– Легче? – спросил её вечером Борис.

Наверное, это была его участь – возвращаться к Соне тогда, когда она оставалась действительно одна – в глубоком, нескончаемом одиночестве, вот как теперь. Мити у неё больше не было. Совсем не было. Он покинул её навсегда.

– Да, – задумчиво произнесла Соня. – Раньше я страдала, что ему больно, а теперь… Теперь всё кончено, и я могу жить дальше.

– А сама, небось, думаешь, не папа ли его заставил на фото позировать?

– Нет, не папа, – усмехнулась Соня. – Можно поставить людей рядом, но разве прикажешь им так смотреть? Не смог бы он… не умеет он притворяться.

– А чего же к тебе прибегал, психовал?

– Потому, что задело – как это я могу ему изменить! Чтобы убедиться, что я всё ещё сохну по нему. Женя и это знал.

– Ну, и как же теперь? – язвительно, но не без жалости, вымолвил лис. – Теперь уж, небось, не скажешь, что всё не зря?

Соня не сразу ответила. Потом пожала плечами.

– Скажу… Я замужем. У меня есть сын. Чего ещё надо?

– Ну, если это называется замужем… тогда я молчу… – с одесским акцентом ответил Борис.

– Вот и молчи, – отрезала Соня. – И не повторяй, что только ты один меня и не предал.

– Не буду, – с умным видом кивнул Борис. – Сама знаешь, не глупая. Я – это я.

Он скромно потупился и перевёл разговор на другую тему:

– Так что – будем к Вадику переезжать?

– Ой, не знаю, – Соня уставилась в пространство. – Понимаешь… Не могу я ехать в эту квартиру! И Вадик ещё не оформлен… я ему – никто! Узнает папаша его – начнёт палки в колеса вставлять. Леониду Михайловичу как объяснять-то? «Можно, я у вас поживу, мне больше негде?» Так он тоже решит, что я из собственной выгоды… Нет, не могу.

– И что же делать?

Соня пожала плечами.

– Завтра иду в церковь… буду просить, чтобы что-то решилось.

– В чудеса веришь, да?

– Да, – коротко ответила Соня. – И знаешь, они бывают. Вот ты, например – разве не чудо? Счастливое начало моей сказки… Кому ещё так повезло? В тот день было двести детей.

– Ну, ты же у нас Аллочкина дочка! – хмыкнул Борис. – Героической спасительницы из колодца.

– Не надо так о покойной, мать она мне или нет, – нахмурилась Соня.

– А ты-то как думаешь, кстати?

– Мара верила, а мне всё равно, – вздохнула она и посадила лиса на тумбочку.

* * *

Февраль пролетел незаметно и уже подходил к концу. Соня вполне освоилась на работе – Мария Фёдоровна её по-прежнему хвалила и уже не боялась доверять ей группу, а Калюжные, казалось, оставили свою горе-невестку в покое. Вадик ходил в садик и даже не сопливился, как раньше, каждую неделю, хотя и зиму, и вирусы никто не отменял.

Соня уже дважды съездила на консультацию к Илье Сергеевичу. Первый раз, после выписки, доктор изменил свои назначения – прежние лекарства слишком сильно понижали давление. Чувствовала она себя неплохо. Приступы тахикардии полностью не исчезли, но перестали быть такими тяжёлыми. Она даже не так задыхалась, подымаясь в горку. Сердце беспокоило редко, только если серьёзно понервничать.

Впрочем, Соня теперь почти что не нервничала, разве что из-за вопросов опеки. К счастью, медицинское обследование, которого она так опасалась, оказалось наредкость формальным. Соня даже подивилась, с какой лёгкостью выдали ей все справки из диспансеров, всего лишь пробив её имя по базе. На Вадика тоже нужно было получить медицинское заключение. Соня сама обошла с ним врачей, хотя по закону считалось, что делать это должна не она, а орган опеки. Все остальные документы были собраны, заявление написано. В справке, выданной на новой работе, указан соответствующий норме доход. Приходила комиссия, проверила условия проживания и ничего насчёт долевой собственности в квартире не высказала. Теперь Соня с тревогой ждала результатов.

Жилищные условия казались ей самым слабым местом в деле усыновления. Дедушкина квартира, действительно, кое-что значила – но лишь для вынесения заключения по опеке. Как только Соня оформит усыновление и пропишет ребёнка к себе, как к единственной родительнице, все его имущественные права по отношению к прежним родным утратятся. Так объяснил юрист, которому она заплатила за консультацию. Однако, добавил он, в интересах ребёнка и по просьбе дедушки за Леонидом Михайловичем могут быть сохранены права и обязанности в отношении внука, надо только, чтобы об этом указали в решении суда. Ничего нового это им не давало – Соня, разумеется, не собиралась препятствовать деду видеться с мальчиком, а квартиру Леонид Михайлович и так собирался завещать одному Вадику.

И всё-таки Соня решила, что фактическое наличие завещания может повлиять на оценку комиссии – а значит, об этом стоило позаботиться. Она переговорила с Леонидом Михайловичем. Он теперь почти всё время лежал, долго жаловался ей на здоровье, но говорил уже гораздо лучше. Дед пообещал прислать все бумаги до начала суда и сам попросил Соню присмотреть за квартирой.

Он знал, что Соня с Вадиком там не живут, потому что ей так удобнее. По большому счету его волновало только одно – раз в день услышать, как мальчик произносит «привет, деда». Сын Леонида Михайловича даже просил не звонить так часто – после каждого разговора старик по несколько часов лежал, отвернувшись к стене, и тихо плакал. Соня не стала ничего рассказывать им про свои проблемы. Она очень надеялась, что жить в этой квартире ей всё-таки не придётся.

Всё, что не касалось усыновления Вадика, отошло на дальний план. Соня впала в дремотное, вязко-спокойное состояние и радовалась ему, как спасению. Она шла на работу, возвращалась с работы, ездила в опеку, готовила, играла с ребёнком и совсем не думала про Митю.

То есть специально, по своей воле, не думала. Просто это оставалось у неё внутри – постоянно. Не любить его она не могла. Простить – тоже.

Если б не эти фотки, ей осталось бы пусть больное, но твёрдое знание, что она всё же любима, что Митя стал жертвой обстоятельств, тирании отца, ревности матери. Теперь её лишили и этого. Защитный кокон его любви оказался стеклянным; разбился, поранив её осколками. А может, его и не было вовсе. Да, обстоятельства, в которые попал Митя, не выдуманы, и, возможно, он не слишком-то любит Наташу… но он врал, он предал Соню, если он мог быть таким, как на этих снимках!

Чтобы хоть как-то примириться с реальностью, Соня старательно закрывала для себя все воспоминания. Его объятья, поцелуи, слова, а главное – его глаза. Это стало теперь ложью, этого попросту не могло быть, и всё. И если какие-то прошлые события вдруг всплывали у неё в голове, опровергая эту уверенность, Соня просто тупо гнала от себя дурные призраки невозможного больше счастья.

Луч померк – словно щель, через которую он ещё проникал, несмотря на разлуку, – заткнули грязной, вонючей тряпкой. Теперь Соня находилась в кромешной тьме и не верила, что прежний свет вообще когда-либо существовал. Зато у неё появились силы двигаться дальше, хоть спотыкаясь, на ощупь, но – идти, не оглядываясь, по чёрному безрадостному пути. Никакого проблеска в глубине своего туннеля она не видела, ничего не искала и не ждала. Просто шла. Заставляла себя идти.

Кстати, Женя не появлялся. Соня и радовалась этому, и тревожилась – спокойнее было бы знать, что он собирается делать со своей долей в квартире. Если перестал думать о Соне, то для чего ему теперь эта площадь? Если всё ещё на что-то рассчитывает – то почему не объявляется?

…В начале марта в интернате поднялся переполох – заведующая сообщила, что заведение собирается посетить сам мэр. Городские организации намеревались оказать воспитанникам гуманитарную помощь. Разумеется, задолго до визита добрых дядь всех сотрудников подняли на уши. Всем миром надраивали стены, закрашивали на них надписи, подмазывали штукатурку.

– Лучше б денег дали сперва на ремонт, а потом уж торжественно приходили, – ворчала Соня, пытаясь оттереть жуткий, расслоившийся за многие годы, линолеум.

– Вот и выдвини предложение, – хмыкнула Мария Фёдоровна. – С мэром Калюжный приедет – у него куча бабок. Может и до приезда дать, и после.

– Кто приедет? – замерла на месте Соня.

– У-ух! – хлопнула себя по лбу воспитательница. – Я и забыла. Свёкор твой бывший, значит?

– А Ольга Филипповна в курсе?

Соне совсем не улыбалось снова остаться без работы.

– Конечно. Надо бы ей про тебя напомнить, чтобы накладки не вышло. Ты к ней сходи посоветуйся.

Напоминать Ольге Филипповне не пришлось, она в тот же день вызвала Соню к себе и попросила не показываться гостям на глаза – от греха подальше. Семёновна болела уже вторую неделю, и Соне предстояло помочь Марии Фёдоровне – убраться в группе, одеть-причесать детей, отрепетировать выступления. Оставалось надеяться, что высокие гости ограничатся актовым залом, детским концертом и раздачей подарков. Ожидалось также прибытие прессы – кто же делает доброе дело, не протрубив о нём на весь город?

В назначенный час Мария Фёдоровна повела чистых, нарядных и изрядно напуганных детей на мероприятие, а Соня взялась прибирать игрушки. Прошло минут десять, как вдруг из спальни раздались непонятные звуки. Соня кинулась туда, но никого не увидела. Тогда она притворилась, что уходит, а сама замерла на пороге. Под одной из кроватей кто-то закопошился. Соня присела и обнаружила лежащую на животе девочку.

– Валя? Это ещё что такое? А ну вылезай! – строго приказала Соня.

Беглянка выползла на белый свет. Хорошо, что Соня тщательно мыла с утра полы, а то белая блузка девочки превратилась бы невесть во что.

– Как же так – мы же всех посчитали! – всплеснула руками Соня.

– А я построилась, а потом сбежала! – гордо сообщила девочка, ни капли не растерявшись.

– И почему ты сбежала? Ты не хочешь подарков?

– He-а! Они сраные.

– Какие? – обалдела Соня.

– Сраные.

– Это ещё почему?

– А мама всегда так говорила папе: забери свои сраные подарки! Я не хочу сраные!

Валя поступила в интернат в начале недели. Отец из ревности избил мать до полусмерти и сел в тюрьму. А та, выйдя из больницы, осталась инвалидом и не смогла заниматься детьми. Их было двое, старший уже два дня как давал прикурить третьему этажу. Валя вела себя тихо, но на контакт шла с трудом. Соня впервые услышала от неё такую внятную речь.

– Эти подарки нормальные, чистые, – как можно убедительнее сказала Соня. – Пошли, я тебя отведу.

– Ладно, – согласилась девочка.

Они поднялись к актовому залу, и Соня осторожно заглянула в открытый дверной проём. Мероприятие уже началось. На сцене выступали юные танцоры, а в президиуме, чуть сбоку, ближе к проходу, восседали почётные гости – пять человек, не считая охраны, четверо мужчин и одна женщина. Мэра Соня знала по фотографиям – вон тот упитанный, круглый, достаточно ещё молодой мужчина, похожий на поросёнка. Его лысина празднично блестела, отражая люстру.

Соня перевела взгляд и сразу же узнала среди гостей своего, как выразилась Мария Фёдоровна, свёкра. У неё даже что-то ёкнуло внутри – по крайней мере, издали Антон Калюжный казался копией своего сына. Он был строен, высок, темноволос и подтянут. Даже когда он сидел, выглядел спортивным и ладным. Соня знала, что ему сорок семь, но дала бы гораздо меньше. Женщина рядом с ним, конечно же, не могла быть Валентиной Юрьевной – слишком молода и некрасива, типичная канцелярская крыса, чиновница от образования, которых так много при детских учреждениях.

Отвернувшись от них, Соня поискала глазами свою группу и обрадовалась, обнаружив затылок Марии Фёдоровны – дошколят посадили у самой сцены.

– Вон, смотри, – Соня наклонилась к Вале и прошептала:

– Иди до конца, прямо в первый ряд, к Марии Фёдоровне, ясно?

– Да! – кивнула девочка.

Она, и правда, пошла по проходу, но Соня не могла уйти, не убедившись, что ребёнка забрали. Зал состоял из нескольких ярусов, каждый из которых отделялся приступкой – дурацкая идея строителей. Не заметив этой ступеньки, Валя размашисто шагнула, подвернула ногу и, упав прямо посередине лестницы, громко заревела.

Конечно, через секунду к ней кто-нибудь подошёл бы, но Соня действовала рефлекторно. Она бросилась к Вале, подняла её на ноги и стала осматривать, стараясь держаться к сцене спиной.

– Тихо, тихо, – уговаривала Соня. – Очень больно? Можешь ступить?

Валя продолжала рыдать, очень громко, и представление на сцене смешалось. Все оглядывались, пытаясь понять, что случилось.

– У нас тут маленькое происшествие, – слащавым голосом произнёс главный организатор мероприятия – зам по воспитательной работе.

Неожиданно из президиума поднялся сам Калюжный и направился прямо к ним.

– Иди ко мне, девочка, – ласково проговорил он. – Ну, что случилось, ножку больно, да?

Не успела Соня опомниться, как он тоже присел перед Валей на корточки и взял её за руку. Да, голос у него оказался тем самым – низким, твёрдым, очень начальственным, таким, как она слышала на записи его разговора с Митей. Но вот интонации… Если бы Соня не знала, в жизни бы не поверила, что этот человек хладнокровно отправил киллера к своей жене. Нет, это был добрый и щедрый дядя, глаза его светились лаской и умилением.

Соня понимала, что убегать поздно, это только вызовет подозрения. Она встала и отошла немного в сторону. Калюжный не обращал на неё никакого внимания, и Соня смогла разглядеть его получше.

Митя, оказывается, очень, очень на него похож… Те же скулы, тот же чуть монгольский разрез глаз. Но причёска у его отца была другая – аккуратная чёлка на куда более низком лбу, да и складка губ – упрямая, жёсткая, тонкая. Соня хорошо представляла, как он может говорить – цинично и грубо. А уж глаза… Совсем не такие, не Митины. Проницательные, едкие, они буравили собеседника, ничего не рассказывая о себе. Соне же и вовсе не хотелось в них заглядывать.

Он поднялся, продолжая держать девочку за руку.

– Пойдём со мной, – предложил он малышке. – Как тебя зовут?

– Валя, – смело ответила та.

– Валечка? – на лице у Калюжного появилась настоящая нежность. – Какое замечательное у тебя имя!

Взгляд у него удивительно потеплел. Калюжный перевёл глаза на Соню и улыбнулся – сентиментальной, почти смущённой улыбкой.

– Позволите мне забрать вашу воспитанницу?

Соня молча кивнула. Калюжный пошёл обратно в президиум с девочкой на руках, по дороге вытирая ей слёзы. Усадил к себе на колени и весь оставшийся концерт просидел, что-то нашёптывая ей на ушко и гладя по ручке. Корреспонденты оживились – кадры получались замечательными.

А Соня не стала уходить. Она села в последний ряд, спрятавшись за чьей-то спиной, и, как заворожённая, наблюдала за своим так называемым родственником.

Церемония подходила к концу. Соня опомнилась – Мария Фёдоровна, разумеется, не забудет про Валю. Пока все аплодировали речи мэра, Соня встала и потихоньку вышла из зала. В игровой было чисто и убрано, и она присела на подоконник в ожидании группы, пытаясь успокоиться. Ну, чего она так разволновалась? Кто ей этот Калюжный? Наплевать на него… не надо о нём даже думать – как приехал, так и…

На лестнице послышался топот ног – дети возвращались обратно. Первой в дверях появилась Мария Фёдоровна – глаза у неё были круглые, она только и успела, что сделать беспомощный жест рукой. Соня невольно подскочила: следом, окружённый детьми, шёл Калюжный. На руках он держал Валю.

Гость прошёл в игровую комнату и усадил ребёнка на стульчик.

– Ну, не болит теперь ножка? – ласково поинтересовался он.

Вообще, как мужчина он впечатлял – особенно сейчас, когда говорил так тихо и проникновенно. Соня снова вспомнила Митю, и у неё сжалось сердце. Она стояла, как вкопанная, не зная, как себя вести. У Калюжного имелись её фотографии, но в жизни-то он её никогда не видал. За его спиной переминался секъюрити, сам не понимая, от кого охраняет здесь своего шефа.

Калюжный обвёл глазами помещение.

– Да… – протянул он. – Тут ещё работать и работать… Ну, ничего! Потихоньку сделаем. Вы знаете…

Мария Фёдоровна как раз наклонилась к кому-то из ребят, и он, в поисках собеседника, повернулся к Соне.

– Знаете, – продолжал он. – В этом интернате, возможно, вот в этой самой комнате, два года пробыл мой сын. Не поверите, наверное, но так сложились обстоятельства. Что поделаешь – тяжёлые времена…

«Не в этой, – подумала Соня. – Раньше малыши были в соседнем здании».

Но вслух сказала:

– Отчего же. Охотно верю. Всякое в жизни бывает.

– Да… Вы тогда сами были ребёнком и наверняка жили с мамой и папой. А вот я не могу себе простить, что так получилось. И вот я решил, что буду помогать детям, которые вот так же остались одни. Отремонтируем здание – раз. С питанием разберёмся – два. И, знаете что… начнём отправлять детей на экскурсии. В Москву, в Питер. А может, и за границу – там видно будет. Моя невестка занимается благотворительностью, у неё в Москве собственный фонд… В столице часто забывают, что есть ещё люди и за чертою Москвы…

Он говорил и говорил – как на митинге, а Соня смотрела на него с растущим недоумением. Она не понимала, для чего он так перед ней распинается. Мария Фёдоровна давно вжалась в стенку, стараясь не привлекать внимания. Корреспондентов рядом не было, заведующей тоже. Казалось, он хочет произвести благоприятное впечатление именно на Соню. Но восхищения в её глазах не появлялось, и от этого Калюжный становился всё красноречивее.

Наконец, в дверях возникла Ольга Филипповна – она разыскивала, куда делся гость. Увидев, что он беседует с Соней, она обомлела. Следом нарисовались корреспонденты и мышиная женщина-чиновник.

– Антон Игоревич! – обратилась к нему последняя. – Нас ждут…

– Да, да, конечно, – опомнился он. – До свидания, дети! Валечка! До свидания, маленькая! Я к вам ещё приеду.

Он сделал несколько шагов к дверям, но неожиданно остановился и снова обернулся к Соне.

– Вот так… вот так вот мы и поступим. И всех, кто здесь трудится, дарит детям тепло – тоже не обидим. Вас как зовут?

Все замерли, Ольга Филипповна за его спиной стала белее мела.

– Сара, – неожиданно для самой себя ответила Соня. – Моисеевна!

– Как? – потерял дар речи Калюжный.

– А что, не похожа? – невинно спросила она.

Он несколько секунд постоял, не зная, что сказать, потом повернулся и вышел. Заведующая за его спиной сделала страшные глаза и побежала за ним следом. Вся делегация удалилась, а Соня упала на стул и залилась истерическим смехом.

– Боже мой! Это надо подумать… – хохотала она. – Мария Фёдоровна! Я ему, похоже, понравилась… ой, не могу… это у них семейное… «Сара Моисеевна»! Я уж думала, он подавится!!!

Мария Фёдоровна несколько секунд взирала на неё, а потом взяла стакан, набрала в рот воды и брызнула Соне в лицо. От неожиданности она прекратила смеяться, закрыла лицо руками и замерла.

– А ну хватит! – строго прикрикнула воспитательница. – Чего разошлась?

– Теперь он узнает, кто я, – обречённо сказала Соня, вытирая лицо. – Сообразит, не дурак. Без работы останусь, вот идиотка! Понесло меня… как обычно…

– Ничего, авось пронесёт, – успокоила та. – Небось, выйдет сейчас и думать о тебе забудет.

* * *

Не пронесло. Собираясь на работу, Соня старалась не вспоминать о визите Калюжного, от души надеясь, что он ничего не понял. Как только она представляла, что у её поступка будут последствия, холодок пробегал у неё по спине.

Но не успела Соня прийти в интернат, как к ней подбежала Мария Фёдоровна:

– Иди, вызывают…

Ругая себя последними словами, Соня поплелась к начальству. Оказалось, Калюжный в тот же день позвонил Ольге Филипповне – лично, без посредников и секретарей. Выяснять, кто такая Соня, ему не понадобилось – он и сам уже догадался, только потребовал подтверждений. Никаких указаний от него ещё не последовало, и умная женщина не стала бежать впереди паровоза. Отругав Соню за провокацию, предупредила: против Калюжного не пойдёт, и отправила обратно в группу.

Всё произошло в тихий час. Окна в спальне выходили на улицу, голые деревья не загораживали обзор, поэтому Соня сразу увидела подъехавшие к воротам иномарки – огромную чёрную (похоже, Калюжные особо любили этот цвет) и другую, поменьше. Из первой вышел сам Антон Игоревич, из второй – двое охранников. Один остался стоять на улице, другой прошёл в здание вслед за шефом. Интересно, подумала Соня, почему приказ об увольнении нельзя было отдать по телефону? Раньше Калюжный действовал исключительно чужими руками. А может… Она даже выпрямилась от этого предположения – может, он решил поиздеваться над ней лично? Растереть в порошок и получить удовольствие?

Без сомнения, так оно и было. Но Соня не ощущала страха, только возбуждение, почти боевой азарт. Она не знала, что придаёт ей силы, но почувствовала вдруг собственное превосходство, словно она разведчик на фашистском допросе. Нет, господин Калюжный, не дождётесь вы просьб о пощаде!

Соня вышла из спальни – навстречу. Высокий гость не замедлил появиться в дверях – без охранника. Короткий знак рукой – и Мария Фёдоровна растворилась за дверью. Свёкор и невестка остались один на один.

Здороваться никто не стал. Они стояли и рассматривали друг друга: Калюжный – тёмным, недобрым взглядом, с характерным прищуром, Соня – открыто и вызывающе. Она не собиралась начинать первая.

– Ну, садись, что ли. Перетрём, – разбил тишину Калюжный, когда пауза совсем затянулась.

– Деревья умирают стоя, – отозвалась Соня.

Не услышав в её голосе ни страха, ни волнения, Калюжный нахмурился, брови у него приподнялись вверх. А она никак не могла понять, почему не боится. Даже мелкий чиновник в паспортном столе внушал ей куда больший ужас, а тут… Наверное, это объяснялось его чисто внешним сходством с Митей. Она видела в Антоне Калюжном черты своего мужа и поэтому не могла воспринимать его по-настоящему опасным.

Он ещё немного помолчал. Прошёл к окну, постоял, глядя куда-то вдаль, потом обернулся.

– Забавно как вышло, – усмехнулся он. – Сара Моисеевна, значит? Или… Софья Васильевна?

– Да какая же разница, – не отрывая от него глаз, ответила Соня. – Для вас.

– Ладно, хорош! – он рубанул рукой воздух, как начальник на совещании. – Шутки в сторону – поговорим откровенно. Времени у меня мало, так что слушай сюда, девочка…

У Сони даже скулы свело от ненависти.

– Спасибо, что снизошли, – перебила она. – У меня, вообще-то, рабочий день, так что говорите быстрее.

От такой наглости Калюжный просто обалдел.

– Да ты, я посмотрю, борзая? Я и так слишком долго тобой занимаюсь! Да ты… Кто ты есть? Ты…

Наверное, он собирался выдать один из своих мерзких эпитетов – из тех, что она слышала о себе на записи. Но почему-то не выдал.

– А вы-то меня как достали… – устало выдохнула Соня и опустилась на стул. – Ну чего вам ещё надо? Увольняете – так увольняйте.

Он подошёл и навис над своей жертвой, положив руку на спинку её стула, словно Жеглов, допрашивающий преступника. Но это так напомнило Соне сцену на даче, когда Митя приглашал её танцевать, что она чуть было не улыбнулась.

– Не спеши, – сказал Калюжный. – Сначала надо выслушать старших, а после борзеть. Я, может, не ссориться с тобой пришёл. А ты уже нахамила.

Соня недоуменно глядела на него снизу вверх.

– Наверное… – медленно произнесла она, не пытаясь отодвинуться и не опуская взгляда, – у меня были на то причины…

– У меня к тебе сейчас претензий нет, – неожиданно заявил гость. – Понимаю, мы тебе насолили. Но ты сама виновата – знала, куда полезла. Скажи спасибо, легко отделалась, – жёстко добавил он, наклонившись ещё ниже, почти к самому её лицу.

Соня ощутила на щеке его дыхание. Она не шевельнулась, не отстранилась. Калюжный, наконец, выпрямился, отпустил стул и сделал шаг назад, продолжая её рассматривать.

– Я Димку сейчас… понимаю. Что, удивилась? – усмехнулся он, заметив её реакцию. – Вот… увидел тебя лично – и… Но ты мне очень мешала. И сейчас – лучше на его пути не вставай. У сына моего – другая тропинка. У него всё устроено. И Наташка своё не отработала, мне нужен её фонд. Но главное – не это. Жена моя, Димкина мать – она самый дорогой для меня человек. Ради неё – задушу любого. Она тебя ненавидит и никогда не простит. На жидовку ты, конечно, не тянешь – это она зря, уж в этом я разбираюсь. Не знаю, какая ты там сектантка, а что старше… Я – мужик, я Димку понял. Она – никогда не поймёт. Запомни – от моего куска чужим не отломится, против моей воли. Брала бы, пока давали. На что рассчитывала?

Соня не отвечала.

– Но кое-что я могу для тебя сделать. Ты зря не взяла бабки – столько я тебе уже, конечно, не дам, да и не за что. Все свои неприятности ты сама заслужила. Но… – он просунул руку за пазуху и достал конверт. – Короче, на год хватит. Мой тебе совет – выходи скорей за своего гэбиста, он из кожи вон ради тебя лезет. А Димку забудь. И никому о нашем разговоре… а то… – угрожающе закончил он.

Потом вспомнил про конверт и протянул ей.

– Я не боюсь вас… давно не боюсь, – ответила Соня и вскочила, невольно пряча руки за спину. – Мне не нужны ваши деньги – тогда были не нужны, и сейчас тоже! Вам не понять этого, и мне вас жаль. Может, вы бы за деньги и отказались от своей жены… хоть так любите её горячо… я не знаю. А если нет – так чего же вы других-то за быдло считаете?

Калюжный побагровел, но сдержался. Руку с конвертом он опустил, и, прищурившись, уставился на Соню. Но её было уже не остановить.

– А сын ваш пусть живёт, как умеет, – продолжала она.

– Это вы научили его лгать и идти против сердца. Не волнуйтесь, я не буду ничего у него просить! И искать его – никогда. Я слишком себя уважаю. И знаете, чего я больше всего боюсь? Что он станет Калюжным номер два! А ещё… – Соня сделала вдох, – а ещё – я и правда жидовка, хоть и не похожа. Так что в снисходительности вашей я не нуждаюсь: ненавидите, так уж ненавидьте.

– Нарываешься? – голос у него ещё больше понизился.

– Со мной так не разговаривают… без последствий!

Опасность и угроза мерещились теперь во всём его облике, пластикой он напоминал хищника перед броском.

«Не спеши, – сказал Калюжный. – Сначала надо выслушать старших…»

– Какие ещё последствия? – Соня чуть не рассмеялась ему в лицо. – Ну, какие? Копеек моих лишите? Которые я днём и ночью отрабатываю с тряпкой? Или одной третьей квартиры, которую мне оставили? Ну, давайте, мне не привыкать. Или – пришлёте киллера? Присылайте, я не боюсь. Вы уже убили меня один раз. Меня уже нет, я – фантом. Только сын мой осиротеет вторично. Ну, ничего. Поступит в интернат. Вот прямо сюда, как ваш Дима. Ну, так вы придёте, окажете ему гуманитарную помощь… Вы же так любите детей!

Она по-прежнему не отводила от него взгляда. Лицо у него стало страшным – лоб казался ещё ниже обычного, рот превратился в узкую щёлку, а глаза буравили Соню насквозь. Они смотрели друг на друга – кто кого переглядит, сколько, она не знала. А потом Калюжный вдруг усмехнулся. Морщина на лбу разгладилась, рот скривился.

– Ты на жену мою похожа, в молодости. Такой же характер, – внезапно заявил он. – Вот уж не подумал бы – но… Уважаю сильных людей. Ломаю, но уважаю. А ты, стало быть, не ломаешься? В огне не горишь, в воде не тонешь?

Она могла ответить ему. Что прошла школу Калюжных и внутри у неё всё выгорело, вот и нечему больше гореть. Что уважение его ей совсем ни к чему – он не тот человек, от которого хотелось бы его получить. И что она продолжает молиться за него, его жену и, конечно же, сына. Но Соня молчала.

– Вот что я скажу тебе, храбрая девочка, – он уставился на неё в упор. – Непродажных людей не бывает. У каждого есть своя цена. У кого-то деньги. У других – чья-то жизнь. Димка сломался на твоей. А тебе что – не на ком? Не страшно?

Соня с трудом набрала воздуха в лёгкие – её затрясло от гнева и бессильной ненависти.

– А тебе? Тебе – не страшно? – проговорила, почти прошипела она. – Ты ведь тоже под Богом ходишь… Только знай! Коснёшься – хоть пальцем – кого-то из моих близких… хотя б только мыслью своей злобной дотянешься… пожалеешь, что на свет появился! Проклянешь этот день… будешь проклят… навечно!

Губы у неё дрожали, глаза метали молнии. Угрозы её были, конечно, пустыми… Как и тогда, в детстве, с Вовой – она говорила сейчас от бессилия и жуткого страха, по наитию. Но вложенная в её слова ярость подействовала и теперь.

Калюжный даже отшатнулся под её взглядом.

– Вот ведьма… – процедил он. – Но хороша, чёрт возьми!

Выражение его лица на секунду стало то ли испуганным, то ли восхищённым. Но уже в следующее мгновенье на нём появилась привычная маска. Перед Соней снова стоял большой начальник, вальяжный и строгий. Может казнить, а может и миловать.

– Ладно. Давай к делу, – неторопливо начал он, словно ничего и не произошло. – Не хочешь денег – дело твоё. С работой я тебе помочь не могу – тут Валя всё контролирует. Но про то, что ты здесь – она не узнает. Тряпкой махать, конечно же, не для тебя. Оклад тебе подымут, работай с детьми, раз умеешь. Мне с тобой делить больше нечего, но к Димке не лезь. Такие, как ты, до добра не доводят. А мне нужен мой сын – мой, поняла?

Он сделал акцент на слове «мой». Ещё несколько секунд Калюжный стоял, разглядывая её, потом круто развернулся и вышел прочь.

* * *

Соню не уволили. Через час её вызвала директриса и предложила с первого сентября должность преподавателя начальной школы при интернате – одна из сотрудниц как раз собиралась в декрет. Учитель в таком классе, при катастрофической нехватке кадров, становился для детей и классным руководителем, и воспитателем одновременно, провожал их на занятия и обратно, делал вместе с ними уроки, гулял.

Работа эта считалась, конечно, уровнем выше, чем воспитатель у дошколят, и возвращала Соню к прежней педагогической деятельности. Кроме того, всё-таки деньги, хотя и гораздо меньшие, чем Соня зарабатывала у Нины Степановны. А главное, отменялись ночные дежурства. Можно было нормально растить Вадика и слезть, наконец, с Анькиной шеи… тем более что сестра очень уж его распускала.

Соня попросила дать ей время подумать. Всю ночь она решала, стоит ли принимать помощь из рук Калюжного, не вступит ли она тем самым с ним в сделку? Но, поразмыслив, так и не нашла в его жесте главного – предмета купли-продажи. Не было ничего, за что Димин отец мог бы её купить – Митя теперь снова женат, и, похоже, не понарошку. А то, что ей возвращают нормальную работу, которой лишили по собственной прихоти – так это не унизительная подачка, а восстановление справедливости, сродни извинению, хотя и с огромной натяжкой. И ещё – Соня сознавала: ей не хватит ни здоровья, ни средств протянуть в нянечках хотя бы ещё полгода, а значит, перемена места – жизненно необходима.

Правда, она так и не сумела понять, почему Калюжный вдруг проявил благородство. Неужели в его душе нашлось место для совести? Соня подозревала, что причиной стала его необъяснимая, иррациональная к ней симпатия. Но думать так не хотелось, это было бы слишком больно и тягостно. Больно – потому что симпатия эта, увы, запоздала. Тягостно – потому что Соня не могла ответить ему взаимностью: хотя этот мужчина и обладал невероятным сходством с Митей, но не вызывал у неё ни уважения, ни приязни.

На другой день Соня зашла к заведующей сообщить, что согласна. Мария Фёдоровна, конечно же, огорчилась, посетовала, что снова лишится помощницы, но, разумеется, отговаривать не стала. В утешение Ольга Филипповна пообещала ей найти к сентябрю новую нянечку.

Никто и ничего по поводу таких перемен Соне не высказал, казалось, само слово «Калюжный» в интернате теперь под запретом. Многие, не знающие истиной подоплёки дела, посматривали на Соню с опаской. Гуманитарная помощь действительно поступила на счёт заведения в приличном размере, но сам Антон Игоревич больше не появлялся.

А Соня немного воспрянула духом, схватилась за методики и учебники – вспоминать программу начальной школы. Вот если бы ещё решилась, наконец, проблема с квартирой… Неопредёленность мучила её – хотелось бы понять, что их ждёт. Но Женя не объявлялся, и Соня не знала, что думать.

В детском саду она о своих новостях молчала – через Нину Степановну могла узнать Митина мать, и тогда – плакала новая должность… К тому же, никто здесь ни разу не поинтересовался, как и на что живёт теперь Соня.

Надька, как обычно, была поглощена собой. Вот и на этот раз, завидев бывшую сменщицу, она с ходу начала возмущаться несправедливостью жизни и корыстностью ближних. Битвы с матерью продолжались, но сегодня больше других досталось золовке, сестре бывшего мужа – та согласилась брать племянника на каникулы, но посмела требовать привозить для него продукты, и это вместо того, чтоб когда хоть копейку…

Соня терпеливо выслушала новую серию из Надькиной саги и, поймав паузу, спросила, когда состоится утренник, и к какому числу готовить стихи. Про стихи Соня заикнулась будто бы ненароком. На самом деле она собиралась выяснить, почему Вадику не дали ничего читать на Восьмое марта.

– Так твой уже давно всё выучил, – удивилась Надька.

Тут в группу поднялась медсестра – похоже, у неё дома катастрофически не хватало туалетной бумаги. Надежда Петровна побежала в кладовку, и Соня дожидаться не стала.

– Вадь, когда же ты стих-то учил? Расскажи мне скорей, – попросила она мальчика на обратном пути.

Глаза у него стали хитрыми.

– Не скажу, сюрприз! – заявил он.

Сюрприз оказался хоть куда, и стал главным номером праздничной программы. Ведущей была Танечка. Музыкальный работник на редкость хорошо подготовила детей – даже Вадик, который не любил танцевать, совсем недурно покружил Настю, ну, или, точнее, она – его. Правда, под конец танца она его всё-таки уронила – случайно или нарочно.

Но это не испортило мальчику настроения. Сначала он блеснул на одном из конкурсов. Дети должны были отвечать на вопрос, за что они любят своих мам.

– Моя мама очень красивая и добрая! – сказала Вика и сорвала аплодисменты.

– А моя тоже очень красивая, добрая и печёт вкусные пирожки! – не отстала от неё Яна.

Остальные дети, как попугаи, принялись повторять друг за другом про пирожки – обычная история. Рядом с Соней изводилась Настина мама – она ожидала от своей дочки любой неожиданности. Настя, конечно, не подвела.

– А моя… – гордо заявила она. – Моя… Она тоже печёт пирожки, моет посуду и ещё… красивее Янкиной мамы! На-амного!

В зале раздался смех, а Настина мама залилась краской.

Соня тоже переживала. Конкурс этот всегда проводился экспромтом, без домашних заготовок, так получалось интереснее – она сама вела такой в прошлом году. А у них с Вадиком всё-таки нестандартная ситуация – давно ли он стал называть её мамой? Однако мальчик спокойно ждал своей очереди. Лицо его выражало недоумение от глупых ответов детей, мол, я-то сейчас, конечно, скажу так, как надо.

– А за что любит свою маму Вадик? – произнесла, наконец, Танечка.

– Я! Люблю! Свою маму! – с напором начал он, сделал эффектную паузу и выпалил:

– За то, что она моя мама!

В зале на миг воцарилась тишина, а потом все разразились аплодисментами. Нина Степановна, стоящая возле рояля, даже смахнула слезу. Соня и сама поймала себя на том, что вот-вот заплачет. Но это оказалось ещё не всё. Дети начали читать стихи. И вот настал черед Вадика. Соня заметила, что на этот раз он сильно волнуется – мальчик в такие моменты слишком часто моргал и кривил губы.

– Эти стихи… – объявила Танечка. – Вадик сочинил сам! Для своей мамы.

У Сони глаза полезли на лоб. А Вадик, слегка запинаясь, начал читать. Под конец его голос окреп и закончил он уже уверенно и громко. Конечно, эти четверостишия не были поэтическим шедевром, но в них имелись и ритм, и рифма.

– завершил Вадик под шквал аплодисментов и восторженный хохот. Покраснев, он бросился обратно в строй и спрятался за Настиной спиной.

Утренник подошёл к концу. Дети разбежались к родителям, и Соня поймала Вадика в свои объятья.

– Мам, тебе понравился стих?

– Да просто чудо! Замечательно, миленький, правда!

– Что же это ты, Вадик? – спросила у него Настина мама. – Разве твою маму не за что любить?

– Всё правильно он сказал! – вмешалась Надька. – Мам не за пирожки любят, верно, Вадь? И не за красоту. Вот ежели некрасивая, так что – не любить, что ли?

– Конечно, правильно. Очень умно сказал! Тем более что пирожки я печь не умею, – улыбнулась Соня. – Ну, иди, вон вам их сколько там напекли…

Вадик убежал за угощением, а она обернулась и встретилась взглядом с Танечкой.

– Татьяна Викторовна, привет!

– Ой, здравствуй! – девушка закивала ей, но как-то слишком уж часто и подобострастно.

– Признайся, ты Вадику помогала? – весело поинтересовалась Соня.

– Нет, нет, ни капельки, честное слово! – ответила та, почему-то оглядываясь. – Я думала, это вы вместе с ним сочинили.

– Дая понятия не имела!

– Ну надо же! Очень, очень талантливый мальчик, – Танечка уставилась куда-то в левый висок собеседницы, словно косила.

В последнее время Татьяна Викторовна вела себя странно: в глаза не смотрела, стоило Соне прийти за Вадиком – под любым предлогом убегала в спальню. Какой там камень держала за пазухой Танечка, Соня выяснять не рвалась. Но, заметив сейчас, как девушка нервничает, пожалела, что первая завела разговор, сделала вид, что отвлеклась и дала ей возможность уйти.

Надька проводила сменщицу насмешливым взглядом:

– Знает кошка, чьё сало съела…

– В смысле? – не поняла Соня.

– Ты что, не в курсе?

– Не в курсе чего?

– Так ведь она с твоим бывшим живёт.

– С кем… – обомлела Соня.

Танечка живёт с Митей? Как это? Соня думала, что не устоит на месте.

– Ну, военный который… забыла, как звать.

– С Женей? – врубилась, наконец, Соня и смогла сделать вдох.

– Не знала?

Соня даже не могла сообразить, как реагировать на эту странную новость.

– Ну… да, в принципе знала… – выдавила она. – И что из этого?

– Да ничего, – пожала плечами Надька. – Тебе виднее.

И добавила нравоучительно:

– Вишь как – за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь!

К Соне вернулся Вадик, и они отправились на чаепитие. Она невольно ловила глазами Танечку. Интересно, как это у них получилось с Женей, где и как они пересеклись? Ах да, он ведь забирал мальчика из группы, когда Соня лежала в больнице. Она представила себе Танечку рядом с Женей и осталась в недоумении. Странная, однако же, пара. На сколько лет он её старше? И чуть не рассмеялась про себя: чья бы корова мычала!

В голове начало проясняться: значит, вот почему он пропал. К худу это или к добру? Да, пожалуй, к добру. Только Танечку почему-то жалко, хотя… это её личное дело. Может, они будут счастливы, и она никогда не узнает, каким он может быть, если…

Разумеется, никакой ревности Соня не испытывала, хотя неприятное чувство всё же кольнуло её. «Быстро же вы забываете о своей великой любви… Дмитрий Антонович… Евгений Максимович… Не получилось здесь – попробую там». Однако тут же себя осекла: Женя имеет право на счастье, и не ей бы его осуждать.

Соня решила успокоить Танечку – оказывается, девочку попросту мучает совесть. Но удобного случая так и не представилось.

Зато в тот же вечер, словно почувствовав, что о нём вспомнили, Женя объявился сам – позвонил Соне на мобильный.

– Привет, – сказал он. – Есть разговор.

Голос у него был раздражённо-нервозным, и это совсем на него не походило.

– Привет, – ответила Соня. – Если это по поводу квартиры – то я тебя слушаю.

– Это не по поводу квартиры. Точнее, не только. Но по телефону разговор не получится.

Соня заколебалась.

– Хорошо… – нерешительно сказала она. – Приходи. Но не завтра, я завтра дежурю.

– А когда?

– Послезавтра – вечером. И только после семи, когда будет Анька. Я не хочу общаться с тобой наедине.

– Детка, – не скрывая злости, отозвался он, – на тебе свет клином не сошёлся!

– Я в курсе, – ровно ответила Соня. – Но так мне будет спокойнее.

– О’кей! – резко произнёс Женя и повесил трубку.

Анька по Сониной просьбе прибежала к ней сразу же после работы. А через пятнадцать минут раздался звонок в дверь. Анька подхватила Вадика и ретировалась с ним в свою комнату.

Женя молча разулся и прошёл вслед за Соней на кухню, плюхнулся на табуретку и уставился на свои руки. Соня с недоумением разглядывала его. Она практически никогда не видела, чтобы он так открыто проявлял своё настроение. Сейчас он был явно не в духе. И не просто не в духе, но откровенно подавлен.

– У тебя что-то случилось? – не выдержала она.

Он медленно поднял голову и уставился на Соню горьконасмешливым, почти издевательским взглядом.

– Да. Ты вот случилась. На моём прямом пути.

– Прости, – ответила она. – Но ведь у тебя всё налаживается?

Женя несколько секунд молчал.

– Похоже на то, – задумчиво ответил он. – Мне надоело страдать. Это не мой стиль. Мне нужна стабильность.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – быстро проговорила Соня. – Я хорошо знаю Танечку. Это чудесный вариант. Она милая, добрая, бескорыстная. Надеюсь, ты тоже проявишь к ней только свои лучшие качества.

– То есть тебе всё равно? Ты одобряешь? – Женя не отрывал от неё испытующего взгляда.

– А что ты хотел услышать? – подняла брови Соня. – Что-то другое?

– Да, другое, – честно признался он. – И ты ни капельки не ревнуешь? Я тебе полностью безразличен?

Она даже не сразу нашлась, что ответить.

– Женя, надеюсь, ты завёл роман с Танечкой не для того, чтобы… Эта девушка заслужила совсем иного.

– Она – да, заслужила, – кивнул Женя. – Куда больше, чем ты. Она мне правда понравилась. Просто золото, а не девочка. Ангел. Совсем не испорченная. Молоденькая, сладкая. Я думал, когда мы с тобой познакомились, что ты – такая. Но…

– Ну, вот и прекрасно, – устало прервала его Соня. – Давай к делу. О чём ты хотел говорить?

– Хорошо. Не стану скрывать – я всё ещё люблю тебя. Сильно люблю. И всё ещё ничего не могу с этим поделать. Я не видел тебя два с половиной месяца, я спал с другой женщиной, моложе тебя, добрее и красивее. И при этом каждую минуту думал о тебе. Я знаю, что у тебя всё по-прежнему – надеюсь, ты уже поняла, что там — ловить больше нечего… Я про твоего Калюжного говорю. Послушай меня сейчас очень внимательно, пожалуйста. Завтра я сделаю Танечке предложение – лучше жены мне всё равно не найти. Но я пришёл к тебе – в последний раз. Если ты сейчас скажешь, что готова быть со мной… хотя бы через год… или даже ещё не готова, но подумаешь над этим… Я расстанусь с Татьяной.

Соня слушала его с нарастающей болью. Она слишком хорошо знала сама, что такое любить и не иметь надежды, что значит стараться забыть и не желать забывать одновременно. Но ничего не могла для него сделать. Как не могла ничего сделать и для себя.

– Я замужем и люблю другого, – тихо проговорила она. – Мне тебя жаль, но…

– Я тебя понял, – отрезал он. – Собственно, иного я и не ждал – вот видишь, как я изменился. Уже знаю, что не всё в жизни можно получить, как ни бейся. Но не попробовать я не мог.

– Женя…

– Не надо. Умолять я больше не буду. Хотя время у тебя ещё есть – до завтрашнего вечера.

– Женя, забудь об этом, – решительно сказала Соня, – это невозможно. Что касается Тани… Я не знаю, надо ли тебе жениться, если ты её не любишь. Ты лишаешь её права быть кем-то любимой, нельзя с ней так.

– Мне наплевать на её права, – раздражённо ответил он. – Если не ты – то какая мне разница, кого не любить. Пусть хотя бы раз в жизни любят меня.

Соня только молча покачала головой.

– Переходим к другому вопросу, – деловито продолжил он, словно и не объяснялся ей только что в любви. – Квартира. Я считаю по этому поводу следующее. Конечно, Вова никаких прав на третью часть не имел. Но я-то приобрел её за свои деньги. Поэтому не вижу никакого повода её вам дарить.

– Я тоже не вижу, – спокойно произнесла Соня. – И даже не рассчитывала на это. Что дальше?

– Когда я её выкупал, я ещё… В общем, сейчас – ни тебе, ни мне эта долевая собственность не нужна.

– Тоже согласна.

– У меня, как ты знаешь, есть квартира. Я предлагаю обмен – мою на вашу.

– Подожди, на какую из трех?

– Разумеется, не на трёхкомнатную, – усмехнулся он, – и не на дом. Мою двушку, где я сейчас живу – на той стороне улицы. Ты, правда, даже не удосужилась там побывать… Она смежная, меньше вашей, кухня семь метров, одна комната двадцать, другая двенадцать. Коридор небольшой, но два встроенных шкафа. Евроремонт, стеклопакеты, железная дверь – не то что у вас тут. Мне придётся здесь делать ремонт, так что…

– Подожди! – остановила его Соня и позвала громко:

– Аня! Ань… иди сюда. Женя, повтори всё ещё раз, пожалуйста.

Он повторил своё предложение при Аньке.

– Так вот, моя квартира по метражу составляет примерно столько же, сколько две ваши доли. У вас метров сорок пять жилая – верно?

– Сорок восемь, – уточнила Соня.

– Ну, вообще всё чётко выходит. Ровно тридцать два метра. С вас небольшая доплата – я буду скромен. Скажем, двести тысяч рублей меня устроят… ремонт стоил дороже… и я сам вас перевезу.

– Че-го?! – вскинулась Анька. – Какая ещё, на хрен, доплата? У нас огромная кухня, холл! Старый сталинский дом… кирпичный… вон, батареи какие, двойные окна… Когда коммуналка была, три семьи умещались. Это ты нам ещё доплатить должен!

– Не мели ерунды, – отрезал Женя. – Не дом, а развалюха. Окна двойные, а перегородки тонкие. А у меня новостройка и свежий ремонт. Знаешь хоть, сколько у нас квартиры стоят?

– С такими-то кухнями? Да туда никто ехать не хочет! Сонь, ну скажи ему, Сонь…

Соня задумчиво слушала их перепалку и не отвечала.

– Я заплатил твоему отцу больше, чем составляет разница между квартирами, – зло добавил Женя.

– Ну, это твоё дело, – пожала плечами Анька. – Ты, небось, не жильё покупал, а…

Тут она осеклась и боязливо посмотрела на Соню.

– Ещё не факт, что так много ты заплатил… – буркнула она вместо этого. – Папаша и за копейку продастся.

– Ладно, как знаете, – Женя встал. – Завтра въеду на свою долю вместе с женой. Вот тогда и поговорим, сколько будет доплата. Поселимся тут у вас… за шкафом.

– С какой ещё женой? – обалдела сестра.

– Он на Танечке женится, – спокойно объяснила Соня. – Помнишь, из садика?

Услышав про Танечку, Анька вытаращила глаза и, казалось, готова была выпалить всё, что думает об «ангелочке», но Соня остановила её взглядом.

– Женя, не надо нас пугать. Если вам с женой негде жить, – она невесело усмехнулась, – то – давайте! Селитесь, где пожелаете, хоть на кухне. Я уезжаю в тот же день к Вадику, Анька сейчас живёт у Кости. Располагайся… Не забудь понатыкать жучков – будешь знать, к примеру, что говорит про тебя тёща.

Женя нахмурился сильнее, но промолчал.

– Нам ещё с опекой бодаться… Какой там обмен? Квартирные условия ухудшаются… – добавила Соня куда-то в пространство.

– Да где – ухудшаются? – проговорил Женя. – Сколько было метров на человека, столько и остаётся. Повторяю – не хотите, не надо. Если будем квартиру продавать и делить деньги – такого варианта не сыщите. Спасибо, если однушку найдёте за свои две трети. Переезд рядом, поезд гремит… кто к вам поедет?

На лице у Жени гуляла мрачная, презрительная гримаса – адресованная ей или себе самому, понять было сложно.

– Может, занять у кого? – робко предложила Анька, внезапно сдавшись. – Зато будет жильё… Мы с Костиком ещё не все деньги истратили, что с книжки сняли… а у тебя что осталось?

– Классно выходит! – горько произнесла Соня. – Была у нас двухкомнатная квартира и деньги на книжке. Останется двухкомнатная в два раза хуже и никаких денег. А почему – кто бы знал… Может, потому, что кто-то от своей сильной любви сделал очень много добра. Вспомнил Вову. Подарил идею Калюжным. А теперь этому доброму любящему человеку мы ещё денег должны. Вот как любят настоящие мужчины, гляди, Ань!

Женя побагровел. Анька заёрзала на месте – она всегда побаивалась Женю и испытывала к нему почтение, перестроиться ей было трудно.

– Нет, Сонь, не поэтому, – ровно ответил он, хотя, судя по напряжённому рту и прищуренным глазам, пришёл в бешенство. – А потому, что чья-то невеста нашла себе другого. И этот другой встал у всех колом. А его папа… Между прочим, знаешь, что я спас вам квартиру? Подселил бы алкаш вам приятелей… вот тогда бы…

– Всё, не надо, Жень, – устало замотала головой Соня. – С тобой мне всё ясно. С собой – тоже. Я одна во всём виновата. Жалко, что страдает Анька. Я не знаю, что делать.

– Подумаешь, проблема. Сдай в аренду квартиру Вадика, вот тебе и деньги.

– Нет, – резко прервала его она. – Это чужое, и не обсуждается. И знаешь что, Женя. Никакой доплаты мы не дадим. Мне ребёнка ещё поднимать, и не Анькиными деньгами за мою глупость расплачиваться. Я и так ей всё испортила… была у девчонки мамина квартира, и нету теперь…

– Ладно, хорош… – тихо проговорила сестра. – У тебя – Димон, у меня папаша – оба козлы…

– Ты можешь ещё подумать, до завтра, – холодно произнёс Женя, но в глазах у него появилась напряжённая точка. – О том, что я предложил тебе раньше… когда пришёл. И тогда никто не будет страдать.

– Тогда будет страдать моя совесть, – сказала Соня. – Так что решим так. Или меняемся без всяких доплат – и это будет честно, Жень… Ты сам сказал – по метражу комнат – всё точно, а за ремонт – получишь огромную кухню и холл. Кто-нибудь, может, и не поедет, а для тебя с твоей одной третьей у нас – лучше варианта и не придумаешь. А не хочешь – не надо. Въезжай, разменивай… я сюда больше не покажусь. Что получится после разъезда – останется Аньке.

Сестра смотрела на неё несчастными глазами, порываясь что-то сказать, но Соня отвернулась и уставилась в пустоту. Женя тоже глядел в пол.

– Ты в детдоме сейчас работаешь? – внезапно спросил он, прерывая молчание.

– Да. Откуда ты знаешь?

– Я всё про тебя знаю.

– А можно без мистики?

– Хорошо. Мне звонил Калюжный. Спрашивал, как у нас с тобой обстоят дела.

– И что? Что ты сказал ему?

– Правду, Сонь.

– Опасность для моей жизни тебя больше не пугает? – прищурилась она.

– Пугает. Хотя иной раз мне было бы легче знать, что тебя нигде нет. Вообще – нигде.

Анька вытаращилась на него, но Женя не обращал на неё никакого внимания.

– Но я умею разбираться в людях и ситуациях, – продолжал он. – Антону сейчас на тебя чихать, ты для него уже не помеха. Он знает, что Димке ты не нужна, что он никогда к тебе не вернётся. Антон сказал, что хочет тебе помочь. Стал бы он помогать, если бы…

«Интересно, когда это было? – подумала Соня. – Понятно, что после благотворительной акции, но до или после моего разговора с Калюжным?» Она заметила, как небрежно Женя произносил его имя, как бы подчёркивая, что они на короткой ноге.

– А зачем он тебе звонил? – спросила она.

– Сам не понял. Странный был разговор, ни о чём. Валентине говорить не велел. Мол, хочет тему закрыть по-хорошему… Вы что, виделись с ним? – как всегда, в лоб, выпалил Женя.

– Да, – не раздумывая, ответила она. – Он предлагал мне деньги – только я не поняла, за что. Забавный, однако, жест… после того, как собирался меня замочить.

– Самодуры – они все такие! – вмешалась Анька. – То убью, то люблю. Главное – свою власть показать!

– Не рассчитывай слишком на его доброту! Стоит тебе приблизиться к сыночку его драгоценному – и всё начнется сначала, – предупредил её Женя.

– Ты же только что говорил, что ничто мне не угрожает? – чуть было не рассмеялась Соня. – Ты уж определись! Не бойся, Женя… плохо ты меня знаешь, если думаешь, что я стану бегать за Митей.

Он напряжённо вглядывался в неё, пытаясь что-то понять, то ли с новой надеждой, то ли с недоумением.

– Ладно… – медленно произнёс он. – Обойдёмся без доплаты. Как будем оформлять – через обмен или куплю-продажу?

– Как скажешь, – Соня поглядела на него в ответ. – Спасибо, Жень.

– А можем мы посмотреть твою квартиру? – вмешалась Анька. – Хоть продумаем пока, где что поставить.

– Приходите, смотрите, – согласился он. – Вот и побываешь у меня в гостях, Сонь. А то всё я у тебя, и я…

В глазах у него появилась знакомая боль.

– Только как Вадика отделять – комнаты маленькие… – почесала в затылке сестра.

– А зачем его отделять? – недобро усмехнулся Женя. – Мужика у Сони больше не будет. Так ведь, Сонь?

– Так, – спокойно кивнула Соня.

– И что – совсем-совсем не хочется?

Анька беспокойно переводила взгляд с одного на другого.

– Хочется, – призналась Соня. – Даже очень. Но не тебя, Жень.

Это было сущей правдой. Днём Соня даже думать боялась о ночи, когда тоска по Мите, его теплу и ласке, становилась просто невыносимой, но не могла без отвращения представлять рядом с собой никого другого.

Взгляд у Жени стал совсем нехороший, губы сложились в угрюмую, злую гримасу.

– Дура ты, – только и сказал он.

– До свидания, Женя. Если возьмёшь на себя оформление, будем очень тебе благодарны.

Он замялся, как будто хотел что-то добавить. Но передумал, встал, и ушёл, не прощаясь.

* * *

На другой день, когда Соня привела Вадика в сад, Танечка сама вышла к ним в раздевалку.

– Можно с тобой поговорить? – опустив глаза, попросила она.

– Конечно, – подбодрила её Соня.

Они подождали, пока Вадик разденется и пройдёт в группу – чтобы успеть на работу, Соня приводила его раньше всех.

– Я хотела тебе сказать… наверно, ты уже знаешь…

– Да, Женя вчера приходил, мы говорили насчет разъезда, – помогла ей Соня.

– Сонь, скажи, что ты на меня не сердишься…

– А за что мне на тебя сердиться?

– Ну… Женя был твоим женихом…

– Вот именно – был. У меня другой муж, Тань.

Та испуганно подняла на неё взгляд – так смотрят на шизофреников, когда замечают в них признак болезни.

– Да, конечно… – фальшиво подтвердила девушка, но не выдержала:

– Но он же тебя… то есть, вы же расстались?

– Это не важно. Не мучайся насчёт Жени, вот и всё.

– То есть ты не собираешься к нему возвращаться?

– Нет, конечно, о чём ты?

– А он… он говорил, что ты хотела с ним помириться. Понимаешь, если бы я знала, я бы не стала… но он сказал, что я подхожу ему больше, и…

– Тань, успокойся. Он всё придумал – не собиралась я с ним мириться! – возмутилась Соня.

Танечка, кажется, не поверила, но спорить не решилась. Глаза у неё стали несчастными.

– Сонь, они все здесь сплетничают, что я отбила у тебя жениха, в отместку за Диму. А я не в отместку, честное слово – ты же знаешь, я тогда даже и не обиделась! А они… теперь они тебя жалеют. И Людмила Алексеевна, и Надька, и завхоз… Мол, это был твой последний шанс, а ведь сами раньше про тебя говорили…

И она неожиданно расплакалась.

– Господи, Таня! Ну что ты, как маленькая, честное слово? – Соня обняла её за плечи. – Если бы я обращала внимание на всё, что про меня говорят!

– Можно, я тогда им скажу, что ты сама…

– Таня, запомни: никогда ни перед кем не оправдывайся! Оправдываются виноватые. Если кто в глаза упрекнёт – тогда и ответь. Да и то, если сочтёшь нужным.

– А ты… что ты про это думаешь? Только честно!

Соня замялась.

– Слушай, прости, если лезу не в своё дело… но ты ведь ждала парня из армии? – вместо ответа спросила она.

Девушка пожала плечами.

– Ну… Понимаешь, он пришёл. Только вижу: нет у него серьёзных намерений. По сторонам смотрит, я ж не слепая! А я-то, как проклятая, два года… В общем, мы разбежались, няне жалею. А тут как раз Женя – это же настоящий мужчина, никакого сравнения… Мужчина должен быть старше, должен крепко стоять на ногах! Вот видишь – у тебя был молодой. И что? Ой… Сонь, то есть я не это имела в виду, но…

– Да нет, ты права, – Соня нахмурилась. – Только… что касается Жени… Ты просила правду. Так вот, если честно… не могу сказать, что я за тебя рада. Поверь, мне безразличен Женя. Он в своём роде надёжный и очень сильный человек. Для того, кого любит – готов на всё… Но… уж слишком на всё. У него очень… скользкие принципы. Он не слишком порядочный. Я это не из вредности говорю. Может, у тебя ещё будут какие знакомые… ты ведь ещё такая молоденькая… Нет, конечно, если ты его любишь – то… В общем, тут я тебе не советчик.

Соня осеклась. Ну, не говорить же Танечке, что Женя её не любит? Она представила их вместе – а почему бы и нет? Она – такая юная, домашняя, тёплая, верная – украшает его жизнь. Он – полностью берёт её под своё крыло, всё решает сам, этакий муж-отец.

– Возможно, у вас всё и получится, – неожиданно закончила она «за здравие». – С первой женой ему не повезло. Со мной – тоже, и здесь не его вина. Ты для него – чудесный вариант.

– Я его правда люблю! Мне кажется, он – идеал мужчины. Я о таком только мечтать могла, мама моя говорит – таких вообще никогда не встречала! Ты посмотри вокруг – ну не с кем же познакомиться! И он… он – мой первый мужчина. Я готова ради него на всё!

«И не только твой…» – с досадой подумала Соня, отводя взгляд. Диагноз прост: девочке просто не терпится замуж. Лекарство тут одно – свадьба.

– А что мы решим с переездом? – обрадованная её реакцией, Танечка просветлела и смахнула с щеки слезинку. – Женя сказал, вы едете в его квартиру?

– Да. А вы – в нашу.

– Не знаю, зачем это… Мы могли жить у него, мне так у него нравится… или у нас с мамой, она всё для нас делать готова. Но он так решил…

– Ну, он же выкупил у нас долю, – пожала плечами Соня.

– Ну и что… ну и пусть, не трогал бы вас, вот и всё, может, вы с ним когда-нибудь расплатились бы… У вас ремонт делать долго, прямо не знаю, как его отговорить… я хотела жить в новом доме, но он… Он такой упрямый…

Танечка умолкла. Соня не сомневалась: всё будет так, как решит Женя. Возможно, вдруг подумала она, его самолюбие требует воцариться со своей женой именно здесь… в комнате бывшей невесты. Интересно, а Танечка знает, к примеру, об его остальной недвижимости? Похоже, что нет.

– Он тебе предложение сделал? – не удержалась от любопытства Соня.

– Пока нет… он очень педантичный человек, хочет, чтобы всё было по порядку. Говорит, как только вы разменяетесь… Сонь, а вы как с ним договорились? Когда переезд?

* * *

Вечером Соня с Анькой, объединив усилия, пытались решить головоломку – куда же девать столько мебели, переехав на меньшую площадь.

– Нет, ты посмотри на эту козявку! – возмущалась сестра. – В моей комнате жить собралась! Вот уж ни думала, ни гадала! И как она его охмурила-то ловко! Тоже мне… дельфин и русалка…

– Успокойся, – одёрнула её Соня. – Чего она тебе плохого-то сделала?

– Пусть не думает – я ей свою мебель не оставлю! – не слушала та.

– Не нужна ей твоя мебель. Наоборот, лучше бы они взяли у нас хоть что-нибудь. Но, во-первых, у Жени своя есть – он её перевезёт. Во-вторых, Таня уедет от матери, тоже захватит. А может, вообще купят всё новое.

– Всё равно. Лучше к деду поставим, а что не влезет – то к Костику. Ну, а книжки-то? Вот куда их? У Костика хата завалена дисками…

– Книги мамины обязательно заберём! Ань… а у вас с Костиком… как вообще… ты думаешь, это надолго?

– А куда он от меня денется? – отмахнулась сестра.

– Я вот никак не пойму… если у вас чувства – так женитесь. Если нет… то фигня какая-то, тягомотина, а не любовь… – впервые за долгое время решилась высказаться Соня.

– Да не собираюсь я замуж! Вот ты уже вышла… и что – погляди на себя!

– Нечего на меня смотреть. Любите друг друга – о чём дальше думать? Нет, скажи, для чего тратить время? И себя растрачивать. Ты же знаешь, так жить – это грех.

– Ой… только про церковь свою не надо! Вот ты венчалась – и сидишь теперь, кукуешь. А мы – живём и живём, нам в кайф.

Соня знала, что спорить с ней бесполезно – во всём, что касалось веры, дух противоречия у Аньки был особо силён.

– А если ребёнок?

– Не-а, – отрицательно покачала головой сестра. – Ну, а если вдруг… подвинем Костину мамочку. Вещички в зубы – и к своему хахалю, навсегда. И вообще – ты что, меня сбагрить хочешь?

– Ань! – строго начала Соня. – Фильтруй, знаешь ли, базар. И давай сразу договоримся, без лишних споров – квартиру пишем на тебя. Меня только прописываем.

– И не думай! – подскочила Анька. – Да мама в гробу перевернётся!

– Не согласишься – не поеду туда и всё. Снимать буду.

Соня предвидела серьёзную борьбу, но отступать от принятого решения не собиралась. У Аньки будет своё жилье, у Вадика – тоже, и только тогда её совесть станет чиста.

– Ы-ы! – замотала головой сестра.

– Ну а для чего мне собственность? – пожала плечами Соня. – Кроме тебя с Вадиком наследников у меня не предвидится.

– Мозги-то включи! – Анька наглядно показала ей, что именно надо включить, повертев у виска пальцем. – Наоборот, на тебя надо всё оформлять! А то опека твоя скажет, что ты неимущая!

– Нет, им важны условия проживания, а не моя собственность…

Сестра открыла рот, чтобы возразить, но тут раздался звонок в дверь. Соня осторожно посмотрела в глазок: на площадке стояли две женщины. Неужто опять из опеки, не к добру помянули?

– Кто там? – крикнула Соня.

– Откройте, пожалуйста. Мы по делу! – ответили из-за двери.

Соня в недоумении глянула на сестру, повернула замок и пригласила гостей войти, невольно разглядывая их прямо на пороге. Одна из женщин выглядела лет на шестьдесят с небольшим – Соне нравились такие ухоженные дамы, не желающие превращаться в бабушек – маникюр, макияж, каблуки… то, чего так не хватало замученной бытом Маре. В юности незнакомка наверняка была очень эффектной, да и сейчас производила яркое впечатление, ее даже не портил выдающийся нос с горбинкой. В руке она держала бумажку – наверное, с адресом.

Вторая, несомненно, приходилась ей дочерью. Чуть повыше и, наверно, немного постарше Сони, тоже очень яркая, стройная, она сложила густо-накрашенные полные губы в гримаску снисходительного раздражения. Нос и у этой казался чересчур заметным на смуглом, очень худом лице.

– Извините, мне бы увидеть, – женщина поднесла к глазам бумажку, – Софью Смирнову.

– Это я… – растерянно произнесла Соня. – А что случилось?

– Мы от Ирины, она дала нам ваш адрес и телефон. Мы звонили, но никто не подходил. Гуляли тут рядом и решили зайти. Мы по поводу шубки.

Голос у женщины оказался низкий и бархатный.

– Ой! – обрадовалась Соня. – Простите, я и забыла совсем! Вы проходите, проходите, пожалуйста. Вадик! Вадик, куда ты девал мой мобильный? Опять поставил «без звука»?

– Мам, я только в гонки играл… – послышался голос мальчика.

– То-то я думаю, чего это так тихо! – засмеялась Анька. – А сколько вы за шубу дадите? Мама её за две тысячи баксов брала!

– Аня! – одёрнула её Соня.

– Покажите сначала вещь, – надменно произнесла молодая. – Может, там и смотреть-то не на что! Какие две тысячи? За две тысячи я куплю новую и не с рук.

Её голос не унаследовал бархатистости материнского, напротив, звучал резко и высоко.

– Котя, не торопись, – мягко вступила старшая. – Ира сказала – пятьсот долларов. Иначе бы мы не пошли.

– Да, да, Ира сказала всё правильно, – заспешила Соня и бросила на Аньку сердитый взгляд. – И по размеру вам подойдёт, я уже вижу.

Неужто они сейчас избавятся от этого меха и получат деньги? Памятью Мары эта шуба даже не пахла, хоть та и сгоняла ради неё в Грецию, а пахла досадой, попрёками и излишеством.

Соня бросилась к шкафу и принесла аккуратно упакованную в специальный мешок шубу.

– Вот… смотрите, она совсем новая, ни разу никто не надел. А мне ходить в такой некуда, я с детьми работаю, испачкаю, зацеплю… – суетилась она, дёргая заевшую на мешке молнию.

Глазки у Коти (интересно, это имя или ласковое прозвище?) зажглись – шубка и правда, выглядела очень стильно. Нырнув в рукава, гостья подпорхнула к зеркалу. Соня видела: вещь ей понравилась, а цена была плёвой. Анька недовольно хмурилась, но молчала.

Котя подпоясалась, засунула руки в карманы.

– Тут бумажки какие-то… – она вынула всё из кармана и нетерпеливо пихнула матери – та стояла ближе других.

– Это, наверное, мамины билет и путёвка, – вспомнила Соня.

Пожилая гостья невольно глянула на листок.

– О, какое знакомое имя… – удивилась она. – Мариам Гольцман! С ума сойти! Бывают же на свете подобные совпадения! Представляешь, Котя, со мной в школе тоже училась Мара Гольцман! Светочка… а кто эта Гольцман – ваша мама?

– Меня зовут Соня, – поправила та. – Да, мама.

– Сколько же ей лет?

– Она умерла в прошлом году… ей было шестьдесят пять. – Так она же моя ровесница!..

Женщина сделала многозначительную паузу, ожидая, наверное, восхищённого возгласа: как молодо она выглядит, и что ей никогда столько не дашь. Но Соня слишком разволновалась – ей было не до комплиментов.

– А вы что-нибудь про неё помните?

– Ну, конечно! Та Мара, которую я знала, после школы поступила в театральное училище, – сообщила гостья. – Я-то сразу уехала с мужем в Расков. Мы виделись на какой-то встрече выпускников – раз или два. Она была не замужем.

– Да… она училась в театральном, – ещё больше заволновалась Соня. – Так вы проходите… проходите в комнату… Давайте, я вам чаю налью. Или кофе? Может, поужинаете?

– Ой, нет, нет, спасибо, мы спешим. Котенька, тебе нравится мех?

Котенька продолжала придирчиво разглядывать себя в зеркало со всех сторон.

– А вы с ней дружили? – не могла успокоиться Соня. – Вас как зовут? Она мне рассказывала про своих подруг, и…

– Ой, вряд ли она вам про меня рассказывала, мы с ней очень мало общались. Но я её хорошо помню. А зовут меня Алла – ни о чём вам, конечно, не говорит.

– Надельман? – как по наитию выпалила Соня.

– Да… – удивилась гостья. – Откуда же вы знаете? Неужели она про меня вспоминала?

Женщина с любопытством разглядывала Соню и Аньку, а они впали в ступор. Рот у Аньки раскрылся, и без того круглые глаза сделались огромными. А Соня просто не могла вымолвить ни слова.

– Вы случайно… – вдруг начала Анька, – не оставляли в детдоме девочку? Дочку?

Брови у женщины поползли вверх.

– Что за чушь? – изумилась она. – Моя Котя в жизни не была в детдоме!

– Простите, пожалуйста, – Соня потихоньку отходила от шока, но всё ещё ничего не понимала. – Моя мама… она рассказывала случай – из детства. Про вас… Она очень часто говорила про вас. Помните, как вы спасли её… из колодца.

– Из какого колодца?

– Ну, вы играли, она оступилась, и вы её вытащили, – нетерпеливо оттарабанила Соня привычный текст. – Помните?

– Ой! – засмеялась вдруг Аллочка. – Что-то такое было. Ну и память же у вашей мамочки! А от чего она умерла? Как жалко… Вот сейчас бы увиделись – поговорили бы, повспоминали…

– У неё сердце… Ну, вы расскажите, расскажите, пожалуйста… – взмолилась Соня. – Про тот случай-то!

– Да тот случай, вообще-то, мне чести не делает. Такой анекдотец, – ностальгически улыбалась женщина. – Помнится, Марка упала, а я решила, что она насмерть разбилась. Испугалась и убежала. А мальчишки потом её вытащили. Она даже ногу не сломала, только покорябалась вся. А она что, утверждала, что это я её достала? Вот чудо-то! Ну, может, запамятовала, давно дело было. Нет, ну как интересно – доченьки Марочки Гольцман! Когда же она… А у нас в классе ещё спорили – говорили, Марка никогда замуж не выйдет. Ну, шутили мы так, конечно. Она у нас была… своеобразная. Но ко мне она очень трогательно относилась, всегда хотела со мной дружить. А я – такая дурочка легкомысленная. У меня все подружки были весёлые, модные.

– Что значит – своеобразная? – насупилась Анька.

– Нет, нет, наверняка, Марочка потом расцвела, – быстро поправилась женщина, – жаль, мы мало встречались. Может, фотки её покажете? Интересно-то как… Какая она потом стала…

Я, знаете, когда последний раз её видела? Сейчас даже точно скажу… Году в восьмидесятом… Точно, Олимпиада ещё была!

– Как – в восьмидесятом? – Соня застыла на месте.

Всё это казалось ей каким-то бредом. Ну, хорошо, Мара могла не помнить, перепутать, в конце концов, про свою давнюю школьную подругу, считать её умершей. Но если она видела её в том же году, когда забрала Соню из интерната?! Это был сентябрь или конец августа. Так с чего же Мара взяла, что Аллочка умерла?

– Ну да. Мы в шестидесятом школу закончили, как раз двадцать лет, юбилей, значит. Летом встречались, да-да, хорошо помню, я ещё в сарафанчике лёгком пришла, цвета незрелой сливы. Светочка, так вы покажете фото? Так интересно…

Летом? В интернате Соня жила с зимы, и Мара об этом точно знала – от воспитательницы.

– Ой, мама, какие тебе ещё фотки?! – возмутилась Котя.

– Мне ещё всю ночь статью редактировать. Если нам скинут сто баксов, тогда возьмём шубку. И то будет дороговато.

«Она была… своеобразная…» – вертелось в голове у Сони. Ох, дорогие гостьи, не знаете вы, насколько своеобразная!

– Котенька, но ведь такой случай, – виновато проговорила Аллочка.

– Фотографии долго искать, – сухо и твёрдо сказала Соня.

– А шубу забирайте так. Всё равно моль раньше съест.

Анька выпучила на неё глаза, но промолчала.

– Нет, ну как же это – забирайте? – удивилась женщина.

– Вещь стоит денег. И не надо торговаться, солнце моё, – она обратилась к дочери. – Ты же видишь – шуба хорошая.

– Берите так! – сердито сказала Соня. – Для маминой детской подруги не жалко! Подождите, я заверну.

Она схватила пакет и принялась упаковать шубу, потом всучила её Коте. Та пожала плечами, но взяла.

– Носите на здоровье, – проговорила Соня, недвусмысленно подталкивая гостей к выходу.

– Ой, ну, спасибо, конечно! – Аллочке было неудобно. – В другой раз обязательно зайду, посижу, посмотрю фотографии… А сейчас – мы и правда спешим, не обижайтесь, девочки.

– Конечно, конечно, обязательно, – приговаривала Соня.

Наконец, дверь за посетительницами закрылась. Соня прислонилась к стене и разразилась громовым хохотом.

– Аллочка! Жизнь… спасла… Ой, не могу, мама, ну ты дала!!! Сумасшедшая ты, что ли? Или святая?

– Сонь… я ничегошеньки не поняла… – пролепетала Анька. – Это что же – твоя мать настоящая, что ли? Не похожа как будто…

– Ну и дура же ты, Анька! – ещё больше зашлась Соня. – Моя! Мать! Умерла! А эта – жива!

– И что?

– Да ничего! Не было никакой истории! Никакого подвига и чудесного спасения! Никогда Мара не думала, ни секунды, что я дочь этой Аллочки! Увидела меня – и на ходу сочинила. Вспомнила летнюю встречу выпускников! И самую яркую одноклассницу. Как в голову пришло – так и сказала. Она же у нас актриса… Сама себе автор, сама себе зритель… Взяла – и умертвила свою любимую Надельман! Ха-ха! Чтила её память… О-о-о-ой, ну я не могу-у…

– А зачем? – Анька была потрясена. – Она же всем, всем подряд эту историю скармливала! Тебе этой Аллочкой плешь проела. Для чего?!

Соня знала теперь – для чего. Знала. Мара просто стеснялась. Боялась, что никто не поймёт, как она, зарабатывая в театре свои копейки, вдруг ни с того ни с сего взвалила на себя чужого ребёнка. Опасалась как восхищения, так и сочувствия. Боялась быть плохой матерью Соне, хуже, чем могла быть настоящая. Вот и придумала себе оправдание – благодарность Аллочке. А придумав, уже не могла дать обратный ход, и, чтобы не врать, поверила в это сама. Теперь Соня лучше могла представить, как мучилась мать над своим последним посланием, но так и не решилась признаться в своей дикой выдумке, отступить от своей фантазии.

– Ну, а шубу-то ты зачем отдала? – жалобно протянула сестра, не дождавшись ответа. – А эти-то… крысы… взяли и не подавились!

– Пусть – шуба эта – убирается из квартиры… из моей жизни – вместе с Аллочкой! Это ей компенсация – за все годы, что была моей матерью… что её умертвили… Пусть Котя носит! Ой, со смеху лопнуть… Шубу дочки Аллочки Надельман будет носить дочка Аллочки Надельман!

Соня вдруг почувствовала, что у неё больше нет сил смеяться – по щекам потекли слёзы.

– Постой… Да ты у нас, может, и не еврейка вовсе? – хлопнула себя по лбу Анька. – А гляди, как примазалась-то! То-то я думаю… и чего ты у меня… такая – непутё-о-ова-а-я-а!

Обнявшись, они уселись на пол и зарыдали вместе. К ним тут же присоединился Вадик. Он ревел с наслаждением, прямо-таки с удовольствием. А потом, когда все умолкли, ещё несколько минут всхлипывал, затем встал и сказал будничным, деловым голосом:

– Хватит, у меня слёзы кончились. Пойдём же… ну пошли дальше жить, наконец!

* * *

Полтора года спустя.