Рабочий день прошёл тихо. Вторая смена стала теперь ещё более любимой – ведь вечером встречал муж. Дождя не было, и они медленно шли, взявшись за руки, вдоль железной дороги, не переходя на свою сторону – Соня предложила зайти в магазин на станции. Митя всё-таки занял на работе денег под зарплату, и теперь Соня собиралась затащить его в обувной, купить ему ботинки на меху – скоро зима. Идея ехать за тёплыми вещами на Озёрную даже не обсуждалась.

По дороге у них вышел спор, кому что нужнее – Митя порывался приобрести что-нибудь для неё.

– А у тебя сапоги зимние есть? – требовал отчета он.

– Есть, Мить, отстань… Я же не убегала из дома, как ты.

– Какие? Наверно, старьё?

– Старьё – не старьё, а хотя бы имеются. А ты разут! И тебе ещё зимняя куртка нужна…

– А у тебя что вместо этой куртки будет?

– Во-первых, эта на синтепоне, во-вторых, ещё одна висит, потеплее. Мить, я неплохо зарабатываю! Это мы просто с тобой поистратились. Ничего, войдём в режим, и…

– Куртка? Фигня на постном масле. Тебе нужна шуба!

– Шуба у меня уже есть, – усмехнулась Соня своим мыслям.

– Хорошая?

– Не то слово!

Митя понял её иронию по-своему.

– Ничего… купим тебе нормальную, обязательно… А то всякие там в норке ходят, а ты у меня хуже, что ли?

Он хмуро уставился перед собой – комплекс, что он не может одеть жену так, как она заслуживает, продолжал его мучить. Соня постоянно внушала ему – и он даже соглашался, что всё это надуманное, но в душе всё равно страдал.

Опасаясь, что Митя передумает покупать ботинки, она начала говорить про работу. На той стороне показался дом Вадика, и сердце у Сони сжалось. Накануне она почти забыла о мальчике, но сегодня, в группе, только и думала, что о нём и его дедушке. И сейчас начала рассказывать о них Мите.

Они с мужем каждый вечер делились друг с другом дневными впечатлениями. Он любил слушать, как Соня говорит про детей – они даже вели долгие споры о каком-нибудь случае в садике. Ему всё было интересно – и поступки ребят, и характеры воспитателей, он смеялся и переживал вместе с ней, вспоминал примеры из своего детства. История Вадика сильно взволновала Митю – он не понаслышке знал, что такое жить без родителей, пускай и недолго.

– Нет, ну почему так, а, Сонь? – сетовал он. – Когда были бабки, тратил их на всякую хрень. А теперь знал бы, на что потратить, а нету…

Он вдруг остановился.

– Слушай. Пока ещё не так холодно… Чего сейчас на меху покупать?

– Здрасьте, приехали! Мить, завтра снова снег обещают!

Соня расстроенно смотрела на него. Она знала – он и так вынужден покупать себе вещи, которые вряд ли надел бы, живя с отцом.

– Подожди. Давай лучше деду этому… отнесём хоть немного, а?

Она растерянно молчала.

– Я ещё премию получу на днях, – убеждал он. – Успеем купить! Представь, а может у них вообще жрать нечего?

Соня обречённо кивнула – что тут возразишь?

Они повернули обратно; Соня привела Митю к знакомому подъезду. Поднялись на этаж, позвонили – раз, другой. Некоторое время стояла полная тишина. Потом кто-то изнутри начал ковырять обшивку, дёргать ручку, царапаться.

– Вадик! – позвала Соня. – Это ты? Ты один дома?

– Нет… – послышался приглушённый детский голос. – Я с дедой.

– А что деда делает?

– Он спит…

Соня испуганно глянула на Митю.

– Давно спит?

– Давно… весь день.

– Господи… – у Сони перехватило дыхание. – Может, выломать дверь?

Неожиданно за дверью послышалось шарканье, потом ключ повернулся в замке, и она распахнулась. На пороге стоял дедушка – вид у него был ужасный, лицо опухло, глаза заплыли от слёз.

– Софья Васильевна… Милая… А я думаю – кто… Проходите, пожалуйста…

– Леонид Михайлович, ну что же вы мне не позвонили, – забормотала Соня. – Я бы взяла ребёнка на эти дни… надо было привести его в садик. Сказали бы мне…

– Не до того было, деточка… Соседка, добрая душа, мальчика брала, всё легче – чем потом за ним в садик идти. А вас-то зачем беспокоить… зачем же…

Он жестом пригласил их в гостиную. Соня огляделась – раньше она никогда не проходила дальше порога.

Это была действительно профессорская квартира, для годов семидесятых, она, наверное, считалась шикарной. Стенка из натурального дерева, кожаные кресла, паркет… Теперь всё это выглядело обшарпанным и старомодным. Кругом лежала пыль – настоящими слоями, такого Соня ещё не видала. Местами поверхность вытирали – то ли там, где заметили, то ли где хватило силы прибрать; получались разводы. Обои на стенах отслаивались – некому переклеить. Соня хотела бы посмотреть, что происходит в детской, но, конечно же, не решилась.

– Леонид Михайлович… Мы вот тут с мужем… В общем, вот…

Соня порылась в сумочке и неловко протянула ему пятитысячную купюру. Старик заморгал, и она, испугавшись, что он примет это за жалкую, унизительную подачку, подсунула деньги под пожелтевшую хрустальную вазочку и торопливо заговорила:

– Вы только не обижайтесь, я понимаю, что это копейки, но всё-таки, может, продукты какие…

– А может, пойти купить? – предложил Митя. – Давайте, я сбегаю, только скажите, что взять.

– Нет, нет… я сам… спасибо…

Дедушка вдруг странно всхлипнул – как будто горлом, закрыл лицо руками и затрясся в безмолвных рыданиях.

– Ну что вы, что вы… – беспомощно повторяла Соня, робко поглаживая его по руке. – Ну, успокойтесь, пожалуйста! Что же теперь делать… Мальчика напугаете, ну, не надо…

– Да, да… мальчика… Я ведь ему всё сказал… Пусть знает – правда? Нельзя скрывать, нельзя…

– А он?

Соня оглянулась – Вадик расхаживал вдоль мебельной стенки с маленькой синей машинкой, катал её по полированной поверхности, изображая мотор. Митя перехватил её взгляд и направился к ребёнку. Что-то спросил у него, тот, как ни странно, не убежал и не спрятался, а отозвался, показал Мите свою игрушку. Потом потянул его в коридор, и они ушли вглубь квартиры.

– Вадичка, мне кажется, понял… – дедушка начинал успокаиваться. – Молчит только всё время. Доченька – она ведь в последнее время совсем им не занималась, но он всё равно говорил – мама вернётся, мама поправится… мама перестанет кричать…

Он снова всхлипнул и потёр рукой в области сердца.

– А Машенька ведь не виновата была… она же болела… Я всегда Вадику объяснял – мама тебя любит, просто болеет и всё забывает… А теперь, говорю, мама на небе. Она там всё вспомнила и на тебя смотрит. Он не плакал совсем… Говорит, «мама теперь не злая…» Ну, я его на похороны не брал, конечно…

Старик говорил, говорил и не мог остановиться. Соня только кивала, выслушивая подробности – про то, как он подбирал «доченьке» одежду, как она выглядела в гробу – «ну совсем как прежняя», как на кладбище пошёл дождик – «а это знак, что хорошего человека хоронят», и так далее… Она набралась терпения, понимая – человеку надо выговориться, тогда станет легче.

Наконец, дедушка бросил взгляд на лежащие на столе деньги.

– Спасибо, Софья Васильевна, родненькая…

– Это так мало… я же понимаю…

– Что вы, что вы! Для нас сейчас это очень важно… У доченьки ведь была пенсия. Вадику тоже назначат, вот ходить оформлять надо… Мне бы только чтоб мальчика у меня не отобрали… Хорошо, что отец жив. Я его упросил сказать, что он Вадика к себе заберёт, если кто спрашивать будет. А то мне могут и не доверить – возраст.

– Алименты отец платит?

– Да, конечно… Только у него зарплата маленькая.

– Что же он – теперь даже не позаботится о ребёнке?

– Ой, милая вы моя, нужен ему этот ребёнок! Раньше был не нужен, и сейчас тем более. А для меня – свет в окошке. Нет, нет, я ему котика моего не отдам…

Соня, кроме жалости, почувствовала невольное раздражение. Разве можно быть настолько эгоистичным – надо ведь думать о будущем. Возможно, отец, хоть он и козёл, если его малость напрячь, мог бы дать мальчику что-то ещё, кроме обильной, но беспомощной нежности дедушки? Конечно, у отца другая семья… тоже ничего хорошего. Но и здесь…

Слезливый, сентиментальный старик, уменьшительноласкательная речь, полная беспомощность, темнота, пылища… Она вдруг вспомнила, как рада была уехать от своей бабки – к детям, в светлые помещения, к занятиям лепкой и рисованием. А вдруг Надька права? Сейчас, находясь в этой удушливой, мрачной атмосфере, Соня была менее категорична. Разве можно делать ребёнка заложником чьей-либо, пусть даже такой искренней, привязанности?

Но… как сказать об этом человеку, для которого весь смысл жизни сосредоточен теперь в этом ребёнке? Да и невозможно представить себе Вадика в интернате, в казённых стенах среди равнодушных людей. Кто знает, что там сейчас происходит – в советское время было убого, тоскливо и голодно, но, по крайней мере, не издевались над детьми. Воспитателей, действительно любящих свою работу, и тогда находилось немного, но нынче же просто волосы дыбом встают от иных историй! И всё-таки – должен же быть какой-нибудь выход?

– Леонид Михайлович! Вам отдохнуть надо, прийти в себя. Давайте, мы на несколько дней возьмём мальчика? Всё будет полегче немножко. Ну, хотя бы до конца недели…

Она даже испугалась, увидев его лицо. Дед отшатнулся от неё, как от чудовища, выставил вперёд руку, словно защищаясь.

– Нет, нет! – выкрикнул он. – Нет, я не могу. Я без него умру… Я ни минуты без него…

– Но соседке же вы оставляли… Чем же мы хуже? – изумилась Соня.

– Это здесь… рядом… это недолго. А ночью он всегда со мной…

– Ну, тогда… Давайте, мы поможем в квартире убраться? Вам тяжело одному.

– Нет, нет, ничего не надо! Нам помогают! Спасибо!

Голос у него стал настороженным и неприязненным. Она не понимала, чего он так испугался, но настаивать не стала – боялась, что у деда начнётся приступ. В конце концов, почему выход должна искать именно она? Всем не поможешь, особенно, если люди этого не хотят.

Леонид Михайлович больше не испытывал желания разговаривать, он теперь явно тяготился её обществом. Значит, пора уходить.

– Как знаете… ну, тогда мы пойдём… Вы только, пожалуйста, очень прошу вас, если что – сразу звоните…

– Конечно, конечно, деточка, – сразу же успокоился и снова стал вежливым дед. – Спасибо, спасибо, обязательно, непременно.

Соня вышла в коридор и негромко позвала Митю. В комнате слышался смех, он сразу прервался. Вадик выглянул из-за двери:

– Софья Васильевна… – робко спросил он. – А когда будет праздник? Я буду читать стихи?

– Конечно, – кивнула она, присев перед ним. – Скоро Новый год. Я найду тебе самый классный костюм и самые лучшие стихи.

– А осенний праздник будет?

– Он уже прошёл… – призналась Соня. – Но ты знаешь, он был коротким. Стихов никому не давали, только танцы. Не очень интересно. Новый год веселее намного. Спектакль, ёлка, подарки…

– А я завтра пойду в садик?

Соня вопросительно посмотрела на дедушку.

– Нет, пока нет, – замотал головой тот. – Вы знаете – у Вадички такие сопли! Вот подлечим немножко… Может быть, в понедельник?

Соня нахмурилась – никаких соплей у ребёнка она не заметила.

– Тогда я очень жду его в понедельник! – произнесла она с напором, сделав акцент на слове «очень».

Она погладила мальчика по голове – тот не отшатнулся, но и не проявил признаков удовольствия. В отличие от других детей, Вадик никогда не напрашивался на ласку, даже её избегал. Однако смотрел он на Соню доверчиво. И Митя ему явно понравился – ещё бы, общение с мужчиной, про солдатиков и машинки, это так важно для мальчика в этом возрасте!

– Дядя ещё придёт? – Вадик почему-то спросил об этом у Сони, как у главной.

– Приду, – тотчас же ответил Митя.

Соня недовольно глянула на него – она не любила лгать детям. Когда и под каким соусом они могут ещё прийти? Леонид Михайлович, похоже, не любит частых гостей.

С тяжестью на сердце они покинули несчастного, упрямого деда и грустного малыша. На обратном пути у них с Митей вышел горячий спор.

– Нет, ты понимаешь – он ведь специально не пускает ко мне! – Соня выходила из себя от возмущения. – Потому что эгоист… Боится, что Вадику будет без него хорошо! Сконцентрировал его на себе! Святой! Никакой он не святой. Только о себе и думает, не о ребёнке!

– Соня, Сонь, да кому ещё этот Вадька нужен? Ты возьмёшь на неделю, другой кто-нибудь, сердобольный. А по-настоящему-то – кому?

– Да не в этом же дело! Конечно, дед – это его единственная семья. Но нельзя Вадика от мира отгораживать. В садик не водит – видишь ли, без мальчика ему грустно! С детьми не даёт общаться. Не гуляют. Ещё неизвестно, что там с отцом, может, дед сам его не подпускает!

– А что ты предлагаешь? Силой парня у него отобрать? Дед сразу помрёт от тоски, Вадька будет страдать… Если отец не берёт, в интернат его, что ли, как Надька твоя говорит?

Соня понимала, что Митя во многом прав, но её закозлило.

– А что будет дальше? Дед тоже невечный. А обстановочка? Ты сам же всё видел! В детской – бельё не стиранное, не убранное – твои же слова! Запах мочи по всей квартире, ещё неизвестно, чьей. А ребёнку надо общаться, его надо развивать, развлекать, в конце концов! Может, Надька в чём-то права, в интернате с детьми хоть занимаются, в чистоте держат. Я помню, как у бабки сидела. Меня, как от неё забрали, словно на воздух выпустили…

– Ты не сравнивай! – резко сказал Митя. – Тебя от нелюбимой бабки забрали, а потом ты там долго не пробыла – в интернате-то… А меня из дома родного. Я тебе про эти два года рассказывал. Воспитатели орут, а кто не орёт, так в глазах – такое, что смотреть страшно. Занятия, праздники… Ничего не надо, лишь бы дома, пусть там чем угодно воняет!

– Я его уважала так… восхищалась… – не слушала Соня.

– Думала, вот пример интеллигентного человека, способного на самопожертвование… А он… Ему только себя жалко!

– Он же мальчика любит, – укоризненно сказал Митя. – А кто ещё его любит на этом свете?

Соня услышала собственные слова – свой ответ Надьке, и до самых дверей не произнесла больше ни звука.

Дома она разложила на столе книжки – методист задала очередную дурацкую разработку. Но думать продолжала о Вадике. Она хорошо понимала, что, срываясь на деда, пытается заглушить собственную совесть. Осталось пакостное послевкусие – словно, отдав деньги, она откупилась от мальчика. Но откуда это чувство вины? Почему именно она должна что-то сделать, да и что тут сделаешь? Конечно, ситуация чем-то похожа на её собственную – ребёнок остался без родителей, со старым дедом. Бабка, Соня теперь понимала, тоже её любила и заботилась, как могла. Но ведь Вадик дедушку любит! И не хочет его покидать.

Чем же помочь? Принести продукты, прибраться в квартире? Но дед очевидно боится вмешательства посторонних. Остаются только деньги. А много ли дашь? Да и возьмёт ли теперь?

– Чем занимаешься? – примирительно спросил Митя, обняв её сзади за плечи.

– Да… чепухой. «Методы воспитания в детях любви к окружающей среде». Бред.

– Почему?

– Можно научить правилам поведения. Как вести себя в лесу или как держать за столом ложку. Есть приёмы, как обучать математике, русскому, всякие программы. Но как можно по методике вызвать любовь – я вот не понимаю… Хоть и пять лет отучилась.

– Ну, а как же воспитать хорошего человека? Есть же для этого методы?

– Только собственный пример, как ни банально…

– Ну, это понятно…

– Нет, я, наверное, всё-таки, не педагог! – Соня с раздражением отбросила книгу. – Вот не воодушевляет меня… Не могу я общаться с ними и думать каждую секунду – вот сейчас я такой приём проведу, а потом по-другому скажу – это эффективно воздействует. Я с ними просто хочу разговаривать – обо всём, вот как с тобой. А воспитательные приёмы, что в книжках описаны… Чушь это всё!

– Почему?

– Мне кажется, все отношения подчиняются единым законам. Будь то дружба или любовь… Какая разница, кого ты любишь – ребёнка или взрослого? Какие тут могут быть методы? Да, я знаю, Карнеги там и психологи… «Как заставить себя выслушать»… «Как оказывать влияние на людей»… Мне это всегда претило – какая-то хитрость, манипуляция. Надо быть честным и всё!

– Ты что – вообще педагогику взялась отрицать? – засмеялся Митя.

– Не педагогику. Общение – это уже воспитание. А приёмы… Это только для обучения подходит, как лучше знания преподать.

– Ну а советы всякие – как себя с людьми вести? Тоже – чушь?

– Нет, ну почему… Какая-то польза, наверное, есть. Только универсальных рецептов не бывает. Это же или ты чувствуешь человека, или… Кто-то – умеет заставить себя уважать и считаться с собой, кто-то – нет. Но искусственными методами не получится, твою слабость сразу почувствуют, комплексы – разглядят…

– Ну да, верно. Себя-то со стороны не видишь.

– Говорят, самый главный наш недостаток – это тот, которого мы за собой не замечаем. Хочешь узнать про себя правду, спроси у того, кто тебя ненавидит. Значит, получается, мне надо твою маму спросить…

– Ну вот, снова-здорово! – расстроился Митя. – Да она тебя не видала ни разу, чтобы судить!

– Ладно, прости… просто больная тема.

– У одной моей знакомой была книжка, – улыбнулся Митя, пытаясь её отвлечь, – «Как выйти замуж, удержать мужчину и оживить отношения. Тысяча полезных советов».

– Ух ты, классная вещь! – засмеялась Соня.

– Ты думаешь? Эта девушка часто в неё заглядывала. Я потом на себе её приёмчики ощущал.

– Ах, вот оно как? – прищурилась Соня. – Ты жил с этой девушкой, да?

– Нет! – рассердился Митя.

– А-а… – вдруг догадалась Соня. – Это у Наташи, небось, да?

– Да, – признался он. – Только ей эта книжка не помогла.

– Да, Лёша мне объяснил… что ты не захотел осложнений в семье.

– Кретин это Лёша! Вовсе не потому! Я её не любил, вот и всё. Сонь, хватит уже, ты что – мне не веришь?

– А что она делала? – завелась Соня. – Ужин при свечах? Случайная встреча в душе? Давай, рассказывай, раз уж начал.

Но Митя уже пожалел, что начал.

– Заставить любить – никакие способы не помогут, – отрезал он.

– А как же… твои розы – на белом снегу? – тихо спросила Соня. – Разве это не способ?

– Это – не по методике, Сонь… – голос его дрогнул. – Это сердце подсказало. А когда от сердца… то, наверное, чувствуешь. Ты ведь почувствовала, да?

– Да, – Соня отвернулась. – Только, может, мне почитать всё-таки… «как удержать»… «оживить»… Романтический ужин… сексуальное бельё… Но мне как-то… почему-то кажется, что это дешёвое и ненужное какое-то. Я не права, да? Для мужчины ведь это важно. Тетя Ира нам всегда говорила – мужчина думает по-другому, у него всё иначе устроено.

– Для меня не важно, Сонь, – он нежно провёл рукой по её шее.

А потом хитро усмехнулся, слегка наклонил её стул к себе и обхватил Соню обеими руками.

– Ну, разве что бельё. Да и то… ты мне куда больше нравишься… совсем без белья.

– Митя! – притворно возмутилась она. – Прекрати. Мне надо ещё десять страниц накатать.

Но её губы уже встретились с его губами. Про вопросы воспитания они больше не вспоминали.

* * *

В четверг Соня отработала первые полдня, выдержала двухчасовое общение с Надькой, и уже собралась было домой, как вдруг прибежала завхоз:

– Софья Васильевна! Срочно – к заведующей!

Нина Степановна встретила её в рекреации у собственного кабинета.

– Так, Софья Васильевна. Ты сейчас кое с кем поговори, ладно? Только послушай моего совета – не горячись сразу. Я тебе вместо матери сейчас… Так бы и своей дочке сказала: ты должна подумать о будущем. Не только о своём, понимаешь?

– Нет, ничего не понимаю, – Соня почувствовала сердцебиение. – С кем поговорить?

– Там… кое-кто из Диминой родни. Пришли специально к тебе. Ну, всё, иди, не торопись, говори спокойно. Я подожду, сколько надо…

Соня обомлела. Неужели она сейчас увидит Митину маму? И что из этого выйдет? Жуткая сцена с требованием оставить её сына в покое? А вдруг… вдруг Валентина Юрьевна, убедившись, что у Мити серьёзно, решила всё-таки познакомиться? Вдруг они смогут найти общий язык? Уповать на это не стоило, но… вдруг? Она замерла в нерешительности, и Нина Степановна почти силой втолкнула её в кабинет.

За столом заведующей по-хозяйски расположилась невысокая коренастая женщина лет пятидесяти. Она курила – это при том, что Нина Степановна даже запаха в детском саду ни от кого не допускала. Увидев Соню, женщина затушила сигарету, поднялась с кресла и по-мужски протянула широкую, грубоватую ладонь для приветствия. Повадки у неё казались нарочито не женственными. Одета гостья была в кожаное пальто и сапоги в стиле «милитари», пострижена – коротко. Соня сразу же поняла, что она не может быть Митиной мамой.

– Валерия, – коротко представилась женщина, цепко разглядывая Соню маленькими острыми чёрными глазками. – Я – тётка Дмитрия.

Соня кивнула, пробормотав «очень приятно», и тоже уставилась на неё в напряженном ожидании. Неужели, и правда, Валерия Юрьевна решила с ней познакомиться? Но почему тогда пришла сюда, на работу, а не к ним с Митей домой?

– Ну, понятно! – коротко резюмировала Валерия, закончив осмотр. – Мне вот, к примеру, всё ясно.

Голос у неё, как и ожидалось, был прокуренный, низкий и хрипловатый.

– Что именно? – поинтересовалась Соня.

– Почему Димка запал на тебя. Непростая ты.

Соня не знала – комплимент это или нет, поэтому промолчала.

– Давай, садись, надо перетереть.

Они сели.

– Я – человек дела. Раскланиваться там и камуфлировать – не моё. Так что – я тебе всё, как на духу, ок? Пойми, девочка, я Димку скорее одобряю. Против папаши с мамашей пойти – в его случае подвиг. Да и ты мне по душе, не барби какая-нибудь. Я тебя так и представляла, а Вальку слушать не стала. «Сектантка, окрутила…» Собственница она просто. Но я Калюжных хорошо знаю, слава Богу, и с сестрёнкой всю жизнь росла, и Антона… увы, тоже…

Она достала новую сигарету, зажгла её, затянулась и некоторое время молча курила.

– Короче, пойми. Они тебя в покое не оставят. Ты даже представить себе не можешь, девочка, в каком ты сейчас положении. На признание с их стороны – и не надейся. Если думаешь, что тебе повезло, и ты в эту семью войдёшь – то о-оччень заблуждаешься. Ни тебе, ни Димке, пока он с тобой, ничего не отломится.

Соня вскочила на ноги, кровь прилила ей к голове.

– Мне… ни ему, ни мне – ничего от них не надо! – задыхаясь, вымолвила она.

– Стоп! – прикрикнула на неё Валерия. – Сядь, я тебе просто факты выкладываю. Я тебя первый раз в жизни вижу, понятия не имею, чего тебе надо. Если ты идеалистка – тебе же хуже. Ввязаться в этот геморрой с Калюжными и ни на что не рассчитывать – может только блаженная. Ну, да дело твоё.

Она некоторое время вглядывалась в Соню в непонятных сомнениях. Потом вздохнула.

– У Антона сейчас проблемы с последней супругой. Валька теперь своего не упустит, она давно уже мечтает к нему вернуться. Одной ей с тобой не справиться. Димка у нас с детства упрямый, упёртый, весь в отца. Может, и самому уже надоело, понял, что погорячился, но обратный ход не даёт – самолюбие. Да и тебя обидеть не хочет – мальчик он добрый.

У Сони внутри похолодело – она ни разу не думала об их отношениях в таком ракурсе. А вдруг, Митя, и правда…

– Да не падай ты в обморок! Я только предположила. Может, он втюрился по уши, и ничего не видит. Я же не знаю. Но ты – человек взрослый, разумный. И тебе придётся решать одной, без него.

– Что – решать?

– А вот что.

Женщина встала и прошлась по небольшому, тесному кабинету, потом подошла к Соне очень близко, дыхнув в лицо сигаретным дымом.

– Ты сейчас и его, и себя можешь спасти. Иначе жди беды. Если ты сама его на х… пошлёшь, он пострадает и успокоится. Мужики – они в этом отношении утешаются быстро. И, поверь мне, сделаешь только лучше – и себе, и ему. Жить вам скоро станет не на что. Димка к нищете не привык, у него запросы, он у нас модник, ему подавай тачку, прикид. Начнёте ругаться… потом попрёки пойдут… А если – дети? Нищету плодить? Не такая у парня судьба должна быть. У этого парня – не такая, пойми. Ты же должна видеть, что не пара ему, что портишь ему жизнь. Он с отцом в конфликте из-за тебя. А отец для него – это всё! Я сама Калюжного терпеть не могу, но племяннику своему я бы кислород не перекрыла – такие шансы, как этот папаша, у одного на десять миллионов. И Валька не дура, понимает. И надеялась на эти шансы, и всё сделала, чтобы Антон к пацану прикипел. А тут – ты, всё испортила. Они с тобой никогда не смирятся.

Соня молчала.

– Нет, как баба, я тебя понимаю! Кто бы от нашего мальчика отказался? Но коли ты его любишь…

Валерия резким движением потушила недокуренную сигарету и сразу достала новую.

– В общем, ясен расклад? А теперь – главное. Это их, так сказать, последнее китайское. Димку у тебя всё равно отнимут. Так что – оставаться ни с чем? Расстанься с ним на своих условиях – не тебя выкинули, а ты сама, ясно?

– Что… что вы несёте? – не выдержала Соня. – Я не собираюсь с ним расставаться! Он – мой муж.

– Печать в паспорте есть? – насмешливо поинтересовалась Валерия.

– Нет. Мы венчались!

– Это я уже слышала. Он, девочка моя, неверующий. Валька в церкви свечки ставит, только чтобы свои яичники вылечить. А теперь – ещё чтобы ты подохла. И, скажу тебе по секрету, будь у тебя хоть десяток печатей – для Калюжных это, как говорится, не повод для знакомства. А уж церковные твои штучки – тем более, ни х… не значат.

– Мне всё равно, что это для них. Главное, что это для меня.

– А что это для тебя? – поинтересовалась женщина.

– Это значит, что у меня никогда не будет другого, он мой муж до самой смерти.

– Да за ради Бога, – пожала плечами Валерия. – Можешь считать его своим мужем. Ты пойми – у тебя два варианта: или у тебя его отберут… очень-очень плохо… или обойдётесь без жертв. Меня передать просили. Антон со мной сам говорил, а его слово – это серьёзно. Мол, силу твою поняли. Готовы с тобой считаться, просто так не выкинут. Во-первых, помогут с карьерой. Купят квартиру в Раскове, отдадут тебе там какую-нибудь школу. Кроме того, получишь отступные – хорошие отступные. Сыночек их стоит того, чтоб потратиться. И, знаешь, я бы на твоём месте согласилась. Это твой единственный шанс.

– Ав противном случае? – Соня усмехнулась, уже не сдерживая презрение. – Обычно после интересных предложений следуют угрозы.

– Верно. Умная девочка. А в противном случае твоя жизнь превратится в ад.

– Поконкретнее можно? Как же я взвешивать-то буду, если точно не знаю?

Внутри у неё всё тряслось от гнева.

– Для худшего предела нет. А я, извини, угрожать не стану – мне проблемы не нужны. Моё дело – предложить тебе… Ну, в первую очередь вот это.

И она достала из своего портфеля увесистую пачку денег. Это были евро, верхняя купюра – сотня. Валерия небрежно бросила пачку на стол Нины Степановны. Потом ещё одну. Столько денег одновременно Соня ещё никогда не видала.

Она смотрела на тётку с изумлением. Неужели она, и правда, думает, что…

– Это тебя не унижает, девочка, – поспешила добавить та. – Ты просто спасаешь Димку. И берёшь компенсацию за неудобства. И это ещё не всё. По факту получишь столько же. Остальные условия тоже в силе. Значит, так. Скажешь ему, что у вас всё кончено. Что возвращаешься к своему гэбисту. Мол, всё было ошибкой. Ну, ты умная, сама придумаешь. Унизь его – он этого не выносит. Вот мой телефон – если что, звони. С моей стороны – ничего личного. Буду рада пообщаться.

Женщина достала визитку и протянула Соне.

Та несколько секунд тупо смотрела на бумажку. Валерия усмехнулась и ловким движением уронила визитку в карман Сониного халата. В тот же момент столбняк покинул Соню. Она развернулась и вышла из кабинета. Налетела на Нину Степановну – та не ожидала, что дверь откроется именно сейчас. Не помнила, как взлетела на второй этаж, схватила сумку и, ничего не объясняя Надьке, выбежала из группы.

У ворот садика всё ещё стоял припаркованный чёрный «Hummer». Соня не помнила, как оказалась дома. Её колотило от ненависти. И только тут, захлопнув за собой дверь и вдохнув едва слышный запах Митиного присутствия в своей жизни, не выдержала и разрыдалась.

* * *

Промолчать, не рассказать ему, было нельзя. Она не знала, как дождалась вечера, как отвечала ему по телефону, стараясь не выдать своего состояния – боялась, что он сорвётся с работы и натворит глупостей.

Уже с порога Митя понял – что-то произошло. Да и Соня не могла больше держать это в себе.

– Сегодня в садик приходила твоя тётка… – бесцветно произнесла она, не дожидаясь, пока он разуется. – Приносила деньги. Чтобы я от тебя отказалась.

Митя потерял дар речи, как и она пару часов назад. Соня видела – он потрясён.

– Ненавижу… – произнёс, наконец, он. – Соня… как я их ненавижу.

Следующие полчаса он ходил по комнате, изрыгая бессильные ругательства – в адрес отца, матери, тётки. А Соня сидела, застыв, как изваяние. В каждом его гневном выпаде ей мерещились теперь скрытые сожаления о загубленной жизни. Она не могла забыть тёткиных слов, что он, возможно, уже пожалел о своём поступке, но только гордыня мешает ему вернуться домой.

Наконец, Митя остановился, уставился на неё и сразу понял, что это ещё не всё. И, конечно же, не успокоился, пока не выпытал, в чём дело. Разобравшись, вздохнул почти с облегчением.

– Сонечка, родная моя… Да я жизни без тебя не представляю, ты – это всё, что у меня есть. Это они уроды, но ты-то, ты – должна понимать! Не нужно мне никаких… перспектив их грёбанных… противно мне это всё теперь! Я… я умру без тебя, меня без тебя нет – вообще! На работе думаю только о том, что скоро приду и увижу тебя, прикоснусь к тебе… и сил нет терпеть до вечера. Слушаю твой голос по телефону и думаю: «За что мне такое счастье?» Не смей, слышишь, не смей их слушать! Они же это специально делают! Чтобы мы начали сомневаться друг в друге!

Потом, когда оба немного успокоились, Соня вспомнила и пересказала весь разговор – уже во всех подробностях.

– Эх, а я думал, Валерия хоть – человек…

– Она ничего против меня не имела, – усмехнулась Соня. – Только система ценностей у неё… другая. Такая же, как у твоего отца.

– И сколько же они за меня предложили? – вспомнил он.

– Не знаю… сколько в пачке купюр бывает?

– Сто.

– Значит, двадцать тысяч евро.

– Маловато что-то, – горько усмехнулся он.

– По факту обещали ещё столько же. А ещё квартиру в Раскове, чтобы с глаз долой.

– Сонь… Уехать бы нам вообще отсюда… От всей этой гадости.

– Я и сама об этом думаю.

– Блин… Анька! – вдруг вспомнил Митя. – Теперь тетка её уволит. Позвонить ей, что ли? Высказать пару ласковых…

Он схватился за телефон.

– Не надо… – испугалась Соня.

– Пусть знает… что я в курсе их пакостей!

Митя, отводя её руку, набрал номер.

– Как ты посмела? – произнёс он, когда Валерия ответила. – Я думал, хоть ты – не такая… А ты…

Трубка начала говорить что-то хриплым голосом, но Митя перебил.

– Она – эгоистка? Почему же? Потому, что не продала меня подороже? Потому, что ей ничего от меня не надо? Потому, что даёт мне всё, что мне нужно для счастья? То, что никто из вас никогда… Это вы – отравляете мне жизнь! Это вы… Я люблю её. Я всегда буду любить только её. И если ещё хоть кто-то из вас…

Наверное, тётка насмешливо поинтересовалась – что же он тогда сделает? Митя в бешенстве нажал отбой.

– Одного только понять не могу… – произнесла Соня.

– Как ты мог хоть одну секунду считать, что они меня примут? Ведь ты рос среди них… знал их!

– Выходит, не знал, – Митя удручённо смотрел в пол. – Или не хотел знать. Лицом к лицу лица не видно…

– А ты… почему ты другой? Как ты мог вырасти другим? Не могу понять…

– Мама такой не была… раньше… – он поднял голову.

– Но я уже начинаю думать, что меня спасли… те два года, в интернате.

* * *

Аньку не уволили, что делало тётке Валерии честь. Однако в субботу сестра, забежав в гости, рассказала следующее. Оказывается, с ней тоже провели разъяснительную работу. Накануне визита к Соне, Валерия вызвала к себе новую секретаршу и предложила – за хорошее вознаграждение – повлиять на сестру. Анька, разумеется, отказалась.

– Я сказала, что на тебя влиять бесполезно, – с заметной гордостью сообщила она.

– А она? Увольнением пригрозила? – спросила Соня.

– Да нет. Она вообще-то конкретная. Значит, всё-таки причапала?

– Что значит «всё-таки»?

– Ну, я ж ей сказала, что бесполезно. Не поверила, что ли?

– Просто у нас отступать не принято, – мрачно усмехнулся Митя. – Действовать – вот наш семейный девиз.

– Блин, надо было тебе бабки взять и кинуть их, – заявила Анька.

– Куда кинуть? В окно, в лицо? – пожала плечами Соня.

– Да не, я имею в виду – «обуть». Бабки взять, а Димона оставить.

– Ань, ты дура? – она показала сестре на мозги.

– Да ладно! – отмахнулась та. – А вы как, на бёфдэй сходили?

– Сходили… – Соня бросила взгляд на мужа.

– У тебя рыба сгорит! – поспешил сообщить Митя и сразу ретировался на кухню.

Разговоры про Наташу были ему неприятны – он и понимал, что Соня права, и всё-таки продолжал сочувствовать «сестрёнке», считая её просто глупой и маленькой, а себя – виноватым в её ревности. Соня подозревала, что та продолжает ему названивать. Можно сказать, это стало их первой размолвкой – тема Наташи оказалась под запретом. При малейшем упоминании её имени Соня начинала заводиться.

Она вовсе не собиралась жаловаться сестре, но тут вдруг не выдержала и, пока Митя нарочито громко гремел сковородками, тихо поделилась с Анькой своими впечатлениями о вечеринке. Про Лёшу Соня рассказывать, разумеется, не стала.

– Блин, ты бы ей чего-нибудь на голову вылила! Или торт по морде размазала! Не хрен на чужих мужиков… – начала та.

Но тут вошёл Митя, и Соня быстро перевела разговор.

– Отец твой больше не объявлялся? – спросила она у сестры.

– Звонил… Слушай, он чой-то вообще с дуба рухнул. Спрашивал про документы на квартиру. У меня они или нет.

– Ну да, он же считает, что я тебя ограбила и выгнала…

– А ещё говорит, Жанночка картину, наконец, продала. За огромные деньги! Вот чудеса!

– Ну и славно. Хоть к нам теперь приставать не будет, – устало отмахнулась Соня.

Когда-то она видела Жанночкины картины – Вова приносил Маре похвастаться. Соня не стала бы утверждать, что художница – полная бездарь, что-то в её живописи, несомненно, было, но жить в мире её фантазий Соне, к примеру, не захотелось бы.

* * *

В этот выходной она вдруг поняла, что её не тянет в церковь. Нет, Соня знала, что надо, но… Такой потребности, как прежде, когда её влекло в храм, когда она получала от этого настоящую радость, теперь не было. Соня испугалась. Неужели она и правда, как утверждала Анька, находила в Боге лишь утешение от одиночества, а в церкви – пряталась от людей? А сейчас, когда у неё появился Митя, эта потребность пропала? Неужели она сотворила себе кумира и молится теперь только на него?

В храме Соня встала в углу и провела тщательное испытание совести. Нет, на Митю она не молится, это было бы ужасно. Только – за него. Но трясётся над ним не хуже Мары. И приходит сюда теперь – только из страха. Все её молитвы, даже сейчас, сводились к одному – чтобы Митя остался с ней навсегда, чтобы ему было с ней хорошо, чтобы он был жив и здоров, чтобы его родители опомнились и увидели, что они творят… И ещё – об Анюте. Всё остальное – благодарность, чувство близости к Богу, обращение к нему, как к своему Творцу – всё куда-то ушло.

Соня решила немедленно исповедаться. Встала в длинную очередь и, подойдя, выложила всё священнику – как только что себе. В ответ тот призвал приходить в храм вместе с мужем и жить христианской семьей – не предохраняться, заводить детей и во всём полагаться на Господа. Сказал, что ничего зазорного в том, чтобы просить Его о поддержке, конечно же, нет, но надо не забывать благодарить Его за помощь и творить покаяние. Она всё это знала и так. Но, выходя из храма, понимала, что кое-что вряд ли сможет исполнить.

Она не стала говорить священнику, что Митя и сегодня, как обычно, пришёл сюда с ней – просто потому, чтобы быть вместе, но, постояв минут десять, вышел, шепнув, что подождёт снаружи. По его объяснениям, в Бога он верил, потому что во всём доверял Соне, вот только вникать и уделять этому много времени не желал. А она боялась что-то ему навязывать, особенно в свете домыслов его родни.

Что же касается детей… про это сейчас даже думать казалось страшно. С предохранением у них и так не складывалось, тут они ничего не нарушили, однако Сониной заслуги здесь не было. Напротив, она как раз пыталась склонить Митю хотя бы к календарному способу. Но этот метод, как, впрочем, и другие, от него же зависящие, не вызывали у мужа ни малейшего энтузиазма. Про перерывы он даже слышать не желал. Оставалось полагаться на Господа, что Он подождёт возлагать на них ответственность за новую жизнь – хотя бы пока они сами не обретут устойчивое положение.

…Ночью Соне приснился кошмар. Словно Митя решил устроиться на новую работу – в органы, туда, где служил Женя. Зарплату обещали высокую, но начальство предъявило требование претенденту – заменить глаза. «Нельзя туда с моими глазами, – объяснял Митя, – по ним всё сразу понятно, враги обо всём догадаются». «Верно, – подумала Соня во сне, – по твоим глазам можно прочесть всё, что ты чувствуешь, только благодаря им я когда-то тебе поверила и верю теперь». Она принялась уговаривать его не ходить, не приносить такой страшной жертвы ради денег. Он упрямился.

Соня нервничала, скандалила, не знала, как его убедить. Она заявила, что любит его только с такими глазами, а если у него будут другие – то сразу уйдёт. Митя резонно заметил, что никуда она не уйдёт, они ведь венчались. Соня в ответ выдала очень сложную логическую цепочку: глаза – зеркало души, а венчание соединяет одну душу с другой, определённой душой… и ещё какую-то, тому подобную чушь. Ей показалось, что Митя согласился.

Потом Соне стало сниться другое: про работу, Вадика, Аньку. А потом снова появился Митя. Она будто бы открывала ему дверь – он пришёл домой. И сразу поняла – что-то неладно. Митя не смотрел на неё, раздеваясь, отворачивался, а когда она задавала вопросы – глядел в пол, не подымая век. Холодный ужас разлился у неё по сердцу от недоброго предчувствия, Соня чувствовала, как леденеет спина. И тут Митя поднял на неё взгляд. Это были не его карие, тёплые, такие искренние глаза. Стальные, жёсткие, непроницаемые – они уставились прямо на неё. Соня сразу узнала, чьи они, закричала и тут же проснулась.

Она лежала в холодном поту – спина, руки, ноги словно одеревенели. Митя дёрнулся и подскочил – он и всегда-то спал очень чутко, необъяснимым образом улавливая, если Соня не спит, а сейчас и вовсе испугался её возгласа.

– Что? Ты что? – осипшим от сна голосом спросил он.

Соня не отвечала. Она прижалась к нему и принялась целовать его глаза – самые любимые на свете. Потом – лицо, плечи, руки… Судорожно гладила его, словно боялась, что он через секунду исчезнет. Ошеломлённый, ещё спросонья, Митя крепко обхватил её, раздавая ответные, тревожные ласки:

– Маленькая… тебе что-то приснилось, да? Что, ну что – скажи?

– Ничего… просто что-то противное.

– Ты совсем замёрзла… иди сюда, ну, где твои ножки? Как ледышки!

– Сколько времени? Мить, всего час остался… спи, родной, прости, что разбудила.

– Тебе же к обеду… выспишься.

– А тебе-то к восьми!

Но он уже завёлся и принялся ласкать её – нервно, горячо, порывисто.

Когда через час зазвонил будильник, они уже просто тихо лежали, обнявшись.

– Митя… Мить, ты никогда не думал, что с нами будет дальше? Как мы будем жить? Что может произойти?

– Думал.

– И что? Что ты видишь?

– Что мы всегда будем вместе. Всё наладится. Может, переедем в другой город, устроимся там на работу, заведём ребёнка. Будем жить тихо-мирно – и никого нам больше не надо. Если мы будем вместе, то ничего не страшно, правда?

– Правда…

– А ты – что видишь ты?

– То же самое… – выдавила Соня.

Но она соврала. Она ничего не видела, ничего не могла представить. Для неё существовал только один день – сегодняшний, её счастье составляла сейчас его рука, лежащая на её груди – вот в эту, настоящую, единственную минуту.

А завтрашнего как будто бы не было. И пускай… пускай его подольше не будет.

* * *

Начало недели, вопреки ожиданиям, неприятностей не принесло. За исключением того, что Вадика в садик так и не привели. На её звонки трубку никто не брал, хотя Соня была уверена, что дед их слышит. Соня кипела, но сделать ничего не могла. Она приказала себе быть настолько мудрой, чтобы отличить то, что она может изменить, от того, что не может, и успокоилась… ну или почти успокоилась.

В среду Митя пришёл довольным – он получил и зарплату, и обещанную премию, накупил продуктов и принёс Соне в подарок новую кожаную сумку – её прежняя выглядела совсем позорно. Не успели они сесть ужинать, как раздался звонок в дверь. Соня вздрогнула – с некоторых пор она боялась любых визитеров. К счастью, это оказалась Анька, но явно чем-то встревоженная.

– Что-нибудь на работе? – тотчас насторожилась Соня.

– Да не… Там всё чисто. Сонь, а где у тебя, правда, документы на квартиру?

– Свидетельство? – растерялась она. – Мы же делали копию к нотариусу… Сейчас найду. Хочешь, забери, пусть у тебя лежит, пока мы новое не получили по завещанию…

– Да нет, Сонь. Это папаша… корки отмачивает.

– Ну что он ещё там?

– В суд подаёт.

– Что-о? На меня, что ли?

Анька бросила на неё странный взгляд.

– Ну… в общем, на нас обеих.

– Как это? – не поняла Соня. – Чего он добивается?

– Ох… – вздохнула сестра. – Пойми его… Бормочет какую-то фигню. Говорит, подал на нас в суд. Вроде как свою часть квартиры отсудить собирается.

– Как он может её отсудить? Квартира была приватизирована в долевой собственности, без него, на троих, и мама свою часть завещала нам! Он что – хочет опротестовать завещание?

– Но ведь он у нас до сих пор прописан…

– Ну и что с того? Он не собственник! А прописан может быть кто угодно. Никаких прав у него нет, он что – с дуба рухнул?

– Говорит, совместно нажитое имущество.

– Как это – совместно нажитое? Гольцманы тут ещё до войны жили.

– Да не знаю я! – Анька раздражённо повела плечами. – Не понимаю, зачем ему это нужно – у Жанночки такие апартаменты!

– Бред какой… – медленно проговорила Соня. – У собственной дочери жильё отнимать? Может, он умом двинулся со своей гениальной художницей?

– Ага! Насмотрелся на её зелёных червяков в красных банках.

– Да нет, чушь. Какой суд? Никакой суд его даже слушать не станет!

Анька подняла на сестру недоумённый взгляд:

– А он говорит, уже заявление подал.

– Что? Ну и что… значит, всё равно проиграет. Тут же всё ясно.

Соня занервничала. Она терпеть не могла подобных вещей – разбирательств, любых столкновений с государственными инстанциями. От общения с чиновниками она впадала в депрессию и безнадёгу. Даже если всё это чепуха, и любой суд признает, что они с сестрой – законные наследницы, всё это просто отвратительно, займёт и нервы, и время.

– Если б даже он отсудил одну треть от маминого завещания – зачем ему одна девятая от квартиры? – бормотала, продолжая недоумевать, Соня. – Да нет, бред какой-то, никаких прав у него нет. А дачу так вообще строили уже после развода.

– Не, про дачу он не говорил… Ой, какая сумочка классная! – воскликнула Анька, заметив Митин подарок. – Такая вместительная, и аккуратная притом! Чудо просто!

Поймав его гордый, довольный взгляд, она помрачнела.

– Ладно, я пойду.

Уже одеваясь, сестра замерла в коридоре в одном сапоге.

– А, вспомнила, Сонь! Он говорит, что понятия не имел, что квартира давно в собственности. Что всё сделали за его спиной. А он имел право на часть при приватизации.

– Подожди… В каком году это было?

– Ну, я-то уж точно не помню!

– Да и я не очень… Кажется, я в старших классах училась, а они с мамой уже в разводе были.

– А почему Мара его не выписала? – осторожно спросил Митя. – У него ведь нашлась другая жена, с жильём. Чего он туда не прописался?

– Ну, тут всё просто… – вздохнула Соня. – По крайней мере, для нас. Видишь ли… Прописывая Вову, мама заплатила ему за моё удочерение. Иначе бы меня ей не отдали – в неполную семью. Так не могла же она расторгнуть сделку! По её понятиям – это было бы нечестно. Дорого я ей обошлась.

Она хотела добавить: «И тебе обхожусь дорого…» Но не стала – что толку повторять одно и то же? Как странно – она никогда ни от кого ничего не требовала, и снова – глубоко, бескорыстно любима. И вот к её ногам складываются новые и новые жертвы…

* * *

Митя заснул в этот вечер рано – лег, поджидая, пока Соня приберётся на кухне и примет душ, и не выдержал, отрубился – всё-таки недоспал сегодня. А Соня впервые за долгое время уселась поговорить с Борисом. Выдержала его насмешливый, обиженный взгляд.

– Привет… – сказала она.

Лис молчал.

– Ну, прости… – произнесла Соня. – Ты же умный… должен всё понимать.

– Предположим, – лис позиций пока не сдавал. – А что, собственно, произошло? Нет достойного собеседника? Гений твой дрыхнет?

– Ты слышал – про Вову? Какой козёл! Это мамина квартира! – без перехода возмущённо начала Соня. – Я не позволю ему… Да он и не сможет, правда?

– Насколько я его помню, – ответил Борис, решив сменить гнев на милость, – знанием Жилищного Кодекса Вова не блещет. Жанночка тоже не от мира сего.

– Деньги за картину они получили – так чего же не успокоятся? – продолжала Соня, обрадовавшись, что лис отвечает.

– Почему именно сейчас? Может, думает, я прогнала Аньку, для неё это делает?

– Он когда-нибудь что-нибудь делал для Аньки? – пожал плечами лис. – Не забудь, у него ещё Оленька есть. Которая у бабушки в посёлке живет.

– Точно! Оленька вернулась в город! Вова говорил, учится, – осенило Соню. – И они, небось, не хотят, чтобы она с ними жила.

– Возможно, – зевнул Борис, давая понять, что разговор окончен.

– Как всегда, всё за чужой счет, – тем не менее продолжала Соня. – Была бы жива Мара, ещё и Оленьку бы ей на шею повесили – помнишь, они пытались?

– Ну, так что – это всё? – уже резче заявил лис. – Больше тебе нечего мне сказать?

– Например?

Он пытливо смотрел на неё:

– Ты счастлива? Ты всё сделала правильно?

– Да, – твёрдо сказала Соня. – Разве ты не видишь? Митя меня любит.

– Любит, – покладисто ответил лис. – Не врёт, не врёт. Всё в союзники меня призывает, когда ты не слышишь.

Борис усмехнулся одними усами.

– А ты что же? Разве он тебе враг? – вглядывалась в него она.

– Вы сами себе враги, – неожиданно заявил лис. – Из двух один должен любить, а другой – позволять.

– Что за банальность! – возмутилась Соня.

– Когда оба любят так сильно – жди беды.

– Мы не принесём друг другу беды!

– Принесёте… Люди такой любви другим не прощают.

– Хватит каркать! Достали уже, честное слово!

Соня со злостью сжала его, но сразу опомнилась.

– Прости… ну, прости, не злись! Ты сам виноват… и без тебя тут… заладили, – примиряюще сказала она, погладила его шёрстку, суеверно желая, чтобы лис смягчил приговор. – И ты вот опять… А потом ещё обижаешься, что я с тобой не говорю. Повторяешь за всеми. А у нас с Митей всё хорошо.

– Когда всё хорошо – об этом молчат.

– А я и не собиралась… Ты первый начал!

– Нет. Ты – первая начала.

Разговор этот вымотал Соню. Она не стала спорить, холодно произнесла «спокойной ночи» и усадила Бориса обратно. Легла рядом с Митей, залезла к нему под одеяло и пригрелась в его объятьях. «Надо завтра же позвонить Ирине, – решила она. – Вот кто может вспомнить, что там было у мамы с приватизацией».

* * *

– Срок давности, наверное, прошёл по таким делам, – удивлённо сказала Ира. – Чего это вдруг сейчас?

Тетя Ира обрадовалась нежданной гостье – оживилась, захлопотала. Они, и правда, давно не виделись. Соня решила забежать к Ирине после первой смены – по телефону всего не объяснишь.

– Да не знаю я… разве его поймёшь?

Они сидели у Иры в гостиной. Вот кто умел и любил наводить уют – так это Ирина. Дядя Лёша обожал комфорт и порядок, и жена ему это полностью обеспечивала. Она теперь тоже работала в школе – учителем музыки, и времени на домашние дела у неё оставалось много.

– Теть Ир… А ты ведь тоже квартиру приватизировала?

– Да, конечно, она у нас с Лёшей пополам. У него тогда ещё мама была жива, так я помню, мы просили от неё заявление, нотариально заверенное, что она не возражает.

– А про Вову с Марой – не помнишь? Она брала с него такое заявление?

– Брала, брала, конечно, брала! Точно помню – мы даже говорили об этом. По закону нельзя было приватизировать без детей, чтобы, значит, права ваши с Анечкой не нарушить. А без Володи можно, но только с его согласия.

– А он?

– Согласился. Мы даже Лёшу к нему посылали для переговоров, мало ли что. Ну, обошлось, вроде как мирно решили. Понимал-таки, что чужая квартира, не совсем совесть-то потерял. Ну, а может, решил не наглеть… у кого бы деньги занимать бегал? Я ещё тогда Марочку спросила, может, проще его выписать, развелись ведь уже? А она – нет, наотрез. Квартплату за лишнего жильца платила – чепуха такая… Он ведь к Жанночке в её хоромы мог в любой момент прописаться.

Интонации у неё стали неприязненными – Жанночку Ира терпеть не могла и не понимала снисходительности подруги к этому «чуду в перьях».

– И где теперь может быть это заявление?

– Как – где? Со всеми документами сдают при приватизации. Но ведь можно архив поднять – там его подпись! Если откажется – экспертизу провести.

– Ой… – буквально застонала Соня. – Да что же это такое! Вот геморрой вылез – честное слово, иначе не скажешь… Вот уж нет у меня сейчас ни времени, ни желания…

Настроение у неё окончательно испортилось. Она вздохнула и встала, подхватив куртку:

– Ладно, тёть Ир, спасибо… Пойду…

Брови у женщины поползли вверх. Вид у неё стал удивлённым, почти оскорблённым.

– Как – пойдёшь? Не для этого же ты приходила?

– А… для чего? – не поняла Соня.

– Как – для чего? Ты что – ничего мне не скажешь, не объяснишь? Я-то думала, ты опомнилась малость и…

– В смысле – опомнилась?

– Соня! Не строй из себя дурочку! Что у вас с Женей произошло? Что-то ты вытворяешь такое… я не понимаю.

Ах, вон оно что… Действительно, дурочка, да что там – натуральная дура! Как можно было забыть, что именно Ира являлась автором тщательно продуманного плана – познакомить их с Женей? Просто начисто выпало из головы – видно, и правда, мозги перестали работать.

– Тёть Ир… Я не хочу об этом.

– Нет уж, Соня! Меня это напрямую касается – я не знаю, как ему в глаза смотреть. Вы поссорились? Что случилось? Я-то твой характер знаю – закозлит тебя, и…

– Он что – не рассказал? – настало время Соне удивляться.

– Я с ним на прошлой неделе столкнулась у брата. Говорит – вы расстались.

– И всё?

– Он – настоящий мужчина, не сплетник. Я его спрашиваю – давно? А он: да почти месяц уже. Даже какие-то дни называл, словно подсчитывал. А мы ведь с дачи всего пару недель как приехали. Заготовки, банки, потом к маме в деревню – к зиме её подготовить… Лёша, как ты понимаешь, мне уже не помощник, лишь бы не болел. Всё сама. А ты – не звонишь, молчишь. Я не хотела на тебя давить, всё ждала, когда ты объяснишься.

Дача у маминых друзей была – не чета Мариной. Дядя Леша всё сделал своими руками – брёвнышко к брёвнышку, любовно и основательно: построил настоящий зимний дом с капитальным вторым этажом, выкопал колодец, выложил из красного кирпича русскую печку и даже отделал резьбой крыльцо, как в стародавние времена.

Соня, которой казалось, что весь мир в курсе происходящего между нею и сыном Калюжного, оторопела. Она не знала, как объяснить всё Ирине. У той, правда, имелись наготове свои версии.

– Соня, я всё понимаю, ты с мужчинами не привыкла общаться, у тебя принципы какие-то там… странные. Но ты пойми – такие, как Женя, на дороге не валяются. Иногда лучше и уступить – пусть он где-то проявит упрямство, зато потом будет тебе благодарен, что ты его мужское самолюбие пощадила… Или – в чём там у вас дело?

– Тёть Ир… я просто не смогла с ним… я…

– Ну-ка, садись… – Ирина схватила Соню за рукав, подтащила к креслу и буквально насильно усадила в него. – Я всё поняла… Дело в… близости, да?

Соня попыталась что-то возразить, но та продолжала:

– Сонечка… я всё знаю, поверь. Ты… ты у нас своеобразная девочка. У тебя никого раньше не было, и ты, может, в чём-то и не готова… А он, видать, слишком прост в этом вопросе. Но Женя – он очень умный, понятливый, у вас бы обязательно всё наладилось!

– Тёть Ир! Да подождите же вы! Дайте сказать! – не выдержав, взмолилась Соня. – Женя тут вообще ни при чём! Я… я встретила другого человека. И… вышла за него замуж. Вот и всё.

Сказать, что Ирина поражена – это было ничего не сказать. Она несколько секунд молчала, пытаясь понять – не примерещилось ли ей то, что услышала. Потом попробовала что-то вымолвить, но у неё вырвалось только нечто нечленораздельное. Таращась на Соню, как на ненормальную, она, наконец, произнесла:

– Ты, наверное, шутишь? Как – вышла замуж? Когда это?

– Месяц назад. Как рассталась с Женей.

– Как это – прямо сразу? Когда же ты… то есть – а откуда же он… Да, чёрт возьми, откуда другой-то мог взяться? Ты что – одновременно встречалась с Женей и… – Ира взмахнула руками. – Ну, Сонечка! Ну, девочка… Я от тебя такого… никогда…

– Тёть Ир… так получилось. Нет, не одновременно, конечно. Просто случилось всё очень быстро. Я встретила другого и поняла, что люблю его.

– Но… как и когда это вы поженились? Почему я ничего не знаю? Кто это? – Ирина вышла из ступора и принялась забрасывать Соню вопросами.

– Мы повенчались. Его зовут Дмитрий.

Но отделаться несколькими словами у Сони не получилось. В конце концов, Ира всё равно узнает, решила она. И рассказала как можно короче, как встретила Митю, как узнала, кто он, как Женя сам обо всём догадался…

Соня понимала, при всей симпатии к тёте Ире: поддержки здесь ждать не стоит – во-первых, та всегда будет на стороне Жени, во-вторых… во-вторых, никто до сих пор их с Митей не поддержал. Так и получилось. Когда у Иры закончились возгласы, и она несколько успокоилась, то принялась урезонивать Соню.

Правда, то, что Митя – сын Калюжного, не сильно подействовало на Ирину, она только поинтересовалась, как отнеслись к Соне его родители, и кивнула:

– Ну, ясно.

Больше всего Иру задела разница в возрасте. Соня поняла, что сейчас начнётся лекция про молодых мужиков, и не ошиблась.

– Сонечка… Ты же у нас такая девочка… неземная. Тебе не нужен младенец, тебе нужен человек, который стал бы тебе опорой, относился к тебе, как к маленькой, жалел тебя…

– А он и есть такой человек! – завелась Соня.

– Пойми, пойми, кто тянется к женщинам постарше? Маменькины сыночки, которые ищут себе няньку с кухаркой. Они инфантильны, они…

Соня даже засмеялась.

– Господи, какие штампы! А если человек давно перерос своих ровесников, если они чужды ему, если он вылез уже из этих штанов… я не чувствую себя взрослой с ним! Это он со мной… как мамочка. Ходит за мной, как за ребёнком. Всё делает по дому. Зарабатывает… Тёть Ир, он состоявшийся мужчина! Да, он в чём-то, возможно, слишком порывистый или наивный… но это такое детство – неизживаемое… он такой и в пятьдесят будет!

– Соня! Молодой мужчина… – Ира качала головой. – Нет, сейчас ты, конечно, молоденькая, хорошенькая. Но потом… Не рассчитывай на него – на всю жизнь. Он всё равно потянется к девочкам: для мужчины это – как спорт, для него важно, что он ещё может, для самооценки своей. А Женя! Он бы с тебя пылинки сдувал! Он уже обжёгся один раз. Он бы тебя… И я же вижу – он тебя любит до сих пор! У него такое лицо было, когда он мне сказал… Сказал – и замкнулся в себе… ничего так и не вытянули… Да он тебе по всем статьям подходит!

– Тётя Ира! Я жила с Женей – забыли? Он так и остался мне чужим – за всё это время… Да и к чему вы мне это теперь говорите? Я замужем! Я понимаю, как вам неприятно, вы для меня старались. Мне его жаль, очень! Но больше – никакого Жени! И никогда…

– Вспомни маму и Вову! – перебила Ирина. – Он ведь изменял ей по-чёрному! Да и Жанночке своей изменял бы, если бы не пил столько раньше… теперь уже силы не те.

– А зачем вспоминать Вову? – ещё больше вскинулась Соня. – Тоже мне, пример! Козлы в любом возрасте бывают! И старше, и младше… Талдычите все одно и то же! И никто, никто не может за меня просто… просто меня… Да ладно, всё! Хватит!

Она прервалась, и обе зло замолчали. Соня уже пожалела, что полезла в бутылку – всё равно бесполезно. Но так хотелось, чтобы кто-то из близких понял её, наконец!

Тем временем Ира уже несколько секунд смотрела на Соню в сомнениях, словно решаясь.

– Тёть Ир… Я пойду, ладно? Вы не сможете понять… Хотя бы поверьте – мне хорошо сейчас… при всех наших трудностях – мне никогда в жизни не было так хорошо!

Но та как будто не слышала, думая о своём.

– Сонь… Понимаешь… Никому никогда не говорила, – внезапно произнесла она, и губа у неё нервно дёрнулась. – Но… мучает меня это.

Ира потянулась в карман халата, достала пачку сигарет, вынула одну, но не зажгла, только принялась вертеть в руке.

– Ты уж выслушай, будь добра… И не осуди. Расскажу, может, легче станет, а то после смерти Марочки просто вся извелась. И тебе… урок.

– О чём вы? – не поняла Соня.

– Сонь… Сама себе никогда не прощу, но у меня с твоим отчимом… кое-что было, – Ира подняла на неё глаза и сразу же опустила, уставившись в пол. – Видишь ли, ты – взрослая женщина, всё понимаешь. А Лёшенька… В общем, ему пятьдесят три уже было, и он к тому времени… Нет, ну не то, чтобы совсем, но ведь мне было всего тридцать шесть. Сонечка, я всё знаю, как это подло, но… уступила слабости, мне ведь тоже хотелось… Володя был такой красивый, руки сильные, ох… Я держалась столько, ночью аж скрючивало. А потом…

– Зачем вы мне это рассказываете? – Соня зажмурилась в тоскливом отчаянии. – Слава Богу, мама не знала… И я не хочу знать!

Ну вот, ещё одним горем для Мары больше, хоть это и в прошлом, и ей теперь всё равно… Но зато Соне будет ещё тяжелее. Значит, и лучшая подруга её предала.

– Мама… – Ира посмотрела как-то странно, – в том-то и дело, что знала. Она нас застала.

– Как это? – Соня изумлённо уставилась на неё.

Она не помнила никаких конфликтов по этому поводу. Может, как-то сгладилось между ними потом – уже после развода с Вовой? Но Ира всегда приходила в их дом, без длительных перерывов, и до последнего момента была самой желанной гостьей. Выходит, мама «по-божески» помогала своей обделённой мужской лаской подруге, добровольно предоставляя ей мужа? Ну нет, это уже чересчур!

– Я… сама не пойму. Но она всю жизнь вела себя так, как будто не знает. Я – вот тебе крест, больше и смотреть на Володю не могла, так мне было стыдно, – заспешила Ирина. – Тогда Анечка приболела, и Мара не повела её в садик. А у меня – отпуск как раз, я сама и напросилась с маленькой посидеть. Мама твоя ушла на работу, ты – в школу, Анечка уснула, а мы… В общем, Мара вернулась – беспокоилась за Анечку, ты же её знаешь, проведать прибежала. Ну а мы тут… в самом разгаре. Мара посмотрела и ушла в кухню. Стала там чем-то греметь, разогревать. И всё молчком. Я, конечно, одеваться. Хотела просто убежать, а не смогла. Вова так презрительно хмыкает – мол, она сама виновата, не додаёт, старая стала. Может, она даже слышала, не знаю. Я выползаю на кухню – слезами обливаюсь, в ноги ей грохнуться готова. А она так спокойно ко мне поворачивается: «Ира, обедать будешь? Я всё разогрела, садись…»

И я – представляешь – села! И Вова пришёл – и стал жрать! И так мы молча обедали, а она нам подавала. И мы все делаем вид, что ничего не было. Я с тех пор борщ вообще есть не могу… Давлюсь сразу, как вспомню.

– А потом?..

– Потом… Я внушила себе, что она ничего не видела. Называется, не верь глазам своим. Но к Вове больше – ни-ни. Хотя он и пытался…

– А мама… – Соня была потрясена. – Как она… дальше…

– Сонечка, она и раньше знала, что он ей изменяет. И всё ему прощала. Я не знаю, сумела бы вот так или нет, даже если бы очень любила…

– Я не про Вову, – жёстко сказала Соня. – Про Вову я и сама знаю. Как она дальше с вами… не понимаю…

Ирина скривилась, словно собиралась заплакать.

– И я не понимаю, – обречённо кивнула она. – Она должна была прогнать меня, навсегда. Пожалела, наверное… Ведь тогда бы и Лёша всё понял. И… Сонечка, у меня же никого, кроме неё… никого дороже. Даже детей своих – только вы. А ты? Ты бы простила? Смогла?

– Нет, не смогла бы, – резко сказала Соня и отодвинула стул. – Зря вы мне это всё рассказали.

Она уже поняла, что не похожа на мать. Что предательства не простила бы Мите никогда, не то что самого факта – даже вожделеющего взгляда на другую женщину. Что её требования к людям намного отличаются. Мара, возможно, была почти святой. Но Соня могла быть только собой.

– Ты теперь будешь меня презирать, да? Ненавидеть?

– Кто я такая – презирать? А ненавидеть… Если мама не ненавидела…

– Пойми, для чего я это тебе рассказала, – обрадовалась Ира, подобострастно ловя её взгляд. – Не только ведь ради себя, чтобы облегчить… Подумай: если ты не сможешь простить измену, этот парень – не для тебя.

– Пожалуйста, тётя Ир, можно, я пойду?

– Соня, Соня, ты только пойми – я желаю тебе, чтобы ты не повторяла судьбу Марочки!

– Оставьте меня в покое, наконец… – умоляюще произнесла Соня. – Вы все живёте, как вам нравится… Дайте и мне жить!

– Соня! Но кто же тебе посоветует… Ты на меня очень сердишься, да?

– Я не могу больше… Мне очень плохо, – сказала Соня. – Отпустите меня.