В тот день я не пошел в школу, да и о какой школе я мог подумать, выйдя на улицу и обнаружив, что прямо из стены нашего дома торчит хвост самого настоящего самолета. Да-да! Я даже сумел определить — это У-2, тот самый, что потом был переименован в честь конструктора Николая Поликарпова в По-2. Его называли и кукурузником, и рус-фанерой, и Бог знает как еще. Малюсенькая машина, поначалу призванная быть учебным самолетом, а еще точнее — самолетом первоначального обучения. Тогда трудно было вообразить, что жизнь сделает этот самолет и сельскохозяйственным, и рыборазведчиком, и санитарным, и связным, а когда придет военное лихолетье, превратит У-2, кроме всего прочего, в ночной бомбардировщик!

Так вот, я, конечно, ринулся в разведку, чтобы понять, как могло случиться, что хвост У-2 торчал из стены дома.

Удалось выяснить: в наш дом вселяется аэроклуб, вернее, учебная его часть. Ночью проломили стену, привезли с аэродрома вылетавший свой ресурс самолет, сняли с него крылья и пытались протащить в помещение. А он… не лез…

У-2 в дом.

В тот день до самого вечера провозился я возле самолета, забыв про школу.

А потом попытался выяснить, как попасть в члены этого аэроклуба. Сведения оказались малоутешительными. Прежде всего, надо было еще дожить до полных восемнадцати лет и получить настоящий паспорт. В ту пору шестнадцатилетним давали временные паспорта, этакую хиленькую бумажку с фотографией и печатями, а у взрослых паспорта были в темно-зеленых жестких корочках — никак не спутать…

Однако в популярной песенке моей молодости были такие слова: «Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет». И я решился на отчаянный шаг. Стянул отцовский паспорт, написал заявление и пошел в приемную комиссию аэроклуба. Небрежно кинул темно-зеленый отцовский документ на стол, как потом оказалось, начальника летной части, рядом положил заявление, в котором была масса восклицательных знаков, и сразу залопотал, как я хочу летать, как с пеленок мечтал покорить пятый океан, что мой любимый герой — Валерий Чкалов… Начлет перебил совершенно неожиданно:

— Хватит болтать. Авиация трепачей не любит. — И тут, к моему ужасу, он раскрыл отцовский паспорт, глянул на роскошные отцовские усы, перечеркнувшие фотографию едва не пополам, и спросил: — Ты когда побрился? Такие усы… даже жалко…

Терять мне было нечего, и я нахально заявил:

— Вчера вечером сбрил, для авиации мне ничего не жаль…

— Это хорошо, конечно, ничего не жаль. А мне вот жаль, — сказал начлет, — что тут обозначен 1888 год рождения… Но…

Его молчание вселило в меня безумную мысль: примет. Дрожа от волнения, покрываясь потом, я ждал, что же он наконец скажет. Но начлет ничего говорить не спешил.

— Конечно, это полное беззаконие и вообще черт знает что, но я люблю нахалов… Нахалов — в меру… поэтому готов тебя зачислить в аэроклуб условно. Понял?

— А это как — условно?..

— Очень просто. Ты учишься, сдаешь зачеты, словом, исполняешь все, что полноправные курсанты исполняют, проходишь медицинскую комиссию без скидок и, — тут он сделал долгую мучительную паузу, прежде чем сказал:

— Если к весне у тебя не будет ни одного опоздания, я уже не говорю прогула и любого прочего нарушения дисциплины, если ты сдашь все контрольные работы и экзамены за теоретический курс только на пятерки, надеюсь, мы сможем допустить тебя к полетам. Вот подумай — потянешь, лично меня не подведешь?

Я смотрел во все глаза на загорелого, обтянутого синей гимнастеркой, такого привлекательного человека, да что там человека — летчика… и молчал.

— Не неволю, — сказал начлет вздохнув, — авиация дело серьезное. У нас так поступают, это тебе любой скажет: «Приняв решение, даже худшее из возможных, не изменяй его». Закон.

И в этот момент я впервые в жизни должен был решать что-то очень серьезное, решать за себя, без помощи мамы, папы, бабушки, школы… Начлет один раз уже сказал мне: «Хватит болтать».

— Не подведу, — заявил я и чуть не ляпнул: клянусь, но вовремя сдержался. Я уже усвоил — авиация трепачей не терпит, нахалов в меру — другое дело…

Как я дожил до той весны, рассказывать не буду, хотя это, возможно, для кого-то и могло бы стать поучительным. Трудно было очень. Ведь правила игры не допускали ни одного срыва. А разве хотя бы пятерки только в нашей воле? Или не бывает так, что преподаватель приходит на опрос взвинченным, со своими переживаниями и лепит подряд трояки? Еще как бывает.

Подвожу итог: я очень-очень старался, так, как никогда прежде, и мне повезло, колоссально, невообразимо — с апреля я был официально зачислен в аэроклуб.