Когда началась гроза, герцогиня послала за детьми. Она сидела на постели, обложенная подушками, младший мальчик прижался к ней, наследный принц стоял у окна и смотрел на непогоду, средний сидел на коленях у Клодины. Около наследного принца стоял герцог, прислушиваясь к шуму грозы и глядя на потоки дождя, струившиеся по стеклу. Герцогиня болтала с бэби. В соседней комнате находились фрау фон Катценштейн, гувернантка принцев и горничная.
Когда гроза стихла и дождь стал слабее, детей отпустили в их комнату. Наследный принц остановился и посмотрел в лицо Клодины.
— Вы боялись? — спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
— Это мне нравится, — сказал юноша, — а мама всегда боится.
Мать привлекла сына к себе.
— Фрейлейн фон Герольд нравится тебе? — спросила она с грустной улыбкой.
— Да, мама, — отвечал мальчик, — если бы я был большой, я женился бы на ней.
Никто не улыбнулся его словам; герцог стоял неподвижно у окна, а Клодина смутилась. Герцогиня наклонила голову:
— Спите хорошенько, дорогие, милые мои, да хранит вас Бог!
Когда шум детских ног затих, она тихо сказала:
— Я очень устала, Адальберт.
Герцог простился. Он поцеловал жену в лоб и вышел из комнаты со словами:
— Проснись завтра здоровой.
— Я обещаю тебе это, — душевно сказала она.
Клодина хотела всю ночь поочередно с фрау фон Катценштейн сидеть у постели герцогини. Она прошла в указанную ей комнату, ту самую, в которой спала ребенком, надела теплое удобное платье, вернулась к больной и терпеливо сидела у ее постели. Герцогиня лежала с закрытыми глазами. Маленькие часы тихо стучали, изображение Мадонны смутно виднелось в слабом свете ночника. Глаза молодой девушки останавливались на этом чудном лице и потом переходили на лицо больной. Наконец, она откинулась головой на спинку кресла, закрыла глаза и задумалась…
Клодина устала от прошлой ночи, и легкая дремота овладела ею. Она увидела себя ребенком на руках отца, почувствовала его поцелуй, и на губах ее появилась счастливая улыбка. Потом она вздрогнула и проснулась; мороз пробежал у нее по коже — она встретила взгляд герцогини, неподвижно устремленный на нее с мрачным, испытующим выражением.
— Элиза, — спросила она с легкой дрожью, — тебе не спится? Хочешь, я почитаю?
— Нет, благодарю!
— Поговорим, если хочешь. Не поправить ли тебе подушки?
— Дай мне руку, Клодина. Я очень несносна сегодня?
— Ах, Элиза, это невозможно для тебя! — воскликнула девушка и опустилась рядом с ней на колени.
— Все-таки, все-таки. Я чувствую. Но у меня болит сердце и ты должна простить мне.
— Скажи, Элиза, с тобой случилось что-нибудь неприятное?
— Нет, я только думала о смерти, Клодина!
— О, только не думай об этом!
— Ты ведь знаешь, Клодина, от смерти и от любви нет лекарств! Кажется, я не боюсь смерти, но меня приводит в ужас дальнейшая жизнь.
— Ты ужасно взволнована, Элиза.
— Да, да, и я устала, так устала. И тебе надо спать, я останусь одна, уйди, пожалуйста! Горничная сидит рядом, иди! Мне все время хочется смотреть на тебя, когда ты тут!
Огорченная Клодина нагнулась к ее горячей руке и вышла. Около полуночи она опять потихоньку вошла в спальню и, стоя за красной шелковой занавеской, прислушивалась, спит ли герцогиня. Все было тихо, но когда шелк слегка зашуршал от ее движения, темные большие глаза больной медленно повернулись к ней с тем же вопросительным выражением.
— Чего ты хочешь? — спросила она.
Клодина подошла к ней.
— Мне страшно за тебя, прости!
— Скажи мне, — неожиданно спросила герцогиня, — почему ты сначала не хотела ехать в Нейгауз?
Клодина смутилась.
— Почему я не хотела ехать в Нейгауз? — покраснев, переспросила она и замолчала. Она не в силах была сказать: потому что я люблю Лотаря и потому, что он всегда задевает меня, когда видит, потому что он не доверяет мне…
Герцогиня вдруг отвернулась.
— Оставь, оставь, я не хочу ответа, уходи, уходи!
Девушка растерянно пошла к выходу.
— Клодина! Клодина! — воскликнула герцогиня раздирающим душу голосом. Она сидела на постели, протягивая к девушке руки, и с каким-то страхом смотрела на нее. Клодина вернулась, села на постель и обняла дрожавшую молодую женщину.
— Элиза, — задушевно произнесла она, — оставь меня у себя.
— Прости меня, ох, прости меня! — рыдала герцогиня и осыпала поцелуями глаза, волосы и платье девушки. — Скажи мне, скажи совершенно откровенно — любишь ли ты меня?
— Очень люблю, Элиза, — сказала Клодина и вытерла слезы на глазах герцогини, как это сделала бы мать своему ребенку. — Ты и не знаешь, как сильно я люблю тебя.
Герцогиня откинулась назад.
— Благодарю тебя, я так устала!
Клодина посидела еще немного, потом, когда ей показалось, что больная заснула, она тихо вынула свою руку из ее рук и на цыпочках вышла из комнаты. Ей стало жутко. Что случилось с герцогиней? Эти пристальные взгляды, то холодность, то страстные ласки? «Она больна», — сказала она себе.
Клодина остановилась в своей комнате перед зеркалом, чтобы поправить растрепавшиеся волосы. Промелькнула недоверчивая мысль, но она гордо подняла золотую головку.
Ни она, ни герцогиня не верили сплетням. Однако внезапно, как одно из тех неприятных предчувствий, которые всегда сбываются, всплыло воспоминание об исчезнувшей записке. Сердце ее на мгновение замерло, но она тут же улыбнулась: кто мог знать, в каком лесном уголке мокнет теперь эта бумажка от дождя и росы?
Клодина взяла молитвенник, когда-то ежедневно служивший ее матери, и открыла первую попавшуюся страницу:
«Сохрани меня, Господи, от злых наговоров и отклони моих врагов! Не допусти, чтобы со мной и с моими близкими случилось что-нибудь худое, и не дай заботе приблизиться к нашему дому», — прочла она, и мысли ее полетели к тихому дому, где наверху светилась в темноте рабочая лампа Иоахима. Оттуда они перешли в Нейгауз к постельке маленькой сиротки… «Господи, сохраняй ее и впредь, как сделал это Ты вчера!» — прошептала она и снова посмотрела на страницу.
Книга выскользнула у нее из рук, леденящий ужас охватил ее: ей представилось искаженное лицо герцогини.
Она спрятала голову в подушку: как могла прийти ей в голову такая нелепая мысль?
Только через довольно длительное время Клодина выпрямилась, вся дрожа, и укрылась одеялом. Она не погасила лампу, потому что не могла оставаться в темноте.