«Надворная комната» всегда имела что-то заманчивое для Маргариты; она находилась в нижнем этаже флигеля «с привидениями» и тесно примыкала к прежней спальне детей. Полутемный коридор проходил позади комнат и отделял кухню от столовой; оба этажа не сообщались между собой. Длинный ряд комнат нижнего этажа прерывался посредине дверью, выходившей во двор, на дорожку, ведущую к колодцу.

В «надворной комнате» стояла мебель в стиле рококо, принадлежавшая тете Софии, а на комодах и письменном столе стоял старый, не раз клееный мейсенский фарфор. Тут было очень уютно, и повсюду царила педантичная чистота. Все художественно разрисованные вазы были наполнены цветами из маленького садика тети Софии, а на белом полу лежал пушистый ковер.

Маргарита, едва успев войти в дверь и увидев все любимые, столь знакомые реликвии старой девы, бросилась ей на шею и чуть не задушила ее. Кровать стояла на своем старом месте, и тетя София долго сидела возле нее и рассказывала все только хорошее и веселое, а во время пауз в комнату врывалась старая, монотонная песнь журчащей в фонтане воды. Прежняя резвая шалунья, повидавшая свет, лежала теперь дома на подушках, с таким же милым детским личиком, как будто утомилась, пробежав в Дамбах и обратно.

Да, милый Дамбах! Хождение туда и обратно снова началось; дедушка ведь не был на обеде; значит, на другой день надо было тотчас же собраться в путь, хотя папа уверял, что дедушка после обеда придет, чтобы идти вместе с ним на охоту.

Свидание в Дамбахе было еще прекраснее, чем рисовала себе молодая девушка в Берлине. Да, она осталась любимицей дедушки! Восхитительный старик, совсем расчувствовался и, кажется, был готов посадить ее, как куколку, на свою широкую ладонь, чтобы показать сбежавшимся рабочим фабрики. Маргарита осталась обедать, и жена управляющего испекла ей свои самые прекрасные блинчики, но ее еще более знаменитого кофе не дождались — минута в минуту страстный охотник вскинул на плечо ружье и быстро отправился в путь по шоссе.

Дальше, немного в стороне, лежал Принценгоф. Замок очень преобразился; раньше он располагался у подножия горы, как спящая царевна, полуприкрытый растущим по ее склонам лесом, теперь же он проснулся и открыл глаза; среди темных орешников там все блестело и сверкало. Старые жалюзи исчезли и в оконных рамах блестели новые зеркальные стекла.

— Как важно стало у нас, Грета, не правда ли? — сказал дедушка, шагавший, как богатырь, несмотря на свои семьдесят лет. — Да, важно и по-иностранному, — подтвердил он, шагая дальше. — Хотя мамаша — коренная немка из Померании, а у дочки со стороны отца тоже нет никакого Джон Буля или parlez vous francais, у них все-таки стряпают на английский лад и разговаривают по-французски. Да, старые орешники, вероятно, стыдятся того, что на старости лет стоят, как глупые мальчишки, и еще в молодости не сделались платанами или какими-нибудь другими благородными деревьями.

Маргарита рассмеялась.

— Вот ты смеешься, и я тоже; я смеюсь над пылью, которую подымают бабьи юбки здесь вокруг. Сущая кукольная комедия! Только и слышно: «Вы были в Принценгофе! Вы уже представились там?» — и тот, кто был на большом обеде, едва кланяется тому, кто не удостоился этой чести, а другой смотрит на тебя, вытаращив глаза, как на сумасшедшего, когда скажешь, что предпочел сидеть в своих четырех стенах. Да, Грета, я все думал, что живу среди порядочных людей настоящей тюрингенской закваски, а теперь эти старые дураки напяливают на себя фрак, льют лавандовую воду или какую-нибудь другую гадость на свои носовые платки, изящно выпивают чашку чая, если даже она становится у них поперек горла.

Маргарита, искоса взглянув на деда, поспешно схватила его под руку и подняла голову, пытаясь подделаться под его по-военному крупные шаги.

Он улыбнулся и сбоку посмотрел на нее. Узкий носок ее элегантных ботинок имел очень комичный вид возле его громадных охотничьих сапог.

— Какие жалкие, тоненькие тросточки, а тоже туда же — хорохорятся! — насмешливо произнес он. — Брось это, Гретель; вот та девица, — он указал по направлению Принценгофа, — совсем другой комплекции, черт возьми! Вас, вероятно, подменили в колыбели, потому что тебе вовсе не подобает иметь такие противозаконно маленькие лапки, а у такой особы синей крови большая нога во всяком случае является игрой природы. Но эта молодая особа тем не менее очень красива — кровь с молоком; большая, основательная и тяжеловесная, притом положительная! Такой ветрогон, как ты, совсем не может с нею равняться.

— Ах, дедушка, этот ветрогон вполне доволен своей судьбой! — засмеялась молодая девушка. — Впрочем, моим тоненьким тросточкам порядком доставалось, и еще вопрос, смогут ли твои большие сапоги-скороходы конкурировать с ними на швейцарских горах. Спроси-ка дядю Теобальда в Берлине.

Этим она благополучно перевела разговор на другую тему. Старик был глубоко раздосадован. Он изливал на свою будущую невестку злобный поток насмешек, его отношения к бабушке были в данную минуту еще менее мирными, чем обыкновенно, и он, вероятно, и на этот раз был прав. Но внучка сочла нужным не подливать масла в огонь, а потому стала рассказывать о Сен-Бернардском монастыре в Швейцарии, где провела ночь вместе с дядей и теткой во время страшной снежной бури; о том, что видела в Италии, и т. д. Старик слушал с большим интересом: пока ворота пакгауза не захлопнулись за ними.

Только они вошли в сени главного здания, как на них тонким голосом залаяла собачка.

Маргарита хорошо знала ее. Много лет тому назад Ленц, возвратившись из путешествия, привез ее с собой. В ее пушистой шерсти пестрели шелковые банты, а в холодные дни она бегала по галерее в красивой вышитой попонке, но, несмотря на зов, никогда не выходила во двор. Ленцы берегли ее, как ребенка.

Теперь она забежала сюда, и сейчас же двери открылись больше и в них вбежал мальчик. Почти в это же самое мгновение зазвенело окно конторы, выходившее в сени, и показалась голова Рейнгольда.

— Проклятый мальчишка! Ведь я же запретил тебе проходить тут! — закричал он на мальчика. — Разве ворота в пакгауз недостаточно велики для тебя? Это — господский дом, и тебе тут нечего делать!

— Что же я могу сделать, если Филина вырвалась и забежала сюда. Я хотел поймать ее, только не могу, потому что у меня в руках корзина, — извинился прелестный мальчик, говоривший с иностранным акцентом.

Вбежавшая Филина вздумала взобраться на лестницу, ведущую в столовую, как будто здесь была у себя дома.

— Убирайся подобру-поздорову, — раздался из окна злобный возглас, — а то я выйду и отколочу тебя и твою собаку!

— Это мы еще посмотрим, милейший; есть люди, которые не допустят этого, — произнес дед, подскочив к окну. — Нечего сказать, хорош мальчик, — насмешливо произнес старик, — бранишься, как прачка, и хорохоришься в отцовском доме, как будто ты здесь — самое главное лицо. Не дорос еще! Почему же мальчик не может здесь пройти? Ты думаешь, убудет что-нибудь от вашей драгоценной мостовой?

— Я… я… не могу переносить этот лай; он расстраивает мне нервы…

Тем временем подошла и Маргарита.

— Помилуй, Рейнгольд, — с упреком произнесла она, — что сделал тебе мальчик?

— Он — мне? — язвительно перебил ее Рейнгольд. — Только этого еще недоставало! Побудь несколько недель здесь, так узнаешь; если мы не будем смотреть в оба, то во всем доме не будет местечка, куда бы не пролез этот мальчишка, — он указал на мальчика, который как раз поставил корзину на пол, чтобы схватить упрямую собачонку. — Папа стал изумительно терпимым и снисходительным; он позволяет мальчишке бегать во дворе и рассиживаться со своими тетрадками под липами на нашем любимом месте, а несколько дней тому назад я своими глазами видел, как он, проходя мимо, положил пред мальчиком на стол новую книгу…

— Завистник! — проворчал дедушка.

— Я бережлив, как все прежние представители нашей фирмы, и меня злит, когда швыряют деньгами. Незачем делать подарки людям, которые и так сидят у нас на шее. Я знаю, что старый Ленц никогда не платил за квартиру в пакгаузе, притом он так медленно работает, что ему непременно следовало бы платить сдельно; но папа из года в год платит ему триста талеров независимо от того, работает ли он, или нет, а фабрика терпит вследствие этого убытки. Если бы я только на один день имел власть в своих руках, я навел бы порядки и убрал бы старого лентяя…

— Пока главное место в конторе не освободится, — дополнил, внезапно появляясь, коммерции советник.

По всей вероятности, он видел, как тесть и дочь шли по двору, и поспешно оделся, чтобы не заставлять ждать аккуратного старика. Спускаясь по лестнице, он, вероятно, слышал большую часть разговора у окна конторы. Маргарита видела, что у него нервно дрожит нижняя губа; он даже не посмотрел на окно, а только небрежно, почти шутливо произнес:

— К сожалению, это место пока еще занято папой, и мудрому сыночку, может быть, придется подождать со своей уборкой довольно долгое время, — с этими словами он поклонился тестю и протянул ему руку.

Окно бесшумно затворилось, и темная занавеска скрыла Рейнгольда.

Мальчику тем временем удалось поймать Филину. Его каблучки застучали по ступенькам; в одной руке у него была собака, а на другую он снова повесил свою корзину.

— Ты плакал, мой мальчик? — спросил коммерции советник.

Маргарите показалось, что голос отца еще никогда не имел такого сердечного оттенка, как при этом участливом вопросе.

— Я? Что вы! Порядочный мальчик никогда не ревет, — обиженно произнес мальчик.

— Браво! Так и надо! Да ты совсем молодчина! — Коммерции советник взял собаку, прилагавшую все усилия, чтобы освободиться, и поставил ее на ноги. — Она побежит за тобой, когда ты выйдешь во двор, — успокоительно произнес он, обращаясь к мальчику, — но только я на твоем месте стыдился бы ходить по улице с такой корзиной; гимназисту это вовсе не подходит; товарищи будут смеяться над тобой.

— О, пусть только попробуют! — мальчик покраснел и задорно закинул голову назад. — Разве я не могу принести булок моей бабушке? Наша поденщица заболела, а у бабушки болит нога; если я не схожу, так у нее ничего не будет к кофе; какое мне дело до глупых мальчиков!

— Это очень хорошо с твоей стороны, Макс, — сказала тетя София, вышедшая из столовой с корзинкой печенья, и, взяв горсть его, протянула мальчику.

Тот приветливо посмотрел на нее, но не взял печенья.

— Благодарю, очень благодарю, — произнес он, смущенно запуская руку в волосы, — но, знаете, я никогда не ем сладкого; это только для девочек.

Советник разразился громким смехом; его лицо сияло, и он внезапно поднял мальчика вместе с его корзиной высоко над землей и крепко поцеловал его в розовую щечку.

— Да, этот совсем из другого теста, черт возьми, совсем в моем вкусе, — воскликнул он, снова выпуская мальчика из своих сильных рук, — каким образом такое чудо попало в старый пакгауз?

— Это маленький француз, — сказала тетя София. — Ведь твоя родина в Париже, не правда ли? — спросила она мальчика.

— Да, только мама умерла…

— Смотри-ка, твоя Филина убежала, — воскликнул коммерции советник. — Беги за нею, а то она, пожалуй, забежит наверх к старушке, живущей там.

Мальчик побежал вверх по лестнице.

— Да, его родители, по-видимому, умерли, — вполголоса сказала тетя София, обращаясь к советнику.

— Это — неправда, — запротестовал мальчик, — мой папа не умер; мне сказали, что он только далеко, кажется, за морем.

— Ты не скучаешь по нему? — спросила Маргарита.

— Да я его никогда не видел, — ответил мальчик довольно сухо.

— Какая нелепая история, черт подери! — проворчал дедушка. — Это, вероятно, сын ленцевской дочки?

— Не могу сказать: насколько знаю, у них была только одна, — ответила тетя София. — Как звали твою маму, мальчик?

— Ее звали мамой и Аполлиной, — отрывисто ответил мальчик.

Его, очевидно, утомили вопросы, и он старался проскользнуть мимо стоявших. Филина, наконец, соблаговолила отыскать настоящий выход и с лаем выскочила во двор.

— Теперь беги, мальчик, — сказал коммерции советник, который все это время с большим нетерпением ходил взад и вперед, как будто земля горела у него под ногами, он боялся опоздать на охоту. — Смотри, твои булки прибудут слишком поздно, кофе, вероятно, уже выпит.

— Да он еще не сварен, — засмеялся мальчик, — мне надо еще принести щепок с чердака.

— Тебя, кажется, держат в черном теле, — сказал коммерции советник.

— Ты думаешь, это повредит молодчику? — спросил его тесть. — Какая будущность предстоит этому бедняге? Тут что-то неладно; еще вопрос, приедет ли его отец из-за моря, чтобы исполнить свой долг, ну, а у старика, — он указал на пакгауз, — вероятно, не слишком-то туго набитый карман. Значит, этому молодчику надо пробиваться, чтобы не утонуть в житейском море.

— Я хочу потом взять его в контору, — со странной поспешностью перебил его коммерции советник и, как бы невольно, заботливо положил руку на его голову.

— Вот это дело, это меня радует. Только выдрессируй раньше получше вот этого, — старик кивнул головой на окно конторы, за которым был Рейнгольд, — а то будет беда. — До свидания, кузина, — сказал он, обращаясь к тете Софии, которую всегда называл так, — эту ночь я проведу на своей городской койке; хочу провести вечер с Гретель и Гербертом и прошу всеподданнейше доложить об этом строгой повелительнице наверху, — добавил он с ироническим поклоном и вышел на базарную площадь.

Коммерции советник простоял еще несколько минут, глядя на то, как его дочь побежала во двор за мальчиком, со смехом запустила руки в его кудри и крепко поцеловала смеющегося ребенка. Это была прелестная картина.