Дима стоял, словно застыл, а Соня смотрела на него, не в силах оторваться. Он обернулся, и они встретились взглядами. Дима совершенно не умел скрывать своих чувств. Сейчас в его выразительных тёмных глазах она читала и страстное желание, и разгорающуюся надежду, и нерешительность. Соня сама понятия не имела, как быть дальше. Она и боялась, и жаждала его объятий. Голова у неё на миг закружилась, и она, отодвинув тарелку, снова откинулась назад.

– Что? – испугался Дима. – Плохо? Давай мерить температуру!

– Нет… просто слабость. Митя… я нормально. Тебе надо домой. Наверно, тебя уже ждут.

За окном, и правда, совсем стемнело, часы показывали половину восьмого. Как странно прошёл этот день… Никогда у неё не было такого невозможного дня – чувство нереальности не оставляло её. Но ей и впрямь, не смотря на слабость, стало намного лучше. Болезнь физическая отступила, но что творилось у неё на душе – здоровьем назвать было нельзя.

– Почему ты меня так называешь? – спросил Дима странным голосом.

– Не знаю… кажется, тебя мама окликнула… тогда, в детстве.

– Мама? Она никогда меня так не звала, ей не нравилось. Меня никто никогда так не звал.

– Послушай… Я не понимаю – как ты мог меня узнать?

– Но ты ведь не изменилась совсем. Один раз увидишь и не перепутаешь.

– Ты же был совсем малышом!

– Пять лет. Ты что – не помнишь себя в пять лет?

– Помню. Но только потому, что у меня яркие события были. Меня Мара как раз из интерната взяла.

– Расскажи… Я ведь не знал, что ты…

– Я там долго не пробыла. Мне повезло.

– А я жил в этом интернате. Года два с половиной, – сообщил вдруг Дима. – В первый класс там даже пошёл, правда, не доучился, забрали.

Она удивлённо подняла брови.

– У тебя тоже приёмная семья?

– Нет, родная. Потом расскажу. Лучше ты. Я хочу всё про тебя знать. С самого начала.

– Ничего интересного… Вот… у него спроси… – Соня серьёзно кивнула на Бориса. – Он всё знает.

– Ладно. Как ты ночью заснёшь, мы с ним поговорим.

– Ночью? Вот как… А тебе домой не пора?

Дима озадаченно уставился на неё. Соня тоже смотрела на него – с затаённым любопытством. Она отлично понимала, что он никуда не уйдёт.

– Я… но ведь врач сказал… ты же слышала! Я тебя одну не оставлю!

– А тебя что – искать не будут?

– Отец меня не контролирует. А мама думает, что я у него. Она сейчас в Греции отдыхает.

– Что-то твой мобильник молчит. Тебе некому звонить?

– Я его отключил.

– Во сколько ты обычно приходишь домой?

– Во сколько хочу.

Соня вдруг почувствовала себя неуютно.

– Так, ладно, мне надо одеться. Не могу больше в таком виде.

Она решительно откинула одеяло:

– Ну-ка, выйди.

– Ты что – гулять собралась на ночь глядя?

– Не твоё дело. Пойди, включи у Аньки телевизор. И зажги здесь, пожалуйста, свет.

Они заговорили про ночь, и Соня почувствовала, как в комнате повисло напряжение, как будто «лежать и болеть» отличалось от «лежать и спать». Вообще всё происходящее между ними было и странно, и непонятно. Никаких определяющих слов сказано не было. Дима не предпринимал новых попыток сближения, только вглядывался в неё, опасаясь сделать что-то лишнее и быть изгнанным. Но одновременно ни капли не сомневался, что имеет право здесь находиться.

– Я пока посуду помою, – буркнул он и ушёл на кухню.

Соня стащила с себя старый халат и ночнушку и надела домашнее платье: длиной чуть выше колена, оно застёгивалось спереди на молнию, в нём она ходила по дому в присутствии посторонних. Расчесалась перед зеркалом, с досадой отвернулась – глаза у неё были сейчас совсем больные, под ними – синяки. Потом кинула взгляд на постель, вспомнила вдруг, как они с Женей спали на ней… неужели позавчера? – и сразу же принялась стаскивать бельё, вытряхнула из наволочки подушку, вытащила одеяло.

Она почувствовала на себе взгляд: Дима стоял на пороге и смотрел на её действия с непонятным прищуром. Соня отвернулась и стала складывать пододеяльник, потом собрала снятое и понесла в ванную. Дима неожиданно вырвал бельё из её рук, кинулся с ним на кухню и запихнул в мусорное ведро – точнее, просто бросил сверху, иначе не уместилось бы.

Они снова смотрели друг на друга. Соня не выдержала и первая опустила глаза, словно, и правда, в чём-то перед ним провинилась. Вернулась в комнату, плюхнулась в кресло, взяла в руки Бориса.

Дима нерешительно подошёл и присел рядом на край дивана.

– Почему ты тогда лежала в больнице? – спросил он вдруг.

– Мать на обследование положила. Желудок часто болел.

– А почему сбежала?

Соня никогда никому не рассказывала ту историю. А тут вдруг взяла и рассказала, в подробностях. Казалось почему-то, что Дима обязан всё это знать. Всё, что предшествовало их первой встрече тогда, в детстве. Только смотрела при этом не на него, а на Бориса; и лис всё это время не сводил с неё своих чёрных внимательных глаз.

– А знаешь, какие у него раньше были глаза? – грустно улыбнулась она. – Ярко-зелёные, такие переливчатые. Просто волшебные.

Дима сидел перед ней, сжав кулаки.

– Мрази… – сказал он.

– Ну, что ты… Просто дети. Люди. Ты пойми – я ведь и вправду была для них ненормальной. Ты же сам писал – кто в тринадцать лет с игрушками разговаривает? А я с ним всегда разговариваю. Всю жизнь. Больше не с кем.

– К тебе плохо относились дома?

– Бог с тобой! – рассердилась Соня. – Мама – лучший человек на свете! Вова не считается, он и жил-то с нами всего шесть лет. Анька всегда была доброй и любила меня… вот только сейчас…

– У тебя наверняка нет друзей.

– Я ни в ком не нуждаюсь. У меня есть Борис. Он мне всех заменяет.

– Наверное, он теперь на меня злится.

– С чего ты взял?

– Я собираюсь отнять тебя у него.

– У тебя не получится, – улыбнулась Соня, поймав насмешливый взгляд Бориса.

– Значит, придётся нам подружиться, – на полном серьёзе заявил Дима.

– Ты сейчас со мной, как с больной разговариваешь? А в душе считаешь, что я чокнутая?

– Нет, ты – настоящая. Соня… я тебя… ты не знаешь…

– Не надо сейчас, Мить. Я пока не понимаю ничего… что мы делаем.

– Соня…

– Я не успеваю подумать. И сил нет, и желания тоже.

– Тебе не надо ни о чём думать. Я обо всём подумаю сам. Главное, чтобы ты поскорее поправилась. Возьмём тебе больничный, в понедельник пойдем в загс, напишем заявление.

– Митя, не надо… – покачала головой Соня. – Это всё из области… про Луну.

– Сонь, я не хочу – в любовники. Чтобы ты выскользнула от меня – в любой момент? Нет уж, спасибо!

– А ты так уверен, что тебя возьмут в любовники? Ну ты, мальчик, нахал…

Дима смутился, но ответил – вызывающе и напористо:

– Во-первых, мы договорились, что я – не мальчик. Во-вторых… я тебя не отдам никому. Просто не выпущу отсюда и всё.

– Ах, да, я забыла… Ты же лезешь в постель без спроса! Я засну, а ты…

Он досадливо сморщился.

– Ты мне всю жизнь теперь будешь…

Потом резко вскочил и то ли вздохнул, то ли застонал.

– Думаешь, мне легко сейчас… рядом – вот так, сидеть? Да я с ума всю неделю схожу – так хочу тебя… Но вот сдохну – пальцем тебя не трону! Пока сама не разрешишь, вот! – по-детски заключил он.

– Вот и не трогай, – быстро проговорила Соня.

Несколько секунд, вопреки только что сказанному, оба готовы были кинуться друг другу в объятья. Это был поединок упрямств и гордынь.

Наконец, он скривил губы и сказал зло:

– Только я в этой комнате лягу. На полу. А то вдруг тебе ночью хуже станет.

– Что – прямо на полу?

– Ну… есть же у вас матрас какой-нибудь…

– У Аньки есть спальный мешок, она его на дачу брала.

– Отлично.

Соня встала и полезла в шкаф. Достала свежее бельё и, ничего не говоря, перестелила постель. Дима стоял, колеблясь – то ли помочь, то ли лучше не лезть. Потом она нашла в кладовке Анькин спальник и бросила его на пол. Что делать дальше, Соня не знала.

Оба заняли исходную позицию: она на кресле, он – на краю дивана. Соня первая прервала молчание.

– Расскажи про себя. На кого ты там учишься, где работаешь.

– Мы словно знакомимся с тобой, – усмехнулся Дима.

– А мы и правда знакомимся.

– Я на факультете защиты информации учусь. То есть – почему учусь? Мы уже диплом защитили. У экономистов – госэкзамены были, а у нас ещё и дипломный проект. Мой приняли ко внедрению! – с гордостью заключил он.

– Анька хвалит тебя, говорит, ты там знаменитость.

– Ну… – в его голосе прозвучало маловато скромности.

– Я уже второй год работаю. Фирма занимается разработкой новых противоугонных систем. У меня уже два «ноу-хау». Сертификат даже есть.

– Ничего себе! – искренне удивилась Соня.

– А ты говоришь – папочка! Да отец сам удивляется – он у меня не технарь.

Вспомнив про его отца, Соня помрачнела.

– Уехать бы куда… где никто не знает, кто ты… – пробормотала она.

– Сонечка! Всё будет хорошо. Папа меня всегда понимал.

– Не в этом дело. Давай не будем сейчас…

– Ладно. Мы ведь ещё поговорим с тобой – обо всём, да?

– Не знаю…

– Сонь… Тебе правда – легче? Ты горишь. Щеки красные.

– Не знаю.

Она и сама не могла понять – то ли у неё снова температура, то ли просто взвинчена до предела.

– Тебе… лучше лечь? – неуверенно спросил Дима.

– Нет, не лучше, – отрезала Соня. – Что ты меня всё укладываешь? Позвони-ка домой. Скажи, что скоро придёшь.

Он отрицательно помотал головой.

– Тогда полезай в свой спальник. Я хочу спать.

Она самой себе противоречила, к тому же, было ещё рано, но Дима ничего не заметил. Он послушно расстелил на полу спальный мешок.

– Брюки жалко… – сказал он. – Отвернись, я сниму.

– Я уже видела тебя без штанов, – усмехнулась Соня. – Подожди… я дам тебе что-нибудь. Рубашку тоже жалко. Небось, бешеных денег стоит.

– Триста баксов, – объявил Дима.

Соня на секунду замерла возле шкафа, хотела съязвить, но удержалась.

– Не надо, – он перехватил её руку. – Я ничего надевать не буду… после него.

– Здесь нет его вещей. Это отчима. Мама хранила то, что он не забрал.

– Не надо, – упрямо повторил Дима. – Я закалённый.

Несколькими нервными движениями, не глядя на Соню, он стащил с себя брюки и аккуратно повесил на стул. Потом расстегнул рубашку. Она и хотела бы не смотреть, но не могла. А Дима делал вид, что не обращает на неё никакого внимания. Он нырнул в спальный мешок. Соня погасила свет и, как была, не раздеваясь, легла на диван и прикрылась одеялом. Наступило молчание, впрочем, даже тишина между ними казалась материальной, наполненной до краёв.

– Сонь… – сдавленным голосом произнёс он. – У тебя есть снотворное?

– Кажется, нет. А зачем?

– Тогда пистолет.

– Тогда лучше домой… ещё успеешь на последний автобус. Ты где живёшь? Хотя, что я спрашиваю… конечно же, на Озёрной.

Он ничего не ответил.

– Митя… – позвала она через какое-то время.

Он молчал – неужели, и правда, уснул?

– Митя, – повторила она чуть громче. – Ты меня слышишь?

– Сонечка… повтори ещё раз, – взволнованно произнёс он. – Ты когда называешь меня так… меня с катушек сносит.

Повторять она не стала, чтобы не выдать дрожь в своём голосе. Митя был так близко, что Соня слышала его дыхание. «С катушек сносит…» Её саму сносило куда-то только от одного звука его голоса, она не могла спокойно думать о его прикосновениях, пыталась не вспоминать, как это было тогда, на даче, и мечтала, мечтала о его поцелуях, жаждала снова почувствовать его руки, прижаться к нему – всем телом… Мысли беспомощно метались в голове, не подвластные разуму – все они были направлены лишь на одно: быть с ним, только быть с ним… Какой же выход – есть ли какой-нибудь выход?

– Соня? Что-то случилось? – испуганно спросил он. – Тебе плохо?

– Митя… скажи, что мы делаем здесь вместе… Я спятила…

Он сел прямо в спальнике – в комнате было темно, но Соня видела контур его фигуры – длинная смешная гусеница.

– Сонечка… Мы поженимся, в ближайшее время. Если ты только согласна… Я всё устрою.

– Господи… Ты, и правда, считаешь, что мы можем пожениться?

– Конечно!

– А как же твои родители? Вряд ли они захотят для тебя такую жену.

– Какую – такую?! – возмутился он.

– Другую… – не смогла объяснить она, но Митя как будто понял.

– Отец всегда на моей стороне, – убеждённо ответил он. – А мама у меня – интеллигентная женщина, кстати, педагог, кандидат наук. Она меня очень любит. И всё поймёт. Да мы будем жить отдельно, какая им разница! Разве ты можешь им не понравиться?

Соня не была бы так уверена – она вспомнила детский сад и общественное мнение.

– И что ты им скажешь?

– Всё так и скажу. Прямо завтра. Заедем ко мне домой, возьмём мои вещи…

– Что возьмём? – удивлённо произнесла Соня.

– Ну… – он замялся. – Ты же не захочешь жить в доме отца, так я подумал… То есть, ну ведь… Аньки же нет… Сонь, мы ведь в понедельник пойдём в загс! Можно я сразу к тебе перееду? Я… я боюсь тебя здесь оставлять… одну.

– В понедельник? – недоверчиво проговорила она.

– В понедельник!

– Дима, скажи мне одну вещь… для меня это очень важно.

– Судя по «Диме»… – напрягся он.

– Ты согласился бы венчаться? – выпалила она.

– Венчаться? Ух ты, а здорово… Я видел – это так красиво! Мы в загсе тогда просто распишемся, чтоб уже было спокойнее, да? Заплачу там – чтоб побыстрее, два месяца не ждать. А потом всё подготовим, позовём гостей, купим тебе шикарное платье такое… с вуалью. Я почему-то всегда невесту с вуалью себе представляю…

– Мить, прекрати! Платье, гости… Я… боюсь даже слушать. Просто… пойми, когда венчают – уже развестись нельзя. Никогда. У тебя будет только одна жена перед Богом, на всю жизнь.

– А мне не надо две… – негромко произнёс он. – Ты и так будешь одна, на всю жизнь, и без венчания.

– Значит, не хочешь…

– Почему? Давай. Чтобы у тебя не осталось сомнений. Для меня всё давно решено. А для тебя? А для тебя, Сонь? Соня… чего ты не отвечаешь?

– Спи, Дима! – внезапно разозлилась она. – Это в детстве только… так легко – из реальности в сказку. Обратно потом очень больно…

– Соня, – его голос был полон горечи. – Скажи… ты и правда – не веришь мне? Я вот не знаю… можно ли любить сильнее. Честно, Сонь. Мне кажется, что сердце разорвётся…

Она не ответила, и он снова упал на пол, застегнул над головой мешок, свернулся, словно его скрутило от сильной боли, и замер. Соня зажмурилась. Она упрашивала себя, умоляла, даже орала на себя мысленно – нет, не надо, подожди, не бросайся в омут… Какая разница – веришь ты ему или нет? Сейчас он не врёт, но что будет завтра? Это всего лишь минутная слабость, ты просто больна, ты потеряла инстинкт самосохранения! Немедленно вспомни про свои убеждения, про здравый смысл, наконец, и ты сможешь, ты выдержишь… ты…

– Митя… – неожиданно сказала она. – Мить, ты замёрзнешь там, на полу. Иди сюда.

* * *

Секундная пауза – он не сразу понял. Потом – дикий грохот. Заплетаясь в мешке, Дима споткнулся, упал и, кажется, ударился об угол стола.

– Что с тобой? – Соня подскочила на диване. – Больно? Ты где?

Он был уже рядом.

– Сонечка, Соня…

Молния её платья поехала вниз.

– Соня… – задыхаясь, шептал Митя.

Он целовал её всю – от макушки до кончиков пальцев. Его руки дрожали от волнения и нетерпения. Соню кинуло ему навстречу – она хотела сейчас только одного: раствориться в нём целиком, ощущать его каждой клеточкой. Она сама целовала его – лицо, плечи, грудь, так, как никогда и никого не думала целовать. Но он мешал ей, казался просто одержимым, словно боялся не успеть охватить её всю своей нежностью, пытался полностью уместить в свои объятья.

Соня даже не предполагала, что на свете бывают подобные ласки. Они с Димой были соединены, слиты в одно целое, казалось, их невозможно оторвать друг от друга. Они летали и улетали вместе – прочь с этой планеты, туда, домой… на Луну. Делали передышку, чтобы слегка отдышаться, и снова вцеплялись друг в друга, словно перед этим были разлучены на века. Словно жаждущий в пустыне увидел источник воды, словно приговоренный к смерти в последний раз видит небо – так они любили друг друга.

Потом они долго лежали молча, не расплетая объятий, ощущая немыслимое родство тел и душ. Это было единственно возможное, правильное и естественное – настолько, что Соня не могла понять, как могла пытаться примириться с чем-то иным. Только сейчас всё встало на свои места, пазл притёрся к другому пазлу, без насилия, без напряга или приказа разума. Её тело испытывало полноту радости от того, что нашло самоё себя. Убеждённость тела передавалась рассудку. Только вместе с этим мужчиной Соня могла составлять единое целое. И какая разница, сколько ему лет и как его фамилия, если больше ни с кем в мире она не могла быть настолько собой, что уже и не собой только, но и им тоже. Между ними возникла та самая неизвестная составляющая, которая сцепляет двоих воедино, создавая им одну биографию, общее прошлое, будущее и настоящее. Они были с одной планеты – и могли разговаривать без переводчиков, понимать друг друга без слов и даже вопреки словам.

Соня крепче прижалась к нему, и он тотчас снова принялся ласкать её – как будто впервые, так же страстно и жадно. Казалось, они никогда не устанут и никогда не утолят свою жажду.

Разумеется, они не сомкнули глаз. Только под утро Дима произнёс первые слова.

– Я не знаю, как сказать тебе… как я люблю тебя. Это что-то страшное.

Не в силах ответить ему и не заплакать, Соня чуть отодвинулась и сделала движение, чтобы встать.

– Подожди! Ты куда?

– Мить… мне в туалет надо.

– Нет, не ходи. Я боюсь тебя отпускать.

– Но мне надо!

– Хорошо, я с тобой.

– С ума сошёл?

– Да…

Он снова принялся покрывать её поцелуями, потом вдруг резко остановился.

– Ты… была с ним в ту ночь, я знаю…

– Митя, не надо… Я не помню ничего, никого. Никакой другой ночи не было, только эта…

– Почему ты сказала… так странно… что была не с ним, а со мной?

– Потому что с тобой. Представляла тебя. Думала только о тебе. И он это понял.

– Сколько раз ты была с ним? Давно вы знакомы? Сколько, сколько раз, говори!

Она не ответила, и он с бессильной яростью сжал, почти сдавил её в своих объятьях.

– Митя, мне больно…

– Я умираю, когда думаю о нём, о том, что он трогал тебя!

– Митя… не надо… Ты – самое первое и единственное, что у меня есть в жизни, – она схватила его руку и принялась целовать его пальцы.

– И ты… первое и единственное. Как он смел… Почему ты не подождала меня!..

– Митя! Не мучай меня! Если я буду думать про всех твоих девушек… О, кстати… – Соня замерла и отбросила его руку. – Как я могла забыть… Катя… она такая красивая!

– Просто кукла. Всё это ничего не значит!

– Анька сказала, ты с ней давно… Что же теперь? Что она думает?

– Это Катька трепалась, что она моя девушка. А у меня таких на каждом факультете по пачке.

Соня со злостью оттолкнула его.

– А теперь ещё и я – до кучи.

– Сонь… Как ты можешь…

– То, что сейчас, между нами – это что? Я не понимаю, не верю…

– Соня, ты можешь спрашивать? Ты можешь сомневаться?! – Дима ухватил её, удерживая.

– Но… у тебя ведь было что-нибудь настоящее – первая любовь, например?

– Было! Ты! Ты моя первая и последняя любовь. Я же тебе писал…

– Это несерьёзно!

Оба смотрели друг на друга почти с ненавистью – одинаково мучимые ревностью и сомнениями.

– Соня… Если я когда дотронусь до другой женщины – можешь считать, что я мёртв. Никогда в здравом уме и рассудке я не смогу… Но и ты… если он ещё раз к тебе подойдёт – я за себя не ручаюсь!

Она всё-таки выскользнула из его рук, молча накинула платье и отправилась в ванную. Включила душ и встала под тёплые струи воды, пытаясь прийти в себя – в его объятьях это было бы невозможно. Она думала о том, что сделала и сама не могла в это поверить.

Да, разумеется, она жила с Женей, хотя была с ним не венчана, но оправдывала это скорым замужеством. Но принять всерьёз Димины рассуждения про свадьбу? Наивной и глупой Соня себя не считала. Значит, она просто завела себе любовника. Совесть стала настолько широкой, что спокойно относится к этому факту. И даже позволяет ей быть счастливой. Хотя… какое там счастье… То, что она сейчас испытывает – также едва выносимо, как самая сильная боль.

* * *

Верующей Соня была всегда, словно так родилась. Откуда в ней это – она понятия не имела, просто чувствовала – Бог есть, и Он её знает. В церковь начала ходить лет с восемнадцати. Мара не возражала. Она не была знакома ни с христианским Богом, ни с постулатами иудаизма. Её деда и бабку так напугала революция, что о религии в их семье даже не заикались.

Но мать всегда признавала высшие силы и радовалась, что Соня пользуется их покровительством – в любой форме. Сама Мара в церковь никогда даже не заворачивала – в её память почему-то впечаталось, как бабка однажды сказала ей: «Ты – еврейка, тебе нельзя!» Зато когда Соня (у неё русский папа, ей можно) отправлялась по выходным в храм, всегда заступалась за неё перед возмущённой Анькой. Той казалось, что Сонька просто увиливает от домашних дел. «Дура, – говорила тогда мать. – Пусть идёт и молится за тебя, непутёвую. А ты будешь стирать, раз больше ни на что не пригодна!» Времена уже позволяли быть верующей. К тому же православной, считала Мара, в России жить удобнее и безопаснее. А безопасность детей превратилась у неё в паранойю.

Знакомство Сони с Женей стало верхом её беспринципности. До этого момента слово «гэбист» было в семье ругательным. Но Мара всей душой мечтала, чтобы дочери выжили в этой стране. Девочкам чуть ли не каждый день внушался основной жизненный принцип: муж должен быть русским, муж должен быть старше, муж должен быть при деньгах.

Так что православие в её глазах означало почти то же, что и быть русской. Смешно – получалось, что она разделяла мнение тех самых квасных патриотов, которых они обе с Соней на дух не выносили.

Соня никогда и не пыталась обратить мать в свою веру, ввести в мир своих убеждений. Удивительно, насколько гармоничным был этот мир до последнего времени. Даже незаконная связь с Женей почти не разрушила эту гармонию – проблема состояла лишь в том, чтобы, кроме регистрации брака, уговорить его ещё и венчаться. Теперь же, получается, она стала, как все – допускает в свою жизнь мужчину, брак с которым – даже обычный брак, попросту невозможен.

Или – возможен? Дима так убеждает её в своих намерениях. А вдруг – вдруг всё ещё может быть хорошо? Она ведь точно знает: никого другого в её жизни теперь не будет. Митя – единственный человек, которого она может любить, может назвать своим мужем.

Какое, действительно, счастье, что он – успел! Если бы она принадлежала сейчас Жене, ей пришлось бы наложить вето на возможность дышать. Господь милостив к ней, он, наверное, простит её грех, раз не попустил совершить ошибку, смертельную ошибку… послал ей Митю, дал силы расстаться с Женей.

На мгновенье счастье показалось ей настолько реальным… Подумаешь – Митя моложе! Даже медбратья приняли его за её мужа – Соня не выглядит на тридцать два, да и всегда будет выглядеть молодо. Калюжный? Плевать. Они уедут в другой город или просто будут жить независимо ни от кого – Митя поймёт, согласится, он и сейчас уже вполне самостоятельный. Анька – тоже простит и вернётся. А остальные её не волнуют, пусть думают, что хотят. Митя – не Вова, между ними нет ничего общего!

Соня тут же себя осекла. Разговор про свадьбу состоялся до… этого. Скорее всего, он больше не возобновится. И не надо себя обманывать – знала ведь, на что шла. Что ж… Теперь ничего не изменишь. Осталось ловить часы, минуты, секунды, которые могут ей перепасть. Никогда прежде она не представляла себя в подобной роли. И всё-таки – просить его любви, умолять – она не станет. И возможно, сейчас она выйдет – а Димы уже нет.

От страха у неё заколотилось сердце, Соня выключила воду и, как была, мокрая, выскочила из ванны на пол. Схватила полотенце, обмоталась им и попыталась распахнуть дверь. Но дверь не поддалась. Соня дёрнула посильнее и увидела, что с другой стороны стоит Дима – в одних трусах. Он тотчас поймал её в свои объятья.

– Оденься, Митенька… холодно. Подожди, где-то был мой халат…

– Вот он… Сонечка…

– Нет, Митя, нет… подожди… надо что-то поесть. Я схожу в магазин.

– В магазин? Я сам схожу. Ты болеешь.

– Вспомнил… – усмехнулась она. – Митя, знаешь… Я не больна уже… уже нет. Но по мне плачет психушка. По нам обоим… Ты поспи… я выйду на улицу, мне надо вдохнуть воздуха.

– Мы сходим вместе. Мы всё будем делать вместе. Потом поедем ко мне, возьмём мои вещи. Эх, я же избавился от машины, – с заметной досадой сказал он, но тут же торопливо добавил:

– Ничего. Поймаем такси.

– Нет, Мить. Я к тебе не поеду.

– Почему?

– Не поеду, и всё.

– Но… надо же как-то тебя познакомить. Или не хочешь?

– Зачем…

– Как же без этого? Приведу потом и просто представлю: вот моя жена? Нет, конечно, если ты настаиваешь… можно и так.

– А ты ещё собираешься жениться? – Соня, прищурившись, вглядывалась в него.

– В смысле? – не понял Митя. – А как же? А ты?..

Он встревожился.

– Ты что – кинуть меня надумала? Ты уже – моя жена! Я тебя не выпущу, ясно?

Соня молчала. Как призрачно всё… нереально… но ведь он говорит… Не верить его глазам невозможно. Только – надолго ли его хватит?

– Сначала сам разговаривай со своими, – выдавила она. – Не буду сваливаться им, как снег на голову. Разве что сами захотят меня видеть.

– Но как я тебя здесь оставлю? Вдруг я приду – а тебя нет?

– А где же я?

– Не знаю… просто нет – и всё… Я не могу, Сонь… как я уйду?

Это казалось бы бредом, если бы сама она не испытывала то же самое. Она боялась, что он уедет сейчас, и больше она никогда-никогда его не увидит. Не выпускать его из квартиры – вот был единственный выход. Но нельзя же сходить с ума, а то недолго впасть в паранойю, как Мара.

Соня вышла в коридор и нашла его мобильник. Включила и стала зачитывать количество неотвеченных вызовов. Отец, отец, отец… раз семь. Два раза мать. И это называется – они никогда его не контролируют? А ещё… двадцать раз Катя, пять раз некая Наташа, три – какой-то Сергей… Лёша… ещё имена. Дима молча наблюдал, как она просматривает звонки. Потом вырвал у неё трубку.

– Кате будешь звонить? – едко поинтересовалась она. – Или Наташе?

– Наташа – это отцовская дочь. А Катя – навязчивая идиотка. Я ей всё объяснил, ещё тогда, на даче.

– У тебя есть сестра?

– Неродная. Это дочка его третьей жены, он её с детства растит.

– Сколько ей лет?

– Двадцать один.

– Понятно…

– Что тебе понятно?

– Почему она тебе звонит?

– А почему бы ей не звонить? Мы дружим, иногда вместе ходим куда-то.

Соня молчала. Тревога снова накинулась на неё. Она больше не верила ни в свадьбу, ни в доброту его родителей. Всё это было чужое, незнакомое, опасное. И ничего хорошего от этого она не ждала.

Ну почему, почему нельзя быть только вдвоём? Почему у него столько родственников, почему он не мог оказаться, как она – один, совершенно один? Ведь она – никому больше не принадлежит, кроме него. А Дима – в окружении любящих его людей. Соня была уверена – они его так просто не отдадут.

* * *

Прощались они долго и с такими терзаниями, словно он уходил на войну, а она уезжала в эвакуацию, и они могли никогда больше не встретиться. Наконец, Митя ушёл, и Соня бросилась к окну. Он выбежал из подъезда и сразу поднял голову, увидел её и долго махал. У подъезда сидели две местные старушенции, они с любопытством уставились на Митю, но Соне было всё равно – настолько, что она даже сама удивилась.

Когда Дима скрылся, она упала в кресло, как обычно, прижав к себе Бориса, и замерла там, словно жизнь окончилась. Борис, наверное, готов был её рассмешить или отвлечь, но она ни о чём не могла думать, и он обиженно отвернулся. Соне казалось, что прошла целая вечность, она уже не верила, что Дима когда-нибудь снова появится. Но, когда глянула на часы, выяснилось, что ушёл он всего семь минут назад.

Раздался звонок на мобильном, она схватила трубку.

– Сонечка… я поймал такси, вот только сел. Ты как? Как себя чувствуешь?

– Всё нормально… – слабым голосом сказала она.

Он был на связи, существовал где-то в пространстве, пока она слышала его – он оставался реальным.

– Я ещё позвоню, можно? Ты полежи, не ходи никуда… Я всё куплю, что надо. Договорились?

– Да…

Как только в трубке раздались короткие гудки, тревога снова нахлынула на неё. Нет, если она будет сидеть вот так, то сойдёт с ума. И вообще, он вернётся вечером… если вернётся, а дома – бардак, холодильник пуст. Соня заставила себя встать и принялась за дела – так оказалось намного легче. Она убралась дочиста на кухне, потом у себя. Хотела навести порядок у Аньки, но боль и тоска по сестре накинулись на неё, и Соня оттуда сбежала.

Она нашла в мамином ящике старый мобильник и поставила на подзарядку – надо срочно отыскать телефон Костика. Его номер был у Жени, но звонить ему больше нельзя. Наконец, телефон зарядился до такой степени, что позволил себя включить. Соня набрала Костика и услышала его небрежное «Да!» на фоне громко играющей музыки.

– Костя, это Соня, сестра Ани!

Молчание. Потом крик куда-то в сторону: «Сделай потише… кто… сестра твоя… сама скажи… не знаю… да отстань ты…»

Ну, слава Богу – значит, Анька там. У Сони отлегло от сердца.

– Она не хочет разговаривать, – голос у Костика был и вызывающим, и натужным.

– Не хочет, не надо. С ней всё в порядке? Она не простыла?

– С ней всё хорошо! – с апломбом заявил парень. – Че-го?

Последнее Костик прошипел в сторону.

– Я-те чё, радио, что ли? Сама говори… а ну тебя! Она тут спрашивает… А у вас… как? – нехотя произнёс он.

– По-моему, это её не сильно волнует, – выдохнула Соня. – Ах, да… передай ей, пожалуйста, в понедельник сниму деньги, пускай приходит.

И она положила трубку. Кошмар… она сама вступила в эту хамскую, рыночную игру, отвратительный способ вести общение, попадая друг другу в больные места и плодя на обиде обиду. Соня сделала несколько кругов по комнате, пытаясь успокоится.

Нет, дома сидеть невозможно. Нарушив данное Диме обещание, она отправилась в магазин и купила продукты. Потом принялась за готовку. За это время он звонил ещё много раз – с различными промежутками, но очень часто, создавая иллюзию своего присутствия.

В какой-то момент Соня почувствовала – он сейчас дома, среди своих, и ей сразу показалось, что он стал чужим и отстранённым. А может, она себе это только внушила, заведомо испытывая неприязнь ко всему, связанному с его окружением. Соня понимала, что это невозможно отрезать, что он родом оттуда, но не могла совладать с собой.

Дима усёк перемену в её голосе, но не понял, в чём дело, и сразу занервничал. Его беспокойство было иного рода:

– Сонь, ты одна? Никто не звонил? – принялся допрашивать он.

Это было какое-то взаимное мучение. Разрешиться оно могло только одним путём – когда Митя вернётся. Через час беспокойство сменилось ожиданием и нетерпением. Соня приготовила обед – такой, какой никогда ещё не готовила, и самой себе стала напоминать Мару, поджидающую Вову с работы. Впрочем, даже это сравнение не могло ничего изменить – она ждала Митю, ждала, как ненормальная. Так, как и представляла себе недавно – у окна, прислонясь лбом к ледяному стеклу.

Однако, когда Дима, наконец, ворвался в квартиру (именно ворвался, было видно, как он спешил) с большой сумкой в руках, Соня совладала с собой и сделала вид, что совершенно спокойна. Бросив вещи, он тут же сжал её в объятьях, но она выскользнула:

– Давай, разувайся. Не понимаю, у тебя что – потеплее ботиночек не нашлось? На улице снег!

– Подожди…

Он вернулся в коридор, и у Сони вдруг зарябило в глазах. Дима внёс в дом корзину, полную роз – на этот раз ярко-оранжевых, сразу осветивших полутёмную прихожую свежим, радостным цветом.

– Я подумал… Лучше дома, чем на улице – да? Пусть каждый день будут новые.

Она не знала, как реагировать. Всё это было слишком красиво и потому пугало. Соне казалось, чем обыденней будут их отношения, тем дольше смогут продлиться.

– Митя… спасибо. Но, пожалуйста, больше не надо.

– Почему?

– Я не могу. Каждый день праздник – такого не может быть.

– Я просто хочу, чтобы ты знала – что я к тебе испытываю. Если меня нет дома – пусть они говорят за меня.

– Они говорят мне о твоих деньгах. Я хочу, чтобы ты был бедный. Чтобы мы были наравне.

– Какие глупости!

– Нет… нет, не глупости. Ты подарил мне их сейчас – и я буду долго помнить об этом. Они будут греть меня. Но больше – не надо, пожалуйста.

– Соня…

– Ты должен считаться со мной, Митя. Хватит, пошли на кухню, всё стынет.

– Ты что – ходила в магазин? Я же тебе запретил! – возмутился он и добавил расстроено:

– Блин. Это я виноват. Оставил тебя без обеда. Надо было заказать из ресторана.

– Ещё чего! – нахмурилась Соня. – И запомни – ты не можешь мне ничего запретить! Тоже мне, тиран нашёлся. Давай, мой руки – быстро.

Он постоял, не зная, как быть – то ли продолжать сердиться, то ли послушаться. Выбрал второе, торопливо умылся и с аппетитом накинулся на еду.

– Что дома? – изображая безразличие, спросила Соня, убирая за ним посуду.

– Нормально. Забрал шмотки.

Она застыла с тарелкой в руках. А как же обещанный разговор про женитьбу? Дима тут же ответил на её мысли:

– Отец с женой за городом. Оставил ему записку и Наташке сказал.

– Что сказал?

– Что женюсь.

– И сказал, на ком?

– А ей-то какая разница? Она всё равно тебя не знает.

– А Катю она знала?

– Не помню… нет. Буду я всех домой водить…

– Ну и какая была реакция? – нетерпеливо спросила Соня, даже забыв съехидничать насчёт «всех».

– Ну… вообще-то она обалдела. Расспрашивала. Но я пока не стал ничего рассказывать.

– Дима… – Соня уставилась ему прямо в глаза. – Эта Наташа… Скажи честно – у вас что-нибудь было?

– С ней? Спятила? Я её с детства знаю, она же почти сестра.

Но что-то в его интонациях ей не понравилось, да и глаза он невольно отвёл. Соня резко встала и отвернулась от него к раковине. Тарелка полетела из её рук, и Соня не успела её подхватить. Она присела, собирая осколки.

– Сонечка… ну чего ты? Соня…

Она вскинула голову:

– Дима! Если ты будешь мне врать, я всё равно почувствую. И тогда всё, конец!

– Я… я не вру. Просто… Она и правда, чего-то от меня хотела… раньше. Короче… пыталась в койку залезть. Но это давно было… года три назад. Ну, девчонка молоденькая, влюбилась. Я-то к ней как к маленькой всегда относился и не воспринимаю её никак. На фиг мне этот геморрой? Больше ничего не было, честное слово! Она повзрослела, стала умней…

– И действует теперь похитрее, да?

– Да с чего ты взяла! Ты её даже не видела!

– Вы в одном доме живёте.

– У неё парень есть! Ну, успокойся, Сонечка… Пусть чё хочет, то и думает. Мне всё равно, ты же знаешь!

– Она красивая?

– Соня!

– Ответь!

– Ну… ничего себе так. Соня, для меня только ты – красивая. Мой вкус не изменишь.

– Ага… особенно если сравнить меня с Катей… сразу ясно, что мы в одном стиле!

– Ну при чём тут Катя? Куклы – они все одинаковые… Соня!

Она вырвалась из его рук и убежала в комнату. Разумеется, Дима её нагнал, обхватил обеими руками и принялся целовать. Соня сначала сопротивлялась, но быстро обмякла…

На этот раз всё было медленнее и красивее – они больше не терзали друг друга, как бешеные, а смаковали, растягивали удовольствие, при этом глядя друг другу в глаза, словно разговаривали, без слов обсуждали каждое ощущение. Потом вдруг опять сорвались с катушек, и понеслись, полетели в межзвёздное пространство.

– Какая ты потрясающая… – прошептал он, когда они снова смогли говорить. – Ты такая… скажи, ты только со мной – такая?

Дима нависал над ней, сверля её взглядом, и она, не зная, что отвечать, просто впилась ему в губы. Он тотчас отозвался – жадным, глубоким поцелуем.

– У меня крыша едет, Соня… – произнёс он, когда её отпустил. – От желания и ревности.

– К кому ревновать? – усмехнулась она. – До тебя я была бревном.

– Я… подумать не мог, что ты можешь… так любить меня. Даже не надеялся.

– Я тоже. Митя… У меня никогда и никого больше не будет, я знаю. Но ты… у тебя столько соблазнов.

– Сонь… Пойми. Я на это не падкий, как некоторые. Нет, конечно, лет там в семнадцать… каждую хотел. Я ж не пацан уже, голову не теряю, да и всех насквозь вижу. Сонь, я ведь думать ни о ком не могу – тобой брежу.

– Надолго ли?

– Ну, как мне тебя убедить? Скажи как, я всё сделаю!

Соня молчала. Она лежала и думала, что нельзя так себя вести – это смерти подобно. Дима нравится и будет нравиться девушкам, и, если она станет ревновать его к каждой, то просто сойдёт с ума, да и его доведет до ручки.

– Нам надо договориться… Давай… давай не говорить о других. Иначе мы погибнем.

– Да… да, мы должны доверять друг другу. Доверяй мне, пожалуйста, Сонечка!

– Я постараюсь…

Она уже одевалась.

– Куда ты?

– Мне надо убрать посуду.

– Я вымою!

Он, действительно, вышел за ней на кухню, помог собрать с пола оставшиеся осколки и вырвал у Сони губку.

Она опустилась на табуретку:

– А ты всегда так помогаешь дома?

– У матери всегда помогал. Мы раньше очень просто жили. А у отца, конечно, есть домработница. Жена, дочь, вот ещё – буду я там посуду мыть! – засмеялся Дима.

– А здесь зачем моешь?

– Потому что! – насупился он.

– А мы с сестрой всегда спорили, кому убирать. В итоге всё убирала мама… – Соня приложила ладонь к щеке. – Господи, Мить… что мне с Анькой-то делать? Она ещё Женю кое-как слушала, он на неё влияние имел, а теперь…

– Как ты его имя-то произносишь! Ласково… с таким уважением… – замер он с губкой в руках.

– Митя!

– Только не вздумай звонить ему! – тотчас обернулся он. – Слышишь, не смей! Я… я сам её найду и поговорю.

– И что ты ей скажешь? – безнадёжно махнула рукой Соня. – Что я обманула её? Она тебя любит.

– Разлюбит! Слушай… а вы, значит, не родные сестры?

– Нет.

– Так вот почему я не догадался! Вы абсолютно не похожи. А маму свою родную ты совсем не помнишь?

– Совсем. Разве что какие-то образы смутные… как во сне. А может, придуманные наполовину.

– Ты о ней часто думаешь, да?

– He-а. С чего бы?

– А твоя… приёмная мать? Ты к ней сразу привыкла?

– Да… как будто влились друг в друга – раз и навсегда.

– Ты её мамой звала?

– Нет. Только за глаза или про себя.

– Почему?

– Она сама не хотела. Вроде как она знала мою настоящую мать. Возвела её память в культ и считала кощунственным, если я назову мамой другую.

– Чудно…

Соня грустно кивнула – ещё как чудно! И чудовищно глупо.

– Знаешь, я Аньке всегда завидовала, что она её мамой зовет. А сердилась – знаешь на кого? На свою героическую маму-Аллочку.

– Героическую?

– Да… тёмная история. Она Мару спасла в детстве, и за это мама меня удочерила. Честно говоря, все сомневались сильно, что я дочь этой самой подруги, но мать-то была убеждена на все сто, целый культ развела вокруг неё. Точнее, мы думали, что убеждена… так нам это внушала… До сих пор не могу понять, зачем? Бред какой-то… Но мама такая была – придумает себе историю, и не сдвинется с неё потом ни на шаг. Приятней ей, что ли, казалось, что я не совсем чужой ребёнок? А мне – мне всё равно… Наверное, она хорошая была, эта Аллочка, жалко, что умерла… но как постороннего человека жалко. Может, и правда, она – моя кровная мать… так много совпадений – и имя, и умерла в том же возрасте, и муж…

– А ты на неё похожа, что ли?

– Да, Мара говорила – очень похожа. Только я мечтала, чтобы она любила меня не за Аллочку… не за её подвиги, а просто – саму по себе. Мне в детстве всегда хотелось услышать, что это я сама так Маре понравилась, что она меня забрала, – улыбнулась Соня.

– Наверняка так и было! – горячо сказал Дима.

Соня уставилась в пространство. Было – теперь Соня знала точно. До конца она поняла это только недавно, из пьяной ревнивой болтовни Вовы на поминках, но главное – из завещания, в котором Мара впервые в жизни каракулями вывела, что и почём…

* * *

Мать всегда была очень предусмотрительна в вопросе своей будущей смерти. Даже заболевая обычным гриппом, она хватала бумагу и ручку и начинала строчить, как ей казалось, тайком, указания девочкам – на случай своего неожиданного ухода. Записи эти постоянно дополнялись и редактировались. Там было всё: где лежат документы и квитанции за квартиру, куда звонить, если отключат свет, где спрятаны деньги и каких врачей надо посещать ежегодно. А уж когда начались эти сердечные приступы и вызовы неотложек, потом – больницы… Тогда Мара, испытывая Сонино терпение, заговорила о завещании вслух.

Разумеется, девочкам всё доставалось поровну – и мамина доля квартиры, и дача. Можно было и вовсе завещание не писать, но Маре это почему-то казалось важным. Она постоянно вдалбливала Соне, где искать: в чёрной папке, вместе с документами. Заверенное нотариусом, оно лежало в общей тетради на сорок листов, исписанной всевозможными советами на все случаи жизни. И ещё – в той же тетрадке нашлось запечатанное письмо, на котором старательным квадратным почерком было выведено: «Соне – лично. Читать только после моей смерти». Аньке такого письма мать не оставила.

Соня смогла заставить себя вскрыть конверт только спустя девять дней. Судя по содержанию, мать написала его в больнице – но в которой из двух последних? То ли и впрямь, перед самой кончиной, в ту самую ночь, когда Соня ушла от неё вечером, успокоенная, что матери лучше, а может, и в предыдущий раз – за месяц до этого, когда с ней случился первый инфаркт. Судя по некоторым фразам, скорее, первое. Впрочем, какая разница? Главное, когда мать писала, она считала, что скоро уйдёт. Каждое слово навсегда впечаталось Соне в душу – она помнила это письмо наизусть.

«Деточка моя, любимая моя доченька. Теперь мне уже можно тебя так назвать.

Я должна сейчас признаться тебе. Я очень виновата перед тобой. Мне надо было побольше узнать про твою настоящую маму, про Аллочку, но я боялась, вдруг окажется, что у тебя есть и другие родные, и они предъявят на тебя права. Но не только поэтому. Теперь я могу сказать, хотя не знаю, сможешь ли ты мне это простить.

Я вообще не знаю, была ли она твоей мамой… Да, совпадения есть, но ведь надо же было всё проверить. Знаешь, Аллочка была такой же необыкновенной, как ты, очень похожей на тебя внешне. Я её очень любила в детстве, она столько для меня сделала, вот и подумала сразу – ты ведь можешь быть её дочерью. Имя всё-таки очень редкое, правда? Но уверенности-то не было никогда. А я тебе всё по-другому ведь. Ведь для тебя это очень важно, а я…

Только я как увидела тебя тогда там, в интернате, поняла, что не смогу уйти без тебя. Сонечка, но ведь со мной тебе всё равно было лучше, чем в интернате, правда? Я знаю, что ты никогда не сможешь (и не должна, конечно) забывать свою маму, она живёт в твоём сердце на первом месте. Я не смею тянуть на себя одеяло, я должна уважать твои чувства. Никогда не забуду, как ты тогда произнесла: «Отчего же? Я помню свою маму, её зовут Алла!» Я старалась дать тебе возможность говорить про неё, но ты молчала, такая скрытная. А может, берегла мой эгоизм?

Поэтому мне так тяжело сейчас признаваться тебе в своей, возможно, ошибке, но я должна – вдруг ты захочешь найти каких-то родных теперь, когда остаешься одна? А ведь я лишаю тебя воспоминаний, ввергаю в неопределённостъ. Пойми, мне нечем было заполнить твою память, нечего рассказать о настоящих родителях, хотя я не сомневаюсь, что твоя мать, даже если это не моя Аллочка, в любом случае была куда лучше меня. Сонечка, но я же старалась сделать для тебя всё, что могла? Только, наверное, не получалось. Наверное, ты осуждала меня за Володю, но я не могла ничего поделать с собой – он имел на меня такое влияние… я его любила. Ты потом поймёшь. Или нет, лучше не надо… Пусть любят тебя, а ты – позволяй…

А я ещё могла кричать на тебя и командовать тобой… Когда ты была моей помощью, опорой, защитой – да, защитой, даже когда ты была совсем маленькой, ты мне давала силы для существования. Я была такой одинокой, пока не встретила тебя. Если бы не было тебя, не было бы и Анечки. Сонечка, я даже ругала себя за то, что люблю тебя больше неё – Володя был прав. Вот Ира говорила, что больше любишь того, с кем больше трудностей – но это неправда. Больше любишь того, в ком имеешь часть себя. Ты не показывай это письмо Анюте – она не поймёт, решит, что я её не люблю. Сонечка, я не требую ничего в ответ – будь всегда собой, не требую… но так надеюсь…

Всё-таки я что-то смогла сделать для тебя напоследок – Женя замечательный, надёжный, мужественный, а ты такая скромная, замкнутая, ты никогда бы ни с кем сама не познакомиласъ. Я видела, как он на тебя смотрел, когда мы с тётей Ирой вас представляли – он сразу тебя распознал и даже сказал Ире: мол, спасибо, таких девушек я никогда не встречал. Значит, он умный человек. Здесь моё сердце спокойно. Вот что делать с Анечкой, я не знаю… У неё плохая наследственность, это моя беда и вина.

Знаю, знаю, Анечка для тебя – родная сестра, ты поможешь ей, она ведь такая же глупая, как и я. И за меня ты помолишься своему Богу. Видишь – я, как обычно, всё на тебя переваливаю. Прости, что я была злая, неласковая и грубая.

Ну, не сердись, я прямо слышу, как ты ругаешься, что я так пишу!

Ты сегодня была у меня в больнице, знала бы ты – как мне хотелось попрощаться с тобой, но я боялась тебя напугать. Ты меня отчитала, что я ходила одна в коридор, а у меня по сердцу разливалось тепло, что ты обо мне заботишься. Очень надеюсь, что ты не будешь слишком переживать.

Да, Соня, часть денег я заранее сняла со счёта, в тетрадке об этом ни слова. Я боюсь, что Анечка неправильно поймёт. Эти деньги лежат в комоде, в пакете с моим бельём – Аня в жизни не полезет разбирать мои шмотки. Кстати, вещи можно отдать в деревню дяде Лёшиной сестре – там много бедных людей. Бельё тоже почти неношеное, трусы – отбеленные, пусть не брезгуют. Эти деньги – тебе на свадьбу с Женей, твоё приданное, я откладывала их лично для тебя, не вздумай потратить на что-то другое, я буду сердиться!!! И ещё – не давай Анечке бухнуть деньги на чепуху, не снимай сразу всё со счёта – пусть всё будет под твоим контролем.

Радость моя, Сонечка, целую тебя и люблю. Твоя не лучшая, но всё-таки немного мама?»

В жизни Мара не произносила таких душевных, искренних фраз. Соня даже с трудом могла представить её голос – как бы это прозвучало вслух, каким тоном было бы произнесено. Всю жизнь она довольствовалась тем, что Мара дарит ей свою любовь только украдкой, тайком, по секрету. И считала, что иначе и быть не могло. Почему, почему она сама была таким диким ребёнком – никогда не приластилась первой, почему Мара была такой чудной и нелепой, неуверенной в себе и жила своими дурацкими принципами? И с чего она считала Соню чуть не ангелом во плоти – откуда это превозношение?

И, значит, долг перед Аллочкой вовсе и ни при чём или почти ни при чём – Мара даже не упомянула здесь про него. Возможно, мать помнила об этом только в самом начале, пока сама не начала сомневаться. Но продолжала упорно скармливать окружающим эту историю, убеждая саму себя. В любом случае, она любила Соню совсем не за это. Вот только теперь никак нельзя поговорить с ней, всё объяснить и всё выяснить.

«Господи, мама! – заплакала тогда в голос Соня. – Какая же ты чудовищная дура! Зачем мне была эта твоя Аллочка или кто-то ещё? Нам могло быть так хорошо вместе… Но нам было, было хорошо! Прости меня…»

Одно только утешало Соню – Мара сейчас там, где всё известно, всё понятно, она теперь всё знает. Знает, что была ей единственной и настоящей мамой. И сейчас не поставила бы в конце своего письма этого ужасного, мерзкого знака вопроса.

* * *

– А… твоя мама? Ты не у неё, значит, живёшь? – Соне не хотелось пока говорить про Мару.

– Сейчас я с отцом. Но я к ней часто хожу.

– А почему… почему ты оказался в том интернате? Кто тебя сдал?

– Ну… это было вынужденно. Просто маме тогда пришлось тяжело…

Соня подняла брови.

– Как раз когда я встретил тебя тогда, у подъезда, – продолжал он, – через несколько месяцев мать меня и сдала. Временно, конечно. Нина Степановна была нашей соседкой, она и предложила – мол, парень у меня под контролем будет. Она, и правда, меня на особом счету держала, и все знали, что я – блатной. А для персонала это кое-что значило. Ну, мать потом её отблагодарила, с помощью папы, конечно. Из простой воспитательницы – к вам в садик заведующей.

– А что случилось, почему…

– Сейчас расскажу. Ну, со слов матери, конечно. Перестройка началась, кооперативы пошли. Отцу тогда было лет двадцать восемь. Ну, и занялись они с приятелями… Сама знаешь чем.

– Рэкетом?

– Не, у них посерьёзней было. Несколько предприятий захватили, вошли в Совет директоров. Нарвались на таких же. Была разборка, со стрельбой. Короче, попали под статью. Они с братанами скрывались два года, в бегах числились. Сначала где-то по России. Потом им зарубежный «тур» устроили. Мать всё продала, что могла. Попрятала сначала, а потом избавилась – чтобы не конфисковали. Деньги быстро кончились, об отце – ни слуха, ни духа, только следаки навещают. В общем, крутиться надо, а тут я… НИИ развалилось, она устроилась гувернанткой – круглые сутки в чужой семье…

– Понятно. А потом отец вернулся?

– Да, отмазали их, дело закрыли. Но… Он другую себе там нашёл. Два года в разлуке. А мать-то его ждала… Вот и дождалась. Правда, потом он опомнился. Как вернулся, дела в гору пошли, про нас вспомнил. Меня он всегда признавал, не забывал, принимал участие. Но мама его не простила. И не пустила, хотя он умолял. А я тогда злился на неё, не понимал. Я ведь так ждал его, так любил…

– А почему сейчас у него живёшь?

– Я с матерью рос. Отец помогал, но я сам всё старался. Чтобы не сказали, что я… вот как ты решила, что только папа! Только когда в институт поступил, к нему переехал. Мама не против, сейчас у них отношения улучшились. Она знает, что мне надо будущее строить. Сама захотела, чтоб я стал ближе к отцу, чтобы он помог.

– А ты и не отказался.

– А чего мне отказываться? Я отца люблю. Мне с ним классно. Хорошо, свободно.

– Понятно… – Соня смотрела себе на кончики ногтей.

– Что – понятно? Думаешь, я ради денег с ним? Я знаю, все говорят, он – бандит, захватил город, всё купил. А по мне – так просто завидуют. У него хватка есть, коммерческая. А бандитами все были, и мэр ваш, и остальные… коммунисты бывшие. А у отца – всё по-честному. Никогда себе не изменял. Я его уважаю! – последние слова парень произнёс с вызовом.

– А я – нет… – вымолвила Соня. – Прости. Соврать не могу.

– Подожди! – подскочил Дима. – Ты его даже не знаешь!

– Я живу в этом городе, Мить. Но тебе оттуда не видно, тут не твоя вина.

– Ну и что мне прикажешь делать? От отца родного отречься? Я не Павлик Морозов!

– Нет. Я тебя понимаю. Но не могу оправдать то, что делают такие, как он. А ты оправдываешь. Ты ведь даже не видишь себя со стороны. А я только сейчас поняла… Всё, что в тебе лучшего – это оттуда, из прошлого, из обычной человеческой жизни. А всякая гадость – снобизм противный, выпендрёж тупой – от него. Хорошо, что ты ещё не так долго с ним жил! А если бы он тебя ещё и растил… С тобой и говорить-то было бы невозможно!

– Значит, бандитским сыном ты брезгуешь, да? А я вот такой, как есть. Тупой, противный. Не нравится? Ну и…

Дима швырнул губку и выбежал из кухни. Соня услышала возню в коридоре – он обувался.

Первым её порывом было тотчас же броситься за ним и умолять о прощении. Только невероятным усилием воли Соня заставила себя устоять. Она схватилась за краешек раковины; спина, руки – всё похолодело от страха, что он сейчас уйдёт и никогда-никогда не вернётся. В голове закололо иголками: ну, вот и всё, вот и всё…

А чего она хотела? Калюжный… От этого не избавиться, не изжить. По лицу потекли слёзы – за последние несколько дней она выплакала больше, чем за всю жизнь. Он уйдёт, и она умрёт… Зачем, зачем она так с ним разговаривала? Как могла оскорбить, за что? Не всё ли равно, как он считает? Кому нужны эти принципы!

Возня в коридоре затихла. Потом началась заново, и Митя вновь появился на кухне – без плаща и ботинок.

– Ты что со мной сделала? – тихо проговорил он. – Можешь ноги вытереть. Можешь плюнуть… Я ведь даже уйти не могу…

* * *

– Ну, что ты, что? – он просительно-тревожно вглядывался ей в лицо.

Они сидели на неразложенном диване, полуодетые, взъерошенные, крепко вцепившись друг в друга, словно кто-то пытается их растащить, а они сопротивляются.

– Митенька… Я не должна была так говорить тебе. Получается, я настраиваю тебя против отца. Я этого не хочу. Просто не могу тебе врать. Я и вообще-то… не умею. А тебе – совсем не могу!

– Ничего… ты просто с ним не знакома, только слышишь, что говорят люди, а они…

– Давай не будем сейчас об этом, ладно?

– Ладно. Ты их увидишь – и маму, и папу, и…

– Митя… Мить, они меня не захотят. Я знаю.

– Да с чего ты взяла?

– Я не из их среды.

– Ну и что? Сами-то они из какой среды? Мама моя – такой же учитель… Только сейчас, можно сказать, живёт на уровне. Знаешь, отец ведь её до сих пор любит, он мне признался. Много для неё делает.

– Третья жена у него молодая?

– Ну, не сильно моложе, лет на шесть. У него с ней не очень. Если честно… у него баб хватает, так что… Стоп, я знаю, что ты сейчас скажешь! Я – не такой!

Соня предпочла промолчать.

– Он говорил мне – если бы твоя мама вернулась, я бы ни на одну тёлку не глянул, – добавил Дима.

– Мить… Твоя мама… Ни одна мать не захочет, чтобы… Я ведь старше тебя. Намного старше.

– Какое – намного! Чепуха, а не разница.

– Угу… И ещё – вот увидишь – они подумают, что я позарилась на твоё положение и деньги! В детском садике уже так считают…

– Сонь, не хочу обсуждать эту чушь!

– Нет у нас будущего, Мить… Ты когда-нибудь снова на девушек станешь смотреть. В сорок лет будешь молодым красавцем. А я… почти пенсионеркой.

– Только очень красивой пенсионеркой, – засмеялся он. – А если я стану выглядеть намного моложе, то пойду и вырву себе все зубы – буду шамкать, и ни одна девушка на меня не взглянет.

– Дурачок ты! – засмеялась в ответ Соня, но тотчас снова потускнела.

– Сонь… Ну что опять, а?

– Сегодня воскресенье. Я хотела пойти в церковь. И не смогла.

– Ну… ты же болеешь, да? Вот и не смогла.

– Да… болею. Серьёзно болею. Я не знаю, как туда идти. После всего… что мы… что я натворила.

– Подожди… Что плохого между нами произошло?

– Плохого – ничего. Просто – незаконное.

– А с ним? С ним было – законное?! – Митя резко приподнялся, всматриваясь ей в лицо.

– И с ним – нет. Но я вышла бы за него замуж. Со стопроцентной гарантией.

– Так что же не вышла? – неожиданно спросил он.

Соня даже не поняла сразу, почему он так говорит.

– А что – надо было?

– Нет, ну, ты же говоришь – «сто процентов». Ну и где же эти твои сто процентов… ну и где?

– Так ведь ты же, как ураган… все проценты насмарку. Из-за тебя всё, не из-за Жени. Мы откладывали – после траура… или… не знаю уже почему…

– Неважно! Я про то, почему он был, видишь ли, законным, ая – нет! Аргумент твой, про гарантии – полная хрень!

– Ты прав… Я сама виновата! Никогда нельзя решать за… высшие силы.

– Вот видишь! – довольно констатировал Дима. – И хватит… не произноси это имя, слышать не могу: «Женя то, Женя сё…»

– Да только с тобой-то все ещё хуже, – усмехнулась она. – Какие уж там проценты, я бы гроша ломанного на нас не поставила. Господи, Митя! Я же не потому, что ухватилась за тебя и в загс тяну… противно всё это выглядит… со стороны представить… бррр… Мне не это надо, я хочу жить по совести. А не получается, опять не получается! И то поглядеть – какая женитьба, неделю знакомы, ну какая?

– А как же ещё? По-другому – и ты не можешь, и я не хочу. Какие варианты?

– Закончить всё это… – выдохнула Соня. – Всё равно когда-то закончится…

– Что?! Ты – серьёзно? – Митя потерял дар речи.

– Не знаю… Прогнать не смогу. Может, ты сам? – она испытывала почти физическую боль от собственных слов. – Пожалуйста, а? Пока не поздно… пока не случилось чего-то ужасного… Запомним всё так, как было. Самые счастливые дни моей жизни. Нереально-счастливые. Других мне не надо… Я буду знать, что ты не бросил меня, что мы так договорились. Буду думать о тебе, и никогда никого больше…

– Ты… ты с ума сошла… – даже задохнулся он. – Убить меня решила, да?! А как же твоя вера, твой Бог? Мы – уже вместе! Мы не можем быть по отдельности!

– Бог простит… Дальше-то будет хуже…

– Почему? Ну, почему?! – Дима вскочил. – Всё будет отлично! Завтра же идём – в загс и в церковь, как договорились. И совесть твоя будет спокойна! И ты никуда от меня не денешься.

Соня медленно встала и принялась приводить себя в порядок. Митя тревожно наблюдал за ней.

– Мить… а ты даже не удивляешься, что я… верю в Бога? – неожиданно спросила она. – Тебе это не мешает?

– А чему удивляться-то? Ты и не могла быть другой. Ты сама… словно прозрачная, что ли. Ну, оттуда откуда-то…

– Это ужасно! – она закрыла лицо руками. – Митя… я не могу думать сейчас ни о Боге, ни о вере. Только – о тебе. Это… это наказывается, очень серьёзно!

– Неправда! – он подошёл и нежно, но крепко обнял её.

– Ты самая лучшая! Других таких я не знаю. Мы всё с тобой сделаем правильно и хорошо. И у нас всё будет законно. Идеально. Ни у кого не будет так правильно, как у нас!

– Да тебе-то ведь всё равно, верно? Ты – только ради меня…

– Мне надо то, что и тебе. Если ты говоришь, что так надо – я тебе верю. Я только тебе верю, Сонечка…

И он снова покрыл поцелуями её лицо.