Понимаю, как тебе хочется поскорее услышать об аэродроме, о полетах, но торопиться не советую.
Помнишь, Алеша, ты видел на моем столе тоненькие брошюрки в серовато-голубых обложках со строгим названием «Инструкция по эксплуатации и технике пилотирования». На двадцати — тридцати страничках такой книжечки изложено все, что должен знать человек, собирающийся в полет.
Когда впервые читаешь инструкцию, в голову вдруг приходит: «А что, если хорошенько выучить все параграфы, да и попробовать взлететь?» Заманчиво, тем более что в инструкции все так точно объяснено:
§ 1. Перед взлетом проверить… (дальше перечислено решительно все, что должно быть проверено).
§ 2. Убедившись в нормальной работе мотора и отсутствии препятствий впереди самолета, приступить к взлету…
§ 4. На разбеге направление выдерживать рулем направления.
§ 5. Скорость отрыва — 95—100 километров в час…
И так по пунктам расписан от начала до конца решительно весь полет.
Ну что такого особенного — взлететь? Может быть, действительно каждый сможет?
К сожалению, Алеша, это заблуждение. Такая же ошибка, как и долгие годы распространявшийся слух, что летчиками могут быть только особенные люди — необычайно сильные, не знающие даже намека на страх.
Можно вызубрить назубок не то что инструкцию, а целых десять авиационных учебников, можно обладать при этом крепчайшими мускулами и не бояться ничего на свете и все же разбить самолет на земле, задолго до взлета.
Почему?
Попробуем разобраться вместе.
Прежде я расскажу тебе о нескольких неприятных случаях, происшедших у меня на глазах.
Вот первый.
Ты видел, как шофер заводит мотор ручкой. Другой раз взмокнет бедняга, а толку чуть — не запускается. Самолетный мотор ручкой не покрутишь — сил не хватит.
Многие авиационные двигатели запускают от баллона со сжатым воздухом. Врываясь в цилиндры, воздух прокручивает мотор, как самый сильный водитель. Сжатый воздух хранят в стальных баллонах, окрашенных в черный цвет (такие баллоны ты видел в киосках, торгующих газированной водой).
Летчик спешил с вылетом, он покрикивал на моториста, подгонял механика, нервничал — времени до наступления, темноты оставалось совсем мало, и несколько минут задержки могли сорвать задание.
Машину готовили суматошно. В самый последний момент к борту подкатили баллон, быстренько заправили воздушную систему самолета, и механик доложил, что все в порядке — можно стартовать.
Пилот уселся в кабину, нажал на кнопку стартера, и мотор… взорвался. Буйное рыжее пламя полыхнуло вдоль бортов машины. Летчику удалось спастись, но объяснить, от чего стряслась беда, он никак не мог. А причина была самая простая. В спешке к самолету подкатили не черный, а голубой баллон. Командир экипажа не обратил на это внимания и пытался запустить мотор не сжатым воздухом, а сжатым кислородом.
Бензин — не самая подходящая жидкость для тушения огня, а кислород — не тот газ, которым можно запускать моторы.
Соприкасаясь с маслом, кислород взрывается.
А вот другой случай.
Костя Черкасов считался в нашей учебной эскадрилье самым веселым, самым находчивым и самым непоседливым курсантом. Даже в кабину самолета он не забирался, как все люди, а влетал метеором; застегнуть шлем на земле Косте никогда не хватало времени. Так он и стартовал с развевающимися на ветру неуклюжими кожаными ушами. Все, что он делал, непременно сопровождалось шумом, шутками и тысячей лишних движений.
Помню, как однажды Черкасов плюхнулся на сиденье, повернул один кран, переставил другой, потрогал третий, взялся за четвертый и трах! убрал шасси на земле, уложил машину на живот.
Со всех сторон сбежался народ, все спрашивают:
— Что случилось? Что такое? В чем дело?
Отвечать Черкасову, понятно, нечего; стоит бледный, губы трясутся, и, как автомат, повторяет одно и то же:
— Виноват, товарищ инструктор. Виноват — перепутал…
И еще один случай.
Выруливал с самолетной стоянки на взлетную дорожку молодой летчик и ни с того ни с сего зацепил крылом за огнетушитель, помял кромку.
— Ты что, не видел, куда рулил?
— Почему не видел? Все видел, думал пройдет…
Черный цвет не похож на голубой — это ясно всякому. Нельзя себе представить, что летчик не различил цвета. Он не видел ни голубого, ни черного — спешил, и на все ему просто не хватило внимания.
Кран уборки шасси не имеет ничего общего с переключателем зажигания (есть такая ручка на самолете, она стоит как раз рядом с краном шасси). Скорей всего, Черкасов, собираясь в полет, думал не о полете, а о вчерашнем футбольном матче. Не подготовил себя человек к ответственной работе.
И, уж конечно, молодой летчик не хотел таранить огнетушитель — его подвел глазомер…
Одно дело — знать что-то, и совсем другое дело уметь.
И никакие книжки не могут превратить человека земли в человека воздуха. Пилот рождается в труде, преодолевая трудности, испытывая разочарования, исправляя ошибки. Наблюдательность, выдержку, глазомер, собранность никто не преподнесет тебе в подарок. Эти необходимые летчику качества берутся с боем, они отвоевываются у рассеянности, вспыльчивости, лености. Они приходят к человеку в результате упорного усовершенствования собственного характера.
Почти каждый человек считает себя наблюдательным. Однако людям свойственно ошибаться, особенно в оценках тех или иных черт собственного характера. Поэтому советую каждому проверить свою наблюдательность. Кстати, это делается совсем просто. Если ты сумеешь не задумываясь правильно ответить хотя бы на половину вопросов — вот они, справа, — можешь считать, что первый экзамен летчика тобой выдержан.
— Какой же это экзамен для летчика, когда ни один вопрос не имеет отношения к авиации? — спросишь ты.
А вот какой. Прежде чем предложить эти вопросы тебе, я задал их семнадцати знакомым — людям самых различных возрастов, профессий, характеров. И только один из всех ответил без единой запинки — быстро, точно, правильно. Этот один — летчик-испытатель первого класса, старый «воздушный волк». Когда же я ему рассказал, для кого приготовлены вопросы, он одобрительно улыбнулся и заметил:
— Правильно ты придумал, старик. Только приятелю твоему надо бы не десяток, а сотен пять таких вопросов задать — пусть каждый день тренируется. Подрастет — спасибо скажет. У настоящего летчика глаз должен быть что фотоаппарат: раз прицелился — все зафиксировал, как заснял.
Последние слова старого летчика напомнили мне об одной истории военного времени.
В суровую фронтовую зиму гвардейский бомбардировочный полк был отозван на далекий тыловой аэродром. Здесь летчикам предстояло получать новую материальную часть — скоростные пикирующие бомбардировщики. Декабрь в тот год не баловал летной погодой — снегопады сменялись поземкой, а когда прояснялось и голубое небо было готово к приему самолетов, держала земля: аэродром оказывался засыпанным глубоким, цепким снегом — ни вырулить, ни взлететь. Летчики нервничали, слонялись из угла в угол и в сердцах проклинали метеорологов, как будто они были виноваты в капризах зимы. У людей заметно портился характер; ссорились даже самые закадычные друзья.
И только один человек в полку сохранял полное спокойствие. Гвардии старший лейтенант Нико Ломия развлекался несколько необычным образом. Подолгу просиживал он на подоконнике, бросал перед собой из горсти спички, смотрел на них секунду-другую, сгребал в ладонь и снова повторял все сначала.
— Что ты делаешь, Нико? — спрашивали летчики Ломлю. — Гадаешь, что ли?
Ломия отмахивался от товарищей и, ничего не объясняя, продолжал бросать спички.
— Рехнулся он, что ли? недоумевали друзья, пробовали подтрунивать над ним, но Ломия, не обращая никакого внимания на обидные словечки, делал свое дело.
О странных выходках гвардии старшего лейтенанта узнал наконец сам командир полка. Он вызвал летчика для объяснения, и тот сказал ему, что тренирует на спичках… зрительную память. Бросит наугад горстку и, не считая, старается одним взглядом определить, сколько спичек лежит на подоконнике.
— Ну и как, получается? заинтересовался полковник.
— Немножко получается. Сначала только до семи выходило, потом до двенадцати дошел, думаю, однако, все пятьдесят освоить…
Командир полка, отпуская Ломию, сказал на прощание:
— Ну-ну, раз веришь, что пригодится, действуй…
Через полгода имя Нико Ломия гремело по всему северному фронту. Его по праву зачислили в лучшие разведчики воздушной армии.
Проносясь над военными объектами врага, Ломия никогда не ошибался в подсчетах. Уйдет в далекий тыл противника, бродит в чужом небе, высматривает, что где, и уж если радирует: «В квадрате 42–11 эшелон из двадцати шести крытых вагонов, четырех платформ, двух цистерн», можно не сомневаться — данные точные…
Уметь все видеть в воздухе, принимать правильные решения, находить выход в сложной обстановке трудно потому, что все в полете совершается быстро, во много раз быстрее, чем на земле…
Разговор о скорости полета — серьезный и очень важный разговор.
Девяносто километров в час — хорошая скорость для автомобиля. Но что все-таки значат эти девяносто километров в час? Шофер, ведущий машину на таком режиме, покрывает полтора километра в минуту. А летчик? Даже на тренировочном самолете он проскакивает за минуту два-три километра, а на реактивном истребителе — и все двадцать!
Что же получается: шофер и летчик люди одинаковые, но тому, кто управляет машиной в воздухе, приходится думать, принимать решения, действовать в десять — пятнадцать раз быстрее, чем тому, кто ведет машину по земле. Так? Как же, за счет чего один человек может быть в десять — пятнадцать раз расторопнее, находчивее, поворотливей другого? Думаю, что я не ошибусь, если скажу — прежде всего за счет тренировки.
Наблюдательность, выдержка, глазомер вырабатываются не только в полетах, но и «про запас» на земле.
Едет по улице машина, летчик смотрит на нее не только как на препятствие, мешающее ему пересечь дорогу, — он непременно постарается заметить марку автомобиля, запомнить груз, который тот везет, разглядеть номер…
Идешь мимо дома — и невольно обращаешь внимание, сколько в нем этажей, какого фасона двери, какие занавески на окнах, сколько балконов на фасаде, что растет в палисаднике…
Привычка все разглядывать, все запоминать — цепкая привычка. Ее нелегко воспитать в себе, но уже совершенно невозможно, став раз в жизни внимательным, отучиться от этого. Да и к чему расставаться с хорошей привычкой? Ведь наблюдательному, остроглазому человеку, если он и не станет летчиком, жить легче — и в мирное и в военное время, и на твердой земле, и в штормовом море.
Не жалей времени, потраченного на этот разговор; я уверен, что он тебе еще пригодится!
А теперь нам пора на аэродром.