником костюмера для игровых представлений. Правда, проработала она там недолго.

Кстати, именно тогда Борис и переселился домой окончательно – дядя Лёша подарил Сонечке своего любимца; всё равно никто не мог управлять этой куклой так, как Мара. Этот день стал одним из лучших в Сониной жизни – ведь пока Борис играл в театре, она не могла быть уверенной, что они не расстанутся. Присутствие друга сильно облегчило ей проживание с Вовой.

А Вова… Да, Вова стал самой серьёзной и непонятной Мариной слабостью. Соня часто с удивлением наблюдала такую картинку. Вова приходил домой с работы и, отужинав, устраивался на диване – устал. Мара приносила с кухни табуретку, на которую водружалась бутылка пива и ставилась кружка. Рядом, на тарелочке, лежала сушёная вобла. Вова сидел, нет, скорее, восседал – прямо, не сутулясь, с осознанием значимости и торжественности действа, как на партийном собрании. Медленно, смакуя, отпивал из кружки, затем, тщательно отобрав кусочек, так же «внимательно» разжёвывал воблу. Иногда протягивал девочке: «Сонька, попробуй рыбки». «Не надо, не надо, – беспокоилась Мара, – Нина Степановна не разрешает, у ребёнка слабый желудок». Притулившись рядышком на диване, она смотрела не на мужа, а прямо перед собой – таким взглядом, от которого любой другой поперхнулся бы, увидев, сколько в нём любви и страдания. Это были те самые редкие минуты её счастья: муж пил не водку, а пиво, не на улице, а дома. Просто настоящая русская, многотерпеливая жена! А Соня смотрела на неё – с жалостью и досадой. Ей хотелось подойти к Вове, взять бутылку и вылить ему на голову. Сцена эта дико её раздражала, просто бесила.

Сложная цепочка взаимосвязей, приведшая Вову в их дом, а именно – «высшая сила», делала в глазах Мары всё происходящее священным, оправданным и неизменным. Вова, вне всяких сомнений, явился к ней посланником от детской подруги Аллочки, которая, узнав на небе об удочерении Сони, послала Маре поддержку, а ребёнку – отца.

Отцом для Сони он так и не стал. Зато через два года родилась Анька. И вот тут Володю как подменили. Дочка тогда значила для него многое, это правда. Он баловал её, сюсюкался с ней. Мара так вообще сходила с ума по своему позднему ребёнку, на любой прыщик или чих вызывала скорую помощь и ни с кем, кроме Сони, малышку не оставляла, разве что иногда, крайне редко – с Ириной. Только когда с Анечкой сидела или гуляла Соня, Мара могла быть спокойна – кому же ещё доверить самое дорогое?

А ведь Соне, если подумать, тогда едва исполнилось девять. Они с матерью всё делали вместе – стирали, кипятили бутылочки, вставали по ночам, и Соня не считала, что её эксплуатируют, как сказал однажды сердобольный дядя Лёша. Для неё это было так же важно, как и для Мары, они понимали друг друга с полуслова. «Девочка проснулась», «девочка покакала» – только они знали цену этой радостной новости, Аньку иногда по целым неделям мучил запор. Вообще она с первого дня росла ребёнком проблемным, таким же, впрочем, как и чувство, её породившее.

Володя только приходил вечером и с умильным видом тряс погремушками – главным в его отцовстве стало слово «моё», чувство собственности, удовлетворённость производителя. Больше ничего делать было не надо – он всё уже сделал! Оставалось только гордиться. Но его, как ему казалось, маловато ценили. Бешеную любовь Мары приходилось теперь делить с малышкой. Вове оставалось достаточно, чтобы не вести себя столь по-скотски. Однако он так не считал.

Володя вдруг вспомнил, что достоин куда большего. На работе его тоже незаслуженно обижали – он то и дело менял место службы, нигде надолго не задерживаясь, и, в конце концов, целиком сел Маре на шею. Снова начал ходить к дружкам, открыто заводить молодых девок, пенять Маре на возраст и морщины. Мать ему всё прощала: это же Анечкин отец, муж, посланный свыше! Она даже никогда на него не кричала – ни за один из проступков, и – нет, не плакала. Чувство вины всё реже исчезало из её глаз… она старше, она некрасивая, она не заслужила… Хотя сам Вова к своим тридцати с небольшим полысел, обрюзг и выглядел немногим моложе жены.

Наверное, если бы этот брак не развалился, от Мары не осталось бы ничего. А мог ли он не развалиться? Похоже, что мог. Казалось, многотерпению матери не будет конца. Но конец пришёл. Нет, Вова её не бросил, как утверждала Анька. Всё началось, и всё закончилось опять-таки из-за Сони. А она испытывала как муки совести, так и облегчение. Без Вовы их жизнь стала куда нормальнее, а Мара – не обречённо-несчастной, а обречённо-спокойной. И уже не смотрела перед собой так прямо – никогда.

* * *

Утром Соня встала разбитая, невыспавшаяся, с тупым отчаянием на душе. Жене она так и не позвонила, а просидела до самой полуночи в страхе, что он объявится. И только сейчас, с утра, задумалась, а почему он не предупредил, что не сможет прийти? Может, что-то случилось?

Анька ночевать не явилась. Соня полночи пыталась ей дозвониться и слушала длинные гудки, пока засранка и вовсе не вырубила телефон.

Первого ребёнка приводили в половине восьмого, и Соня, не позавтракав, побежала на работу. В семь она уже открывала группу. Как обычно, пока никого не было, полила цветы, разложила неубранные со вчерашнего дня игрушки. А в душе шла напряжённая, почти насильственная работа – над не сделанными пока ещё ошибками.

Соня всё понимала. Она знала, что нельзя поддаваться, что это сродни самоуничтожению, что надо всё пережить, перетерпеть – только внутри, ничего не показывая окружающим, обманув всех – себя, Женю, Аньку, и, возможно, это пройдёт, забудется… Не надо бояться, она сможет, она сильная, взрослая, многое об этой жизни знает. Она не сдастся, и никто ничего не заметит. Главное, вести себя так, как правильно, как должно выглядеть со стороны, вычислять, угадывать ежеминутно это «правильно», не допустить ни малейшей ошибки, ни единого взгляда, ни крохотного сомнения.

Соня решительно взяла в руки мобильник и набрала Женин номер.

– Да, детка, – послышался его усталый голос.

Она почувствовала угрызения совести.

– Жень, у тебя всё в порядке? Ты вроде собирался прийти вчера… Не получилось?

В трубке повисла пауза.

– Не получилось, – ровно ответил он.

– А что же не позвонил? Я тебя ждала, – солгала Соня и поморщилась от отвращения к себе.

Новая пауза.

– Так вышло. Меня вызвали. А ты почему не набрала… если ждала?

Вопрос прозвучал легко, без всякого упрёка, но… Соне показалось, что на том конце трубки с напряжением ждут ответа.

– Я… я заснула, прикорнула на диване… прямо перед телевизором. Да ещё Анька сбежала на дискотеку… Представь, до сих пор не объявилась. Телефон отключила.

– А, ясно, – так же ровно сказал Женя. – Не волнуйся, найдётся. Ты же её знаешь.

– Слушай… а сегодня? Приходи, хорошо?

Соня произнесла это так искренне, как только могла.

– Постараюсь. Прости, детка, нельзя больше говорить.

В трубке послышались короткие гудки. Она убрала мобильник – ну вот, всё идет, как надо. У неё хватит и воли, и разума, чтобы спасти свою жизнь от хаоса и несчастья. В раздевалке послышались голоса, и Соня вышла навстречу первому малышу.

Сначала всё шло спокойно. Кажется, вчерашняя встреча осталась незамеченной окружающими. Методист провела в тихий час совещание на тему «Ознакомление детей с временами года через шедевры мирового искусства» по новой, разработанной в министерстве, системе, заставив Соню понервничать – детей на время педсовета пришлось оставлять с чужой няней. Танечка выглядела разочарованной, но по-прежнему искренне расположенной к Соне. Она с завидным упорством второй день являлась в вечернюю смену, непонятно как заинтересовав сменщицу – ту самую Людмилу Алексеевну. Наверное, пообещала отработать за неё все предпраздничные дни – женщина всегда уезжала на выходные к родственникам в деревню.

Погода сегодня стояла замечательная. Выглянуло осеннее солнце, создавая ощущение прозрачности, эфемерности повсюду – на остывшей, прикрытой пожухлой листвой земле, в дрожащем между нищенски обнажёнными кленами воздухе. Это было её, Сонино время. Никогда, ни в каком возрасте не были ей близки ни весенние зовущие запахи, ни зимние детские восторги, ни летнее довольство. Она всегда жила в ней, в осени, во всех её гранях и изменениях, совпадая на вдохе и выдохе с её прощальными фейерверками, печальными радостями, щемящими намеками о близком конце и ярчайшим ощущением бытия.

На улицу вышли сразу же после полдника, и к пяти часам у Сони остались «неразобранными» три девочки. Все они мирно играли у неё на глазах: набрали воды в формочки и готовили в домике обед из старых листьев и ягод рябины. Даже Настя увлеклась и вела себя тихо. Было ещё довольно светло, и Соня с беспокойством поглядывала в сторону ворот и забора. Смотрела туда не она одна – Танечка, у которой всех разобрали, переместилась к ним на площадку и принялась донимать разговорами.

Соня вдруг поймала себя на том, что эта милая, всегда приятная ей девочка начинает её раздражать. И ни чем-нибудь, а своей молодостью, очаровательностью, наивностью, действительно, как сказал Дима, огромными оленьими глазками. Какой идиот может предпочесть ей угрюмую, узколицую Соню? Если ему надоели глупые испорченные куклы типа Кати, то такая, как Танечка, вполне может украсить его жизнь. Встреть он сейчас их вместе – Таню и Соню, наверняка взглянет на всё иначе…

Накаркала… Она не увидела, а почувствовала – спиной. Да ещё Танечкины глаза округлись до невозможности: девочка схватила Соню за руку. Охранник, подхалим, уяснив позицию Нины Степановны, преспокойно пустил постороннего на территорию.

Соня не обернулась, просто не могла себя заставить. Положение казалось ужасным, но и это, увы, было ещё не всё. Навстречу от центральной террасы к воротам, не спеша, шла заведующая – она всегда обходила садик перед тем, как уйти домой.

«Сволочь, козёл!» – ругалась про себя Соня. Она дрожала от негодования. И… от чего-то ещё.

Дима уже стоял рядом, она видела его боковым зрением. Следовало взять себя в руки и поступить так, как правильно. Только надо решить, как правильно.

– Здравствуйте, – вежливо поздоровался он.

– Здрасте… – растерянно заулыбалась Танечка, мгновенно покрывшись румянцем.

Соня упорно молчала.

– У меня к вам огромная просьба… – начал Дима, обращаясь к девушке.

В этот момент Нина Степановна поравнялась с их верандой. Соня бросилась к домику – якобы поправить на Яне шарфик. Заведующая остановилась напротив.

– Добрый вечер, Нина Степановна! – крикнул парень. – Как поживаете? Рад вас видеть…

Ну, прямо сама светскость и обаяние…

– Ой, Димочка, милый мой, здравствуй, солнышко! – неестественно-приторным голосом проворковала женщина.

Но в глазах её Соня прочла сильное беспокойство.

– Софья Васильевна! – многозначительно позвала заведующая. – Можно вас на минуточку, я тут с вами хочу насчёт покраски веранды…

По-прежнему не глядя в Димину сторону, Соня сошла на дорожку. Нина Степановна потянула её за рукав – подальше от парочки. Понимая, что упускает из глаз домик с детьми, Соня невольно оглянулась.

– Тихо, не смотри туда! – прошипела начальница. – Мне самой это не нравится, а что делать? Ситуация, прямо скажем, нелёгкая. Прогнать я его не могу, ничего плохого вроде не происходит… Ну, а если что – так я буду замешана, хотя никаким боком…

– В чём замешаны? – автоматически спросила Соня.

При всей, как правильно выразилась заведующая, «нелёгкости ситуации», она ещё больше, чем убежать отсюда, желала бы сейчас слышать, о чём Дима так оживлённо беседует с Танечкой на веранде.

– Не знаю, не знаю… Мне девочку жалко, он этих девочек… ну, сама понимаешь. Танечка у нас ведь не из таких. А если что серьёзно – так его мать три шкуры с меня сдерёт, что не доложила… Ну и Татьяна здесь тоже не с улицы. Куда не кинь – всюду клин!

– Нина Степановна, извините, у меня там ребята… Я их, пожалуй, уведу в группу.

– Нет, зачем же? Пусть лучше эти голубки уходят, от греха подальше… Меньше знаешь, крепче спишь. Татьяна Викторовна, Танечка! – крикнула она и добавила игриво:

– А чего же вы так припозднились? Я вас давно отпустила. Идите, отдыхайте…

Соня не выдержала и обернулась. Дима что-то шутливо говорил девушке, а та, не отрываясь, смотрела на него своими огромными глазищами. «Ну и пусть, ну и слава Богу», – подумала разумная Соня. Что подумала Соня пропащая, стоило сразу забыть…

Теперь все трое глядели на Диму. Танечка замерла в ожидании.

– Ну, до свидания, приятно было познакомиться! – всё так же широко улыбаясь, заявил ей парень.

И, больше не обращая на неё внимания, направился по дорожке туда, где стояли Соня с Ниной Степановной. Танечка так и осталась на месте – в полном недоумении, заведующая тоже ничего не понимала. А Соня рванула к веранде, мимо Димы, едва не сбив его с ног.

– Яна, Вика, Настя! Мы уходим! – крикнула она на ходу.

Но это было уже бесполезно. Дима развернулся на месте и двинулся следом.

– Соня…

Она не откликнулась. Он подошёл к домику, за которым она тщетно пыталась спрятаться, присев возле Яночки.

– Ты ещё долго? Я тебя подожду, – заявил он.

– Убирайся, – яростным шёпотом «закричала» Соня. – Что ты творишь? Как ты можешь? Есть у тебя совесть? Ты же мне всё здесь испортил… я на работу завтра прийти не смогу.

– Я просил телефон, ты не дала. А что, надо было у дома ждать? – он и не думал понижать голос.

– Я вообще не хочу тебя видеть! Нигде! Никогда! – застонала она.

Заведующую уже покинул столбняк – она слыла умной женщиной.

– Татьяна Викторовна! Вы идёте? Составите мне компанию? – она быстро подхватила Танечку под руку.

– Нина Степановна! – в отчаянии крикнула Соня. – Тут, оказывается, Анечкин однокашник пришёл, просит её телефон, какие-то учебники она не сдала.

– Конечно, конечно, – проворковала Нина Степановна голосом, не предвещающим ничего хорошего. – Разговаривайте, не волнуйтесь…

Она решительным шагом направилась к выходу, почти насильно волоча за собою Татьяну. Оглядываясь на них, мимо веранды прогулочным шагом прошли ещё несколько воспитателей – они тоже уже освободились. Соня обречённо вздохнула.

– Сволочь ты… – повторила она вслух. – Ты хоть понимаешь, что все подумают?

– Только то, что есть.

– Что – есть?! Ничего – нет! Свинья, эгоист… Ой, здравствуйте, добрый вечер… – Соня вымучила улыбку, увидев Янину маму и Викиного охранника – девочку иногда забирал секьюрити.

Мама Яны глянула на парня мельком, зато мужчина даже переменился в лице – он открыл, было, рот, чтобы поздороваться с Димой, но передумал. Следом уже бежала Настина мама. Она не обратила на посторонних никакого внимания и сразу же затрещала:

– Ой, Сонечка Васильевна, ну как там у нас дела? Только ничего от меня не скрывайте, пожалуйста! Что это она там притихла? Настя, ты снова дралась?

Несколько минут Соня разговаривала с родителями, стараясь задержать их как можно дольше, в глупой надежде, что, если не обращать на Диму внимания, он уйдёт (Настина мама, кстати говоря, была чуть постарше его, а Янина – так совсем ровесница). Однако всё это время он продолжал стоять рядом, не отрывая от Сони взволнованного, нетерпеливого взгляда.

Наконец, все отправились восвояси. Соня тут же бросилась к веранде – за сумкой, схватила её и… в бессилии опустилась на скамейку. «Пусть лучше все уйдут… чтоб никого больше не встретить… а то бросится догонять…» Сердце у неё колотилось так часто и сильно, что, казалось, сейчас выпрыгнет.

Вокруг уже стемнело, но фонарь над дорожкой ярко горел, освещая площадку. Дима подошёл к Соне вплотную и смотрел на неё теперь сверху вниз.

– Послушай… Твоя репутация… она не пострадает. Ты просто не даёшь мне сказать, у меня самые серьёзные намерения!

– Какие ещё намерения? – Соня схватилась за голову.

Он вдруг присел перед ней на корточки, оторвал от лица её руки и сжал их в своих, таких же жарких, как и вчера, ладонях. Она с трудом сделала вдох – воздуха не хватало.

– Хочешь, я сам всё объясню твоей начальнице? И не будет никаких домыслов! Хочешь?

– Ты… ненормальный, да? – у неё даже слов не находилось от негодования. – Да я тебя ненавижу просто! Как от тебя избавиться, скажи, ну пожалуйста? Ну что для этого надо сделать? На колени встать?

– На колени… ты что?! Это я…

Тут он, и правда, как был, в своих щёгольских светлых джинсах упал перед ней на оба колена. Полы его плаща раскинулись по дощатому полу веранды.

– Встань немедленно! Могут увидеть!

– Пускай! Я делаю тебе предложение, официальное. Выходи за меня… Соня, я…

– Что?!

– Только ты не отказывай, не надо сейчас, сразу не отвечай! Ты всё поймёшь, и…

Она вырвала руки, быстро встала, споткнулась об него и чуть не упала в его объятья, но удержала равновесие и метнулась к колонне, прячась от окон, за которыми могли ещё быть сотрудники.

– Дима, миленький… Перестань меня преследовать! Между нами ничего невозможно… ничего…

– Ты просто не знаешь меня! Ты всё поймешь, – повторил он, вскакивая.

На его брюках образовались два грязно-коричневых пятна, но он даже не подумал отряхнуться.

– Не хочу я тебя знать! Послушай, Дима… – жалобно продолжала она. – У меня три месяца назад умерла мать. Анька вчера устроила истерику и сбежала из дома. И у меня впервые в жизни появился мужчина. Настоящий, взрослый, серьёзный человек.

– Кэгэбэшник… – презрительно хмыкнул парень.

Но она спешила выложить, объяснить ему всё.

– Я старая дева, Дима. Эгоистка. Я… никакая в постели. Всю жизнь я только училась и читала. Мне исполнилось тридцать два, когда тебе будет столько же – мне стукнет сорок. Мы абсолютно разные люди. Из разных кругов, поколений. Из параллельных миров! Объясни мне, что – ты – во мне – нашёл?

Это был вопль отчаяния. Он стоял к ней близко-близко, перекрывая пространство, практически прижав её к колонне, но всё ещё не решаясь дотронуться. Кажется, он не слышал ничего из того, что она говорит, и смотрел на неё, как вчера, с глубоким страданием и откровенной надеждой.

– Я… тот случай, на даче… Я знаю, ты злишься, имеешь право. Я не такой, как ты думаешь, просто я увидел тебя там и… Мне что-то в голову ударило, напился – для храбрости… как увидел тебя, так поглупел… я шёл к тебе, а ты такая красивая… спала и… я знаю, я всё испортил, надо было иначе, нельзя было так с тобой! Я ведь тебя искал – всю жизнь. И вдруг – ты! Сначала не понял, но это сначала. А потом узнал. Но я бы не смог, не решился…

– Что ты бормочешь? Кого узнал?

От близости к нему, от запаха его кожи у неё перехватывало дыхание. Но она всё ещё пыталась делать так, как правильно. Даже выставила вперёд руку, чтобы отдалить его от себя, но зря. Он тут же схватил её пальцы и прижал к губам, отчего по всему телу Сони пробежала дрожь.

– Я хотел тебе рассказать… Но… возьми, вот тут… тут всё… я ночью тебе написал…

Он достал из кармана своего пижонского плаща какие-то скомканные бумажки, сунул Соне в карман.

– Вот… ты прочитай пока, а потом… там мой телефон, позвони, скажи, что ты думаешь, ладно? И ещё… Ты должна с ним расстаться, сегодня же! Иначе мне придётся… самому. Пусть уйдёт по-хорошему, или я….

– Не смей! Он ничего не знает, не смей!

– Обещай мне… Что не будешь с ним спать… Пожалуйста, скажи, что не будешь… Я это не вынесу! Я не могу даже думать об этом…

Он обхватил её и принялся целовать, покрывая губами каждую клеточку лица, шеи… И каждая её клеточка ощущала его мучительную жажду, неодолимую тоску. Этому нельзя было не верить, нельзя было не сострадать. Соня не могла больше думать о том, что правильно. Беда и счастье нахлынули на неё одновременно, они стали равны друг другу, они не могли существовать по отдельности. Лавина чувств и желаний накрыла её с головой.

Только одна мысль – об охраннике, который может всё видеть, заставила её сопротивляться, вырваться из его объятий.

– Я прошу… отпусти меня… Я всё прочитаю и позвоню… обещаю! Только не ходи сюда… Ещё раз придёшь – и знать тебя больше не хочу! – почти выкрикнула она.

Это было новое, кардинальное поражение. Но Соня доказывала себе, что это всего лишь уловка, тактический приём. Ведь сейчас главное – убежать, скрыться. От него. И от себя.

– Хорошо… хорошо… – он всё ещё дрожал от возбуждения. – Но… как ты пойдёшь? Одна, уже темно… Я ведь теперь пешком… как обещал, пока сам не заработаю! Я провожу тебя, хотя бы до переезда, ладно?

Он снова стал робким, почти заикался, сделал шаг назад и трясущимися от волнения руками нащупал на скамейке её сумочку.

– Вот, вот, держи…

– Пожалуйста, не иди сейчас за мной… – взмолилась она.

Схватила сумку и буквально побежала к воротам. Мимо охранника, по безлюдному переулку, через переезд. Она ни разу не оглянулась. Только у самого подъезда остановилась и бросила взгляд назад, в темноту. На углу дома, в свете фонаря чернела чья-то фигура. Значит, Дима её всё-таки проводил.

* * *

Она боялась, что не сможет вынести ни единого Жениного прикосновения, что он сразу всё поймёт, и со страхом ждала его появления. Но всё обошлось. Как только она его увидела – такого спокойного, усталого и домашнего, то сразу же бросилась к нему и, не в силах смотреть в глаза, ткнулась ему в грудь в поисках защиты. Женя обнял её, прижал, погладил по спине, и Соня почувствовала дикую вину. Сейчас надо было сделать самое правильное – рассказать ему всё.

Но… если бы всё было так просто: Дима – навязчивый наглец, Женя – любимый жених… Женя всё сразу же понял бы, а Дима испарился бы сам, поверив в её безразличие. Ну, может, ещё пару раз появился бы… и исчез навсегда.

Но ведь Соня врала, врала обоим. Дима чувствует её лицемерие. И поэтому – надеется, и поэтому – не исчезнет. А Женя… Ей иногда казалось, что он знает о ней больше, чем она сама, что он обо всём догадывается. Даже если Соня почти безразлична ему, он сразу же почувствует ложь. Возможно, многозначительность его молчания просто мерещилась Соне. Однако придётся теперь объяснять и её порыв, и страх, с которым она только что прижималась к нему.

– Анька… Она до сих пор не объявилась. Жень, я не знаю, что делать…

И тут же совесть ухватила её за горло – на самом деле она почти не испытывала сейчас беспокойства за сестру, почти что забыла о ней. А ведь на этот раз всё очень серьёзно.

– Ну-ну, ты же сама говорила, что не в силах её контролировать. Не впервые, верно?

Верно-то верно, да вот только таких конфликтов между ними ещё не бывало. И кто знает, на что теперь способна взбалмошная девчонка?

– Не волнуйся, найдём, – он успокаивающе похлопал Соню по спине. – Как зовут её парня?

– Одного – Костик. Второго – Лёша… – тяжело вздохнула она.

– Не хило, – ухмыльнулся Женя. – Телефоны их есть?

– Костика где-то был… у мамы в мобильнике, только надо его зарядить. А Лёши – нет. Но он с ней в одном институте учился.

– Ладно, разберёмся.

– Ты голодный?

– Нет, перекусил на работе. Но… очень голодный.

Он пристально посмотрел на неё. Сердце у Сони упало, а Женя уже подхватил её на руки и отнёс в комнату, на диван… Она не знала, как реагировать. На лице ещё горели Димины поцелуи, она помнила ту дрожь, которую вызвали его прикосновения. И никакие другие не могли сейчас разбудить в ней ответные чувства. Всё в ней сопротивлялось и бунтовало против иных рук. Она едва сдерживалась от того, чтобы не оттолкнуть Женю, и в ужасе понимала, что нельзя обидеть его – он-то ни в чём не виноват.

Соня видела – Женя в недоумении, после той ночи он не станет довольствоваться её деревянной покорностью, ему нужно совсем иное.

– Не думай сейчас о проблемах, детка, – прошептал он, вконец измучившись. – Пожалуйста, расслабься, забудь… всё будет хорошо… мы её найдём.

Значит, вот как он понял? Соня обречённо закрыла глаза. А закрыв… немедленно представила себе, что это не Женя, что это не он так нежно целует её, а тот, другой… что это его рука, с длинными горячими пальцами, ласкает её тело. Она вцепилась ему в плечи и, не в силах сдержаться, застонала от страстного желания, волной нахлынувшего на неё, от боли едва возможного счастья. Ну и пусть… Пусть всё будет словно во сне… Всё равно это единственный выход, иначе она не сможет, не перенесёт, выдаст себя…

Всё произошло быстрее и ярче, чем в прошлый раз. Соня боялась открыть глаза, но Женя избавил её от необходимости что-либо говорить, он снова быстро ушёл, а, вернувшись, сел рядом на кровать, спиной к Соне.

– Хочешь… правду? – неожиданно сказал он, всё ещё не оборачиваясь, и сердце тревожно забилось у Сони в груди.

Она молчала, а он продолжал.

– Вот ты меня тут допрашивала… Красивая, мол, или нет. Ты не красивая – в прямом смысле слова. Но… ты задела меня. Есть в тебе что-то, что… Я о тебе думаю – понимаешь? А я о женщинах редко думал. Хотел, добивался, но не… Это что-то такое, чего я не понимаю. Чего нет в других. Многослойность, что ли. Или даже странность. Наверное, сразу в глаза не бросается. Но если зацепишься – не забудешь.

Он резко обернулся и пристально уставился на неё.

– Ты когда смотришь вот так… хочется взгляд отвести. А отведёшь – опять смотреть хочется. Ты спросила, хорошо ли мне с тобой… где уж там – хорошо. Разве как наркоману, которому нужна игла. Но без дозы уже не могу. Вот тебе правда.

Поражённая, Соня уставилась на него: она плохо себе представляла, что Женя может сказать ей нечто подобное. Даже когда два дня назад (неужели всего два дня?) она взывала к его откровенности, на такое и не рассчитывала. Это было всё равно, что открыть дверь в постоянно запертый чулан и обнаружить, что за ней не хозяйственное помещение с щётками и вёдрами, а просторный, широкий зал с высокими сводами и изысканной мебелью.

Она испугалась – а вдруг потребует ответной правды? Что она ему скажет? Сейчас она не сможет соврать. Это признание привело её в ужас, ей было куда легче знать, что он ничего к ней не испытывает. Соня попробовала отшутиться.

– Профинтерес к тайнам и ребусам, да? – сказала она, вымучивая улыбку.

– Нет, – не поддержал он шутливого тона. – Это то, чего я в себе боюсь. А ещё… когда долго не вижу тебя, места себе не нахожу.

– Мне казалось… но ведь ты сам не стремишься… то есть, иногда предпочитаешь остаться дома, отдохнуть… Почему же ты говоришь…

Не стоило ничего спрашивать, но любопытство взяло вверх – сделав открытие, Соня не могла не разобраться в нём до конца.

– Я специально старался приходить пореже, – он не сводил с неё глаз.

– Почему?

– По двум причинам. Во-первых, как и сказал, боялся, что ты притянешь меня… больше, чем надо. Во-вторых… когда понял, как ты мне нужна – гордость обуяла. Мне захотелось, чтобы и я стал тебе нужен. Чтобы не навязываться, чтоб ты хоть раз соскучилась и позвала сама. А ты… ты ни разу не позвала. Даже после той ночи. Когда ты была моей. Тот единственный раз. Позавчера.

– Я… я просто… ты же знаешь, смерть Мары… – залепетала Соня.

– Да, я тоже всё этим оправдывал.

– Но я ведь ничего не знала, я думала, ты тоже… то есть, я не это… я просто не задумывалась… Если бы ты сказал…

– Тогда – что? Ты испугалась бы, выскользнула. Мне казалось, это как-то меня защитит… Да и зачем тебя дёргать. Тебе же проще считать меня чёрствым мужланом с примитивными потребностями. Тебе нравится думать, что я… по расчёту. Какой там, к чертям, расчёт! Может, и нельзя было тебя выпускать… Проклятое самолюбие! Вот теперь сиди, кури…

– Женя, что… Что значит «выпускать»? Мы же с тобой собирались… Ты забыл? Или уже передумал?

– Нет. Не передумал. И никогда не передумаю. Но тебе пока не нужны мои… чувства. Я же всё вижу.

– Что – видишь?

– Что ты ещё не любишь меня. Было бы здорово, если и я бы так мог. Вот тебе комфорт и идиллия… полная. Но теперь я хочу другого. Того, что ты избегаешь. И не хочешь мне дать.

– Я… разве я не хочу? Разве ты не видишь, я же стараюсь… Ты очень, очень мне дорог, поверь мне, очень…

Соня произносила эти «очень», как заклинания, пытаясь вдолбить их в собственную башку.

– Вот это меня и тревожит. В последнее время ты так сильно стараешься…

– Ну и что? Почему тревожит?

– Как будто это последняя попытка… Как будто ты боишься – чего-то. Или кого-то.

Он сделал паузу и вдруг произнёс – резко, отрывисто:

– Сонь, у тебя появился другой?

Да, это был удар настоящего профессионала. Как, как он мог догадаться? Моментальный бросок, без подготовки – и она не успела выставить защиту, проконтролировать выражение лица.

Женя избавил её от ответа. Он встал, достал из лежащих на стуле брюк сигареты и зажигалку, и, как был, в одних трусах, отправился на балкон. А Соня, как побитая собака, выползла из кровати, накинула халат и ушла на кухню. Зажигать свет она не стала. Сквозь стекло ей была видна фигура Жени, справа, на балконе – его хорошо освещал уличный фонарь. Закалённый, Женя не боялся холода. Соня смотрела на его обнажённый мощный торс, наблюдала за уверенными, чёткими движениями руки, подносящей ко рту сигарету. Но он ссутулился, навис над перилами, и весь его облик выражал сейчас горечь, скупую мужскую боль, которой он ни с кем не собирался делиться, должен был пережить только сам, один.

Соня сжала кулаки, вонзив ногти в ладони – сейчас она ненавидела себя, не способную на благодарность, Диму, за то, что он всё испортил, и даже Женю – зачем ему понадобилось любить её? Вдруг она заметила, как Женя дёрнулся и всмотрелся в темноту на улице. Соня увидела, как напряглась его шея, как крепко вцепились в поручень руки. Сейчас он напоминал хищника, почуявшего добычу.

Соня тоже перевела взгляд вниз, и пульс у неё зашкалил. Она только теперь заметила другую фигуру – под окнами, почти напротив. Ошибиться было невозможно: возле скамейки на детской площадке стоял Дима. Должно быть, он только что сидел и вскочил. Он смотрел вверх – прямо на балкон, на Женю.

Сколько это длилось, сказать трудно – может, вечность, а может, лишь пару секунд. Они смотрели друг на друга, а Соня – на них. Первым не выдержал Дима. Она увидела или угадала, как он повёл головой – и в одно это движение вложил всё: враждебность, ненависть, оскорбление. Потом со всей силой стукнул ногой по скамейке, наверняка отшиб ногу, но словно не почувствовал боли. «Только не спи с ним… пожалуйста», – как будто услышала Соня. Ну и пусть, пусть… Так даже лучше! Пусть всё поймет и уйдёт. А что, что он поймёт? Ей хотелось распахнуть форточку и крикнуть в темноту: «Это неправда, неправда… я не с ним… я не была с ним сегодня!» Она чувствовала себя изменившей женой, застигнутой на месте преступления. Это было абсурдом, и это было истиной.

Тут Дима повернулся и медленно, опустив плечи, ушёл в темноту двора. А Соня почти бегом вернулась в комнату: нельзя допустить, чтобы Женя понял: она видела. Инстинктивно, словно заслоняясь от него, схватила Бориса и плюхнулась в кресло. Балконная дверь открылась, и Женя вернулся. Не зажигая свет, он присел перед Соней на корточки – прямо как Дима сегодня. Аккуратно вынул лиса из её рук.

– Забавный такой персонаж… – мягко улыбнулся он, повертев его. – Старая-престарая игрушка. Наверное, он с детства с тобой, да?

– Да… – напряжённо ответила Соня, ревниво следя за его руками.

Она не любила, когда кто-то тискал Бориса и говорил о нём снисходительно. Женя подержал его ещё немного, а потом посадил на столик, мордой к стене.

– Скажи, пожалуйста, кто он? – спросил Женя, так ровно, что Соня даже не сразу врубилась, о ком это.

Но через секунду уже поняла. Сопротивляться его мягкому, вкрадчивому голосу она не могла.

– Это… Анькин однокашник. Женя, он полный придурок! Ты не должен…

– Подожди… – он намеренно говорил медленно, словно успокаивая её. – Откуда он взялся?

– Она приволокла на дачу компашку. Ну, помнишь, в эти выходные… Послушай, мы с ним даже не говорили… Он притащился вчера в детский сад, куда-то звал, я, разумеется, его послала… Я хотела тебе рассказать, но… это так глупо.

– Анька сбежала из дома – из-за него, да?

Соня в который раз изумилась его проницательности.

– Да… – нехотя выдавила она. – Она влюблена в этого… мальчика. Вдолбила себе в голову какую-то чушь. Приревновала…

Женя вдруг тяжёло вздохнул и упал лицом Соне в колени. Запустил руки ей под халат, обхватил и с силой сжал её бедра. Она замерла.

– Помоги мне… – внезапно попросил он. – Я перед трудным выбором. Сделаю, как ты скажешь…

– Женечка… пожалуйста…

Соня нерешительно провела рукой по его голове. Ей было жалко его до слёз. И одновременно она боялась его прикосновений и того, что может снова за ними последовать, едва сдерживалась, чтобы не вырваться. Как будто Дима стоял сейчас в этой комнате и наблюдал за ними.

– У меня сейчас два пути. Первый. Просто уйти и дать тебе время. Чтобы ты могла выбрать… решить – кого же ты хочешь. Сравнить, наконец. Уйду, буду сидеть, сжав зубы и ждать, надеясь, что ты поймёшь, позвонишь и скажешь… что я – единственный мужчина в твоей жизни, – он криво усмехнулся.

– Женя!.. – снова в отчаянии произнесла она.

– Но этот вариант чреват… – продолжал он задумчиво, как будто сам с собой. – Гордыня – оно, конечно, здорово… Но я уже расплатился за это. Отдам тебя своими руками какому-то козлёнышу…

Женя помолчал.

– Есть второй вариант. Я постоянно, по возможности конечно, нахожусь с тобой, ограждаю тебя от всяческого общения с этим… неважно, даже не буду спрашивать, как его звать: захочу – узнаю. И не даю тебе никакого выбора, ты остаёшься со мной, и баста. А если полезет – разберусь сам. Выбирай.

Соня не понимала. Она же всё делала правильно, ничем себя не выдала. Откуда же, откуда он знает, что всё так серьёзно, что ей надо выбирать? Да что за глупость, в конце концов? Какой может быть выбор между порядком и хаосом, рассудком и сумасшествием, спокойствием и страхом, счастьем и пучиной бед, в которую она может себя ввергнуть? Никакого выбора у неё нет, никаких вариантов. Она должна выйти замуж за Женю, иначе её жизнь погибла. А ночью – закрывать глаза и… А может, это пройдёт, как насморк, как скарлатина?

Наверное, она снова молчала слишком долго, вместо того чтобы убедить, то есть разубедить его. Но и он не двигался, ожидая ответа, упорно держал паузу. Наконец, она решилась нарушить тишину, ставшую уже невыносимой.

– Женя… ты что? Конечно, ты должен остаться! Ты что, и правда думаешь… с чего ты взял, что он… что может быть по-другому? – ей самой показалось, что голос её прозвучал слишком тонко и лживо.

– Хорошо, – сказал он и поднялся. – Только одна просьба. Не делай так больше.

– Как? – по-настоящему испугалась Соня.

– Как сегодня. Если спишь со мной… то и будь со мной. Или – вообще не надо.

– Я тебя боюсь, – вырвалось у неё. – Кто ты, Женя?

Он горько усмехнулся – в который раз за ночь.

– Я просто человек, который тебя любит. Это, наверное, и правда, страшно.

– Прости меня… – она закрыла лицо руками.

– Я не упрекаю. Более того… могу даже понять. Это, наверное, возбуждает. Молодой мальчик, романтическая страсть, не то, что у нас – буднично и по знакомству, да? У тебя ведь никого не было до меня, а хочется испытать что-то… яркое. Но я знаю, ты не какая-нибудь пустышка, а мудрая, тонкая женщина. Ты всё поймёшь и оценишь правильно. Далёко ведь всё не зашло, верно? Так, фантазии, воображение?

Всё было в точку. Соню немного задели его поучительные интонации, но она понимала: Женя просто надеется, убеждает её в том, в чем она и сама, конечно, убеждена.

То есть это одна, первая, правильная Соня убеждена. Но была ещё и вторая. Она шла сейчас в темноте, по пустым улицам, по следам того, кто брёл прочь от её дома – уязвлённый, больной, несчастный.

Раздался звонок в дверь, заставив вздрогнуть обоих. Соня вскочила с кресла и замерла в нерешительности.

– Анька? – с сомнением произнесла она, зная, что у сестры должны быть ключи.

Всем сердцем надеясь, что это не Дима, Соня кинулась в коридор. Но Женя оказался у двери первым, глянул в глазок, потом на Соню, и открыл, не спрашивая. На пороге стоял худой длинноволосый парень в кожаной куртке с заклёпками. В одном ухе у него висела серьга. Женя с недоумением рассматривал это чудо, и Соня чуть не рассмеялась – не принимает же он Костика за… Однако лицо у парня было мрачным, и ей стало не до смеха – не случилось ли беды?

– Костя! Где Аня? Она с тобой? – почти завопила она, забыв про любопытных соседей.

– Я, это… за вещами пришёл, – вызывающе вздёрнув подбородок с небольшой козлиной бородкой по последней моде, заявил Костик. – Анька от тебя съезжает.

Соня облегченно выдохнула – жива! А вслух сказала язвительно:

– Очень интересно! И куда же это она съезжает?

– Куда-куда! Ко мне, конечно. Мать не против.

Ещё бы она была против! Анька рассказывала про эту «мать» – её и дома-то почти никогда не бывает.

– Так, стоп, – Женя вдруг резко втащил парня в квартиру и прижал его к стене.

Тот неожиданно для себя оказался в захвате – обе руки как прилеплены к телу, ноги вместе.

– Фамилия, имя, год рождения и место жительства, быстро!

– Виноградов. Заводской проспект, двадцать три, шестнадцать. А что я сделал-то?! – словно пойманный в школьном туалете прогульщик, завопил Костик.

– Номер телефона. Давай, диктуй, – Женя, всё ещё расхаживающий в одних трусах, потянулся к вешалке и достал из кармана куртки мобильник.

Костик надиктовал ему телефон.

– Значит, так. Скажешь Анне, пусть приходит сама, и мы всё решим без посредников.

– Она не придёт, – вскинулся парень. – Вы на неё давите, она не хочет!

– Почему аппарат отключила? – не выдержала Соня.

– Чтобы не доставали!

– Ладно, – Женя ослабил захват. – Тогда звони ей на городской. У тебя есть городской? Давай, набирай с моего.

Несчастный программист послушно набрал номер. Женя вырвал у него трубку.

– Аня… Это Евгений. Подожди, не отрубайся. Слушай меня, детка. Если хочешь самостоятельности – флаг тебе в руки. Но не смей пропадать и трепать нервы сестре. Я таких вещей не прощаю, будешь моим личным врагом.

Он послушал некоторое время, потом кивнул:

– О’кей. Можешь пожить пока у Костика, вещи он тебе принесёт. Только включи телефон и отвечай на звонки, ясно? Что? Какая ещё тебе Москва? Об этом поговорим позже.

– Какая ещё Москва? – заволновалась, Соня. – Дай мне трубку! Жень… ну, Женя!

Но тот отрицательно мотнул головой.

– Значит, так, – продолжал он. – Мы с Соней подаём заявление на этой неделе. Через два месяца свадьба. Необходимо твоё участие – пора бы и тебе оказать помощь сестре. А после поговорим. Возможно, я помогу тебе насчет Москвы. Но никакой самодеятельности, уяснила?

Соня не сомневалась, что Анька сдалась. Человеку, уверенному в том, что его послушаются, нельзя было не подчиниться. Женя нажал отбой и положил телефон на комод.

– Собери ей самое необходимое, – приказал он.

– Но… Нельзя же ей, в самом деле… – попыталась сопротивляться Соня.

– Пусть поживёт одна, – возразил Женя, – не будь наседкой, как мать. Успокоится, сама прибежит.

Соня послушно достала сумку и побросала туда какие-то шмотки – бельё, тёплый свитер, косметику. Она испытывала и тоску (они ещё ни разу по-настоящему не расставались с сестрой, особенно после смерти матери), и облегченье – присутствие Аньки создавало сейчас множество трудностей. Костик ушёл с вещами, а Соня вдруг вспомнила: Анька ведь обещала всё рассказать Жене. Интересно, нажаловалась?

– Что она тебе сказала? Как объяснила? – не удержалась Соня.

– Что вы сильно поссорились. А что, могла сказать что-то ещё?

– Только то, что ты уже знаешь, – отвернулась Соня и пошла на кухню – ставить чайник.

 

Как Борис потерял глаза

Она чуть не опоздала на работу. Больше они с Женей не сказали ни слова ни об Аньке, ни о Диме, легли в постель и всю ночь делали вид, что спят. Женя, как обычно, обнял её – одной рукой, не очень крепко. Она знала, что он не спит – обычно Женя немного храпел во сне. Соня лежала и думала, как хорошо, что всё открылось, что не надо теперь притворяться. Какой бы ещё мужчина так к этому отнёсся? И какая молодец Мара, что нашла для неё именно этого человека. С ним так хорошо, спокойно, приятно – да, очень приятно, но… Кто-то коварный нападал на Соню исподтишка, заставляя представлять, что бы она чувствовала, если бы рядом сейчас лежал Дима… и её сразу кидало в жар. Бороться с этим было почти невозможно, разум тут был бессилен. Оставалось только надеяться, что Женя ни о чём не догадается.

Под утро Соня всё же заснула, да так крепко, что не услышала будильника. В итоге собиралась в суматохе. Она оставила Жене запасные ключи – запереть дверь, и вылетела на улицу вперёд него.

Воспитатели приветливо здоровались, и Соня почувствовала надежду – похоже, никто ничего не понял. Правда, ни Танечки, ни Нины Степановны она пока не встретила.

Соня ни на секунду не забывала о листках, лежащих у неё в кармане. Убедив себя, что Женя способен на ясновидение, она упорно старалась не думать о них вчера. Достать письмо она смогла только во время тихого часа, когда, перемыв посуду и заполнив программу на завтра, уселась на свободную кровать – поближе к Насте, которая вот уже полчаса старательно жмурила глазки, притворяясь, что спит.

Соня ожидала, что письмо набрано на компьютере – кто сейчас пишет от руки? Но вдоль и поперёк, с обоих сторон листа – с пометками, сносками, то нарочито мелким, то бесконтрольно размашистым почерком шли, прыгали, били в глаза рукописные буквы. Листков было пять или шесть, почерк – неровный, но понятный, местами угадываемый. Запятые и знаки препинания расставлены, как попало. Она вначале претыкалась на фразах, бесконечных повторах, но погружение оказалось настолько глубоким, что она перестала всё это замечать, нетерпеливо пробираясь сквозь торопливый сумбур его слов, местами наивный, местами лиричный и трепетный.

«Сонечка… любимая моя девочка, моя родная! Я умираю, что ты отталкиваешь меня. Во что превратилась моя жизнь… просто не хочется больше жить так я боюсь тебя потерять, что ты мне не поверишь. Не знаю, с чего начать, передо мной твои глаза, всё-таки ты больше не ненавидишь меня, правда? За ту ночь… ты простишь меня? Нет, сейчас не могу об этом… Ты не знаешь, что я испытал за эти несколько дней. Пожалуйста, только умоляю тебя, главное – прочти до конца, иначе не поймёшь!

Я ведь вижу – ты плохо думаешь обо мне. Я не умею с тобой говорить… Тебе, небось, кажется, что я хочу от тебя только одно… Знаю, я сам виноват! А я просто знаю, что ты предназначена мне, я давно это знаю! Подожди смеяться – я так и вижу, как ты насмешливо улыбаешься. Вообще, закрою глаза – перед глазами ты, как ты смотришь, как поворачиваешь голову… мерещишься мне везде.

Я ведь сразу узнал тебя тогда, на даче. Но я не сразу допёр. То есть меня сразу стукнуло… увидел тебя и всё… Понял, что конец мне пришёл, что нельзя тебя упускать. Напился – впервые в жизни, можешь у ребят спросить. Никогда так тупо не вёл себя… а тут… А узнал – уже после, когда ты гнать меня стала. Как осенило – это же ты! Протрезвел вмиг! Помнишь я сразу сказал тебе что узнал… но ты же не слушала, а я сразу сказал!

Сонечка, я тебе сейчас всё-всё подробно, что помню, ты потерпи, просто боюсь что-нибудь упустить важное. Я ведь ничего не прошу – только прочитай! Я один раз убежал от матери. Мне было четыре, или больше? нет, наверное, нет, точно – уже пять, лето было – значит, с небольшим. Я от неё в магазине сбежал – решил уйти к папе, тогда я ничего не понимал, думал, что могу найти его сам. Вообще она со мной мучилась, я стал тогда такой неуправляемый – даже лечила меня какими-то таблетками. Короче, я вышел и пошёл – куда-то по улицам, и забрёл. А потом встал у подъезда – это был другой дом, не твой. Я бы сейчас узнал, если б твой, но это был другой. Понятия не имею, как ты там оказалась – но ты должна вспомнить! Значит, если мне было пять, тебе было тринадцать. Но ты была очень маленького роста, конечно выше меня, с большой белой дамской сумкой (смешно, я потому и не сразу узнал тебя, что всё представлял тебя выше, а ты и осталась маленькой… но тогда видно было, конечно, что ты школьница. Ты сидела на скамейке и смотрела перед собой. Словно где-то в другом мире, и ничего не замечала. Меня вообще не заметила. А я долго стоял и смотрел.

Ты не повернулась даже! Я даже забыл, что потерялся. Я смотрел на тебя и обо всём забыл. Потом ты достала из своего ридикюля игрушку такого большого коричневого лиса. Странно, но у него не было глаз, только нитки торчали. Ты прижала его к себе и начала что-то ему говорить. Я теперь думаю – ты ведь была уже большая для разговора с игрушками. Но не такая, как все, это точно моя сводная сестра в этом возрасте уже с пацанами по углам обжималась. Ну тогда я об этом не думал, конечно.

Я боялся, что ты прогонишь, но всё слышал. Ты сказала ему что-то типа: «Бессовестный! Где твои глаза? Ты с ума меня свести решил, да? Ты доконать меня вздумал?!» Какие-то нотки были у тебя… смешные такие… но мне почему-то плакать захотелось, так жалко тебя стало и что лис без глаз. А потом сама ответила, за него – но я поверил, что это он: «Да глаза бы мои на всё это не глядели! Лучше совсем без глаз!» мне так до сих пор даже кажется, что он… Ты обиделась, снова засунула его в сумку и тут только меня увидала.

Соня! Ты можешь не верить! Я уже любил тебя к этой минуте! Знал, что люблю тебя, любил раньше и буду всегда любить только тебя! И ты видишь – я даже не узнал когда тебя сперва, в темноте, на даче, а сразу же понял, что люблю, как и тогда, в детстве. Потому что ты – единственная, кого я могу любить в своей жизни. Это и помогло мне всё вспомнить – я же не забывал тебя никогда – не смейся, это всё правда!

Ну вот, ты меня спросила: «Ты тоже сбежал?» Я сказал да. «Тебе нельзя. Ты ещё маленький», – это ты говоришь. А я расхрабрился и тоже говорю: «И тебе нельзя!» Ты сказала: «Пошли, я отведу тебя» и спросила, где я живу. А я заявил, что у папы – во дурак – и тебя спросил: «А ты где?» И помнишь, что ты ответила? «На Луне…»

И улыбнулась – вот так, насмешливо. Ты, видать, ты смеялась надо мной, но я был уверен, что это правда. Но ты была добрая, я же видел, поэтому не ушёл. Такие, как ты, могли быть только с Луны. Я и сейчас поверил бы… Я на твоего лиса посмотрел, морда из сумки торчала. И спросил: «А он тоже с Луны?» Мне как раз мама прочитала Экзюпери, ты знаешь, конечно, и вся эта сказка, лис… Я будто в волшебстве оказался. Я тогда во многое верил, а уж тебе – каждому слову.

Ты так терпеливо мне объяснила, что нет, он из кукольного театра, он там работал, а теперь на пенсии. Ну, раз ты не чуралась общаться с таким как я… я спросил: «Ты на него злишься? Из-за глазок? Он – растеряша?» Меня мама так звала, я всё терял. И я её тоже так звать стал, нарочно, когда папа исчез… Она до сих пор обижается. Но это я тебе потом расскажу. А ты так тяжёло посмотрела на меня и вздохнула. Словно у тебя горе. Но не рассердилась, и я решил тебя утешить, сказал, что моя пришьёт ему новые.

Не помню, что ты ответила. Кажется, мы что-то ещё говорили, как будто мы долго – или это мне кажется… А потом вдруг появились эти две тётки, ты их увидала и вздрогнула. Одна сказала: «Вот она где! Блаженная наша (мне показалось – браженная какая-то, кстати, тогда впервые услышал это слово – потом долго думал, что бы оно значило? От слова бродить?). Вся больница на ногах, а она… Спасибо, мать не знает… Мать у неё такая же… с приветом, ходит… истерику бы устроила!»

Только сейчас я заметил, что ты одета не в платьице, а в халатик – одной пуговицы не хватало, я помню это, можешь, конечно, не верить… Почему-то ещё решил, что «привет»

– это твоя белая сумка так называется. И у твоей мамы – такая же.

«А это чей? Из нашего отделения?» – это они на меня уставились. Две тётеньки, обе – злые. Ну, мне так показалось, раз они на тебя кричали. Одна даже в белом была, как врач. Кстати же ещё тогда шёл детский фильм – про Алису и мелафон. Там два космических пирата превратились в женщин и переоделись в белые халаты, а девочка из больницы от них сбежала. У меня и это сразу в памяти всплыло – думаю, ты с Луны, а они ещё откуда-то… Страшно так стало! Вообще, в детстве легко проваливаешься в сказку, как в реальность, да?

А у меня в голове вообще была путаница. Мною никто не занимался, маме было не до того, я телевизор смотрел всё подряд, или своё придумывал.

Я жутко испугался, что они заберут меня в больницу, или ещё на какую планету, да и просто врачей я тогда очень боялся. Мне захотелось убежать. Но и бросить тебя с ними одну я тоже не мог. Я решил тебя загородить, да ещё руки так широко расставил – чтобы тебя не было видно. И сразу себя таким сильным почувствовал. И говорю смело так: «Мы не из вашего! Это не она, не ваша браженная!» Сонечка, ты помнишь это?

Кстати, это был мой первый геройский поступок в жизни. Я ведь хотел, чтобы ты тоже меня полюбила – а это ведь надо заслужить, верно? Видишь, я это уже тогда понимал, и сейчас понимаю! Но тут как раз прибежала мать – вея в слезах, видать, обрыскала полрайона. Она схватила меня за руку и увела. Я ей кричал, чтобы она тебя тоже спасла, но она ничего не слушала ну как обычно. Ты бы знала сколько потом я не спал ломал себе голову – удалось ли тебе улететь на Луну от злых тёток-пиратов, или они забрали тебя! Плакал, что так и не смог тебя спасти. Придумывал себе космолёт, на котором прилечу тебя выручать и всех расстреляю, кто тебя обижает.

Знаешь… Вот я даже не боюсь ни капли, что это окажешься не ты. Дело не в возрасте даже, потому что знаю, что не ошибся, даже если ты и не вспомнишь. Соня… Сонечка… я хочу быть с тобой, только с тобой. Пробью головой все барьеры, я не знаю, что сделаю… но я больше тебя не отпущу тебя – ни в больницу, ни на Луну, никому не отдам! Я буду с тобой всегда, я защищу тебя ото всех. Да, я хочу тебя, хочу как умопомраченный – но хочу всю, целиком, не только тело, но и душу твою. Да, не буду врать… у меня было много женщин, наверное, слишком много для моего возраста. Тех, кто вешался мне на шею, я просто пользовал, прости меня за грубость, но это правда, тебе я врать не могу, даже если ты плохо обо мне. Тех, кого приходилось добиваться – получал, а если не получал – забывал и не страдал. Но такого со мной никогда не было! Я даже не знал, что это бывает – так… Да, ты скажешь, так все говорят, но я на своей шкуре испытал!

Не думай только, что я просто хочу добиться своего. Я хочу быть для тебя мужем – носить тебя на руках, зарабатывать для тебя деньги – сам. Видеть тебя каждый день. Вот скажи мне – не надо секса, и я буду терпеть всю жизнь, лишь бы рядом с тобой. Не могу, не в силах представлять другого, который смеет тебя касаться, целовать тебя – ты моя! Только моя! Тот, кто дотрагивается до тебя… он ублюдок… нет, не могу даже думать об этом.

Соня, Сонечка, маленькая моя, девочка моя, пожалуйста, позвони мне… Вот мой номер… Просто позвони и скажи: «Я прочитала». Или что хочешь скажи. Я всё пойму по твоему голосу… Я не верю никогда не поверю, что ты просто отвернёшься от меня, уйдёшь к этому мерзкому типу, это же неестественно – быть с ним, неужели ты не видишь сама? Эти всё твои глупости – что ты старше… да не будешь ты никогда старше, ни в шестьдесят, ни в восемьдесят… Ты не должна это же условности – я ведь вижу, что ты – другая. Ты не притворяешься, как я, перед ними всеми, что такая же. Мне жалко потерянных лет, стыдно даже за них. Но теперь я опять стал собой. Оказывается, только с тобой я могу быть настоящим.

Я не знаю, чем закончить это письмо… Перечитывать просто боюсь.

Позвони, иначе я умру».

Соне самой хотелось сейчас умереть. Сердце у неё разрывалось – она не знала, что делать. Лучше бы он остался напористым и навязчивым, требовал или молил. Но это письмо… Оно полностью обезоруживало. Человек писал и совершенно не думал, какое впечатление произведёт, не сочтут ли его самого «с приветом», не покажут ли на мозги. Просто пытался достучаться до неё, донести поскорей свою истину, ни минуты не сомневаясь, что стоит только всё рассказать, и Соня обратится в его веру. Знал бы он, что и обращаться не надо. Может, кто другой и не понял бы, назвал бы всё бредом, но они с Димой, видать, существовали на единой волне, были посеяны на одной почве, хоть и в разное время.

Да, она помнила. Как можно было не помнить тот день, когда Борис потерял свои замечательные, зелёные, блестящие глаза?

Это произошло летом – Дима ошибся, тринадцать ей исполнилось только осенью. Она сбежала в тот день из больницы, где лежала на обследовании – Мара положила её туда по совету Нины Степановны. У Сони всегда был слабый желудок, а в начале подросткового возраста обострения случались чуть ли не каждую неделю, что бы она ни съела. В больнице её поджидали различные тяготы: и заглатывание без наркоза (на детях, видать, экономили) резиновой «кишки», страшная колоноскопия, бесконечные анализы крови из пальца и вены, клизмы, рентгены и жуткая диета.

Всё это было ерундой. Но в середине второй недели из её палаты выписали двух маленьких девочек и подселили двух других – на год старше Сони. Они сразу окрестили её «чокнутой», потому что подсмотрели однажды, как она тайком разговаривает с Борисом, и принялись издеваться. Угрожали, что выкинут игрушку в унитаз или отдадут в палату к мальчишкам – там тоже нашлись желающие поизмываться над «ненормальной». Надо было, конечно, вернуть лиса домой, но ведь Соня никогда с ним надолго не расставалась, никогда не спала без него. Пришлось бы объяснять матери, что случилось. К тому же Вова давно бурчал, что от «лисы» в доме моль и покушался выбросить. Да и Анька была ещё маленькой, могла навредить.

Теперь Соня боялась даже на секунду оставить друга без охраны, но однажды явилась после исследования, на которое сумку брать запретили, и нигде не смогла его найти. Она металась по палате и рыдала – тот самый редкий случай, когда она рыдала в детстве. Это было дикое горе, она была уверена, что не перенесёт, если не найдёт его. Жизнь без Бориса казалась немыслимой. Потом Соня выбежала в коридор. А там её уже поджидали. Подростки, дразнясь, подняли лиса над головой и начали перебрасывать его из рук в руки.

Борис стойко переносил пытку. Кидая его над головой Сони, дети сочиняли для неё разные прозвища, из которых «уродка» было самым невинным. Каждый поймавший должен был назвать новое слово. Ни медсестра, ни дежурный врач и не подумали вмешаться. Возможно, им казалось со стороны, что дети играют, но, скорее всего, это было молчаливое поощрение. Мара, если честно, уже всех доконала. Она каждый день прилетала в больницу, допрашивая всех подряд о состоянии здоровья Сони, в подробностях выясняя, что означают результаты анализов, и почему количество эритроцитов на один процент больше нормы. Матери казалось, должно быть, что Соня умирает, а от неё это скрывают. Так что «чокнутые» были они обе. Поминали в больнице и их национальную принадлежность, что, разумеется, быстро подхватили дети.

Наконец, излишний шум стал раздражать медсестру, и она разогнала всю компанию, отобрала игрушку и вернула девочке – от греха подальше. Вот тут-то Соня и увидала, что у Бориса нет глаз. Реальность показалась страшной и невыносимой – рыдать она больше не могла, но внутри всё тряслось от горя и гнева. Впервые в жизни на Соню навалилось чувство непоправимости. И ещё – она ненавидела и была бессильна наказать виновных. Она взяла Бориса, положила в сумку и ушла. Прошла как-то и мимо охранника, и через ворота. Потом остановилась, не зная, куда повернуть. Домой идти рано – ключа нет, мать на работе. И Соня отправилась гулять по улицам.

«Глаза бы мои на всё это не глядели», – так говорил лис и задолго до этого, в основном про Вову. И вот, больница стала последней каплей… Сбежав с ним, Соня убедила себя (иного она бы не перенесла), что Борис избавился от глаз сознательно, сам, а не кто-то другой сотворил с ним такое. Значит, лиса следовало отругать – и Соня прочитала ему нотацию на скамейке, обличая его вредный характер.

В больницу её тогда вернули, она пролежала там ещё полторы недели, но никто больше не приставал. Возможно, врачи, испугавшись, наказали кого-то из персонала, провели воспитательную работу с детьми. Но, скорее всего, дело было не в этом. Когда Соня вошла в палату, обе девицы лежали и делали вид, что спят – был тихий час. Она подошла сначала к одной, постояла над ней молча, потом к другой – главной зачинщице. Почувствовав на себе Сонин взгляд, та не выдержала и открыла глаза. «Кто ещё раз дотронется до моего – сразу умрёт…» – тихо сказала Соня, глядя на неё. Сказала от отчаяния – а что она могла поделать, одна, против всех, как противостоять злу? Не за себя она боялась, а за Бориса. Однажды, она помнила, этот дурацкий способ подействовал, ну и… Наверное, дело было не столько в словах, сколько в её собственной убежденности в неотвратимости возмездия. Как они посмели… обидеть, покалечить – его! Его, самого лучшего, самого доброго и родного!

Вместо «чокнутой» её принялись звать «колдуньей» и начали избегать. Не разговаривали, обходили стороной. Соню это вполне устраивало. К тому же, оба прозвища и так преследовали её по жизни. Мара об этом инциденте даже не узнала – зачем трепать ей нервы, ей и так не сладко.

Мальчика, который защищал Соню на улице перед медсестрами, она не забыла. После всего пережитого – в школе, в больнице, откуда-то появился ребёнок, который вступается за неё – как ангел, посланный ей в поддержку. От взрослых-то не всегда дождёшься, а тут – такой малыш… Она помнила, как он плакал и кричал: «Вы нас перепутали! Это не она, не ваша «броженная»! Мы просто идём с приветом к папе!» И тянул свою мать обратно…

Соня потом долго, вспоминая об этом случае, мысленно гладила его перед сном по голове и желала чего-то очень-очень доброго, веря, что он почувствует. Как его зовут, она, конечно, не знала. И прозвала его для себя… о, Боже… Митенькой. Тогда это было её любимое имя.

Но как… Как он мог узнать её, спустя двадцать лет? Когда он был совсем маленьким, что он мог помнить? А если бы даже и помнил – как смог разглядеть во взрослой незнакомке ту девочку у подъезда? Эта загадка казалась неразрешимой… если только не принимать всерьёз его версию, что он может любить её одну. Но это же полный бред!

Заверещал мобильник, и Соня, подскочив, выскочила с ним в игровую. Звонил Вова. Этого ещё не хватало!

– Да, здрасьте… – обречённо произнесла она.

За все годы она так и не научилась разговаривать с ним уважительно, предпочитая молчать.

– Всё-таки добилась своего, да? Хитра, хитра, ничего не скажешь… – послышался в трубке его слегка дребезжащий голос.

Он как-то слишком быстро старел рядом со своей художницей, из статного красавца превращаясь в полную рухлядь, хотя ему исполнилось только пятьдесят пять. А Жанночка, наоборот, в свои шестьдесят выглядела великолепно.

– Чего вам? – грубо сказала Соня. – Что у вас опять?

– Выжила… выгнала дочу… А я говорил, говорил Марочке: увидишь ещё, она всё захватит, и домик, и квартирку… Ты нас все-ех ненавидишь… В нашей квартире живёшь и ненави-идишь… А Марочка, покойница, мир праху её, не поверила, поссорилась со мной! А этой – как с гуся вода! Конечно, не сестра ведь она тебе… Не родная кровь…

Так, ясно, он снова пьян. Неужели раскодировался? В трезвом виде он подобных вещей не говорил, держал при себе.

– Ваша доча сама сбежала из дома. Если можете её вернуть – то давайте… – резко сказала она.

– Коне-ечно… – блеял Вова, – сбежа-ала! Меня нашла способ выдавить, Марочку извела и Анечку, дочу мою, прогнала… Придумала, небось, что-нибудь, доконала, довела… хи-итрая…

Соня с силой нажала на кнопку, отрубая мобильный. Как и прежде, при общении с Вовой ей хотелось одного – как следует огреть его по голове. Впрочем, плевать на Вову, и без него проблем хватает. Она не собирается больше испытывать чувство вины – мать прожила бы на десять лет меньше, если бы осталась с ним. Хотя Соня так никогда и не узнает, какой ценой дались ей эти годы.

* * *

После рождения Анечки, Вова стал относиться к Соне всё хуже и хуже, она постоянно чувствовала на себе его недовольный взгляд. Отчиму теперь казалось, что Соня зря занимает место в его квартире, ущемляет в правах его дочь. Из-за Соньки – чужой и никому не нужной, Ане достаётся только каждая вторая конфетка, на Соню приходится тратить Анькины деньги – одевать, собирать в школу. А это его деньги, даже те, которые зарабатывает Мара – его жена!

Как ни странно, мать сначала ничего не замечала – то ли слишком уставала в борьбе за быт, то ли Вова, зная её трепетное отношение к Соне, умело это скрывал. Да ещё почему-то боялся – её, Соню, боялся. Стоило ей чуть дольше задержать на нём свой взгляд – а кроме взгляда Соня ни разу и ни чем не выразила ни возмущения, ни обиды, – и он начинал ёрзать, отступать от только что сказанных слов, часто моргал, и иногда даже как-то смешно, неумело крестился, чуть ли не зачурался. Соня долго не могла понять, в чём дело, пока однажды не услыхала, как он, пьяненький, шепнул приятелю-собутыльнику (Мары не было дома, а тот, подпевая, возмущался, для чего, мол, кормить чужого ребёнка): «Тихо, колдунья мелкая слышит… Тут так прямо нельзя, она зла-ая, всё-ё слышит, что-то задумывает…»

Вероятно, у отчима начиналась шизофрения на почве алкоголизма. За спиной у Мары дядя Вова мог даже отобрать у девочки лакомство, чтобы отдать Аньке – в этом проявлялась его искренняя отцовская любовь. Соне ни разу и в голову не пришло пожаловаться матери – она представить себе не могла, как можно причинить ей боль, поставив перед выбором между посланным свыше Володей и посланной свыше Соней. Наверное, однозначно плохих людей не бывает, но Соня не могла судить объективно, потому что к ней он повернулся своей самой дурной стороной.

Но однажды Мара поняла.

Соне уже исполнилось тринадцать – как раз в тот год, осенью, после больницы. Надо было купить на зиму пальто – Мара мечтала о пихоре, болоньевом пальтишке с меховой отстежной подкладкой, таком же, как достали соседской девочке. Мать ещё с лета откладывала на него свои копейки. Вова об отложенных деньгах знал, но открыто недовольство не выражал. Зато он начал ныть: «Доче нужны витаминчики… Куда деваются деньги… Надо купить ей апельсин. А какой страшный у неё комбинезончик… чужие люди отдали, как нищим… а новый купить не можем…»

Соня прекрасно понимала, куда клонит отчим. Но мать ничего не подозревала. Она как раз доставала деньги из шкафа – пересчитать, и легко ответила:

– Ну ничего, купим Сонечке пихор, потом ещё Аня его поносит. Она пока маленькая – для нового-то.

И тут Володя взбесился.

– Сонечке? Чужому ребёнку – всё, а моему – шиш, старый пихор после приёмыша, да?! Так ты меня любишь? Лучший кусочек – этой своей… жидовке!

– Что? – Мара даже не сразу поняла, что он говорит.

– Такой же, как ты! Жидовке!

– Что? – переспросила мать, только голос у неё изменился, стал очень тихим и каким-то бесцветным.

– Или мы эти деньги на Аньку тратим, или я ухожу! – заявил взбунтовавшийся муж.

– Соне нужно пальто… – дрожащим голосом начала Мара, словно не услыхав оскорбления.

Соня в этот момент даже не сомневалась, что она сдастся. «Жидовку» и прочий антисемитский бред Мара прощала ему неоднократно, хотя не простила бы никому другому. Правда, он ни разу ещё не называл так Соню, и вообще – никогда раньше открыто на неё не нападал. Мать механически теребила в руках жалкую пачку денег.

– Кто эта твоя Сонька? – Вова, видя её потерянность, почувствовал себя на коне. – Кто она такая? Да она ещё отработать должна все твои харчи! А ты её прописала! Ну ладно, взяла от тоски девчонку, пригрела, а та и рада! Но теперь-то у тебя своя доча есть. Гляди, вот помрём, и Аньку совсем со свету сживёт! Ты посмотри, как она смотрит – всё исподлобья, замышляет чего-то… Всё норовит у Анечки украсть. Видала, как она сначала себе в рот положит, а потом уже Анечке! Понаблюдай, понаблюдай! Да все вы такие… хитрые и жадные, всё у русского человека отнять норовите!

Соня, действительно, когда кормила ребёнка из ложечки, всегда сначала пробовала еду сама – вдруг горячо.

– Кто такая Соня? – медленно, всё так же, как будто растерянно, произнесла мать. – Она дочка моей подруги, Аллочки. Которая спасла мне жизнь…

– Да слышали уже! Сонечка, Аллочка… Думать о своей семье надо, о своих родных надо! Свои родные – они-то не продадут, ни мать, ни отца, ни родину…

– Уходи… – неожиданно, но так же тихо сказала Мара.

Только тот, кто знал, как она тряслась над мужем, мог понять, что это значило и чего ей стоило. Соня, вытаращив глаза, смотрела на мать. Ей хотелось крикнуть: «Не надо, не делай этого, я не обиделась, плевать мне на этого Володю, я потерплю, только бы тебе было хорошо!» Но для тринадцатилетней девочки это оказалось непроизносимо.

– Что? – не понял теперь уже Вова.

– Вон, – твёрдо повторила мать.

– Я, родной муж, отец твоей родной дочери – вон? А она, вот эта – останется?

– Да.

– И кому ты нужна будешь, старая ведьма? Кому? Кто тебя подберёт, кто на тебя взглянет?

Мара молчала. В глазах у неё не было ни слезинки.

– Ну, ладно-ладно… Ладненько… Отличненько… – закружился на месте Вова. – Сейчас… Соберусь… Приползёшь потом…

Но Соня видела – такого поворота он не ожидал. Да и куда ему идти среди ночи?

– Собирайся, – Мара подхватила под мышку Анюту, взяла за руку Соню и отправилась к дверям. – Бери, что хочешь. Придём, чтобы тебя уже не было.

И они гуляли – долго, пока совсем не замёрзли. Когда они вернулись, Вова сидел дома. Он так и не собрал вещей. Но Мара осталась тверда. Она переночевала в детской, ни слова больше ему не сказала, и утром он психанул, забрал свои шмотки и ушёл – сначала к какому-то собутыльнику, затем – к одной из любовниц.

Соня боялась даже вспоминать о тех днях. Мара ни одной слезинкой не выдала детям, что ей плохо. Соня до сих пор не могла понять, откуда у матери нашлись силы вести себя столь спокойно и твёрдо. И так сильна была её воля – выгнать Вову, что тот даже не стал настаивать на факте своей прописки. Однако про факт этот не забыл и всё грозил подать в суд на раздел имущества – в те годы прописка означала неоспоримое право на жилплощадь. По суду ему досталась бы лишь комната в коммуналке после принудительного размена – но и это считалось немало.

Надо отдать Вове должное, размениваться он не стал, и заявление не подал. Может, проснулась совесть, а может, просто лень было заниматься хоть чем-то. Вскоре его пригрела новая супруга – тоже старше его, натура творческая, витающая в облаках, но при квартире и мастерской. Вова, однако, занял в новой семье место себе по чину. Под угрозой выдворения он бросил пить – причем совсем, «зашился», бегал по художественным салонам в поисках подрамников и каких-то особенных кистей, с восторгом рассказывал о гениальности Жанночки, употребляя слова, которых не постыдился бы и профессиональный искусствовед. Жена обращала на него внимание лишь по необходимости – всё остальное время она занималась творчеством. Соня с удивлением узнавала, что Вова готовит ей особые, вегетарианские блюда и убирает квартиру. Она всегда вспоминала при этом сцену с воблой и табуреткой. И думала о странностях любви.

Аньку он навещал – Мара не препятствовала. Но всё больше и больше остывал к ребёнку. В новой семье у него родилась другая, такая же поздняя «доча», которую, правда, растила его тёща в деревне – супруги все силы отдавали творчеству.

А потом визиты вдруг участились. В основном, с просьбой денег – гениальные картины не продавались, современники не понимали мысль художницы, опередившей свое время. Да и времена наступили тяжёлые – не до искусства. Правда, Жанночка регулярно вывозила свои работы на так называемые вернисажи, дававшие свободным художникам шанс заработать. Но у людей совсем не было вкуса – её катастрофически не покупали.

Мара деньги давала, не отказывала, и в душе его, видимо, всё же простила. Он приходил к ним, как хороший гость, иногда даже вместе со своей неземной супругой, и Мара подкармливала их, передавала игрушки и вещи ребёнку. Вскоре оба стали привычными для их дома, как близкие родственники. Вова больше не хамил, держал себя скромно и благодарно. Жанночка витала в облаках, не понимая, где она, и кто её кормит, и могла бесконечно рассказывать им про свою живопись.

А Мара, подкладывая Вове кусочек пожирней, всякий раз виновато смотрела на Соню: мол, прости… он же послан мне свыше…

* * *

Соня не будет такой… Никаких посланий свыше, совпадений, случайных встреч, мистики. В жизни полно случайностей и совпадений, и вовсе не обязательно они что-то значат, разве только в воспалённом мозгу этого Димы. Город у них не слишком большой – немудрено было встретиться. А придуманное ею имя… Возможно, так назвала его мать, когда отыскала, вот Соня и вспомнила.

Она всё ещё сжимала в руках его письмо и не знала, что же ей делать. Хотя – неправда, конечно же, знала. На искренность следовало ответить бесчувственностью. На мистику – неверием. В конце концов, нельзя пожалеть обоих – одного придётся обидеть. Подумав об этом, Соня чуть было не рассмеялась. Надо же… её, старую деву, чокнутую Соню, на которую никогда не обращали внимания ребята – ни в школе, ни в институте, возжелали вдруг сразу двое. И оказалось, что это – совсем не здорово, а больно и тягостно.

Но ведь если она не позвонит, Дима опять объявится. Надо сделать так, как правильно. Главное, самой не поддаваться на всю эту сентиментальную ерунду, позвонить и мягко объяснить ему… как-то очень по-хорошему… чтобы не ранить… Сказать, что все поняла, что во всем виноваты его детские впечатления, но нельзя придавать значения подобным вещам и ломать из-за них чужую жизнь. Что он снова пытается провалиться в фантазию, как в реальность, и в голове у него по-прежнему путаница.

– Дима сам подкинул ей все эти аргументы в своём письме. А самый надёжный способ убить в нём сказку – это изобразить полное недоумение: мол, никогда в жизни не лежала ни в каких больницах, ты всё перепутал. Надёжный… но ведь она так и не научилась врать.

Ничего. Надо когда-нибудь начинать. Как говорится, для спасения жизни можно.

– Софья Васильевна! Вас Нина Степановна зовёт! – услышала она вдруг голос и обернулась. – Я побуду с детьми.

Это была Танечка – гордая, оскорблённая.

– Мы разве на «вы»? – попробовала улыбнуться Соня. – И давно?

Но девочка, даже ни взглянув на неё, развернулась и ушла в спальню. Соня вздохнула и собрала листочки – там был телефонный номер. Потом, когда она всё ему скажет – тогда можно порвать и выбросить. А пока… она бережно сложила письмо, погладила, как живое, и аккуратно спрятала в сумочку.

Нина Степановна её ждала. Она сидела за своим столом, нервно постукивая карандашом. От неё Соня тоже не дождалась ответной улыбки. Ну что ж, будем вести себя так, как правильно. Лучше всего объясниться сразу и пресечь всевозможные домыслы.

– Соня! – трагическим голосом возгласила заведующая.

– Ты знаешь, девочка, как я к тебе отношусь! Ты же почти моя крестница, всю жизнь на моих глазах, с Марочкой покойной мы всегда… Я знаю, твоя мама хотела бы, чтобы я принимала в тебе участие, чтобы защитила, уберегла от ошибок… Софья Васильевна! Что же ты делаешь? Ты даже не понимаешь, насколько всё серьёзно! Этот мальчик, с которым у вас… э-э-э… отношения…

– Нина Степановна! – перебила Соня. – Какие ещё отношения, это просто…

– Лучше бы тебе никогда его не встречать! – договорила заведующая.

– Нина Степановна! Послушайте, всё не так, как вы думаете. Вы же знаете, я скоро выхожу замуж. Я понятия не имею, чего этому… чего ему надо… Это, действительно, Анькин однокашник, привязался – и вот ходит! Я ему уже объясняла, сто раз!

– Вот и правильно! Гони его, гони поскорее. Не дай Бог, кто узнает… Ты ведь понимаешь, чей он сын!

– У него крутой папочка, кажется, – пожала плечами Соня. – Да какая же разница, дело не в этом!

– Нет, в этом, деточка, именно в этом! – всплеснула руками начальница. – Ты что, даже не знаешь, кто его папа? Ты вообще что-нибудь про этого парня знаешь?

– Ну… как это? А что надо знать? Дмитрий его зовут, а что?

– Господи, Сонечка! Ты как всегда, витаешь в облаках! Знаешь, как фамилия этого Дмитрия? Знаешь? Ка-люж-ный!

Последнее слово она произнесла, понизив голос, словно дотрагивается до скорпиона – со страхом и уважением одновременно. И уставилась на Соню, ожидая возгласа ужаса.

– Калюжный? – повторила Соня.

Фамилия была ей знакома, но она слишком растерялась, чтобы понять, о ком речь.

– Да, да! Ну, теперь поняла? Весь наш город ему принадлежит… весь куплен… с мэром, с правительством, со всеми заведениями… – она произнесла это шипящим голосом, едва размыкая губы. – Я ведь его жену хорошо знаю, Димину мать… В своё время я оказала ей услугу, она прекрасно ко мне относится, но…

Ах, да… Конечно, Соня знала, кто такой Калюжный, да и кто не знает в их городе? Оглушённая открытием, она молчала. Почему же Анька до сих пор не проговорилась?

– Сонечка! Дай мне слово, что будешь держаться от него подальше! Это такие люди… страшные люди!

– Да, конечно… Не волнуйтесь… – только и смогла выговорить Соня.

На негнущихся ногах она вернулась в группу. Танечка вызывающе посмотрела на неё, прежде чем уйти, но Соня даже не обратила на это внимания. Она взяла сумочку, достала из неё письмо, подержала в руках. Ну что ж… Это окончательно всё решает. Соня развернула листки и нашла номер в конце послания. «Соня, Сонечка, маленькая моя, девочка моя, пожалуйста, позвони мне…» – прочитала она и даже зажмурилась от пронзившей её боли. Сделала над собой усилие и взглянула ещё раз, стараясь видеть одни только цифры, не слышать его интонаций, не вспоминать его глаз. Сделала вдох и решительно набрала номер.

– Соня, это ты… – почти сразу же послышался в трубке его взволнованный голос. – Я знаю, это ты. Ты прочитала?

– Да, – твёрдо ответила она. – Дима. Если я хоть каплю тебе дорога… хоть на полсловечка от того, как ты пишешь… никогда больше не приходи. Никогда, ясно?

* * *

Вообще-то ей надо было сообразить – стоило позвонить с мобильного, и Дима узнает номер. Разумеется, через секунду раздался ответный звонок. Соня вырубила звук, спрятала телефон в сумку и старалась теперь не смотреть в ту сторону.

Так, время три. Пора поднимать детей. Разбудить иных – ещё труднее, чем уложить. Соня сбегала за полдником, включила симпатичную музыку, и малыши начали просыпаться. Она всё делала механически – улыбалась, отвечала на вопросы, заплетала косички и раздавала булочки.

Потом не выдержала, достала телефон и глянула на экран. Пятнадцать неотвеченных вызовов. Пять смс-ок. Пока она держала аппарат, пришла ещё одна. Читать было страшно. Она несколько раз повторила себе, что не будет поддаваться на угрозы суицидального толка, и только потом открыла сообщения.

Угроз не было. Первая смс-ка гласила: «Что случилось? За что ты так со мной? Пожалуйста, возьми трубку…» Вторая: «Наверное, я чем-то ужасно тебя обидел. Не будь такой жестокой, ответь мне, что я сделал не так…» Третья: «Соня, мне всё равно надо понять, в чём дело, возьми трубку, просто поговори со мной». В четвёртой были одни многоточия – видимо, Дима иссяк. В пятой: «Я люблю тебя и буду любить всегда. Да, я видел его вчера. И знаю, что вы были вместе. Меня это убивает, но это мои проблемы, не буду тебя ими мучить. Только если ты действительно любишь его – так и скажи. Но скажи сама, своим голосом – иначе я не поверю». Вот кретин! Разве она не сказала ему именно это?

И, наконец, последняя. «Я смотрю на твоё окно. Если мне нельзя говорить с тобой, я буду приходить и смотреть. Этого ты мне запретить не можешь». Соня метнулась к окну – ну, так и есть. Вот он, маячит за забором. Неужели она никогда от него не избавится?

Дима стоял, не шевелясь. И она замерла, не в силах спрятаться. Сердце бешено колотилось.

– У тебя снова гости? – послышался звонкий Танечкин голос.

Она опять появилась в группе. Соня ничего не ответила, просто без сил опустилась на детский стульчик.

– Ладно, я по делу, – девочка деловито поджала губки.

– Одолжи туалетной бумаги. Мои никак деньги не соберут, а медсестра последние три пачки отобрала. Будто купить не на что – копейки ведь!

Соня обрадовалась, что Танечка с ней разговаривает, вскочила и бросилась в кладовку.

– Сейчас, конечно…

Она принесла несколько рулонов, та сухо поблагодарила и собралась уходить.

– Тань, подожди! Ты на меня злишься? – не выдержала Соня. – За что же? Думаешь, это я виновата?

Девушка не отвечала.

– Ладно, – Соня скривилась и отвернулась, – как знаешь…

– Я не на это… – произнесла вдруг Татьяна. – Ты имеешь право на личную жизнь, и я вовсе не считаю, как некоторые… Они все говорят про тебя плохо, что ты соблазнила его… вцепилась в его деньги… Ну и всякое такое.

– Кто это – они?

Соня даже забыла про Диму за забором. Значит, вот как… Общественное мнение уже сложилось, а доказывать, что ты не верблюд, Соня знала по опыту – бесполезно.

– Ну… все. Но не я. Я не поэтому. Просто… ты меня так унизила. Почему ты сразу мне не сказала, что это к тебе? А я, как дурочка, ещё делилась с тобой!..

– Тань… – Соня покачала головой. – Я и сама не знала сначала, а потом побоялась сказать. Не обижайся, пожалуйста! Хоть ты-то пойми – ничего у меня с ним нет! Я не виновата, что он преследует меня! Почему же они считают… Яна, это не твоя расческа… На-ка, почисть свою.

– Всем просто завидно. И… мне тоже.

Всё-таки Танечка была замечательной, искренней девочкой.

– Чему тут завидовать, Таня? Я даже приближаться к нему боюсь, у меня и так теперь с Женей неладно. А… что они ещё говорят?

– Ну… ещё… они меня жалеют. Все думают, что он приходил сначала ко мне, а ты взяла и… А он… правда, к тебе приходил?

Таня посмотрела на неё исподлобья, и Соня засомневалась – только ли «все» так считают.

– Неужели можно подумать, что я – у тебя – способна кого-то отбить? – усмехнулась она. – Самой-то не смешно?

– Вот именно! – в запале проговорилась Таня. – Никто и не понял…

Всё было написано на её лице – лукавить девочка не умела. Разумеется, общественность в недоумении – чем Соня Смирнова могла привлечь сына Калюжного.

Собственно, всё это ей не в новинку. Жени она тоже, по мнению многих, была не достойна. Один раз он встречал её после работы, и воспитатели его «рассмотрели». Кстати, Танечка и передала тогда Соне последние сплетни.

За Женю она, разумеется, выходила ради квартиры и денег. А вот он ради чего – ну совсем не понятно. Видать, Соня с мачехой что-то ему подмешали. Мара ведь уже имела опыт подмешивания – но потом муж вырвался из-под её гнета и сбежал. Соню она тоже взяла из детдома не просто так – а готовила себе преемницу. Больше всех настаивала на этой версии Людмила Алексеевна. Надька-то больше посмеивалась – она свято верила в несправедливость судьбы и в то, что лучшее достаётся худшим или таким вот чокнутым. Но в Сонькино колдовство – ну вас на фиг!

Соня тогда сделала вид, что это её забавляет, хотя стало неприятно. Взрослые люди с высшим образованием, и такое нести! Но так, как сейчас – не задело, нет…

Дурацкая колдовская тема, похоже, будет преследовать её всю жизнь. Соню это нервировало, словно ей приписывали что-то ужасное, подлое, грязное. Страшное обвинение для верующего человека. Но два раза в жизни она всё же воспользовалась чужим мракобесием – для собственных целей. Второй раз – тогда, в больнице. А первый…

* * *

Это случилось за год до разрыва матери с Вовой. Он тогда уже окончательно слетел с катушек. Напился, причём так сильно, что посмел ударить Мару. То ли она сказала ему что-то в упрёк, то ли чего-то не досолила – Соня не усекла. Зато навсегда запомнила – словно в замедленной съемке – как он замахнулся на мать. По-бабьи, не кулаком, а ладонью, и не в лицо, а шлёпнул с размаха повыше груди, но так грубо… так обидно, так мерзко!

Мара была женщиной крепкой и на ногах, разумеется, устояла. Она не заплакала и сдачи не дала, хотя Соня на её месте как следует бы ему врезала, размазала бы по стенке, потом повалила на пол, и добавила бы ещё… и ещё – ногами, со всей силы! Сердце у неё разрывалось от ненависти. Мать молча ушла в комнату, а он уселся – наглый, противный, лоснящийся, и принялся как ни в чём ни бывало хлебать недосоленный суп.

Тогда Соня подошла к нему и встала рядом. «Чего тебе?» – рявкнул Вова и поднял на неё окосевшие белесые глазки. Вполне вероятно, он мог двинуть сейчас и ей – почувствовал безнаказанность. Она несколько секунд смотрела на него, вкладывая в этот взгляд все свои чувства к нему. Вова поперхнулся и начал кашлять. Соня постучала ему по спине. И, когда он откашлялся, сказала: «Ещё раз дотронешься до неё – заколдую. Навсегда».

Глупость сказала, сама не понимая, что имеет в виду. Тетя Ира однажды говорила о ком-то – если один раз ударил, значит, будет ещё и ещё. Этого-то «ещё» допустить было никак нельзя! Соня вспомнила о его пьяных разговорах с собутыльниками, о том, что он её побаивается, вот и решила… Но в этот момент сама верила, как и потом, в больнице, в то, что говорит.

Вова мог бы спросить, конечно, как именно она его заколдует. Но, видимо, воображение подсказало ему что-то своё, потому что он перекрестился и забормотал: «Ты что… ты только не вздумай, слышишь! Скажи, что не будешь, а? Да я же нечаянно, Сонь… Сонька, обещай, скажи, что не станешь…»

Она развернулась и убежала на улицу. Но ведь действительно, больше он Мару пальцем не тронул. Мать до последнего верила, что в Вове проснулась совесть, и он искренне раскаялся. Похоже, даже прощения попросил, что вообще ему было не свойственно. А впрочем, может, и впрямь раскаялся, на трезвую-то голову, а про Сонькины угрозы утром забыл. Какая же теперь разница…

 

Борис знакомится

– Соня, я тебя не осуждаю! Не расстраивайся… Я тебя всегда уважала и буду уважать.

Добрая девочка подошла к ней и даже обняла. И Соня неожиданно для самой себя размякла.

– Анька из дома сбежала, – внезапно пожаловалась она, хотя никогда не рассказывала Тане о личном.

– Да Анька твоя! – неизвестно почему разозлилась девочка. – Неблагодарная она… Ой, смотри, всё ещё стоит, не уходит…

Она подошла к окну. Тем временем к Соне уже выстроилась очередь с расчёсками и резинками, кто-то что-то спрашивал, но она ничего не слышала, отвечала невпопад.

– Давай я тебе помогу, – предложила Танечка и ухватила расчёску у Вики.

– Ты сегодня в первую?

– Да, я закончила. Сейчас домой пойду… А хочешь… Может, передать ему что-нибудь? – Таня кивнула в сторону окна. – Скажу, что ты просишь его уйти, что у тебя есть жених. Ты не думай, я в него не влюбилась. Просто приятно было, что… но ты же знаешь, у меня парень есть… Он весной возвращается.

Танечка ждала своего друга из армии и всем об этом рассказывала.

– Ну, давай, я всё сделаю, не бойся! – она так и рвалась помочь.

«Хорошо всё-таки, когда есть человек, который так искренне к тебе относится!» – подумала Соня. Да, она привыкла к одиночеству, но сейчас впервые почувствовала себя беспомощной. Настолько, что даже готова была поделиться с Танечкой своими бедами, рассказать всё: и про Женю, и про письмо… Однако что-то сдерживало её, какое-то последнее сомнение – уж больно не привыкла она никому доверяться.

Но Диме, и правда, пора объяснить, что ждать бесполезно, и нечего тут торчать. Самой разговаривать с ним нельзя – ни в коем случае.

– Пожалуй, я напишу… Я сейчас, ты за ребятами присмотри пока, ладно? – решилась Соня и бросилась в спальню.

Тут она увидала, что Вадик растерянно сидит на разобранной постели, когда все вокруг свои уже убрали. Она охнула про себя: и как это она упустила, забыла проверить?

– А ну-ка, хватит копаться – беги пить кефир! Я сама застелю, – строго сказала ему Соня.

Но Вадик не испугался – он знал, Софья Васильевна не выдаст. Она всегда делала это незаметно, чтобы не усекли другие дети – догадливые и наблюдательные. Вот если бы сейчас была Надежда Петровна – над ним бы уже потешалась вся группа.

Он убежал, а Соня, дождавшись, пока никого из детей не останется рядом, быстро свернула бельё и застелила кровать покрывалом. Похоже, у мальчика снова проблемы: в последний раз он описался, когда у матери случилось очередное обострение. Надо бы срочно отвести ребёнка к врачу – как бы не развился настоящий энурез. Но – некому.

Спрятав бельё, Соня схватила первый попавшийся листок, ручку и торопливо написала:

«Дима, ты продолжаешь меня изводить. Я благодарна тебе за письмо, но абсолютно ничего к тебе не испытываю».

Она порвала бумажку и выбросила в корзину. Врать ему она не могла, но как иначе его прогнать?

«Перестань меня донимать, – написала она снова. – Это не любовь, а эгоизм. Нельзя всё в мире подчинять своим фантазиям и желаниям. Говорить я с тобой не собираюсь, я тебе всё сказала, но ты не услышал. Если ты ещё раз появишься, я стану очень плохо о тебе думать. Всё у тебя скоро пройдёт, но только если ты сам перестанешь себя накручивать!»

Оказалось невероятно тяжело проявлять к нему чёрствость и сухость. Да ещё изображать из себя опытную матрону – она-то откуда знает, пройдёт или не пройдёт? Соне захотелось хоть чем-то смягчить это письмо, сказать напоследок хоть одно доброе слово. Она пыталась себя удержать, уговаривая, что доброта ему только повредит. И всё-таки приписала:

«Я тебя в детстве вспоминала и всегда желала добра. Желаю и сейчас. Всё у тебя ещё будет очень хорошо, вот увидишь».

Вот так – благодарно и равнодушно, без всякой мистики. Написать, что она знает его фамилию? Нет, это лишнее.

Почти довольная, Соня выбежала из спальни и протянула бумажку Танечке.

– Не волнуйся, я не буду читать! – наивно пообещала девочка, гордая оказанным доверием. – Ну, я побежала?

Она ушла, а Соня встала у окна, спрятавшись за тяжёлой шторой. Едва отдав записку, она тотчас же пожалела. Сейчас Дима прочтёт, поймёт, что его отшили навсегда, а потом разглядит, какая Танечка хорошенькая, и… «И – что? – строго остановила себя Соня. – Вот и пускай!» Но совладать с эмоциями оказалось сложнее – казалось, она душит себя своими же руками…

Тем временем Танечка выбежала из подъезда, остановилась, а потом нерешительно двинулась к Диме. Тот обернулся: в его позе угадывалось недоумение, сменившееся напряжённым ожиданием. Даже издали было заметно, как волнуется девушка. Она достала из кармана бумажку, он буквально выхватил, хотел развернуть, но передумал читать при свидетелях. Однако Танечка уходить не спешила. Тогда он что-то вежливо, но нетерпеливо сказал ей, и девушка медленно побрела к дороге.

Нервы у Сони были настолько напряжены, что она поняла – Танечка разочарована. Похоже, она всё ещё надеялась привлечь Димино внимание.

Но тот уже забыл про неё, прислонился к забору и стал читать. Потом резко обернулся и поднял голову вверх. Соня едва успела отшатнуться от окна, не понимая, что так поразило его в записке? Внезапно её осенило – она же выдала себя с потрохами! Что же она натворила? Ведь решила же делать вид, что никакой детской встречи не было! Ну, ничего… Не страшно… Она ведь не написала, что придаёт ей какое-либо значение.

К окну Соня больше не подходила. До вечера она занималась с детьми, стараясь ни о чём не думать. Прогулку она отменила, рискуя навлечь гнев начальства. К шести часам в группе осталось трое ребят, она переиграла с ними во все настольные игры, перечитала любимые книжки. Наконец, всех разобрали, не было только дедушки Вадика. Соня опомнилась – она же выключила звук на мобильном! Схватила аппарат – странно… ни одного звонка.

Ну, вот и хорошо, вот и всё, Дима, наконец, осознал… и она больше никогда его не увидит.

– Вадик, пойдём к дедуле, – бесцветным голосом произнесла Соня.

Помогла ему одеться, выключила везде свет, заперла дверь. Взяла мальчика за руку, и они вышли на улицу. Было темно, но Соня необъяснимым образом почувствовала – никого нет, пусто. Значит, и правда – всё. Она достала мобильник, набрала дедушке – тот не брал трубку. Может, заснул, с ним такое бывало… не ждать же до бесконечности? Маршрут один – не разминуться. Да и мама Вадика, наверное, дома. Но её телефон Соня не знала – последнее время женщина совсем не показывалась в детском саду.

Неожиданно повалил снег – первый настоящий снег, для их климата в это время года – большая редкость. Дом мальчика находился на той же стороне железной дороги, что и Сонин, только идти надо было не вправо, а влево, подальше. По пути им никто не встретился. У подъезда Соня подняла голову – свет в окне не горел. Они поднялись и долго звонили в дверь – тишина. Потом опять по мобильнику – бесполезно. Вадик уже приготовился плакать, но Соня принялась заговаривать ему зубы – мол, дедушка сейчас подойдёт, наверное, пошёл в магазин, а мы пока погуляем.

Снег шёл, не переставая, высветляя тёмный осенний двор. Огромные хлопья, не мокрые, а пушистые, падали прохожим на голову и плечи – хорошо, что у мальчика был капюшон. Сначала они с Вадиком радовались, ловили на ладони снежинки, рассматривали, у кого красивее. Через полчаса снегу намело столько, что они начали лепить снежки – детвора вокруг делала то же самое. Потом побегали, чтобы не замёрзнуть. В общем, гуляли ещё около часа, и под конец Соня уже не чувствовала пальцев ног. Вадик, правда, утверждал, что ему даже жарко, но она потащила его в магазин, чтобы их совсем не занесло. Там они купили шоколадку и немного погрелись. Вернулись к дому – окна по-прежнему тёмные. Неужели что-то случилось?

Соня решила вести мальчика к себе. Женя сегодня на дежурстве (она впервые за весь день вспомнила Женю), так что… И, не успела она сказать об этом Вадику, как из-за угла показался дедушка – без головного убора, весь белый от снега.

– Сонечка Васильевна! – закричал он ещё издали. – Вы меня, Бога ради, простите! Так получилось…

Она с облегченьем выдохнула, а Вадик радостно бросился к деду.

– Ох… у нас тут просто… Понимаете, доченьку снова на скорой… А телефон я дома впопыхах забыл. Пока электричку дождался, уже весь извёлся, позвонить не могу…

– Леонид Михайлович, если б я знала! – виновато покачала головой Соня. – Мы бы подольше посидели в группе или ко мне бы пошли, и вы бы не волновались. Я-то ведь думала – вот-вот… Ну, ничего, вы, главное, сейчас ему чайку горяченького налейте, с лимончиком, и сами попейте…

– Да, да, так и сделаю.

– А что с мамой? – добавила Соня тише.

– Не спрашивайте, милая, не спрашивайте, – вздохнул дедушка.

– Давайте тогда, я возьму Вадика к себе? Вы отдохнёте, завтра снова придётся ехать, наверное?

– Нет, нет, что вы! Я без Вадика вообще с тоски помру. Одна радость в жизни! Завтра никуда не поеду, сказали, лучше пока не надо… пусть успокоится.

– Ну, если что, вы сразу звоните, договорились?

– Спасибо, мой дорогой… Пойдём мы, ладно?

– Конечно…

Соня проводила их взглядом, когда они заходили в подъезд, зачем-то подождала, пока не зажёгся в окошке свет, и медленно поплелась домой.

Только сейчас она поняла, как мало её тянет в родную квартиру.

Кажется, заболел не Вадик, а она сама. Вернувшись, Соня почувствовала, что её знобит – неужели так сильно промёрзла? Она хлебнула чаю, сразу же постелила постель и легла, прихватив Бориса, хотя обычно берегла его – швы у него на боках стали совсем хилые, пару раз приходилось латать.

Проснулась она от телефонного звонка. Потянулась за трубкой – Женя.

– Что делаешь?

– Ты на дежурстве? – заспанным голосом, ничего не понимая, спросила она.

– Да, а где же ещё. Давно пришла?

– Я уже сплю.

– Спишь? – в его голосе послышалось недоверие. – Так рано?

– А сколько сейчас времени?

– Десяти ещё нет.

– Я, кажется, приболела, голова трещит… Ждали с Вадиком деда у дома… Замёрзла. Такой снег…

– Приболела? Что с тобой?

В его голосе, кроме участия, послышалось облегченье.

– Наверно, простыла. Утром видно будет…

– Хорошо, спи. Жаль, не могу приехать, я в области, вернусь только завтра вечером, – огорчённо сказал Женя и вдруг спросил без всякого перехода:

– Этот — не появлялся?

– Приходил к садику, названивал, я не брала трубку, – устало отчиталась она. – Но люди ему всё передали, и он ушёл. Больше не появлялся, надеюсь, всё понял.

Оказывается, говорить правду так легко… и так тоскливо.

– Ясно.

Она чувствовала – он успокоился, но почему-то не расслабился.

– Жень… Пожалуйста, позвони Аньке. У меня нет сейчас сил с ней разговаривать. И, кстати, объясни ей… ну, ты понимаешь. Чтобы она не дёргалась насчёт…

– Не вопрос, сейчас наберу. А ты выпей чего-нибудь, в смысле, лекарство.

– Да, растворю аспирин… Пока, Жень…

– Пока, детка… Целую тебя. Не болей, хорошо?

Но лекарство она так и не приняла, поленилась встать. Только опустила голову на подушку – и сразу заснула. Продрав глаза в шесть утра, поняла, что до работы не дойдёт, померила температуру: тридцать восемь и пять. Правда, ни кашля, ни насморка не было – может, вирус? Или – на нервной почве? В детстве у неё такое случалось. А чего, собственно, нервничать… Всё как раз в порядке.

Вылезать из постели было холодно, видать, котельная, как всегда, оказалась не готова к сюрпризу под названием «зима». Соня накинула халат и, ёжась, потащилась на кухню – за аспирином. Положила в стакан шипучую таблетку, налила воды, подошла к окну, бросила в него взгляд и…

Таблетка шипела в стакане, но его содержимое потихоньку выливалось в горшок с погибшей геранью – Соня так и не выбросила пожухлый цветок, продолжая без особой надежды его поливать.

Она замерла, глядя вниз. Такое могло быть в песне или в романтическом фильме, но не в этом прозаичном, до боли знакомом дворе. И, конечно, не с ней.

Снегопад прекратился, но снега за ночь навалило изрядно. Он лежал ещё чистый-пречистый и ровным слоем покрывал пятачок перед домом, выделенный детям для игр. Так вот, на этой площадке, как раз напротив Сониного окна, на белом снегу пламенели ярко-алые пятна. Кто-то старательно воткнул в него розы – так, что на поверхности остались одни лишь бутоны. Вокруг – никаких следов, видимо, человек аккуратно передвигался по ходу работы. Цветов было так много, что буквы, составленные из них, имели хорошую толщину. «Люблю», – выложил неизвестный розами на снегу, решив сказать главное – другие слова бы не поместились.

У Сони перехватило дыхание – она с трудом сделала вдох. Нет, нет… стоп. Не надо паники! Это – не ей! В доме полно молодых девушек, у них есть парни… у кого-нибудь день рождения, или кто-то захотел помириться. Вспомнил старую, набившую оскомину песню, и… Вот так и будем считать. Лучше об этом не думать.

Ей – нет – до этого – никакого – дела.

Так, она что-то хотела… что-то должна была… Да, да, надо срочно позвонить Нине Степановне, предупредить, что подвела, заболела…

– Какая работа? – удивилась заведующая. – Софья Васильевна, что с тобой? Подняла меня в такую рань, напугала… Сегодня же выходной, суббота!

Обалдев от собственной глупости, Соня растерянно смотрела на телефон. Суббота. И что делают люди по субботам?

Что, например, она делала в прошлую? Ну, конечно… С этого всё и началось. Боже мой, словно прошла не одна неделя, а целая жизнь. Даже как будто зима наступила…

Только не смотреть в окно, только не смотреть… не думать об этих розах на белом снегу… Какая-то пошлость, банальность, подражательство. Но как красиво… Как щемит сердце… Но это не ей, не ей, это не может быть ей… Это не он. Он обиделся вчера и ушёл. И не позвонил больше ни разу.

Соня медленно положила трубку на стол. И в ту же секунду в абсолютной тишине послышалось громкое тренькание смс. Дрожащими пальцами она нажала на конвертик и прочитала: «Люблю и буду любить».

* * *

Соня лежала в полусне-полубреду. Ей даже хотелось предаться болезни, чтобы мозги ничего не соображали, чтобы ни о чём не думать. Но мысли всё равно роились в голове, и, наложенные на физическое состояние, перетекали в бессмысленные сновидения. Соня несколько раз просыпалась и снова отъезжала.

Впечатления всякий раз преломлялись по-новому. То ей мерещилось, что она получает от Димы новые смс-ки – и Соня писала ему в ответ что-то резкое, причём по-английски, на языке, которого почти не знала, долго и муторно набирая текст на старом Марином телефоне. То она вставала, одевалась и шла на работу, проходя мимо площадки. Ей встречалась соседка, и Соня старательно делала вид, что не имеет к цветам никакого отношения. Потом оказывалось, что она никуда не ходила, всё ещё спит и уже опаздывает. Она снова вскакивала и бежала вниз. Там стоял Женя, и Соня разочарованно понимала, что розы на снегу – его работа. Снова выпадала из сна и осознавала, что находится дома и продолжает лежать.

Один раз ей привиделось, что она выглянула в окно, а цветы вытоптали – на площадке играли в снежки дети. Соне стало невероятно жалко своих роз, но спасти она их не могла. Она маялась у окна, и в очередной раз обнаружила себя в кровати. Но глаза не открывались, а в новом сне выяснилось, что никаких цветов и вовсе не было, и всё это ей просто приснилось.

Наконец, что-то кольнуло её, и Соня по-настоящему проснулась. Не выдержала, вылезла из постели и на этот раз действительно подошла к окну. Цветы никуда не девались, но снег повалил снова, и их сильно припорошило. На улице – никого.

Она глянула на часы – всего лишь девять утра, выходной, есть вероятность, что никто ничего не заметит. А если б всё к утру замело, если бы она ничего не успела увидеть? Вот дурачок, как же он не подумал?! «Стоп, – отрезала Соня. – Кто это – он? Мы же договорились: это сделал неизвестный друг неизвестной девушки. Ничего не знаю и знать не хочу».

Она снова легла, так и не выпив лекарство. А может, это самый лучший выход из положения? Будет лежать и лежать, и никто её здесь не найдет, никто не пристанет. А ещё лучше – взять и умереть, и все проблемы решаться сами собой. Соня представила, как Женя с Димой дерутся на кладбище, кому первому бросить ком земли на крышку её гроба. Интересно, Анька придёт? Придёт, да ещё рыдать будет… А что станет с Борисом? Ну, уж нет, его она им не оставит!

Соня вспомнила, что взяла лиса в постель, бережно достала из-под подушки, куда он забился, и усадила рядом на столик.

– Хорошо придумала! – тотчас же заявил Борис. – Насчет похорон.

К нему вернулась его привычная язвительность.

– Знаю, – буркнула Соня и натянула на себя одеяло.

И тут услышала, как в двери повернулся ключ. В голову пришла безумная мысль, Соня испытала секундное погружение в прошлое. Это же Мара, она ходила в аптеку и сейчас будет Соню лечить – как всегда, кучей таблеток.

– Ну и где ты там прячешься?

Голос, который раздался, был очень похож на мамин, но иллюзия исчезла.

– Анька! – обрадовалась Соня, сама себя не услышала и крикнула громче:

– Аня! Я здесь, лежу.

В коридоре послышался грохот – сестра, как и мать, всегда создавала много шума. Что-то швырнули, наверное, сапоги, потом опять – это уже сумка на комод, а потом какой-то странный удар об стенку, словно Анька не держала равновесия.

– С кем лежишь? – пропела она.

– Болею, дура… – разозлилась Соня.

– А-а-а… Воспаление хитрости? А как же Женюрочка-женишок? – раздался ещё один звук – сумка свалилась с комода на пол. – Ещё не обрадовался?

Да где же она, почему не появляется в комнате? Какие-то странные интонации – ухарские, развязные. Соня сделала вид, что не обращает внимания на провокацию.

– Женя на службе. Аня, иди сюда!

Она приподнялась на локте и почувствовала сильную слабость.

В коридоре послышалось басовитое, издевательское пение: «Если кто-то кое-где у нас порой – Женя и не знает…»

– Ты где? – заорала Соня. – Иди сюда быстро! Подожди, я сейчас встану…

– Не, я на минуту. Возьму кое-что и адью.

– Что – возьмёшь? – насторожилась Соня, вспомнив разговор о Москве.

Она через силу спустила ноги с кровати и подтянула к себе халат. Её колотило от холода и тревоги, но она никак не могла нащупать тапочки.

– Не бойся, не ограблю, только своё! – послышался ответ.

Соня, пошатываясь, поднялась, опираясь на кресло, и тут в комнате, наконец, появилась сестра. О, Боже! Никогда ещё Соня не видела её в таком состоянии. Анька была пьяна – не просто чуть выпивши, как после дискотеки, а именно пьяна, что называется, вдрызг. Она шаталась из стороны в сторону, одна нога – в сапоге, другая – босая. Чёрные колготки порваны на коленках. Косметика размазана по лицу – настоящий кошмар! Удивительно, как она ещё могла разговаривать.

– Аня! Боже… ты что… Ты упала?

– Спокойно! – пробасила Анька. – Не надо мне тут изображать… сёстриную любовь.

– Сестринскую, – невольно поправила Соня, разглядывая её. – Что с тобой?

Анька со всей силой махнула ногой, скидывая второй сапог, и угодила им в шкаф. Соня ожидала, что сестра потеряет равновесие, но та устояла. Она пялилась на Соню своими огромными глазищами – не слишком трезвыми, но, кажется, и не совсем косыми.

– Неважно! – заявила она. – Тебе-то что!

Соня вдруг поняла, что сестра не столько пьяна, сколько придуривается. Но зачем? Упала-то она на самом деле?

– Это тебе – неважно! Лучше бы ты изобразила… спросила, что со мной… – Соня решилась на откровенный шантаж. – Температура тридцать девять, таблетку некому дать.

– Ничего, потерпишь! В старости так вообще стакан воды никто не подаст, – парировала Анька, произнеся очень даже связную фразу, однако в конце её громко и смачно рыгнула, намеренно усилив звук.

Соня в отчаянии опустилась на краешек кресла – что делать, она не знала. Насильно сестру не удержишь – даже если бы Соня была здорова, Анька крупней и сильней. А разговаривать бесполезно. Наверное, Мара смотрит сейчас на всё это в ужасе: «Что же ты, Сонечка? Как допустила?»

– Аня… За что ты меня так ненавидишь? – в бессилии произнесла она. – Что я тебе плохого сделала?

Брови у сестры сошлись на переносице, а губки поджались – сейчас Соня видела настоящую пародию на Вову.

– Не ной! – заявила сестра. – Давай к делу. Где сберкнижка? Себе заныкала?

Так она ещё никогда себя не вела. Это было ужасно.

– Почему ты хамишь? Зачем тебе книжка?

– У нас денежки пополам – забыла? – она уже перестала нарочито шататься и деловито обшаривала ящики в шкафу.

– И что – прямо сейчас понадобилось?

– Ага.

– Тебе что Женя насчёт Москвы сказал?

– А мне не на Москву!

– А на что?

– Не твоё дело.

– Если тебе нужны деньги – я дам, – Соня опять поднялась.

– Не нужны мне твои подачки. У меня свои бабки есть.

– Послушай, а где Костик? – Соня решила подойти с другой стороны.

– Не твоё дело.

– Аня, ты всё равно не сможешь снять с книжки, она оформлена на меня. Хочешь забрать свою половину – скажи мне, зачем.

– Да? Ну ты хитрозадая! – Анька полностью повторяла Вовины интонации. – И как это ты маму уговорила?

– Что… – обомлела Соня. – Ты же знаешь… всё при тебе…

– Мама тебе поверила! Ты всегда-а умела к ней подластиться… А я вот не верю! – выкрикнула Анька. – Вот возьмёшь и истратишь всё! На молодого-то мужика средства нужны – подтяжки, растяжки… А то убежит!

Она больше не разговаривала, как пьяная, но всё-таки не могла же она так говорить в здравом уме? Казалось, в неё вселился бес, настолько эта отвратительная фурия не походила на её взбалмошную, но такую добрую и преданную сестрёнку.

Соня молчала, не в силах оторвать от неё глаз.

– Она и раньше всегда делала доверенность на тебя! А почему, скажи, почему? – продолжала сестра в том же духе.

– Ищи в корне слова «доверенность», – тихо, без всякого выражения, произнесла Соня, продолжая смотреть на неё. – Как только смогу выйти на улицу, сниму все деньги и отдам тебе. Вместе с историей вкладов – чтобы не сомневалась.

Всё, с неё хватит! Пусть забирает, что хочет, и идёт! Так больно и горько… что слов не находится. Осталось только услышать про чужую кровь, и всё между ними будет кончено. Или – уже?

– Не хрен на меня пялиться! – не выдержав, сестра отвела взгляд. – Всего мне не надо! Тогда вот это пока возьму. Это мамино наследство! Ровно половину.

Соня только сейчас заметила, что у Аньки в руках шкатулка с мамиными «драгоценностями». Там и было-то всего, что пару цепочек, серьги, да три золотых кольца. Остальное – так, бижутерия, серебро, бусики из бирюзы… мать не умела себя украшать. Анька высыпала содержимое на столик, под нос Борису. Не выбирая, отгребла на глаз половину, не глядя, сунула всё это в карман и направилась к выходу.

– Деньги возьми! – не выдержала Соня. – У тебя что, кончились?

Когда приходил Костик, она положила в сумку десятку, но мало ли что… Анька не реагировала, она уже подобрала сапоги и натягивала их, прислонясь к стене.

– А, да, как я забыла! Я же тебя из дома выгнала, в чём была, надо, чтоб все поверили, как твой папочка, да? – горько сказала Соня.

Но на этот раз на сестру ничего не действовало. Не отвечая, она пыхтела над сапогом-гармошкой, который никак не хотел натягиваться и выпадал из рук. Наконец, справилась с обувью, сунула руку в рукав тоненькой курточки и, позабыв про второй, ринулась к выходу.

– Оденься немедленно! Холодно! Бомжиху изображаешь? Не стыдно так по улицам ходить? – в отчаянии выкрикнула Соня, кидаясь ей вслед. Голова у неё сразу же закружилась.

– Стыдно? – Анька обернулась. – Если мне не стыдно быть маминой дочкой и твоей сестрой… то мне уже ничего не стыдно!

– Что… – в глазах у Сони потемнело, и она привалилась к шкафу.

– Что слышала. Да, кстати, сколько можно человека морозить? Отмёрзнет у него всё – и ни себе, ни людям…

Анька метнулась на кухню, распахнула окно и заорала:

– Димон! Иди сюда! Путь свободен!

Соня бросилась к ней:

– Ненормальная… прекрати… закрой!..

Но сестра всем телом загораживала форточку, выглядывая в окошко.

– Чёрт… В подъезд, что ли, спрятался?

Она сиганула к дверям, и её каблуки застучали по лестнице.

– Иди, давай, тебя зовут! – раздался её крик на весь подъезд.

Одновременно внизу хлопнула дверь, и послышался новый топот – кто-то взлетал вверх – через ступеньку.

Незакрытая дверь скрипнула, и на пороге показался он.

* * *

А с Соней происходило необъяснимое. Она была больна, с высокой температурой. Только что убежала из дома сестра – раздетая, неадекватная… Соседи слышали её крик.

Но всё это вмиг перестало беспокоить Соню. В голове теперь было только одно: какая она больная и некрасивая…. почему он застал её в таком виде… Но и это исчезло, пропало, как только они встретилась взглядами. В одну секунду Дима заполнил всё пространство души, а оставшийся мир уменьшился, скукожился, отошёл на второй план.

Дима выглядел жутко замёрзшим. Он стоял всё в том же тоненьком плащике, шея – голая, на ногах – модная, совсем не зимняя обувь. Обоих колотило: его – не меньше, чем её. Соня не могла удержать своих рук – они тряслись. Не могла произнести ни слова, только дала ему войти и закрыть за собой дверь – не хватало ещё разборок на лестнице.

– Ты, правда, звала меня? – выпалил он.

Соня попробовала прийти в себя. Остатки разума в её голове ещё сопротивлялись нахлынувшему безумию, но с каждой секундой всё больше и больше проигрывали битву.

– Нет… Нет! – выдохнула она. – Митя, уходи…

– Как… как ты меня назвала?

Ноги у неё подогнулись.

– Не знаю… У меня температура. Я не могу… Пожалуйста, умоляю, не теперь…

– Ты заболела? Что с тобой? – он подхватил её под локоть.

Если ещё можно было что-то сделать, то надо было делать сейчас. Соня резко дёрнулась, отшатнулась, но голова у неё закружилась сильнее. Всё вокруг поехало – быстрее, быстрее. Потом свет в глазах погас, и она начала куда-то сползать.

* * *

Она боялась открыть глаза. Вдруг весь мир продолжает крутиться, или снаружи окажется полная темнота?

Соня сознавала, что лежит на подушке, другую зачем-то подложили ей под ноги. Но главное, мама гладила её по голове – те же движения, тот же ритм. Конечно же, это была она, никто другой не смог бы касаться Сони вот так – с затаённой нежностью, едва сдерживаемым – лишь бы не в тягость – порывом. Мара дотронулась губами до её лба, наверное, проверяя температуру – губы были прохладными и несли облегченье, в их прикосновении чувствовались потерянность и испуг – мать всегда легко впадала в панику, если кто-то заболевал.

В ту же секунду Соня очнулась. Мамы, конечно же, не было. Рядом с диваном, на котором лежала Соня, стоял на коленях Дима. Его бледное испуганное лицо нависало прямо над ней. На нём была чёрная рубашка, плащ валялся на полу. Поняв, что Соня пришла в себя, Дима порывисто сжал её руку.

– Слава Богу…

Она попробовала приподняться, но ощутила дикую слабость. Испугавшись нового головокружения, опустилась обратно.

– Лежи, пожалуйста, лежи! У тебя есть что-то от жара?

– Да, там… на кухне. Около хлебницы, на столе, – Соня сама удивилась, что может говорить, да ещё так спокойно, о бытовых вещах.

Дима вернулся через пару минут, в одной руке он держал стакан, в другой – мокрое полотенце. Приподняв Соне голову, поднёс лекарство. Соня перехватила стакан, но Дима руку не отпустил, пока она не выпила всё до дна. Потом в несколько раз сложил полотенце и положил ей на лоб. Аккуратно вытащил из-под неё одеяло и укутал, как маленькую.

– Я вызову скорую. У тебя сорок, не меньше!

– Не надо… – слабо возразила она, но Дима не слушал.

Он позвонил с мобильного и вызвал неотложку, совершенно точно назвав Сонин адрес. Снова сел рядом и взял её руку в свою.

Они ничего не говорили. Соня и не могла ничего сказать, да и не знала, зачем. Всё её тело ломило, в голове звенело, но рука чувствовала Димино тепло. Ничего не нужно – только его рука. Всё казалось оправданным, всё разрешено. Они просто смотрели друг на друга. Иногда Соня, устав, закрывала глаза, но и тогда ощущала его взгляд, и знала: пока Дима смотрит на неё вот так, ничего плохого с ней не случится. Впервые за эти два месяца она чувствовала себя такой защищённой.

Да – Женя… она помнила, знала, он – самый надёжный мужчина на свете, на которого можно положиться во всём, в любом житейском вопросе. Мамина мечта о счастье… Сама она не могла стать для Сони подобной опорой. Но, оказывается, этого вовсе не надо. Или надо кому-нибудь… но не ей.

Женя? Соня сама удивлялась, что её не мучает совесть. Её больное тело подчинялось только своим желаниям, доводы рассудка стали ему безразличны. Если бы Женя был сейчас здесь и держал её руку… хотелось бы только одного – чтоб он отпустил, ушёл… чужой человек в таком положении был бы невыносим… Чужой? Слово это напугало её – так, словно что-то перевернулось в ней раз и навсегда, встало с головы на ноги… или наоборот?

Дима держал её руку, но будь он даже теперь далеко, Соня всё равно осталась бы с ним – в этом прочном невидимом коконе, неуязвимом для врагов, болезни и смерти. Защита его, как и мамина, была иного свойства, иного уровня. Когда чья-то душа так близко с твоей, что они сливаются – потеряться уже невозможно. И чего же бояться тогда? Ничего уж не страшно…

Но может… может, она просто бредит – слияние душ, кокон, яркий сон больного сознания… и стоит ей только прийти в себя, подняться с постели, как всё изменится, станет пустым и смешным? Что происходит… откуда это странное знание – что Дима здесь на своём месте, что он должен быть здесь? Ещё вчера она не то чтобы допустить, представить себе не могла… Как это возможно – вот так, вдруг, в одночасье? Или это нелепая опечатка, бессмысленный ляп? Соня в очередной раз открывала глаза – и все сомнения снова уходили далеко-далеко. Потом… всё потом… Сейчас она не хочет и не должна ничего решать. Сейчас всё должно быть именно так. Сейчас только так – правильно. Хотя бы на время… ещё немного… пожалуйста…

Скорая приехала минут через тридцать. Два молодых коновала вошли в квартиру, как к себе домой. Выслушали сбивчивый Димин рассказ. Первый, высокий и лысоватый, принялся что-то писать, затребовав у Сони страховой полис. Она показала Диме, где его найти. Другой, чернявый, небритый, пощупал ей пульс, измерил давление.

– Тахикардия сильная. Может, от температуры высокой. Сердечко раньше шалило?

– Нет… Но пульс часто вот так… дышать нечем.

– А сознание теряли?

– Нет, никогда.

– Инсульт, инфаркт у кого-нибудь были в роду?

– Не знаю… Мать умерла молодой, но от чего…

– Не знаете, от чего мать умерла? – удивился первый медбрат, подняв голову от бумаг.

– Меня из интерната забрали.

Соня поймала ошарашенный Димин взгляд – ах, да, он же думал, что их с Анькой мать умерла лишь недавно.

– Может, в больницу её? – с сомнением спросил чернявый.

– Нет, пожалуйста… не надо! – взмолилась Соня. – Не выношу больниц.

Медбратья переглянулись.

– Не надо в больницу, – глухо сказал Дима. – Я сам всё… только скажите…

– Ладно. Сделаем ей пока укол, пусть поспит. Горло чистое, вроде не грипп.

Тот, что оформлял документы, оставил бумаги, подошёл и внимательно посмотрел на Соню.

– По-моему, просто нервное истощение, – объявил он и повернулся к Диме. – Чё ж ты жену так довёл, а?

Дима только виновато смотрел, соглашаясь со всем сказанным – и про жену, и про то, что довёл.

– Дау неё ещё устройство такое… по астеническому типу…

– продолжал лысый. – Даже на свой возраст не выглядит – я бы ей двадцать пять дал, не больше. Нервная девочка, да?

– Следи за базаром! – вздёрнул подбородок Дима. – Она не нервная.

– Ладно, не заводись, – беззлобно махнул рукой тот.

– Не надо в больницу, – повторила Соня.

– О’кей… Если будет соответствующий уход… Значит, так, – медбрат повернулся к Диме. – Одну не оставлять, повысится температура – делай влажные обтирания, с уксусом или водкой. Питья побольше. Станет хуже – вызывай опять. Но, думаю, всё обойдется. Поправится, своди жену к кардиологу. Понял?

– Да, – сосредоточенно кивнул Дима.

– Больничный нужен?

– Нужен, – решительно заявил он.

– Тогда мы сейчас оформим бумагу, а в понедельник или врача вызови, или сами в поликлинику дуйте – по состоянию.

Лысый снова принялся за документы, а его напарник отправился слоняться по квартире, ушёл на кухню, потом вернулся.

– Видали, там у вас под окном – миллион алых роз прямо. Почти засыпало уже – столько бабок на ветер!

– Не волнуйся… – кивнул лысый, не отрываясь от писанины, – художник, видать, не из бедных, небось, дом и холсты не продал. Тысяч на пятьдесят цветочков-то… А то и больше.

– Повезло же кому-то! Романтик, да ещё при деньгах, – хмыкнул чернявый.

Они ещё пару минут пересмеивались, забыв про Соню. Один спросил другого, чем тот пожертвовал ради любимой женщины. Тот ответил – как чем? Женился! Мол, вся жизнь коту под хвост. Наконец, оба покинули дом, и Соня вздохнула с облегченьем.

Дима вышел, вернулся со свеженамоченным полотенцем, провел им по её лбу, шее, плечам. Но на большее не решился. Соня чувствовала, как дрожат его руки.

– Ну вот… космические пираты исчезли, – вдруг сказала она. – Ты меня всё-таки спас.

У неё даже нашлись силы улыбнуться. Дима шутку не поддержал.

– Да… я не бедный художник, всё не продал, – тихо произнёс он. – Но я жизнь за тебя отдам.

* * *

Соня быстро задремала после укола, а потом глубоко уснула. Когда она очнулась, то долго не могла ничего понять. За окном ещё не стемнело, но стало как-то неярко – день перевалил за половину. Однако в комнате ничего не изменилось. Дима по-прежнему сидел рядом и держал её за руку. Соня почувствовала себя совсем здоровой, она резко села, но тут же поняла, что поспешила. В голове загудело, и она прислонилась к спинке дивана.

– Я мерил тебе температуру, тридцать шесть ровно, – сказал он. – Вот сбили так сбили…

Соня подумала, что, возможно, ей делалось и влажное обтирание, но решила об этом не спрашивать. Дима встал и подложил ей под спину ещё одну подушку. Одним коленом он опёрся о диван и нерешительно замер – то ли отойти, то ли сесть рядом. Всё-таки сел прямо к ней на постель и нежно, почти просительно притянул Соню к себе. Её голова сама упала ему на плечо. Он тут же обхватил Соню обеими руками и порывисто прижал.

– Сонечка, Соня… маленькая… я всё для тебя сделаю… – шептал он. – Отдай мне, отдай свою болезнь… Пусть она уходит от моей девочки, я её прогоню… не пущу к тебе больше… никакое зло… не пущу…

Он тяжело дышал и явно удерживал себя от более радикальных объятий, только несколько раз ласково коснулся губами её виска. Казалось, он хочет передать ей все свои силы, всю свою нежность.

Соня по-прежнему не могла ни о чём думать – плохо или хорошо то, что происходит. Пусть он будет рядом, остальное пока не важно. Даже в таком состоянии, как сейчас, она остро ощущала его присутствие, чувствовала, как её тело тает, растворяется рядом с ним. И ничего более настоящего сейчас быть не могло. Никого, кроме Мити, у неё нет – никого роднее и ближе, словно они родились вместе. Она снова невольно подумала, что так покойно ей было только под крылом Мары. Когда Соня болела, мать позволяла себе быть ласковее, чем обычно. Вот так она и бормотала ей на ухо: «У волка заболи, у Кощея заболи, у фашистов заболи – а у моей девочки не боли, не боли, не боли…» И боль всегда отступала! А потом они уже по очереди начитывали эти слова над маленькой Анечкой…

Соня встрепенулась:

– Анька. Ты её встретил?

Как только она вспомнила про сестру, ей стало больно и холодно. Запахнув повыше халат, Соня попробовала отодвинуться. Дима тотчас же отпустил её, тревожно всматриваясь ей в глаза, словно пытался понять, не перешёл ли некую грань, не вырвется ли она теперь навсегда.

– Анька убежала куда-то, – ответил он. – Мы на лестнице с ней…

– Нет, до того! – перебила Соня.

– А, ясно, – торопливо закивал он, радуясь, что она говорит с ним. – Анька шла с каким-то парнем, волосатиком. Я его не знаю. Небось, из ночного клуба.

– А ты – что делал ты? Где стоял?

Соне надо было представить всё – как это выглядело глазами сестры. Он помрачнел.

– У подъезда.

– Я тебя в окно не видала.

– Под козырьком. Я… я не знал, где этот. Просто ждал, чтобы кто-то вышел – ты или он…

Дима прервался, и оба замолчали. Соня не хотела и не могла сейчас говорить ни о чём, что происходило между ними всё это время, и особенно про Женю.

– И что – что они говорили? – первая подала голос Соня. – Анька с Костиком?

– Да он вроде звал Аньку к себе. А она – нет, мне к сестре надо.

– А как она это сказала, как? Зло, расстроено? Как? – Соня сверлила его взглядом.

– Нет… мирно, нормально. Даже вроде заботливо.

«Значит, – подумала Соня, – Женя сдержал обещание, позвонил Аньке».

– А потом?

– Ну… волосатик ей тут говорит – смотри…

Дима снова осёкся, но Соня кивнула – значит, Костик показал Аньке на цветы.

– А она?

– Остановилась. Потом оглянулась, меня увидала. Сначала к этому своему обратно метнулась, а потом передумала и снова в подъезд рванула. Мимо меня – как будто со мной незнакома. Я ей: привет, а она споткнулась на ступеньке и прямо мне под ноги грохнулась. Я, конечно, её поднимать, парень тоже… А она, как одержимая, вскочила – и наверх. Хиппи её постоял и ушёл.

– Митя… Она тебе что, совсем не нравится?

– Че-го?

Соня прикрыла глаза.

– Анька ревнует тебя. Сбежала из дома. Разговаривает со мной, как с врагом, хамит.

– Да ну ладно… – недоверчиво протянул Дима. – Она вроде вокруг меня не крутилась, как все эти…

– Все эти? – сузила глаза Соня.

– Сонь, они навязчивые и глупые. Вот Анька дура! Хочешь, я с ней поговорю?

Он сказал это просто, без всякого высокомерия.

– А ты, значит, взрослый и умный? – не удержалась она.

– Не знаю… – он серьёзно смотрел на неё. – Я кажусь тебе таким же придурком, как они – мне, да?

Она промолчала, но Дима не обиделся. Он вдруг хлопнул себя по лбу:

– Как есть придурок! Пять лет проучился, и нигде не кольнуло, что Анька – твоя сестра… Я ведь вообще мог тебя не встретить! Даже на дачу к вам ехать не хотел! Ты бы вышла за этого своего козла… и всё, конец, я тебя знаю! Ты бы даже разговаривать со мной не стала…

Вот как? Значит, он убеждён, что за Женю она уже не выходит? Впрочем, в чём ему быть убеждённым, если она сидит в ночнушке в его объятьях?

– Почему… – медленно начала Соня. – Почему ты мне не поверил… тогда… что он мой муж?

– А ты врать не умеешь. Ты как сказала, я сразу понял – никакой он не муж! Ты его не любишь, – возбуждённо проговорил Дима и снова потянулся к ней.

Она решительно отвела его руки и стала подниматься с постели.

– Мне… надо позвонить.

Пошатываясь, Соня встала.

– Кому? Аньке?

– Нет.

– Ему?!

Он тоже вскочил и уставился на неё, не скрывая волнения. Соня схватила мобильник. Так… Женя уже звонил, раз пять, а она ничего не слышала.

– Ты выключил звук?!

– Ты спала. Я мог бы сам с ним поговорить! Но не стал – за твоей спиной.

– Спятил? Хочешь, чтоб он сейчас пришёл? Он же волнуется!

– Пусть приходит. Я не собираюсь прятаться!

– Ты… только о себе!

Она закрыла лицо руками – ситуация вновь навалилась на неё всей своей тяжестью. Что же делать, что делать?

– Соня… зачем ты… Тебе надо лечь…

Он обнял её за плечи, но она вырвалась.

– Належалась уже! Дима, это близкий мне человек. Я не могу с ним так поступить. Ты… ты не вошёл бы сюда, если бы… Я… я больна! Ты пользуешься моим состоянием. Если я… если… это ещё ничего не значит!

Они уставились друг на друга.

– Это он, – мрачно сказал Дима, – пользовался твоим состоянием.

– А ты – впёрся в мой дом без приглашения! Ты ходил за мной и давил! И сейчас… тебя невозможно выставить!

– Хочешь меня выставить? Выйти за него замуж? Скажи, ну, скажи, Сонь!

Она не ответила. Губы у него скривились.

– Но это же совсем не трудно… – тихо, но как-то непривычно жёстко произнёс он. – Если ты этого хочешь… достаточно просто сказать.

Соня имела в виду совсем не это. Она просто боялась. И больше всего – его убеждённости, что они должны быть вместе, что это не подлежит сомнению. Она тяжело опустилась в кресло.

– Если я попрошу – ты уйдёшь?

Дима потемнел.

– Да, – резко ответил он. – Только дождусь – Аньку или его. Одну тебя не оставлю.

– А потом?

Что он сделает, если она прогонит его сейчас, объявит, что выходит за Женю? Неужели, тогда и вправду – скроется навсегда, и его никогда больше не будет?

Сердце у Сони сдавило. Наступал момент истины. Уже не получится прятаться за болезнью, обмороками, беспамятством. Надо решить, прямо сейчас – возможна ли жизнь без него? И если возможна, то нужна ли такая жизнь? Но… тогда надо перешагнуть через Женю. И ещё – через это: Калюжный. Дмитрий Калюжный. «Ромео… о, зачем же ты Ромео…»

– Какая тебе разница, что будет потом? – отвернулся он. – Преследовать не буду. Обещаю.

– Вот видишь, как просто. Папа подберёт тебе невесту – из соседнего королевства.

– Это другая сказка! – резко произнёс он. – Хорош уже издеваться, Сонь. Хочешь прогнать – гони. Умру у твоего подъезда. Переселюсь в собаку и поселюсь в твоём дворе. Я должен видеть тебя, Сонь… мне без этого нет никакой жизни.

– Я знаю, кто твой отец. Мне сказали вчера, – она смотрела в другую сторону.

– В смысле – сказали? То есть раньше не знала, что ли? Я разве скрывал?

– Раньше не знала. Это делает всё невозможным. Это всё решает.

– Что – решает?! Какая же разница… Подожди… Ты поэтому позвонила и так мне сказала, да? Поэтому?

Соня молчала.

– А я… я думал, после того, как ты… ты с ним – ночью…

– Я не была с ним, – она подняла на него больной, измученный взгляд. – Я была с тобой.

Потрясённый, непонимающий, Дима молчал. Соня перевела взгляд на мобильник и увидела, что он беззвучно надрывается. Мужество покинуло её. Она знала, что должна сделать, и не знала, как…

Дима тоже ждал. Он уселся на пол, как тогда, на даче, обхватил голову руками и начал раскачиваться – взад-вперёд.

– Уйди, – неожиданно сказала Соня. – Выйди, слышишь?!

– Уйти? – он замер, как будто в него выстрелили.

– На кухню, – выкрикнула она и отвернулась.

* * *

– Детка. Как ты себя чувствуешь? Я обзвонился… Ты спала, я тебя разбудил?

Она молчала, не в силах сказать ни слова. Всё кончено, она больше не может сопротивляться. Не хочет бить лапками, хочет утонуть. Но как сообщить это Жене? Тому, кто ей доверяет, заботится о ней, любит… Говорить, как ни в чём не бывало, она не могла. Сказать правду – тоже.

– Соня… – голос его стал настороженным. – Сонь, что случилось? Я выезжаю к тебе.

Она молчала.

– Соня, ответь, Сонь! – впервые в жизни она услышала панику в его голосе.

– Женя, прости, – только выговорила она.

Секунду он осмысливал. Потом медленно произнёс:

– Так… Ясно…

Теперь замолчал он. Это длилось целую вечность, но Соня не могла заставить себя что-то произнести или просто нажать отбой.

– Значит, всё произошло? – наконец, деловито, делано-безразлично поинтересовался Женя, и Соне показалось, что она видит, как он, напряжённо вцепившись в трубку, смотрит сейчас в белый потолок где-то далеко-далеко отсюда. – Ну и как – понравилось?

– Забудь обо мне, пожалуйста… Я… недостойна тебя, – она сама поморщилась от избитой пошлости этих слов.

– Он сейчас рядом?

– Женя, прошу тебя…

– Ну-ну, без нервов. Боишься, прилечу – разнесу дом? Ты забыла, детка. Главный мой грех – гордыня. Тебе это на руку, верно?

Он помолчал, никак не желая заканчивать пытку.

– Значит, ты сделала выбор…

– У меня не было выбора. Нельзя больше лгать – себе и тебе.

– Не могу сказать, что не ожидал… – в голосе его слышалась такая боль, что Соня почти физически ощущала её. – Но обманывал себя, надеялся. Как ловко ты меня вчера провела!

Она молчала – какой смысл оправдываться?

– Это самая большая ошибка в твоей жизни, – снова заговорил Женя.

– Это моя жизнь… – выдохнула она.

– Так что? Вроде как всё?

– Всё…

– Ты не ответила на вопрос, детка. Классно с ним трахаться? Не стесняйся, скажи. Так, по-дружески. Я взрослый человек, от ревности не подохну… Молодой и резвый, да? Такие, как ты, девочки, оказывается, быстро идут в разнос.

Она понимала, что в нём сейчас говорят не лучшие чувства. Ужасно не хотелось заканчивать в этом тоне. Было жалко, безумно жалко его. Как страшно… За что она его так? В чём он виноват?

– Женя… Ты мне очень дорог. Пожалуйста, прости меня, если сможешь, – слёзы потекли у неё по лицу.

– Индульгенции ждёшь? Обойдёшься. Он, небось, рядышком, да? Сейчас повторите. Ну и на кой тебе моё прощение?

В трубке раздались короткие гудки. Что ж. Могло быть и хуже. Хотя бы не будет разборок и, не дай Бог, драки. Впрочем, о чём это она? Женя не станет за неё бороться – она этого не заслуживает. И то легче.

Медленно, придерживаясь за стены от слабости, Соня вышла на кухню. Дима сразу же подскочил к ней навстречу:

– Что? Он угрожал тебе?

– Нет. Его больше не будет.

– Тебе… тебе жаль?

– Да.

– Его? Или того, что у вас было?

– И того, и другого. Господи… неужели я это могла… как?.. Зачеркнуть человека… того, кто тебя любит, оскорбить его, ударить… Ты не знаешь! Откуда тебе знать… – она болезненно поморщилась. – Такие, как ты, спокойно идут по трупам.

– Вот как ты обо мне думаешь?!

– А-как-мне-о-тебе-думать, Дима Калюжный?

– Ты ничего обо мне не знаешь. Ты не можешь – вот так судить!

– При чём тут судить…

Соня подошла к окну:

– Смотри, их совсем занесло…

– Я каждое утро буду дарить тебе новые!

– Как всё просто! Ты – наивный романтик, ребёнок…

– Соня… Какой я ребёнок! Если бы ты…

– Митя… Пойми. Я сейчас сказала ему… Да, я не могу быть с ним – потому что не люблю. Если бы ты не появился… наверное, смогла бы. Ты всё нам испортил, ну и пусть! Я лучше буду одна… так правильнее, – Соня уже говорила сама с собой. – Попробовала выйти замуж – не получилось… я ведь и раньше знала… никогда и ни с кем у меня не получится. Мне так легче, я так привыкла, никого мне не надо…

Да, так правильнее и разумнее! И тогда Женя не станет считать, что она пошла в разнос. Он просто поймёт и забудет про неё. И её не будет мучить совесть. И никаких неприятностей и проблем на работе. И Анька вернётся в семью…

– Соня, о чём ты?! – буквально взмолился он, перебив её бормотание. – Не понимаю… Я сделал что-то не так?

Он попытался дотронуться до её плеча.

– Ты всё делаешь не так! – она с раздражением отпихнула его руку. – Ты, ты… самонадеянный, наглый… думаешь, раз я рассталась с Женей, тебе всё можно? Да я вижу тебя третий… четвёртый раз в жизни! И лучше бы вообще никогда… Как было бы хорошо!

– Пятый, – глухо сказал он. – Ты забыла, девятнадцать лет назад.

Соня попятилась, пытаясь отойти от него подальше. Но он следовал за ней, а, когда пути отступления у неё не осталось – остановился так близко, что она чувствовала на своём лице его дыхание. Руками он упёрся в стену по обе стороны от Сони, но к ней не прикасался. Это ужасно, но у неё не было против него оружия, она не в силах была совладать с собой, когда он находился рядом.

– У нас нет никакого будущего! – жалобно проговорила Соня. – Митя… Мне не нужен красивый роман… любовник на два часа. Я лучше буду одна… всегда, как раньше… Пожалуйста… пожалуйста, отпусти меня… дай мне дышать одной! Мне страшно…

– Глупая, – пробормотал он, – маленькая и глупая девочка. Как же я люблю тебя, Господи, ты бы знала… Какой, на фиг, любовник?! Я же писал тебе – хочешь, даже не прикоснусь к тебе? Завтра подадим заявление, и ты будешь моей женой. Я своих планов на жизнь не меняю. Это он – он был любовник. Я буду твоим мужем.

– Это ты так решил? Разве ты сделал мне предложение? Разве я согласилась? – невесело усмехнулась Соня.

– Сделал, не помнишь – тогда? – горячо заговорил он.

– И делаю сейчас – ещё раз! Или – нет. Нет, всё, забудь. Ты поправишься, и я сделаю его тебе совсем по-другому. Так, как никто никогда никому не делал.

– Ну да, в шикарном ресторане, встанешь на колени, а в зубах – кольцо?

– А вот и нет! – сейчас Дима напомнил ей того, на даче, с ковбойским блеском в глазах. – Увидишь!

Она не верила в эту чушь ни единой секунды. Не питала никаких иллюзий. Просто ей надо было видеть его сейчас, находиться с ним рядом – столько, сколько это возможно. Про завтра она думать не могла. Жизнь её загублена, Мара стонет на небесах… Ну и что. Пусть. Ничего не поправишь.

Соня представила на минуту, что Димы нет – он остался по ту сторону двери. Вечером приехал Женя и… Нет! «Нет, мама, я не могу, не могу! Пойми, ну, пожалуйста, пойми…».

Соня закрыла глаза и почувствовала тошноту. Она ведь, и правда, ничего не ела со вчерашнего вечера. Дима тоже просидел возле неё весь день и, конечно, голодный.

– Пусти, – резко сказала она и, насколько хватило сил, оттолкнула его.

– Соня… Пожалуйста… – в его голосе снова появилась тревога.

– Отойди, говорю. Я что-нибудь приготовлю. Пельмени будешь?

Глаза у Димы сразу заблестели от радости.

– Нет, иди ложись. Я всё сделаю сам! Что это за еда – пельмени? Камни в желудок кидать!

Он неловко, торопливо примерял на себя маску семьянина. По-хозяйски открыл холодильник – там оказалось шаром покати.

– Ну уж, что есть, – проворчала Соня. – Извини, не рассчитывала на таких высоких гостей. Не запаслась омарами… или что там у вас едят? Мраморное мясо…

– Так, хватит болтать! – заявил он. – Тебе только сбили температуру. Помнишь, что врач сказал?

– Мне уже лучше…

– Давай, быстро в кровать!

– Митя!

Он неожиданно подхватил её на руки и понёс в комнату.

– Митя… пусти… Не смей!

Он на секунду замер, потом опустил её на диван, сразу убрал руки за спину и по-детски отскочил – чтобы она, не дай Бог, чего не подумала. Соня с облегчением откинулась на подушку – она всё ещё испытывала слабость. Тогда Дима приблизился, помог укрыться и подоткнул одеяло:

– Поспи ещё. Я тебя разбужу.

– Что ты собираешься делать?

– В магазин бы сходить… Нет, не пойду. Ещё обратно не пустишь – с тебя станется! Ладно тогда, посмотрим, что там у тебя есть.

Дима, и правда, принялся греметь на кухне кастрюлями, а Соня спокойно лежала, глядя на вытертый коричневый ковёр на стене. Удивительно, но она почти успокоилась – подействовало лекарство? Или просто устала жить на пределе? Она снова задремала, и разбудил её только аромат жареной картошки с луком.

– Не вставай! – предупредил Дима.

Он уже тащил в комнату поднос, поставил его на заранее принесенную табуретку и уселся рядом.

– Давно меня никто не кормил, – сказала Соня.

Она приподнялась. Есть очень хотелось, но голодная тошнота мешала проглотить первую порцию. Дима забрал у неё вилку и поднёс кусочек Соне прямо ко рту, как ребёнку. Подождав, пока она прожуёт, схватил стакан с водой и напоил из своих рук.

– А так – тебя давно кормили? – с довольной усмешкой спросил он, увидев её глаза.

– Так – никогда…

– Хочешь, буду всю жизнь так кормить тебя?

– Угу, – саркастически усмехнулась Соня.

Она вспомнила другую табуретку и Вову за ней.

Дима поставил воду на столик и только сейчас впервые увидел Бориса.

– Ого! Вот это встреча… – обалдел Дима. – Привет!

Он аккуратно пожал лису лапу.

Соня напряжённо смотрела на них. Дима не ёрничал, ни шутил. Интересно, что же ответит ему лис?

– Смотрю, ты опять при глазах? Нашёл, растеряша? – продолжал Дима.

Такого, Борис, разумеется, не потерпел.

– Сам растеряша, – ответил он. – Взять-то возьмёшь, а удержать слабо?

Неизвестно, слышал ли это Дима, только сказал неожиданно серьёзно:

– Знаешь… Я твою Соню очень люблю. Ты уж не ревнуй, пожалуйста. Не прогоняй меня. Мы всегда будем вместе. Пока я дышу, буду любить её.

Он не смотрел на Соню. Проговорив это, встал и повернулся лицом к окну, к ней спиной. Поэтому только она угадала, что буркнул в ответ Борис – чуть слышно, себе под нос.

– Тогда дыши… пока можешь.

 

Борис совсем позабыт

Дима стоял, словно застыл, а Соня смотрела на него, не в силах оторваться. Он обернулся, и они встретились взглядами. Дима совершенно не умел скрывать своих чувств. Сейчас в его выразительных тёмных глазах она читала и страстное желание, и разгорающуюся надежду, и нерешительность. Соня сама понятия не имела, как быть дальше. Она и боялась, и жаждала его объятий. Голова у неё на миг закружилась, и она, отодвинув тарелку, снова откинулась назад.

– Что? – испугался Дима. – Плохо? Давай мерить температуру!

– Нет… просто слабость. Митя… я нормально. Тебе надо домой. Наверно, тебя уже ждут.

За окном, и правда, совсем стемнело, часы показывали половину восьмого. Как странно прошёл этот день… Никогда у неё не было такого невозможного дня – чувство нереальности не оставляло её. Но ей и впрямь, не смотря на слабость, стало намного лучше. Болезнь физическая отступила, но что творилось у неё на душе – здоровьем назвать было нельзя.

– Почему ты меня так называешь? – спросил Дима странным голосом.

– Не знаю… кажется, тебя мама окликнула… тогда, в детстве.

– Мама? Она никогда меня так не звала, ей не нравилось. Меня никто никогда так не звал.

– Послушай… Я не понимаю – как ты мог меня узнать?

– Но ты ведь не изменилась совсем. Один раз увидишь и не перепутаешь.

– Ты же был совсем малышом!

– Пять лет. Ты что – не помнишь себя в пять лет?

– Помню. Но только потому, что у меня яркие события были. Меня Мара как раз из интерната взяла.

– Расскажи… Я ведь не знал, что ты…

– Я там долго не пробыла. Мне повезло.

– А я жил в этом интернате. Года два с половиной, – сообщил вдруг Дима. – В первый класс там даже пошёл, правда, не доучился, забрали.

Она удивлённо подняла брови.

– У тебя тоже приёмная семья?

– Нет, родная. Потом расскажу. Лучше ты. Я хочу всё про тебя знать. С самого начала.

– Ничего интересного… Вот… у него спроси… – Соня серьёзно кивнула на Бориса. – Он всё знает.

– Ладно. Как ты ночью заснёшь, мы с ним поговорим.

– Ночью? Вот как… А тебе домой не пора?

Дима озадаченно уставился на неё. Соня тоже смотрела на него – с затаённым любопытством. Она отлично понимала, что он никуда не уйдёт.

– Я… но ведь врач сказал… ты же слышала! Я тебя одну не оставлю!

– А тебя что – искать не будут?

– Отец меня не контролирует. А мама думает, что я у него. Она сейчас в Греции отдыхает.

– Что-то твой мобильник молчит. Тебе некому звонить?

– Я его отключил.

– Во сколько ты обычно приходишь домой?

– Во сколько хочу.

Соня вдруг почувствовала себя неуютно.

– Так, ладно, мне надо одеться. Не могу больше в таком виде.

Она решительно откинула одеяло:

– Ну-ка, выйди.

– Ты что – гулять собралась на ночь глядя?

– Не твоё дело. Пойди, включи у Аньки телевизор. И зажги здесь, пожалуйста, свет.

Они заговорили про ночь, и Соня почувствовала, как в комнате повисло напряжение, как будто «лежать и болеть» отличалось от «лежать и спать». Вообще всё происходящее между ними было и странно, и непонятно. Никаких определяющих слов сказано не было. Дима не предпринимал новых попыток сближения, только вглядывался в неё, опасаясь сделать что-то лишнее и быть изгнанным. Но одновременно ни капли не сомневался, что имеет право здесь находиться.

– Я пока посуду помою, – буркнул он и ушёл на кухню.

Соня стащила с себя старый халат и ночнушку и надела домашнее платье: длиной чуть выше колена, оно застёгивалось спереди на молнию, в нём она ходила по дому в присутствии посторонних. Расчесалась перед зеркалом, с досадой отвернулась – глаза у неё были сейчас совсем больные, под ними – синяки. Потом кинула взгляд на постель, вспомнила вдруг, как они с Женей спали на ней… неужели позавчера? – и сразу же принялась стаскивать бельё, вытряхнула из наволочки подушку, вытащила одеяло.

Она почувствовала на себе взгляд: Дима стоял на пороге и смотрел на её действия с непонятным прищуром. Соня отвернулась и стала складывать пододеяльник, потом собрала снятое и понесла в ванную. Дима неожиданно вырвал бельё из её рук, кинулся с ним на кухню и запихнул в мусорное ведро – точнее, просто бросил сверху, иначе не уместилось бы.

Они снова смотрели друг на друга. Соня не выдержала и первая опустила глаза, словно, и правда, в чём-то перед ним провинилась. Вернулась в комнату, плюхнулась в кресло, взяла в руки Бориса.

Дима нерешительно подошёл и присел рядом на край дивана.

– Почему ты тогда лежала в больнице? – спросил он вдруг.

– Мать на обследование положила. Желудок часто болел.

– А почему сбежала?

Соня никогда никому не рассказывала ту историю. А тут вдруг взяла и рассказала, в подробностях. Казалось почему-то, что Дима обязан всё это знать. Всё, что предшествовало их первой встрече тогда, в детстве. Только смотрела при этом не на него, а на Бориса; и лис всё это время не сводил с неё своих чёрных внимательных глаз.

– А знаешь, какие у него раньше были глаза? – грустно улыбнулась она. – Ярко-зелёные, такие переливчатые. Просто волшебные.

Дима сидел перед ней, сжав кулаки.

– Мрази… – сказал он.

– Ну, что ты… Просто дети. Люди. Ты пойми – я ведь и вправду была для них ненормальной. Ты же сам писал – кто в тринадцать лет с игрушками разговаривает? А я с ним всегда разговариваю. Всю жизнь. Больше не с кем.

– К тебе плохо относились дома?

– Бог с тобой! – рассердилась Соня. – Мама – лучший человек на свете! Вова не считается, он и жил-то с нами всего шесть лет. Анька всегда была доброй и любила меня… вот только сейчас…

– У тебя наверняка нет друзей.

– Я ни в ком не нуждаюсь. У меня есть Борис. Он мне всех заменяет.

– Наверное, он теперь на меня злится.

– С чего ты взял?

– Я собираюсь отнять тебя у него.

– У тебя не получится, – улыбнулась Соня, поймав насмешливый взгляд Бориса.

– Значит, придётся нам подружиться, – на полном серьёзе заявил Дима.

– Ты сейчас со мной, как с больной разговариваешь? А в душе считаешь, что я чокнутая?

– Нет, ты – настоящая. Соня… я тебя… ты не знаешь…

– Не надо сейчас, Мить. Я пока не понимаю ничего… что мы делаем.

– Соня…

– Я не успеваю подумать. И сил нет, и желания тоже.

– Тебе не надо ни о чём думать. Я обо всём подумаю сам. Главное, чтобы ты поскорее поправилась. Возьмём тебе больничный, в понедельник пойдем в загс, напишем заявление.

– Митя, не надо… – покачала головой Соня. – Это всё из области… про Луну.

– Сонь, я не хочу – в любовники. Чтобы ты выскользнула от меня – в любой момент? Нет уж, спасибо!

– А ты так уверен, что тебя возьмут в любовники? Ну ты, мальчик, нахал…

Дима смутился, но ответил – вызывающе и напористо:

– Во-первых, мы договорились, что я – не мальчик. Во-вторых… я тебя не отдам никому. Просто не выпущу отсюда и всё.

– Ах, да, я забыла… Ты же лезешь в постель без спроса! Я засну, а ты…

Он досадливо сморщился.

– Ты мне всю жизнь теперь будешь…

Потом резко вскочил и то ли вздохнул, то ли застонал.

– Думаешь, мне легко сейчас… рядом – вот так, сидеть? Да я с ума всю неделю схожу – так хочу тебя… Но вот сдохну – пальцем тебя не трону! Пока сама не разрешишь, вот! – по-детски заключил он.

– Вот и не трогай, – быстро проговорила Соня.

Несколько секунд, вопреки только что сказанному, оба готовы были кинуться друг другу в объятья. Это был поединок упрямств и гордынь.

Наконец, он скривил губы и сказал зло:

– Только я в этой комнате лягу. На полу. А то вдруг тебе ночью хуже станет.

– Что – прямо на полу?

– Ну… есть же у вас матрас какой-нибудь…

– У Аньки есть спальный мешок, она его на дачу брала.

– Отлично.

Соня встала и полезла в шкаф. Достала свежее бельё и, ничего не говоря, перестелила постель. Дима стоял, колеблясь – то ли помочь, то ли лучше не лезть. Потом она нашла в кладовке Анькин спальник и бросила его на пол. Что делать дальше, Соня не знала.

Оба заняли исходную позицию: она на кресле, он – на краю дивана. Соня первая прервала молчание.

– Расскажи про себя. На кого ты там учишься, где работаешь.

– Мы словно знакомимся с тобой, – усмехнулся Дима.

– А мы и правда знакомимся.

– Я на факультете защиты информации учусь. То есть – почему учусь? Мы уже диплом защитили. У экономистов – госэкзамены были, а у нас ещё и дипломный проект. Мой приняли ко внедрению! – с гордостью заключил он.

– Анька хвалит тебя, говорит, ты там знаменитость.

– Ну… – в его голосе прозвучало маловато скромности.

– Я уже второй год работаю. Фирма занимается разработкой новых противоугонных систем. У меня уже два «ноу-хау». Сертификат даже есть.

– Ничего себе! – искренне удивилась Соня.

– А ты говоришь – папочка! Да отец сам удивляется – он у меня не технарь.

Вспомнив про его отца, Соня помрачнела.

– Уехать бы куда… где никто не знает, кто ты… – пробормотала она.

– Сонечка! Всё будет хорошо. Папа меня всегда понимал.

– Не в этом дело. Давай не будем сейчас…

– Ладно. Мы ведь ещё поговорим с тобой – обо всём, да?

– Не знаю…

– Сонь… Тебе правда – легче? Ты горишь. Щеки красные.

– Не знаю.

Она и сама не могла понять – то ли у неё снова температура, то ли просто взвинчена до предела.

– Тебе… лучше лечь? – неуверенно спросил Дима.

– Нет, не лучше, – отрезала Соня. – Что ты меня всё укладываешь? Позвони-ка домой. Скажи, что скоро придёшь.

Он отрицательно помотал головой.

– Тогда полезай в свой спальник. Я хочу спать.

Она самой себе противоречила, к тому же, было ещё рано, но Дима ничего не заметил. Он послушно расстелил на полу спальный мешок.

– Брюки жалко… – сказал он. – Отвернись, я сниму.

– Я уже видела тебя без штанов, – усмехнулась Соня. – Подожди… я дам тебе что-нибудь. Рубашку тоже жалко. Небось, бешеных денег стоит.

– Триста баксов, – объявил Дима.

Соня на секунду замерла возле шкафа, хотела съязвить, но удержалась.

– Не надо, – он перехватил её руку. – Я ничего надевать не буду… после него.

– Здесь нет его вещей. Это отчима. Мама хранила то, что он не забрал.

– Не надо, – упрямо повторил Дима. – Я закалённый.

Несколькими нервными движениями, не глядя на Соню, он стащил с себя брюки и аккуратно повесил на стул. Потом расстегнул рубашку. Она и хотела бы не смотреть, но не могла. А Дима делал вид, что не обращает на неё никакого внимания. Он нырнул в спальный мешок. Соня погасила свет и, как была, не раздеваясь, легла на диван и прикрылась одеялом. Наступило молчание, впрочем, даже тишина между ними казалась материальной, наполненной до краёв.

– Сонь… – сдавленным голосом произнёс он. – У тебя есть снотворное?

– Кажется, нет. А зачем?

– Тогда пистолет.

– Тогда лучше домой… ещё успеешь на последний автобус. Ты где живёшь? Хотя, что я спрашиваю… конечно же, на Озёрной.

Он ничего не ответил.

– Митя… – позвала она через какое-то время.

Он молчал – неужели, и правда, уснул?

– Митя, – повторила она чуть громче. – Ты меня слышишь?

– Сонечка… повтори ещё раз, – взволнованно произнёс он. – Ты когда называешь меня так… меня с катушек сносит.

Повторять она не стала, чтобы не выдать дрожь в своём голосе. Митя был так близко, что Соня слышала его дыхание. «С катушек сносит…» Её саму сносило куда-то только от одного звука его голоса, она не могла спокойно думать о его прикосновениях, пыталась не вспоминать, как это было тогда, на даче, и мечтала, мечтала о его поцелуях, жаждала снова почувствовать его руки, прижаться к нему – всем телом… Мысли беспомощно метались в голове, не подвластные разуму – все они были направлены лишь на одно: быть с ним, только быть с ним… Какой же выход – есть ли какой-нибудь выход?

– Соня? Что-то случилось? – испуганно спросил он. – Тебе плохо?

– Митя… скажи, что мы делаем здесь вместе… Я спятила…

Он сел прямо в спальнике – в комнате было темно, но Соня видела контур его фигуры – длинная смешная гусеница.

– Сонечка… Мы поженимся, в ближайшее время. Если ты только согласна… Я всё устрою.

– Господи… Ты, и правда, считаешь, что мы можем пожениться?

– Конечно!

– А как же твои родители? Вряд ли они захотят для тебя такую жену.

– Какую – такую?! – возмутился он.

– Другую… – не смогла объяснить она, но Митя как будто понял.

– Отец всегда на моей стороне, – убеждённо ответил он. – А мама у меня – интеллигентная женщина, кстати, педагог, кандидат наук. Она меня очень любит. И всё поймёт. Да мы будем жить отдельно, какая им разница! Разве ты можешь им не понравиться?

Соня не была бы так уверена – она вспомнила детский сад и общественное мнение.

– И что ты им скажешь?

– Всё так и скажу. Прямо завтра. Заедем ко мне домой, возьмём мои вещи…

– Что возьмём? – удивлённо произнесла Соня.

– Ну… – он замялся. – Ты же не захочешь жить в доме отца, так я подумал… То есть, ну ведь… Аньки же нет… Сонь, мы ведь в понедельник пойдём в загс! Можно я сразу к тебе перееду? Я… я боюсь тебя здесь оставлять… одну.

– В понедельник? – недоверчиво проговорила она.

– В понедельник!

– Дима, скажи мне одну вещь… для меня это очень важно.

– Судя по «Диме»… – напрягся он.

– Ты согласился бы венчаться? – выпалила она.

– Венчаться? Ух ты, а здорово… Я видел – это так красиво! Мы в загсе тогда просто распишемся, чтоб уже было спокойнее, да? Заплачу там – чтоб побыстрее, два месяца не ждать. А потом всё подготовим, позовём гостей, купим тебе шикарное платье такое… с вуалью. Я почему-то всегда невесту с вуалью себе представляю…

– Мить, прекрати! Платье, гости… Я… боюсь даже слушать. Просто… пойми, когда венчают – уже развестись нельзя. Никогда. У тебя будет только одна жена перед Богом, на всю жизнь.

– А мне не надо две… – негромко произнёс он. – Ты и так будешь одна, на всю жизнь, и без венчания.

– Значит, не хочешь…

– Почему? Давай. Чтобы у тебя не осталось сомнений. Для меня всё давно решено. А для тебя? А для тебя, Сонь? Соня… чего ты не отвечаешь?

– Спи, Дима! – внезапно разозлилась она. – Это в детстве только… так легко – из реальности в сказку. Обратно потом очень больно…

– Соня, – его голос был полон горечи. – Скажи… ты и правда – не веришь мне? Я вот не знаю… можно ли любить сильнее. Честно, Сонь. Мне кажется, что сердце разорвётся…

Она не ответила, и он снова упал на пол, застегнул над головой мешок, свернулся, словно его скрутило от сильной боли, и замер. Соня зажмурилась. Она упрашивала себя, умоляла, даже орала на себя мысленно – нет, не надо, подожди, не бросайся в омут… Какая разница – веришь ты ему или нет? Сейчас он не врёт, но что будет завтра? Это всего лишь минутная слабость, ты просто больна, ты потеряла инстинкт самосохранения! Немедленно вспомни про свои убеждения, про здравый смысл, наконец, и ты сможешь, ты выдержишь… ты…

– Митя… – неожиданно сказала она. – Мить, ты замёрзнешь там, на полу. Иди сюда.

* * *

Секундная пауза – он не сразу понял. Потом – дикий грохот. Заплетаясь в мешке, Дима споткнулся, упал и, кажется, ударился об угол стола.

– Что с тобой? – Соня подскочила на диване. – Больно? Ты где?

Он был уже рядом.

– Сонечка, Соня…

Молния её платья поехала вниз.

– Соня… – задыхаясь, шептал Митя.

Он целовал её всю – от макушки до кончиков пальцев. Его руки дрожали от волнения и нетерпения. Соню кинуло ему навстречу – она хотела сейчас только одного: раствориться в нём целиком, ощущать его каждой клеточкой. Она сама целовала его – лицо, плечи, грудь, так, как никогда и никого не думала целовать. Но он мешал ей, казался просто одержимым, словно боялся не успеть охватить её всю своей нежностью, пытался полностью уместить в свои объятья.

Соня даже не предполагала, что на свете бывают подобные ласки. Они с Димой были соединены, слиты в одно целое, казалось, их невозможно оторвать друг от друга. Они летали и улетали вместе – прочь с этой планеты, туда, домой… на Луну. Делали передышку, чтобы слегка отдышаться, и снова вцеплялись друг в друга, словно перед этим были разлучены на века. Словно жаждущий в пустыне увидел источник воды, словно приговоренный к смерти в последний раз видит небо – так они любили друг друга.

Потом они долго лежали молча, не расплетая объятий, ощущая немыслимое родство тел и душ. Это было единственно возможное, правильное и естественное – настолько, что Соня не могла понять, как могла пытаться примириться с чем-то иным. Только сейчас всё встало на свои места, пазл притёрся к другому пазлу, без насилия, без напряга или приказа разума. Её тело испытывало полноту радости от того, что нашло самоё себя. Убеждённость тела передавалась рассудку. Только вместе с этим мужчиной Соня могла составлять единое целое. И какая разница, сколько ему лет и как его фамилия, если больше ни с кем в мире она не могла быть настолько собой, что уже и не собой только, но и им тоже. Между ними возникла та самая неизвестная составляющая, которая сцепляет двоих воедино, создавая им одну биографию, общее прошлое, будущее и настоящее. Они были с одной планеты – и могли разговаривать без переводчиков, понимать друг друга без слов и даже вопреки словам.

Соня крепче прижалась к нему, и он тотчас снова принялся ласкать её – как будто впервые, так же страстно и жадно. Казалось, они никогда не устанут и никогда не утолят свою жажду.

Разумеется, они не сомкнули глаз. Только под утро Дима произнёс первые слова.

– Я не знаю, как сказать тебе… как я люблю тебя. Это что-то страшное.

Не в силах ответить ему и не заплакать, Соня чуть отодвинулась и сделала движение, чтобы встать.

– Подожди! Ты куда?

– Мить… мне в туалет надо.

– Нет, не ходи. Я боюсь тебя отпускать.

– Но мне надо!

– Хорошо, я с тобой.

– С ума сошёл?

– Да…

Он снова принялся покрывать её поцелуями, потом вдруг резко остановился.

– Ты… была с ним в ту ночь, я знаю…

– Митя, не надо… Я не помню ничего, никого. Никакой другой ночи не было, только эта…

– Почему ты сказала… так странно… что была не с ним, а со мной?

– Потому что с тобой. Представляла тебя. Думала только о тебе. И он это понял.

– Сколько раз ты была с ним? Давно вы знакомы? Сколько, сколько раз, говори!

Она не ответила, и он с бессильной яростью сжал, почти сдавил её в своих объятьях.

– Митя, мне больно…

– Я умираю, когда думаю о нём, о том, что он трогал тебя!

– Митя… не надо… Ты – самое первое и единственное, что у меня есть в жизни, – она схватила его руку и принялась целовать его пальцы.

– И ты… первое и единственное. Как он смел… Почему ты не подождала меня!..

– Митя! Не мучай меня! Если я буду думать про всех твоих девушек… О, кстати… – Соня замерла и отбросила его руку. – Как я могла забыть… Катя… она такая красивая!

– Просто кукла. Всё это ничего не значит!

– Анька сказала, ты с ней давно… Что же теперь? Что она думает?

– Это Катька трепалась, что она моя девушка. А у меня таких на каждом факультете по пачке.

Соня со злостью оттолкнула его.

– А теперь ещё и я – до кучи.

– Сонь… Как ты можешь…

– То, что сейчас, между нами – это что? Я не понимаю, не верю…

– Соня, ты можешь спрашивать? Ты можешь сомневаться?! – Дима ухватил её, удерживая.

– Но… у тебя ведь было что-нибудь настоящее – первая любовь, например?

– Было! Ты! Ты моя первая и последняя любовь. Я же тебе писал…

– Это несерьёзно!

Оба смотрели друг на друга почти с ненавистью – одинаково мучимые ревностью и сомнениями.

– Соня… Если я когда дотронусь до другой женщины – можешь считать, что я мёртв. Никогда в здравом уме и рассудке я не смогу… Но и ты… если он ещё раз к тебе подойдёт – я за себя не ручаюсь!

Она всё-таки выскользнула из его рук, молча накинула платье и отправилась в ванную. Включила душ и встала под тёплые струи воды, пытаясь прийти в себя – в его объятьях это было бы невозможно. Она думала о том, что сделала и сама не могла в это поверить.

Да, разумеется, она жила с Женей, хотя была с ним не венчана, но оправдывала это скорым замужеством. Но принять всерьёз Димины рассуждения про свадьбу? Наивной и глупой Соня себя не считала. Значит, она просто завела себе любовника. Совесть стала настолько широкой, что спокойно относится к этому факту. И даже позволяет ей быть счастливой. Хотя… какое там счастье… То, что она сейчас испытывает – также едва выносимо, как самая сильная боль.

* * *

Верующей Соня была всегда, словно так родилась. Откуда в ней это – она понятия не имела, просто чувствовала – Бог есть, и Он её знает. В церковь начала ходить лет с восемнадцати. Мара не возражала. Она не была знакома ни с христианским Богом, ни с постулатами иудаизма. Её деда и бабку так напугала революция, что о религии в их семье даже не заикались.

Но мать всегда признавала высшие силы и радовалась, что Соня пользуется их покровительством – в любой форме. Сама Мара в церковь никогда даже не заворачивала – в её память почему-то впечаталось, как бабка однажды сказала ей: «Ты – еврейка, тебе нельзя!» Зато когда Соня (у неё русский папа, ей можно) отправлялась по выходным в храм, всегда заступалась за неё перед возмущённой Анькой. Той казалось, что Сонька просто увиливает от домашних дел. «Дура, – говорила тогда мать. – Пусть идёт и молится за тебя, непутёвую. А ты будешь стирать, раз больше ни на что не пригодна!» Времена уже позволяли быть верующей. К тому же православной, считала Мара, в России жить удобнее и безопаснее. А безопасность детей превратилась у неё в паранойю.

Знакомство Сони с Женей стало верхом её беспринципности. До этого момента слово «гэбист» было в семье ругательным. Но Мара всей душой мечтала, чтобы дочери выжили в этой стране. Девочкам чуть ли не каждый день внушался основной жизненный принцип: муж должен быть русским, муж должен быть старше, муж должен быть при деньгах.

Так что православие в её глазах означало почти то же, что и быть русской. Смешно – получалось, что она разделяла мнение тех самых квасных патриотов, которых они обе с Соней на дух не выносили.

Соня никогда и не пыталась обратить мать в свою веру, ввести в мир своих убеждений. Удивительно, насколько гармоничным был этот мир до последнего времени. Даже незаконная связь с Женей почти не разрушила эту гармонию – проблема состояла лишь в том, чтобы, кроме регистрации брака, уговорить его ещё и венчаться. Теперь же, получается, она стала, как все – допускает в свою жизнь мужчину, брак с которым – даже обычный брак, попросту невозможен.

Или – возможен? Дима так убеждает её в своих намерениях. А вдруг – вдруг всё ещё может быть хорошо? Она ведь точно знает: никого другого в её жизни теперь не будет. Митя – единственный человек, которого она может любить, может назвать своим мужем.

Какое, действительно, счастье, что он – успел! Если бы она принадлежала сейчас Жене, ей пришлось бы наложить вето на возможность дышать. Господь милостив к ней, он, наверное, простит её грех, раз не попустил совершить ошибку, смертельную ошибку… послал ей Митю, дал силы расстаться с Женей.

На мгновенье счастье показалось ей настолько реальным… Подумаешь – Митя моложе! Даже медбратья приняли его за её мужа – Соня не выглядит на тридцать два, да и всегда будет выглядеть молодо. Калюжный? Плевать. Они уедут в другой город или просто будут жить независимо ни от кого – Митя поймёт, согласится, он и сейчас уже вполне самостоятельный. Анька – тоже простит и вернётся. А остальные её не волнуют, пусть думают, что хотят. Митя – не Вова, между ними нет ничего общего!

Соня тут же себя осекла. Разговор про свадьбу состоялся до… этого. Скорее всего, он больше не возобновится. И не надо себя обманывать – знала ведь, на что шла. Что ж… Теперь ничего не изменишь. Осталось ловить часы, минуты, секунды, которые могут ей перепасть. Никогда прежде она не представляла себя в подобной роли. И всё-таки – просить его любви, умолять – она не станет. И возможно, сейчас она выйдет – а Димы уже нет.

От страха у неё заколотилось сердце, Соня выключила воду и, как была, мокрая, выскочила из ванны на пол. Схватила полотенце, обмоталась им и попыталась распахнуть дверь. Но дверь не поддалась. Соня дёрнула посильнее и увидела, что с другой стороны стоит Дима – в одних трусах. Он тотчас поймал её в свои объятья.

– Оденься, Митенька… холодно. Подожди, где-то был мой халат…

– Вот он… Сонечка…

– Нет, Митя, нет… подожди… надо что-то поесть. Я схожу в магазин.

– В магазин? Я сам схожу. Ты болеешь.

– Вспомнил… – усмехнулась она. – Митя, знаешь… Я не больна уже… уже нет. Но по мне плачет психушка. По нам обоим… Ты поспи… я выйду на улицу, мне надо вдохнуть воздуха.

– Мы сходим вместе. Мы всё будем делать вместе. Потом поедем ко мне, возьмём мои вещи. Эх, я же избавился от машины, – с заметной досадой сказал он, но тут же торопливо добавил:

– Ничего. Поймаем такси.

– Нет, Мить. Я к тебе не поеду.

– Почему?

– Не поеду, и всё.

– Но… надо же как-то тебя познакомить. Или не хочешь?

– Зачем…

– Как же без этого? Приведу потом и просто представлю: вот моя жена? Нет, конечно, если ты настаиваешь… можно и так.

– А ты ещё собираешься жениться? – Соня, прищурившись, вглядывалась в него.

– В смысле? – не понял Митя. – А как же? А ты?..

Он встревожился.

– Ты что – кинуть меня надумала? Ты уже – моя жена! Я тебя не выпущу, ясно?

Соня молчала. Как призрачно всё… нереально… но ведь он говорит… Не верить его глазам невозможно. Только – надолго ли его хватит?

– Сначала сам разговаривай со своими, – выдавила она. – Не буду сваливаться им, как снег на голову. Разве что сами захотят меня видеть.

– Но как я тебя здесь оставлю? Вдруг я приду – а тебя нет?

– А где же я?

– Не знаю… просто нет – и всё… Я не могу, Сонь… как я уйду?

Это казалось бы бредом, если бы сама она не испытывала то же самое. Она боялась, что он уедет сейчас, и больше она никогда-никогда его не увидит. Не выпускать его из квартиры – вот был единственный выход. Но нельзя же сходить с ума, а то недолго впасть в паранойю, как Мара.

Соня вышла в коридор и нашла его мобильник. Включила и стала зачитывать количество неотвеченных вызовов. Отец, отец, отец… раз семь. Два раза мать. И это называется – они никогда его не контролируют? А ещё… двадцать раз Катя, пять раз некая Наташа, три – какой-то Сергей… Лёша… ещё имена. Дима молча наблюдал, как она просматривает звонки. Потом вырвал у неё трубку.

– Кате будешь звонить? – едко поинтересовалась она. – Или Наташе?

– Наташа – это отцовская дочь. А Катя – навязчивая идиотка. Я ей всё объяснил, ещё тогда, на даче.

– У тебя есть сестра?

– Неродная. Это дочка его третьей жены, он её с детства растит.

– Сколько ей лет?

– Двадцать один.

– Понятно…

– Что тебе понятно?

– Почему она тебе звонит?

– А почему бы ей не звонить? Мы дружим, иногда вместе ходим куда-то.

Соня молчала. Тревога снова накинулась на неё. Она больше не верила ни в свадьбу, ни в доброту его родителей. Всё это было чужое, незнакомое, опасное. И ничего хорошего от этого она не ждала.

Ну почему, почему нельзя быть только вдвоём? Почему у него столько родственников, почему он не мог оказаться, как она – один, совершенно один? Ведь она – никому больше не принадлежит, кроме него. А Дима – в окружении любящих его людей. Соня была уверена – они его так просто не отдадут.

* * *

Прощались они долго и с такими терзаниями, словно он уходил на войну, а она уезжала в эвакуацию, и они могли никогда больше не встретиться. Наконец, Митя ушёл, и Соня бросилась к окну. Он выбежал из подъезда и сразу поднял голову, увидел её и долго махал. У подъезда сидели две местные старушенции, они с любопытством уставились на Митю, но Соне было всё равно – настолько, что она даже сама удивилась.

Когда Дима скрылся, она упала в кресло, как обычно, прижав к себе Бориса, и замерла там, словно жизнь окончилась. Борис, наверное, готов был её рассмешить или отвлечь, но она ни о чём не могла думать, и он обиженно отвернулся. Соне казалось, что прошла целая вечность, она уже не верила, что Дима когда-нибудь снова появится. Но, когда глянула на часы, выяснилось, что ушёл он всего семь минут назад.

Раздался звонок на мобильном, она схватила трубку.

– Сонечка… я поймал такси, вот только сел. Ты как? Как себя чувствуешь?

– Всё нормально… – слабым голосом сказала она.

Он был на связи, существовал где-то в пространстве, пока она слышала его – он оставался реальным.

– Я ещё позвоню, можно? Ты полежи, не ходи никуда… Я всё куплю, что надо. Договорились?

– Да…

Как только в трубке раздались короткие гудки, тревога снова нахлынула на неё. Нет, если она будет сидеть вот так, то сойдёт с ума. И вообще, он вернётся вечером… если вернётся, а дома – бардак, холодильник пуст. Соня заставила себя встать и принялась за дела – так оказалось намного легче. Она убралась дочиста на кухне, потом у себя. Хотела навести порядок у Аньки, но боль и тоска по сестре накинулись на неё, и Соня оттуда сбежала.

Она нашла в мамином ящике старый мобильник и поставила на подзарядку – надо срочно отыскать телефон Костика. Его номер был у Жени, но звонить ему больше нельзя. Наконец, телефон зарядился до такой степени, что позволил себя включить. Соня набрала Костика и услышала его небрежное «Да!» на фоне громко играющей музыки.

– Костя, это Соня, сестра Ани!

Молчание. Потом крик куда-то в сторону: «Сделай потише… кто… сестра твоя… сама скажи… не знаю… да отстань ты…»

Ну, слава Богу – значит, Анька там. У Сони отлегло от сердца.

– Она не хочет разговаривать, – голос у Костика был и вызывающим, и натужным.

– Не хочет, не надо. С ней всё в порядке? Она не простыла?

– С ней всё хорошо! – с апломбом заявил парень. – Че-го?

Последнее Костик прошипел в сторону.

– Я-те чё, радио, что ли? Сама говори… а ну тебя! Она тут спрашивает… А у вас… как? – нехотя произнёс он.

– По-моему, это её не сильно волнует, – выдохнула Соня. – Ах, да… передай ей, пожалуйста, в понедельник сниму деньги, пускай приходит.

И она положила трубку. Кошмар… она сама вступила в эту хамскую, рыночную игру, отвратительный способ вести общение, попадая друг другу в больные места и плодя на обиде обиду. Соня сделала несколько кругов по комнате, пытаясь успокоится.

Нет, дома сидеть невозможно. Нарушив данное Диме обещание, она отправилась в магазин и купила продукты. Потом принялась за готовку. За это время он звонил ещё много раз – с различными промежутками, но очень часто, создавая иллюзию своего присутствия.

В какой-то момент Соня почувствовала – он сейчас дома, среди своих, и ей сразу показалось, что он стал чужим и отстранённым. А может, она себе это только внушила, заведомо испытывая неприязнь ко всему, связанному с его окружением. Соня понимала, что это невозможно отрезать, что он родом оттуда, но не могла совладать с собой.

Дима усёк перемену в её голосе, но не понял, в чём дело, и сразу занервничал. Его беспокойство было иного рода:

– Сонь, ты одна? Никто не звонил? – принялся допрашивать он.

Это было какое-то взаимное мучение. Разрешиться оно могло только одним путём – когда Митя вернётся. Через час беспокойство сменилось ожиданием и нетерпением. Соня приготовила обед – такой, какой никогда ещё не готовила, и самой себе стала напоминать Мару, поджидающую Вову с работы. Впрочем, даже это сравнение не могло ничего изменить – она ждала Митю, ждала, как ненормальная. Так, как и представляла себе недавно – у окна, прислонясь лбом к ледяному стеклу.

Однако, когда Дима, наконец, ворвался в квартиру (именно ворвался, было видно, как он спешил) с большой сумкой в руках, Соня совладала с собой и сделала вид, что совершенно спокойна. Бросив вещи, он тут же сжал её в объятьях, но она выскользнула:

– Давай, разувайся. Не понимаю, у тебя что – потеплее ботиночек не нашлось? На улице снег!

– Подожди…

Он вернулся в коридор, и у Сони вдруг зарябило в глазах. Дима внёс в дом корзину, полную роз – на этот раз ярко-оранжевых, сразу осветивших полутёмную прихожую свежим, радостным цветом.

– Я подумал… Лучше дома, чем на улице – да? Пусть каждый день будут новые.

Она не знала, как реагировать. Всё это было слишком красиво и потому пугало. Соне казалось, чем обыденней будут их отношения, тем дольше смогут продлиться.

– Митя… спасибо. Но, пожалуйста, больше не надо.

– Почему?

– Я не могу. Каждый день праздник – такого не может быть.

– Я просто хочу, чтобы ты знала – что я к тебе испытываю. Если меня нет дома – пусть они говорят за меня.

– Они говорят мне о твоих деньгах. Я хочу, чтобы ты был бедный. Чтобы мы были наравне.

– Какие глупости!

– Нет… нет, не глупости. Ты подарил мне их сейчас – и я буду долго помнить об этом. Они будут греть меня. Но больше – не надо, пожалуйста.

– Соня…

– Ты должен считаться со мной, Митя. Хватит, пошли на кухню, всё стынет.

– Ты что – ходила в магазин? Я же тебе запретил! – возмутился он и добавил расстроено:

– Блин. Это я виноват. Оставил тебя без обеда. Надо было заказать из ресторана.

– Ещё чего! – нахмурилась Соня. – И запомни – ты не можешь мне ничего запретить! Тоже мне, тиран нашёлся. Давай, мой руки – быстро.

Он постоял, не зная, как быть – то ли продолжать сердиться, то ли послушаться. Выбрал второе, торопливо умылся и с аппетитом накинулся на еду.

– Что дома? – изображая безразличие, спросила Соня, убирая за ним посуду.

– Нормально. Забрал шмотки.

Она застыла с тарелкой в руках. А как же обещанный разговор про женитьбу? Дима тут же ответил на её мысли:

– Отец с женой за городом. Оставил ему записку и Наташке сказал.

– Что сказал?

– Что женюсь.

– И сказал, на ком?

– А ей-то какая разница? Она всё равно тебя не знает.

– А Катю она знала?

– Не помню… нет. Буду я всех домой водить…

– Ну и какая была реакция? – нетерпеливо спросила Соня, даже забыв съехидничать насчёт «всех».

– Ну… вообще-то она обалдела. Расспрашивала. Но я пока не стал ничего рассказывать.

– Дима… – Соня уставилась ему прямо в глаза. – Эта Наташа… Скажи честно – у вас что-нибудь было?

– С ней? Спятила? Я её с детства знаю, она же почти сестра.

Но что-то в его интонациях ей не понравилось, да и глаза он невольно отвёл. Соня резко встала и отвернулась от него к раковине. Тарелка полетела из её рук, и Соня не успела её подхватить. Она присела, собирая осколки.

– Сонечка… ну чего ты? Соня…

Она вскинула голову:

– Дима! Если ты будешь мне врать, я всё равно почувствую. И тогда всё, конец!

– Я… я не вру. Просто… Она и правда, чего-то от меня хотела… раньше. Короче… пыталась в койку залезть. Но это давно было… года три назад. Ну, девчонка молоденькая, влюбилась. Я-то к ней как к маленькой всегда относился и не воспринимаю её никак. На фиг мне этот геморрой? Больше ничего не было, честное слово! Она повзрослела, стала умней…

– И действует теперь похитрее, да?

– Да с чего ты взяла! Ты её даже не видела!

– Вы в одном доме живёте.

– У неё парень есть! Ну, успокойся, Сонечка… Пусть чё хочет, то и думает. Мне всё равно, ты же знаешь!

– Она красивая?

– Соня!

– Ответь!

– Ну… ничего себе так. Соня, для меня только ты – красивая. Мой вкус не изменишь.

– Ага… особенно если сравнить меня с Катей… сразу ясно, что мы в одном стиле!

– Ну при чём тут Катя? Куклы – они все одинаковые… Соня!

Она вырвалась из его рук и убежала в комнату. Разумеется, Дима её нагнал, обхватил обеими руками и принялся целовать. Соня сначала сопротивлялась, но быстро обмякла…

На этот раз всё было медленнее и красивее – они больше не терзали друг друга, как бешеные, а смаковали, растягивали удовольствие, при этом глядя друг другу в глаза, словно разговаривали, без слов обсуждали каждое ощущение. Потом вдруг опять сорвались с катушек, и понеслись, полетели в межзвёздное пространство.

– Какая ты потрясающая… – прошептал он, когда они снова смогли говорить. – Ты такая… скажи, ты только со мной – такая?

Дима нависал над ней, сверля её взглядом, и она, не зная, что отвечать, просто впилась ему в губы. Он тотчас отозвался – жадным, глубоким поцелуем.

– У меня крыша едет, Соня… – произнёс он, когда её отпустил. – От желания и ревности.

– К кому ревновать? – усмехнулась она. – До тебя я была бревном.

– Я… подумать не мог, что ты можешь… так любить меня. Даже не надеялся.

– Я тоже. Митя… У меня никогда и никого больше не будет, я знаю. Но ты… у тебя столько соблазнов.

– Сонь… Пойми. Я на это не падкий, как некоторые. Нет, конечно, лет там в семнадцать… каждую хотел. Я ж не пацан уже, голову не теряю, да и всех насквозь вижу. Сонь, я ведь думать ни о ком не могу – тобой брежу.

– Надолго ли?

– Ну, как мне тебя убедить? Скажи как, я всё сделаю!

Соня молчала. Она лежала и думала, что нельзя так себя вести – это смерти подобно. Дима нравится и будет нравиться девушкам, и, если она станет ревновать его к каждой, то просто сойдёт с ума, да и его доведет до ручки.

– Нам надо договориться… Давай… давай не говорить о других. Иначе мы погибнем.

– Да… да, мы должны доверять друг другу. Доверяй мне, пожалуйста, Сонечка!

– Я постараюсь…

Она уже одевалась.

– Куда ты?

– Мне надо убрать посуду.

– Я вымою!

Он, действительно, вышел за ней на кухню, помог собрать с пола оставшиеся осколки и вырвал у Сони губку.

Она опустилась на табуретку:

– А ты всегда так помогаешь дома?

– У матери всегда помогал. Мы раньше очень просто жили. А у отца, конечно, есть домработница. Жена, дочь, вот ещё – буду я там посуду мыть! – засмеялся Дима.

– А здесь зачем моешь?

– Потому что! – насупился он.

– А мы с сестрой всегда спорили, кому убирать. В итоге всё убирала мама… – Соня приложила ладонь к щеке. – Господи, Мить… что мне с Анькой-то делать? Она ещё Женю кое-как слушала, он на неё влияние имел, а теперь…

– Как ты его имя-то произносишь! Ласково… с таким уважением… – замер он с губкой в руках.

– Митя!

– Только не вздумай звонить ему! – тотчас обернулся он. – Слышишь, не смей! Я… я сам её найду и поговорю.

– И что ты ей скажешь? – безнадёжно махнула рукой Соня. – Что я обманула её? Она тебя любит.

– Разлюбит! Слушай… а вы, значит, не родные сестры?

– Нет.

– Так вот почему я не догадался! Вы абсолютно не похожи. А маму свою родную ты совсем не помнишь?

– Совсем. Разве что какие-то образы смутные… как во сне. А может, придуманные наполовину.

– Ты о ней часто думаешь, да?

– He-а. С чего бы?

– А твоя… приёмная мать? Ты к ней сразу привыкла?

– Да… как будто влились друг в друга – раз и навсегда.

– Ты её мамой звала?

– Нет. Только за глаза или про себя.

– Почему?

– Она сама не хотела. Вроде как она знала мою настоящую мать. Возвела её память в культ и считала кощунственным, если я назову мамой другую.

– Чудно…

Соня грустно кивнула – ещё как чудно! И чудовищно глупо.

– Знаешь, я Аньке всегда завидовала, что она её мамой зовет. А сердилась – знаешь на кого? На свою героическую маму-Аллочку.

– Героическую?

– Да… тёмная история. Она Мару спасла в детстве, и за это мама меня удочерила. Честно говоря, все сомневались сильно, что я дочь этой самой подруги, но мать-то была убеждена на все сто, целый культ развела вокруг неё. Точнее, мы думали, что убеждена… так нам это внушала… До сих пор не могу понять, зачем? Бред какой-то… Но мама такая была – придумает себе историю, и не сдвинется с неё потом ни на шаг. Приятней ей, что ли, казалось, что я не совсем чужой ребёнок? А мне – мне всё равно… Наверное, она хорошая была, эта Аллочка, жалко, что умерла… но как постороннего человека жалко. Может, и правда, она – моя кровная мать… так много совпадений – и имя, и умерла в том же возрасте, и муж…

– А ты на неё похожа, что ли?

– Да, Мара говорила – очень похожа. Только я мечтала, чтобы она любила меня не за Аллочку… не за её подвиги, а просто – саму по себе. Мне в детстве всегда хотелось услышать, что это я сама так Маре понравилась, что она меня забрала, – улыбнулась Соня.

– Наверняка так и было! – горячо сказал Дима.

Соня уставилась в пространство. Было – теперь Соня знала точно. До конца она поняла это только недавно, из пьяной ревнивой болтовни Вовы на поминках, но главное – из завещания, в котором Мара впервые в жизни каракулями вывела, что и почём…

* * *

Мать всегда была очень предусмотрительна в вопросе своей будущей смерти. Даже заболевая обычным гриппом, она хватала бумагу и ручку и начинала строчить, как ей казалось, тайком, указания девочкам – на случай своего неожиданного ухода. Записи эти постоянно дополнялись и редактировались. Там было всё: где лежат документы и квитанции за квартиру, куда звонить, если отключат свет, где спрятаны деньги и каких врачей надо посещать ежегодно. А уж когда начались эти сердечные приступы и вызовы неотложек, потом – больницы… Тогда Мара, испытывая Сонино терпение, заговорила о завещании вслух.

Разумеется, девочкам всё доставалось поровну – и мамина доля квартиры, и дача. Можно было и вовсе завещание не писать, но Маре это почему-то казалось важным. Она постоянно вдалбливала Соне, где искать: в чёрной папке, вместе с документами. Заверенное нотариусом, оно лежало в общей тетради на сорок листов, исписанной всевозможными советами на все случаи жизни. И ещё – в той же тетрадке нашлось запечатанное письмо, на котором старательным квадратным почерком было выведено: «Соне – лично. Читать только после моей смерти». Аньке такого письма мать не оставила.

Соня смогла заставить себя вскрыть конверт только спустя девять дней. Судя по содержанию, мать написала его в больнице – но в которой из двух последних? То ли и впрямь, перед самой кончиной, в ту самую ночь, когда Соня ушла от неё вечером, успокоенная, что матери лучше, а может, и в предыдущий раз – за месяц до этого, когда с ней случился первый инфаркт. Судя по некоторым фразам, скорее, первое. Впрочем, какая разница? Главное, когда мать писала, она считала, что скоро уйдёт. Каждое слово навсегда впечаталось Соне в душу – она помнила это письмо наизусть.

«Деточка моя, любимая моя доченька. Теперь мне уже можно тебя так назвать.

Я должна сейчас признаться тебе. Я очень виновата перед тобой. Мне надо было побольше узнать про твою настоящую маму, про Аллочку, но я боялась, вдруг окажется, что у тебя есть и другие родные, и они предъявят на тебя права. Но не только поэтому. Теперь я могу сказать, хотя не знаю, сможешь ли ты мне это простить.

Я вообще не знаю, была ли она твоей мамой… Да, совпадения есть, но ведь надо же было всё проверить. Знаешь, Аллочка была такой же необыкновенной, как ты, очень похожей на тебя внешне. Я её очень любила в детстве, она столько для меня сделала, вот и подумала сразу – ты ведь можешь быть её дочерью. Имя всё-таки очень редкое, правда? Но уверенности-то не было никогда. А я тебе всё по-другому ведь. Ведь для тебя это очень важно, а я…

Только я как увидела тебя тогда там, в интернате, поняла, что не смогу уйти без тебя. Сонечка, но ведь со мной тебе всё равно было лучше, чем в интернате, правда? Я знаю, что ты никогда не сможешь (и не должна, конечно) забывать свою маму, она живёт в твоём сердце на первом месте. Я не смею тянуть на себя одеяло, я должна уважать твои чувства. Никогда не забуду, как ты тогда произнесла: «Отчего же? Я помню свою маму, её зовут Алла!» Я старалась дать тебе возможность говорить про неё, но ты молчала, такая скрытная. А может, берегла мой эгоизм?

Поэтому мне так тяжело сейчас признаваться тебе в своей, возможно, ошибке, но я должна – вдруг ты захочешь найти каких-то родных теперь, когда остаешься одна? А ведь я лишаю тебя воспоминаний, ввергаю в неопределённостъ. Пойми, мне нечем было заполнить твою память, нечего рассказать о настоящих родителях, хотя я не сомневаюсь, что твоя мать, даже если это не моя Аллочка, в любом случае была куда лучше меня. Сонечка, но я же старалась сделать для тебя всё, что могла? Только, наверное, не получалось. Наверное, ты осуждала меня за Володю, но я не могла ничего поделать с собой – он имел на меня такое влияние… я его любила. Ты потом поймёшь. Или нет, лучше не надо… Пусть любят тебя, а ты – позволяй…

А я ещё могла кричать на тебя и командовать тобой… Когда ты была моей помощью, опорой, защитой – да, защитой, даже когда ты была совсем маленькой, ты мне давала силы для существования. Я была такой одинокой, пока не встретила тебя. Если бы не было тебя, не было бы и Анечки. Сонечка, я даже ругала себя за то, что люблю тебя больше неё – Володя был прав. Вот Ира говорила, что больше любишь того, с кем больше трудностей – но это неправда. Больше любишь того, в ком имеешь часть себя. Ты не показывай это письмо Анюте – она не поймёт, решит, что я её не люблю. Сонечка, я не требую ничего в ответ – будь всегда собой, не требую… но так надеюсь…

Всё-таки я что-то смогла сделать для тебя напоследок – Женя замечательный, надёжный, мужественный, а ты такая скромная, замкнутая, ты никогда бы ни с кем сама не познакомиласъ. Я видела, как он на тебя смотрел, когда мы с тётей Ирой вас представляли – он сразу тебя распознал и даже сказал Ире: мол, спасибо, таких девушек я никогда не встречал. Значит, он умный человек. Здесь моё сердце спокойно. Вот что делать с Анечкой, я не знаю… У неё плохая наследственность, это моя беда и вина.

Знаю, знаю, Анечка для тебя – родная сестра, ты поможешь ей, она ведь такая же глупая, как и я. И за меня ты помолишься своему Богу. Видишь – я, как обычно, всё на тебя переваливаю. Прости, что я была злая, неласковая и грубая.

Ну, не сердись, я прямо слышу, как ты ругаешься, что я так пишу!

Ты сегодня была у меня в больнице, знала бы ты – как мне хотелось попрощаться с тобой, но я боялась тебя напугать. Ты меня отчитала, что я ходила одна в коридор, а у меня по сердцу разливалось тепло, что ты обо мне заботишься. Очень надеюсь, что ты не будешь слишком переживать.

Да, Соня, часть денег я заранее сняла со счёта, в тетрадке об этом ни слова. Я боюсь, что Анечка неправильно поймёт. Эти деньги лежат в комоде, в пакете с моим бельём – Аня в жизни не полезет разбирать мои шмотки. Кстати, вещи можно отдать в деревню дяде Лёшиной сестре – там много бедных людей. Бельё тоже почти неношеное, трусы – отбеленные, пусть не брезгуют. Эти деньги – тебе на свадьбу с Женей, твоё приданное, я откладывала их лично для тебя, не вздумай потратить на что-то другое, я буду сердиться!!! И ещё – не давай Анечке бухнуть деньги на чепуху, не снимай сразу всё со счёта – пусть всё будет под твоим контролем.

Радость моя, Сонечка, целую тебя и люблю. Твоя не лучшая, но всё-таки немного мама?»

В жизни Мара не произносила таких душевных, искренних фраз. Соня даже с трудом могла представить её голос – как бы это прозвучало вслух, каким тоном было бы произнесено. Всю жизнь она довольствовалась тем, что Мара дарит ей свою любовь только украдкой, тайком, по секрету. И считала, что иначе и быть не могло. Почему, почему она сама была таким диким ребёнком – никогда не приластилась первой, почему Мара была такой чудной и нелепой, неуверенной в себе и жила своими дурацкими принципами? И с чего она считала Соню чуть не ангелом во плоти – откуда это превозношение?

И, значит, долг перед Аллочкой вовсе и ни при чём или почти ни при чём – Мара даже не упомянула здесь про него. Возможно, мать помнила об этом только в самом начале, пока сама не начала сомневаться. Но продолжала упорно скармливать окружающим эту историю, убеждая саму себя. В любом случае, она любила Соню совсем не за это. Вот только теперь никак нельзя поговорить с ней, всё объяснить и всё выяснить.

«Господи, мама! – заплакала тогда в голос Соня. – Какая же ты чудовищная дура! Зачем мне была эта твоя Аллочка или кто-то ещё? Нам могло быть так хорошо вместе… Но нам было, было хорошо! Прости меня…»

Одно только утешало Соню – Мара сейчас там, где всё известно, всё понятно, она теперь всё знает. Знает, что была ей единственной и настоящей мамой. И сейчас не поставила бы в конце своего письма этого ужасного, мерзкого знака вопроса.

* * *

– А… твоя мама? Ты не у неё, значит, живёшь? – Соне не хотелось пока говорить про Мару.

– Сейчас я с отцом. Но я к ней часто хожу.

– А почему… почему ты оказался в том интернате? Кто тебя сдал?

– Ну… это было вынужденно. Просто маме тогда пришлось тяжело…

Соня подняла брови.

– Как раз когда я встретил тебя тогда, у подъезда, – продолжал он, – через несколько месяцев мать меня и сдала. Временно, конечно. Нина Степановна была нашей соседкой, она и предложила – мол, парень у меня под контролем будет. Она, и правда, меня на особом счету держала, и все знали, что я – блатной. А для персонала это кое-что значило. Ну, мать потом её отблагодарила, с помощью папы, конечно. Из простой воспитательницы – к вам в садик заведующей.

– А что случилось, почему…

– Сейчас расскажу. Ну, со слов матери, конечно. Перестройка началась, кооперативы пошли. Отцу тогда было лет двадцать восемь. Ну, и занялись они с приятелями… Сама знаешь чем.

– Рэкетом?

– Не, у них посерьёзней было. Несколько предприятий захватили, вошли в Совет директоров. Нарвались на таких же. Была разборка, со стрельбой. Короче, попали под статью. Они с братанами скрывались два года, в бегах числились. Сначала где-то по России. Потом им зарубежный «тур» устроили. Мать всё продала, что могла. Попрятала сначала, а потом избавилась – чтобы не конфисковали. Деньги быстро кончились, об отце – ни слуха, ни духа, только следаки навещают. В общем, крутиться надо, а тут я… НИИ развалилось, она устроилась гувернанткой – круглые сутки в чужой семье…

– Понятно. А потом отец вернулся?

– Да, отмазали их, дело закрыли. Но… Он другую себе там нашёл. Два года в разлуке. А мать-то его ждала… Вот и дождалась. Правда, потом он опомнился. Как вернулся, дела в гору пошли, про нас вспомнил. Меня он всегда признавал, не забывал, принимал участие. Но мама его не простила. И не пустила, хотя он умолял. А я тогда злился на неё, не понимал. Я ведь так ждал его, так любил…

– А почему сейчас у него живёшь?

– Я с матерью рос. Отец помогал, но я сам всё старался. Чтобы не сказали, что я… вот как ты решила, что только папа! Только когда в институт поступил, к нему переехал. Мама не против, сейчас у них отношения улучшились. Она знает, что мне надо будущее строить. Сама захотела, чтоб я стал ближе к отцу, чтобы он помог.

– А ты и не отказался.

– А чего мне отказываться? Я отца люблю. Мне с ним классно. Хорошо, свободно.

– Понятно… – Соня смотрела себе на кончики ногтей.

– Что – понятно? Думаешь, я ради денег с ним? Я знаю, все говорят, он – бандит, захватил город, всё купил. А по мне – так просто завидуют. У него хватка есть, коммерческая. А бандитами все были, и мэр ваш, и остальные… коммунисты бывшие. А у отца – всё по-честному. Никогда себе не изменял. Я его уважаю! – последние слова парень произнёс с вызовом.

– А я – нет… – вымолвила Соня. – Прости. Соврать не могу.

– Подожди! – подскочил Дима. – Ты его даже не знаешь!

– Я живу в этом городе, Мить. Но тебе оттуда не видно, тут не твоя вина.

– Ну и что мне прикажешь делать? От отца родного отречься? Я не Павлик Морозов!

– Нет. Я тебя понимаю. Но не могу оправдать то, что делают такие, как он. А ты оправдываешь. Ты ведь даже не видишь себя со стороны. А я только сейчас поняла… Всё, что в тебе лучшего – это оттуда, из прошлого, из обычной человеческой жизни. А всякая гадость – снобизм противный, выпендрёж тупой – от него. Хорошо, что ты ещё не так долго с ним жил! А если бы он тебя ещё и растил… С тобой и говорить-то было бы невозможно!

– Значит, бандитским сыном ты брезгуешь, да? А я вот такой, как есть. Тупой, противный. Не нравится? Ну и…

Дима швырнул губку и выбежал из кухни. Соня услышала возню в коридоре – он обувался.

Первым её порывом было тотчас же броситься за ним и умолять о прощении. Только невероятным усилием воли Соня заставила себя устоять. Она схватилась за краешек раковины; спина, руки – всё похолодело от страха, что он сейчас уйдёт и никогда-никогда не вернётся. В голове закололо иголками: ну, вот и всё, вот и всё…

А чего она хотела? Калюжный… От этого не избавиться, не изжить. По лицу потекли слёзы – за последние несколько дней она выплакала больше, чем за всю жизнь. Он уйдёт, и она умрёт… Зачем, зачем она так с ним разговаривала? Как могла оскорбить, за что? Не всё ли равно, как он считает? Кому нужны эти принципы!

Возня в коридоре затихла. Потом началась заново, и Митя вновь появился на кухне – без плаща и ботинок.

– Ты что со мной сделала? – тихо проговорил он. – Можешь ноги вытереть. Можешь плюнуть… Я ведь даже уйти не могу…

* * *

– Ну, что ты, что? – он просительно-тревожно вглядывался ей в лицо.

Они сидели на неразложенном диване, полуодетые, взъерошенные, крепко вцепившись друг в друга, словно кто-то пытается их растащить, а они сопротивляются.

– Митенька… Я не должна была так говорить тебе. Получается, я настраиваю тебя против отца. Я этого не хочу. Просто не могу тебе врать. Я и вообще-то… не умею. А тебе – совсем не могу!

– Ничего… ты просто с ним не знакома, только слышишь, что говорят люди, а они…

– Давай не будем сейчас об этом, ладно?

– Ладно. Ты их увидишь – и маму, и папу, и…

– Митя… Мить, они меня не захотят. Я знаю.

– Да с чего ты взяла?

– Я не из их среды.

– Ну и что? Сами-то они из какой среды? Мама моя – такой же учитель… Только сейчас, можно сказать, живёт на уровне. Знаешь, отец ведь её до сих пор любит, он мне признался. Много для неё делает.

– Третья жена у него молодая?

– Ну, не сильно моложе, лет на шесть. У него с ней не очень. Если честно… у него баб хватает, так что… Стоп, я знаю, что ты сейчас скажешь! Я – не такой!

Соня предпочла промолчать.

– Он говорил мне – если бы твоя мама вернулась, я бы ни на одну тёлку не глянул, – добавил Дима.

– Мить… Твоя мама… Ни одна мать не захочет, чтобы… Я ведь старше тебя. Намного старше.

– Какое – намного! Чепуха, а не разница.

– Угу… И ещё – вот увидишь – они подумают, что я позарилась на твоё положение и деньги! В детском садике уже так считают…

– Сонь, не хочу обсуждать эту чушь!

– Нет у нас будущего, Мить… Ты когда-нибудь снова на девушек станешь смотреть. В сорок лет будешь молодым красавцем. А я… почти пенсионеркой.

– Только очень красивой пенсионеркой, – засмеялся он. – А если я стану выглядеть намного моложе, то пойду и вырву себе все зубы – буду шамкать, и ни одна девушка на меня не взглянет.

– Дурачок ты! – засмеялась в ответ Соня, но тотчас снова потускнела.

– Сонь… Ну что опять, а?

– Сегодня воскресенье. Я хотела пойти в церковь. И не смогла.

– Ну… ты же болеешь, да? Вот и не смогла.

– Да… болею. Серьёзно болею. Я не знаю, как туда идти. После всего… что мы… что я натворила.

– Подожди… Что плохого между нами произошло?

– Плохого – ничего. Просто – незаконное.

– А с ним? С ним было – законное?! – Митя резко приподнялся, всматриваясь ей в лицо.

– И с ним – нет. Но я вышла бы за него замуж. Со стопроцентной гарантией.

– Так что же не вышла? – неожиданно спросил он.

Соня даже не поняла сразу, почему он так говорит.

– А что – надо было?

– Нет, ну, ты же говоришь – «сто процентов». Ну и где же эти твои сто процентов… ну и где?

– Так ведь ты же, как ураган… все проценты насмарку. Из-за тебя всё, не из-за Жени. Мы откладывали – после траура… или… не знаю уже почему…

– Неважно! Я про то, почему он был, видишь ли, законным, ая – нет! Аргумент твой, про гарантии – полная хрень!

– Ты прав… Я сама виновата! Никогда нельзя решать за… высшие силы.

– Вот видишь! – довольно констатировал Дима. – И хватит… не произноси это имя, слышать не могу: «Женя то, Женя сё…»

– Да только с тобой-то все ещё хуже, – усмехнулась она. – Какие уж там проценты, я бы гроша ломанного на нас не поставила. Господи, Митя! Я же не потому, что ухватилась за тебя и в загс тяну… противно всё это выглядит… со стороны представить… бррр… Мне не это надо, я хочу жить по совести. А не получается, опять не получается! И то поглядеть – какая женитьба, неделю знакомы, ну какая?

– А как же ещё? По-другому – и ты не можешь, и я не хочу. Какие варианты?

– Закончить всё это… – выдохнула Соня. – Всё равно когда-то закончится…

– Что?! Ты – серьёзно? – Митя потерял дар речи.

– Не знаю… Прогнать не смогу. Может, ты сам? – она испытывала почти физическую боль от собственных слов. – Пожалуйста, а? Пока не поздно… пока не случилось чего-то ужасного… Запомним всё так, как было. Самые счастливые дни моей жизни. Нереально-счастливые. Других мне не надо… Я буду знать, что ты не бросил меня, что мы так договорились. Буду думать о тебе, и никогда никого больше…

– Ты… ты с ума сошла… – даже задохнулся он. – Убить меня решила, да?! А как же твоя вера, твой Бог? Мы – уже вместе! Мы не можем быть по отдельности!

– Бог простит… Дальше-то будет хуже…

– Почему? Ну, почему?! – Дима вскочил. – Всё будет отлично! Завтра же идём – в загс и в церковь, как договорились. И совесть твоя будет спокойна! И ты никуда от меня не денешься.

Соня медленно встала и принялась приводить себя в порядок. Митя тревожно наблюдал за ней.

– Мить… а ты даже не удивляешься, что я… верю в Бога? – неожиданно спросила она. – Тебе это не мешает?

– А чему удивляться-то? Ты и не могла быть другой. Ты сама… словно прозрачная, что ли. Ну, оттуда откуда-то…

– Это ужасно! – она закрыла лицо руками. – Митя… я не могу думать сейчас ни о Боге, ни о вере. Только – о тебе. Это… это наказывается, очень серьёзно!

– Неправда! – он подошёл и нежно, но крепко обнял её.

– Ты самая лучшая! Других таких я не знаю. Мы всё с тобой сделаем правильно и хорошо. И у нас всё будет законно. Идеально. Ни у кого не будет так правильно, как у нас!

– Да тебе-то ведь всё равно, верно? Ты – только ради меня…

– Мне надо то, что и тебе. Если ты говоришь, что так надо – я тебе верю. Я только тебе верю, Сонечка…

И он снова покрыл поцелуями её лицо.

 

Борис обижается

Нина Степановна сама позвонила вечером – уточнить, выйдет ли Соня на работу. Дима, поняв, о чём разговор, энергично замотал головой, и Соня виновато попросила заведующую её заменить.

– Нина Степановна, я долго не буду болеть, дня на три, пожалуйста! Я уже нормально, просто… У меня давно не было такой температуры, боюсь осложнений.

– Конечно, девочка! Ты же никогда не злоупотребляешь, не то, что Надежда. Подлечись. Ты бюллетень открыла?

– Нет, скорая только бумажку дала. Завтра надо к врачу.

– Хочешь – отдохни просто так, в четверг выйдешь. А то в поликлинику сто раз ходить, да и копейки начислят потом по больничному.

Вот это номер! Обычно Нина Степановна не приветствовала подобных пропусков и всегда требовала документ.

– А как же группа? Кого на замену?

– Попрошу девочек по очереди, потом им смены отдашь, или объединю со старшей. Не волнуйся. Только пришли, пожалуйста, с Аней ключи от группы, Надежда Петровна свои унесла, а завхозу вы так дубликат и не сдали.

Они с Надькой, действительно, недавно поменяли замок и забыли передать экземпляр ключей в садик.

– Хорошо… – пробормотала она.

Попрощалась с заведующей и повернулась к Диме:

– Может, я всё-таки выйду завтра? Дети одни. Пришлют им Людмилу Алексеевну…

– Ничего, три дня потерпят. Тебе что врач сказал? В поликлинику едем?

Соня задумалась. В поликлинику ей, действительно, не хотелось. И денег почти не заплатят, и находится заведение у чёрта на куличках, да и ходить туда, как минимум, пару раз на свидания с Надькиной матерью – удовольствия мало.

– Меня так отпустили, до четверга. Вот только ключи… всё равно придётся идти рано утром. Скажут – тоже мне, симулянтка!

– Давай, я отнесу.

– Ещё чего! Чтоб тебя там увидели?

– Я Нине Степановне передам. Она и так уже всё знает.

– Что – знает?

– Я сказал ей, что люблю одну девушку. Какую, она уже поняла.

– Но не поняла, что ты у меня поселился!

– Сонь, какая разница – всё равно все узнают. Мы же не в подполье с тобой.

– Нет! Отнесу сама, скажу, напилась таблеток и…

– Ладно, посмотрим, – неопределённо ответил он и притянул Соню к себе.

Она тут же забыла и про больничный, и про ключи, и про всё остальное в мире.

Потом они заснули, обнявшись, быстро и крепко. Соня поставила будильник на четверть шестого, но проснулась на другое утро от звука хлопнувшей двери. Она села на кровати, не понимая – Митя ушёл? Но он уже появился в комнате, сбрасывая на ходу куртку, привезённую вчера из дома.

– Я всё отнёс, не волнуйся, спи дальше, ещё только семь.

– Как – отнёс? Ты что, отключил будильник?

– Ага, – беспечно ответил Митя. – Не бойся, я никого не встретил. Сразу прошёл к заведующей и отдал.

– О, Господи… А она? Что-то спросила?

– Да нет. Сказала «спасибо» и всё.

– Митя! Что ты наделал? Нет, ты идиот, что ли?

– А ты что – собираешься всё скрывать?

– Да! Это моя работа, моя начальница! Я не хочу афишировать…

– Правда? А почему? Хочешь, скажу? Хочешь?

– Чтобы спокойно жить… пока… И, чтобы, когда всё кончится, на меня не показывали пальцем.

– Кончится? Вот именно… – лицо у него болезненно дёрнулось. – Я так и думал! Конечно… Ты ведь не уверена, что любишь меня, да, Сонь? Скажи! Ты мне ни разу не сказала, что любишь… Для тебя это всё – чепуха, да? Считаешь, со мной нельзя – по-серьёзному?

Он буравил её глазами:

– Нет, посмотри мне в глаза и скажи правду! Я и так знаю: ты хочешь дать обратный ход! В любой момент!

– Ага… и ради этого ломаю себе жизнь… Нет, Мить. Если всё кончится, то не по моей вине, – устало произнесла Соня. – Но ляжет всё на меня.

– Значит, ты мне не веришь?

– Я верю тебе, хоть это и глупо. Сегодня верю.

– Сонь, ты пытаешь меня, что ли? Я и так боюсь, что ты выскользнешь… убежишь куда-то. Вспомнишь про своего крепкого и надёжного…

– Митя, хватит! Пойми, ты не должен был так поступать за моей спиной! Вмешиваться в мои дела! Подстава – вот как это называется.

– Да, подстава! Я хочу оборвать тебе путь к отступлению. Хочу, чтобы все знали, что мы женимся. Сегодня приедет отец, прочтёт записку. Я ему всё расскажу. Всем всё расскажу.

– Митя… какой ты дурак. Ты же своими руками… Хотя бы неделю покоя и счастья – ты и этого меня лишил… – застонала Соня. – Скоро не найдётся ни одной вороны, которая, пролетая, не клюнет меня по темечку!

– Пусть только попробуют! – самонадеянно заявил он. – Сонь, если ты спать больше не хочешь, то вставай потихоньку.

Я завтрак пойду приготовлю. Потом в загс поедем. Не забудь, кстати, паспорт.

* * *

Соня вдруг поняла, что боится выйти на улицу. А, выйдя, невольно начала озираться – не видит ли кто. Пока они шли до остановки, ей казалось, что все люди смотрят на них, оглядываются и перешёптываются. Правда, знакомых они не встретили, если не считать привычных алкашей у второго подъезда.

Дима поймал такси, и они доехали до центрального загса, так называемого Дворца бракосочетаний. Соня не понимала, что происходит, знала только, что больше не владеет ситуацией, а слепо подчиняется воле другого человека. Но здесь их ждала осечка: загс в понедельник не работал. Вообще-то, это было вполне предсказуемо, если бы они могли что-то соображать. Дима досадливо стукнул кулаком по запертой двери. А Соня даже выдохнула с непонятным облегчением – она и не сомневалась, что ничего не получится. Наверное, люди приходят сюда совсем с другим настроением, полные любви и надежды на счастье. Первой в сердце у Сони было через край, второй – ну ни капли.

– Ничего. Поедем пока в церковь договоримся, – вышел из положения Дима.

Ему нужны были действия. Они поймали другую машину и доехали до Лавры – обычная церковь Митю не устраивала. Соня опасалась даже заходить, но, как ни странно, как только она пересекла порог храма, ей стало легче. Здесь она была дома – пусть больная и виноватая, но – дома. Здесь её примут такую, как есть.

Утренняя служба уже закончилась. Пока Соня молча стояла перед иконой, Митя развёл бурную деятельность. Ничуть не смущаясь, сначала переговорил со служительницей, принимающей записки, и та пригласила священника. Молодой, весёлый чернобородый парень в рясе приветливо улыбнулся. Дима подозвал Соню.

– Значит, венчание? Это хорошо, – кивнул батюшка. – Давайте уточним дату. Накануне надо обязательно исповедаться и причаститься. На исповеди когда-нибудь были?

Они одновременно ответили «да» и «нет».

– Тогда за всю жизнь расскажете, – священник обращался к Мите. – Вы уже официально зарегистрированы?

– Нет.

– Отлично. Венчаться будете в один день с гражданской церемонией, полагаю? На какое число записаны?

– Не знаю… – пожал плечами тот. – Мы только завтра заявление подаём.

– А… Ну, тогда подойдите завтра ещё раз. И смотрите, чтобы с постом не совпало – в пост венчание не проводим.

– А какая разница, на какое число будет в загсе? – впервые раскрыла рот Соня. – Там ведь два месяца ждать, это точно с постом совпадёт…

– Ну, раз не успеваете, назначайте после Рождества.

– Как это? А до этого что? – изумился Митя. – При чём тут, вообще, загс?

Соня тоже смотрела, недоумевая.

– А как же вы докажете, что создаёте семью? – спросил в ответ тот.

– Так вам что – печать в паспорте нужна? – презрительно усмехнулся Митя. – А как же то, что церковь отделена от государства?

– Понимаете, таинство брака – это очень серьёзно, – нахмурился батюшка. – Мне надо убедиться, что у вас твёрдые намерения. А то знаете, как бывает… Приходит влюблённая пара, а посреди венчания прибегает супруг – оказывается, вместе уже десять лет, двое детей, а у тут вдруг новая любовь.

– А разве считается такой брак браком? – удивился Дима. – Ну, для церкви-то? Хоть десять лет, хоть двадцать…

– Полноценным браком не считается, но разрешить венчаться в этом случае – значит поощрить лицемерие и обман. Ведь у этого человека уже есть обязательства, вот только выполнять их добросовестно он не желает и от Бога пытается скрыть.

– А если они уже не любят друг друга?

– Ну, если так рассуждать… Значит, вы не понимаете сути таинства брака, – покачал головой священник. – Когда венчают, о чувствах ничего не говорят. Врачующиеся обещают перед лицом Господа, что будут вместе – в болезни и здравии, в богатстве и бедности, в горе и радости, пока смерть не разлучит их. Там нет таких слов: «пока я люблю эту женщину или мужчину». Если бы каждая новая страсть могла отменять клятву, грош ей была бы цена. Брак – это своего рода подвиг, сродни монашеству, ограничение. Но когда люди накладывают на себя это ограничение сами, из любви к друг другу, это ещё и потрясающая радость, и свобода добровольно жертвовать собой ради другого. Поверьте, Господь пошлёт им тогда благодать и даст силы в испытаниях, и от искушений убережёт. Только надо решить для себя – готовы ли вы связать себя такой клятвой, или для вас это просто игрушки?

– Вы что, всерьёз полагаете, что все, кто к вам венчаться приходит, вот это осознаёт?

Батюшка вздохнул.

– Думаю, далеко не все, хотя мы беседуем… Многим нравится красивая церемония, кого-то принуждают родители. Церковь по-любому не может не одобрять это желание, разве лучше – прогнать пару, чтобы жили в грехе? И, возможно, люди, помня, что венчаны, лишний раз подумают, прежде чем бежать разводиться!

– А разве лучше, если повенчаются, а потом разбегутся? – резко спросил Митя. – По-моему, надо, чтобы люди понимали, что делают и во что верят.

Священник несколько секунд внимательно вглядывался в него.

– А вы – понимаете? Почему вы решили венчаться?

– Потому что люблю эту женщину. И не разлюблю. Потому что собираюсь с ней быть… как вы сказали – пока смерть не разлучит. А для неё венчание – единственное доказательство. И ещё она не хочет жить со мной просто так… И я тоже не хочу! Я хочу, чтобы она была моей женой, а не любовницей. А вы говорите – печать… Пока нам её ещё поставят!

– Значит, придётся воздержаться, – строго сказал священник. – Это вполне в ваших силах. И будет достойной подготовкой к таинству брака.

– Которое зависит от печати в конторе! – громко возмутился Митя.

Воздерживаться, он, разумеется, не собирался.

– Кстати, можете проверить наши паспорта – они чисты, – добавил он.

– А где гарантия, что вы не придёте через год с другой женщиной и с таким же чистым паспортом?

– Разве не ваша обязанность – верить людям? – Дима уже совершенно не сдерживался.

Батюшка спокойно взирал на него.

– У нас есть некоторые правила. Для вашего же блага. Думаю, не такие уж они неподъёмные, верно? Трудности и испытания только проверят и укрепят ваше решение.

– Хорошо, спасибо, мы поняли, – быстро проговорила Соня. – Митя, пойдём… приедем завтра…

– Ну, вот и отлично, – снова улыбнулся священник и, давая понять, что разговор закончен, обернулся к женщине за свечным ящиком.

– Нет, ты подумай! Как же раньше, в старину, люди сбегали из дома, венчались, и никто у них паспорт не спрашивал?!

– не желал успокаиваться Митя, когда они вышли из церкви.

– Да пойми, Мить… – устало объясняла Соня. – Он прав. Ну, предположим, мы такие сознательные. А другие, может быть, нет. Народ-то всякий бывает. Раньше все знали: венчание – это на всю жизнь, двоежёнство – страшный грех. Вот и не надо было никого проверять. А теперь? Найдутся ведь и правда, такие, что сначала с одним повенчаются, а через год – с другим!

– Ладно… не грузись, пускай. И чего я завёлся? За деньги сейчас распишут хоть в тот же день. Завтра в загсе ускорим всё, да и… Покажем ему паспорта!

* * *

Дима предложил прогуляться по набережной. И правда, подумала Соня, они ведь даже нигде никогда не гуляли, у них не было ни одного нормального свидания. Они спустились вдоль монастырской стены к парку, разбитому вдоль реки. Светило осеннее, грустное, но такое сладостное солнце, снег растаял, словно и выпадал-то только для того, чтобы Митя смог оставить Соне своё послание. Дорожка почти высохла, и они шли, ступая на сопревшую, потерявшую цвет листву.

Будний день – а народу гуляло много. На скамейках сидели парочки, все были заняты друг другом, и никто не обращал на них с Митей внимания, не тыкал в них пальцем. Да и почему на них должны показывать пальцем? Ведь всё, что могло их разделять, со стороны не увидишь. Кто узнает в этом парне сына Калюжного, кто крикнет: «Смотрите, с кем он идёт – с обычной воспитательницей, старше его на восемь лет!» Никому нет до них никакого дела. Конечно, в их городе везде можно встретить знакомых, но сегодня… сегодня им никто не встретится. Ну, пожалуйста…

Они тоже уселись на скамейку, Соня подложила под себя пакет, чтобы не примёрзнуть, и Митя, заметив, тотчас потянул её на колени. Но она воспротивилась.

– Принеси чего-нибудь горячего, – попросила она, переключая его внимание. – Вон там кофе продают… или чай.

– Пирожки будешь?

– Давай… С яблоком, если есть.

Он радостно кивнул и отправился по аллее к лотку, с которого шла бойкая торговля. Соня смотрела ему вслед и думала, как сильно он ей нравится. Нравится всё в нём: уверенная, спортивная походка, складная фигура, чуть набыченный наклон стриженой головы, лёгкие, утончённые движения рук, гибкость и пластика тела… Просто сердце замирало и падало куда-то вниз при мысли, что этот мужчина принадлежит ей. Наверное, когда он будет постарше, годам к тридцати, он и вовсе сведёт с ума ещё множество женщин, да и сейчас, разумеется, сводит…

Издали она угадывала его разговор с молоденькой продавщицей и с неожиданной тоской подумала: «Зачем я ему? Зачем? Для чего ему эта свадьба, против которой наверняка восстанут все его родственники? Для чего вообще ему этот странный хомут, когда он молод, талантлив, красив, перед ним столько возможностей?»

Перешучиваясь, Дима отсчитал продавщице мелочь, ловко подхватил пакет с пирожками и два стаканчика. Теперь он шёл обратно, глядя себе под ноги, чтобы не пролить, и Соня, не отрываясь, всматривалась в его лицо – вот сейчас он подойдёт, остановится перед ней и с удивлением подумает: что они делают здесь вместе?

Дима подошёл, поднял на неё глаза и протянул стаканчик. В ту же секунду наваждение покинуло её – она увидела в его глазах глубокое, волнующее чувство, уже знакомую ей тревожную надежду, и мгновенно поверила, что действительно очень нужна ему, что безмерно любима, по крайней мере, сейчас. Наверное, когда он разлюбит, взгляд его сразу выдаст…

Потом они ещё побродили по дорожкам вдоль воды. Соне вдруг стало хорошо и покойно. Она чувствовала, что этот день и эта прогулка надолго врежутся ей в память ощущением… нет, не счастья, но его возможности… этой золотой тишиной, этой радостью – находиться рядом с Митей.

Он был ей родным, родным по духу. Они разговаривали – обо всём. О детстве, каких-то друзьях и знакомых, смешных или грустных событиях – взахлёб, словно не рассказывали друг другу, а вспоминали вместе то, что должно быть известно обоим. Чаще говорил Митя, а она с наслаждением слушала. Вспоминала, как он бахвалился тогда, на даче, и улыбалась. Сейчас он намеренно старался выставить себя в худшем свете, боялся показаться хвастливым и, говоря о спортивных победах, школьных драках или институтских преподавателях, подсмеивался и вышучивал самого себя.

Раньше, когда Соня представляла себе мужчину, который мог бы её заинтересовать – слово «заинтересовать» было ключевым. Она думала, что этот человек должен привнести в её жизнь новые знания, высокий уровень интеллекта, стремление к чему-то непознанному. Но оказывается, гораздо важнее – вот это чувство родства и понимания, которое она не променяла бы сейчас ни на что. Наверное, бывает, что люди любят друг друга, но говорят при этом на разных языках – так у них могло получиться с Женей, если б Соня его полюбила. А Митя…

Митя – из иного поколения, воспитан в иных условиях, у них разные воспоминания. Но всё, что он говорит – понятно и близко. Она знала, о каких мыслях или ощущениях идёт речь, почему он ответил так, а не иначе, чего стыдится и за что переживает. Единственные дырки в их разговоре возникали лишь потому, что Митя ничего не рассказывал о своих романах. Он вообще старательно не упоминал других девушек, разве что случайно проскальзывало.

И ещё кое-что тревожило Соню – она понимала, что жизнь его наполнена событиями и людьми, и не знала, как сможет вписаться в неё. На его мобильный регулярно поступали звонки. Дима отвечать не хотел, но Соня его заставляла: чем больше он станет избегать друзей, тем скорее ему начнёт не хватать привычного круга общения.

Однако с приятелями Дима был краток. Кажется, его куда-то приглашали или просто интересовались, куда он пропал. Он только отшучивался, отказывался от предложений и, казалось, не хотел урывать ни единой минуты от их с Соней разговора.

– Мне кажется, это лучшая прогулка в моей жизни. Вот не поверишь – ая не помню, как эта речка обычно выглядит! – произнёс вдруг Митя, остановившись. – Словно впервые вижу.

Она удивилась, заметив, как совпадают их мысли. Ей тоже казалось, что присутствие Мити раскрашивает её тусклый мир в новые краски, заставляет на все смотреть по-другому, как сквозь вымытое окно.

– Кто тебе звонил сейчас? – спросила она.

– Друг. Лёшка, ты его видела. Он ещё на твою Аньку запал.

– Вы часто встречаетесь?

– Не очень. Не помню, Сонь. Всё как будто в прошлой жизни… Мне никто больше не нужен, только ты.

– Так нельзя. Это же твои друзья.

– Нет, Сонь, можно. И нужно.

В душе она понимала – он прав: можно и нужно. Им надо насладиться этими часами вдвоём – кто ведает, сколько им отпущено, не тратить же их на пустое.

– Сонь, знаешь… Я ни с кем из них не был настоящим. Всегда притворялся – ну, не подделывался ни под кого, конечно, нет. Только вёл себя так, как от меня ожидали. А ты – ты всегда была собой. Я тебе писал об этом, помнишь? Я сейчас тоже хочу так жить… И у меня только с тобой получается. Я вот никому не рассказывал многих вещей о себе. Ничего особенного, так, чепуха. Только я знаю, ты будешь слушать, а никому другому…

– А я иногда хотела бы притвориться… Но как-то не получалось. Меня сразу вычисляли, выводили, как белую ворону, из своего круга – мол, пошла прочь, ты не наша, – улыбнулась Соня. – Вот до сих пор не понимаю, что во мне было не так. Ну, как иностранный шпион – и говорит без акцента, а на чём-нибудь, да проколется, и сам не знает, на чём.

– Конечно, ты не такая, – довольно заявил Митя. – Тебя издали видно. Помнишь кино детское – водяной всех своих дочек в птиц превратил, а Иванушка должен был отличить. Так я бы тебя сразу нашёл!

– Ничего в этом хорошего, Мить. Только себя не изменишь. Меня в игры не брали, ая и не рвалась – вроде бы и надо не отрываться от коллектива, а не хочется, неинтересно. А сейчас, к примеру, на общие праздники в садике не зовут, дни рождения там… восьмое марта. Что-то я тоже не так делаю, хотя вроде и веселюсь, и вино пью со всеми. Наверное, плохой я человек, не компанейский. Вот в старших классах в высокомерии обвиняли. Но это неправда! Никогда себя лучше других не считала. Просто одной комфортнее.

– А без меня? Без меня – тоже, комфортнее? – остановился Дима.

– О! Намного… – засмеялась Соня. – Ты даже не знаешь, насколько.

Митя немного надулся, а она не стала его разубеждать. Она вспомнила вдруг слова Жени – что его любовь не приносит ему ни комфорта, ни радости. Но ведь Женя любил не взаимно…

Соня испытывала сейчас двоякое чувство – и нереальный восторг, и болезненное предчувствие беды – словно читаешь интересную книжку, но случайно заглянула в конец и узнала, что конец-то плохой. Но сейчас Соне не хотелось думать про завтрашний день. Ей хотелось навсегда остаться в сегодня, на этой, не перевернутой ещё, странице.

Про загс и венчание они больше не говорили. Оба снова проголодались. Дима пытался зазвать Соню в какой-нибудь ресторан, но она наотрез отказалась – во-первых, это сразу напомнило ей о разнице в их положении, во-вторых, там можно было встретить его знакомых. Соня не любила фаст-фуд, но сейчас затащила его в «Макдональдс», от чего он очень развеселился.

– Последний раз был здесь на первом курсе, – заявил он, с аппетитом заглатывая огромный бутерброд. – Отец отучил меня сюда ходить. Говорит – узнаю, лишу денег на бензин…

Дима бросил на неё смеющийся взгляд, но тотчас осёкся.

– Но мне здесь нравится… – неловко выкрутился он.

Теперь уже Соне стало смешно и захотелось немного поддразнить его.

– Слушай! – заявила она. – Ты, кажется, обещал, что сделаешь мне предложение… как-то совсем по-особенному… Гляди – место как раз подходящее. Нестандартное место. Как думаешь – много здесь предложений сделано?

Она и не думала всерьёз поднимать эту тему. Но Митя сразу расстроился и шутку не поддержал.

– Да… обещал. Всё ещё будет, Сонь. Мне только надо немного подготовиться, времени не было…

– Прекрати, Мить, – настроение у неё резко упало. – О чём ты говоришь… какое теперь предложение!

– Сонь! Я просто боюсь отойти от тебя – даже на минутку.

– Сказала же, всё! Забудь, ну, пожалуйста…

Раздался очередной телефонный звонок – Соня уже не реагировала на них так остро, но сейчас её кольнуло недоброе предчувствие. Так и есть: звонил Димин отец. Сначала Митя говорил спокойно, но становился всё напряжённее, и всё больше и больше хмурился. Видно было, что он может, но не хочет ответить резче – чтобы Соня не поняла, что они ссорятся. Дима произносил фразы подчеркнуто вежливо, с трудом сдерживая раздражение.

– Да, пап. Конечно, я тебе всё объясню. У меня просто не было времени. Нет, я ничего не скрывал. Просто всё достаточно быстро… Я же сказал, что всё тебе объясню, мы приедем, и…

Он глянул на Соню – она тут же категорически замотала головой, и Митя поправился:

– Я приеду и поговорим. Да, конечно же, рассказал бы! Так получилось. Нет, не глупости. Пап… Не надо считать меня ребёнком. Ты во сколько женился? Ну, это ваши проблемы… Нет, ничего решать не надо. Завтра мы подаём заявление. Потом я заеду домой. Нет, раньше не могу. Ну и ладно, значит, когда вернёшься.

Потом Дима какое-то время молча слушал, лицо его сначала выражало недоумение, потом – злость, и с каждой секундой он становился всё мрачней и мрачней.

– А разве она звонила? Когда? А… да, я был просто в дороге… Ещё не успел… Пап, это полная чушь. Ты ведь даже не видел!.. Да какая же разница!.. С чего она это взяла? И что, ну и что из того? Да, правда. Ну и дальше-то что?

Соня невольно подумала о концовках его обрывочных фраз. «Ты же даже не видел… её?» «Да какая же разница… сколько ей лет». И особенно настораживало его вызывающее «ну и что?» Или у неё развивается паранойя? Откуда Калюжному что-то про неё знать?

– Да, конечно… – продолжил Митя. – Встречу её в пятницу. Лети спокойно, говорю же… Пап! Я не собираюсь это слушать! А… Нет, машина мне сейчас не нужна. Пап… Не выдумывай! Ничего я не хотел этим сказать. Нет, не обсудим! Это не твоё… Что?! Не смей так говорить, понял?!

И Митя внезапно нажал отбой, по скулам его ходили желваки.

– Ты ждал чего-то другого? – как можно спокойней спросила Соня. – Ты плохо знаешь своего отца?

Он молчал, не в силах совладать с эмоциями.

– Мить… Ты как ребёнок. Ты правда думал, он позволит тебе жениться неизвестно на ком, да ещё так скоропалительно?

Он поднял голову – ещё несколько секунд понадобилось ему, чтобы взять себя в руки.

– Сонь… ничего. Сонечка, тебе не о чем волноваться. Всё будет нормально, просто он сейчас… немного в шоке. Я ведь действительно не успел ему объснить, и…

– Ну да… Бегал-бегал по девочкам, а потом на тебе вдруг – женюсь… Ни с кем не знакомил до этого, верно?

– Да-а… – неохотно протянул Дима и сжал кулаки. – Да отец всегда всё понимал! В жизни мне не диктовал… Впервые такой наезд, честное слово!

Он расстроенно умолк, и Соня поняла – есть что-то ещё. – Мить. Говори уже всё. Я и так знаю – с распростёртыми объятьями меня там не встретят.

– Надо было мне самому ей сказать… – с досадой помотал головой Митя. – Думал, пока отцу… а потому уже мама приедет и… А она из Греции ему позвонила, истерику устроила и его накачала. Понятия не имею, откуда она узнала.

– Ты же оставил записку, отец ей и…

– Нет, Сонь, – Дима поднял на неё потяжелевший взгляд.

– Она про тебя знает.

– Что – про меня? – подняла брови Соня.

Он неопределённо дёрнул плечом – не хотел повторять обидные слова. И Соню как озарило.

– Дима… – медленно произнесла она. – Ты это сам сотворил, своими руками! Я же просила тебя – не надо! Господи, мы бы выиграли пару спокойных дней! Какого же ляду…

– Да зачем ей стучать-то, не понимаю!

Оба, разумеется, имели в виду Нину Степановну.

– Просто она подстраховалась! Вдруг твои на неё наедут – мол, знала, а не сказала.

– Но не могла же она сказать о тебе плохое! – возмутился он, невольно проговорившись.

Соня усмехнулась.

– А зачем плохое? Достаточно сказать правду. И знаешь, на месте твоей мамы я бы тоже… Любимый сын, надежда всей жизни, и – не пойми кто… Каждой маме хочется для своего ребёнка самого лучшего.

– Ты и есть самое лучшее! Они ещё это поймут! – горячо возразил он. – И не смей принижать себя – я не могу это слушать!

– Ты и сам-то не веришь, что они поймут, – устало произнесла Соня. – Знаешь… может, тебе лучше пойти домой? Зачем ещё неприятности…

– Никуда я не пойду! Мы едем к тебе, завтра у нас дела, – упрямо вздёрнул подбородок Дима. – Сонечка, пожалуйста, забудь об этом сейчас. Я всё возьму на себя, тебе не придётся волноваться.

– А я и не волнуюсь. Я всё и так знаю.

Она нервно подняла голову – по традиции «Макдональдса» над ними уже нависала парочка с подносом в ожидании, когда освободится столик.

– Пойдём, Мить.

Они встали и вышли. Он взял её за руку.

– Сонь… Машину придётся забрать. Иначе отца закозлит – он решил, что я бунтую. Обиделся сильно. Понимаешь, он мне эту тачку на день рождения подарил. Неохота сейчас нарываться. И мать надо встретить в пятницу – не на такси же её везти.

Соня растерянно смотрела на него – она не знала, как реагировать. Ей казалось, что всё, связанное с его прошлой жизнью, с фамилией Калюжный – опасно и должно быть отрезано от их быта. Одновременно она с горечью сознавала, что это невозможно. Прежняя жизнь просачивалась, пролезала в их отношения, и ничего поделать с этим было нельзя.

– И потом… Сонь, это проще и безопаснее, чем ловить такси и ездить с чужими. Эти водилы хреновы прав накупили – мне, например, страшно.

Аргумент про безопасность её сразил – мамина дочка. Да и светиться с Митей на улице не охота. В конце концов – что такого, просто машина, у всех есть автомобили. Пускай… В чем принцип-то?

– Ладно, – пожала плечами она. – Забери.

– Ага! – обрадовался он. – Завтра утром возьму, и…

– Значит, всё-таки сначала домой?

– Зачем? У нас автопарк… ну, то есть гараж. Он под охраной, на соседней улице, там же ремзона своя.

Поражённая, Соня молчала – такого размаха она вообще себе не представляла.

– У меня пропуск и ключи с собой, так что домой заходить не буду, – бодро продолжил Митя. – Сначала в загс, потом всё остальное, мало ли что…

Это «мало ли» напугало её так, что она даже не решилась переспросить, что он имеет в виду. Отец отговорит его? Силой удержит дома? Или Мите так проще – поставить родителей перед фактом? Соня отлично понимала, что так не годится, но она и сама боялась. Ей тоже казалось, стоит остановиться, и им что-нибудь помешает – обстоятельства или чья-то злая воля. В Мите она больше не сомневалась, но страх его потерять затмевал все её принципы, прогонял разумные мысли.

– Ты чего? – снова обеспокоился Митя.

– Очень устала.

– Всё, едем домой, – в его глазах загорелось понятное ожидание. – Сейчас тачку поймаю.

– Угу… А тебе не страшно – с водилами хреновыми? – съязвила она. – Может, на автобусе лучше?

– Лучше, – парировал Митя. – Но на тачке быстрее. А я уже… терпеть не могу… хочу тебя, Сонечка…

Он с силой сжал её руку. Соня подняла на него умоляющие глаза.

– Ты помнишь, что сказал священник? – тихо произнесла она.

– О… нет! – застонал он. – Только не это… Я с ума сойду! Да и какая же теперь разница?

– Митя… мы так много сделали неправильно. Я сделала. Понимаю, как это выглядит в твоих глазах, после Жени… Но с тобой… я так не хочу. Пожалуйста, давай сейчас послушаемся! Вот увидишь – нам это поможет. Иначе что-то случится… очень плохое. Ты же обещал – помнишь?

Он несколько секунд молчал, потом только сумрачно кивнул.

– Но спать я буду в твоей комнате, – сказал он.

– Слыхали уже… – вздохнула Соня.

* * *

Но спать в её комнате ему не пришлось. Пока они ехали, быстро стемнело. Выйдя из такси, Соня заметила свет в своих окнах. – Анька… – выдохнула она.

И сама не поняла, что испытывает – облегчение или досаду.

– Мить… Тебе лучше сейчас не ходить. Ты – как красная тряпка для неё.

– И что – мне в подъезде опять ночевать?

– Может, пойдёшь домой и…

Ей самой ужасно не хотелось его отпускать, просто душа переворачивалась, но – сестра…

– Нет, не может, – категорично заявил он. – Никуда я не уйду! Подъезд так подъезд.

– Мить!

– В конце концов, она всё равно узнает, Сонь. Не надо вранья.

Он решительно потянул на себя дверь.

Соня открыла квартиру своим ключом – в коридоре никого не было, но из Анькиной комнаты слышались возбуждённые голоса. Бросив сумку у зеркала, Соня устремилась туда и замерла на пороге.

На полу, опираясь головой на диван, полулежал Костик. Вид у него был ужасающий: губа опухла, из разбитого носа текла кровь, на щеке – кровоподтёк. Рукав куртки порван, брюки – вымазаны в грязи, словно парень валялся в луже. Не надо было быть слишком догадливой, чтобы понять – Костика избили. Над с ним суетились девушки – Анька и Катя. Анька пыталась остановить кровь – рядом стоял пузырёк с перекисью водорода; Катя стаскивала куртку.

Соня с трудом сделала вдох.

– Господи, Аня, что?..

Все обернулись. Соня смотрела на сестру: кто её знает, что она сейчас устроит? Но той, казалось, не до разборок.

– Сонь… помоги! – взмолилась она. – Ему шевелиться больно… Что делать?

– Кто ж его так?!

– Да какая разница, кто! – заорала сестра.

– Так. Успокойся немедленно!

Соня сбросила с себя куртку и присела перед парнем.

– Где болит, говори?

– Спина…

– Шевелиться можешь?

– Да… только больно.

– А живот, голова – как?

– Я закрывался… Они по спине – ногами…

– Ясно. Может, почки, а может, и рёбра сломали. Скорую вызвали?

– Не будем мы никого вызывать, – замотала головой Анька.

– Это ещё почему?!

– Они… они сказали, что найдут его… а если мы кому скажем – тогда вообще убьют!

– За что – убьют? – раздался голос за спиной у Сони.

Дима появился в дверном проёме следом за ней. Анька подняла голову. Катя тоже замерла, уставившись на него. Она оскорблённо поджала губы, на глазах у неё выступили слёзы. Девушка перевела полный ненависти взгляд на Соню, однако ту волновала только реакция сестры.

Но Анька, казалось, даже не удивилась. В ней что-то переменилось, появилось нечто незнакомое, слишком взрослое. Она смотрела на Диму прозрачным, невидящим взглядом.

– Он денег должен! – ответила вместо неё Катя, пытаясь привлечь к себе Димино внимание. – Его на счетчик поставили.

– Кать… молчи! – замотала головой Анька. – Ничего не рассказывай!

– Ну и как мы тогда поможем? – спросил Дима.

– Не надо… мы сами… – сестра отвернулась.

– Ладно, хорош дурака валять. Ань, говори, что случилось! – потребовала Соня. – Или я звоню в милицию.

– Не надо… – Костик попробовал приподняться, но тут же застонал.

– Его надо уложить. Мить, помоги…

Все вместе не без труда переместили парня на диван – Костик совсем пал духом и ничем им не помогал, словно и руки, и ноги ему отказали.

– Сонь, ты сняла деньги? – неожиданно спросила Анька.

Вызова в её голосе не было, только озабоченность. Соня замерла – она совсем забыла о своём обещании.

– Сегодня – нет.

– А когда? Ты же сама сказала!

– Извини. Забыла.

– Ну, ещё бы, – губа у сестры презрительно дёрнулась.

– А сколько надо? Кому он должен? – снова вмешался Дима.

– Не твоё дело! – вяло огрызнулась та.

Соня нахмурилась. Самолюбие – самолюбием, но позволить сестре разбазаривать деньги, которые мать для неё откладывала? Соня не имеет на это права, да и Мара просила… И пусть Анька думает всё, что угодно.

– Имей в виду, – спокойно проговорила Соня, хотя тревога её нарастала. – Снимать наличные я не буду. Открою счёт на твоё имя и переведу туда.

– Но это целая история!

– И ещё. Сделаю это только, когда ты мне всё объяснишь…

– Да как ты смеешь! Это мои деньги! На что надо, на то и трачу! Ты… знаешь ты кто? Воровка!

– Спятила?! – Дима вытаращил на неё глаза. – Ты что несёшь?! Да ты…

– Мить, прекрати, – отмахнулась Соня. – Пусть говорит, что хочет. А я пока за неё отвечаю.

– Ага… нужна я тебе! – Анька метнула горестный взгляд на Диму. – За себя отвечай…

Непонятно – кого и к кому она сейчас ревновала, но в глазах её затаилось страдание.

– Нужна, дура, – серьёзно и тихо ответила Соня, – ещё как нужна! Хотя ты и полная задница, и с тобой один геморрой.

И тут Анька вдруг разрыдалась. Просто села на пол и зашлась в истерике. Катя бросилась было утешать, но Соня решительно её отодвинула, опустилась рядом с сестрой на колени и крепко прижала к себе её лохматую голову.

– Всё… всё, заинька, ну, успокойся… Ну, малышка моя, глупенькая… Всё будет хорошо. Мы что-нибудь придумаем. Ну, что случилось, Анечка? Расскажи скорее…

Костик, кряхтя, снова попытался привстать:

– Ань… может, к матери всё-таки? Там пока не найдут.

– Да? А я? – всхлипнула Анька. – Они меня здесь найдут и…

– Так мы же вместе…

– Ага… так она нас и ждёт! Вспомни, что она тебе ответила? Сонь, представляешь, я ей звоню, говорю, Костика убьют, нам деньги нужны! А она – это всё из-за тебя, вот и расхлёбывай, а у меня ничего нет! Это как это – нет? По курортам ездить – есть, а на сына… Ну и хрен на неё, обойдёмся! Давай лучше к моему папе, у Жанны в мастерской отлежаться можно…

– Костику нужен врач, – покачала головой Соня. – Толку от твоего папочки!

– Так! – не выдержал Дима. – Давайте конкретно, кто кому должен и сколько. И побыстрее, время идёт.

– Костик проиграл много денег, – Анька исподлобья, то ли виновато, то ли вызывающе смотрела на сестру. – Очень много… Занял ещё, чтобы отдать, и снова проиграл.

– В карты? – продолжал допрос Дима.

– Нет… в автоматы.

– Сколько?

– Сто пятьдесят тысяч… – то ли прошептала, то ли выдохнула сестра.

– Сколько? – изумилась Соня.

– Чего – рублей или долларов? – уточнил Дима.

– Рублей, конечно, – испуганно отозвалась Анька. – Ты что?!

– Бывает хуже, – усмехнулся он, презрительно уставившись на парня.

Сейчас никто не принял бы их за ровесников. Один выглядел умным, уверенным, состоявшимся, другой – безбашенным недоумком.

– Значит так, Ань. Я мог бы дать ему эту сумму, но не буду. Безголовых не спонсирую. Отвезём его сейчас в больницу или к мамочке – как пожелает. И пусть сам выкручивается.

– Да… да ты что?! Я… Сонь, отдай мне мои деньги, слышишь? Ну, пожалуйста!

– Она ничего не даст, я ей не позволю.

– Да кто ты такой?! Чего раскомандовался?

– Я муж твоей сестры – привыкай.

– Кто?! Щас я тебе привыкну! Муж… Кого ты из себя строишь, Димон! Да ты здесь на полчаса! Тебя никто всерьёз-то не принимает! Вот Женя – тот да, муж. А ты… Потрахался – ну и иди, гуляй. Без твоих бабок обойдёмся, тоже мне, хозяин: дам – не дам! Сонь, ну скажи ему!

– Забудь имя «Женя», ясно? Его здесь больше не будет! – сжал зубы Дима. – Ведёшь себя, как малолетка. Послушай лучше – потом спасибо скажешь. Знаю я таких волосатиков. На кой хрен мужик, который всё в доме просрёт и тебя в придачу? Наберём ему бабок, так он снова всё в автоматы спустит. Так и будут за ним жлобы гоняться, пока не замочат. Пошли его в жопу.

– Ты… ты… Я его не брошу, ясно?!

Костик всё это время молчал, но в конце Диминой фразы повернулся, застонал и произнёс умирающим голосом:

– Правильно, Ань… пусть меня лучше замочат… раз я такое дерьмо!

– Прекрати, прекрати немедленно! – Анька кинулась к нему. – Костенька, я тебя не брошу, не слушай его. Он сам – дерьмо полное! Пусть нас лучше вместе убьют, раз они так…

Внезапно в кармане Костиной куртки зазвонил телефон. Все в испуге уставились на него.

– Не подходи… – прошептала Анька.

– Катя, – Соня вспомнила про девушку, – а ты шла бы домой. Мы сами тут разберёмся.

– Я неу тебя в гостях, я у Ани! – вздёрнула подбородок та.

– Нет, правда, иди, Катюш, – неожиданно поддержала сестра. – Чего мы тебя впутывать будем?

– Ну, как хочешь… – нехотя проговорила Катя. – Вот только…

Она вдруг повернулась к Мите:

– Димочка… нам надо поговорить.

Соня бросила на него невольный взгляд, но тотчас же отвернулась. Присутствие Кати с самого начала было ей неприятно, но Соня ещё не успела привыкнуть, что Анькина подружка и её соперница – одно и то же лицо. Катя была, несомненно, хороша, про таких говорят: как с картинки. Не говоря уже о юности… Свежая, только распустившаяся красавица, да и уверенности в себе не занимать. А вдруг Дима снова её захочет – почему бы и нет? Как это у них с Катькой происходило? Как он дотрагивался до неё, как ласкал? Так же, как и её, Соню? И целовал – так же?

– Кать, – раздражённо бросил Дима, – я тебе уже всё сказал. Что непонятно?

– Давай выйдем.

– Нет.

– Ладно. Мне всё равно! Давай здесь. Почему ты прячешься? Отбиваешь звонки! Дим, что происходит?

– Кать, ты тупишь? Я женюсь. Давай по-хорошему, не выноси мне мозги.

– А я вот в это, – Катя презрительно кивнула в Сонину сторону, – вообще не верю! У нас с тобой… всё так классно было! У нас всё хорошо было, пока…

Анька переводила напряжённый взгляд – с сестры на подругу. Что думал Костик, Соня не знала – ему, похоже, было сейчас не до них.

– В смысле – не веришь? – не понял Дима. – Глазам своим, что ли?

– Может, я чем-то тебя обидела? Ты мне назло, да? Я же тебе говорила, с Никитой у меня давно ничего…

– Да какой, на фиг, Никита? Я тебе всё объяснил. Я полюбил – поняла?

– Кого – её?! He-а, не верю. Дим, я не верю! Ты что – больной? Кто у тебя сейчас? Ну скажи, скажи! Только честно!

– Кать, ты дура? – изумился он. – Отвяжись, а?

В его голосе слышалось нетерпение.

– Дим, это ты дурак! Она же старая, некрасивая! Ты свихнулся?

– Я вам не мешаю? – не выдержала Соня. – Кать, ничего, что ты у меня дома?

– Да пошла ты! – Катя сама выглядела сейчас не слишком красивой – лицо у неё перекосилось от злобы, как у бешеной фурии. – Ведьма уродская!

Дима сжал зубы и двинулся было к ней, но его опередила Анька.

– А ну мотай отсюда! – она с силой толкнула подружку в дверной проём. – Вали, чтобы я тебя больше не видела!

– Ань… ты чего? – обомлела та. – Ты же сама говорила! Что она его соблазнила… что она дрянь! Что она…

– Заткни свою пасть, ясно? Моя сестра в сто раз тебя лучше! То же мне, Барби крашенная!

Анька продолжала грубо её выпихивать.

– Психопатка! Семейка уродок придурочных! Начиная с вашей мамаши… – Катя замахала руками, пытаясь освободиться.

Дима едва удержал Анюту, чтобы она не вцепилась подруге в лицо. Но та и сама уже ретировалась. Анька рвалась в коридор, но входная дверь захлопнулась раньше.

– Ань… всё, успокойся, – взмолилась Соня. – Ну её! Что она ещё может сказать?

– Слушайте, вы! – не выдержал Костик и неловко всхлипнул полным крови носом. – Я всё-таки ещё не труп…

– Костенька… – Анька снова бросилась к нему. – Прости, прости! Сонечка, ну будь человеком, пожалуйста! Что нам теперь делать?

– Я позвоню своему врачу, – решил Митя. – Обычный сразу милицию вызовет, и в травмпункт тоже нельзя.

– Нет, нет! Нам надо куда-то уехать, спрятаться…

– Мить… давай отвезём их на дачу? – внезапно предложила Соня. – Туда и врача вызовем, да и больница есть прямо в посёлке. Там всё и решим. Дров много, магазин рядом.

– Отлично! – обрадовалась сестра. – Поедем, да, Костенька?

Соня только диву давалась, как ласково она с ним обращается – а ведь раньше едва до него снисходила. Митя кивнул:

– Сонь, тогда я за тачкой, заберу прямо сейчас и приеду, о’кей?

– Это… это долго? А может быть, завтра? – встревожилась она.

Митя подошёл и, никого не стесняясь, нежно провел рукой по её щеке.

– Маленькая… не волнуйся. Только дверь никому не открывай! Если что – вызывайте ментов. Я быстро, очень быстро… Сонечка, я обернусь за час, даже меньше, правда…

– Только не гони, пожалуйста! – испуганно выкрикнула вслед Соня. – И такси нормальное найди! Не пойми к кому не садись…

Она бросилась за ним к двери, стараясь дотронуться лишний раз, прежде чем он уйдёт. Дима оделся, обнял её и ласково поцеловал в прикрытые веки:

– Я скоро, маленькая моя, потерпи, совсем недолго, – повторил он. – Ну, я пойду… пойду, ладно?

Несколько секунд он ещё удерживал её в объятьях, но потом решительно отодвинул и ушёл.

Соня проследила за ним из кухонного окна и только тогда вернулась в Анькину комнату. Она поймала на себе взгляд сестры – та выглядела ошеломлённой, но ничего не сказала и снова принялась прикладывать тампоны к Костиной губе.

Соня ушла к себе, чтобы им не мешать. Телефон у Костика постоянно трезвонил, и, в конце концов, его отключили. Дима, как и обещал, вернулся быстро – часа через полтора. Да ещё позвонил за это время несколько раз. Пока его не было, Соня собрала и покидала в сумки нужные вещи – себе, Аньке и Мите.

Она немного опасалась, что Костик не сможет встать, но тому, кажется, полегчало. Он даже не очень нуждался в Диминой помощи, когда, опираясь на него и Аньку, спускался вниз по ступенькам к машине. Дима усадил его на заднее сиденье и вернулся взять сумки. Соня уже запирала дверь, как вдруг ахнула.

– Мить, подожди. Я Бориса забыла!

Такое с ней случилось впервые, ей даже стало не по себе. Она бросилась назад в квартиру. Борис посмотрел осуждающе, но ничего не сказал. Провинившаяся, Соня поскорее спрятала его в сумку.

– Ни одной ночи не было, чтоб без него… – пробормотала она. – С семи лет…

Митя услышал и остановился.

– А теперь без меня не будет, Сонь… – сказал он, глядя на неё с нижней ступеньки, снизу вверх.

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь, – хмыкнул лис, когда тот отвернулся.

 

Борис снова на даче…

С врачом поступили иначе, чем запланировали. Дима позвонил с дороги, и они заехали к доктору прямо домой – в коттеджный поселок, оказавшийся по пути. Анька с Митей отвели Костю вглубь дома, а Соня осталась ждать в холле. Она растерянно озиралась – коттедж доктора снаружи представлял собой трехэтажный дворец, да и внутреннее убранство не подкачало – Соня ещё никогда не была в столь богатых домах. Она стояла и думала, как же тогда выглядит дом Калюжного, если так живёт его личный врач.

На Соню доктор не обратил никакого внимания, лишь на пару секунд задержался взглядом на Аньке. Он осмотрел Костика и успокоил: рёбра скорее всего целы, с почками тоже порядок, даже сотрясения мозга нет, так, синяки и ушибы. Но на всякий случай посоветовал сделать рентген.

– Только вы отцу ничего не говорите, – попросил Митя и протянул купюры.

– Не вопрос, Дмитрий Антонович. У тебя неприятности?

– У меня? С чего вы взяли? Просто помогаю приятелю.

Они распрощались, вышли из дома, и тут только Соня вспомнила.

– Мить, а ты видел отца?

– He-а, чуть-чуть разминулись. Он уехал в Расков, на несколько дней. Я позвонил ему и сказал, что забрал тачку.

– А он?

Митя неопределённо повёл плечом. Видимо, дневной разговор повторился, но Соня не стала расспрашивать – какой в этом смысл? Она сидела рядом с Митей на переднем сидении и впервые наблюдала, как тот водит машину. Похоже, практика у него имелась не малая – за рулём он чувствовал себя уверенно и спокойно, не лихачил, но и не осторожничал, как новичок.

В автомобилях Соня не разбиралась, только поняла, что это джип-внедорожник, без сомнения, очень дорогой – чёрный, просторный, комфортабельный, напичканный электроникой. И этот автомобиль очень шёл Мите, придавая ему солидности. Костик с комфортом расположился на заднем сидении, положив голову Анечке на колени. А та всю дорогу молчала, что случалось с ней крайне редко.

На дачу они приехали глубокой ночью. Один-единственный фонарь в конце улицы не горел, и они с трудом открыли замок. В доме было очень холодно. Пока Анька разбирала вещи и устраивала Костика поудобнее, Соня, отправив Митю за дровами, принялась разжигать огонь. У неё ничего не получалось – старая печка дымила и не разгоралась. Наносив дров, Митя не выдержал и отодвинул Соню. Присев перед печкой на корточки, он начал всё заново. Наконец, отсыревшие дрова схватились от старых газет. Митя открыл заслонку на нужное расстояние и отправился за водой.

Соня поставила чайник на электроплитку, и они с жадностью выпили горячего чая, пытаясь согреться.

– А я думала, у тебя слуги всё дома делают, – прищурилась Анька, глядя на Диму. – Где ты всему этому научился?

– В деревне, – просто ответил тот, не реагируя на подколку. – У бабушки с дедом каждое лето жил, пока мать работала.

– Ах, она у тебя ещё и работала?

– Конечно. И сейчас работает.

– А когда же она кандидатскую защитила? – вспомнила Соня. – До или после того… ну, как ты… как тебя…

– До. В НИИ, перед перестройкой. Она там самым молодым кандидатом наук была, все говорили – уникальный случай. А потом, через два года… когда отец… в общем, когда всё наладилось более-менее, стала преподавать. Сначала в институте, последнее время в колледже. Она у меня биолог.

– Опыты на лягушках? – брякнула Анька.

Она с сентиментальной жалостью относилась к каждой раздавленной невзначай букашке и терпеть не могла издевательства над животными.

– Говорю же, преподаёт, – нахмурился Митя.

– Ладно… посуду завтра помоем, а то холодно… – Соня уже падала от усталости.

– Ложись, давай. Я помою, пока вода теплая есть.

– Ты тоже устал… Ань, мы с тобой устроимся наверху, там постелено. А ребята – внизу, у мамы.

Анька насмешливо глянула на неё:

– Не разводи детский сад! Чё ты, как маленькая? Идите наверх…

Соня не нашлась, что сказать. Она растерянно замерла у лестницы, но никто больше не обращал на неё внимания. Анька хлопотала вокруг Костика. Дима, действительно, принялся за посуду. Надо было помочь ему, но он снова приказал твёрдым голосом:

– Соня, ложись, давай, ты уже зелёная. Сказал, помою! Иди, грейся.

Она взяла сумку и молча поднялась наверх. Но не успела её разобрать, как послышался топот на лестнице.

– Разговор есть! – заявила сестра.

– Давай, – кивнула Соня, внутренне напрягаясь.

– Насчет Костика, – решительно начала та. – Он хороший. Не наезжайте на него.

– Да кто на него наезжает? Просто Митя прав – дальше хуже будет. Это же болезнь, как наркомания! Люди всё из дома тащат, лишь бы…

– Да погоди ты! – мотнула головой сестра. – Слышали, читали… Ты же ничего не знаешь! Он… он из-за меня столько денег продул.

– Что значит – из-за тебя?

– Ну… я… Я его доставала… мол, ты мне не подходишь. Мне нужен парень с деньгами, найду себе такого в Москве… а ты мне даже сапоги купить не можешь… Сравнивала… что девчонкам их парни золото дарят. Ну, он и занял бабки. А отдавать нечем, не успел заработать. На него стали давить. Костик тогда взял, что осталось и пошёл в автоматы, ну, чтобы деньги вернуть, и – продул. Ну так он занял ещё и опять… Да он впервые в жизни играл!

– Вот почему ты у меня такая глупая, Анька?! – горячим шёпотом начала Соня. – Разве в деньгах счастье… видишь, что получилось?

– Да не говори ты со мной, как с ребёнком, Сонь, – горько усмехнулась сестра. – Знаю я всё… Не в бабках дело. Просто мне хотелось… чтобы меня так любили… чтоб всё ради меня… Ты не поймёшь. Тебя и так…

Анька отвернулась, наверное, чтобы скрыть слёзы.

– Я… вас вдвоём видела… сегодня, в парке, – вдруг сказала она.

– В парке?

– Нам там стрелку назначили. То есть, Костик ходил, уговаривал этих гадов, чтоб дали отсрочку. А я его ждала. И видела вас.

– Понятно…

– Ничего тебе не понятно! – вскинулась Анька.

Губы у неё сложились в страдальческую усмешку.

– На вас смотреть тошно, – сказала она. – И сейчас, дома… Он с тобой… другой какой-то. Вообще не такой. Знаешь, как он с девчонками в институте общался? И тебя я никогда не видела, чтобы ты – вот так…

– Как – так? – тихо переспросила Соня.

– Ты на него… не дышишь даже… Так Ира говорила, про маму и…

– Ох… дожили… – Соня закрыла глаза. – Ещё только не хватало… Мама и Вова.

Кошмар. Так недолго и до табуретки с воблой. И это при том, что она весь вечер старалась не прикасаться к Диме при Аньке, не смотреть на него, избегать его ласк!

– А он… – задумчиво продолжила сестра и умолкла.

– Что – он? – болезненно поморщилась Соня.

– Нет, ну почему, почему тебе так повезло? – заворожённо прошептала та.

– Повезло? Аня… Ты мне правильно всё говорила, а я… Анечка, прости меня! Я тебя обманула, но я не смогла… я с ума сошла. Ничего не понимаю, не могу без него… А что дальше – не знаю.

– А Женя? Ты ему сказала?

– Да.

– И что – он тебя отпустил?

– Конечно. А как иначе? Разве такое прощают?

Анька недоверчиво глянула на неё, но потом снова уставилась в потолок, чтобы слёзы не выливались из глаз.

– Сонь… мне так плохо, когда я Димона вижу. Просто сил нет! Но… я даже успокоилась как-то сегодня. Он всё равно бы не смог меня так любить… бесполезно всё это. И Катьку не смог бы. Сонька… я думала, так не бывает. Он так глядит на тебя… так говорит… я как кино какое-то смотрю – про любовь. Не оторвёшься… Вот в парке вы шли… Никого не видите! Слушай, у мамы картинка валялась – там мужик над землей летал, с тёткой в обнимку, я ещё думала – что за бред?

– Шагал?

– Не-е, не шагал! Именно что летал прямо. Так вот и вы как будто… Сонь, а вы что – правда женитесь? Вот это номер будет! Мы – родственники Калюжных…

– Анька, молчи! – замотала головой Соня. – Это ужасно. Они никогда не позволят. Они уже против!

– А вам-то что? – беспечно пожала плечами та. – Сонь… Сонь, может, Димон даст нам бабок? Для него же это не сумма…

– Нет, Ань, даже просить не стану. Сам он столько не зарабатывает, а у его отца и гроша не возьму!

– А сколько у нас на книжке?

– Анечка… Мама всю жизнь копила. Нельзя эти деньги брать, пойми! Да там всего двести семьдесят, кажется. Минус сто пятьдесят если – остаётся сто двадцать. Мало ли что… У тебя ничего больше нет. Ты пока без работы…

– Какие сто двадцать? Половина – твоя!

– Нет, там всё твоё, спорить не будем.

– Соня! – по щекам Аньки снова потекли слёзы. – Не-е-ет… Сонечка, прости меня, пожалуйста… я не хотела так говорить… Прости, прости, я дрянь, я так ревновала! Я как увидела его и цветы эти – думала, сдохну! Но я никогда больше так на тебя не скажу, никогда! Я сама себя ненавижу! Я не могу одна, без тебя… Ну, пожалуйста… не отрекайся от меня. Я буду слушаться, честно… Ты не сердишься? Скажи, пожалуйста! Я не могу, когда ты так на меня смотришь…

– Дурочка… – тяжёло вздохнула Соня. – Как же я без тебя? У меня никого нет, кроме тебя…

– У тебя он есть… а я… я…

– А ты – сестрёнка моя родная, – Соня прижала её к себе, как в детстве. – И ты будешь со мной всегда, да? И никуда не уедешь… Ты ведь зайчонок мой… помнишь, как ты маленькая играла? Тебя спать было не уложить, пока не начнёшь искать – где же наш зайка? А зайка-то в норке… под одеялом… да ещё попискивала так… от удовольствия.

Обе тихонечко рассмеялись сквозь слёзы.

– Ладно, пойду. А то он сейчас придёт к тебе… И Костик там один, пойду ему йодовую сетку сделаю.

– Спокойной ночи, Анечка. Мы завтра придумаем что-нибудь с деньгами.

– Что – придумаем? Если ты не хочешь Димона просить…

Неожиданно Соне пришла в голову мысль.

– Ну, может, и правда, у Мити возьмём, – неопределённо сказала она. – В долг. Этот Костик твой. Он ведь неплохой парень, да, Ань?

– Нормальный…

Анька вылезла из её объятий.

– Возьми тёплое одеяло – у мамы внизу, в шкафу.

– Ага…

На лестнице раздался и замер её топот. А через несколько минут на второй этаж взлетел Митя. Не глядя на него, Соня принялась расстилать постель, достала ту самую Марину сорочку. А он, смутившись, встал посреди комнаты, не зная, что предпринять.

– Калитку запер? – спросила Соня.

– Да… Сонь, не могу понять… снова здесь.

– Да уж…

– Помнишь, как ты меня выпихнула – ногой? Я не ожидал… сначала целуешь, а потом – раз, и я на полу!

Соня молчала.

– Как в прошлой жизни… Ты… про ту ночь – что теперь думаешь?

– Мить, не зли меня лучше.

– Сонь, мы ведь не говорили… а я должен знать…

– Ложись! Половина четвёртого уже.

– Ты… ты сперва за него меня приняла, да? Блин… зачем я это сделал… кретин! теперь всю жизнь буду думать… как ты с ним…

Она обернулась.

– Нет, Мить. С ним никогда так не было. Как поняла, что не он – сразу проснулась.

– Ты… такая презрительная была, такая сильная… Я сдался тебе сразу, сказала бы мне: прыгай в окно – я б сиганул…

– Ну да… выгнать никак не могла! Мачо изображал. Смешной такой, глупый… а наглый!

– Мне стыдно стало… сразу же… Как ты посмотрела на меня…

– Что-то незаметно было!

– Соня, Сонь… Пойми – я никогда так раньше себя не вёл! А тут – как помрачение. Ты ушла – а я сижу, пью и вообще не пьянею! И только одна мысль: эта женщина должна быть моей – сегодня или никогда! Любой ценой – получу, прямо сейчас! Наверно, вот так и становятся маньяками… А потом… мне так хреново… не знаю, что потом пережил… ходил вокруг садика. Смотрел на тебя, как ты с малышами возишься… И ступор просто – и уйти не могу, и подойти боюсь. Простить себе не мог, что сам всё испортил! Боялся, ты и разговаривать со мной не станешь.

– Я и не собиралась, – усмехнулась Соня. – И не надо было! Только ты, как вирус – привязался и всё… по крови распространился.

– Ты… я знал – или добьюсь тебя, или мне крантец. Ты шла – на меня не глядишь… Чужая, холодная. У меня сердце рухнуло – не простишь… А потом ты посмотрела на меня, и я вижу – ты такая, как раньше, в детстве. Строгая, но… не знаю, как выразиться. Видишь меня, что ли, чувствуешь… Ты обо мне думала хоть немного, Сонечка? Очень сердилась? Ты сказала, что не узнала меня даже… Лёшей назвала…

Соня медленно взбила подушку и положила её на диван. Потом с трудом подняла на него глаза.

– Я с того момента на даче… только о тебе и думала.

Она впервые призналась ему в этом. В его глазах появилось такое неподдельное изумление, что она досадливо отвернулась.

– Сонечка… – задохнувшись, он крепко обхватил её, и его рука заскользила по её бедру и талии.

– Нет, Мить… нет. Пожалуйста! И… Анькатам, внизу…

– Там ничего не слышно. И она не одна.

– Нет, я не могу… не могу…

Соня собиралась сказать ему ещё кое-что. Женя всегда думал об этом сам, а она вообще ничего не соображала эти два дня, но…

– Мить… Ещё не хватало сейчас забеременеть. Ты понимаешь, как это всё осложнит? И без того кошмар…

– Я этого не боюсь, Сонь. Я мужчина и отвечаю за всё.

– Не имеем мы права сейчас. С самого начала нельзя было…

– Если боишься, можно принять меры.

– Митя! В конце концов! Мы же договорились, – Соня попробовала отстраниться.

– Ладно… ладно… Хочешь – всё будет правильно. Осталось два дня потерпеть, да?

Митя уговаривал самого себя, но при этом никак не мог остановить своих рук – они продолжали гладить ей спину, и губ, целовавших ей шею.

– Да, да… Всего два дня, Мить… А почему два?

– Ну, завтра в загс, потом – в церковь… Сонь, да какой в этом смысл: «воздержитесь»! Зачем, если мы всё равно…

– Есть смысл, я чувствую, знаю… Митя!

– Ладно… – он с явным насилием над собой опустил руки. – Ложись первая. Но я с тобой всё равно… А то ты замёрзнешь.

– А больше и негде.

Она быстро скинула одежду, натянула сорочку и, дрожа от холода, залезла под одеяло. Митя тотчас разделся, лег рядом и обнял её, согревая – крепко и жарко. Однако, действительно, тут же послушно замер, не предпринимая дальнейших действий. Это было новое, мучительное наслаждение, сравнимое по силе с самой яркой ночью любви. Они не шевелились, но каждый всем телом ощущал нежность и тепло другого. Они передавали и принимали любовь не в страстных движениях и ласках, а незримо, не слышно – в покое и тишине. Пазлы снова заняли свои места, картинка сложилась.

На столике рядом с кроватью сидел Борис – кажется, Соня разместила его лицом к окну, только сейчас он смотрел прямо на них. И, пока Митя не погасил ночник, Соня видела, что Борис на её стороне, что он её одобряет и защищает.

* * *

Этот день на даче стал ещё одним подарком судьбы. Соня, наконец-то, нормально выспалась, и при этом всю ночь ощущала Митю рядом с собой. Утром она первая открыла глаза и потихоньку вылезла из постели. Конечно, он сразу почувствовал и проснулся, но было уже поздно – Соня одевалась. Тяжело вздохнув, Митя принял из её рук свои брюки, и, пока их натягивал, она сбежала от него вниз.

Анька тоже уже поднялась. Печка совсем остыла, и Митя, спустившись, вновь принялся за растопку, а девушки приготовили завтрак на скорую руку. Умылись, поливая друг другу тёплой водой из ковшика. Вчерашнее происшествие не обсуждали. Сестра вела себя тихо и очень задумчиво, только иногда поглядывала на них – то растерянно, то изучающе.

Вскоре выполз и Костик – под обоими его глазами светилось по хорошему фингалу. Так бывает, когда попали по переносице, объяснил Митя. Но парню явно стало лучше. После завтрака они с Анькой разлеглись на диване в маминой комнате, уставившись в старенький телевизор.

– Пойдём пройдёмся, – предложил Митя, словно читая Сонины мысли.

Со вчерашнего вечера сильно похолодало. Соня достала резиновые сапоги с шерстяными носками, отыскала старые джинсы и шерстяной свитер себе, тёплую жилетку и телогрейку для Мити. Обуви для него не нашлось – Вовины галоши оказались Мите малы, и он отправился в своих модных ботиночках.

Пройти по поселковым дорожкам оказалось непросто – снег за городом до конца не растаял, дорогу развезло, и обувь моментально заляпалась грязью. Митя не обращал на это внимания. Они вышли к полю и остановились под тремя дубами, одиноко сторожащими дорогу. Это было знаменитое место дневных игр детворы и ночных свиданий влюблённых. Сейчас тут не оказалось ни души – дачный сезон закончился.

– Так что с этим парнем у Аньки – серьёзно? – поинтересовался Митя. – Пойми, я про деньги специально сказал, чтобы ему по башке надавать. Конечно, сейчас лучше откупиться, а то им жизни не будет. Но потом… уговори Аньку порвать с ним. Я таких видел, Сонь, это такое дерьмо…

– Не всё так просто, Мить. Он не игрок, это Анька его на бабки раскручивала, она мне вчера рассказала.

– Небось, выгораживает.

– Нет… я её знаю.

– Ладно, завтра по любасу поеду в город, сниму им бабки. На карточке тысяч двести как раз наберётся.

– Что за карточка? – как можно безразличнее спросила Соня. – С работы?

Он легко купился на её невинные интонации.

– Не, на работе другая, там столько нет. Это отец мне кладёт каждый месяц, на карманные.

– А, ясно. Послушай меня, Митя, – голос у Сони стал твёрдым, – ни одной копейки ты с этой карточки не возьмёшь. И на меня или мою семью не истратишь. Иначе мы расстанемся. Навсегда.

Митя даже растерялся.

– Подожди… Но… Сонь, что за чепуха?

– Это не чепуха. Какая у тебя зарплата?

– Зачем тебе?

– А, значит, жена не должна знать, сколько получает муж? Хотя да, конечно… Я ведь тебе не жена…

– Полторы тысячи баксов, – нахмурился он. – Вот моя зарплата. Пока не густо.

– А по-моему, отлично! Для нашего города, где никто больше двадцати тысяч рублей не получает… Вот на свои и рассчитывай, если хочешь меня угостить, к примеру, или продукты купить. А родители… Ничего от них брать нельзя! Хватит нам твоего джипа на день рождения. Пойми, Митя! Хочу, чтобы ты только сам, даже если мало, даже если не хватит…

– Хорошо. Я возьму с этой карточки в долг, чтобы Аньке сейчас отдать.

– Нет. У меня есть деньги.

– Откуда же?

– Мама оставила мне… на свадьбу. Анька про них не знает, скажем, что от тебя, ладно?

– На свадьбу? – он помрачнел. – С «Дж-женей»?

Более издевательски произнести это имя было нельзя.

– Да, с Женей. Мать, слава Богу, не видела, что будет дальше, – Соня отошла от него, обогнула дерево и медленно двинулась по дорожке, обходя грязь. – Так что теперь уже всё равно.

Дима догнал её и молча пошёл рядом. Про деньги он больше не заговаривал. Соне показалось, он даже не возражает, чтобы свадебно-Женины бабки ушли на долги Костика. Для него эта сумма была чепухой, меньше карманных расходов от папы. А Соня… Соня нарушала последнюю волю матери, которая так старалась, так радовалась…

Они дошли до леса – здесь ветра не было. Митя сразу же захватил Соню в свои объятья и принялся целовать. Потом расстегнул свою телогрейку, поймал в неё Соню и прижал к себе, согревая. Сколько они так простояли, она не знала – казалось, время, наконец, услышало их и остановилось.

Соня уткнулась ему в шею и с наслаждением вдыхала его запах. Мысли и чувства у них, разумеется, сошлись.

– Ты… такая чистая, сладкая… проглотил бы тебя… – зашептал Митя. – У тебя кожа пахнет так вкусно – свежестью, такой морозной…

– Как в рекламе стирального порошка… – засмеялась Соня. – Запах морозной свежести.

– И ещё… чем-то новогодним… – он снова начал целовать её, – корицей… или ванилью… нет, ещё что-то хвойное… – Мить, перестань, не смеши меня!

– Знаешь, ты кто? – не обращал внимания он. – Снегурочка ты моя!

Соня замерла – так её уже называл Женя.

– Тогда я растаявшая уже Снегурочка… или сгоревшая…

– отвернулась она.

– Сонь… Сонечка, ты чего? – испугался Митя, снова пытаясь поймать губами её губы. – Дурацкое сравнение… Какая же ты Снегурочка? Ты – самая страстная, самая горячая…

– Ужасная сказка. Всегда её боялась. Кино выключала… Со счастливым началом, а потом… Кончилась моя спокойная ледяная жизнь.

– Значит, до встречи со мной ты была счастлива? – теперь он пытался встретиться с ней глазами.

– Да, была… Конечно, была, – Соня посмотрела на него прямо.

– Вот как?!

– Да, Мить, вот так. Ты – моя беда. А ты что думал – счастье?

– Соня…

– Только беда мне дороже. Я бы не променяла её… ни на что.

– Сонечка…

– Мить, слишком быстро и легко я тебе досталась, да? – вдруг сказала она. – Всё, что легко достаётся, невысоко ценится.

– Легко? – усмехнулся он. – А ты мне досталась, Сонь, а? Досталась разве? Я до сих пор в это не верю. Не чувствую, что ты моя… Вроде хватаю тебя, держу вот обеими руками, а ты готова выскользнуть, проскочить… Как посмотришь куда-то… в небо – так вроде засобиралась к себе на родину… Не улетай от меня, Сонь, пожалуйста… или уж с собой возьми – на Луну… или куда там… Я тебе там сильно мешать не буду… Только целовать буду… всю – зацелую… Возьмёшь? Обещай, что не бросишь…

– Я без тебя уже не живу, Мить. Какая уж там Луна…

К их возвращению Анька взялась готовить обед, но хватило её лишь на то, чтобы почистить под холодной водой пару картофелин. Соня нагрела воду и прогнала сестру к телевизору. Они с Митей немного похозяйничали вдвоём, перешучиваясь и обмениваясь колкостями насчет его способностей к кулинарии. На самом деле, за что бы он ни брался, всё у него получалось, и, хотя восторгов Соня вслух не высказывала, ей дико нравилось, что образ мажорного мальчика тает прямо на глазах.

После обеда Костя под Диминым руководством позвонил кредиторам и объяснил, что деньги привезёт его приятель. Накануне решили, что самому Костику лучше отлежаться, да и лишний раз не маячить – мало ли что. Затем трубку взял Митя – договориться о месте встречи.

– Не, пацаны, – ответил он, выслушав кого-то, – никаких парков и закоулков. Холодно, да и не хочу, чтоб по башке огрели. Если у вас всё по честнаку, давайте в приличном заведении. Или вас в приличные места не пускают?

Потом усмехнулся, услышав ответ:

– «Парус» так «Парус». Сегодня вечером, в девять – раньше не успеваю. Замётано. Выпивка за мой счет – за неудобства.

Он положил трубку и повернулся к Костику:

– Мелкая шушера. Нашёл, у кого занимать…

– Да вроде приятель бывший, со школы, – скривился парень. – Откуда я знал, что он гнида такая?

– Какая – такая? Не фиг было вообще в долги влезать!

Тон у него стал небрежно-высокомерным. Похоже, ситуация доставляла ему удовольствие – риска как будто никакого, а нервы приятно щекочет. Во всём этом звучало такое мальчишество, что Соня иронично улыбнулась. Увидев насмешливые искорки в её глазах, Митя нахмурился.

– Ладно, Сонь, я смотаюсь туда-обратно, а вы…

– Ну уж нет, – она встала. – Я тебя одного не пущу. Мало ли какие разборки… Едем вместе.

– Сонь, да ты что, какие разборки? Фигня всё, отдам – и обратно.

– Нет.

– Да нельзя тебе туда! – раздражённо проговорил он. – Зачем вообще надо, чтобы эти жлобы тебя видели?

– Сам же сказал – ничего серьёзного! И потом… мне надо домой заехать, – многозначительно произнесла она.

Соня имела в виду – за деньгами. Она опасалась, что потом он их уже не возьмёт.

– Ладно, давай, – внезапно передумал Митя. – А до которого часа загс работает, кто знает?

Анькины глаза округлились, но она быстро взяла себя в руки.

– До шести, наверное, – сказала она.

– Сегодня всё равно не успеем, – быстро проговорила Соня.

– А мы? – поинтересовался Костик. – За нами когда вернётесь?

– А вам тут плохо, что ли? – с усмешкой поинтересовался Митя. – Печку сами не растопите?

– Приедем завтра, чтобы ночью не ехать, – пообещала Соня. – Справитесь?

– Угу… – мрачно кивнула Анька.

Сестра старалась вести себя как можно доброжелательней, но периодически замыкалась в себе. Вот и сейчас, не обращая внимания на Костика, оделась и вышла на улицу – как подозревала Соня, курить.

Проводив её расстроенным взглядом, Соня сбегала за сумкой и спустилась вниз. Лиса она на этот раз не забыла. На улице похолодало ещё сильнее, даже подморозило. Они с Митей уселись в ледяную машину, но он включил подогрев сидений, и тепло быстро окутало их. Прежде чем тронуться, Митя минут пять прогревал мотор, вольготно расположившись за рулём. В его позе было такое блаженство, что Соне стало ясно, чего стоили Мите несколько дней без любимого авто.

По дороге у них вышел спор – Соня настаивала, чтобы они заехали сперва за деньгами, Митя считал это просто потерей времени. Он всё ещё надеялся успеть до закрытия в загс, однако в шесть они только въехали в город.

Пришлось всё-таки зарулить домой. Это только ухудшило Митино настроение – они были наедине, но его надежды, что Соня уступит, не оправдались. Её, и правда, охватил почти суеверный страх – она боялась нарушить данное себе обещание, словно его соблюдение могло что-то исправить или спасти. Она не оставила Мите ни единого шанса, и от этого он стал раздражённым и злым.

К тому же сегодня, пока они были на даче, ему звонили родители. С отцом Митя поговорил очень кратко и, увы, в прежнем тоне, и снова первым бросил трубку. Следующий звонок раздался после обеда. Митя только глянул на номер, встал из-за стола и, не одеваясь, вышел с телефоном на улицу. Вернулся минут через пять – темнее тучи. Соня даже не стала спрашивать, кто это. На отца Митя реагировал иначе – бесился и пытался что-то доказывать. А после разговора с матерью выглядел выжатым и подавленным. Лицо у него посерело, Соне казалось, что он готов заплакать от обиды.

Больше он на звонки не отвечал, поставил режим «без звука», а сейчас, глянув на беззвучно надрывающийся телефон, выключил его вообще.

– Мить… это не выход, – тихо произнесла она.

Они как раз одевались, чтобы идти на «стрелку».

– Ничего… не грузись, Сонечка. Встречу её в пятницу и поговорим… поставлю её перед фактом. А так – только истерики слушать… на фиг, не хочу.

Но никакой надежды в его глазах не зажглось.

– Мить. Нам нельзя ни в какой загс, – решительно сказала Соня. – Ни завтра, ни послезавтра. Тебе надо сначала решить всё с родителями.

Он молча снял с вешалки куртку и подал её Соне.

– Подожди, – она отвела его руку, – вся эта спешка, это ведь потому… если это только из-за… Ты торопишься, потому что я… отказываюсь без венчания, да?

– Одевайся, Сонь, мы опаздываем.

– Ты не ответил.

– Сонь, если надо, я потерпел бы, лишь бы знать, что ты никуда от меня!.. Но мы должны расписаться как можно быстрее, сейчас это главное.

– Это сделает только хуже! Митя, я… Мить, ну хочешь, я буду жить с тобой так… – она отвернулась, – пусть… всё равно уже… А пока подадим заявление… спокойно… назначим дату в церкви. В январе – значит, в январе… А за это время ты увидишься с ними, обсудишь, и, если не передумаешь…

Она ожидала горячих возражений, восклицаний типа «ну вот ещё!», но Дима ответил иначе – сумрачно, твёрдо, как человек, готовый к самому худшему:

– Нет, Сонь. Это надо сделать сейчас, иначе они жизни не дадут.

– А ведь я говорила…

– Да, говорила! – перебил Митя. – Нояи подумать не мог, что это будет… вот так.

Соня не стала спрашивать, как именно.

– Ты… их боишься? – она тревожно вглядывалась ему в лицо.

– Я думал, если мать меня любит, то сразу поймёт… Но она даже слушать ничего не желает, слова не даёт сказать! – вырвалось у него с горечью.

– Мить… нам нельзя напролом, это плохо! Я не хочу.

– Соня! – почти отчаянно проговорил он. – Ты должна быть моей! И никто, никто не докажет мне другого! Но я действительно… боюсь. Мама – она… она хорошая, добрая, многим людям помогает. Но если что втемяшит себе в голову – способна на всё. Особенно ради меня, как ей кажется. Всё сделает, чтобы… А я не могу тебя потерять!

– Она может нас разлучить?

– Никто не может нас разлучить! – Митя с силой сжал её руку. – Я другого боюсь… что она тебе больно сделает. Что-нибудь скажет, или… Знаешь, ведь та женщина, с которой отец… ну, пока по стране бегал… Там ребёнок родился. Отец когда от них ушёл… та женщина – она ничего не требовала. Они расстались, она уехала… Он даже алиментов тому парню не платил. А потом она вдруг приезжает, из другого города, с другого конца страны, мне уже шестнадцать исполнилось. У неё случилось что-то серьёзное, больше не к кому было обратиться. Заболела она, что ли, а родных не осталось. За сына просила. А мать с ней так поступила… поставила отцу ультиматум: если ты того ребёнка признаешь, то Димка тебе больше никто. И ни копейки не разрешила им дать.

– Подожди… твои родители – они ведь к тому времени уже развелись?

– Да, отец уже восемь лет как с Лариской жил.

– Как же твоя мама могла ему приказать?

– Ты не понимаешь. Он её до сих пор любит – вот позови она сейчас, и… Мне иногда кажется, что я ему нужен только ради неё. Мать на него так влияет… А от Лариски у него родных детей нет. Лариска бесится просто – кто у тебя жена, она или я? Ну и…

– А почему… Почему твоя мама именно против той женщины так восстала?

– Так в этом-то и суть – из-за меня! Чтобы он того сына не признавал. Она и на Наташку тоже гнала – что папа её содержит. Но тут-то уже ничего поделаешь, раз сама ему отказала. И вдруг на тебе – ещё одна с ребёнком заявляется! Причём с родным… Ну и ревновала, наверное, всё-таки. Считала разлучницей. А может, боялась, вдруг папа бросит Лариску, и снова с этой… а там сын… Я в чём-то могу понять… но я бы так не смог. Мне эту тётку жалко было… хотя из-за неё родители и расстались, но… Я думал потом про брата – какой он, что с ними стало…

– И что с ними стало?

Дима поморщился, как от сильной боли.

– Да какая разница… Кажется, она умерла, а что с братом… никто не знает.

– А твой папа – как же он допустил… – начала Соня и прервалась, увидев его лицо.

– В общем, ты должна быть моей женой – по всем правилам, – глаза у Мити потемнели. – До пятницы. И… ладно, поехали… время поджимает.

Соне всё это ужасно не нравилось. Её тоже охватил страх. Разве справиться ей с Калюжными, если они начнут борьбу за единственного наследника? Как там пишут в плохих дамских журналах – боритесь за своё счастье? По силам ли это ей?

Она заперла квартиру и засеменила за Димой по лестнице – он тянул её за руку. Так что же ей делать? Отказаться от него? Добровольно всё прекратить? Но разве можно теперь с ним расстаться? Да что там – расстаться! Не видеть его дольше минуты – и то испытание.

А может, Митя преувеличивает – Соня ведь не слышала его разговора с матерью, да её и в городе-то нет. Одного Соня не понимала – откуда у Калюжных такая паника? Даже если у них возникли понятные, в общем-то, опасения, они могли бы сперва разобраться, хотя бы увидеть для начала, кого выбрал их сын. Не дёргать его, поговорить с ним спокойно, познакомиться с Соней, пригласить её в гости.

«Глупости, – ответила Соня самой себе, – чтобы понять, ты Диме – не пара, им достаточно краткого резюме… нескольких слов. И для них эта свадьба, если она будет – действительно, конец света».

По дороге Митя несколько успокоился, только на всех светофорах, отпустив руль, брал её руку в свою и крепко сжимал. Они подъехали к ресторану. «Парус» считался лучшим заведением города, стоял на живописном холме и ещё издали засверкал оттуда всеми своими огнями. Ко входу вела дорожка из фонарей и искусственно выращенных пальм. Митя припарковался – похоже, у Калюжных на этой стоянке имелось личное место, потому что служащий, едва завидев подъезжающий джип, быстро убрал ограничители.

– Странно, что тебе здесь назначили… – Соня тревожно рассматривала ресторан из окна машины, не спеша выходить. – Они что, эти ребята – такие крутики?

– Да не… понтов больше, – хмыкнул он. – Небось, думали, я откажусь, по Костяну судили. Вообще по разговору они мне не понравились, дурак Костик, вляпался… Так, Сонечка, слушай внимательно. Садишься за столик – и сиди, жди меня там, к этим не подходи, ясно? Ладно, давай бабки…

Она передала ему пачку, не зная, что при этом чувствует. Каждая купюра хранила тепло маминых рук, её заботу о Сонином будущем. Но, отдавая их, она окончательно перечёркивала всё, связанное с Женей, и это несло облегчение.

Они вышли из автомобиля. Соня нерешительно замерла возле крыльца.

– Мить… там могут быть твои знакомые?

– Могут, конечно. А что?

– Да нет, ничего… Слушай, а если эти бандиты заваруху устроят?

– С чего бы вдруг? Мы же им долг отдаём.

– Может, у них там все свои. А мы одни.

– Да не бойся, Сонь! Было бы опасно, я бы тебя не взял. Эта забегаловка сто лет уже папина.

Она подняла брови, но Дима ничего не заметил и потянул её внутрь. Швейцар заботливо распахнул перед ними дверь и склонился в чересчур низком поклоне. Внутри царил полумрак. Навстречу вышла девушка и поинтересовалась, заказывали ли они столик.

– Новенькая? – рассеяно спросил Митя и неторопливо повёл головой, словно разыскивая знакомых.

Девушка начала проявлять нетерпение, но тут к ним подскочил администратор. Он гневно завращал на девушку глазами, и та испуганно скрылась в тени. В голосе мужчины оказалось столько приторной сладости, что Соню чуть не затошнило.

– Дмитрий Антонович! Какой сюрприз… Пожалуйста, сейчас мы вам лучший столик… Где пожелаете?

– Вот там – у окошка, – кивнул Дима.

Они прошли вглубь ресторана. Табличка «столик заказан» моментально исчезла, а на скатерти появились приборы и свечи.

– Ну вот, хоть в нормальное место тебя сводил, – улыбнулся Митя. – А то чёрт знает кого тут кормил, а тебя, курам на смех – в «Макдональдсе».

Соня, не поднимая глаз, уставилась в принесённое меню. Но Дима ничего не замечал – он чувствовал себя здесь, как рыба в воде. Быстро распорядился насчёт ужина и достал телефон – узнать, где же Костины кредиторы. Коротко переговорив, огляделся, привстал и кому-то кивнул. Соня тоже их увидала – человек пять коротко стриженых парней в кожанках сидели в табачном дыму в дальнем углу заведения.

– Водяру сосут, жлобы. Ладно, я пойду. Сиди и не вставай, поняла? – Митя поднялся с места, упреждающе дотронулся до её плеча и отправился к их столику.

Соня наблюдала, как он подошёл, поздоровался за руку с одним из парней и, даже не глянув на остальных, сел на свободное место, спиной к залу. Соня смотрела на него, не отрываясь, стараясь понять, что происходит.

Прошло всего несколько минут, и ей показалось, что завязался спор. Голоса стали громче, в жестах появилась агрессия. Внезапно все повскакали с мест, и Соня тоже невольно вскочила. Официант замер возле её столика с подносом в руках – он тоже смотрел в ту сторону, не зная, что предпринять. А Соня, не раздумывая, рванула на помощь.

Крепкий, накачанный парень угрожающе нависал над столом, уставившись на Митю. Увидав Соню, небрежно скривил губы:

– Что ещё за тёлка-на – ты, что ль, привёл?

Митя обернулся – взгляд его выразил недовольство. Он нахмурился, однако взял Соню за руку и ответил со злым напором:

– Тёлка – у тебя в совхозе. Фильтруй базар на х…!

Выдержал паузу и добавил:

– Чё скачешь? Уймись. Я один, вас – много.

Он демонстративно уселся обратно, дёрнул Соню за руку, и она тоже опустилась на стоявший рядом стул. Все нехотя последовали их примеру.

– А теперь ты послушай… – небрежно начал Дима.

Он говорил с какими-то новыми для неё интонациями – нарочито безразлично, почти лениво, намеренно растягивая слова.

– Должок – сто пятьдесят, – сказал он. – Так вот тебе сто пятьдесят. Думаешь, на лохов напал, сочинение мне тут пишешь? Нужны бабки – бери. Не нужны – я ухожу. Но тогда, братва, без претензий.

В его голосе звучали презрение и показная скука. Соню же трясло мелкой дрожью, но она старательно скрывала страх.

– Счётчик работал-на, – упрямо покачал головой бычок.

– Двести на стол-на – и мы в расчёте-на.

– Ну, а если нет?

– С баблом по любасу не выйдешь-на. На остальное – новый процент-на. И рёбрышки посчитаем, как дружбану твоему – последнее китайское. Мы ему на раз-два всё разжевали-на. А он снова мутит-на!

– Ну-ну… – спокойно ответил Митя. – Сейчас я тебе всё разжую.

Он сделал акцент на слове «я». Не оглядываясь, махнул рукой, и тотчас к нему подскочил официант.

– Слушаю вас, Дмитрий Антонович.

– Боря… Принеси-ка нам вискаря – я угощаю.

– Какого, Дмитрий Антонович?

– Хорошего, Боря, хорошего. Или, может, по коньячку, а, пацаны?

Жлобы в недоумении переглянулись.

– Что скромничаем? – развеселился Дима. – Я же обещал – выпивка за мой счёт. Но только, пацаны, это всё, что я обещал. В общем, так. Я предлагаю мир. Счётчик – это не по-хорошему, не по-нашему. А коли по-хорошему вам не нравится… Как знаете. Только на мой счётчик вам лучше не попадать.

Конец фразы он произнёс неожиданно жёстко, таким угрожающим тоном, что главный жлоб переменился в лице.

– Дмитрий Антонович… – как будто прозревая, проговорил он. – Ребя! Это ж… это ж… Калюжного сын!

Последние слова он выдавил благоговейным, испуганным голосом. Наглая уверенность моментально слетела со всех лиц.

Митя молчал, с каким-то зловещим удовольствием наблюдая за их реакцией.

– Дмитрий Антонович! – жлоб встал с места, словно школьник перед директором, склонился и загнусавил жалобно:

– Я ж не знал, вот-те крест – не знал! Ну как этот лохозавр у тебя в дружбанах ходит – кто ж подумал бы? Да не надо нам его бабок-на – правда, пацаны? Не сердись, а? Зуб даю – ничего такого и в мыслях не было…

Митя достал из внутреннего кармана деньги и презрительно бросил их в чью-то тарелку.

– Твоё – значит, держи. И обходи парня подальше.

– Да пусть себе гуляет! И баба его тоже – мы же так просто, попугать…

– Его, как ты говоришь, «баба» – сестра моей девушки.

– Понял. Всё понял! – подобострастно повторил тот. – Пусть ходит в любых переулках – как под охраной! Благодарность – за угощенице. Дмитрий Антонович! Разреши – мы за твоё здоровье выпьем!

– За здоровье Костика лучше пей. Пока тебе за его рёбрышки не припомнили. Ладно, Сонь, пойдём, поужинаем, наконец.

Митя встал и потянул за собой Соню. Не успели они вернуться за свой столик, как официант принялся метать на него блюда. Дима, как ни в чём не бывало, взялся за осетра, ловко орудуя ножом и вилкой. А Соня сидела и смотрела в стол.

– Сонь, ты чего? – поднял голову Митя. – Ешь, давай. Может, ещё что закажем?

– Не хочется… – тихо проговорила она, не поднимая на него глаз.

– Маленькая, ну, что ты? – ласково заговорил он, нежно дотрагиваясь до её руки. – Испугалась, да? Прибежала… защитница моя. Ну, не волнуйся. Костика больше не тронут – поверь мне.

Она кинула взгляд в дальний угол – парни тихо гудели, не зная, что предпринять: то ли поскорее убраться, то ли пить принесённый виски. Наконец, главный, наполнив бокал, поднялся и опасливо подошёл.

– Ну, чего тебе ещё? – раздражённо бросил Митя.

– Это… Дмитрий Антонович, – нерешительно начал тот. – Мы тебя и отца твоего… чтим и уважаем… вот. Позволь… ну… за ваше здоровье… и девушке твоей… наш респект. А если тебе чё понадобится…

Он осёкся, сообразив – что может понадобиться от него сыну Калюжного?

– Ну, в общем – твоё здоровье!

Митя, желая поскорее от него отделаться, нетерпеливо чокнулся с ним, и тот, малость успокоившись, ушёл.

– Зассали, гады… – удовлетворённо бросил Дима. – Это тебе не Костика ногами пинать… Соня! Сонь, ты куда?!

Она не могла больше здесь находиться. Подхватила сумку и, забыв про куртку, вылетела прочь. Кинулась по освещённой фонарями дорожке – подальше от этого гадкого ресторана, куда глаза глядят. Однако Митя в два счета её догнал.

– Ты что? С ума сошла? Оденься немедленно!

Он поймал её и попытался надеть на неё куртку, но Соня с силой оттолкнула его.

– Да что с тобой?! Что?! – повторял Митя.

Он, наконец, жёстко обхватил её, так крепко, что стало трудно дышать. И только когда она потеряла силы и перестала вырываться, чуть ослабил объятья, однако продолжал удерживать обеими руками.

– Отпусти меня… – бесцветным, усталым голосом проговорила Соня, глядя куда-то в сторону. – Не хочу тебя. Не хочу с тобой…

– Да что случилось, в конце-то концов! – уже в отчаянии выкрикнул он.

– Мне не нужен… сын Калюжного. Дмитрий Антоныч! Гроза всех бандитов… Я ненавижу таких, как ты – ясно?! И всю вашу семейку… и то, как вы людей давите – ногтём…

– Да ты что?! Отморозков, что ль, пожалела? Так я ничего им не сделал.

– Надо будет – сделаешь! Вы так – каждого… кто вам дорожку перейдёт. Ты – ничуть не лучше этих. Ты хуже! Хуже, хуже!

– Сонечка… – он испуганно целовал её. – Сонечка, пожалуйста… это же я, твой Митя… да я просто понтов нагнал… Я отцовскими делами не занимаюсь…

– Ты его именем прикрываешься! Значит, согласен! Значит – с ним вместе! И будешь – таким же! Ты уже…

– Сонь… они сами меня узнали – я не собирался называться!

– Ты всё понимал… когда в «Парус» шёл. Ты бы видел себя – со стороны… Мерзкий, самовлюблённый… Да я бы и без тебя отдала эти деньги! Двести, так двести – плевать!

– Соня!

– Пусти немедленно. Видеть тебя не могу.

Она сказала это с такой ненавистью, что Митя вдруг опустил руки, оставив на её плечах куртку. Он только смотрел – потерянный, раздавленный, пытаясь удержать её хотя бы взглядом. Но Соня развернулась и пошла вперёд вдоль дороги, мимо его джипа, не оглядываясь. Она прошла метров пятьдесят, зная, что он за ней не идёт, и радовалась этому, испытывая что-то сродни злобному облегченью. Всё, всё!.. Это всё невозможно, это пора закончить, немедленно!

Вдруг сзади послышался громкий треск и звон битого стекла. Соня вздрогнула, замерев от страха. Она вдруг поняла – если с ним что-то случится, она тут же умрёт. Куртка, так и не надетая в рукава, свалилась на землю. Соня резко обернулась.

Митя стоял возле своей машины с бейсбольной битой в руках. А из окон автомобиля сыпались осколки. Соня застыла на месте. Она видела, как Митя швырнул на асфальт ключи и, не оглядываясь, бросился к ней. Подошёл близко-близко и проговорил, задыхаясь:

– Ни именем, ни деньгами отца я больше пользоваться не буду. Обещаю. Пожалуйста… не уходи.

– Нет… на кой мне нужны… эти жертвы! Это твои близкие, твои родные! Я чужая – им и тебе. Нет, всё! Давай всё закончим! И будет намного проще. Митя, тебе будет проще, правда! И мне! Нам обоим…

– Ни за что, – твёрдо проговорил он.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом он поднял с тротуара куртку и почти насильно напялил её на Соню – сам запихнул в рукава её руки, застегнул молнию.

И они отправились домой. Просто шли рядом и ни о чём не говорили – минут сорок, через центр, мимо монастыря, в котором были вчера. На одной из остановок возле них притормозила запоздавшая маршрутка. Не сговариваясь, они влезли в неё и доехали до нужной улицы. Вошли в квартиру. И тут обоих как прорвало.

Они рассказывали друг другу всё – взахлёб. Соня – про маму, Вову, сестру… Про то, как Мара отдавала последнюю копейку детям, а заодно и Вове с Жанной. Про то, как бунтовала Анька – против нищеты, против того, что они обе – и Мара, и Соня – чувствовали себя комфортно без всяких благ и дорогих шмоток. А Митя – про интернат, про свою жизнь с матерью, а потом и с отцом, как и чем они занимались, и как он во всём этом жил. Про то, что никогда не вникал в дела Калюжного, но и про то, как скучал по отцу все эти годы и был счастлив сблизиться с ним. Про то, как невольно гордился им. Про ревность матери, про собственные отношения с мачехой. Про друзей-подхалимов, про ощущение денег в кармане и новые возможности… И про то, что готов всё это оставить, забыть, выкинуть – ради неё одной, ради Сони.

Они повторялись, рассказывали уже давно рассказанное, и всё никак не могли успокоиться. Потом легли спать – вымотанные, измочаленные, обнявшись, как накануне на даче. Соня даже забыла достать из сумки Бориса, только завела будильник – на девять часов.

Когда он прозвенел, Митя даже не проснулся. Соня аккуратно вылезла из его объятий и пошла на кухню – готовить завтрак. Поставила на плиту сковородку, разбила туда пару яиц. Потом подошла к окну – посмотреть погоду.

Прямо возле подъезда стоял Митин джип – с четвёртого этажа он был виден, как на ладони. Все его окна были целыми.

* * *

– Ни фига себе… – присвистнул Митя.

– Как в фильме ужасов… – прошептала Соня. – Монстр восстал из пепла и преследует нас.

Но Дима уже подхватывал куртку… Через несколько минут он вернулся. На лице у него блуждала виноватая, заискивающая улыбка.

– Ключи в почтовом ящике лежали… Это вчерашние жлобы, точно. Зассали… то есть испугались, что тачка разбита, решили, небось, что я на них подумаю… вот и отогнали в ремонт.

– А как мой адрес нашли? – недоумевала Соня.

– Хрен их знает. А, ну как же: они же в курсе, где Анька живёт. Помнишь, она говорила?

Не трудно было догадаться о его чувствах – он и радовался, что машина к нему вернулась, и боялся Сониной реакции. Вчера он принёс серьёзную жертву, но сегодня…

– Сонь… я обещание сдержу. Отошлю её отцу… только съездим уже в загс на ней, а?

Она безнадёжно махнула рукой. Какой смысл отбирать у него любимую игрушку? Как можно в одночасье изменить его образ жизни, кинуть в нищету из богатства?

– Ты любишь эту машину, Мить. И любишь отца и маму. А я тебя всего лишаю.

– Сонь… честное слово. Заработаю и куплю себе новую! Это пока только, временно… Вот ещё мать надо встретить будет…

Но она продолжала:

– Мить… я не хочу тебя с ними ссорить! Но они сами меня не примут. Это не я поставила тебя перед выбором, Мить, скажи – ведь не я?

– Не ты, конечно!

– Тебе надо с ними поговорить.

– Не сейчас. Сначала – поженимся.

– Это только их разозлит!

– Ты не понимаешь… – он помотал головой.

– Включи телефон!

– Нет, пока нельзя.

Разговор повторялся, но шёл по тому же кругу.

– Тогда они сами тебя найдут. Думаешь, Нина Степановна не даст им мой адрес?

– Мама в Греции, а отец в Раскове. У нас есть пара дней.

– Ты как фанатик… вбил себе в голову. А ты не подумал… что им по барабану – женаты мы или нет?

Митя замер – видимо, эта мысль ему в голову не приходила.

– Они будут поставлены перед фактом… – пытаясь изобразить уверенность, в очередной раз повторил он.

– И что для них этот факт? – вздохнула Соня.

– Ты будешь в другом статусе! Они поймут, насколько всё серьёзно. Им придётся с тобой считаться!

Соня в это не верила. Однако переубедить сейчас Митю было всё равно, что остановить несущийся на всех парах поезд. Они приехали в загс. Встали в небольшую очередь, получили бланки и уселись их заполнять. Написав год своего рождения, Соня невольно приостановилась – то-то сейчас будут любопытные взгляды. Митя заглянул ей через плечо.

– У тебя день рождения в конце сентября? Прошёл уже, значит… Может, отметим?

Соня бросила взгляд в его анкету:

– Отметим твой – в конце марта. Вот будет радость – станешь моложе всего лишь на семь лет, – усмехнулась она.

Сотрудница, проверявшая заявления, и правда, задержалась на их анкетах дольше обычного. Некоторое время она колебалась – вероятно, гадала, однофамилец Дима тому самому Калюжному или родственник. Внезапно она встала, попросила подождать и ушла. А через несколько минут вернулась с другой сотрудницей – видимо, старшей по должности. На Соню та даже не глянула.

– Дмитрий Антонович, – извиняющимся голосом проговорила женщина. – Тут такие обстоятельства… Понимаете… Мы не можем принять ваше заявление.

Глаза у неё были испуганными.

– То есть как – не можете? – недоумевающе спросил Митя.

– Ну… не можем… попробуйте в другом загсе… хотя, я думаю, вряд ли… В общем, вы должны нас понять…

– Да что за херня? – не выдержал он. – Вы обязаны… как вы смеете? Вы что-то имеете против меня?

– Ничего, абсолютно ничего, что вы! – заторопилась та. – Просто… У нас указание – сверху… Я не могу потерять работу. Простите.

Соня обалдела. Митя тоже несколько секунд находился в ступоре. Потом сплюнул себе под ноги, схватил её за руку и потащил прочь.

– Ничего… ещё есть загс в микрорайоне… – забормотал он, заводя машину.

– Сильно… – произнесла Соня. – Ну что же… Твой отец всё предусмотрел.

Митя как будто не слышал. Он гнал машину незнамо куда; наконец, затормозил в одном из дворов. Обнял руками руль и уронил на него голову. Потом резко поднял её и стукнул кулаком по приборной панели.

– Ну, нет… папа, любимый. Так ты меня не проймёшь!

– Он, наверно, надеется, что само рассосётся, – весело предположила Соня. – Подёргаешься, подёргаешься, и…

Митя посмотрел на неё непонятным взглядом. А потом снова завёл мотор.

– Куда едем? В московский загс? – поинтересовалась Соня спокойно. – Расковские тоже, небось, под контролем.

Он молчал, только остервенело гудел автомобилям, не спешащим уступать дорогу. Наконец, остановился – они приехали к Лавре.

– Здесь мы уже были… – сказала Соня.

– Ничего. Пусть теперь поп твой ответит!

Он буквально насильно вытянул её из машины и потащил в собор.

* * *

Служба только что окончилась, и народ ещё не покинул храм, многие подходили к священнику с приветствиями и просьбами о благословлении. Митя решительно отодвинул в сторону двух благочестивых старушек, возмущённо зашипевших ему вслед.

– А, старые знакомые! – по-свойски поприветствовал их батюшка. – Ну что, определились с датой?

Но тут же удивлённо поднял брови, увидев, в каком состоянии Дима.

– У вас что-то случилось?

– Вот именно! – вызывающе сказал тот.

Священник посерьёзнел и жестом пригласил их на скамеечку, стоящую возле чана со святой водой, в глубине собора.

– Значит, вам печать нужна в паспорте, да? – выпалил Митя. – Значит, в грехе жить нельзя, да? Тогда какой же выход вы предлагаете?

– Если честно, я ничего не понял, – нахмурился батюшка.

– Родственники против нашей свадьбы, – впервые открыла рот Соня. – Поэтому её не будет.

– А почему? Почему против?

– Я им не нравлюсь, – попробовала улыбнуться Соня, но улыбка вышла кривой.

– Почему же?

– Да вы с ума сошли! – мгновенно вскипел Митя.

– Просто пытаюсь понять, в чем конфликт.

– Да ни в чём! Ни в чём! Они её даже не видели – ни разу! И видеть не желают! Решили за меня мою жизнь!

– Я не из их круга, – объяснила Соня. – Я старше. У них другие планы на будущее сына. Всё, как в старые времена.

– Только вот церковь – не как в старые! – продолжал возмущаться Митя. – Раньше бы нас повенчали!

– Знаете… Эмоции – эмоциями, обиды – обидами. Но любовь – она всё преодолеет, – серьёзно произнёс батюшка. – Если ваше решение твёрдое, почему нельзя просто тихо расписаться – без родственников и церемоний? И сразу же к нам, сюда – только дату скажите.

– Какие уж там церемонии! Ни один загс нас не расписывает! Заявление не берут! Ну, и на что вы нас обрекаете?

– Что за чепуха? Разве такое бывает? – священник нахмурился, начиная подозревать что-то совсем нехорошее. – А может, у вас…

Но Дима его перебил.

– Вы знаете такую фамилию – Калюжный? – со злой усмешкой произнёс он.

Глаза у батюшки стали круглыми, потом он внимательно сощурился.

– Положим, знаю. И что?

– Это мой отец, – выдохнул Митя.

Несколько долгих секунд священник молчал. А потом начал говорить, медленно подбирая слова:

– Мой долг – поверить вам и обвенчать. Но… Поймите – это центральный храм города. Здесь постоянно люди. О таком венчании моментально узнают. Ради вас самих – я опасаюсь провокаций, понимаете?

– Ну, и что же нам делать? Идти в другой храм – всё объяснять? Тогда уж точно всему городу станет известно!

– Я не должен бы так говорить, но… Да, вы правы, такое возможно, – покачал головой батюшка. – Священники тоже люди и…

Он остановился, а потом прибавил бодрее:

– Но мы найдём выход. Под Малой Сторожевкой служит мой давний наставник, я попробую с ним поговорить, прямо сейчас. Подождите здесь… уж не знаю, сколько. Мобильного у него нет – принципиально не заводит. А по межгороду надо дозваниваться.

Батюшка ушёл, однако вернулся уже минут через семь.

– Видимо, Господь за вас. Дозвонился с первого раза – большая редкость. Я ему объяснил ситуацию. Вот – отдайте ему записку. Его отец Арсений зовут.

Священник начеркал на небольшом листке несколько слов, свернул его и передал Диме.

– Но вы должны ещё раз хорошенько… – батюшка собирался, кажется, сказать что-то нравоучительное, но вместо этого только махнул рукой. – В общем, надеюсь, вы знаете, что делаете…

– Угу, – нетерпеливо кивнул Митя. – Мы прямо сейчас поедем. Сегодня. Нас повенчают сегодня?

– Ну, не знаю… – растерялся священник. – Вообще-то таинство осуществляется в определённые…

– Я вас очень прошу! Потом нам не дадут, помешают…

– Тут я ему не хозяин – упрашивайте сами. Езжайте сейчас – хотя бы договоритесь. Дорогу знаете?

– Конечно, – сказала Соня.

Митя глянул на неё с удивлением.

– Спасибо… – искренне поблагодарила она, прощаясь.

– Храни вас Господь… – задумчиво проговорил батюшка им вслед.

– Ну вот, и здесь блат, – усмехнулся Митя, пряча записку.

Но на душе у Сони серьёзно полегчало, она словно заручилась поддержкой – самой надежной на свете. В машине Митя достал карту.

– Что за Малая Сторожевка?

– А ты не знаешь? – удивилась Соня.

– Откуда же?

– Это же рядом с дачей – посёлок наш так называется. Не обратил внимание?

– Нет… Там другой указатель был.

– Это город, он дальше. А посёлок – Малая Сторожевка. Хорошее совпадение, правда?

– Угу…

– За Анькой заедем?

– Это по дороге?

– Нет, церковь раньше.

– Тогда не будем. Не хочу терять ни минуты.

* * *

В храме их встретил усталый, погружённый в себя батюшка с седой бородой. Соня боялась, что он тут же их выставит – таким суровым был его вид, когда Митя отдал ему записку и изъявил желание венчаться немедленно.

Не отвечая ни «да», ни «нет» священник, прихрамывая, куда-то ушёл, потом вернулся, положил на стоечку необходимые для исповеди атрибуты и взглядом пригласил Митю к себе. Тот на секунду растерялся, а потом решительно подошёл. У них с отцом Арсением завязалась беседа – несколько раз Митя повышал голос, чувствовалось, что он взвинчен, но батюшка никак не реагировал. Он продолжал задавать вопросы, и Митя начал послушно ему отвечать. Вид у него стал серьёзным, местами он морщился и выдавливал из себя слова. Он исповедовался впервые в жизни. Теперь они говорили очень тихо, и Соня отвернулась, чтобы его не смущать. Она могла только предположить, хотя и с большой достоверностью, что перечисляет сейчас её жених.

Сама же она выложила всё отцу Арсению за одну минуту, потому что в душе давно была к этому готова. Укорять и читать проповедь тот не стал. Не задал и вопросов, словно сразу уяснил себе что-то на её счёт. Соне даже показалось, что в глазах его мелькнуло сочувствие – к ней он отнёсся, как ни странно, значительно снисходительней, хотя Соня была уверена – со знающего закон спросится больше. Но батюшка очень тепло погладил её по голове – впервые за все её исповеди. А потом просто отпустил ей грехи – и всё.

Словно камень упал у неё с души. Только теперь их с Димой намерение стало казаться ей честным и разумным. Если они станут единым целым, то всё перенесут – вместе. Митя тоже притих и весь светился – на него неожиданно сильно подействовало происходящее.

После недолгой подготовки батюшка приступил к венчанию. В пустом храме царил полумрак. Свидетелей взять было негде, и двое мальчишек – служек из хора держали над ними короны. В руках у Сони и Мити были огромные восковые свечи. Колец, разумеется, не оказалось – никто о них не подумал, но в церковной лавке нашлись серебряные с надписью «Спаси и сохрани». Батюшка сказал, что потом можно будет купить и освятить настоящие обручальные, но Соня знала, что всегда будет носить то, которое у неё сейчас.

Оба вначале нервничали, словно кто-то мог ворваться и помешать. Но потом успокоились, почти физически ощутив торжественность и мистическую глубину момента. Соня знала – это самое важное событие в её жизни, и не могла поверить, что всё происходит на самом деле. Нет, ни один человек не посмел бы сейчас нарушить высшую о них волю. Они забыли о времени, о том, что снаружи, за стенами деревянной церкви, о поджидающих там проблемах и неурядицах.

Когда священник произнёс главные слова «Венчаю рабу Божью Софью рабу Божьему Дмитрию…», и оба перед лицом Господа поклялись быть вместе «в болезни и здравии, в горе и радости, в богатстве и бедности», Соня почувствовала истинный страх перед значимостью этих слов. Они с Митей переглянулись, и она увидела в его глазах такую решимость, точно он бросался на амбразуру.

Через час батюшка закончил. Он поздравил новобрачных, подарил им венчальные свечи, иконы Спасителя и Божьей Матери. Всё ещё не осознавая до конца произошедшего, они вышли, как пьяные, на маленький церковный дворик, а оттуда – на сельскую улицу. Машину они припарковали довольно далеко – к церкви, стоящей на небольшой возвышенности, вела только узенькая тропинка. Закрапал мелкий холодный дождик, и Дима, сняв куртку, набросил её Соне на голову. Они добежали до автомобиля, сели и только тогда впервые посмотрели друг на друга.

– Митенька… Ты – мой муж… – Соня прижала ладони к его щекам и вглядывалась в него, словно впервые увидев. – Ты – мой муж! По закону, перед Богом… Господи, как я счастлива… Это сказка какая-то… не могу вместить… навсегда, Мить, навсегда, на всю жизнь! Ты хоть понимаешь?

– На всю жизнь! – вторил он, покрывая поцелуями её мокрое лицо. – Сонечка… родная моя… Сбылось, теперь не страшно, теперь всё закончилось! Это самое главное, что со мной было – я только сейчас понял! Мы теперь всегда, всегда будем вместе!

– Пока смерть не разлучит нас… – эхом повторила Соня слова священника.

– Глупости! Она нас не разлучит. Мы и тогда не расстанемся – подождём ТАМ друг друга, да?

– Да… – выдохнула она.

– Ау меня… ни подарка для тебя… ни цветов. Но потом… потом я всё нагоню, ладно, Сонечка?

– Дурачок… Ничего не надо! Всё это такая чушь.

Через десять минут они уже подъезжали к участку. Из трубы шёл слабый дымок. Они буквально ворвались в дом, натоптав на террасе. Никто не нужен был им для счастья, но при этом хотелось поделиться своей радостью со всем миром, и особенно с кем-то близким.

– Анечка! – Соня бросилась к сестре.

Та сидела за кухонным столом в вязаном свитере и разгадывала кроссворд. Рядом на полуразвалившемся диванчике примостился Костик.

– Ну – как? Отдали? – спросили они хором.

– Что – отдали? – даже не сразу поняла Соня, потом сообразила и торопливо закивала:

– Да, да, отдали, конечно, отдали. Всё хорошо… Аня, мы поженились! Только что. Мы обвенчались.

Анька с Костиком потрясённо уставились на них.

– Да ладно? – заморгал Костик. – Не, правда что ли?

Анька слов не нашла, её глаза выражали смесь восторга и ужаса. Она вдруг закрыла лицо руками и метнулась в Марину комнату. Соня рванула следом. Сестра лежала ничком на диване, но, услышав шаги, тотчас вскочила. Соня опасалась новой истерики, но Анька кинулась ей на шею.

– Сонька… я так рада! Нет, честно… Просто… Поверить не могу, что… что так – бывает…

Они в обнимку вернулись на кухню. Анька засуетилась, заглаживая свою реакцию.

– Надо приготовить праздничный обед! – заявила она. – Я – в магазин.

– Может, в городе лучше отметим, а? – с надеждой спросил Костик. – Мне эта печка уже – вот здесь.

Он красноречиво показал на горло.

– И мне на работу завтра, – вспомнила Соня.

– Как, разве завтра уже четверг? – испугался Митя. – Вот тебе и три дня!

– Сонь… – подумав, заявила Анька. – Отвезите нас на электричку. Правда, дача уже достала.

Она искоса глянула на Диму и добавила, старательно изображая воодушевление:

– Да и вам тоже… одним надо побыть. Первая брачная ночь всё-таки…

Соня попробовала возразить, но без особого энтузиазма. Анька с Костей довольно быстро собрались, и Митя с Соней подбросили их на станцию. Уже на обратном пути Митя начал проявлять признаки нетерпения. Вернувшись, сразу же запер калитку и входную дверь – чтобы уже не выходить.

Вид у него был изголодавшийся, и его зверский аппетит не заставил себя ждать. Обед – или, скорее, ужин, был ему ни к чему. До второго этажа они не дошли. Всё началось на диванчике в кухне, потом продолжилось в маминой комнате. Казалось, такого между ними ещё не происходило – они стали мужем и женой до конца, по-настоящему. Печка давно остыла, но им было так жарко, словно они находились в парилке. Пот стекал с Митиного лица – Соня чувствовала его губами. Потом – всё перевернулось, потолок стал полом, звёзды спустились с неба, последний стон – и оба затихли, всё так же вцепившись друг в друга, не размыкая объятий.

Следующие полчаса они провели, одевая друг друга в нежность прикосновений, смотрели друг другу в глаза, говорили при этом что-то невнятное. Всё тело у Сони горело от его поцелуев, казалось, на нём не осталось ни единого места, которое не обласкали бы его губы.

Потом – новый страстный порыв… особое касание губ, новое сплетение рук, ног, и всё началось сначала.

Привычное ощущение вины исчезло. Всё было правильно, всё – законно.

Такого счастья Соня не испытывала ещё никогда в своей жизни. На такое она никогда в своей жизни и не рассчитывала.

 

Борис вредничает

Собравшись с силами, она позвонила Нине Степановне. Говорить с ней не очень хотелось, но пришлось изображать любезность.

– Понимаете… У меня тут обстоятельства… Можно я возьму ещё один день? Я всё отработаю!

Если бы заведующая отказала, пришлось бы срочно возвращаться в город. Но мудрая женщина рассудила иначе.

– Сонечка, решай все свои дела и не нервничай. Отдыхай до конца недели, жду тебя в понедельник. К тому же, завтра выходит Надежда Петровна. Пусть теперь она поработает, верно?

Соне пришлось поблагодарить её как можно искренней.

А потом Митя включил свой телефон. Соня сама настояла на этом – она боялась, что его станут искать, да и просто – представляла себя на месте его родителей, которые в панике обзванивают все больницы.

Сразу начали приходить смс о неотвеченных вызовах.

– Позвони им сам, – попросила Соня. – Это же ещё хуже – они будут думать, что я тебе запрещаю.

Митя кивнул. Он был настолько расслаблен и полон счастья, что, казалось, ему не терпится поделиться новостью – причём именно с отцом. А может, Митя хотел доказать, что сумел его обойти и всё сделать по-своему.

– Да, это я. Да, отключал. Потому что не хотел говорить… – произнёс он в трубку. – Пап, подожди. Послушай меня. Мы с Соней поженились.

Трубка что-то проорала в ответ – так громко, что Соня даже услышала обрывок фразы: «Какая же сука посмела…» Голос у Калюжного оказался примерно таким, каким Соня и представляла – жёстким, властным, хамски-высокомерным. Стараясь оставаться спокойным, Митя ответил:

– Да нет, пап, твой план удался. Ни одна сука, как ты говоришь, нас не расписала. Мы повенчались. Да, для нас это важнее. Ничего смешного… Между прочим, теперь ничего не изменишь, это тебе не загс, так что лучше вам всё-таки… Что? Какие ещё сектанты? Что за бред? Какие неприятности… никуда я не вляпался. Да это вообще не мои дела… этот друг её сестры… При чём тут она – куда втягивает?

Он несколько раз опускал руку, порываясь швырнуть трубку, но снова поднимал, пытаясь вставить хоть слово. Видимо, приличные выражения у Калюжного кончились, и посыпался мат, потому что Митя вдруг ответил ему такой фразой, которую Соня в жизни не повторила бы – отборным, крайне вызывающим ругательством. И сразу же нажал отбой, чуть не раздавив телефон.

Лицо у него было перекошено, глаза метали молнии. Он сжал кулаки так, что побелели костяшки. Соня робко положила руку ему на плечо.

– Успокойся, Митенька… Что он сказал? Ничего не скрывай! Венчание его, конечно, не впечатлило?

У Мити и не было сил что-то скрывать.

– Нет. Говорит, ему плевать на эти сектантские штучки… что он не позволит мне стать религиозным маньяком.

– Какие штучки? – изумилась Соня.

– Сектанские… Сонь! Эта Нина Степановна, похоже, сказала, что ты верующая… ну и… Ему всё одно… Да и Костика вашего приплёл – сразу же доложили, что разборка была. Всё на тебя повесил. Сонь, я больше не буду с ним разговаривать. Это бессмысленно.

– Но тогда мы окажемся в тупике… Они никогда меня не примут.

– И не надо! Почему я должен доказывать им…

Он несколько раз прошёлся по комнате, едва сдерживая бешенство. Посмотрел на Соню и тотчас же пожалел о своём срыве. Бросился к ней, сел на пол, обнял её колени:

– Сонечка… я не дам тебя унижать. Всё, хватит. Будем жить сами по себе.

– А… мама? Ты же с ней не поссорился, когда она звонила вчера?

– Поссорился… Она начала про тебя гадости говорить, я ей запретил, ну и…

– А про что – гадости? Про возраст, да?

– Ну… просто, что ты мне не пара, – Митя отвернулся.

– Не надо меня беречь, Митенька. Скажи…

– Да зачем тебе это гнусность, Сонь? Ей всё кажется, что кто-то посягает на мои деньги… что все корыстные, пройдошные, меркантильные. Ну и про возраст… тоже… Да не хочу я повторять… Как так можно – не зная даже, не видя человека…

– Но ты ведь поедешь её встречать?

– Да… дам ей ещё один шанс, ещё раз всё объясню. Не захочет – не надо!

– Она – самый близкий тебе человек. Как же ты выдержишь?

– Выдержу… Только… Сонь, давай больше не будем о них… хотя бы эти два дня, пожалуйста!

– А когда прилетает мама?

– В пятницу днём. Пересядет в Раскове на поезд и ночью уже будет в городе.

А отец?

Завтра вечером.

* * *

Эти два дня по-настоящему принадлежали им. Не нужно было ни подарков, ни платьев с вуалью, ни роз на снегу. Достаточно было просто быть рядом – каждую секунду, дышать одним воздухом, смотреть друг на друга, чувствовать друг друга. Пельмени из сельского магазинчика, «Юбилейное» печенье к чаю, не слишком свежий хлеб и дешёвый сыр составляли их пропитание в эти дни. Скудности этих трапез никто не замечал – Митя сметал всё с одинаковым аппетитом, восстанавливая силы. Соня вообще не могла есть.

В пятницу позвонила Анька и сообщила тревожные новости. Накануне ночью приезжали несколько машин, и какой-то мужчина звонил в дверь. Анька с Костей затаились и не открыли. Автомобили уехали. Утром они с Костиком взяли шмотки и вернулись к нему. У подъезда сестра заметила неприятного мужика – тот проводил их взглядом, но не подошёл.

Соня с Митей впервые опустились с небес на землю. Митя выглядел подавленным – он не ожидал, что отец найдёт их так быстро. Приезжал ли Калюжный, чтобы устроить скандал и силком увезти сына, или для начала решил посмотреть, с кем и в каких условиях он теперь проживает? И для чего оставил шпиона?

– Триллер какой-то… – пробормотала Соня.

Она смотрела на побелевшее от тревоги лицо мужа. Ни звонков, ни сообщений от отца Мите в эти дни не поступало, и он не знал, что и думать.

Они решили, что ехать в город Соне пока не стоит. Дима съездит один, встретит мать и вернётся на дачу.

Расставались они снова, как будто навечно, только сейчас у их страхов появилась реальная подоплёка. Как они прощались, лучше не вспоминать. Соня понятия не имела, как поведёт себя Митина мама, какие указания дал его отец. Возможно, Митю насильно запрут дома или предпримут ещё что-нибудь. На нём тоже лица не было. Когда его джип скрылся за поворотом, Соня уселась, как уже давно не сидела, в обнимку с Борисом, крепко прижала его к груди и застыла.

Потихоньку она успокоилась – Митя отзванивался каждые десять минут, сообщая, где он. Правда, предупредил, что пока в машине будет находиться мать, звонить, скорее всего, не станет. Поезд приходил в двадцать три сорок пять, Митя сообщил, что ждёт на вокзале, а потом звонки прекратились.

Соня начала разговаривать с Борисом, она знала, он тоже соскучился по их беседам; но лис был обижен и отвечал односложно.

– Я уже не одна, Борис… – говорила Соня. – Я – это уже не я, как раньше… Понимаешь? Вот раньше кто-то другой казался мне лишним, никто не был нужен. Я была целая, а они – лишнее. А теперь… теперь я без него неполная. Я только с ним целиком себя ощущаю… А нет его – и словно кусок по живому отрезали. Я люблю его… что с нами будет, Борис?

– Откуда же я знаю? – пожал плечами тот. – Вы заварили, вы и расхлёбывайте. Меня ты не спросила.

– Ты же всё знаешь… наперёд. Эти многие беды… помнишь – ты говорил, тогда? Они кончатся? Скоро?

– Они ещё и не начинались, дорогая моя! – ехидно покачал головой он.

– Да ты просто вредничаешь! – разозлилась Соня. – Всё говоришь назло! Ты… просто ревнуешь!

– Ну, нет… – Борис уставился на неё своими чёрными пуговицами. – Чего ревновать? Я буду всегда, а он…

Соня в испуге откинула лиса в сторону. Потом опомнилась, подхватила, принялась целовать, умоляя простить и сказать, что он имел в виду совершенно другое. Но Борис рассердился и замкнулся в себе. Соня усадила его на столик и разревелась. Она посмотрела на часы – её паника возрастала. Сколько надо, чтобы отвезти мать домой? Приехал ли на вокзал отец? Ну, встреча – минут пятнадцать, пусть даже полчаса, ехать до дома – ещё столько же. Возможно, разговор затянулся… зашли выпить чаю. Или ругаются? А что, если мать сейчас «раскроет ему глаза», и Митя поверит в Сонину корыстность? Вдруг он больше не придёт, не позвонит – никогда?

Через пару часов она уже просто лезла на стенку от страха.

Звонок раздался в половину третьего ночи.

– Сонечка… я еду к тебе.

– Хорошо… ничего не рассказывай… просто будь осторожен, не гони только, ладно? Я подожду…

Дороги, очевидно, были пустыми, потому что уже в двадцать минут четвёртого раздался скрип тормозов. Соня, не одеваясь, вылетела на крыльцо, увидела горящие в темноте фары, но не разглядела привычных очертаний джипа – у забора стоял небольшой светлый автомобиль. Из него вылез Митя.

– Что это за машина? – прошептала она, отдышавшись после первых объятий.

– Я взял напрокат, пригнали за десять минут. Джип поставил в гараж, потому и так долго… И ещё… столкнулся на стоянке с отцом. Я ему всё сказал. Сказал, чтобы оставили нас в покое. Что, если захочет нормально поговорить, пусть звонит. Что он даже тебя не знает, а несёт эту чушь – словно попка, за матерью!

– А он?

Даже в темноте террасы она увидела, как скривилось его лицо – от презренья и гнева.

– Сонь… ты была права – во всём. Он… он какой-то… плоский… его словно нет… понимаешь? Он сказал… что лишит меня карманных денег! Заблокировал мою карточку, пока я тебя не брошу. Я… я даже засмеялся… сказал ему, что он дурак…

– А он…

– Орал вслед… что мог бы удержать меня силой, проследить за мной, но я сам прибегу, когда бабки закончатся. Что отправит меня в армию…

– В армию? – испугалась Соня. – А вдруг, он, и правда… что у тебя с армией?

– Этого мать не допустит, – качнул головой Митя. – Что угодно, только не это, здесь у неё пунктик. Мне всё равно, я бы пошёл, только тебя с ними оставлять страшно.

– А… мама – что? Всё… плохо?

– Да, Сонь… плохо. Она ничему не верит. Говорит, что меня одурманили. Что ей всё рассказали про тебя и твою семью… в общем, бред какой-то. Кандидат наук, блин! Я ей и так, и эдак – видеть тебя не хочет, ничего слышать тоже. Словно с цепи сорвалась.

– Её можно понять… наверное… – проговорила Соня, хотя её всю трясло, как от озноба. – Ну, и как вы расстались?

– Отвратительно. Она изобразила сердечный приступ, я дал ей лекарство, она у меня его из рук выбила. Я вызвал скорую и ушёл.

– Как – ушёл? А вдруг – вдруг ей стало хуже?

– Сонь, я её приступы знаю! Стоит мне что-то сказать не по ней или сделать – тут же приступ! Не ушёл бы сразу – вообще бы не отпустила. А потом, я отца предупредил, он ей позвонит.

– И что теперь?

– Ничего. В понедельник пойду на работу.

– А если они и там тебе кислород перекроют?

– Не знаю… Отец мою работу всерьёз не принимает, зарплату за деньги-то не считает. Наверняка уверен, что я и так спекусь, без его карточки.

– А… ты?

– Сонь… – он посмотрел на неё осуждающе. – Ты что говоришь? Я для чего рассказываю? Просто… чтобы ты знала, зачем врать? Но ты что – думаешь, я способен нарушить свою клятву, предать?

– Нет… нет, конечно… прости! Просто мне очень плохо…

Он обхватил её и сразу почувствовал, как она дрожит.

– Господи, маленькая… ну ты что? Успокойся, успокойся… тебя это всё не коснётся… я не допущу… Пусть себе думают, что хотят…

Митя покрывал её поцелуями, согревал в объятьях, и дрожь её постепенно унялась. Когда они оторвались друг от друга, за окном уже занимался рассвет.

– Скажи… – спросила Соня. – А они… твои родители – всегда на твоих девушек так реагировали?

– Каких ещё девушек… – недовольно пробурчал он.

– Мить, не придуривайся.

– Сонь, ну ты сравнила, правда!

– Но всё-таки…

– Да по барабану всем было. Никто даже не интересовался, делай, что хочешь… Разве что только Наташка спрашивала… из любопытства. Это только с тобой все с ума посходили.

Она молчала, не зная, лестно это для неё или нет.

– По-моему… они тебя боятся, – неожиданно добавил Митя. – Мать – точно боится. Она словно защищается, поэтому и знакомиться не желает. Я вижу, что не понимает… ничего не понимает. Но знает, что всё серьёзно. Такую истерику устроила – давно её такой не видал.

– Она думает, ты в беде… – тихо произнесла Соня. – И спасает тебя. Мить, я её ненавижу… И мне её жалко.

– А мне – нет, – жёстко произнёс он. – Зря она так со мной. Никогда не прощу.

* * *

Отец прекратил с Митей всяческое общение, видимо, дожидаясь, когда тот примчится за деньгами и машиной. Но мама названивала регулярно. Митя отвечал ей только по настоянию Сони, говорил коротко, спрашивал, как здоровье. А потом всё начиналось сначала. Он в который раз объяснял, что возвращаться не собирается, повторял, что женат. На том конце трубки начиналась истерика, и он отрубался – и так до следующего раза.

В воскресенье им пришлось вернуться в город. У подъезда никого не было – возможно, соглядатай потерял надежду встретить их здесь, или отец передумал их караулить. Соня с удивлением оглядывала собственную квартиру – словно попала сюда впервые. Всё казалось ей чужим, малознакомым, так она уже привыкла к их семейной жизни на даче. Но предстояло как-то налаживать быт. Они вместе сходили в магазин, закупили продуктов. Поздоровались с бабушками на скамейке – Соне стало плевать на их перешёптывание.

На кухне её ожидал сюрприз. Герань – та самая мамина герань – ожила, пробилась новыми свежими листочками… видать, ей понравился аспирин. Соне это показалось хорошим знаком – хотелось думать, что это весточка от Мары, что мать поддерживает и понимает свою непутёвую дочь.

Самым тяжёлым оказалось выйти с утра на работу. Соня уже пожалела, что попросту не взяла больничный. Лучше было два раза наведаться в поликлинику, чем отработать теперь шесть смен для разных воспитателей, да ещё две для Надьки. Первую из них та пожелала забрать уже в понедельник.

Они с Митей продолжали перезваниваться, но не так часто, как успели привыкнуть – и у него, и у неё нашлись дела. Оказывается, он отсутствовал на работе почти две недели, и у него начался аврал. Да и Надька из принципа оставила в группе неразобранные игрушки, неперестеленные кровати и ненаписанный план.

Зато какой искренней была радость детей! Соня чувствовала себя виноватой, что бросила их так надолго. Она даже позволила им по очереди повисеть у себя на шее. Группа оказалась почти полной – двадцать человек, а это всегда напрягало. Отсутствовал только Вадик – неужели всё-таки приболел после их «зимней» прогулки?

В обед заявилась Танечка – якобы узнать, где пропадала подруга. Соня встретила её приветливо, но настороженно – она не знала, как далеко пошла говорливость Нины Степановны. Односложно ответила, что болела. Танечка поинтересовалась её самочувствием, прошлась по группе, пожаловалась на Людмилу Алексеевну и методиста с её заморочками. Соня уже надеялась избежать неприятного разговора, но тут девушка вдруг спросила:

– А… тот парень… Калюжный… ну… в общем, тут всякого наговорили, пока тебя не было… мол, ты всё-таки с ним… ну… связалась?

Соня вздохнула.

– Я с ним не связалась, Тань… Я… вышла за него замуж.

В конце концов, это уже свершившийся факт, пусть лучше знают правду, чем строят домыслы. Да и врать Танечке как-то стыдно.

Но, увидев её глаза, Соня тотчас же пожалела о своей откровенности. Однако девочка быстро взяла себя в руки.

– Хочешь сказать, вы с ним живёте? – деловито спросила она.

– Нет, он сделал мне предложение… короче, мы поженились.

Молчание непонимания.

– То есть как?

– Вот так…

Соне ужасно хотелось закончить этот разговор.

– А ты… вроде как собиралась его отшить, – делано усмехнулась Танечка. – Вроде как он тебе не нужен, а сама…

Соне даже показалось, что в глазах у девушки блеснули слёзы.

– Тань… я не хочу об этом. Я знаю, как это выглядит, поэтому…

– Да мне-то что? – не слишком вежливо отбрила та, отвернувшись. – Я только не пойму – а чего это он вдруг… женился? Да ещё так быстро… Как это у тебя получилось?

Соня подумала, как быстро пропадают искренность и наивность, когда душу заполняет ревность. Недоумение было смешано с подозрением, и Соня усмехнулась про себя – версия колдовства снова выходила на первый план.

– Он сам настоял, – коротко ответила она.

Танечка, наконец, опомнилась.

– А… ну… поздравляю тогда… Желаю счастья.

Поздравления вышли фальшивыми. Возможно, ей хотелось узнать что-то ещё, но Соня взялась за календарь погоды, ясно давая понять, что продолжения не будет. Девушка поджала губы и направилась к выходу, но, прежде чем уйти, остановилась у самых дверей:

– А зачем же тебе теперь работать у нас? – натянув улыбку, спросила она.

* * *

В тихий час в группу поднялась сама Нина Степановна. Ничего хорошего от этого посещения Соня не ожидала. Так оно и вышло.

На словах всецело сочувствуя Соне, начальница рассказала, как реагирует новоявленная свекровь на поведение сына. Конечно же, по версии Нины Степановны выходило так, будто Димина мать сама узнала про Соню и стала названивать своей старой знакомой.

Заведующая, оказывается, сразу же объяснила Калюжной, что Соня – порядочная, верующая девушка, но это не помогло. Говоря о Соне, Валентина Юрьевна просто исходила ненавистью. Особенно её бесило то, что Соня заставила мальчика обвенчаться.

Остальное и вовсе было бредом. Соня пытается через Калюжных добыть денег для своей секты. Диму она заполучила хитростью, подмешав что-то в питьё, когда он гостил у Аньки на даче, иначе он никогда бы не глянул на женщину старше себя – ведь он был влюблён в совсем другую, прелестную девочку. Каким-то образом (интересно, каким? – подумала Соня) Валентина Юрьевна узнала их семейную историю. Тот факт, что Соня подкидыш с неизвестной наследственностью, спокойно сочетался с другим её недостатком – с тем, что она дочь ненормальной. И, разумеется, это Мара научила её, как заполучить молодого мужчину.

Соня уже очень устала от всего этого. От образа интеллигентной мамы-преподавательницы давно ничего не осталось. Начинало казаться, что Митина мать или одержима, или глупа. Но Соня всё ещё пыталась её понять. Во что не поверишь, когда пропадает любимый сын, и ты не знаешь, что с ним произошло, почему он вдруг променял беззаботную жизнь на странную, чуждую его кругу женщину? Услышь Соня эту историю о ком-то другом, как бы она на неё взглянула? Одно точно: темперамент у Мити от матери, и живут они только своими чувствами, отдаются им целиком: уж любят – так любят, ненавидят – так всей душой.

– Нина Степановна, пожалуйста, не надо, – в конце концов, взмолилась Соня. – Я всё это знаю.

– Детка! Я же тебе вместо матери… Я тебя предупредить хочу. Говорила же, говорила – это та ещё семейка!

– Ну и что теперь… Ничего не изменишь.

– А вы что, и правда – венчались?

– Да.

– Но не расписывались? – уточнила заведующая.

– Нет.

– Ну, так чего же они боятся? – рассудительно заметила Нина Степановна. – Пока вы не поженились, никаких прав на их деньги ты не имеешь.

– Боже мой, при чём тут…

– Подожди, я тебе главного ещё не сказала. Имей в виду, Антон – дикий антисемит, у него это просто пунктик. Пойми меня правильно, ты же знаешь, я сама замечательно отношусь к…

– А мать? – перебила Соня.

– Ну, уж не ей бы про это… у неё у самой… корни. Только она скрывает.

* * *

Мара часто сталкивалась с проявлениями антисемитизма – ей, с её яркой внешностью и характером, было бы трудно их избежать. Но «принципиальной», идеологической еврейкой мать не была. Свою принадлежность к народу избранному она ощущала скорее как болезнь, которую лучше не афишировать. К концу жизни она вообще превратилась в настоящую конформистку.

Нет, конечно, при ней не стоило ругать евреев, исповедовать идеи, хоть каплю напоминающие фашизм, и нести тому подобную «ересь». Но, перенеся много испытаний, она предавала свою нацпринадлежность иначе. Это была высокая цель – оградить девочек от еврейства и несчастий, с ним связанных. Мара смертельно боялась и плакала, если девочек дразнили жидовками, заставляла называть себя русскими, а Соне велела всегда уточнять, что она ей не родная. При удочерении Соне оставили её славянскую фамилию, Аньку тоже записали русской – благо, папа не подкачал.

И всё же никого Мара не провела – у людей на «таких» глаз намётан.

А столкнулась с этим Соня уже в первом классе. Постановлением партии и правительства самый первый урок в её жизни объявили «уроком мира». Учительница провела его очень душевно, рассказав о положении негров и других угнетённых народов в капиталистических странах и вызвав у детей неподдельную жалость к жертвам геноцида.

Патетическая часть урока закончилась, возмущение несправедливостью буржуев немного улеглось. Педагог сделала перекличку и принялась рассаживать детей по парам – мальчиков с девочками. Соне не повезло. К ней решили подсадить мальчика, жившего по соседству – его мать конфликтовала с Марой с незапамятных времен. Причина конфликта уходила корнями так далеко, что никто её и не помнил…

Позже, став немного постарше, Соня часто размышляла, почему именно эта национальность вызывает у людей такое дикое раздражение? Почему, если плохой с чьей-то точки зрения человек ещё и еврей – национальность бьёт всем в глаза, а если русский – то нет. А если человек хороший – то говорят этак снисходительно: «Хоть он и еврей…» или «Евреи – они ведь тоже, разные бывают. У меня даже есть среди них друзья…» Такое ощущение, что евреи насолили всем и каждому в отдельности – чем, правда, она не знала.

Вот и у этого мальчика дома на кухне наверняка чихвостили Мару, не забывая прибавлять нужные эпитеты. Конечно, мальчик их вспомнил – не мог не вспомнить.

– Не буду сидеть с жидовкой! – заявил он во всеуслышание.

Учительница растерялась и сделала ему робкое замечание: мол, нельзя обзываться. Не решаясь настаивать, она предложила другому ребёнку занять место рядом с Соней. Но тот оказался не дурак и рассудил верно: если кто-то не хочет сидеть с жидовкой, то почему это он должен? Дети один за другим отказывались сидеть с Соней, хотя многие даже не знали, что означает это неприятное слово.

Она ничего не понимала – чем же она так плоха? Вова только-только появился в их с матерью жизни и подобных эпитетов пока не употреблял. Девочка оглядела себя – может, она чем-то испачкалась? Или толкнула кого нечаянно, заходя в класс? Что такое эта «жидовка» – нечто внешнее или черта характера?

Учительница, к сожалению, была слишком молоденькой, чтобы правильно себя повести. Вместо того, чтоб как следует пристыдить юных шовинистов, она только вымолвила растерянно:

– Дети, нельзя так говорить! Правильно говорить – «еврейка»…

Слово «еврейка» она произнесла напряжённо и тихо, с внутренним содроганием, точно прикасаться к нему так же опасно, как протягивать руку в клетку с хищником. Интонации педагога говорили сами за себя, и класс прекрасно её понял.

– Тогда не буду сидеть с еврейкой! – радостно заявил очередной претендент на место рядом.

В конце концов, с Соней согласилась сесть одна девочка – весёлая хохотушка с большими бантами; её ничего не пугало. К счастью, такие натуры бывают – они незлобивы сами и не зациклены на общественном мнении. Наверное, девочка эта не имела высоких моральных принципов и не понимала, какой геройский поступок совершает. Но она шепнула Соне, расположившись рядом за партой: «А мой папа говорит, что такие, как ты – очень умные. Я с тобой буду дружить, не бойся! А ты мне поможешь учиться?» Даже некоторая корыстность этого заявления не могла перевесить то, что испытала тогда к ней Соня.

Самое интересное, это подействовало на остальных – ведь кроме соседа, ни у кого не было повода её невзлюбить. Чужое великодушие оказалось не менее заразительным, чем чужая подлость. Инцидент быстро забылся и за начальную школу почти не вспоминался. Однако Соня пережила ещё много неприятных моментов, связанных со своим еврейством. Отголоски негативных эмоций так или иначе звучали в отношении к ней одноклассников.

С девочкой-хохотушкой Соня так и не сдружилась – та нашла себе других подружек, повеселее. Но в тот день, вернувшись домой, Соня устремилась к Борису (маме, разумеется, такое рассказывать было нельзя, та сразу побежала бы разбираться, да ещё у неё разболелось бы сердце). Слово «жидовка» находилось под запретом – учительница не велела его произносить. Но Соня, как ей казалось, запомнила легальный перевод обзывательства.

– Борис! Что такое «эйка»? – поинтересовалась она, устроившись с лисом в углу за диваном.

А ведь она уже слышала эту «эйку» от взрослых, припомнила Соня, и говорили они при этом, как Сонина учительница – полушёпотом, как о чём-то малоприличном, не для детских ушей.

– А, это такая порода у людей, – ответил Борис, с любопытством поглядывая на Соню своими хитрыми перламутровозелёными глазками.

– А что такое порода?

– Это цвет шерсти или размер хвоста… Наверное.

Похоже, Борис сам понятия не имел, что это такое.

– Мне кажется, что-то ещё, – задумчиво произнесла Соня.

Она не заметила, как в комнату вошла Мара – она слышала весь разговор. Отпираться было бессмысленно.

– В этой говняной школе ты учиться не будешь! – кричала мать. – Завтра переведу в другую!

А в глазах у неё стояли неизбывные боль и страх – многих и многих поколений «эек».

Но Соня резко воспротивилась переводу. Сейчас она даже не могла объяснить, почему. Может, боялась, что в новой школе начнётся нечто подобное, а тут уже вроде бы устаканилось. Но скорее Соне претило трусливое бегство – волна неизвестной дотоле гордыни вскипела у неё в сердце. Соня представила, как все говорят на другой день: «Как хорошо – эйка сбежала!» и заявила матери:

– Нет. Я буду учиться в этой школе!

Упёрлась и со своего не сошла.

Вообще-то в Сонином классе ярого антисемитизма не было. Например, впоследствии к ним пришёл мальчик, ни фамилия, ни внешность которого не оставляли сомнений в его происхождении. Но Эдику еврейство прощалось – не то чтобы совсем не замечалось, но именно прощалось; его «принимали», а неправильным происхождением тыкали только при ссоре. Видимо, Соня вызывала раздражение чем-то иным. Тем, что прекрасно училась? Вряд ли… Первой ученицей она не слыла, предпочитала молчать, если не спрашивали, не вызывалась к доске, не тянула руку – находились отличницы и поактивнее.

Кстати, всё это было довольно странно – почему окружающие так упорно приписывали ей еврейское происхождение – все ведь знали, что Мара ей неродная. Правда, кое-кто придумал оригинальную версию Сониного удочерения. Оказывается, Мара спрятала в детском доме ошибку своей юности (тоже мне – юность, если посчитать!), а после её замучила совесть, и ребёнка она забрала.

А ведь от типичной, как показалось тогда Маре, внешности годам к двенадцати у Сони осталось немного. Подававший надежды нос, на худеньком личике девочки казавшийся великоватым, полностью потерял значительность, вырос прямым и, хотя, если так можно выразиться, казался очень строгим, ни на какие мысли не наводил. Кожа и раньше всегда была белая, волосы – всего лишь тёмно-русые, глаза – тёмно-серые. Разве что только чётко очерченные, чёрные брови вразлёт…

Но вот тетя Ира частенько повторяла Маре, что у них с Соней очень похожий взгляд. Со стороны себя Соня, конечно, не видела. У Аньки глаза куда больше походили на материны – чуть выпуклые, с поволокой и длинными густыми ресницами, но всё-таки… не еврейские. У Мары глаза были другие. Глубокие, влажные, вобравшие в себя все века – бед, изгнаний, побед, опустошений и унижений. И ещё – наверное, в этом есть правда – древнюю, неуёмную гордыню, что они знают и видели то, чего не знает никто, что они – от народа избранного.

По взрослому размышлению Соня решила, что самым ярким доказательством её чужеродности было всё-таки то, что она никогда ни в ком не нуждалась. Не тёрлась возле лидеров класса, не напрашивалась в компанию. Наверно, её и рады были изгнать, только она уходила прежде. Нежелание быть вместе со всеми не прощают ни дети, ни взрослые.

Иногда Соня думала – не часто ли, обвиняя кого-то в высокомерии, люди невольно выдают, что действительно считают их в чём-то лучше себя? Впрочем, такова природа любой зависти.

* * *

Нина Степановна иссякла. Видя, что её реплики в который раз остаются без ответа, спохватилась, сочинила предлог и ушла. Интересно, недоумевала Соня, чего ради она так старается? Страхуется – вдруг Калюжные признают новоявленную невестку?

Нет, так нельзя, одёрнула себя Соня. Нина Степановна всегда хорошо относилась и к ней, и к Маре, много для них сделала. Просто сейчас попала в нелёгкую ситуацию, вот и старается всем угодить. Станешь врагом Калюжным – так и карьера может закончиться. А у Нины Степановны дочка в разводе и двое маленьких внуков.

Но разговор с начальницей оставил серьёзный след. Вечером Митя подъехал к садику на машине – Соня села к нему, не думая больше о том, что скажут люди. Она ехала со своим мужем, к себе домой – и плевать ей было на чьё-либо мнение.

Она решила не портить ему вечер, однако он всё читал по её лицу, и, разумеется, допытался.

– Знаешь, Мить… Я раньше думала, хуже всего – что я старше. Оказалось – вот это ещё. Скажи, ты знал?

– Да… – нехотя признался он.

– А почему не сказал?

– Ну, какой в этом смысл? Мама всегда смеялась, что отец тупо упёрт по этому пункту. А сама теперь, выходит, специально на нём играет… – Митя помотал головой, словно отряхиваясь. – Сонь, да ведь это полная чепуха! Кто там какой национальности… Разве это можно всерьёз?

– Эх, Мить, ты просто не сталкивался! Это для многих – ещё как серьёзно! Вот маме пришлось с работы уйти из-за этого. Она уже с Вовой тогда жила… Я всё хорошо помню. У неё в театре начальство сменилось. Мама роль попросила, а директор ей заявляет: «Советские куклы не могут разговаривать с иноземным акцентом. И фамилию вашу в программке писать нельзя». А какой у неё мог быть акцент? Ну какой?

– Вот чмо! – возмутился Митя.

– Ага… Правда, он её не уволил, но оставил на подсобных работах, на одном шитье… так она сама потом, после Анечкиного рождения, ушла в ателье. А ведь ей так нравилось в театре…

Соня грустно усмехнулась.

– Она меня в тот же день к логопеду отвела – я «эр» плохо произносила. Пока не выправили – не успокоилась.

– А ты… точно – еврейка? Нет, я не к тому, я вообще… ненавижу такие вещи! Просто ты не очень-то похожа… Ты же говорила, кто мама – точно не знаешь.

– Да какая разница, Мить… Не важно, что там у меня в крови, ошибалась Мара или нет. Я сама это чувствую, понимаешь? Каждой клеточкой. Я та самая… «эйка»…

* * *

Неделя прошла относительно спокойно. Отец по-прежнему не объявлялся, видимо, вычеркнул сына из жизни и из завещания. Мать, похоже, звонила Мите только в рабочее время, но рассказывал он об этом неохотно. По его словам, разговоры заканчивались так же быстро, как и начинались.

Соня и сама предпочитала ничего не знать и не слышать. Никто больше не приезжал, не караулил у подъезда, и она начала надеяться, что конфликт сам сойдёт на нет: Калюжные либо свыкнутся с тем, что их сын женат, либо прекратят с ним всяческое общение. Если бы совесть не подсказывала Соне, что Митя будет страдать, второй вариант её бы вполне устроил.

Но ради мужа она была готова поступиться убеждениями и улыбаться Калюжному, пожелай он с ней познакомиться. Однако такого стремления никто из Митиных родных не изъявлял. Ну, зато и повлиять на него они теперь не могли, по крайней мере, Соне хотелось этому верить.

Митя открыл, что можно нормально жить и на те деньги, которые сам зарабатывает – или у него попросту изменились потребности? Собственно, и у Сони, и у него существовала теперь только одна потребность – постоянно находиться вместе.

От проката машины пришлось отказаться – дорого. Митя добирался с работы на автобусе или маршрутке и, не заходя домой, шёл встречать Соню в детсад. Дабы не ставить Нину Степановну в сложное положение, ждал снаружи.

А в садике всё обстояло отнюдь не радужно. Открыто никто ничего не говорил, но… Некоторые вели себя нейтрально и вежливо, но большинство поглядывали недобро. Танечка теперь дружить не желала – она внушила себе, что Соня зазналась, и сама же на неё за это надулась. Правда, стоит признать, у девушки имелись поводы для обид.

Несколько молодых воспитательниц при встрече с любопытством рассматривали Соню с ног до головы, пытаясь понять, чем она привлекла к себе сына Калюжного, а заодно обнаружить на ней новые детали туалета. Но ни украшений, ни дорогой одежды, купленных на бандитские деньги, на Соне не появлялось, и коллектив решил – она всё прячет дома.

Людмила Алексеевна – святая простота, и вовсе заявилась к Соне с целым рядом требований, как народный парламентарий. Женщина на полном серьёзе убеждала её снизить цены на сахар и улучшить расписание автобуса номер два. И по-настоящему рассердилась, что Соня не озаботилась городскими проблемами. Поскольку новоявленная богачка гребла лишь под себя, Людмила Алексеевна перестала с ней даже здороваться.

Короче, общее отношение было негативным, если не сказать больше. Одна только Нина Степановна знала истинное положение вещей, но она вела свои игры. Соня любым путём старалась избегать её сердобольных бесед по душам: якобы давая житейские советы, заведующая ловко выуживала у Сони информацию о её семейной жизни. Точнее пыталась выуживать, потому что Соня, как только это поняла, находила любой предлог, чтобы сбежать.

Она искренне старалась поставить себя на место коллег, но так и не смогла. Её никогда не интересовали интриги и сплетни. Единственное, что с её точки зрения могло вызвать осуждение, была близость, пусть и невольная, её мужа к бандитам от власти. Но коллег раздражало не это, а новые возможности Сони, её незаслуженный и лёгкий доступ к богатству. Ну почему, с какой стати она, а не кто другой?! Люди, как поняла Соня, ненавидят деньги, которые достались не им, а вовсе не способ их получения. Объяснять, что после замужества она не разбогатела ни на копейку, Соня считала бессмысленным, да и ниже своего достоинства.

В среду на первую смену вышла Надька. Соня заранее морщилась, собираясь в тот день на работу, но, как ни странно, находиться в обществе сменщицы оказалось легче, чем в чьём-либо ещё. По отношению к Соне она ничуть не изменилась – её по-прежнему не волновала чужая жизнь, а на первом месте стояли заботы о хлебе насущном, количестве котлет, которые можно унести домой, двойки сына, скандалы с матерью. Разговаривала Надька всё тем же тоном – неприветливым, резким, грубовато-циничным, но ни осуждения, ни зависти Соня в ней не заметила.

Музыкальный работник запоздала с осенним праздником, и его собирались провести в начале следующей недели – пятого или шестого ноября. Теперь почти все часы для занятий превратились в репетиции стихов и танцев. Вадику Соня приготовила самое красивое стихотворение. Она знала, мальчик способен на глубокие переживания и тонкое восприятие. Несмотря на застенчивость, он всегда очень искренне выступал на утренниках. Соня ещё в начале недели позвонила дедушке, узнать, как там Вадик, не сильно ли он разболелся.

Дедушка разговаривал вежливо, но показался ей озабоченным – видимо, проблемы с падчерицей ещё не закончились. Он так торопился, что Соня не стала его долго расспрашивать, только сообщила, когда состоится утренник. В конце концов, если мальчик придёт – прочтёт прошлогодний стих, память у него прекрасная. Помощи Соня не предложила – во-первых, дед всё равно откажется, во-вторых… Если честно, ей было сейчас не до чужих неприятностей.

Вечером гулять не пошли – начался дождь, и Соня устроила в группе коллективное рисование. Набросала гуашью огромное раскидистое дерево в центре ватманского листа, а дети, надев специальные халатики, чтобы не испачкать одежду, дорисовывали к нему разноцветные осенние листья. Соня придумала наклеить потом на каждый листок фото ребёнка. Родители, приходя в группу, с интересом наблюдали, как дети, перемазав руки и лица гуашью, с восторгом занимаются творчеством. Правда, некоторые мамы и особенно бабушки смотрели на Соню неприветливо, а кое-кто даже не разговаривал.

Уходя в этот день домой, Соня вдруг осознала, что не принимает всё это близко к сердцу. Казалось, работа должна была стать теперь для неё серьёзным испытанием. Но… Она и раньше приходила сюда только ради детей, а сейчас и подавно – словно выключила громкость у всего остального. Она, и правда, жила теперь на другой планете, потому что разве бывает на Земле такое космическое счастье? Смотрела каждый день на тех, кто её не одобрял или открыто ненавидел, но находилась при этом внутри защитного кокона Митиной любви. Единственный страх, который мучил Соню – это страх потери. Без мужа она себя в этой жизни уже не представляла.

Ей хотелось дать ему как можно больше. Она принялась готовить, украшать дом, чтобы хоть каплю компенсировать ему расставание с близкими. Но Митя не желал, чтобы она чувствовала себя кухаркой, или, ещё хуже, памятуя о том, что она старше, приняла на себя функции матери. Он хотел во всем быть самостоятельным, взрослым мужчиной и хозяином. К тому же, он в самом деле жалел Соню и во всём брался ей помогать. Накачал из интернета рецептов и регулярно, отодвинув её от плиты, принимался за экзотические и не всегда съедобные блюда. Но чаще они всё делали вместе.

Соня опасалась, что муж быстро соскучится в ограниченном пространстве их быта. Димины друзья, потеряв надежду вовлечь его в прежнюю жизнь, постепенно уходили со связи. В ночных клубах и молодежных компаниях ей, разумеется, делать было нечего, впрочем, как и десять лет назад, но однажды, пересилив себя, Соня посоветовала ему сходить к друзьям одному. Митя не просто возмутился – он отнёсся к этому подозрительно, и потом долго выпытывал, не надоел ли он ей, или, хуже того, не собирается ли она позвонить Жене. Самому Мите никуда не хотелось, как он выразился, «осточертело». По его словам, маленькая кухня и скрипучий диванчик Сони – и есть для него самое желанное место в мире.

Да, всё было идеально, и даже слишком, расскажи ей об этом кто раньше – не поверила бы, сказала бы – сказки. Но теперь Соне казалось, что иначе и быть не должно, мало того – если у кого-то в семье по-другому, то это неправильно. Разве настоящий брак не должен основываться на великой любви? Разве можно иначе относиться к жене или мужу? Она почти забыла свои переживания насчёт разницы в возрасте – теперь, когда Господь соединил их, это выглядело чепуховым нюансом.

То, как она прежде представляла себе семью – в частности, отношения с Женей, ныне внушало ей ужас. Соня несколько раз в день возносила благодарственную молитву, что всё это осталось в страшном сне. Беспокойство Мити казалось ей просто абсурдным – она-то знала, что никакой Женя на пороге этого дома никогда больше не появится.

Но, оказывается, она ошибалась.

* * *

В пятницу Соня работала во вторую смену. Митя уехал, а она взялась за обед, чтобы вечером, к их возвращению, всё было готово. Когда она оставалась дома одна, как сейчас, то сразу же начинала тосковать по мужу, но эта тоска вмещала в себя память о его присутствии, словах и прикосновениях, а главное – ожидание его прихода, с той самой секунды, как за ним закрывалась дверь.

Соня дочищала картошку, когда услыхала, как в прихожей повернулся ключ. Она удивилась – Анька с Костиком в это время ещё дрыхнут без задних ног. К тому же с некоторых пор сестра предпочитала пользоваться звонком.

– Ань, ты? – крикнула в коридор Соня.

– Прости, не хотел звонить, – раздался знакомый голос, – вдруг не пустишь.

Соня так и застыла с ножом в руке.

– Что… Что ты тут делаешь… – только и выговорила она.

– Подожди, хоть разуюсь, а то натопчу…

Соня ничего не понимала – он говорил так, словно полчаса назад отправился в магазин и вернулся с продуктами.

Женя появился в дверях кухни – бодрый, демонстративно-весёлый и, как всегда, абсолютно спокойный.

– Привет! – заявил он.

– Немедленно уходи… – пробормотала она не слишком убедительно. – Зачем ты пришёл?

– Соня, детка, не паникуй, – усмехнулся он. – Я всего лишь принёс ключи. Вот нашёл тут в кармане – не выбрасывать же.

– Спасибо, – выдавила она.

Уходить, однако, он не собирался. Соня почему-то была уверена: ключи – просто предлог, но не могла понять, чего ему надо – их последний разговор расставил все точки над «i» настолько чётко, что…

– Если честно, я только со смены. Плеснёшь кофейку? – попросил Женя.

Он по-домашнему расположился в любимом Митином углу. Соня молча, как под гипнозом, поставила чайник на газ. Не стоит так нервничать, уговаривала себя она, они взрослые люди. Женя просто зашёл, как старый знакомый – и что тут такого, если он выпьет с ней кофе? Расстались они плохо, Соня перед ним виновата. Это даже великодушно с его стороны – прийти к ней с миром.

Соня поставила перед ним чашку, положила в неё сахар – столько, сколько он любит. Но в душе вместо чувства вины нарастал протест. Соня чувствовала только одно: Жени здесь быть не должно. И не в том даже дело, что может узнать Митя. Она вдруг поняла: Женя и раньше занимал тут не своё, не ему предназначенное место – в её квартире, в её постели, в её жизни. Как давно это было – словно в иной реальности. Бесцветной и тусклой, как старые фильмы, с кем-то другим, не с ней. Вот он также восседает сейчас за столом – сильный, крепкий, уверенный, словно никогда и не уходил, просто дежавю какое-то. На секунду мелькнула страшная мысль – ничего не изменилось, никакого Мити не было, Соня проснулась, и вот это – её настоящее. А Митя – всего лишь сон…

Женя смотрел на неё – как всегда, чуть исподлобья, изучающим взглядом серых, умных, непроницаемых глаз.

Соня тряхнула головой – нет, на неё это больше не действует. Да, он по-прежнему ей не противен, даже симпатичен и интересен. Но всё в её жизни теперь занято, заполнено мужем. Женя остался в другой, плоской системе координат. А Соня теперь живёт даже не в трёхмерном – в четырёхмерном пространстве.

Она мысленно взяла Митю за руку и – успокоилась. Ситуация была не слишком приятной, но терпимой. Женя сейчас выпьет кофе и уйдёт. И ничего не скажет. Да и нечего говорить. Не станет же он выяснять отношения – теперь, когда уже всё…

– Значит, Калюжный… – без вступления, жёстко, как он это умел, произнёс Женя. – Не ожидал. Вот это уровень полета!

– Женя, зачем…

Он перебил – в его голосе звучали презрение и издёвка.

– Это тебе не студентик вшивый. Лучший жених города! А я-то, дурак, ещё выбирать предлагал! Ну, да ладно. Хоть не обидно. Первая жена ушла к гастарбайтеру. Но зато ты – к Калюжному. Всё не так позорно, как думаешь?

– Тебе не стыдно?.. – поморщилась Соня. – Несёшь… такую пошлость!

Он поймал её возмущённый взгляд, усмехнулся и помрачнел.

– Прости, – глухо сказал он, – это от ревности.

На кофе он даже не взглянул. Встал, подошёл к окну и присел на подоконник, сложив на груди руки.

– Тебе лучше уйти, – тихо произнесла Соня. – Пожалуйста.

– Не бойся, уйду.

Она вопросительно смотрела на него, ничего не понимая.

– Знаешь… – он уставился ей в глаза. – Так просто выкинуть тебя – не получилось. Хожу и думаю о тебе. А ты ведь дрянь просто… Обычная дрянь.

– Жень… – покачала головой Соня. – Тебе хочется меня оскорбить – я всё понимаю. Давай, начинай. Я выслушаю, и ты уйдёшь…

«Значит, Калюжный?»

– А что – мы куда-то торопимся? Может, мальчик ревнив? Не волнуйся. Он сейчас на работе, ушёл в семь пятнадцать, пришёл ровно в восемь.

Соня подняла брови. Он снова усмехнулся.

– Нет, детка, не могу я тебя оскорблять. Вот произнёс «дрянь», а у самого всё перевернулось, хочется себе же – по роже… Я только спросить хочу. Можно?

Соня молчала, и он продолжал – едко, внимательно всматриваясь ей лицо.

– Что же во мне не так… почему посторонние женщины всегда довольны, а которых люблю – нет? Мальчик твой, видно… – тут Женя произнёс неприличное слово, – … отличный, да? Прёт, как машина, двадцать раз за ночь? Не то, что я…

– Господи, Женя… Как это… то, что ты говоришь – убого…

– Да ты просто ответь, и всё. Мне, может, как мужику, интересно.

– Разве это сравнивают!

– Ещё как сравнивают!

– Глупости… Кто может знать, почему один человек… предназначен тебе, а другой… просто не твой?

– Соня, Соня! Ты умная женщина, я думал, не такая, как все. Ну сказала бы правду: захотелось, мол, – я бы понял! А ты… Вот этот тип – тебе предназначен? Ты это серьёзно? Он же глуп, как пробка, избалован, зализан мамочкой…

– Женя, я не собираюсь… Прекращай, мазохизм какой-то!

– Разве тебе, такой образованной, тонкой… разве тебе может быть с ним интересно?

– Я с ним дышу одним воздухом. Мне с ним так же, как с самой собой!

– Я любил тебя, – отрывисто произнёс он. – Впервые в жизни любил кого-то… За что же мне… такая пощёчина! Не может он любить тебя больше меня… не верю. Ни любить, ни понимать, как я.

У Сони защемило сердце от жалости.

– Не знаю… больше, меньше… Жень, ты… экономил свою любовь, что ли. Берёг самолюбие, отпускал мне по монетке… и вглядывался – впрок-не впрок.

– Просто боялся держать слишком крепко. Отпустил – и ты ускользнула.

– Это же не охота… Здесь нельзя рассчитывать! Здесь можно только ва-банк! Жень, ты боялся любить меня в полную силу, ты хотел, чтобы сначала я тебя полюбила. А Дима… он отдал мне сразу – всё, что у него было, не придерживая на потом, не страхуясь, не боясь унижений! Он не уходил, когда я прогоняла! Вывернул душу, рискуя, что я в неё плюну!

– Да он просто добивался своего! – скривился Женя. – Шёл напролом.

– А что же… что же ты – не добивался?

Она вдруг опомнилась.

– Нет, что я говорю… Ты ни в чём не виноват! Жень, ты прав – если бы добивался, всё произошло бы ещё раньше, сразу – стена и… Забудь всё, что я сейчас… Это я виновата перед тобой! Виновата, что вообще согласилась… Но я просто не знала, что бывает иначе. Что со мной может быть иначе! Но теперь я знаю, как это… Жень, ты умный, ты должен, ты можешь понять. Я не смогла от этого отказаться. Ты не разбудил меня, а он разбудил. Наверное, потому, что только он мог это сделать.

– Разбудил… Принц поцеловал спящую красавицу! – зло произнёс он. – Она, кстати, тоже была постарше него… лет на сто. А может, в тебе материнские чувства проснулись?

– Меня этим уже не возьмёшь, – устало ответила Соня. – Я не могу вычислять, сколько ему будет лет, сколько мне… я живу сейчас, впервые в жизни вообще… живу. Прости, если сможешь. Но это был удар из-за угла, это у меня на судьбе написано.

– Романтический бред! Сказки, твои придумки! Нет, ты понимаешь, что натворила? Какую ошибку сделала? Вспомни свою маму – как она хотела для тебя нормального мужика! Да я бы тебя на руках носил всю жизнь… ты бы забот не знала!

Соня впервые видела, чтобы Женя так горячился. Лицо у него стало красным, задрожал подбородок. Она вдруг поняла, как он страдал все эти дни, в то время как она и думать о нём забыла.

– Мама поступила со мной, как и с Анютой. Ей казалось, что безопасность важнее всего, – вздохнула она.

– Ты же верующий человек! А если бы мы поженились?

– Господь миловал, Жень… Вот это была бы ошибка. Я бы всё равно его встретила, Жень… он мне назначен… и задушила бы саму себя. Осталась бы тебе верна, но мертва. Пойми, если бы не он… ты был единственным, с кем я могла бы, но… Ты замечательный, правда… и мама…

– Сонь, – на лице его появилась насмешливая гримаса, – да не смеши ты меня. Плюнула в морду, теперь раскланиваешься.

Соня опустила глаза – ей было нечего на это сказать.

– Знаешь, – медленно начала она после паузы, – говорят… когда решение верное, его поддерживает Вселенная. Я чувствую боль за тебя, дикую вину, но при этом мне легче, куда легче, чем раньше… я могу дышать. Хорошо, что ты пришёл. Даже если ты не простишь – хотя бы поймёшь.

– Ты больше не хочешь узнать про мою жену? – внезапно, без всякого перехода поинтересовался Женя.

Он снова выглядел спокойным, словно и не срывался пару секунд назад.

– Зачем теперь… – воспротивилась она.

Но Женя продолжил.

– Она сначала тоже заявила – вот типа, как ты – что у неё настоящая любовь. Что я холодный и чёрствый. Что она нашла мужчину, который… ну, примерно то же самое, только поменьше сказок, побольше физиологии. Он у неё был «настоящий джигит», – с характерным акцентом произнёс Женя. – Через два месяца активного траха прибежала назад. «Прости, ты самый лучший, надёжный, хороший! Давай всё сначала».

– А… ты?

– Послал её подальше. Ничего к ней уже не испытывал, только омерзение. После этого… пальцем бы до неё не дотронулся.

– Я тебя понимаю, – честно сказала Соня. – И зачем ты мне это рассказываешь?

– Даю тебе больше. Три месяца. Но вы разбежитесь раньше.

– В каком смысле? – не поняла она.

– А в таком. Через три месяца ты придёшь. И я… – словно насмехаясь над самим собой, он покачал головой. – И я прощу тебя, Сонь. Уже простил.

– Ты… Жень, ты что – спятил?

– Ага. Знаю, что дурак. Что надо мной весь город будет ржать. Но ничего не могу поделать. Люблю тебя, и всё.

Соня была поражена, даже испугана, но постаралась взять себя в руки. Надо поскорее избавиться от него – любым способом!

– Забудь об этом, – твёрдо произнесла она. – Никуда я не приду. Мы с Митей венчались. Он мой единственный муж – на всю жизнь.

– Господи! Бред… Да его скоро след простынет!.. Какая ты ещё глупая девочка! Венчались… Ничего, развенчаетесь. Сто баксов попу – и венчайся снова…

– Прекрати… ты ничего не понимаешь!

– Это ты… ни черта не сечёшь. Всё это кончится, кончится очень скоро! Сколько, ты думаешь, вам дадут порезвиться?

– Не знаю… Сколько Бог даст, столько даст. Но другого мужа у меня не будет.

– Да при чём тут твой Бог…

Спорить не имело смысла. Соня, чтобы немного успокоиться, подошла к раковине, включила воду и снова взялась за картошку.

– Женя, пойми… – проговорила она, стоя к нему спиной.

– Вот возьми… дельфин… в бассейне. Ему там нравится – тепло, добрые люди, кормят неплохо… Но вот выпусти его в океан… Я теперь в другом измерении живу. Даже если б были пути назад – для меня их нет.

– С тобой как на иностранном языке говорить… – тяжело вздохнул Женя. – Вернись на землю, Соня, детка! Дельфин, предназначен, муж… Думаешь, Калюжные вам жить дадут? Счас, разбежалась… В открытом океане, знаешь ли… есть акулы. Сожрут и тебя, и мальчика твоего, ежели сам не очухается. Или ещё проще… потянут за золотую цепочку. И пристегнут посильнее.

– Это уже не в их власти, к счастью.

– Угу… – саркастически хмыкнул он. – Как бы не так. У папаши сейчас малость… проблемы. Вот он и снял руку с пульса. Но это ненадолго. Не думай, от единственного отпрыска он не откажется.

Соня молчала, в надежде, что Женя, наконец, уйдёт. Действительно, не дождавшись ответа, он сделал пару шагов от окна, но вдруг быстро подошёл к ней сзади, обхватил за талию, крепко, даже грубо, провёл рукой по бедру, тяжело задышал в шею.

Соня моментально вырвалась, дёрнулась, отлетела от него и больно ударилась об угол стола.

– О-о-о… – насмешливо протянул Женя. – Раньше нормально было, а теперь-то чего? Сонь… тебя двое за неделю имели! Ну, давай, всё равно перемешка получится. Мальчик твой не узнает. Не надоело ещё сопли за ним подтирать… по нормальному мужику не соскучилась?

– Пошёл вон отсюда… – задыхаясь, выговорила Соня. – Вот ты какой, оказывается!

– Какой, Сонь?

Он грустно рассмеялся.

– Ладно… прости… это я так. Несёт меня, Сонь. Спокойно не могу на тебя смотреть… Хочу тебя, как и раньше.

Соне стало совсем не по себе. А вдруг он не уйдёт, вдруг… Разве она справится с ним? Неожиданно на столе зазвонил мобильник – Соня теперь всегда держала его по близости. Это был, конечно же, Митя. Но ответить она не могла: ложь бы он сразу услышал, а правду сказать нельзя – рванёт сюда с другого конца города.

– Да ответь ему, Сонь, ответь, – спокойно предложил Женя. – Я подожду.

– Убирайся сейчас же!

– Конечно, уйду, детка, мне и правда пора. Какая мелодия классная – Челентано, да? А на меня у тебя что стояло?

– Обувайся! Где твоё пальто…

Женя как будто получал удовольствие от того, что она нервничала. Он намеренно медленно одевался, а Соня уже не могла успокоиться. Телефон звонил, не переставая, и она перекрикивала музыку:

– Больше никогда! Не появляйся здесь! Не смей, слышишь! Если ты хоть раз… если ты…

Женя открыл дверь, оглянулся на Соню и, прежде чем выйти, уставился на неё со своим жёстким прищуром:

– Нет, детка. Я ошибся. Какие там три месяца… Недели четыре-пять, не больше.

 

С Борисом нельзя говорить о Мите, но Митя с ним говорит…

Это была первая Сонина ложь – Мите она ничего не сказала. Про телефон объяснила, что стирала в ванной и не услышала. Но муж обладал поразительной интуицией. Все выходные он дёргался, ни с того ни с сего принимался расспрашивать, не звонил ли ей бывший жених, и не случилось ли чего на работе.

К счастью, Соне удалось списать своё нервное состояние на женское недомогание. Положа руку на сердце, она испытала настоящее облегченье, убедившись, что не беременна. К концу цикла она почти не сомневалась, что залетит – никто из них с Митей так всерьёз и не озаботился вопросом предохранения. От мысли, что у них с Митей может быть ребёнок, Соня впадала и в ужас, и в почти мистическую радость – что такое вообще возможно. Но организм, видимо, в состоянии стресса усилено защищался сам.

Она старалась выкинуть из головы Женин визит. На самом деле, всё было понятно – и его слова, и его поведение. Оставалось только надеяться, что он сумеет успокоиться и забыть про неё. Злости к нему она не испытывала – одно только сострадание. Что чувствует отвергнутый (дважды в жизни) мужчина – лучше было не представлять. А ведь он совсем этого не заслужил.

В субботу к ним заявился новый визитёр. Последний раз Вова приходил в эту квартиру на Марины сорок дней. Соня даже не сразу врубилась, чего ему надо, хотя могла бы и догадаться.

Все трое стояли в коридоре – отчим переминался на коврике, Митя, сложив на груди руки, занимал позицию, не позволяющую гостю пройти вглубь квартиры. Соня достаточно рассказала мужу про своего дорогого родственника, чтобы Митя не жаждал приглашать его за стол.

Она вопросительно смотрела на Вову, давая понять, что борща не будет.

– Это… ну… доча… – начал тот.

Соня подняла брови – дочей он её никогда раньше не называл. Хотя она, наверное, до сих пор оставалась записана у него в паспорте в разделе «дети», словно штампом – «уплачено».

– Мы тут с Жанночкой… понимаешь… Мамочка твоя, Марочка моя милая, дружочек мой, она всегда… высокой души человек был… была…

– Что вам надо? – не поддаваясь на его сюсюкающий тон, спросила Соня.

– Это… ну, Сонечка, помоги папе… У Жанночки картину собирались купить… Такой колёр! Модильяни, нет, сущий Гоген. Актуальнейшая вещица! Но в последний момент какая-то сука впарила клиенту свой натюрморт. А клиенты нынче – ну совсем не имеют вкуса, уроды. Им уступи чуть-чуть, и по хрену – Модильяни или говно на палочке. А кушать-то надо что-то, а холсты-то надо купить… и подрамнички…

– У меня нет денег, – честно сказала Соня.

– Как – нет? – искренне удивился Вова. – А мамочка же тебе оставила… А я отдам – вот те крест, отдам… продадим Жанночкину картину, и отдам…

– Мама оставила не на вашу Жанночку, – отрезала Соня. – А я вам не спонсор.

У него сузились глазки – он с трудом удерживался от грубости, но, кажется, надежды ещё не потерял.

– А ведь я тебя, деточка, кормил, одевал, – воззвал к её совести Вова.

– На мамины деньги, – парировала она.

Вова являлся, наверное, единственным человеком, к которому она могла проявить подобную чёрствость – ничто в её душе даже не шевельнулось, на сердце было холодно и прозрачно.

– А вот мамочка-то по-другому к людям относилась… Она людей жалела… Вот она сейчас смотрит с неба-то, и думает – ая бы помогла мужу своему любимому… я бы его не бросила…

Соня даже не нашлась, что ответить на подобную наглость, её распирало от негодования.

– Послушай, ты хоть работаешь? – вмешался Митя. – Ещё не на пенсии, кажется.

– А когда же мне работать? Я всё по дому, по хозяйству, Жанночке нужны условия… А Оленька у нас ещё учится, вы-то обе выучились, что же мне, дочу – полы мыть отправить?

– Устройся куда-нибудь сам. Почему тебя кто-то должен кормить?

– А я устроюсь, обязательно, – забормотал Вова, обрадовавшись, что Митя с ним разговаривает. – Мил-человек… Ты же, я знаю, кто такой… Все знают. Ты ж человек с большой буквы… буквы «Ка». Для тебя же это не денежка! Ты помоги, сделай доброе дело. Без добрых-то дел на свете нельзя!

Внезапно Соня всё поняла: Вова узнал про Калюжного и решил, что у падчерицы завелись деньжата. Мол, что ей стоит выдать ему несколько сотен баксов – при таком-то муже! Вообще-то, она уже была готова сунуть ему последние деньги и избавиться от него поскорее, но, с другой стороны, это значило навсегда повесить Вову себе на шею. Дай ему денег сейчас, и он уже не отвяжется.

Соня резко качнула головой.

– Нет, – сказала она.

– Кушать нечего! Подохну… – взмолился Вова.

И она не выдержала. Схватила сумку, достала три тысячи.

– Вот, заберите. Можете не отдавать. Но чтоб больше я вас не видела!

– Это… это что же? Это два раза в магазин сходить, – обиделся Вова, брезгливо вертя в руках купюры. – Пока ещё картина продастся…

– На хлебушек хватит. Если без водки, – отрезала Соня.

– Сидишь на таких бабках, жидовка жадная! Квартиру захватила! Дачу захватила! А мне копейки эти суёшь! Ничего… ничего, есть на земле правда-то…

Митя от возмущения потерял дар речи. Он подошёл, схватил Вову за шкирку и одним грубым движением развернул лицом к выходу.

– Мить, не надо… – поморщилась Соня.

Рыхлый, слабый Вова вызывал у неё сейчас брезгливую жалость.

Но Митя только распахнул дверь и без особых усилий вытолкнул гостя на лестничную клетку.

– Увижу тебя ещё раз, – крикнул он вдогонку, – с лестницы спущу.

* * *

С деньгами у них, и правда, стало совсем туго. Митя до свадьбы сильно не экономил, и с тех пор, как отец заблокировал его карточку, у него почти не осталось наличных. Сонину зарплату истратили быстро, увлекшись приготовлением мясных блюд и всяческих кулинарных изысков. Мите до получки оставалась почти неделя. Занять оказалось не у кого – никто бы не поверил, что у сына Калюжного ветер в карманах. Пришлось отправляться в банк и снимать с Мариной книжки. Митя никак не мог успокоиться – как же так, они будут жить на деньги жены! Роль крутого парня он давно оставил, но так мечтал стать для Сони настоящим мужем, крепкой опорой.

Аньку тоже надо было кормить, пока она без работы. Соня с Митей честно пытались уговорить её вернуться домой. Конечно, радости от такой перспективы они не испытывали, а потому убеждали с особенным пылом. К общему облегчению, сестра только усмехнулась:

– На фиг. Кайфуйте одни, пока дают!

Костик тоже не жаждал, чтобы Анька жила с Димой под одной крышей. О её увлечении парень не знал, но интуиция ему подсказывала – рисковать не стоит.

Ещё в пятницу Митя принёс хорошую новость – он нашёл для Аньки работу, хотя, конечно, и не в офисе своего папы. Димина тётка по матери владела собственной туристической фирмой, и ей понадобился секретарь. Договорились, что Анька забежит в воскресенье – обговорить, что и как.

Ближе к вечеру в квартире раздался длинный, красноречивый звонок. Дело в том, что однажды, открыв дверь своим ключом, Анька попала не в самый подходящий момент. Правда, ничего такого она застать не успела, но всё-таки усекла, что к чему. Митя плюхнулся в кресло, чтобы остыть – скрывать чувства он не умел, и на лице у него были написаны возбуждение и досада. Соню тогда поразил взгляд, который кинула на него сестра – полный горечи и желания. По-настоящему женский взгляд.

Сегодня она смотрела, как обычно – рассеянно и бесшабашно.

– Папа твой заходил, – сообщила ей Соня, когда они уселись пить чай. – Денег просил.

– Ни хрена себе! Ко мне тоже причапал.

– А к тебе-то зачем?

– А я ему по телефону сказала, что на работу устраиваюсь. Требовал с маминой книжки бабло снять.

– Когда же?

– Сегодня утром только.

– Надеюсь, ты ему отказала?

– Конечно… Да и книжка ведь у тебя.

– И ты ему это сказала?

– Ага.

– Ну ты даёшь! Новый повод бурчать, что я всё у тебя отобрала!

– Ой, да не плевать тебе на него? Ладно, Димон, что там с работой – возьмут меня?

– Да, я уже договорился. Ну, конечно, если понравишься. Тётка у меня – бизнес-вумен, но как человек – нормальная. Пахать потребует – это да. Ей, как ты понимаешь, в приёмной не ноги нужны, а мозги.

– A y меня – что? – прищурилась Анька.

– С ногами порядок, надеюсь, с мозгами тоже.

Девушка бросила на него взгляд исподлобья.

– Вообще-то я экономист по образованию, а не секретарь! – запоздало вспомнила она.

– Ну, тогда ищи, где такой экономист нужен – без опыта, – пожал плечами Митя. – А я бы на твоём месте показал себя вначале, глядишь, может, чего и предложат.

– Да не, я, конечно, пойду, – как-то уныло согласилась та. – Подожди, а как же то, что я – Сонькина сестра? Твои же вроде как…

Анька преткнулась, сообразив, что не стоит наступать на больную мозоль.

– Тётка с моей матерью не слишком ладят, – объяснил Митя. – Тётя Лера старше её на пять лет, ну и как это у сестёр обычно бывает…

Сёстры переглянулись, но Митя даже не понял, что сказал.

– В общем, ревность к родителям, туда-сюда. Отец мой тоже её недолюбливает. Я с тётей Лерой редко общаюсь, она сама объявилась.

Это было правдой – тётка звонила Мите на прошедшей неделе. Сообщила, что Валентина бьётся в истерике, и пожелала узнать, что происходит. Митя честно ей всё рассказал, и женщина вроде бы встала на его сторону. Ну, может, это громко сказано, но Валерия Юрьевна выругалась, сказала, что Валька совсем одурела, мол, что бы ей не отстать, наконец, от сына. Честно призналась, что повлиять на сестру не сможет, да и нет у неё никакого желания вмешиваться. Но не возражает познакомиться с Диминой женой.

– Ну, это, вряд ли, конечно, – рассудительно заметила Соня. – Зачем ей идти против своих?

Но всё равно, стало очень приятно, что хоть кто-то из родственников мужа не принимает её в штыки.

– Кстати… – деловито сказал Митя, когда Анька ушла. – Во вторник у Натки день рождения.

– Вот как?

Соня ответила почти безразлично, хотя при этом имени в сердце у неё, как обычно, шевельнулось что-то колючее.

– Да. Она приглашает… и…

– Ну так сходи, конечно, – так же ровно произнесла Соня.

– Я сказал, что без тебя никуда не пойду, – твёрдо договорил Митя.

– Что ещё за глупости… кто же меня там ждёт… нет… нет, я сама не пойду… Ты что – хочешь скандала?

– У отца с Лариской нелады. Он, как из Раскова вернулся, орал на неё. Мне Натка рассказала. Живут в разных концах дома. Что-то с бизнесом там тоже… Он ведь в своё время много чего на мачеху переписал, и, я знаю, жалел потом. Да и мама моя тогда его запилила – от единственного сына отнял…

Соня в который раз подивилась, какое влияние оказывает Валентина Юрьевна на бывшего мужа – про такое она раньше не слышала. Интересно взглянуть на женщину, к которой настолько прислушивается Антон Калюжный.

– Вообще-то Лариса неплохая, по сравнению со всеми его тёлками. Мы с ней всегда ладили. Жаль, если они разбегутся, – задумчиво произнёс Митя.

– Понятно.

– Короче, Сонь… День рождения в ресторане. Не в «Парусе», а в «Савое», – быстро пояснил он. – Это Ларискин ресторан. Будет одна молодежь. Ну и мачеха, может, засветится, хотя вряд ли – Натка предков на тусовках не любит.

– Ну, и как она отнеслась… что ты со мной заявишься?

– Нормально. Ей, по-моему, любопытно.

– А, ясно… – потускнела Соня. – Осмотрят меня там, вынесут приговор.

– Она неплохая девчонка – мы с детства дружим.

– Ну и сходи сам, – отвернулась Соня.

– Ладно, по телефону поздравлю, – бодрым голосом заключил он.

Соня была уверена, что он расстроен. И в самом деле – что он теперь видит в жизни? Ни друзей, ни общения… Надо его уговорить – пусть идёт. В ту же секунду она представила, как Митя приходит туда один, и его окружают девушки. А уж «сестрёнка», Соня не сомневалась, влюблена в него с самого детства.

– Хорошо, Мить. Пойдём вместе, – сказала она. – Что будем дарить?

* * *

Он слишком поздно сообщил о приглашении, и они не успели купить Соне наряд, да и не было средств шиковать. Митя переживал, что не может сделать для неё даже такой малости, но всё равно до конца не понимал, как важно ей хорошо выглядеть перед его знакомыми. Ему-то казалось, что она и так самая лучшая.

Возможно, правдивость Жени, когда он честно объяснял Соне, что любит её такой, как есть, и заслуживала уважения. Но теперь она знала, как важно, чтобы на свете существовал мужчина, в глазах которого ты самая красивая, и все твои недостатки – это достоинства.

Митя, и правда, не смотрел, как другие, на всех привлекательных женщин подряд – по крайней мере, в её присутствии. И всё-таки Соня частенько комплексовала. Более юных и куда более красивых – вокруг пруд пруди. Она пыталась увидеть себя мужскими глазами, и сравнение почти всегда получалось не в её пользу. Вот и сейчас – Соня элементарно боялась. Боялась, что, оказавшись среди юных красавиц, Митя взглянет на всё иначе, поймёт, что отказался от стольких возможностей. Нет, не верить его любви Соня не могла. Но страх разочаровать его, стать для него нежеланной, порой накатывал на неё мрачной волной, и тогда мир вокруг сразу темнел.

Решить, в чём она пойдёт в ресторан, оказалось нетрудно, раз уж пришлось выбирать из того, что висело в шкафу. Соня приготовила тёмно-серое платье-футляр с отрытыми рукавами – по крайней мере, оно выглядело новым и идеально подчеркивало фигуру. Мите оно тоже понравилось, он заявил, что короткое (наряд был выше колен) Соне очень идёт – у неё красивые ноги. Правда, муж не знал, что именно в этом платье она познакомилась с Женей: мать потребовала надеть его на день рождения Ирины.

В понедельник в стране объявили выходной – День народного единства пришёлся на воскресенье. В садике как раз проводили давно запланированный Праздник Осени – по теории Нины Степановны, в выходные удаётся собрать не только мам, но и вечно занятых пап. Родители не роптали, и мероприятие прошло без накладок. Яна с Викой, как обычно, назубок выучили все танцевальные движения, остальные с разной степенью успеха повторяли за ними. Настя, конечно, постоянно наступала своим соперницам на длинные подолы их дорогущих платьев (вот бы Соне такое для ресторана), но без видимого результата, так что в целом выступление удалось.

А Вадик так и не пришёл. Соня уже очень беспокоилась. Она сама не знала, почему её так трогает именно этот ребёнок – в группе регулярно болело по несколько человек. Может, потому, что мальчик одинок, имея родную мать, а Соне в своё время, наоборот, повезло с неродной?

После работы они с Митей, как и договаривались, отправились за подарком. Накануне Соня с трудом удержала возглас, узнав стоимость презента, с которым не стыдно явиться на день рождения, да и то – по самому скромному варианту. Митя и сам жалел, что согласился, и придумывал благовидные предлоги для отказа. Но теперь настаивала уже Соня: пусть его родные знают, что у него всё в порядке. Она сняла с книжки сумму, равную своей месячной зарплате – деньги, накопленные для неё Марой, таяли на глазах.

Во вторник Митя должен был зайти за ней в садик. Они собирались ехать в ресторан на маршрутке, а обратно разориться на такси. Платье пришлось нести в пакете, его предстояло ещё отгладить в тихий час. Придя в садик к двенадцати, Соня застала Надьку в пресквернейшем настроении. Дети боялись даже чихнуть, чтобы не попасться ей под горячую руку. К Насте, разумеется, это не относилось. Она уже минут пять как подливала суп из своей тарелки в компот флегматичному Мишеньке, дремавшему над вторым, а тот, как и Надежда Петровна, ничего не замечал. Соня предпочла промолчать: компот, в конце концов, супом не отравишь, а если Надьку сейчас разозлить, она отправит девочку мыть унитаз или запрёт в кладовке. Тогда Соне придётся скандалить со сменщицей – а на это нужны нервы.

Причём Надька чётко знала, кого из детей можно наказывать, а кого – не стоит, в зависимости от характера и положения их родителей. С вечно виноватой Настиной мамой можно было не церемониться, и это просто выводило Соню из себя. Но – нет… Нет, только не сегодня!

– У тебя что-то случилось? – вложив в голос как можно больше сочувствия, поинтересовалась она, когда детей уложили.

Надька любила пожаловаться на тяжёлую жизнь, и, выговорившись, становилась на некоторое время добрее.

– И не говори. Брат припёрся! И мать его пустила! – сменщица произносила слова, как будто давала отмашку, громко и отрывисто. – Видишь ли, у него нога! Да хоть бы он тысячу раз сгнил уже, лишь бы в моей квартире не появлялся!

– Подожди… ты же рассказывала, он у любовницы живёт.

Надькин брат недавно вернулся из тюрьмы, где отсидел за пьяную драку – по большому счёту, просто оказался не в том месте не в то время, да ещё был нетрезв. Супруга, пока он отбывал срок, развелась с ним и выписала его из квартиры, а он своих прав доказывать не стал, познакомился где-то с женщиной и поселился у неё. Надька постоянно боялась, что Вася заявится к ним, но одно время он только их навещал, играя сестре на нервах. «Не могу же я сына родного за дверь выставить!» – говорила мать. «Сама его распустила… любимый сыночек! А теперь мой ребёнок должен видеть эту грязную мразь! – бесилась Надежда. – У него наверняка туберкулёз, вши… от него воняет. А моя ванная – для такой швали, что ли? Пусть у своей шлюхи моется!»

«Шлюха», однако, быстро привела мужика в порядок, но сейчас он, похоже, опять сорвался, запил, и женщина не выдержала. И вот, оставшись на улице, Василий всё-таки пришёл в родной дом.

Соня обычно молчала, слушая Надькины рассказы – не поддакивала, но и не спорила. В конце концов, у неё нет маленького сына, и она не знает, что такое «ребёнок прежде всего». Да и пьяных сцен она насмотрелась в детстве, и, хотя Вова не стал законченным алкоголиком, радости жить с ним под одной крышей было мало.

– …Гангрена, небось… чтоб он сдох поскорее, – Надька словно заколачивала голосом сваи. – А мать ещё ползает, смазывает ему. Внуку родному царапину ни разу не смазала. Ну, я ей всё сказала. Что квартира на меня записана, вот слава-те Боже, приватизировала. Что я ради сына костьми лягу, но нормальную жизнь ему обеспечу, чтобы эта тварь у него перед глазами не маячила!

– А мать?

– Вопила, конечно. Только сделать-то ничего не может. Закон на моей стороне. Ну, да он сам выперся. Нахамил, уголовник – набрался на зоне словечек-то. А потом благородного взялся изображать: ноги, мол, моей тут больше не будет. А я ему – скатертью дорога. Так мать теперь лицом к стенке лежит, типа рыдает. Тьфу, даже разговаривать с ней не хочу. Нет, дочь она не пожалела. Внука не пожалела. А этого подонка…

– Надь… – не выдержала всё-таки Соня. – А тебе-то совсем его не жалко? Брат всё-таки…

– Совсем, – жёстко ответила Надежда. – Какой он мне брат!

– Но куда же он пойдёт… – робко начала Соня. – Он же погибнет… сейчас холодно… Да и болен он. Может, в больницу его положить с ногой-то? А потом закодировать можно.

– Пусть к своей шлюхе идёт. Пусть она его кодирует… или к дружбанам-доходягам. Нет, а почему я должна расплачиваться за него? Сейчас везде – и скорой помощи денег дай, и в больнице, чтоб приняли. И всё от ребёнка оторви, да? Ему не купи, да? Да и кто его положит – алкаша грязного? Я-то в чём виновата? Я его таким не воспитывала. Я, что ли, пила, гуляла, в тюрьму угодила? Ребёнок мой чем виноват, что должен с бабкой в одной комнате спать, пока этот, как барин, на детском диванчике… Я эту комнатку каждый день вылизываю, а теперь – свинарник разводить? Нет, а чего ты уставилась? Осуждаешь, что ли? – врубилась вдруг сменщица. – А ты бы как на моём месте, пустила и расцеловала?

– Не знаю… мне просто… страшно бы стало.

– Что – страшно?

– Вдруг с ним что-то случится… и это на моей совести будет. Даже если бы я его ненавидела – всё равно страшно. Как потом… ТАМ отвечать? – Соня подняла глаза вверх.

– А, прекращай! – отмахнулась Надька. – А если там – ничего нет? Так и здесь теперь не поживи, как человек?

Она принялась деловито выуживать ягоды из компота и класть себе в рот. Потом вдруг задумчиво уставилась в стенку.

– Знаешь… – произнесла она вдруг совсем иным тоном.

– Я бы не хотела… чтобы ТАМ кто-то был. Чтобы вообще после смерти что-нибудь было. He-а, не хочу.

– Почему? – изумилась Соня. – А как же тогда жить, если там ничего нет?

– Если там кто-то есть… он отправит меня в ад, – мрачно ответила Надька.

И снова принялась поедать сухофрукты. А Соня, обалдев, только смотрела и думала, что ничего не понимает в людях. Только сделаешь о ком-нибудь вывод, а оказывается, всё не так просто.

Она глянула на часы – сейчас Надька уйдёт, и Соне предстоит весь вечер думать о предстоящем походе на день рождения. Ей стало вдруг так одиноко, так тоскливо… Смешно, но только с Надькой и можно было теперь пообщаться, больше здесь разговаривать стало не с кем.

– Слушай, – вспомнила Соня. – Что-то не могу дозвониться дедушке Вадика. Вчера весь день пробовала, не подходит. Вдруг со стариком что случилось, а мать в больнице?

– А ты что – не знаешь? – удивилась Надька. – Она ж померла.

– Кто – мать? Как?! Когда?!

– Да так, – равнодушно откликнулась сменщица. – В выходные, говорят. Кровоизлияние в мозг – и адью. А что – и так, и так у парня мамки не было. Лучше никакой, чем такая, не в себе… Кому бы она теперь на шею-то села – старик сам на ладан дышит! Не родная дочь, тем более. Да ещё руки распускала на деда и Вадьку. Всё им легче, если уж честно.

Если уж честно, то так оно и было, но Соня не могла успокоиться.

– А чего ж ты молчала?

– Ой, да утренник, суета, забыла. Своих проблем куча. Все знают – никто тебе не сказал?

– Некому… – усмехнулась Соня. – Со мной мало кто разговаривает.

– Да не дёргайся ты. Вот я тебя не осуждаю. Не моё это дело. По мне – живи, как тебе лучше, пока есть возможность, потом не будет. Мой тебе совет – повезло, так пользуйся сейчас от своего Калюжного всем, чем только можно. Залети от него. Хотя… тут осторожно надо. Ещё бросит с ребёнком, и будешь, как я – куковать. Тогда деньги требуй, не скромничай. Ну, тебе, конечно, виднее, как сильно он на тебя запал. Слушай. А у него приятеля нет, из богатеньких? Познакомила бы.

– Надь, подожди… А что же… где дедушка-то?

– Да похороны же как раз сегодня были. Когда ему с тобой говорить.

– И что он теперь делать будет – один?

– Что раньше делал, то и будет. Как будто от матери прок был. Пенсию дед получает, как профессор; сын в Москве, подкидывает ему иногда. Опять же – Нина наша скидки для них добилась, в элитном садике держит, другая бы давно погнала. Вообще я б на месте деда отправила Вадьку в интернат – Нина давно предлагала. Сын профессорский в Москву зовёт, не отрекается. А этот – святой человек! Чужую родню бросить не может.

Конечно, Надька всегда была циничной и грубой, Соня давно не обращала на это внимания. Порой сменщица, действительно, резала правду-матку, такую, что другие подумали бы, да не сказали, не стеснялась признаваться в своём эгоизме открыто: мол, плевать ей с большой колокольни на мнение лицемерных святош. Что касается Надькиных отношений с братом и матерью – так это у неё застарелая болезнь, не поддаётся лечению, тем более что наследственная. Однако фраза про чужую родню и интернат больно кольнула Соню.

– Дед же Вадика любит… – тихо сказала она.

– Да, привязался. Ему-то, может, и правда, веселее на старости лет. А если с другой стороны посмотреть? Парню лучше среди ровесников, чем нафталином да лекарствами дышать. У них даже убраться-то некому… Подожди. Ну-ка! Тишина там! Кто ещё не спит? Щас приду – будете у меня весь тихий час стоять!

Соня встала и ушла в спальню – якобы посмотреть, кто там вертится и хихикает. Она не могла понять – почему её так мучает совесть. Словно это она, а не Надька, отправляла сейчас Вадика в интернат, а деда – к сыну в Москву. И думала, что так для всех будет лучше.

* * *

Можно представить, что испытывал Митя, подъезжая к «Савою» на полуразбитой маршрутке. Никто их, правда, не видел – они намеренно опоздали, но и перспектива появляться в ресторане при всех, в разгар торжества, Соню тоже не вдохновляла.

Вокруг ресторана уже были припаркованы иномарки – одна круче другой.

– А твои друзья будут? У вас с Наташей общая компания? – запоздало поинтересовалась Соня.

– Нет, не общая. Но я всех здесь знаю, у Натки всегда одни и те же, – Митя кивнул на одну из машин. – Вон, и Лёха приехал.

– Он же из твоего института…

– Ну… Он и мой друг, и с Наташкой знаком. Давно вокруг неё ходит.

«И не только вокруг неё», – возмущённо подумала Соня, вспомнив Анюту.

– А кто у него родители? Разве он входит в ваш круг?

Вопрос в свете её собственного положения был актуальным.

– У бати строительная фирмочка, бригаду сбил – коттеджи строят, отопление проводят, котлы устанавливают.

– Твой отец с ним знаком?

– Что? А, нет, конечно, это не его уровень… Сонь, да при чём тут это – Лёха нормальный пацан, не тупой, компанейский. Он мой друг.

– Ясно. И ради тебя его принимают, да?

Митя промолчал – они уже поднимались по ступенькам.

В ресторан, как поняла Соня, посторонних в этот вечер не пускали. Столы в огромном зале расставили буквой «П», как на свадьбе. Играла живая музыка – настоящий оркестр. В заведениях с подобным убранством Соня никогда раньше не бывала – даже «Парус» казался скромнее. Да ещё помещение было особым образом украшено в честь именинницы.

Митя взял Соню за руку, она мысленно зажмурилась и вошла. Помогло то, что в ресторане царил полумрак; по залу кружились цветные блики от крутящегося под потолком блестящего шара. Ей показалось, что гостей – человек сто, не меньше. Две-три парочки танцевали, кто-то сидел возле барной стойки, кто-то – за столиками.

Соня старалась не смотреть по сторонам. Она держалась прямо, пытаясь выглядеть как можно уверенней. При их появлении многие повставали с мест и подошли поприветствовать Митю. Народ быстро окружил их. Митя находился здесь среди своих и, кажется, слыл всеобщим любимчиком. Вёл он себя естественно и скромно. Тут ему не приходилось ничего доказывать или выпендриваться, как тогда, на даче; про него и так всё знали. И прощали ему некоторые странности… вроде Сони. На неё смотрели снисходительно, как на очередной Димин каприз. Ну, нашёл себе парень бабу постарше, ну папаша против – кому какое дело? У каждого свои заморочки.

Если кто и не отрывал от неё взгляда – так это Наталья. Она первая подскочила к названному брату, и Дима представил девушек друг другу. Наташа повела себя очень пристойно, даже приветливо. Она сразу же заулыбалась гостье – не важно, насколько искренне, но вполне достаточно, чтобы камень упал у Сони с души. Подарок имениннице вроде бы тоже понравился.

Ларисы среди гостей Соня не заметила. Она поняла, что сможет дышать среди этих людей какое-то время и несколько успокоилась. Конечно, она чувствовала себя здесь дискомфортно, как и всегда в больших компаниях, но никто не проявлял к ней открытого негатива, не тыкал в неё пальцем. Все казались заняты собой, общались и развлекались. Если и обсудили за спиной, то так, что она не заметила – остальное Соню не волновало.

Присутствующие были разных возрастов, в основном, конечно же, молодежь не старше тридцати, впрочем, Соня оказалась не самой, как она опасалась, старой: некоторые девушки пришли с бой-френдами или с мужьями – очень даже солидными дядями. Наташа пригласила и нескольких родственников – все со стороны матери, Митя пояснял Соне, кто есть кто, но она не запомнила. Одеты были девушки, кто во что горазд: кто в вечернем платье, кто – в джинсах и топике. Ни одной красотки по кукольному типу среди Наташиных подруг не оказалось, а уж Кате никто из них и в подмётки не годился.

Да и сама именинница, к тайной радости Сони, особо выдающейся внешностью тоже не обладала. Она казалась довольно привлекательной, но и только. Ростом – немного повыше Сони, волосы выкрашены в иссиня-чёрный цвет, загар из дорогого солярия, неплохие карие глазки, аккуратный носик, качественный макияж… Соня сразу отметила коротковатую шею, которую Наташа со знанием дела зрительно исправила откровенным и весьма убедительным декольте. Девушка казалась достаточно стройной, но отсутствие ярко выраженной по сравнению с бедрами талии при малейшем отклонении веса от нормы в будущем могло стать заметным. На имениннице тоже было короткое платье – настолько короткое, что хотелось подойти и поддёрнуть. Поэтому её ноги, как и вываленная наружу грудь, невольно привлекали взгляд – и мужской, и женский. Соне очень хотелось увидеть Митину реакцию на «сестрёнку», но она не могла заставить себя повернуться к нему.

Наташа оказалась активной – подвижной, юркой, невзирая на внушительный бюст. Говорила быстро и очень уверенно. За одну секунду пересекая огромный зал, девушка подлетала к кому-нибудь из гостей, и тотчас там начинался хохот и громкие разговоры.

Соня хотела дать Мите пообщаться с друзьями, но он не отпускал её руку, даже беседуя. Он серьёзно сообщал всем, что женился, гордо представляя Соню и не замечая, что никто в это не верит. Какая ещё свадьба? Если б что было – весь город бы знал! А тут – привёл неизвестно кого. Соне даже казалось, что над ним дружески посмеиваются. Но в глаза никто не сказал ничего обидного, скорее наоборот. К Соне иногда обращались, говорили с ней «за погоду»; других общих тем, разумеется, не находилось.

Сама она на разговоры не напрашивалась, если Митя с кем-то общался – молчала и старалась улыбаться, чтоб не выглядеть букой. Никакой ущербности Соня не ощущала – для этого она как минимум должна была испытывать к собеседнику уважение, а тут – всё понятно и просто. Назвать здешнюю публику аристократией нельзя было даже с натяжкой – Надька проявляла куда больше благородных манер и образованности, чем Наташины гости. Обучение в престижных ВУЗах придавало высокомерия интонациям, но не содержательности разговорам. Одень их по-другому и посади в ПТУ – впишутся замечательно. Митя и здесь выделялся – и манерами, и взглядом, да и обращались к нему, как к старшему. Соня чувствовала за него невольную гордость.

Она почти расслабилась. Единственно, ей стало мучительно скучно. Она и в более интересных компаниях через пять минут уставала и сразу уединялась, а тут ей и вовсе оказалось нечего делать. Но Мите здесь нравилось, и Соня решила потерпеть.

Народ принялся танцевать. Наташа зажигала вовсю – она очень хорошо двигалась, сексуально и раскрепощённо. Потом началась медленная музыка. Митя сразу позвал Соню, но она воспротивилась, и он побоялся настаивать. Она сама предложила ему пригласить кого-нибудь ещё, и он неожиданно согласился.

– Да, знаешь… с Наткой надо поговорить – что у них там с отцом…

Соня только растерянно кивнула, и Митя, не подозревая о её смятении, отправился искать «сестру». Через минуту Соня уже наблюдала, как они танцуют. Нет, Митя не врал – он относился к девушке с искренней привязанностью, как старший брат. Правда, даже эта привязанность вызывала у Сони дикое раздражение. Но вот Наташа… Девушка умело пользовалась ситуацией. Она что-то расстроенно говорила Мите, вызывая его сочувствие, при этом как бы невзначай клала голову ему на плечо, жалобно заглядывала в глаза, нежно водила рукой по его шее, трепетно, будто в поисках защиты, жалась к нему полуголой грудью, а он хмурился, слушая её, и даже погладил по голове, успокаивая.

Соня с трудом сдерживала гнев – она и не подозревала, что будет так плохо себя контролировать. Она боялась прослыть ревнивой дурой, но не могла видеть их вдвоём, поэтому потихоньку встала и отправилась в бар на другой конец ресторана. Там она села на высокий крутящийся стул и заказала томатный сок.

К её досаде, в баре тут же нарисовался Лёша.

– Привет! – он плюхнулся на соседний стульчик.

– Привет, – ответила она, хотя они уже здоровались.

– Как дела?

– Хорошо, – Соня предпочитала отвечать односложно.

– Как там Анька? Работает?

– Устраивается.

От барной стойки не было видно Митю, и Соня уже пожалела, что ушла.

– А ты… как у тебя с Димоном?

Соня не отвечала, делая вид, что роется в сумке.

– Он у нас такой… – продолжал трепаться парень. – Не как все. Ты его береги. Я-то его хорошо знаю! Я ещё на даче понял, что он на тебя запал. Эти придурки ржали, ая – нет. Пусть они чё хотят болтают, а ты ему подходишь! Он у нас гений. Ему кто посерьёзнее нужен, постарше.

Ей показалось, что парень неплохо набрался.

– Спасибо… – Соня с раздражением оглядывалась по сторонам.

– А вы… вы с Анькой очень похожи, – заявил вдруг Лёша.

– Впервые слышу, – рассеянно ответила Соня.

– Нет, правда. Вы обе – такие… ну, как сказать… непосредственные.

– Ой, какой ужас… – засмеялась она. – Какие-какие?

– Не, ну я не то хотел… Вы обе… притворяться не умеете.

– Очень даже умеем.

– He-а. Она только грубая. А ты тихая. Но я вижу – тебе здесь не нравится.

Психологические открытия нетрезвого парня были ей совершенно неинтересны.

– Глупости, с чего ты взял, – она отвернулась от него к бару, давая понять, что хочет остаться одна.

Ну, где же Митя?

– Вижу – и всё! А вот Наташка – та ещё актерка. Смотрю – бегает вокруг тебя, «садитесь сюда, кушайте это»… А сама – так бы и укусила!

– За что же? – Соня стала слушать внимательнее.

– А она давно по Димону сохнет.

– Да? А… он? – не удержалась Соня.

– Он? Да не, Димону это не надо… В своей-то семье? Это ж по-серьёзному всё тогда. А на фига геморрой, он и так каждую может…

– А тебе она нравится? – спросила Соня, проглотив предыдущую реплику.

– Не отказался бы, – хмыкнул Лёха. – Формы у неё… что надо! Я пытался с ней замутить – беспонтово. Не, ну кому-то, наверно, даёт. Но мне, бл…, ни разу не перепало! Боится, небось, что Димону скажу… Не повезло, да? Другие могут, а мне – ни-ни…

Соне так и хотелось спросить, чего же он тогда распускал руки с её сестрой. Но к ним уже шёл Митя. Он подозрительно глянул на приятеля и нежно обнял Соню за талию.

– Чего вы здесь? Сонь, тут из дверей дует, пойдём.

– Я за соком ходила.

– Я бы тебе принёс.

– Ты был занят.

Ей хотелось наговорить ему кучу грубостей, но она удержалась. Остатки разума подсказывали, как глупо это будет выглядеть, как несправедливы рвущиеся с языка обвинения. К тому же – кругом посторонние.

– Димон! – Лёха полез к нему с объятьями. – Димон! Ты мой самый лучший дружбан… ты хоть и подлец хороший… женился, бросил меня одного… а вот я всё равно тебя люблю! И Соньку твою люблю!

Он сделал попытку её обнять, Соня только поморщилась, а Митя нахмурился и загородил её.

– Лёх, завязывай. Ты уже лыка не вяжешь.

– Нет… дай, я её поцелую!

– Я тебе щас поцелую! – Митя начинал злиться.

Подошли девчонки и, хохоча, утащили Лёшу танцевать.

– Чего он тут? – взгляд у мужа стал почти ревнивым.

– Так просто, трепался.

– О чем?

– О том, как хочет Наташу.

– А, ну это старая песня. А ещё?

– Про то, что Наташа хочет только тебя, – Соня смотрела на него в упор.

Митя поморщился.

– Сонь, прекрати.

– Это не я придумала, да и невооружённым взглядом видно. Она к тебе липнет, как муха.

– Брось. Она к тебе хорошо отнеслась.

– Ну да… – усмехнулась Соня, но решила не продолжать. – Так что – поговорили? Насчёт её матери?

– Да… ты знаешь, тут очень серьёзно. Блин, как мне всё это не нравится!

– А что там случилось?

– Я думал, Лариска сцену ревности закатила отцу – не впервой. А тут – другое… Ладно, потом расскажу, не хочу орать.

Действительно, чтобы разговаривать, надо было перекрикивать музыку.

Тем временем настало время десерта. Вынесли огромный торт. Соня не удивилась бы, если бы из него кто-то вылез, но этого не произошло. Зато музыку, наконец, приглушили. За столом завязался разговор – так, лёгкая болтовня. Кто-то рассказывал, как отдыхал на Кипре, кто-то называл Кипр отстоем и описывал какое-то другое место – Соня впервые слышала название. Кто-то говорил про столицу – многие собирались перебраться туда, Лёхин отец уже купил ему там квартиру.

Потом ребята ушли покурить – остался только Митя. Девушки принялись обсуждать знакомых – обычный женский трёп, ничего особенного. На Соню почти не обращали внимания, даже не смотрели в её сторону, в разговор не втягивали, и она была этому только рада.

Сначала она думала о своём, но голоса стали громче, она невольно стала прислушиваться, и… ей всё больше становилось не по себе. Она начала понимать, что зря расслабилась. А через пару минут могла поклясться, что за столом идёт показательное выступление.

Наташа очень красочно рассказывала о ком-то, не принадлежащем к их кругу.

– Слушайте, слушайте, – возбуждённо тараторила она, – смотрю – идёт! Одета – как быдло, «made in China». Ноги – кривые, а мини нацепила. Парикмахеру её – вообще руки оторвать надо. Кожа… ну, вы знаете… Вечная аллергия, бегемот отдыхает. Плоская, как доска – а вырез до пупа. Это что – чтобы жальче было, что ли? Короче, лохушка лохушкой. И чё она там покупала, ей же на колготки в том бутике не хватит! Подходит такая… Ну, я в душе уже валяюсь от смеха… А сама ей: «Как дела? Что такая бледная? Не отдыхала, наверное, летом?» А она: «Загорать сейчас вредно! Солнечные лучи… кожа не восстанавливается…» Ну да, думаю, твоя-то точно не восстановится.

Общий хохот.

– Ещё бы она отдыхала! – сказала одна из девушек. – Виктор её бросил, а в Эмираты рванул с Маришей…

– У Маришки хоть вкус есть. Правда, она дура, – высказалась другая девушка.

– Дура – дурой, а раскрутила его на пять звёзд… – хихикнула третья.

– Нет, слушайте дальше! – в нетерпении перебила их Наташа. – Она меня спрашивает, давно ли я его видела… Даже не стесняется! Я хотела ей сказать – а ты что думала, он тебя подобрал, сейчас оденет и домой приведёт? Такой парень, как Виктор?

Все снова захохотали. Соне показалось, что Наташа бросила на неё испытующий взгляд – как будто проверяла реакцию. Да и остальные тоже поглядывали – словно невзначай.

– Да никто и не понял, чего он с ней вдруг… – пожала плечами та, что назвала Маришку дурой.

– Да она просто легла под него по пьянке, а ему-то что – плохо? Попользовал немного, и хватит, – ответили с другого конца стола.

Нет, одно из двух: или у Сони паранойя, или здесь – заговор. Роли распределены, каждый знает слова… Она чувствовала, как холодеют руки.

– Ну, подождите! – уже разозлилась Наташа. – Сейчас самое интересное. Я, говорит, машину купила. Да ты что, говорю, и что же за тачка? Да вот, говорит… И показывает… Ой, умора, девочки, держитесь крепче… я даже сразу не поняла, что это её! «Дэу Матиз»! И то, небось, всю жизнь копила…

Видимо, это стало кульминацией рассказа – потому что дальнейшая сцена напоминала гоголевского «Ревизора» – кто-то застыл в безмолвном ужасе, кто-то подавился от смеха, кто-то сполз под стол – в общем, каждый сыграл, как сумел.

– А как они вообще с Виктором пересеклись-то? Они же – небо и земля! – спросила та девушка, что говорила про Эмираты, когда всем надоело кривляться.

– Понятия не имею. Недоразумение в природе – бывают же у парней такие залёты! Ну, хоть быстро опомнился…

– Да потом – она старше на целых четыре года, это же так заметно, у неё под глазами – гусиные лапки…

– Какие гусиные лапки… у неё там уже борозды! Впору подтяжку делать.

– Так он, видать, в темноте с ней перепихнулся, – хмыкнул кто-то.

Соня не выдержала и посмотрела на Митю. Тот безмятежно, слегка насмешливо улыбался – видимо, почти не слушал их трёп, смотрел на девчонок снисходительно и слегка иронично. То, насколько этот рассказ может быть связан с его личной жизнью, ему даже в голову не приходило. А Соня была уверена – каждое или почти каждое слово здесь про них.

Возможно, у неё попросту мания преследования, убеждала себя она. Люди часто бывают бестактными, не думая, что и при ком говорят. Да и что они могли знать про Соню? В конце концов, она работает в элитном детском саду! Никто же не знает, сколько она получает и где одевается… И морщин у неё пока не заметно, и ноги совсем не кривые…

Внезапно Соня очнулась. О ком бы ни был этот рассказ, как она могла втянуться в чужую игру – да так, что готова уже доказывать, хотя бы самой себе, что не принадлежит к классу быдла с лохушками?

Разговор тем временем давно перешёл на автомобили. Наталья описывала, какой замечательный «Порше Кайен» подарила ей мать, Митя с интересом слушал. А Соне становилось всё хуже и хуже. У неё словно открылись глаза – как тогда, после сцены в «Парусе». Она всегда будет чужда этому миру, более того, она ни за что на свете не хотела бы стать здесь своей. А Митя… он полностью принадлежит им. И, наверное, даже не заметит, если она встанет сейчас и уйдёт. Не заметит и не поймёт.

Последнее было несправедливо. Митя весь вечер смотрел на неё – с нежностью и довольством, даже с кем-нибудь разговаривая, постоянно поглядывал. Радовался, что пришёл сюда с женой, и её приняли. Вот и сейчас бросил на неё взгляд, и на лице его сразу появилась тревога.

– Сонечка… Тебе нехорошо?

– Зато тебе хорошо… – одними губами ответила Соня.

Она постаралась встать, но не смогла – почувствовала слабость в ногах. Не надо ей было пить сегодня шампанское, оно всегда отвратительно действовало на неё. Не смогла отказать имениннице…

– Что… что ты? Родная, девочка моя, ты что?

На них смотрели, но он не обращал ни на кого внимания. Соня понимала, что следует отвлечь его, успокоить, чтобы не доставлять удовольствия этим молокососам. Разве не ясно – Митя привык к таким разговорам, вот ничего и не заметил. Он немного выпил, и, если поймёт, что она оскорблена, примется её защищать и сделает только хуже. Надо продержаться до конца, а потом тихо уйти, улыбаясь и раскланиваясь, как ни в чём не бывало.

– Вы плохо себя чувствуете? – в Наташином голосе звучали заботливость и беспокойство.

В её искренность можно было бы поверить, если бы не откровенная насмешка в глазах – похоже, надоело притворяться.

– Всё в порядке, – сказала Соня. – Но мне, к сожалению, пора. Спасибо за вечер.

– Да, мы пойдём, – решительно заявил Митя, глядя на неё с беспокойством.

– Ты можешь ещё посидеть, – ровно сказала она. – Ещё не поздно, я отлично доберусь.

– Соня… – тихо, напряжённо произнёс Митя, но она даже не повернулась в его сторону.

– Ой, как жалко… – просюсюкала Наташа.

Соня встала, хотя ноги у неё тряслись.

– Тогда за вами прощальный тост! – выкрикнул кто-то.

Конечно, просто так отпустить свою жертву было бы скучно. За одну секунду в голове у Сони промелькнула вся ситуация – как она отнекивается, потом сбегает, как все сразу принимаются над ней потешаться. И поняла, что не выдержит. Она уже не думала о том, что разумно, её понесло.

Соня уставилась на Наташу, выдерживая длинную паузу. В ожидании её ответа становилось всё тише, но Соня дождалась, пока наступит полная, мёртвая тишина. Наташа занервничала – она с трудом выдерживала взгляд соперницы. Митя замер рядом, но Соня на него не смотрела.

– Обязательно. Без этого не уйду! – произнесла она. – Я весь вечер готовилась.

Кажется, никто не ожидал, что пришлая заговорит так открыто и смело. Соня и сама не ожидала. Она обвела глазами стол – крашеные лица, ряженые куклы, совсем ещё юные, ничего из себя не представляющие, но уже позволяющие себе унижать других – за что? За то, что у них дешёвая машина и плохой парикмахер? В душе закипали гнев и какое-то нехорошее веселье.

– Ну, во-первых, ещё раз вас поздравляю. И…

– Ой, ну что же мы всё – на «вы», да на «вы»! – перебила Наташа. – Хоть вы и старше… лет на пятнадцать, да? Но мы же теперь практически сёстры.

Соня видела, что такая сестра нужна ей, как собаке пятая нога. Наташа излучала приветливость и обаяние, но никого этим не обманула, разве что только Митю. Остальные слушали с настороженностью и любопытством – в предвкушении развлечения.

– На одиннадцать, – жёстко сказала Соня. – Но, если ты хочешь… пусть будет на «ты». Так вот. У меня есть для тебя несколько пожеланий. Во-первых. Всегда оставаться такой же красивой, молодой и здоровой. Это ведь только быдло старится, болеет, покрывается прыщами… Тебе это, видимо, не грозит, как и всем здесь присутствующим. Но и это, конечно, не всё. Какой смысл быть красивой, молодой и здоровой, если ездишь на дешёвой машине и одета, как лохушка? Это ужасно, правда? Но надеюсь, что и такая беда тебя не постигнет. Желаю тебе, чтобы ты всегда оставалась богатой. Точнее, чтобы богатыми были твои мама и папа – не купишь же ты сама себе «Порше Кайен»?

Теперь за столом боялись даже пошевелиться. Все замерли – словно в благоговейном ужасе. Митя вдруг встал и крепко сжал Сонину руку – то ли в поддержку, то ли пытаясь остановить, ей было всё равно. Она по-прежнему смотрела Наташе в глаза, и та не выдержала, опустила взгляд. Соне сразу стало её жалко – она ведь всего лишь девчонка, глупая и избалованная. И ещё – она тоже ревнует.

– Но главное… – тихо сказала Соня и помедлила. – Главное… Говорю это тебе от всего сердца. Подольше оставайся в неведении, что такое настоящие беды, настоящая жизнь, и какие случаются в ней повороты. А то бывает, что и прыщавой лохушке позавидуешь, лишь бы быть счастливой, как она. Прости, скажу сейчас банальную вещь. Для меня – банальную. Ты ещё не знаешь, Наташ, но счастье – не в марке машины и даже не в отдыхе на каких-то там островах. Счастье – это когда все твои близкие живы, здоровы и рядом. И ещё – это очень важно… когда у тебя чиста совесть. Не обижайся на меня. Я тебе – честное слово, вот этого желаю как самой себе.

Соня, действительно, произнесла последние слова абсолютно искренне. При гробовом молчании она вышла из-за стола, выдернув руку из Митиной ладони, но он тотчас же бросился следом, не оглядываясь на гостей. В холле Соня остановилась в надежде отдышаться – проклятая тахикардия! Митя обнял её, пытаясь поймать её взгляд, смотрел просительно и тревожно.

– Сонечка… прости меня… Я просто урод! И все они здесь – уроды… Натка – дура! Не обращай на неё… Нет, зачем я тебя повёл сюда, свою девочку, в этот гадюшник…

– Нет, Мить… – так и не сумев сделать полноценный вдох, выдавила она. – Это ты меня прости. Ты останься лучше. Мне здесь не место, правда. Не потому, что я хорошая, а они плохие. Просто не место, и всё. Ты не обращай внимания… это всё моя гордыня, потерпеть не могла… Я всё тебе порчу… прости.

– Пойдём… пойдём отсюда… – бормотал он. – Я как слепой… Какая пошлость и гадость… Мне тошно, Сонь. От самого себя.

– Ты не виноват. Это просто привычка…

Соня, наконец, вдохнула каплю воздуха из приоткрытой двери. И тут в вестибюле появилась Наташа.

– Ну, что же вы так убегаете? А как же тортик?

На лице у неё было написано притворное огорчение. Похоже, Соня её недооценила – Наташа вовсе не собиралась оставлять последний ход за противником. Мало у кого из её ровесниц хватило бы ума разыграть великодушие в финальной сцене.

– Мы пойдём, Нат. Соня очень устала, – сухо ответил Митя.

– Но… Димочка… Я тебя столько не видела! Мог бы и побыть ещё! Сонечка ведь разрешает…

– Нет, извини. Если будут проблемы с отцом – звони, я всегда на связи.

Наташа подарила ему пронзительный, молящий, полный любви и недоумения взгляд. Но Митя уже забирал у швейцара одежду. Тогда девушка обернулась к Соне.

– Так приятно было познакомиться! Надеюсь, мы вас ничем не обидели?

А вот это уже лишнее – зачем так себя выдавать?

– Нет, – твёрдо сказала Соня. – Чтобы меня обидеть, надо было, как минимум, поговорить о жидах. А лохушка и быдло – это чепуха. Про морщины тоже.

Наташа растерянно заморгала глазами.

– Но… ой, ну вы же не могли принять на свой счёт? Вы такая очаровательная, и… Даже не думайте…

– Даже не собираюсь, – усмехнулась Соня. – Знаешь, сколько глупостей я каждый день слышу? На работе – от детей пятилетних. Они такое, бывает, несут – уши вянут.

Глаза у девушки неожиданно превратились в две узкие щёлки, она уже с трудом играла свою роль. Но подошёл Митя, и она огромным усилием воли изменила выражение лица. Соня повернулась к мужу и протянула руку за одеждой.

– Миленькая, пойдём, – Митя сам надел на неё курку. – Ты вся дрожишь. Как бы опять не заболела.

Он беспокойно тянул её к выходу, уже не обращая на «сестрицу» никакого внимания.

– Мить, я хотела тачку тебе показать… – крикнула вслед та. – Она здесь, рядом припаркована – хочешь?

– Потом. Сонечка… иди ко мне, вот так…

Митя дополнительно укутал её полой своей расстёгнутой куртки – Соня и правда, сильно дрожала, как от озноба, а дышать стало ещё труднее. Но даже в таком состоянии она не могла не заметить, какой ошеломлённый, полный бешеной злобы взгляд кинула им вслед именинница.

* * *

Они вышли на улицу – Соня почувствовала чистый холодный воздух, влажный после дождя. Ей стало чуть легче, хотя она по-прежнему ощущала слабость в ногах и опиралась на Митю. Они сделали несколько шагов и остановились под фонарём. Митя обхватил и прижал её к себе, тревожно вглядываясь. Она пыталась согреть руки, спрятав их у него на груди.

– Господи… да что же это?.. У тебя так сердце бьётся – прям сейчас выскочит… Ну, успокойся, пожалуйста, деточка моя…

– Я не только старая… – выдохнула она. – А ещё и больная. Жаль, они не знали…

– Прекрати!.. Сонь, может… может, ты неправильно поняла? Это же просто глупость! Это гнусно… но ведь это совсем не про нас! Не верю, чтоб Натка…

Соня оттолкнула его, сердце у неё заколотилось сильнее – ну как он не понимает! Но Митя снова успокаивающе прижал её, и она заговорила, заикаясь от возмущения:

– Это… это с твоей точки зрения – не про нас! Посмотри, посмотри на всё их глазами! Твоя… Натка… она же меня ненавидит… они всё разыграли – разве не видишь?

На лице его были написаны страдание и досада – он всё понимал, но отказывался верить.

– Тогда я сейчас пойду и устрою им там! – страдальчески выкрикнул он.

– Не смей.

– Я должен её спросить… пусть скажет честно! Если она так со мной… пусть не звонит больше!

– А она звонит, да?

Митя только мотнул головой.

– Ничего ей не говори, – Соня впервые сделала нормальный выдох. – Иначе признаешь, что выстрел попал в цель. Хотя… я уже и так призналась. Пойдём отсюда, стоим на самом виду! Мне уже лучше, правда…

Она бросила взгляд в сторону стеклянных дверей ресторана.

Они пошли к остановке, и Митя быстро поймал такси. Всю дорогу молчали – не хотелось ничего обсуждать при водителе. Митя только с беспокойством поглядывал на жену.

– Опять деньги… – вздохнула Соня, когда они уже подходили к подъезду. – Что-то с ресторанами и красивой жизнью у тебя со мной не выходит. Всякий раз убегаем.

Ей уже совсем полегчало.

– Ничего. Мы ещё пойдём с тобой в ресторан. Только вдвоём. И я угощу тебя, как королеву, – упрямо сказал Митя.

– Тебе это нужно? Мне – нет. К тому же, все рестораны в городе принадлежат твоему отцу.

– Не все… – мрачно сказал он. – Только «Парус». Остальные – Ларискины.

* * *

Соня заранее поменялась сменами с Надькой, предвидя, что поздно вернётся со дня рождения. Митя тоже задержался с утра дома – всё ещё тревожился за жену. О вчерашнем происшествии старались не вспоминать – Соня всячески давала понять, что всё забыто. Ей было не по себе: дня не проходило, чтобы отношения с ней не принесли Мите какого-нибудь неудобства или страдания. Насколько хватит его любви и терпения, она не знала.

Впервые за долгое время ей захотелось посоветоваться с Борисом. Но она побоялась. Ему теперь доставались лишь короткие виноватые взгляды на ночь. Что-то произошло, но Соня не могла больше с ним разговаривать. Она знала, что лис обижен. Но для того, чтобы общаться с ним, ей надо было остаться одной, с тишиной в душе. Раньше Борис заменял ей друзей, а теперь… Теперь её душа полна одним только мужем, с ним она говорит каждую секунду, даже если его нет рядом, ему отдаёт себя целиком. А говорить с Борисом о самом Мите нельзя. Это означало предать его, иметь что-то вне него, отгороженное, подозрительное, своё, а не общее. Никогда и ни с кем она не стала бы обсуждать их отношения.

В итоге с лисом теперь общался… Митя. Он периодически заговаривал с ним при Соне, отпускал весёлые шутки или пытался донести через Бориса что-нибудь важное, например, извиниться за досадный промах или неудачное слово. Но иногда Соня заставала мужа врасплох, когда он нашёптывал что-то Борису, сжимая его в руках. Она подозревала, что Митя ведёт с ним монологи, наподобие суеверных заклинаний. Оставалось только догадываться, что думает обо всём этом лис, но вряд ли хитрюга был с ним откровенен.

Сейчас Соня сидела на кухне и наблюдала, как муж заваривает ей крепкий чай с мятой. Митя поставил перед ней чашку, размешал ложечкой сахар, словно больной, рассказывая при этом что-то забавное о разработках своей фирмы.

– Смотри, антиугонное устройство срабатывает таким образом, что машина, за рулём которой преступник, пару метров проедет и глохнет. Двери одновременно блокируются. А если вор начнёт бить стекло, врубается сирена. Мы такой голос записали… умора. Знаешь, что орёт? «Спасите, меня угнали! Ловите козла!» Эх, вот только надо проверить… вдруг кто раньше запатентовал. Если нет – получим огромную премию.

Соня попыталась улыбнуться, но ей не давали покоя другие мысли.

– Так что там происходит – между твоими отцом и мачехой? – не выдержала она.

– А… – он сразу же посерьёзнел. – Отец ездил в Расков – оказывается, ему оттуда сигнал поступил. В общем, у них с Лариской давно не ладилось, она всё терпела, а потом… кого-то себе нашла.

– Ничего себе. И что же теперь? Они разведутся?

– Не так всё просто. Пока они женаты, весь бизнес в семье. Лариска раньше во всех делах с отцом считалась, всё делала, как он велит – ведь это его подарок на свадьбу, как говорила мама, широкий жест. А теперь она нашла в Раскове покупателя. Хочет сбагрить всё и уехать. Понимаешь, почти треть дела окажется в чужих руках! Отец рвёт и мечет.

– Наверное, ему проще всё купить самому?

– Конечно. Он даже цену назначил хорошую. Только Лариска упёрлась. Натка говорит, назло ему делает, отомстить хочет. Накопилось у неё, видишь ли. Представляю, какой для него удар.

Соня вспомнила слова Жени: «У Калюжного сейчас другие проблемы».

– Ну и что – ну треть… – она пожала плечами. – Останется же куда больше.

– Ты у меня просто ребёнок, – усмехнулся Митя. – Разве денег бывает мало? Это обычному человеку кажется, что от счастья бы прыгал от пары процентов… А для отца – катастрофа. К тому же – власть. Кто захочет её делить? У нас мэр сейчас – как швейцар личный, подай, принеси… А ещё Лариска решила отсудить себе часть… этого, как его… ну, всего, что они якобы вместе…

– Совместно нажитого?

– Да, точно.

– Ну, суд ей не выиграть. Она же должна понимать…

– Неизвестно. В Раскове свои силы. Кто-то может помочь ей, кому будет выгодно. Пойми, это Лариска была комнатной собачонкой, а чужой человек со временем может и город под себя подтянуть…

Митя поморщился.

– Сонь, знаешь, ты права была, как всегда. Со стороны виднее, не то, что там, внутри. То есть, видишь и там, но как будто во сне, словно всё так и надо, и убеждаешь самого себя… Сонь, ты ведь спасла меня от всего этого.

– А твоя мама уверена, что погубила.

– Соня!

– Так вот почему твоя «сестрёнка» тебя пригласила… – задумчиво произнесла она.

– Что значит – почему? Она бы и так пригласила.

– Это-то конечно. Но заодно попыталась втянуть тебя в разборки. Она-то сама чего хочет, кстати?

– Чтобы они помирились. Она мать не одобряет. Отец к Натке хорошо относится, растил её с детства. У неё всё в ажуре было – а тут эта фигня. – А может, хочет привлечь тебя на сторону мачехи – она же знает, что вы с отцом теперь в контрах.

– Нет, Сонь, не знает… Ну, то есть знает, что мы не общаемся, но думает, что это временно.

Соня медленно подняла на него глаза.

– А, ну да… разумеется.

– Сонь, да ты не так поняла! – испугался Митя.

– Нет, так. Все вокруг думают, что это временно.

– Я так не думаю! – от всего сердца произнёс он. – И ты, я надеюсь, тоже! Пойми, Натка не злая, она просто ещё глупая!

Соню передёрнуло.

– Митя… – скривилась она. – У меня к тебе одна просьба. Это очень важно.

– Конечно… Я всё, всё для тебя сделаю! Сонь, я из кожи вылезу, я… Знаешь, я ещё заработаю, всё заработаю сам. И у нас с тобой всё будет!

– Подожди.

Он тревожно уставился на неё. Соня собралась с силами и решительно произнесла:

– Если ты меня любишь… не называй её, пожалуйста, Наткой.

 

С Борисом советуются…

Рабочий день прошёл тихо. Вторая смена стала теперь ещё более любимой – ведь вечером встречал муж. Дождя не было, и они медленно шли, взявшись за руки, вдоль железной дороги, не переходя на свою сторону – Соня предложила зайти в магазин на станции. Митя всё-таки занял на работе денег под зарплату, и теперь Соня собиралась затащить его в обувной, купить ему ботинки на меху – скоро зима. Идея ехать за тёплыми вещами на Озёрную даже не обсуждалась.

По дороге у них вышел спор, кому что нужнее – Митя порывался приобрести что-нибудь для неё.

– А у тебя сапоги зимние есть? – требовал отчета он.

– Есть, Мить, отстань… Я же не убегала из дома, как ты.

– Какие? Наверно, старьё?

– Старьё – не старьё, а хотя бы имеются. А ты разут! И тебе ещё зимняя куртка нужна…

– А у тебя что вместо этой куртки будет?

– Во-первых, эта на синтепоне, во-вторых, ещё одна висит, потеплее. Мить, я неплохо зарабатываю! Это мы просто с тобой поистратились. Ничего, войдём в режим, и…

– Куртка? Фигня на постном масле. Тебе нужна шуба!

– Шуба у меня уже есть, – усмехнулась Соня своим мыслям.

– Хорошая?

– Не то слово!

Митя понял её иронию по-своему.

– Ничего… купим тебе нормальную, обязательно… А то всякие там в норке ходят, а ты у меня хуже, что ли?

Он хмуро уставился перед собой – комплекс, что он не может одеть жену так, как она заслуживает, продолжал его мучить. Соня постоянно внушала ему – и он даже соглашался, что всё это надуманное, но в душе всё равно страдал.

Опасаясь, что Митя передумает покупать ботинки, она начала говорить про работу. На той стороне показался дом Вадика, и сердце у Сони сжалось. Накануне она почти забыла о мальчике, но сегодня, в группе, только и думала, что о нём и его дедушке. И сейчас начала рассказывать о них Мите.

Они с мужем каждый вечер делились друг с другом дневными впечатлениями. Он любил слушать, как Соня говорит про детей – они даже вели долгие споры о каком-нибудь случае в садике. Ему всё было интересно – и поступки ребят, и характеры воспитателей, он смеялся и переживал вместе с ней, вспоминал примеры из своего детства. История Вадика сильно взволновала Митю – он не понаслышке знал, что такое жить без родителей, пускай и недолго.

– Нет, ну почему так, а, Сонь? – сетовал он. – Когда были бабки, тратил их на всякую хрень. А теперь знал бы, на что потратить, а нету…

Он вдруг остановился.

– Слушай. Пока ещё не так холодно… Чего сейчас на меху покупать?

– Здрасьте, приехали! Мить, завтра снова снег обещают!

Соня расстроенно смотрела на него. Она знала – он и так вынужден покупать себе вещи, которые вряд ли надел бы, живя с отцом.

– Подожди. Давай лучше деду этому… отнесём хоть немного, а?

Она растерянно молчала.

– Я ещё премию получу на днях, – убеждал он. – Успеем купить! Представь, а может у них вообще жрать нечего?

Соня обречённо кивнула – что тут возразишь?

Они повернули обратно; Соня привела Митю к знакомому подъезду. Поднялись на этаж, позвонили – раз, другой. Некоторое время стояла полная тишина. Потом кто-то изнутри начал ковырять обшивку, дёргать ручку, царапаться.

– Вадик! – позвала Соня. – Это ты? Ты один дома?

– Нет… – послышался приглушённый детский голос. – Я с дедой.

– А что деда делает?

– Он спит…

Соня испуганно глянула на Митю.

– Давно спит?

– Давно… весь день.

– Господи… – у Сони перехватило дыхание. – Может, выломать дверь?

Неожиданно за дверью послышалось шарканье, потом ключ повернулся в замке, и она распахнулась. На пороге стоял дедушка – вид у него был ужасный, лицо опухло, глаза заплыли от слёз.

– Софья Васильевна… Милая… А я думаю – кто… Проходите, пожалуйста…

– Леонид Михайлович, ну что же вы мне не позвонили, – забормотала Соня. – Я бы взяла ребёнка на эти дни… надо было привести его в садик. Сказали бы мне…

– Не до того было, деточка… Соседка, добрая душа, мальчика брала, всё легче – чем потом за ним в садик идти. А вас-то зачем беспокоить… зачем же…

Он жестом пригласил их в гостиную. Соня огляделась – раньше она никогда не проходила дальше порога.

Это была действительно профессорская квартира, для годов семидесятых, она, наверное, считалась шикарной. Стенка из натурального дерева, кожаные кресла, паркет… Теперь всё это выглядело обшарпанным и старомодным. Кругом лежала пыль – настоящими слоями, такого Соня ещё не видала. Местами поверхность вытирали – то ли там, где заметили, то ли где хватило силы прибрать; получались разводы. Обои на стенах отслаивались – некому переклеить. Соня хотела бы посмотреть, что происходит в детской, но, конечно же, не решилась.

– Леонид Михайлович… Мы вот тут с мужем… В общем, вот…

Соня порылась в сумочке и неловко протянула ему пятитысячную купюру. Старик заморгал, и она, испугавшись, что он примет это за жалкую, унизительную подачку, подсунула деньги под пожелтевшую хрустальную вазочку и торопливо заговорила:

– Вы только не обижайтесь, я понимаю, что это копейки, но всё-таки, может, продукты какие…

– А может, пойти купить? – предложил Митя. – Давайте, я сбегаю, только скажите, что взять.

– Нет, нет… я сам… спасибо…

Дедушка вдруг странно всхлипнул – как будто горлом, закрыл лицо руками и затрясся в безмолвных рыданиях.

– Ну что вы, что вы… – беспомощно повторяла Соня, робко поглаживая его по руке. – Ну, успокойтесь, пожалуйста! Что же теперь делать… Мальчика напугаете, ну, не надо…

– Да, да… мальчика… Я ведь ему всё сказал… Пусть знает – правда? Нельзя скрывать, нельзя…

– А он?

Соня оглянулась – Вадик расхаживал вдоль мебельной стенки с маленькой синей машинкой, катал её по полированной поверхности, изображая мотор. Митя перехватил её взгляд и направился к ребёнку. Что-то спросил у него, тот, как ни странно, не убежал и не спрятался, а отозвался, показал Мите свою игрушку. Потом потянул его в коридор, и они ушли вглубь квартиры.

– Вадичка, мне кажется, понял… – дедушка начинал успокаиваться. – Молчит только всё время. Доченька – она ведь в последнее время совсем им не занималась, но он всё равно говорил – мама вернётся, мама поправится… мама перестанет кричать…

Он снова всхлипнул и потёр рукой в области сердца.

– А Машенька ведь не виновата была… она же болела… Я всегда Вадику объяснял – мама тебя любит, просто болеет и всё забывает… А теперь, говорю, мама на небе. Она там всё вспомнила и на тебя смотрит. Он не плакал совсем… Говорит, «мама теперь не злая…» Ну, я его на похороны не брал, конечно…

Старик говорил, говорил и не мог остановиться. Соня только кивала, выслушивая подробности – про то, как он подбирал «доченьке» одежду, как она выглядела в гробу – «ну совсем как прежняя», как на кладбище пошёл дождик – «а это знак, что хорошего человека хоронят», и так далее… Она набралась терпения, понимая – человеку надо выговориться, тогда станет легче.

Наконец, дедушка бросил взгляд на лежащие на столе деньги.

– Спасибо, Софья Васильевна, родненькая…

– Это так мало… я же понимаю…

– Что вы, что вы! Для нас сейчас это очень важно… У доченьки ведь была пенсия. Вадику тоже назначат, вот ходить оформлять надо… Мне бы только чтоб мальчика у меня не отобрали… Хорошо, что отец жив. Я его упросил сказать, что он Вадика к себе заберёт, если кто спрашивать будет. А то мне могут и не доверить – возраст.

– Алименты отец платит?

– Да, конечно… Только у него зарплата маленькая.

– Что же он – теперь даже не позаботится о ребёнке?

– Ой, милая вы моя, нужен ему этот ребёнок! Раньше был не нужен, и сейчас тем более. А для меня – свет в окошке. Нет, нет, я ему котика моего не отдам…

Соня, кроме жалости, почувствовала невольное раздражение. Разве можно быть настолько эгоистичным – надо ведь думать о будущем. Возможно, отец, хоть он и козёл, если его малость напрячь, мог бы дать мальчику что-то ещё, кроме обильной, но беспомощной нежности дедушки? Конечно, у отца другая семья… тоже ничего хорошего. Но и здесь…

Слезливый, сентиментальный старик, уменьшительноласкательная речь, полная беспомощность, темнота, пылища… Она вдруг вспомнила, как рада была уехать от своей бабки – к детям, в светлые помещения, к занятиям лепкой и рисованием. А вдруг Надька права? Сейчас, находясь в этой удушливой, мрачной атмосфере, Соня была менее категорична. Разве можно делать ребёнка заложником чьей-либо, пусть даже такой искренней, привязанности?

Но… как сказать об этом человеку, для которого весь смысл жизни сосредоточен теперь в этом ребёнке? Да и невозможно представить себе Вадика в интернате, в казённых стенах среди равнодушных людей. Кто знает, что там сейчас происходит – в советское время было убого, тоскливо и голодно, но, по крайней мере, не издевались над детьми. Воспитателей, действительно любящих свою работу, и тогда находилось немного, но нынче же просто волосы дыбом встают от иных историй! И всё-таки – должен же быть какой-нибудь выход?

– Леонид Михайлович! Вам отдохнуть надо, прийти в себя. Давайте, мы на несколько дней возьмём мальчика? Всё будет полегче немножко. Ну, хотя бы до конца недели…

Она даже испугалась, увидев его лицо. Дед отшатнулся от неё, как от чудовища, выставил вперёд руку, словно защищаясь.

– Нет, нет! – выкрикнул он. – Нет, я не могу. Я без него умру… Я ни минуты без него…

– Но соседке же вы оставляли… Чем же мы хуже? – изумилась Соня.

– Это здесь… рядом… это недолго. А ночью он всегда со мной…

– Ну, тогда… Давайте, мы поможем в квартире убраться? Вам тяжело одному.

– Нет, нет, ничего не надо! Нам помогают! Спасибо!

Голос у него стал настороженным и неприязненным. Она не понимала, чего он так испугался, но настаивать не стала – боялась, что у деда начнётся приступ. В конце концов, почему выход должна искать именно она? Всем не поможешь, особенно, если люди этого не хотят.

Леонид Михайлович больше не испытывал желания разговаривать, он теперь явно тяготился её обществом. Значит, пора уходить.

– Как знаете… ну, тогда мы пойдём… Вы только, пожалуйста, очень прошу вас, если что – сразу звоните…

– Конечно, конечно, деточка, – сразу же успокоился и снова стал вежливым дед. – Спасибо, спасибо, обязательно, непременно.

Соня вышла в коридор и негромко позвала Митю. В комнате слышался смех, он сразу прервался. Вадик выглянул из-за двери:

– Софья Васильевна… – робко спросил он. – А когда будет праздник? Я буду читать стихи?

– Конечно, – кивнула она, присев перед ним. – Скоро Новый год. Я найду тебе самый классный костюм и самые лучшие стихи.

– А осенний праздник будет?

– Он уже прошёл… – призналась Соня. – Но ты знаешь, он был коротким. Стихов никому не давали, только танцы. Не очень интересно. Новый год веселее намного. Спектакль, ёлка, подарки…

– А я завтра пойду в садик?

Соня вопросительно посмотрела на дедушку.

– Нет, пока нет, – замотал головой тот. – Вы знаете – у Вадички такие сопли! Вот подлечим немножко… Может быть, в понедельник?

Соня нахмурилась – никаких соплей у ребёнка она не заметила.

– Тогда я очень жду его в понедельник! – произнесла она с напором, сделав акцент на слове «очень».

Она погладила мальчика по голове – тот не отшатнулся, но и не проявил признаков удовольствия. В отличие от других детей, Вадик никогда не напрашивался на ласку, даже её избегал. Однако смотрел он на Соню доверчиво. И Митя ему явно понравился – ещё бы, общение с мужчиной, про солдатиков и машинки, это так важно для мальчика в этом возрасте!

– Дядя ещё придёт? – Вадик почему-то спросил об этом у Сони, как у главной.

– Приду, – тотчас же ответил Митя.

Соня недовольно глянула на него – она не любила лгать детям. Когда и под каким соусом они могут ещё прийти? Леонид Михайлович, похоже, не любит частых гостей.

С тяжестью на сердце они покинули несчастного, упрямого деда и грустного малыша. На обратном пути у них с Митей вышел горячий спор.

– Нет, ты понимаешь – он ведь специально не пускает ко мне! – Соня выходила из себя от возмущения. – Потому что эгоист… Боится, что Вадику будет без него хорошо! Сконцентрировал его на себе! Святой! Никакой он не святой. Только о себе и думает, не о ребёнке!

– Соня, Сонь, да кому ещё этот Вадька нужен? Ты возьмёшь на неделю, другой кто-нибудь, сердобольный. А по-настоящему-то – кому?

– Да не в этом же дело! Конечно, дед – это его единственная семья. Но нельзя Вадика от мира отгораживать. В садик не водит – видишь ли, без мальчика ему грустно! С детьми не даёт общаться. Не гуляют. Ещё неизвестно, что там с отцом, может, дед сам его не подпускает!

– А что ты предлагаешь? Силой парня у него отобрать? Дед сразу помрёт от тоски, Вадька будет страдать… Если отец не берёт, в интернат его, что ли, как Надька твоя говорит?

Соня понимала, что Митя во многом прав, но её закозлило.

– А что будет дальше? Дед тоже невечный. А обстановочка? Ты сам же всё видел! В детской – бельё не стиранное, не убранное – твои же слова! Запах мочи по всей квартире, ещё неизвестно, чьей. А ребёнку надо общаться, его надо развивать, развлекать, в конце концов! Может, Надька в чём-то права, в интернате с детьми хоть занимаются, в чистоте держат. Я помню, как у бабки сидела. Меня, как от неё забрали, словно на воздух выпустили…

– Ты не сравнивай! – резко сказал Митя. – Тебя от нелюбимой бабки забрали, а потом ты там долго не пробыла – в интернате-то… А меня из дома родного. Я тебе про эти два года рассказывал. Воспитатели орут, а кто не орёт, так в глазах – такое, что смотреть страшно. Занятия, праздники… Ничего не надо, лишь бы дома, пусть там чем угодно воняет!

– Я его уважала так… восхищалась… – не слушала Соня.

– Думала, вот пример интеллигентного человека, способного на самопожертвование… А он… Ему только себя жалко!

– Он же мальчика любит, – укоризненно сказал Митя. – А кто ещё его любит на этом свете?

Соня услышала собственные слова – свой ответ Надьке, и до самых дверей не произнесла больше ни звука.

Дома она разложила на столе книжки – методист задала очередную дурацкую разработку. Но думать продолжала о Вадике. Она хорошо понимала, что, срываясь на деда, пытается заглушить собственную совесть. Осталось пакостное послевкусие – словно, отдав деньги, она откупилась от мальчика. Но откуда это чувство вины? Почему именно она должна что-то сделать, да и что тут сделаешь? Конечно, ситуация чем-то похожа на её собственную – ребёнок остался без родителей, со старым дедом. Бабка, Соня теперь понимала, тоже её любила и заботилась, как могла. Но ведь Вадик дедушку любит! И не хочет его покидать.

Чем же помочь? Принести продукты, прибраться в квартире? Но дед очевидно боится вмешательства посторонних. Остаются только деньги. А много ли дашь? Да и возьмёт ли теперь?

– Чем занимаешься? – примирительно спросил Митя, обняв её сзади за плечи.

– Да… чепухой. «Методы воспитания в детях любви к окружающей среде». Бред.

– Почему?

– Можно научить правилам поведения. Как вести себя в лесу или как держать за столом ложку. Есть приёмы, как обучать математике, русскому, всякие программы. Но как можно по методике вызвать любовь – я вот не понимаю… Хоть и пять лет отучилась.

– Ну, а как же воспитать хорошего человека? Есть же для этого методы?

– Только собственный пример, как ни банально…

– Ну, это понятно…

– Нет, я, наверное, всё-таки, не педагог! – Соня с раздражением отбросила книгу. – Вот не воодушевляет меня… Не могу я общаться с ними и думать каждую секунду – вот сейчас я такой приём проведу, а потом по-другому скажу – это эффективно воздействует. Я с ними просто хочу разговаривать – обо всём, вот как с тобой. А воспитательные приёмы, что в книжках описаны… Чушь это всё!

– Почему?

– Мне кажется, все отношения подчиняются единым законам. Будь то дружба или любовь… Какая разница, кого ты любишь – ребёнка или взрослого? Какие тут могут быть методы? Да, я знаю, Карнеги там и психологи… «Как заставить себя выслушать»… «Как оказывать влияние на людей»… Мне это всегда претило – какая-то хитрость, манипуляция. Надо быть честным и всё!

– Ты что – вообще педагогику взялась отрицать? – засмеялся Митя.

– Не педагогику. Общение – это уже воспитание. А приёмы… Это только для обучения подходит, как лучше знания преподать.

– Ну а советы всякие – как себя с людьми вести? Тоже – чушь?

– Нет, ну почему… Какая-то польза, наверное, есть. Только универсальных рецептов не бывает. Это же или ты чувствуешь человека, или… Кто-то – умеет заставить себя уважать и считаться с собой, кто-то – нет. Но искусственными методами не получится, твою слабость сразу почувствуют, комплексы – разглядят…

– Ну да, верно. Себя-то со стороны не видишь.

– Говорят, самый главный наш недостаток – это тот, которого мы за собой не замечаем. Хочешь узнать про себя правду, спроси у того, кто тебя ненавидит. Значит, получается, мне надо твою маму спросить…

– Ну вот, снова-здорово! – расстроился Митя. – Да она тебя не видала ни разу, чтобы судить!

– Ладно, прости… просто больная тема.

– У одной моей знакомой была книжка, – улыбнулся Митя, пытаясь её отвлечь, – «Как выйти замуж, удержать мужчину и оживить отношения. Тысяча полезных советов».

– Ух ты, классная вещь! – засмеялась Соня.

– Ты думаешь? Эта девушка часто в неё заглядывала. Я потом на себе её приёмчики ощущал.

– Ах, вот оно как? – прищурилась Соня. – Ты жил с этой девушкой, да?

– Нет! – рассердился Митя.

– А-а… – вдруг догадалась Соня. – Это у Наташи, небось, да?

– Да, – признался он. – Только ей эта книжка не помогла.

– Да, Лёша мне объяснил… что ты не захотел осложнений в семье.

– Кретин это Лёша! Вовсе не потому! Я её не любил, вот и всё. Сонь, хватит уже, ты что – мне не веришь?

– А что она делала? – завелась Соня. – Ужин при свечах? Случайная встреча в душе? Давай, рассказывай, раз уж начал.

Но Митя уже пожалел, что начал.

– Заставить любить – никакие способы не помогут, – отрезал он.

– А как же… твои розы – на белом снегу? – тихо спросила Соня. – Разве это не способ?

– Это – не по методике, Сонь… – голос его дрогнул. – Это сердце подсказало. А когда от сердца… то, наверное, чувствуешь. Ты ведь почувствовала, да?

– Да, – Соня отвернулась. – Только, может, мне почитать всё-таки… «как удержать»… «оживить»… Романтический ужин… сексуальное бельё… Но мне как-то… почему-то кажется, что это дешёвое и ненужное какое-то. Я не права, да? Для мужчины ведь это важно. Тетя Ира нам всегда говорила – мужчина думает по-другому, у него всё иначе устроено.

– Для меня не важно, Сонь, – он нежно провёл рукой по её шее.

А потом хитро усмехнулся, слегка наклонил её стул к себе и обхватил Соню обеими руками.

– Ну, разве что бельё. Да и то… ты мне куда больше нравишься… совсем без белья.

– Митя! – притворно возмутилась она. – Прекрати. Мне надо ещё десять страниц накатать.

Но её губы уже встретились с его губами. Про вопросы воспитания они больше не вспоминали.

* * *

В четверг Соня отработала первые полдня, выдержала двухчасовое общение с Надькой, и уже собралась было домой, как вдруг прибежала завхоз:

– Софья Васильевна! Срочно – к заведующей!

Нина Степановна встретила её в рекреации у собственного кабинета.

– Так, Софья Васильевна. Ты сейчас кое с кем поговори, ладно? Только послушай моего совета – не горячись сразу. Я тебе вместо матери сейчас… Так бы и своей дочке сказала: ты должна подумать о будущем. Не только о своём, понимаешь?

– Нет, ничего не понимаю, – Соня почувствовала сердцебиение. – С кем поговорить?

– Там… кое-кто из Диминой родни. Пришли специально к тебе. Ну, всё, иди, не торопись, говори спокойно. Я подожду, сколько надо…

Соня обомлела. Неужели она сейчас увидит Митину маму? И что из этого выйдет? Жуткая сцена с требованием оставить её сына в покое? А вдруг… вдруг Валентина Юрьевна, убедившись, что у Мити серьёзно, решила всё-таки познакомиться? Вдруг они смогут найти общий язык? Уповать на это не стоило, но… вдруг? Она замерла в нерешительности, и Нина Степановна почти силой втолкнула её в кабинет.

За столом заведующей по-хозяйски расположилась невысокая коренастая женщина лет пятидесяти. Она курила – это при том, что Нина Степановна даже запаха в детском саду ни от кого не допускала. Увидев Соню, женщина затушила сигарету, поднялась с кресла и по-мужски протянула широкую, грубоватую ладонь для приветствия. Повадки у неё казались нарочито не женственными. Одета гостья была в кожаное пальто и сапоги в стиле «милитари», пострижена – коротко. Соня сразу же поняла, что она не может быть Митиной мамой.

– Валерия, – коротко представилась женщина, цепко разглядывая Соню маленькими острыми чёрными глазками. – Я – тётка Дмитрия.

Соня кивнула, пробормотав «очень приятно», и тоже уставилась на неё в напряженном ожидании. Неужели, и правда, Валерия Юрьевна решила с ней познакомиться? Но почему тогда пришла сюда, на работу, а не к ним с Митей домой?

– Ну, понятно! – коротко резюмировала Валерия, закончив осмотр. – Мне вот, к примеру, всё ясно.

Голос у неё, как и ожидалось, был прокуренный, низкий и хрипловатый.

– Что именно? – поинтересовалась Соня.

– Почему Димка запал на тебя. Непростая ты.

Соня не знала – комплимент это или нет, поэтому промолчала.

– Давай, садись, надо перетереть.

Они сели.

– Я – человек дела. Раскланиваться там и камуфлировать – не моё. Так что – я тебе всё, как на духу, ок? Пойми, девочка, я Димку скорее одобряю. Против папаши с мамашей пойти – в его случае подвиг. Да и ты мне по душе, не барби какая-нибудь. Я тебя так и представляла, а Вальку слушать не стала. «Сектантка, окрутила…» Собственница она просто. Но я Калюжных хорошо знаю, слава Богу, и с сестрёнкой всю жизнь росла, и Антона… увы, тоже…

Она достала новую сигарету, зажгла её, затянулась и некоторое время молча курила.

– Короче, пойми. Они тебя в покое не оставят. Ты даже представить себе не можешь, девочка, в каком ты сейчас положении. На признание с их стороны – и не надейся. Если думаешь, что тебе повезло, и ты в эту семью войдёшь – то о-оччень заблуждаешься. Ни тебе, ни Димке, пока он с тобой, ничего не отломится.

Соня вскочила на ноги, кровь прилила ей к голове.

– Мне… ни ему, ни мне – ничего от них не надо! – задыхаясь, вымолвила она.

– Стоп! – прикрикнула на неё Валерия. – Сядь, я тебе просто факты выкладываю. Я тебя первый раз в жизни вижу, понятия не имею, чего тебе надо. Если ты идеалистка – тебе же хуже. Ввязаться в этот геморрой с Калюжными и ни на что не рассчитывать – может только блаженная. Ну, да дело твоё.

Она некоторое время вглядывалась в Соню в непонятных сомнениях. Потом вздохнула.

– У Антона сейчас проблемы с последней супругой. Валька теперь своего не упустит, она давно уже мечтает к нему вернуться. Одной ей с тобой не справиться. Димка у нас с детства упрямый, упёртый, весь в отца. Может, и самому уже надоело, понял, что погорячился, но обратный ход не даёт – самолюбие. Да и тебя обидеть не хочет – мальчик он добрый.

У Сони внутри похолодело – она ни разу не думала об их отношениях в таком ракурсе. А вдруг, Митя, и правда…

– Да не падай ты в обморок! Я только предположила. Может, он втюрился по уши, и ничего не видит. Я же не знаю. Но ты – человек взрослый, разумный. И тебе придётся решать одной, без него.

– Что – решать?

– А вот что.

Женщина встала и прошлась по небольшому, тесному кабинету, потом подошла к Соне очень близко, дыхнув в лицо сигаретным дымом.

– Ты сейчас и его, и себя можешь спасти. Иначе жди беды. Если ты сама его на х… пошлёшь, он пострадает и успокоится. Мужики – они в этом отношении утешаются быстро. И, поверь мне, сделаешь только лучше – и себе, и ему. Жить вам скоро станет не на что. Димка к нищете не привык, у него запросы, он у нас модник, ему подавай тачку, прикид. Начнёте ругаться… потом попрёки пойдут… А если – дети? Нищету плодить? Не такая у парня судьба должна быть. У этого парня – не такая, пойми. Ты же должна видеть, что не пара ему, что портишь ему жизнь. Он с отцом в конфликте из-за тебя. А отец для него – это всё! Я сама Калюжного терпеть не могу, но племяннику своему я бы кислород не перекрыла – такие шансы, как этот папаша, у одного на десять миллионов. И Валька не дура, понимает. И надеялась на эти шансы, и всё сделала, чтобы Антон к пацану прикипел. А тут – ты, всё испортила. Они с тобой никогда не смирятся.

Соня молчала.

– Нет, как баба, я тебя понимаю! Кто бы от нашего мальчика отказался? Но коли ты его любишь…

Валерия резким движением потушила недокуренную сигарету и сразу достала новую.

– В общем, ясен расклад? А теперь – главное. Это их, так сказать, последнее китайское. Димку у тебя всё равно отнимут. Так что – оставаться ни с чем? Расстанься с ним на своих условиях – не тебя выкинули, а ты сама, ясно?

– Что… что вы несёте? – не выдержала Соня. – Я не собираюсь с ним расставаться! Он – мой муж.

– Печать в паспорте есть? – насмешливо поинтересовалась Валерия.

– Нет. Мы венчались!

– Это я уже слышала. Он, девочка моя, неверующий. Валька в церкви свечки ставит, только чтобы свои яичники вылечить. А теперь – ещё чтобы ты подохла. И, скажу тебе по секрету, будь у тебя хоть десяток печатей – для Калюжных это, как говорится, не повод для знакомства. А уж церковные твои штучки – тем более, ни х… не значат.

– Мне всё равно, что это для них. Главное, что это для меня.

– А что это для тебя? – поинтересовалась женщина.

– Это значит, что у меня никогда не будет другого, он мой муж до самой смерти.

– Да за ради Бога, – пожала плечами Валерия. – Можешь считать его своим мужем. Ты пойми – у тебя два варианта: или у тебя его отберут… очень-очень плохо… или обойдётесь без жертв. Меня передать просили. Антон со мной сам говорил, а его слово – это серьёзно. Мол, силу твою поняли. Готовы с тобой считаться, просто так не выкинут. Во-первых, помогут с карьерой. Купят квартиру в Раскове, отдадут тебе там какую-нибудь школу. Кроме того, получишь отступные – хорошие отступные. Сыночек их стоит того, чтоб потратиться. И, знаешь, я бы на твоём месте согласилась. Это твой единственный шанс.

– Ав противном случае? – Соня усмехнулась, уже не сдерживая презрение. – Обычно после интересных предложений следуют угрозы.

– Верно. Умная девочка. А в противном случае твоя жизнь превратится в ад.

– Поконкретнее можно? Как же я взвешивать-то буду, если точно не знаю?

Внутри у неё всё тряслось от гнева.

– Для худшего предела нет. А я, извини, угрожать не стану – мне проблемы не нужны. Моё дело – предложить тебе… Ну, в первую очередь вот это.

И она достала из своего портфеля увесистую пачку денег. Это были евро, верхняя купюра – сотня. Валерия небрежно бросила пачку на стол Нины Степановны. Потом ещё одну. Столько денег одновременно Соня ещё никогда не видала.

Она смотрела на тётку с изумлением. Неужели она, и правда, думает, что…

– Это тебя не унижает, девочка, – поспешила добавить та. – Ты просто спасаешь Димку. И берёшь компенсацию за неудобства. И это ещё не всё. По факту получишь столько же. Остальные условия тоже в силе. Значит, так. Скажешь ему, что у вас всё кончено. Что возвращаешься к своему гэбисту. Мол, всё было ошибкой. Ну, ты умная, сама придумаешь. Унизь его – он этого не выносит. Вот мой телефон – если что, звони. С моей стороны – ничего личного. Буду рада пообщаться.

Женщина достала визитку и протянула Соне.

Та несколько секунд тупо смотрела на бумажку. Валерия усмехнулась и ловким движением уронила визитку в карман Сониного халата. В тот же момент столбняк покинул Соню. Она развернулась и вышла из кабинета. Налетела на Нину Степановну – та не ожидала, что дверь откроется именно сейчас. Не помнила, как взлетела на второй этаж, схватила сумку и, ничего не объясняя Надьке, выбежала из группы.

У ворот садика всё ещё стоял припаркованный чёрный «Hummer». Соня не помнила, как оказалась дома. Её колотило от ненависти. И только тут, захлопнув за собой дверь и вдохнув едва слышный запах Митиного присутствия в своей жизни, не выдержала и разрыдалась.

* * *

Промолчать, не рассказать ему, было нельзя. Она не знала, как дождалась вечера, как отвечала ему по телефону, стараясь не выдать своего состояния – боялась, что он сорвётся с работы и натворит глупостей.

Уже с порога Митя понял – что-то произошло. Да и Соня не могла больше держать это в себе.

– Сегодня в садик приходила твоя тётка… – бесцветно произнесла она, не дожидаясь, пока он разуется. – Приносила деньги. Чтобы я от тебя отказалась.

Митя потерял дар речи, как и она пару часов назад. Соня видела – он потрясён.

– Ненавижу… – произнёс, наконец, он. – Соня… как я их ненавижу.

Следующие полчаса он ходил по комнате, изрыгая бессильные ругательства – в адрес отца, матери, тётки. А Соня сидела, застыв, как изваяние. В каждом его гневном выпаде ей мерещились теперь скрытые сожаления о загубленной жизни. Она не могла забыть тёткиных слов, что он, возможно, уже пожалел о своём поступке, но только гордыня мешает ему вернуться домой.

Наконец, Митя остановился, уставился на неё и сразу понял, что это ещё не всё. И, конечно же, не успокоился, пока не выпытал, в чём дело. Разобравшись, вздохнул почти с облегчением.

– Сонечка, родная моя… Да я жизни без тебя не представляю, ты – это всё, что у меня есть. Это они уроды, но ты-то, ты – должна понимать! Не нужно мне никаких… перспектив их грёбанных… противно мне это всё теперь! Я… я умру без тебя, меня без тебя нет – вообще! На работе думаю только о том, что скоро приду и увижу тебя, прикоснусь к тебе… и сил нет терпеть до вечера. Слушаю твой голос по телефону и думаю: «За что мне такое счастье?» Не смей, слышишь, не смей их слушать! Они же это специально делают! Чтобы мы начали сомневаться друг в друге!

Потом, когда оба немного успокоились, Соня вспомнила и пересказала весь разговор – уже во всех подробностях.

– Эх, а я думал, Валерия хоть – человек…

– Она ничего против меня не имела, – усмехнулась Соня. – Только система ценностей у неё… другая. Такая же, как у твоего отца.

– И сколько же они за меня предложили? – вспомнил он.

– Не знаю… сколько в пачке купюр бывает?

– Сто.

– Значит, двадцать тысяч евро.

– Маловато что-то, – горько усмехнулся он.

– По факту обещали ещё столько же. А ещё квартиру в Раскове, чтобы с глаз долой.

– Сонь… Уехать бы нам вообще отсюда… От всей этой гадости.

– Я и сама об этом думаю.

– Блин… Анька! – вдруг вспомнил Митя. – Теперь тетка её уволит. Позвонить ей, что ли? Высказать пару ласковых…

Он схватился за телефон.

– Не надо… – испугалась Соня.

– Пусть знает… что я в курсе их пакостей!

Митя, отводя её руку, набрал номер.

– Как ты посмела? – произнёс он, когда Валерия ответила. – Я думал, хоть ты – не такая… А ты…

Трубка начала говорить что-то хриплым голосом, но Митя перебил.

– Она – эгоистка? Почему же? Потому, что не продала меня подороже? Потому, что ей ничего от меня не надо? Потому, что даёт мне всё, что мне нужно для счастья? То, что никто из вас никогда… Это вы – отравляете мне жизнь! Это вы… Я люблю её. Я всегда буду любить только её. И если ещё хоть кто-то из вас…

Наверное, тётка насмешливо поинтересовалась – что же он тогда сделает? Митя в бешенстве нажал отбой.

– Одного только понять не могу… – произнесла Соня.

– Как ты мог хоть одну секунду считать, что они меня примут? Ведь ты рос среди них… знал их!

– Выходит, не знал, – Митя удручённо смотрел в пол. – Или не хотел знать. Лицом к лицу лица не видно…

– А ты… почему ты другой? Как ты мог вырасти другим? Не могу понять…

– Мама такой не была… раньше… – он поднял голову.

– Но я уже начинаю думать, что меня спасли… те два года, в интернате.

* * *

Аньку не уволили, что делало тётке Валерии честь. Однако в субботу сестра, забежав в гости, рассказала следующее. Оказывается, с ней тоже провели разъяснительную работу. Накануне визита к Соне, Валерия вызвала к себе новую секретаршу и предложила – за хорошее вознаграждение – повлиять на сестру. Анька, разумеется, отказалась.

– Я сказала, что на тебя влиять бесполезно, – с заметной гордостью сообщила она.

– А она? Увольнением пригрозила? – спросила Соня.

– Да нет. Она вообще-то конкретная. Значит, всё-таки причапала?

– Что значит «всё-таки»?

– Ну, я ж ей сказала, что бесполезно. Не поверила, что ли?

– Просто у нас отступать не принято, – мрачно усмехнулся Митя. – Действовать – вот наш семейный девиз.

– Блин, надо было тебе бабки взять и кинуть их, – заявила Анька.

– Куда кинуть? В окно, в лицо? – пожала плечами Соня.

– Да не, я имею в виду – «обуть». Бабки взять, а Димона оставить.

– Ань, ты дура? – она показала сестре на мозги.

– Да ладно! – отмахнулась та. – А вы как, на бёфдэй сходили?

– Сходили… – Соня бросила взгляд на мужа.

– У тебя рыба сгорит! – поспешил сообщить Митя и сразу ретировался на кухню.

Разговоры про Наташу были ему неприятны – он и понимал, что Соня права, и всё-таки продолжал сочувствовать «сестрёнке», считая её просто глупой и маленькой, а себя – виноватым в её ревности. Соня подозревала, что та продолжает ему названивать. Можно сказать, это стало их первой размолвкой – тема Наташи оказалась под запретом. При малейшем упоминании её имени Соня начинала заводиться.

Она вовсе не собиралась жаловаться сестре, но тут вдруг не выдержала и, пока Митя нарочито громко гремел сковородками, тихо поделилась с Анькой своими впечатлениями о вечеринке. Про Лёшу Соня рассказывать, разумеется, не стала.

– Блин, ты бы ей чего-нибудь на голову вылила! Или торт по морде размазала! Не хрен на чужих мужиков… – начала та.

Но тут вошёл Митя, и Соня быстро перевела разговор.

– Отец твой больше не объявлялся? – спросила она у сестры.

– Звонил… Слушай, он чой-то вообще с дуба рухнул. Спрашивал про документы на квартиру. У меня они или нет.

– Ну да, он же считает, что я тебя ограбила и выгнала…

– А ещё говорит, Жанночка картину, наконец, продала. За огромные деньги! Вот чудеса!

– Ну и славно. Хоть к нам теперь приставать не будет, – устало отмахнулась Соня.

Когда-то она видела Жанночкины картины – Вова приносил Маре похвастаться. Соня не стала бы утверждать, что художница – полная бездарь, что-то в её живописи, несомненно, было, но жить в мире её фантазий Соне, к примеру, не захотелось бы.

* * *

В этот выходной она вдруг поняла, что её не тянет в церковь. Нет, Соня знала, что надо, но… Такой потребности, как прежде, когда её влекло в храм, когда она получала от этого настоящую радость, теперь не было. Соня испугалась. Неужели она и правда, как утверждала Анька, находила в Боге лишь утешение от одиночества, а в церкви – пряталась от людей? А сейчас, когда у неё появился Митя, эта потребность пропала? Неужели она сотворила себе кумира и молится теперь только на него?

В храме Соня встала в углу и провела тщательное испытание совести. Нет, на Митю она не молится, это было бы ужасно. Только – за него. Но трясётся над ним не хуже Мары. И приходит сюда теперь – только из страха. Все её молитвы, даже сейчас, сводились к одному – чтобы Митя остался с ней навсегда, чтобы ему было с ней хорошо, чтобы он был жив и здоров, чтобы его родители опомнились и увидели, что они творят… И ещё – об Анюте. Всё остальное – благодарность, чувство близости к Богу, обращение к нему, как к своему Творцу – всё куда-то ушло.

Соня решила немедленно исповедаться. Встала в длинную очередь и, подойдя, выложила всё священнику – как только что себе. В ответ тот призвал приходить в храм вместе с мужем и жить христианской семьей – не предохраняться, заводить детей и во всём полагаться на Господа. Сказал, что ничего зазорного в том, чтобы просить Его о поддержке, конечно же, нет, но надо не забывать благодарить Его за помощь и творить покаяние. Она всё это знала и так. Но, выходя из храма, понимала, что кое-что вряд ли сможет исполнить.

Она не стала говорить священнику, что Митя и сегодня, как обычно, пришёл сюда с ней – просто потому, чтобы быть вместе, но, постояв минут десять, вышел, шепнув, что подождёт снаружи. По его объяснениям, в Бога он верил, потому что во всём доверял Соне, вот только вникать и уделять этому много времени не желал. А она боялась что-то ему навязывать, особенно в свете домыслов его родни.

Что же касается детей… про это сейчас даже думать казалось страшно. С предохранением у них и так не складывалось, тут они ничего не нарушили, однако Сониной заслуги здесь не было. Напротив, она как раз пыталась склонить Митю хотя бы к календарному способу. Но этот метод, как, впрочем, и другие, от него же зависящие, не вызывали у мужа ни малейшего энтузиазма. Про перерывы он даже слышать не желал. Оставалось полагаться на Господа, что Он подождёт возлагать на них ответственность за новую жизнь – хотя бы пока они сами не обретут устойчивое положение.

…Ночью Соне приснился кошмар. Словно Митя решил устроиться на новую работу – в органы, туда, где служил Женя. Зарплату обещали высокую, но начальство предъявило требование претенденту – заменить глаза. «Нельзя туда с моими глазами, – объяснял Митя, – по ним всё сразу понятно, враги обо всём догадаются». «Верно, – подумала Соня во сне, – по твоим глазам можно прочесть всё, что ты чувствуешь, только благодаря им я когда-то тебе поверила и верю теперь». Она принялась уговаривать его не ходить, не приносить такой страшной жертвы ради денег. Он упрямился.

Соня нервничала, скандалила, не знала, как его убедить. Она заявила, что любит его только с такими глазами, а если у него будут другие – то сразу уйдёт. Митя резонно заметил, что никуда она не уйдёт, они ведь венчались. Соня в ответ выдала очень сложную логическую цепочку: глаза – зеркало души, а венчание соединяет одну душу с другой, определённой душой… и ещё какую-то, тому подобную чушь. Ей показалось, что Митя согласился.

Потом Соне стало сниться другое: про работу, Вадика, Аньку. А потом снова появился Митя. Она будто бы открывала ему дверь – он пришёл домой. И сразу поняла – что-то неладно. Митя не смотрел на неё, раздеваясь, отворачивался, а когда она задавала вопросы – глядел в пол, не подымая век. Холодный ужас разлился у неё по сердцу от недоброго предчувствия, Соня чувствовала, как леденеет спина. И тут Митя поднял на неё взгляд. Это были не его карие, тёплые, такие искренние глаза. Стальные, жёсткие, непроницаемые – они уставились прямо на неё. Соня сразу узнала, чьи они, закричала и тут же проснулась.

Она лежала в холодном поту – спина, руки, ноги словно одеревенели. Митя дёрнулся и подскочил – он и всегда-то спал очень чутко, необъяснимым образом улавливая, если Соня не спит, а сейчас и вовсе испугался её возгласа.

– Что? Ты что? – осипшим от сна голосом спросил он.

Соня не отвечала. Она прижалась к нему и принялась целовать его глаза – самые любимые на свете. Потом – лицо, плечи, руки… Судорожно гладила его, словно боялась, что он через секунду исчезнет. Ошеломлённый, ещё спросонья, Митя крепко обхватил её, раздавая ответные, тревожные ласки:

– Маленькая… тебе что-то приснилось, да? Что, ну что – скажи?

– Ничего… просто что-то противное.

– Ты совсем замёрзла… иди сюда, ну, где твои ножки? Как ледышки!

– Сколько времени? Мить, всего час остался… спи, родной, прости, что разбудила.

– Тебе же к обеду… выспишься.

– А тебе-то к восьми!

Но он уже завёлся и принялся ласкать её – нервно, горячо, порывисто.

Когда через час зазвонил будильник, они уже просто тихо лежали, обнявшись.

– Митя… Мить, ты никогда не думал, что с нами будет дальше? Как мы будем жить? Что может произойти?

– Думал.

– И что? Что ты видишь?

– Что мы всегда будем вместе. Всё наладится. Может, переедем в другой город, устроимся там на работу, заведём ребёнка. Будем жить тихо-мирно – и никого нам больше не надо. Если мы будем вместе, то ничего не страшно, правда?

– Правда…

– А ты – что видишь ты?

– То же самое… – выдавила Соня.

Но она соврала. Она ничего не видела, ничего не могла представить. Для неё существовал только один день – сегодняшний, её счастье составляла сейчас его рука, лежащая на её груди – вот в эту, настоящую, единственную минуту.

А завтрашнего как будто бы не было. И пускай… пускай его подольше не будет.

* * *

Начало недели, вопреки ожиданиям, неприятностей не принесло. За исключением того, что Вадика в садик так и не привели. На её звонки трубку никто не брал, хотя Соня была уверена, что дед их слышит. Соня кипела, но сделать ничего не могла. Она приказала себе быть настолько мудрой, чтобы отличить то, что она может изменить, от того, что не может, и успокоилась… ну или почти успокоилась.

В среду Митя пришёл довольным – он получил и зарплату, и обещанную премию, накупил продуктов и принёс Соне в подарок новую кожаную сумку – её прежняя выглядела совсем позорно. Не успели они сесть ужинать, как раздался звонок в дверь. Соня вздрогнула – с некоторых пор она боялась любых визитеров. К счастью, это оказалась Анька, но явно чем-то встревоженная.

– Что-нибудь на работе? – тотчас насторожилась Соня.

– Да не… Там всё чисто. Сонь, а где у тебя, правда, документы на квартиру?

– Свидетельство? – растерялась она. – Мы же делали копию к нотариусу… Сейчас найду. Хочешь, забери, пусть у тебя лежит, пока мы новое не получили по завещанию…

– Да нет, Сонь. Это папаша… корки отмачивает.

– Ну что он ещё там?

– В суд подаёт.

– Что-о? На меня, что ли?

Анька бросила на неё странный взгляд.

– Ну… в общем, на нас обеих.

– Как это? – не поняла Соня. – Чего он добивается?

– Ох… – вздохнула сестра. – Пойми его… Бормочет какую-то фигню. Говорит, подал на нас в суд. Вроде как свою часть квартиры отсудить собирается.

– Как он может её отсудить? Квартира была приватизирована в долевой собственности, без него, на троих, и мама свою часть завещала нам! Он что – хочет опротестовать завещание?

– Но ведь он у нас до сих пор прописан…

– Ну и что с того? Он не собственник! А прописан может быть кто угодно. Никаких прав у него нет, он что – с дуба рухнул?

– Говорит, совместно нажитое имущество.

– Как это – совместно нажитое? Гольцманы тут ещё до войны жили.

– Да не знаю я! – Анька раздражённо повела плечами. – Не понимаю, зачем ему это нужно – у Жанночки такие апартаменты!

– Бред какой… – медленно проговорила Соня. – У собственной дочери жильё отнимать? Может, он умом двинулся со своей гениальной художницей?

– Ага! Насмотрелся на её зелёных червяков в красных банках.

– Да нет, чушь. Какой суд? Никакой суд его даже слушать не станет!

Анька подняла на сестру недоумённый взгляд:

– А он говорит, уже заявление подал.

– Что? Ну и что… значит, всё равно проиграет. Тут же всё ясно.

Соня занервничала. Она терпеть не могла подобных вещей – разбирательств, любых столкновений с государственными инстанциями. От общения с чиновниками она впадала в депрессию и безнадёгу. Даже если всё это чепуха, и любой суд признает, что они с сестрой – законные наследницы, всё это просто отвратительно, займёт и нервы, и время.

– Если б даже он отсудил одну треть от маминого завещания – зачем ему одна девятая от квартиры? – бормотала, продолжая недоумевать, Соня. – Да нет, бред какой-то, никаких прав у него нет. А дачу так вообще строили уже после развода.

– Не, про дачу он не говорил… Ой, какая сумочка классная! – воскликнула Анька, заметив Митин подарок. – Такая вместительная, и аккуратная притом! Чудо просто!

Поймав его гордый, довольный взгляд, она помрачнела.

– Ладно, я пойду.

Уже одеваясь, сестра замерла в коридоре в одном сапоге.

– А, вспомнила, Сонь! Он говорит, что понятия не имел, что квартира давно в собственности. Что всё сделали за его спиной. А он имел право на часть при приватизации.

– Подожди… В каком году это было?

– Ну, я-то уж точно не помню!

– Да и я не очень… Кажется, я в старших классах училась, а они с мамой уже в разводе были.

– А почему Мара его не выписала? – осторожно спросил Митя. – У него ведь нашлась другая жена, с жильём. Чего он туда не прописался?

– Ну, тут всё просто… – вздохнула Соня. – По крайней мере, для нас. Видишь ли… Прописывая Вову, мама заплатила ему за моё удочерение. Иначе бы меня ей не отдали – в неполную семью. Так не могла же она расторгнуть сделку! По её понятиям – это было бы нечестно. Дорого я ей обошлась.

Она хотела добавить: «И тебе обхожусь дорого…» Но не стала – что толку повторять одно и то же? Как странно – она никогда ни от кого ничего не требовала, и снова – глубоко, бескорыстно любима. И вот к её ногам складываются новые и новые жертвы…

* * *

Митя заснул в этот вечер рано – лег, поджидая, пока Соня приберётся на кухне и примет душ, и не выдержал, отрубился – всё-таки недоспал сегодня. А Соня впервые за долгое время уселась поговорить с Борисом. Выдержала его насмешливый, обиженный взгляд.

– Привет… – сказала она.

Лис молчал.

– Ну, прости… – произнесла Соня. – Ты же умный… должен всё понимать.

– Предположим, – лис позиций пока не сдавал. – А что, собственно, произошло? Нет достойного собеседника? Гений твой дрыхнет?

– Ты слышал – про Вову? Какой козёл! Это мамина квартира! – без перехода возмущённо начала Соня. – Я не позволю ему… Да он и не сможет, правда?

– Насколько я его помню, – ответил Борис, решив сменить гнев на милость, – знанием Жилищного Кодекса Вова не блещет. Жанночка тоже не от мира сего.

– Деньги за картину они получили – так чего же не успокоятся? – продолжала Соня, обрадовавшись, что лис отвечает.

– Почему именно сейчас? Может, думает, я прогнала Аньку, для неё это делает?

– Он когда-нибудь что-нибудь делал для Аньки? – пожал плечами лис. – Не забудь, у него ещё Оленька есть. Которая у бабушки в посёлке живет.

– Точно! Оленька вернулась в город! Вова говорил, учится, – осенило Соню. – И они, небось, не хотят, чтобы она с ними жила.

– Возможно, – зевнул Борис, давая понять, что разговор окончен.

– Как всегда, всё за чужой счет, – тем не менее продолжала Соня. – Была бы жива Мара, ещё и Оленьку бы ей на шею повесили – помнишь, они пытались?

– Ну, так что – это всё? – уже резче заявил лис. – Больше тебе нечего мне сказать?

– Например?

Он пытливо смотрел на неё:

– Ты счастлива? Ты всё сделала правильно?

– Да, – твёрдо сказала Соня. – Разве ты не видишь? Митя меня любит.

– Любит, – покладисто ответил лис. – Не врёт, не врёт. Всё в союзники меня призывает, когда ты не слышишь.

Борис усмехнулся одними усами.

– А ты что же? Разве он тебе враг? – вглядывалась в него она.

– Вы сами себе враги, – неожиданно заявил лис. – Из двух один должен любить, а другой – позволять.

– Что за банальность! – возмутилась Соня.

– Когда оба любят так сильно – жди беды.

– Мы не принесём друг другу беды!

– Принесёте… Люди такой любви другим не прощают.

– Хватит каркать! Достали уже, честное слово!

Соня со злостью сжала его, но сразу опомнилась.

– Прости… ну, прости, не злись! Ты сам виноват… и без тебя тут… заладили, – примиряюще сказала она, погладила его шёрстку, суеверно желая, чтобы лис смягчил приговор. – И ты вот опять… А потом ещё обижаешься, что я с тобой не говорю. Повторяешь за всеми. А у нас с Митей всё хорошо.

– Когда всё хорошо – об этом молчат.

– А я и не собиралась… Ты первый начал!

– Нет. Ты – первая начала.

Разговор этот вымотал Соню. Она не стала спорить, холодно произнесла «спокойной ночи» и усадила Бориса обратно. Легла рядом с Митей, залезла к нему под одеяло и пригрелась в его объятьях. «Надо завтра же позвонить Ирине, – решила она. – Вот кто может вспомнить, что там было у мамы с приватизацией».

* * *

– Срок давности, наверное, прошёл по таким делам, – удивлённо сказала Ира. – Чего это вдруг сейчас?

Тетя Ира обрадовалась нежданной гостье – оживилась, захлопотала. Они, и правда, давно не виделись. Соня решила забежать к Ирине после первой смены – по телефону всего не объяснишь.

– Да не знаю я… разве его поймёшь?

Они сидели у Иры в гостиной. Вот кто умел и любил наводить уют – так это Ирина. Дядя Лёша обожал комфорт и порядок, и жена ему это полностью обеспечивала. Она теперь тоже работала в школе – учителем музыки, и времени на домашние дела у неё оставалось много.

– Теть Ир… А ты ведь тоже квартиру приватизировала?

– Да, конечно, она у нас с Лёшей пополам. У него тогда ещё мама была жива, так я помню, мы просили от неё заявление, нотариально заверенное, что она не возражает.

– А про Вову с Марой – не помнишь? Она брала с него такое заявление?

– Брала, брала, конечно, брала! Точно помню – мы даже говорили об этом. По закону нельзя было приватизировать без детей, чтобы, значит, права ваши с Анечкой не нарушить. А без Володи можно, но только с его согласия.

– А он?

– Согласился. Мы даже Лёшу к нему посылали для переговоров, мало ли что. Ну, обошлось, вроде как мирно решили. Понимал-таки, что чужая квартира, не совсем совесть-то потерял. Ну, а может, решил не наглеть… у кого бы деньги занимать бегал? Я ещё тогда Марочку спросила, может, проще его выписать, развелись ведь уже? А она – нет, наотрез. Квартплату за лишнего жильца платила – чепуха такая… Он ведь к Жанночке в её хоромы мог в любой момент прописаться.

Интонации у неё стали неприязненными – Жанночку Ира терпеть не могла и не понимала снисходительности подруги к этому «чуду в перьях».

– И где теперь может быть это заявление?

– Как – где? Со всеми документами сдают при приватизации. Но ведь можно архив поднять – там его подпись! Если откажется – экспертизу провести.

– Ой… – буквально застонала Соня. – Да что же это такое! Вот геморрой вылез – честное слово, иначе не скажешь… Вот уж нет у меня сейчас ни времени, ни желания…

Настроение у неё окончательно испортилось. Она вздохнула и встала, подхватив куртку:

– Ладно, тёть Ир, спасибо… Пойду…

Брови у женщины поползли вверх. Вид у неё стал удивлённым, почти оскорблённым.

– Как – пойдёшь? Не для этого же ты приходила?

– А… для чего? – не поняла Соня.

– Как – для чего? Ты что – ничего мне не скажешь, не объяснишь? Я-то думала, ты опомнилась малость и…

– В смысле – опомнилась?

– Соня! Не строй из себя дурочку! Что у вас с Женей произошло? Что-то ты вытворяешь такое… я не понимаю.

Ах, вон оно что… Действительно, дурочка, да что там – натуральная дура! Как можно было забыть, что именно Ира являлась автором тщательно продуманного плана – познакомить их с Женей? Просто начисто выпало из головы – видно, и правда, мозги перестали работать.

– Тёть Ир… Я не хочу об этом.

– Нет уж, Соня! Меня это напрямую касается – я не знаю, как ему в глаза смотреть. Вы поссорились? Что случилось? Я-то твой характер знаю – закозлит тебя, и…

– Он что – не рассказал? – настало время Соне удивляться.

– Я с ним на прошлой неделе столкнулась у брата. Говорит – вы расстались.

– И всё?

– Он – настоящий мужчина, не сплетник. Я его спрашиваю – давно? А он: да почти месяц уже. Даже какие-то дни называл, словно подсчитывал. А мы ведь с дачи всего пару недель как приехали. Заготовки, банки, потом к маме в деревню – к зиме её подготовить… Лёша, как ты понимаешь, мне уже не помощник, лишь бы не болел. Всё сама. А ты – не звонишь, молчишь. Я не хотела на тебя давить, всё ждала, когда ты объяснишься.

Дача у маминых друзей была – не чета Мариной. Дядя Леша всё сделал своими руками – брёвнышко к брёвнышку, любовно и основательно: построил настоящий зимний дом с капитальным вторым этажом, выкопал колодец, выложил из красного кирпича русскую печку и даже отделал резьбой крыльцо, как в стародавние времена.

Соня, которой казалось, что весь мир в курсе происходящего между нею и сыном Калюжного, оторопела. Она не знала, как объяснить всё Ирине. У той, правда, имелись наготове свои версии.

– Соня, я всё понимаю, ты с мужчинами не привыкла общаться, у тебя принципы какие-то там… странные. Но ты пойми – такие, как Женя, на дороге не валяются. Иногда лучше и уступить – пусть он где-то проявит упрямство, зато потом будет тебе благодарен, что ты его мужское самолюбие пощадила… Или – в чём там у вас дело?

– Тёть Ир… я просто не смогла с ним… я…

– Ну-ка, садись… – Ирина схватила Соню за рукав, подтащила к креслу и буквально насильно усадила в него. – Я всё поняла… Дело в… близости, да?

Соня попыталась что-то возразить, но та продолжала:

– Сонечка… я всё знаю, поверь. Ты… ты у нас своеобразная девочка. У тебя никого раньше не было, и ты, может, в чём-то и не готова… А он, видать, слишком прост в этом вопросе. Но Женя – он очень умный, понятливый, у вас бы обязательно всё наладилось!

– Тёть Ир! Да подождите же вы! Дайте сказать! – не выдержав, взмолилась Соня. – Женя тут вообще ни при чём! Я… я встретила другого человека. И… вышла за него замуж. Вот и всё.

Сказать, что Ирина поражена – это было ничего не сказать. Она несколько секунд молчала, пытаясь понять – не примерещилось ли ей то, что услышала. Потом попробовала что-то вымолвить, но у неё вырвалось только нечто нечленораздельное. Таращась на Соню, как на ненормальную, она, наконец, произнесла:

– Ты, наверное, шутишь? Как – вышла замуж? Когда это?

– Месяц назад. Как рассталась с Женей.

– Как это – прямо сразу? Когда же ты… то есть – а откуда же он… Да, чёрт возьми, откуда другой-то мог взяться? Ты что – одновременно встречалась с Женей и… – Ира взмахнула руками. – Ну, Сонечка! Ну, девочка… Я от тебя такого… никогда…

– Тёть Ир… так получилось. Нет, не одновременно, конечно. Просто случилось всё очень быстро. Я встретила другого и поняла, что люблю его.

– Но… как и когда это вы поженились? Почему я ничего не знаю? Кто это? – Ирина вышла из ступора и принялась забрасывать Соню вопросами.

– Мы повенчались. Его зовут Дмитрий.

Но отделаться несколькими словами у Сони не получилось. В конце концов, Ира всё равно узнает, решила она. И рассказала как можно короче, как встретила Митю, как узнала, кто он, как Женя сам обо всём догадался…

Соня понимала, при всей симпатии к тёте Ире: поддержки здесь ждать не стоит – во-первых, та всегда будет на стороне Жени, во-вторых… во-вторых, никто до сих пор их с Митей не поддержал. Так и получилось. Когда у Иры закончились возгласы, и она несколько успокоилась, то принялась урезонивать Соню.

Правда, то, что Митя – сын Калюжного, не сильно подействовало на Ирину, она только поинтересовалась, как отнеслись к Соне его родители, и кивнула:

– Ну, ясно.

Больше всего Иру задела разница в возрасте. Соня поняла, что сейчас начнётся лекция про молодых мужиков, и не ошиблась.

– Сонечка… Ты же у нас такая девочка… неземная. Тебе не нужен младенец, тебе нужен человек, который стал бы тебе опорой, относился к тебе, как к маленькой, жалел тебя…

– А он и есть такой человек! – завелась Соня.

– Пойми, пойми, кто тянется к женщинам постарше? Маменькины сыночки, которые ищут себе няньку с кухаркой. Они инфантильны, они…

Соня даже засмеялась.

– Господи, какие штампы! А если человек давно перерос своих ровесников, если они чужды ему, если он вылез уже из этих штанов… я не чувствую себя взрослой с ним! Это он со мной… как мамочка. Ходит за мной, как за ребёнком. Всё делает по дому. Зарабатывает… Тёть Ир, он состоявшийся мужчина! Да, он в чём-то, возможно, слишком порывистый или наивный… но это такое детство – неизживаемое… он такой и в пятьдесят будет!

– Соня! Молодой мужчина… – Ира качала головой. – Нет, сейчас ты, конечно, молоденькая, хорошенькая. Но потом… Не рассчитывай на него – на всю жизнь. Он всё равно потянется к девочкам: для мужчины это – как спорт, для него важно, что он ещё может, для самооценки своей. А Женя! Он бы с тебя пылинки сдувал! Он уже обжёгся один раз. Он бы тебя… И я же вижу – он тебя любит до сих пор! У него такое лицо было, когда он мне сказал… Сказал – и замкнулся в себе… ничего так и не вытянули… Да он тебе по всем статьям подходит!

– Тётя Ира! Я жила с Женей – забыли? Он так и остался мне чужим – за всё это время… Да и к чему вы мне это теперь говорите? Я замужем! Я понимаю, как вам неприятно, вы для меня старались. Мне его жаль, очень! Но больше – никакого Жени! И никогда…

– Вспомни маму и Вову! – перебила Ирина. – Он ведь изменял ей по-чёрному! Да и Жанночке своей изменял бы, если бы не пил столько раньше… теперь уже силы не те.

– А зачем вспоминать Вову? – ещё больше вскинулась Соня. – Тоже мне, пример! Козлы в любом возрасте бывают! И старше, и младше… Талдычите все одно и то же! И никто, никто не может за меня просто… просто меня… Да ладно, всё! Хватит!

Она прервалась, и обе зло замолчали. Соня уже пожалела, что полезла в бутылку – всё равно бесполезно. Но так хотелось, чтобы кто-то из близких понял её, наконец!

Тем временем Ира уже несколько секунд смотрела на Соню в сомнениях, словно решаясь.

– Тёть Ир… Я пойду, ладно? Вы не сможете понять… Хотя бы поверьте – мне хорошо сейчас… при всех наших трудностях – мне никогда в жизни не было так хорошо!

Но та как будто не слышала, думая о своём.

– Сонь… Понимаешь… Никому никогда не говорила, – внезапно произнесла она, и губа у неё нервно дёрнулась. – Но… мучает меня это.

Ира потянулась в карман халата, достала пачку сигарет, вынула одну, но не зажгла, только принялась вертеть в руке.

– Ты уж выслушай, будь добра… И не осуди. Расскажу, может, легче станет, а то после смерти Марочки просто вся извелась. И тебе… урок.

– О чём вы? – не поняла Соня.

– Сонь… Сама себе никогда не прощу, но у меня с твоим отчимом… кое-что было, – Ира подняла на неё глаза и сразу же опустила, уставившись в пол. – Видишь ли, ты – взрослая женщина, всё понимаешь. А Лёшенька… В общем, ему пятьдесят три уже было, и он к тому времени… Нет, ну не то, чтобы совсем, но ведь мне было всего тридцать шесть. Сонечка, я всё знаю, как это подло, но… уступила слабости, мне ведь тоже хотелось… Володя был такой красивый, руки сильные, ох… Я держалась столько, ночью аж скрючивало. А потом…

– Зачем вы мне это рассказываете? – Соня зажмурилась в тоскливом отчаянии. – Слава Богу, мама не знала… И я не хочу знать!

Ну вот, ещё одним горем для Мары больше, хоть это и в прошлом, и ей теперь всё равно… Но зато Соне будет ещё тяжелее. Значит, и лучшая подруга её предала.

– Мама… – Ира посмотрела как-то странно, – в том-то и дело, что знала. Она нас застала.

– Как это? – Соня изумлённо уставилась на неё.

Она не помнила никаких конфликтов по этому поводу. Может, как-то сгладилось между ними потом – уже после развода с Вовой? Но Ира всегда приходила в их дом, без длительных перерывов, и до последнего момента была самой желанной гостьей. Выходит, мама «по-божески» помогала своей обделённой мужской лаской подруге, добровольно предоставляя ей мужа? Ну нет, это уже чересчур!

– Я… сама не пойму. Но она всю жизнь вела себя так, как будто не знает. Я – вот тебе крест, больше и смотреть на Володю не могла, так мне было стыдно, – заспешила Ирина. – Тогда Анечка приболела, и Мара не повела её в садик. А у меня – отпуск как раз, я сама и напросилась с маленькой посидеть. Мама твоя ушла на работу, ты – в школу, Анечка уснула, а мы… В общем, Мара вернулась – беспокоилась за Анечку, ты же её знаешь, проведать прибежала. Ну а мы тут… в самом разгаре. Мара посмотрела и ушла в кухню. Стала там чем-то греметь, разогревать. И всё молчком. Я, конечно, одеваться. Хотела просто убежать, а не смогла. Вова так презрительно хмыкает – мол, она сама виновата, не додаёт, старая стала. Может, она даже слышала, не знаю. Я выползаю на кухню – слезами обливаюсь, в ноги ей грохнуться готова. А она так спокойно ко мне поворачивается: «Ира, обедать будешь? Я всё разогрела, садись…»

И я – представляешь – села! И Вова пришёл – и стал жрать! И так мы молча обедали, а она нам подавала. И мы все делаем вид, что ничего не было. Я с тех пор борщ вообще есть не могу… Давлюсь сразу, как вспомню.

– А потом?..

– Потом… Я внушила себе, что она ничего не видела. Называется, не верь глазам своим. Но к Вове больше – ни-ни. Хотя он и пытался…

– А мама… – Соня была потрясена. – Как она… дальше…

– Сонечка, она и раньше знала, что он ей изменяет. И всё ему прощала. Я не знаю, сумела бы вот так или нет, даже если бы очень любила…

– Я не про Вову, – жёстко сказала Соня. – Про Вову я и сама знаю. Как она дальше с вами… не понимаю…

Ирина скривилась, словно собиралась заплакать.

– И я не понимаю, – обречённо кивнула она. – Она должна была прогнать меня, навсегда. Пожалела, наверное… Ведь тогда бы и Лёша всё понял. И… Сонечка, у меня же никого, кроме неё… никого дороже. Даже детей своих – только вы. А ты? Ты бы простила? Смогла?

– Нет, не смогла бы, – резко сказала Соня и отодвинула стул. – Зря вы мне это всё рассказали.

Она уже поняла, что не похожа на мать. Что предательства не простила бы Мите никогда, не то что самого факта – даже вожделеющего взгляда на другую женщину. Что её требования к людям намного отличаются. Мара, возможно, была почти святой. Но Соня могла быть только собой.

– Ты теперь будешь меня презирать, да? Ненавидеть?

– Кто я такая – презирать? А ненавидеть… Если мама не ненавидела…

– Пойми, для чего я это тебе рассказала, – обрадовалась Ира, подобострастно ловя её взгляд. – Не только ведь ради себя, чтобы облегчить… Подумай: если ты не сможешь простить измену, этот парень – не для тебя.

– Пожалуйста, тётя Ир, можно, я пойду?

– Соня, Соня, ты только пойми – я желаю тебе, чтобы ты не повторяла судьбу Марочки!

– Оставьте меня в покое, наконец… – умоляюще произнесла Соня. – Вы все живёте, как вам нравится… Дайте и мне жить!

– Соня! Но кто же тебе посоветует… Ты на меня очень сердишься, да?

– Я не могу больше… Мне очень плохо, – сказала Соня. – Отпустите меня.

 

Неприятности. Снова не до Бориса

Ира посеяла в её сердце новую боль. Нет, Соня всецело доверяла Мите – когда была в здравом рассудке. Но помрачения, когда она оставалась одна, между его звонками, не зная, где он и что делает, находили на неё всё чаще. Она не боялась, что он изменяет ей сейчас. Она боялась представить, что это случится когда-нибудь. Красочная картинка, нарисованная Ирой – чтоб ей! – стояла перед глазами. Вот Соня прибегает домой, как тогда мама, входит в комнату и видит… Митя в постели с Катей, целует её, ласкает… или – всё то же самое, только с Наташей, этой короткошеей грудастой девицей – Соня прекрасно представляла её обнажённой. Как в страшном сне привиделось ей однажды, что Митя изменяет ей с Анькой. Ведь для Мары Ира была больше, чем родная сестра. Что, что бы тогда сделала Соня? Ушла бы, далеко-далеко, шла бы так – дни, недели, годы и никогда, никогда не возвращалась!

Митя замечал, что с ней что-то происходит, но не могла же она рассказать ему это… Конечно, он высмеял бы её, утешил, но что толку, если он сам не знает, что будет с ним завтра – ведь люди меняются.

Соня тоже замечала, что Митя бывает подавлен или расстроен, и понимала, с чем это связано – мать продолжала действовать ему на нервы. Визит Валерии ничего не изменил, и в бескорыстность Сони никто не поверил – мать утверждала, что та отказалась от крохотной части, дабы когда-нибудь заграбастать себе всё.

На следующей неделе неприятности навалились на Соню, как снежный ком. В среду случилось сразу два события. С утра ей, действительно, пришла повестка в суд – значит, Вова не пошутил. Всё утро Соню трясло от негодования и предчувствия нервотрёпки, хотя Митя, как мог, успокаивал её по телефону. В этот день она отрабатывала Людмиле Алексеевне одолженную смену. А в тихий час за Соней снова прислала Нина Степановна.

Соня шла и гадала, что же на этот раз. Подкупать её уже приходили, настала, очевидно, пора угроз. Но Калюжные, оказывается, предпочитали действовать. Нина Степановна, опустив глаза в стол, призналась Соне, что вынуждена её уволить.

– Пойми, Сонечка, я сама себе не хозяйка. Я ведь предупреждала – не дадут они тебе жизни, это такие люди! Я здесь работаю только благодаря Валентине, стоит ей слово сказать, и… Она с самого начала требовала тебя выгнать, но я всё кормила её «завтраками» – мол, сменщица болеет, заменить некем. Ну а в понедельник она мне уже ультиматум поставила.

Заведующая сама чуть не плакала, но Соня выслушала её спокойно, не проронив ни слова. Если подумать, то всё это можно было предвидеть. Просто Соне нравилось жить так, словно Калюжных не существует.

– Я два дня тебе сказать не могла, сердце кровью обливалось – мне таких работников, как ты, днём с огнём не сыскать, – сокрушалась Нина Степановна.

– Ну что вы, – ответила Соня, – незаменимых людей нет. Сюда очередь выстроится из желающих.

– Очередь-то очередь! – в сердцах воскликнула заведующая. – Да только таких, чтобы по-настоящему любили детей и умели работать… Да разве в работе одной дело! Я же тебя с детства знаю и люблю! Всю голову сломала – что же придумать… Даже пристроить тебя некуда – теперь тебя даже в муниципальные заведения не возьмут, у них всё под контролем! Вообще она требовала тебя по статье уволить. Но я на свой страх и риск сказала, что заставила тебя написать вчера по собственному желанию, и что приказ уже выпущен. Мы тебе трудовую сегодня в течение дня отдадим.

Соня видела – Нина Степановна не лукавит, она искренне сожалеет, да и действительно ни в чём не виновата – ради чего ей выдерживать подобный прессинг? Чтобы полететь с этого места?

– Да не переживайте вы так, – сказала она. – Вы столько для меня сделали… Я всё понимаю, правда. Давайте, я напишу заявление задним числом.

Соня взяла бумагу и принялась строчить заявление – даже руки у неё не дрожали. Только в голове колотилось гневное: «Ладно, Валентина Юрьевна, ладно… Думаете, так вы меня сломаете? Не дождётесь! Пусть ваш сын видит, что вы из себя представляете!»

Соня вернулась в группу, спокойно объявила Надьке, что уходит. Та ничуть не удивилась – в садике давно недоумевали, для чего теперь Соне работать. Потом забежала Танечка – впервые за долгое время. Она немножко поворковала, даже выразила что-то вроде сожаления, но явно придерживалась общей точки зрения.

Соня держалась хорошо, даже подтвердила, что денег у неё теперь столько, что ходить на работу, да ещё так рано вставать – вовсе не обязательно. Муж, мол, требует варить обеды и убираться дома. И только когда она начала поднимать детей на полдник, отчаяние нахлынуло на неё в полной мере.

Малыши подбегали к ней, обнимали, что-то говорили, а у неё в горле стоял ком – она не знала, как смотреть им в глаза, как сказать, что бросает их, оставляет с Надеждой Петровной. Соня даже не догадывалась до настоящего времени, как много значит для неё детский сад, насколько она привязана к каждому ребёнку. Она мрачно представляла, как Надька вытягивает из постели Вадика мокрую простыню и позорит его перед всей группой. Или как издевается над Настиной мамой, рассказывая ей таким тоном, словно рубит дрова, что девочка неадекватна и не способна к обучению…

Мужу Соня звонить не стала – боялась разреветься при детях. Вечером, раздав всех ребят родителям, она принялась собираться. Оказалось, в кладовке скопилась целая куча личных вещей – сменная обувь, пара шарфов, запасные перчатки, какие-то тетрадки и подаренные детьми рисунки, которые не стоило оставлять Надьке.

Халат тоже был её собственным – помнится, Соне не понравился фасон выданного ей казённого. Она аккуратно сложила его – неужели больше никогда не придётся надеть? Неожиданно раздались шаги в коридорчике, и она, обернувшись, увидела Митю – не дождавшись на улице, он поднялся в группу.

– Ты чего закопалась? – спросил он.

Собирался обнять, но Соня смотрела на него таким прозрачным, невидящим взглядом, что Митя замер на месте.

– Что-то случилось?

– Меня уволили, – бесцветно сообщила она. – Вот, укладываюсь. Представляешь, так детям и не сказала. Надо было сказать… а я не смогла. Придут завтра, и…

Соня не выдержала, закрыла лицо руками, отвернулась к шкафу и разрыдалась. Митя секунду пребывал в ступоре, потом произнёс очень грубое слово, из тех, что не говорят в адрес родителей. Он даже не сомневался, чьих рук это дело.

Но через секунду опомнился и бросился успокаивать Соню.

– Сонечка, родная, пожалуйста, не надо… Всё это пройдёт… и ты снова вернёшься! Ты – самый лучший воспитатель на свете, это я тебе говорю! Не надо, им только в кайф, что ты будешь страдать, они этого и хотят. А ты не будешь, да? Мы ведь уедем с тобой, и там ты устроишься на работу…

– О Боже, Митя! – Соню словно ударили. – А ты? А тебя… Они же и с тобой так же… Чтобы нам не на что было жить – вот чего они добиваются! Чтобы ты за подачкой к ним прибежал! А ты говоришь – не считают за деньги…

– Сонь, нет… не из-за денег это… ну, не только… Это – месть. Узнаю мамину руку!

– Мить, всё равно… Надо быть готовыми ко всему!

– Нет, не волнуйся, – как-то смущённо произнёс он. – Меня не прогонят.

– Да почему ты так уверен?!

– Ну… они же просто хотят доставить тебе неприятности. Мать не допустит, чтобы я голодал.

– Да она всё сделает, лишь бы ты вернулся! Отрежет тебе все пути!

– Нет, Сонь, – твёрже сказал он. – Меня не уволят.

– Почему?! – Соню выводила из себя его убеждённость.

– Потому что фирма… Ларисина.

Соня несколько секунд переваривала информацию. Супруга Калюжного больше ему не подчиняется. Мало того, всё делает ему назло. Значит, сейчас она невольно – на стороне своего пасынка.

– И почему я об этом только сейчас?..

– Ну… я же сказал тебе, что устроился сам. Чтоб ты не говорила: «Всё папа твой»! Но я, и правда, сам! Через отдел кадров прошёл и фамилию материну назвал – специально, интересно было: возьмут, не возьмут. Лариска даже не знала сначала. Потом решила – отец собирается мне фирму отдать. Она бы и не возражала тогда, у неё рестораны… Но я отцу сразу сказал – хочу, как все, с нуля. Мне не нравится, когда пацанам бизнес дарят – ни за что, ни про что.

– А… Наташа… она тоже там работает? – не выдержала Соня.

– Натк… то есть Наташка? – быстро поправился он. – Нет, конечно. Она вообще не работает, учится на дневном. Сонь, ну ты что, опять?

– Ладно, ладно, я так… – отвернулась она. – Пойдём домой, я очень устала.

* * *

Ощущение, что утром не надо идти на работу, оказалось ужасным. Соня не находила, чем можно заняться в ожидании мужа. Домашними делами? Уборкой?

Они с Митей много раз говорили о том, чтобы переехать, но никогда не обсуждали это с практической стороны. Прошлым вечером они попробовали поднять эту тему и наткнулись на ряд проблем. Во-первых, у Мити сейчас была интересная работа, а в другом месте ему придётся что-то искать, доказывать свою компетентность. Сколько ещё времени пройдёт – неизвестно, а надо будет на что-то жить и платить за квартиру. Во-вторых – Анька. Нельзя бросать её здесь одну, на Костика-неудачника.

Возможно, уезжать придётся всем вместе – и тогда уж лучше, как и хотела Анька, в Москву, а не в Расков, там больше возможностей устроиться на работу хотя бы кому-то из них. Но зато и жильё в разы дороже… В общем, всё оказалось совсем не просто.

Однако пока предстояло спастись от депрессии. Соня внушала себе, что на свете существуют миллионы домохозяек, которые вполне счастливы, но понимала – это не для неё. Она прибралась дома, приготовила обед, а потом оделась и отправилась на улицу. Решение, куда идти, возникло сразу же, как только она вышла из подъезда – ноги сами принесли её к дому Вадика.

Мысли о мальчике мучили её постоянно. Соня не могла смотреть на его пустую кроватку, она представляла себе его грустный взгляд, пыльную квартиру и почему-то крохотную игрушечную машинку, с которой Вадик никогда, даже в садике, не расставался. И знала, что забыть это не сможет, как бы ни хотелось.

Повод для визита Соня придумала ещё в понедельник – она принесёт Вадику распечатку стихов для заучивания и станет давить на то, что мальчику надо прийти на праздник. Ну, не лишит же дед его такой радости?

Дверь никто не открыл. На этот раз за ней ни слышалось даже шорохов. У Сони был хороший слух – никаких шагов, полная тишина. Может, дед куда-то уехал, и Вадик снова сидит у соседки? Соня решительно позвонила в квартиру напротив.

Дверь открыли практически сразу, не спрашивая. Очень полная пожилая женщина уставилась на нежданную гостью.

– Здравствуйте, – вежливо произнесла Соня. – А вы не знаете, где ваши соседи? Вадик не у вас?

Вместо ответа женщина тяжело вздохнула и сделала неопределённый жест, приглашая войти. Предвидя неладное, Соня ступила в коридор, вытирая ноги об идеально ровно разложенную тряпку.

– А вы кто им будете? – поинтересовалась соседка, прикрыв дверь.

– Я — воспитатель из детского сада, Вадик не ходит давно, а дедушка на звонки не отвечает.

– Странно как-то. Начальница ваша в курсе, а вы – нет.

– Что… что случилось? – ноги у Сони подогнулись.

– Лёню в пятницу увезли в больницу, с инсультом. Допереживался, – снова вздохнув, объяснила соседка. – К нему сын приехал, сейчас там, у него.

– Какой ужас…

– Не то слово.

– И как… как он?

– Вчера стало чуть лучше, речь затруднена, сознание вроде в порядке, но до конца не поймёшь, что говорит, вся левая сторона парализована.

– Ой, кошмар…

Соня вспомнила, как ругала деда, и на сердце стало ещё тяжелее.

– А Вадик – он где, у отца?

– Да прям! В выходные у меня был, потом сын Леонида Михайловича отвёз его в интернат. Ваша заведующая молодец, устроила всё по-быстрому, без проволочек. Вообще-то там оформляют долго, но пока по её слову приняли. Я ведь, поймите, тоже человек больной, диабетчица, едва по квартире хожу, ноги отекают…

– А отец как – согласился? – всё ещё не могла понять Соня.

– Да… – неохотно ответила женщина. – Написал заявление о временном пребывании… У него там супруга такая, дети, ещё одного ждут – общего. Знаете ведь как: любишь женщину – любишь её детей, вот он чужих любит, а про своего и забыл. Трудно его судить – кому нужна на голову больная? Да и с дедом он никогда не ладил, ещё когда Маруся была здорова…

– Жена, дед… а виноват ребёнок, – Соня уставилась в пустое пространство. – А в какой интернат, в наш, городской? А, ну да, раз Нина Степановна…

– Навестить хотите? Неплохо бы! – кивнула та. – Я вот вчера была, конфеток отвезла. Так он стоит такой… просто сердце разрывается. Да ведь каждый день не наездишься, и так сегодня полдня лежу. А вы съездите, обязательно.

– Конечно… – пробормотала Соня. – Спасибо вам…

Она вышла из дома. С утра снег снова покрыл город, а у Мити всё ещё нет зимних ботинок… Соня обнаружила, что забыла у соседки перчатки, но возвращаться не стала. Пряча в рукава озябшие руки, она поплелась домой.

По дороге Соня вспомнила свои рассуждения про интернат, и ей стало ещё хуже. Она знала: Вадику в интернате не место. Но душа у неё разрывалась на две половины. Первая рвалась к мальчику – как можно скорее схватить его, обнять, унести. Вторая… В Сонином сердце царил Митя. Их мир – замкнут и самодостаточен, никто им не нужен. Они вдвоём только месяц, всего один месяц… а им целого века не хватит, чтоб насладиться друг другом. Общий ребёнок – плод их любви – стал бы законным её продолжением, её сакральной тайной. Но чужой, такой большой мальчик… Его появление обязательно что-то разрушит, внесёт дискомфорт в их жизнь, вызовет ненужные трудности. А главное, впуская в сердце кого-то ещё, Соня невольно отнимет у Мити частицу своей любви.

Да и кто, в конце концов, её обязал? Пример Мары? Но ведь Мара была одинока, а Соня – нет. Вадик – не круглая сирота. У него есть отец, а у Сони – муж и обязанности по отношению к нему. Даже в глазах Бога она должна быть прежде всего женой! Она не может так поступить с Митей, нет… Непонятно даже, как и заикнуться, что ему придётся кормить двоих. Разве имеет она право навязать ему неродного ребёнка? К тому же, может, она уже беременна, но не знает об этом.

Нет, Соня никому ничего не должна! Конечно, если бы это стало их с Митей совместным решением, продуманным, выношенным… Может, попробовать поговорить с ним вечером?

Вот только… Митя добрый, он наверняка согласится, чтобы ей угодить, а дальше… Нет, он совершенно к этому не готов!

Но сегодня, видно, не Соня, а её ноги решали, куда идти. Вот и сейчас – она уже двигалась в сторону детского сада. Во-первых, она должна попрощаться с детьми – по-честному. Во-вторых…

– Софья Васильевна пришла!

Как часто она слышала это – и как это прозвучало сейчас! Ребята уже неслись к ней – они только встали после тихого часа.

Надька недовольно подняла брови:

– Ты чего заявилась? Соскучилась?

– Надь… Ты мне опять ничего не сказала!

– Что именно?

– Про Вадика!

– А что – про Вадика?

– Он в интернате, ты знала?

– Не-а, – пожала плечами сменщица. – Давно?

– С выходных. Дед – в больнице, инсульт, сын забирает его в Москву. Нина Степановна в курсе.

– А, так Нина же со мной не разговаривает. Я её предупредила, что ложусь на обследование, – объяснила та. – Сегодня новенькую приводили. Молоденькая слишком. Я, наверное, Таньку себе попрошу. А эта пусть вниз идёт. Так чего тебе надо-то?

– С детьми попрощаться.

Надька глянула неодобрительно, но её холодный приём уже с лихвой компенсировали окружившие Соню малыши.

– Ребята… я ухожу из садика… – решительно произнесла она. – Буду очень по вам скучать.

Соня выдержала бурю эмоций, прижала к себе разрыдавшуюся Настю и объяснила:

– Я в другой город скоро переезжаю. Вы уж не сердитесь на меня.

Надька явно сочла всё это показательным выступлением: мол, смотри, как меня дети любят.

– А ну-ка, кто постель не убрал? Что это тут за балаган? Живо все в спальню! – гаркнула она.

Ослушаться никто не посмел. Украдкой, наспех, Соня постаралась обнять каждого, кто успел подойти к ней – она уже чувствовала, насколько теперь здесь бесправна. Настя умудрилась подбежать к ней целых три раза, а вот послушная, исполнительная Яна давно отвернулась – Софья Васильевна для неё больше не существовала. Еле оторвав от себя Настю, с трудом сдерживаясь, чтобы не расплакаться, Соня отправилась вниз.

Нина Степановна была у себя. Она посмотрела на Соню с неменьшим удивлением, чем Надежда.

– Ты чего? Трудовую тебе отдали?

– Да, ещё вчера. Нина Степановна, а почему вы про Вадика мне не рассказали?

– Про Вадика? – растерялась заведующая. – Да вроде повода не было. А зачем теперь…

– Нет, ну как же так? Это же не чужие мне дети!

– Софья Васильевна! До того ли тебе сейчас?

– Да, до того!

– Ну, позвонили мне в понедельник, надо было срочно ребёнка пристраивать. Я его в самую лучшую группу отправила – ты же знаешь, со мной там считаются.

– Нина Степановна, пожалуйста, его надо срочно оттуда забрать!

– Это как – забрать? – изумилась заведующая. – Куда же, скажи на милость? К деду в больницу? Или ко мне домой?

– Нет, ко мне.

– У тебя что – с головой не в порядке? – вытаращила глаза Нина Степановна. – Кто тебе этот Вадик? Может, ты всех заберёшь, кто там оказался?

– Не всех. А его должна.

– Тебе своих проблем мало, да? Сонечка, я знаю, ты сама сирота, тебя удочерили, ну и что с того? У тебя сейчас не та ситуация, совсем не та…

– Нина Степановна, ну поймите же! Вадик там не сможет, я его знаю! Я представить себе не могу, как он там! Он же… он же дедушкин внук, домашний, такой беспомощный. У него энурез…

– А как же Дима? – заведующая проницательно смотрела на неё. – Или… может, вы уже расстались?

– С чего вы взяли, конечно, нет, – опустила глаза Соня.

– Так ты избавиться от него решила, что ли?

Женщина искренне недоумевала.

– Нина Степановна, с Митей мы сами разберёмся! Вадик… он ведь вообще с детьми не умеет общаться, он там один совсем… – снова начала Соня.

– Привыкнет со временем, все привыкают.

– Нет, нет, я не могу…

– Подожди-ка! – внезапно насторожилась женщина. – А как это – ты его заберёшь? Это не так просто, это сложная процедура, суд. И в неполную семью не отдадут. Вы что, всё-таки расписались?

Нина Степановна сверлила её глазами. Соню осенило – заведующая, небось, решила, что Соня собирается проделать фокус Мары – затянуть Митю в загс под любым предлогом.

– Нет, Нина Степановна, – невесело усмехнулась Соня. – Вы что – закона не помните? Теперь и один родитель может усыновить.

– Ну, не знаю… – протянула заведующая. – Ты же понимаешь, это потребует времени. Документы, инстанции…

– У Вадика формально отец есть, можно его попросить… Главное, привезти ребёнка домой – а потом всё решим. Ну, Нина Степановна! У вас же там все свои! Пока с документами… пусть числится в интернате, а жить уже будет у нас!

Заведующая задумалась.

– Вообще-то, мы его ещё как следует не оформили…

– Вот видите! Значит, надо с отцом решить и…

– Ну… Пожалуй, что с отцом можно договориться, он и сам будет рад избавиться от проблемы. Надо только заставить его добровольно отказаться от родительских прав. А то ишь, козлина, ребёнка ему не надо, а про квартирку-то, небось, помнит. Имеет право прописаться к сыну – в любой момент. Правда, оформить жилплощадь на себя ему не дадут – она дедова. Вадик там только зарегистрирован.

– А если с дедом что… – недоговорила Соня.

– Падчерица записана на него официально. Значит, Вадик имеет такие же права, как родной внук. Хотя, если завещания нету, квартиру получит наследник первой категории – дедов сын. Мальчик ведь не круглая сирота. Но я думаю, дед его не обидит, наверняка отпишет хотя бы часть. Папашу Вадика назначат опекуном над его имуществом. Только продать квартиру всё равно не позволят. Права несовершеннолетнего…

Глаза у Нины Степановны вдруг расширились, словно её осенило:

– Сонь, а ведь для тебя это сейчас реальный выход! С квартирой-то…

– Какой выход? – Соня таращила глаза на заведующую.

– Ой… – та поняла, что проговорилась. – Ну… у тебя ведь с квартирой сейчас проблема. Отчим в суд подаёт… Разделят вашу двушку на части – с чем останешься?

Соня даже опешила. Повестка пришла только вчера, и никто, кроме Димы с Анькой…

– Нина Степановна! С чего вы взяли – про квартиру?

– Ну… земля слухами полнится.

– Да какими ещё слухами? Это всё чушь собачья – у нас всё оформлено по закону, Вова ничего не добьётся!

– Сонь… Я скажу тебе, откуда узнала – ладно? А ты подумай: добьётся – не добьётся. Кое-кто и не такие дела выиграть может. Там всё куплено – и судья, и адвокаты. Так что, будь уверена…

– Калюжные? – наконец, осенило Соню.

Но каким боком отчим связан с Митиными родителями? Просто бред…

– Только я тебе ничего не говорила! – женщина сделала страшные глаза. – Ну, так что, насчёт Вадика – узнавать?

– Да, пожалуйста… – Соня всё ещё никак не могла прийти в себя. – Конечно.

Похоже, Калюжные, и правда, взялись за неё всерьёз – обложили со всех сторон.

– Ну, вот и выход у тебя будет, и доброе дело сделаешь!

– подвела резюме Нина Степановна, что-то для себя решив.

– Уговорим деда отписать Вадьке квартиру, хотя бы часть, приведёшь её в порядок, будешь там жить с ребёнком. Старик согласится – ему главное, чтобы зять туда не влез со своим семейством. И мальчику хорошо, и тебе.

Похоже, она не сомневалась, что Мити с ними уже не будет.

– Ага! – неожиданно легко согласилась Соня. – Вот и я так подумала.

Ну, не доказывать же раз за разом, что ты не верблюд, что не нужны тебе ни чужие деньги, ни чужие квартиры? Пускай думают, как хотят, зато всем всё будет понятно. Какой-то запоздалой мыслью в мозгу промелькнуло – всё это уже было, что-то напоминает. Но вспоминать некогда, надо выяснить главное.

– Отец может помешать забрать Вадика? – спросила Соня.

– Да, с ним лучше решить сразу. Пусть даёт письменное согласие. Потом соберём документы, получим заключение, далее – суд… Ну, это если усыновление. А вообще, знаешь, оформим-ка мы сначала опеку – быстрее и проще. Ещё и пособие назначат.

– А если отец не согласится?

– Если упрётся, попробуем обойтись и без согласия. Докажем, что он не занимался воспитанием ребёнка, не проживал с ним. В интернат сдал. Нет, с ним мы быстро разберёмся. Отец он никакой, а про квартиру пускай забудет – он к ней отношения не имеет.

– Отлично.

– Ну, тогда так, – кивнула заведующая. – Ты ещё раз серьёзно подумай, без эмоций, без пены… чтобы потом не пожалеть. Обратного хода не будет, это же ребёнок, а не… впрочем, сама понимаешь. А если решишься – я тебе помогу.

– Спасибо! Огромное вам спасибо! – от души поблагодарила Соня.

Как здорово, что Нина Степановна согласна помочь, с её помощью всё пойдёт быстрее. Вот только и правда… как сказать об этом мужу?

* * *

Домой Соня летела на всех парах – состояние у неё было возбуждённым. Решение она приняла – точнее, оно принялось само. Она понимала, что всё будет не так уж и просто. Но это всё потом. А сначала… надо как-то объясниться с Митей. Соня знала: нечестно ставить его перед фактом, но теперь уж ничего не поделать. Как там говорила про неё Ира – «если закозлит, то…» Соня сказала бы иначе – просто кто-то решил за неё, и ничего не изменишь.

Однако когда Митя пришёл домой, она всё никак не могла начать разговор, только рассказала про сговор Вовы с Калюжными.

Митя поразился не меньше. За ужином они возвращались к этой теме снова и снова – оба не могли понять, что связывает таких разных людей.

– Как он нашёл их вообще, кто его пустил на Озёрную? – недоумевала Соня.

Они с Митей сидели на кухне – он только что поужинал.

– Получается, он здорово соображает, – произнёс Митя. – Только откуда ему знать, что у меня конфликт с предками?

– Ну, может, Анька проговорилась. Вот только… что-то на Вову не очень похоже. Нет, с ним, конечно, всё ясно. Но такая активность? Я даже повестку когда увидела – не поверила. У него ведь обычно одни разговоры да угрозы пустые. Как сейчас помню: «Вот, я на работу устроюсь…» или – «такому-то морду набью». А сделать ничего никогда не мог – ни хорошего, ни плохого. Он и с мамой-то сошёлся… по инерции. Силы воли только на измены хватало. Потом Жанна подобрала…

– А ты не думаешь… – медленно произнёс Митя, – что это не он моих… а они его нашли? Смотри, у Жанны картину купили… за большие деньги – кто, интересно?

– Ну уж, это чересчур как-то… Это какое расследование надо было произвести! Хорошо, пусть про Аньку узнали, что у неё есть отец. Да ведь он и жил-то с нами только в детстве. Нина Степановна в курсе, конечно, что такой имелся, но кто в какой квартире зарегистрирован…

– Это не сложно. Отцу достаточно дать задание и…

– Странно всё-таки. Такое ещё придумать надо. Да и про нашу с Вовой «любовь» в ЖЭКе не записано… Может, Анька растрепала? Может, для этого её на работу брали?

Не в силах утерпеть, Соня позвонила сестре. Та возмутилась.

– Я вообще ничего про тебя не рассказываю, из принципа! Папаше? Да вот ещё!.. Сонь, не смеши, весь район знает, что ты живёшь с сыном Калюжного. Ну, то есть замужем, я хотела сказать. Ну, может, не весь… но садик-то твой знает, к примеру… Про то, что предки Димона зуб на тебя точат? He-а, папаше-то это зачем?.. Да ничего меня Валерия не выспрашивала! – Анька говорила так громко, что было слышно даже Мите. – Да нет же! Она не подлая. Она мне всё говорит прямо. И к тебе пошла – прямо сказала, зачем…. Сонь, чушь какая-то! Ну, имелся у матери муж – лет двадцать назад – что с того-то? Кто может знать, что он ещё прописан?

Соня только согласно кивнула – Анька повторяла её же слова.

– Да, Валерия и правда, такая, – подтвердил Митя, когда Соня положила трубку. – Она, конечно, на бабках помешана, но вызнать исподтишка или гадость задумать – это не её.

– Ладно, какая теперь разница, – махнула рукой Соня. – Факт есть факт – Вова и твой отец нашли друг друга. Хороша парочка. Наконец-то наши родители познакомились! И смех, и грех…

– Угу… что-то мне не до смеха. Я знаю, как отец дела проворачивает. Можешь считать, что квартиры у вас уже нет – они ещё и докажут, что Вова единственный собственник, с них станется. Никакие бумажки не помогут и законы тоже… забудь.

– Понимаю, – спокойно сказала Соня. – И что теперь?

– Ну, не сразу же это всё… А потом будем решать, с переездом, – с мрачной решимостью сказал Митя. – Сонь… я больше их не боюсь. Чего бы они нас не лишили – денег, жилья…. Они нас не разлучат, правда?

– Да, – твёрдо кивнула она. – Мне тоже уже не страшно. Если хоть что-то у нас с Анькой останется – продадим и купим что-нибудь в Раскове. Ох, вот только Анька… ни за что, ни про что…

– Оформишь всё на неё – будет ей компенсация. А мы будем снимать…

– Да, да, правильно…

– Значит, пора варианты прикидывать.

Соня прикусила губу – как теперь прозвучит новость про Вадика?

– Митя… – нерешительно начала она. – Мить… это ещё не всё… Я ведь чего в садик пошла…

– Да, Сонь, – вдруг перебил её он. – Знаешь, я тут хотел тебя попросить… Ладно, потом, давай ты сначала.

– Нет, нет, говори сперва ты, – отступила она. – Что ты хотел?

– Ну, Вадик-то этот… Я ведь ему обещал – навестить. И знаешь, вот хожу, а он у меня в голове вертится постоянно… как он спрашивает: «Ты придёшь?»

– Мить… – обалдела Соня. – Я ведь тоже… про Вадика хотела! Мить, у деда – инсульт. Его сын из больницы сразу в Москву забирает. А мальчика отец в интернат сдал. Я как будто накаркала… Мить, это ужасно! Знаешь, Нина Степановна…

– Сонь! Давай его заберём, пожалуйста! Знаю, знаю, у нас столько проблем, денег нет ни хрена, теперь вот квартира… Но я как вспомню себя в этом интернате… Сонь, ему плохо сейчас там! Есть пацаны активные, общительные, а он… Я понимаю, что не могу на тебя такой груз повесить, но подумай, пожалуйста, а?

Соня едва перевела дыхание, так заколотилось у неё сердце – на этот раз от радости.

– Господи, Митя! – выдохнула она. – Я ведь тебе то же самое хотела… я только боялась, что ты…

Как она могла даже думать, что появление мальчика ущемит их чувства, чем-то их обделит? Они посмотрели друг на друга и обнялись.

– Ну вот… – произнёс, наконец, Митя, оторвавшись от её губ. – А эти все… пусть думают, что нам плохо, да? Они никогда не поймут… как мы с тобой счастливы.

* * *

Первое заседание суда назначили на начало декабря – как ни всемогущ был Антон Калюжный, регламента судебного процесса он отменить не мог. А может, не захотел. Соня старалась об этом не думать. Она решила положить все силы на то, чтобы забрать Вадика, тем более что Нина Степановна активно взялась помогать.

В пятницу вечером Соня отправилась вместе с ней к отцу мальчика. Митю не взяли специально. Конечно, вряд ли там знали в лицо сына Калюжного, но рисковать не стоило – цена вопроса увеличилась бы тогда в разы.

Соня готовилась увидеть отвратительного, мерзкого типа, но встретила обычного, внешне приятного, но забитого мужичка – позднюю любовь профессорской дочки. В новой семье у него тоже не ладилось – судя по тому, как были одеты дети, денег катастрофически не хватало. Алименты, которые он платил Вадику, несомненно, создавали серьёзные дыры в семейном бюджете.

Разговор происходил даже не с отцом, а с его новой женой, которая сразу заявила, что всё в доме решает она. Услышав, что ребёнка хотят усыновить, женщина пригласила гостей пройти. Муж только переминался с ноги на ногу на пороге комнаты.

Нина Степановна была неподражаема. Хорошо поставленным голосом в профессиональных терминах обрисовала ситуацию, ни разу не упомянув про моральную сторону вопроса. Зато сразу же объяснила, что квартира бывшего свёкра отцу ребёнка никогда не достанется. Во-первых, Леонид Михайлович попросту может составить завещание в пользу родного сына. Во-вторых, даже если Вадик получит когда-нибудь часть жилплощади, органы опеки не позволят отцу распоряжаться этой частью. Одна только прописка теперь ничего не стоит. Вадик вырастет и никогда не простит отцу годы, проведённые в интернате. Единственный, хотя и негарантированный способ получить жильё деда – это забрать ребёнка в семью и воспитывать его в надежде на благодарность.

От варианта «забрать ребёнка в семью» хозяйку перекосило, и она схватилась за свой огромный живот. А Нина Степановна продолжала.

– Имейте в виду, – сказала она, – мальчик сейчас – ваш наследник, что бы вы ни приобрели – машину, дачу… Не забудьте о накоплениях. Зато если ребёнка усыновят – все его имущественные права на вашу собственность прекращаются. И алименты платить тоже будет не нужно!

Муж с женой переглянулись. Тут Нина Степановна сделала строгое выражение лица.

– Вообще-то, – поджала губы она, – без согласия отца можно и обойтись. Легко доказать, что он длительное время уклонялся от исполнения родительских обязанностей. Но, чтобы не затягивать судебные разбирательства, усыновители решили пойти мирным путем. Зная о вашем тяжёлом материальном положении… – она сделала многозначительную паузу, – мы окажем вам небольшую финансовую помощь. Но с двумя условиями. Во-первых, вы заберёте мальчика из интерната и передадите новым родителям – тогда, когда они будут готовы. Во-вторых – уже в понедельник заверите у нотариуса своё согласие на усыновление, причем конкретно – вот этой женщиной. И обязательно укажете там, что отказываетесь от всех личных имущественных и неимущественных прав и обязанностей в отношении ребёнка – иначе он останется вашим наследником и будет продолжать получать алименты.

Соня поняла – они победили. Ярмо под названием «Вадик» здесь будут счастливы сбросить – раз и навсегда.

– Нина Степановна! Я вам так благодарна! – повторяла Соня, когда они уже спускались по лестнице.

– Ну что ты, Сонечка, мне ведь тоже мальчика жалко… Но тебе будет очень, очень тяжело. Ты хорошо подумала?

– Да, мы всё решили.

– А… Дима – он что, так сразу и согласился?

– Он сам хочет, чтобы побыстрее!..

– Ну, это у него порыв… сама понимаешь. А наступят будни…

– Нина Степановна… Скажите… а Калюжные – они в курсе… ну, про Вадика?

Соне покраснела – получалось, она подозревала женщину в доносительстве.

– Бог с тобой! – испугалась женщина. – Если Валентина узнает, что я в чём-то тебе помогаю… И ты смотри, никому не проговорись!

– Понимаете, – поспешила объясниться Соня, – если они отчима моего подкупили… могут и здесь помешать.

Нина Степановна неопредёленно пожала плечами, но не ответила.

Митя ждал их снаружи, у подъезда. Видать, он уже замёрз, потому что ёжился и немного приплясывал. Соня в очередной раз с горечью вспомнила про его ботинки.

– Ну что, когда едем за Вадькой? – нетерпеливо спросил он.

– Да, правда, Нина Степановна, поскорей бы! – кивнула Соня. – Я уже тридцать тысяч с книжки сняла. А вдруг папаша возьмёт да и передумает? Или цену повысит… Или…

– Не горячитесь, – покачала головой Нина Степановна. – Во-первых, ребёнка надо подготовить, рассказать ему всё, настроить. Не такие уж вы ему близкие люди, для него даже хорошие перемены – тоже стресс. Во-вторых, подготовьтесь сами. У вас в квартире всё приспособлено для малыша? Спальное место, место для игр?

Соня с Митей растерянно переглянулись.

– Но и это не главное. Сначала надо получить документ от отца. Я сталкивалась с разными ситуациями. Однажды разрешила вот так взять ребёнка на праздники – документы на усыновление люди уже собрали. А мать-алкоголичка обвинила их в похищении!

С доводами Нины Степановны пришлось согласиться.

Решили провести в интернате все выходные, чтобы Вадик привыкал; Нина Степановна обещала договориться с директором о посещениях.

Они попрощались. Бывшая начальница направилась к своему автомобилю, а Митя с Соней остановили пустую маршрутку.

В машине Соня примолкла – она вспомнила все свои неприятности, Калюжных, и тревога сдавила ей сердце.

– Интересно, они на этом остановятся? – тихо спросила она у мужа. – Не придумают чего-нибудь ещё?

С матерью Митя не разговаривал с того времени, как Соню уволили с работы. Просто не брал трубку, и всё. Сейчас он только пожал плечами:

– У меня фантазия дальше не идёт. Как у них – не знаю.

– Я не могу быть спокойной, пока мы живём с ними в одном городе. Как будто на бомбе сидим!

Вдруг Соня кое-что вспомнила.

– А твоя мачеха… Чем всё закончилось? Продаёт она бизнес?

За это время они с мужем почти не разговаривали про Ларису – дабы не поминать её дочку.

Митя замялся, как всегда, когда надо было признаваться, что он продолжает общаться с «сестрицей».

– Ну… Наташа, – он подчёркнуто официально произнёс её имя, – говорит, там затишье. Отец пытается с Лариской договориться. И ещё… моя мать… она…

– Что? – насторожилась Соня.

– Наташка говорит, они снова сошлись… с отцом. Он к ней… приезжает.

Соня молчала, переваривая информацию. Она смотрела на Митю, пытаясь понять, как он к этому относится?

– В итоге, думаю, с мачехой он не договорится, – продолжал тот. – Натк… То есть Наташка говорит, Лариса очень злится. С мамой у неё давние счеты. Сонь, я раньше от радости прыгал бы, если б узнал. А теперь… тошно как-то.

– Слушай… А если Лариса продаст бизнес другому человеку – новый шеф тебя сразу уволит!

– Лариса говорит, не уволит.

– Что значит – говорит? Ты что – её спрашивал?

– Да, мы с ней обсуждали.

– Ну, это пока не факт… мало ли, что она говорит, а новый хозяин решит иначе!

– Сонь, там будет видно. Откуда я знаю, никто ещё ничего не продал. Правда, она собиралась оформлять сделку уже в декабре.

– Тогда Лариса с… дочерью от вас уедут?

– Лариса уже уехала, за город. А Наташку, думаю, отец не прогонит. Они с ним ладят, она ведь Лариску не поддержала.

– Он Наташу удочерил?

– Нет. Вообще она сейчас там на птичьих правах. Если в дом придёт моя мать… Наташке там жизни не будет.

В голосе Мити послышалось сочувствие.

Тут Соня не выдержала.

– Бедненькая… просто плакать охота! И куда же ей тогда податься-то?

– Соня!

– Что «Соня», Мить? У нас с Анькой твой папа последнее отбирает! Мара в этой квартире всю жизнь жила! Её дед с бабкой там жили! А сестрёнка твоя… она уж точно не пропадёт! Надо же, ужас какой – если в дом придёт твоя мать! У Наташи и своя мать имеется – тоже не нищая.

– Сонь… чего ты злишься? – нахмурился он.

– Да потому что! Потому что она постоянно ноет тебе по телефону! Чтобы ты пожалел!

– Ничего она не ноет… – разозлился он. – Тебе вообще ничего рассказать нельзя – зачем тогда спрашиваешь?

Соня отвернулась – она вновь не сдержалась. Сколько раз она ругала себя за безудержную, откровенную неприязнь к Наташе! Повторяла себе, что нельзя попрекать ею Митю, всё равно он считает её сестрой.

– Я про неё не спрашивала, – буркнула Соня. – Она и так у тебя через слово.

Это уж совсем никуда не годилось. Соня ожидала, что Митя вспылит. Но муж заводиться не стал.

– Глупенькая ты моя, – неожиданно ласково сказал он.

Крепко обнял её, и Соня тотчас забыла о ненавистной сопернице. Какая всё-таки глупость, и правда… Ведь он сейчас здесь, а не там. Он выбрал Соню. Навсегда выбрал Соню.

* * *

В субботу они с Митей впервые навестили Вадика в интернате. Ребёнок выглядел плохо, смотрел так, словно не узнаёт их, вёл себя замороженно, почти всё время молчал. Они тщетно пытались его растормошить. И только когда собрались уходить, мальчик неожиданно вцепился Соне в руку и разревелся.

Стена между ними сразу же рухнула. Впервые в жизни Вадик позволил усадить себя на коленки, обнять и поцеловать.

Соня утешала его, как могла. Рассказывала, как они будут жить все вместе, стоит только чуть-чуть подождать, как он будет играть с дядей Митей, как они поедут в Москву в гости к дедушке. И мальчик успокоился, отпустил её, а в глазах у него появилась доверчивая надежда.

Даже выйдя за ворота, Соня всё ещё оглядывалась, махая одинаковым казённым окнам, за одним из которых стоял Вадик.

– А вдруг ничего не получится… – мучилась она, – что тогда? Он ведь теперь будет ждать!

Они с Митей вновь и вновь обсуждали, как правильно собрать документы. Справка о здоровье – это ещё ладно. Из ЖЭКа… наверное, тоже. Неизвестно, конечно, чем теперь кончится история с квартирой. Пока-то все документы у Сони были в порядке, но она боялась, что существуют какие-то нормы квадратных метров на человека. В общем, всё это предстояло узнать. Самое сложное пока – получить справку о доходах. Митя надеялся взять для Сони фиктивную справку со своей работы, но и сам не был уверен, что Лариса пойдёт им навстречу.

Он предлагал поехать в Расков и расписаться там. Но это означало потерю времени, а, кроме того, в дело снова могли вступить Калюжные. Соня не сомневалась – они не позволят Диме повесить на себя чужого ребёнка, и тогда под угрозу ставилось само усыновление.

Нина Степановна тоже считала, что сначала лучше оформить опеку: во-первых, ребёнок быстрее окажется в семье на законных основаниях, во-вторых, после этого суд по усыновлению пройдёт как по маслу, в-третьих, можно будет использовать те же документы.

В свете новых забот Соня почти не вспоминала о предстоящем суде по квартире. Даже в такой, казалось бы, патовой ситуации она не чувствовала себя несчастной. Озабоченной, встревоженной, злой на Вову, виноватой перед Анькой – да. Но главное, убеждала себя Соня, они с Митей вместе, они смотрят друг другу в глаза. Господь на их стороне, он одобрил их брак. Значит, они справятся, выдержат.

Та ответственность, которую они на себя принимали, решив забрать Вадика, конечно, осложняла ситуацию донельзя. Вдвоём – это одно, но ребёнок не может остаться без угла и еды. Оба согласились, что заводить собственного малыша пока не стоит, только никак не могли сойтись на способе контрацепции, приемлемом для них обоих. Найденный в итоге компромисс не устраивал ни того, ни другого: Мите приносил физическое и эмоциональное неудобство, Соне – хоть и казался наиболее безобидным из всех, всё же не вязался с её убеждениями.

По совету всё той же Нины Степановны, да и по велению сердца, Соня в воскресенье отправилась в больницу – навестить Леонида Михайловича. Она ещё в пятницу созвонилась с его сыном, объяснила ситуацию. В результате договорились встретиться и поехать вместе – больница была не центральная, на окраине города. Симпатичный бородач лет сорока пяти оказался опытным водителем, его допотопные Жигули блестели и внутри, и снаружи, и не уступали на дороге лихим иномаркам.

Мужчина всю дорогу благодарил Соню за то, что она собирается сделать.

– Видите ли, папа хотел, чтобы мы взяли мальчика с собой. Не может о нём говорить без слёз, а ему нельзя сейчас нервничать. Но… сами понимаете. Папе теперь нужен уход, и ой какой серьёзный. Наверное, будем нанимать сиделку. Жена работает, сын вот только женился, ну, куда нам, скажите? Через два дня у меня отпуск заканчивается, надо отца забирать…

– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, – повторяла Соня. – Мы всё сделаем, мы будем звонить и рассказывать, как и что…

– Да я по глазам вашим вижу – повезло парню! – резюмировал мужчина. – И за квартирой присмотрите… Я не возражаю – пускай пацану остаётся. И вы там живите. Лишь бы этого ублюдка там не было, папаши его.

Пока всё шло очень гладко – прямо по плану Нины Степановны, но Соня всякий раз внутренне морщилась, когда речь заходила о квартире Вадика. И надеялась, что ей никогда не придётся воспользоваться дедовой добротой.

Леонид Михайлович только слегка приподнялся при их появлении, а, увидев Соню, расплакался – одними глазами. Он сильно разнервничался и, конечно же, хотел знать про Вадика всё. Соня успокоила старика, как могла. Дед, оказывается, уже был в курсе её намерений. Она объяснила, что при вынесении решения об усыновлении может понадобиться его согласие.

Речь у него пока не восстановилась, но он знаками дал понять, что подпишет любые бумаги. Леонид Михайлович всё пытался ей что-то сказать, но у него не получалось, и он снова заплакал. Наконец, с помощью сына ему удалось произнести, что теперь он может умереть спокойно – мальчик у надежных людей.

– Леонид Михайлович, милый, не надо умирать, вы поправляйтесь, пожалуйста! – ответила Соня. – Как только у нас всё получится, мы сразу же приедем с Вадиком вас навестить. Он всё время про вас спрашивает. Вы не думайте, мы не дадим мальчику вас забыть! Да он и не забудет, поверьте.

Сын вытирал ему слёзы платочком.

Покидая палату под благодарным, плачущим взглядом немого, перекошенного на одну сторону старика, она испытывала и жалость, и облегченье.

К её возвращению Митя сделал перестановку. Накануне они, прибираясь, придумывали, как им устроить Вадика. Конечно, никому и в голову не пришло занять Анькину комнату; решили выгородить закуток в своей. В итоге Митя переставил, как и задумывалось, два шкафа, оставив между ними проход. Утром, пока Соня моталась в больницу, Митя съездил в город и заказал, отдав очередную десятку, детский диванчик. У окошка поставили журнальный столик с маленьким стульчиком – для игр и занятий. Развернули к другой стене свой старый диван и… получилось очень даже уютно.

Усталые, но довольные, ближе к вечеру они рванули к Вадику. На этот раз мальчик обрадовался – кинулся к ним с другого конца коридора. Особенно он оживился при встрече с Митей. Соня понимала – её Вадик всё ещё воспринимает, как свою воспитательницу.

Кажется, он по-настоящему воспрянул духом. Теперь он ждал, и это давало ему силы.

– Знаешь, Сонь, – сказал ей Митя на обратном пути, – может, и не обязательно пока уезжать из города. Конечно, работы у тебя здесь нет, но ребёнок – это ведь тоже работа. А у меня всё-таки постоянный доход. В случае чего, даже квартиру можно снимать – подешевле уж, чем в Раскове.

– Мить, только у Вадика мы жить не будем! – решительно заявила Соня. – Во-первых, незачем ему туда вообще… одни тяжёлые воспоминания. Во-вторых… не хочу.

– Нет, конечно, не будем! Меня самого туда не тянет. Брр… Пусть квартира ждёт, пока парень вырастет.

Замёрзшие, подходя к дому, они строили планы, как сейчас же завалятся спать – день оказался супернасыщенным. Но в квартире горел свет – дома оказалась Анька.

– А я уже думаю – куда вы пропали? – сказала она. – Чой-то вы тут с мебелью учудили?

В их отсутствие сестра выгребла из холодильника всё, что нашла, и устроила себе ужин перед телевизором.

– Где Костик? – поинтересовалась Соня.

– На работе пока. Не боись, ночевать не останусь – он за мной зайдёт. Тут вот смотри – притаранили, пришлось расписаться.

Анька протянула бумажку-уведомление, что на квартиру до решения суда наложен арест, не продать и не обменять. Соня только кивнула.

– Я тут сайты смотрела, – продолжала Анька, – в Москве, в Раскове – где сколько хата стоит. Так вот… за эту нашу квартиру в Раскове можно купить нормальную однокомнатную. Ну, не в центре, конечно. А в Москве – ни черта не купишь вообще. Вот только ещё неизвестно, что нам присудят…

– Угу… Отдадут целиком Вове – вот тогда номер будет… – вздохнула Соня.

Её даже передёрнуло от этой мысли.

– Всё не отдадут, – вдруг сказал Митя.

– Тебе-то откуда знать? – пожала плечами Анька.

– Я у адвоката был, – неожиданно сообщил он.

– Когда же? – удивилась Соня.

– Да сразу же, в среду, как ты про повестку сказала.

– И что, он возьмётся за наше дело? А где на него деньги брать?

– Ты не так поняла. За наше дело ни один нормальный юрист не возьмётся. А это – моего отца адвокат. Я спросил, чего они добиваются. Ну, какая конечная цель этого фарса.

– Зачем? – испугалась Соня. – Он ведь твоему папе доложит!

– Сонь… это такой деятель… ему всё равно. Я ему заплатил кое-что… это из премии, – пояснил он, видя её огорчённое лицо. – Короче, про срок давности можно не заикаться – не прокатит. Подпись Володи о согласии на приватизацию будет признана фальшивой, но вас в этом, разумеется, не обвинят – вы были ещё детьми. Совсем до маразма никто не дойдёт, какие-то законы придётся соблюсти, так что квартиру разделят поровну на троих. Варианта два – или принудительный разъезд, или вы должны будете выплатить Вове его долю.

– Маму обвинят в подделке подписи? – не поверила ушам Анька.

Соня прикрыла глаза. Да что же это… почему Маре не дают покоя и после смерти?

– А почему же тогда поровну? – сообразила вдруг она. – Если восстанавливают Вовины права при приватизации – у него только одна четвёртая. Мамино завещание составлено по закону, нотариус проверяла. Её доля, пусть даже она стала меньше, теперь только наша с Анькой. У нас с ней должно быть тогда…

– Одна четвертая в собственности плюс одна восьмая по завещанию… значит, по три восьмых на каждую, – быстро подсчитала Анька. – Меньше, чем половина, но больше, чем треть! Ну и чё за фигня? Почему ты не спросил?..

– Попробуй сама спросить в суде, математик ты наш, – усмехнулся Митя. – Но ответа не жди, радуйся, что хоть так, а не хуже. По ходу, завещание вообще во внимание приниматься не будет, типа, Мара с самого начала не имела права на свою треть, обманула, недобросовестно всё составила…

– Хватит… – прервала его Соня. – Не хочу даже вникать в эту гадость…

– И правильно, Сонь. Всё равно ничего доказать не выйдет. Только нервы и деньги потратишь.

– Тогда… – Соня повернулась к Аньке. – На эти деньги, за две доли, можно купить тебе шикарную однокомнатную в центре города. Зачем тебе Расков? Метраж у нас большой, две трети – это тридцать два метра. Пожалуй, даже двушку найдём тебе маленькую.

– Чего это – мне? А вы что – на улицу? – возмутилась сестра.

– Ань, жилья хотят лишить меня – не тебя. Здесь – всё твоё, это твоей мамы квартира, ты-то за что будешь страдать? А мы с Митей всё равно уедем.

Она посмотрела на мужа, тот неуверенно глянул в ответ – уезжать ему уже не хотелось.

– Ничего не слышу! – сестра закрыла уши руками. – Вы, что ли, виноваты, что папаша козлом оказался?

– Ань, мы всё равно не сможем там вчетвером… ребёнку нужен свой угол. Лучше снимать, чем друг у друга на головах.

– Ре…ребёнку? – Анька чуть не подавилась. – Вы что – беременные?

– Нет, – поспешила объяснить Соня. – Мы Вадика забираем – помнишь, я тебе говорила? Так вот, он в интернате сейчас.

Анька только вытаращила на неё глаза – дар речи её покинул.

– Подожди… Я не врубаюсь чего-то – как это вы его забираете? А дед?

– У деда инсульт. Ань, давай потом, мы очень устали. Оставайся ночевать, завтра тебе рано вставать. И Мите тоже.

– Ничего, потерпит, – нетерпеливо отмахнулась Анька. – Так что – этот Вадик?

– Я оформляю опеку.

– Ни фига себе… Ну вы даёте! Делать вам, что ли, нечего? Да ну, не придумывайте…

– Ань, это уже решено.

– И куда же вы с ним поедете – в неизвестность? Не, не пройдёт! Или я с вами, или…

– Четверо бомжей? Нет уж… – упрямо покачала головой Соня. – Будем хоть знать, что у тебя что-то есть. А мы выйдем на работу, Вадик – в сад. Квартиру будем снимать, не одни мы такие… И потом – до раздела ещё далеко, первое заседание – только седьмого.

– Ох, как представлю – выезжать отсюда!.. – схватилась за голову Анька.

– Бедная мама… – опустила голову Соня.

– А может, Вова потребует компенсацию, а не жильё? – предположил Митя.

– Где же мы ему столько денег возьмём?

– Смешно… – усмехнулся вдруг он. – А у меня ведь в Москве такие апартаменты! Мать потребовала, чтобы отец мне купил.

– Ну да? И молчишь?! – изумилась Анька. – А что там сейчас – сдаёте?

– Понятия не имею. Документы у отца.

– Жалко! А как бы их забрать?

– Никак, – отрезал он. – Мне от него ничего не надо.

Соня только молча кивнула – уезжать от Калюжных за счет Калюжных? Вот уж точно, «спасибо, не надо».

– Так вот вы чего шкафов нагромоздили! – догадалась сестра. – Тоже мне, придумали, когда целая комната пустая!

– Ничего, так удобнее.

– А где ж теперь трахаться будете? Чур – не у меня!

– Не волнуйся, – спокойно парировал Митя. – Мы подождём, пока парень заснёт.

У них с Анькой выработался определённый стиль общения – цинично-откровенный. По отношению к Соне ни жаргона, ни молодёжного сленга Митя себе не позволял, зато с Анькой они регулярно обменивались подковырками.

Пока они соревновались в остроумии, Соня ушла на кухню, разогрела для мужа остатки ужина и принесла ему прямо в комнату.

– Делать вам всё-таки нечего, – зевнув, повторила Анька.

– Ну ладно, Сонька, вся в мать пошла, пока себе лишних проблем на голову не накидает, не успокоится. А тебе-то, Димон, на кой вдруг сыночек?

– Пригодится, – отмахнулся от неё Митя. – Я тоже люблю лишние трудности.

– Ну… в общем-то, да! – подумав, согласилась сестра. – Вы оба – психи, нашли друг друга.

Анька красноречиво повертела пальцем у головы.

– А во сколько же ты его родил, Димон? В девятнадцать, выходит? – не успокаивалась она.

– Думаешь, я тогда не умел? – хмыкнул он.

– О, ты-то, я думаю, и грудным умел.

– Хватит! – не выдержала Соня. – Противно слушать. Пошли спать, язык уже не ворочается.

– А ты заткни уши, у нас ещё всё ворочается… – начала неугомонная сестра, но её прервал звонок.

Мелодия раздавалась из Митиного телефона. Анька первая схватила со стола аппарат.

– Ага… «сестрёнка» звонит, – презрительно усмехнулась она. – Двенадцатый час, между прочим. Сонь, вот я бы на твоём месте…

Но Соня уже выхватила у неё мобильник и, в упор глядя на мужа, протянула ему. Выходить из комнаты Митя не стал, дабы показать, что у него нет никаких секретов, но чувствовал себя, прямо сказать, неуютно.

– Да, Наташ, привет… – неохотно поздоровался он. – Я? Дома. Что? Что?!

Глаза у Мити стали безумными. Соня сразу поняла – случилось что-то непоправимое.

– Нет, подожди… Как, как это? Кто сказал – может… О, Господи… Наташенька, милая, пожалуйста, успокойся… Не кричи, я ничего не пойму так… Я приеду – хочешь? Я прямо сейчас приеду! Ты где? Куда везут? А там? Только перезвони мне, сразу же перезвони… Я тебя встречу… Отец там? Он тебя забрал?

Трубка ещё что-то прокричала истошным голосом, потом настала тишина. Митя смотрел прямо перед собой и не мог вымолвить ни слова.

– Что… что случилось? – одними губами спросила Соня.

– Лариса. Ларису убили, на даче. Ограбление. Натка сказала…

Он помотал головой, словно отгоняя от себя наваждение, потом скрючился, обхватив колени, и застонал:

– Как же так? Как же… Был человек – и нет… Нет, не могу, не могу представить! Такой смертью жуткой…

Все в ужасе замолчали, не зная, что говорить.

– А… как её?.. – наконец, поинтересовалась Анька.

– Застрелили. Всё из дома вынесли.

– Там же охраняемый поселок небось?

– Да… проникли как-то. Наверно, убийца с охранником в сговоре – тот исчез.

Соня подсела к нему, обняла, прижав к себе его голову.

– Митенька, родной… скажи, что надо делать? Тебе надо туда ехать?

– Не знаю… Натка сказала, отец её забрал. Она чудом уцелела, понимаешь! Лариса там уже почти месяц жила, а Натка к ней поехала. Но они поругались, Натка побежала к подружке ночевать. Как будто чувствовала…

– А охрана?

– Не знаю. Все куда-то исчезли. Прикинь, каково теперь Натке? Ещё и в ссоре расстались…

– Ужас… Мить, если надо – поедем туда вместе. Или пусть приезжает к нам.

Соня и сейчас не жаждала видеть Наташу; понимала, что горе и жалость только сблизят её с Митей. Но ведь эта беда была реальной, не придуманной, кошмар – настоящим. Соня сама пережила смерть близкого человека, и хорошо представляла, каково это… Всё казалось ничтожным, меркло на этом фоне.

– Нет… пока не надо… они у следователя сейчас, – глухо ответил Митя.

– Отец твой наверняка весь город поставит на голову. Их найдут, вот увидишь!

Митя только кивнул. А потом поднял голову, словно хотел что-то сказать, и вдруг замер. Выражение лица у него изменилось, в глазах появилась новая, тревожная мысль. Соня вглядывалась в него, опасаясь расспрашивать.

Неожиданно он вскочил и направился в коридор. Соня поймала его за рукав.

– Митенька, что ты… – жалостно позвала она.

– Подожди… не ходи за мной.

Он ушёл на кухню и там затих. Соня застыла в нерешительности.

– Не трогай его сейчас, – деловито посоветовала Анька.

– Он всё-таки жил с этой мачехой, хорошо её знал. Нет, ты посмотри – вот что деньги с людьми делают! Вот ты – миллионер, вот раз – и адью!

Она произнесла это слишком громко и так поучительно, словно сама никогда не мечтала о больших деньгах.

– Заткнись ты, дура! – внезапно выкрикнул из коридора Митя.

Соня услышала, как хлопнула входная дверь и вскочила – неужели он выбежал на улицу, как был, раздетым? Она кинулась к окну.

Митя вылетел из подъезда, остановился, метнулся куда-то, подскочил к первому встречному незнакомцу. Мужчина приостановился и полез в карман.

Соня подхватила куртку и понеслась вниз. Митя ходил вдоль дома, никого и ничего не замечая. Соня подлетела к нему, но он смотрел мимо – прозрачным, невидящим взглядом. Никогда прежде она не видела, чтоб муж курил – но сейчас у него в руке была сигарета.

– Митенька… пойдём домой. Пожалуйста, – тихо сказала она.

Митя, к её облегченью, послушался.

У подъезда им встретился Костик – он шёл за Анютой.

Митя не обратил на него никакого внимания. Пройдя в квартиру, он сразу улёгся, скорчившись, лицом к стене, и пролежал так до самой ночи.

* * *

Митя впал в глубокую, тёмную депрессию, таким его Соня ещё никогда не видала. В понедельник он отпросился с работы, но за всё утро не произнёс ни слова. Он тупо провалялся перед телевизором и встал только когда привезли диванчик. Молча собрал его, задвинул на нужное место и снова залёг, поджав ноги – прямо на нём. Часов в двенадцать позвонила Наташа, Митя коротко переговорил с ней и опять отвернулся.

Соня металась, не зная, что делать. Она созвонилась с нотариусом и договорилась на вторник. Потом сообщила отцу Вадика, где и во сколько они будут встречаться. Пора было ехать к мальчику в интернат, но Соня боялась оставить мужа в таком состоянии.

– Ты поедешь к Наташе? – робко поинтересовалась она.

– Нет, – ответил он, не оборачиваясь. – Она у отца живёт.

Соня предполагала, что прежние раздоры можно на время забыть, но Митя, очевидно, так не считал.

– Как она?

– Таблетками накачали, заторможенная.

– Что ещё говорит? Не нашли… того, кто…

– Идёт следствие, – коротко ответил муж. – Похороны в среду.

– Мить, мы поедем к Вадику? – не выдержала Соня. – Он ведь ждёт.

– Поезжай, я сейчас не могу. Зачем ему настроение портить?

В итоге она всё-таки собралась и съездила, но ненадолго. Около часа просидела с мальчиком в холле, передала гостинцы и пообещала приехать завтра. Когда Соня уходила, в глазах у Вадика появилась передавшаяся ей тоска. Она снова накормила его обещаниями и теперь ужасно боялась, вдруг что-то сорвётся.

Дома она застала мужа в прежней позе – казалось, за весь день он так и не пошевелился. На вопросы Митя едва отвечал. Соня не стала к нему приставать, однако она не могла понять, почему он так реагирует? Нет, происшедшее было ужасным, но не настолько же он привязался к мачехе, что после её смерти весь свет стал не мил?

В восемь часов вечера Митя расстелил постель и лёг, как и вчера, повернувшись к жене спиной. На новые попытки его утешить никак не отреагировал. Но среди ночи вдруг разбудил её и, как безумный, начал ласкать – с такой одержимостью, словно они вместе в первый и в последний раз в жизни. А потом, когда всё закончилось, снова, ни слова не говоря, отвернулся лицом к стене.

Во вторник он встал рано и начал собираться на работу. Соня только молча наблюдала за ним. Она сидела на постели, накинув на себя халат и мёрзла – то ли от холода в квартире, то ли от нервов.

– Вадика до четверга забирать не будем, – сухо объявил Митя, не глядя на неё. – Мы оба должны быть дома, когда он приедет… чтобы в нормальную, человеческую обстановку попал. Предупреди его папашу.

– Да, конечно, – расстроенно кивнула Соня. – Вадик вчера грустил, он так ждёт, бедный…

– Ты получишь сегодня заявление от отца?

– Надеюсь. На одиннадцать договорились.

– Понятно. Завтра похороны. Я уеду на весь день.

Говорил он отчуждённо, не своим голосом – жёстко и деловито.

– Что значит – уедешь? – потемнела Соня. – Ты хочешь сказать – один? Я тебя не брошу.

– Ты хочешь появиться там перед… – он сжал зубы, не договорив. – Короче, ты остаёшься. Это не обсуждается.

Её задел его приказной тон.

– Боишься скандала? Или стыдишься меня?

– Думай, что хочешь.

Он был категоричен, почти груб. Соня попыталась встретиться с ним взглядом, но он откровенно этого избегал. Самые чёрные подозрения поднялись из глубины её души.

– Понимаю… – не удержавшись, едко сказала она. – Я вам помешаю… с Наташей. Вы друг друга лучше поддержите, чем… От меня ты ничего не хочешь, да?

Соня ярко представила, как Наташа рыдает у Мити на груди, прижавшись к нему всем телом.

– Вот именно. Твоё присутствие – лишнее.

Муж повернулся к ней спиной, надевая куртку.

– Может, я вообще – лишняя? Так ты скажи, Мить… – тихо произнесла она.

На секунду он замер, готовый обернуться, но удержался. Открыл дверь и, так и не взглянув на Соню, ушёл.

Она не знала, что и думать. Так и осталась стоять в коридоре, уткнувшись лбом в стену, готовая погрузиться в любой из своих кошмаров. Потом крайним усилием воли взяла себя в руки и тоже начала одеваться. Дел предстояло много – сначала нотариус, затем – Вадик. Сегодня Соня собиралась провести с ним весь день.

* * *

Нужное заявление было написано, деньги переданы нерадивому отцу. Соня отвернулась, чтобы не смотреть, как он пересчитывает купюры дрожащими пальцами.

Прежде чем идти к Вадику, она заглянула к директору интерната и предупредила, что отец заберёт ребёнка в четверг. А потом попросила разрешения погулять с мальчиком в парке.

Вадик был в хорошем настроении – он уже совсем уверился, что Софья Васильевна его не бросит. Обычно бледный, он раскраснелся, глаза у него блестели. Они заучили по дороге стихотворение Пушкина «Мороз и солнце» – погода, действительно, вполне ему соответствовала. И теперь мальчик, подпрыгивая, читал его вслух каждые пять минут.

– Вадик, ты все сугробы собрал! – улыбалась Соня.

– Софья Васильевна! А какой у меня дома диванчик? – спрашивал малыш, пока она его отряхивала.

Он по-прежнему называл её по имени-отчеству – Соня решила оставить пока всё как есть.

– Очень красивый. Новенький, блестящий. Такой тёмносерый, а на нем сиреневые цветочки. Митя тебе его собрал вчера.

– А фломастеры у меня есть?

– Есть, конечно, и пластилин есть, и цветные карандаши. А ещё – смотри…

Соня извлекла из кармана маленькую синюю машинку. Вадик в первое же посещение пожаловался, что ему не разрешили ничего брать из дома – почему, Соня до сих пор не поняла. Вроде как у детей не должно быть личных игрушек. Кто и зачем так постановил, она не знала, но не конфликтовать же ей с воспитателем?

Соседка Леонида Михайловича передала Соне ключ от квартиры. Соня сходила, взяла самые, на её взгляд, нужные детские вещи и обнаружила на полу в коридоре крохотную машинку. Она предвидела, что Вадик обрадуется, но даже не представляла, насколько.

Вадик не стал прыгать или кричать, он только прижал к себе находку, словно живое существо, и смотрел так, как если бы в его жизни случилось самое огромное счастье. Соня даже пожалела о своём поступке. Любимая игрушка – это очень опасно, кому, как ни ей, об этом знать. Воспитатели-то, наверное, правы: машинка могла потеряться, и тогда…

Соня решила отвлечь мальчика и на ходу принялась сочинять ему сказочную историю об особенных, зимних гномиках, которые прячутся под снегом и подглядывают за гуляющими детьми.

– Вот если кто потеряет варежки, – говорила Соня, – они сразу же их хватают и прячут.

– А зачем? – Вадик слушал её, не дыша.

– Делают себе из них тёплые домики.

Некоторое время мальчик молчал, переваривая рассказ – он любую выдумку воспринимал слишком глубоко. Соня подумала, что и с фантазиями надо быть поосторожнее.

– А дядя Митя сегодня придёт? – спросил Вадик.

Он задавал этот вопрос каждые пять минут, хотя и получал на него один и тот же ответ.

– Нет, сегодня не сможет. У него на работе дела, но в четверг мы вместе приедем и тебя заберём.

Правда, теперь Соня уже ни в чём не была уверена. Никогда они с Митей не расставались так плохо, никогда он не позволял себе так разговаривать с ней. А что, если это… конец? Но почему, отчего именно сейчас? Разве она в чём-нибудь виновата? За эти дни Митя снова сблизился с Наташей. Не здесь ли разгадка его поведения? Соня запретила себе сейчас думать об этом – ребёнок не должен почувствовать её настроение.

– А деда приедет?

– Нет, зайка, деда очень сильно болеет, он в Москве лечится, ты же знаешь. Мы к нему сами поедем – летом, хочешь?

– Ага… Тётя Софья Васильевна…

Соня встрепенулась – как странно он её назвал. Вроде ещё Софья Васильевна, но уже – тётя, что-то более родное.

– Что, мальчик мой сладкий?

– А вы меня не будете, как мама, по попе бить и по-вот-здесь? – Вадик показал ей на затылок.

– А ты как думаешь? – Соня присела перед ним, взяла его за руки и посмотрела ему в глаза. – Разве я буду? Разве я когда так делаю?

– Не будешь! – помотал головой мальчик, впервые назвав её на «ты». – Ты ведь не болеешь!

– Нет, не болею. Я вот так буду, ладно? – задержав от волнения дыхание, Соня поцеловала сначала обе его щёчки, потом лоб, потом – ледяные, все в цыпках, ручки.

– А если я диванчик описаю? – мальчик смотрел на неё во все глаза, ожидая ответа.

– А ты… ты сейчас в кроватку – бывает, да?

Вадик насупился, и, глядя на неё исподлобья, кивнул.

– И что – тебя ругают?

– Мне клеёнку кладут, – сказал он. – Как грудному.

«Как грудному» – это, наверняка, слова воспитательницы, догадалась Соня.

– А мы… мы не будем ругать и клеёнку класть! Да ты и писаться-то дома не будешь. А если вдруг и надуешь чуть-чуть… Мы возьмём фен и всё высушим.

Мальчик неожиданно обхватил её за шею и неловко прижался к ней. Соня ещё раз поцеловала его – звонко, без лишней порывистости, чтобы успокоить, а потом поднялась и подхватила его на руки.

– Ну, а где же ты варежки посеял? – весело спросила она.

Вадик по-прежнему крепко её обнимал. Соня даже не чувствовала его веса, так была рада его порыву.

– Я не посеял, – прошептал он ей на ухо. – Я их в сугроб спрятал. Чтобы у гномиков был тёплый домик!

– Ах, вон оно что… Ну-ка, побежали скорее искать! – предложила она, возвращая его на землю. – Я забыла тебе сказать – гномики не в каждом парке живут. Здесь, я проверяла, ни одного не завелось.

– Да… – вздохнул Вадик с видом человека, хорошо знающего жизнь. – Здесь дети очень жадные… вот гномики отсюда и ушли.

Они с трудом отыскали рукавицы, разумеется, полностью мокрые, и Соня натянула Вадику свои перчатки. Теперь он смешно махал пустыми пальцами и хохотал. Они ещё немного побегали по парку, и Соня, опасаясь переборщить с гулянием, отвела ребёнка обратно.

Они ещё посидели в холле, Соня почитала ему принесённую из дома книжку. В интернате наступало время ужина.

– Я пойду, дорогой, – сказала она. – Ты обязательно положи варежки посушиться – скажи нянечке. А мне надо ещё дяде Мите покушать приготовить. Представь, он придёт голодный – а дома никого.

– Ты ему пюре приготовь! – посоветовал Вадик. – Я люблю пюре.

– Вот, точно! – серьёзно кивнула Соня. – Я так и сделаю. Ну, беги, а то опоздаешь.

* * *

Обратно ноги совсем не шли. То ли она устала, то ли боялась, что дома её встретит холодная тишина. Митя ни разу не позвонил – за весь день. Пока Соня была с Вадиком, она старалась об этом не думать, но теперь ей становилось всё хуже и хуже.

Она со страхом подняла глаза на окна. Так и есть – свет не горел. Сердце у неё упало – обычно в это время Митя уже приходил с работы. Но не успела она опустить взгляд, как наткнулась на кого-то с разбега, и этот кто-то так страстно и порывисто обнял её, что…

– Слава Богу! – страдальческим шёпотом проговорил он. – Я думал – куда ты пропала…

– Я у Вадика была, – зло ответила Соня, пытаясь вырваться.

– Так долго?

– Мог бы позвонить и узнать, где я.

– Не мог.

Митя неожиданно разжал объятья, больше не пытаясь её удержать. Тон у него изменился – снова стал чужим, отстранённым.

– Почему, интересно? Так сильно был занят?

– Нет. Не знаю. Не мог, и всё.

Соня недоуменно смотрела на него – да что же это такое?

– Митя! Я ничего не понимаю, – чуть не плача, произнесла она. – Скажи мне честно, что происходит? Ты меня больше не любишь?

– Спятила? – в его голосе звучала непонятная мука.

– Не груби! – не выдержала Соня. – Это ты – спятил! Чего ты с катушек слетел? Она тебе что – самый дорогой человек на земле, что ли? Ой, Мить, прости… что я несу!.. Просто не могу понять… За что ты со мной так?!

– Домой, пойдём домой, – пробормотал он, не отвечая.

Но и дома Митя не спешил объясняться. Они сели ужинать, но разговор едва клеился.

– Ты виделся с Наташей? – сухо спросила Соня, отодвинув нетронутую тарелку.

– Да, – коротко ответил он, глядя куда-то в стол.

— Где?

– На работе.

– Она к тебе приходила?

– Она теперь… это теперь её предприятие. Она единственная наследница – всего. Лариса всё предусмотрела, оставила завещание.

– Ах, вот оно что… – протянула Соня. – Ну, и как она?

– Немного успокоилась. Вообще – плохо.

– Ты её, конечно, утешил и поддержал, – Соня едва сдерживала язвительный тон, сама понимая, как это низко с её стороны.

– Постарался, – он не реагировал на провокации.

– Ну, и каким же образом ты старался? – слетело у неё с языка.

Митя молчал. Соня схватилась за голову, вскочила и подбежала к окну.

– Всё, я больше не могу, – выкрикнула она. – Или ты разговариваешь со мной, или я… Мить, я не знаю, что думать!

Он поднял на неё непонятный взгляд.

– Соня… я не представляю, как это даже сказать, – медленно проговорил он. – Язык не ворочается. Не могу врать, вот и… А сам постоянно – только об этом.

Сердце у неё ухнуло и упало. Соня догадалась, что сейчас услышит. Значит, всё так и есть. Митя ей изменил, изменил с Наташей. И что же, что ей теперь делать? Может, заткнуть уши, не слушать? Что – вообще – теперь – делать? Умереть… лечь и умереть…

А он продолжал, жестоко, бесчеловечно продолжал, глядя не на неё, а куда-то в сторону. Соне хотелось крикнуть, заорать, чтобы он прекратил, чтобы просто взял и ушёл… но она словно примерзла – холод мгновенно охватил ее, от пальцев ног до кончиков волос.

– Я не понимаю, как с этим жить… – произносил он. – Соня… я замарал тебя… Я не смею быть с тобой, пачкать тебя. Ты не должна была выходить за такого, как я… Даже одна только мысль – она меня убивает. Натка молчит, словно ничего… но… Но, может, это не так? Может, это просто бред? Мой собственный бред?

О чём это он? Соня держалась за подоконник, стараясь справиться с ледяной дрожью во всём теле.

– Господи, Соня! – неожиданно выкрикнул Митя, вскочив. – Скажи мне, что я сошёл с ума, что это неправда!

Он бросился к ней и обхватил обеими руками. Она принялась отпихивать его, вырываться, но он сдавил её – с такой силой, что Соня даже вскрикнула от боли.

– Скажи… может такое быть? Что это он… отец?.. Понимаешь? – Митя ткнулся ей в плечо.

– Что – отец? При чём тут… пусти меня…

Соня находилась в полубредовом состоянии, не в силах услышать, что он ей говорит.

– Он… ну, то есть, по его приказу… Ларису… убили, – выговорил, наконец, Митя.

Ошеломлённая, Соня откинула голову, чтобы увидеть его глаза. Она пыталась что-то сообразить. В голове у неё возникла только одна мысль:

– Подожди… Ты был… ты не был с ней? С Наташей?

– О чём ты, Соня… – простонал он. – Опять ты… Ты поняла, что я сейчас тебе сказал? Скажи, такое возможно?

Соня снова почувствовала, что может дышать, что она у себя дома, что всё на своих местах. Что муж говорит ей о чём-то другом, но вовсе не о своей измене! Ледяное объятье кошмара отпустило Соню. Обессиленная, она смотрела на Митю, заставляя себя вникнуть в смысл его слов.

– Я как будто в грязи… словно это я сам… – повторял он.

– Мить… успокойся… – ошарашенно произнесла Соня. – Ты что? Я… я так не думаю. По-моему, это чушь. Да нет, нет! Не может он быть таким монстром. Убить… Нет, Мить, не верю я в это. Ты же его знаешь…

– Не знаю я его, Сонь… Я с ним только последние несколько лет жил. А говорили всякое. Я никогда не верил… не хотел верить!

– Ну и не спеши верить сейчас! Сам посуди – зачем ему это? Из ревности – так он же не сумасшедший… Тем более, ты говоришь, они давно порознь. Значит, из-за денег? Ну, отбирала она у него часть бизнеса. Но ради такого не убивают, Мить! Убить – это какую грань перейти надо! Тем более близкого когда-то человека. Да и если рассуждать практически – ведь это же страшно, могут вычислить. Разве стоит половина бизнеса того, чтобы остаток жизни провести в тюрьме?

– Какая тюрьма, Сонь… Вся ментура в городе – его. Я ещё удивляюсь, что мы с тобой до сих пор не в тюрьме, – горько усмехнулся Митя.

– Ну, это уже какие-то ужастики. Дон Корлеоне прямо! Думаешь, он способен… да нет, чепуха!

– Я не знаю, что мне думать. С Наташкой он сейчас по-хорошему, утешал её, даже сказал, что поможет разобраться с делами, что всё это теперь её по праву… Что сына у него больше нет, только дочь… – Митя помолчал. – Нет, я пытаюсь как-то сложить концы с концами, но… Какое ограбление, Сонь, это же бред! Анька твоя права: там охранников – на каждом пятачке по сто человек. Таких, как Калюжный, не грабят!

– Да все мы под Богом ходим… – пробормотала Соня.

Сейчас, в свете сказанного Митей, ей стало не по себе. Конечно, Соня всегда думала о Митином отце плохо. Как и все в городе, знала, что богатство Калюжный нажил неправедно, захватывая чужие предприятия, подминая всех под себя, подкупая кого только можно. Что там говорить – на себе испытала, как легко он перешагивает через людей… Даже на чувства сына ему наплевать.

Но поверить, что отец её мужа – хладнокровный убийца? Обычный гангстер, способный замочить человека – жену – просто из-за денег, пусть даже и чужими руками? Всё-таки один грех не обязательно предполагает другой. Например, в травле Сони участвует Димина мать – так что же теперь, и её причислять кубийцам?

– Я не верю, Мить, – твёрдо повторила она. – И ты лучше забудь об этом.

– Я не знаю, как мне на похороны ехать. Я на него смотреть боюсь.

– А ты не смотри. Твоя мама поедет?

– Не знаю. Вряд ли Натке это понравится.

– Вот, кстати! – в голову Соне пришла умная мысль. – Какой смысл убивать Ларису, если всё наследует дочка? Она выйдет замуж, станет самостоятельной… Стоило ли так рисковать – ради чего? Чтобы получить вместо одного конкурента – другого?

Митя бросил на неё странный взгляд.

– Я уже думал об этом, – сказал он. – Наташка в тот день поехала к матери. А что если их – должны были вместе… понимаешь? Кто же знал, что она из дома уйдёт? Я удивляюсь, почему она молчит… Неужели ей в голову не приходит самой, что…

– Но теперь-то её никто не трогает.

– Сейчас, сразу? Рискованно. За ограбление уже не выдашь – два раза подряд.

– Мить, прекрати! Пусть разбирается следствие. Есть такое понятие – презумпция невиновности. Думаю, твой отец имеет на это право – тем более, в твоих глазах.

– Ты его защищаешь? – удивился Митя. – А я думал… думал, ты сама считаешь, что это он, просто молчишь.

– У меня мелькнуло в голове что-то подобное, но я сразу же отмела! – честно призналась Соня.

– Просто потому, что он мой отец, да? А если ты узнаешь… если тебе точно скажут… что это он? Как, как ты будешь со мной жить после этого? Да ты дотрагиваться до меня не захочешь… – застонал он.

– Митенька… Ну при чём тут – ты и он, в конце концов! – она обняла его и начала целовать, успокаивая. – Дети за отцов не отвечают. Ты – это ты. Я всегда буду любить тебя… Тебе надо было сразу сказать мне. Никогда больше так не молчи, слышишь? Ты ведь сам чуть не убил меня!

– Соня… Сонечка, прости меня… Я сейчас только врубаться начал… какой страшный это человек… И мать… как она может возвращаться к нему? После всего? Она про него многое знает, но молчит. Неужели и она – ради бабок?

– Скорее, ради тебя.

– Всё одно – проституция…

– Не говори так! Ведь это твоя мать. Может, она ещё любит его…

– Сонь, не могу больше про них. Лучше бы они меня в интернате оставили, честное слово!

– Всё, хватит! Вот, кстати – про интернат. Вадик по тебе скучал, спрашивал…

– Да? – обрадовался Митя. – Сонь… я ведь точно знаю, я могу быть ему хорошим отцом. Пусть и не по возрасту, но…

– По-моему, он в тебе видит кого-то вроде старшего брата, – засмеялась Соня.

– Не важно. Я дам ему всё, что дал бы своему сыну. Но своего… своего мы тоже родим, да? Как только жизнь наладится…

Соня была почти счастлива – всё разъяснилось, Митя её по-прежнему любит! В свете этого ей было совершенно наплевать, как поступает его отец со своими женами. Это какое-то кино… плохой детектив, который можно и не смотреть.

– Когда же она наладится? – вздохнула Соня, впрочем, не слишком тяжело, потому что уже тонула в его объятьях, таяла от его поцелуев…

Этой ночью они спали друг к другу лицом, вдыхая дыханье друг друга. И Соня верила, что так дышать они будут всю оставшуюся жизнь.

* * *

Митя всё-таки уговорил Соню не ездить на похороны. Она и сама-то не очень туда рвалась, но… Трудно было смириться с тем, что Митя весь день проведёт с Наташей, не отходя от неё ни на шаг.

Соня старалась об этом не думать; она снова съездила к Вадику, потом прошлась по магазинам, купила продукты, прибралась дома. Митя заранее предупредил, что звонить не будет, но она всё равно волновалась. Вернулся он не слишком поздно, но мрачный, измученный. По дороге он купил бутылку водки, и теперь открыл её и выпил две рюмки подряд. Соня только молча поставила перед ним тарелку с разогретым ужином. Поев, Митя немного расслабился и стал способен рассказывать.

Народу пришло очень много, похороны проходили по высшему разряду – денег отец не пожалел. Как ни странно, присутствовала и мать; и Наташа ничего против этого не имела, они всё время держались вместе, втроём. Отец проявлял к падчерице теплоту и заботу, поддерживал её, как мог. Валерии на кладбище не было.

Митя к ним подходить не стал, он попробовал затеряться среди общих знакомых и не смотреть в сторону родителей. Но мать его нашла и тотчас же потребовала, чтобы он немедленно вернулся домой, а когда получила отказ, засыпала попрёками.

Тут Митя не выдержал. Он сказал ей, что странно требовать от человека, которому отравляют жизнь, другого отношения… что не ожидал от неё такой подлости, что разговаривать с ней не желает. А она начала нести прежнюю чушь – мол, его зомбировали, чтобы отбить от родителей, что отец, наоборот, его спасает, и что Митя ещё будет им благодарен…

Тогда он просто отвернулся и отошёл, чтобы не слушать. Вслед мать ещё кричала ему что-то про чужого ребёнка, которого он теперь должен кормить, и что, по её сведениям, Соня бесплодна после пяти абортов.

– Знаешь, я смотрю на неё… – качал головой Митя, – как будто это не моя мать, а какая-то жуткая, истеричная баба, ненормальная просто! Меня аж воротит!

– Не говори так. Она тебя любит и, думает, что спасает тебя, – с горечью проговорила Соня. – Она хочет видеть меня таким чудовищем – и видит. Мить, а… как отец?

– А никак. Он меня не замечал, я – его.

– А Наташа?

– Да… она совсем никакая была.

Митя смотрел куда-то в сторону, и Соня не стала допытываться.

– А тот человек – ну, за которого Лариса собиралась замуж?

– Не знаю… Кажется, его не пустили. Официальную речь папаша толкнул… что хоронит жену любимую, ну и так далее. А мама при этом стояла себе рядом спокойненько. Фарс, мерзкий фарс! И она в этом участвует!

– Но ты… ты ведь больше не думаешь… что это он?

– Не знаю. Я старался ни о чём не думать. Не знаю, зачем я вообще пошёл… С Ларисой попрощаться, конечно, надо было, она всегда ко мне хорошо относилась. А на поминки…

– Ты всё-таки поехал на поминки?

– Я не хотел, ты же знаешь, – Митя поморщился, – но Наташка вцепилась в меня, ничего не желала слушать. Только я ушёл практически сразу.

– Почему?

Митя сделал непонятную гримасу.

– Мить! Скажи мне, как есть. Ты же знаешь – когда ты начинаешь молчать… Не бойся, я уже привыкла – хуже не будет.

Он кивнул.

– В общем, Наташка выпила… И устроила скандал. Начала орать, что это ты виновата, что Ларису убили.

– Я?! – Соня чуть со стула не свалилась. – Боже… они что, теперь в убийстве меня обвиняют?

– Нет, – испугался Митя. – Ещё не хватало! Ты не так поняла… ну, мол, ты ведьма, накаркала ей беду.

– Как это? Когда?

– Ну… помнишь, твоя речь на её дне рождения. Про то, что бывают настоящие беды, и самое главное, чтобы близкие были живы-здоровы. Вроде как ты ей зла пожелала.

– О, Господи… – Соня схватилась за голову. – Сумасшедший дом!

– Да… – нехотя проговорил Митя. – Ну, вот я сразу же встал и ушёл.

– Только не говори, что она просто рехнулась после смерти матери, что у неё горе и тому подобное!

Митя поднял на неё виноватый взгляд – видимо, именно это он и хотел сказать.

– Разве ты не видишь, не видишь? – завелась с пол-оборота Соня. – Она меня ненавидит и будет добиваться тебя любыми путями! Она… она даже с твоим отцом готова быть заодно, лишь бы…

– Сонь… Я это знаю, – неожиданно сказал он.

– Что… знаешь?

– Что Наташка на многое способна. Что она помешалась на том, чтобы меня получить. Но мне её почему-то жалко… всегда было….

– Почему же? – тихо спросила Соня. – Почему, Мить? Может, потому, что от жалости недалеко до любви?

– Нет, именно потому, что далеко. Сонь, я знаю, что такое безответно любить. Я когда думал, что ты даже не смотришь на меня… почти умирал.

– Так ты всех пожалей, Митя! Тебя многие… безответно любят! – Соня вскочила. – Пойди и их всех пожалей! Наташа теперь осталась без матери – так утешь её, приголубь, приласкай… кроме неё – никто же не знает, каково это!

– Прекрати! – он тоже вскочил на ноги и пошатнулся. – Соня, ты ведёшь себя, как маленькая! Почему ты мне не доверяешь? Может, потому… что сама – можешь кое-кого пожалеть, а? Ну, признайся, давай! Что тебе жалко Женю, что тебе трудно прогнать его, когда он приходит! Как ты его тут жалеешь, давай, говори!

У Сони округлились глаза. Она не знала, что и сказать. Неужели Митя всё это время знал, что сюда приходил Женя, и молчал, не устроил ей сцену ревности?

– Что… что ты несёшь?

– Прости, Сонь… – он упал обратно на стул и обхватил руками голову. – Это всё они… на нервы действуют. Мать орала… что твой бывший ходит к тебе за моей спиной. Прости, прости… Я в это не поверил, конечно…

Он поднял на неё просящий взгляд – мол, скажи, что это не правда.

– А в пять абортов? – тихо спросила Соня. – Тоже – появились сомнения?

– Соня!

Она молчала, пытаясь понять – что это было, просто наговоры его матери, или за ней установлена настоящая слежка? Анька видела у подъезда «шпиона», но с тех пор никто здесь не появлялся. Соседи доложили? Но кому?

Соня понимала, как отреагирует муж, и всё-таки не сумела соврать.

– Мить, он был здесь. Один раз – был, – устало произнесла она, глядя ему в глаза.

– Что… Что ты сказала?! – не поверил ушам Митя.

– Что слышал. Он приносил ключи… Подожди, когда же… Сейчас вспомню. Да, точно – на другой день Вова попрошайничать заявился. Ты ещё всё выспрашивал, что со мной…

Митя уставился на неё испепеляющим взглядом, потом вскочил и убежал в комнату. Соня осталась на кухне. Она начала убирать со стола посуду, в голове у неё творилась сумятица. Она ни в чём не виновата, чтобы оправдываться, но ведь не рассказала, выходит – соврала. Значит, теперь он поверит чему угодно.

А Митя уже снова влетел к ней, схватил за плечи, дёрнув так сильно, что тарелка выпала из её рук и грохнулась в раковину, разбив любимую Сонину чашку.

– Что?! Отвечай, что?! Что он делал, что было – говори, отвечай, немедленно!

– Пусти… мне больно, не смей меня трогать! Ненормальный… – Соня попыталась освободиться.

– Сонь, Сонь… я ведь, и правда, псих! Весь в папашу! Говори, или я убью тебя. Честно.

Он смотрел на неё – с бешенством и мольбой одновременно. Нельзя было не пожалеть его сейчас.

– Митенька… – Соня обхватила его лицо обеими руками и принялась целовать, словно стирая гримасу страдания. – Митенька, родной мой, успокойся.

– Он дотрагивался до тебя, да? Что он сделал?

– Митя, хватит! – заорала Соня. – Я поэтому и молчала! Чтобы ты не бесился! Ничего не было. Он… отдал ключи. Но это был просто предлог.

– Зачем ты его пустила?!

– Я его не пускала! Он открыл дверь сам!

– Мразь! Козел ё…! Как он смел… Что, дальше, говори, что было дальше!

– Сказал, что знает, кто ты. Мол, я потому предпочла тебя, что ты сын Калюжного. Обозвал меня. Нёс всякий бред.

– Какой? Говори всё!

– Допытывался, хорошо ли мне с тобой в постели…

– И что? Что ты ответила? Он хотел, чтобы ты сравнила, да? Ну, и как же всё-таки – хорошо? Или он лучше?

– Ну хоть ты-то не начинай! – взмолилась Соня. – Его мучают комплексы, Мить! Я поставила его на место, он извинился. Сказал, что это от ревности. Что он… всё ещё любит меня.

– Дерьмо… – простонал Митя. – Что ещё?

– Боже, Митя, я испугалась – мне не нужно его любви… Не знала, как от него избавиться. Он рассказал про свою жену, как она вернулась к нему, а он её не пустил. Потом заявил, что я тоже к нему прибегу. Но меня он простит.

– Ещё чего! Не дождётся! – сквозь зубы произнёс Митя.

– Я ему так и сказала!

– Ты не ответила – он касался тебя?

– Попробовал обнять, – честно призналась Соня, решив больше никогда не врать мужу. – Я вырвалась. Он попросил прощения, сказал, что это был порыв.

Лицо у Мити перекосилось от гнева и ненависти.

– Потом ты позвонил – очень вовремя, – заторопилась Соня. – Я не могла подойти – боялась, что ты поймёшь и рванёшь домой. Стала его гнать. Тогда он ушёл. Предсказывал, что мы расстанемся недель через пять.

– Ну вот он и обломался! Прошло уже больше, да, Сонь? Да?

«Смотря от чего считать… если от прихода Жени – то и месяца не прошло», – подумала она, но вслух сказала:

– Мить… не сходи с ума!

– Это всё? Сонь, это точно – всё? Он больше не появлялся, не звонил?

– Не появлялся и не звонил.

Митя зажмурился, как от сильной боли.

– Это был единственный раз, когда я что-то от тебя скрыла! – сердито выкрикнула Соня. – Я же знала твой характер. Пожалуйста, Мить… забудь! Ума не приложу, как твоя мама могла об этом…

– Никак… – сумрачно произнёс он, всё ещё не открывая глаз. – Она просто всё выдумала.

– Теперь у тебя зародятся сомнения, да? – горько усмехнулась Соня. – Насчёт всего остального…

Муж поднял на неё измученные глаза:

– Я верю тебе, Сонь. Только тебе. Если я не смогу тебе верить, то не смогу жить.

– Я тоже, Мить… Я сама виновата. И ещё… что касается Наташи. Я постараюсь… в общем, давай никогда больше не будем… оба…

– Давай…

Вид у него стал просто убитый. Он посмотрел на неё, словно на что-то решаясь, и вдруг сказал:

– Сонь. Я тоже должен… признаться.

– В чём? – она замерла.

– У нас с Наташкой… кое-что было, давно. Всего один раз… ей в тот день восемнадцать исполнилось, она сказала, что совершеннолетняя, и затащила меня в постель. Я потом дико жалел об этом. Нельзя было… я же её, как родственницу воспринимал… Ну, объяснил потом… что это ошибка, и что больше никогда… Сонь, она мне даже не нравится, как женщина! Просто… знаешь, по глупости – предложили, не отказался. Кретин, короче.

Соня молчала, боль разливалась у неё по сердцу. Она, конечно, подозревала, что такое могло быть, не слепая же, видела – тогда, в ресторане, но надеялась, что всё это просто её ревнивые домыслы.

– Сонь! Я никогда её не любил! Никого до тебя не любил… Но вот она с тех пор… совсем чокнулась.

– Ты… был у неё первым, да?

– Представь себе, нет, а то бы вообще… Я знал, что у неё были до меня…

– Значит… – медленно начала Соня, – вот почему ты так трогательно к ней относишься. Прощаешь то, что даже матери не простил, то, что Наташа так меня…

– Потому что она от ревности двинулась! Потому что… потому что я сам в этом виноват, понимаешь?

– Да, – только и сказала Соня.

Отвернулась к раковине и принялась собирать осколки посуды. «Бьётся теперь регулярно», – мелькнула в голове нелепая мысль.

– Это было три года назад! – раздражённо бросил Митя.

– Да я всё поняла, Мить… ты не смог ей противиться… Может, и сейчас… как ты сказал: предложат – и не откажешься?

– Сонь… – он подошёл к ней сзади и крепко обнял, целуя в висок, щёку, краешек губ. – Ты же не ревнуешь меня к Кате… ко всем остальным.

– Потому что знаю, что они ничего для тебя не значат! А эта… Эта дрянь добивается тебя постоянно, она ни перед чем не остановится! Как муха… липнет и липнет. А ты, вместо того, чтоб отогнать – раз и навсегда, своей жалостью только ей помогаешь. Мить, ей на руку твоё чувство вины! Если ты и виноват перед ней – то не больше, чем перед другими. Она сама понимала, что делает! Ты передо мной будешь виноват, если не прекратишь эту родственную любовь! Видать, не зря ты скрывал…

– Ты ведь тоже скрывала… – справедливо заметил он.

Соня преткнулась.

– Это… другое… – выдавила она. – Мить… я никогда не запрещала тебе общаться с друзьями, с родными… ты сам решал, да? Но сейчас… Если ты будешь дружить с ней, перезваниваться, всё это кончится плохо!

– Сонь, я не буду с ней дружить, клянусь! После того, что она несла на поминках… И знаешь… противно смотреть, как папаша её обхаживает.

– Хочет теперь влиять на неё? – осторожно спросила Соня.

– Похоже на то… Наташке на фиг все эти рестораны и предприятия не нужны. Отец всё у неё купит. Как хотел у Ларисы купить.

– Наверное, обидно ему – за своё же платить?

– Дауж… Жаба, небось, душит… Но лучше так, чем чужому.

– А если она тоже не согласится? Или ей тот, из Раскова, больше предложит?

– Она-то согласится. И ещё… Она молчит… про Ларису. Может, что-то тоже… подозревает?

– Тогда она всё даром отдаст!

– Наташка до денег жадна, и чем там закончится… Если отдаст – с чем останется? Конечно, смотря как отец будет давить… Ладно, Сонь, хватит, не могу о них больше!

Когда они легли спать в эту ночь, каждый думал о своём. Соня – пыталась не представлять, как муж занимается любовью с «сестрёнкой». Митя тоже ворочался. Он сделал ещё несколько попыток допросить Соню про Женю. Интересовался, что она почувствовала, когда он до неё дотронулся, и тому подобное, пока Соня не взбунтовалась.

– Прекрати, пожалуйста! Не хочу я о нём!

– Гад! Найти его, что ли… объяснить, что к чему… – бормотал Митя себе под нос.

– Не вздумай! Оставь его в покое, он больше не появится. Ну, за что тебе его ненавидеть?

– То есть как это? – изумился Митя. – Он мою женщину хочет, мою жену! Что я должен испытывать?

– А он что испытывает? Представь себя на его месте, ты бы как поступил? Вот представь, что я ухожу от тебя… к другому.

Митя несколько секунд лежал молча, потом произнёс:

– Я не могу это представлять. Просто физически – не могу и всё. Сонь, я тогда сдохну сразу. Только сначала убью его…

– Вот видишь!

– Ты права… Я бы хуже себя вёл, в сто раз… Он ещё паинька.

– А я поражена была, когда он заявился… он такой гордый. Надеюсь, он всё понял. Больше не приходил, так что…

– Гордый! – разозлился Митя. – Он просто струсил! Знает, кто я, вот и зассал! А вот я бы ему так не оставил…

– Чушь! Если человек от тебя ушёл, то какой смысл… При чём тут вообще… кто-то другой? В чём его вина?

– В том, что этот другой… дотрагивается до твоей женщины! Тебе не понять!

Соня прикусила язык – она отлично понимала. Они прекратили спорить, но мучиться не перестали. Она даже в темноте чувствовала, как напряжённо молчит Митя. Только к половине ночи Соня услышала, что он задышал ровнее. Сама она не сомкнула глаз до утра.

 

Борис снова знакомится

На другой день Митя отпросился с работы. С утра они всё подготовили для приезда Вадика – разложили игрушки, накупили всяческих вкусностей, заранее предвкушая радость мальчика и трепетно надеясь, что всё пройдёт хорошо.

И правда, всё получилось идеально. Единственным напряжённым моментом стало присутствие отца Вадика – пока Соня не оформила опеку, забрать его мог только он. Мальчик испугался, увидев своего малознакомого родителя, но из-за его спины выглядывали Соня с Митей. Мужчина неловко протянул уже практически бывшему сыну пакетик с чипсами и крохотную шоколадку. Помялся секунд пять и ушёл восвояси. Только тогда Вадик расслабился и ожил.

Митя порывался сказать этому папаше вслед всё, что о нём думает, но Соня удержала его взглядом. Из интерната они взяли такси, чтобы не таскать малыша по маршруткам. Вадик всю дорогу рассказывал им стихи – воспитатель читала детям сказки Пушкина, и мальчик прямо с голоса заучил их наизусть. Даже таксист изумился и сообщил сидящему рядом Мите, какой талантливый у него сын. Митя буквально раздулся от гордости, что его назвали отцом.

Соня боялась, что в чужом доме Вадик почувствует себя потерянно, поэтому постаралась наполнить квартиру знакомыми ему предметами. Он с радостью узнавал свою жёлтую тарелочку, маленький стульчик, игрушки. Вопреки опасениям, Вадик смеялся, прыгал и даже пел, немало удивив Соню, никогда его таким не видавшую. Ни её, ни Митю он теперь совсем не стеснялся.

Наблюдая за Вадиком, она радовалась, что поступила правильно, на сердце было тепло и комфортно. Чувство собственной правоты поддерживалось свыше, и жизнь наполнялась иным, более высоким смыслом. Проблем и сложностей с ребёнком Соня не боялась, она умела и любила общаться с детьми. Куда больше её тревожил Митя – а вдруг он остынет? Устанет, почувствует разочарование, при первых же трудностях пожалеет, что решился на авантюру?

Пока, правда, всё шло замечательно. Детский голос, смех и даже капризы оказались так нужны им сейчас, после всех напряжённых дней. Соня устала жить в ожидании новых бед. Присутствие Вадика делало жизнь насыщенной и полной – пусть даже заботами, но это были хорошие, правильные заботы.

Соня с Митей сразу решили обойтись без лишних запретов, поэтому всё, что не стоило давать ребёнку, убрали с его глаз подальше. Исключение составил Борис. Он с интересом и настороженностью взирал на нового жильца.

– Смотри, Вадик, это мой лучший друг, – показала на лиса Соня. – Он очень умный. И ещё – уже совсем старенький и не любит, чтобы его таскали, швыряли, хватали. Я его очень берегу и люблю. Если к нему с уважением относиться, он будет и твоим лучшим другом.

Вадим понятливо кивнул – в отличие от многих детей, ему было свойственно бережное, трогательное отношение к игрушкам. Со своей синей машинкой он так и не расстался, хотя вокруг оказалось полно других интересных вещиц.

К вечеру заявились Анька с Костиком.

– Привет чудикам! – с порога поздоровалась сестра. – Ну, и где там этот отличный парень? Иди знакомиться, родственник!

Соня опасалась, что малыш испугается её напора, но ничуть ни бывало. Попав в нормальную обстановку, Вадик на глазах становился смелее. Анька разговаривала с ним легко и весело, и мальчик понял: она – своя. А главное, чувствовал себя под защитой «тёти Софьи Васильевны» и Мити – дядей его Вадик больше не звал.

Костик тоже быстро нашёл с ребёнком общий язык. Он принёс для мальчика, который никогда прежде не играл на компьютере, совсем простенькую «ходилку» и обучал теперь его в Анькиной комнате. Соня компьютерные игры не приветствовала, но по такому случаю промолчала.

– А вы знаете, Калюжные-то в курсе – ну, про вашего бэби, – сообщила сестра.

– Да знаем, знаем, – мрачно кивнул Митя.

– Степановна не могла им не доложить, – без злости сказала Соня. – Одно непонятно, почему нам мешать не стали? Отца Вадика обработать не сложно… Я до последнего момента боялась…

– Я знаю, почему, – заявила Анька, – Валерия мне объяснила. Вообще, она всё про тебя поняла, наконец. Как услышала про Вадика, говорит, а я-то, дура, с бабками к ней припёрлась.

Она у тебя, мол, точно блаженная. И Димка типа такой же в детстве был, два сапога пара. Божью коровку отец раздавил, так Димочка рыдал неделю. Помнишь, Димон?

– Ну, хватит, – рассердился Митя. – Любит она этот бред повторять!

– А про квартиру дедову им Нина Степановна не рассказала? – перебила Соня.

– Да нет, кажется, – пожала плечами Анька.

– Молодец, Нина… Позаботилась обо мне всё-таки… чтобы последнее не отняли. Узнали бы Калюжные – вряд ли сочли бы меня бескорыстной.

– Так это же только Валерия так считает. А свекруха твоя, между прочим, тебя раскусила, – хмыкнула Анька.

– И какую же она мне корысть приписала?

– А она с юристом проконсультировалась – будет ли мальчик наследником Калюжных, если вы вдруг оформите брак. Ей объяснили, что будет, если вы с Димоном вместе его усыновите. И ещё Калюжные думают, что у тебя не может быть собственных детей, и ты таким способом…

– Так чего же не помешали тогда? Что там Валерия тебе объяснила?

– Ну, мол, Валентина уверена, что до этого не дойдёт. Типа, Димон с тобой всё равно не останется, что ты допустила ошибку, и теперь он точно долго не вытерпит. Она узнала, что мальчика запишут пока на тебя одну, сначала ведь ты оформляешь только опеку… и считает, что ты сама себе яму вырыла.

– Угу, разбежались… – буркнул себе под нос Митя. – Плохо вы меня знаете…

– Ой, да не волнуйся! Они всё будут держать под контролем. Шагу тебе ступить не дадут. Только вот бесятся, что ты должен ещё и чужого ребёнка кормить.

– А чего это тётка с тобой откровенничает? – удивился Митя. – Я с ней разругался, после того раза… с деньгами.

– Да мы с ней вообще нормально, – пожала плечами Анька. – Соньку она уважает. Только…

– Только – что? – прищурилась Соня.

– Димона жалеет. Говорит, разве о такой жизни мы для Димки мечтали? – Анька уставилась на него с прищуром.

Соня бросила на мужа красноречивый взгляд, но он поглядел в ответ осуждающе: мол, ты что – всё ещё мне не веришь?

– А ещё считает, что вас всё равно достанут. Мол, лучше б ты её послушала! – продолжала рассказывать сестра.

– Хватит уже о них… не могу, – взмолился Митя.

– Да пожалуйста, сами спросили… Кстати, Сонь… – деловито начала Анька, – у нас с Костиком есть к тебе дело.

– Уже пугаешь, – насторожилась Соня.

– Нам деньги нужны. Да не выпадай ты сразу в осадок! Просто отдай мне мою часть, вот и всё.

– Вы что, опять… – испугалась Соня и резко повернулась к парню:

– Костик!

Но тот только беспечно улыбался.

– Да всё нормально, – нетерпеливо махнула рукой сестра. – Никаких долгов, глупостей и так далее. Костик хочет открыть интернет-магазин, оргтехникой торговать, компами. Пойми, он это знает всё хорошо – где что закупать, как всё работает. Сайт сам себе сделает, только проплатить надо сначала… И на первую партию бабки нужны.

Соня с недоверием смотрела на Костика. Никаких предпринимательских качеств она в нём раньше не замечала.

– Ну Сонь! – разозлилась Анька, поймав её взгляд. – Не занимаемся делом – кричишь, что гуляем! А хотим заняться… снова нельзя! Все у тебя дураки, кроме тебя! В конце концов, это мои деньги! Вот увидишь – у нас всё отлично получится.

– А если нет?

– Кто не рискует – не пьёт шампанское!

– Но… рынок-то в городе, наверное, занят?

– Это крупный рынок поделен, – впервые за весь вечер открыл рот Костик, – а по мелочи – никто нас не тронет. Я всё подсчитал… Даже если совсем потихонечку торговать – окупимся месяца через три, а то и меньше. К тому же – у меня контакты есть, вот вызывают меня на фирму компы чинить, а я им – визиточку.

– Ну, не знаю… – Соне всё это очень не нравилось.

– Отдай им, Сонь! – неожиданно вмешался Митя. – Чем шляться по дискачам, пускай лучше вкалывают. Только если это всерьёз, а не так – один трёп…

– Всерьёз, ещё как всерьёз! Я сама помогать буду! – нашла веский аргумент Анька. – Бухгалтерию стану вести. Может, иуйду от твоей тётки, хватит с меня уже «чай-кофе-подай-принеси».

Соня пожала плечами, но под взглядом мужа неохотно кивнула.

Довольные успехом, гости засобирались домой. А перевозбуждённый за день ребёнок никак не мог переключиться на сон. Вадик вертелся на новом диванчике, выслушивая уже пятую сказку – исполнители сменяли друг друга, а глаза у него всё никак не закрывались. Наконец, Митя, чья очередь была «дежурить», аккуратно вытащил палец из его кулачка.

– Спит! – гордо сообщил он Соне, которая уже стелила им постель.

– Устал, Митенька? – она обернулась, ласково погладила его по волосам.

– Ага, – он губами поймал Сонину ладонь. – Есть немного.

– Не жалеешь? Это ведь теперь постоянно будет – никакого тебе покоя, никакого телевизора, наедине почти не быть…

– Ну и что… Это же всё наше, общее.

– Мить… мне бы хоть какую работу найти. Что, ты так и будешь один нас тянуть?

– А как же другие? – резонно заметил он. – Жены с детьми сидят, мужики работают.

– Ав садик его надо водить, как считаешь?

– К Надьке твоей?

– Да уж… – вздохнула Соня. – К тому же, там надо платить. Заведение у нас недешевое.

– А если в простой садик попробовать? – предложил Митя. – Может, там получше твоей Надьки воспитатели, хоть и не круто. В школу-то ему когда?

– Через два года, мне кажется. Он мальчик способный, можно отдать с шести, а осенью семь исполнится. Иди, Мить, ложись, я сейчас…

Соня отправилась в ванную, подошла к зеркалу и стала смывать тушь с ресниц. Собственное отражение ей не понравилось, выглядела она очень усталой. В последнее время она постоянно рассматривала себя – Наташины слова не пропали даром. Теперь Соня и сама находила у себя под глазами «гусиные лапки», да ещё её пугало, что привычная почти с детства вертикальная складка между бровями больше не разглаживается, а становится заметней и глубже.

– Ты чего застряла?

Она увидела отражение Мити у себя за спиной. Обеими руками он ухватил Соню за талию.

– Подожди, Мить.

Она продолжала недовольно вглядываться в своё лицо.

– Ты очень красивая… – прошептал он ей на ухо.

– Ага… вот смотри – здесь и здесь… – Соня указала ему на находки.

Молодому мужу не стоило говорить о своих недостатках, в женских журналах, должно быть, написали про это не одну статью. Но Соня не читала женских журналов – она так доверяла Мите, что надеялась на его утешение.

– И что у тебя здесь? – ласково спросил он, поворачивая её к себе и целуя указанные места.

– Морщины… Заметно, да?

– Ничего у тебя нет, – улыбнулся он.

– Мимические – уже есть.

– Они у всех есть.

– Мить… но ведь будут… всё равно будут. Всё больше и больше.

– Сонь… пусть будут, мне твоя каждая морщинка дорога…

– Ты это сейчас только, а потом посмотришь… я старше тебя и…

– Глупая… Насколько ты там старше! Знаешь, что такое морщины? Мне бабушка всегда говорила… Когда человек думает, страдает, удивляется – на лице следы остаются. А если этих следов нет – значит, выходит, и не смеялся, и не плакал.

– Какой ты у меня мудрый, оказывается, – улыбнулась Соня. – Вот и проверим, что ты через десять лет скажешь… влюбишься в юную девочку и…

– Ты мне не веришь? – разгорячился Митя. – Думаешь, я люблю в тебе только лицо? Я в тебе всё люблю, всё-всё! Но вот не знаю… как объяснить. Вот закрываю глаза – передо мной твой облик… только не внешний, ну не только внешний… это что-то другое. Какое-то ощущение… именно тебя! Яркий такой свет внутри – сразу дух перехватывает… и больно так, и тепло… такое счастье – невыносимое. И это и есть ты…

Он был так трогательно искренен, и, хотя объяснял не очень-то связно, Соня его поняла. Правда, по Митиным действиям стало ясно, что одним только светом в душе дело не ограничится.

– Митя, иди ложись, тебе рано вставать, – попробовала протестовать она. – Я хотела в душ… И посуду надо домыть.

– Я домою… потом…

– Ну-ка, снимай свою майку в стирку, – приказала Соня.

Митя послушно стянул майку, но уходить не собирался.

– Давай, и твою постираем, – предложил он и потянул жену на себя.

И тут раздался короткий звонок в дверь. Соня бросила испуганный взгляд на часы – без десяти одиннадцать. Может, Анька что-то забыла? Митя нахмурился. Подошёл к двери, глянул в глазок, потом – как-то странно – на Соню.

– Кто там? – тревожно и тихо спросила она.

– Открой, – за дверью послышался знакомый, но приглушённый голос. – Есть разговор.

* * *

Соня с силой замотала головой, испуганно глядя на Митю. Но лицо у него стало каменным, словно он надел маску, губы – крепко сжались, а в глазах появилась нехорошая точка. Он решительно отодвинул Соню и повернул замок.

Женя вошёл в квартиру, отряхиваясь от снега. Не спеша закрыл за собой дверь. Цепким, прищуренным взглядом оценил обстановку: испуганная Соня в намокшей майке, Митя с голым торсом.

– Чего тебе надо? – выговорила Соня.

– Аянек тебе. Я вот к нему, – Женя движением головы указал на Митю, вложив в этот короткий жест всё своё презрение.

Тот не заставил себя долго ждать – бледный, со сжатыми кулаками, он двинулся навстречу сопернику. Соня моментально оказалась между ними.

– Господи, Митя, не надо! Женя, зачем ты…

– Без нервов, детка, – произнёс Женя сурово и мрачно. – Тупое махалово я давно перерос, не х… пришёл мериться. Но если кому-то неймётся… то позже.

Мужчины смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. Казалось, напряжение между ними такое, что сейчас полетят искры.

– Я не понимаю… чего тебе надо от нас… – взмолилась Соня.

Она ухватила Митину руку, пытаясь его удержать.

– Стоп, я сказал. Успокой своего Ромео. Всё очень серьёзно. Речь не о тебе… пока.

– Что… что случилось?

Она достаточно знала Женю, чтобы понять – тот не шутит.

– Дмитрий Антонович, – издевательски проговорил он, презрительно глядя на Митю, – хочу кое-что тебе показать.

Женя вёл себя, как хозяин положения, взрослый мужчина, не желающий опускаться до уровня собеседника, но вынужденный идти с ним на контакт. Митю это, конечно, бесило – у него даже скулы побелели.

– Я тебя слушаю, – проговорил он сквозь зубы. – Говори, чего тебе, и выметайся.

– Это будет мужской разговор, – всё так же насмешливо ответил Женя, но в его голосе прозвучали серьёзные, твёрдые нотки. – Одевайся, в машине перетрём.

Странно, раньше Женя никогда не приезжал на машине – во-первых, жил совсем недалеко, во-вторых, без лишней необходимости не выезжал.

– Отлично, – Митя схватил куртку.

– Нет! – испугалась Соня. – Он никуда не пойдёт! Или я с ним!

– О-о-о, – с усмешкой протянул тот. – Под крылышко мальчика прячешь? Не бойся, не обижу. Все функции останутся целы.

Но в глазах у него, когда он смотрел на Соню, появился горький, болезненный вопрос.

– Смотри, как бы тебя не обидели… – тихо, с ожесточением произнёс Митя.

Соня видела – он на пределе, ярость так и рвется из него, ещё немного – и Митя бросится в драку. Казалось, это Женя должен быть сейчас в его роли, это он – оскорблён и предан; однако, он вёл себя гораздо спокойнее и выглядел куда уверенней. Соня не сомневалась, что физическая стычка, как, впрочем, и моральная, закончится в его пользу.

– Женя, или ты говоришь здесь, или уходишь, – твёрдо сказала она, загораживая дверь, и добавила умоляюще:

– Пожалуйста…

– Ладно, детка, только ради тебя, – Женя по-хозяйски заглянул к ним в комнату. – О-о, Сонечка… да у тебя тут перестановка!

– Она тебе не Сонечка, и не детка, – глухо проговорил Митя. – Не лезь сюда, здесь ребёнок спит.

Ни одна черта не шевельнулась у гостя в лице – Соня так и не поняла, знает ли он о Вадике или нет. Он разулся; обувь, как обычно, аккуратно поставил в угол и прошёл в Анькину комнату. Митя – за ним.

Соня вступила туда вслед за мужчинами. Только сейчас она заметила у Жени в руках серую папку. Митя прислонился спиной к компьютерному столику и сложил на груди руки. Он изображал спокойствие, однако желваки у него так и ходили. Женя проделал по комнате странный рейд – сначала, не раздвигая шторы, через щель посмотрел в окно, потом быстрым взглядом окинул потолок, поднял телефонную трубку, опустил, повертел аппарат в руках, и, наконец, обернулся к Соне:

– Это действительно мужской разговор, детка. Он касается только Калюжного-младшего. Пойми, так надо.

Соня перевела на Митю растерянный взгляд. Тот напряжённо кивнул, стараясь сохранять выдержку, хотя это плохо у него получалось.

– Сонечка, побудь у себя, ладно? – ласково попросил он.

Наверное, не стоило подчиняться, но сколько можно ходить по кругу? Она вышла в коридор, причём Женя плотно закрыл за ней дверь.

Соня нервно прошла на кухню, потом вернулась в свою комнату, проверила, не разбудили ли Вадика, села на диван и, сцепив руки, уставилась в стену. Отсюда ничего не было слышно – только приглушённые голоса. Они звучали достаточно тихо, значит, скандал пока не разгорелся. Прошло три минуты… пять… семь…

Страх захлестывал её – она ничего не понимала. Что понадобилось Жене от Мити? Может, он ему угрожает? Требует уйти от Сони? Бред… А если… если Женя придумает то, чего не было, заронит в Мите сомнения? Женя обладал даром влиять на людей – как это они оба подчинились его воле, пошли у него на поводу?

Соня вскочила и бросилась в коридор, но нерешительно встала на полдороги, прислушиваясь – в комнате, к её изумлению и страху, царила полная тишина. Соня быстро распахнула дверь и вошла.

Картинка предстала более чем странная. Мужчины сидели рядышком на Анькином диване, перед ними на табуретке лежала раскрытая папка, а в ней – небольшая стопка бумаг. Митя держал в руках листок – то ли схему, то ли график, нарисованный шариковой ручкой.

Женя при её появлении поднял голову – взгляд у него остался непроницаемым, но Соня уловила в нём тревогу. Бывший жених пристально вглядывался ей в лицо, но Соня тотчас же отвела глаза – она смотрела на мужа.

А Митя даже не шелохнулся. Выглядел он убитым, лицо посерело. Агрессия, желчность – всё куда-то ушло. Он молча изучал документ – так, словно и хотел, и не мог не верить чему-то страшному.

– Оставить тебе не могу, – Женя забрал из его рук бумагу и аккуратно уложил обратно в папку. – Я и так сильно рискую.

Он поднялся. Митя поднял на него измученный взгляд.

– Ну и зачем… – проговорил он. – Зачем ты мне это принёс?

– Подумай, – жёстко ответил Женя. – Имей в виду: если что из-за тебя…

Тут он нахмурился и как-то странно глянул на Соню. Митя вскочил на ноги, гнев охватил его.

– Через мой труп, – ответил он, едва разжимая зубы.

– Против твоего – не возражаю, – спокойно заявил Женя. – Прости, Сонечка, я пойду. Ещё увидимся. Думаю, скоро.

Он повернулся к Мите спиной, чуть притормозил, проходя мимо Сони, но она отвернулась, и Женя вышел в коридор. Митя словно опомнился, вылетел вслед за ним, подскочил и схватил его за грудки.

– Что? Какое тебе – «увидимся»?! Да только попробуй… только приблизься… Не смей её трогать, понял! Чтобы я тебя больше…

Женя быстрым, едва уловимым движением локтя отбросил его руки и резко повернулся – так, что Митя оказался зажат в углу. Сквозь маску презрения на лице у гостя впервые проявилась ярость.

– Убери грабли, – сказал он. – Если бы я хотел… Но пусть всё идёт своим чередом, а пока… Смотри в оба, ясно?

Женя отпустил, почти отшвырнул его и направился к выходу. Медленно, спокойно обулся, бросил на Соню прощальный, испытующий, на редкость откровенный взгляд. И ушёл, захлопнув за собой дверь.

Митя только сейчас очнулся, перекосился, отлип от стены и со всей силой стукнул по ней кулаком так, что, наверно, разбил костяшки.

– Что, что он хотел? Он тебе угрожал, да? – кинулась к нему Соня. – Что ещё за бумажки подсовывал?

Муж на неё не смотрел. Достал из куртки сигареты и ушёл на кухню.

– Мить, с каких пор ты курить взялся? Мить, ответь мне, что происходит…

Он поднял на неё взгляд, и Соня поразилась, снова увидев в нём, кроме унижения, страх, и ещё – странную безнадёжность.

– Митя, мы же договорились – ничего не скрывать… Что он тебе там наплёл? Он… он очень сложный человек, хитрый, умный… Расскажи мне, мы должны вместе понять!

– А он… крутой у тебя… – внезапно усмехнулся Митя, и губа у него дёрнулась. – Супермен… Настоящий мужик…

Несмотря на ёрнический тон, вид у него был подавленный.

– Он – неу меня! – разозлилась Соня. – Что ты несёшь?

– Зря, – желчно сказал Митя. – Знаешь, я бы на твоём месте его выбрал… Нет, правда.

Соня даже не сразу нашлась, что ответить.

– Мить, ты дурак? – вымолвила, наконец, она. – Может, я тебе надоела? Хочешь обратно сбагрить?

– Я полный ноль, – не слушал он. – Без палочки и без папочки. Помнишь, ты говорила? Сонь, что ты вообще во мне нашла, ты – нормальная, нет?

Он отрыл форточку, впустив в кухню морозный воздух, и принялся дымить в окно. Поражённая таким поведением, Соня смотрела на мужа в замешательстве. Прежде он никогда не страдал от неуверенности в себе, скорее наоборот. Конечно, Женя старше и опытнее, он умеет поставить человека на место. Видно, затем и приходил – унизить Митю в её глазах.

– Митенька! – она обняла его и поцеловала в висок. – Ты с ума сошёл, да?.. Я люблю тебя! Ты – самый лучший, самый настоящий. Не обращай на него внимание! Это всё напускное! Вспомни, кем он работает.

Митя обернулся.

– Не жалей меня, Сонь… Я всё про себя знаю.

– Мить…

– Ну и пусть… Наплевать! – глаза у него внезапно сверкнули. – Пусть я дерьмо. Я тебя не отдам ему, слышишь? И никому не дам тебя обидеть. Я сам…

– Да расскажи ты, в конце-то концов! Чего он добивается?

Митя кинул на неё непонятный взгляд и снова поник. Он выбросил сигарету в форточку, закрыл окно и уселся на табурет.

– Ничего нового, – вдруг усмехнулся он. – Ноу меня ещё оставалась надежда…

Он механически водил пальцем по настольной клеёнке, обводя нарисованные узоры. Соня требовательно смотрела в ожидании продолжения.

– В общем, это, – Митя резко поднялся с места, вернулся к окну и последние слова произнёс, стоя к ней спиной, – про отца. Доказательства.

– Доказательства чего? – спросила Соня, хотя уже всё поняла.

– Что Ларису убили по его приказу, – ровным, бесцветным голосом произнёс он.

– Как это можно доказать? – возмутилась Соня. – Только если найти убийцу!

– Убийцы давно нет в живых, от него избавились. Кстати, грабителей не убирают.

– Возможно, не поделили барыш.

– Сонь… Это был нанятый киллер. Он предвидел развязку и передал кое-кому наводки. Охранников просто подставили. Их трупы нашли, но в уголовном деле они всё ещё главные обвиняемые. Короче, Сонь… Давай без подробностей. Я тоже умею делать выводы. Лариса на другой день должна была получить аванс и подписать бумаги, и никто, кроме Наташки, об этом не знал. Она поехала, чтобы присутствовать при передаче денег. И рассказала отцу, куда и зачем едет.

– Так значит, грабители прознали про деньги…

– Ага… Вот и следак так считает. Сонь, но тогда бы они пришли уже после их передачи! Причем бабки могли быть переведены на счёт – не наличными же ей собирались платить. Нет, это было нужно отцу – не допустить самой сделки… И потом, взятое из дома – оно всё случайно. Главные ценности оставили, забрали какую-то хрень. Вынесли шкатулку, в которой Лариса раньше хранила украшения и ценные бумаги, даже не посмотрев, что она почти пустая – вот это грабеж! Отец, между прочим, знал о шкатулке… только не знал, что Лариса давно переложила всё самое дорогое в другую, которую новый друг подарил.

– Может, не нашли просто… она же не на виду шкатулку держала.

– Пришли бы грабить – нашли бы.

– Может… может, это не отец? Может, тот, кто собирался купить бизнес? Или её новый друг?

– Зачем?

Соня не нашла ответа.

– Мало ли… – пробормотала она. – А Наташа? Она же тем более – должна была первая заподозрить. Она рассказала всё это милиции?

– В первоначальных показаниях – да, и про шкатулку… А потом отменила.

– Но разве она не боится? А если он и её… тоже…

– Вот поэтому и отменила. Никто её не защитит. Она помирилась с отцом. То есть – договорилась.

– То есть как – договорилась? Это же её мать! – вытаращила глаза Соня.

Дикая мысль пришла Соне в голову. Только ли страх мешает Наташе обвинить отчима? А может, корыстный расчет?

У них с Митей часто сходились мысли – вот и сейчас он, кажется, подумал о том же. Глаза у него потемнели. Но вслух он сказал иное.

– По-моему… она считает, что Лариса сама нарвалась. И чуть её не подставила. Ну да теперь у неё выбора нет. Против отца идти – сама понимаешь.

Он всё ещё пытается её оправдывать! Нет, это невероятно!

– Выбор всегда есть, – жёстко сказала Соня. – Я и не говорю, что она должна в милицию заявить. Но разговаривать с ним, жить под одной крышей! Могла бы вернуть ему всё, что он отдал когда-то Ларисе! Жильё у Наташи наверняка есть, устроиться на работу можно… Так миллионы людей живут, и не говорят, что у них выхода нет!

– Сонь… – поморщившись, перебил Митя. – Да, ты права, Наташка такая… беспринципная. Для неё важнее то, что с ней будет дальше. Но пойми, она в этом выросла, по-другому и жить не умеет. Не забывай – это я с отцом только недавно. А она – с самого детства. И знает о нём в сто раз больше. Рассказывала мне много раз, но я будто не слышал.

– Ты так спокойно говоришь об этом сейчас, – с удивлением сказала Соня. – Недавно сходил с ума от одной только мысли, что он…

– Просто… Что толку скрывать от себя правду, Сонь? Я решил с этим жить. С тем, что мой отец…

Митя прижался лбом к оконной раме. Видно, смириться у него так и не получилось. Что можно было сказать на это, как успокоить? Соня подошла, прижалась к нему, дотронулась губами до его понурой спины, стала целовать плечи… Митя не шевелился, не отвечал на ласку.

– Но почему… – вдруг сообразила Соня, – почему Женя принёс это тебе? Зачем? Чего он от тебя хочет? Чтобы ты заявил на отца? Почему вообще этим занимается Женя – он ведь не следователь!

– Не знаю. Все доказательства из дела изъяты, у него какой-то свой источник. Он сказал, если у него найдут эти бумаги – ему крантец. И что сожжёт их сегодня.

– Тогда зачем?..

– Затем. Чтобы я знал, кто такой Антон Калюжный.

– И что ему это даст?

Секунду он молчал, потом повернулся, и, не глядя на Соню, пошёл прочь из кухни.

– Мить, мы не договорили! – возмущённо крикнула она ему вслед.

– Хватит… я хочу спать, – раздражённо ответил он, не оглядываясь.

Соня несколько минут простояла, пытаясь понять, что происходит. Она догадывалась, для чего Женя устроил весь этот спектакль. Воспользовался удобным случаем… Как он там сказал? «Если что – из-за тебя…» Хочет, чтобы Митя дёргался, чувствовал себя виноватым. Психолог…

Соня разозлилась. В то, что Калюжный может расправиться с ней, как с Ларисой, она не верила. Он убирает с дороги только тех, кто представляет угрозу его бизнесу, а Соня не претендует ни на одну копейку «дона Корлеоне». А если бы и захотела, то не имела бы для этого никаких реальных возможностей. Другое дело – бывшая жена, изменщица, которая собиралась ещё и ограбить.

К тому же, Митя ушёл из дома уже месяц назад, и всё, что сделал отец – это лишил сына карманных денег и напакостил невестке: оставил без работы, чужими руками отбирает жильё. Зачем бы ему заниматься всей этой фигней, если можно решить вопрос кардинально? Перешагнуть через собственного сына… нет, это полная ерунда.

А Женя-то… как обычно, в курсе всего. Знает, что Калюжные ненавидят Соню. Ещё в прошлый визит, через неделю после венчания, предсказывал, что они жизни ей не дадут. И вот, пришёл якобы предупредить, на свой страх и риск…

Она потёрла виски. Нет, Женечка, не о её безопасности ты заботишься. Ты очень мудро придумал, как поселить между нею и Митей раздор. Тонкий, хитрый план!

Соня решительно отправилась в комнату к мужу. Он лежал на диване – на спине, глядя в тёмный потолок. Свет из коридора освещал его сжатую в кулак руку.

Соня быстро разделась и прилегла рядом, прижавшись щекой к его плечу.

– Мить… – позвала она. – Ты спишь?

Он не отвечал, но она продолжала:

– Я знаю, что он сказал тебе. И для чего – тоже знаю. Женя – он очень упрям, он унижен, у него самолюбие больное. Он решил показать, что ты для меня – зло, что ты не способен меня защитить. Только он не понимает главного… Мить, я не боюсь. Я ничего с тобой не боюсь! И ты тоже не должен. Я знаю, что ты всё для меня сделаешь, ты – единственный мужчина, которому я доверяю свою жизнь. Только с тобой я в безопасности.

Митя молчал.

– И знаешь что? – горячо добавила Соня. – Я вообще не уверена, что весь этот боевик – не его россказни. Все эти охранники, киллеры, трупы – это только с его слов! Ему ничего не стоило всё это сочинить. Были бы это настоящие документы – кто бы ему разрешил их вынести? А даже если это реальные факты, они ещё ничего не доказывают.

Тишина.

– Мить, даже если так… мы с тобой тут вообще ни при чём! С Ларисой у твоего отца другие счёты были. А тебя он уже всего лишил. И мы ничем ему не угрожаем.

Ни звука в ответ.

– Ну что ты молчишь? Разве я неправильно говорю? Мить, ты же не паникёр, да? Нельзя же всё принимать на веру.

– Я бы, может, и не принял, – произнёс он вдруг чужим, отстранённым голосом. – Если бы ни одно… самое главное доказательство.

– Какое же? – раздражённо спросила Соня. – Ну, какое, скажи?

– Он боится за тебя, – тихо ответил Митя. – До смерти боится.

* * *

На другой день он выглядел так спокойно, словно ни визита Жени, ни ночного разговора не было. Однако вечером заявил, что оформил с понедельника отпуск на две недели, якобы, чтобы помочь дома с Вадиком.

Но она видела: дело не только в этом. Слова Жени сослужили свою службу; посеянные на нужную почву, они быстро проросли и пустили корни.

Теперь Митя вёл себя, как параноик. Он вздрагивал на каждый телефонный звонок, высматривал у подъезда незнакомцев, не заходил в дом, пока не убеждался, что случайный прохожий проходит мимо, а главное – следовал за Соней по пятам, куда бы она ни шла. Гуляли с Вадиком они только вместе, вместе шли в магазин за батоном хлеба, тащили за собой ребёнка – не оставлять же его одного, и даже вместе выходили на балкон вешать бельё.

Соня попробовала поговорить с Митей, но он ни в чём не сознавался. И она решила не обращать на это внимания – ничего, со временем сам успокоится. Тем более что проводить столько дней рядом с мужем было ей только в радость. Потом он выйдёт на работу, но ненадолго, а на новогодние праздники они снова будут втроём – ещё целых десять дней!

С Наташей Митя больше не разговаривал, кроме единственного раза, в субботу. Она звонила, чтобы позвать его на Ларисины девять дней. Ответил он очень сухо, наврал, что заболел, и прийти отказался. Спросил, где Наташа сейчас живет. Оказалось – всё там же, в доме отчима. Накануне поминок она звонила опять, но Митя трубку не взял.

Говоря про работу, он впервые предположил, что может лишиться места. Раз фирма теперь перешла к Наташе, значит, снова находится под контролем Калюжного.

– Ну, уж нет! – насмешливо возразила Соня. – В жизни не поверю, чтобы она тебя уволила.

– Почему? Обидится, разозлится и…

– Мить, я хорошо её поняла. Ты – смысл её жизни. Она сделает всё, чтобы видеть тебя, чтоб иметь возможность тебя домогаться.

В ответ он ничего не сказал, но в душе, видимо, согласился.

Тем временем Анька принесла странные вести, до глубины души поразившие Митю. Оказывается, его мать полностью переехала к бывшему мужу, и они готовятся заново оформить брак. А Наташа при этом не только не покинула дом, но и продолжает мирно существовать рядом с Валентиной Юрьевной. Митя недоумевал, как это возможно, но Соне не стоило труда догадаться, на какой теме они сошлись. Ненависть к колдунье, отобравшей у них любимого Димочку, объединяет не хуже родственных чувств.

Эта новость встревожила её куда больше, чем фантастические угрозы Жени. Общими усилиями Наташа и Валентина Юрьевна могли придумать новые пакости.

Но фактически первая неделя Митиного отпуска прошла спокойно. Соня, причём снова в сопровождении всего семейства, сходила в городской орган опеки и попечительства, взяла список документов и даже умудрилась всего за полчаса получить справку из ЖЭКа. Справка об отсутствие судимости требовалась только в случае усыновления, для опеки можно было обойтись и без неё. Немного тревожило предстоящее медицинское обследование – а вдруг к чему придерутся? Прежде Соня ходила к врачам только, когда донимала Мара, последний раз – очень давно. Правда, какая-то женщина в коридоре успокоила: существует список «отказных» диагнозов – туберкулез, гепатит, всякие заразные болезни, психические отклонения… А гастрит или аритмия – это, мол, чепуха.

Главная сложность возникла со справкой о доходах. Ларисы не стало, а обращаться за помощью к Наташе никому и в голову бы не пришло. Нина Степановна тоже ничем не могла помочь – она до смерти боялась не угодить Калюжным и до сих пор опасалась, как бы они не узнали о её участии. Других идей так и не появилось. Анька предлагала поговорить с Валерией, но Соня отказалась – она не могла забыть, как та приносила ей отступные.

Седьмого числа, в пятницу, они с сестрой отправились в суд, на первое заседание по квартире. Митя не хотел отпускать их одних, но ему пришлось остаться дома с Вадиком.

Соня приготовилась нервничать, но заседание оказалось скорее скучным. Стороны только огласили позиции, представили нужные документы и разошлись. Трусливый Вова на слушание не пришёл, он выписал генеральную доверенность на своего адвоката. Вот кто был по-настоящему омерзителен – такого типа Соня ещё не встречала. Глазки у него постоянно бегали, сходясь где-то у переносицы, жирные губы складывались в такое выражение, словно весь мир вызывал у него брезгливость.

«Лучший адвокат отца», – усмехнувшись, сообщил ей Митя, выслушав описание.

Слава Богу, с Вадиком всё шло нормально. Он быстрее, чем Соня рассчитывала, забывал и о затхлой атмосфере родного дома, и об одиночестве в интернате, и даже писаться почти перестал – только если выпьет на ночь воды. В мальчике просыпался обычный, подвижный, весёлый ребёнок – разве что более покладистый, чем иные – с ним почти не возникало сложностей. Леонид Михайлович, конечно, всё ему разрешал, но ведь возможностей баловать внука у деда особенно не было. Интернатовская дисциплина многое исправила, быстро заставив Вадика забыть слово «хочу». Проблемы возникли только с нарушением режима – вечером мальчик с трудом соглашался ложиться в кровать, так много интересных занятий у него теперь находилось.

Соня ругала мужа, что он слишком возбуждает ребёнка перед сном. Но было забавно наблюдать, как они играют – Митя сам увлекался, как маленький. Когда они раскладывали на полу дешёвую железную дорогу китайского производства, Вадик просто млел от счастья. С Соней он всё ещё немного стеснялся, ласку позволял только по вечерам, перед сном, когда она сидела возле него на диванчике, читала ему или что-то рассказывала. Тогда он держал её руку в своей и так засыпал. Если она целовала его – порой обнимал и целовал в ответ, наверно, как дедушку, по традиции, на ночь. А вот днём она как будто снова становилась его воспитательницей. Хорошей, доброй, любимой – но не мамой. Соню это немного расстраивало. Иногда она ловила на себе взгляды мальчика – тайные, исподтишка, вопросительно-ждущие. Но как только она начинала проявлять к нему нежность, Вадик сразу же зажимался.

Однако с каждым днём их отношения становились всё теплее. В немалой степени этому способствовал Борис. Таков уж был этот лис, что люди доверяли ему свои секреты. Она не раз наблюдала, как Вадик, проходя мимо Бориса, задерживался, внимательно разглядывая его, иногда аккуратно брал за лапку, гладил и что-то шептал. Мальчик послушно выполнял Сонину просьбу и относился к игрушке бережно.

Иногда они разговаривали с лисом все вместе. С его помощью удалось решить целый ряд щепетильных проблем и установить важные правила поведения, которые не хотелось утверждать в приказном порядке. Поскольку Вадик абсолютно точно знал, что с ним говорит сам Борис, то спокойно отвечал ему на вопросы, требующие особого такта, и даже охотно спорил и возражал.

По деду мальчик скучал, но без надрыва. Соня старалась сохранить ему ощущение присутствия дедушки, они каждый день звонили ему в Москву – денег на это, понятно, уходило немало. Леонид Михайлович говорил всё ещё невнятно, словно у него каша во рту, но зато мальчик читал ему по телефону новые выученные стихи – чтение и декламация стали его страстью. Порой у Сони с Митей к вечеру уже голова шла кругом: если Вадик принимался рассказывать, к примеру, «Конька-Горбунка», то уж сначала и до конца.

Соня с радостью ощущала, что её отношения с мужем вошли в новую стадию – они чувствовали себя не просто парой, а настоящей семьей. Раньше они смотрели лишь друг на друга, теперь у них появились общие заботы – о третьем, зависимом от них человеке. И сближало это их вовсе не меньше, а больше. Усталые, но довольные, перед сном они обсуждали, как прошёл день, как вёл себя Вадик, что получилось хорошо, а где лучше поступать иначе.

Что же касалось интимной стороны… Соня не знала, как к этому относиться. Во-первых, Митя начал, наконец, предохраняться, уже не раз от раза, а регулярно. Во-вторых, каждая их ночь была теперь для него словно первая. Или… последняя. Он не просто любил Соню, он как будто страдал от своей любви и доходил порой до абсурда в её проявлении. Например, после близости он теперь регулярно включал ночник и молча смотрел на жену – минуту, три, пять, так, что она не выдерживала и начинала ругаться.

Иногда Соня чувствовала на себе его взгляд даже глубокой ночью, во сне. Тогда она просыпалась, и у них начинались непонятные разговоры. Митя выспрашивал, как сильно она его любит, что про него думает, не жалеет ли о том, то они вместе, и болезненно воспринимал любой ответ. Имя Жени не произносилось, но однажды Митя не выдержал и снова принялся допрашивать Соню, что она чувствовала к бывшему жениху раньше и что ощущает теперь. Она разозлилась, попросила Митю не доводить её до ручки и дать, наконец, поспать. Он обиделся, обозвал себя кретином, отвернулся к стене и больше с вопросами не приставал.

Но и молчание его стало не менее красноречивым. Митя мог ни с того ни с сего взять её руку и долго целовать пальцы, ладонь, запястье – подробно, медленно, минута за минутой. Теперь он никогда не засыпал первым, лежал и гладил Соню по голове, убаюкивая, как маленькую. О такой любви со стороны мужа другая женщина могла бы только мечтать, но… Соню его поведение пугало – ей казалось, что он с ней прощается, словно она вот-вот умрёт, и этим сам накликает беду. Когда в воскресенье – первое после визита Жени – они отправились в церковь, Соня впервые увидела, что он по-настоящему молится. То же повторилось и в следующий выходной. Его тревожность, в конце концов, заразила и Соню.

Конечно, она любила его с каждым днём всё сильнее. Пыталась не сходить с ума, не питать его впечатлительность, но руки её дрожали, когда она прикасалась к нему, ей казалось, что на свете не существует таких объятий и поцелуев, которые могли бы в полной мере отразить её чувство, её желание быть с ним одним целым – одной душой и одной плотью. Если Митя ходил по квартире, по своей привычке, обнажённым по пояс, Соня едва сдерживала желание постоянно прижиматься к нему, целовать его грудь, плечи, спину…

Про то, как продвигается следствие по делу Ларисы Калюжной, их ежедневно информировала Анька. Первоначальная версия подтвердилась, кое-что из драгоценностей Ларисы нашли – грабители успели их продать. Стали известны имена преступников, которые якобы действовали заодно с охраной, но пойман никто пока не был. Про то, что настоящий исполнитель убит – так это или нет, официальные источники молчали.

Митя никак это не комментировал. Но каждый день продолжал доказывать самому себе, что сумеет защитить жену не хуже Жени, что он сильный мужчина, на которого можно положиться.

 

Борис снова выполняет обещания…

В выходные город совсем замело, а в понедельник метель прекратилась, выглянуло солнышко, и Митя вспомнил, что хорошие родители водят зимой детей на горку. Он взял ключи от дедовой квартиры и сходил туда за санками. Соня одела Вадика потеплее, и они все вместе отправились в лес.

Народу в будний день почти не было, и горка, обычно забитая лыжниками, оказалась в их полном распоряжении. Вадик накатался так, что щёки у него стали пунцовыми, а штаны и рукавицы облепило ледяной коркой, как панцирем. Соня с Митей тоже съехали по нескольку раз, перевернулись и извалялись в снегу. В общем, нагулялись на славу и домой вернулись, уже едва держась на ногах.

Вадик начал дремать прямо над тарелкой с супом, и сразу же после обеда Соня уложила его на большой диван. Рядом прикорнул и набегавшийся Митя. Она укрыла обоих тёплым пледом, а сама пошла на кухню – прибраться.

Когда в коридоре раздался звонок, Соня вздрогнула. Она заглянула в комнату – мужчины спали. Соня прикрыла им дверь и подошла к глазку. «Если Женя, – решила она, – открывать не буду». Но это оказалась Ирина.

Соня, хоть и удивилась, но обрадовалась. Гостья, войдя в квартиру, потопталась на коврике, отряхивая обувь от снега.

– Привет, дорогая! Я не вовремя?

– Нет, что вы, тёть Ир! Проходите. Мои, правда, спят…

– Да? – несколько разочарованно сказала Ирина. – А я как раз познакомиться хотела… с малышом.

– Пойдёмте пока на кухню, как раз чайник вскипел, – пригласила Соня.

Она налила тёте Ире чаю, поставила перед ней вазочку с конфетами и розетку с клубничным вареньем.

– Значит, вы знаете? Про Вадика? – спросила она.

– Да… Женя рассказал.

– Не пойму, как он всё узнает?

– Сонь… Да он всё про тебя знает! Он тебя любит и…

– Тёть Ир! – Соня тревожно оглянулась на дверь. – Не будем о нём, пожалуйста.

– Хорошо, – вздохнула Ирина. – А сколько лет мальчику?

– Пять только исполнилось.

– Надо же… Я смотрю, ты по маминым стопам идёшь… прямо след в след… – задумчиво закивала головой Ира.

– Не совсем, – недобро ответила Соня.

Почувствовав её интонации, та напряглась.

– Сонечка… мы же будем с тобой, как раньше, правда? Со смертью Мары мы не расстанемся, нет?

– Конечно, нет, – искренне сказала Соня.

Она честно решила забыть их отвратительный разговор.

– А я вот иду после уроков и думаю: как там моя Сонечка? Знаю, что без работы сидишь, решила заглянуть.

Видимо, про работу Ирине поведал всё тот же всезнающий Женя. Соня только кивнула.

– Ну а с мужем-то познакомишь? – неожиданно спросила Ира.

– Конечно… – растерялась Соня. – Но… может, в другой раз…

Казалось, она должна бы обрадоваться, но вместо этого почувствовала, что не желает знакомить Ирину с Митей. Да и будить его совсем не хотелось. Но он и сам уже услышал голоса и появился в дверях кухни – как обычно, в одних тренировочных, взъерошенный от неурочного сна. Увидав незнакомку, Митя опешил.

– Здрасьте, – только и нашёлся сказать он.

– Познакомься, Мить, это тётя Ира, мамина подруга, – представила Соня. – Тёть Ир, это Дима.

Он приветливо кивнул и замялся в дверях, ощущая неловкость, что предстал перед гостьей в таком виде. Ирина, прищурившись, внимательно рассматривала его. Губа у неё чуть дрогнула, в глазах появилось непонятное выражение. Соня не поняла, какую оценку Ира вынесла её мужу, но задержала она на нём взгляд куда дольше, чем позволяли приличия.

– Очень приятно, – наконец, произнесла тётя Ира. – Я Сонечку с детства знаю, даже присутствовала при исторической сцене, когда Мара… Ой, Сонь, прости, может, ты не рассказывала?

– Конечно, рассказывала, – пожала плечами Соня.

– Здорово… – пробормотал Митя.

Спросонья он никак не мог попасть в нужные интонации и выглядел всё более смущённым.

– Соня сказала, вы с компьютерами работаете? – поинтересовалась Ирина.

– Я – когда? – удивилась Соня. – Нет, это Костик у нас программист.

– У нас охранные сигнализации, – объяснил Митя. – На автомобили ставим, на дома.

– Ах, да, точно! – поспешно закивала гостья. – Я ещё подумала, надо с вами посоветоваться. У дяди Лёшиного брата новый автомобиль. То есть не новый, а с пробегом, но только купили. Вот думают, что лучше установить. Они нас везде возят, так мы решили подарок им сделать.

– Ну… хорошо, – кивнул Митя. – Простите, я только оденусь.

Он вышел из кухни и вернулся – уже в футболке.

Через пару минут они оживлённо обсуждали, какую сигнализацию лучше поставить на подержанную иномарку. Соня в разговоре не участвовала, она слушала с недоумением. Чутьё подсказывало ей, что сигнализация Ире совсем не нужна. Может, Женя послал её что-то разведать? Да нет, глупости, в этом нет никакого смысла. Скорее всего, просто стало любопытно.

В комнате заворочался, захныкал во сне Вадик, и Соня пошла проверить, не нужно ли ему в туалет. Наверное, стоило разбудить его – после захода солнца спать, говорят, вредно. Она ласково потеребила мальчика, и тот сразу открыл глазки.

Неожиданно из коридора послышался голос Ирины.

– Сонечка… Сонь, я побегу, там Лёша ждёт.

Женщина заглянула в комнату:

– Ой, вы проснулись?

Вадик сразу же испуганно натянул одеяло по самые глазки.

– Тёть Ир, вы его пока не трогайте, он у нас привыкает долго, – предупредила Соня.

– Ладно, ладно, в другой раз пообщаемся, – не стала настаивать та.

Она уже торопливо одевалась. Соня удивилась – с чего вдруг такая спешка?

– Митя вам помог? – спросила она, выходя в коридор.

– Да, да, очень помог, – Ира почему-то не смотрела в глаза. – Пока, дорогая.

Она чмокнула Соню в щёку и убежала. Соня оглянулась – а где же муж? Только сейчас она поняла, что он не вышел попрощаться. Неужто повздорили? Не начала ли тётя Ира и с ним говорить про Женю?

– Вадичка, ты полежи, я сейчас!

Соня поспешила обратно на кухню. Митя по-прежнему сидел за столом, глядя прямо перед собой. Соне показалось, что при её появлении он сжал в руках какую-то бумажку.

– Как пообщались? – осторожно поинтересовалась Соня.

– Нормально, – ответил он деревянным голосом и сделал странный жест головой, словно оглядывался.

Потом встал, подошёл было к мойке, затем метнулся к окну и растерянно замер.

– Мить, ты чего? Она тебя чем-то расстроила?

– Нет, нет, что ты, – он торопливо натянул улыбку. – Очень приятная женщина. Только сигнализацию нашу им не поставишь… тачка устаревшей модели.

– Тётя Софья Васильна! – крикнул Вадик из комнаты. – Я тапочки не нашёл…

Соня вернулась к нему и вытащила забившиеся под диван тапочки.

– Вадик, подожди, не вылезай из-под одеялка, я тебе кофточку дам, а то прохладно…

В дверях появился Митя.

– Сонь… Сонь, знаешь, я пойду прогуляюсь.

– Куда это ещё прогуляешься? – насторожилась Соня. – Не нагулялись?

– Я на десять минут… до магазина пройдусь.

– И что нам в магазине понадобилось?

– Хлеба нет.

– Ещё целый батон.

– Я на завтра… хочу что-нибудь к чаю…

– Мить, купи мне чупа-чупс! – попросил из комнаты Вадик.

– Сейчас, Вадь, погоди!.. – крикнула Соня.

Тревога её нарастала с каждой секундой.

– Мить… ответь… ничего не случилось?

– Да с чего ты взяла? – довольно естественно удивился он. – Если б случилось, я бы сказал. Не выдумывай!

Похоже, Ира ему всё-таки что-то высказала… Наверное, Митя хочет теперь прогуляться, побыть один. Соня с беспокойством смотрела на него, пока он одевался, упорно поворачиваясь спиной к жене – знал, что она всё читает по его лицу. Ну, не силой же его удерживать?

– Апельсиновый! – крикнул вдогонку мальчик.

– Мить, – Соня потянула его за рукав. – Ты же недолго?

– Да, да, конечно… Щас… я быстро… Хочу дыхнуть воздуха, а то после сна состояние дурацкое… Словно мешком по башке стукнули.

«Пусть», – решила Соня. Потом она по-любому всё у него выспросит. Погладила его по спине, он быстро поцеловал её в щеку, как обычно, когда они расставались всего на пару минут, но взгляд у него оставался отрешённым.

Митя ушёл, она хотела посмотреть по своей привычке в окно, но её снова позвал Вадик. Соня достала ему кофточку, помогла одеться и приготовила полдник. Через какое-то время она глянула на часы – прошло почти сорок минут. Душа у Сони и прежде была не на месте, когда муж куда-нибудь уходил, а сейчас она попросту изнывала. До магазина – десять минут быстрым шагом, по направлению к дому Вадика. У кассы – минут двадцать максимум, и то, если очередь. Ну, обратно… Значит, вот-вот должен прийти.

Но Митя не шёл. Через десять минут она набрала ему на мобильник, но сразу же обнаружила, что телефон он оставил дома – намеренно или случайно.

Не пришёл Митя и через час. И через полтора…

Соня не помнила, как провела это время, мечась по квартире, как отвечала Вадику и о чем он её спрашивал… Она представляла себе тысячу ужасов: Митя лежит в переулке с проломленной головой… или его похитили родственники, или… А то вдруг бросалась к окну, уверенная, что вот сейчас он как раз подходит к подъезду, и готовилась, как будет его отчитывать, что завернул куда-то и не предупредил.

Через два часа она не выдержала, одела Вадика, и они пошли на улицу, проделав весь путь до магазина. Очереди не оказалось, у кассы стояла одна бабулька и медленно выгребала из кошелька мелочь под раздражённым взглядом кассирши. Соня не решилась спросить про Митю, купила ребёнку печенье и выбрала другую обратную дорогу. Всё бесполезно – мужа нигде не было.

Дома она снова начала метаться, дрожа от страха. Неизвестность стала её кошмаром, казалось, любая новость принесёт облегченье. Соня знала, что в таких случаях обзванивают больницы и морги, но не могла заставить себя даже думать об этом. Её тошнило от страха, стоило только представить, как она набирает страшные номера и описывает Митины приметы.

Напившись успокоительного, Соня попробовала размышлять. Что-то подсказывало ей, что дело не в несчастном случае. В уходе Мити за хлебом с самого начала всё было не так. Но придумать разумное объяснение тому, что муж до сих пор не вернулся, не получалось.

Ну что, что могла сказать ему Ира? Почему Соня спокойно его отпустила? Просто затмение какое-то нашло… Ведь всегда чувствовала его настроение, прочитывала каждый нюанс в поведении, а тут – переключилась на Вадика. Может, гостья передала что-то от Жени… например, тот потребовал встретиться и разобраться? И Митя рванул на разборку, не сказав Соне ни слова – на него это похоже.

Вот только не слишком похоже на Женю. Представить, что он, такой спокойно-презрительный, вызвал соперника на драку… нет, это вряд ли. Да и Ира не стала бы в этом участвовать. Зато могла спровоцировать у Мити ревность. Поведала, к примеру, как Соня с Женей любят друг друга, а Митя, мол, всё им испортил. Ляпнула что-то или сказала специально.

Но как тётя Ира могла… зачем? Визит Жени и так вызвал у Мити комплексы. Он переживает, что не может быть настоящей опорой семье, обеспечить им с Вадиком такую жизнь, которую считает достойной.

Соня схватилась за телефонную трубку. Голос Ирины, когда та ответила, показался ей несколько напряжённым.

– Тёть Ир… Пожалуйста, расскажите мне, о чём вы говорили с Митей?

– Как – о чём? – удивилась женщина. – Ты же слышала – о сигнализации. Он сказал, что ничего не выйдет – модель не подходит. А что? Что-то случилось? Что с тобой, Сонечка?

В голосе Иры появилась неподдельная тревога.

– Скажите… только честно, это очень важно. Вы ничего не сказали ему о Жене… обо мне и Жене?

– За кого ты меня держишь? – возмутилась Ирина. – Я, конечно, не в восторге, как ты понимаешь. Но разрушать тебе… вмешиваться в твою жизнь… Как ты могла подумать?!

– Простите… Я не знаю, что думать.

– А что произошло? Вы поссорились? И ты считаешь, что это я?!.. Соня!

Возмущение её было искренним, но Соне мерещилось, что она чего-то не договаривает.

– Нет, я так… показалось… простите, – Соня положила трубку.

Может, тётя Ира и ни при чём? Может, кто-то звонил, пока Соня будила Вадика? Это легко проверить. Она схватила оставленный Митей мобильник, просмотрела последние звонки и смс – пусто. Да и возможно ли, чтобы у Мити возникли дела, о которых она не знает? Муж никогда ничего от неё не скрывал. Ну… или почти никогда. Звонки, кстати, можно стереть.

Скрепя сердце, она снова взялась за телефон.

– Простите, тёть Ир… это опять я. Скажите, никто не звонил Мите, пока вы…

– Да нет, кажется. Соня, если что-то случилось, немедленно мне скажи!

– Нет, нет… ничего… спасибо…

Она поняла, что от Иры, если та что-то умалчивает, всё равно ничего не добиться.

Одновременно с диким страхом за Митю, в душе поднимался гнев на него. Что бы ему ни сказали, это же не повод вот так исчезать… трепать нервы! Как он мог сотворить такое… совсем не думать о ней! Ох, и получит же он, когда вернётся!

Соня схватилась за голову. Нет, нет, она слова ему не скажет, ни в чём не упрекнёт – лишь бы он только вернулся, живой и здоровый! Она молила об этом Бога всеми силами души…

Но чем больше проходило времени, тем больше казалось – Митя ушёл не погулять или подумать, а с определённой целью, он точно знал, что собирается делать. И тогда ей впервые пришло в голову мерзкое подозрение: а что, если Митя ушёл не куда-то… и не зачем-то… А просто – из дома… от неё… навсегда.

Она сразу же отмела эту чушь. Не мог он взять и уйти насовсем. Не в его это духе. И ничто в их отношениях подобного не предвещало.

Мысли снова и снова ходили по кругу, отыскивая причину.

Прошло три с половиной часа. Как они были прожиты – лучше не вспоминать. И вдруг…

Соня увидела его в окно, потому что не отходила от него. Сердце у неё заколотилось с бешеной силой. Она уже представляла, как накинется на мужа с истерикой и кулаками… Нет – она будет молчать, не станет с ним разговаривать, пока он не объяснится. Соня не включала свет, поэтому видеть её Митя не мог. Она замерла, ожидая, пока он войдёт в подъезд.

Но Митя домой не шёл. В свете фонаря Соня наблюдала, как он свернул к площадке, на которой она когда-то обнаружила его розы, смахнул со скамейки снег и уселся на спинку, поставив ноги на сиденье. Достал сигарету, покурил, не отрывая глаз от подъезда. Потом вытащил другую. Вадик, которого Соня усадила смотреть мультики, позвал её. Она только крикнула что-то в ответ и не пошла.

Соня боялась отойти от окна, боялась, что Митя снова исчезнет. Она не понимала, что происходит, но видела: он усиленно что-то решает. Что-то, касающиеся их обоих, и никакие посторонние дела тут ни при чём. Соня даже не удивилась бы теперь, если бы он встал и ушёл обратно в темноту. И тогда она его больше никогда не увидит. Но не кинется, не побежит за ним. Потому что это будет его решение.

Но разве это возможно, реально – именно сейчас, когда всё у них так хорошо? Что же его так мучает, что с ним? Соня не знала ответа, хотя ответов могло быть множество. Она снова и снова перебирала варианты. Тётя Ира поселила в его сердце сомнения, и он перестал доверять жене… Или – всё ещё хуже… Что, если у него появилась другая, и он теперь выбирает между нею и Соней?

При последней мысли она даже зажмурилась от боли. Но предпринять ничего не могла – оставалось только ждать. Сейчас Митя смотрел на окно и, хотя не мог видеть её, казалось, что-то почувствовал. Он поднялся и, сгорбившись под невидимым грузом, направился в подъезд. Сердце у Сони заколотилось чаще. Она подошла к входной двери и неслышно открыла её, слушая его шаги в тишине лестничных пролётов – медленные, тяжёлые шаги.

Митя вошёл в квартиру, даже не удивившись, что Соня стоит перед распахнутой дверью. Она ничего не спрашивала, он ничего не говорил. Молча разулся и прошёл в Анькину комнату. Соня за ним не пошла. Она начала заниматься делами, хлопотать, устраивая Вадика спать. С трудом оторвала его от обычно запретных японских мультиков, на которые сама же сегодня и подсадила. Вадик рванул было к Мите, но тот закрыл дверь и не откликался, и Соня туда мальчика не пустила, наврав, что Митя заснул. Потом Вадик, выспавшийся днём, никак не хотел успокаиваться.

Соня знала – муж ждёт, пока ребёнок уляжется, и поэтому нервничала. Наконец, малыш перестал ворочаться и задышал ровнее. Соня погасила ночник и вышла на кухню. Через мгновение там появился Митя.

Соня уже не обращала внимания на сердцебиение – она напилась достаточно лекарств, больше уже некуда. Она просто стояла у подоконника, как когда-то стоял Женя, и смотрела на мужа. Но он по-прежнему не поднимал на неё глаз.

– Ну, и что надумал? – весело спросила она, пытаясь сдержать дрожь в голосе. – Ну, чего же ты? Говори, не стесняйся.

Он не отвечал, словно ему не хватало сил произнести решающее слово.

– Я чуть с ума не сошла от страха!.. – с болью сказала Соня. – Думала, с тобой что-то случилось… Как ты мог… хоть бы предупредил…

– Мы должны расстаться, – глухо произнёс Митя.

Он упал на табуретку, уронил на стол руки и уставился на фарфоровую сахарницу.

А у Сони что-то ухнуло внутри, сердце у неё на секунду остановилось. Но отчаянье ещё не охватило её в полной мере – она должна была понять, что происходит. Поверить в то, что Митя может вот так просто взять и бросить её, она не могла.

– Должны, так должны, – громко сказала Соня. – А могу я узнать, почему?

Митя молчал, и чем дольше длилось его молчание, тем страшнее ей становилось, тем сильнее сдавливали ледяные тиски непоправимости.

Наконец, в невыносимой уже тишине раздался его голос.

– Я недостоин тебя. Я принёс тебе одни проблемы и беды. Испортил тебе жизнь.

Соня испытала минутную надежду – если это не отговорка, то не всё ещё потеряно. Это всего лишь его рефлексии, он просто хочет, чтобы его разубедили, утешили… Но почему он не смотрит на неё с горечью и надеждой, почему вообще не поднимает глаз – она бы по ним поняла… Соня вспомнила свой страшный сон.

– Раньше тебя это не пугало, – изобразила усмешку она.

– Ты был очень настойчив, пытаясь испортить мне жизнь.

– Сволочью был. Эгоистом, – глухо ответил он.

– А бросить меня сейчас одну, вот с этими бедами и проблемами – это, конечно, не эгоизм, а благородный поступок. Да, Мить?

– Да, – коротко ответил он.

До неё вдруг дошло – он не ждёт никаких уговоров. Значит, правда – решил?

– Отлично! – Соня подошла к нему, наклонилась, пытаясь заглянуть в глаза. – Чудесно. Что-то я плохо соображаю. Мне как сейчас вести себя? Как себя ведут в таких случаях?

– Не знаю… – выдавил он, хотя вопрос был скорее риторическим.

– Ну… выбор-то невелик, – голос у Сони звенел. – Напомнить тебе про венчание – глупо. Включить гордыню и выгнать? Или начать уговаривать, рассказать, как мне с тобой, наоборот, хорошо?

Митя молчал.

– А может, дело в другом? – Соня сжала руками краешек стола. – Может, это только красивый предлог? Ты просто сбегаешь… туда, где тебе лучше, где ты чувствуешь себя человеком. Осознал, да? Представил, наконец, что дальше не ждёт ничего хорошего… в нищете, со старой женой… Тогда я не буду давить на жалость. Иди, Мить, спасай свою жизнь и не мучайся. А если хватит сил, то скажи правду – ты ведь для этого вернулся!

Соня намеренно провоцировала его, произнося эту особенно оскорбительную для него глупость, желала, чтобы он её опроверг. Но Митя молчал. Все её реплики отскакивали от него, как от стенки – Митя словно и не ощущал этих ударов. Чувствительный к каждому слову, сейчас он словно окаменел. Соня видела – он не собирается ничего объяснять, не желает оправдываться. Он хочет, чтобы всё побыстрее закончилось. И в душе у неё закипал гнев – Соня готова была ударить его, швырнуть в него чем-то тяжёлым, лишь бы пробить эту стену тупого молчания.

Она уже собиралась бросить ему в лицо обвинения в измене – может, хоть это его заставит… но муж, наконец, поднял на неё глаза, и Соня отшатнулась. Она ожидала увидеть в них всё, что угодно – смятение, муки совести, отторжение, злость, недоверие…. Но такого взгляда, как сейчас, она никогда у него не видала, даже после гибели мачехи. В его глазах поселилось чёрное, беспробудное отчаяние. Соня в испуге уставилась на него. Что-то случилось, но она не могла понять, что. Теперь Митя не прятал глаз, лицо его исказило страдание. Он глядел на жену так, словно и не слышал её упреков, просто впитывал её всю – на память, смотрел и смотрел на неё – безотрывно, жадно. Он действительно расставался с ней, расставался навсегда, и этому никак нельзя было помешать.

Но, когда Митя заговорил, слова его не вязались с тем, что он, казалось, испытывал.

– Да, ты права, – неожиданно чётко и громко, словно выступая на собрании, сказал он. – Будем говорить откровенно. Я больше здесь не могу! Я думал, что смогу, но… Я привык к другой жизни. Мы – не пара! Мне нужны перспективы. Я помогу вам деньгами, положу, сколько надо, на книжку… при первой возможности. Но жить вместе мы больше не сможем. Никогда!

Он почти кричал, и Соня не понимала, для чего – себя убеждает, что ли? Смешно, но она ни капли ему не верила. Всё это казалось каким-то пустым, плоским, надуманным. Раньше она переживала, что Митя скучает по прошлому, но сейчас – не могла, не желала верить. Столько людей предсказывали ей, что Митя не выдержит, что ему плохо с ней, что он втайне желает вернуться к прежней, беспроблемной жизни. Однако он всегда крайне резко реагировал на подобные речи. А теперь вдруг сам произносит вслух, прямо теми же ненавистными фразами – слово в слово!

– Мне не нужны твои деньги, – автоматически ответила она. – Вали к своим перспективам. Как-нибудь сами управимся.

Митя снова уставился в стол.

– Ну так что – это всё? – спросила Соня.

И тут же вспомнила, как такую же фразу произносил Женя, когда она призналась ему, что любит другого.

Господи, неужели всё это происходит здесь и сейчас… неужели она уже падает в жуткую бездну несчастья, но всё ещё не способна это принять, как реальность…

– Да, всё, – так же чётко, как робот, произнёс Митя.

И через секунду добавил, адресуя фразу стене, громко, с непонятной ненавистью:

– Больше никогда не ищи меня и не пытайся вернуть!

– Ещё чего! – вскинулась Соня. – Даже в голову не пришло бы.

Он перекосился, зажмурил глаза, мотнул головой, как от дикой досады.

– И что ты… – начал он, явно нарушая собственный план, – что ты собираешься делать…

– Когда? – обомлела от такого вопроса она.

– Сегодня… завтра…

– Какая же тебе теперь разница?

– Просто… скажи… пожалуйста.

Соня почувствовала, как у неё подкашиваются ноги – как тогда, на дне рождения у Наташи, и присела на подоконник. Одной рукой она ухватила другую, пытаясь не дрожать. Но её всю колотило, как от сильного холода, а в душе поднималась волна мстительной ярости.

– Наверное… – жёстко сказала она, – позвоню Жене. Он ведь обещал меня простить. Да, точно, так я и сделаю.

Такой реакции она не ожидала – по крайней мере, от человека, который только что её бросил. Митя мгновенно вскочил, губы у него побелели от бешенства.

– Как… как ты можешь? Ты не смеешь…

– Почему же это – не смею?!

Соня сейчас сильно рисковала – ей показалось, что Митя за себя не отвечает.

– Мы ведь… мы ведь венчались!

Она даже вытаращила глаза от изумления.

– То есть, ты хочешь сказать, что уходишь, а я навсегда остаюсь твоей женой?

Он молчал, но, Соня не сомневалась, именно это он и имел в виду.

– Хорошо… – обречённо сказала она. – Если тебе так будет приятнее. К Жене я не пойду. И ты это знаешь.

На его лице появилось облегченье, и Соня покачала головой – ну и ну…

– Не буду спрашивать, что позволяют тебе твои убеждения, – тихо произнесла она. – Тебе это лучше знать.

Митя ничего не ответил. Он вообще не двигался – не уходил, не оставался.

– Помочь тебе собрать вещи? – не выдержала Соня.

Ей больше не хотелось разбираться, в чём дело. В конце концов, какая разница? Почему она должна допытываться? Какой смысл упрекать и взывать к его совести… Соня не желала его останавливать, она желала, чтобы он не хотел уходить!

Митя тем временем обхватил руками голову и беззвучно застонал.

– Вадька спит? – спросил он.

– Конечно.

– Скажи ему… скажи, что я уехал…

– Без тебя разберусь, что сказать.

Митя вдруг шагнул к ней, и они оказались лицом к лицу, близко-близко. Соня попыталась сделать вдох и не смогла – воздуха не осталось.

– Я… я могу уйти утром… – неожиданно проговорил он. – Сейчас уже поздно… Можно, я переночую?

Она обмерла. А Митя схватил её за плечи и, как сумасшедший, впился губами ей в губы. Соня вырвалась.

– Ты что – ненормальный? – она нащупала край подоконника, стараясь удержаться на ногах. – Что ещё сделать для тебя напоследок? Согреть ужин? Постирать трусы?

Ей снова захотелось ударить его – она едва удержалась.

– Прости… – он зажмурился так, словно получил эту невидимую пощечину.

– Иди, Дима, иди! Там тебе всё постирают и разогреют. Ты, кажется, немного расстроен. Ничего, всё пройдёт. Тому, кто уходит, обычно легче.

Соня видела, как его передёрнуло, когда она назвала его Димой, как чужого. Она всё ещё на что-то надеялась – пока он стоит, не уходит, смотрит на неё – вот так, как сейчас… Но Митя, помедлив, согласно кивнул.

– Да… легче. Больше мы никогда не увидимся. Прощай. Прощай, Сонечка…

Он повернулся к ней спиной, постоял секунду в такой позе, словно его поставили к стенке, потом бросился в коридор, подхватил куртку и схватился за ручку двери.

– Мобильник свой забери! – крикнула ему в спину Соня, метнувшись за ним. – Не бойся, звонить не буду! Или тебе там покруче купят?

Ей надо было продержаться, не показать ему, что ей нечем дышать, что силы вот-вот покинут её. Видно, предел возбуждения, на котором она сейчас находилась, заставлял её говорить и двигаться так, что Митя ничего не замечал. Но рука, которой она протягивала ему телефон, мелко дрожала.

Митя ухватил трубку, а вместе с ней – Сонину руку. Больно сжал её, а потом… упал на колени и принялся целовать Соне пальцы. Телефон соскользнул на пол, а она только в ужасе смотрела на Митю, ничего не понимая.

Но уже через секунду он вскочил, рванул на себя дверь и выбежал на лестничную клетку. Внизу, в тишине снова раздались его шаги – только теперь Митя бежал в обратную сторону, перепрыгивая через ступеньку. Быстрее, быстрее…

Хлопок двери внизу в подъезде. И – полная тишина.

* * *

Соня с трудом устояла на ногах. Придерживаясь рукой за стену, она выползла на кухню и рухнула на табуретку. Ей было страшно, она ничего не понимала. Соня сидела, не двигаясь, словно кто-то приказал ей: «Замри», а внутри творилось невообразимое. Сердце сдавило и не отпускало, рук и ног она больше не чувствовала, к голове, наоборот, прилила и бешено стучала в висках кровь. Душу раздирало на части – ненавистью, отчаяньем, оскорблением. Это был какой-то безысходный кошмар, такого тупика в своей жизни она ещё не знала. Она словно оказалась зажатой, замурованной в узком чёрном пространстве – не пошевелиться. Какой же отсюда выход? Неужели ей теперь суждено навсегда застрять в клетке собственной боли, биться об её шершавые стены?

Руки, ноги, лицо пошли иголками. Воздуха становилось всё меньше. Соня поняла – ещё чуть-чуть, и она задохнётся совсем. Крайним усилием воли она заставила себя встать и подойти к раковине, включила горячую воду и подставила под неё ладони. Аккуратно попробовала сделать вдох – не получилось… ещё чуть-чуть… Соня распахнула настежь окно и высунулась наружу. Наконец, частичка воздуха проникла ей в легкие, и спазм отпустил.

Соня лихорадочно пыталась представить себе ещё раз, что же произошло. Но или мозги отказывались работать, или задача не имела решения. И всё-таки она нащупывала какие-то пути для размышлений.

Теперь она проклинала себя, что стала рабой гордыни, отринула Митю, не достучалась, не загородила собой дверь и не выпытала всё – от начала и до конца. Что-то ведь заставило его… почему вот так, вдруг, сразу? В какой момент это случилось, если ещё днём всё было так хорошо? Или Соня просто не замечала? Что вдруг всё изменило?

Кроме визита Иры, ничего в голову не приходило. А если это не глупость? Если Женя, действительно, вызвал Митю и предложил установить по-мужски, кто из них сильнее, мужественнее, выносливее? Митя встретился с ним, проиграл и расклеился, решив, что недостоин её, тем более что после визита Жени эта мысль мучила его постоянно. Да, да, Митя так и сказал ей сейчас!

Соня покачала головой: он сам отдал её сопернику? Невозможно, невероятно! Глупо, в конце концов! Да и никаких следов драки на лице мужа она не заметила.

Хорошо… если Ира устроила провокацию, если Митя ревнует, сомневается в Сониной верности – он мог обвинить, наехать или наоборот, обдать её холодом и презрением, но не целовать же напоследок руки?! Нет, нет, дело не в ревности.

А если всё-таки другая женщина? Да откуда ей взяться, когда они были всё время вместе, дома? Измена… Соня и представить себе не могла чего-то подобного, разве что снова приплести сюда «сестрёнку». Да, пожалуй, Наташа способна на многое. Но если Митя действительно разлюбил – разве так покидают надоевших жен? По чужому опыту Соня знала – мужчины предпочитают трусливо уйти, сбежать, избегая мучительных разговоров, в лучшем случае, объясняются по телефону. Расставаясь с нелюбимыми, не прощаются так – с последними страстными поцелуями. И уж никакое чувство вины не заставит, бросая женщину, ещё и молить о прощальной ночи.

Остаётся одно – принять, наконец, его слова. Но даже в наличие соперницы Соне верилось легче, чем в названную Митей причину! Или она совсем-совсем не понимала своего мужа…

Соня сознавала, что ходит по кругу. На первый план вновь выступило самолюбие. Что бы там ни было – как он мог так поступить с ней? Ничего не выяснить, ни в чём не признаться… Он ведь и правда знает, что никого другого у неё никогда в жизни не будет. Но это ему безразлично!

Наверное, и правда… пора бы открыть глаза, перестать жить в волшебной сказке. Когда-то, до того, как они с Митей поженились, Соня была скептиком, нет – реалистом, а потом… провалилась в чудо, поверила всему. Хотя считала себя застрахованной от любых заблуждений.

А не потому ли Митя так возмущался обычно, едва услышав, что Соня ему не пара, что так оно и есть, что это правда? Значит, он не был с нею собой… Значит, он лгал ей – до этого дня.

Соня села на любимое Митино место в углу и легла головой на стол. Ей хотелось заснуть и умереть… чтобы ни о чём больше не думать… не думать о том, как она сможет дальше смотреть на мир… как сможет двигаться, одеваться, выходить на улицу. Как кстати сейчас этот приступ… Хорошо бы она, и правда, умерла, прямо сейчас, вот так сразу… Кажется, она уже испытывала подобное желание… В то утро, когда обнаружила Митины розы и мучилась от жёсткого выбора. Почему она не смогла умереть тогда?

Опыт, правда, подсказывал ей, что в такие минуты смерть не приходит – раз положено мучиться, значит, мучайся. Соня услышала, как в комнате заворочался Вадик, и совесть ухватила её за горло. Как она может думать о смерти, если отвечает теперь не только за себя? Ещё раз осиротить этого ребёнка она не имеет права. Соня шевельнулась и через силу поднялась – за новой порцией лекарства.

Потом пошла в комнату и прилегла, не раскладывая постель, на диван, стараясь ни о чём не думать. Приступ постепенно проходил – то ли сказывалось действие такого количества успокоительного, то ли наступило тупое оцепенение. Волноваться больше не о чем, всё ясно и понятно. Завтра надо переступить через себя и улыбаться ребёнку. И ещё – рассказать, что дядя Митя уехал… и забыл свой телефон.

Соня поднялась, стянула через голову, не расстёгивая, домашнее платье и залезла под одеяло, пытаясь согреться. Больше никто и никогда не согреет её, не обнимет, не будет спать здесь с ней рядом. Она вытащила из-под одеяла руку и потянулась к тумбочке. Нащупала Бориса, подхватила его за лапу и положила к себе на подушку.

Лис ничего не говорил – только смотрел с грустной усмешкой.

– Ты был прав… как всегда, – простонала она. – Мне очень плохо… ты не знаешь, как мне плохо… скажи что-нибудь… я не могу, как больно…

– Сказал бы… но ты сама всё это придумала… всё сделала своими руками.

– Ну и что… – собрав остатки упрямства, проговорила Соня. – Ну и что… А я не жалею… всё равно – не жалею. Пусть это длилось так мало…

– Полтора месяца, – услужливо подсказал Борис.

– Да… но они были цветные… каждый день – полон. Я бы не променяла их – на тридцать чёрно-белых лет… как у других.

– Тем более, с тобой так нежно попрощались, – зло ухмыльнулся лис. – Будет, что вспомнить.

– Да… будет…

Соня не выдержала и ткнулась лицом в Митину подушку. Сжала её, словно его плечи, и пролежала так, не двигаясь, неизвестно сколько. Потом снова повернулась на бок, тревожно вопрошая Бориса:

– Скажи только… С ним всё хорошо? Только бы с ним всё было хорошо… чтобы ничего не случилось…

– С такими не бывает хорошо, – желая поумничать, ответил лис. – Они всегда себе на голову найдут неприятностей. Тонкие натуры – они все… Вот у такого, как Женя – у того всё будет хорошо.

– Никакого Жени нет… – устало сказала Соня. – Не было, и не будет.

– И ты замужем, да?

– Да, я замужем.

– Навсегда?

– Навсегда.

– Тогда спокойной ночи, дорогая, – иронично произнёс Борис. – Хорошей тебе семейной жизни.

– Ты злой и жестокий, – ответила Соня. – Раньше ты меня жалел… А теперь – предаешь, да?

– Я – предаю? – возмутился лис. – Я хоть раз оставил тебя?! За столько лет?

– Да, я знаю… Прости…

Она крепко прижала к себе Бориса. Потёртая, когда-то такая красивая шкурка пахла тепло и знакомо – детством и утешением. Утешиться Соня не могла. Она могла только заплакать.

* * *

Странно, но дышать и жить как-то ещё получалось. Оказывается, достаточно представить, что ты можешь встать, одеться, умыться, приготовить завтрак, поиграть с ребёнком, отвести его на прогулку, отделив часть своего разума на то, чтобы что-то отвечать, делать и даже улыбаться… Достаточно представить, что ты можешь всё это делать – и ты всё это сможешь.

Объяснить Вадику, что Митя уехал в командировку, оказалось несложно. В это просто пришлось поверить самой – хотя бы пока, чтобы не разрыдаться на глазах малыша. Соня не могла представить, что сталось бы с нею, не будь рядом мальчика, не возникни необходимость в каких-то действиях и плотном, ежесекундном общении. Наверное, она пролежала бы весь день, не в силах заставить себя даже пошевелиться.

В глубине души ещё жила необъяснимая надежда, что Митя вернётся, пускай через какое-то время, придёт и объяснит своё поведение… какой-нибудь очень весомой причиной… или просто – как вчера, упадёт перед ней на колени и скажет, что на него нашло помрачение, что он попробовал, но не смог без неё.

Соня боролась с этими мыслями. Ей следовало научиться жить без Мити, а не ждать его каждый день, не сходить с ума. Ощущение брошенности и одиночества были невыносимы, но ещё невыносимее оказались страхи. Соня не могла не тревожиться за Митю. Она уговаривала себя, что с ним не произошло ничего дурного, он просто вернулся к матери, вряд ли – к отцу. Но всё-таки не выдержала и предприняла ещё одну попытку что-нибудь выяснить – то есть снова позвонила Ирине.

– Тёть Ир… Пожалуйста… – взмолилась Соня. – Что вы сказали вчера Мите? Такое, что он мог… чтобы он…

– Сонь! Говори прямо, – приказала та. – Что там у вас?

– Мы расстались, – призналась Соня.

Молчание в трубке – казалось, на том конце напряжённо размышляют.

– Мне жаль, правда… – раздался голос Ирины. – Но… может, так будет лучше?

Ей померещилось, тетя Ира хотела что-то добавить, но удержалась.

Соня уже раскаялась, что позвонила.

– Только, пожалуйста, – попросила она, – не говорите ничего Жене.

– Да, конечно… Но ведь он всё равно узнает.

Это верно, Женя каким-то образом узнаёт всё, и уж эту новость узнает точно. Но думать о его реакции не хотелось.

А вот Анька… Сестра сама прибежала к ней вечером.

– Козёл! Вот мерзавец, Сонь! Честно – не думала, что он так с тобой… Совсем не похоже было. Вот падла сраная!

– Прекрати… – поморщилась Соня. – Здесь Вадик.

– Вот именно! А такую любовь изображал! Я уж и правда поверила, что так бывает! Сука… усыновитель, блин… Вот как ты теперь одна, с ребёнком?

– Да при чём тут это… Я бы Вадьку и так взяла. Без него…

– А мне Валерия сказала! Говорит, Димон к отцу вернулся! Мать на седьмом небе от счастья! Мол, её молитвы услышаны! Сонь, вот почему это – её услышаны, а твои – нет, а?

У Сони даже немного отлегло от сердца. Значит, с Митей всё в порядке. Вот только…

– Подожди… Как это – к отцу? Ты, наверное, не поняла, не мог он к отцу!

– Не знаю… Да вроде к отцу… Маман теперь тоже там – снова-здорово! Замуж, видишь ли, собралась, коза старая.

А ведь точно! Как это Соня могла забыть – Калюжные теперь вместе. Но ведь Мите не обязательно было ехать к ним, он мог отправиться в свою старую квартиру. Наверное, Анька что-нибудь перепутала, или Валерия.

– Нет, уму непостижимо! – продолжала возмущаться сестра. – Ты без работы – из-за него! Почти без квартиры уже – тоже из-за него! А ему – хоть бы хны. Он хоть что-то тебе сказал – или не посмел? В глаза посмотрел?

– Посмотрел…

– И что? Ты по морде ему дала?

– Зачем… Если человек не может… разве этим удержишь?

– Эх, сказала бы я… Нет, ну никакой совести!

– Я не хочу, чтобы его удерживала совесть! – Соня закрыла лицо руками. – Не надо мне его чувства вины…

– А я бы ему яйца хотела отрезать! Чувство вины! Хрен у него – чувство вины. Небось, вспомнил, что не на… – Анька посмотрела на сестру и осеклась:

– Ну Сонь… Сонечка, ну ты успокойся… ревела, небось, да?

– Мне так жалко его… – неожиданно сказала Соня. – Аня, мы ведь венчались.

– Да по барабану ему!

– Не важно… это так не пройдёт, даром…

– Вот и хорошо бы ему кирпич на голову свалился!

– Анька! Замолчи! – испугалась Соня. – Не смей так говорить… не дай Бог!

– Ой, ты ещё сходи – помолись за его здоровье!

– Глупая ты ещё, Ань… – выдохнула Соня. – Конечно, помолюсь. Я люблю его. И не могу желать ему зла.

– А я бы на твоём месте сходила к этому батюшке, сказала, что он тебя бросил, изменил, и пусть бы он всё развенчал.

– А я бы на твоём месте ерунды не болтала, от которой уши вянут! – выкрикнула Соня.

– Нет, подожди… Ты что это теперь – на всю жизнь без мужика? Вот ещё, глупости!

– Я не буду это обсуждать!

– Нет, какое говно… – распаляла себя сестра. – «Привыкай, я теперь муж…» Объелся груш!

– Аня, прекрати, я не могу больше…

– Нет, ничего всё-таки не понимаю! – сестру было не остановить. – Ладно, если бы ты уже старая была, а то ведь ещё молодая… Он с Катькой и то дольше пробыл!

– Хватит! Ребёнок услышит…

Анька понятливо кивнула и послушно перешла на громкий шёпот.

– Нет, точно, испугался, что Вадика взяли! Мамаша-Калюжная напророчила… Слушай… А может, они теперь оставят тебя в покое, а? Может, папаня мой суд проиграет – Калюжные-то помогать прекратят?

– Не знаю…

– Может, Димон за тебя попросит?

– Может быть… если вспомнит.

– А вдруг… – хлопнула себя по голове Анька. – Вдруг – это они? Они заставили его уйти от тебя?

– Ну да… – грустно усмехнулась Соня. – Столько времени заставляли-заставляли, и вдруг раз – и заставили! Нет, Ань. Это его выбор. А… Валерия? Что она ещё говорит?

– Ничего… А, да! Говорит, мол, лучше бы ты тогда бабки взяла. И, между прочим, она права!

Соня уже очень устала от её воплей, с трудом выдерживала этот разговор. Анька собиралась остаться ночевать, но, по счастью, её забрал Костик. А Соня ещё немного почитала Вадику сказку и отправила его в постель.

– Тётя Софья Васильевна… – сказал мальчик, когда она ласково укутала его одеялом.

– Что, мой зайчик?

– А можно… Можно, я тебя буду больше мамы любить? Я буду тогда плохой?

В его голосе слышалось тревожное ожидание. Соня замерла. Она вдруг вспомнила своё детство. Вот эту самую комнату, Мару, заплетающую девочке косу… «Мама Аллочка – она у тебя одна, это ведь мама твоя. А меня зови просто – Мара. Что ты всё «тётя» да «тётя»!»

Соня взяла ручку Вадика, поцеловала его ладошку и сказала:

– Можно, милый. Ты будешь очень хороший. А ещё… Я хочу, чтобы ты звал меня мамой. А ты сам как… хочешь?

– Да… – прошептал мальчик. – А это можно?

– Можно, дорогой, можно. Это обязательно можно…

* * *

Если день кое-как прошёл, то ночь навалилась на неё всей тяжестью постигшей беды. Так плохо ей не было давно, наверное, со смерти Мары. Соня только сейчас поняла, что весь день провела в ожидании – она всё ещё не поверила до конца, что Митя ушёл.

В голове у неё постепенно складывалась ясная картинка происшедшего. Приходилось признать: Митя сказал правду. Да, он ещё любит её немного, и совесть его мучает, но теперь ему жизненно необходимо вернуться обратно – в свою среду, к привычной жизни. Мите стало невмоготу, и он спасает самого себя. Это естественное желание, оно не подлежит осуждению. Наверное, так чувствует себя ныряльщик, когда у него совсем не осталось воздуха – всплыть любой ценой, всё равно, кто остался на дне – инстинкт самосохранения сильнее.

Это Соне казалось, что Митя полностью изменился, забыл о прошлой жизни, не нуждается больше ни в машине, ни в чувстве собственной крутизны. А ведь они были друг с другом так мало – всего полтора месяца. Любовь захватила его, заставила многим пожертвовать, рассориться с родными. Но по мере того, как страсть превращалась в ровные, стабильные будни, он прозревал, и ему становилось всё тоскливее. Но Митя скрывал свои муки – глубоко внутри сердца.

Соня лежала и пыталась вспомнить, что происходило между ними в последнее время. Ей казалось, что Митя стал с ней слишком ласков, словно боится её потерять. Теперь-то всё ясно: он решил уйти и действительно прощался.

Как же она ничего не поняла? Ведь чувствовала всегда – каждый его жест, каждый взгляд! Наверное, только казалось, что чувствовала… Что-то стало последней каплей: слова Ирины, разговор с матерью… какая теперь разница? Переломный момент случился раньше, но остался незамеченным Соней. Неужели она просто прятала голову в песок, не видела того, что невооруженным взглядом видели все остальные? Она вспоминала слова его тётки, которым тогда не поверила – а ведь Валерия знала племянника с детства. Правы оказались и Анька, и Женя… и Нина Степановна, и Димина мать, предрекавшие, что появление Вадика только ускорит разрыв. Митя держался, играл с ребёнком, изображал отца, а в душе ужасался, что это теперь на всю жизнь, и ничего лучшего в его судьбе никогда не случится.

Да, именно так, всё логично. Получается, что среда прорастает у человека внутри, и пересадка на иную почву, увы, невозможна.

Конечно, Мите сейчас нелегко, он чувствует себя виноватым. Про их венчание, наверное, будет ещё какое-то время думать. Но ведь он никогда и не верил по-настоящему, просто поставил цель – добиться Сони любым путем. Тогда она казалась ему нужнее всего остального, и все её убеждения что-то значили. Теперь – всё остальное вышло на первый план.

Соня принимала все доводы разума, но у неё всё равно не получалось понять – как можно променять то чудо, что произошло между ними, на тусовки, деньги и тачки?

Но ведь люди такие разные, по себе никого не познать. Ей-то не приходилось делать подобный выбор, она не росла под фамилией Калюжная, её не встречали в любом обществе с благоговейным страхом, и она не превратилась в изгоя, пойдя против этого общества.

Непонятно только, как Митя сможет общаться с отцом, если считает его преступником? Закроет глаза, как Наташа? Или будет пользоваться его услугами через мать? Вот уж кто действительно счастлив – так эти две женщины! Соня представила себе радость Валентины Юрьевны и с тоской осознала, что Митя и сам мечтал к ней вернуться. Как глупо было считать, что он не страдает без матери… И отца он любил – а не только его деньги. И говорил об этом открыто, пока не понял, что Соне это неприятно. Теперь он пришёл к своим самым близким людям, ночью, как блудный сын. А Соня…

«Мы – не пара… я больше не могу с тобой!» Наверное, этих слов она не забудет до самой смерти. Словно молотом по наковальне, они постоянно стучали в её голове, отзывались немыслимой болью.

Соня сильнее зажмурилась и повернулась на другой бок. Она так привыкла засыпать в объятьях мужа, укрываемая его ласками, осыпаемая его поцелуями, и не знала, как сможет без этого жить. Без его плеч, рук, без его тела… без его взгляда – такого любящего, говорящего, искреннего. Она даже застонала, вспоминая об их близости, о той остроте чувства, которую открыла в себе с ним, и испуганно зажала себе рот, испугавшись, что разбудит Вадика.

Но Анька ошиблась. Кроме вчерашних слёз в подушку Мити, Соня не пролила больше ни одной. Рыдать хотелось, но не получалось. Наверное, так и высыхают от тоски и горя – медленно, тихо, без слёз и истерик.

Следующие два дня прошли одинаково – как во сне. Легче не становилось, но ожидание прекратилось. Этому способствовали рассказы Аньки – Валерия подтверждала, что у Мити всё хорошо, что он прервал отпуск и вышел на работу (Соня, разумеется, тотчас же вспомнила про Наташу), короче, жив-здоров и изменять своего решения не собирается. Кроме того, отец вернул ему автомобиль, и Митя снова ездит на любимом джипе.

При упоминании о машине Соня испытала чувство сродни острой ревности, как если бы речь шла об удачливой сопернице. Собственно, это было не так уж далеко от истины. Зато теперь всё окончательно подтвердилось. Будь причина в чём-то ином, с отцом Митя никогда бы не помирился. Но вернуться к прежнему образу жизни он мог, только согласившись стать, как и раньше, Калюжным-младшим.

И хотя боль не умолкала ни на секунду, постепенно Соней овладевало ледяное, замороженное спокойствие – не только внешнее, но и внутреннее. Она заставила себя покончить с надеждами. А то, что изменить невозможно, не требовало от неё никаких действий или душевных усилий, только существования – ровного и беспросветного.

В пятницу она отправилась в банк – закончились деньги. Митина зарплата, которой они так радовались вместе, осталась у него на карточке, да и просто не имела теперь к Соне никакого отношения. Запросив выписку, Соня обнаружила, что Митя, как и обещал, положил ей на книжку сорок тысяч рублей. И когда это он, интересно, успел записать номер счёта – пока она укладывала Вадика? Книжка валялась на столе, они ведь снимали деньги для Аньки. А может, ещё раньше начал готовиться – смотрите, как всё продумал… Или нашёл её счёт как-то иначе – у Калюжных свои возможности…

Соня усмехнулась – не густо по сравнению с тем, что предлагала Валерия. В душе закипал гнев – неужели он думает, что она возьмёт от него хоть копейку? И в то же время появилась невольная мысль: значит, Митя не совсем выкинул их с Вадиком из головы, ещё помнит о них…

Соня вспомнила утро того дня, как они гуляли в лесу. Как, как это возможно… один день – словно разные жизни?!

– Снимать будете? – повторила вопрос операционистка.

– Девушка, побыстрее можно? – воззвал кто-то из очереди.

Соня вернулась на землю. Она больше не хочет ничего вспоминать, не желает мучиться догадками. Подумаешь – положил деньги, поспешил откупиться! Как их вернуть, она пока не знала и забирать со счёта не стала. С горечью посмотрела на остаток средств – Анькина часть снята, от её же собственной доли осталось совсем немного – хватит им с Вадиком месяца на три, да и то в режиме строгой экономии.

По-хорошему, надо бы собрать Димины вещи и передать ему вместе с деньгами через Валерию. Соня испытала тёмное, мстительное удовольствие при этой мысли. Напомнить о себе. Сделать ему больно.

Вот только… избавиться от его вещей она не могла. Нет, она не надеялась, что он придёт за штанами или зубной щёткой – ясно, что не придёт. Просто Митины трусы, рубашки, носки казались Соне частичкой его самого. Наверное, это было и глупо, и стыдно, но пока всё в их доме оставалось по-прежнему, Соня ощущала себя замужем. Только сегодня утром она доставала из шкафа и прижимала к себе Митину майку, вдыхая его родной, ни с чем не сравнимый, запах.

На обратном пути Соня встретила Людмилу Алексеевну. Та неожиданно кинулась обниматься и, рассказывая, как плохо в саду без Софьи Васильевны, улыбалась слишком уж сердобольно. Оказывается, Надька ушла на больничный, вместо Сони работает Танечка, а новая сменщица во второй младшей группе не может найти к детям нужный подход. Потом Людмила Алексеевна предположила, что теперъ-то, может, Соня вернётся? И, наконец, отпустила её, заспешив по своим делам.

Соня проводила её недоуменным взглядом – значит, в садике все уже в курсе. Причём брошенная Софья Васильевна вызывает куда больше симпатии, чем она же счастливая. Так и не решив, что отвратительней – завистливая ненависть или сочувственное злорадство, Соня медленно поплелась домой.

Она с ужасом представляла, каким насмешливо-презрительным взглядом встретил бы её сейчас Женя. Соня очень надеялась, что он не придёт поглумиться и уж тем более не вздумает снова заявить на неё права. Может, станет ждать, что она прибежит к нему, подобно бывшей жене? Ну и пусть ждёт, хоть до бесконечности – Соня не хотела ни видеть его, ни слышать.

В субботу они с Вадиком снова отправились в лес. Соня не столько находила в себе силы заниматься ребёнком, сколько наоборот – эти занятия спасали её от отчаяния. Вот только тяжело было отвечать на бесконечные вопросы мальчика – когда же вернётся Митя…

В воскресенье она собиралась пойти в церковь – исповедаться и попробовать найти смысл в нынешнем существовании. Но не смогла себя заставить. Силы – и моральные, и физические, внезапно покинули её. Утром она едва вылезла из постели – только, чтобы приготовить Вадику завтрак. Сейчас она не могла ни с кем говорить. Даже с Богом.

Вадик скучал, и она в который раз решила прибегнуть к помощи телевизора. Но мальчик догадался, что ей плохо и стал в утешение читать ей стихи собственного сочинения. Не будь Соне так худо, она бы развеселилась, так это оказалось забавно. Рифмы, конечно, почти не прослеживалось, но ритм присутствовал, а уж выразительности и эмоций было не занимать. Вадик сочинил целую поэму – про акулу, которая нападала на людей, пока не встретила одного доброго рыбака, который её поймал, пожалел и отпустил. С этого момента акула стала такой же полезной, как и дельфин, катала рыбака на своей спине и защищала его от нападений пиратов и злой бабки. Тут, конечно, сказывалось влияние «Сказки о рыбаке и рыбки», но, несмотря на частичный плагиат, мальчик продемонстрировал и образность, и фантазию. Соня в очередной раз подумала, что Вадик очень одарён от природы.

Потом он всё-таки уставился в телевизор, а Соня – в потолок. Она лежала и размышляла об их общем будущем. Во-первых, нужно срочно искать работу. Возможно, в этом городе ещё остались места, где её могут принять. Во-вторых, пора снова вести Вадика в детский сад: нельзя уподобляться Леониду Михайловичу, утешаться за счет ребёнка и лишать его общения со сверстниками.

Соня задумалась. Не хотелось отдавать мальчика в незнакомое место. Садик, что во дворе, имел дурную славу. Так что – остаётся снова Надежда Петровна? Конечно, это своего рода зло, но зло привычное. К тому же, она постоянно на больничном или в санатории, а Танечке ребёнка можно доверить с закрытыми глазами.

К вечеру Соня немного взбодрилась и даже принялась за обед, приготовила еду на завтра. На другой день, в понедельник, они собрались и пошли в садик – разговаривать с Ниной Степановной.

 

Борис и только Борис…

Увидев их, заведующая всплеснула руками:

– Сонечка… Вадик! Ну, как вы, мои дорогие?

– Всё в порядке, – как можно ровнее ответила Соня.

– Бледная ты какая… Всё знаю, ничего не спрашиваю…

– У нас всё нормально, – Соня решила сразу перейти к делу, – Нина Степановна, скажите, вы примете Вадика в группу? Не стоит ему всё время дома сидеть. Я собираюсь искать работу и…

– Ну… а почему бы нет? – на секунду замявшись, ответила заведующая. – Можешь приводить завтра, как обычно.

– Спасибо! Только… сколько нам надо платить?

Нина Степановна сразу же поняла, о чём речь.

– Оставим за Вадиком льготу, как за сиротой, у меня все документы сохранились, приказ есть. Не переживай.

– Вот спасибо! – обрадовалась Соня.

– А… можно тебя спросить? Где ты собираешься работу искать?

– Не знаю пока. Пройдусь по всем школам, садам… посмотрю объявления.

Женщина покачала головой:

– Сонечка, боюсь, у тебя ничего не выйдет. Меня, например, предупредили, чтобы обратно тебя не брала, буквально вчера. И с квартирой они своего добьются.

Соня, конечно, предполагала, что Калюжные её не простят, но…

– Даже вчера? Как приятно… не забывают! – не выдержав, горько воскликнула она.

– Софья Васильевна…

– Нет, ну скажите, чего они не уймутся… чего им ещё надо?! Сейчас-то – чего?

– Валентина тебя ненавидит, никак не успокоится, – вздохнула заведующая.

– Почему же? Чем я теперь ей мешаю?

– Не знаю, дорогая… Наверное, ревность. Удивляюсь на Дмитрия – уж он-то мог бы похлопотать, не совсем же ему безразлично, что теперь с вами?!

– Ну, ничего… – бормотала Соня. – На стенках мой портрет не развешан, весь город они не предупредят. Не возьмут по специальности, пойду мыть полы.

– Ой, а знаешь… – задумчиво приложила палец к губам Нина Степановна. – У нас в интернате вечно нехватка кадров. Пойди туда и попросись в нянечки – Калюжные, небось, и не вспомнили про него, они только школы да детсады обзвонили. Авось не узнают, а узнают – не велика потеря, возьмёшь да уйдёшь.

– Отлично. Я так и сделаю, – решительно кивнула Соня. – Спасибо за совет.

Нянечкой так нянечкой… В своё время она побоялась работать там воспитателем, а теперь пойдёт мыть толчки. Но… не страшно, у себя в группе она уже несколько месяцев заменяла няню. Правда, интернат – это тебе не элитный садик.

– Ну и славно, – подытожила заведующая. – Сейчас Дмитрий женится, мать успокоится, а через полгодика я тебя снова возьму.

– В смысле… женится? – замерла на месте Соня.

– Ой… – женщина смутилась. – Ты ведь не знаешь, наверное. Но это ведь по расчёту – у них там кругом один расчёт, ты же понимаешь…

– На ком? – бесцветным голосом спросила Соня.

Могла и не спрашивать.

– Забыла, как зовут. На падчерице Калюжного.

* * *

– Я боялась тебе сказать… – Анька глядела исподлобья. – Валерия смеётся: мамаша раньше Наташку терпеть не могла, а теперь расхваливает – девочка-то с наследством. А по мне – так этой мерзкой мамане всё одно, на ком Димку женить, лишь бы не на тебе!

Соня молчала. Пару часов назад она получила удар – ножом в спину, да так с этим ножом и осталась – истекать кровью. Она не понимала, как это может быть правдой? Да, она не раз в эти дни вспоминала Наташу, не сомневаясь, что теперь она ещё активнее возьмётся за Митю. Но, положа руку на сердце, не верила, что он поведётся. Женитьба? Нет, нет, невозможно… Это просто ложь, провокация его родных – специально для Сони, чтобы сделать ей побольнее!

Даже если Дима наплевал на венчание… Для чего ему новая кабала, когда кругом столько возможностей? Да что там, все девушки города могли стать его… И уж если ему бы приспичило – «сестрёнка» нырнула бы в койку и без всякой свадьбы.

– Не расстраивайся, Сонечка! – уговаривала Анюта. – Ты же понимаешь – она наследница, хотят её бабло прибрать.

– Понимаю. Не понимаю, почему он в этом участвует.

– Да ему-то что? Ему сказали – он сделал. Можно подумать, ему это помешает по бабам шляться!

Соня слушала её, пытаясь понять, что происходит. В денежную подоплёку она не верила – у Мити и так хватает теперь денег. А в голову уже закралась отвратная мысль: Митя ушёл не просто так, от жены – к маме. Он уже знал, что уходит к Наташе. Наивная, Соня поверила, что к Наташе он ничего не испытывает. Но, если вспомнить все его трогательные разговоры с «сестрёнкой»… его зависимость от неё – несмотря ни на что… Соня сжала кулаки. Какой же дурой она была! Наивной, ничего не видящей дурой… Она же помнит: в своей семье – так просто нельзя. А тут все карты сошлись. Приданное любви не помеха. Родители – за.

А эта дрянь… Предала собственную мать, закрыла глаза на её убийство, чтобы заполучить того, о ком мечтала с детских лет.

Да и сам он – ничем не лучше. Он продал – и Соню, и Вадика, которого так просил усыновить. Ради денег Калюжного перешагнул через все свои принципы… Или никаких принципов не было вовсе? От безграничного доверия Соня перешла в полное отрицание всего, что, казалось, было в Мите хорошего.

– Останусь с тобой, – объявила сестра. – Что-то ты совсем никакая…

На этот раз Соня не возражала. Уложив Вадика, обе устроились на диване.

– Завтра суд, – напомнила Анька, – посмотрим на папочку… В глаза поглядим.

– Разве он придёт? Он же доверенность выдал.

– Придёт – решение получать. Не знаю, правда, зачем. Звонил, пьяненький, нёс какую-то ахинею, оправдывался, мол, ради меня это делает. Что всё его – это моё…

– Ага… А ещё Жанночкино и Оленькино.

– Да ну его, он козёл. Может, теперь угомонится? Получит свою бумажку и не будет квартиру трогать.

– Да нет. Дело доведут до конца. Нина Степановна сказала, – бесцветным голосом сообщила Соня.

– Вадика-то она в садик взяла?

– Да, завтра поведу. И льготы нам сохранили.

– Кстати, – деловым голосом начала Анька. – Ты не думай, я вам бабок подкину, с голоду не помрёте.

– Нет, Анечка, спасибо, у меня ещё много… – поспешила отказаться Соня. – Дима, между прочим, голодными нас не оставил. Положил сорок тысяч на счёт.

– Ого! Какая щедрость! – презрительно усмехнулась сестра.

– Ну, наверное, папа больше не дал. Ань, придётся тебе поработать посыльной. Вернёшь эти деньги – Валерии передашь.

– А может…

– Нет, не может! – отрезала Соня. – И вот ещё… забери мобильник его… в коридоре остался.

– Ой, у Димона такой аппарат клёвый! А можно, я для Костика возьму?

– Нет, нельзя! Сама, что ли, не понимаешь?

Они ещё долго разговаривали. В конце концов, Соне пришлось притвориться спящей – иначе Анька свела бы её с ума в своеобразных попытках утешить: то предлагала проколоть

Мите шины, то ей в голову приходили куда более радикальные меры, касающиеся его половых органов.

Сестра замолчала, и Соня действительно попыталась заснуть, но не тут-то было. Прежняя боль, ставшая уже привычной, сменилась новой, острой, нестерпимой. Одно дело – догадываться, другое – знать. В ближайшее время… Да нет, чего ждать, скорее всего, уже сейчас, вот этой самой ночью, Митя лежит рядом с грудастой брюнеткой без талии, снимает с неё дорогущее белье, целует и ласкает так, как ещё несколько дней назад ласкал Соню.

А Наташа – вцепляется в него своими короткими загорелыми пальцами с отличным маникюром. Да какое она имеет право! Митя принадлежит Соне, принадлежит ей по закону, перед Богом! Только… что толку об этом думать? Он сделал свой выбор – сделал по доброй воле. И Наташа тут ни при чём. Он сам – предатель. Его – Соня никогда не простит.

Анька всхрапнула во сне. Соня подумала о сестре с теплом – как здорово, что она у неё есть, взбалмошная, несерьёзная, но такая искренняя и родная. Соня осторожно погладила её по голове – так, как гладила мама. За своей любовью Соня не видела никого. Она поставила мужа во главу угла, и он сиял ей оттуда, как солнце в окошке. Но солнце оказалось ненастоящим, оно потеряло своё право светить, покрылось грязными пятнами. Зато остались те, кто нуждается в её любви – сестра, Вадик. Если Соня сможет устроиться на работу в интернат – там будет столько маленьких людей, которым понадобится её забота! И никто не запретит Соне любить, никакое предательство, никакие свадьбы. Это её право, её воля. А Митя… Единственное, что она сможет для него сделать – это молиться за него. Потому что он – всё равно её муж. Перед Богом и перед людьми. В болезни и здравии, в богатстве и бедности, в горе и радости.

Как интересно разделилась их семья… Здравие и богатство достались Мите. Бедность, болезнь и горе – Соне. Но, если бы ей предоставили выбирать – она выбрала бы то же самое.

* * *

Утром она повела Вадика в сад. Идти ему не хотелось, особенно когда он понял, что Соня больше не будет его воспитательницей. Но она осталась тверда. К тому же, узнав, что Надежды Петровны там нет, Вадик повеселел.

Танечка встретила их тепло. Наверное, даже очень хорошему человеку куда проще сострадать чужой беде, чем радоваться счастью ближнего. Вот и у Танечки – радоваться получалось гораздо хуже. Но смотрела она всё-таки без злорадства и явно испытывала неловкость от того, что знает о позорной Сониной отставке.

– Какая ты молодец, что взяла Вадика, – негромко заговорила девушка, пока мальчик переобувался. – Ты просто герой! Тебе и самой нелегко, а ты…

Соня внутренне сжалась. Сейчас она хорошо понимала Мару, которая терпеть не могла обсуждать свои подвиги.

– Да просто дедушка попросил, – поморщившись, куда-то в сторону сказала она.

Пусть лучше думают про квартиру, чем про то, что она – герой. Тем более что сейчас не она спасает Вадика, а Вадик – её.

Танечка ещё несколько секунд мучилась от любопытства, наверное, ей хотелось узнать, вернётся ли Соня к прежнему жениху, на работу, или ещё что-нибудь, о чём судачили в садике. Но, будучи вежливой и тактичной, девочка удержалась.

Соня ещё немного постояла, наблюдая, как Вадик осваивается в группе. Дети ему обрадовались – они всегда радовались, когда долго отсутствующий возвращался.

– Ну, зайка, я пойду, – сказала ему Соня. – Вечером жди.

– Мама… – глаза у Вадика быстро наполнялись слезами. – А ты когда придёшь?

– Это не твоя мама! – тотчас подскочила к нему Настя. – Это наша Софья Васильевна!

– Это теперь не ваша! А моя Софья Васильевна! – рассердился мальчик. – Она только меня воспитывает! А вас – нет!

Соня никогда раньше не видела, чтобы он проявлял такую агрессию – чуть было не напал на девочку с кулаками. Настя растерянно перевела взгляд на Соню.

– А нас вы больше не хотите воспитывать?

– Хочу, – улыбнулась Соня. – Но Вадик теперь мой сын, он правду сказал. Так что смотрите, не обижайте его! А то я буду думать, что вы меня больше не любите.

Настя деловито кивнула, тут же приняв сказанное к сведению, снисходительно хлопнула Вадика по плечу, да так, что он чуть не упал.

– Пошли! – заявила она. – Побьем вместе Янку – она твой стул заняла!

* * *

В суде на заседании действительно появился Вова. Остальное оказалось вполне предсказуемо: Калюжные довели дело до конца, так, как и предсказывал Митя. Завещание было аннулировано. Отчиму присудили одну треть жилплощади, предложив сёстрам или разменять квартиру, или выплатить компенсацию новому собственнику. Соня очень надеялась, что Аньке удастся уговорить отца подождать с активными действиями. Тем более что в суде Вова расклеился. Он неожиданно вскочил с места и принялся причитать:

– Это… я – это… я по справедливости всё хочу! Доча, это я ради тебя только, доча моя! Вы так и запишите, что всё – доче моей, Анечке, а мне самому ничего не надо, у меня есть уголочек. Мне главное, чтобы воровке этой ничего не досталось от нашей с Марочкой квартирки…

Судья раздражённо уставилась на него. Адвокат Калюжного тут же надавил своему подопечному на плечо, быстро и зло произнёс на ухо несколько фраз, и тот обмяк, понурился, замотал головой.

– Ну… то есть… всё, как вот тут говорят… всё правильно… – забормотал он.

Не обращая на него никакого внимания, судья вынесла постановление и, соблюдая регламент, огласила возможность обжалования. Обжаловать, все понимали, было бесполезно.

Соня почти не нервничала, Анька и та разозлилась сильнее. Соня только посматривала на часы – она хотела ещё съездить по поводу работы и пораньше забрать Вадика.

Расставшись с сестрой, Соня поспешила в интернат, усиленно молясь по дороге, чтобы получить это место. Директор её узнала – поинтересовалась, как продвигаются дела с опекунством. Соня объяснила, что всё упирается в справку с работы, и тут же спросила, возьмут ли её в няни. Ольга Филипповна удивилась – она знала о Сониной квалификации. И тогда Соня неожиданно взяла и честно рассказала, что происходит. Услышав фамилию Калюжных, директор нахмурилась. Соня обречённо ждала отказа.

– Да и… ладно! – решилась вдруг Ольга Филипповна. – Мне никаких указаний не поступало, с меня и взятки гладки. По крайней мере, справку успеешь взять, нарисуем тебе там нормальный доход. А нянечки нам очень нужны. На ночь оставаться сможешь? Хотя бы раз в три дня.

– На ночь… А Вадик?.. Если только с собой его… Это ведь можно?

– Кроватка всегда найдётся.

– Но мне его из садика забирать надо – в те дни, когда я днём. Хотя бы в половину седьмого, – просительно сказала Соня.

– Придумаем что-нибудь. Так что, решено?

– Да.

– Тогда так. Меня тут несколько дней не будет, вернусь в пятницу. Придёшь, осмотришься, всё оформим.

– Хорошо.

– И будь готова выйти уже в субботу. У нас тут не так, как в саду – выходные по графику. Договорились?

– Да, да, конечно.

Окрылённая, словно получила работу в престижной школе, Соня рванула на автобус. По расписанию он отходил минут через двадцать. Она поглядывала на часы, решая, пойти ли пешком – а это минут тридцать пять, или замёрзнуть, дожидаясь транспорта. Было начало шестого, в садик она успевала в любом случае. Соня решила пойти.

Но по дороге настроение, так неожиданно поднятое, упало донельзя. Чему радоваться? Ничего хорошего больше не будет. Переходя пустое шоссе, Соня в который раз поймала себя на преступной мысли, что ей хочется помедлить и дождаться, пока из-за поворота вылетит автомобиль… Эти мысли были ужасны, греховны, и Соня гнала их от себя, как могла. Она заставляла себя вспоминать, как Вадик называет её мамой, как искренне у него это получается. Надо поспешить к нему, к её малышу, он так ждёт, он соскучился…

На улице уже стемнело, накануне снег подтаял, а к вечеру подморозило, и она шла, выбирая путь, чтобы не поскользнуться. Но всё-таки наступила не туда, и нога подвернулась. Соня попыталась сохранить равновесие, но не получилось. Она, несомненно, упала бы, если бы кто-то, шедший за ней следом, не подхватил её. Нащупывая поверхность, Соня невольно ухватилась за куртку спасителя, и выпрямилась, готовая извиниться и поблагодарить.

Но слова замерли у неё на губах. Всё ещё удерживая её под руку, рядом стоял Митя.

* * *

«Что ты здесь делаешь?» – хотела произнести она, но не смогла. Она вообще ничего не могла говорить. А Митя уже обхватил её, спрятал в свои объятья, с силой прижал к груди её голову.

Соня инстинктивно рванулась, пытаясь освободиться. В душе поднимался гнев, она не понимала, чего ему теперь от неё надо. То есть, как ей казалось, поняла, и это взбесило её ещё больше. Ну уж нет, так унижать себя она не позволит! Ушёл – так ушёл, она ему не коврик – вытирать ноги! Соня дёрнулась, вырываясь, тотчас же поскользнулась снова и упала прямо на него.

– Тихо, тихо… пожалуйста, маленькая моя… – зашептал он ей в ухо. – Я тебе всё расскажу… я шёл за тобой – от суда… Но на улице нельзя… не будем здесь стоять, на виду, пойдём… скорее.

Соня, как под гипнозом, пошла – точнее, он буквально потащил её за собой. Завёл в безлюдную подворотню, прижал к стене и принялся целовать – жадно, горячо, насильно удерживая, как маньяк свою жертву. В голове у Сони поплыло, рассудок отключился.

Но как только он немного приотпустил её, делая вдох, она с ненавистью отбросила его руки.

– Мерзость какая… – проговорила она. – Как ты смеешь…

– Подожди, подожди, – он приложил ладонь к её губам. – Мне надо сказать тебе… пока есть возможность.

Митя оглянулся по сторонам, словно преследуемый преступник.

– Слушай. Дома ничего не говори – дома установлена прослушка… у меня не было выхода…

– Что-о установлено? – не поняла Соня.

– Ира принесла мне записку от… Жени, – он поморщился, выговаривая имя соперника. – Что у нас в доме жучки. Это – Калюжный, он… Я не мог ничего – понимаешь? Вот, подожди…

Соню поразило, что он назвал отца по фамилии. Неужели она ждала не зря – Митя всё-таки пришёл, он сейчас всё объяснит? Но… Соня знала теперь слишком много, чтобы нуждаться в его объяснениях. Он живёт у отца, ездит на джипе и женится на Наташе – он сделал свой выбор, так что он может ещё сказать?

А Митя уже совал ей в руку какую-то бумажку. Соня автоматически развернула её и прочла: «Вслух ничего не говори. В квартире установлена прослушка. Понял, что это значит? Ничего не трогай. На меня не ссылайся, записку уничтожь. ВспомниЛ.».

Что это? Та самая записка – от Жени? Соня не знала, его ли это почерк – они никогда не переписывались. Буквы были чёткие, отрывистые, как будто печатные.

– Вот я и… поехал к Калюжному, – произнёс Митя, тревожно наблюдая за её реакцией. – Я не собирался к ним возвращаться…

– Видно, он тебя убедил, – отвернулась Соня.

– Убедил, – горестно кивнул Митя. – Ещё как убедил. Я, когда пошёл… решил – хватит! Надо всё это заканчивать, выведу его на чистую воду, спрошу про Ларису, запишу его слова, как он меня записывает! Купил по дороге диктофон, зашёл в «Видео-маркет» на станции…

– Ну и как – записал?

– Да. Сейчас, подожди… – он в который раз оглянулся и полез в карман.

– Зачем, Дима? К чему это всё? Ты сам всё решил и… Что ты хочешь теперь доказать?

– Нет, Сонь, не сам. Не называй меня так… подожди, послушай. Мне пришлось сказать тебе весь этот бред, будто я от тебя ухожу – чтобы там слышали!

– Ты был очень убедителен – я поверила. Мне надо идти… пусти – Вадик ждёт.

– Ты моя жена, – Митя сильнее сдавил объятья, – и ты меня выслушаешь. Соня, это глупо, мы теряем время, другой возможности может не быть!

– Жена? – Соня была вне себя от ярости. – Жена, значит? У тебя, кажется, намечается вторая! А сколько всего по плану?

– Ты всё поймёшь, – нетерпеливо мотнул головой он. – Я не отпущу тебя, пока ты всё не поймёшь.

Всё это походило на плохой сериал. Митя вытащил из куртки маленький диктофон – примерно с таким Анька ходила на лекции. Сам надел Соне наушники и снова прижал её к себе, с трудом удерживаясь от поцелуев. И она покорилась. Невзирая на всё, что узнала и пережила, Соня не могла ни оттолкнуть Митю, ни вырваться из его объятий, о которых так хотела забыть эти дни и о которых продолжала мечтать.

На улице проезжали машины, заглушая запись, звук периодически прерывался. Но Соня представила себе эту сцену так, как если бы всё происходило при ней.

Калюжный-старший приходу сына не удивился. Заявил, что ждал его. Митя раскланиваться не стал, сразу же перешёл к делу. Голос его дрожал от возмущения, Соня как будто видела, с каким бешенством он смотрит, как ходят желваки у него на лице.

– Ты поставил в мой дом прослушку. Зачем? Чего тебе от нас надо?

– Твой дом?

Это был голос вальяжного босса, низкий, презрительный.

– Этот сарай – твой дом? Видать, мать права. Тебя зомбировали, сын.

– Я тебе не сын!

– Фильтруй базар! Это ещё что за заявы? Смотри, не пожалей!

Большому начальнику оказался не чужд уголовный жаргон.

– Уже не о чем жалеть.

– Не торопись – торопилку откусят. Откуда узнал про жучки?

– Нашёл.

– Значит, тот, кто ставил – болван.

– Просто я тоже не идиот.

– Она знает?

– Соня? Нет, я не стал её пугать.

– Отлично. Нашёл и нашёл – дальше-то что?

– Оставь нас в покое! Чего ты добиваешься?

– Объясняю. Димка, ты взрослый мужик. Я, может, и дал бы тебе ещё поиграться, да мать загибается. Лица на ней нет, скорую через день вызываю. Пора эту х…ю заканчивать. Да и обстоятельства нынче не те, некогда ждать. Проблему твою надо решать. И я её решу.

– Ты хорошо свои записи слушал? Не понял – я не вернусь! Я люблю её!

– Я понял только, что мой сын не в себе. Издевается над матерью. Ради какой-то твари послал её на фиг. Стелется перед жидовкой, старше его на восемь лет! Гробит свою жизнь. Теперь ещё кормит чужого приблудка. Да, слушал я тебя, слушал! Ты стал не похож на себя!

– Да, стал: не на себя, а на тебя! И ты… хоть ещё одно слово… только скажи о ней!.. Из тебя грязь льётся, как… Да ты даже не видел её ни разу!

– А в каком тоне мне о ней говорить?! – неожиданно взревел отец. – Всё я про неё знаю! Чего мне на неё смотреть – была бы ещё красотка! Вон папка валяется: фотки – и в фас, и в профиль. И цвет глаз, и размер ноги. И про семейку её знаю. И что к попам тебя затаскала!

– А мать в церковь ходит – это как, ничего? Тебя креститься заставила – ты пошёл. А ты знаешь, что у матери тоже еврейская кровь?

– Не трогай маму! – тон у Калюжного стал угрожающим.

– У неё та кровь, которая надо! И она всю жизнь над тобой тряслась! Она одна натерпелась… готова верить во всё. Я перед ней так виноват… скажет, прыгни в окно – прыгну, не то что креститься. А эта – хитрожопая, мозги тебе промыла….

– Не смей, я сказал! – выкрикнул Митя. – Вот ты говоришь – ради матери… ая – ради своей жены! На всё готов!

Должно быть, он сжал кулаки и шагнул навстречу отцу.

– Да как ты сравнивать смеешь? – презрительно ответил тот. – Маме твоей двадцать лет было, она ангелом была! Ты вообще с головой-то дружишь? Жена, б… Или эта с… в постели чё вытворяет – нашлялась к тридцати годам, натаскалась… Так давай я тебе шлюх оплачу – натрахаешься вдоволь, угомонишься…

– Она – моя жена! Прекрати её оскорблять!

– У неё таких мужей – знаешь, сколько было?

– Что… что ты сказал?! Я – её муж. Никого у неё не было!

– Твою мать, Димка! Не будь дураком! Не знал, что у неё ещё ё… есть?

Молчание. Соня представила лицо Мити в этот момент. Подняла на него глаза – сейчас он застыл в тревожном ожидании.

– Зачем… ты… поставил прослушку… – в наушниках снова послышался его голос. Он говорил теперь медленно и устало.

– Отстань от нас… Пожалуйста, отстань…

– Нет, – раздался баритон Калюжного. – Первый шаг для решения проблемы – собрать информацию. Я же тебе объяснял: кто владеет информацией, владеет миром.

Он помолчал, и, судя по звукам, прошёлся по комнате.

– Ладно, всё, хорош воздух гонять. Давай серьёзно, – произнёс вдруг отец совсем иным, доверительным тоном. – Отлично, что ты пришёл, сын, назрел разговор. Между нами, понял? Мать не втягивай. Значит, слушай сюда. У Наташки – треть всего, что я наживал. Наживал я это не для Наташки. Сделал в своё время глупость – подарок Ларисе. Но я рассчитывал на её преданность. Глупо, знаю. В тот момент мне была нужна эта женщина. Вот такое же помраченье случилось, как у тебя.

– А теперь видать, не нужна стала…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Это ведь ты… убил Ларису?

Соня вздрогнула, услышав, какой мукой дались Мите эти слова. Но Калюжный остался спокоен.

– Да, – коротко ответил он. – Ты – мой сын, от тебя я ничего скрывать не стану. Лариса перешла грань. Встала мне поперёк горла. Унижать и грабить себя я никому не позволю. Не она первая, не она последняя. Если бы я позволял каждому безнаказанно… Я не был бы тем, кто я есть сейчас.

Он произнёс это почти лениво, без напора, с расстановочкой. Соня вслушивалась, пытаясь понять – испытывает ли Калюжный хоть каплю сомнения в своём праве лишать людей жизни или рушить их судьбы. Ей показалось, что в его голосе возникло нечто показное – вроде как человек убеждает самого себя, что поступает правильно.

– А мать – в курсе, как ты решаешь проблемы? Или вы заодно? – глухо спросил Митя.

Даже в записи было слышно, как он боится услышать ответ.

– Я тебя предупредил – не трогай мать! – в голосе Калюжного впервые за весь разговор появилась тревога. – Нет, конечно! И не вздумай ей, слышишь!.. У неё сердце… У мамы другие методы – вообще-то дурацкие. Это её штучки всё – насчёт твоей сектантки. Уволить, квартиру отобрать… Фантазёрка. Я ей помогал, конечно, делал, как она скажет. Она… ты знаешь – она единственная женщина в моей жизни. Тебе круто повезло, что ты – её сын. Она всё ждала – мол, Димка вернётся, надоест ему, но я-то тебя знаю. Ты у нас парень упёртый, весь в меня. Сдохнешь – но на своём настоишь. Между прочим, я хотел по-доброму. Предложил этой твоей… хорошую компенсацию. Но она, видать, нацелилась на всё. Обломается! Имей в виду: ты – моё вложение, самое главное в жизни. Никому не позволю забирать мои вложения. И тебе самому тоже. Так что… Возвращайся, пока не поздно, сынок. Здесь твой дом. Только здесь. Здесь теперь твоя мама. Плюнь на самолюбие. Я тебя и так уважаю. Погорячились – и будет. Всё моё – твоё, ты же знаешь.

Соня услышала в голосе Митиного отца по-настоящему тёплые, сердечные нотки – он был сейчас искренен. Она даже представила, как он положил руку на плечо сына.

– Я не вернусь! – отрезал Митя, не желая поддаваться на его любящий тон, и, наверное, сбросил с плеча его руку. – Самолюбие тут ни при чем. Я люблю эту женщину и буду любить всегда. Она тоже – единственная в моей жизни! Мне не нужны твои бабки. С кровью чужой… И Соне не нужны. Хотя что тебе объяснять? Не вернусь, ни за что, понял?

– Вернё-ё-ошься, – голос у Калюжного перестал быть добрым. – Больше церемониться не буду, хватит.

– Ну и что, что ты нам сделаешь, что вы ещё придумаете? Ну чего тебе от меня надо? Ну, хочешь – найми мне киллера, как для Ларисы! Что, может, у тебя бабок не хватит? Только в том случае ты меня и получишь! В гробу!

– Димка! Знаешь, мне это сейчас что напомнило? – Соня услышала смех – отрывистый, словно Калюжный закашлялся. – Помнишь – Тарас Бульба? Как его там… забыл, как сынка звали – продал отца за бабу. А тот ему – «Я тебя породил, я и убью!» Так там хоть така-ая была, понять можно… ха-ха-ха!

Митя молчал. Наконец, Калюжный прекратил хохотать.

– Убей, – услышала Соня тихий голос мужа. – Прямо сейчас – сам, без киллера. Слабо?

– Ладно, хватит, – резко прервал его отец. – Убью, коли просишь. Но – не тебя. В тебя я слишком много вбухал. Не тебя. Её.

– Что… Ч-ч-что т-т-ы сказал?! – Митя даже начал заикаться.

– Что слышал. Не хочешь по-хорошему – решим твой вопрос радикально. Уберу, как бревно на моём пути. Была проблема – и нет.

Соня вновь подняла глаза на Митю, представляя, как у него похолодело внутри в тот момент. Она вспомнила отчаянье и страх у него в глазах, тогда, дома, на кухне.

– Что? Ты… ты не посмеешь! Я же тебе никогда не прощу!

– Обойдусь без прощения твоего.

– Я… Я тогда сам тебя…

– Кишка тонка. Ещё спасибо скажешь. Когда выбора нет – куда проще.

– Ты… ты – ненормальный! Тебя надо в психушку… Я ни дня не буду жить без неё – слышишь, ты, урод, выродок?! У тебя не будет сына – чего ты добьёшься? Если хоть волос слетит с её головы… Я… я…

Голос у него прервался – Митя задохнулся от страха или бешенства, Соня не знала. Сейчас он смотрел на неё с любовью и тревогой.

– А зачем мне такой сын? – жёстко произнёс Калюжный. – Ты меня знаешь – я слов на ветер не бросаю. Хочешь – рискни, проверь. А хочешь, обойдёмся без жертв, мне фиолетово. Имей в виду – Лариска сама была виновата. И ты – виноват будешь сам. И никогда себе не простишь. А у меня выхода нет – или ты вернёшься, или эта фигня закончится. Никому не позволю забирать моё. Тем более каким-то грязным жидовкам.

В диктофоне настала тишина – видать, у Мити не осталось слов. Потом снова раздался голос отца.

– Значит, так. Вот мои условия. Не хочешь радикальных мер – бросай свою бабу, и пусть живёт, мне на неё чихать. Близко к ней больше не подходи. А самое главное – вот что. Деньги должны быть в одном кармане, значит, Наташка должна остаться в семье. Женишься на Наташке. Вернёшь всё наше назад. А она визжать будет от счастья, как кошка мартовская.

– Ты спятил… Ты просто чудовище… моральный урод…

– Не слышу ответа.

– Хорошо… – застонал Митя. – Я вернусь! Только оставь меня в покое! Я не могу жениться – я женат!

– Это не обсуждается, – Калюжный не слушал. – Даю тебе сутки. Прощаешься, посылаешь свою тихоню подальше – да так, чтоб не бегала за тобой, чтоб поняла – раз и навсегда. Если не сможешь – её убираю я.

– Ты… ты это серьёзно? Я не верю…

– Идиот! Во что – не веришь? Сказать, как умирала Лариска? Что перед смертью крикнула? Как обмочилась от страха… Наташки не оказалось, прошляпили. Может, и к лучшему, Бог отвёл. По правде – мне её жаль было, хоть и на Ларискиной совести всё… И сейчас неохота связываться, геморройно уже, подозрительно. С детства девку растил. Возьмёшь её на себя – повезло бабе.

– Не трогай… не смей трогать Соню… – в голосе Мити слышался холодный ужас. – Скажи… Скажи, что ничего ей не сделаешь!

– От тебя зависит. А то – выбирай варианты, какой интереснее? Машина на переходе… но тут может быть накладка – вдруг живая останется? Можно покруче взять – за все мамины страдания. Изнасилование в подъезде – как тебе? Маньяк в городе – насилует и убивает своих жертв. Правда, мне больше нравится взрыв бытового газа. Чисто и быстро. Кстати, проблема устраняется вместе с вашим подкидышем – чтобы уж никаких больше концов. Наташка тебе родного родит. Собственно, для того и прослушку установили. Чтобы тебя случайно не грохнуть.

Снова тишина. Потом раздался голос мужа – Соня поняла, он сломался.

– Нелюдь ты… – тихо сказал Митя. – Я уйду от неё. Поклянись не трогать её, иначе…

– Слово Антона Калюжного.

– Тогда… верни ей работу. Квартиру.

– Нет, не могу. Надо было раньше думать, когда предлагали. Я – своему слову хозяин, играю только по своим правилам. И всё довожу до конца. Должников надо наказывать, наглецов – ставить на место. Мать хочет, чтобы эта девка осталась ни с чем. Так что пусть радуется, что живая. Теперь главное. С Наташкой заключим брачный контракт. Всё её имущество делится на три части. Одна треть – моя, одна – твоя. Это справедливо – пока я не буду в тебе уверен, как в самом себе. Треть – Натке, и это оч-ч-чень по-божески, если помнить, что она могла гнить сейчас рядом с мамочкой. Будем считать, компенсируем ей смерть Лариски.

– И что же… она согласна?

– А то! Вот она-то как раз свою выгоду понимает.

– Она… она и так тебе всё отдаст, она тебя боится!

– Не хочу загонять её в угол – коль не мёртвая, лучше – благодарная. У меня врагов хватает, взять только Мокина, что за Лариской прибрать хотел. Он сейчас притих, а зуб точит. Ты пойми, сын, неуязвимых нет. Кое-кто роёт под меня – для чего мне лишние проблемы?

– Ты можешь купить у Наташки всё… ты же предлагал Ларисе!

– Всё это и так моё! Ларка со мной хотя бы когда-то трахалась. Да и Мокин давил. А этой малявке платить не буду, с какой стати? Нет, только женитьба – всё общее, в рамках семьи. И ты в себя малость придёшь. Делом займёшься.

– То есть ты меня ей продаёшь?

– Дурак! Для тебя же всё делаю. А там – разбирайся. Хочешь – пользуй, хочешь – гуляй. И поработай, наконец, сам. Фирму и рестораны давно пора отдать тебе – не бабе таким делом рулить. Ну, чего замолчал-то? Вернись к жизни, сынок!

– Ненавижу… – услышала Соня голос мужа. – Никогда не стану твоим…

– Лирику не разводи! – гаркнул на него отец. – Будь мужиком.

Снова пауза, Соне показалось она очень страшной, как будто в этот момент могло случиться что-то непоправимое.

– Ну что – всё? – несколько беспокойно спросил Калюжный. – Уяснил ситуэйшн? Жду действий. И пожалей мать – она у нас не вечная. Если с ней что из-за тебя… Пущу твою сучку в расход, даже не задумаюсь.

– Будь ты проклят…

Раздался какой-то шум, потом – громкий стук двери и шаги по лестнице. Видно, Митя, выбегая, забыл отключить диктофон. Потом – тишина. Соня вытащила из уха наушник.

– Ты… как ты мог – согласиться на его условия? Как? – не понимала она.

Митя ошалело уставился на неё.

– А что… что, по-твоему, я мог сделать? Дома – прослушка, мне надо было показать, что я тебя бросил!

– Я не про то! Как ты вообще мог повестись, согласиться на всё?

– А что – у меня выбор был?!

– Выбор есть всегда! Ты выбрал – двоежёнство! Ложь! Ты пошёл на поводу у убийцы… шантажиста!

– Есть? Выбор – есть? Соня… ты с ума сошла? Да, я выбрал! Наташку в фате! Чем тебя в гробу… закрытом… Думаешь, я смог бы жить после этого? Зная, что убил тебя? Самоубийство – смертный грех, Сонь, ты сама говорила. Ты этого хочешь?

– Нет… ты должен был… должен был доказать ему, что это тебя не сломит… Пойти в милицию… к прокурору… рассказать всё матери…

– Соня… Соня, Соня, Соня… – простонал он. – О чём ты? Мать бы мне не поверила. Или… ещё хуже – стала бы с ним заодно. Милиция куплена, прокурор – вообще наш друг семьи!

– Зачем же ты тогда брал диктофон?

– Я… я не знал, что он так повернёт! Тобой – я рисковать не стану! Не послушали бы меня менты, это ж ясно! И – что тогда?

– Тогда… тогда предоставить всё воле Божьей. И, возможно, он бы не допустил…

– Возможно?! Я не могу предоставить всё Его воле! Он поручил мне беречь и охранять тебя. Теперь я за тебя в ответе!

– Мы должны жить по Его закону. И тогда всё, что должно случиться – пускай случилось бы!

– Да? А ты себя на моё место поставила? Представь, что Вадика или Аньку убьют по твоей вине? Только потому, что ты не выполнила какое-то условие! Сонь, да я не только женюсь, я дам себе руку отрезать, глаз вырвать – лишь бы ты не пострадала…

Соня закрыла лицо ладонями.

– И что же теперь? Что? – простонала она.

– Я всё продумал… – Митя обхватил её ещё крепче и снова начал целовать – лицо, шею. – Подпишем с Наташкой контракт, как хочет Калюжный. Сыграем свадьбу. И я сразу уеду – в Москву. Потом выждем время, пока всё затихнет. Оформишь Вадика, и я перетащу вас туда. Снимем вам жильё в другом районе, Москва большая. Деньги у меня будут. Отец ничего не узнает.

– Что? – Соня вытаращила на него глаза. – Буду прятаться, с ребёнком? А если выследят – этого ты не боишься? Какая же разница тогда… И что – так всю жизнь, пока не найдут? А Наташа? Она поедет за тобой, даже не сомневайся!

– Другого выхода нет! – шёпотом выкрикивал Митя. – Бросить вас здесь – без жилья и денег? Здесь всё равно опасно для вас… Мы с тобой – одно целое. Мы должны быть вместе. Помнишь, что сказал священник?

– Если ты хочешь быть с нами – будь с нами в открытую! Как раньше!

– Нет! Это не в моих силах. Даже если уйти с работы, таскаться за тобой по пятам – я не сумею тебя защитить… А ещё Вадька…

– Я никуда не поеду. Не стану прятаться. Пусть всё будет, как будет. А как поступишь ты… Митя, это – дело твоей совести… Вторая жена! Господи, Митя, ты для меня это делаешь, да? Мне такого не надо, не надо меня так спасать! Ты меня убиваешь этим…

Но он слышал только своё.

– Значит, останешься? Может, с Женей? С ним надёжней, спокойней, не надо прятаться! – почти прошипел он.

Глаза у него метали молнии.

– Вот ты о чём беспокоишься! – усмехнулась Соня. – По себе судишь… Я себе второго мужа не заведу. Делай, что считаешь нужным, Мить. Но мы никуда не поедем!

– Соня! Что ты со мной творишь… Как, как так можно? Ты перекладываешь всё – на меня одного. А я ничего не могу сделать… Наверное, я не мужик… Наверное, надо просто его убить… Убить Калюжного… Решить, как он говорит, радикально.

– Не смей! – испугалась Соня. – Ты навлечёшь этим страшные беды! На себя, на меня… Это смертный грех!

– Да куда не плюнь – всё смертный грех, – скривился он.

– Митя… не надо, не пугай меня! Мы ни к чему не придём сейчас здесь, в этой подворотне. Мне надо срочно бежать в садик. Пожалуйста, отпусти меня.

– Сонечка… Соня, ты сейчас не отвечай ничего. Я найду способ связаться с тобой… Чуть позже, они всё ещё следят – за тобой, за мной. Ты только подожди, не руби с плеча, пожалуйста… Подумай, и ты сама поймёшь… Неужели ты бы смогла иначе?

– Я слушала ваш разговор, Мить. Я не верю в это. Он взял тебя на понт! Может, и Ларису убил не он. Просто ему выгодно тебя запугать!

– Я не стану проверять! Не могу рассчитывать, что это понт. Я его лучше знаю. Он всегда повторяет – моё слово закон… ты же сама слышала – ну зачем притворяешься?

– Пусти меня, Мить… Я не вижу никакого выхода. Если ты боишься и идёшь у него на поводу – выхода нет.

– Я не могу быть рядом с вами каждую секунду! Да и это его не остановит! – отчаянно выкрикнул он. – Мы ходим по кругу, Сонь…

– Ты будешь с нами тайком – в обеденный перерыв, да? А в остальное время – с Наташей. Будешь спать с ней… Митя, будешь, я знаю!

– Я не буду с ней спать! Это просто фикция, пойми!

– Нет, Мить… Я не смогу жить в этой «фикции»! Если ты женишься – между нами всё кончено, – на глазах у Сони выступили слёзы.

– Сонь, ты меня пожалей хоть! Нельзя же, нельзя так! Не выполню его условий – тебя убьют. Поэтому я женюсь, Сонь. Это решено.

– Тогда… лучше больше никогда не появляйся рядом со мной, Мить…

– Соня, Сонечка, ну почему ты меня не слышишь?!

В подворотню, где они прятались, завернул грузовик. Митя вжал Соню в стенку, закрывая на узком проходе от автомобиля, и жадно прижался губами к её губам. У Сони прервалось дыхание, так ей хотелось сейчас, чтобы он никогда её не отпускал…

– Мне пора… – прошептала она, отворачиваясь. – Я опаздываю. Там Вадик…

– Пойдём отсюда, – сказал он. – Я посажу тебя на такси. Сонечка, я сам найду, как связаться. В квартире ничего обо мне не говори.

Он подхватил её под руку и вытянул на улицу. Быстрым шагом они пошли вдоль дороги.

– Как он там – Вадька? Скучаю по нему, не могу…

– Он тоже… сердце мне разрывает!

– А зачем ты была в интернате? – вспомнил он вдруг. – Это что-то насчёт него?

– Ага… обратно решила сдать, – усмехнулась Соня. – Ты – меня, я – его…

– Соня!

– Я устраиваюсь туда на работу.

– Правда? Кем?

– Нянечкой.

– То есть уборщицей? – в его голосе послышался ужас.

– Спасибо скажи, что берут.

– Сонь… ты об этом тоже дома не говори… Вообще ничего про себя не говори! Предупреди Аньку…

– Твоя мама, видать, мечтает, чтобы я сдохла от голода вместе с ребёнком? Большой души человек…

– Молчи… – с болью произнёс он. – Я знаю, чего она добивается – выжить тебя из города. Но если мы сами уедем, вместе…

– Митя! Ты понимаешь, что говоришь? Что предлагаешь? Представь, ну представь! Ты живёшь в квартире отца, а мы снимаем жильё – на его, как ты правильно сказал, кровавые… И вместе дурим Калюжных, водим за нос твою… так называемую жену… тратим её деньги… А ты – ездишь ко мне тайком на подаренном папой джипе! Словно я – твоя любовница, будем скрываться, прятаться по углам! Это противно, мерзко, лживо, как ты не видишь! Это я – твоя жена, Митя! Я, а не она!

– Но что… что же делать, Соня?

Она резко остановилась, повернулась к нему лицом.

– Хорошо, – неожиданно сказала она. – Хорошо, я согласна. Оформлю усыновление, и уедем, спрячемся. Но – не в Москву… куда-нибудь за Урал, на другой конец страны, хоть в деревню какую, где нас не найдут… Будем жить, как подсказывает совесть. И будь что будет.

– Нет, Соня, нет… Так нельзя… это самоубийство. Без денег мы ничего не сможем. И я не смогу ждать, пока ты оформишь Вадьку, отец с меня не слезет, ему нужны Наткины бабки! Он ни перед чем не остановится.

– Тогда… заплатим отцу Вадика… чтобы считалось, что мальчик с ним. И уедем – без оформления… – Соня схватилась за голову. – Нет, нет, что я несу? Нельзя рисковать ребёнком – вдруг его отберут?

– Вот именно! Нельзя рисковать! Даже если мы спрячемся вместе… Калюжный – он ведь на краю света найдёт!

– Всесилен он, что ли? Да за пределами города его никто знать не знает!

– Найдёт, Сонь!

– Паранойя… А может… может… ты не его боишься? Ты… хочешь жить на обе ноги – и машину свою с квартирами иметь… и меня. Только, Мить… это невозможно! Несовместимо! Я никогда не буду с тобой, пока ты живёшь в том мире! Я не стану участвовать в обмане. Или ты остаёшься со мной, или – всё, стена.

– Так… так ты обо мне думаешь? – задохнулся от возмущения Митя. – Думаешь, я могу дышать с Калюжным одним воздухом? Зная о нём всё? Ради тачки и бабок? Как ты могла, Соня?! Ты и правда считаешь, что я на это способен?

– Не знаю… – она зажмурилась, страдая от собственных обвинений. – Правда, Мить, ничего не пойму… Прости, по-моему, ты и сам не знаешь… Боже мой, сколько сейчас времени?

Соня с тревогой глянула на часы – десять минут седьмого, а надо ещё доехать. Душа её раздваивалась – она не могла, не хотела расставаться с Митей, ей надо было видеть его, дотрагиваться до него. Она не знала, как это возможно – оторваться от него сейчас и уйти. Но в садике ждал Вадик.

Они вышли на шоссе. Соня подняла руку, пытаясь поймать такси. Она делала, наконец, так, как надо. Точнее, кто-то делал всё за неё.

– Нет, подожди… – не успокаивался он. – Как ты можешь – даже думать, что я…

– А что мне думать? Ты живёшь с отцом, в его доме, да?

– Да, но…

– Ты мог поехать в квартиру матери! Её сейчас нет там! Но ты…

– Соня, да потому что! Я должен знать, что они делают! Предлагаешь сидеть в другом районе и трястись за тебя?!

– Ну да! Рядом с Наташкиной спальней трястись покомфортней! Только не говори, что она к тебе не лезет! Невеста… Блин, Митя! Как ты можешь…

– Соня, я молчу… сижу и молчу! Видеть их никого не могу, отвечаю – да или нет. А от Наташки вообще тошнит теперь. Я ей сказал – дохлый номер. А ей по фигу!

– Мало ли! Она всё равно надеется! Ей тебя продали – и она тебя заполучит!

– Это её проблемы! Ничего она не получит, кроме печати в паспорте! Пожалуйста, пойми – ничего не изменилось… Я люблю тебя…

Около них уже остановилось такси.

– Митя, иди… мне надо ехать, – быстро проговорила Соня и заглянула к водителю, называя адрес.

– Возьми деньги… – Митя полез в карман, достал бумажник и принялся извлекать непослушными пальцами нужную купюру.

– Нет, Мить, только не эти деньги… ни ста рублей… ни десяти, – твёрдо отвела его руку Соня, усаживаясь в машину. – И больше никаких денег на книжку. Я всё равно их верну.

– Это была моя зарплата, это не…

– Вся зарплата? Тогда на что ты сейчас живёшь?

Соня захлопнула дверцу. Растерянный, Митя остался стоять на шоссе. Потом опомнился, наклонился к приоткрытому стеклу.

– Соня, пожалуйста, только подожди меня… ничего не предпринимай. И… не пускай его, не верь ему, я знаю, он придёт, он умеет внушать… Пожалуйста, подожди, я всё сделаю…

– Кого? – не поняла Соня. – Отца твоего?

– Этого своего – гэбиста! Не открывай ему, слышишь?

Соня только покачала головой: опять!

– Едем? – нетерпеливо спросил водитель.

– Да… – выдохнула она.

Автомобиль отъехал, а Соня, прильнув к стеклу, пыталась разглядеть удаляющуюся фигуру Мити за грязным окном такси. Думала она только о том, увидит ли его ещё, прикоснется ли к нему. И о том, что так и не поцеловала его на прощание.

 

Борис меняет мнение

Она мучительно размышляла обо всём, что услышала. «Представь, что это должно случиться со мной, с Вадиком, с Анькой!» – вспоминала она слова Мити. Соня не могла осуждать его, понимала – положение у него сейчас по-настоящему безвыходное. И как она только могла поверить, что он её предал? Теперь она знала – интуиция её не обманывала, Митя не мог продать её ради машины и денег, он по-прежнему её любит!

Эта мысль наполняла её сердце теплом, но холодной змеёй вползала другая. Наташа! Их брак не сможет остаться фиктивным, между ними уже была связь, пускай и давно. Пожертвовав ради Мити совестью, памятью о матери, отдав Калюжным весь бизнес, Наташа не будет довольствоваться печатью в паспорте, она найдёт способ добиться своей цели. А он – он ведь молодой мужчина, не робот. Когда Сони не будет рядом – долго не выдержит.

Она не могла думать об этом – но это было реальностью. Стиснув зубы, Соня металась по углам, ища выход. Выхода не находилось. Она честно попыталась представить, что идёт на его предложение – ничего не получилось. О том, чтобы ехать тайком в Москву и жить там на правах любовницы, и речи идти не могло. Да и её собственное предложение спрятаться в сибирской деревне вместе с ребёнком казалось не менее фантастическим. Но что же делать, что? Жизнь разводила их навсегда, и Соня могла только молиться, зная, на какие искушения обрекает мужа, и как ему придётся за это расплачиваться.

Иногда у неё возникали совсем бредовые идеи – пойти к Калюжному, высказать ему всё, потребовать… Но Соня вспоминала голос в диктофоне: с такими людьми по-человечески говорить бесполезно. А думая о Валентине Юрьевне, Соня сразу же представляла себе истеричку с обезумевшими глазами, кидающуюся на неё и орущую что-то про секту. Что ей можно объяснить?

В тот день, когда они с Митей расстались, Соня прибежала в садик последней. Танечка вслух не попрекнула, но посмотрела осуждающе: сама, мол, знаешь, что такое сидеть с единственным ребёнком до семи часов.

Находиться в собственном доме теперь, зная, что каждое слово слышат чужие люди, стало невыносимо. Соня вначале даже с Вадиком боялась разговаривать, но потом решила: будет вести себя, как обычно. Это Калюжные вторгаются в её дом, в её жизнь. А она – имеет полное право жить так, как хочет, и не обращать внимания на чужую подлость. Вот только Аньку надо предупредить… Не рассказывать ей дома про интернат – а то Калюжные перекроют и этот путь. И ещё – чтобы ничего не говорила Валерии.

До выхода на новую работу оставалось ещё два дня. В среду Соня отвела Вадика в садик, клятвенно пообещав забрать его раньше всех. Вернулась домой и села в кресло – делать она ничего не могла. Взяла в руки лиса, но разговора не получилось – беседовать с Борисом при прослушке она не могла даже мысленно.

Думала она, конечно, о Мите. Сердце обливалось кровью от безысходной жалости к нему. И тут Соня впервые в жизни ощутила настоящую, безудержную ненависть к Калюжным.

Это было не брезгливое чувство, сродни тому, что вызывал у неё отчим; не ревность, которую она испытывала к Наташе. Соня и прежде считала Митиных родителей своими врагами, осуждала за подлость, страдала от несправедливых обид. Но сейчас ей пришлось испытать нечто иное, по силе и глубине сравнимое со страстью и одержимостью. Она вдруг поняла – пока есть на свете Калюжный, ничего хорошего никогда не будет! И пожелала ему самых страшных бед и страданий – за всех его жертв. Она злорадно представляла, как Калюжный мучается от страшной болезни, корчится от страха, мучимый преступниками…

Но приступ прошёл – схлынул, как волна от песчаного берега. И Соня с ужасом заглянула в свою душу – заглянула и испугалась. Нет, она не позволит… Не позволит им превратить себя в такое же чудовище! Они умножают зло, но ненависть не исправишь ненавистью. Эти люди страшно больны, Соня обязана их пожалеть. Они несчастны – и дело не только в будущей расплате. Они не способны распознать любовь, они не живут, а рассчитывают и строят козни, могут раздавить собственного, горячо любимого сына и испытать при этом удовлетворение. Более убогих людей Соня в жизни не видела. Даже у Вовы – иу того имелись зачатки совести, но не у Калюжных.

Соня вскочила и побежала в церковь. Единственное, что она могла сделать для них – это помолиться. А вдруг они что-то поймут, хотя бы задумаются? Разве можно упускать этот шанс – сейчас, пока ещё не поздно? И самое главное, надо срочно спасать себя – от заразной болезни под названием «калюжность».

Несмотря на своё решение, Соне стоило немалых усилий написать имена Антона и Валентины на листочке «за здравие», поставить за них свечи и искренне помолиться. Но всё-таки она сделала это и, неудовлетворённая до конца, периодически борясь с новыми приступами ненависти, приплелась домой.

Открыла ключом дверь, но не успела захлопнуть её за собой, как услышала негромкий голос из собственной комнаты:

– Это я. Не пугайся.

Соня чуть не подпрыгнула от неожиданности. Хорошо ещё, что он сказал это прежде, чем показался.

– Откуда у тебя ключ? Ты же его отдал… – медленно проговорила она, входя.

– Сонь, я всегда делаю запасной. Кстати, почему ты до сих пор не сменила замок?

Женя сидел в кресле, листая журнал, свободно вытянув ноги в собственных тапочках (расставшись с женихом, Соня запрятала их глубоко в шкаф – подальше от Митиных глаз, но, видно, не так глубоко, как считала). При появлении хозяйки незваный гость медленно поднял голову.

– Считала тебя порядочным человеком… – выдохнула она.

– Соня… – Женя смотрел на неё снисходительно, как на маленькую, несущую глупости девочку. – Ну что ты прямо… Я человек дела. И кстати, никогда тебе не врал. Просто не всегда и не обо всём говорил – ради твоего же блага.

Соне хотелось заорать, но она смогла только выдавить:

– Уходи… Пожалуйста… уходи!

Её взгляд повторял то же самое гораздо красноречивее.

– Без паники, – строго приказал Женя.

– Прошу тебя…

– Чего ты боишься? Самой себя?

– Нет, тебя!

– Глупости. Я не насильник, детка. Но если боишься – звони в милицию.

– Женя! Если ты хоть каплю меня уважаешь! Если ты… если…

– Погоди, – спокойно, не обращая внимания на её истерику, сказал он. – У меня есть к тебе разговор.

И тут он неожиданно сделал чёткий, понятный знак: глазами показал на потолок и приложил палец к губам – мол, тише, нас слушают. Соня замерла на месте, словно он приказал не молчать, а не двигаться.

– Налей, мне, пожалуйста, чаю, – попросил Женя. – Это не трудно? У тебя есть какое-нибудь печенье… ну, или сушки…

Одновременно с этими словами он вытащил из кармана листок, неслышно развернул и протянул Соне. Она прочла надпись, сделанную печатным почерком – таким же, как и в Митиной записке: «Ты в опасности, в квартире прослушка. Пока ты одна, К-ые от тебя не отвяжутся. Внимание! Сейчас я буду уговаривать тебя вернуться ко мне. Ты немного поломаешься и согласишься. Потом я уйду и попробую убедить их отстать от тебя».

Соня подняла голову и посмотрела ему в глаза, пытаясь понять, что это: какая-то его ненормальная шутка, уловка, провокация или… Глаза у Жени были серьёзными и напряжёнными, как никогда. Соня вдруг поняла, что имел в виду Митя, когда сказал, что Женя смертельно за неё боится. Поняла и… поверила. «Хорошо», – кивнула она. На его лице появилось облегчение и даже что-то похожее на гордость – за неё, за её сообразительность.

– Так как насчёт чая? – подсказал он.

– Ну, ладно, – медленно произнесла она уже вслух. – Я тебя покормлю. Но потом ты сразу уйдёшь.

– Конечно… можно, я пока посмотрю телевизор?

– Смотри… – Соня пожала плечами.

Он, действительно, включил телевизор, сделав погромче звук. Но смотреть не стал. Мягкими, неслышными движениями Женя начал передвигаться по комнате. Он достал из кармана небольшой прибор размером с пейджер – то ли датчик, то ли измеритель, Соня раньше таких не видала, и стал перемещаться с ним по некой одному ему понятной траектории. Без всяких церемоний обследовал не застеленный утром диван, подошёл к мебельной стенке, распахнул дверцы, наклонился и провёл рукой под каждой полкой. Потом заглянул в детский угол и проделал то же самое с подоконником и журнальным столиком. Здесь он задержался, сел на корточки и через несколько секунд указал Соне на маленький предмет на тыльной стороне столешницы, что-то вроде чёрной квадратной коробочки.

Потом махнул Соне – мол, иди на кухню, погреми. Сам пришёл туда следом за ней и, продолжая поиски, параллельно завёл бессмысленный разговор. Спрашивал, как у неё дела, когда она собирается делать ремонт, ругал неумеху-Митю. А Соня невольно повиновалась ему, как под гипнозом. Женя давил сейчас на неё той властью, которой обладают более жёсткие и опытные люди, привыкшие руководить и уверенные в том, что им подчинятся.

Якобы желая пить чай в комнате, Женя вернулся туда и, продолжая разговаривать, ещё раз обошёл её, тщательно оглядел потолок, осмотрел ночник с деревянной полочкой и показал Соне на такую же маленькую штучку, на этот раз напоминающую большую пуговицу. Шокированная, Соня наблюдала за его действиями, следуя за ним по пятам. Подобным образом он обследовал всю квартиру, не исключая ванной и туалета, и нашёл ещё три «жучка» – на телефоне в коридоре, под компьютерной стойкой у Аньки в комнате, и под навесным шкафом на кухне.

Когда все пункты прослушки были обнаружены, Женя приступил ко второй части спектакля.

– Сонь… Хватит уже о ерунде, – внезапно сказал он, прервав самого себя. – Ты ведь знаешь, зачем я пришёл.

– Нет, не знаю… – тоскливо откликнулась Соня.

– Детка… – он повернулся к ней и уставился своим непрозрачным, пристальным взглядом. – Я люблю тебя. Любил и буду любить. Это мой крест, ничего не попишешь.

– Женя, не надо… – искренне взмолилась она, забыв про жучки.

– Нет, Сонь, теперь я так просто от тебя не уйду. Мои предсказания сбылись – пацан тебя бросил, не мог не бросить. Он даже не способен понять, что потерял. Не способен оценить тебя, потому что такая женщина – не для него.

– Спасибо, – усмехнулась Соня, – ты очень добр. Вообще-то все считают наоборот.

– Я не добр, – мрачно ответил Женя. – Просто я тебя знаю. Такое вот со мной приключилось несчастье. Детка… Мне тяжело думать, что ты была с другим. Это правда. Но ещё тяжелее навсегда тебя потерять. Я попробовал найти себе женщин – это оказалось ужасно. Давай начнём всё с нуля, с чистого листа. Только я и ты. Никакого Калюжного не было. Мы по-прежнему жених и невеста, как хотела твоя мама. Ты допустила ошибку. Я… тоже… в чём-то виноват. Знаю, ты не владела собой. Наверное, нам надо было пройти через это. Сонь, скажи мне, что мы через это пройдём.

– Женя, мы с Димой венчались… – тихо проговорила она, не в силах поддержать его план.

– Чушь. Если хочешь, мы и это исправим – ты послушай телевизор, там у них в шоу-бизнесе все разводятся и по сотому разу венчаются, только бабки плати.

Соня возмущённо открыла рот, но Женя тут же приложил ладонь к её губам, приказывая молчать. И она промолчала.

– Я знаю, ты взяла из детдома мальчика, – продолжал он.

– Я не против. Дам ему свою фамилию. Если хочешь – заведём ещё детей. Я в состоянии их содержать. Не захочешь – воля твоя. Соня, я никогда и ни перед одной женщиной так не унижался. Меня – умоляли, я – никогда. И всё-таки я здесь, я делаю это.

Проговорив это, он вздохнул и уставился на Соню с осуждением. Она не знала, что и думать – то ли это связано с его речью, то ли он требует исполнить, наконец, свою роль.

– Для того чтобы потом попрекать всю жизнь? – бесцветно произнесла Соня, словно выполняя приказ.

– Ни одного попрёка ты не услышишь. Но в ответ я потребую одной вещи. Ты полностью прервёшь с ним все отношения. Никогда больше не произнесёшь его имя. Никогда не встретишься, даже чтобы вернуть ему вещи. Если надо, я сам передам. Никогда не будешь разговаривать с ним – по телефону или в инете. Согласна?

– Никаких отношений больше нет. Всё давно порвано…

Ей становилось всё противнее играть в эту игру, особенно после того, как она так гневно обличала притворство и ложь – вчера, с Митей. Но, в конце концов, она-то ведь не собирается замуж на самом деле! «Никаких последствий, только, чтоб снять жучки!» – уговаривала она себя. Ну, не будут же Калюжные проверять – спит ли она с Женей.

«Я не буду спать с Наташкой! Это – фикция», – вспомнила она вдруг Митины слова, и на душе потемнело. Только отступать было поздно.

А Женя наслаждался двусмысленностью ситуации, даже не скрывая этого.

– Ты согласна выйти за меня?

Не дождавшись ответа, он схватил Соню за руку и произнёс:

– Иди ко мне, детка… Пожалуйста, вспомни, что между нами было. Тебе было хорошо со мной. Я никогда не забуду той ночи… Нашей ночи.

Соня ошеломлённо таращилась на него – до какого предела можно притворяться?

– Я хочу быть с тобой. Прямо сейчас, – заявил он.

В его глазах мелькнула насмешка, и в то же время зажглось настоящее острое желание. Женя прищурился. Он вдруг потянул Соню на себя, с силой обхватил её за талию так, что она оказалась прижатой к нему всем телом, жарко провёл рукой по её спине.

Не ожидавшая подобной наглости, Соня дёрнулась, толкнула его, но он так крепко стоял на ногах, что она сама чуть не отлетела к стене. Настаивать Женя не стал. Усмехаясь одними губами, он сложил руки в притворном раскаянии, потом сделал строгое лицо и кивком указал на ночник с подслушивающим устройством – продолжаем, мол, продолжаем, чего ты?

– Не сейчас… – едва сдерживая ярость, выговорила она. – Я сейчас не готова…

– Конечно, детка, прости, – серьёзно ответил он. – Я всё понимаю. Мы поговорим об этом завтра. Или когда ты будешь готова. Кстати, у тебя лампочка криво висит. Этот сопляк, небось, даже уровнем пользоваться не умеет.

Женя протянул руку к ночнику, пошарил на нем и вдруг воскликнул:

– Смотри… подожди-ка… ни фига себе!

Он очень естественно показал голосом, что впервые видит жучок.

– Кто-то установил у тебя прослушку!

– Не может быть… Зачем? – наверное, Соне не хватало артистизма, но она попробовала изобразить изумление и тревогу.

– Так… Мне надо сейчас уехать. Я всё выясню, не волнуйся. Приду к тебе завтра, и мы закончим наш разговор.

Соня подняла брови, но промолчала. В конце концов, надо как-то решить вопрос с жучками – иначе никакой жизни не будет. Нет, Женя прав – пусть Калюжные отстанут от неё навсегда!

Она чувствовала себя виноватой – сыграть роль ей практически не удалось. А ведь Женя пришёл её выручить, защитить, хотя и знает, что всё между ними кончено. И сейчас – рискует, отправляясь к Калюжным. Никто другой не предложит ей такой помощи.

– Хорошо. Я буду тебя ждать, – повинуясь порыву, сказала она.

Женя несколько секунд удивлённо вглядывался в неё, желая понять, какой смысл она вкладывает в эти слова. В его глазах появилась нескрываемая надежда.

– Я приду, детка, – сказал он.

Забрал с тумбочки листок со своими указаниями, бесшумно сложил и убрал в карман, потом обулся и вышел, аккуратно заперев за собой дверь собственным ключом.

* * *

У Сони осталось ощущение, что на неё вылит ушат помоев. На сердце было так тяжело, как если бы она и в самом деле собралась изменить Мите. Теперь она с ужасом представляла, что Женя снова объявится, но и одновременно ждала его, чтобы понять, чем всё закончилось. «Я попробую уговорить их снять жучки и оставить тебя в покое», – так, кажется, он написал на бумажке.

А почему бы сразу не снять, раз уж он все их нашёл своим хитрым прибором? Наверняка Женя это умеет. Тем более что Калюжные услышали главное: у Сони с Митей всё кончено. По её убеждению, этого должно быть вполне достаточно. Но Женя считает, что она, как минимум, должна согласиться выйти за него замуж. А вдруг Калюжные не успокоятся, пока не услышат конкретного ответа? И Женя снова придёт и потребует разыгрывать фарс…

Кстати, его осведомлённость о делах и планах Калюжного, о его конфликте с сыном, о Вадике и о прослушке казалась Соне всё более странной, даже подозрительной. Уж если Калюжные нашли Вову, то не вхож ли к ним и Женя? Но всё-таки Соня не могла в это верить: Женя не предатель, он был когда-то близким ей человеком. И у него есть свои способы получения информации.

В этот день Соня забрала Вадика пораньше. Она захватила санки и, не заворачивая домой, повела его кататься на горку. Вадик радовался, а она оттягивала возвращение. Дом, в котором хозяйничают чужие люди, приходят и дотрагиваются до её вещей, перестал быть её домом. От каждого его угла веяло подлостью, всё казалось осквернено. Соня впервые подумала, что будет рада уехать из этой квартиры – пусть Вова её делит! Это уже не мамин дом, и не тот, в котором они были так счастливы с Митей. Он полон теперь одиночества, страдания и угрозы.

На другое утро Соня, приведя Вадика в группу, обнаружила вместо Танечки свою бывшую сменщицу.

– Ты уже вышла?

Соне не удалось скрыть удивление и досаду – обычно Надька «болела» не менее двух недель.

Та махнула рукой – погоди, мол, и пошла рыться в кладовке.

Увидев подмену, Вадик напрягся и встал, как вкопанный, на пороге.

– Ничего, милый, Надежда Петровна только до обеда, – прошептала ему на ухо Соня.

Надька вышла к ним в раздевалку – никого, кроме них, там сейчас не было.

– С матерью поругалась, – охотно объяснила она. – Брата в больницу увезли. Внуку апельсинов купить не на что, а она пенсию туда таскает – врачам в карманы суёт, супчиком его кормит. Небось, домой решила забрать. Щас! Пущу я его домой, не на ту напали! В общем, у нас война. Больничный, зараза, закрыла. А по мне – пусть бы Танька ещё поработала… Полгода как с училища пришла, а ей сразу – девятый разряд! Я до девятого пять лет пахала.

Надежда завела свою любимую песню, так ничего и не спросив по поводу Вадика.

Повинуясь уговорам, мальчик послушно побрёл в группу, обречённо оглядываясь на Соню. Та виновато посмотрела ему вслед. Даже спускаясь по лестнице, она слышала хорошо поставленный, закалённый в борьбе Надькин голос и её любимое: «А ну-ка!..» Далее по тексту могло следовать что угодно – от приказа принести карандаш до сурового наказания. Соня приостановилась и несколько секунд колебалась, успокаивая себя, что Надежда – не самое худшее зло на земле. Она шагнула на следующую ступеньку, а потом… резко повернулась и кинулась обратно.

Вадик стоял у окошка, приготовившись махать. Услыхав её голос, он тотчас же обернулся, но с места не сдвинулся: правила есть правила, он уже «сдан» воспитателю.

– Надь, можно тебя на минуточку? – позвала Соня.

– Ну, чего? – буркнула Надежда.

– Подойди, будь добра, чтоб я не натоптала.

Воспитательница нехотя вылезла из-за стола – взгляд у неё был недовольным.

– Значит, так, Надежда Петровна, – негромко и быстро произнесла Соня. – Вадик натерпелся за эти дни. Не ори на него – это раз. Если вдруг описается – не вздумай позорить перед детьми. Сними белье незаметно, а если тебе лень – я вечером сама застелю. Короче, не трепи ему нервы – я тебя знаю.

– А то – что? – с недоброй усмешкой уточнила та.

Кровь прилила Соне к голове.

– А то на настоящий больничный уйдёшь! – жёстко сказала она. – Я своему сыну психику ломать не позволю.

Соня ожидала всякой реакции, но Надька вдруг довольно кивнула.

– Во – видишь? – весомо проговорила она, словно указывая на интересный факт. – За своего-то теперь горой стоишь! А раньше молчала в тряпочку. Вот что значит: своя рубашка ближе к телу!

Соня оторопела. Не то чтобы это было справедливым, Соня и раньше не очень-то молчала, но… как бы это сказать – старалась не нарываться по каждому поводу. Надьку всё равно не исправишь, ну и что толку ругаться с ней каждые пять минут? Порой Соня, и правда, терпела, так же, как терпели и дети, и некоторые родители.

– Потому что… – медленно проговорила она. – Потому что у каждого ребёнка должен быть тот, кто за него заступится.

– Вот и я так за своего сына – всем горло перегрызу! – удовлетворённо подтвердила Надька.

– А твоя мать – за своего… – сказала Соня. – Надь, ты бы пустила всё-таки брата домой. Если заботишься о сыне. Подумай, а вдруг Там… что-то есть, а?

* * *

Женя пришёл, как и в прошлый раз, в полдень. На этот раз он не стал открывать дверь своим ключом, а вежливо позвонил. Соня молча пропустила его.

– Привет, – сказал он. – Погоди, я проверю.

Он сделал новый круг со своим приборчиком и, хотя на этот раз уже знал, где искать, тщательно осмотрел всю квартиру.

– Чисто, – наконец, заключил он.

Соня сама заглянула под столик и проверила телефон – ни пуговиц, ни коробочек. Помимо облегченья, Соня испытала отвратительное чувство. Здесь снова побывали – чужие люди ходят сюда, как к себе домой… Когда же они успели – пока она отводила ребёнка?

– Ну, всё, – Женя вольготно расположился в кресле. – Можем, наконец, поговорить спокойно.

– О чём… – выдохнула Соня.

Сигнализацию сняли, значит, разговор про замужество, слава Богу, не понадобится. Она всё ещё надеялась, что Женя помогал ей из чистого альтруизма.

– Обо всём, – коротко ответил он.

– А ты уверен… что здесь ещё нет… видеонаблюдения, к примеру.

– Конечно, уверен, я всё осмотрел.

– Что же это они так… сэкономили… – пробормотала Соня.

– Это сложно, время нужно, да и незачем. А почему ты боишься камер? – усмехнулся он.

Соня разозлилась.

– Жень, – твёрдо сказала она, – спасибо за помощь. Большое спасибо. Отдай мне мой ключ, пожалуйста.

– Пока не могу. Вдруг в следующий раз ты меня не пустишь.

– В след… В следующий? – она даже запнулась. – Женя, ты хам! Это мой дом… как ты можешь так поступать? Потому что меня некому теперь защитить? Это… это – низко!

– А тебя и раньше некому было защитить. Кроме меня.

– Это ты так считаешь! А вот я, например, подозреваю… что это ты… дал Калюжным мой ключ! – выпалила Соня и сама испугалась.

Но Женя ни капельки не смутился.

– Нет, – спокойно ответил он. – В этом не было смысла – ты могла поменять замок тогда, сразу после моего визита. Я, кстати, до сих пор не понимаю, почему ты этого не сделала. Правда, дверь вашу откроет любой дурак. А у Калюжного не дураки работают.

– Значит… – вытаращила глаза Соня, – то есть… ты и не скрываешь, что общаешься с ними?

– Общался.

Она даже потеряла дар речи. Человек сам признаётся в нечистоплотности и говорит об этом почти что с гордостью! Женя снисходительно покачал головой, увидев её реакцию.

– Мне нужно было защитить тебя, – мягко объяснил он, как непонятливому ребёнку. – Спасти от напасти по имени «Дима». Пришлось выбирать доступное орудие.

– Ты… ты… ты совершил подлость и утверждаешь, что защищал меня?!

– Какую же подлость, детка? – пожал плечами Женя.

– Ты… общался с моим врагом! Задумывал что-то с ним… против меня! Помогал травить нас!

– О-о… Сонь, твоя беда в том, что ты слишком начитана. Тебе мерещится всё и сразу – из всех сюжетов. Думаешь, мы разрабатывали спецоперацию под кодовым названием «Разлучить Соню с Димой»? Пока мои интересы совпадали с интересами Калюжных, я пытался найти с ними контакт. Но потом наши пути разошлись.

– Они… от тебя узнали про Вову, да? – вдруг осенило Соню. – Что у нас конфликт? Что он до сих пор прописан у нас? Никто этого не знал, кроме Ирины… значит…

– Ира тут ни при чём. Ты мне сама рассказала – после смерти матери, помнишь?

Женя, казалось, не испытывал ни малейших угрызений совести, напротив, он точно знал, что всё сделал верно. Он терпеливо улыбнулся:

– Детка. Есть такие задания, которые выполнять противно. Ты бы нос воротила, если бы знала. Но кто-то должен это делать. Поставлена задача. Найден способ.

– И цель оправдывает средства… – пробормотала Соня.

– Ты не защищал меня, Женя. Ты мстил. Мы скоро лишимся маминой квартиры. Вот она, твоя любовь – её хорошо видно… по плодам.

– А плоды ещё не созрели, Сонь. Ты должна была понять, что из себя представляет твой мальчик. Его следовало вывести на чистую воду, чтобы он спёкся и променял тебя на безбедную жизнь. Всего лишь вопрос времени, так зачем же тянуть? И ведь он так и сделал, Сонь, согласись.

Она смотрела на Женю во все глаза. Мысль, что она чуть не вышла замуж за этого человека, казалась ей сейчас просто дикой.

– Не надо на меня злиться, детка, – покачал головой он, – квартиру у тебя отсудил не я, а Калюжный. У меня была другая идея, потоньше – поселить папашу по месту прописки, чтобы мальчику жизнь малиной не казалась. Отчим – алкаш, двое на кухне, ну и…

– Зачем же ты пошёл к Калюжному?

– А как бы я Вову заставил? Мне понадобился ресурс – не столько материальный, сколько силовой.

– Боже, Женя… я не понимаю… Как ты мог… зачем?! Почему нельзя было просто оставить меня в покое?!

– Сонь, я хотел, честно, хотел. Я рвал и метал, когда ты выбрала его. Собирался выбросить тебя из головы. Но не смог. Я редко действую на эмоциях, но ты – исключительный случай.

– Эмоции?! Продуманный план! Моего выживания…

– Не твоего, – Женя оставался спокойным и терпеливым.

– И сначала это была именно эмоция. Дней пять промучился, потом не выдержал. Караулил вас около дома, хотел посмотреть… на кого ты меня променяла. Не мог понять, какой ещё студент и откуда. Где искать вас с этим гадёнышем, я не знал. А где, кстати, вы были? На съёмной квартире?

– Нет, на даче.

– Твою мать… Вот подумал про дачу, но решил, что твой козлик туда не захочет, в сарай этот ваш, в холодрыгу. Но это неважно. Что толку, если бы я вас нашёл? Сонь, не поверишь: впервые в жизни не знал, что мне делать…

Она молчала, а Женя продолжил:

– В общем, вас не было, но я увидел Аньку с Костиком. А потом к дому подъехал целый эскорт. У подъезда оставили наружку – я этого парня знал, он из органов ушёл, в частную охрану Калюжного. Я подошёл, спросил, кого ищем, предложил помощь. Он и сказал, что шеф приехал на разборку с сыном. Как они твой дом отыскали – не знаю, я на тебя не наводил, про Калюжного узнал только тогда.

– Нина Степановна сказала, – бессильно выдохнула Соня.

– Чего тут искать…

– Я действовал по наитию, – продолжал он. – Передал агенту, что хочу встретиться с его шефом. Я сам не знал, о чём буду с ним говорить. Но я – человек дела, и я должен был что-нибудь предпринять. В конце концов, выяснить, что его отпрыску от тебя надо.

– И ты встретился с Калюжным!

– Встретился, Сонь. Объяснил, что его сын украл у меня жену. Понял, что Антон и сам не в восторге – ну, я так и думал. Калюжный сказал, что у него пока другие проблемы, и предоставил мне право действовать. Но у меня не было никакого плана. Я узнал, что вы вернулись, и решил сначала увидеть тебя, поговорить. Понять, что происходит. Я надеялся, что ты уже пожалела о том, что натворила. Но ты была как одержимая, не слушала, бредила про венчание… Детка, мне стало так жаль тебя. Я ведь знал, чем всё кончится…

– Не без твоей помощи… – Соне не хотелось даже смотреть на него.

– He-а… Мне и делать ничего не пришлось. Калюжные требовали, чтобы я давил на тебя, но я не стал. Я предпочёл ждать. Правда, я чуть не сделал глупость – после разговора с тобой… решил встретить этого сосунка, объяснить ему, что и как. Пошёл сюда утром, но вдруг увидел твоего отчима. И меня как озарило: пусть мальчик сам покажет себя – во всей красе. Избей я его, убей – ты бы только роняла слёзы, а теперь… сама всё видишь теперь.

– Выбор настоящего мужчины. Не стал избивать сына Калюжного… даже не знаю, как ты сдержался, – ехидно произнесла Соня.

– Да, Сонь, и зря ты иронизируешь. Драка бесцельна, и только бы мне навредила, ты права. И тебе сделал бы хуже – вину свалили бы на тебя.

– И ты предложил Калюжным стратегию…

– Стратегия… Сонь, не смеши. Да, рассказал про Вову, Калюжный выслушал, но ему было некогда. Заявил, что всё это чушь, быстрее купить тебя, раз ты так присосалась, как он выразился… объяснить тебе, что здесь не отломится, мол, бери сейчас, потом не дадут. Я его предупредил, что этот номер не пройдёт, но разве ж ему понять… про тебя… Ну, а как ты отказалась от денег, Валентина сама тобой занялась, по своему усмотрению. Больная баба, на всю голову… Такое навертеть… приватизация, суд, размен… столько людей подкупить, когда всё было просто. Вот и скажи теперь: при чём тут я?

Соня не отвечала, и тон у Жени стал несколько раздражённым.

– Детка, мне незачем оправдываться. Я всегда поступаю верно, поверь. Видишь – я ничего не скрываю, хотя и мог. Моё сотрудничество с Калюжными оказалось коротким. Если на то пошло – ты виновата передо мной гораздо сильней. Я не мог смотреть, как ты тупо губишь свою жизнь. Калюжные тоже не могли видеть вас вместе, вот и вся дружба. Но, увы, они быстро меня отстранили. Видишь ли, я хотел, чтоб хреново стало Димке, а они – чтоб тебе. Последний раз Валентина звонила мне узнать, что за история с ребёнком, истерила, что я ничего не делаю. А я ей объяснил, чтобы с ребёнком тебе не мешала, что это, наоборот, всё только ускорит. И оказался прав.

– Забавно, – усмехнулась Соня. – А как же ты с ней общался? Подпевал, что я корыстная сектантка? Она, небось, удивлялась, как ты на мне жениться хотел, нет?

– Сонь, какой смысл её разубеждать? Чтобы приняла тебя в свои объятья? Прости, на такой героизм я не способен.

– Я уже поняла.

– Послушай. Я знаю: Вова – частично моя вина. Не думай, без жилья я тебя не оставлю, с отчимом твоим разберусь. Захочешь – выкуплю его часть для тебя. Или оставь свою долю Аньке – две трети больше, чем половина, ей хватит. И переезжай ко мне. Ты ведь никогда не интересовалась, а у меня две квартиры и дом за городом. Одну из них – трёшку – я пока сдаю. В любой момент можно освободить. Косметический ремонт, мебель и….

– Классно… – Соня задохнулась от возмущения. – То есть ты загнал меня в угол… Значит – или на улицу, или к тебе. Как здорово ты всё решил! Слов нет, Жень… Просто нет слов!

– Я, между прочим, в курсе, что у ребёнка, которого ты хочешь усыновить, есть шикарная квартира. И куда же я тебя загоняю? Выбор за тобой.

– У Вадика – да, есть… – покачала головой Соня. – Только ты не мог предвидеть, что появится Вадик!

– Я не мог предвидеть, что Калюжные так далеко зайдут!

– не выдержал Женя. – Хватит упрёков, Сонь. Я как узнал про убийство Ларисы… Провёл собственное расследование. Точнее, мне помогли – кое-кто в нашем ведомстве роет против Калюжного, но это – жалкие потуги, и кончатся они плохо. Ты для него враг – не меньше неё. А в чем-то даже и больше. Лариса пыталась забрать только деньги, а ты – их любимое чадо… и деньги!

– Какие деньги? – брезгливо сморщилась Соня. – Ты спятил?

– Сонь, это же не мои слова. Это ты им докажи, что кому-то не нужны их бабки! Калюжный на мои звонки отвечать перестал. Ему надоело ждать, понимаешь? Как только я понял, к чему идёт… я сразу пришёл – предупредить твоего Ромео. Между прочим, тогда он хотя бы допёр, что не такой уж для тебя и подарок.

– Это ты внушил ему, ты!

– Но это же правда. Ты – не для него, Сонь. А вообще-то, я был сильно напуган – просил его не отходить от тебя ни на шаг. Толку, конечно, от него… как от козла молока. Поэтому я сам, как мог, наблюдал за домом. И увидел, как к вам прибыли гости. Я опасался худшего. Но понял, что ребята по другой части.

– А как ты понял? И как они тебя не заметили?

– Я профессионал, – усмехнулся Женя. – Это ответ на оба твоих вопроса. Но с этого момента от меня ничего не зависело – он бы и слушать меня не стал. Я до ручки дошёл от страха. Несколько дней наблюдал сам, но не мог я торчать возле вас постоянно. Пришлось обращаться к твоему киндер-сюрпризу – вот и прислал с Ирой записку. Её не вини, я сказал, что речь о твоей жизни, чтобы не проболталась. А этот твой… просто взял и сбежал. Дерьмо… Зато я, Сонь – я снова здесь. И теперь все твои проблемы буду решать я. Поверь, тебе нечего бояться. Просто положись на меня, вот и всё.

– Митя не сбежал! – горячо возразила Соня. – Он спас меня тем, что ушёл! Он боялся только за меня… Вот если бы тебе поставили условие – или ты уходишь от меня, или меня убьют?!

– Это он сказал, что ли, когда ноги делал? Он ещё и тупой – нести под прослушкой такое?

– Нет, не под прослушкой… то есть… он только намекнул… Я сама догадалась!

Соня с досадой поняла, что чуть не проговорилась об их с Митей встрече. Женя внимательно посмотрел на неё, но дознаваться не стал.

– Ох, Соня, Соня, – демонстративно вздохнул он. – Так ты ему ещё и благодарна, что ли? Бросил тебя – с ребёнком, с жучками, без жилья и без денег.

– А ты… ты просто пользуешься ситуацией! Это ты сейчас… рассчитываешь на мою благодарность, скажешь, нет?

– В какой-то мере, – прищурился он. – Как видишь, я с тобой честен.

– Ничего не выйдет, Жень. Ты больше не будешь решать моих проблем! Спасибо тебе за жучки. Но с этого момента… не надо меня защищать – я ничего не боюсь. Только тебя. Ты – страшный человек. Прости.

– Как говорил классик, – усмехнулся Женя, ничуть не обидевшись, – «люди делятся на две категории: одни не способны ни на что, другие способны на всё, я предпочитаю вторую». Сонь, твой младенец ни на что не способен. Все эти подвиги – курам на смех, враньё, чтобы лицо сохранить. Чем он пожертвовал, ну, скажи, чем? Вернул себе все блага цивилизации – раз! Сел обратно в джипарь – два! Ходит с тёлками по клубам и ресторанам… Вот это жертва ради любимой женщины! Нет, детка, это не я, это он воспользовался ситуацией. Нашёл удобный повод, вспомнил мою подсказку – и благородно отступил. Супер! Очнись, детка! Ну ты же умная женщина! Как же он купил тебя – так дёшево?

Соня молчала – Женя подсыпал ей соли на рану. Она сама мучительно размышляла об этом. Митя ради её безопасности ушёл к родителям. И… действительно получил обратно всё – деньги, власть, автомобиль. Особенно этот автомобиль! Как он мог снова сесть в машину, подаренную отцом! Разве это входило в условия сделки? Кто заставил Митю вернуться целиком и полностью, и душою, и телом? Покинув Соню, он мог жить в одиночестве, не пользоваться ничем от Калюжного!

А как он собирается её спасать? Женится на Наташе! Двоежёнство, измена, обман… Не слишком ли велика цена? Да, он по-прежнему любит Соню, в этом у неё и сейчас нет сомнений, но как удобно – перевести её на нелегальное положение. И овцы будут целы, и волки сыты!

Соня, как могла, гнала от себя гадкие мысли. Она вспомнила Митино лицо, его глубокий, искренний взгляд… Как можно в нём сомневаться – она ведь сама слышала угрозы Калюжного! Женя ничего об этом не знает, но она-то – своими ушами… А джип… Джип – это Митина слабость, что тут поделаешь. Он надолго лишился автомобиля и не роптал – а теперь, наверно, не выдержал…

Нет, нет, чепуха, дело вовсе не в этом! Просто Мите приходится доказывать отцу, что завязал с Соней окончательно. Пусть Митя сдался, но он не предатель! Он загнан в угол, ему плохо, хуже, чем ей сейчас – во сто раз. Женя сам признаёт, что опасность была реальной. Значит, Митя не преувеличивал!

А вот… стоит ли теперь верить бывшему жениху? Что, если они всё разыграли вместе с Калюжным? Нарочно запугали Митю… А история с ключом? Соне внезапно пришла в голову дикая мысль: не сам ли Женя устанавливал эти жучки? Соня уже убедилась, что он умён и хитёр, а его принципы отличаются от её собственных, как небо и земля.

Молчание затянулось. Соня пристально вглядывалась в его лицо, понимая: перед ней – тот самый незнакомец, которого она когда-то впервые увидела в гостях у Ирины. И Соня по-прежнему ничего о нём не знает. Но тут она вспомнила, как Женя ходил по квартире в поисках жучков, его тревожное лицо, опасливые движения. Время, потерянное в тех местах, где прослушка не найдена… Нет, так сыграть невозможно – в этот момент Женя выглядел искренним. Да и выдавать, что у него есть второй ключ, тогда бы не стал.

Решив это, Соня выдохнула с облегченьем – ну не может человек постоянно лгать, вести даже не двойную, а тройную игру! Тем более близкий когда-то человек.

Всё это время Женя спокойно выдерживал её взгляд, в ожидании, что она скажет.

– А чем ты пожертвовал ради меня – снял прослушку? – медленно произнесла Соня. – Предупредил Митю? Но ведь ты сделал это ради себя, чтобы прийти вот сейчас… как ты пришёл. А если бы знал, что Митя останется, не вернётся к Калюжным – предупредил бы?

– Детка… – с горечью произнёс он, а в глазах у него появилась настоящая боль, – если б с тобой что случилось… Как ты можешь спрашивать? Конечно, я тебя хочу – и не скрываю, и не скрывал. Но речь шла о твоей жизни, только об этом я и… Я знал, разумеется, что он слабак и когда-нибудь сдуется, но даже в голову не пришло, что он так позорно сбежит, вместо того, чтобы защитить тебя! Я думал – пойдёт к отцу, отговорит его.

– Позорно сбежит? – возмутилась Соня. – Представь себя на его месте… что он мог сделать? Как бы он защитил?.. Ты что, не слышал? Ему поставили условие!

– Да с чего ты взяла? – презрительно сказал Женя. – Тебе легче так думать, что ли? Мало ли, что он сказал!

– Пусть… даже если и так… – Соня опомнилась и решила быть осторожней. – Всё равно – ответь. Как бы ты в таком случае…

– Это лёгкий вопрос, – пожал плечами он. – Если кто-то угрожает моей жизни или жизни моих близких, он подлежит уничтожению. Настоящий мужчина не может ответить иначе. Ну, разумеется, когда остальные варианты исчерпаны.

– Убить человека?! Собственного отца?!

Соня в ужасе вспомнила Митины слова: «Наверное, я не мужчина». А вдруг эта дикая мысль вновь придёт ему в голову?

– Конечно. И тюрьма бы меня не испугала – там тоже люди живут. Зато знал бы, что ты в безопасности. Но на поступок способен не каждый.

– «Тварь ли я дрожащая, или право имею?» Вот это – выход?! Это принесло бы худшие беды – мы все бы расплачивались!

– Я тоже читал Достоевского в школе, – хмыкнул Женя.

– Нов наказание я не верю. Я видел, как страдают порядочные люди, которые мухи не обидят. А такие, как Антон Калюжный, всегда в шоколаде. На других он беды навлёк – это да. Но только не на себя.

– Есть и другой суд… – тихо произнесла Соня.

– А, это про то, что грешников на небе накажут? Детка, я уважаю твои… религиозные чувства. Но, на мой взгляд – люди это придумали, чтобы оправдать несправедливость. И своё бездействие.

– Ты ещё про опиум для народа скажи!

– Во-во. А почему бы тогда твоему Богу не «подлечить» грешников здесь, на Земле? Чтобы другим неповадно было.

– Жень, я не хочу в таком тоне… Это вопрос другого уровня.

– Думаешь, я примитив? Или возразить нечего?

– Хорошо… Если коротко – то потому, что Он дал свободу воли и право выбора каждому. Но свобода воли одних часто нарушает права других.

– Тогда все должны знать – какой поступок какие последствия будет иметь. Как в Уголовном кодексе.

– Уголовный кодекс не остановил ни одного преступника. Или очень немногих. Так и здесь – правила все знают, и про последствия тоже. Но…

– Потому что нарушен принцип неотвратимости наказания. Каждый надеется – авось пронесёт. И ведь проносит!

– Он не нарушен. А Бог – не милиция. Он не давит на нас очевидностью. Только тогда каждый будет поступать по собственной вере и совести… тогда будет выбор… а иначе мы стали бы роботами… или рабами. Но Там – вот Там, да, всё будет неотвратимо! – Соня горячилась и сама себе напоминала сейчас Мару, протестующую против «ереси». – И потом… многих уже и здесь, как ты говоришь, «лечат». Которых можно вылечить. А если не лечат, значит, безнадёжный случай – это ещё хуже, как ты не понимаешь!

– Ладно, Сонь! – Женя поднялся с кресла. – Хорош! Это всё чепуха, я здесь не для проповедей. Надо решать нашу с тобой ситуацию.

– Никакой ситуации нет, – Соня напряглась и тоже встала.

– Нам ведь незачем притворяться, да? – он словно не слышал. – Я, конечно, знал, что ты сама не придёшь. И сейчас не рассчитываю, что кинешься ко мне утешаться. Но я тоже гордый мужик. И то, что я вымаливаю тебя вернуться – это многого стоит.

– Куда – вернуться? – резко спросила Соня.

Женя сделал к ней шаг, но она выставила вперёд руку и замотала головой: не подходи.

– К нормальной жизни. К нашему браку. Всё, что я сказал вчера, под прослушкой – могу повторить и сейчас. Обещаю – ни одного попрёка.

– К какому ещё браку? – обалдела она. – Какие попрёки? Женя, я замужем. И всегда буду замужем. Даже если бы я захотела – я не смогла бы это нарушить!

– Не понимаю! – раздражённо заговорил он. – Эти венчания – просто красивая традиция, не более того. Ну ты же умная женщина, у тебя критический ум…

– Это таинство, Женя! Если ты не веришь, то это не значит…

– А ты, почему ты веришь? Это обряд, его проводит обычный человек. Который, прости, пьёт, жрёт и… в туалет ходит в промежутках между службами. Да Всевышнему, коли Он есть, не до того, что там кто-то пропел в рясе над двумя дураками.

– Да, Женя, человек – посредник. А клятвы свои мы давали перед Богом, Ему и друг другу. Ты когда-нибудь давал клятву? Хотя бы человеку? И если давал – то нарушал, когда тебе покажется удобным?

– Я не люблю клятв, – Женя помрачнел, словно вспомнив что-то неприятное. – Присягу давал, и служил верно. Но если хочешь – тебе поклянусь. И выполню. Даже если подохнуть придётся.

– Нет, не хочу! Я уже поклялась! Другому человеку.

– Не быть вам вместе, Сонь. Объективно – не быть. Даже если он такой хороший, как ты говоришь – тогда тем более. Не надейся, больше ему от Калюжных не вырваться. Их не уговоришь, не уломаешь. Да он и сам теперь не захочет: одно дело – по большой страсти, другое – когда уже всё от тебя получил. Ты ведь сама понимаешь, не дура. Вот – реальная ситуация. И что от тебя требует твоя церковь? Всю жизнь без мужика куковать. А я предлагаю нормальный, законный брак. Верность. Любовь. Одобрит тебя твой Бог, не сомневайся.

Соня задумчиво смотрела на него.

– Детка, не смотри на меня так, – почему-то занервничал Женя. – Ты когда так смотришь, я…

– Женя… – медленно начала она. – Знаешь… я рада, что ты всё мне сказал. Спасибо тебе, правда. Я хочу, чтобы ты понял… Даже если бы я не венчалась… и на земле не было бы ни одного мужчины, кроме тебя… И если бы я никогда не знала Митю… С тобой бы я теперь судьбу не связала. Никогда.

– Настолько противен? – глаза у него потемнели.

– Нет, не ты сам. А твои взгляды на жизнь. Мы слишком разные люди.

– В постели это нам не мешало. И не помешает.

– Брак – это не только секс.

– Поверь мне… как старшему. Если в постели порядок, то молиться каждый может, кому захочет.

– Нет. Но это уже неважно. Я люблю другого. И он мой муж.

– «Но я другому отдана и буду век ему верна»?

– Я рада, что и поэзию ты тоже любишь.

На его лицо легла тень. Взгляд у него стал тяжёлым, выражение губ – жёстким. Но когда он заговорил, речь его звучала по-прежнему спокойно, хотя более отрывисто.

– Яне люблю поэзию. Я не люблю сказки. Я живу реальной жизнью и крепко стою на земле. Поэтому вот что я тебе скажу. Хочешь ты или нет, наша свадьба – это сейчас единственный способ, чтобы Калюжные навсегда про тебя забыли. Я понял – жить ты со мной не будешь, раз фанатично веришь всему, что тебе вправили в церкви. Значит, заключим фиктивный брак.

– Нет! – моментально отреагировала она.

Поступить так же, как Митя? После того, что она испытала, услыхав про его женитьбу?

– Не спеши. Подумай и поймёшь, что последствия…

– А тебе-то это зачем? – перебила его Соня.

– Всё очень просто, – губы у него скривились в усмешку, но взгляд остался прежним. – Подожду, пока у тебя мозги встанут на место. И не допущу, чтобы появился кто-то другой. Я умею ждать и догонять. Помнишь, ты рассказывала, как фиктивный брак у твоей матери превратился в реальный?

– Тогда тем более – нет, – твёрдо сказала она.

Зачем, зачем она согласилась вчера на навязанную им игру? Это всё отвратительно. И это пора заканчивать. Раз и навсегда. Больше никакой лжи и притворства – плевать на последствия.

Внезапно Соня поняла, что свободна, что больше не находится под воздействием его гипнотической силы. И ощутила невероятную легкость.

Под её взглядом Женя всё больше хмурился, но не отступал. Он не сомневался, что деваться ей некуда.

– Я сказал Калюжному, что беру тебя на себя, – с весомостью в каждом слове продолжал он. – Что женюсь на тебе, чтобы не было пути назад. Только после этого сняли прослушку. Ты у меня на поруках, он мне поверил! Если мы не поженимся, опасность останется. Особенно если твой недоумок вдруг снова возьмётся тебя донимать. Калюжным будет спокойнее, если он забудет о тебе раз и навсегда.

– Ты же говорил, что он никогда не придёт, – прищурилась она.

– По серьёзному – нет. Но есть мужики, которым доказательства подавай, что они всем бабам нужны. Недаром лапшу тебе на уши вешал. Напомнит о себе, убедится, что ему здесь «дают», и снова – в кусты. А предки его задёргаются – вдруг он опять… Зато если ты будешь замужем – он не заявится. Или ты собираешься его ждать? Встанешь в очередь со всеми его проститутками? Надеюсь, ты не мазохист. И самолюбие у тебя есть.

Женя уставился на неё в ожидании, сознавая, что провел серьёзную, кропотливую работу, обложил Соню со всех сторон, отверг все её доводы и привёл неоспоримые аргументы. А главное – что она брошена, одинока, запугана, на грани морального и материального краха.

Соня, и правда, уже очень устала, её вымотал этот разговор. Но Женя не мог понять одного: она уже перепрыгнула через костёр, стала облаком и уплыла, а он всё ещё разговаривает с ней, даёт инструкции, как не сгореть. Пора, наконец, ему объяснить.

– Мне всё равно, на что ты надеешься… – тихо, глядя на него в упор, сказала она. – Мне всё равно, что решат Калюжные. Мне всё равно, что они сделают. Я не знаю, заявится ли Митя, а если заявится – я не буду жить с ним тайком, прячась по углам. Я его жена, а не любовница. И самолюбие моё тебя не касается. А вот тебе – пора бы его включить. И понять, что здесь тебе делать нечего. Прощай, Женя. Ключ можешь не отдавать, скоро нас в этой квартире не будет.

Она смотрела ему в лицо открыто, не опуская глаз, пока он сверлил её своим стальным, неотступным взглядом. Лицо его наливалось бешенством, багровело. Это было бы страшно, но Соня находилась сейчас слишком далеко, чтобы испугаться. Она только надеялась, что он всё понял и уйдёт.

Но не тут-то было.

– Ты – шизофреничка, – внезапно сказал он. – Но и я тоже теперь параноик.

Одним рывком Женя пересёк комнату и всей своей массой вжал Соню в стену. Соня в ужасе попробовала вырваться – бесполезно, захват у него оказался железным.

– Прости, больше не могу… – проговорил он. – Я тебя верну.

Он быстро провёл рукой по её шее, дёрнул на платье молнию, рывком сорвал его с плеча вместе с бретелькой бюстгальтера, обнажив грудь, больно её сдавил. Губами впился в Сонины губы, не давая говорить и дышать. Другая его рука залезла под платье и уже шарила там. Женя грубо провёл по бедру Сони, стягивая белье. А она не могла даже двинуться под тяжестью его тела. Сейчас он был по-настоящему ей противен, а особенно потому, что когда-то он смел прикасаться к ней, как сейчас, и она не возражала! Как это было возможно, как?! Её тело принадлежало Мите, оно не могло быть испачкано, осквернено чужими руками. Её грудь могли трогать только его нежные, ласковые руки и губы. Чужой, коренастый, с животными повадками мужчина сейчас овладеет ею, и она возненавидит саму себя! Уже ненавидит… От ужаса и отвращения на глазах выступили слёзы. Подобные боль и бессилие она испытывала лишь однажды – когда у её любимого, бережно хранимого Бориса, которого не решалась брать даже Анька, оторвали глаза безжалостные подростки.

Ждать помощи было неоткуда. Соня оказалась зажата так, что не могла шевельнуться. Одну руку она всё-таки высвободила, пытаясь вырваться, отталкивала его, но физических сил не хватало. Теперь ей стало страшно, как никогда. Она знала одно

– этого нельзя допустить! Если это произойдёт, всё кончено, всё пропало, она не сможет с этим жить! Соня ногтями впилась в его запястье, но он словно не чувствовал боли. С трудом отвернув лицо, Соня сделала глоток воздуха.

– Никогда не прощу тебе! – в отчаянье выкрикнула она.

– Ты нелюдь…

То есть ей показалось, что выкрикнула, на самом деле – простонала едва слышно. Она даже не заметила, что повторяет слова Мити, сказанные отцу. Но если бы и помнила, то подтвердила бы: то, что делает Женя – преступление, равносильное убийству. По крайней мере, её он сейчас убивал…

Внезапно Женя остановился. Ослабил захват и сделал шаг назад. Несколько секунд он просто смотрел, сжав зубы, щека у него дёргалась. На его руке, в том месте, где Соня вцепилась ногтями, выступили капли крови. И вдруг он произнёс своим обычным, размеренным тоном с едва уловимой досадой, хотя всё ещё тяжело дышал, и лицо у него оставалось красным:

– Прости, детка. Не сдержался. Впервые в жизни сам себе не хозяин. Я лучше подожду. Мне надо набраться терпения, и я справлюсь. Подожду, пока ты захочешь сама. Даже если придётся ждать очень долго – всё равно ты моя. И только моя.

Не дожидаясь ответа, он отвернулся и вышел в коридор. Соня осталась на месте, словно её приковали к стене – подавленная, разбитая. И только когда хлопнула входная дверь, медленно сползла вниз. Слёзы всё ещё текли по лицу, но внутри было пусто. Рядом что-то упало – она перевела взгляд. Это оказался Борис. Соня чувствовала себя слабой и заторможенной. Но вид друга, валяющегося мордой вниз, был нестерпим. Она протянула руку и достала его из-под столика.

Посмотрела на его хитрую мордочку и вдруг испытала иррациональное чувство, словно одним глотком влила в себя рюмку водки – странный, ничем не объяснимый кураж.

– Достали, б…! – впервые в жизни она выругалась матом.

– Все, все достали!

Лис молча и внимательно смотрел на неё.

– А я всё равно не пропаду! – с детским вызовом сказала ему она. – Вот назло им всем – и никто ничего мне не сделает! Ни Калюжные. Ни Женя. Ни Вова. И… он…. тоже. Хватит!

– Соня громко взвизгнула. – Не надо мне! Ни трёхкомнатных квартир… ни съёмных. И без этой – проживу. И денег не надо, и помощи их мерзкой не надо!

– Надо же! Какая сила воли у человека! – усмехнулся лис. – Да уж! – Соня истерически всхлипнула. – А что? Да, сила воли, а ты как думал?

– Я не про тебя, – невозмутимо пояснил Борис. – А про Женю.

– Он мерзавец… – выдохнула Соня, всё ещё сидя на полу. – Как ты мог советовать мне… говорить, что я буду с ним счастлива?

– Не преувеличивай. Во-первых, я не советовал. Во-вторых – могла быть счастлива. Жила бы – забот не знала.

– И это – и есть счастье?!

– Прости, прости, нет, конечно, – издевательски пропел Борис. – Настоящее счастье – по рецепту от глупой Снегурочки. Которая знала ведь, что нельзя, но…

– А я раньше не понимала эту сказку. Ругала, жалела Снегурочку. А ведь за неё можно только порадоваться. Она испытала то, что хотела. Ради этого стоило и растаять… Я не боюсь.

– Я знаю другую сказку. Про старого бурого лиса, которого никто не слушал, – вздохнул Борис. – Но… – тут он прищурился, – если бы все его слушали, никаких сказок не было бы вообще.

Соня с удивлением посмотрела на него, словно впервые видит.

– А замок всё-таки поменяй, – внезапно сказал лис. – Ну его на фиг, этого параноика. Сколько у него там ещё ключей?

 

Опять интернат

На другой день, в пятницу, Соня отправилась оформляться на новое место. В обязанности няни входило немало работы: ежедневная уборка помещений группы – игровой, спальни, санузла с коричневой кафельной плиткой и огромного коридора с вытертым до бетонных дыр линолеумом; организация обеда, мытьё посуды, замена белья и уход за детской одеждой, а главное, посменное ночное дежурство с последующим после него выходным.

Директор, Ольга Филипповна, провела Соню по этажам, показывая здание и знакомя с сотрудниками. А она испытывала странные чувства. Соня уже совсем забыла, что такое интернат изнутри. Детские впечатления смазались, да и когда она ездила к Вадику, этот мир оставался ей чуждым, она старалась не погружаться в него, а поскорее вытащить оттуда ребёнка.

И вот – всё начиналось сначала. Зрительные образы, запахи и даже голоса – всё было оттуда, из далёкого детства. Словно её вернули к давно пройденному, но не усвоенному материалу, поместили в исходную точку отсчёта – исправлять ошибки.

Интернат был областной, воспитанники поступали сюда из окрестных городков и посёлков. Когда Соня жила здесь, в группе числилось не больше пятнадцати человек, а теперь доходило до тридцати. Соня видела всё – то, чего так боялась и не желала видеть: тоску в глазах у детей, раздражительность воспитателей; не слишком опрятные лица малышей; старшеклассников, с которыми едва справлялись на верхних этажах здания. Даже смех здесь звучал иначе, а уж плач… Особенно Соню поразил плач самых маленьких, из ясельного корпуса.

У домашнего ребёнка слёзы – это настойчивое требование любви и заботы, которые он тут же в изобилии получает. А этот плач не слишком трогал и без того измотанных взрослых. Он разносился в пустоте, бился об стены и достигал только одного слушателя – Того, кто слышит всех и всегда. В переливах этого плача звучало горе ребёнка, который ещё не знает, в чём оно состоит, но с каждым днём будет узнавать об этом всё больше и больше.

…Соня очень волновалась, отправляясь в свою новую группу. Но здесь всё оказалось не так ужасно. Конечно, помещения давно не ремонтировались, в спальнях стояла сырость, а мебель, кормёжка, игрушки – всё разительно отличалось от того, что было у детей в элитном саду. Зато единственная воспитательница производила приятное впечатление, а её малыши выглядели весёлыми и доверчивыми.

Марии Фёдоровне на вид было лет пятьдесят с небольшим. Рассудительная, простоватая, но сердечная, она встретила Соню, как старую знакомую. Из короткого разговора Соня уяснила, что воспитательница уже в курсе её истории – разумеется, со слов заведующей.

Общалась Мария Фёдоровна по-свойски, без лишних церемоний. Неприятных вопросов не задавала, зато сама говорила без умолку. Принялась объяснять, где что лежит, ознакомила с режимом дня, отвела в спальню, показала прачечную.

Соня слушала и понемногу успокаивалась. Во-первых, всё или почти всё из своих новых обязанностей она делала на прежнем месте, хотя, конечно, физического труда здесь было гораздо больше. Возраст у детей тоже оказался привычный – дошкольники от четырех с половиной. И главное, Соня чувствовала, что с Марией Фёдоровной они сработаются. А значит, ни новых унижений, ни косых взглядов не будет.

– Станет тяжко сперва – постараюсь помочь, – обнадёжила воспитательница. – Лишь бы ты не сбежала. Ох, и устала я, даже не представляешь… Второй месяц одна! Няня у меня – Семёновна – ночная, через сутки. Ничего не скажу, порядочная женщина. И убраться поможет, и перемоет, что я недомыла… Хозяйственная. А если покажется тебе сердитой – так ты внимания не обращай, она всегда такая. Одинокая она. Но днём со мной только через раз бывает. Разве её заставишь – она ведь на пенсии, подрабатывает просто. А второй ночной няни нет…

– А как же вы в остальное время?

– Да вот представь себе! Кручусь, верчусь… Всю неделю здесь, даже выходного у меня нет – а что делать, работать некому… Дома меня уже не видят, через день ночевать заявляюсь. Вот сегодня пойду, Семёновна дежурит. А так практически здесь и живу. Внук мне говорит: «Баба, а ты что – на улице спишь? Почему тебя в кроватке нет?» Так что тебя мне само провидение…

– А завтра… Кто завтра ночью? Я только первый день буду, и…

– Раз ты выходишь, мы вот как придумали, – перебила воспитательница. – Будем, значит, за ночную по очереди… Вот, смотри: завтра мы с тобой с утра и до ужина, на ночь остаюсь я. Послезавтра – ты приходишь на целые сутки, с ночёвкой, а я вечером – домой. Зато в понедельник – гуляешь. Семёновна на полный день и ночь согласилась – по твоим выходным. Она теперь сутки через двое сможет дежурить, давно мечтала. Ну а потом снова – ты только в дневную, а я… Всё полегче – хоть два дня дома посплю. И днём не одна в группе, а то сил моих больше нет!

– Получается, вам всё равно каждый день на работу? Как это – без выходных? – Соня всё ещё не верила, что такое возможно.

– Чем ты слушаешь? Говорю же, последние два месяца так и живу. Сменщица уволилась, ну и что делать прикажешь? Детей одних бросать? Ты мне главное скажи – согласна ты на такое расписание?

– Да… и… тогда вот что. Когда я целый день на работе, вы – отдыхайте.

– Ну… не знаю, – Мария Фёдоровна в сомнениях уставилась на неё. – Ты же няня, а я – воспитатель. Семёновна никогда одна днём не остается. Это же только я могу – и обед, и прогулка, и уборка…

– Я тоже могу. Я привыкла без няни, в садике.

– Надо ведь занятия проводить. У нас программа.

– И занятия проведу. Ольга Филипповна возражать не станет.

– Да ты не подумай, я поняла, что ты умная девочка… Только тогда у нас с тобой одинаковая нагрузка получится. Тебе даже труднее – у меня-то днём будет няня, ты или Семёновна. А платить тебе станут гораздо меньше. Вот и начнёшь на меня зуб точить.

– Не начну, – серьёзно ответила Соня. – Но у меня к вам просьба… Понимаете, у меня сын ходит в садик и…

– Знаю, знаю, Филипповна говорила. Ну, хорошо, когда тебе только «в день», отпущу пораньше. А уж когда у тебя полная смена – как-то сама выкручивайся. Ты всё поняла-то? Если что непонятно – так спрашивай лучше сейчас.

– Нет… То есть да, всё понятно, спасибо!

* * *

Она вдруг поняла, что не хочет брать с собой Вадика. Разве получится уделять ему здесь внимание – в присутствии тридцати детдомовцев? И ещё – Соня боялась возвращать его в эти стены.

Выручила Анюта. «Ну ты придумала – ребёнка туда таскать! – заявила она. – И в будни, когда тебе в ночь, мы с Костей из садика его заберём. Переночуем у вас, а утром ты нас отпустишь, как раз на работу успею, к половине десятого. Ты только пожрать приготовь».

И Соня сразу почувствовала себя спокойнее.

Первый рабочий день – в субботу – прошёл суетливо. Не успевала Соня убрать посуду, как её уже звали на склад получать канцелярию или забирать одежду из прачечной. А главное – всё это приходилось делать в промежутках между знакомством и общением с детьми. Соня сразу решила, что не станет довольствоваться ролью нянечки, а будет принимать участие в их воспитании, тем более что Мария Фёдоровна её в этом только поощряла.

Самым тяжёлым оказалось то, что дети, едва почувствовав в ней сердечное расположение, принялись платить такой горячей любовью и привязанностью, что сердце надрывалось. К концу смены Соня впала в отчаяние от желания забрать и усыновить каждого малыша. Она понимала, что через какое-то время привыкнет, но пока едва справлялась с эмоциями. Помогал опыт – Соня твёрдо постановила: никаких любимчиков или особых случаев, всем и всего поровну – улыбок, тепла, строгости.

На другой день ей предстояло, выполняя обещанное, остаться с детьми одной на целые сутки. Она твёрдо знала, что справится. Однако заботливая Мария Фёдоровна всё-таки пришла с утра в воскресенье, так и не решившись пока отпустить Соню в свободное плавание. Пользуясь случаем, Соня поподробнее расспросила её о каждом воспитаннике. Настоящих сирот было мало. Нескольких оставили ещё в роддоме, родителей других лишили родительских прав. Два мальчика казались совсем неуправляемыми, выделяясь особым желанием напакостить, сломать, плюнуть исподтишка в более безобидного. По профессиональной привычке Соня сдерживала раздражение, стараясь обойтись без наказаний, отвлечь и заинтересовать нарушителей, хотя по опыту знала – это мало что даст.

Почти то же самое она наблюдала и в элитном детском саду – не так уж это всё и отличалось. Соня понимала: эти дети – в обычной генетической беде, только беда их сильнее, заметней и непоправимей день ото дня. Какими усилиями можно их оттуда вытащить, Соня не знала. Но убеждала себя, что они не меньше, а то и больше, чем остальные, имеют право на её любовь.

Весь день, общаясь с детьми, убираясь в группе, Соне почти удавалось не думать о Мите, о том, где он и чем сейчас занимается. Но стоило ей сделать паузу, в тихий час подойти к окну и уставиться на грязный, подтаявший у дороги снег, или выйти на обшарпанную лестницу, ожидая группу с прогулки, как осознание случившегося вновь лишало всякого желания двигаться, говорить и вообще жить дальше.

В четыре часа Мария Фёдоровна ушла, пожелав ей удачи. Всё было ничего, Соня справилась и с ужином, и с вечерними тихими играми, и даже испытала некое воодушевление от собственных успехов. Но когда, уложив детей спать, осталась совсем одна, наедине со своими мыслями, боль накинулась на неё снова, и не думая отпускать свою жертву.

Стоя у окна, Соня вглядывалась в чёрный квадрат двора, различая вдали белый резной силуэт ворот. Ужасно, но она всё ещё ждала. Все эти дни, начиная с их встречи и разговора в подворотне, Соня ждала Митю, вспоминала его обещание найти её, как-то связаться. Боялась этого, не знала, как им теперь говорить, понимала, что это ни к чему не приведёт, но всякий раз, выходя на улицу, невольно оглядывалась – не стоит ли он за поворотом, не прячется ли возле подъезда? Снова и снова она заставляла себя не искать в тени остановки знакомую фигуру, не вздрагивать при звуке мужского голоса, не доставать каждые три минуты мобильник, проверяя, нет ли на нём неотвеченных вызовов. Однако прошло уже пять дней, а Митя не появлялся, и от этого сердце всё сильнее сдавливало отчаянием. Соня убеждала себя, что у Мити нет никакого шанса уйти незаметно, что он за неё боится. Но тоска была такой, что впору выть… орать, как эти несчастные дети в ясельном корпусе – в пустоту потолка, безнадёжно и безысходно.

Было ещё кое-что, связанное с последним (Соня очень надеялась, что действительно последним) визитом Жени. Нет, про него она старалась не думать, иначе не смогла бы удержаться от гнева и осуждения. Наверное, Жене стоило посочувствовать, но Соня представляла, как он выслушивает о ней гадости от Валентины Юрьевны, предлагает Калюжному подселить к Соне бывшего отчима… а главное – не могла забыть отвратительную сцену, которую Женя устроил в конце. Соня, и правда, купила новый замок, и Костик, намучавшись, всё-таки умудрился врезать его, хотя без зелёнки не обошлось – руки у парня росли не из того места.

Но тревожило её совсем другое. Соня подозревала, что Мите дали прослушать запись разыгранной Женей сцены. Конечно, Соня ничем себя в этом разговоре не запятнала, изобразить согласие ей так и не удалось, но она не прогнала бывшего жениха, и даже пригласила прийти ещё раз. Для Мити этого было достаточно, чтобы счесть её предательницей. А вдруг он не появляется, не подаёт обещанного сигнала только поэтому? Разум подсказывал Соне, что в их нынешнем тупике это ничего не изменит, но одна только мысль, что муж перестанет ей верить, казалась ужасной.

Соня убеждала себя, что Митя ничего не знает. Нет, не в его это характере – отступиться, обидеться. Он сразу же прибежал бы, забыв про все опасения, устроил скандал, но не допустил бы её близости с Женей. Или… не прибежал, побоялся бы? А что, если эта запись ему только на руку – успокоит совесть, позволит быстрее забыть свой недолгий брак?

Как бы то ни было – сделать она всё равно ничего не могла. Соня пыталась успокоиться, восстановить в душе хоть какое-то хрупкое равновесие. Однако сомнения, ревность, тревога – всё это сжигало её изнутри, а неизвестность давила. Соня верила, что муж всё ещё любит её, но эта вера тонула во мраке предчувствий. Митя скоро устанет от всего этого… уже устал. Он должен будет жить дальше, он молод, красив, полон сил.

Не сможет он вечно страдать, у него возникнет влечение к женщине – к другой женщине. А значит, выхода нет, Соня не видела никакого просвета. Митя забудет о ней, ему в этом помогут. И что ей останется – только воспоминания?

Соня понимала: ей придётся жить, зная об этом. И она справится… наверное. Но сейчас… сейчас она не могла смириться, привыкнуть к тому, что он никогда больше не придёт; что скоро, совсем скоро, он будет далеко – и физически, и душевно; женится на Наташе, нарушив все клятвы разом. Соня убеждала себя, что Митя не виноват, он поставлен в такие условия, но ей становилось страшно за него. Она молилась, чтобы Господь не судил его строго. И очень боялась, что после всех передряг её муж станет другим человеком – циничным, жестоким и беспринципным, как его отец.

Кто-то из детей захныкал во сне, Соня подошла, погладила малыша, поправила ему одеяло, а потом вернулась к своему подоконнику – низкому, широкому и холодному. Ноги её не держали, и она присела. В который раз началась внутренняя дрожь – Соня так и не научилась с ней справляться.

С тех пор как Митя ушёл, она по нескольку раз в день пила успокоительное, но после того, как один раз забыла на плите чайник, а другой – вышла из дома в летних туфлях и, даже не почувствовав холода, обнаружила это только на остановке, с каплями решила завязать, и сердце теперь частенько давило где-то посередине груди.

Тахикардия тоже мучила больше обычного. Это стало для Сони обычным состоянием – останавливаться каждые двадцать минут, присаживаться на любую, даже мокрую, покрытую снегом скамейку, пытаясь унять сердцебиение, а потом, сделав над собой усилие, двигаться дальше. Воздуха постоянно не хватало – она почти забыла, что такое нормальный вдох. Соня стала спать, приподняв подушку – чтобы легче дышалось. Даже Вадик заметил и спросил: «Мама, а почему ты делаешь вот так?» И изобразил, как она, пытаясь продохнуть, замирает на несколько секунд с раскрытым ртом.

К врачу она идти не хотела, да и некогда было. Соня очень надеялась – само пройдёт… со временем. Правда, эти два дня на работе она чувствовала себя неплохо, видимо, под влиянием новых впечатлений. Несколько раз её прихватывало во время уборки, но Соня старалась обойтись обычным валидолом – и через пару минут отпускало. А вот сейчас снова…

Она чуть приоткрыла окно и упёрлась спиной в откос, посидела так, пытаясь успокоиться. Непонятная дрожь не проходила, теперь она была не только внутренней – мелко дрожали руки и ноги. Надо было пойти и лечь, но Соня не решалась двинуться.

Минут через двадцать ей полегчало. Она отправилась в спальню, легла поверх постели, да так и пролежала всю ночь, почти не сомкнув глаз.

Утром пришла обещанная Семёновна, и, даже не поздоровавшись, с порога начала ворчать. Окинув помещения хозяйским взглядом, выявила все недочёты Сониной уборки, принялась переставлять посуду и громыхать ведрами. Но Соня не в состоянии была её слушать. Что-то пробормотав в ответ, она поспешила распрощаться и полетела домой. Ждала троллейбуса и старалась думать только о том, как ручки Вадика сейчас обовьют её шею, как он скажет: «Мама пришла», и тепло разольётся у неё по сердцу. «В садик не поведу», – подумала Соня.

Она решила, что в свои выходные будет водить Вадика только на музыкальные занятия. И весь день, стараясь компенсировать ночное отсутствие, занималась и гуляла с мальчиком.

Все вокруг готовились к встрече Нового Года. На площади возле почты нарядили елку. Ещё на прошлой неделе Надька вручила Вадику стихи для праздника, причём выбрала самые лучшие и длинные. Мальчик запомнил их за несколько минут и уже столько раз прочитал Соне, что она сама невольно их заучила.

Общение с малышом стало теперь единственной отдушиной. Анька же с её активным сочувствием приносила только дополнительную боль. Соня с облегченьем узнала, что сестра собирается встречать Новый год на даче, в большой компании. Она звала и Соню, но бесполезно. Какая могла быть компания? А тем более – дача, где всё напоминает о Мите, о первой их встрече, о тех нескольких днях после венчания…

Во вторник Соня решилась зайти к директору – поговорить об обещанной справке. Она даже купила коробку конфет, неловко поздравила начальницу с наступающим Новым годом и выложила ей свою просьбу. Та расплылась в приветливой улыбке, кивнула:

– Софья Васильевна, не волнуйтесь, сделаем! Мария Фёдоровна уже вас хвалила вчера. Когда всё утрясется, через месяц-другой поставим вас вторым воспитателем в группу – на другой оклад.

Оклад, даже воспитательский, был таким мизерным, что раньше Соня и не подумала бы работать за подобные гроши. Но сейчас так обрадовалась, словно ей пообещали настоящий карьерный скачок.

– Спасибо огромное, спасибо! Только… скажите… Калюжные – они не объявлялись?

– Да что они – следят за вами, что ли? Забыли, небось, давно. Ну и вы – постарайтесь о них не думать… – сострадательно произнесла женщина. – На вас лица нет, поберегите здоровье, вам ребёнка растить! А за справкой зайдите через полчасика в бухгалтерию – я дам указание.

– Спасибо! – кивала Соня.

После каникул, решила она, надо срочно браться за дело – начинать бегать по инстанциям.

Новогодний утренник у Вадика намечался на среду. Соне предстояло ночное дежурство, но они вместе с Марией Фёдоровной уговорили Семёновну выйти на замену. Вместо этого Соня обещала подменить няню в ночь с четверга на пятницу, и отпустить, наконец, Марию Федоровну на целый день.

Костюм у Вадика был давно готов – он играл инопланетянина. Снарядили его Анька с Костиком – да ещё сами увлеклись так, что не остановить. Скафандр смастерили из огромной коробки из-под сапог: обклеили её фольгой, прорезали отверстия и вставили в них с десяток цветных лампочек с тумблером. Костик прикрепил с изнанки батарейку с проводами так, что лампочки по-настоящему зажигались. Но это ему показалось мало, и он притащил старый амперметр – прибор занял почётное место на животе инопланетянина. А в завершение образа Анька купила в киоске «очки марсианина». При нажатии кнопки в них загорались огромные страшные глаза. В общем, костюмчик получился что надо – и артист, и дизайнеры остались довольны.

Сыграл Вадик замечательно, да ещё так выразительно прочитал стихи! Ему искренне хлопали все зрители – и дети, и взрослые. Соня сидела, гордая за него, и только одна мысль, что этого не видит Митя, могла испортить ей настроение. Анька, которая ради такого случая тоже отпросилась с работы, засняла всё на видеокамеру.

Присутствие сестры очень поддерживало Соню. Другие родители отнеслись к её обществу, мягко говоря, неоднозначно. Лишь Настина мама, как обычно, обрадовалась и затараторила что-то про Настю, словно Софья Васильевна до сих пор была её воспитателем. Остальные сторонились, бросали недобрые взгляды и перешёптывались – в их элитное общество проник наглый изгой. Анька не обращала на них никакого внимания. Она даже согнала с места одного очень важного папу, заявив, что для съёмки ей нужен первый ряд.

После выступления Танечка приветливо кивнула Соне издалека, но не подошла – наверное, из-за Аньки. Зато Надежда Петровна тут же нарисовалась рядом и не пожалела похвал:

– Нет, ну твой-то! Каков артист! Кто бы мог подумать… Молодец, Вадик! – Надька похлопала счастливого «инопланетянина» по спине.

Пришлось ещё выдержать чаепитие и фотосессию с Дедом Морозом, а потом они с Анькой одели мальчика и покинули праздник одними из первых.

Наполненный впечатлениями, Вадик ещё долго прыгал по комнате, не желая снимать костюм, щёлкал лампочками и выскакивал из-за угла, пугая электрическими глазами. Потом вспомнил про свой подарок. Соня заблаговременно подменила шоколадные конфеты мармеладом и пастилой – у Вадика недавно появилась аллергия на шоколад, точнее, на большое его количество.

Получив коробку, мальчик отправился исследовать содержимое и делиться с Борисом – он был убежден, что лиса необходимо кормить.

– Только не перепачкай его! – предупредила Соня. – Ань, ужинать будешь? Я тут котлет вчера нажарила.

– Морковные, небось? – скривилась сестра. – Пост держим?

– Не, мясные… Вадику поститься нельзя, а я… – Соня махнула рукой.

– Тогда давай! – обрадовалась та.

Она активно принялась за еду, но Соне сегодня весь день казалось, что Анька ведёт себя не слишком естественно: совсем не грубит, изображает веселье, старается угодить… словом, хочет, но не решается что-то сказать.

До этого Соня не дала ей ни единого шанса начать разговор, словно тем самым могла отменить что-то ужасное. Но сейчас на неё навалились апатия и усталость. Что толку оттягивать?

– Неприятные новости, Ань? – Соня отодвинула нетронутую тарелку.

Сестра даже подавилась от неожиданности.

– Ну… в общем-то… да. И не одна.

– Давай сразу все, – устало произнесла Соня.

– Ох… Во-первых, папаша…

Анька теперь называла отца только так.

– И что папаша?

– Говорит, решил продать свою долю, – Анька подняла на сестру свои огромные, несчастные глаза.

– Вот как? А как же доча любимая? – горько усмехнулась Соня.

– Молчи, Сонь… Почуял бабки, урод!

– А я, если честно, думала, он Оленьку к нам подселит.

– Нужны мы ей! Она с мужиком живёт в два раза старше, в девятиэтажке на Парковой.

– А как насчет размена, через куплю-продажу? Что, подождать не может?

– Не хочет. Говорит, деньги нужны. Да и потом, я тут газету открыла – вообще никаких вариантов. А запросики у него… Если с учётом этого выставлять квартиру – никогда покупателя не найдём, разве что сами с копейками останемся.

– А сколько он за свою долю хочет?

– Не наберём, Сонь, даже не думай, – помотала головой Анька. – И… тут ещё такое дело…

– Да я уже поняла, что ты начала с цветочков, – кивнула Соня. – Ну и?

– У него уже покупатель есть. Знаешь – кто? – сестра сделала эффектную паузу. – Женя твой!

Соня только молча кивнула.

– Ты знала? – изумилась Анька.

– Нет, но могла догадаться. Правда, надеялась, он отстанет.

– А он что – приставал?

– Угу…

– Правда? Ничего себе… Так может, всё к лучшему? Ну, то есть… чего уж теперь-то? Женя – он ведь классный! Выкупит нам квартиру, ты его отблагодаришь… будет счастлив. А этот козёл твой пусть ногти кусает… Сонь, Сонь, да ладно тебе, ты чего?! Я же так просто…

Соня ничего не сделала и не сказала, но Анька испугалась её взгляда.

– Ну… а как же тогда нам быть? – нерешительно начала сестра. – Если вы не… если ты… Ты же не захочешь жить вместе с ним, в одной квартире…

– Не захочу… – медленно проговорила Соня. – Возможно… возможно, придётся уехать к Вадику. Только тогда Леонид Михайлович станет плохо обо мне думать. Видала, как в садике смотрят – мол, не ребёнок мне нужен, а…

– Глупости! Да дед только счастлив будет, что хата в хороших руках! – горячо возразила Анюта. – А на остальных наплевать!

– Кстати, там ещё ремонт надо делать – ана какие шиши?

– Обдерём обои, да наклеем новые, дешёвые, зато чистые, – практично заявила сестра. – А Женя твой… он у меня здесь быстро на стенку полезет. Устрою ему тут весёлую жизнь. Что, не веришь?

Соня почти не слушала.

– И что за радость ему?! – она непонимающе качала головой. – Ань, он мазохист какой-то…

– И я не понимаю! Нашёл бы себе бабу нормальную! Ой, Сонь, ну это я к тому, что… что каждая за него пойдёт… и…

– Да ладно, не оправдывайся.

– Запал он на тебя. Не зря говорят – приворожила, – хмыкнула сестра.

– Не неси чупухи! – разозлилась Соня. – Ты ещё с Калюжными спой заодно.

Анька внезапно перестала веселиться, взгляд у неё стал ещё более несчастный и опасливый одновременно.

– Знаешь… Сонь… есть ещё кое-что. Этот твой… не хочу даже говорить кто… короче, свадьба у них – завтра, – выпалила Анька. – Говорят, гулять будет полгорода – на высоком берегу. Вот прямо перед Новым Годом невтерпёж жениться! Тоже мне – хозяева жизни! Говорят, пригласили из Москвы Вятлова и Борискову – интересно, какие же бабки таким звёздам надо платить, чтобы они к нам рванули! И потом – кто в четверг женится? Говорят, загс на весь день арендовали, чтобы никто не мешался. Прикинь?

Сестра возмущалась, всё больше поднимая тональность и стараясь не глядеть Соне в глаза.

А она молчала. При этой новости сердце у неё ухнуло куда-то вниз. Соня смотрела в пустоту и пыталась осознать – неужели всё это происходит на самом деле? Словно удар из-за угла… Завтра? Почему – завтра?! Не через месяц, не через полгода… А сейчас, прямо сейчас. Может, это просто сон – отвратительный сон?

Рассудок, однако, продолжал отмечать факты, строил умозаключения. Значит, вот почему Митя исчез… Теперь ему не до Сони – готовится к торжеству. И это – неоспоримая реальность. Прежде Соня предполагала, что Митя ограничится формальным посещением загса. Но гуляние на высоком берегу, приглашённые звезды, куча гостей – это не просто контракт, не фикция, это – настоящая свадьба!

Перед глазами встала яркая картинка: Наташа в подвенечном платье с глубоким декольте (декольте обязательно будет, Соня не сомневалась), Митя в отличном костюме, в белой рубашке и галстуке (всё это наверняка ему очень идёт). Счастливая Валентина Юрьевна. Вальяжный, довольный Калюжный. Крики «горько». Медленный танец жениха и невесты. Долгий поцелуй…

Соня встала и вышла из комнаты. Заперлась в ванной и открыла кран, чтобы не слышать вопли сестры, которая тут же заколотилась в дверь.

– Сонька! С ума не сходи! Открой немедленно! Ненормальная… Открывай, слышишь?! Я милицию вызову!

– Аня, не надо! – крикнула ей Соня. – Пожалуйста… Я сейчас… не волнуйся.

Она присела на краешек ванной и подставила руки под воду. Вспомнилось: маленький сельский храм, пожилой священник, мальчишки, держащие короны над её и Митиной головами. И его счастливые, полные любви глаза, когда они вышли из церкви. Соня опустила лицо на руки – сверху брызгала вода. Как бы заснуть сейчас и никогда-никогда не просыпаться? Или проснуться – а уже пятница, и всё это кончилось… или нет, лучше сразу – год спустя! А ещё лучше – три… И ничегошеньки, ничего про него не знать – чтобы не представлять, не думать, не помнить! Хорошо бы молодые уехали за границу… Далеко… как можно дальше отсюда!

Соня вскочила и резким движением дёрнула шпингалет.

– Аня! – крикнула она. – Аня, умоляю… ничего, ничего больше мне про них не рассказывай… Я не хочу ничего знать! Я не могу… я больше не могу, Анечка, не могу… Не могу, не могу, не могу, не могу!

Соне хотелось биться головой об стенку – долго, пока всё не выбьется! Зажмурившись, она вцепилась в растерянную сестру, впервые в жизни ожидая от той поддержки. Но Анька только испуганно молчала – никогда ещё она не видала, чтоб Соня закатывала истерики.

– Мама… – послышался голосок Вадика. – Мам, ты чего?

Соня сразу опомнилась и отпустила Анюту. Закрыла лицо руками.

– Всё, всё… Ничего, малыш, – пробормотала она.

– Тебе больно? Где? Давай я подую…

– Вот здесь… – Соня присела перед ним и похлопала себя по лбу, словно и в самом деле ударилась.

Мальчик обнял её за шею и ласково поцеловал в лоб.

– У Бармалея заболи, у Кощея заболи, у фашистов заболи… – начал наговаривать он Соне, как она наговаривала ему. – А у мамочки моей не боли, не боли, не боли…

– Про Калюжных ещё забыл… – злобно прошипела Анька. – Пусть у них всё заболит, что только можно!

У Сони не было ни сил, ни желания возражать.

– А это – люди? – спросил Вадик.

– Да не совсем! – мрачно проговорила сестра.

– Прекрати… – устало выдохнула Соня. – Это люди, Вадик. В том-то и дело, что люди…

Вадик подумал несколько секунд и произнёс рассудительно:

– А в людей стрелять нельзя!

– В плохих – можно! – не сдавалась Анька.

– А они что – не исправятся? Никогда-никогда?

– А леший их знает! Сонь… хочешь? Хочешь, я им всю малину испорчу? Гулянка будет открытая, так я к ним туда заявлюсь! Всё-всё там скажу, что думаю! И невесту эту грёбанную при всех опозорю! Что за чужого мужа замуж идёт! Пусть все о ней знают! И что они мне сделают – ну, что?

– Ань… я от тебя устала, – честно заявила Соня. – Иди домой, а? И хватит ерунду пороть при ребёнке.

– А ты… Ты что завтра делать будешь? – осторожно спросила сестра, ни капли не обидевшись.

– Вот уж точно туда не пойду, – горько усмехнулась Соня.

– Я завтра работаю. Весь день и в ночную. Так что Вадик с тобой – ладно?

– Ладно, – покладисто согласилась сестра. – Ты только ещё котлеток нажарь. И побольше.

* * *

В этот день Соня навалила на себя кучу неподъёмных дел: взялась за генеральную уборку группы, принялась оттирать плинтуса, которые не ведали тряпки последние сто лет, поменяла бельё, не дожидаясь понедельника, пересмотрела одежду… В общем, делала всё, чтобы мысль «а у Мити сейчас свадьба» не нашла ни единой лазейки, а главное (об этом Соня мечтала с самого утра), чтобы устать так, чтобы вечером, уложив детей, упасть на кровать и мгновенно уснуть.

Нельзя сказать, чтобы этот план удался. Соня очень старалась не думать, не представлять, что сейчас происходит на высоком берегу или в доме Калюжных. Но ни физический труд, ни бесконечные разговоры с Марией Фёдоровной, которая и на этот раз не рискнула оставить Соню одну, ни заглушали боли. Боль эта оставалась неизменной, не становилась ни острей, ни слабей, просто давила и давила. Напряжённое ожидание последних дней отступило. Больше не о чем тревожиться, нечего ждать… Кончено.

Теперь Соня поняла, что значит плакать кровавыми слезами. Её сердце раздиралось на части, внутри всё тряслось, словно Соня вот-вот разрыдается, а со стороны, наверное, казалось, что она пребывает в неком оцепенении. Даже пульс у неё бился на редкость медленно, чуть слышно… словно желая вовсе остановиться.

Мария Фёдоровна, которая о свадьбе не знала или делала вид, что не знает, пару раз поинтересовалась, почему Соня сегодня как замороженная, отвечает невпопад или не отвечает вовсе. Если с утра Соня даже радовалась её привычке постоянно болтать, комментировать все свои действия и требовать, чтобы ей отвечали, то теперь сил на притворство уже не осталось. Соня просто ждала момента, когда воспитательница уйдёт, и можно будет побыть одной.

Вечером несколько полегчало – Соня общалась с детьми, укладывала их спать, читала им перед сном. Потом, когда все угомонились, прилегла на свободную кровать прямо в одежде и укрылась с головой шерстяным одеялом без пододеяльника.

Усталость не помогла. Соня лежала с закрытыми глазами и мучительно пыталась провалиться в сон. Через несколько часов она всё-таки погрузилась в тягостное забытье. Телефонный звонок по мобильнику показался сперва его продолжением. Соня подскочила, схватила трубку и, выбравшись из-под тёплого одеяла в холодную сырость спальни, босиком бросилась в туалет, чтобы не разбудить детей.

Звонила Анька, и сердце всколыхнулось недобрым предчувствием – вдруг что-то с ребёнком?

– Что?! – выпалила Соня, едва нажав на «ответ».

– Соня, Сонь, послушай! – раздался в трубке возбуждённый шёпот сестры. – Этот сейчас завалился!

Она сделала многозначительный упор на слове «этот».

– Кто – Женя? Вова?

– Да нет! Э-тот!

Митя? Соня прислонилась к холодной стене, не замечая, как леденеют на кафеле ноги.

– Эй, ты там слушаешь?

– Да… что… что ему надо?

– Да вообще аут какой-то! Звонок в дверь – думала, пожар! Вскочила – смотрю… охренела. И чего, думаю, припёрся? Названивает, не перестаёт. Ну, я открыла. Так он ввалился – меня отпихнул! При костюмчике, блин! Пьяный… вдрызг. Свет везде врубает – и в комнате тоже – и прямиком туда! Смотрит, как ошалелый, головой вертит… потом – к шкафу, распахнул, постоял, захлопнул. Вещи свои, что ль, искал?

– Не свои… – выдохнула Соня.

– Я ему: ты чё, козёл, ребёнка разбудишь! Вадька захныкал как раз во сне. А он замер на месте, как будто чё вспомнил, и – за угол, к кроватке. А Вадька так один глаз приоткрывает… и спросонья ему: «Ты снишься или вернулся?» Прикинь? Ну, а эта сволочь бух на пол, на коленки перед ним и говорит: «Снюсь… сам себе снюсь…» Это ребёнку-то! Вот придурок!

– И что Вадик?

– «А когда вернёшься?» – спрашивает. Этот молчит, сопит только. А потом вдруг: «Вадик, где она, где?» Парень спросонья не соображает, о чём даже речь. А этот опять: «Тут к тебе никакой дядя не приходил?» Тот ему – «Приходил!» Димон аж затрясся, прям побелел весь. «Кто? – говорит, – как выглядит?» А Вадька: «С бородой и с палкой!» Ну, про Деда Мороза же! Ой… Смех и грех, честное слово…

– А… он?

– Кто? А… ткнулся Вадьке в подушку… Парень наш совсем проснулся. Говорит: «Мить, у меня поезд сломался…» Ну, знаешь, от железной дороги который. И на столик показывает. А этот бормочет ему: «Вадька… Вадька… я тебе всё починю… Только ты меня подожди…» Ну, тут я не выдержала! Говорю, пошёл в баню отсюда! Чего привязался! Ну, он вскочил, и паровозик, кстати, в карман сунул, дурак. А потом за голову схватился – и к дверям. Слава те Боже, думаю. А он развернулся, как давай на меня орать, к стенке прижал: «Где она? У него, да?» Я говорю: «Пусти, идиот! Твоё какое дело теперь?» А у него лицо такое страшное стало… Я и говорю: «Она на работе, в ночную!» Он и убежал. Нет, вот падла! Ни себе, ни людям! В общем, мальчишку едва уложила… Минут десять как прошло.

– Сколько сейчас времени? – бессильно спросила Соня.

– Без десяти пять.

– Он что – пешком был?

– Не, кажется, на машине. Я не смотрела, но слышала, как уезжал.

– Пьяный? За рулём?

– Соня! О чём ты думаешь?! Нет, я не пойму! Он там свои дела сделал с невестой, и – сюда, тебя проверять! В мозги не укладывается!

Соня нажала отбой. Вернулась в комнату и снова залезла под одеяло, пытаясь согреться. Она дрожала – и от холода, и от тревоги. Голова отказывалась работать – Соня ничего не могла понять. Сцена ревности – почему именно сейчас, когда всю неделю прожил спокойно? Напился на собственной свадьбе и вспомнил? Всё равно – необъяснимо…

По расписанию Соне предстояло работать ещё до обеда, но Мария Фёдоровна обещала отпустить её после ночной. Соня едва дождалась её прихода, поблагодарила, торопливо оделась и убежала, забыв попрощаться. Она сама не знала, куда так спешит – возбуждение требовало каких-то действий. Соня выбежала на улицу, едва застегнув куртку.

Ночью ещё больше похолодало, дул сильный ветер, с неба валил снег. Соня накинула капюшон. Выйдя за ворота, она повернула к остановке и тотчас же увидела припаркованный у забора чёрный джип – не Митин, поменьше, с сильно тонированными, абсолютно тёмными стеклами.

Однако Митя был здесь. Он стоял, прислонившись спиной к закрытой дверце, без куртки, в одном костюме, чёрном, отлично на нём сидящем, но изрядно помятом, с белыми от снега плечами. Снег сыпал ему на обнажённую голову, за воротник расстёгнутой рубашки – галстук новобрачный где-то оставил.

Почувствовав слабость в ногах, Соня невольно притормозила. Митя курил и даже не повернул головы в её сторону. Соня не понимала, видит он её или нет. Тем временем он бросил сигарету, потянулся за новой, достал её из пачки, но опустил руку и замер так, глядя прямо перед собой.

Сделав усилие, Соня двинулась вперёд и почти поравнялась с ним. Сейчас она была так близко, что могла бы дотронуться до него, но Митя не шевельнулся, только сигарета выпала из его пальцев. Соня сделала ещё один шаг, и в ту же секунду он резким движением схватил её за руку – грубо, бесцеремонно. Больно дёрнул на себя, чуть не вывихнув плечо, и сжал запястье, рискуя его сломать.

– Привет! – произнёс он, дыша перегаром Соне в лицо. – Как дела?

Это прозвучало вызывающе, почти с ненавистью. Глаза у него были красные, нездоровые. Митя вперился в неё взглядом, словно пытаясь прожечь насквозь. Соня сразу вспомнила прежнего Диму – тогда, на даче, пьяного и неадекватного.

– Пусти! – сказала она. – Мне больно.

Но он только крепче сжал её руку, словно хотел раздавить. Волна отчаяния и гнева нахлынула на Соню.

– Что, брачная ночь уже кончилась? – едко поинтересовалась она, пытаясь освободиться.

– Садись! – приказал он и свободной рукой распахнул дверцу машины. – Не фиг тут торчать, у всех на виду.

Соня подумала, что не так уж он и пьян – или спиртное выветрилось, пока он стоял на морозе. Она сразу же подчинилась – нельзя было оставаться на улице. Во-первых, их действительно могли заметить, во-вторых… Митя, наверное, совсем окоченел на ветру.

Но он, прыгнув за руль, тут же завёл машину и тронулся с места.

– Стой! – испугалась Соня. – Ты же пьяный! Куда ты?

– Не бойся, – мрачно бросил он. – Хотел бы разбиться, тебя бы не взял.

«Галстук новобрачный где-то оставил…»

Больше Митя не произнёс ни слова. Он остервенело крутил рулём, но успевал тормозить на светофорах и вписывался в повороты. Соня в тревоге смотрела в окно – они ехали на другой конец города. Наконец, Митя снизил скорость и завернул в неизвестный безлюдный двор, остановился, поставил автомобиль на ручник, но двигатель не заглушил.

– Что за машина? – неизвестно зачем спросила Соня. – Папа новую подарил?

– Нет. Это Лёхина. Моя нашпигована жучками. И не только машина, но ещё и одежда. С того момента… как я сбежал, чтобы поговорить с тобой… тогда, в подворотне. Но я взял на работе приборчик и всё нашёл. Откреплять не стал, пусть думают, что я не знаю.

Он по-прежнему не смотрел на Соню. Запах спиртного от него исходил достаточно сильный, но говорил он внятно, даже как-то холодно и отстранённо.

– Значит, нас сейчас слышат? – уточнила Соня.

– Вот уж нет, – зло усмехнулся Митя. – В свадебный костюм не догадались засунуть. Списали меня уже.

– И в этом есть смысл, – медленно и горько произнесла Соня.

– Ты так думаешь? – он резко обернулся к ней. – По себе судишь, да?

– Да как ты… – начала Соня. – Ты не смеешь…

– Что – не смею? – внезапно он взорвался, глаза налились бешенством. – Я – не смею? А ты, значит, «будешь его ждать», да? Как он тебя зовёт – «детка»? Ну и как – дождалась, детка? Молодец, долго держалась! Не готова, правда, была! И то верно – не всё же ему сразу, пускай потерпит! А сейчас как – отломилось ему уже? Раз у нас с тобой «больше нет отношений» – то какие проблемы? Ах, да… Что там ещё… Ты помнишь о вашей ночи! Что – классная была ночка? Повторили, нет?

Митя вцепился в руль, словно собирался его оторвать. Лицо его было искажено.

– Ну, я так и думала… – только и выдавила Соня.

– Как… как ты могла? – внезапно глухо проговорил он. – Как?

Он уронил голову на руль и замер – беспомощный, несчастный, мокрый от растаявшего снега.

– Значит, ты примчался меня проверять? – тихо сказала Соня. – Чтобы на совести легче стало, что не ты первый начал?

Он не шевельнулся.

– А чего же ты только сейчас пришёл? – продолжала она, удерживая дрожь в руках. – Всю неделю молчал, а теперь-то что?

– Так вы уже неделю вместе? – прошипел он, поднимая голову. – Значит, это всё правда?

– Ты же сам слышал! Откуда сомнения? Ты же знаешь – я ведь такая… Пять абортов. Сто мужиков. Мамочка тебя предупреждала, а ты не верил!

Соня чувствовала, как в ней поднимается волна разрушительной злобы. Она не хотела ничего объяснять, ей было уже всё равно.

– Ты с ним… спишь? – Митя крепче сжал руль. – Только – да или нет?

– А зачем? Почему я должна отчитываться? – жёстко сказала она. – Это у тебя сегодня брачная ночь, не у меня…

– Брачная ночь? – он поднял голову и уставился на Соню непонятным, тёмным, насмешливым взглядом. – А интересная вышла ночка! У невесты был свадебный подарок… сюрприз. Мне дали послушать тебя и Женю. А иначе, видишь ли, я супружеский долг не исполнял.

– А после сюрприза – как? Всё получилось?

– Соня, ради Бога! – неожиданно взмолился он. – Скажи правду… Я не могу в это верить! Мне проще подохнуть.

– Ты знаешь правду, Митя, – устало произнесла она. – Я замужем, за тобой. Как ты смеешь меня допрашивать… После своей свадьбы!

– Это вы были… я твой голос из тысячи…

– Запись – постановочная. Он пришёл, чтоб найти прослушку! Вся сцена разыграна, но у меня не очень-то получилось… Мог бы понять, если мой голос знаешь! По сценарию надо было кинуться в его объятья и согласиться замуж, тогда твой папаша отстал бы от меня и снял жучки! А кто ещё мог мне помочь? Может, ты? Господи, Митя… я так и думала, что они покажут тебе… так и думала!

– Ты – ты поверила ему? Этому лису?! Он – гнида, Соня! Помочь? Помочь? Ты не знаешь! Он сам эти жучки и поставил! Он сам мог их снять – в любую минуту!

– Нет… – Соня замотала головой. – Он не притворялся. Он их искал… долго…

– Искал! – фыркнул Митя. – Артист! Ты же сама говорила! Соня, я точно знаю – это он! Приходил к отцу, сказал, что у вас с ним опять на мази… что снимает прослушку. Мне Наташка всё рассказала. Калюжный согласился… он теперь и так меня контролирует…

Потрясённая, Соня уставилась на него.

– Но… он же принёс записку… чтоб я сыграла, – пробормотала она. – Ничего у нас с ним не на мази! Или ты веришь мне, или…

– И что? – не мог успокоиться Митя. – Он приходил – ещё раз? Ты ему открываешь, разговариваешь, кормишь его – что ещё?

– Да, приходил. Показал, что жучков больше нет. Я расставила точки над «i». И он ушёл. Окончательно!

Соня вспомнила сцену с Женей и невольно скривилась. От зорких Митиных глаз это, разумеется, не укрылось.

– Окончательно?! – встрепенулся он. – Ты мне в прошлый раз говорила, что окончательно! Ответь – он приставал? Я же слышал – он протягивал лапы! Что он делал, Сонь? Что, говори, что?!

Неожиданно он схватил её за плечи и начал трясти.

– Митя, отстань! – заорала она. – Чего тебе от меня надо? Я весь день, всю неделю – неживая… только о свадьбе твоей думаю. О Наташе… о том, как ты с ней! Зачем ты меня теперь мучаешь?

Соня отталкивала его руки, а он уже обхватил её, с силой прижал к себе её голову, сдавил и застонал – то ли от ревности, то ли от страсти.

– Сонечка, Соня, пожалуйста… Ничего не было, да? Скажи, пожалуйста… Умоляю…

Из глаз у него потекли слёзы, Соня чувствовала их на своей щеке.

– Пусти, пусти… – она тоже заплакала. – Как ты смеешь – даже думать… Для чего я оправдываюсь… не всё ли тебе равно теперь…

– Соня, я не изменял тебе! Никогда! Ни разу.

– Ничего, ещё всё впереди! – она вырывалась из его объятий.

– Нет, Соня, нет!

– Да, Митя! Где сейчас твоя невеста – ждёт?

– Я ей всё объяснил – много раз! Что никогда не буду с ней жить! Но она не поверила… это её проблемы… хочет – пускай надеется. Устроила мне ночью истерику – принесла эту запись. Заранее, видно, готовилась…

Соня, наконец, всё поняла. Значит, вот что придумал Калюжный. Подстраховался. И то правда, зачем дёргать сына до свадьбы – ещё возьмёт и побежит выяснять отношения. А Женя… какая теперь разница? С ним всё уже ясно.

– Я сразу… чтобы понять – из твоих глаз! – продолжал Митя. – Лёха… он… он дал мне тачку… Я приходил к вам домой, Сонь… напугал Вадьку… прости… Я был пьян… но сейчас – нет… Соня, Сонечка, прости! Может, я дурак… Но я верю тебе, только тебе! Всё в силе – и моё слово, и мой план…

Она только обречённо качала головой:

– Господи… Ты всё-таки женился… я надеялась до последнего… О чём ты говоришь… всё кончено… всё…

– Нет же, да нет! Это ничего не значит! Загс, свадьба – это просто театр!

– Для тебя… Но не для неё!

– Смотри, у меня твоё кольцо – то, что нам в церкви… А её обручалку я не надел даже, выкинул в снег!

– Ты дал ей обещание – любое обещание что-то значит.

– Плевать. Пусть я клятвопреступник. Зато ты теперь в безопасности! Я и о ней думал тоже – пусть скажет спасибо! Ведь отец мог убить её, как Ларису, лишь бы не делить бизнес!

– Ах, вон оно что… – взвилась Соня. – Значит, вот кого ты спасаешь!

– Ты же знаешь – это не главное!

– Нет, подожди… Я слышала, что сказал твой отец! Он не собирался её убивать! А если бы угрожал – она могла вернуть ему всё! Но она – не стала! Она потребовала тебя! Он продал – она купила. Никто! Ей! Не угрожал! Нас хотели разлучить – и разлучили! И ты сам – сам это сделал! Спас деньги отца… Утешил Наташу… Только я, я – мертва… лучше бы меня, и правда, убили!

– Нет… не говори так, не смей! Никто нас не разлучит, не сможет! – он сильнее прижал её к себе.

– Начнешь жить с новой женой – и всё…

– Я не буду с ней жить!

– Заставят…

– Как? Изнасилует она меня, что ли?

– Просто! Сам захочешь… А то и пригрозят чем-нибудь. И ты снова будешь спасать меня – интересным способом. А ты подумал, подумал? Нужно ли мне такое спасение? Как представлю, как ты её целуешь… во все места… Так дико благодарна тебе за подвиг!

– Ты не веришь… не веришь моему слову?

– С каких лет у тебя женщины, Митя? Ты и месяца без этого не жил, небось… Ты не выдержишь…

– Я выдержу! Потому что люблю тебя! А ты? Ты – выдержишь?

– Это ты – женился, Мить. Вот и не смей меня спрашивать…

– Господи, Соня! У меня не было выхода! Не будь ты такой жестокой!

– Зачем ты приехал, Митенька… – буквально взвыла Соня. – Не было выхода – значит, не было… Бог – судья, я тебя не виню. Но мне-то что теперь делать? Что – скажи, что?!

– Я уже говорил тебе… – он снова её обнял и принялся покрывать поцелуями. – Нам нельзя расставаться. Я сначала устроюсь в Москве, а ты…

– Нет, Митя, нет…

Она упала лицом ему в колени, обхватила его руками, прижалась к нему. Словно кто-то сказал ей, что это – их последняя встреча, что она больше никогда его не увидит. В прошлый раз она не могла простить себе, что не попрощалась, не поцеловала его… Она имеет сейчас право, она не может себя удержать…

Взволнованный до крайности, Митя пытался поднять её, кое-как отодвинул сиденье назад, притянул Соню к себе на колени, крепко сжал, залез рукой ей под куртку и начал безудержно ласкать – спину, грудь… А Соня не сопротивлялась; как безумная, она целовала его лицо, мокрую шею, руки.

– Соня… поедем, Соня… месяца через три… отец успокоится, и… я всё устрою.

– Нет, нет, нет… – повторяла она, не отрываясь от него. – Ничего больше не будет… Прощай, прощай…

– На что ты толкаешь меня? – он вдруг резко её отодвинул. – Ты ведь сама меня в пропасть толкаешь!

Соня соскочила с его колен, ударилась головой об потолок, боком проехалась по рулю и снова упала на сидение рядом. Он опомнился, снова попытался схватить её, но она вжалась в дверцу, не даваясь.

– Я уже говорила тебе, говорила – как я могу с тобой ехать! Я предлагала тебе – без обмана, как правильно… в глушь… куда угодно.

– Это бред! А Вадик… как бы мы его взяли? Я не мог ждать! Отец требовал этой свадьбы!

– Ты уехал бы сначала один… потом мы… я оформила бы всё до конца, и…

– Спрятался бы один? Не зная, что здесь с тобой сделают – за то, что я нарушил условие…

– Ничего бы не сделали! Ты струсил, струсил!

– Да, я струсил! За тебя! За тебя – струсил!

– За меня? Или за Наташу? Или за джип… за квартиру в Москве?

Её колотило от бешенства – его тоже.

– Ты ему веришь, что я ради денег сбежал? – глаза у Мити налились кровью. – Это ведь он – он сказал тебе, что я полная гнида, да?

– Да оставь ты Женю в покое! При чём тут он…

– Ах, Женю! – глаза у него снова сузились. – А скажи… Зачем ты вообще открыла ему? Признайся, зачем?

– У него был ключ!

– Он же отдал тебе ключ! Значит, ты соврала?

– Боже! Ты опять за своё! – выдохнула Соня. – Был у него ключ… там, на записи, разве… да не хочу я… Митя, все меня бросили! Откуда мне было ждать помощи? Так и жить с этими жучками, да?

– Помощи? – от ярости у Мити не находилось слов. – А ещё говоришь – постановка?! Как мне узнать правду, как? Что там у вас снова с ним, Соня?

– Мне плевать! – выкрикнула она. – Не хочешь – не верь! Я вот ничего больше знать не хочу – про тебя! И твою Наташу! Ничего!

Они в упор смотрели друг на друга, но каждый слышал только себя.

– Пошли! – вдруг скомандовал он и распахнул дверцу. – Пойдём, докажешь, что ты ещё моя жена! Прямо сейчас!

– Что? – обалдела она. – Куда?

– У меня ключи. От квартиры Лёхи, в этом подъезде.

– Ты с ума сошёл… никуда я с тобой не пойду… Ты за этим сюда приехал?

– Ну не в машине же… А хочешь – в машине! Прямо здесь.

Где угодно! Ты – моя жена! Я имею право.

– Тебе что – только это и надо? – отшатнулась Соня. – Это же мерзко… Как будто мы животные…

– Мерзко? С мужем родным – мерзко? Сонь, пошли… идём, говорю, или я за себя не ручаюсь!

– Нет! Ты спятил!

– Я знаю, ты не будешь одновременно… со мной и с ним. Пойдём, и ты докажешь… А если нет, значит вы…

– Ты придурок! Ты просто кретин… – от бессилия и обиды она заревела. – Никуда! Я с тобой! Не пойду!

Рыдания сотрясали её, ей хотелось ударить его, сделать ему больно.

– Ах, вот значит как? – сквозь зубы выдавил он.

На лице у него заходили желваки.

– Ах, так… тогда… тогда я поехал к жене!

– Вот как?! – Соня даже обрадовалась, ярость поднялась в ней, как штормовая волна. – К жене? Значит – к жене? Скатертью дорога! Ты к жене, а я тогда – к Жене!

Каламбур получился, что надо, с должным эффектом. Митя стал белым, как снег на стекле машины.

– Ты… ты – дрянь! – он откинулся назад и застонал. – Последняя дрянь! Сколько – он уже у тебя был? Давай, признавайся! Сколько?

– Да каждый день! Это ты хочешь услышать?

Митя размахнулся, чтобы ударить её, но рука у него в последний момент повисла в воздухе. Соня рванула дверцу и выскочила на улицу. Она бросилась через подворотню к арке; услышав, как взревел позади мотор, невольно оглянулась – Митя пытался развернуться в узком дворе. Джип поравнялся с ней – как раз, когда она выбежала к остановке. Взвизгнули тормоза. Митя вылетел из машины, на него было страшно и жалко смотреть. Рубашка вылезла из-под шикарных брюк, лицо свело судорогой.

– Если ты… если ты сейчас уйдёшь… Тогда никогда, никогда больше… – Митя даже не смог договорить.

Он обхватил её обеими руками, пытаясь затащить обратно в автомобиль. В движениях его сквозила настоящая ненависть. На них уже оглядывались, но им было всё равно.

– К жене, Дима, к жене! – заорала, отпихивая его, Соня. – Пора завершить брачную ночь! Тебе ведь ничего больше не надо… Она – тебе всё докажет!

Услышав «Дима», он замер, и Соня воспользовалась моментом. От остановки как раз собирался отъехать автобус. Вырвавшись, Соня метнулась к задней двери и в последний момент вбежала на ступеньку. Двери с шипением захлопнулись за ней. Соня упала на сиденье и закрыла глаза, желая одного – умереть. Но уже через секунду вспомнила, что Митя остался один на улице, нетрезвый, взбешённый, сейчас снова сядет за руль. Всё ещё клокотало в ней, но страх уже сдавил сердце. Она кинулась к заднему стеклу, задев локтем сидящую женщину и не обращая внимания на её возмущенный возглас. Но окно оказалось залеплено снегом, и Соня ничего не увидела.

За спиной раздался смешок. Она невольно обернулась.

– Эх, обзавидуешься… – весело произнёс усатый дядька в пуховике. – Ничего… помиритесь, куда денетесь… Вот страсти-морд асти… Эх, молодость.

Не глядя ни на кого, Соня молча плюхнулась обратно. Подняла глаза. Напротив сидела сухая старушка – божий одуванчик, в платочке и сивом пальто с выеденным молью воротником. Выцветшими пустыми глазами она смотрела прямо перед собой, цепкие костлявые пальцы сжимали обшарпанный ридикюль. Соня не знала, какие заботы роились сейчас в голове у этой старушки. Возможно, о том, хватит ли денег на хлеб, и больше, наверное, уже никаких. Вот ей сейчас Соня готова была позавидовать… с ней поменяться местами. И если нельзя умереть – так хотя бы проспать все оставшиеся годы… до полной дряхлости ума и сердца, до нищеты всех желаний.

Она не помнила, как сошла с автобуса, как пересела на другой – нужный, как оказалась возле дома. Анька молча открыла ей дверь и уставилась на неё:

– Бог мой! Ты чего такая растерзанная? А я, между прочим, опаздываю.

Ничего не отвечая, Соня сбросила куртку и прошла к Вадику. Тот уже проснулся, но ещё лежал в кроватке, размышляя о чем-то своём, задумчиво глядя в потолок – мальчик любил вот так понежиться по утрам, пригревшись в постели. Услышав её шаги, Вадик привстал и потянулся навстречу с объятьями. Дикое напряжение этого утра внезапно отступило, упало с неё, как снежный сугроб с ветки, и сама Соня обмякла, растаяла, погружаясь в тепло искренней, ещё ничем не заслуженной детской любви.

– Как ты, заинька? – дрожащим голосом спросила Соня.

– Митя тут снился, – деловито доложил мальчик. – Паровоз взял чинить.

Разница между сном и реальностью его не беспокоила.

– Не починишь его уже, малыш… – крепче обняла его Соня. – А я тебе новый куплю. Ещё красивее.

– Не надо, – строго покачал головой Вадик. – Сама говорила – старый друг лучше новых двух! А Митя никогда не врёт! Он велел подождать, и я буду ждать! А то что же получится…

Соня уже давно привыкла к его взрослому способу выражать свои мысли.

– А чего ждать… – едва слышно произнесла она, забыв, что говорит с ребёнком. – Чего теперь уже ждать…

Но Вадик услышал.

– Может, починит, – рассудительно произнёс он. – Или ещё приснится. Тебе он тоже сегодня снился, да?

– Да… – Соня закрыла глаза. – В страшном кошмаре. Вставай, дорогой, пошли завтракать.

 

Вадик даёт поручение Борису

Главной мукой оставалась неизвестность – как Митя доехал в таком состоянии, что натворил. Она проклинала тот час, когда позволила Жене снять прослушку такой ценой, знала, что Митя теперь никогда до конца ей не поверит. Подозревала, что он сразу бросился утешаться – к Наташе, к кому-нибудь ещё… во все тяжкие. Что она сама виновата в этом. И уговаривала себя, доказывая, что, не будь этой записи, ничего бы не изменилось.

Поскольку Соня поменялась сменами, то в субботу снова работала сутки. Нервы у неё были натянуты, как струна. Она вздрагивала от телефонных звонков и ежеминутно повторяла про себя молитву – за Митино здоровье.

В воскресенье утром пришла неутомимая Семёновна и Соню освободила. Она побежала домой.

Анька с Вадиком ещё спали. Соня приготовила завтрак и разбудила их около одиннадцати. После завтрака решили поехать в парк, а Вадику было обещано детское кафе.

– Я угощаю! – заявила Анька, заметив, как Соня с сомнением изучает содержимое кошелька.

Собирались долго; пока ждали троллейбуса, началась метель. В кафе оказалось слишком много народу, и, чтобы не расстраивать Вадика, отправились в пресловутый «Макдональдс», тот самый, в котором Соня однажды обедала с Митей. Отстояли там длинную очередь, а когда вышли наружу, оказалось, что уже совсем стемнело. Они сели на троллейбус и поехали домой. От остановки шли, с трудом протаптывая дорогу. Вадика усадили на санки, и тащили их то по очереди, то вдвоём.

– Сонь… Завтра – тридцать первое. Ну, мы поедем на дачу?

– Я же сказала – езжайте. Только не замёрзните там.

– А ты… Как вы тут одни-то?

– Нормально.

– А Вадику – что за праздник? У тебя настроения нет… А мы там ёлку нарядим.

– Ань, ну ты что говоришь? Помню я вашу компашку. Ребёнку там делать нечего.

Обе внезапно замолчали, вспоминая осеннюю поездку в Малую Сторожевку.

– Знала бы… в жизни б его не позвала! – в сердцах выдала Анька. – Это я во всём виновата.

– Прекрати, – оборвала её Соня.

– А ведь эта сволочь любит тебя… – внезапно заявила та. – Не понимаю… Любишь – люби! А ушёл – так ушёл. А он… Валерия говорит, свадьба была – ужас один. Димка нажрался: все «горько» орут, невеста – его целовать, а он – никакой, или чмокнет её, как свою бабушку – и снова за рюмку. Прикинь, кольцо Наташке даже не надел – просто в руку пихнул, такое позорище… Ну, а народ пил-веселился, всем по барабану.

– Ань, я не хочу ничего знать, – Соня отворачивалась от ветра, дующего ей прямо в лицо.

– Нет, ну неужели всё из-за денег? – продолжала неугомонная сестра.

– Не знаю… нет… наверное… Ань, в общем, я тебе не говорила… Мы с Митей виделись. Его отец угрожал, что убьёт меня. Вот Митя и ушёл. Чтобы меня не тронули.

– Да ладно? – изумилась Анька. – Неужто правда?

– Угу… Я сама слышала, он мне запись принёс.

– Ни фига себе! Так значит – он герой!

– Ань, пожалуйста… не надо…

– Прям мелодрама! Ради любимой женится на нелюбимой!

– Угу… просто кайф.

– Нет, а дальше – дальше-то что? Так и расстанетесь?

– Да. Он хочет, чтобы я ехала с ним в Москву, тайно, а в открытую он будет с Наташкой жить. Я, разумеется, не согласилась. Вот и всё. Только – никому! Ни Валерии, ни…

– А почему?

– Да ты что! Валерия передаст сестре и…

– Нет, почему – не согласилась? Из-за Вадика, что ли? Думаешь, ему здесь лучше?

– В том числе, – коротко ответила Соня и замолчала.

Объяснять это Аньке было бы без толку. Они уже перешли переезд и подходили к дому, когда путь им неожиданно преградили. За метелью Соня не сразу разглядела кто это.

– Софья Васильевна? – вежливо спросил парень.

Голос показался знакомым. Она развернулась против ветра, парень тоже повернулся, чтобы она увидела его лицо.

– Тебе чего? – внезапно взъярилась Анька.

Перед ними стоял тот самый качок-бандит, главный из тех, что трясли деньги из Костика.

– Закрой варежку-на и не ссы, – так же вежливо предложил парень и снова обратился к Соне. – Софья Васильевна, тебе передать велено.

Он протянул ей прозрачный пакет, Соня разглядела в нём мобильный телефон.

– Это твой новый телефон-на. Тут внутри номер забит… его никто не знает-на. Позвони по нему сегодня в десять-ноль-ноль-на. Дмитрий Антонович будет ждать-на. В другое время не звони-на.

Не успела Соня моргнуть, как пакетик оказался у неё в руках, а парень уже растворился в снежной завесе.

* * *

– Ого… – с восхищением протянула Анька.

– Дурной сон… – откликнулась Соня.

– И чё? Будешь ему звонить?

– Зачем…

Анька неодобрительно глянула на неё, но промолчала. Они вернулись домой – там уже ждал Костик. Вместе поужинали. С некоторых пор Соня научилась неплохо готовить, и Анька с Костиком частенько к ней заворачивали.

Они ушли, а Соня ещё немного поиграла с Вадиком, потом уложила его спать. Переданный ей мобильник так и лежал в коридоре на тумбочке, притягивая мысли – не тронутый, даже не вынутый из пакета. Без пятнадцати десять… без десяти… без одной минуты…

Соня не собиралась звонить Мите. Она просто не знала, что ему теперь говорить. Понимала, что новые разговоры принесут только новые муки – и ей, и ему. В три минуты одиннадцатого телефон заверещал сам – стандартной мелодией «Nokia». Соня взяла его и унесла на кухню, чтобы не разбудить ребёнка. Телефон продолжал надрываться. Она уговаривала себя не отвечать, потерпеть. Но внутренний голос нашёптывал: «Ответь… а то Вадик проснётся… только поэтому…» Просто нажать на отбой Соня не могла, словно оборвёт этим что-то важное, скрытое и дорогое.

Она с самого начала знала, что не выдержит, вот и не выдержала. Взяла трубку, но не могла заставить себя что-либо произнести.

– Привет… – услышала она тихий Митин голос.

– Привет… – выдохнула она.

– Я завтра уезжаю… Рано утром.

Соня молчала – что она могла сказать?

– Почему ты молчишь? Ты… не одна?

– Что ты хочешь услышать?

– Соня!

– Митя, я не одна. Я с Вадиком.

– Сонечка…

– Ты что-то забыл мне сказать – с прошлого раза? Кроме того, что я – последняя дрянь.

– Сонечка, прости меня… Прости, я схожу без тебя с ума! Я не могу уехать, не зная, что у тебя с этим…

– Я помогу тебе уехать спокойно, – усмехнулась Соня. – У меня ничего с ним. Но ты ведь не веришь?

– Я верю! Прости, маленькая моя, девочка моя родная… Ты не знаешь, что я испытал, когда услышал, как вы…

– Знаю, – прервала его Соня, – ещё как знаю.

Было дико жалко его – он не виноват, не виноват… зря она обвиняет его… Это несправедливо… он бессилен что-либо изменить. Но боль от этого слабее не становилась: Митя уезжает – с другой женщиной.

– Соня… Я не буду тебе изменять – никогда… Я дождусь тебя! Если ты ещё любишь меня, если ты моя жена… я пришлю к тебе человека. С билетами и деньгами – как только устроюсь.

– На колу мочало, Митя… – устало сказала она. – Мы это уже обсуждали. Никого присылать не надо. Я никуда не поеду.

– Значит… ты останешься с ним?

– Ты – едешь с Наташей?

Тишина в трубке.

– Чего же ты не отвечаешь? – первая не выдержала Соня.

– Это ничего не значит… я уже объяснял.

– Бесполезный разговор, Мить, мы ходим по кругу. Я твоя жена и помню об этом – не знаю, как долго будешь помнить ты… Но я не буду с тобой на твоих условиях… они даже не твои. Ты выбор сделал. У меня его нет.

Она произнесла это бесцветно, на одной тональности, сама удивляясь своему спокойствию. Наверное, у неё просто не осталось больше сил на эмоции.

– Сонечка…

В его голосе прозвучала такая мука, что она не выдержала:

– Митенька, родной, прости… я всё понимаю… это конец… я тебя не виню… Я люблю тебя и буду любить! Прощай…

Наверное, её страстная речь звучала, как текст из плохой мелодрамы, но ничего более горького и честного она в своей жизни ещё не говорила. Она действительно знала, что это конец. Но Митя не желал сдаваться.

– Соня! Как ты сможешь одна – с ребёнком! На свою зарплату… Соня, я знаю, если ты не поедешь со мной – этот своего добьётся! Он хитрый, упорный! Обложит тебя кругом. Я знаю – он уже выкупает вам квартиру!

– Не нам. Ничего он не добьётся, или ты плохо меня знаешь. Я работаю… Мы справимся.

– Сонечка, обещай хотя бы, что будешь со мной на связи! Я пришлю тебе денег… Послушай, ведь есть Интернет. Анька тебе покажет, я её найду и…

– Митенька, милый, лучше не надо, пожалуйста. Мы станем играть друг у друга на нервах. Будет легче, если ты оставишь нас… в тишине…

– Но мне бы только узнать – как ты…

– Ага… только узнать! Так я долго не выдержу, Мить. Ты успокойся… я с ним не буду. Никогда. Но не мучай меня больше.

– Сонечка, прости мне… вчерашнее… я не буду тебя мучить… но я твой муж! Я имею право…

– Ты считаешься мужем Наташи, – жёстко произнесла она. – А мужа Наташи мне не надо. Мне нужен мой. Я не могу и не буду делить тебя с ней. А она всё равно тебя заполучит… Не для того она так старалась, чтобы опустить руки! Ты сдашься…

– По себе судишь, да? – голос у него стал надрывным. – Вот и я знаю! Что он снова придёт и…

Невыносимо… они круг за кругом проходили всё ту же пытку. Кто-то должен был это закончить. Но положить трубку она не могла: пока в ней звучит Митин голос – они вместе. Скоро и этого не будет.

Но вдруг он произнёс быстро и тихо:

– Я перезвоню, через десять минут.

В трубке раздались гудки. Соня медленно убрала её от уха, а потом…

Словно кто-то руководил её действиями – она делала всё, как под гипнозом. Вырубила телефон – вообще отключила. Потом, дабы избежать нового искушения, вынула из него сим-карту и… сломала её. А потом в ужасе уставилась на маленькую, поломанную картонку.

Она сама не понимала, что натворила, как только решилась?! Слёзы хлынули градом – она сама порвала последнюю нить, лишила себя единственной возможности слышать мужа! Сама толкнула его в пучину, обрекла себя на вечное отчаяние… Лихорадочно, трясущимися руками Соня начала складывать кусочки, бросилась в Анькину комнату – нашла скотч и склеила карточку, хотя знала, что всё бесполезно. Вставила в телефон, включила – разумеется, телефон сеть не поймал. Оставался последний шанс – что Митин номер записан на самом аппарате, а не на «симке». Она вставила свою, пролистала контакты – пусто. Входящих звонков тоже не было.

«Ладно… – успокаивала она себя. – Он помнит мой прежний номер… наверное, помнит. Надо будет – позвонит. Или испугается прослушки? А как слушают мобильники? По номеру? Или просто – ловят? Нужно спросить у Жени… Нет, у него спрашивать нельзя…»

Соня металась по квартире со старым телефоном, ожидая звонка. Митя не звонил. Потом она впала в тёмную апатию. При этом рассудок её словно существовал отдельно от неё, он был чужой и бесчувственный и, пока Соня рыдала, холодно подсказывал, что она всё сделала правильно. Но не до конца. Надо будет сменить и свой номер… от греха подальше.

Соня не знала, куда ей приткнуться, что сделать. Она принесла из комнаты Бориса и уселась с ним на кухне. Лис молчал, и она тоже не находила, что ему сказать. Его мордочка расплывалась у неё перед глазами. Потом Соня почувствовала, как у неё сдавливает сердце – словно кто-то просунул руку внутрь её груди и сжимал, сжимал его, перекрывая дыхание. Это было совсем не похоже на прежние приступы – на этот раз Соню скрутило так, что она испугалась. Пульс стучал уже не в сердце, а в голове. Соня выронила Бориса.

Тело отказывалось выносить боль, но мозги работали превосходно. Как и в прошлый раз, когда уходил Митя, ей дико захотелось умереть. И, как и тогда, она сразу вспомнила Вадика. Только сейчас смерть приблизилась к ней так близко, что стала уже не заветной мечтой, а страшной реальностью. Соня вдруг представила – ярко, как наяву: утром просыпается Вадик, зовёт её, вылезает из кроватки, идёт на кухню и видит… Он толкает её, плачет, не может понять, что с ней.

Соня нащупала свой старый мобильный и впервые в жизни сама себе вызвала скорую.

* * *

Дальнейшее Соня помнила смутно. Кажется, она проползла по коридору, открыла дверь, чтоб в квартиру могли зайти, а потом добралась до Анькиной кровати, сообразив, что приезд врача разбудит и испугает мальчика.

Лежать оказалось не легче – наоборот, давило ещё сильнее. Следовало срочно принять лекарство, но возвращаться и искать его в сумке не было сил. Соня устроилась кое-как полусидя и просто терпела – острую, не снижающую накала боль. Через какое-то время боль немного приотпустила, но от слабости Соня не могла двинуть ни рукой, ни ногой.

Наверное, прошло не менее часа, прежде чем приехала скорая. Соня услышала голоса, шаги в коридоре и крикнула: «Я здесь». В комнату ввалились двое – Соня с удивлением узнала тех самых медбратьев, которых вызывал для неё Митя. Неужели с них всё началось – ими же и закончится?

– Здрасьте! – заявил лысый. – Вот повезло вам, что мы тут рядышком оказались – бабульку едва откачали. Такая метель, везде пробки, могли вообще не дождаться.

– А мы у вас, кстати, уже бывали! – радостно заявил другой, чернявый. – Помнишь? – он обратился к коллеге.

– А то! – подтвердил первый. – Тот самый подъезд – миллион алых роз… Ну, что на этот раз?

– Сердце, – сказала Соня. – Уже легче.

– Как болит? Где?

Соня рассказала.

– И ещё воздуха не хватает… дышать трудно… но это у меня постоянно.

– Сейчас сделаем кардиограммку. О, пульсик-то зашкаливает, – он приложил руку к её запястью. – Вы так и не обследовались?

– Нет…

К Соне прицепили присоски и сняли кардиограмму. Пока лысый занимался расшифровкой, второй сделал Соне укол и уселся рядом с ней на постели.

– Не волнуйтесь… Пока полностью не пройдёт, не уедем, всё равно застрянем. Ну, чего там?

– Сделай ей ещё укол, – лысый произнёс название незнакомого лекарства. – Что там может быть – приступ стенокардии, конечно. Ишемическая болезнь, похоже, у вас начинается, не рановато ли? Наследственность, что ли?

– Не знаю.

– А, ну да, помню-помню. Вы – сирота.

– Ну, а где же ваш заботливый супруг? – поинтересовался чернявый после второго укола.

– Мы расстались.

Медбратья переглянулись.

– Бывает… – неловко произнёс лысый и повернулся к коллеге:

– Что будем делать?

У Сони не проходило ощущение полного дежавю.

– Да в больницу её надо. На обследование, подлечить. Софья Васильевна, слышите, нет? Назначат вам курс лекарств, пока далеко не зашло.

И это уже было, точь-в-точь… вот только спасать её теперь стало некому.

– Я не могу в больницу! Правда, не могу. Мне уже легче, намного! А потом я обследуюсь, обязательно.

– Почему не можете?

– У меня ребёнок, он один останется. Он сейчас спит, в другой комнате.

– И что – совсем некому помочь?

– Некому… – выдохнула Соня. – Новый год, все разъезжаются. Ну, какая больница – там и врачей-то не будет… знаю я… как у вас на праздники.

Опровергать это не стали.

– Ну, а что вы предлагаете? Лекарства-то я вам выпишу. А дальше-то что?

– Слушай, чё мы её уговариваем? – пожал плечами чернявый. – Она и в прошлый раз отказалась, помнится.

– В прошлый раз ладно, а с сердцем шутки плохи, – кивнул лысый. – Мать во сколько у вас померла, говорите? Доиграетесь, будут и вашего пацана чужие люди растить.

Соне вдруг стало страшно – она ведь и правда, не знала, от чего так рано умерла её мать. И что тогда Вадик?

– Я лягу в больницу, правда! Только после праздников. Сестра вернётся, и…

– Ляжете в ближайшие дни, я пишу направление – не позднее четвёртого числа. А на завтра вам ставлю актив – ждите врача. День-то у вас будет рабочий?

– У меня все рабочие… и праздничные тоже.

– Тогда тем более. Ну что – полегчало сейчас?

– Да-да, намного, – честно сказала Соня.

Когда медбратья уехали, ей даже хватило сил подняться и запереть за ними дверь. Соня вернулась в свою комнату, легла и тут же, наверное, под действием лекарства, провалилась в сон. Утром, однако, слабость прибила её к постели – видимо, и пульс, и давление упали после уколов. Она позвонила в интернат и предупредила, что заболела. Бедная Мария Фёдоровна… так мечтала побыть дома с семьёй на праздники!

Вадик, конечно же, в сад не пошёл. Соня объяснила ему, что болеет, и он стал очень заботливым, сам оделся, принёс ей в кровать найденного на кухне Бориса. Потом, следуя Сониным указаниям, достал из холодильника творожок в пластиковом стаканчике, погрел его под горячей водой и съел.

В десятом часу Соня всё-таки встала сварить ему кашу. Как раз в это время пришла врач – как нарочно, дежурила Надькина мать. Поворчав, что её вызвали на дом в канун Нового года, заставили тащиться в такую даль (машины в поликлинике выделяли крайне редко), подниматься по лестнице, с её-то больными ногами, а сами тут расхаживают, она изучила записи медбратьев, выдала Соне бюллетень и велела прийти третьего числа к дежурному врачу за направлением на госпитализацию. Выписку обещала подготовить сама.

Врачиха уже собралась уходить, когда Соня, повинуясь непонятному порыву, окликнула её:

– Как там ваш сын? Ему лучше?

У Надьки Соня об этом спрашивать не решалась. Женщина остановилась на пороге.

– Ногу ему отрезали, – строго сказала она. – Вот тебе и как!

– Ох… И где же он теперь? Вернулся к жене?

– Кому нужны калеки? – зло произнесла мать. – Только маме родной. С мамой родной и живёт.

Она подхватила сумку и ушла, оставив Соню в недоумении – неужто Надька, и правда, пустила брата домой?

Соня позвонила Анюте, рассказала ей о ночном вызове скорой, продиктовала список лекарств, и ещё… попросила купить новую «симку» для телефона. Сестра прибежала через полчаса.

– Нет, ну как же! – с порога начала она. – Сонь, ну так как же теперь – мы же с ребятами договорились… на трёхчасовую…

Голос у неё звучал жалобно.

– Езжай! У меня всё нормально, – успокоила её Соня, – только звони почаще. Когда вы вернётесь?

– Не знаю… а когда надо?

– Четвёртого мне в больницу. Ань, я ложусь на обследование. Я тебе не говорила, но мне давно уже плохо. Что-то с сердцем, тахикардия…

– Да… конечно, приеду… – испуганно заморгала сестра.

– Аня, пожалуйста… Вадика будешь отводить и забирать, только здесь поживите – ладно? Чтоб не менять ему обстановку. Я тебе всё напишу, где, что, чем кормить…

– Да ладно, не дёргайся, справимся. Что он – грудной, что ли? Сонь, мне тут надо шмотки взять. Я пойду, уложу, а?

– Давай…

– Ну, ты как вообще… чувствуешь себя? Лекарства я в коридоре оставила. Может, ещё в магазин сбегать?

– Нормально всё. Продукты есть, сейчас что-нибудь приготовлю… что нам надо вдвоём? Езжай спокойно.

– Ой, знаешь, я тёте Ире тогда позвоню. Пусть она с вами на связи будет.

– Не надо, Ань.

Ирина тесно связана с Женей, а думать о Жене ей совсем не хотелось.

– Да ну, не глупи. А то мне не в кайф будет, если тут чё у вас… Да, кстати… – вспомнила Анька. – А этот-то не звонил? В десять?

– Звонил…

– Ну?! Расскажи! – в глазах у сестры зажглось острое любопытство.

– Аня, не надо, я не могу.

– Ах, вон оно что! То-то тебе поплохело! – разъярилась Анька. – Довёл тебя, гад, да?

– Нет… я сама себя довела.

– А зачем тебе новая «симка»? Боишься, Димкину засветили?

– Купила? Отлично. Слушай, поменяй мне номер в мобильнике – ну, в моём, старом.

– Это ещё зачем?

– Чтобы… чтобы он больше не мог позвонить. Наверное, он и не будет… Но на всякий случай. Чтобы уже не думать.

– А зачем он вообще телефон новый подсунул?

– Да не знаю я, Ань. Надоели мне эти игры.

Соня, которая ещё вчера рыдала, сломав Митину «симку», сейчас чувствовала себя так, словно окаменела. В голове за эту ночь созрело твёрдое решение – пора всё прекращать, или ей долго не продержаться. А Вадику нужна здоровая мать. Соне будет легче ничего не знать и не слышать, оставить всё позади. Правильно это или нет по отношению к Мите – уже не важно, сейчас в ней работал инстинкт самосохранения.

– Ладно… – пожала плечами Анька. – А старую карточку куда девать?

– Убери её куда-нибудь… чтоб я не нашла. Или лучше вообще тот телефон мой старый – выключи. Я не знаю, как они подслушивают – по номеру ли, по трубке…

– Да небось улавливают разговор, подключаются и всё!

– Как – улавливают? Я, Ань, ничего в этом не понимаю. Ты новую карту в новый аппарат вставь… в Митин. Только все контакты перепиши из моего, у тебя это быстрее получится.

– О’кей.

Анька помухлевала над телефоном, записала себе новый номер Сони.

– А его старый номер тебе сохранять? Димона-то? – поинтересовалась она. – Валерия ему мобильник тот передала, как и обещала.

– Зачем, Ань? Во-первых, за ним следят, во-вторых… неужели ты думаешь, я стану ему звонить?

«Когда он будет с Наташей», – мысленно добавила она.

– А как же… Вдруг что понадобится?

– Что – понадобится? Иди, собирайся, Ань. А то опоздаешь.

Сестра покидала в сумку нужные вещи, немного помялась – вроде как ей не хотелось оставлять Соню одну, потом глянула на часы и заторопилась. Соня закрыла за Анькой дверь. Вадик всё это время, казалось, занимался своими делами, а именно слушал кассету с «Лесной азбукой». А сейчас вдруг спросил тихо:

– Мама, а ты что, в больницу уйдёшь?

– Да, детка моя. Но это только после Нового Года. И ненадолго, всего на недельку.

В глазах у мальчика появился ужас. Внезапно он зарыдал – истошно, так, как Соня ещё никогда не видала.

– Что ты? Что ты, моя заинька, ты почему плачешь? Всего какая-то неделька… Ты с тётей Аней будешь…

Соня схватила его в охапку и принялась успокаивать. Прошло минут пять, прежде чем она добилась от него внятного ответа.

– Мама в больницу ушла… и умерла, – всхлипывая, объяснил Вадик. – Деда в больницу ушёл, и уехал… Из больницы не возвраща-а-ются-а-а… И ты не вернё-о-ошься-а-а…

– А я – вернусь! – пообещала Соня. – Я уже лежала в больнице, и вернулась. Не веришь – спроси у Бориса.

* * *

Новый год они встретили с Вадиком тихо. Вместе нарядили маленькую, ещё мамину ёлочку старыми игрушками – новых не заводили принципиально. За пару часов до полуночи Соня приготовила скромный праздничный ужин, который годился для детского желудка, и поставила на стол детское шампанское. Его они с Вадиком и выпили под бой курантов. Потом Соня развлекала мальчика, как могла. Он обнаружил под ёлкой подарок – теперь уже от настоящего Деда Мороза (детсадовского он разоблачил – тот пил горячий чай с пирогом и не растаял). Подарок этот – машина с пультом управления – был заказан заранее. Экономя семейный бюджет, Вадик запретил её покупать, продиктовал Соне письмо на Северный полюс и лично бросил его в почтовый ящик. Так что отвертеться сказочному деду не удалось.

Правда, настроение подпортило то, что мальчик принялся искать ещё и подарок от Мити. Но Соня быстро сориентировалась и подложила под ёлку книжку про путешествие Нильса, которую собиралась подарить на Рождество. Ценой этому стал настоящий восторг ребёнка и постоянно возобновляющийся разговор о Мите – когда он приедет, и какой он хороший. Надо было это выдержать, и Соня выдержала.

Удивительно, но сердце её больше не беспокоило. Даже тахикардия прошла, и она впервые за последнее время задышала нормально – то есть дышала, как здоровый человек, не думая о количестве воздуха в лёгких. Как это объяснить, Соня не знала. Возможно, ей помогла тишина «в эфире» – все каналы, по которым Митя мог выйти на связь, теперь были закрыты. Неизвестность, которая обычно тревожила, сейчас оказалась спасительной. Не любить его она не могла, каждая секунда по-прежнему оставалась наполнена Митей, но никаких фактов из его жизни – как он уехал, с кем отмечает Новый год, рядом ли с ним Наташа – Соня знать не желала. Что он думал, слушая, что «абонент временно не доступен», она тоже старалась не представлять.

В новогоднюю ночь сестра поздравила их сразу же после боя курантов – а дальше, наверное, на даче началось веселье. Это был первый Новый Год без Мары, обычно они встречали его в компании с тётей Ирой и дядей Лёшей. Но Ира так и не позвонила, и Соне стало тяжело на сердце – ещё не было праздника, с которым они не поздравили бы друг друга.

Она немного поколебалась и набрала ей сама. Ирина обрадовалась: оказывается, она не могла прозвониться по старому номеру – Анька забыла своё намерение её предупредить. Они мило, но коротко поговорили, стараясь не задевать опасных тем.

Первого января Соня проснулась поздно, около полудня, да и то – от звонка по мобильнику. Она глянула на экран и мысленно произнесла недобрые слова в адрес Ирины. Сначала Соня не собиралась отвечать, но потом передумала, решив, что лучше поговорить с Женей по телефону, чем принимать в гостях. К тому же – ей очень хотелось кое-что для себя уяснить. Она вышла на кухню и весь разговор смотрела в окно, на пустой, занесённый метелью двор.

– Детка, ты уже проснулась? – послышался его такой домашний, размеренный голос. – С Новым Годом тебя! С новым счастьем…

Соне почудилась насмешка в его последнем пожелании.

– Прости, что не зашёл поздравить – дежурил в новогоднюю ночь.

Она молчала, но это ему не мешало.

– Сонь, а знаешь, почему меня не было всё это время?

– Надеюсь, что знаю, – жёстко сказала Соня. – Решил оставить меня в покое.

– Нет, конечно, – ничуть не смешался он. – Решил дать тебе отдохнуть… Ото всех. Мне показалось, ты здорово на меня рассердилась, хотя я, кажется, ничем тебя не обидел. Ну, ничего, это бывает. Виноват один, достаётся другому… К тому же, я ездил в командировку.

– Калюжные направили?

– Детка, перестань… – терпеливо начал он. – Я тебе уже всё объяснил.

– Ой ли? А может, расскажешь, как ты мучился, когда искал жучки? Забыл, где поставил, да?

Надо отдать Жене должное, если он и был поражён, то длилось это меньше секунды.

– Нет, не забыл. Но я не хотел, чтобы ты думала обо мне плохо. Тем более это без разницы – кто поставил.

– Без разницы? – изумилась Соня. – Женя, ты меня пугаешь.

– Детка, давай, я приду и…

– Нет. Я тебе не открою, разве что взломаешь дверь. Хочешь говорить – говори сейчас. Хотя уже не знаю, надо ли это мне.

– Мне – надо. Хорошо, давай сейчас. А зачем ты сменила номер? Тебя больше никто не слушает, не бойся.

– Может, ты слушаешь, откуда я знаю?

– Аппаратура дорогая, Сонь и геморроя много. Это же время, деньги… Конечно, я на всё для тебя готов, но это уже лишнее – Калюжный-младший уехал со своей женой в Москву.

Помолчав секунду, Женя добавил:

– Это он тебе сказал про прослушку? Он что – опять приходил? Если так, то он просто м…к.

Соня поняла, что всё-таки выдала Митю. Она и хотела что-то придумать, и не могла.

– Значит, я был прав, что он припрётся… – в голосе Жени послышалась угроза.

– Пойдёшь жаловаться Калюжным?

– Чтобы они снова взялись за тебя? Нет, детка, я о тебе думаю, в отличие от твоего козла.

– Он уехал.

– Знаю. Ну, и чего он хотел? Хотя… не буду даже спрашивать – нетрудно догадаться. Одной жены ему мало, да? А я, идиот, думал, он совесть имеет. В чём-то я его понимаю… тебя трудно бросить, Сонь. Но он – всё-таки бросил. Это – факт.

Соня поразилась его догадливости – в принципе, Женя оказался не так уж далёк от истины.

– Скажи… – медленно проговорила она. – Ты записал этот кусок… когда приходил, якобы ради меня – это ведь ты специально? Чтобы отец показал Диме? Классная операция, Жень! Как там теперь говорят? Мой респект! Ты мог снять все жучки, когда угодно, но ты…

Соне надо было понять, до какой степени может предать человек.

– Хорошо ты меня провёл… заставил петь под свою дудку! – добавила она, поморщившись.

– А… так вот он чего прибегал – ревниво стало, – хладнокровно усмехнулся Женя. – Нет, Сонь, кусок я записал ради тебя. Для нас с тобой. А уж кому его показал Калюжный – не моё дело. Снять жучки раньше я не мог – без ведома хозяина. Мне проблемы не нужны, я ходил за разрешением.

– В принципе, мне всё равно… – выдохнула Соня. – Я уже всё про тебя поняла.

– Ты погорячилась, – твёрдо произнёс Женя. – Я всё-таки расскажу. В понедельник, когда твой мальчик отпуск взял, Калюжный меня вызвал, спросил, могу ли я поставить прослушку. Объяснил, что ему надо знать, что там у вас происходит. Но я же не идиот, сразу понял, что это значит… по телефону говорить не буду, даже сейчас. Я уговорил его не ставить видео, мол, это долго и сложно.

– Чего ж так…

– Я не мазохист. И не хотел, чтоб за тобой наблюдали. Пойми – не сделал бы я, сделал бы кто-то другой, а меня бы выкинули из обоймы. Сам поставил – легче снять, верно? Я затягивал, как мог. Говорил, что вы всегда дома. Но он уже начал злиться – пришлось выполнять. Остальное ты знаешь. Я сделал всё, что мог – караулил, передал с Ирой записку. Я действовал только ради тебя.

– Интересно было нас слушать?

– А слушал не я, Сонь. Даже если бы и хотел – не дали бы. Не забывай, у меня и своя работа есть. Когда твой козлик сбежал, Калюжный продолжал тебя пасти. Кстати, я не был уверен, что в квартире не поработал кто-то ещё. Так что я действительно проверял всё заново, а не притворялся.

– Угу… А сцена, когда ты жучки искал, а потом «нашёл» их уже открыто, в эфире – это для кого, не врубаюсь? Не для Калюжных же?

– Нет, для тебя. Ты должна была думать, что я создаю для Калюжных версию, как я узнал о жучках. Ты могла удивиться, под каким предлогом я к ним появлюсь, что скажу, откуда в курсе прослушки… То есть они-то всё знали, но ты…

– Ой, нет, прекрати… Это для меня слишком сложно. У тебя так хитро устроен ум… такой артистический талант… столько талантов, что я их не выдерживаю.

– Я говорю тебе честно. Сейчас ты действительно знаешь всё.

Соня вздохнула – сказать ей было нечего.

– Детка, у меня к тебе разговор, – деловито начал Женя. – Не пугайся, это по поводу квартиры. Я выкупаю у Вовы его часть.

– Я в курсе.

– Правда? Ну и отлично. Потом я оформлю тебе дарение.

– Нет, спасибо.

– Почему?

– Ты знаешь, почему.

– Не веришь в моё бескорыстие?

– Нет, конечно.

– Хорошо. Положим, я не бескорыстен. Я вообще бескорыстных людей не знаю.

– Я знаю. Мама.

– Прекрасная женщина. Если ты помнишь – она мечтала, чтоб мы с тобой…

– Она просто не знала тебя.

– Я слыхал, ты болеешь? – не обращая внимания, продолжал он. – Больничный, небось, копейки. Тебе нужна помощь?

Она даже засмеялась.

– К вопросу о бескорыстии, да, Жень? – спросила она.

– Понимай, как хочешь. И подумай о ребёнке. Как поднимать его одной – а вдруг с тобой что случится?

– Если со мной что случится, последний, кому я доверю Вадика – это тебе. Да он тебе и не нужен.

– Ты его одного оставишь? На сестру твою полагаться нельзя.

– Ничего! Господь позаботится. Доверит это мне – справлюсь. Нет – найдутся другие. А я сделаю всё, чтобы Вадик не жил во лжи. Никогда не жил рядом с тобой!

И она положила трубку.

* * *

Третьего января, как и обещала, вернулась Анька – довольная, но уставшая от активного отдыха. Они с Костиком сразу же притащили вещи к Соне. Самым сложным оказалось уговорить Вадика отпустить маму в больницу. Утром, уходя, она не хотела его будить, но мальчик проснулся сам, точно его толкнули.

Соня подошла к нему попрощаться, поцеловала в обе щеки.

– Я тебе Бориса оставлю, – сказала она. – Ты ему всё говори, пока меня нет, ладно?

Это был первый случай, когда Соня собралась куда-то без своего друга. Вадик кивнул. Но когда она уже стояла в дверях с собранной сумкой, выбежал в коридор босиком, в пижаме. В руках он держал лиса.

– Возьми! – решительно протянул игрушку мальчик. – Я с ним договорился, он тебя обратно, если что, заберёт.

Больница, конечно, условиями не блистала. Соня уже бывала в ней, когда навещала Мару. Мало того, отделение оказалось тем же самым. На платную, предложенную при оформлении, палату Соня не согласилась и очутилась в огромной, крашеной в белый цвет шестиместной «камере» с тремя бабушками, женщиной за сорок и испуганной девушкой, у которой, как потом выяснилось, обнаружили серьёзный порок сердца. Туалет находился на другом конце коридора, душ не работал, лекарства, даже те, что для капельниц, предстояло покупать за свой счёт.

Зато с доктором повезло. Маму тогда вела женщина – резкая и равнодушная. А Соне достался заведующий отделением – симпатичный, смуглый парень лет тридцати пяти, невысокий, подвижный, с умными острыми глазками. Он считался лучшим диагностом в кардиологии, к тому же сразу проникся к Соне симпатией. Впрочем, Илья Сергеевич относился радушно и внимательно ко всем своим пациентам.

Он назначил Соне самое тщательное обследование, расписал лечение, каждый день наблюдал за динамикой. И сразу заявил, что одной недели недостаточно, нужно понаблюдать, как поведут себя препараты. Рождество пришлось провести в больнице. Анька хотела приехать туда вместе с Вадиком, но Соня отказалась – эта встреча означала бы новое болезненное расставание.

Под конец второй недели Соне стало невмоготу, так она скучала по Вадику и переживала за него. Конечно, они каждый день разговаривали по телефону, но когда Соня слышала в трубке его голосок, едва удерживалась от слёз – нервы, и правда, стали совсем никуда. Она рвалась домой, и доктор внял её просьбам.

Соне хотелось как-то его отблагодарить, да и все говорили, что так положено. Накануне выписки Анька привезла ей две тысячи, и Соня смущённо сунула деньги ему в карман. Но доктор широко улыбнулся и тут же вытащил их обратно.

– Вам ещё пригодятся, – сказал он, протягивая купюры, – лекарства-то я не дешёвые назначаю.

Красная от стыда, Соня скомкала деньги в кулак.

– Так вот, – продолжал Илья Сергеевич как ни в чём не бывало, – приедете ко мне через неделю. А потом будет достаточно одного-двух раз в месяц.

Соня удивлённо подняла брови и смущённо выдавила, что у неё недостаточно средств так часто ездить на консультации.

– Недостаточно, а в карманы суёте, – засмеялся доктор.

– Успокойтесь, Софья Васильевна, я своих пациентов не бросаю. Это вы в платной клинике за каждый плевок заплатите, а я, слава Богу, клятву Гиппократа давал. Случай у вас, скажем, довольно типичный. Наследственность наследственностью, а нервный стресс налицо. Не будет стресса – и сердечко не станет шалить. С тахикардией – тут посложнее, а главное – берегите психику, у вас всё отсюда растет, – и доктор показал ей на голову. – Ничего, назначим препараты. Посмотрим на их фоне, что будет. Не пойдут – подберём другие. Хорошо, что давление у вас в норме, организм молодой. Думаю, всё будет в порядке.

Соня смотрела на него с изумлением – за всю жизнь она таких врачей ещё не видала. Возможно, ей просто не везло прежде, но Илья Сергеевич, и правда, считался здесь уникумом.

Выписывали её в субботу – он как раз дежурил. Она запретила Аньке себя встречать, но когда спустилась по лестнице со всеми своими пакетами, то сразу же увидела в вестибюле сестру, причём вместе с Костиком.

Испугавшись, Соня уронила сумки:

– Вы что? А Вадик где?

– Ну, во-первых, привет! – деловито заявила Анька, пока её друг подбирал Сонины вещи. – Чё ты сразу психуешь? Вадик дома, с тёть Ирой, она помочь приехала. Забыла – сегодня маме полгода?

– Я помню… и как он с ней остался?

– Спокойно. Да вообще пацан в ажуре! Тебе лишь бы к юбке его прицепить.

Эта фраза Соню встревожила. Но Вадик, и правда, оказался в порядке. Правда, целая гора его колготок валялась в ванной – похоже, Анька стирала только две последние пары. Комната была завалена игрушками («А чего убирать – всё равно опять раскидает», – пояснила сестра), плита – надёжно и, похоже, давно залита чем-то коричневым, а шкаф с крупами полон растворимыми пакетиками с импортной кашей. Но в остальном – всё было нормально.

Соня боялась, что Вадик от неё отвык, но он бросился к ней, вцепился и не отпускал, пока у неё не заболела шея. И потом не отходил ни на шаг, как бы невзначай, в подтверждение Анькиных слов про юбку, удерживая Соню то за рукав, то за краешек блузки, словно мама может внезапно исчезнуть. Борису он тоже обрадовался. Правду сказать, из тумбочки Соня его так ни разу и не вынула – сказались детские страхи. Но одно присутствие друга внушало спокойствие и уверенность.

Ирина уже всё приготовила – осталось только накрыть на стол. Решив не припоминать ей обмана с запиской и переданного Жене телефонного номера, Соня сердечно её поприветствовала. Они сели, помянули Мару, поговорили о ней.

– Папаша-то так и не явился, – сказала Анька. – Стыдно, небось, в глаза смотреть.

– Что там с квартирой? – вспомнила Соня, внутренне морщась.

Пока она лежала в больнице, сестра, следуя молчаливому уговору, не тревожила её новостями. Однако проблемы, пока Соня пыталась о них забыть, никуда не исчезли.

– Да ничего… Одна третья теперь принадлежит Жене. Они с папашей уже всё оформили, – Анька как-то странно глянула на Ирину.

– И что он собирается делать? – Соня тоже бросила на гостью невольный взгляд.

– Пропьёт небось всё, – презрительно хмыкнула Анька. – Или Жанночке на холсты всё пойдёт, а может…

– Я не про Вову, – раздражённо перебила Соня. – Плевать я на него хотела.

– Сонечка, – решительно начала Ирина. – Знаешь, Женя очень рвался к тебе в больницу, навестить… но мы решили, что не надо пока тебя волновать.

– Правильно сделали.

– Ты же понимаешь – он потратил такие деньги… только ради тебя, – продолжала Ирина.

– Тёть Ир! – обрубила её Соня. – Я спросила, что он собирается делать? Мы должны что-то решить.

– Да не будет он к вам заселяться, он только хотел помочь!

– Спасибо. Вместо одного чужого человека, – Соня сделала напор на слове «чужой», – в квартире теперь числится другой.

– Это ведь только от тебя зависит, – мягко сказала Ирина, – чужой это будет человек или нет.

– Если он захочет въехать… – медленно произнесла Соня, – мы в тот же день уедем к Вадику. И будем продавать свою долю, да, Ань?

Она в упор посмотрела на Аньку. Та огорчённо кивнула, не глядя сестре в глаза.

Ира прикусила губу и увела разговор в сторону. Снова вспомнили Мару и в который раз заговорили о маминой шубе.

То есть мех принадлежал Соне – Мара привезла его из Греции. Вещь эта давно стала притчей во языцех. Это был единственный случай, когда мать ездила за границу, притом – настоящая авантюра, на которую её подбила коллега, вернувшаяся из шоп-тура. Суть состояла в том, чтобы посетить страну и за одни сутки приобрести там шубу. Поездка считалась бесплатной, точнее, стоила восемьсот долларов, которые следовало взять с собой и купить на них меховое изделие. Если шуба не покупалась – и отель, и дорога оплачивались уже клиентом.

Соня посадила горло, уговаривая мать не заниматься чепухой. Убеждала, что лучше бы Мара поехала за эти, собранные за долгое время деньги, просто отдохнуть – хотя бы и в ту же Грецию. Уму непостижимо – впервые в жизни побывать в незнакомой, прекрасной стране и потратить всё время – на что? На рытьё в мехах! Но – бесполезно. Мара, как и прежде, поставила цель: одеть девочку, только теперь, вместо пихора, в шикарную норку. Соне исполнилось тогда двадцать восемь, Аньке – девятнадцать. Сестра против идеи не возражала, но требовала, чтобы шуба досталась ей. Но мать заявила: «Тебе – потом. А в Сонином возрасте пора иметь приличную вещь!»

Поездка состоялась, и шуба была привезена. Кто хорошо знал Мару, легко мог догадаться, что носить эту шубу будет невозможно. Соня не сомневалась: кто-то дал матери «хороший» совет при покупке, и в итоге заветным изделием стала тонкая стриженая норка белоснежного окраса – ровно до талии. Видимо, восьмиста баксов хватило только на фасон, а на мех не осталось. Модель сама по себе была ультрамодная. Носить её можно было только тому, кто ездит в собственном лимузине, а по улице делает пару шагов, чтобы дойти от авто до клуба. Вот, к примеру, новой Митиной жене она пришлась бы как раз кстати. Аньке вещица уже тогда не подходила по росту, а то, может, и выпендрилась бы где. Ну а для Сони толку в такой шубе не было никакого: зимой в ней не получилось бы пройти и пяти минут – отмёрзла бы задница; осенью, под дождём – и того хуже.

Короче, шубу, чтобы не огорчать Мару и не мозолить глаза Соне, злой и расстроенной, убрали в шкаф – со всеми мерами предосторожности от моли. «А вдруг когда наденешь? – мечтала мать. – Например, если свадьба будет зимой…»

– Тёть Ир… Помогите продать мамину шубу! – в очередной раз попросила Соня. – Деньги очень нужны.

– Азнаешь… Пожалуй, попробую, – Ира, которая обычно открещивалась от «мехового» вопроса, неожиданно согласилась. – Я теперь на сайте зарегистрировалась, «Моё рукоделие». Там с одной дамочкой познакомилась на теме вязания – она такая модница! Правда, уже в годах. Но у неё дочка есть – твоя ровесница, журналистка. Может, ей подойдёт?

– Хорошо бы! – загорелась Соня. – Вы им дайте мой телефон, ладно?

Ирина ушла, Анька с Костиком тоже засобирались.

– Ой, как же мы по своей квартирке соскучились, да, Кость? – проворковала Анюта. – У Соньки всегда такой бардак…

– Ага… – кивнул пофигист-Костик.

– Ну-ка, стоп, – преградила ей путь Соня. – Чего ты там глазки прятала?

– Когда?

– Когда про Женю заговорили.

– Не знаю… Тебе показалось.

– Дядя Женя мне «киндер» принёс, – неожиданно заявил Вадик, который стоял тут же, ухватившись за Сонины брюки. – Но игрушки там не было, только пазлы. Мамочка, я шоколад не ел!

– Та-ак… – угрожающе протянула Соня. – За моей спиной… ты…

– Сонь, подожди! – взмолилась Анька. – Ну, что он тебе плохого-то сделал?

– Что плохого… что? – не выдержала Соня. – Ты понимаешь, что он во всём этом участвовал? В моей травле! Твой папаша, квартира – его рук дело! Он ставил прослушку! Он показал Диме запись, где сам же ко мне пристаёт! Он…

Она даже задохнулась от возмущения.

– Сонечка, успокойся, тебе нельзя… – испугалась Анька. – Давай я тебе капелек накапаю…

– Не надо мне твоих капелек. Предатель ты, Аня!

– Да откуда мне… Сонь! Не может этого быть! Женя – он не такой…

– Ах, не может… – Соня вскочила и забегала по комнате. – А ты его спроси – он и не скрывает!

Вадик, не успевая за ней, отцепился от брюк и только мотал головой, следя за её передвижениями. А потом заревел.

– Мама-а-а… я не ел шоколад… правда… – взвыл он.

Из этого Соня поняла, что шоколадка тоже была съедена, причем не одна.

– Ты ни в чём не виноват, – опомнилась она и прижала его к себе. – Не плачь, маленький… Аня, давай быстро рассказывай. Как здесь оказался Женя?

– Да не специально! Просто… Просто нам с Костиком надо было… по делу.

– На дискотеку?

– Ну…

– Дальше! Сколько раз вы отлучались?

– Ну… три… А Ира согласилась забрать Вадика. Откуда я знала, что Женя придёт? Он только один раз был, честно. Или два… Просто Ира в тот день не успевала в садик, вот и попросила его.

– А кто… кто же ему ребёнка отдал? – вытаращила глаза Соня.

– Танечка твоя и отдала. Она же его видела раньше.

– Отлично! – Соня плюхнулась в кресло. – Спасибо тебе! Пойми, наконец! Я не хочу, не могу быть ему обязанной! Ни в чём!

– Да один только раз… – бормотала сестра.

– Ладно, всё! Идите… – Соня рассерженно отвернулась.

– Сонечка, ты как себя чувствуешь? – подобострастно спросила Анька.

– Прекрасно!

Та ещё помялась у самых дверей, а потом решительно начала.

– А ещё… Ты только не нервничай, ладно?

– Ох… ну чего там ещё? Поправишься тут с вами!

– Димон звонил, – тихо и быстро проговорила сестра.

Наступила тишина. Соня смотрела на свои руки – они задрожали против её воли.

– Чё ты молчишь?.. – боязливо начала Анька.

Костик, вздохнув, снова разулся и отправился на кухню – подальше от зоны возгорания.

– Что он сказал?

– Мол, дозвониться не может, не знает, что с тобой. Знаешь, ему мой номер Валерия дала… небось, старый свой телефон выкинул, а наизусть, конечно, не помнил… кто я ему такая… – скривилась Анька.

– Валерия? – удивилась Соня.

– Ага… Причём сначала у меня спросила. Говорит, ни к чему это, конечно, но парень, видишь ли, дёргается, чтобы глупостей не натворил…

– Короче. Чего он хотел?

– Да ничего… Мы очень коротко поговорили – это было на Новый год ещё. Он спросил, что у тебя с телефонами. Я сказала, что ты сама отключилась. Он начал про Женю нести ахинею. Я его отрубила. Вот и всё. Я тебе не говорила перед больницей, чтобы ты не волновалась. А второй раз…

– Что, был ещё и второй?

– Да… Он ко мне в аську стучался… чес-слово, Сонь, он меня сам нашёл. Я с ним один только раз початилась, написала, что ты в больнице, но жива-здорова. Ну, ты же тогда говорила, что его заставили, что он… В общем, он плакался, что приехать не может, что отец вдруг узнает… а там, мол, работа. Допрашивал, что с тобой – с ножом к горлу пристал. Я сказала, что ты просто обследуешься. Он и успокоился. По-моему, ему главное, чтобы Женя к тебе не вернулся. А что с тобой – ему начихать!

– Замечательно. Ань, ты просто самая верная сестрёнка на свете! – у Сони не находилось слов. – Незачем ему знать обо мне! И… я не могу, понимаешь?

– Больше не будешь! Честно! Я его в чёрный список отправила, – Анька насупилась.

– С чего это вдруг?

– Пошли, покажу, – сестра решительно рванула в свою комнату, потянула за собой Соню и включила компьютер. – Вот, смотри…

Анька открыла Интернет и зашла на сайт «Одноклассники». Потом быстро набрала в поисковике: Дмитрий Калюжный, двадцать четыре года, название города. Сайт предложил всего один вариант, и Соня впилась глазами в главную фотографию на открывшейся страничке – на ней Митя казался совсем юным, видимо, снимался ещё в институте. Дальше шли перечисления – где он учился, школа, ВУЗ, работа, друзья, а ещё ниже – фотоальбом.

Соня уже всё поняла. Митя разместил здесь свадебные фотографии. На одной из них он держал на руках Наташу, оба смотрели в объектив – вид у жениха был вполне довольным. Что бы там не говорила Валерия, обнимал он молоденькую невесту вовсе не как свою бабушку, а нежно и страстно. Выглядела она очень привлекательно, пара вообще получилась красивой. Кстати, Соня угадала – декольте у Наташи оказалось совсем вызывающим. А само платье – просто шикарным, как у принцессы.

На другом снимке – жених и невеста смотрели друг на друга в лучах заката. Очень проникновенно смотрели. На третьем… В общем, одна фотка – лучше другой. Пару фотографий молодые сделали уже в Москве, после свадьбы. Гуляли, взявшись за руки, в парке, стояли возле до боли знакомой машины. Вид у Мити был вполне счастливый.

Соня не выдержала и отвернулась.

– Подожди, – Анька, наверное, решила её доконать. – Вот, гляди, надпись, под этой, где на руках её тащит: «С моей самой любимой и родной – и пусть так будет всегда!» Вот так вот, Сонь… А зарегистрировался-то на сайте недавно, в январе. И поспешил выложить своё счастье! Вот и забудь теперь думать о нём, слышишь?! Эх, зря я ему, козлу, тогда не устроила… Довёл тебя до больницы – и умотал… рожа, бл…, довольная…

«Я больше не отпущу тебя – ни в больницу, ни на Луну», – неожиданно вспомнила Соня. Такой измены, столь скорой, откровенной и наглой, она не ждала. Это была не мерзкая физическая связь, а гораздо страшнее. Женя оказался прав. Эгоизм, ложь, желание иметь всё и сразу – вот что двигало Митей. А вовсе не любовь к Соне, не желание её защитить…

Лучше бы ей никогда этого не видеть!

Если до этого душа кровоточила, то теперь её изодрали в клочья. Не осталось ни одного воспоминания, к которому Соня могла прикоснуться без боли, без ощущения, что её предали, выкинули и растоптали. Но… из прежней раны словно вытащили постоянно бередящее её оружие. И оставили одну пустоту.

Анька тревожно взирала на неё, ожидая истерики или нового сердечного приступа.

– Закрой, – неожиданно спокойно сказала Соня. – Мне всё равно. «Пусть так будет всегда», раз ему хочется. Мне даже легче стало… правда. Намного легче.

 

Борис иронизирует. Визит

– Легче? – спросил её вечером Борис.

Наверное, это была его участь – возвращаться к Соне тогда, когда она оставалась действительно одна – в глубоком, нескончаемом одиночестве, вот как теперь. Мити у неё больше не было. Совсем не было. Он покинул её навсегда.

– Да, – задумчиво произнесла Соня. – Раньше я страдала, что ему больно, а теперь… Теперь всё кончено, и я могу жить дальше.

– А сама, небось, думаешь, не папа ли его заставил на фото позировать?

– Нет, не папа, – усмехнулась Соня. – Можно поставить людей рядом, но разве прикажешь им так смотреть? Не смог бы он… не умеет он притворяться.

– А чего же к тебе прибегал, психовал?

– Потому, что задело – как это я могу ему изменить! Чтобы убедиться, что я всё ещё сохну по нему. Женя и это знал.

– Ну, и как же теперь? – язвительно, но не без жалости, вымолвил лис. – Теперь уж, небось, не скажешь, что всё не зря?

Соня не сразу ответила. Потом пожала плечами.

– Скажу… Я замужем. У меня есть сын. Чего ещё надо?

– Ну, если это называется замужем… тогда я молчу… – с одесским акцентом ответил Борис.

– Вот и молчи, – отрезала Соня. – И не повторяй, что только ты один меня и не предал.

– Не буду, – с умным видом кивнул Борис. – Сама знаешь, не глупая. Я – это я.

Он скромно потупился и перевёл разговор на другую тему:

– Так что – будем к Вадику переезжать?

– Ой, не знаю, – Соня уставилась в пространство. – Понимаешь… Не могу я ехать в эту квартиру! И Вадик ещё не оформлен… я ему – никто! Узнает папаша его – начнёт палки в колеса вставлять. Леониду Михайловичу как объяснять-то? «Можно, я у вас поживу, мне больше негде?» Так он тоже решит, что я из собственной выгоды… Нет, не могу.

– И что же делать?

Соня пожала плечами.

– Завтра иду в церковь… буду просить, чтобы что-то решилось.

– В чудеса веришь, да?

– Да, – коротко ответила Соня. – И знаешь, они бывают. Вот ты, например – разве не чудо? Счастливое начало моей сказки… Кому ещё так повезло? В тот день было двести детей.

– Ну, ты же у нас Аллочкина дочка! – хмыкнул Борис. – Героической спасительницы из колодца.

– Не надо так о покойной, мать она мне или нет, – нахмурилась Соня.

– А ты-то как думаешь, кстати?

– Мара верила, а мне всё равно, – вздохнула она и посадила лиса на тумбочку.

* * *

Февраль пролетел незаметно и уже подходил к концу. Соня вполне освоилась на работе – Мария Фёдоровна её по-прежнему хвалила и уже не боялась доверять ей группу, а Калюжные, казалось, оставили свою горе-невестку в покое. Вадик ходил в садик и даже не сопливился, как раньше, каждую неделю, хотя и зиму, и вирусы никто не отменял.

Соня уже дважды съездила на консультацию к Илье Сергеевичу. Первый раз, после выписки, доктор изменил свои назначения – прежние лекарства слишком сильно понижали давление. Чувствовала она себя неплохо. Приступы тахикардии полностью не исчезли, но перестали быть такими тяжёлыми. Она даже не так задыхалась, подымаясь в горку. Сердце беспокоило редко, только если серьёзно понервничать.

Впрочем, Соня теперь почти что не нервничала, разве что из-за вопросов опеки. К счастью, медицинское обследование, которого она так опасалась, оказалось наредкость формальным. Соня даже подивилась, с какой лёгкостью выдали ей все справки из диспансеров, всего лишь пробив её имя по базе. На Вадика тоже нужно было получить медицинское заключение. Соня сама обошла с ним врачей, хотя по закону считалось, что делать это должна не она, а орган опеки. Все остальные документы были собраны, заявление написано. В справке, выданной на новой работе, указан соответствующий норме доход. Приходила комиссия, проверила условия проживания и ничего насчёт долевой собственности в квартире не высказала. Теперь Соня с тревогой ждала результатов.

Жилищные условия казались ей самым слабым местом в деле усыновления. Дедушкина квартира, действительно, кое-что значила – но лишь для вынесения заключения по опеке. Как только Соня оформит усыновление и пропишет ребёнка к себе, как к единственной родительнице, все его имущественные права по отношению к прежним родным утратятся. Так объяснил юрист, которому она заплатила за консультацию. Однако, добавил он, в интересах ребёнка и по просьбе дедушки за Леонидом Михайловичем могут быть сохранены права и обязанности в отношении внука, надо только, чтобы об этом указали в решении суда. Ничего нового это им не давало – Соня, разумеется, не собиралась препятствовать деду видеться с мальчиком, а квартиру Леонид Михайлович и так собирался завещать одному Вадику.

И всё-таки Соня решила, что фактическое наличие завещания может повлиять на оценку комиссии – а значит, об этом стоило позаботиться. Она переговорила с Леонидом Михайловичем. Он теперь почти всё время лежал, долго жаловался ей на здоровье, но говорил уже гораздо лучше. Дед пообещал прислать все бумаги до начала суда и сам попросил Соню присмотреть за квартирой.

Он знал, что Соня с Вадиком там не живут, потому что ей так удобнее. По большому счету его волновало только одно – раз в день услышать, как мальчик произносит «привет, деда». Сын Леонида Михайловича даже просил не звонить так часто – после каждого разговора старик по несколько часов лежал, отвернувшись к стене, и тихо плакал. Соня не стала ничего рассказывать им про свои проблемы. Она очень надеялась, что жить в этой квартире ей всё-таки не придётся.

Всё, что не касалось усыновления Вадика, отошло на дальний план. Соня впала в дремотное, вязко-спокойное состояние и радовалась ему, как спасению. Она шла на работу, возвращалась с работы, ездила в опеку, готовила, играла с ребёнком и совсем не думала про Митю.

То есть специально, по своей воле, не думала. Просто это оставалось у неё внутри – постоянно. Не любить его она не могла. Простить – тоже.

Если б не эти фотки, ей осталось бы пусть больное, но твёрдое знание, что она всё же любима, что Митя стал жертвой обстоятельств, тирании отца, ревности матери. Теперь её лишили и этого. Защитный кокон его любви оказался стеклянным; разбился, поранив её осколками. А может, его и не было вовсе. Да, обстоятельства, в которые попал Митя, не выдуманы, и, возможно, он не слишком-то любит Наташу… но он врал, он предал Соню, если он мог быть таким, как на этих снимках!

Чтобы хоть как-то примириться с реальностью, Соня старательно закрывала для себя все воспоминания. Его объятья, поцелуи, слова, а главное – его глаза. Это стало теперь ложью, этого попросту не могло быть, и всё. И если какие-то прошлые события вдруг всплывали у неё в голове, опровергая эту уверенность, Соня просто тупо гнала от себя дурные призраки невозможного больше счастья.

Луч померк – словно щель, через которую он ещё проникал, несмотря на разлуку, – заткнули грязной, вонючей тряпкой. Теперь Соня находилась в кромешной тьме и не верила, что прежний свет вообще когда-либо существовал. Зато у неё появились силы двигаться дальше, хоть спотыкаясь, на ощупь, но – идти, не оглядываясь, по чёрному безрадостному пути. Никакого проблеска в глубине своего туннеля она не видела, ничего не искала и не ждала. Просто шла. Заставляла себя идти.

Кстати, Женя не появлялся. Соня и радовалась этому, и тревожилась – спокойнее было бы знать, что он собирается делать со своей долей в квартире. Если перестал думать о Соне, то для чего ему теперь эта площадь? Если всё ещё на что-то рассчитывает – то почему не объявляется?

…В начале марта в интернате поднялся переполох – заведующая сообщила, что заведение собирается посетить сам мэр. Городские организации намеревались оказать воспитанникам гуманитарную помощь. Разумеется, задолго до визита добрых дядь всех сотрудников подняли на уши. Всем миром надраивали стены, закрашивали на них надписи, подмазывали штукатурку.

– Лучше б денег дали сперва на ремонт, а потом уж торжественно приходили, – ворчала Соня, пытаясь оттереть жуткий, расслоившийся за многие годы, линолеум.

– Вот и выдвини предложение, – хмыкнула Мария Фёдоровна. – С мэром Калюжный приедет – у него куча бабок. Может и до приезда дать, и после.

– Кто приедет? – замерла на месте Соня.

– У-ух! – хлопнула себя по лбу воспитательница. – Я и забыла. Свёкор твой бывший, значит?

– А Ольга Филипповна в курсе?

Соне совсем не улыбалось снова остаться без работы.

– Конечно. Надо бы ей про тебя напомнить, чтобы накладки не вышло. Ты к ней сходи посоветуйся.

Напоминать Ольге Филипповне не пришлось, она в тот же день вызвала Соню к себе и попросила не показываться гостям на глаза – от греха подальше. Семёновна болела уже вторую неделю, и Соне предстояло помочь Марии Фёдоровне – убраться в группе, одеть-причесать детей, отрепетировать выступления. Оставалось надеяться, что высокие гости ограничатся актовым залом, детским концертом и раздачей подарков. Ожидалось также прибытие прессы – кто же делает доброе дело, не протрубив о нём на весь город?

В назначенный час Мария Фёдоровна повела чистых, нарядных и изрядно напуганных детей на мероприятие, а Соня взялась прибирать игрушки. Прошло минут десять, как вдруг из спальни раздались непонятные звуки. Соня кинулась туда, но никого не увидела. Тогда она притворилась, что уходит, а сама замерла на пороге. Под одной из кроватей кто-то закопошился. Соня присела и обнаружила лежащую на животе девочку.

– Валя? Это ещё что такое? А ну вылезай! – строго приказала Соня.

Беглянка выползла на белый свет. Хорошо, что Соня тщательно мыла с утра полы, а то белая блузка девочки превратилась бы невесть во что.

– Как же так – мы же всех посчитали! – всплеснула руками Соня.

– А я построилась, а потом сбежала! – гордо сообщила девочка, ни капли не растерявшись.

– И почему ты сбежала? Ты не хочешь подарков?

– He-а! Они сраные.

– Какие? – обалдела Соня.

– Сраные.

– Это ещё почему?

– А мама всегда так говорила папе: забери свои сраные подарки! Я не хочу сраные!

Валя поступила в интернат в начале недели. Отец из ревности избил мать до полусмерти и сел в тюрьму. А та, выйдя из больницы, осталась инвалидом и не смогла заниматься детьми. Их было двое, старший уже два дня как давал прикурить третьему этажу. Валя вела себя тихо, но на контакт шла с трудом. Соня впервые услышала от неё такую внятную речь.

– Эти подарки нормальные, чистые, – как можно убедительнее сказала Соня. – Пошли, я тебя отведу.

– Ладно, – согласилась девочка.

Они поднялись к актовому залу, и Соня осторожно заглянула в открытый дверной проём. Мероприятие уже началось. На сцене выступали юные танцоры, а в президиуме, чуть сбоку, ближе к проходу, восседали почётные гости – пять человек, не считая охраны, четверо мужчин и одна женщина. Мэра Соня знала по фотографиям – вон тот упитанный, круглый, достаточно ещё молодой мужчина, похожий на поросёнка. Его лысина празднично блестела, отражая люстру.

Соня перевела взгляд и сразу же узнала среди гостей своего, как выразилась Мария Фёдоровна, свёкра. У неё даже что-то ёкнуло внутри – по крайней мере, издали Антон Калюжный казался копией своего сына. Он был строен, высок, темноволос и подтянут. Даже когда он сидел, выглядел спортивным и ладным. Соня знала, что ему сорок семь, но дала бы гораздо меньше. Женщина рядом с ним, конечно же, не могла быть Валентиной Юрьевной – слишком молода и некрасива, типичная канцелярская крыса, чиновница от образования, которых так много при детских учреждениях.

Отвернувшись от них, Соня поискала глазами свою группу и обрадовалась, обнаружив затылок Марии Фёдоровны – дошколят посадили у самой сцены.

– Вон, смотри, – Соня наклонилась к Вале и прошептала:

– Иди до конца, прямо в первый ряд, к Марии Фёдоровне, ясно?

– Да! – кивнула девочка.

Она, и правда, пошла по проходу, но Соня не могла уйти, не убедившись, что ребёнка забрали. Зал состоял из нескольких ярусов, каждый из которых отделялся приступкой – дурацкая идея строителей. Не заметив этой ступеньки, Валя размашисто шагнула, подвернула ногу и, упав прямо посередине лестницы, громко заревела.

Конечно, через секунду к ней кто-нибудь подошёл бы, но Соня действовала рефлекторно. Она бросилась к Вале, подняла её на ноги и стала осматривать, стараясь держаться к сцене спиной.

– Тихо, тихо, – уговаривала Соня. – Очень больно? Можешь ступить?

Валя продолжала рыдать, очень громко, и представление на сцене смешалось. Все оглядывались, пытаясь понять, что случилось.

– У нас тут маленькое происшествие, – слащавым голосом произнёс главный организатор мероприятия – зам по воспитательной работе.

Неожиданно из президиума поднялся сам Калюжный и направился прямо к ним.

– Иди ко мне, девочка, – ласково проговорил он. – Ну, что случилось, ножку больно, да?

Не успела Соня опомниться, как он тоже присел перед Валей на корточки и взял её за руку. Да, голос у него оказался тем самым – низким, твёрдым, очень начальственным, таким, как она слышала на записи его разговора с Митей. Но вот интонации… Если бы Соня не знала, в жизни бы не поверила, что этот человек хладнокровно отправил киллера к своей жене. Нет, это был добрый и щедрый дядя, глаза его светились лаской и умилением.

Соня понимала, что убегать поздно, это только вызовет подозрения. Она встала и отошла немного в сторону. Калюжный не обращал на неё никакого внимания, и Соня смогла разглядеть его получше.

Митя, оказывается, очень, очень на него похож… Те же скулы, тот же чуть монгольский разрез глаз. Но причёска у его отца была другая – аккуратная чёлка на куда более низком лбу, да и складка губ – упрямая, жёсткая, тонкая. Соня хорошо представляла, как он может говорить – цинично и грубо. А уж глаза… Совсем не такие, не Митины. Проницательные, едкие, они буравили собеседника, ничего не рассказывая о себе. Соне же и вовсе не хотелось в них заглядывать.

Он поднялся, продолжая держать девочку за руку.

– Пойдём со мной, – предложил он малышке. – Как тебя зовут?

– Валя, – смело ответила та.

– Валечка? – на лице у Калюжного появилась настоящая нежность. – Какое замечательное у тебя имя!

Взгляд у него удивительно потеплел. Калюжный перевёл глаза на Соню и улыбнулся – сентиментальной, почти смущённой улыбкой.

– Позволите мне забрать вашу воспитанницу?

Соня молча кивнула. Калюжный пошёл обратно в президиум с девочкой на руках, по дороге вытирая ей слёзы. Усадил к себе на колени и весь оставшийся концерт просидел, что-то нашёптывая ей на ушко и гладя по ручке. Корреспонденты оживились – кадры получались замечательными.

А Соня не стала уходить. Она села в последний ряд, спрятавшись за чьей-то спиной, и, как заворожённая, наблюдала за своим так называемым родственником.

Церемония подходила к концу. Соня опомнилась – Мария Фёдоровна, разумеется, не забудет про Валю. Пока все аплодировали речи мэра, Соня встала и потихоньку вышла из зала. В игровой было чисто и убрано, и она присела на подоконник в ожидании группы, пытаясь успокоиться. Ну, чего она так разволновалась? Кто ей этот Калюжный? Наплевать на него… не надо о нём даже думать – как приехал, так и…

На лестнице послышался топот ног – дети возвращались обратно. Первой в дверях появилась Мария Фёдоровна – глаза у неё были круглые, она только и успела, что сделать беспомощный жест рукой. Соня невольно подскочила: следом, окружённый детьми, шёл Калюжный. На руках он держал Валю.

Гость прошёл в игровую комнату и усадил ребёнка на стульчик.

– Ну, не болит теперь ножка? – ласково поинтересовался он.

Вообще, как мужчина он впечатлял – особенно сейчас, когда говорил так тихо и проникновенно. Соня снова вспомнила Митю, и у неё сжалось сердце. Она стояла, как вкопанная, не зная, как себя вести. У Калюжного имелись её фотографии, но в жизни-то он её никогда не видал. За его спиной переминался секъюрити, сам не понимая, от кого охраняет здесь своего шефа.

Калюжный обвёл глазами помещение.

– Да… – протянул он. – Тут ещё работать и работать… Ну, ничего! Потихоньку сделаем. Вы знаете…

Мария Фёдоровна как раз наклонилась к кому-то из ребят, и он, в поисках собеседника, повернулся к Соне.

– Знаете, – продолжал он. – В этом интернате, возможно, вот в этой самой комнате, два года пробыл мой сын. Не поверите, наверное, но так сложились обстоятельства. Что поделаешь – тяжёлые времена…

«Не в этой, – подумала Соня. – Раньше малыши были в соседнем здании».

Но вслух сказала:

– Отчего же. Охотно верю. Всякое в жизни бывает.

– Да… Вы тогда сами были ребёнком и наверняка жили с мамой и папой. А вот я не могу себе простить, что так получилось. И вот я решил, что буду помогать детям, которые вот так же остались одни. Отремонтируем здание – раз. С питанием разберёмся – два. И, знаете что… начнём отправлять детей на экскурсии. В Москву, в Питер. А может, и за границу – там видно будет. Моя невестка занимается благотворительностью, у неё в Москве собственный фонд… В столице часто забывают, что есть ещё люди и за чертою Москвы…

Он говорил и говорил – как на митинге, а Соня смотрела на него с растущим недоумением. Она не понимала, для чего он так перед ней распинается. Мария Фёдоровна давно вжалась в стенку, стараясь не привлекать внимания. Корреспондентов рядом не было, заведующей тоже. Казалось, он хочет произвести благоприятное впечатление именно на Соню. Но восхищения в её глазах не появлялось, и от этого Калюжный становился всё красноречивее.

Наконец, в дверях возникла Ольга Филипповна – она разыскивала, куда делся гость. Увидев, что он беседует с Соней, она обомлела. Следом нарисовались корреспонденты и мышиная женщина-чиновник.

– Антон Игоревич! – обратилась к нему последняя. – Нас ждут…

– Да, да, конечно, – опомнился он. – До свидания, дети! Валечка! До свидания, маленькая! Я к вам ещё приеду.

Он сделал несколько шагов к дверям, но неожиданно остановился и снова обернулся к Соне.

– Вот так… вот так вот мы и поступим. И всех, кто здесь трудится, дарит детям тепло – тоже не обидим. Вас как зовут?

Все замерли, Ольга Филипповна за его спиной стала белее мела.

– Сара, – неожиданно для самой себя ответила Соня. – Моисеевна!

– Как? – потерял дар речи Калюжный.

– А что, не похожа? – невинно спросила она.

Он несколько секунд постоял, не зная, что сказать, потом повернулся и вышел. Заведующая за его спиной сделала страшные глаза и побежала за ним следом. Вся делегация удалилась, а Соня упала на стул и залилась истерическим смехом.

– Боже мой! Это надо подумать… – хохотала она. – Мария Фёдоровна! Я ему, похоже, понравилась… ой, не могу… это у них семейное… «Сара Моисеевна»! Я уж думала, он подавится!!!

Мария Фёдоровна несколько секунд взирала на неё, а потом взяла стакан, набрала в рот воды и брызнула Соне в лицо. От неожиданности она прекратила смеяться, закрыла лицо руками и замерла.

– А ну хватит! – строго прикрикнула воспитательница. – Чего разошлась?

– Теперь он узнает, кто я, – обречённо сказала Соня, вытирая лицо. – Сообразит, не дурак. Без работы останусь, вот идиотка! Понесло меня… как обычно…

– Ничего, авось пронесёт, – успокоила та. – Небось, выйдет сейчас и думать о тебе забудет.

* * *

Не пронесло. Собираясь на работу, Соня старалась не вспоминать о визите Калюжного, от души надеясь, что он ничего не понял. Как только она представляла, что у её поступка будут последствия, холодок пробегал у неё по спине.

Но не успела Соня прийти в интернат, как к ней подбежала Мария Фёдоровна:

– Иди, вызывают…

Ругая себя последними словами, Соня поплелась к начальству. Оказалось, Калюжный в тот же день позвонил Ольге Филипповне – лично, без посредников и секретарей. Выяснять, кто такая Соня, ему не понадобилось – он и сам уже догадался, только потребовал подтверждений. Никаких указаний от него ещё не последовало, и умная женщина не стала бежать впереди паровоза. Отругав Соню за провокацию, предупредила: против Калюжного не пойдёт, и отправила обратно в группу.

Всё произошло в тихий час. Окна в спальне выходили на улицу, голые деревья не загораживали обзор, поэтому Соня сразу увидела подъехавшие к воротам иномарки – огромную чёрную (похоже, Калюжные особо любили этот цвет) и другую, поменьше. Из первой вышел сам Антон Игоревич, из второй – двое охранников. Один остался стоять на улице, другой прошёл в здание вслед за шефом. Интересно, подумала Соня, почему приказ об увольнении нельзя было отдать по телефону? Раньше Калюжный действовал исключительно чужими руками. А может… Она даже выпрямилась от этого предположения – может, он решил поиздеваться над ней лично? Растереть в порошок и получить удовольствие?

Без сомнения, так оно и было. Но Соня не ощущала страха, только возбуждение, почти боевой азарт. Она не знала, что придаёт ей силы, но почувствовала вдруг собственное превосходство, словно она разведчик на фашистском допросе. Нет, господин Калюжный, не дождётесь вы просьб о пощаде!

Соня вышла из спальни – навстречу. Высокий гость не замедлил появиться в дверях – без охранника. Короткий знак рукой – и Мария Фёдоровна растворилась за дверью. Свёкор и невестка остались один на один.

Здороваться никто не стал. Они стояли и рассматривали друг друга: Калюжный – тёмным, недобрым взглядом, с характерным прищуром, Соня – открыто и вызывающе. Она не собиралась начинать первая.

– Ну, садись, что ли. Перетрём, – разбил тишину Калюжный, когда пауза совсем затянулась.

– Деревья умирают стоя, – отозвалась Соня.

Не услышав в её голосе ни страха, ни волнения, Калюжный нахмурился, брови у него приподнялись вверх. А она никак не могла понять, почему не боится. Даже мелкий чиновник в паспортном столе внушал ей куда больший ужас, а тут… Наверное, это объяснялось его чисто внешним сходством с Митей. Она видела в Антоне Калюжном черты своего мужа и поэтому не могла воспринимать его по-настоящему опасным.

Он ещё немного помолчал. Прошёл к окну, постоял, глядя куда-то вдаль, потом обернулся.

– Забавно как вышло, – усмехнулся он. – Сара Моисеевна, значит? Или… Софья Васильевна?

– Да какая же разница, – не отрывая от него глаз, ответила Соня. – Для вас.

– Ладно, хорош! – он рубанул рукой воздух, как начальник на совещании. – Шутки в сторону – поговорим откровенно. Времени у меня мало, так что слушай сюда, девочка…

У Сони даже скулы свело от ненависти.

– Спасибо, что снизошли, – перебила она. – У меня, вообще-то, рабочий день, так что говорите быстрее.

От такой наглости Калюжный просто обалдел.

– Да ты, я посмотрю, борзая? Я и так слишком долго тобой занимаюсь! Да ты… Кто ты есть? Ты…

Наверное, он собирался выдать один из своих мерзких эпитетов – из тех, что она слышала о себе на записи. Но почему-то не выдал.

– А вы-то меня как достали… – устало выдохнула Соня и опустилась на стул. – Ну чего вам ещё надо? Увольняете – так увольняйте.

Он подошёл и навис над своей жертвой, положив руку на спинку её стула, словно Жеглов, допрашивающий преступника. Но это так напомнило Соне сцену на даче, когда Митя приглашал её танцевать, что она чуть было не улыбнулась.

– Не спеши, – сказал Калюжный. – Сначала надо выслушать старших, а после борзеть. Я, может, не ссориться с тобой пришёл. А ты уже нахамила.

Соня недоуменно глядела на него снизу вверх.

– Наверное… – медленно произнесла она, не пытаясь отодвинуться и не опуская взгляда, – у меня были на то причины…

– У меня к тебе сейчас претензий нет, – неожиданно заявил гость. – Понимаю, мы тебе насолили. Но ты сама виновата – знала, куда полезла. Скажи спасибо, легко отделалась, – жёстко добавил он, наклонившись ещё ниже, почти к самому её лицу.

Соня ощутила на щеке его дыхание. Она не шевельнулась, не отстранилась. Калюжный, наконец, выпрямился, отпустил стул и сделал шаг назад, продолжая её рассматривать.

– Я Димку сейчас… понимаю. Что, удивилась? – усмехнулся он, заметив её реакцию. – Вот… увидел тебя лично – и… Но ты мне очень мешала. И сейчас – лучше на его пути не вставай. У сына моего – другая тропинка. У него всё устроено. И Наташка своё не отработала, мне нужен её фонд. Но главное – не это. Жена моя, Димкина мать – она самый дорогой для меня человек. Ради неё – задушу любого. Она тебя ненавидит и никогда не простит. На жидовку ты, конечно, не тянешь – это она зря, уж в этом я разбираюсь. Не знаю, какая ты там сектантка, а что старше… Я – мужик, я Димку понял. Она – никогда не поймёт. Запомни – от моего куска чужим не отломится, против моей воли. Брала бы, пока давали. На что рассчитывала?

Соня не отвечала.

– Но кое-что я могу для тебя сделать. Ты зря не взяла бабки – столько я тебе уже, конечно, не дам, да и не за что. Все свои неприятности ты сама заслужила. Но… – он просунул руку за пазуху и достал конверт. – Короче, на год хватит. Мой тебе совет – выходи скорей за своего гэбиста, он из кожи вон ради тебя лезет. А Димку забудь. И никому о нашем разговоре… а то… – угрожающе закончил он.

Потом вспомнил про конверт и протянул ей.

– Я не боюсь вас… давно не боюсь, – ответила Соня и вскочила, невольно пряча руки за спину. – Мне не нужны ваши деньги – тогда были не нужны, и сейчас тоже! Вам не понять этого, и мне вас жаль. Может, вы бы за деньги и отказались от своей жены… хоть так любите её горячо… я не знаю. А если нет – так чего же вы других-то за быдло считаете?

Калюжный побагровел, но сдержался. Руку с конвертом он опустил, и, прищурившись, уставился на Соню. Но её было уже не остановить.

– А сын ваш пусть живёт, как умеет, – продолжала она.

– Это вы научили его лгать и идти против сердца. Не волнуйтесь, я не буду ничего у него просить! И искать его – никогда. Я слишком себя уважаю. И знаете, чего я больше всего боюсь? Что он станет Калюжным номер два! А ещё… – Соня сделала вдох, – а ещё – я и правда жидовка, хоть и не похожа. Так что в снисходительности вашей я не нуждаюсь: ненавидите, так уж ненавидьте.

– Нарываешься? – голос у него ещё больше понизился.

– Со мной так не разговаривают… без последствий!

Опасность и угроза мерещились теперь во всём его облике, пластикой он напоминал хищника перед броском.

«Не спеши, – сказал Калюжный. – Сначала надо выслушать старших…»

– Какие ещё последствия? – Соня чуть не рассмеялась ему в лицо. – Ну, какие? Копеек моих лишите? Которые я днём и ночью отрабатываю с тряпкой? Или одной третьей квартиры, которую мне оставили? Ну, давайте, мне не привыкать. Или – пришлёте киллера? Присылайте, я не боюсь. Вы уже убили меня один раз. Меня уже нет, я – фантом. Только сын мой осиротеет вторично. Ну, ничего. Поступит в интернат. Вот прямо сюда, как ваш Дима. Ну, так вы придёте, окажете ему гуманитарную помощь… Вы же так любите детей!

Она по-прежнему не отводила от него взгляда. Лицо у него стало страшным – лоб казался ещё ниже обычного, рот превратился в узкую щёлку, а глаза буравили Соню насквозь. Они смотрели друг на друга – кто кого переглядит, сколько, она не знала. А потом Калюжный вдруг усмехнулся. Морщина на лбу разгладилась, рот скривился.

– Ты на жену мою похожа, в молодости. Такой же характер, – внезапно заявил он. – Вот уж не подумал бы – но… Уважаю сильных людей. Ломаю, но уважаю. А ты, стало быть, не ломаешься? В огне не горишь, в воде не тонешь?

Она могла ответить ему. Что прошла школу Калюжных и внутри у неё всё выгорело, вот и нечему больше гореть. Что уважение его ей совсем ни к чему – он не тот человек, от которого хотелось бы его получить. И что она продолжает молиться за него, его жену и, конечно же, сына. Но Соня молчала.

– Вот что я скажу тебе, храбрая девочка, – он уставился на неё в упор. – Непродажных людей не бывает. У каждого есть своя цена. У кого-то деньги. У других – чья-то жизнь. Димка сломался на твоей. А тебе что – не на ком? Не страшно?

Соня с трудом набрала воздуха в лёгкие – её затрясло от гнева и бессильной ненависти.

– А тебе? Тебе – не страшно? – проговорила, почти прошипела она. – Ты ведь тоже под Богом ходишь… Только знай! Коснёшься – хоть пальцем – кого-то из моих близких… хотя б только мыслью своей злобной дотянешься… пожалеешь, что на свет появился! Проклянешь этот день… будешь проклят… навечно!

Губы у неё дрожали, глаза метали молнии. Угрозы её были, конечно, пустыми… Как и тогда, в детстве, с Вовой – она говорила сейчас от бессилия и жуткого страха, по наитию. Но вложенная в её слова ярость подействовала и теперь.

Калюжный даже отшатнулся под её взглядом.

– Вот ведьма… – процедил он. – Но хороша, чёрт возьми!

Выражение его лица на секунду стало то ли испуганным, то ли восхищённым. Но уже в следующее мгновенье на нём появилась привычная маска. Перед Соней снова стоял большой начальник, вальяжный и строгий. Может казнить, а может и миловать.

– Ладно. Давай к делу, – неторопливо начал он, словно ничего и не произошло. – Не хочешь денег – дело твоё. С работой я тебе помочь не могу – тут Валя всё контролирует. Но про то, что ты здесь – она не узнает. Тряпкой махать, конечно же, не для тебя. Оклад тебе подымут, работай с детьми, раз умеешь. Мне с тобой делить больше нечего, но к Димке не лезь. Такие, как ты, до добра не доводят. А мне нужен мой сын – мой, поняла?

Он сделал акцент на слове «мой». Ещё несколько секунд Калюжный стоял, разглядывая её, потом круто развернулся и вышел прочь.

* * *

Соню не уволили. Через час её вызвала директриса и предложила с первого сентября должность преподавателя начальной школы при интернате – одна из сотрудниц как раз собиралась в декрет. Учитель в таком классе, при катастрофической нехватке кадров, становился для детей и классным руководителем, и воспитателем одновременно, провожал их на занятия и обратно, делал вместе с ними уроки, гулял.

Работа эта считалась, конечно, уровнем выше, чем воспитатель у дошколят, и возвращала Соню к прежней педагогической деятельности. Кроме того, всё-таки деньги, хотя и гораздо меньшие, чем Соня зарабатывала у Нины Степановны. А главное, отменялись ночные дежурства. Можно было нормально растить Вадика и слезть, наконец, с Анькиной шеи… тем более что сестра очень уж его распускала.

Соня попросила дать ей время подумать. Всю ночь она решала, стоит ли принимать помощь из рук Калюжного, не вступит ли она тем самым с ним в сделку? Но, поразмыслив, так и не нашла в его жесте главного – предмета купли-продажи. Не было ничего, за что Димин отец мог бы её купить – Митя теперь снова женат, и, похоже, не понарошку. А то, что ей возвращают нормальную работу, которой лишили по собственной прихоти – так это не унизительная подачка, а восстановление справедливости, сродни извинению, хотя и с огромной натяжкой. И ещё – Соня сознавала: ей не хватит ни здоровья, ни средств протянуть в нянечках хотя бы ещё полгода, а значит, перемена места – жизненно необходима.

Правда, она так и не сумела понять, почему Калюжный вдруг проявил благородство. Неужели в его душе нашлось место для совести? Соня подозревала, что причиной стала его необъяснимая, иррациональная к ней симпатия. Но думать так не хотелось, это было бы слишком больно и тягостно. Больно – потому что симпатия эта, увы, запоздала. Тягостно – потому что Соня не могла ответить ему взаимностью: хотя этот мужчина и обладал невероятным сходством с Митей, но не вызывал у неё ни уважения, ни приязни.

На другой день Соня зашла к заведующей сообщить, что согласна. Мария Фёдоровна, конечно же, огорчилась, посетовала, что снова лишится помощницы, но, разумеется, отговаривать не стала. В утешение Ольга Филипповна пообещала ей найти к сентябрю новую нянечку.

Никто и ничего по поводу таких перемен Соне не высказал, казалось, само слово «Калюжный» в интернате теперь под запретом. Многие, не знающие истиной подоплёки дела, посматривали на Соню с опаской. Гуманитарная помощь действительно поступила на счёт заведения в приличном размере, но сам Антон Игоревич больше не появлялся.

А Соня немного воспрянула духом, схватилась за методики и учебники – вспоминать программу начальной школы. Вот если бы ещё решилась, наконец, проблема с квартирой… Неопредёленность мучила её – хотелось бы понять, что их ждёт. Но Женя не объявлялся, и Соня не знала, что думать.

В детском саду она о своих новостях молчала – через Нину Степановну могла узнать Митина мать, и тогда – плакала новая должность… К тому же, никто здесь ни разу не поинтересовался, как и на что живёт теперь Соня.

Надька, как обычно, была поглощена собой. Вот и на этот раз, завидев бывшую сменщицу, она с ходу начала возмущаться несправедливостью жизни и корыстностью ближних. Битвы с матерью продолжались, но сегодня больше других досталось золовке, сестре бывшего мужа – та согласилась брать племянника на каникулы, но посмела требовать привозить для него продукты, и это вместо того, чтоб когда хоть копейку…

Соня терпеливо выслушала новую серию из Надькиной саги и, поймав паузу, спросила, когда состоится утренник, и к какому числу готовить стихи. Про стихи Соня заикнулась будто бы ненароком. На самом деле она собиралась выяснить, почему Вадику не дали ничего читать на Восьмое марта.

– Так твой уже давно всё выучил, – удивилась Надька.

Тут в группу поднялась медсестра – похоже, у неё дома катастрофически не хватало туалетной бумаги. Надежда Петровна побежала в кладовку, и Соня дожидаться не стала.

– Вадь, когда же ты стих-то учил? Расскажи мне скорей, – попросила она мальчика на обратном пути.

Глаза у него стали хитрыми.

– Не скажу, сюрприз! – заявил он.

Сюрприз оказался хоть куда, и стал главным номером праздничной программы. Ведущей была Танечка. Музыкальный работник на редкость хорошо подготовила детей – даже Вадик, который не любил танцевать, совсем недурно покружил Настю, ну, или, точнее, она – его. Правда, под конец танца она его всё-таки уронила – случайно или нарочно.

Но это не испортило мальчику настроения. Сначала он блеснул на одном из конкурсов. Дети должны были отвечать на вопрос, за что они любят своих мам.

– Моя мама очень красивая и добрая! – сказала Вика и сорвала аплодисменты.

– А моя тоже очень красивая, добрая и печёт вкусные пирожки! – не отстала от неё Яна.

Остальные дети, как попугаи, принялись повторять друг за другом про пирожки – обычная история. Рядом с Соней изводилась Настина мама – она ожидала от своей дочки любой неожиданности. Настя, конечно, не подвела.

– А моя… – гордо заявила она. – Моя… Она тоже печёт пирожки, моет посуду и ещё… красивее Янкиной мамы! На-амного!

В зале раздался смех, а Настина мама залилась краской.

Соня тоже переживала. Конкурс этот всегда проводился экспромтом, без домашних заготовок, так получалось интереснее – она сама вела такой в прошлом году. А у них с Вадиком всё-таки нестандартная ситуация – давно ли он стал называть её мамой? Однако мальчик спокойно ждал своей очереди. Лицо его выражало недоумение от глупых ответов детей, мол, я-то сейчас, конечно, скажу так, как надо.

– А за что любит свою маму Вадик? – произнесла, наконец, Танечка.

– Я! Люблю! Свою маму! – с напором начал он, сделал эффектную паузу и выпалил:

– За то, что она моя мама!

В зале на миг воцарилась тишина, а потом все разразились аплодисментами. Нина Степановна, стоящая возле рояля, даже смахнула слезу. Соня и сама поймала себя на том, что вот-вот заплачет. Но это оказалось ещё не всё. Дети начали читать стихи. И вот настал черед Вадика. Соня заметила, что на этот раз он сильно волнуется – мальчик в такие моменты слишком часто моргал и кривил губы.

– Эти стихи… – объявила Танечка. – Вадик сочинил сам! Для своей мамы.

У Сони глаза полезли на лоб. А Вадик, слегка запинаясь, начал читать. Под конец его голос окреп и закончил он уже уверенно и громко. Конечно, эти четверостишия не были поэтическим шедевром, но в них имелись и ритм, и рифма.

– завершил Вадик под шквал аплодисментов и восторженный хохот. Покраснев, он бросился обратно в строй и спрятался за Настиной спиной.

Утренник подошёл к концу. Дети разбежались к родителям, и Соня поймала Вадика в свои объятья.

– Мам, тебе понравился стих?

– Да просто чудо! Замечательно, миленький, правда!

– Что же это ты, Вадик? – спросила у него Настина мама. – Разве твою маму не за что любить?

– Всё правильно он сказал! – вмешалась Надька. – Мам не за пирожки любят, верно, Вадь? И не за красоту. Вот ежели некрасивая, так что – не любить, что ли?

– Конечно, правильно. Очень умно сказал! Тем более что пирожки я печь не умею, – улыбнулась Соня. – Ну, иди, вон вам их сколько там напекли…

Вадик убежал за угощением, а она обернулась и встретилась взглядом с Танечкой.

– Татьяна Викторовна, привет!

– Ой, здравствуй! – девушка закивала ей, но как-то слишком уж часто и подобострастно.

– Признайся, ты Вадику помогала? – весело поинтересовалась Соня.

– Нет, нет, ни капельки, честное слово! – ответила та, почему-то оглядываясь. – Я думала, это вы вместе с ним сочинили.

– Дая понятия не имела!

– Ну надо же! Очень, очень талантливый мальчик, – Танечка уставилась куда-то в левый висок собеседницы, словно косила.

В последнее время Татьяна Викторовна вела себя странно: в глаза не смотрела, стоило Соне прийти за Вадиком – под любым предлогом убегала в спальню. Какой там камень держала за пазухой Танечка, Соня выяснять не рвалась. Но, заметив сейчас, как девушка нервничает, пожалела, что первая завела разговор, сделала вид, что отвлеклась и дала ей возможность уйти.

Надька проводила сменщицу насмешливым взглядом:

– Знает кошка, чьё сало съела…

– В смысле? – не поняла Соня.

– Ты что, не в курсе?

– Не в курсе чего?

– Так ведь она с твоим бывшим живёт.

– С кем… – обомлела Соня.

Танечка живёт с Митей? Как это? Соня думала, что не устоит на месте.

– Ну, военный который… забыла, как звать.

– С Женей? – врубилась, наконец, Соня и смогла сделать вдох.

– Не знала?

Соня даже не могла сообразить, как реагировать на эту странную новость.

– Ну… да, в принципе знала… – выдавила она. – И что из этого?

– Да ничего, – пожала плечами Надька. – Тебе виднее.

И добавила нравоучительно:

– Вишь как – за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь!

К Соне вернулся Вадик, и они отправились на чаепитие. Она невольно ловила глазами Танечку. Интересно, как это у них получилось с Женей, где и как они пересеклись? Ах да, он ведь забирал мальчика из группы, когда Соня лежала в больнице. Она представила себе Танечку рядом с Женей и осталась в недоумении. Странная, однако же, пара. На сколько лет он её старше? И чуть не рассмеялась про себя: чья бы корова мычала!

В голове начало проясняться: значит, вот почему он пропал. К худу это или к добру? Да, пожалуй, к добру. Только Танечку почему-то жалко, хотя… это её личное дело. Может, они будут счастливы, и она никогда не узнает, каким он может быть, если…

Разумеется, никакой ревности Соня не испытывала, хотя неприятное чувство всё же кольнуло её. «Быстро же вы забываете о своей великой любви… Дмитрий Антонович… Евгений Максимович… Не получилось здесь – попробую там». Однако тут же себя осекла: Женя имеет право на счастье, и не ей бы его осуждать.

Соня решила успокоить Танечку – оказывается, девочку попросту мучает совесть. Но удобного случая так и не представилось.

Зато в тот же вечер, словно почувствовав, что о нём вспомнили, Женя объявился сам – позвонил Соне на мобильный.

– Привет, – сказал он. – Есть разговор.

Голос у него был раздражённо-нервозным, и это совсем на него не походило.

– Привет, – ответила Соня. – Если это по поводу квартиры – то я тебя слушаю.

– Это не по поводу квартиры. Точнее, не только. Но по телефону разговор не получится.

Соня заколебалась.

– Хорошо… – нерешительно сказала она. – Приходи. Но не завтра, я завтра дежурю.

– А когда?

– Послезавтра – вечером. И только после семи, когда будет Анька. Я не хочу общаться с тобой наедине.

– Детка, – не скрывая злости, отозвался он, – на тебе свет клином не сошёлся!

– Я в курсе, – ровно ответила Соня. – Но так мне будет спокойнее.

– О’кей! – резко произнёс Женя и повесил трубку.

Анька по Сониной просьбе прибежала к ней сразу же после работы. А через пятнадцать минут раздался звонок в дверь. Анька подхватила Вадика и ретировалась с ним в свою комнату.

Женя молча разулся и прошёл вслед за Соней на кухню, плюхнулся на табуретку и уставился на свои руки. Соня с недоумением разглядывала его. Она практически никогда не видела, чтобы он так открыто проявлял своё настроение. Сейчас он был явно не в духе. И не просто не в духе, но откровенно подавлен.

– У тебя что-то случилось? – не выдержала она.

Он медленно поднял голову и уставился на Соню горьконасмешливым, почти издевательским взглядом.

– Да. Ты вот случилась. На моём прямом пути.

– Прости, – ответила она. – Но ведь у тебя всё налаживается?

Женя несколько секунд молчал.

– Похоже на то, – задумчиво ответил он. – Мне надоело страдать. Это не мой стиль. Мне нужна стабильность.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – быстро проговорила Соня. – Я хорошо знаю Танечку. Это чудесный вариант. Она милая, добрая, бескорыстная. Надеюсь, ты тоже проявишь к ней только свои лучшие качества.

– То есть тебе всё равно? Ты одобряешь? – Женя не отрывал от неё испытующего взгляда.

– А что ты хотел услышать? – подняла брови Соня. – Что-то другое?

– Да, другое, – честно признался он. – И ты ни капельки не ревнуешь? Я тебе полностью безразличен?

Она даже не сразу нашлась, что ответить.

– Женя, надеюсь, ты завёл роман с Танечкой не для того, чтобы… Эта девушка заслужила совсем иного.

– Она – да, заслужила, – кивнул Женя. – Куда больше, чем ты. Она мне правда понравилась. Просто золото, а не девочка. Ангел. Совсем не испорченная. Молоденькая, сладкая. Я думал, когда мы с тобой познакомились, что ты – такая. Но…

– Ну, вот и прекрасно, – устало прервала его Соня. – Давай к делу. О чём ты хотел говорить?

– Хорошо. Не стану скрывать – я всё ещё люблю тебя. Сильно люблю. И всё ещё ничего не могу с этим поделать. Я не видел тебя два с половиной месяца, я спал с другой женщиной, моложе тебя, добрее и красивее. И при этом каждую минуту думал о тебе. Я знаю, что у тебя всё по-прежнему – надеюсь, ты уже поняла, что там — ловить больше нечего… Я про твоего Калюжного говорю. Послушай меня сейчас очень внимательно, пожалуйста. Завтра я сделаю Танечке предложение – лучше жены мне всё равно не найти. Но я пришёл к тебе – в последний раз. Если ты сейчас скажешь, что готова быть со мной… хотя бы через год… или даже ещё не готова, но подумаешь над этим… Я расстанусь с Татьяной.

Соня слушала его с нарастающей болью. Она слишком хорошо знала сама, что такое любить и не иметь надежды, что значит стараться забыть и не желать забывать одновременно. Но ничего не могла для него сделать. Как не могла ничего сделать и для себя.

– Я замужем и люблю другого, – тихо проговорила она. – Мне тебя жаль, но…

– Я тебя понял, – отрезал он. – Собственно, иного я и не ждал – вот видишь, как я изменился. Уже знаю, что не всё в жизни можно получить, как ни бейся. Но не попробовать я не мог.

– Женя…

– Не надо. Умолять я больше не буду. Хотя время у тебя ещё есть – до завтрашнего вечера.

– Женя, забудь об этом, – решительно сказала Соня, – это невозможно. Что касается Тани… Я не знаю, надо ли тебе жениться, если ты её не любишь. Ты лишаешь её права быть кем-то любимой, нельзя с ней так.

– Мне наплевать на её права, – раздражённо ответил он. – Если не ты – то какая мне разница, кого не любить. Пусть хотя бы раз в жизни любят меня.

Соня только молча покачала головой.

– Переходим к другому вопросу, – деловито продолжил он, словно и не объяснялся ей только что в любви. – Квартира. Я считаю по этому поводу следующее. Конечно, Вова никаких прав на третью часть не имел. Но я-то приобрел её за свои деньги. Поэтому не вижу никакого повода её вам дарить.

– Я тоже не вижу, – спокойно произнесла Соня. – И даже не рассчитывала на это. Что дальше?

– Когда я её выкупал, я ещё… В общем, сейчас – ни тебе, ни мне эта долевая собственность не нужна.

– Тоже согласна.

– У меня, как ты знаешь, есть квартира. Я предлагаю обмен – мою на вашу.

– Подожди, на какую из трех?

– Разумеется, не на трёхкомнатную, – усмехнулся он, – и не на дом. Мою двушку, где я сейчас живу – на той стороне улицы. Ты, правда, даже не удосужилась там побывать… Она смежная, меньше вашей, кухня семь метров, одна комната двадцать, другая двенадцать. Коридор небольшой, но два встроенных шкафа. Евроремонт, стеклопакеты, железная дверь – не то что у вас тут. Мне придётся здесь делать ремонт, так что…

– Подожди! – остановила его Соня и позвала громко:

– Аня! Ань… иди сюда. Женя, повтори всё ещё раз, пожалуйста.

Он повторил своё предложение при Аньке.

– Так вот, моя квартира по метражу составляет примерно столько же, сколько две ваши доли. У вас метров сорок пять жилая – верно?

– Сорок восемь, – уточнила Соня.

– Ну, вообще всё чётко выходит. Ровно тридцать два метра. С вас небольшая доплата – я буду скромен. Скажем, двести тысяч рублей меня устроят… ремонт стоил дороже… и я сам вас перевезу.

– Че-го?! – вскинулась Анька. – Какая ещё, на хрен, доплата? У нас огромная кухня, холл! Старый сталинский дом… кирпичный… вон, батареи какие, двойные окна… Когда коммуналка была, три семьи умещались. Это ты нам ещё доплатить должен!

– Не мели ерунды, – отрезал Женя. – Не дом, а развалюха. Окна двойные, а перегородки тонкие. А у меня новостройка и свежий ремонт. Знаешь хоть, сколько у нас квартиры стоят?

– С такими-то кухнями? Да туда никто ехать не хочет! Сонь, ну скажи ему, Сонь…

Соня задумчиво слушала их перепалку и не отвечала.

– Я заплатил твоему отцу больше, чем составляет разница между квартирами, – зло добавил Женя.

– Ну, это твоё дело, – пожала плечами Анька. – Ты, небось, не жильё покупал, а…

Тут она осеклась и боязливо посмотрела на Соню.

– Ещё не факт, что так много ты заплатил… – буркнула она вместо этого. – Папаша и за копейку продастся.

– Ладно, как знаете, – Женя встал. – Завтра въеду на свою долю вместе с женой. Вот тогда и поговорим, сколько будет доплата. Поселимся тут у вас… за шкафом.

– С какой ещё женой? – обалдела сестра.

– Он на Танечке женится, – спокойно объяснила Соня. – Помнишь, из садика?

Услышав про Танечку, Анька вытаращила глаза и, казалось, готова была выпалить всё, что думает об «ангелочке», но Соня остановила её взглядом.

– Женя, не надо нас пугать. Если вам с женой негде жить, – она невесело усмехнулась, – то – давайте! Селитесь, где пожелаете, хоть на кухне. Я уезжаю в тот же день к Вадику, Анька сейчас живёт у Кости. Располагайся… Не забудь понатыкать жучков – будешь знать, к примеру, что говорит про тебя тёща.

Женя нахмурился сильнее, но промолчал.

– Нам ещё с опекой бодаться… Какой там обмен? Квартирные условия ухудшаются… – добавила Соня куда-то в пространство.

– Да где – ухудшаются? – проговорил Женя. – Сколько было метров на человека, столько и остаётся. Повторяю – не хотите, не надо. Если будем квартиру продавать и делить деньги – такого варианта не сыщите. Спасибо, если однушку найдёте за свои две трети. Переезд рядом, поезд гремит… кто к вам поедет?

На лице у Жени гуляла мрачная, презрительная гримаса – адресованная ей или себе самому, понять было сложно.

– Может, занять у кого? – робко предложила Анька, внезапно сдавшись. – Зато будет жильё… Мы с Костиком ещё не все деньги истратили, что с книжки сняли… а у тебя что осталось?

– Классно выходит! – горько произнесла Соня. – Была у нас двухкомнатная квартира и деньги на книжке. Останется двухкомнатная в два раза хуже и никаких денег. А почему – кто бы знал… Может, потому, что кто-то от своей сильной любви сделал очень много добра. Вспомнил Вову. Подарил идею Калюжным. А теперь этому доброму любящему человеку мы ещё денег должны. Вот как любят настоящие мужчины, гляди, Ань!

Женя побагровел. Анька заёрзала на месте – она всегда побаивалась Женю и испытывала к нему почтение, перестроиться ей было трудно.

– Нет, Сонь, не поэтому, – ровно ответил он, хотя, судя по напряжённому рту и прищуренным глазам, пришёл в бешенство. – А потому, что чья-то невеста нашла себе другого. И этот другой встал у всех колом. А его папа… Между прочим, знаешь, что я спас вам квартиру? Подселил бы алкаш вам приятелей… вот тогда бы…

– Всё, не надо, Жень, – устало замотала головой Соня. – С тобой мне всё ясно. С собой – тоже. Я одна во всём виновата. Жалко, что страдает Анька. Я не знаю, что делать.

– Подумаешь, проблема. Сдай в аренду квартиру Вадика, вот тебе и деньги.

– Нет, – резко прервала его она. – Это чужое, и не обсуждается. И знаешь что, Женя. Никакой доплаты мы не дадим. Мне ребёнка ещё поднимать, и не Анькиными деньгами за мою глупость расплачиваться. Я и так ей всё испортила… была у девчонки мамина квартира, и нету теперь…

– Ладно, хорош… – тихо проговорила сестра. – У тебя – Димон, у меня папаша – оба козлы…

– Ты можешь ещё подумать, до завтра, – холодно произнёс Женя, но в глазах у него появилась напряжённая точка. – О том, что я предложил тебе раньше… когда пришёл. И тогда никто не будет страдать.

– Тогда будет страдать моя совесть, – сказала Соня. – Так что решим так. Или меняемся без всяких доплат – и это будет честно, Жень… Ты сам сказал – по метражу комнат – всё точно, а за ремонт – получишь огромную кухню и холл. Кто-нибудь, может, и не поедет, а для тебя с твоей одной третьей у нас – лучше варианта и не придумаешь. А не хочешь – не надо. Въезжай, разменивай… я сюда больше не покажусь. Что получится после разъезда – останется Аньке.

Сестра смотрела на неё несчастными глазами, порываясь что-то сказать, но Соня отвернулась и уставилась в пустоту. Женя тоже глядел в пол.

– Ты в детдоме сейчас работаешь? – внезапно спросил он, прерывая молчание.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Я всё про тебя знаю.

– А можно без мистики?

– Хорошо. Мне звонил Калюжный. Спрашивал, как у нас с тобой обстоят дела.

– И что? Что ты сказал ему?

– Правду, Сонь.

– Опасность для моей жизни тебя больше не пугает? – прищурилась она.

– Пугает. Хотя иной раз мне было бы легче знать, что тебя нигде нет. Вообще – нигде.

Анька вытаращилась на него, но Женя не обращал на неё никакого внимания.

– Но я умею разбираться в людях и ситуациях, – продолжал он. – Антону сейчас на тебя чихать, ты для него уже не помеха. Он знает, что Димке ты не нужна, что он никогда к тебе не вернётся. Антон сказал, что хочет тебе помочь. Стал бы он помогать, если бы…

«Интересно, когда это было? – подумала Соня. – Понятно, что после благотворительной акции, но до или после моего разговора с Калюжным?» Она заметила, как небрежно Женя произносил его имя, как бы подчёркивая, что они на короткой ноге.

– А зачем он тебе звонил? – спросила она.

– Сам не понял. Странный был разговор, ни о чём. Валентине говорить не велел. Мол, хочет тему закрыть по-хорошему… Вы что, виделись с ним? – как всегда, в лоб, выпалил Женя.

– Да, – не раздумывая, ответила она. – Он предлагал мне деньги – только я не поняла, за что. Забавный, однако, жест… после того, как собирался меня замочить.

– Самодуры – они все такие! – вмешалась Анька. – То убью, то люблю. Главное – свою власть показать!

– Не рассчитывай слишком на его доброту! Стоит тебе приблизиться к сыночку его драгоценному – и всё начнется сначала, – предупредил её Женя.

– Ты же только что говорил, что ничто мне не угрожает? – чуть было не рассмеялась Соня. – Ты уж определись! Не бойся, Женя… плохо ты меня знаешь, если думаешь, что я стану бегать за Митей.

Он напряжённо вглядывался в неё, пытаясь что-то понять, то ли с новой надеждой, то ли с недоумением.

– Ладно… – медленно произнёс он. – Обойдёмся без доплаты. Как будем оформлять – через обмен или куплю-продажу?

– Как скажешь, – Соня поглядела на него в ответ. – Спасибо, Жень.

– А можем мы посмотреть твою квартиру? – вмешалась Анька. – Хоть продумаем пока, где что поставить.

– Приходите, смотрите, – согласился он. – Вот и побываешь у меня в гостях, Сонь. А то всё я у тебя, и я…

В глазах у него появилась знакомая боль.

– Только как Вадика отделять – комнаты маленькие… – почесала в затылке сестра.

– А зачем его отделять? – недобро усмехнулся Женя. – Мужика у Сони больше не будет. Так ведь, Сонь?

– Так, – спокойно кивнула Соня.

– И что – совсем-совсем не хочется?

Анька беспокойно переводила взгляд с одного на другого.

– Хочется, – призналась Соня. – Даже очень. Но не тебя, Жень.

Это было сущей правдой. Днём Соня даже думать боялась о ночи, когда тоска по Мите, его теплу и ласке, становилась просто невыносимой, но не могла без отвращения представлять рядом с собой никого другого.

Взгляд у Жени стал совсем нехороший, губы сложились в угрюмую, злую гримасу.

– Дура ты, – только и сказал он.

– До свидания, Женя. Если возьмёшь на себя оформление, будем очень тебе благодарны.

Он замялся, как будто хотел что-то добавить. Но передумал, встал, и ушёл, не прощаясь.

* * *

На другой день, когда Соня привела Вадика в сад, Танечка сама вышла к ним в раздевалку.

– Можно с тобой поговорить? – опустив глаза, попросила она.

– Конечно, – подбодрила её Соня.

Они подождали, пока Вадик разденется и пройдёт в группу – чтобы успеть на работу, Соня приводила его раньше всех.

– Я хотела тебе сказать… наверно, ты уже знаешь…

– Да, Женя вчера приходил, мы говорили насчет разъезда, – помогла ей Соня.

– Сонь, скажи, что ты на меня не сердишься…

– А за что мне на тебя сердиться?

– Ну… Женя был твоим женихом…

– Вот именно – был. У меня другой муж, Тань.

Та испуганно подняла на неё взгляд – так смотрят на шизофреников, когда замечают в них признак болезни.

– Да, конечно… – фальшиво подтвердила девушка, но не выдержала:

– Но он же тебя… то есть, вы же расстались?

– Это не важно. Не мучайся насчёт Жени, вот и всё.

– То есть ты не собираешься к нему возвращаться?

– Нет, конечно, о чём ты?

– А он… он говорил, что ты хотела с ним помириться. Понимаешь, если бы я знала, я бы не стала… но он сказал, что я подхожу ему больше, и…

– Тань, успокойся. Он всё придумал – не собиралась я с ним мириться! – возмутилась Соня.

Танечка, кажется, не поверила, но спорить не решилась. Глаза у неё стали несчастными.

– Сонь, они все здесь сплетничают, что я отбила у тебя жениха, в отместку за Диму. А я не в отместку, честное слово – ты же знаешь, я тогда даже и не обиделась! А они… теперь они тебя жалеют. И Людмила Алексеевна, и Надька, и завхоз… Мол, это был твой последний шанс, а ведь сами раньше про тебя говорили…

И она неожиданно расплакалась.

– Господи, Таня! Ну что ты, как маленькая, честное слово? – Соня обняла её за плечи. – Если бы я обращала внимание на всё, что про меня говорят!

– Можно, я тогда им скажу, что ты сама…

– Таня, запомни: никогда ни перед кем не оправдывайся! Оправдываются виноватые. Если кто в глаза упрекнёт – тогда и ответь. Да и то, если сочтёшь нужным.

– А ты… что ты про это думаешь? Только честно!

Соня замялась.

– Слушай, прости, если лезу не в своё дело… но ты ведь ждала парня из армии? – вместо ответа спросила она.

Девушка пожала плечами.

– Ну… Понимаешь, он пришёл. Только вижу: нет у него серьёзных намерений. По сторонам смотрит, я ж не слепая! А я-то, как проклятая, два года… В общем, мы разбежались, няне жалею. А тут как раз Женя – это же настоящий мужчина, никакого сравнения… Мужчина должен быть старше, должен крепко стоять на ногах! Вот видишь – у тебя был молодой. И что? Ой… Сонь, то есть я не это имела в виду, но…

– Да нет, ты права, – Соня нахмурилась. – Только… что касается Жени… Ты просила правду. Так вот, если честно… не могу сказать, что я за тебя рада. Поверь, мне безразличен Женя. Он в своём роде надёжный и очень сильный человек. Для того, кого любит – готов на всё… Но… уж слишком на всё. У него очень… скользкие принципы. Он не слишком порядочный. Я это не из вредности говорю. Может, у тебя ещё будут какие знакомые… ты ведь ещё такая молоденькая… Нет, конечно, если ты его любишь – то… В общем, тут я тебе не советчик.

Соня осеклась. Ну, не говорить же Танечке, что Женя её не любит? Она представила их вместе – а почему бы и нет? Она – такая юная, домашняя, тёплая, верная – украшает его жизнь. Он – полностью берёт её под своё крыло, всё решает сам, этакий муж-отец.

– Возможно, у вас всё и получится, – неожиданно закончила она «за здравие». – С первой женой ему не повезло. Со мной – тоже, и здесь не его вина. Ты для него – чудесный вариант.

– Я его правда люблю! Мне кажется, он – идеал мужчины. Я о таком только мечтать могла, мама моя говорит – таких вообще никогда не встречала! Ты посмотри вокруг – ну не с кем же познакомиться! И он… он – мой первый мужчина. Я готова ради него на всё!

«И не только твой…» – с досадой подумала Соня, отводя взгляд. Диагноз прост: девочке просто не терпится замуж. Лекарство тут одно – свадьба.

– А что мы решим с переездом? – обрадованная её реакцией, Танечка просветлела и смахнула с щеки слезинку. – Женя сказал, вы едете в его квартиру?

– Да. А вы – в нашу.

– Не знаю, зачем это… Мы могли жить у него, мне так у него нравится… или у нас с мамой, она всё для нас делать готова. Но он так решил…

– Ну, он же выкупил у нас долю, – пожала плечами Соня.

– Ну и что… ну и пусть, не трогал бы вас, вот и всё, может, вы с ним когда-нибудь расплатились бы… У вас ремонт делать долго, прямо не знаю, как его отговорить… я хотела жить в новом доме, но он… Он такой упрямый…

Танечка умолкла. Соня не сомневалась: всё будет так, как решит Женя. Возможно, вдруг подумала она, его самолюбие требует воцариться со своей женой именно здесь… в комнате бывшей невесты. Интересно, а Танечка знает, к примеру, об его остальной недвижимости? Похоже, что нет.

– Он тебе предложение сделал? – не удержалась от любопытства Соня.

– Пока нет… он очень педантичный человек, хочет, чтобы всё было по порядку. Говорит, как только вы разменяетесь… Сонь, а вы как с ним договорились? Когда переезд?

* * *

Вечером Соня с Анькой, объединив усилия, пытались решить головоломку – куда же девать столько мебели, переехав на меньшую площадь.

– Нет, ты посмотри на эту козявку! – возмущалась сестра. – В моей комнате жить собралась! Вот уж ни думала, ни гадала! И как она его охмурила-то ловко! Тоже мне… дельфин и русалка…

– Успокойся, – одёрнула её Соня. – Чего она тебе плохого-то сделала?

– Пусть не думает – я ей свою мебель не оставлю! – не слушала та.

– Не нужна ей твоя мебель. Наоборот, лучше бы они взяли у нас хоть что-нибудь. Но, во-первых, у Жени своя есть – он её перевезёт. Во-вторых, Таня уедет от матери, тоже захватит. А может, вообще купят всё новое.

– Всё равно. Лучше к деду поставим, а что не влезет – то к Костику. Ну, а книжки-то? Вот куда их? У Костика хата завалена дисками…

– Книги мамины обязательно заберём! Ань… а у вас с Костиком… как вообще… ты думаешь, это надолго?

– А куда он от меня денется? – отмахнулась сестра.

– Я вот никак не пойму… если у вас чувства – так женитесь. Если нет… то фигня какая-то, тягомотина, а не любовь… – впервые за долгое время решилась высказаться Соня.

– Да не собираюсь я замуж! Вот ты уже вышла… и что – погляди на себя!

– Нечего на меня смотреть. Любите друг друга – о чём дальше думать? Нет, скажи, для чего тратить время? И себя растрачивать. Ты же знаешь, так жить – это грех.

– Ой… только про церковь свою не надо! Вот ты венчалась – и сидишь теперь, кукуешь. А мы – живём и живём, нам в кайф.

Соня знала, что спорить с ней бесполезно – во всём, что касалось веры, дух противоречия у Аньки был особо силён.

– А если ребёнок?

– Не-а, – отрицательно покачала головой сестра. – Ну, а если вдруг… подвинем Костину мамочку. Вещички в зубы – и к своему хахалю, навсегда. И вообще – ты что, меня сбагрить хочешь?

– Ань! – строго начала Соня. – Фильтруй, знаешь ли, базар. И давай сразу договоримся, без лишних споров – квартиру пишем на тебя. Меня только прописываем.

– И не думай! – подскочила Анька. – Да мама в гробу перевернётся!

– Не согласишься – не поеду туда и всё. Снимать буду.

Соня предвидела серьёзную борьбу, но отступать от принятого решения не собиралась. У Аньки будет своё жилье, у Вадика – тоже, и только тогда её совесть станет чиста.

– Ы-ы! – замотала головой сестра.

– Ну а для чего мне собственность? – пожала плечами Соня. – Кроме тебя с Вадиком наследников у меня не предвидится.

– Мозги-то включи! – Анька наглядно показала ей, что именно надо включить, повертев у виска пальцем. – Наоборот, на тебя надо всё оформлять! А то опека твоя скажет, что ты неимущая!

– Нет, им важны условия проживания, а не моя собственность…

Сестра открыла рот, чтобы возразить, но тут раздался звонок в дверь. Соня осторожно посмотрела в глазок: на площадке стояли две женщины. Неужто опять из опеки, не к добру помянули?

– Кто там? – крикнула Соня.

– Откройте, пожалуйста. Мы по делу! – ответили из-за двери.

Соня в недоумении глянула на сестру, повернула замок и пригласила гостей войти, невольно разглядывая их прямо на пороге. Одна из женщин выглядела лет на шестьдесят с небольшим – Соне нравились такие ухоженные дамы, не желающие превращаться в бабушек – маникюр, макияж, каблуки… то, чего так не хватало замученной бытом Маре. В юности незнакомка наверняка была очень эффектной, да и сейчас производила яркое впечатление, ее даже не портил выдающийся нос с горбинкой. В руке она держала бумажку – наверное, с адресом.

Вторая, несомненно, приходилась ей дочерью. Чуть повыше и, наверно, немного постарше Сони, тоже очень яркая, стройная, она сложила густо-накрашенные полные губы в гримаску снисходительного раздражения. Нос и у этой казался чересчур заметным на смуглом, очень худом лице.

– Извините, мне бы увидеть, – женщина поднесла к глазам бумажку, – Софью Смирнову.

– Это я… – растерянно произнесла Соня. – А что случилось?

– Мы от Ирины, она дала нам ваш адрес и телефон. Мы звонили, но никто не подходил. Гуляли тут рядом и решили зайти. Мы по поводу шубки.

Голос у женщины оказался низкий и бархатный.

– Ой! – обрадовалась Соня. – Простите, я и забыла совсем! Вы проходите, проходите, пожалуйста. Вадик! Вадик, куда ты девал мой мобильный? Опять поставил «без звука»?

– Мам, я только в гонки играл… – послышался голос мальчика.

– То-то я думаю, чего это так тихо! – засмеялась Анька. – А сколько вы за шубу дадите? Мама её за две тысячи баксов брала!

– Аня! – одёрнула её Соня.

– Покажите сначала вещь, – надменно произнесла молодая. – Может, там и смотреть-то не на что! Какие две тысячи? За две тысячи я куплю новую и не с рук.

Её голос не унаследовал бархатистости материнского, напротив, звучал резко и высоко.

– Котя, не торопись, – мягко вступила старшая. – Ира сказала – пятьсот долларов. Иначе бы мы не пошли.

– Да, да, Ира сказала всё правильно, – заспешила Соня и бросила на Аньку сердитый взгляд. – И по размеру вам подойдёт, я уже вижу.

Неужто они сейчас избавятся от этого меха и получат деньги? Памятью Мары эта шуба даже не пахла, хоть та и сгоняла ради неё в Грецию, а пахла досадой, попрёками и излишеством.

Соня бросилась к шкафу и принесла аккуратно упакованную в специальный мешок шубу.

– Вот… смотрите, она совсем новая, ни разу никто не надел. А мне ходить в такой некуда, я с детьми работаю, испачкаю, зацеплю… – суетилась она, дёргая заевшую на мешке молнию.

Глазки у Коти (интересно, это имя или ласковое прозвище?) зажглись – шубка и правда, выглядела очень стильно. Нырнув в рукава, гостья подпорхнула к зеркалу. Соня видела: вещь ей понравилась, а цена была плёвой. Анька недовольно хмурилась, но молчала.

Котя подпоясалась, засунула руки в карманы.

– Тут бумажки какие-то… – она вынула всё из кармана и нетерпеливо пихнула матери – та стояла ближе других.

– Это, наверное, мамины билет и путёвка, – вспомнила Соня.

Пожилая гостья невольно глянула на листок.

– О, какое знакомое имя… – удивилась она. – Мариам Гольцман! С ума сойти! Бывают же на свете подобные совпадения! Представляешь, Котя, со мной в школе тоже училась Мара Гольцман! Светочка… а кто эта Гольцман – ваша мама?

– Меня зовут Соня, – поправила та. – Да, мама.

– Сколько же ей лет?

– Она умерла в прошлом году… ей было шестьдесят пять. – Так она же моя ровесница!..

Женщина сделала многозначительную паузу, ожидая, наверное, восхищённого возгласа: как молодо она выглядит, и что ей никогда столько не дашь. Но Соня слишком разволновалась – ей было не до комплиментов.

– А вы что-нибудь про неё помните?

– Ну, конечно! Та Мара, которую я знала, после школы поступила в театральное училище, – сообщила гостья. – Я-то сразу уехала с мужем в Расков. Мы виделись на какой-то встрече выпускников – раз или два. Она была не замужем.

– Да… она училась в театральном, – ещё больше заволновалась Соня. – Так вы проходите… проходите в комнату… Давайте, я вам чаю налью. Или кофе? Может, поужинаете?

– Ой, нет, нет, спасибо, мы спешим. Котенька, тебе нравится мех?

Котенька продолжала придирчиво разглядывать себя в зеркало со всех сторон.

– А вы с ней дружили? – не могла успокоиться Соня. – Вас как зовут? Она мне рассказывала про своих подруг, и…

– Ой, вряд ли она вам про меня рассказывала, мы с ней очень мало общались. Но я её хорошо помню. А зовут меня Алла – ни о чём вам, конечно, не говорит.

– Надельман? – как по наитию выпалила Соня.

– Да… – удивилась гостья. – Откуда же вы знаете? Неужели она про меня вспоминала?

Женщина с любопытством разглядывала Соню и Аньку, а они впали в ступор. Рот у Аньки раскрылся, и без того круглые глаза сделались огромными. А Соня просто не могла вымолвить ни слова.

– Вы случайно… – вдруг начала Анька, – не оставляли в детдоме девочку? Дочку?

Брови у женщины поползли вверх.

– Что за чушь? – изумилась она. – Моя Котя в жизни не была в детдоме!

– Простите, пожалуйста, – Соня потихоньку отходила от шока, но всё ещё ничего не понимала. – Моя мама… она рассказывала случай – из детства. Про вас… Она очень часто говорила про вас. Помните, как вы спасли её… из колодца.

– Из какого колодца?

– Ну, вы играли, она оступилась, и вы её вытащили, – нетерпеливо оттарабанила Соня привычный текст. – Помните?

– Ой! – засмеялась вдруг Аллочка. – Что-то такое было. Ну и память же у вашей мамочки! А от чего она умерла? Как жалко… Вот сейчас бы увиделись – поговорили бы, повспоминали…

– У неё сердце… Ну, вы расскажите, расскажите, пожалуйста… – взмолилась Соня. – Про тот случай-то!

– Да тот случай, вообще-то, мне чести не делает. Такой анекдотец, – ностальгически улыбалась женщина. – Помнится, Марка упала, а я решила, что она насмерть разбилась. Испугалась и убежала. А мальчишки потом её вытащили. Она даже ногу не сломала, только покорябалась вся. А она что, утверждала, что это я её достала? Вот чудо-то! Ну, может, запамятовала, давно дело было. Нет, ну как интересно – доченьки Марочки Гольцман! Когда же она… А у нас в классе ещё спорили – говорили, Марка никогда замуж не выйдет. Ну, шутили мы так, конечно. Она у нас была… своеобразная. Но ко мне она очень трогательно относилась, всегда хотела со мной дружить. А я – такая дурочка легкомысленная. У меня все подружки были весёлые, модные.

– Что значит – своеобразная? – насупилась Анька.

– Нет, нет, наверняка, Марочка потом расцвела, – быстро поправилась женщина, – жаль, мы мало встречались. Может, фотки её покажете? Интересно-то как… Какая она потом стала…

Я, знаете, когда последний раз её видела? Сейчас даже точно скажу… Году в восьмидесятом… Точно, Олимпиада ещё была!

– Как – в восьмидесятом? – Соня застыла на месте.

Всё это казалось ей каким-то бредом. Ну, хорошо, Мара могла не помнить, перепутать, в конце концов, про свою давнюю школьную подругу, считать её умершей. Но если она видела её в том же году, когда забрала Соню из интерната?! Это был сентябрь или конец августа. Так с чего же Мара взяла, что Аллочка умерла?

– Ну да. Мы в шестидесятом школу закончили, как раз двадцать лет, юбилей, значит. Летом встречались, да-да, хорошо помню, я ещё в сарафанчике лёгком пришла, цвета незрелой сливы. Светочка, так вы покажете фото? Так интересно…

Летом? В интернате Соня жила с зимы, и Мара об этом точно знала – от воспитательницы.

– Ой, мама, какие тебе ещё фотки?! – возмутилась Котя.

– Мне ещё всю ночь статью редактировать. Если нам скинут сто баксов, тогда возьмём шубку. И то будет дороговато.

«Она была… своеобразная…» – вертелось в голове у Сони. Ох, дорогие гостьи, не знаете вы, насколько своеобразная!

– Котенька, но ведь такой случай, – виновато проговорила Аллочка.

– Фотографии долго искать, – сухо и твёрдо сказала Соня.

– А шубу забирайте так. Всё равно моль раньше съест.

Анька выпучила на неё глаза, но промолчала.

– Нет, ну как же это – забирайте? – удивилась женщина.

– Вещь стоит денег. И не надо торговаться, солнце моё, – она обратилась к дочери. – Ты же видишь – шуба хорошая.

– Берите так! – сердито сказала Соня. – Для маминой детской подруги не жалко! Подождите, я заверну.

Она схватила пакет и принялась упаковать шубу, потом всучила её Коте. Та пожала плечами, но взяла.

– Носите на здоровье, – проговорила Соня, недвусмысленно подталкивая гостей к выходу.

– Ой, ну, спасибо, конечно! – Аллочке было неудобно. – В другой раз обязательно зайду, посижу, посмотрю фотографии… А сейчас – мы и правда спешим, не обижайтесь, девочки.

– Конечно, конечно, обязательно, – приговаривала Соня.

Наконец, дверь за посетительницами закрылась. Соня прислонилась к стене и разразилась громовым хохотом.

– Аллочка! Жизнь… спасла… Ой, не могу, мама, ну ты дала!!! Сумасшедшая ты, что ли? Или святая?

– Сонь… я ничегошеньки не поняла… – пролепетала Анька. – Это что же – твоя мать настоящая, что ли? Не похожа как будто…

– Ну и дура же ты, Анька! – ещё больше зашлась Соня. – Моя! Мать! Умерла! А эта – жива!

– И что?

– Да ничего! Не было никакой истории! Никакого подвига и чудесного спасения! Никогда Мара не думала, ни секунды, что я дочь этой Аллочки! Увидела меня – и на ходу сочинила. Вспомнила летнюю встречу выпускников! И самую яркую одноклассницу. Как в голову пришло – так и сказала. Она же у нас актриса… Сама себе автор, сама себе зритель… Взяла – и умертвила свою любимую Надельман! Ха-ха! Чтила её память… О-о-о-ой, ну я не могу-у…

– А зачем? – Анька была потрясена. – Она же всем, всем подряд эту историю скармливала! Тебе этой Аллочкой плешь проела. Для чего?!

Соня знала теперь – для чего. Знала. Мара просто стеснялась. Боялась, что никто не поймёт, как она, зарабатывая в театре свои копейки, вдруг ни с того ни с сего взвалила на себя чужого ребёнка. Опасалась как восхищения, так и сочувствия. Боялась быть плохой матерью Соне, хуже, чем могла быть настоящая. Вот и придумала себе оправдание – благодарность Аллочке. А придумав, уже не могла дать обратный ход, и, чтобы не врать, поверила в это сама. Теперь Соня лучше могла представить, как мучилась мать над своим последним посланием, но так и не решилась признаться в своей дикой выдумке, отступить от своей фантазии.

– Ну, а шубу-то ты зачем отдала? – жалобно протянула сестра, не дождавшись ответа. – А эти-то… крысы… взяли и не подавились!

– Пусть – шуба эта – убирается из квартиры… из моей жизни – вместе с Аллочкой! Это ей компенсация – за все годы, что была моей матерью… что её умертвили… Пусть Котя носит! Ой, со смеху лопнуть… Шубу дочки Аллочки Надельман будет носить дочка Аллочки Надельман!

Соня вдруг почувствовала, что у неё больше нет сил смеяться – по щекам потекли слёзы.

– Постой… Да ты у нас, может, и не еврейка вовсе? – хлопнула себя по лбу Анька. – А гляди, как примазалась-то! То-то я думаю… и чего ты у меня… такая – непутё-о-ова-а-я-а!

Обнявшись, они уселись на пол и зарыдали вместе. К ним тут же присоединился Вадик. Он ревел с наслаждением, прямо-таки с удовольствием. А потом, когда все умолкли, ещё несколько минут всхлипывал, затем встал и сказал будничным, деловым голосом:

– Хватит, у меня слёзы кончились. Пойдём же… ну пошли дальше жить, наконец!

* * *

Полтора года спустя.

 

Борис говорит туманно – где искать

– Послушайте, Софья Васильевна, я даже не как врач вам сейчас говорю, а как человек.

Соня с тревожной досадой потупилась и уставилась на большую белую пуговицу на его халате. Только этого не хватало! Человек-то он замечательный, лучше и не придумаешь, но она не хочет слышать от него ничего подобного. Не зря Соня морщилась сегодня, собираясь на приём: слишком уж он добр к ней – именно что «не как врач, а как человек». И не дай Бог – как мужчина. Илья Сергеевич до сих пор отказывался от вознаграждения, утверждая, что просто обязан наблюдать пациентку. И наблюдал её уже полтора года, ежемесячно заставляя проходить обследования и сдавать анализы. А кроме этого – проявлял заботу, уговаривал не отдавать слишком много нервов работе и тонко чувствовал её состояние.

В этот раз Илья Сергеевич вёл себя особенно подозрительно. Он словно хотел и не решался что-то сказать, жался, краснел, выглядел смущённым и виноватым. Правда, потом постепенно успокоился, провёл обычный осмотр, проверил кардиограмму, померил давление и пульс. Поговорил с ней немного про лекарства. Но почему-то всё никак не желал отпускать.

Не хотелось казаться неблагодарной, но… Она довольно откровенно глянула на часы – восемь с небольшим, приём уже затянулся. Илья Сергеевич ничего не заметил. Он уже минут пять, как начал читать ей лекцию «за жизнь». По его мнению, лечение идет ни шатко ни валко, а виновата во всём сама Соня.

– Вы должны включиться, проснуться, – заявил он, – да просто – жить! А вы – словно существуете, по какой-то обязанности. Делаете всё, как надо, работаете, воспитываете ребёнка, отвечаете вот мне на вопросы сидите. А сами… словно и нет вас – понимаете, о чём я? Где ваши собственные желания? Умение находить радость, о чём-то мечтать в этой жизни – она ведь у вас одна. Каждый миг её дорог! Ощутите, наконец, что вы дышите, ходите по земле, что вы молоды, красивы, полны сил! Съездите на природу, у вас как раз отпуск… лето вот-вот закончится.

Этого она и боялась. Следующей фразой он предложит ей завести новые отношения – да вот хотя бы с ним. Правда, личных вопросов доктор никогда не задавал и вообще, вёл себя очень тактично, поинтересовавшись её семейным положением один-единственный раз – когда Соня лежала в больнице. Но догадаться, что она до сих пор одна, конечно же, не составляло труда.

Слушая его, Соня лихорадочно подбирала вежливые, но категоричные слова, которые расставят все точки над «i», но в голову приходила только какая-то глупость, типа «извините, мне некогда, в другой раз».

– Ну, право же, можно выпить тонну таблеток, и ничего не поможет, потому что нет внутреннего ответного порыва – желания выздороветь и… – внезапно доктор осёкся и произнёс совсем другим тоном, настойчиво и раздражённо:

– Есть у вас совесть? Я же просил… не устраивайте здесь… Уйдите, слышите! Немедленно!

В голосе Ильи Сергеевича одновременно прозвучала тревога. Соня в недоумении перевела взгляд с его пуговицы на лицо, и тут только поняла, что смотрит он не на пациентку, а куда-то ей за спину.

Она невольно повернулась, успев заметить лихорадочное движение доктора, то ли приказывающее ей не смотреть, то ли прогоняющее кого-то, но уже через секунду ей стало не до него. Соня уже не могла думать, где она, с кем и о чём говорит. Дыхание у неё перехватило.

В дверях кабинета стоял Митя.

* * *

– Привет… – глухо произнёс он по своему обыкновению.

А она потеряла всякую способность двигаться, словно её приковали к стулу.

Доктор вскочил с места.

– Софья Васильевна, здесь нет моей вины. Я просил, но… Я был уверен, что он уйдёт.

Она сглотнула. Хотела что-то ответить, но язык не ворочался в пересохшем рту.

– Софья Васильевна? Вам плохо?

Он принялся накапывать ей лекарство, при этом бросая яростные взгляды на Митю. Казалось, Илья Сергеевич не столько удивлён, сколько возмущён. Судя по его реплике, получалось, что Митю он сегодня видит не впервые.

– Илья Сергеевич, – тихо сказал тот. – Пожалуйста, дайте нам поговорить. Простите меня. Но больше негде.

Тот замер с флаконом в руках, перевёл взгляд на Соню. Она хотела сказать что-то резкое, типа, зачем и о чём нам теперь говорить, но вместо этого только кивнула. Доктор наморщился от досады, потом обречённо махнул рукой.

– Пойдёмте, – кратко сказал он и поставил стакан. Потом быстрым шагом вышел из кабинета, заставив незваного гостя посторониться.

Соня поднялась со стула и, как зомби, двинулась к двери. Митя сделал шаг ей навстречу, подхватил её, было, под локоть, но она дёрнулась, и он испуганно отпустил. Однако шёл по пятам, словно готовясь поймать её, если она упадёт. Соня пыталась взять себя в руки. Хватит… нельзя… никаких больше приступов, потери сознания, всех этих киношных сцен… Он теперь чужой человек. Он её предал, он…

Но в голове творилась сумятица. Она ничего не понимала, не хотела, ничего не ждала от этой встречи. Кроме одного – видеть его… ещё немного, всего один раз увидеть его… Верно вы всё сказали, доктор! Она ходила на уроки, играла с ребёнком, улыбалась и слушала музыку – но не жила, а только присутствовала. Вот она, оказывается, в чём её жизнь, Илья Сергеевич. Видеть Митю.

Друг за другом они шли по коридору, затем повернули за угол и оказались перед кабинетом. Доктор открыл его своим ключом, распахнул дверь и молча ушёл. Митя мгновенно захлопнул её за ним. Соня огляделась – они находились в небольшой ординаторской: кушетка, заваленный бумагами стол, раковина. Ноги её не держали, и она опустилась на кушетку.

Митя стоял, прислонившись спиной к двери, Соня чувствовала на себе его неотрывный взгляд, но боялась повернуть голову.

– Сонечка… – наконец, произнёс он.

Голос у него дрогнул, и она подняла на него глаза. Митя и изменился, и остался прежним. Повзрослел – очень сильно повзрослел. Осунулся, похудел, на лице ещё резче выразились скулы. У Мити всегда была спортивная осанка, но сейчас он ссутулился, точно очень устал. Лицо имело зеленоватый оттенок, даже казалось несвежим, помятым, как от недосыпа.

Однако изменился Митя не только и не столько внешне. Он и смотрел теперь по-другому. В его родных, таких любимых глазах погасло что-то, что делало его юным; казалось, за спиной у него годы и годы. Сейчас его взгляд выражал напряжённую тревогу и крайнюю степень волнения.

И, конечно же, никого лучше, красивее, мужественнее и желаннее не нашлось бы для Сони на этом свете. Глаза у неё наполнялись слезами – теперь она видела Митю словно в тумане. Но она знала: нельзя плакать, нельзя напрашиваться на его жалость.

– Тебе плохо? – испуганно спросил он.

Наверно, вид у неё тоже был не из лучших.

– Если что – откачают… – медленно произнесла она. – Мы ведь в больнице… ты хорошо придумал.

В ту же секунду он бросился к ней, упал перед ней на колени, обхватил её обеими руками и уткнулся головой ей в живот. Откуда только силы взялись – Соня мигом вскочила и замотала головой.

– Не подходи. А то я уйду.

Она пошатнулась, но, увидев его движение, резко замотала головой:

– Успокойся. Не настолько мне плохо. Не хуже, чем всегда.

Соня держалась теперь за стол, Митя стоял напротив – всего в метре от неё. Она пыталась вспомнить, что происходит, почувствовать оскорбление, представить его с Наташей, но ничего не получалось. Перед Соней снова были его глаза, и она видела в них то, что и прежде: Митя любит её – до безумия, страстно, вечно. Ничего другого и быть между ними не может. Ну нельзя же так притворяться, разве это в человеческих силах?

Но, хотя она уже и не помнила, откуда взялось это знание, остатками разума всё ещё сознавала: ничего не выйдет, всё равно ничего не выйдет… нельзя ни простить, ни забыть, ни что-нибудь изменить.

– Зачем… – едва выговорила Соня, – зачем ты пришёл? Я уже почти привыкла…

– Сонечка, можно… можно я тебя обниму? Я мечтал об этом с того самого дня, как…

– Нет, Мить, нельзя!

– Соня! – взмолился он. – У тебя другой, да? Скажи, просто скажи, и я тогда сам уйду. Да нет, к чёрту, никуда я не уйду! Соня!

Она молчала, не зная, что делать.

– Господи… – пробормотал он. – Я забыл, какая ты красивая… то есть помнил, конечно, но что настолько!..

– Да, эти полтора года меня сильно украсили… – горько сказала она.

– Да… да! – возбуждённо повторил он, не замечая сарказма. – Сонечка, нет, я так не могу! Иди ко мне, пожалуйста…

Митя шагнул к ней и сжал в объятьях. Она чувствовала на лице и шее страстные прикосновения его губ, он крепко прижимал её к себе, ласкал, задыхаясь от возбуждения. А Соня не шевелилась – ни ответить ему, ни оттолкнуть она не могла.

– Сонечка… я знаю, – шептал он, – ты меня презираешь… я так и не смог ничего придумать, чтобы мы были вместе… не смог! Я себя ненавижу… Боже… как я соскучился… умирал без тебя… Сонечка… девочка моя… миленькая моя… Скажи, ты ещё любишь меня? Как я жил без тебя – ты даже не представляешь…

– Ещё как представляю! – волна гнева внезапно поднялась в ней. – Очень классно ты без меня жил. И даже не вспоминал.

Она попыталась вырваться из его рук, но он только крепче сжимал объятья.

– Ты что? Что ты говоришь, родная моя… Я всё, всё о тебе знал… я узнавал! Иначе бы вообще не смог.

– От кого – узнавал?

– От… от одного человека.

– Анька?

– Нет… это не важно.

– А зачем? Чего тебе надо было? По мне – так лучше не знать… ничего… кроме того, что ты жив-здоров.

Что он мог выведать и через кого? Валерия? Нина Степановна? Всё самое главное было только внутри, невидимое никому. Соня опять попробовала освободиться, он немного приотпустил её, но только, чтобы увидеть её глаза.

– Сонечка…

Для чего, для чего он пришёл – снова мучить её? Но, Господи, какое же счастье, что она смотрит на него сейчас… прикасается к нему – он реален, он существует!

– Я тоже о тебе знала… видела на «Одноклассниках»! – произнесла она, глядя на него в упор.

– На «Одноклассниках»? – словно не слыша, повторил Митя, жадно вглядываясь ей в лицо.

– Ага. Фото твои смотрела.

– Я там не регистрировался, ты же знаешь, – нетерпеливо ответил он. – Соня…

– Ну ав январе прошлом зарегистрировался.

– Сонь, фигня какая-то, нет у меня там ничего. Соня, послушай…

– Как это – нет? У тебя там целая страница! Извини, давно не заглядывала. Наверное, альбом пополняется. Полная история – как ты обо мне скучал.

– Да чего ты выдумываешь…

– Выдумываю?! Такое не выдумаешь!

– Сонечка, у нас мало времени! Сюда могут прийти.

– Жаль, здесь компьютер не сыщешь! – сжала кулаки она и упёрлась ему в грудь, отпихивая. – Я мечтала тебе в глаза посмотреть… после этого.

Митя насторожился, взгляд у него стал ещё тревожней.

– Ладно, давай, – серьёзно сказал он. Потянулся к заплечной сумке, брошенной на кушетке, достал портативный ноутбук – о таком давно мечтал Костик, открыл и включил его.

– И где же ты Интернет возьмёшь? – не удержалась Соня.

Он поймал её недоуменный взгляд и кивком указал на флэшку, если это была флэшка. Соня подумала, как далек её уровень жизни от его, она и раныне-то не дружила с компьютером, и современные технологии оставляли её равнодушной. А Митя уже набирал адрес сайта. Ввёл фамилию, имя, город и возраст.

– Вот, разве не ты? – Соня ткнула в появившийся значок с фотографией. – Дмитрий Калюжный, Овен. Ты ведь у нас Овен? И год рождения твой. В марте тебе стукнуло двадцать шесть.

– Это совсем старая фотка, – удивлённо сказал он. – Но я не помню, чтобы…

– Открывай, не стесняйся. Там много новых – забыл?

Митя нажал на своё имя, а Соня в нетерпении наблюдала за ним – неужели на его лице не мелькнет даже тени стыда? Но он только всё больше хмурился, прокручивая страницу, и, наконец, упёрся глазами в свадебные фотографии.

– Чего же ты альбом не пополняешь? – не могла остановиться Соня. – А где же – с милой жёнушкой и детьми? Ты завёл детей, Мить? Нет? Почему?

– Что это? – он перевёл на Соню ошарашенный взгляд.

– Как – что? «С моей любимой… и пусть так будет всегда!» Не сам, что ли подписывал?

– Нет, Сонь, не сам, – медленно покачал головой Митя. – Да я вообще не снимался на свадьбе. Не позировал – это уж точно! И на руках её выносить отказался – Наташка чуть истерику не устроила. И танцевать не стал – какие к чертям танцы! Сонь, я ни о чём не мог думать, кроме тебя, глядел только в стакан… ты же знаешь!

– Так откуда же это взялось? – не поверила Соня.

– Да бред какой-то… – он смотрел на неё растерянно.

Потом снова вперился в экран, внимательно изучая фотки.

– Подожди… – внезапно сказал он, увеличивая одну из них. – На руках её держу вообще не я! Ноги не мои.

– А лицо-то?…

– Моё… Только здесь у меня волосы ёжиком. Тебе ведь не нравился ёжик, и я так больше не стригся – значит, волосы должны быть отросшими. Помнишь, я к тебе приезжал… в ту ночь – после свадьбы? А вот ещё, где танцуем – так это, похоже, со дня рождения, помнишь? Нас кто-то снял, по ходу. А одежду отфотошопили.

– Ты так трепетно тут на неё смотришь!

– Не трепетно, а жалостливо… она про мать с отцом рассказывала, вспомни! И вот, где закат: свадьба зимой была, снег валил – какие закаты? А у машины – это я фоткался, когда отец тачку подарил. Только я там один стою, и фоном – наш дом, а не Красная площадь. Сонь, да на Красной площади джип не поставишь – какой дебилоид лепил?! Это же обычный монтаж! Наташка, небось, заказала… Сонечка, миленькая, как ты могла в это поверить? Господи! – внезапно ужаснулся он. – Так ты, значит, подумала… Соня!

Она все ещё смотрела на фотки, потом перевела взгляд на него. Митя не умел врать и не врал. И как она раньше не разглядела – это и правда, качественный, хитрый, но всё же монтаж! Наташа подставила ей ловушку, и Соня полностью в неё угодила!

– Если б я знала… – простонала она. – Я могла бы просто… а мне даже вспоминать было тошно – думала, ты меня вышвырнул… забыл…

– Так вот почему я предатель, да? Отключила меня… отрубила… а за что – вот за эту подделку дешёвую?!

– Нет, Мить… не за это. Я ещё раньше отключила, потому что нельзя было больше… не могла. Митя, я в больницу попала, с сердцем… после нашего разговора последнего. Понимаешь, я знала, что не смогу, умру, если весь этот кошмар не закончится… а потом, когда из больницы вернулась, Анька мне сайт показала.

– Анька твоя – дура! – в отчаянии выкрикнул Митя. – Что же она наделала?

Он обхватил Соню, притянул её на кушетку, силой усадил себе на колени и принялся покрывать поцелуями, а она больше не сопротивлялась. Открытие так потрясло её, что даже сердце сдавило. Она зря наговаривала на него, он был верен ей, верен! Соня прижималась к нему всем телом, растворялась в его ласках. Неужели это правда – она снова в его объятьях, может целовать его руки, лицо, волосы? Они встретились губами в долгом, глубоком поцелуе, вспоминая запах друг друга, упиваясь прежними ощущениями. Ко вкусу его поцелуя теперь примешивался сильный привкус табака, и это придавало ощущениям горький, тревожный оттенок. Как её тянуло к нему, как хотела она всё вернуть, всё повторить заново! Соню охватило дикое желание. Митя тоже застонал, всё крепче сжимая её.

– Полтора года без тебя… хоть вешайся… Сонечка, как я хочу тебя… сил нет терпеть.

Да, полтора года… полтора года между ними ничего не было – и как она это выдержала? А он… как он? И… выдержал ли? Соня замерла. Чёткий, какой-то чужой голос в голове подсказал: фото выложены в январе две тысячи седьмого. Тогда между ним и Наташей ничего не было. Но сейчас-то… лето две тысячи девятого.

– Что? Что такое, маленькая?

Его голос прозвучал тревожно и нежно, но Соня чувствовала: он боится её вопроса. Боится и ждёт.

– Какая же я идиотка… – проговорила она и отстранилась, чтобы встретиться с ним глазами. – Какая разница, что на этих фотках… ты всё равно жил с ней всё это время.

– Не жил я с ней! Не жил! – по лицу его пробежала мучительная тень. – Не дотрагивался до неё! Не смотрел! Как она ни пыталась! Ни разу, ни дня не считал её своей женой! В огромной квартире – как чужие. Не знаю, она, наверное, любовника завела – по барабану. Знаю, что Лёха приезжал в Москву – может, они и сошлись. Мне всё равно, Сонь. Я помнил, кто моя жена… А ты… ты помнила? Сонь, ты мне так и не ответила… ты…

Но она только пристальнее вглядывалась в него.

– У тебя были женщины, Мить? Только говори правду, я всё равно пойму.

Она и знала ответ, и боялась его услышать, и надеялась на чудо… или на то, что он соврёт так, что она поверит.

Митя поморщился. Увы, врать он не умел или не хотел. Молчание затянулось, и Соня, не выдержав, отвернулась.

– Сонь… почти год – ни разу ни с кем даже…. – сглотнув, выдавил он наконец. – Потом… пару раз… но это дешёвки, одноразовые. Соня, Сонь, это просто… ну, я мужик – не смог так долго. Выпил, море по колено, нужна разрядка. Всего несколько раз и было, по залёту. Это даже не стоит обсуждения… да я с весны ни с кем уже… ни о ком… – заторопился Митя, – ну, пожалуйста, Сонечка, я ведь сказал тебе правду – посмотри на меня, прошу тебя, умоляю! Неужели это так важно, если… Я ведь обещал тебе про Наташку – и я сдержал слово!

– «Если я когда дотронусь до другой женщины – можешь считать, что я мёртв. Никогда в здравом уме и рассудке я не…» – начала цитировать Соня, но голос у неё сорвался.

Она встала с его колен, сделала шаг, не понимая, куда и зачем ей идти, и упёрлась лбом в белую крашеную стену.

– Я и был мёртв. И не в здравом уме, – глухо проговорил Митя.

Соня молча смотрела на корявое коричневое пятно на гладкой поверхности стены. Боль оказалась нестерпимой. Одно дело догадываться, другое – знать.

– Хорошо, что мы не смогли быть вместе, – вдруг сказала она. – Ты бы всё равно меня предал… по залёту, по пьянке, раз ты можешь – вот так…

– Соня, о чём ты?! – взмолился он. – Если мы были бы вместе, я бы никогда… даже думать бы… Ну, пойми же! Вот ты хочешь пить, пустыня, и воды не предвидится – так из любой лужи напьёшься. Но не станешь же ты пить из лужи – если рядом родник!

– Не пей из лужи – козлёночком станешь, – чуть слышно прошептала она.

– Сонечка… Соня, это же чисто физическое… я даже не помню ни одну… я ни с кем – два раза подряд… Пожалуйста! Прости, если можешь. Я знаю, что виноват, я исповедовался за эти грехи – прежде чем ехать к тебе… я ничего не могу от тебя скрывать! Батюшка сказал – если ты простишь, то наш брак будет в силе!

Он подошёл к ней сзади, попытался обнять, но она резко дёрнула плечами.

– Не дотрагивайся до меня. Меня словно в грязи вываляли. Мы были одной плотью… с кем ты теперь одна плоть?

– Соня!

– С кем? Я просто спрашиваю – кто это был? Ответь, разве это так сложно?

Она продолжала стоять лицом к стене… так хотелось биться об неё головой.

– Ну… секретарша… – с досадой выговорил Митя. – После корпоратива… ещё одна. Не знаю её даже… Проститутки, по большому счёту! Да не хочу я, Сонь, не спрашивай! У меня потом отвращение такое… но я ведь мужчина, Сонь…

– И этим всё сказано? – она порывисто развернулась к нему, яростно упёрлась ему в грудь, мешая приблизиться. – А я женщина… и у меня никого не было. А ты думаешь, мне не хотелось? «Я – мужчина!» Любимое оправдание, когда оправдания нет! Придумано такими же предателями, как и ты!

– Сонечка… Мне только тебя хотелось… и никого больше. Но полтора года, без всякой надежды…

– Мои полтора года, видимо, отличались!

– У тебя искушений таких не бывало, Сонь… Когда женщина сама предлагает, а ты пьян и… и ничего хорошего больше нет и не будет.

– То есть – мне просто никто не предлагал, да?

– Соня, у женщин это иначе! Для мужчины – это же вообще ну ровным счётом ничего не значит! Разве это имеет отношение к любви?

– Самое прямое! И для тебя всегда было особенно важным!

– Да! Когда с тобой! Когда с любимой! Ты не знаешь… не можешь знать… как я мучился без тебя… как мне было плохо… как я мечтал дотронуться до тебя… как сейчас… – он снова попытался обнять её, но Соня с отвращением его отпихнула.

Тогда Митя беспомощно опустил руки, отошёл и плюхнулся на кушетку. Упёрся локтями в колени, уронил голову и уставился в пол.

– Как я хотел тебя, и сейчас… ты такая… я представлял тебя каждую секунду… Если бы я знал, что мы когда-нибудь будем вместе – я бы терпел сто лет! Но у меня не было даже надежды.

Он вдруг всхлипнул совершенно по-детски и утёр кулаком глаза – Митя плакал от собственного бессилия. Ей стало дико жаль его, но она удержалась от того, чтобы броситься к нему.

– А сейчас… – тихо проговорила она. – Сейчас – есть надежда?

– И сейчас… нет… – он поднял на неё затравленный взгляд.

Неожиданно раздался стук в дверь. Через пару секунд вежливого выжидания в ординаторскую вошёл Илья Сергеевич. Ни Митя, ни Соня не шевельнулись. Доктор несколько секунд изучал обстановку, потом тяжело вздохнул и сказал нехотя и смущённо:

– Софья Васильевна… Я дежурю до девяти. Через полчаса сюда могут прийти.

Никто ему не ответил, и он, ещё раз вздохнув, удалился. Митя вскочил с кушетки и забегал по комнате.

– Я не видел выхода, – снова заговорил он, быстро, словно стараясь успеть ей всё объяснить. – Полный тупик! Год прошёл – и что дальше? С ума можно сойти!

– Да, можно… – эхом откликнулась Соня.

– Меня загнали в угол… – продолжал он. – И ты тоже загнала, Сонь. «Или так – или никак». А отец предупредил… мол, узнаю, что поддерживаешь с ней… как обещал – уберу, и всё – хватит дёргать мать. А мать… она просто двинулась на твоей почве… сначала обрадовалась – думала, я сам от тебя ушёл. Потом догадалась, в чём дело. И молчала! Получается – одобряла его… Я с ней пока дома жил – двух слов спокойно сказать не мог. Она меня к бабкам тянула – порчу снимать. Я её послал… матом. Отец меня чуть не убил. Но мне было всё равно. А когда уехал, вообще с ними разговаривать перестал. Мать иногда жалел… она на лекарствах сидела. Год прошёл, а она тебя по-прежнему… это финиш! Вопила… Что ты – колдунья, отвратила меня от жены и родителей. И не понимала ни х…, что сама во всём виновата, что я с ней общаться уже не могу. Наташка всё шёпотком по телефону… жаловалась на меня… точней, на тебя. А ты… Анька написала, что ты меня презираешь, считаешь трусом и предателем! Взяла и забанила. Я в этот день на стенку лез. Насчёт Жени – просто рехнулся, не знал, с ним ты или не с ним.

Митя уставился на неё вопросительно. Соня глядела на него в упор. Чего он ещё хочет… разве она не сказала ему сейчас всё, или он не поверил? Взгляд у неё стал тяжёлым, и Митя торопливо продолжил.

– Ты не знаешь, – сумбурно, боясь, что его прервут, рассказывал он, – я пытался поговорить с отцом… с матерью всё равно бесполезно. Он приезжал в Москву. Я сказал, что хочу развестись с Наташкой. Что всё равно с ней жить не буду. Но что ты ни при чём, чтобы тебя не трогал! А он разорался… «Даже треть чужой бабе не дам» – это он про Наташку, про долю её. Да ещё в депутаты намылился. Говорит, чтоб история с Лариской не всплыла, ты должен быть женат на её дочери – это самое лучшее алиби. У Ларисы благотворительный фонд был, Наташка теперь занимается. Отец через него дела свои делает… Короче, развестись не получится, мол, и баста. А про тебя: и думать забудь – проехали. Наезжать на тебя, правда, не наезжал в этот раз. Типа, ему всё равно, с кем я сплю, коль Наташка не знает, но за мать – глотку перегрызёт. А мать против тебя наотрез! И если мы опять – то…

– А мне говорил, что даже тебя понимает, – горько усмехнулась Соня. – Вроде как увидел меня и понял, что ты во мне нашёл. Вы похожи с ним, очень… меня даже оторопь взяла.

– Кто… кто говорил – отец?! – вытаращил глаза Митя. – Когда? Ты что, с ним встречалась?

– Да. Он в интернат приходил, помощь оказывал. И на меня нарвался. Или я на него… Снова предлагал деньги – на этот раз не взятка, а конверт милосердия. Я, естественно, не взяла. А потом сказал, что не фиг мне полы мыть, и разрешил преподавать. И я не отказалась. Потому что это справедливо.

– Если б я знал… если он… Может, я смог бы…

– Да ничего ты не смог бы! Он угрожал мне, предупредил, стоит нам снова – и всё повторится, – устало отмахнулась Соня.

– Да, – Митя опять поник, – Калюжный своему слову хозяин.

– Ну и зачем ты приехал? Зачем, Митенька? Мы уже всё потеряли… Если бы мы остались верны клятве – может, тогда Господь и помог бы.

– Нет у Него возможности нам помочь, или не хочет… за что Он так с нами? – горько произнёс Митя.

Она испуганно посмотрела на него, но не нашлась, что возразить. Видно, и правда, Господь против них. Или это испытание только кажется непомерным? Но какой же тут выход, если выхода нет? Чтобы исполнить Его волю, надо быть вместе. А вместе быть невозможно… Что же они сделали не так?

Соня мысленно осекла себя. С какого момента она стала ждать от жизни счастья? Никто ей ничего не обещал. Наверное, у её сказки тоже будет счастливый конец… но не здесь, не на этой земле.

– А предложить мне по-прежнему нечего, ты права, – Митя поднял на неё измученные глаза. – Уехать с вами в Сибирь? Я думал об этом, постоянно думал… Ты попрекнула меня тогда Москвой. Но я правильно сделал, Сонь, по-другому нельзя было. В Сибири, на Камчатке… да хоть в Индокитае – я везде бы трясся от страха за тебя.

– Сейчас я и в Сибирь уехать бы не могла, – покачала головой Соня. – И тогда… не смогла бы – глупая я была, зря тебе только… Вадика каждый год проверяют – в каких он условиях. Знаешь, с опекой шутки плохи. Усыновление могут и пересмотреть, так просто не убежишь. Если уезжать – пришлось бы оставить координаты, вот тебе и спрятались бы! Нет, Мить, я точно знаю: решение было только одно – ничего не бояться!

– Нет. Я бы не пережил, если с тобой что… Невозможно, нет!

– Тогда зачем… зачем эта мука? Что изменилось? Ты приехал, успокоил меня, что не живёшь с Наташей. Что у тебя было всего три женщины – или больше, ты не помнишь. И что – что теперь-то?

– Сонечка, я просто… ни секунды больше не мог без тебя… дни считал до отъезда… я в аэропорт приехал за восемь часов до вылета! Не могу без тебя жить, родная моя, девочка моя… Я должен был увидеть тебя… дотронуться до тебя…

– И чего же ты ждёшь от меня? Доказательств любви? Я люблю тебя, Митя. Но на этой кушетке ничего доказывать не стану, ты знаешь. Верности? И верна я тебе по-прежнему. И ты это знал, и спокойненько жил.

– Не знал… не жил! Соня! Как я мог знать… Ты ведь живой человек!

– Не суди по себе! – она зажмурилась, сморщилась от невыносимой боли. – А может… может, я не живой человек.

Она помолчала и спросила:

– А ты же говорил, что всё про меня знал…

– Не всё… И сейчас – не всё… Знаю, что оформила Вадика… что переехала… что работаешь. Я тебе деньги перечислял – каждый месяц, начиная с лета, как только сам стал зарабатывать, свои – видела?

Она отрицательно покачала головой: на мамином счету к концу весны почти ничего не осталось, они с Анькой туда даже и не заглядывали. Свою часть Соня окончательно истратила при переезде: на кухне, после того, как Женя снял полки и забрал плиту, пришлось сделать небольшой ремонт; кое-что докупили – паласы, чтоб Вадик не поскользнулся на ламинате, новые шторы. Женя отказался помочь им избавиться от лишней мебели, и вообще, вёл себя крайне жёстко. Никакой помощи они от него не увидели. Зато, когда ставили подписи на документах, он долго, очень долго глядел на Соню, ничуть не стесняясь Танечки. И ещё раз повторил: «Дура ты, Сонь».

– Тебе Валерия рассказала? – только спросила она.

– Ну… частично.

– Она не знала, что я работаю, Аньке я строго-настрого… А то бы твоя мама живенько меня…

– Валерия сказала, что вы с Женей меняетесь, – торопливо перебил её Митя. – А потом Анька уволилась, и Валерия уже ничего не могла мне… Я боялся, он отдал свою квартиру Аньке, чтобы вам не мешалась, а сам – с тобой…

– Он так и хотел. А потом у него всё наладилось и без меня. Он женился. На Танечке – помнишь такую? У них ребёнок недавно родился.

– Детка с оленьими глазками? – презрительно поднял брови Митя. – Значит, он отстал от тебя? Если б я знал… Сколько я пережил – при одной только мысли! Теперь хоть один камень с сердца…

– Правда? – Соня скривилась. – А он даже при размене в последний раз сделал мне предложение… когда до свадьбы его два дня оставалось. Вот тебе и не предлагали, и искушений не было.

Несчастный, подавленный, Митя стоял напротив неё. Обнять её он не решался, но глазами охватывал всю, смотрел с таким мучительным желанием и болезненной надеждой, что Соня сразу вспомнила детсад, веранду, и вот этот его взгляд.

– Прости меня… прости, если можешь… – тяжело выдохнул он.

– Какая теперь разница… с кем ты был, сколько… С кем ты потом… Теперь уже всё равно. Как ты вообще здесь… ты надолго приехал?

– Не знаю… дня на три. Я придумал себе дела.

– Уезжай, Митя. Пожалуйста.

– Разве ты… разве ты не хотела меня увидеть? Я спать не мог… думал только об этом миге… чтобы оказаться рядом с тобой… целовать тебя… Сонечка…

Он сделал к ней шаг.

– Не надо, Митя… – она отшатнулась. – Это слишком больно!

– Больно – это прогонять меня! Сейчас, когда мы рядом, и никого больше нет! И каждая секунда – на вес золота.

– Нет, нет… без тебя боль стала привычной, притупилась… жизнь продолжалась, и…

– У меня не продолжалась. Когда ты была в больнице… думал, если с тобой что случится – я жить не стану. Я каждый день звонил. Доктор сказал, что с тобой всё будет нормально, но я…

– Кто сказал – Илья Сергеевич?

– Ну… да… – Митя поднял на Соню опасливый взгляд.

– Подожди, подожди… А как ты вообще сегодня к нему попал? Как ты меня здесь нашёл? Это что же – вы с ним…

– Нет, я просто… просто звонил ему раз в месяц – узнать, как ты. Должен же я был знать! А вдруг ты опять болеешь?

– Ничего себе!..

– Ну… он не хотел сначала. Но потом понял меня. Такой мужик классный, он просто очень душевный человек. Меня тогда в больнице соединили с ним, как с твоим лечащим. Он спросил, кто я тебе. Я и сказал. А он – какой муж, я вижу только сестру! Ну, думаю, значит, Жени нет… или в командировке – и то, слава Богу. Я объяснил, что звоню из Москвы. Он мне – возвращайтесь немедленно! Пришлось… короче, рассказал ему всё. Тогда, говорит, не трепите ей нервы, дайте прийти в себя. Я его умолял – только сказать, что с тобой. В общем, выпросил у него разрешения звонить. Такой сердечный человек… Говорит, вы понимаете, что я нарушаю врачебную этику? Я предлагал деньги, но он отказался.

– А мы с Анькой решили, что он клинья ко мне подбивает, – чуть не рассмеялась Соня. – Денег не берёт, спрашивает, как дела, здоровьем интересуется, как будто я ему близкий друг.

– Да? – подозрительно прищурился Митя. – А может, и правда? Он тебе нравится?

– Отстань, Митя! Сейчас только не начинай… Хватит с меня уже… с Женей тогда до ручки довёл…

Митя наверняка желал продолжить допрос, но удержался.

– Вот про Женю-то как раз доктор ничего и не знал, а спрашивать отказался, – проговорил он, подозрительно вглядываясь в неё. – Правда, он считал, что никого у тебя нет… говорит, замороженная как будто… а я всё равно думал, вы ведь с Женей общались, да? Переезд там, обмен… Сонь, а этот Илья Сергеевич – он молодой, оказывается. По голосу и не скажешь…

– Нет, я не понимаю! – возмущённо качала головой Соня, не слушая. – Как он мог? Вот уж не ожидала от него.

– Да просто он человек, а не зверь! Он понял, как мне плохо… ведь всё по моей вине! Я просил позвать тебя к телефону, а он говорит – не трогай её, у неё нервный срыв, я лучше сам расскажу. Он мне всё подробно… как лечение идёт, как ты. А я… как я мог тебя трогать – если боялся даже звонить! Номер-то я твой новый нашёл – по базе, на Анькину фамилию записан, да? Но у меня уже паранойя началась… от страха. Вдруг тебя снова пасут? Или Женя этот… Иной раз думал – может, не решится отец никогда, может, и правда, только запугивает. А как вспомню Ларису – всё, не могу! Я думал, думал, как мне вернуть тебя… лоб об стенку расшиб – ничего не придумал. Начал работать, погрузился в дело, там надо было с начала всё начинать… как будто что-то откладывал. А ещё с Костиком попытался связаться. Даже намекнул, что он мне должен по жизни. А он – извини, мол, Анька будет против. И тоже меня – в бан… подкаблучник хренов!

Митя замолчал, уставившись куда-то в окно. Соня тоже не знала, что говорить. Когда она теперь увидит его – если увидит… Она пыталась не представлять себе женщин, с которыми он был – воображение сразу подбрасывало яркие картинки, и Соня сжимала кулаки от беспомощной ярости. Во рту у неё появился привкус крови – она и не заметила, как прикусила губу. Соня облизала её языком. Что толку теперь ревновать – то ли ещё впереди…

– Кем ты работал? – спросила она, лишь бы что-то спросить.

– Создал свою фирму в Москве, по прежней теме. Здесь у меня теперь филиал считается. А ещё парашютным спортом занялся. Прыгаю раз в неделю – и забываю обо всём. Пока лечу – надеюсь, что не долечу, а прямо из неба – туда… куда-то… Самоубийство – грех, как ты говорила, так может, несчастный случай?

– А вот мне, Мить, приходится за здоровьем следить, – усмехнулась Соня. – У меня Вадик.

– Я про Вадика помню постоянно. Спрашивать даже боюсь – так мне плохо… У меня его паровозик… всегда с собой, в сумке. Даже сейчас. Я его починил тогда сразу… думал, по почте отправлю, адрес ваш раскопал… а потом не стал – побоялся. Это… это всё, что у меня осталось… от вас.

Митя помолчал, потом спросил неуверенно:

– Как он? Большой уже, да?

– Осенью семь исполняется. Отдаю его в школу, помнишь, как мы собирались?

– Аон – хочет?

– Да, он готов уже, чего ему в садике делать?

– А меня он… помнит? – спросил Митя и сам же ответил:

– Да нет, конечно – с чего бы.

– Помнит. Сама удивляюсь – почему так долго помнит. И жил с тобой всего-то неделю, и я про тебя молчу. Уехал, в командировке… думала, забудет. А он постоянно спрашивает – такое мученье… нет сил. А вот деда почти позабыл, странно, да? Нет, не совсем, конечно, но не страдает по нему очень-то.

– И как там Леонид Михайлович? Я всё думал навестить его в Москве… да что я ему скажу?

– А зачем? Не до нас им. Дед с трудом вспоминает, кто я, вот только Вадика услышит – и рыдать. Сын просил не беспокоить его, старается сам звонить. Леонид Михайлович почти весь день спит или телевизор смотрит, половину не понимает, а мы его тревожим.

– Как всё прошло с усыновлением?

– Побегать пришлось. Сначала опеку оформила. Потом усыновление. Но суд прошёл гладко. Слава Богу, оказалось, конкретной нормы на жильё нет, каждый случай рассматривают отдельно, в интересах ребёнка. А я-то дёргалась… сколько нервов потратила. Дед – умница такая, не завещание написал, а сразу дарственную на Вадика. Но мы там жить не стали. Вот Вадик вырастет, тогда пусть… Всё собираемся ремонт сделать, тогда можно будет сдавать, а деньги ребёнку на счет класть, я ведь теперь опекун над его имуществом. Но – ни денег, ни сил пока.

Она замолчала. Оба беспомощно смотрели друг на друга. В глазах Мити стояло отчаянье, и колючая тоска сдавила ей сердце: пора расходиться… каждому – восвояси.

– Митя, – она внезапно сама подошла к нему, близкоблизко, взяла его руку и крепко сжала. – Митенька, уходи, прошу тебя… Ничего больше не будет, надежды ни капельки нету, ты сам это сказал… Но и это даже не…

– Сонечка, – он подхватил её руку и стал целовать, от кисти до плеча – подробно, нервно, исступленно, – я не знаю… что делать… нет сил больше… Вот просыпаюсь ночью… и думаю каждый раз – всё, не могу… последнее время один только… был просвет – придумать любой предлог… чтобы вернуться и…

– Мить, ты уедешь, – она бессильно откинула голову назад, и он тотчас же принялся целовать её шею, – ты уедешь… И всё станет по-прежнему. У тебя снова будут женщины – дорогие, дешёвые… И я ведь знала, знала… не надеялась даже… а боль такая, что…

– Нет! Нет, Сонечка… – он продолжал покрывать её поцелуями. – Я пойду к отцу… и всё ещё раз ему скажу! А если он начнёт угрожать тебе… я лучше сяду в тюрьму, чем…

– Не смей! Ещё этой беды не хватало!

Но он, возбуждённый, обнадёженный тем, что она не отталкивает его, ничего не слышал, а может, и не понимал, что говорит.

– Ты никак не дослушаешь, Митя! – в отчаянии выкрикнула она и вырвалась. – Митя, даже если бы твой отец пришёл сейчас и сказал: благословляю! Я поняла, что сказал тебе батюшка… но я, наверно, неправильная жена. Пытаюсь и не могу… не смогу забыть… Как только представлю тебя с другой – и всё, не могу…

– Соня! – отчаянно воззвал он. – Сонечка…

– Но ведь это же легче, Мить, как ты не понимаешь… – она отвернулась, чтобы не видеть его глаз. – Гораздо легче. Внешнее препятствие – оно мучительней… кажется, можно что-то преодолеть. А это – нельзя… Мить, я же всё знала, что ты – не мой. И никогда больше не будешь моим. Я так жила уже – все полтора года… так проще, чем думать, метаться, искать выход. Нет, нет, не надо, только не трогай меня, Мить!

Он сделал новую попытку обнять её, но Соня отшатнулась.

– Я стал противен тебе, да? Боже, что я наделал… – он застонал, обхватил руками голову.

– Ты не можешь быть мне противен… но мне слишком больно. Когда ты сказал – я всё увидела словно… словно застала тебя… ты не знаешь, как это страшно!

– Соня… нет…

– Митенька, всё… хватит, пожалуйста… я пойду… меня дома ждут. Анька с Костиком в Интернете зависнут, а про ребёнка забудут. Пойду… пусти, я пойду…

– Не делай этого со мной… пожалуйста! – Митя снова схватил её руку, крепче сжал пальцы.

Он загораживал ей проход, не отпускал, ладонь у него была нервная и горячая, Соня сходила с ума от его близости. Бежали секунды. Она знала, что ей надо сделать движение и уйти… когда-то это всё равно должно закончиться. Но не двигалась с места.

Помогло вторжение извне. В дверь настойчиво постучали, за ней послышались голоса, и это стало сигналом. Соня выдернула руку и метнулась к выходу, чуть не врезавшись в Илью Сергеевича. Рядом с ним стояла незнакомая женщина в белом халате. Доктор смотрел с беспокойством, женщина – с недоумением. Ничего не говоря, Соня протиснулась мимо них. Митя рванул следом и нагнал её в коридоре.

– Сонечка, подожди! На улице мы не сможем… а нам надо договориться. Меня сюда шофёр привёз, это отец приставил, машина моя в Москве. Я сказал, что мне надо в больницу, по Наткиным делам, по благотворительности…

Это имя подействовало на Соню, как красная тряпка на быка. Она резко остановилась посередине холла и повернулась к Мите лицом. Больничные коридоры были пусты – пациенты разошлись по палатам.

– У нас всего два дня… максимум три, – на лице у него появилась откровенная надежда. – Наверное, в понедельник я улечу. Сонечка… Я не могу без тебя… Сонь, в конце концов… я хочу тебя! Сколько мы ещё не увидимся?

Она обомлела.

– Боже мой! Та же песня… Ну и то сказать! Сколько до следующей секретарши терпеть? Хоть подольше протянешь, да?

– Соня!

– Как… как ты смеешь… после этого – даже говорить о…

– Соня, я…

Он растерянно замолчал – неужели так ничего и не понял?

– А если нас выследят? Теперь за меня не страшно? – она знала, что говорит жестокие вещи, но уже всё для себя решила.

– Страшно! Но нас не выследят! Я всё продумал… у меня есть человек, который… Отцу сейчас не до меня. У него большие проблемы. А если вдруг…

– На колу мочало… – пробормотала она.

И вдруг произнесла, неожиданно для самой себя, деловито и чётко, словно кто-то подсказывал ей слова:

– Митя, помнишь мой звонок – тогда, после твоего письма? Ты просил позвонить, а я узнала, что ты сын Калюжного. Помнишь?

– Да. Каждое слово!

– Что я сказала тебе?

– «Если я хоть каплю тебе дорога… как ты пишешь…» – наизусть процитировал он. – Никогда больше…» И что, что?

– Видно, я не была тебе так дорога, – жёстко сказала Соня. – Но если сейчас… хоть каплю… Мить, всё, что могло случиться с нами – уже случилось, всё, что можно было предвидеть… только ещё круче. Всё счастье, и всё горе… которые мне выделили в жизни – всё в эти два месяца… поместилось. А больше – ничего не будет. Ничего ты не можешь теперь предложить мне… ни семьи… ни даже себя – ты уже не мой. Я знаю… ты не виноват, это просто факт. Мить, ты… ты – самое главное, что у меня есть, без тебя – я ничего бы не знала… о том, как можно любить… и что такое, когда тебя любят. Но… – она перевела дыхание. – Если я что-то ещё для тебя значу… если ты способен понять, что оскорбляешь меня, считая, что секретарши и проститутки – достойная мне замена… что я могу просто закрыть на это глаза и оставаться твоей женой… во время твоих командировок – раз в два года… А сам, сам! Даже и не скрываешь, что и дальше всё будет, как прежде… мы оба это знаем, верно?

– Соня…

– Митя! Если ты любил меня хоть одну минуту… меня – а не своё желание… если тебе хотя бы немножечко меня жалко – так, как мне тебя сейчас… Выполни то условие. Никогда. Больше. Не приходи.

Потрясённый, он стоял, замерев на месте. Глаза его потемнели и потухли, цвет лица стал совершенно серым, землистым. Щеки обвисли, складки губ – опустились вниз, как от внезапного горя. Соня ещё несколько секунд смотрела на него, удерживаясь от дикого искушения прижаться к нему, врасти в него и никогда, никогда не отпускать – пусть её убивают в его объятьях! А потом бросилась вниз по ступенькам, забыв про лифт, не оглядываясь, теряя дыхание, рискуя сломать ногу, и вспоминая все свои бегства от него – всякий раз – вот так же, в темноту… в пустоту.

Но на этот раз Митя за ней не пошёл. Она не знала, где припаркована его машина. На остановке недалеко от больничных ворот уже раскрыла дверь, набирая народ, маршрутка. Соня влетела в неё последняя и плюхнулась на сиденье, пытаясь отдышаться. Жара на улице спала, но в маршрутке стояла духота, пахло потом, воздух не поступал даже в открытое окно. Автомобиль поехал. Отдышаться никак не получалось, а она ведь почти забыла об этих ужасных приступах. Соня полезла в сумочку за таблеткой. Одновременно зазвонил телефон – это был доктор. Несколько секунд Соня колебалась, но всё-таки взяла трубку.

– Да, Илья Сергеевич.

– Софья Васильевна, ради Бога, простите меня! Вы только скажите сейчас – как вы?

– Ничего, – выговорила она.

– Я же слышу – вы задыхаетесь. Послушайте, он… он только что ушёл. Давайте, вы вернётесь, и мы сделаем вам укольчик.

– Нет, нет, я проглотила таблетку, я уже в маршрутке… – она сделала паузу и вместе с ней вдох. – Не волнуйтесь.

– Вы сможете меня простить?

– Вы ни в чём не виноваты.

Она хотела добавить, что Митя всегда добивается своего – не силой своей воли, а силой страстного желания – у тех людей, кто способен на ответный порыв. Но не смогла произнести такую длинную фразу.

– Понимаете… я не мог отказать вашему мужу. Он мне звонил – начиная с прошлой зимы, после каждого приёма. Знаете, я просто поставил себя на его место. Врачебную этику я нарушил, слов нет. Но ведь он обещал… я не думал, что он приедет, устроит вам встряску. Он звонил, я сказал, когда у нас будет приём. И вот как всё получилось! Перед вашим приходом я его прогнал, сказал, что больница – не место… Но… я не знаю, возможно, вам стоило разобраться между собой, разве в моей власти решать…

– Я всё понимаю. Не переживайте.

– Как вы? Таблетка уже помогла? Вы когда приедете домой? Минут через двадцать? Киньте мне смс-ку хотя бы… И сразу ложитесь. Если что – звоните хоть ночью, я требую!

– Илья Сергеевич, не беспокойтесь, – сказала она и добавила, понижая голос:

– Только очень прошу… Не разговаривайте с ним больше – обо мне.

Доктор замялся.

– Софья Васильевна… Я, конечно, обязан подчиниться, но… он же будет о вас беспокоиться. Я видел – он в отчаяньи. Вы не боитесь, что он… Такой импульсивный парень.

– Господи, Илья Сергеевич! Вы-то хоть… без шантажа, ну пожалуйста!

Соня опустила трубку на колени. Она и сама очень боялась за Митю. Одной своей частью – боялась. В душе её уживались сейчас любовь и ненависть, гнев и отчаянье. Лучик света, показавшись на миг, снова скрылся – навеки. Что толку, что она теперь знает, что Митя не был с Наташей? Какая ей разница, с кем он был… их судьбы катятся под откос, налетая на камни, быстрее, быстрее… Как и что будет завтра – какая же разница? Предстоит дальше вымучивать эту жизнь, где-то брать на это новые силы. И ведь у неё уже хорошо получалось. Почти получалось… И вот…

Соня выпрыгнула из маршрутки и в очередной раз – хотя прошло уже столько времени – повернула направо, к своему прежнему дому. Опомнилась, кинулась обратно через дорогу и быстро добежала до подъезда. Таблетка помогла – спасибо Илье Сергеевичу, подобрал ей лекарства. Надо ему отзвониться, чтобы не чувствовал себя виноватым. Сколько он ей сделал хорошего – и всё бескорыстно. Ну, правда, не только ей…

Соня остановилась перед дверью. Нельзя заходить домой в таком состоянии: Анька поймёт, и Вадик почувствует. Совесть схватила Соню за горло – разве не Вадик её единственный лучик? Разве не ради него она живёт? Разве его нежные ручки, ласковые объятья, чистый взгляд – не всё, что ей надо в жизни? Разве это не радость?

Надо забыть, забыть о Мите, не тревожиться о нём больше – не мучиться за свои жестокие слова. Они ничего не изменят, эти слова. Ничего не ухудшат. Разве что только теперь он оставит её в покое. Потому что ещё одна такая сцена… и снова больничная койка.

Соня решительно повернула ключ в замке.

В этот вечер никто ничего не понял. Она пожаловалась Аньке, что неважно себя чувствует, при ней позвонила доктору. Сестра быстро ушла – Костик её уже ждал. Вадик заснул.

Только Борис, разумеется, обо всём догадался – его не проведёшь. Соня легла в постель и, не сдержавшись, протянула к нему руку, посадила к себе на живот. Но ещё несколько минут смотрела мимо него. Представляла, что им с Митей удалось бы придумать, как встретиться за эти два дня. Мечтала о том, как они стали бы снова близки, вернули бы себе друг друга и даже задохнулась от счастья, которое могло быть испытано – сегодня, завтра… Если б только она согласилась… пусть тайком, пусть наспех… но ведь он её муж, был и останется им!

Соня перевела взгляд на Бориса.

– Ты знал? – спросила она с укоризной. – Знал, что Митя меня не предал?

– Ну уж, не предал… – хмыкнул тот.

– С Наташей – не предал! Он считал женой меня, не её!

– сама того не замечая, она повторяла за Митей его бредовую отмазку. – Ты же всё знаешь всегда! Почему ты молчал?

– Ну уж и всё… – пожал плечами Борис. – Если на то пошло, я знаю только то, что знаешь ты.

– Нет! Ты всегда говорил мне, про Митю… что он принесёт мне беду. Что он уйдёт.

– Ну и что из этого? Ты и сама могла догадаться.

– Сейчас… сейчас я ничего не понимаю. Скажи мне хоть что-нибудь.

– Всё ты понимаешь.

– Да, – призналась Соня. – Я правильно ему всё сказала, правильно! Ничего больше не будет. «Оставь надежду всяк сюда входящий…» Так ведь?

– А ты оставила?

— Да!

– Жизнь ещё не кончилась, Софья Васильевна! – укоризненно покачал головой лис. – Уныние и отчаянье – это грех, не мне тебя учить.

– А что же мне остаётся? Только не говори про Вадика, работу, наслаждение каждой секундой. Я не про это… это всё верно, но… Какая может быть у меня надежда? Её не было – с самого начала… Даже если бы нас не разлучили. Долго бы он любил меня, разве не предал бы?

– Что ты говорила, когда клялась в церкви?

– В болезни и здравии, в горе и радости… – автоматически повторила Соня.

– Вот там и ищи, – туманно ответил Борис.

Больше она ничего от него не добилась.

Зато на другой день Соня нашла в почтовом ящике паровозик. Она не стала гадать, как он туда попал – наверное, Митя раздобыл адрес, отправил посыльного с поручением. Сердце её сжалось от горя: Митя с ними попрощался.

 

Соня бросает Бориса

Паровозик Соня спрятала, чтобы не нашёл Вадик, убрала в одну из коробок на шкаф. Но мальчик нашёл его буквально на следующий день. Глупо получилось – Анька с самого переезда не вспоминала про старые диски, а тут вдруг полезла искать, достала всё сразу – ну и Соня не успела её предупредить. Вадик всегда с любопытством залезал в любые ящики и шкатулки и, пока Анька рылась в дисках, обнаружил свою старую игрушку.

Соня была на кухне, когда услышала его восторженный вопль:

– Мама, мамочка! Смотри!

Она тут же влетела в комнату.

– Смотри, мам, Митя мне паровозик привёз! Наверное, ночью, да? А почему он меня не разбудил?

Соня боялась, что Вадик упрекнёт её во лжи, но мальчику даже в голову не пришло, что мама могла скрыть от него такое] Он сиял от восторга.

– Мам, а когда он снова придёт?

– Заинька, я не знаю… я не видела… – залепетала Соня.

Сестра подозрительно уставилась на неё, но догадалась смолчать.

– Ух ты, работает! – Вадик передвинул маленький рычажок, и паровоз испустил тонкую струйку дыма, завертел, как и раньше, колесами. – Эх, жалко, дороги-то теперь нет…

Дорога из китайской пластмассы и правда, давно сломалась, а вагончики растерялись.

Соня молча вернулась на кухню, чтобы скрыть слёзы. Анька вышла следом за ней.

– Это чё было? – спросила сестра.

Соня не отвечала.

– Он чё – в городе? Вы встречались?

– Нет, – она отвернулась.

Пересказывать встречу в больнице она была не в состоянии. Анька молча её разглядывала. Сестра очень изменилась за последнее время – завязала с гулянками, забросила всех подружек. Времени на всю эту ерунду у неё больше не оставалось – они с Костиком работали днём и ночью. Соня и не надеялась, что парень сможет так раскрутиться, она уже поставила крест на выданных ему деньгах. Но весь этот год Костик пахал, как проклятый, и добился, надо сказать, результатов. Его сайт хорошо посещался, интернет-магазин приносил доход, а весной даже пришлось нанимать курьера и секретаршу на телефоне, так много стало клиентов. Анька не просто помогала, она вела всю бухгалтерию, обрабатывала заказы и сама уже неплохо разбиралась в оргтехнике.

И теперь, к удивлению Сони, сестра не стала ничего выпытывать.

– Костик отправляет меня на море, – как ни в чём не бывало начала она. – До сентября пока затишье, поехали, а?

– Езжай, – пожала плечами Соня.

– Вместе поедем, – приказным тоном объявила та. – У тебя весь отпуск в городе прошёл, ребёнку нужен морской воздух.

– А Костик чего? Не хочет?

– Он в Расков намылился, за товаром.

– Нет, Ань, это сколько денег надо – а мы только к школе на десять тысяч собрались, и то ещё не всё купили.

– Ничего, я добавлю. Хозяйка берёт только за комнату, живи хоть вдесятером, домик у самого моря. Удобства, правда, на улице, да нам не привыкать.

Соня замотала головой – никуда ехать она не хотела. Но, с другой стороны… здесь сейчас очень тяжело. Может, и правда, сбежать – хотя бы на неделю? Митя на днях уедет из города. Невыносимо будет жить и думать о том, где он сейчас, что делает и с кем. Особенно после того, как он был так близко… и так далеко одновременно – потому, что остался чужим, недоступным. И не прощённым.

Соня искренне хотела простить его, она думала об этом всю ночь, объясняла себе всё его же словами – и не верила, не чувствовала так, как он. Ведь самой ей ни разу, ни единого разу не захотелось другого! Взять любого приятного ей мужчину – да вот хотя бы Илью Сергеевича – Соня не желала ни от него, ни от кого бы то ни было, даже прикосновения. Верно подметил доктор: её словно заморозили, превратили обратно – только не в Снегурочку. А в неживую снежную бабу.

Иногда, давая советы, он по-дружески накрывал её руку своею – Соню это тяготило, она не знала, как реагировать. Ни один мужчина, кроме Мити, не смел к ней прикасаться, все её желания оставались связаны только с ним, только он обладал правом на неё, только его ласки ей были нужны. Как, как он мог выносить чужих женщин рядом, целовать их, пользоваться их телом? Не лукавит ли он, говоря, что ничего к ним не испытывал? Если бы он по-прежнему любил Соню, он бы просто их не увидел, не взглянул на них под определённым углом. Значит, он хотел и искал для себя этих удовольствий! Она знала, что нельзя судить по себе, повторяла чужие слова про мужское восприятие близости. Но не понимала, не хотела понимать! Закон общий для всех, нигде не написано, что мужчине можно и нужно больше!

– Тебе что твой Сергеич советовал? – не унималась сестра. – Отдохнуть и развлечься.

– Не знаю. Надо подумать.

– А тебя и не спрашивают – я уже подумала!

Соня пожала плечами – ну что ж, может, и правда?

– Когда же билеты-то брать? Если ехать – то не сегодня-завтра, до первого сентября три недели осталось, – проговорила она.

– Сегодня же и возьму – на воскресенье. Не получится на жэдэ, поедем автобусом, у Костика есть приятель, организует. А вы собирайтесь пока. Вадь, ты хочешь на море? – крикнула Анька, чтобы мальчик услышал.

Вадик тотчас же прибежал к ним – в руке у него всё ещё был паровоз.

– Поедем, зайка? – жалобно предложила Соня. – Ты ведь ещё ни разу море не видел.

– А вдруг Митя придёт? А меня тут нет?

Мать и сын глядели друг на друга – Соня так его понимала! Но…

– Он не придёт, малыш. Он… он очень спешил и уехал обратно в Москву.

– Почему, почему он меня не разбудил! – топнул ногой мальчик.

– Не знаю, детка… наверно, не мог… – выдавила Соня.

– Так, хватит! – пресекла их Анька. – Достало уже, чес-слово! Не хочу даже слышать теперь это имя! Вадь, и ты прекращай – тошно уже от твоего Мити дурацкого! Я за билетами, собирайтесь давайте. В воскресенье будем в море купаться, вот об этом и думайте.

* * *

Соня, хоть и выросла в почти южном городе, жару переносила плохо. К тому же надо было следить, чтоб Вадик не обгорел, поэтому на море они ходили или ранним утром, или поздним вечером. Зато Анька весь день проводила на пляже, подставляя палящему солнцу все части тела по очереди, и слушать ничего не желала. Соня терпеть не могла солнечных ванн – ей не нравилось тратить на это время, не нравился и результат. Наверное, Митя снова помянул бы Снегурочку.

Митя, Митя… везде и всюду – один только Митя. Соня и в самом деле надеялась тут отвлечься, но… Её бросало из крайности в крайность – то она мучилась ревностью и ненавидела его, представляя, как он возвращается в Москву – то ли к Наташе, то ли к своей последней любовнице. А то вдруг начинала страдать, что так обошлась с ним, что оставила его несчастным, обиженным, одиноким. Даже испытывала муки совести, что не согласилась встретиться с ним ещё раз, провести ночь – пусть одну только ночь за весь год, но ведь он её муж, он имеет право… И тотчас же одёргивала себя: никакого права он не имеет, он сам отказался от всех прав, вступая в близость с чужими женщинами. Разве она могла быть теперь с ним, зная, что его руки обнимали и ласкали кого-то ещё? Она пыталась молиться о нём в эти дни, но в душе находились одни лишь упрёки, а гнев и обида становились только сильнее, вытесняя другие чувства.

Анька видела, что сестра продолжает себя изводить, злилась, но по-прежнему ничего не выспрашивала, наверное, надеялась, что само рассосётся. К тому же, ей было не до чужих страданий. Анька умела пользоваться радостями жизни и всюду устраивать праздник, она быстро завела себе компанию – молодёжи вокруг было хоть отбавляй, весело проводила время и ничуть не скучала по Костику, который названивал ей из Раскова по три раза в день.

А у Сони имелась ещё одна причина для страданий: она не взяла Бориса. Не забыла, а попросту не взяла. Что-то вдруг переключилось у неё в голове, и, когда Соня думала, как сэкономить место в чемодане (в новую сумку, купленную взамен подаренной Митей, лис не влезал), то почему-то решила, что Бориса на этот раз можно бы и оставить. Для чего таскать его по поездам, держать в чужом доме, пока они будут на море? И потом, у Сони теперь есть ребёнок, у ребёнка – игрушки, и как-то странно самой, словно маленькой, возить с собой лиса. Такое «взрослое» мироощущение по его поводу пришло к ней впервые. Ей даже показалось, что она не чувствует никакой потребности в его присутствии. Неужели кончилась её сказка, неужели – переросла? Правда, оставляя Бориса на комоде, Соня его поцеловала, но так и не смогла посмотреть ему в глаза.

Мучиться она начала ещё в поезде, точно зная, чего ей не хватает – привычного, надёжного ощущения, что Борис с ней, что он её поддерживает. Она ругала себя, повторяя, что верующий человек должен всегда уповать только на Бога, не придумывать себе суеверных примет, и старалась забыть об оставленном друге. Но душа была не на месте – из-за какого-то необъяснимого страха, что теперь в дороге или на отдыхе случится что-то плохое.

В первую же ночь на курорте Соня не смогла заснуть. Они в тот день умотались: договаривались с хозяйкой, сбегали на рынок за продуктами, приготовили что-то, потом сходили на море, с трудом нашли место на пляже и окунулись по одному разу.

Соня двигалась и действовала, как на автомате. Уложив уставшего мальчика спать, она вышла на улицу и уселась на скамейку – дохнуть свежим ночным воздухом после душного, невыносимо жаркого дня. Но тут же тучей налетели злобные комары, и насладиться тишиной и звёздами не получилось. Она вернулась, легла в кровать и уставилась в низкий белёный потолок. Вадик посапывал рядом, а Соне казалось, что южная ночь давит на неё, не оставляет воздуха, нагнетает что-то страшное, приближающееся к ним. Она крепко обняла ребёнка и пролежала так до утра, пытаясь унять дрожь.

Последующие дни она чувствовала себя не лучше – дикая жара днём, комары и духота ночью. И – полуночный психоз, который Соня научилась глушить хорошей дозой снотворного. Анька показывала ей на мозги: люди за южный отдых деньги платят, а ты, мол, словно тебя пытают…

Конечно, купаться в море было приятно, а самое приятное – радовать Вадика. Вот кто забыл обо всём на свете и в полной мере наслаждался новыми ощущениями! Он даже оторвался от Сони, постоянно торчал возле Аньки – та учила его плавать, бегала с ним по пляжу и уговаривала сестру отпустить их покататься на водных горках и на «банане».

«Банан», конечно же, Соня допустить не могла, но на аттракционы и в аквапарк они вместе сходили. Сама она с удовольствием осталась бы дома, но боялась расстаться с Вадиком даже на пару часов и, перемогаясь, плелась за ними из последних сил, закрываясь от солнца зонтиком.

Но главное – её постоянно тянуло домой. Дома не ждало ничего хорошего – только тоска и серые будни. Но там на тумбочке сидел Борис, одинокий, преданный, брошенный, с которым именно сейчас так хотелось поговорить. А здесь… Здесь полагалось радоваться, а радоваться Соня не могла – даже бескрайнему морскому простору, который прежде всегда поражал и наполнял её сердце восторгом.

Чем красивее казалась природа вокруг, тем хуже становилось Соне. Она страдала от этой красоты, не могла воспринимать её благодарно. Понимала, что получает всё это в дар, что не заслужили такие пейзажи уныния и безразличия. Но она не могла смеяться, плавать, гулять – ничего не могла. Не по Сеньке шапка… не по настроению отдых. Все мысли были там, в городе. Хотя Мити уже давно в нём нет, но… Соня всей душой рвалась обратно, словно неведомая сила притягивала её туда.

В начале второй недели Соня поняла, что больше не выдержит. Ей было плохо – и физически, и морально. Она сама не понимала, что происходит. В голове вертелась одна маниакальная идея: срочно домой.

Услышав это, Анька просто взбесилась. Кричала, что осталось каких-то несчастных восемь дней. Упрекала в эгоизме. Но от Сони уже ничего не зависело. Во вторник она собралась на вокзал – менять билеты. Анька, разумеется, никуда уезжать не собиралась.

– Ребёнка-то хоть не бери! Он-то при чём? – злая, расстроенная, сестра не знала, как до неё достучаться.

Оставить с ней мальчика Соня, конечно же, не решилась бы. Анька здесь снова стала похожа на прежнюю, шебутную девчонку, у которой на уме лишь ночные дискотеки да бар с караоке.

– Вадик… ты хочешь со мной домой или здесь с тётей Аней? – Соня задавала глупый непедагогичный вопрос, прекрасно зная, что Вадика заберёт.

– Хочу здесь с тобою…

– Вот видишь! – повторяла Анька.

– Вадичек, мы всё равно уедем. Прости меня, зайка, так надо, – качала головой Соня. – Мы с тобой лучше в лесу погуляем, на речку сходим…

– Нет, ну это просто ни в какие ворота! – возмущалась сестра. – Взять и испортить ребёнку отдых!

В конце концов, видя, что Соню не остановить, злая, расстроенная, она заявила:

– Хрен с тобой! Сумеешь обменять билеты – езжай! Я и без тебя покайфую.

Соня боялась одного – что билетов на поезд не будет, а трястись восемь часов на автобусе с мальчиком было бы нелегко. Но ей повезло – в кассе прямо перед ней сдавал билеты мужчина – решил продлить отпуск, а кассирша никак не могла найти ему другие. Соня даже не удивилась – она сразу поняла, что это для неё.

Билеты оказались на пятницу, так что выигрывала она всего-то несколько дней. В четверг Соня уже сидела на чемоданах. Сходили на море – но купаться она не стала, только смотрела за Вадиком. Ничего ей не хотелось. Домой, только домой!

Рано утром они вошли в душный, липкий от грязи вагон, а уже в шестом часу вечера за окном замелькали знакомые пейзажи. Скучный, расстроенный Вадик сидел на полке, послушно стараясь не прислоняться щекой к пыльной оконной раме. Чувствуя себя виноватой, Соня пыталась его утешить, рассказывая, как хорошо они проведут время до школы. Добрый, некапризный мальчик выслушивал её сказочные, заманчивые предложения и согласно кивал:

– Хорошо, мам, ладно… А когда мы опять – на море?

Море стало теперь его новой мечтой. Соня только вздыхала. Она с нетерпением поглядывала на часы и строила планы. Первым делом – бросить вещи и забежать в магазин, купить хлеб, сыр, что-то на ужин. Уезжая, дома оставили бардак, но ничего, прибраться можно и утром. Несмотря на все обещания, Соня пока не знала, что они будут делать в городе в последнюю неделю отпуска. Наверное, и правда, просто погуляют с Вадиком, подготовятся к школе, докупят то, что ещё не купили.

Наконец, поезд прибыл на их старенький, обшарпанный перрон. Соня вылезла из вагона, вытащила небольшой чемодан и помогла спуститься мальчику. Отмахнувшись от носильщиков, отрицательно помотала головой навязчивым таксистам: чемодан был на колёсиках, а до остановки – метров двести, не больше. Проходя мимо платформы пригородных поездов, Соня ещё издали заметила знакомую фигуру – ну разве можно ни с кем не встретиться на этом вокзале?

Соня хотела пройти незамеченной, но Надька её уже увидала.

– Привет! С моря приехали? Загорелый-то какой, Вадька!

Мальчик спрятался за спиной матери.

– А ты чего, как сметана? Под зонтом, что ль, отсиживалась? – критически осмотрела её Надежда Петровна. – В группе народу прибавилось, устала, как собака. Возьму в понедельник больничный. Парня, небось, уже не приведёшь, перед школой-то?

– А смысл… я ещё в отпуске. А ты – в деревню?

– Да вот, продукты везу! На огороде сидят, свиней держат, а пацана им, видишь ли, покормить нечем!

А, ну конечно, Надька ехала к сыну, живущему на каникулах у отцовой родни.

– Вот я матери своей говорю, – деловито начала женщина, словно продолжая только что прерванный разговор, – твой сынок ненаглядный колбаску себе покупает, а нет чтоб племяннику родному денег подкинуть. Нет, всё на себя, любимого. А кто ему стирает, кто готовит? Копейки не отстегнёт, хамло неблагодарное!

– А откуда же у него деньги? – удивилась Соня.

– Пенсию оформил и сторожем устроился – в кооператив гаражный, ну, знаешь, за котельной который. Анекдот просто – сторож! Кого он поймает – калека безногий?

– Значит, не пьёт?

– Трезвенником притворяется! Ну, это до первого случая. Нет, прикинь, нашли, кого взять! Тачки крутые – а на стороже экономят. Смех один. Так вот я и говорю – смотри, подорвут там все гаражи ваши, как у Калюжного, даже убежать на одной ноге не успеешь!

– Как… – застыла на месте Соня. – Как… какого – Ка… люжного? Как – подорвут?

– А ты что – не в курсе? – удивилась Надька. – А, так вы ж уезжали! Да взорвали нашего хозяина жизни – прямо у себя в гараже, вместе со всеми тачками!

– В смысле… н-н-насмерть?

Вадик дёргал Соню за руку, требуя идти дальше, но она ничего не замечала.

– Ну а то! Пожарище был – весь город дымом затянуло, мы ходили смотреть.

Соня глядела на неё, пытаясь осознать, что услышала. Калюжного больше нет в живых? Как такое возможно? Что это значит для неё? А для Мити? Так он, наверняка, снова в городе, вернулся – раз такая трагедия. А когда же это случилось?

Внезапно всё внутри неё похолодело от жуткой мысли. Страх иголками впился в голову, вмиг занемели руки.

– А… Надя… а…. – Соня ухватила её за рукав, не в силах произнести свой вопрос, слова застревали у неё на языке. – Надя… это давно было… это…

– Сейчас, подожди… Ну, не помню… не на этой неделе точно. А, ну да – в понедельник прошлый. Часов в пять утра рвануло. Да так шугануло! Я в первую смену работала, и вот иду… не пойму – гарью пахнет. А ведь далеко же…

Соню покачнуло. Но она ещё надеялась, что Митя успел уехать. Или не успел, но его там просто не оказалось. Нет, незачем спрашивать… Что делать ему в гараже? Машина у Мити в Москве.

Она сделала над собой усилие и выдавила:

– Он… один… погиб? Кто-то ещё… пострадал?

– Ну… – Надька смотрела на неё в сомнениях, – кажется, шофёр там погиб, из родни кто-то был… всё ведь скрывают, то скажут – пожар, то взрыв газа…

– Надя… – Соня готова была встать на колени. – Умоляю… что говорят? Кто из родни?

– Ну, я не знаю! – решительно дала отмашку Надька. – Кто тебя поймёт – вроде тебе он никто больше. Вроде как отомщена ты теперь. А может – всё-таки жалко тебе его станет…

Ноги у Сони подогнулись, платформа поплыла перед глазами, Вадик тряс её руку, а она ничего не видела перед собой, свет померк у неё в глазах, потом откуда-то сбоку выплыло лицо Надьки, и её голос проговорил словно издалека:

– Загублена жизнь-то. Молодому парню – на кой так жить, коли ещё очухается. Хотя он уже и нагулялся, небось, как никто. Ты, я смотрю, расстраиваешься – ну а по мне, радуйся, что это теперь не твой крест. Жена есть. Она пусть и возится…

Предметы вокруг выплыли из темноты и зачем-то заняли свои места, Надькино лицо теперь маячило прямо напротив – белый блин с бесцветными ресницами и невыразительными глазами, прыщ на щеке, такое будничное, банальное, настоящее. И однако Соня не могла осознать реальность, в которую вдруг погрузилась, как в самый худший кошмар.

– Что с ним… – не своим голосом выговорила она.

– Да кто ж его знает. Вроде как выжил, но до сих пор в коме, всякое болтают. По телевизору-то не показывают. Местные новости – как воды в рот набрали.

– Он живой?! Он точно – живой?!

– Да отпусти ты меня, больно же! – дёрнула руку Надька. – Не знаю я. Все обсуждают, кто теперь город купит. Ну чего ты, чего так реагируешь? Кто он тебе? Вон мой – даром что мужем был настоящим, отцом моего ребёнка – так вот мне на него наплевать, хоть жив, хоть помрёт. Может, и жалко, ну, как человека, конечно, но с ума-то не сходи!

Соня отпустила её и медленно, словно зомбированная, двинулась по платформе. Она тянула Вадика за руку, на автомате стараясь, чтобы на него не налетели.

– Чемодан забыла! – крикнула вслед Надька.

Соня, не понимая, что делает, вернулась за чемоданом. Вадик что-то говорил, просил, хныкал, потом замолчал. Они влезли в подошедший автобус, Соня усадила мальчика на сиденье, впихнула в проход чемодан. Ей хотелось орать – вопить на одной ноте, скрючиться, упасть, биться в истерике, лечь, умереть, чтобы ничего не знать, забыть, и в то же время бежать, рвать куда-то, где всё станет понятно, где она сможет увидеть его, в любом виде – в каком бы он ни был, убедиться, что он ещё существует на этом свете! Как она могла, как смела сидеть у моря, улыбаться, любоваться закатом, когда с ним случилось такое… как могла так расстаться с ним… злиться на него… А если он умер… если умрёт – она этого не вынесет… Нет!!! Его не может нигде не быть! Надька сказала – кома. Кома, кома, что такое кома? Из неё выходят когда-нибудь? Если это было больше недели назад… если… Господи! Помоги, помоги, пожалуйста, только бы он был жив, пожалуйста, пожалуйста…

Соня повторяла эти «пожалуйста» – ей казалось, что про себя, но люди вокруг глазели на неё, как на ненормальную. Ей было всё равно. Вадик снова что-то спросил, она только мотнула головой – то ли кивнула, то ли наоборот. Сердце сдавило – так, как давно не сдавливало.

– Вам плохо? – поинтересовалась стоящая рядом женщина. – Смотрите, её трясёт…

– Может, у неё эпилепсия? – другая боязливо отодвинулась.

– С ребёнком ведь. Может, скорую вызвать?

– Глянь, с чемоданом – а вдруг прилетела с Тайваня какого – а там птичий грипп?

Дышать было нечем, жить стало невозможно, разве что только одной надеждой – той, которая умирает последней. Если Митя жив… как, как ей попасть к нему, как пробиться, её же не пустят, не пустят! Надо только удержаться сейчас на ногах – довести Вадика до дома, да, главное, довести, а потом… Но как – как ей что-то узнать?

Весь автобус оглядывался на них, но они уже подъехали к своей остановке. Кто-то помог снести чемодан, кто-то поддержал на ступеньках ребёнка. Они двинулись к дому, но у самого подъезда Соня остановилась: она снова, в очередной раз ушла в другую сторону – к своей прежней квартире, где теперь проживали Женя, Танечка и их малышка.

Соня хотела повернуть обратно, но внезапно передумала. Она вдруг поняла – Вадика надо к кому-нибудь отвести, сейчас ему с ней нельзя. Ира – далеко, а Танечка… Она его воспитатель, с ней он останется. Плевать, что там Женя. А может… может, Женя что-нибудь знает – больше, чем Надька?

– Мам, мы куда идём, к нам в старый дом? – услышала она тревожный голос Вадика. – Мам, ты опять заболела?

Мальчика нельзя было пугать – он уже жил с неадекватной матерью.

– Нет, киска, у меня дела… Посиди с тётей Таней, с Татьяной Викторовной, хорошо? Я вечером приду.

– Я кушать хочу… и пить.

– Не капризничай, маленький… пожалуйста… мне сейчас очень плохо.

Он сразу понял и обнял её обеими руками.

– Мамочка, не плачь, – сказал он. – Я просил в церкви, чтобы мой Митя приехал, и всё стало хорошо. Ты же говорила, проси, и Боже поможет…

– Митя? – Соня резко остановилась, ухватившись за дверную ручку. – Почему ты сейчас про него, почему ты сказал?!

– Потому что ты всегда плачешь, что его нет. Я знаю.

Одно колёсико у чемодана отломилось – кажется, ещё в автобусе, и теперь он кренился на бок. Сердце у неё сжалось от страха – в каждом слове ей мерещился угрожающий смысл.

– Не говорит так! Он есть, есть! – её затрясло мелкой дрожью. – Пойдём, пожалуйста, скорее!

Соня дёрнула дверь, упустила чемодан, и он завалился, скатился со ступеньки и упал на асфальт. Соня смотрела на пустую детскую площадку – на ней Митя оставил ей надпись цветами. Господи, да как это возможно – поскорее бы проснуться! Может, всё это неправда? Мало ли что там наболтала Надька!

– Соня? Ты что здесь? – услышала она знакомый голос.

Это был Женя. Он расплывался перед глазами. У неё не нашлось сил ответить, но он больше не спрашивал. Подхватил её чемодан в одну руку, зацепил Соню под локоть и потащил внутрь, в подъезд.

– Вадик… – слабо позвала она.

– Да идёт он, идёт, – ответил Женя.

Он буквально втянул по лестнице и её, и чемодан. Сзади бежал, запинаясь, мальчик. Не успели они подняться, как дверь в квартиру распахнулась – на пороге стояла Танечка с девочкой на руках. Увидев их, обалдела и не нашлась, что сказать. И то – картина: муж приводит бывшую любовницу с ребёнком и вещами… Однако Соне было не до приличий. Женя аккуратно, но без всяких объяснений отодвинул Таню с дороги. Соня вошла в квартиру, не узнавая родного дома – новые хозяева сделали отличный ремонт, в коридоре и в комнате стояла дорогая мебель.

– Давай, туда, туда, – Женя мягко, но так же твёрдо провёл Соню в гостиную и усадил на диван. – Тань, быстро неси воды и накапай чего-нибудь.

– Чего накапать? – послышался Танечкин голос.

– Не будь тормозом! Капель, сердечных!

Где-то в глубине квартиры заплакала маленькая – наверное, её уложили в кроватку. К лицу Сони поднесли стакан с противным запахом и влили ей в рот содержимое.

– Вадик… – снова оглянулась Соня.

– Мам, я здесь, – жалостно откликнулся он.

– Вадик, иди к тёте Тане… Таня, пожалуйста, возьми его до вечера… или до завтра… мне надо идти.

– Никуда ты в таком состоянии не пойдёшь, – твёрдо сказал Женя. – Ну-ка, ложись. Тань, притащи подушку.

– Нет… мне надо! Женя, ты не знаешь… может, ты знаешь…

– Что именно? – лицо у него стало непроницаемым.

– О взрыве… Калюжный… что с Митей – прошу тебя!

– Сонь, – жёстко ответил Женя. – Ты всё продолжаешь себя гробить, да? Ничего я тебе не скажу – незачем тебе!

– Это не твоё… ты не имеешь права! Он мой муж! Да будьте же людьми, сволочи вы все, скажите хоть что-то! Хоть что-то! Садисты! – Соня вскочила.

Теперь у неё началась настоящая истерика – она вцепилась Жене в рубашку и начала его трясти. Прибежавшая Танечка только испуганно взирала на это, не решаясь что-либо предпринять. Вадик испуганно замер в углу дивана. А Женя стоял, как монументальная скульптура – не сопротивлялся, но и не реагировал.

– Хорошо. Только ты должна успокоиться, – наконец, выговорил он.

Она закивала, пытаясь изобразить спокойствие.

– Может, отпустишь меня? – ровно произнёс Женя.

Опомнившись, она оторвалась от его рубашки и без сил упала обратно на диван.

– Антон Калюжный мёртв, – чётко произнёс он. – Туда ему и дорога. Сынок в больнице, после взрыва остался жив. В каком состоянии, я не интересовался. Но, судя по тому, что давал показания – был в сознании.

Соня откинула голову назад, пытаясь проглотить застрявший в горле комок. Она сделала глоток, но спазм был такой, что в горле возникла боль. Но от сердца чуть отлегло – Соня залилась слезами. Она готова была встать перед Женей на колени и расцеловать его ноги за эти слова.

– Но это всё – на той неделе, – продолжил он. – Я не знаю, что с ним сейчас, жив или нет.

– Жень, когда Калюжного хоронили – весь город знал, – робко вступила в разговор Танечка, – наверное, и про Диму сказали бы…

– Если бы умер здесь – то конечно. А если в Раскове? Нынче про них стараются не вспоминать.

О Боже, опять… да что же это – сколько он будет мучить её, будто специально? Страх, который чуть-чуть отступил, накинулся с новой силой.

– А кто это сделал, уже известно? – спросила Танечка.

– Да мало ли у Калюжных врагов. Может, в городе нашлись силы, которым он надоел. Может, из Раскова ниточка. Помнишь, Сонь, у Антона конкурент появился? Или вот ещё, например – Ларису убили, а у неё остался жених. А чутьё у Калюжного было потрясное – шофёра сменил накануне буквально, тот уволился и уехал – концы в воду.

– Но ведь говорили, это пожар? Кто-то спичку кинул, а там бензин кругом… – судя по Танечкиным вопросам, они впервые обсуждали эту тему.

– Какой пожар? – презрительно бросил Женя. – Какая спичка? Источник воспламенения обнаружен в авто. Сначала случился взрыв, а после – пожар. Похоже, устройство использовали радиоуправляемое. Впрочем, официально никто про убийство не скажет. Нас ждёт передел в городе – вот тогда и поймём, кто от этого выиграл.

– В какой он больнице? – облизнув пересохшие губы, смогла выдавить Соня.

– Откуда ж я знаю. Может, в Москву уже увезли, или в Расков. Меня это не интересует. И тебя не должно.

– Мне надо к нему, – Соня сделала попытку встать.

– Не надо тебе к нему! – раздражённо произнёс Женя. – Опомнись. Он тебя бросил – ты ему ничего не должна. Вот тебе твоя теория – про возмездие. Значит, было за что.

– Женя, ты не поймёшь и… не смей… Помоги мне узнать, где он, пожалуйста! Я всё, всё для тебя сделаю, только помоги, умоляю!

– А что ты можешь для меня сделать? – усмехнулся он и уставился на неё своим стальным, жёстким взглядом. – Ну, давай помечтаем. Что? Выйдешь за меня замуж? Опоздала малость. А может… переспишь со мной, а? Готова на такую жертву?

Что-то выпало из Таниных рук – кажется, детская бутылочка. Соня невольно перевела на неё взгляд – девушка стояла бледная, в ужасе взирая на мужа.

– Прости, я забыла… – тихо сказала Соня, снова посмотрев ему в глаза.

Она теперь без труда выдерживала его взгляд.

– Что – забыла? Как я хочу тебя?

– Забыла, что ты за человек.

– И какой же я человек?

– Не тот, к которому мне стоило обращаться. Мы пойдём. Спасибо за капли.

Соня медленно встала с дивана – занемевшие руки теперь мелко покалывало. В голове стучало, Соня едва удержалась на ногах от слабости и тошноты. Но сердце немного отпустило, стало легче дышать. Откуда-то появилась уверенность, что Митя жив. Просто не могло быть иначе – и всё. А значит, надо действовать, и как можно быстрее. Главное – его найти. Она двинулась к выходу.

– Стой, – Женя преградил ей путь. – Значит, так. Где сейчас Калюжный, я в самом деле не знаю. Местные больницы можешь обзвонить сама. Ребёнка оставляй здесь, а то потеряешь по дороге. Он-то ни в чём не виноват.

– Спасибо, – выговорила Соня и повернулась к Танечке: – Тань, спасибо… Вадик… слушайся Татьяну Михайловну, пожалуйста.

И тут мальчик вцепился в неё, не пуская.

– Мам, мы опять здесь живём? Я не хочу здесь! У меня игрушки дома.

– Нет, милый, мы тут в гостях. Потерпи без игрушек, ладно?

– Мамочка, ты вернёшься? Честно?

– Сынок, я тебя никогда не обманывала. Я обязательно приду, как только найду Митю. Понимаешь?

Мальчик понятливо кивнул. Он тоже был очень напуган, но Соня не могла сейчас переключить на него внимание.

– Чемодан можешь оставить, – продолжал распоряжаться Женя. – Деньги у тебя где – там или в сумке?

– Там… во внутреннем кармане, – Соня наклонилась к чемодану, но её повело в сторону.

– Ну, куда ты пойдёшь, тебе же плохо! – воскликнула Танечка.

– Молчи, – осадил её Женя. – Ты-то хоть не будь мазохисткой. Пусть шатается по улицам и ищет своего суженого. А потом бьётся головой о хрустальный гроб. Отойди, я достану.

Он отодвинул Соню, сам расстегнул чемодан и извлёк оттуда пакетик с деньгами.

– Только послушай меня сейчас, – Женя стоял прямо перед ней, лицо его оставалось по-прежнему спокойно, но скулы были напряжены, он нервно помахивал пакетом. – Ты не всё понимаешь. Калюжные – конченые люди. Никто в городе им больше руки не протянет – дураков не найдётся. Сейчас всплывет куча историй – преступления Калюжного, бандитизм, финансовые махинации. «Честный» дядя займёт его место. Всё перетечёт в другие карманы. Никто не подаст им даже копейки. Валентина не способна справиться с делами, её и догибать не надо – по слухам, она уже всё продаёт. Наследничек тоже недееспособен. Остаётся невестка – но я её не знаю, что она там решит. Вряд ли пойдёт против течения и станет бороться за бизнес.

– Отпусти меня, а? – попросила Соня. – О чём, я не понимаю…

– Вот именно. Ты снова ничего не понимаешь. Дима твой и раньше был полным нулём, разве что папа веса ему придавал, а теперь – просто растение, судя по слухам о его состоянии. Хочешь поливать цветочек – год, два, пятнадцать? Делать тебе не хрен – вон, лучше ребёнка расти. А подвиг этот оставь для его супруги. Тоже мне, мелодрама. «Он её бросил, но она его простила!»

– Женя, а можно у кого-то узнать? У тебя был телефон его матери… дай мне его, а?

– Нет. Телефона у меня нет, и ничего узнавать я не буду. Соня! Ты не представляешь, что там увидишь – отступать потом хуже. Пойми: твой так называемый брак – только у тебя в твоей больной голове! Никто про тебя не в курсе, никто не попрекнёт.

Смотреть не могу, что ты делаешь со своей жизнью! Честно – ради кого? Угробила ты себя, Сонь. Ну хоть сейчас опомнись. Он чужой тебе человек, он женат на другой. А ты теперь будешь его кашкой кормить?

Соня почти не слышала, что он говорит, она думала только об одном: ей надо идти, скорее куда-то идти. Она с тоской смотрела в дверной проём комнаты – их с Митей комнаты. Они были так счастливы здесь – так недолго. Вот в этом коридоре Митя нёс её на руках. На этой кухне жарил ей картошку. Отсюда убежал когда-то в страхе за её жизнь. А она – что дала ему она, кроме страданий? Чем поступилась? Ни гордостью, ни самолюбием, ни убеждениями – теперь всё это казалось ей лживым, неправильным, эгоистичным. А он всё делал ради неё, из-за неё. Он снова оказался в их городе, рядом с отцом – из-за неё! Какая разница, когда и с кем он был в этот год… Как всё это ничтожно по сравнению с новой, дикой бедой…

Но куда же бежать? Наверное, надо взять такси… объехать больницы.

– Дай мне деньги, пожалуйста, – она уже несколько секунд стояла с протянутой рукой, пока Женя разглагольствовал.

Он сделал непонятную гримасу и протянул ей пакет. Соня схватила, нечаянно соприкоснувшись с его ладонью. Он чуть дольше, чем следовало, задержал её пальцы в своих. Рука у него дрогнула – совсем чуть-чуть. Поморщившись, как от сильной боли, Женя отвернулся и ушёл в комнату.

Соня подняла взгляд на Танечку. Ребёнок орал в комнате, Вадик готов был броситься следом за Соней. А Таня стояла красная, потрясённая и не знала, как себя вести. Надо отдать ей должное, она быстро взяла себя в руки.

– Сонь, иди, не волнуйся, всё будет хорошо, – сказала Таня. – Вадика я покормлю, если что – уложу спать. Телефон наш у тебя есть. Не переживай ты так, может, всё ещё будет в порядке… Никто ж ничего не знает.

Ком снова подступил к горлу, поэтому Соня не смогла ответить, только кивнула. Она не помнила, как спустилась, как переходила дорогу – пока двигалась куда-то, к какой-то цели, казалось легче. Но вот она пришла домой – и паника охватила её с новой силой. Соня заметалась по пустой, пыльной квартире. Где взять телефоны больниц? Неизвестно каких – расковских ли, местных. В Интернете? Позвонить в справочную? Соня вдруг поняла, что боится разговаривать с казёнными, посторонними людьми, боится услышать страшную новость из равнодушных уст. Кому же звонить? Кто поможет?

Вдруг её осенило – а что, если Митя сам при мобильнике? Его номер Соня, конечно же, помнила наизусть. Дрожащими пальцами она набирала цифры, надеясь на чудо: «Ответь, пожалуйста, только голос – твой голос»… и больше ничего не надо для счастья. Но вместо тёплого живого Митиного голоса в трубке заговорил автоответчик: «Абонент временно выключен или находится вне зоны доступа». Нет, нет, только не это! Внезапно Соня сообразила: Господи, какая она дура! У Мити давно другой номер…

Соня намотала новый круг по комнате, пытаясь привести мысли в порядок, но ничего не получалось. Она вспоминала и не могла простить себе их последнего разговора, как она потребовала оставить её в покое, не приносить новых страданий, упрекнула во всех своих бедах… как он побледнел тогда – словно смерть нашла на него в эту секунду. И отдал паровозик… а может, он знал? В голове мелькнула ужасная мысль – а вдруг он сам?.. Соня тотчас же отмела её – нет, невозможно, такую вину она не перенесёт. Но что он думал, что решил для себя после того разговора? Вдруг уверился, что она его больше не любит? Разве она поцеловала его так, как должна была, сказала, чем он является для неё, попрощалась по-человечески?

Почему она не спросила потом у доктора, как Митя ушёл, что сказал? Всё – проклятая, мерзкая гордость! Илья Сергеевич говорил, Митя в отчаянии… Соня замерла. Ну, конечно – Илья Сергеевич! По крайней мере, узнает, у них ли в больнице… Соня тут же набрала номер доктора. Недоступен. Ах, да, он ведь собирался в отпуск, в Испанию, телефон мог не взять.

Тогда… кто же, кто?

Нина Степановна! Вот кто должен быть в курсе! Соня снова принялась тыкать кнопки. Длинные гудки – да что же это такое? Словно весь мир объявил Соне бойкот, не давая ей добраться до Мити!

Надо успокоиться… Успокоиться и подумать. У заведующей интерната могли быть контакты Калюжного, хотя бы секретаря. Но время уже очень позднее – на работе никого нет. А что, если просто поехать к дому на Озёрной улице? Но кто же её туда пустит? Там ведь охрана.

Антон Калюжный… что она испытывает при мысли, что его больше нет? Когда-то она хотела, чтобы он исчез навсегда, но гнала от себя эти чувства, ужасалась им. Нет, она не желала ему смерти, она желала, чтобы он – понял. Но знала, что не поймёт. Как это страшно, когда уходит такой человек, без покаяния, с грузом зла за спиной. И берёт с собой других, своих близких или совсем посторонних. Но самое жуткое – он был так похож на Митю… то есть наоборот, Митя – на него… неважно. Валерия говорила – весь в отца…

Соня опомнилась: «Ну, конечно, Валерия!» У Аньки наверняка остался её номер. А может, и номер Мити, с которого он звонил ей на Новый Год! Соня несколько раз набирала сестре – долгие, длинные гудки… Конечно, Анька сейчас на море, а мобильник валяется на тумбочке при кровати. А может, специально не берёт – даже прощаться не стала, обиделась.

Соня мучительно пыталась вспомнить название туристической фирмы Валерии Юрьевны. И вдруг ярко представила себе встречу в кабинете Нины Степановны. Словно картинка, возникло перед глазами: маленький квадратик визитной карточки опускается Соне в халат: «Если что – звони».

Она метнулась к шкафу – где-то здесь, среди старых кофточек и халатов должен лежать и тот, детсадовский. В интернате выдали свой, белый, а этот Соня даже стирать не стала. Только бы он был здесь, только бы карточка не вывалилась, не потерялась при переезде!

Карточка была здесь. Лежала в кармашке, словно её положили туда вчера. Соня в который раз схватилась за телефон.

Четыре длинных, невероятно пустых гудка. И… хриплый, отрывистый, мужиковатый голос в трубке:

– Да! Чернявская слушает!

* * *

– Валерия Юрьевна, здравствуйте. Это Соня…

– Кто, не поняла?

– Соня, мы с вами встречались. Митина жена…

– Кто? – недоумение в голосе.

Соня упала духом – ей показалось, Валерия не будет с ней разговаривать. На том конце, действительно, несколько секунд стояло молчание.

– Сестра Ани, вашего бывшего секретаря, – упавшим голосом добавила Соня. – Умоляю вас, не кладите трубку… всего два слова!..

– А! – короткое, но чёткое «а» прозвучало обнадёживающе. – Да, конечно. Я поняла. Я тебя слушаю.

– Валерия Юрьевна, – задыхаясь, заспешила Соня, – где сейчас Митя, ответьте, пожалуйста! Где он, в какой больнице, в каком состоянии?.. Я только приехала в город, и мне никто ничего не может…

– Состояние? – Валерия тяжело вздохнула. – Какое уж там, девочка, состояние. Когда инвалид теперь.

– Инвалид?

Слово забилось у Сони в мозгу, отскакивало, не фиксировалось, не вызывало понимания. Холодок уже побежал у неё по спине, но надежда пока оставалась. Ну и что, пусть, значит, ещё жив, остальное можно вынести, что бы то ни было. Лишь бы не кома, лишь бы он был в сознании!

– Вот именно.

– Да не мучайте же вы меня! – выкрикнула Соня. – Скажите, наконец… что с ним? Он лежит, он в сознании?

– Да нет, ноги, слава Богу, целы. Руку оторвало. Полностью, правую, по плечо. Со зрением беда. Неизвестно, сколько операций ещё предстоит.

Соня невольно ахнула от ужаса, у неё перехватило дыхание. До этого момента она представляла нечто неопределённое – травмы, ожоги, переломы. Но такое… Господи, бедный, бедный Митя, как же он там сейчас, один, в таком кошмаре!

Она пыталась понять, переварить то, что узнала. Нет руки… как же это?.. Ничего, сейчас есть протезы. Хотя – по плечо… Неважно! Он жив, он на ногах, а всё остальное – потом. Это можно пережить, зато он в сознании, ходит! По сравнению с тем, что могло быть… Нет, можно дышать, теперь – можно!

Сердце забилось сильнее – уже от какого-то ненормального воодушевления. Всё будет хорошо! Рука – ерунда… он выжил, Господь его спас! И ей надо немедленно, немедленно к нему бежать. Соня вдруг поняла – он ведь не знает, что её не было в городе! Он думает, что она бросила его в беде, забыла о нём, не пришла, предала.

– Ну, ожоги, осколки, по мелочи… доктор сказал – могло быть и хуже, – продолжала Валерия. – Хотя, сама понимаешь, лицо. Следы останутся – и ещё какие.

– А где он? – заторопилась Соня. – В какой больнице? Он в городе?

– В местной хирургии на улице Горького – филиал нашей центральной больнички. Надо везти в Москву, здесь такие операции не делают.

– Какие операции? Зачем ему операция? Вы же сказали…

– Да зрение же. Первый день вообще ничего не видел, думали – всё, ослеп. Метался, бедный – страшно ему было. Одним словом, жуть! Боялись – навсегда. Потом отошло. Сейчас видит, но доктор говорит – без гарантий.

Соня вцепилась в трубку – пока Валерия говорит, не посылает, надо узнать у неё больше, как можно больше.

– Как… как всё это случилось? За что их? Кто?

– Подожди… сигарету возьму.

Валерия никуда не спешила. Несколько секунд Соня слушала какой-то шорох, потом снова раздался тёткин голос.

– Отец хотел с ним в Москву лететь, к самолёту собрались. Последние несколько дней Антон очень нервничал, как чувствовал. С Димкой они едва разговаривали, – Валерия сделала паузу, наверно, выдохнула дым. – Но билеты им секретарь взяла на один рейс. Шофёр у Калюжных остался единственный, Антон своего личного водилу уволил. Пошли утром в гараж, в половине шестого где-то. Через пять минут как вошли – рвануло. А там ведь – машины, бензин, по цепочке. Нет, это точняк – кто-то свой. Потому что знал, на какой машине поедут.

Валерия снова затянулась, потом продолжила:

– У Антона же всё по-особому было. К подъезду авто никогда не требовал. Придёт в свой дворец-гараж, погуляет там, выберет себе тачку, как девочку на ночь – всякий раз другую, под настроение, шофер только садился, куда говорят. Какие-то суеверия – на одних ездил на переговоры, на других – в баню, на третьих – в Расков. Ну, что теперь… Водила на месте погиб. От Антона только куски собрали. Не могли понять, где он, где шофёр.

Соня в ужасе зажмурилась.

– А Митя как спасся?

– Чудом. Правда, чудом. Говорит, уже сели, а у отца телефон зазвонил. Антон сделал Димке знак – мол, выйди, не слушай; Калюжный никогда при сыне дела не обсуждал. Тот и отправился на улицу покурить. Уже дверь открывал, когда взрыв раздался, его взрывной волной отбросило. В сознание только в больнице пришёл – болевой шок.

Соня слушала и словно видела всё сама: просторный гараж, чёрный автомобиль, Калюжный. Вот Митя открывает дверцу, вылезает и медленно идёт к воротам, приостановившись, достаёт сигарету… Быстрее, пожалуйста, ну быстрее же! Только успей, успей…

Она сжимала трубку так, словно пыталась раздавить. Осталась одна секунда, какая-то доля секунды – и может быть поздно… ещё полмгновенья, и…

Сердце у неё оборвалось, точно взрыв произошёл где-то внутри, но тотчас взлетело от невозможного счастья: ужас был настоящим, избавление – нереальным. И всё-таки Митя спасён – Валерия права, одним только чудом, невероятным чудом, милостивой рукой провидения. Пожалуй, только сейчас Соня осознала всё и разом – хотя до сих пор и не поверила. Но этого хватило, чтобы вознести про себя самую горячую молитву, на которую она была способна. «Господи… спасибо… спасибо… Спасибо Тебе!»

– Как мне попасть к нему – там пускают? Какая палата?

Соня уже бегала с телефоном по квартире, соображая, где скинула туфли и куда бросила сумку.

На другом конце трубки наступило молчание. Соня испуганно замерла в коридоре.

– Валерия Юрьевна, ну пожалуйста! Ответьте… Алло…

– Девочка, – с решительной ноткой начала тётка, – ты-то туда не суйся. Ты что? Зачем?

– Как – зачем? – обомлела Соня.

– У Димки жена есть, забыла?

Жена? Соня и правда, про Наташу совсем забыла, даром только что говорил Женя. А ведь она наверняка постоянно сидит с Митей в палате.

– Она приехала? Она – там?

– Ну, не знаю. Вроде пока нет… – неопределённо ответила Валерия.

Наташа не приехала, не прилетела к нему? Соня ничего не понимала. При всей её неприязни к Митиной так называемой жене, одно было неоспоримо – та его любит. Но что это меняет, почему надо думать о ней теперь? Какая разница Соне, кто ещё смеет любить её мужа?

Внезапно она ощутила дикую злость. Они всё ещё играют в свои игры, но ей-то – ей уже не до этого. Всё предельно ясно, больше никаких пряток, никакой лжи. Пора всё расставить по местам. Теперь никто не сможет ей помешать, никто не остановит! Растерянность прошла, Соня почувствовала, что к ней возвращаются силы.

– Валерия Юрьевна, – отчеканила она. – У Димы одна единственная жена. Это я. И он это знает. Я всё равно к нему попаду, не хотите помочь – не надо.

Валерия молчала. Соня не знала, как это понимать, она уже готовилась первая положить трубку, но тётка вдруг вымолвила:

– Не спеши. Без моего или Валькиного звонка тебя всё равно не пустят. Димка сейчас в депрессняке страшном. Разговаривать с ним невозможно. Он и себя разрушает, и на других отыгрывается – Валька на стенку лезет. Ещё больше на отца стал похож. Я один раз ходила, больше не пойду, – она откашлялась. – Я, конечно, ему родня, мне его жалко до слёз. Но, как ни больно говорить… Кончился наш Димка. Антон и себя угробил, и сына тоже. Дела Антона вести теперь некому. Валька всё распродает. И то верно – лучше им отсюда бежать, все от них отвернулись, все предали. Тот, кто в этом заинтересован, дожмёт. Ясно? Но по телефону незачем, поняла?

– Вы можете позвонить в больницу? – перебила Соня. – Мне надо успеть, до скольких там пускают? Какой у него номер палаты?

– Да ты не врубаешься, что ли? – рассердилась тётка. – Ничего у вас больше не выйдет. Нищие не должны быть ещё и больными. Ни тебе это не нужно, ни ему.

– Антон Калюжный умер богатеньким и здоровым. Валерия Юрьевна, мне надо туда!

– Ненавижу таких героинь, – Валерия, кажется, затушила бычок о пепельницу. – Или сбегут через два дня, сдуются, или ходят с такой кислой миной и по сторонам поглядывают – глядите, чем я пожертвовала! Не пойму я тебя. Вот честно, скажи, оно тебе надо?

– Да это я не пойму… вы о ком заботитесь? Обо мне, о Наташе, о Мите? Вам-то какое дело?

– Просто я объективна. И опыта побольше твоего.

Соня притоптывала от нетерпения – пора бежать! Она из последних сил сдерживалась, чтобы не заорать… Но – нельзя. А то Валерия сделает так, что её не пустят к Мите.

– Прошу вас! – взмолилась Соня. – Ничем я не жертвую!

Я не могу без него – пыталась, но не могу.

– Значит, лишь бы заполучить – в каком виде, неважно?

– Я просто люблю его… и он… он из-за меня… это я виновата, что у него депрессия! Вы же всё про нас знаете! Сами же ему рассказывали обо мне… Анькин телефон давали!

– Дала, чтобы успокоился. Мальчик совестливый, переживал. Но будь же ты реалистом: да, был у вас романчик. Но сколько времени прошло? Пойми, девочка, он до тебя таких сотню имел, и после – не меньше. Он в столице жил, другую жизнь видел. И депрессняк у него не из-за тебя – разуй глаза! Он калекой стал. Это же катастрофа – для молодого-то парня, двадцать шесть лет! Мужик без руки. Правой! Без сопровождающего по улице не пройдёт – видит плохо. Представь и сама подумай, надо ли ему, чтобы одна из его бывших вдруг заявилась? У него самолюбие больное. Навестить ей захотелось! Нужны ему твои апельсины!

– Какие глупости… Я не одна из бывших… и не навестить! А вы… Наверное, это вы все… своим отношением показываете… что с ним что-то ужасное! Могло быть гораздо хуже! Люди живут и без ног, и без глаз, и…

– Сравнила! Вспомни нашего мальчика! Какой он был? Девки сами в штабеля укладывались, по нему сохли. Про деньги молчу, а кроме того – умница, красавец! Сама, небось, тоже на внешность запала?

– Нет!

Это была сущая правда. Митина внешность – да, она притягивала её, но могла и оттолкнуть, если бы не его полный искренности взгляд, его страстное чувство, и, как это ни банально – близкая, родная душа. Но – что объяснять?..

– Ну, конечно! – усмехнулась тётка. – А теперь представь, что он никому больше не интересен, не нужен. Сидит и сам себя жалеет.

Соня уже с трудом выносила её голос. Время, драгоценное время!

– Мне он интересен и нужен. Любой. Пустите меня, пожалуйста…

– Ой, прости, просто смех! Вот уж для него радость, так радость! Он нужен Соне из нашей провинции, – в её голосе звучала издевка. – На тебе свет клином не сошёлся, девочка. Для мужской самооценки тебя одной, прости меня, мало. А от самооценки у него теперь ничего не осталось. Может, он над тобой ещё поизмывается – не исключаю. Но мой тебе совет – оставь ты его в покое. Забудь нашу семейку и начни новую жизнь. Молодая, здоровая, всё впереди. Мало тебе Калюжные крови попортили? А нянька у Димки есть – мать ни на шаг не отходит. Она вот тоже мечтала к юбке его прицепить. Вот и прицепила…

– Раньше вы как-то иначе говорили… что он – не для меня, – не выдержала Соня. – Что я его не заслужила.

– Вот вы и поменялись ролями, такое бывает, – вздохнула тётка.

– Валерия Юрьевна! Я не понимаю, о чём мы говорим! В чём вы меня убеждаете… я ему не нужна или он мне… Мы сами разберёмся! Вы только пропустите… Я его жена и должна быть рядом! А если… если там будет Наташа – значит, он сам всё решит.

– Вот ещё не хватало – разборки устраивать!

– Ладно… как знаете… я всё равно попаду к нему.

Соня подхватила старую сумку, подаренную Митей, и начала зачем-то лихорадочно перекладывать туда всё из новой. Ключи – куда же она дела ключи?

– Который сейчас час? – протянула Валерия. – Восемь? Ну, там как раз Валька сидит. Она тебе рада не будет.

– Всё равно… мне всё равно! Анька говорила – вы нормальный человек. А вы…

Ах да, кажется, ключи она бросила на столик, когда искала халат. Соня снова кинулась в комнату.

– Хрен с тобой! – неожиданно дала отмашку Валерия. – Хочешь – иди. Тоже мне… Джейн Эйр. У него как раз руки теперь нет, да и без глаз почти. Только не забывай, что он от этого не перестал быть Калюжным.

– Валерия Юрьев…

– Третья хирургия, палата двадцать четыре, второй этаж, – отчеканила та. – Я позвоню… а то подымешь всех на уши. Смотри мне – устроишь скандал, пеняй на себя!

Соня и не рассчитывала, что её упрёк вдруг подействует.

– Спасибо! – выдохнула она. – Спасибо, спасибо… вы только прямо сейчас позвоните – я уже выхожу!

Она увидела на столике Бориса, подхватила его, сунула в сумку – в Митину он влезал легко, выбежала в коридор, а оттуда – на лестничную клетку. Поняла, что так и не взяла ключи и метнулась обратно. Телефон она всё ещё держала возле уха – Валерия разговор не окончила.

– Кстати – как ты сама-то? – проскрипела трубка. – Работаешь, или так и не дали?

– Работаю, – раздражённо ответила Соня, уже гулко стуча каблуками по лестнице.

– А ты пацана вроде брала?

Да что же надо от неё этой тётке, не хватает дыхания с ней говорить, а отрубиться нельзя – ещё разозлится…

– Он в школу идёт в этом году, всё нормально, – Соня пулей вылетела из подъезда.

– Да? А ты у нас стойкая оказалась. Крепкая. Чтобы Калюжные да не раздавили… ещё не слыхала. Что ж. Может, ты и правда справишься… с Вальками да Наташками.

– Валерия Юрьевна, я уже еду… вон маршрутка идёт. Вы позвоните в больницу… пожалуйста! – взмолилась Соня.