Рано утром госпожа Гельвиг появилась во дворе. Жалкая женщина, так часто нарушавшая святость праздника легкомысленной музыкой, умерла. Но все-таки она носила имя Гельвигов, и поэтому неизменный белый чепчик госпожи Гельвиг был заменен черным.

Она отворила дверь, ведущую в мансарду. Светлый гений уже покинул комнаты, по которым теперь проходила госпожа Гельвиг, Холодная, презрительная усмешка играла у нее на губах, но при виде книг в изящных сафьяновых переплетах ее взгляд зажегся непримиримой ненавистью.

Она взяла большую связку ключей, лежавшую на столике, и открыла бюро, заинтересовавшее ее больше всего. В ящиках царил образцовый порядок. Там лежали исписанные тетради, пожелтевшие от времени письма, аккуратно перевязанные полинявшими ленточками. Но госпожу Гельвиг не интересовало все это. Зато к ящику, доверху наполненному разными документами, она отнеслась очень благосклонно. Внимательно, с внутренним удовлетворением, она разворачивала лист за листом и быстро считала общую сумму выгодно помещенных денег. Эта сумма превосходила все ее ожидания.

Но этим расследование не ограничилось. Она переходила от шкафов к комодам, из комнаты в комнату с необыкновенной живостью и с нетерпением, которое возрастало с каждым шагом. Но она, по-видимому, не находила того, чего искала. Наконец, взволнованная, она вышла в галерею и, отдав приказание прислать к ней Генриха, снова возобновила прерванные поиски.

— Ты не знаешь, где покойная тетя хранила серебро? — спросила она у Генриха, когда тот наконец пришел. — Я знаю, что у нее должно было быть, по крайней мере, две дюжины серебряных ложек, серебряные подсвечники, кофейник, молочник... И я ничего не могу найти, где все это?

— Не знаю, хозяйка, — спокойно ответил Генрих. Он подошел к столу и вынул из ящика два серебряных прибора. — Вот все, что я видел у покойной.

Госпожа Гельвиг закусила губу, выдержка покинула ее.

— Какой скандал, если она продала или подарила семейные драгоценности, хотя это не похоже на нее! — сказала она вполголоса. — Но я не успокоюсь до тех пор, пока не найду всего. Здесь были еще и бриллианты...

Она умолкла, ее взгляд упал на стеклянный шкаф, в котором хранились ноты. Там она еще не искала. Госпожа Гельвиг рванула резные дверцы: на полках лежали кипы журналов. Она с ненавистью начала вынимать пачку за пачкой и бросать их на пол. Аккуратно сложенные тетради разлетались в разные стороны.

В старике закипела злоба, он сжал кулаки и бросил на грубую женщину страшный взгляд. Он видел, как блестели глаза старой девы, когда по почте приходили эти книги, доставлявшие ей столько радости и утешения.

— Здесь собраны все непримиримые враги святой церкви, — пробормотала госпожа Гельвиг. — И я столько лет вынуждена была терпеть эту оставленную Богом старую деву под своей крышей.

При виде нот у нее вырвался хриплый смех. Она открыла шкаф и приказала Генриху принести корзину, куда он должен был сложить все книги и ноты. Он тщетно ломал голову над дальнейшей судьбой этих книг. Высокая женщина стояла рядом с ним и строго следила за тем, чтобы ни один листок не остался в шкафу. Сама она ни до чего не дотронулась и, казалось, боялась обжечь себе руки, притронувшись к тетрадям.

Наконец она приказала слуге отнести корзину вниз и, тщательно заперев все двери, последовала за ним. К большому неудовольствию Фридерики она вошла в кухню. Генрих должен был поставить корзину на пол и принести ножницы.

— Сегодня ты можешь поберечь дрова, Фридерика, — сказала госпожа Гельвиг, энергично бросая в огонь нотные тетради.

Генрих остолбенел. Тело старой девы еще не было погребено, а эта бессердечная женщина уже распоряжалась ее имуществом, как завоеватель в покоренной стране.

— Госпожа, — сказал она наконец, — ведь тут может оказаться завещание!

Госпожа Гельвиг с насмешкой посмотрела на красное от огня лицо Генриха.

— С каких это пор я разрешила тебе высказывать разумные замечания? — спросила она резко. В эту минуту госпожа Гельвиг держала в руках рукопись оперетки Баха и с еще большей энергией принялась резать и рвать листки, бросая их в печку.

Кто-то позвонил. Генрих открыл дверь. Вошел чиновник судебного ведомства в сопровождении служителя. Поклонившись удивленной хозяйке дома, он заявил, что ему поручено опечатать имущество умершей Кордулы Гельвиг. Госпожа Гельвиг, вероятно, впервые в жизни потеряла свое обычное хладнокровие.

— Опечатать? — пробормотала она.

— У нотариуса есть завещание.

— Это ошибка, я знаю, что по желанию своего покойного отца она не имела права оставлять завещания. Все переходит к семье Гельвигов.

— Я очень сожалею о причиненном вам беспокойстве, — сказал чиновник, пожимая плечами, — но я должен сейчас же приступить к исполнению своих обязанностей.

Госпожа Гельвиг злобно закусила губу, взяла ключи от мансарды и пошла вперед. Генрих побежал к Фелисите, которая, к удивлению Анхен, была сегодня неподвижна и молчалива, словно статуя, и поведал ей о случившемся. Когда он начал рассказывать об уничтожении книг и нот, девушка встрепенулась и, не слушая дальше, поспешила в кухню. Там стояла корзина, в которой еще лежали нотные тетради, но папки, в беспорядке разбросанные по полу, были пусты. Только в углу валялся маленький обрывок. Фелисита подняла его. «Партитура, написанная собственноручно Иоганном Себастьяном Бахом, полученная от него на память в 1707 году. Готгельф фон Гиршпрунг», — прочитала она... Это было все, что осталось от драгоценной рукописи.

По-видимому, госпожа Гельвиг не хотела прерывать путешествие своего сына. Но после того, как имущество старой девы было опечатано, она вызвала его письмом. Так как компания не имела определенного адреса, то письмо послали наудачу, По желанию покойной на следующий день после ее погребения должны были вскрыть завещание. Для этого акта госпоже Гельвиг потребовалась поддержка сына, так как она совершенно потеряла голову. Возможная утрата значительного состояния сокрушающе подействовала даже на ее железные нервы.

Поиски, с утра начавшиеся в мансарде, продолжались теперь в комнате ее покойного мужа. Между фамильными бумагами должны были оказаться доказательства того, что старая дева не имела права самостоятельно распоряжаться своим имуществом. Госпожа Гельвиг была твердо уверена в существовании этого распоряжения отца Кордулы. Но сегодня для нее выпал несчастливый день, и поиски оказались безрезультатными. Прошло два дня. Письмо, вероятно, еще блуждало по Тюрингенскому лесу, и на похороны старой девы не явился ни один представитель рода Гельвигов.

Фелисита, со свойственным ей самообладанием, молча перенесла свое горе. Она не ждала утешений, привыкнув с детства справляться со своими печалями. Она не хотела больше видеть покойную. Последний взгляд умирающей был для нее прощанием. После обеда, в день погребения, когда госпожа Гельвиг ушла, Фелисита взяла один из ключей, висевших в людской, и открыла дверь в коридор, идущий к уже знакомым читателям комнатам. Тетя Кордула должна была иметь сегодня на своей могиле свежие цветы, но только те, которые она сама посадила. Мансарда, за исключением комнаты с птицами, была опечатана, и, таким образом, путь туда был отрезан. Впервые по прошествии девяти лет Фелисита снова стояла у слухового окна и смотрела на крышу. Она должна была еще раз пройти по этой дороге. Фелисита вылезла из окна и быстро прошла по крыше. Бедные цветы, так безмятежно кивавшие при малейшем дуновении ветерка своими душистыми головками, еще не знали, что их благополучие зависело от маленьких ручек, уже навеки упокоившихся в земле. Фелисита заглянула в стеклянную дверь. Там, на круглом маленьком столике, прямо на открытой книге лежали очки. Взволнованная девушка прочитала несколько строк: «Юлий Цезарь» Шекспира был последней книгой старой девы. Дальше в зале стоял рояль, а рядом с ним — стеклянный шкаф с опустошенными полками. Сокровища, хранившиеся там, превратились в пепел, но зато другие драгоценные вещи были надежно спрятаны — госпожа Гельвиг напрасно искала их...

В потайном отделении старого шкафа лежало не только серебро, но и серый ящик. «Он должен исчезнуть раньше меня», — говорила тетя Кордула... Уничтожила ли она его? Он ни в коем случае не должен был попасть в руки наследников, но все-таки старая дева не довела свое намерение до конца. Более чем вероятно, что ящик стоял на своем месте. Если бы в завещании было указано где хранится серебро, то тогда открылась бы и тайна, которую старушка старалась скрыть всеми силами... Фелисита решила исполнить ее волю.

Стеклянная дверь была закрыта изнутри. Фелисита выдавила стекло и попробовала отодвинуть задвижку, но дверь оказалась запертой на замок, ключ был вынут — неутешительное открытие! Негодование на судьбу, становившуюся ей поперек дороги всякий раз, когда она пыталась помочь тете Кордуле, овладело Фелиситой. Её горе еще отягощал тяжёлый вопрос: что же теперь будет? Было ли содержание серого ящика таково, что она могла уничтожить сплетни о виновности старой девы? Или же оно бросало на усопшую еще большую тень?

Фелисита срезала красивый букет и с тяжелым сердцем пошла обратно.

На большом тихом кладбище покоились три дорогих для молодой девушки человека. Она с горечью посмотрела на небо. Он никого больше не мог отнять у нее. Отец, наверное, уже умер где-нибудь на чужой земле. Под мраморной плитой покоился Фридрих Гельвиг, а здесь была могила ее матери. Сегодня надгробный камень лежал около могилы: Генрих решил обновить надпись на нем. «Мета Орловская», — прочитала Фелисита, но дальше виднелись неизвестные слова, прежде скрытые под землей: «урожденная фон Гиршпрунг, из Киля».

Фелисита глубоко задумалась... Это же имя было написано на рукописи оперетки Баха! Оно принадлежало старинному тюрингенскому рыцарскому роду, герб которого изображался на стенах и дверях дома Гельвигов. Но и маленькая серебряная печатка в детской сумочке Фелиситы имела такое же изображение прыгающего оленя... Удивительная загадка! Гордый род, последние представители которого вынуждены были взяться за рубанок и шило, давно уже угас... Генрих еще в детстве видел последнего представителя этого рода, который умер молодым студентом в Лейпциге... И все-таки четырнадцать лет тому назад с далекого севера явилась молодая женщина, носившая это имя и имевшая тот же герб... Была ли это ветвь, отделившаяся от старого тюрингенского ствола и заброшенная вдаль?

Живы ли еще родственники матери Фелиситы? Молодая девушка только горько усмехнулась в ответ. Во всяком случае, для дочери Меты фон Гиршпрунг они не существовали. Их искали два раза, но они упорно молчали.