Она вдругъ остановилась, какъ вкопанная и всѣ другіе замолчали, прислушиваясь. На улицѣ раздавался такой жалобный и горькій плачъ ребенка, что старый баронъ испуганно поднялся съ мѣста и, опираясь на Феликса, съ трудомъ направился къ окну, которое его сынъ уже открылъ.

Гроза, казалось, прошла съ послѣднимъ громовымъ ударомъ; дождя не было, но влажный свѣжій ароматичный воздухъ наполнялъ галлерею, шедшую параллельно окнамъ, а беззвѣздное небо чернымъ грознымъ сводомъ разстилалось надъ городомъ. Газовые фонари, горѣвшіе передъ домомъ, ярко

освѣщали цвѣтникъ съ фонтаномъ и клумбами; ни одинъ листъ не шевелился на обремененныхъ цвѣтами кустарникахъ, ничьи шаги не раздавались по гравію дорожекъ; но на улицѣ по ту сторону желѣзной рѣшетки стояли люди, и изъ-за шума мужскихъ голосовъ время отъ времени слышался плачъ, прерываемый бранью женщины; ребенокъ больше не кричалъ.

Пока мужчины и Люсиль прислушивались у окна, баронесса подошла къ чайному столу и сѣла на свое мѣсто. Старый баронъ, вставая, уронилъ со стола шелковую бумагу со всѣмъ, что въ ней было, и не замѣтилъ, потому что она безшумно упала на коверъ. Баронесса прошла мимо нея, но и не подумала поднять, считая это унизительнымъ для своего достоинства. Она снова держала работу въ своихъ восковыхъ пальцахъ и мѣрно продергивала взадъ и впередъ бѣлую нитку, не отрывая отъ работы глазъ, опушенныхъ длинными рѣсницами. Только одинъ разъ взглянула она на коверъ. Минка, осторожно осмотрѣвшись, тихонько выбралась изъ своего убѣжища, схватила бумагу, нѣжно прижала ее къ груди и исчезла опять за занавѣской.

Молодая женщина и не моргнула, ни одна черта въ ея лицѣ не измѣнилась – она только ниже наклонила голову и продолжала вышивать. Она и не подозрѣвала, что за спиной мужчинъ пара блестящихъ дѣвичьихъ глазъ наблюдала за ней изъ-за занавѣски – Люсиль задыхалась отъ смѣха; баронесса со своей ревнивой ненавистью къ живописи была очень забавна, и къ тому же не бѣда, если желтое лицо дѣвушки „изъ тропической страны“ будетъ немного поцарапано.

Шумъ на улицѣ замолкъ; видно было, какъ расходилась толпа, и всѣ подумали, что какой нибудь маленькій бѣглецъ былъ настигнутъ преслѣдовавшей его матерью и уведенъ домой, несмотря на сопротивленіе. Баронъ Шиллингъ заперъ окно, пока другіе возращались къ столу.

Садясь въ кресло старый баронъ окинулъ испытующимъ взглядомъ столъ, онъ придвинулъ стоявшую на немъ посуду, поднялъ и встряхнулъ упавшую салфетку.

– Чортъ возьми, гдѣ же портретъ? – спросилъ онъ съ досадой. – Ты его переложила куда нибудь, Клементина.

– Я вышивала, – отвѣчала она тихо и монотонно, обрѣзала нитку и положила ножницы около себя на столѣ, не поднимая глазъ.

Подошелъ молодой баронъ, взялъ лампу и освѣтилъ коверъ; Феликсъ и Люсиль, чуть не до крови кусавшая себѣ губы, чтобы не расхохотаться, помогали ему искать… Вдругъ у одного изъ оконъ раздался шорохъ и трескъ, какъ будто ломали сухое дерево; баронъ Шиллингъ поспѣшно поставилъ лампу, раздвинулъ занавѣски, схватилъ барахтавшуюся, жалобно кричавшую Минку, пронесъ ее черезъ комнату и бросилъ за дверь.

– Неужели ты никогда не исполнишь моего желанія и не избавишь меня отъ этой злой твари, Клементина, – спросилъ онъ сердито и мрачно. – Она причиняетъ много вреда и намъ, и прислугѣ своей страстью къ разрушенію.

Молодая женщина откинула голову, на лбу между желтыми бровями образовались двѣ глубокія морщины, а узкія сжатыя губы сдѣлались такими же сѣрыми, какъ и все лицо. Она, не говоря ни слова, позвонила.

– Скажите моей горничной, чтобы она отнесла Минку ко мнѣ въ спальню и накормила ее, – приказала она вошедшему слугѣ, и снова взялась за работу, какъ будто ничего и не случилось.

Старый баронъ сердито топнулъ ногой и, гнѣвно поглаживая свои бакенбарды, подавилъ готовое сорваться съ устъ проклятіе, между тѣмъ какъ сынъ пошелъ снова къ окну и собралъ обломки дощечки.

– Вотъ счастъе-то, – сказалъ онъ весело Феликсу, послѣдовавшему за нимъ, – лицо не повреждено. Только часть волосъ отломана, но это не бѣда. Душа осталась во взорѣ этихъ глазъ, которые будутъ меня вдохновлять во время моихъ занятій. Впрочемъ, дощечки можно склеить, конечно, будетъ видно трещину, и вещь потеряла цѣну; тѣмъ болѣе я имѣю права присвоить портретъ, – онъ мой, и я его болѣе не выпущу изъ рукъ.

Онъ осторожно завернулъ дощечки въ мягкую бумагу и положилъ въ боковой карманъ.

Люсиль сдѣлала недовольное лицо.

– Боже мой, сколько шума изъ-за тринадцатилѣтней дѣвчонки! – проворчала она. – Хорошее начало! Если маленькая горбунья съ черными цыганскими глазами и на портретѣ такъ повелѣваетъ и покоряетъ себѣ всѣхъ, что же должно быть въ дѣйствительности. Берегись, Феликсъ! Она съ первыхъ минутъ причиняетъ споры и раздоры, а я не подчинюсь ни за что. Пусть она попробуетъ!

Она такъ забавно, сердито и вмѣстѣ съ тѣмъ граціозно представила жестомъ, что царапаетъ глаза, что старый баронъ восторженно крикнулъ: „великолѣпно“, а Феликсъ схватилъ маленькую жестикулирующую розовую ручку и нѣжно прижалъ ее къ своей груди.

– Вѣдь я буду съ тобой, Люсиль! – сказалъ онъ задушевно.

– И другъ Люціанъ не устоитъ передъ такой очаровательной чародѣйкой такъ же, какъ и его сынъ, – засмѣялся старый баронъ, пожирая пламеннымъ взоромъ изящную фигуру дѣвушки въ объятіяхъ молодого человѣка.

– Ну, Феликсъ, когда же отправляешься?

– Чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше.

– Хорошо, такъ значитъ завтра же въ полдень. О нужныхъ бумагахъ мы позаботимся утромъ, – рѣшилъ старый баронъ. – Горничная, которая теперь хнычетъ въ отелѣ, понятно отправится вмѣстѣ съ вами.

– И ты въ самомъ дѣлѣ хочешь такъ покинуть Германію, Феликсъ? – серьезно спросилъ молодой баронъ. – Не повидавшись съ матерью своей невѣсты…

– Ради Бога, что это вы выдумали, дорогой баронъ, – прервала его Люсиль въ ужасѣ. – Вы не знаете мама. Если мы покажемся въ Вѣнѣ, то мы пропали, насъ разлучатъ навсегда, говорю я вамъ. Мама тотчасъ подниметъ шумъ – она поставитъ на ноги всѣ полицію и въ состояніи засадить Феликса въ тюрьму. Она ни за что не дастъ своего согласія на нашъ бракъ, она лучше засодитъ меня въ монастырь… Ухъ, какой ужасъ! Феликсъ, я умоляю тебя не дѣлать этого! Отправимся лучше прямо на корабль.

– Безъ всякаго промедленія, – отвѣчалъ онъ твердо и рѣшительно. – Ты можешь осуждать меня, Арнольдъ. Мнѣ это больно, но я долженъ это перенести, я не позволю вырвать у меня моего счастья. Оттуда я употреблю всѣ усилія, чтобъ примириться, будь увѣренъ въ этомъ.

Онъ съ неудовольствіемъ отвернулся, видя порицаніе въ серьезныхъ глазахъ своего друга.

– Ты, конечно, не можешь меня понять, ты… – онъ хотѣлъ сказать – не любишь, но проглотилъ эти слова при взглядѣ на молодую женщину, которая въ это время поднялась съ мѣста, шумно отодвигая стулъ.

Во время послѣднихъ объясненій у нея на лицѣ появилось выраженіе удивленія и негодованія. Она подошла къ софѣ, обложенной мягкими подушками и стоявшей у самой стѣны, сѣла на нее и прислонилась головой къ рѣзьбѣ, украшавшей стѣну, причемъ одна изъ толстыхъ косъ, пришпиленныхъ на затылкѣ, откололась и упала ей на грудь, но даже это не украсило ее. Эти великолѣпные бѣлокурые волосы такъ пошли бы къ свѣжему личику, но здѣсь они лежали, какъ чужіе. Она сидѣла такъ со сложенными на колѣняхъ руками, съ выраженіемъ безмолвнаго презрѣнія на устахъ и съ полузакрытыми глазами – какъ олицетворенный протестъ противъ соучастничества въ беззаконныхъ дѣяніяхъ.

Старый баронъ бросилъ на нее искоса полунасмѣшливый, полусердитый взоръ.

– Пожалуйста, Арнольдъ, не порти жизнь этихъ дѣтей, – вскричалъ онъ своимъ веселымъ добродушнымъ тономъ. – Феликсъ славный малый, въ его жилахъ нѣтъ лягушечьей крови! Въ молодости я ни за что бы иначе не поступилъ. Кто не умѣетъ ловить улыбающееся ему счастье – не человѣкъ, a тряпка. Позвони-ка, сынъ мой, пусть Адамъ подастъ шампанское.

– Адамъ, папа? Да вѣдь ты его прогналъ сегодня послѣ обѣда.

Старый баронъ посмотрѣлъ кругомъ широко открытыми удивленными глазами, какъ будто не вѣря тому, что слышитъ, потомъ, вспомнивъ, ударилъ себя по лбу.

– Проклятая исторія! Я безъ него не могу обойтись, – проворчалъ онъ сердито. – Неужели онъ въ самомъ дѣлѣ ушелъ, старый дуракъ.

– Да, отецъ, по твоему настоятельному приказанію, – сказалъ молодой баронъ. – Ты обошелся съ нимъ очень дурно сегодня.

– Ба! не долженъ ли я былъ надѣть перчатки и привѣтствовать его, когда онъ сыгралъ такую плохую шутку и предалъ своего господина?

– Я говорилъ съ Адамомъ, – горячо вступился Феликсъ, – онъ былъ внѣ себя отъ горя. Я не понимаю даже, какъ можно было его заподозрить въ этомъ – такое подлое предательство, и мой дядя…

– Молчи! Твой дядя мошенникъ! – закричалъ старикъ своимъ львинымъ голосомъ, и краска гнѣва покрыла его лицо. – Онъ обокралъ меня такъ же, какъ и тебя лишилъ наслѣдства. Какъ и гдѣ онъ похитилъ мою тайну, трудно угадать, вѣдь этотъ негодяй себѣ на умѣ. Онъ всю жизнь бродилъ во мракѣ, но ее онъ подслушалъ, укралъ, это вѣрно. Ну, довольно объ этомъ!

Онъ откинулся на спинку кресла.

– Если господинъ Адамъ еще не одумался и не вернулся, пусть Христіанъ подастъ шампанское, – приказалъ онъ спокойно.

Баронъ Шиллингъ отворилъ дверь и отдалъ приказаніе.

Изъ сѣней послышался шумъ голосовъ, но никто изъ присутствующихъ не обратилъ на это вниманія.

Дверь быстро захлопнулась… Вскорѣ послѣ того въ салонъ вошелъ слуга съ подносомъ, и вмѣстѣ съ нимъ ворвался все усиливавшійся шумъ. Изъ общаго гула выдѣлялись восклицанія изумленія и ужаса.

– Чортъ возьми! Кажется уличный скандалъ перешелъ къ намъ въ домъ, – вскричалъ старый баронъ, прислушиваясь. Онъ выпрямился, опираясь руками на ручки кресла, и взглянулъ на вошедшаго слугу, у котораго посуда подозрительно звенѣла на подносѣ.

– Что съ тобой? – вскричалъ онъ. – Ты блѣденъ, какъ мертвецъ, и дрожишь, какъ несчастный грѣшникъ! Что тамъ случилось?

– Это изъ-за Адама! – проговорилъ, запинаясь, молодой лакей.

– Изъ-за Адама? Развѣ онъ вернулся, негодяй?

– Нѣтъ, сударь, только его Анхенъ. Она уцѣпилась за сторожа Фрица и не хочетъ идти домой къ бабушкѣ.

– Ей тамъ и дѣлать нечего, – она принадлежитъ отцу, а его домъ въ домѣ Шиллинга. Почему онъ не возвращается? Пусть тотчасъ же придетъ!

– Адама, сударь, только что вытащили изъ воды – онъ умеръ.

Старый баронъ упалъ въ кресло, какъ бы пораженный ударомъ.

Въ ту же минуту баронесса испустила крикъ ужаса. Она вскочила съ мѣста, бросилась къ мужу и спряталась въ его объятіяхъ.

– Тамъ, тамъ, – бормотала она, указывая на стѣну, прислонившись къ которой сидѣла.

– Тамъ что-то шевелится, кто-то громко вздыхаетъ, будто человѣкъ полной грудью – на меня подуло холодомъ!

При этомъ крикѣ Люсиль однимъ прыжкомъ очутилась подлѣ Фоликса. Ея прелестное личико поблѣднѣло, какъ снѣгъ, и, зажимая уши руками, чтобы тоже не услыхать ужаснаго шума, она уставилась испуганными глазами въ страшную стѣну. Въ отношенiи страха и легкомысленное дитя свѣта, и монастырская воспитанница, казалось, вполнѣ гармонировали.

– Ты знаешь, Клементина, что твой слухъ нервно раздраженъ, – успокаивалъ ее мужъ, – голосъ его дрожалъ отъ внутренняго волненія вслѣдствіе только что услышеннаго потрясающаго сообщенія слуги.

– Съ этой стороны часто слышится шорохъ – сюда, вѣроятно, пробираются мыши изъ монастырскаго дома…

– О нетъ, я это лучше знаю! это бѣдная душа! – вскричала она растерянно, ея худая фигура корчилась, какъ въ судорогахъ.. – Самоубійца за свои грѣхи осужденъ на вѣчное скитанье въ домѣ Шиллинга. Арнольдъ, мы не можемъ здѣсь больше оставаться.

Горькая улыбка и выраженiе безнадежности и подавляемаго гнѣва появилось на лицѣ молодого человѣка.

– Это вздорныя монастырскія бредни, о которыхъ ты никогда не должна упоминать при мнѣ, Клементина, – сказалъ онъ рѣзко и строго, освобождаясь отъ обнимавшихъ его рукъ и усаживая дрожащую женщину въ ближайшее кресло.

– Ты говорилъ, что маленькая Анхенъ тутъ? – обратился онъ къ Христіану, который, окаменѣвъ отъ ужаса, забылъ поставить подносъ съ шампанскимъ на столъ и все держалъ его въ рукахъ.

– Да, сударь, – отвѣчалъ онъ, приходя въ себя. – Адамъ отвелъ ее сегодня послѣ обѣда къ своей тещѣ и потомъ ушелъ. Но такъ какъ онъ долго не возвращался, то Анхенъ стала безпокоиться и убѣжала потихоньку. Она дождалась въ саду Фрица и просила его помочь ей найти отца, что онъ и исполнилъ, такъ какъ самъ очень безпокоился. Несмотря на проливной дождь, они обѣжали всѣ улицы и, когда вышли на дорогу въ Мейрингеръ, то увидали, что несутъ Адама. Онъ бросился въ рѣку недалеко отъ мельницы.

– Безумный глупый поступокъ! Никогда я не думалъ, что Адамъ сдѣлаетъ что-нибудь подобное! – беззвучно пробормоталъ старый баронъ. Его здоровое румяное лицо осунулось и поблѣднѣло.

– Онъ не сознавалъ, что дѣлалъ, сударь, – робко и съ состраданіемъ, какъ бы извиняясь, сказалъ Христіанъ. – Старшій мельникъ, который былъ знакомъ съ Адамомъ, уговаривалъ его; онъ сразу догадался, что тотъ не въ своемъ умѣ, – онъ говорилъ безсмыслицу, былъ страшно красенъ и побѣжалъ дальше, какъ будто кто гнался за нимъ по пятамъ. Мельникъ съ работникомъ послѣдовали за нимъ къ рѣкѣ, но не успѣли они оглянуться, какъ Адамъ бросился въ воду… Мельникъ говоритъ, что онъ не захлебнулся, потому что они сейчасъ же его вытащили, но съ нимъ сдѣлался ударъ, потому что онъ сильно разгоряченный попалъ въ холодную воду.

– Пусть Анхенъ войдетъ сюда, – приказалъ старый баронъ, выпрямляясь въ креслѣ.

– Погода привела дѣвочку въ ужасное состояніе, сударь, – нерѣшительно сказалъ слуга, – платье прилипло къ тѣлу, и она босикомъ. Мадемуазель Биркнеръ громко плачетъ и говоритъ…

– Что говоритъ мадемуазель Биркнеръ, до меня не касается – дѣвочка должна придти сюда! – повторилъ старый баронъ, разсерженный возраженіемъ. – Пусть Биркнеръ сама ее приведетъ.

Слуга поспѣшно вышелъ, и вслѣдъ за тѣмъ отворилась дверь и вошла мадемуазель Биркнеръ, давнишняя экономка въ домѣ Шиллинга, подталкивая передъ собой Анхенъ… Ребенка нельзя было узнать. Красное платьеце и растрепанные волосы промокли и прилипли къ ея худому тѣлу, съ нея капала вода, и босыя ноги были въ грязи. По знаку стараго барона мадемуазель Биркнеръ, у которой по лицу текли крупныя слезы, подвела дѣвочку ближе.

– Ступай прочь, ступай прочь, – вскричала баронесса нервно и слезливо, какъ напуганный ребенокъ, и подобрала шлейфъ своего платья, чтобы дѣвочка не коснулась его грязными ногами.

Дѣвочка сдѣлала большой кругъ, чтобы обойти баронессу и остановилась близъ стараго барона. Опустивъ на грудь распухшее отъ слезъ личико, она щипала свои дрожащіе пальчики, точно съ судорожной поспѣшностью обрывала лепестки цвѣтка.

– Ты не хочешь къ бабушкѣ, Анхенъ? – спросилъ старый господинъ, тщетно стараясь придать своему голосу твердость. Видно было, какъ сильно подѣйствовалъ на него видъ осиротѣвшей дѣвочки.

Малютка не отвѣчала; она только подняла отяжелѣвшія вѣки и тотчасъ же ихъ опять опустила.

– Нѣтъ, она рѣшительно не хочетъ, сударь, – отвѣчала за нее мадемуазель Биркнеръ. – Старуха пришла сюда въ домъ и хотѣла ее увести насильно, отъ этого на улицѣ произошло волненіе – Фрицъ ни за что не хотѣлъ отпустить бѣдняжку… Теперь онъ очень безпокоится о томъ, что скажутъ господа, когда узнаютъ, что онъ позволилъ себѣ привести дѣвочку въ домъ.

– Хорошо сдѣлалъ, и можетъ быть покоенъ, – сказалъ молодой баронъ Шиллингъ. Онъ наклонился къ маленькой дѣвочкѣ и, тихо приподнявъ ея головку, спросилъ: „развѣ бабушка такъ зла“?

Эти мягкіе нѣжные звуки прекраснаго мужского голоса размягчили оцѣпенѣвшее отъ горя сердце дѣвочки.

– Она виновата! – воскликнуло дитя. – Она бранила отца за то, что господинъ баронъ прогналъ его, и, когда его принесли мертваго, она опять бранилась и хотѣла запереть дверь передъ нимъ.

– Оставайся у насъ! – прервалъ молодой баронъ страшныя рыданія, которыми разразилась дѣвочка при послѣднихъ словахъ.

– Арнольдъ, что ты хочешь дѣлать? – вскричала баронесса.

– To же, что и я, любезная невѣстка, – твердо и со свойственной ему гордостью сказалъ старый баронъ.

– Дѣвочка останется у насъ, будетъ воспитана въ домѣ Шиллинга, и нечего больше говорить объ этомъ!… Биркнеръ, угодно вамъ заботиться о дѣвочкѣ?

– Очень охотно, господинъ баронъ, съ большой радостью.

– Ну, такъ снимите съ нея мокрое платье и уложите ея въ постель.

Экономка увела дѣвочку, а баронесса молча поднялась съ мѣста. Длинная сѣрая фигура медленно прошла черезъ всю комнату и удалилась въ свои комнаты, едва наклонивъ голову и прошептавъ: „спокойной ночи“!

На другой день въ третьемъ часу пополудни со двора Шиллинга выѣхала карета стараго барона. Большія ворота монастырскаго помѣстья были открыты; работница суетилась тамъ съ метлой, a служанка съ корзинкой на рукѣ, только что хотѣла выйти на улицу, когда карета проѣхала мимо… Феликсъ далеко высунулся изъ окна и грустнымъ взглядомъ окинулъ весь дворъ.

Служанки смѣясь переглянулись.

– Вотъ они ѣдутъ, – сказала одна изъ нихъ, поворачивая голову вслѣдъ экипажу. – Госпожа стоитъ наверху у окна – она навѣрно видѣла молодого барина. Ей, гордой госпожѣ маіоршѣ, конечно, досадно, потому что съ ней еще никогда ничего подобнаго не бывало; она все еще думаетъ, что это обойдется. Но она это близко принимаетъ къ сердцу, хотя и не показываетъ. Она вчера до поздней ночи бѣгала отъ одного окна къ другому, думая, что молодой баринъ вернется безъ своей милой; она и не ложилась совсѣмъ, сегодня утромъ я нашла постель въ томъ же видѣ, какъ вчера ее приготовила.

Между тѣмъ у окна присутственной комнаты стояла маіорша. Она держалась за ручку окна и смотрѣла за ворота, гдѣ сейчасъ мелькнуло блѣдное лицо отверженнаго сына. Ни одного вздоха не вырвалось изъ ея груди, – она точно окаменѣла. Къ ней подошелъ совѣтникъ.

– Онъ навсегда потерянъ для тебя, Тереза, негодяй отправляется къ своему легкомысленному отцу, – сказалъ онъ холодно.

Она вздрогнула, какъ будто онъ вонзилъ въ нее ножъ, но не спросила, почему онъ это знаетъ.

Она бросила на него дикій взглядъ, судорожно стиснула зубы и вышла изъ комнаты.