Вероятно, на земле нет двух совершенно одинаковых аэродромов, так же как нет двух абсолютно похожих площадей или улиц.

Мне довелось перевидать немало летных полей — приходилось садиться и в роскошных аэропортах с широкими бетонированными взлетно-посадочными полосами, и на летных полях, перекрытых металлическими плитами, которые гремели под самолетом, как привязанное к телеге ведро, и на узких лентах-просеках, наскоро замощенных бревнами, и просто на лугах, иногда размеченных белыми и красными флажками, а часто с одним только полотняным «Т» посередине.

Я расскажу о своем самом первом аэродроме. Может быть, именно потому, что это летное поле было первым в моей жизни, я и теперь, спустя двадцать с лишним лет, вижу его во всех деталях.

Аэродром наш начинался на самой границе города.

Коротенькое ответвление шоссе упиралось в высокую дощатую арку. Над въездом висел вылинявший под дождями и солнцем лозунг:

Мы рождены,

Чтоб сказку сделать былью!

За дощатой аркой на опушке молодого смешанного лесочка стоял небольшой бревенчатый домик: штаб летной части.

В двух шагах от него расположился ангар. В этом высоком, просторном сооружении с полукруглой крышей ночевали наши «По-2». Ангар был большой, темноватый, гулкий. В него влезало машин пятьдесят. Чуть подальше белел палаточный городок, там жили инструкторы и мы, курсанты аэроклуба. За лесом были врыты в землю огромные бензоцистерны — склад горючесмазочных материалов, он охранялся днем и ночью. Но самое интересное лежало за хилым шлагбаумом, за надписью-окриком: «Стой!..»

За грозной надписью начиналось обыкновенное, довольно просторное поле, поросшее молодой, яркой травой; ровными рядами торчали на нем флажки — белые и красные. Они делили поле на три широкие полосы: взлетную, нейтральную и посадочную.

На левой границе посадочной полосы отчетливо белело сложенное из полотнищ знаменитое авиационное «Т».

«Т» — знак, разрешающий посадку. Сколько раз приходилось читать и слышать: «Он приземлил самолет на три точки у самого «Т». «Сел вприти-рочку к «Т»…

Живое, туго натянутое, будто накрахмаленное «Т» светилось посреди зеленого летного поля. И не сразу вспомнилось, что в особых случаях «Т» может менять очертания.

Если с земли надо передать летчику особую команду или предупреждение, а радио не работает, берутся за посадочные полотнища.

Разорванное «Т» говорит пилоту: «У тебя неисправно шасси».

«Т», превратившееся в «Г», означает: «Не вышла левая нога шасси». А если полотнища показывают такой знак «1», это надо понимать так: не вышла правая нога.

Когда «Т» превращается в крест — посадка запрещена.

Крест выкладывают, если неисправна посадочная полоса, если аэродром занят и не может принять самолет.

Если над поперечной перекладиной «Т» появляется еще одно полотно, это означает: «Всем самолетам немедленная посадка».

Пустой аэродром не производит особенного впечатления. Другое дело, когда в первый раз попадаешь на стартовую площадку во время полетов. Сначала кажется, что самолеты валятся на тебя отовсюду. Чтобы быстрее избавиться от этого неприятного ощущения и вообще разобраться в том, что здесь происходит, лучше всего сесть на одну из лавочек в «квадрате», выбрать какой-нибудь самолет на заправочной линии и последить за ним.

В «квадрате», защищенный четырьмя угловыми флагами, ты можешь сидеть спокойно — тут тебя никто не сшибет, никто на тебя не приземлится. «Квадрат» — святое место: все летное поле — только для самолетов, но «квадрат» — исключительно для людей.

Ты выбрал самолет с большой голубой цифрой «3» на борту. Очень хорошо, будем наблюдать за «тройкой». От нее только что отъехал бензозаправщик. Вот уселись в кабины летчики, вот завертелся винт, вот «тройка» медленно поползла вперед.

Обрати внимание, как дружно поворачивают голову оба летчика — это они осматривают местность впереди самолета, чтобы не наткнуться на какое-нибудь препятствие или, что еще опасней, не зацепить какого-нибудь зеваку.

На несколько секунд «тройка» задержалась на линии предварительного старта: инструктор о чем-то напомнил ученику, и машина выкатилась на последнюю поперечную линию.

Разбег.

Взлет.

Теперь не теряй «тройку» из виду и не спутай ее с другой машиной.

Смотри, самолет накренился влево и не спеша стал поворачивать в сторону. Это значит, что летчик набрал высоту сто пятьдесят метров и выполняет первый разворот. Сейчас я не буду тебе рассказывать, что делается там, в машине, — подойдет время, мы слетаем с тобой, тогда уж я все и объясню и покажу. А пока заметь только, что следом за первым разворотом самолет выполнил второй, третий и, наконец, четвертый разворот.

После третьего разворота машина быстро приближается к посадочным знакам, метр за метром теряя набранную до этого высоту, и вот уже наша «тройка» катится по земле.

Так выглядит полет по кругу, самый простой из всех полетов. Набор высоты, три прямых и одно снижение — вот и весь "четырехугольный круг"…

Такой полет называется полетом по кругу. Не беда, что у этого «круга» четыре угла, название — дело условное (называют же шоферы автомобильный руль «баранкой», колесо «скатом», рычажок, очищающий стекло от дождевых капель, — «дворником», и ничего — понятно).

Полет по кругу — начало всех начал.

Как в первом классе обычной школы уроки русского языка начинаются с палочек и крючочков, так в авиации техника пилотирования не может быть освоена без полетов по кругу.

Без палочек и крючочков даже «А» никогда как следует не напишешь; без отработанных взлетов и посадок — никуда не улетишь.

Проследив за полетом самолета по кругу, присмотревшись к аэродрому, ты уже без труда сумеешь, перевернув страницу, разобраться в схеме.

Береги себя и самолеты, соблюдай правила движения на аэродроме.

Голубые стрелочки показывают, где можно ходить по летному полю, а черные — где нельзя. Почему нельзя, тебе, наверное, и самому ясно.

Нарушая строгие правила передвижения по летному полю, ты, сам того не желая, превращаешься в ходячее препятствие и подвергаешь опасности свою жизнь. Аэродром — не столичная площадь, где на каждом перекрестке — дежурный милиционер. За порядком на летном поле должны следить все.

Впрочем, если ты даже не нарушаешь правил — по сторонам посматривай. Ведь нарушителем может оказаться и тот, кто летает.

Закончив полеты, все машины возвращаются к ангару. Пойдем и мы туда. Здесь тоже есть на что посмотреть.

Машины, которые остаются ночевать под открытым небом, привязывают к ввернутым в землю штопорам видишь на рисунке? Предосторожность не лишняя: поднимется ветер над аэродромом, прошумит гроза с привязанными самолетами ничего не случится; а оставь их «пастись» на воле — может произойти большая беда: изломает машины.

Сколько раз мне приходилось бывать на самолетных стоянках, и никогда я не видел здесь беспорядка. Посмотришь на моторы сверкают как новые; бросишь взгляд на огнетушители стоят красные, как редиски, и под шнурок выровнялись; даже старые тряпки, которыми протирают машины после полетов, и те аккуратнейшим образом сложены в особых ящиках.

Грязный мотор — ненадежный мотор. Действительно, если машина в пыли и жирных потеках, кто может поручиться, что на металлическом теле нет, например, опасных трещин? Как увидишь неисправность, если мотор закопчен по самые уши?.. А авиация не признает ни маленьких, ни больших неисправностей. Любая, даже самая пустяковая неполадка — опасность. Ведь самолет не трактор, в борозде его не остановишь… Вот почему так пекутся о чистоте и порядке на всех самолетных стоянках мира.

В этом месте, так же как и в предыдущей главе, я бы мог предложить тебе десяток контрольных вопросов. Спросить что-нибудь такое: а как выглядит твое рабочее место — твой стол? Всегда ли ты знаешь, где у тебя лежит карандаш? В порядке ли пуговицы на твоих брюках?.. Но я не буду продолжать, а то ты еще решишь, что вся книга для того только и написана, чтобы донимать тебя нравоучениями.

Мы побывали на летном поле, взглянули мельком на самолетную стоянку около ангара, но это далеко не все, с чем нам предстоит познакомиться, — ведь в понятие «аэродром» входит не только земля, огороженная забором, аэродром простирается еще далеко и высоко в небе.

На рисунке ты видишь знакомые очертания летного поля. Правда, аэродром стал теперь меньше, как будто ты поднялся над землей и смотришь на него сверху.

Поле оцепили аккуратные кружочки и многоугольники, обозначенные номерами. Попробуем разобраться в этой геометрии…

Кружки — пилотажные зоны. Между прочим, цифры намечены не только на схеме. На земле, в настоящих зонах их выкладывают белым кирпичом или рисуют известью — номер должен быть хорошо виден. Здесь, в пилотажных зонах, опрокидывая машины на спину, падая в крутом пикировании к земле, врезаясь в небо боевыми разворотами, шлифуют свое летное мастерство пилоты, здесь добиваются они точности и чистоты в самых сложных маневрах. О пилотаже в свое время я расскажу подробнее, а пока познакомимся с другими зонами.

Такая схема зон висит на каждом аэродроме. Взглянув на нее, летчик сразу узнает, где ему разрешено пилотировать, где можно летать вслепую…

Зона № 5 отведена для бреющих полетов. Здесь пилоты привыкают не бояться земли. Это не легко проноситься на головокружительных авиационных скоростях в считанных метрах от поверхности нашей планеты. Бреющий полет — важная часть летного искусства. Если воздушная обстановка потребует снизиться к самой земле, если в интересах боя придется штурмовать противника с самых малых высот — ты должен быть заранее готов к такой работе, не растеряться, не струсить перед землей. Вот для чего в зоне № 5 учебные самолеты каждый день «бреют» землю. Те, кто живут в Красном и Борках, уже привыкли к ревущим над самыми крышами самолетам и не обращают на них никакого внимания. И мало кто думает о том, сколько настойчивости, терпения, выдержки надо иметь, чтобы научиться верить в свой глазомер и никогда не ошибаться.

Несколько лет назад мне повезло — я познакомился с одним из старейших наших летчиков, полковником Андреем Максимовичем Колесовым, и записал с его слов немало любопытных историй. Вот одна из них.

 

Первый рассказ полковника Колесова

«По избитым войной дорогам к линии фронта спешили танки, подтягивалась артиллерия — шла подготовка к наступлению. Дело было под вечер. С фронтового аэродрома меня вызвали в штаб соединения. Явиться к начальству требовалось срочно. Лететь предстояло недалеко.

Механик быстро подготовил «По-2», и я стартовал. Справа от маршрута, холодно поблескивая, чуть дымя вечерним туманом, петляла река. Привычно рассказывал свои вечные истории мотор. Линия фронта проходила совсем близко, километрах в десяти — двенадцати; помня об этом, я не поднимался выше ста метров.

Если можно спешить на машине, с трудом развивающей скорость сто тридцать километров в час, — я спешил.

Все шло обычно, пока надо мной не промелькнула косая темная тень и где-то совсем близко не прошла красная пулеметная трасса.

Откуда появился этот шальной «Месс», как он сумел заметить мой пятнистый, словно плащ-палатка, «По-2»? Этого и по сей день не знаю. А тогда мне и вовсе не до размышлений было. Надо было уходить, изворачиваясь и ловча.

Уходить? Легко сказать — уходить. Когда скорость противника в шесть раз больше твоей, когда у него пулеметы и пушка на борту, а ты весь в фанере и полотне, — это совсем не так просто. Но авиация не арифметика, и не всегда в бою шестьсот в шесть раз больше ста…

Маневрируя, я снижался к воде. Ниже, ниже, совсем низко. Повторяя все причудливые изгибы реки, вел я свою машину, стараясь не выпускать из виду атаковавший «Месс». Ему никак не удавалось толком прицелиться, но он был настойчив, дьявол, и вовсе не собирался отставать. «Месс» сваливался на меня сверху раз за разом. Так не могло продолжаться долго. Ну, один промах, ну, два… пусть, наконец, десять… Но все же я был на безоружной машине. Надо было что-то придумать, что-то изобрести, иначе… О том, что должно было произойти иначе, думать не хотелось.

Вдруг «Месс» отстал. Противник заложил надо мной вираж. Он явно дожидался чего-то. Еще один поворот русла — и я все понял. Впереди над рекой навис мост.

Летчик рассчитал правильно: перед мостом «По-2» пойдет на подъем, крутые берега не позволят мне маневрировать, и тогда, стоит «Мессу» свалиться в пикирование, — «По-2» капут.

Теперь и сто километров в час показались мне немалой скоростью — мост наступал катастрофически быстро. Через каждую секунду он делался на двадцать восемь метров ближе, а метров в запасе оставалось совсем немного. Освещенные низким солнцем, четко вырисовывались кружевные контуры металлических конструкций, тяжелые, почти черные быки поднимались из воды, как грозные рифы.

До моста было пятьдесят метров — две секунды полета, когда «Месс» накренился и пошел в атаку.

Я решил смотреть только влево, только на темный железобетонный устой среднего пролета. «Ниже, — командую себе, — еще ниже! Еще, еще чуть-чуть…»

С необычным басовитым грохотом проскочил мой «По-2» под мостом — эхо вторило мотору; казалось, рушатся сотни тонн железа, к черту летят перекрытия, рельсы, шпалы…

Противник поздно разгадал мой маневр. Он отчаянно тянул на себя ручку, выводя истребитель из пикирования, но закон инерции оказался сильнее пилота — машина врезалась в воду.

Разглядывая радужные пятна бензина и масла на реке — все, что осталось от «Месса», — я невольно вспомнил: «Вода мягкая, пока об нее не ударишься». Эту цитату из «Занимательной физики» Перельмана много лет назад я протелеграфировал в Ленинград. Она была адресована одному из наших лучших истребителей. Помню, он ответил тогда: «Правильно. Ударяться не надо. Чкалов»…

Почему я вспомнил об этой истории, случившейся с полковником Колесовым много лет назад? Да очень просто умение летать бреющим, маневрировать у самой земли и Колесов и Чкалов тоже отрабатывали в пятой зоне.

В зонах не ради удовольствия тренируются — ради дела.

В зоне № 6 летчики обучаются слепым полетам. К сожалению, не всегда небо бывает синим и пилоту очень часто приходится летать в облаках, не видя ни земли, ни солнца.

— Что ж тут такого хитрого, когда кабина полна всяких приборов?

Ты почти прав, Алеша! Когда умеешь пользоваться приборами, полет в облаках — хитрость, действительно, не такая уж великая. А вот когда не умеешь — плохо.

Искусство слепого самолетовождения дается человеку не сразу, и, чтобы у тебя не было в этом сомнения, проделай такой простой опыт. Завяжи глаза и попробуй пройти по ровной площадке шагов пятьдесят, стараясь выдержать прямое направление. Ручаюсь, что тебя уведет в сторону. И дело не в том, что ты не умеешь ходить с завязанными глазами: просто человеческий вестибулярный аппарат — орган, позволяющий нам ориентироваться в пространстве, — при закрытых глазах работает с ошибками.

— Так что же, в шестой зоне летают с завязанными глазами? И на приборы не смотрят?

— Не надо спешить. Сейчас я все расскажу.

Конечно, с повязкой на глазах не летают, но, перед тем как идти в эту зону, в кабине тренирующегося пилота устанавливают специальный полотняный колпак. Закрывшись им, летчик видит только приборы. Ни за небом, ни за землей следить он уже не может. Кабина инструктора остается открытой, чтобы он мог не только свободно контролировать действия ученика, но и просматривать все окружающее самолет пространство.

Оставшись один на один с приборами, тренирующийся летчик вступает в жесточайшую борьбу; чувства подсказывают ему одно, а стрелки приборов совсем другое — иногда прямо противоположное. Случается так: чувствуешь, как всем весом ты давишь на правую половину того места, на котором сидишь, а указатель поворотов докладывает: «Самолет накренился влево». Что тут делать, как быть?

В слепом полете нельзя верить своим ощущениям — они могут обмануть. Только приборы говорят правду.

Я рассказал здесь не о всех зонах, есть еще зоны ожидания, воздушных стрельб, групповой слетанности, воздушных боев, но с главными ты теперь знаком. Зоны разнесены не только в разные углы аэродрома, они еще подняты на разные высоты — это для безопасности.

Расставаться с воспоминаниями о моем первом аэродроме очень не хочется — вот еще один маленький эпизод.

Помню посиневший на востоке горизонт, туманную пелену над лесом, возвращающиеся в ангар самолеты. Медленно растекается тишина над летным полем — трудовому дню конец. И вдруг басовитый, хриплый голос рвет вечернюю тишину:

— Запомни и заруби на своем конопатом носу — нельзя терять скорость на разворотах. Полет — это скорость! Понимаешь: скорость! Тебе, может быть, надоело жить, а у меня — дети. Ясно? Если не запомнишь и не поймешь, что такое полет, — выгоню к чертям собачьим с аэродрома. Понял? Не буду учить, и никто мне не прикажет… Понял?

Тогда я не очень уловил смысл разгневанных слов усталого инструктора, обращенных к парнишке в новеньком, ни разу еще не стиранном комбинезоне, но, что полет — это скорость, запомнил.

Годы летной службы помогли мне понять мудрость инструктора. Теперь узнай и ты, почему полет — это скорость.