Борис Константинович ВЕЛЛИНГ был студентом, когда началась война. Он добровольцем вступил в армию, и его направили в Московскую авиашколу. Двадцатипятилетним прапорщиком оказался на фронте. Летает на «Ньюпоре». Его замечают и командируют на завод «Дукс» для приемки и освоения «Моранов».

На «Моране» он возвращается в свой отряд. И тут Веллинга подстерегает беда. «Аппарат „Моран“, сообщается в аварийном акте, — перегруженный бомбами при взлете, на высоте 10 метров, вследствие остановки мотора был перевернут и брошен на землю порывом ветра. Аппарат совершенно разбит. Летчик, прапорщик Веллинг, получил ушибы спины и ног, у наблюдателя механика Вайимана помята грудь». Однако в скором времени Борис Константинович возвращается к боевой работе. Он выполняет множество вылетов за линию фронта, прежде чем его назначают инструктором в Московскую школу авиации.

Самолет «Моран».

После революции Веллинг некоторое время командует школой. А в начале 1919 г. оказывается на Восточном фронте, сражается с басмачами в Туркестане.

Вскоре, по окончании гражданской войны Веллинг выполняет перелет в 2400 километров над безлюдными песками Средней Азии, следом — кольцевой перелет Москва — Смоленск — Витебск — Гомель — Киев — Одесса — Севастополь — Харьков — Москва. Двадцать три часа и двадцать четыре минуты его треплет в далеко не лучших погодных условиях. И все-таки 3420 километров остаются за спиной пилота. По тем временам впечатление этот перелет вызывает огромное. Но это не последний рекорд Веллинга. Летом 1923 года он проходит по маршруту Москва — Харьков — Ростов-на-Дону — Тифлис — Баку — Оренбург — Москва. Он перелетает через Кавказский хребет, поднявшись на 4900 метров, он пересекает Каспийское море, пустыню Каракумы, 10567 километров покрыты за 76 часов 35 минут летного времени. И ведь все его перелеты проведены в годы становления нашей авиации. Какое мужество надо было воспитать в себе, чтобы браться за подобную работу! Об этом стоит подумать, особенно тем, кто только еще прокладывает свой жизненный курс.

Веллинг принимает должность начальника учебных заведений Военно-Воздушных сил Красной Армии, но, как истинный пилот, продолжает летать.

18 ноября 1923 года Борис Константинович погиб в тренировочном полете на «Юнкерсе». Ему был всего тридцать один год, а он успел совершить так много. Как тут не вспомнить слова, услышанные мной в самом начале летной работы: «Летчики не умирают, они просто не возвращаются из своего последнего полета».

Мне тысячу раз говорили: ты идеализируешь профессию летчика, кичишься своей принадлежностью к сословию пилотов… Не пытаюсь оправдываться… Почему? Я знаю: нет на свете ремесла лучше нашего — пилотского. Полет — это свобода! И еще — тот, кто летает, каждый день испытывает восторг от сознания: а я могу! И не так важно — долететь до Северного полюса или откувыркаться над праздничным аэродромом, хоть на Як-18! Могу — значит могу!

15 декабря, какого года — теперь уже и не помню, перешагнув через невысокую оградку трибун, я тихо пошел вдоль кремлевской стены. На уровне Мавзолея возник непонятно откуда взявшийся милиционер:

— Куда? Прохода нет…

— К Чкалову, сегодня день его гибели.

— Родственники уже приезжали.

— Знаю. Я — к Чкалову.

— А вы кто будете?

— Я — летчик, и хоть убей — с курса не сойду.

— Даже не знаю…

— Сбегай к начальству. Я подожду.

Он сбегал и молча сопроводил меня до могилы. Шагнув в сторону, ждал, покуда я совершу молчаливую «молитву» над прахом моего главного бога.

Прошли годы, я написал книжечку «Бессмертный флагман», она стала как бы заупокойной молитвой, во всяком случае — моей присягой на верность Валерию Павловичу. Эта маленькая книжечка вызвала оживленный отклик, писали люди, помнившие и любившие его, писали ребята, желавшие узнать больше о человеке-легенде Чкалове. Среди полученных писем пришла весточка от неведомого Николая Озолинга. В частности, он писал: «…совершенно для себя случайно сделался наследником семейной реликвии — жестяной коробки с кинопленкой. По домашнему преданию, пленка была привезена из США в 1937 году. Помнится, говорили, будто на той пленке Чкалов… Коробку берегли, хотя чкаловского изображения никто не видел: не было восьмимиллиметрового проектора… А потом война… Потом блокада…».

Вскоре из Ленинграда в Москву приехал сам Озолинг. Мы познакомились, и он сделал широкий жест:

— Держите и владейте, — сказал Гарольд Иванович. Дрожащей рукой я принял жестяную коробочку, даже не поблагодарив дарителя.

— Вы на Чкалова всю жизнь, как я понял, молитесь. Кто знает, может быть, пленка что-нибудь да сохранила.

В тот же день я ринулся в НИКОИ, научно-исследовательский кинофотоинститут. Опускаю подробности. Прошло несколько месяцев. Что оказалось возможным, в НИКОИ восстановили.

А Озолинг рассказал, что его родственник, работавший в свое время при военном атташе в нашем посольстве в США, был арестован на вокзале в Питере. Видно, по недосмотру один из его чемоданов не конфисковали. В чемодане обнаружилась коробочка с пленкой. Коробочку решили спрятать, закопали в огороде.

В феврале 1979 года журнал «Огонек» охотно напечатал неизвестные снимки Чкалова и его друзей, приурочив публикацию с семидесятипятилетию со дня рождения Валерия Павловича. К снимкам был дан мой тщательно изуродованный комментарий, будто тридцать седьмого года и событий того времени вообще не существовало. Вот, мол, случайно нашлись снимки, публикуем… интересно же.

Прошло еще сколько-то лет, в Чернигове заведующая библиотекой полушепотом сообщила мне:

— Получила предписание уничтожить книгу «Чкалов»… Там, видите ли, на первой странице помещен портрет Сталина. Не могла я сжечь книгу. Припрятала. Хотите, подарю?

И подарила.

А сейчас я думаю, как же прихотливо устроена наша ассоциативная память. Начал с рассказа об «ишачке», вспомнил мою «голубую семерку»: на первой странице ее формуляра, что сопровождает каждый самолет со дня рождения и до дня смерти, значилось: «Самолет облетан, к эксплуатации в частях ВВС годен». И размашистая подпись: «Летчик-испытатель В. Чкалов».

Политика — совершенно не мое дело. И если ты обнаружишь некоторый, так сказать, политический душок здесь, тому только одна причина: «из песни слова не выкинуть». Обращаясь сегодня к нашим сменщикам, я дал себе слово — только правда, только самая чистая правда должна звучать в моей работе. Авиация никакой фальши не терпит и непременно, раньше или позже, жестоко мстит за отклонение от истины.