Она без труда отыскала хирургический корпус, ей указали его ещё на воротах, правда, пришлось побегать в поисках входа – приёмное отделение находилось с одной стороны, а вход для посетителей – с другой. Довольно быстро темнело; кое-где в палатах уже зажгли свет. Больница выглядела очень бедной, Соня удивилась, что Митю отвезли именно сюда. Стрелки внутри указывали на первое и второе хирургические отделения – а где же тогда третье? Переспросив у дежурной в окошке и выяснив, что ей нужно в другое здание, Соня выбежала наружу и сделала ещё один круг по территории.

Запыхавшаяся, она, наконец, оказалась в двухэтажном новеньком корпусе. Охранник на входе спросил у неё фамилию, сверился со списком и пропустил – Валерия выполнила обещание. Соня поднялась на этаж, прошла по коридору, оглядываясь в поисках нужной палаты. Здесь всё блестело, кожаные кресла для посетителей казались купленными только вчера; холл, который миновала Соня, занимала цветочная оранжерея – с пальмами в кадках, большим лимонным деревом, экзотическими растениями. Кое-где сидели пациенты, разговаривали или читали – кто с костылём, кто с загипсованной рукой. Она невольно вглядывалась в лица, готовая в каждом узнать Митю.

– Вы к кому? – медсестра на рессепшене подняла голову.

– К Дмитрию Калюжному.

– Как ваша фамилия?

– Смирнова. Обо мне должны были предупредить… Валерия Чернявская…

– Да, всё верно. Палата в конце коридора, – вежливо указала сестра. – Только там сейчас двое посетителей, недавно пришли. Пойдёте?

Соня замялась. Видеться с Валентиной Юрьевной и – кто там ещё с ней? – ей не хотелось: невозможно встречаться с Митей при ней.

– Я лучше подожду, – ответила Соня.

– Пожалуйста. Можете посидеть в рекреации – я вас позову. Или сходите в буфет. Только он до половины десятого.

– Да, спасибо.

Соня вернулась в холл и уселась в оранжерее. В углу на одном из диванов расположилась немолодая пара – женщина навещала мужа. Соня выбрала место подальше, да ещё спряталась за раскидистое дерево – так, чтобы Калюжная, выйдя, её не заметила. Конечно, в лицо Димина мама её не знает, но всё же…

Она и пяти минут не просидела, как её охватило лихорадочное беспокойство. Быть здесь, рядом с Митей, и чего-то ждать… а ей надо к нему! Валентина Юрьевна только пришла, сколько же придётся терпеть? А потом ещё возьмут и выгонят из больницы! Нет, надо плюнуть на всё и пойти – что за нелепая осторожность, какие теперь могут быть прятки?

Соня решительно поднялась… и в ту же секунду опустилась на место. Из коридора к выходу буквально летела посетительница – Соня сразу её узнала. Одета Наталья была неброско и по-дорожному, что красило её куда больше, чем вечерние платья, правда, вырез у её блузки оставался эффектным. Губы – плотно сжаты, в глазах застыла решимость. Сейчас она казалась скорее молодой миловидной женщиной, чем той бесшабашной, высокомерной девчонкой, какой её помнила Соня.

Не успела Наташа миновать оранжерею, как из коридора следом за ней выбежала другая женщина – с измученным, заплаканным лицом. Стройная, невысокая, одетая во всё чёрное. Наверное, ей не было ещё и пятидесяти.

– Подожди… – женщина задыхалась от быстрой ходьбы.

– Прошу тебя!.. Остановись… я не могу бежать за тобой… у меня сердце…

Наталья круто затормозила и развернулась ей навстречу.

– Чего вам ещё? – грубо сказала она.

– Ты не должна… он же просто… Он в таком состоянии!

– Да мне плевать, в каком он состоянии! Я подаю на развод. Документы пришлю почтой.

– Ой, Господи, да что же это происходит… – почти взвыла женщина. – Я прошу тебя… Давай поговорим, не здесь, спокойно. Разве можно сейчас так на него реагировать? Он же страдает, он же… Ты же его любишь, ты же просто обязана… это будет предательство, это…

– Обязана? – неожиданно заорала Наташа на весь коридор.

Пожилая пара поспешила покинуть оранжерею, но никто не обратил на них никакого внимания.

– Тише, тише… – взмолилась мать.

– Что – тише? Чего вы от меня теперь хотите? Какого подвига, какого самопожертвования? Да, я его любила, а он! Что я видела от вашего Димочки – хоть бы капельку тепла, заботы – так ведь нет! Он даже не жил со мной! Понимаете – о чём я? Я для него – никто! А теперь я что – должна… чтобы меня вместе с вами тут замочили? Нет уж, хватит мне мамы!

– Мы всё продали, я всё отдала за копейки, чтоб нас больше не трогали! – заторопилась Валентина. – Только на лечение, сколько могла, оставила… и дом… кто-то должен заняться, помочь… я не могу всё одна! У меня денег не хватит. Нам ещё предстоят операции… ты слышала, что сказал доктор? Возможно, это всё бесполезно… Но если есть хоть малейший шанс…

– Что?! Вот ещё, придумали… Папаша его все бабки у меня отобрал – ая теперь его сына лечи? Щас! Разбежались!

– Ната, Ната, как ты можешь… не надо мне никаких твоих денег… просто не бросай его сейчас, в такой момент, поддержи!

– Да? Бесплатную сиделку нашли? Не буду я свою жизнь гробить – на того, кому я на фиг не нужна. Вы что – не видели, как он меня встретил? На кошку – и то больше внимания обратил бы!

– Потому что он не в себе… Мы пережили такой страх! Это какой-то ужас, невозможно проснуться… Кто-то нам позавидовал, кто-то нас сглазил…

– Да кто вас сглазил – когда у вас столько врагов?! Или вы на Соньку его намекаете? Да на фиг вы ей нужны? Вон, он, небось, думал – она сразу же прибежит, на всё согласная. Ну и где она, где? Да он мне весь мозг вынес за этот год – только о своей Шапокляк и мечтал. Вот что я вам скажу, Валентина Юрьевна, он сам это всё заслужил!

– Побойся Бога! Неужели тебе совсем его не жалко? – мать залилась слезами.

– А меня, меня ему жалко было? Зачем вы меня вызвали? Я не хотела ехать, я предупреждала… А вы? Разве вы искренне ко мне относились? Все меня только использовали, для своих целей! А я тоже – человек.

– Но ведь надо уметь прощать… Сейчас самое время, чтобы вы с ним…

– Прощать? Да ради Бога! Прощаю! Только у меня одна жизнь – другой не пришлют.

– Ната, мы столько для тебя сделали! Антон – он тебя растил, он тебя так поддержал, когда с твоей мамой случилась беда, помог тебе…

– Помог?.. – лицо у Наташи изменилось, интонации стали зловещими. – Сказала бы я вам… как он мне помог… с мамой…

Казалось, ещё секунда – и она произнесёт нечто непоправимое, она даже открыла рот, но в последний момент остановилась. Валентина Юрьевна ничего не заметила. Она только качала головой в своём безмолвном горе.

– Ладно, что теперь… – медленно произнесла Наташа, всё ещё находясь в своих мыслях. – Вот что… Не трогайте меня больше, не звоните. Я нашла человека, которому я дорога. Который меня по-настоящему любит.

– Боже мой… Димочка – ты ему говорила? Он знает об этом?

– Да ему по барабану, неужели вы до сих пор не поняли? – горько сказала та. – До свидания, Валентина Юрьевна. То есть прощайте.

И Наталья, махнув гривой густых волос, скрылась за дверьми рекреации. А Валентина Юрьевна без сил опустилась на диванчик – совсем близко от Сони.

Всю эту сцену Соня наблюдала, словно в оцепенении. В голове творилась сумятица. Что-то произошло, угол восприятия изменился. Она слушала, как выясняют отношения две самые враждебные ей во всём мире женщины, но не могла их ненавидеть – ни одну, ни другую. Более того, сейчас она хорошо понимала Наташу, полностью принимала её сторону. Соне стало её по-настоящему жаль: каково жить нелюбимой, отвергнутой, униженной? Какие теперь могут быть к ней претензии – ничего она Диме не должна, она права. Не будет никакого толку, если помогать без любви, через силу. И самое главное – невозможно принимать эту помощь от нелюбимой. А Валентина, как обычно, думает лишь о себе – о том, что надо ей, а не другим. Но ведь она спасает своего сына… И Соня бы, наверное, на её месте умоляла и уговаривала.

Ступор покинул её. Надо было просто встать и пойти к Мите – мать сидит к ней спиной и наверняка ничего не заметит. Соня поднялась и аккуратно прошла между цветами. Валентина не пошевелилась. Но, выходя, Соня невольно обернулась и увидела, что та согнулась, ухватившись за сердце, прислонилась лицом к спинке кресла. Тяжело вздохнув, Соня решительно повернула обратно.

– Вам плохо? Позвать кого-нибудь? – негромко спросила она.

Женщина подняла на неё заплаканные глаза. Она была очень похожа на свою старшую сестру, но казалась гораздо женственней и привлекательней. Соня не могла отыскать в ней тех отталкивающих черт, которые возникали прежде в воображении при мысли о Диминой матери. У Валентины было приятное, интеллигентное, открытое лицо, живой, полный страдания взгляд – совсем как у Мити. Видимо, она сильно постарела за эти дни… Соня искала и не находила в своём сердце ни злости, ни гнева – одну только жалость.

Неужели вот эта убитая горем женщина могла натворить столько зла, разрушить жизнь своему сыну, плести интриги, так жестоко мстить своим недругам?

– Не надо… – женщина попробовала сделать вдох, совсем как Соня, когда у неё сдавливало сердце. – Сейчас отойдёт… наверное…

Но одновременно снова заплакала – одними глазами.

– Вот, положите под язык, – Соня дрожащими руками достала из сумки лекарство.

Валентина послушно взяла капсулу, благодарно кивнула.

– Пожалуйста… не уходите… вы очень торопитесь? Я… боюсь… – взгляд у неё стал умоляющим.

– Я посижу, пока вам не станет легче, – обречённо кивнула Соня. – Может, всё-таки позвать врача?

Та отрицательно замотала головой.

– Нет, не надо… никто здесь не будет мной заниматься… С нас только тянут деньги.

Женщина закрыла лицо руками и затряслась в рыданиях.

– Мой сын… он не желает меня видеть. Он теперь калека! Он говорит, что не хочет жить – это мне, своей матери! Как, как мне это вынести? Как я боюсь… мой муж погиб, а я даже не могу оплакать его по-человечески – все мысли только о сыне, лишь бы с ним ничего больше… Наверное, вы слышали – его только что бросила жена. Все нас бросили… И вы, если узнаете, кто я… тоже – сразу уйдёте.

– Я знаю, кто вы, – невольно вырвалось у Сони.

Женщина подняла голову.

– Знаете? Откуда?

– Вы – Димина мама… – Соня не могла больше притворяться.

– Вы знаете Димочку? – с внезапной надеждой вскинулась женщина. – Пожалуйста, пожалуйста, сходите к нему… к нему никто не ходит. Путь он отвлечётся… Вы из института или со старой работы?

– Нет, Валентина Юрьевна. Не из института. Я его жена, Соня.

Женщина словно остолбенела, во взгляде её стояло непонимание.

– Как – то есть? – заикаясь, произнесла она, наконец. – То есть – вы? Это – ты?

– Я – это я, Валентина Юрьевна, – горько ответила Соня.

Она могла бы сказать сейчас этой женщине всё – ита бы её выслушала. Но… бить ногами того, кто лежит? А главное, Соня не могла испытывать к ней прежние чувства, не находила в себе ни капли мстительной ярости.

– Но… ты… не похожа… я тебя не так… разве вы… Я тебя раньше не видела… – пробормотала женщина.

– На кого не похожа? – грустно спросила Соня. – На еврейку? Или на старую ведьму?

Валентина молчала, не зная, как поступить, только смотрела растерянно.

– А если бы видели меня раньше, – продолжала Соня, – это что-нибудь изменило бы?

По взгляду Соня поняла – да, изменило бы. Мало того, в иных обстоятельствах они легко бы нашли общий язык. Наверное, иначе и быть не могло – раз она полюбила сына этой женщины.

Соня с жалостью и досадой смотрела, какое впечатление произвело на неё открытие, как трудно ей переключиться – с симпатии на антипатию. Но сила предубеждения оказалась сильнее. Перед Валентиной сидела та самая тварь, сектантка, разлучница. Не испытывать к ней ненависти дольше пяти секунд женщина не могла. В глазах её что-то переменилось, и вот она, всё ещё держась за сердце, встрепенулась, подняла голову, приняла боевую стойку. Зрачки у неё расширились. Теперь Соня хорошо представляла, как это выглядело тогда, полтора года назад.

– Чего тебе от нас надо опять?! – прошипела женщина, метая глазами молнии. – Уходи! У Димочки нет больше ни здоровья, ни денег… Так что ничего тебе от него не отломится! Всё, всё из-за тебя, ты нас уничтожить хотела… это всё твоими молитвами…

Как мучили бы Соню подобные обвинения полтора года назад! Но она слишком много пережила за сегодняшний день. Ни одно злое слово уже не достигало её сознания, обвинения отскакивали от неё, как от стенки. Только на одну секунду всколыхнулось что-то в душе, прилила к мозгу кровь – вскочить, заорать, всё ей высказать, наконец! Но… секунда прошла, и Соня удержалась. А ещё – она словно раздвоилась… смотрела одновременно и своими глазами, и глазами Валентины Юрьевны. И чувствовала, как ей страшно.

Понимание пришло в один миг. Нет, Димина мама – не монстр… не Баба Яга из сказки. Всё, что ею сделано – сделано из того же страха, в попытке оградить от чужого злобного умысла своего ребёнка. Она просто была готова на всё ради спасения сына. Вот только уж слишком… на всё.

– Знаете… – негромко сказала Соня. – Я раньше думала о вас очень плохо. Считала ужасным, жестоким человеком. А теперь… Не пойму ничего, честно. Может, вы просто дура, Валентина Юрьевна? Смотрите и ничего не видите. Мне очень, очень вас жаль.

– Да как ты смеешь?! Ты, ты… Я костьми лягу, но я не допущу…

– Больше вы мне ничего не сделаете – просто уже нечего… – чуть не заплакала Соня. – Не раздавите – потому что уже раздавили. Не отберёте – потому что давно отобрали…

– Где уж мне теперь… – прикрыла глаза женщина, бессильно откинув голову, – кого-то давить… по мне словно каток прошёл… Но сына своего… Димочку… я ещё в состоянии…

Соня провела рукой по лицу. Она опомнилась – какие упрёки? Всё это давно бессмысленно, а для Валентины, лишённой поддержки Калюжного, звучит издевательски.

– Поймите… – устало произнесла она. – Я не собираюсь забирать у вас сына. Но сегодня я верну себе мужа. Он мой – перед Богом, навсегда.

– Ты недостойна его… ты ему… ты даже… – казалось, Валентина хочет, но не может вспомнить, чем именно так плоха Соня для её сына.

– Только Бог знает, кто и кого достоин, – вздохнула Соня. – А знаете, я, в общем, понимала вас – тогда. Вы не верили и не могли поверить, что я просто люблю Митю. Вы думали, что я несу ему зло, что я хитра и корыстна. Но сейчас-то – включите мозги! Если мне раньше ничего не было нужно от вас – то теперь и подавно… Посидите здесь. Я позову вам врача.

Она встала и, не оглядываясь, пошла по коридору.

– Стой… – услышала она позади и невольно притормозила.

Валентина поднялась и, шатаясь, опираясь рукой о стену, двинулась к Соне.

– Ты… зачем сейчас… Зачем дёргать его? Он столько тебя не видел, он, наверно, не хочет… Конечно, не хочет! Он давно про тебя забыл! Он сам от тебя ушёл!

– Ещё пару недель назад хотел, – твёрдо сказала Соня.

– Он что – был у тебя?..

– Да, был… Извините, я больше не могу – мне надо к мужу.

– Постой… – задыхаясь, повторила мать. – Если он… пожалуйста… не бросай его… скажи ему, чтобы не делал – это… над собой. Тебя он послушает! Ты на него влияешь… как… я не знаю, ты… всё, всё из-за тебя… все наши беды… ох, Боже… что я говорю! – вид у женщины стал совсем ненормальный, как у человека, который одной рукой готов задушить, а другой – просит о помощи. – Не слушай меня… плевать на меня… Иди скорее, пойди к нему и скажи… попробуй… Можно, я подожду тебя здесь… Можно?

Соня только кивнула.

* * *

Она бросилась по коридору к нужной палате, но перед самой дверью притормозила, набираясь сил. Потом решительно её толкнула.

Митя полусидел на кровати одетый, поверх одеяла, опираясь спиной на подушку, и читал, близко поднеся к глазам текст. Увидев Соню, резко приподнялся на локте левой руки и тут же уронил книжку на пол. Мгновенно вскочил и, словно пытаясь спрятаться, прихрамывая, отбежал к окну и встал к Соне спиной. Пустой рукав правой руки подпрыгнул и замотался в свободном полёте. За эти несколько секунд Соня успела увидеть только, что правая половина лица у него бугристо-багровая. Голова у Мити была полностью выбрита.

Она остановилась посередине палаты, дрожа всем телом. Секунду назад ей казалось, что главное – это войти, ворваться, убедиться, что Митя существует. И вот теперь она не знала, что сказать. Сердце бешено колотилось, больше всего она боялась разреветься.

Чтобы сделать хоть что-то, Соня наклонилась и подняла книжку в дешёвом бумажном переплёте.

– Что читаешь? – стараясь, чтобы не дрожал голос, спросила она. – О! «Изумруд – камень смерти…» Что за чушь?

– Нормальный детектив… – глухо ответил Митя, не поворачиваясь. – Думать не надо, отвлекает.

– А тебе разрешили читать? Шрифт мелкий.

– А что делать – в потолок смотреть? Или в зеркало? – злобно бросил он.

– Там в коридоре твоя мама… Ей плохо с сердцем.

Он не отвечал, в его молчании слышались агрессия и неприязнь. Наверно, вот так же он встретил Наташу…

– Мить… может, всё-таки повернешься ко мне?

Ссутулившись, он глядел в пустоту – за потемневшим окном ничего не было видно. Соня старалась не смотреть на то место, где раньше была его рука – это оказалось очень больно и страшно.

– Нет. Уходи. Хватит с меня посетителей.

– Ну да… одна жена за другой, – горько съязвила Соня. – Надоели…

– Сонь, уйди. Хватит нам больничных свиданок.

В голосе его не прозвучало ни обиды, ни вызова – в нём вообще не было никакой жизни. На сердце у неё стало так тяжело, что, казалось, ноги приросли к полу, а руки начали леденеть. Холод разливался, захватывал голову, сдавливал сердце.

– Мить, не устраивай сцен, а?

– Ты не хотела меня больше видеть. Всего две недели назад.

– А теперь, значит, хочу, – беспомощно пробормотала она.

– Зачем? Ты же мне всё объяснила. Что я не должен был… что принёс тебе только горе. И это правда, Сонь, я ведь понял. Не навязывался, не искал.

– Неправда… я так не… я не так… – залепетала она. – Я сказала, ты – всё счастье, что у меня было. И… боль… тоже.

– А, так ты за новой порцией боли? Я по пятницам не отпускаю.

– Мить, ну что за фигня! – воскликнула Соня в отчаяньи.

– Не понимаю, чего тебе, – грубо ответил он. – Будь последовательной. Уходи, я сказал.

Соня ощутила тупую беспомощность – она не знала, что делать, как пробиться к нему, её словно выдавливало из палаты его чёрное неприятие. Отторжение его ощущалось почти что физически. Но она знала, что никуда не уйдёт. Неужели ему не ясно?..

– Не понимаешь? Правда, не понимаешь? – Соня лихорадочно подыскивала слова, но они отказывались находиться.

Повисла мучительная пауза, потом Митя нехорошо усмехнулся.

– Да не, Сонь, понимаю, – бесцветным голосом произнёс он. – Теперь меня жалко. Калеку можно и пожалеть, верно?

– Мить, ты придурок!

– А разве что-то ещё изменилось?

– Всё… Мить, всё, что нас разделяло – исчезло.

– Да, исчезло, – с жёстким презрением подтвердил он. – Отец – мёртв. Я – страшный и никому не нужный… нищий урод. Возможно, нас ещё достанут, раз не добили. Как всё стало здорово, Сонь. Просто класс.

– Я не виновата в этом кошмаре, Митя! – сердце у неё заколотилось ещё сильнее, готовое выпрыгнуть. – Как ты можешь… Мне бы в голову не пришло… рассчитывать на такое!

– Прости, – сглотнув, устало сказал он. – Ты ни в чём не виновата. Но такой ценой мне ничего не надо.

– Ну и отлично! – разозлилась она. – Замечательно… значит, твоя любовь – на первой же беде… Самолюбие своё нравится тешить, да?

Тишина в ответ.

– Валерия права – я тебе не нужна. Ты выгнал Наташу – теперь и меня. По барабану, да?

Митя не отвечал.

– Значит, мне уйти, да?

Он несколько секунд молчал, и она с отчаянной надеждой вглядывалась в его спину и затылок. Наконец, он откинул назад голову, как от сильной боли, и Соня мысленно застонала, предвидя ответ.

– Да, Сонь, уходи. Только скорее – будь человеком.

– Мить, повернись немедленно, слышишь!

Она сделала несколько шагов и встала у него за спиной, почти касаясь его, но Митя не шевельнулся. Тогда она с силой ухватила его за плечо уцелевшей руки и попробовала развернуть к себе, но он резко, испуганно выдернулся.

– Вот значит, как… – Соня всё ещё пыталась удержать слёзы. – Значит, вот она – цена твоей клятвы. В болезни и бедности ты уже быть со мной не желаешь.

– Ты что-то попутала. Это я не хочу, чтобы ты выполняла… всякие клятвы.

– Это моё дело – выполнять их или нет! Да кто ты такой, чтобы… Это ты… ты… ни одного обещания!.. – голос у неё зазвенел и сорвался.

– Да, Сонь. Ни одного не сдержал… – устало, без прежней рисовки ответил он. – А теперь тем более не смогу. Какой я тебе муж? Тоже мне… опора… Лучше бы я с отцом – сразу… Уходи, Сонь, пожалуйста, не трогай меня. Со мной всё кончено… не могу выносить твоей жалости. Ты меня не простила тогда… и правильно сделала. Я просто урод, полчеловека, и место мне на помойке. Не надо меня подбирать.

– Дерьмо ты собачье! – не выдержав, заорала Соня. – Влетел в мою жизнь, потоптался на ней, а теперь ещё издевается! Жалости ему не надо! А вот мне надо было… когда я осталась одна, без работы, едва живая, на растерзание всей этой своре! Но никто не пожалел. Любимый муж мне изменял – потому, видишь ли, что ему захотелось, а надежды не было. А потом соскучился… и вспомнил про свои права! Да, ты угадал, всё правильно! Я только сейчас могу простить тебя! Могу, потому что ты пострадал и наказан. Это правда! Иначе ты и рассчитывать бы не мог!

– Ну вот и призналась!

– Тут и признаваться не надо! Нет, это надо подумать – после всех его предательств!.. Уговариваю его ещё! А надо было бы плюнуть на всё, да как дать тебе по морде!

Она знала, что слова её жестоки, несправедливы, но чувствовала: обвинять сейчас лучше, чем жалеть. Нужно любой ценой вывести его из этого замороженного, обречённого состояния.

– Уже дали… – он помолчал. – А долго же ты думала… плюнуть на меня – не плюнуть.

– Что? – обалдела Соня.

– Знаешь, как страшно… – вдруг негромко произнёс он. – Лежишь – а перед тобою полная темнота… и понимаешь, что никогда, никогда ничего не увидишь – и не убежать, не включить свет… и тебя, Сонь, никогда больше не увижу, не дотронусь… Пытаюсь что-то нащупать – а рука не слушается. Потому что её нет. Мне казалось, если ты придёшь, прикоснёшься, я почувствую тебя рядом – и кошмар сразу кончится. Но тебя не было, не могло быть. Нет, я тебя не упрекаю, правда. Я всё понял, всё… Ты правильно сделала, что не пришла. И сейчас не надо было… зря… Тебя мать попросила, да? Или Валерия?

Она только сейчас сообразила, что он ничего не знает.

– Дурак, сволочь! – задохнулась она. – Да я только пару часов назад… Анька потащила нас на море… после того, как ты приходил… в воскресенье. А я как чувствовала… сбежала оттуда. Митя, я только с вокзала! Надька мне… Я металась – куда идти, где искать… Нашла твою тётку… визитку…

Соня увидела, как он выпрямился. Сделал неопределённый жест, словно хотел обернуться к ней, но потом снова обмяк, безвольно уронив руку.

– Всё равно… ничего не будет… я не хочу…

Но её уже было не остановить.

– Не хочешь? Митя, не хочешь? А я? Я же люблю тебя, я всё это время подыхаю без тебя! Я и тогда, тогда – готова была кинуться к тебе, на всё согласиться… на тайные встречи… на всё… но не смогла… не смогла смириться, что ты меня предал. Но тебе больше не нужно моё прощение, да? Ты любишь только себя! Сходишь с ума от жалости к себе! Растравил сам себя, довёл мать – она трясётся, что ты на себя руки наложишь. Трус ты жалкий – вот ты кто! Взгляни мне в глаза, придурок! Ты обещал, что будешь со мной всегда… Что ты за всё отвечаешь… Это я – инвалид! Это меня – всего половина, у меня нет ни рук, ни ног без тебя. Вот как ты меня спас! Лучше бы меня убил твой папаша… Я и то была бы живей. Мы могли идти до конца, какой бы он ни был… но ты струсил, спрятался… спаситель ты мой! Мой замечательный муж гордо заявил, что развлекался только с дешёвыми девками и никого не любил! Дорого заплатил за разлуку, ничего не скажешь! А знаешь, сколько раз мне тоже хотелось… всё прекратить! Но я не могла позволить себе трусость!

Он обернулся и сразу отпрянул – видно, не ожидал, что она так близко. Невольно прикрыл рукой пострадавшую часть лица, но полностью спрятать не смог. Несколько секунд он так и стоял, а потом обречённо опустил руку.

Соня была уверена, когда шла сюда: главное – это то, что он жив, всё остальное – уже только мелочи. Готовилась ко всему, но сейчас едва удержалась, чтобы не вскрикнуть и не разреветься от боли.

Казалось, он постарел лет на двадцать. Правый глаз был едва приоткрыт, брови с этой стороны почти не было. Второй смотрел так, словно видел все ужасы мира и никак не может забыть. Было ясно, что кожа на повреждённой стороне лица и головы вряд ли когда-нибудь полностью восстановится.

Митя презрительно, вызывающе усмехнулся – ну что, мол, довольна? Хотела смотреть – так смотри! Но через секунду выражение его лица изменилось, в нём появилось что-то прежнее – страдание, смешанное с надеждой. Казалось, он не мог глядеть на неё равнодушно, даже сквозь злость в его взгляде пробивалось болезненное чувство, которое он так старался не пускать наружу.

– Я и так тебе жизнь испортил, Сонечка… – произнёс он совсем с другой интонацией, и снова заслонился от неё рукой.

– Я очень надеялся, что ты не придёшь… честно. Не смотри на меня… я сам к зеркалу не подхожу… У тебя может быть нормальный, хороший муж, пускай даже этот твой… или доктор… пора тебе, наконец, стать счастливой…

– У меня нет и не будет другого мужа, Митя, – она ласково взяла его руку, убрала от лица и прижала к своим губам. – Я хочу всю жизнь смотреть на тебя, и никого другого видеть не могу. Только тогда я смогу быть счастливой. Митенька, я думала, ты будешь рад мне, встретишь меня иначе… Что с тобой, родной мой? Очнись, пожалуйста… не могу без тебя, Мить… не могу…

И она, не удержавшись, заплакала.

– Сонь… – он пытался высвободить руку, но она не отпустила. – Ты права была – совсем без надежды легче. Я её тогда уже оставил, ещё до взрыва. И всё, что случилось… это уже ничего не меняет. Я по заслугам получил, знаю… Но тебе-то на кой это всё теперь?

– Мить, ты глупый, да? – всхлипнула она.

– Сонечка… то, что ты на меня больше не сердишься… мне легче, намного, – голос у него дрогнул. – Просто уйди… я буду знать, что ты меня… даже таким, как сейчас… Но не надо, не мучь меня… честно, не нужно подвигов. Я не рисуюсь, не самолюбие, пойми. Мне самому так проще.

– Чего-чего? Помнишь, я говорила тебе нечто подобное? Просила уйти… Не понимала, зачем я тебе… Ты что мне ответил, а?

– Что ты сошла с ума…

– Вот и ты не сходи! Тоже мне… бросьте – считайте меня коммунистом! Подвиги… слушать противно. Ты-то хоть эту глупость!.. – она с силой дёрнула его руку, но тут же схватила снова – ещё сильней, и стала целовать его пальцы. – Митенька… Мить, ты дурак!.. Послушай! Моя жизнь – это ты. Ты обо мне-то подумай – легче ему!..

– Я о тебе и думаю.

– Значит, ты, правда, считаешь, как твоя мать мне сейчас сказала… что мне было чего-то от тебя надо? Мить, да мне по фигу, как ты выглядишь, здоров или нет!

– Как это может быть по фигу? – поморщился он.

– А, значит, вот ты как… Значит, случись такое со мной – ты бы глядеть на меня не стал, да? Отвернулся, ушёл бы? Я нужна тебе только здоровенькая? А если я заболею? Если мне что-то отрежут… То всё, Мить? Ты меня бросишь? А почему ты тогда сбежал? Понял, что я для тебя старая, да? Ну, признайся, хотя бы сейчас!

– Не мели ерунды! – выкрикнул он. – Как ты смеешь…

– Тогда почему… Почему ты – смеешь? Ведёшь себя… как девица капризная. Будь мужиком!

Вопреки грубым словам, Соня нежно провела рукой по его здоровой щеке. Митя поймал губами её ладонь и судорожно поцеловал.

– Если бы мне сказали… станешь калекой… но это цена – чтобы ты вернулась, – внезапно проговорил он. – Сонь, я, наверное, согласился бы… Лучше без руки – с тобой, чем целым – с Наташкой. Я и больше готов отдать, лишь бы… Ты моя, моя… Сонечка…

– Митенька!..

Соня прильнула к нему, обвила руками, прижалась губами к его губам – осторожно, чтобы не причинить боль, потом принялась целовать – шею, грудь в том месте, где её открывал ворот рубашки, целовала и не могла остановиться. Митя с силой обхватил её здоровой рукой и крепко прижал к себе, прислоняясь губами к виску. Даже сейчас в его порывистом объятии она почувствовала бешеное желание. Но уже через секунду он оттолкнул её.

– Да бл… не могу я! Тебе-то за что… Ты-то в чём виновата? Нет, не жалей… я это не вынесу!

– Митенька… Жалость – это от того, кто не любит, обидно. Пожалей меня ты, а?

– Ты не всё знаешь. Скоро я ничего не буду видеть. Доктор сказал – потеря зрения пятьдесят процентов… и прогрессирует. Нужна операция. И не одна, наверно. Мать собирает последние деньги.

– Разберёмся… – пробормотала она. – Я с ней уже говорила…

– Ты не поняла. Операция может кончиться неудачно.

– Всё будет хорошо.

– А если нет? Зачем прятать голову в песок? Если нет?

– Если нет… значит, не будешь видеть моих морщин, когда я постарею. Видишь, какая я эгоистка? Мне лишь бы тебя заполучить, как сказал Женя.

– Женя? Ты была у него? – мгновенно вскинулся он.

– Я отвела к ним Вадика. А может, это сказала Валерия – я не помню.

– И как – как он тебя встретил? Почему ты пошла к нему?

– Потому что не к кому было! Мить, отстань ты от меня с этим Женей! Чья бы корова мычала, честное слово…

– Он сможет тебя видеть, а я – нет… Я не только твоих морщин не увижу, – с отчаянием сказал он, – ян твоих глаз не увижу… А это самое худшее – тебя не видеть.

– Полтора года не видел, и как-то жил, – отвернулась она.

– Да не жил я, Сонь. С тех пор и не жил.

– У тебя останется слух… и здесь… и здесь… – она дотронулась рукой до его лба и сердца. – Пока что-то остаётся – пока мы… мы же связаны – как никто и ни с кем не связан! Митенька, я не могу без тебя. Я не из жалости пришла. Просто – все обиды померкли… Я как подумала… что могла навсегда потерять тебя! Когда услышала… чуть не умерла… думаю, лишь бы он – был! Даже если лежит, ничего не помнит… лишь бы живой, а там… А ты на своих ногах, обнимаешь меня – разве это не счастье? Люди с войны – без ног возвращались. У тебя рука цела – что ещё надо? Да ты весь в порядке! Ну, что это за отчаянье такое? Что ты, как маленький… Ты ведь мужчина… Прекрати истерику!

– А раньше ты наоборот, всё больше мальчиком меня называла.

– Значит, подрос. Всё, хватит, Мить. Возьми себя в руки!

– Угу… «в руку», ты хочешь сказать…

– Митя! – рассердилась Соня.

– Я вот обнять тебя хочу… как можно крепче… а нечем… никак не привыкну, что я не целый… Сонь, я машину никогда не буду водить, Сонь! Никогда!

Последняя страстная жалоба, по-детски уравнивающая любимую женщину с любимым джипом, выглядела такой отчаянно-беззащитной, что Соня чуть снова не разревелась.

Она растерянно молчала, не зная, как его утешить. Только взглядом пыталась выразить то, что чувствует – всю свою любовь и безумную нежность. Митя вдруг улыбнулся – улыбка вышла кривая и, видимо, больно натянула поражённую кожу, но всё такая же искренняя. Он провёл рукой по Сониным волосам, погладил – так, как умёл он один.

– Обними меня ты, Сонь… Это всё, о чём я мечтал – все полтора года. И сейчас… лежал и мечтал. О двух вещах – что ты придёшь и обнимешь меня. И чтобы поскорее умереть.

– Митенька… не смей говорить так! Я с тобой… я не отпущу тебя никогда!

Она прижалась к нему всем телом, так сильно – как только могла. Ощущение, что она рядом с Митей, что они, как прежде, неразделимы – ни физически, ни душевно, было невероятным. Соня закрыла глаза, слилась с ним воедино, растворилась в нём. Прерывисто дыша, Митя уцелевшей рукой гладил ей спину.

– Поверь мне… хуже уже не будет, всё кончилось, теперь всё будет у нас хорошо, – шептала она. – Ты мне веришь?

– Какой – хорошо?.. Ты ведь у меня пессимист… а теперь-то уж что?

В голосе его послышалась усмешка – горькая, но без прежнего яда. При этом он не переставал целовать её волосы, сжимая её всё крепче.

– Я реалист… чутьё меня редко подводит. Вот и сейчас. Поверь мне, пожалуйста… – бормотала Соня.

– А Вадик? Ему-то какая радость от такого папаши…

Соня с облегченьем выдохнула про себя – Митя уже представляет, что будет дальше.

– Ему радость, что мы у него есть, – поспешила ответить она. – Оно тебе каждый день говорит. Он так ждал тебя… И ещё… я вот тебе принесла кое-кого. Мне он всегда помогал.

Соня потихоньку высвободилась из Митиных объятий, извлекла из сумки Бориса и посадила его на прикроватную тумбочку.

– Он что – тоже меня простил? – серьёзно поинтересовался Митя.

– Не знаю… ты с ним поговори – он сам скажет. Ты ему всё говори ночью… на ночь мне здесь не разрешат. А он мне передаст.

– Смешно, а я в Москве про него вспоминал. Думал, вот кто тебя не бросит. Как же ты мне его оставляешь? Ты же не расстаешься с ним никогда…

– А я и не расстаюсь. С тобой – значит, со мной.

Соня не боялась показаться смешной – да Митя никогда и не смеялся над этим. Она действительно знала, что Борис сохранит их на связи. Его присутствие рядом с Митей давало уверенность, что муж находится под защитой.

Митя протянул руку и взял лиса, чуть прижав к себе, чтобы не выронить.

– Ты ещё будешь со мной разговаривать? После всего… – без улыбки спросил он.

– Не знаю уж, стоит ли… – сощурился Борис. – Но уж ладно… поговорим.

– Вот спасибо… хоть не в потолок ночью смотреть, – снова усмехнулся Митя и поднял на Соню взгляд.

Второй глаз при этом только слегка приоткрылся.

– Знаешь, стал темноты бояться. Как понял, каково это… Спать боюсь. И днём боюсь глаза закрывать – вдруг открою, а ничего не увижу. Вот и думаю, долго ли ещё смотреть осталось…

Соня тревожно вглядывалась в него, не зная, как успокоить и чем помочь. А Митя снова обратился к Борису.

– Ты ведь тоже глаза терял, да? Ну и каково это?

– Да ничего, другие пришили, – ответил лис.

– Мне не пришьют.

– Пришьют… – уверенно ответил Борис. – Таких, как раньше, правда, уже не будет. Да они и не смогли бы остаться прежними. Зато новыми увидишь новое!

– Ав нём будет что-то хорошее, в новом-то?

– Это не от глаз зависит, – мудро изрёк лис. – А от того, кто и как смотрит.

Галина Маркус

(Галина Марковна Мальцева)

Автор выражает благодарность продюсерской компании «АРТБУХТА».