На лицѣ возвратившагося виднѣлась радость. Онъ несъ на правой рукѣ Паулу, а лѣвой нѣжно прижималъ ее къ груди. Пиратъ протискался мимо него въ дверь и побѣжалъ по галлереѣ и съ лѣстницы, – какъ бѣшеный кинулся онъ на баронессу, изъ рукъ которой со страху выпалъ конвертъ.

Она какъ бы окаменѣла отъ страху, но быстро пришла въ себя – первымъ ея движеніемъ было затворить поскорѣе шкафъ, но какъ только она пошевелилась, собака бросилась на нее, точно защищала отъ вора имущество хозяина.

– Что же ты хочешь, чтобы меня разорвало это чудовище? – гнѣвно крикнула она, обращаясь къ галлереѣ.

Онъ быстро позвалъ собаку, тотчасъ же кинувшуюся къ нему. Баронъ Шиллингъ втолкнулъ ее одной рукой въ комнату и заперъ бывшую за гардиной дверь.

– Мнѣ жаль, что ты испугалась, Клементина, – сказалъ онъ, сходя съ лѣстницы. Онъ несъ дѣвочку, которая своими рученками обвила его шею и такъ крѣпко прижалась своимъ личикомъ къ его загорѣлой щекѣ, что ея бѣлокурые волосы смѣшались съ его бородой. – Собака только кажется страшной, но она не кусается, – это товарищъ дѣтскихъ игръ, – продолжалъ онъ, подходя ближе къ женѣ, – взоръ его скользнулъ по валявшемуся конверту и открытому шкафу, и на лицѣ его отразилась иронія. – Я и не подозрѣвалъ, что ты вернулась, еще менѣе могъ я предподагать, что ты здѣсь! Это странный сюрпризъ, Клементина; иначе я не позволилъ бы буйному животному сопровождать меня.

Онъ слегка холодно поклонился фрейлейнъ фонъ Ридтъ и протянулъ женѣ свободную лѣвую руку.

– Пока дѣвочка будетъ у тебя на рукахъ, я не подамъ тебѣ своей руки, – сказала она холодно. – Я не желаю имѣть постороннихъ свидѣтелей при свиданіи.

При этихъ словахъ онъ повернулъ голову въ сторону и сдвинувъ брови, пристально посмотрѣлъ насмѣшливымъ взглядомъ на канониссу, которая, сложивъ руки, молча и неподвижно стояла на одномъ мѣстѣ.

– Адельгейда не посторонняя, – замѣтила баронесса.

– А дитя Люціана, эта милая крошка, очень близка моему сердцу, – добавилъ онъ спокойно. Онъ поставилъ малютку съ нѣжной заботливостью на полъ и крѣпко держалъ ее за ручку лѣвой рукой, но женѣ онъ не протянулъ болѣе руки.

Ея слабыя ноги казалось, вдругъ отказались ей служить, – она упала въ ближайшее кресло.

– У меня стѣсненіе въ груди, Адельгейда, – сказала она и прижала руки къ груди.

Канонисса подошла къ ней и подала ей флаконъ, который вынула изъ кармана, между тѣмъ какъ баронъ отдернулъ темную занавѣску у одного изъ оконъ и открылъ его.

– Безъ меня здѣсь плохо провѣтривали, – равнодушно замѣтилъ онъ.

– Это не отъ того! – возразила баронесса, нюхая спиртъ. – Каково мнѣ было жить въ домѣ съ зараженнымъ ужасной болѣзнью воздухомъ. Чтобы нѣсколько предохранить себя и Адельгейду отъ заразы, я принуждена была день и ночь вдыхать удушливый дымъ жаровни.

– Какъ! Развѣ болѣзнь Іозе приняла дурной оборотъ? – спросилъ баронъ совершенно пораженный.

– Іозе? Кто это Іозе? – равнодушно спросила баронесса, апатично поднявъ глаза. – Неужели ты думаешь, что я тратила время и трудъ на то, чтобы справляться о твоихъ знакомыхъ и узнавать ихъ имена. Я знаю только, что нашла свой домъ въ ужасномъ состояніи, вернувшись домой. Прислуга распущена, безо всякой дисциплины, какъ стадо безъ пастуха, и во главѣ всѣхъ эта глупая экономка, которую я, наконецъ, прогоню безъ всякаго милосердія…

– Вотъ какъ?!…

– Непремѣнно, на этотъ разъ ужъ я ее уволю, положись въ этомъ на меня!… О, какъ я разстроилась въ тотъ вечеръ! Вернувшись изъ мирной тишины святаго дома, гдѣ я воспитывалась, я была вдвойнѣ поражена такимъ ужаснымъ пріемомъ. Супругъ уѣхалъ…

– Для исполненія неотложнаго долга…

– Ахъ, да, ты долженъ былъ послѣдовать за бѣжавшей танцовщицей, – прервала она его.

У него готовъ былъ сорваться съ устъ рѣзкій отвѣтъ, но онъ поборолъ себя. Взглядъ, который онъ устремилъ на злобную женщину, лежавшую въ креслѣ, доказалъ яснѣе всякихъ словъ, что онъ глубоко несчастный человѣкъ, хотя еще недавно въ комнатѣ Люсили онъ съ гордостью увѣрялъ, что доволенъ своей судьбой.

– За вдовой Люціана, хочешь ты сказать, Клементина, – возразилъ онъ сдержанно. – До танцовщицы Фурніе мнѣ нѣтъ никакого дѣла.

– Ахъ, Боже мой! Мой слабый умъ не понимаетъ такого ничтожнаго мелочнаго различія, – сказала она попрежнему монотонно. – Ну, да мнѣ все равно… Такія молодыя вдовы имѣютъ для нѣкоторыхъ мужчинъ такую же притягательную силу, какъ и ихъ сценическіе тріумфы… Кстати, эта донна Вальмазеда тоже вдова, какъ я слышала! Ты не счелъ нужнымъ сообщить мнѣ такіе интересные факты…

– Развѣ ты не находила всегда писемъ Люціана скучными и не уклонялась отъ извѣстій, заключавшихся въ нихъ.

– Ахъ, Боже мой, да кто же говоритъ о томъ, что было прежде? Я подразумѣваю ту минуту, когда ты сообщалъ мнѣ, что она будетъ сопровождать свою невѣстку.

Молодая женщина за миртовымъ кустомъ отчаянно боролась съ собой въ это мгновенье. Она видѣла, какъ при ея имени, лицо его покраснѣло отъ сильнаго гнѣва. Ей страстно хотѣлось выйти и своимъ появленіемъ остановить его сужденіе о себѣ; но она оставалась на мѣстѣ, какъ разслабленная; между тѣмъ онъ сказалъ твердо и рѣзко:

– А развѣ это необходимо? Развѣ этотъ фактъ имѣетъ какое нибудь значеніе въ моихъ отношеніяхъ къ ней?… Я обѣщалъ принять подъ свое покровительство дѣтей Люціана. Что же касается того, кто мнѣ ихъ привезъ, это дѣло второстепенное.

– А для меня нѣтъ, – сказала она съ раздраженіемъ. – Эта владѣтельница плантацій со своей шайкой рабовъ внушаетъ мнѣ ужасъ, – мнѣ кажется, что она изъ тѣхъ, которыя собственноручно наказываютъ бичемъ своихъ слугъ. Я живу теперъ въ лихорадочномъ страхѣ, что когда нибудь услышу вопли наказываемыхъ.

– Это представленіе ложно, – прервалъ онъ коротко, и губы его крѣпко сжались.

– Оно справедливо, – сказала она упорно. – Стоитъ только посмотрѣть на ея лицо. Можетъ быть здѣсь на нѣмецкой почвѣ она обуздываетъ себя. Ho развѣ не позорно ужъ и то, что она пользуется услугами рабовъ, везетъ ихъ съ собой за море, какъ машины, а не людей.

– Это ужъ ея дѣло – я не чувствую въ себѣ призванія бороться съ чужой безнравственностью.

Съ какой горечью говорилъ онъ.

Баронесса насмѣшливо засмѣялась.

– Едва-ли бы это и удалось тебѣ, – сказала она. – Эти заморскія хлопчато-бумажныя аристократки капризны и высокомѣрны, какъ демоны.

Онъ молчалъ и наклонился къ Паулѣ, которая обѣими руками крѣпко держалась за его руку и большими глазами смотрѣла на женщину, сидѣвшую въ креслѣ, – избалованной крошкѣ очевидно казалось очень удивительнымъ, что ее не удостоили ни однимъ взглядомъ.

– He отвести ли намъ Пирата на мѣсто? – спросилъ онъ. – Онъ визжитъ и просится вонъ. Дебора поведетъ его на цѣпочкѣ, а ты побѣжишь подлѣ него.

Дитя охотно обвило руками его шею, и онъ понесъ ее на лѣстницу.

– У него нехорошій видъ, и онъ вернулся въ невыносимомъ расположеніи духа, – при дерзкомъ тонѣ его голоса во мнѣ кипитъ вся кровь, – сказала канонисса, когда онъ исчезъ за дверью наверху.

Баронесса не отвѣчала. Она быстро вскочила, бросила конвертъ въ ящикъ и заперла шкафъ, потомъ опять сѣла въ кресло, какъ будто и не покидала своего мѣста.

– Съ этимъ настроеніемъ я живо покончу, – сказала она повидимому равнодушно, – во мнѣ наоборотъ кипитъ вся кровь, когда онъ, точно нянька, таскаетъ дѣвчонку и съ такой нѣжностью прижимаетъ къ себѣ ея бѣлокурую головку.

– Я считаю это за демонстрацію противъ твоей бездѣтности, – сказала канонисса спокойно, но съ особеннымъ удареніемъ.

Баронесса привскочила въ креслѣ, лицо ея исказилось отъ злобы, и съ устъ готовъ былъ сорваться потокъ страстныхъ словъ, но въ эту минуту баронъ Шиллингъ дернулъ наружную дверь зимняго сада. Онъ передалъ Паулу ожидавшей въ саду Деборѣ и хотѣлъ вернуться въ мастерскую по кратчайшей дорогѣ.

Баронесса невольно съ испугомъ схватилась за конфискованный ключъ, но дверь ужъ была отперта снаружи другимъ ключемъ.

– Что ты влетѣла что ли сюда, Клементина? – спросилъ баронъ Шиллингъ входя. – Всѣ входы, даже наверху, долженъ былъ я отпирать.

– Я взяла у Роберта ключъ отъ твоей мастерской, – отвѣчала она небрежно, но съ нѣкоторымъ смущеніемъ. – Я хотѣла посмотрѣть, все ли здѣсь въ порядкѣ въ твое отсутствіе.

При такой неловкой уверткѣ фрейлейнъ фонъ Ридтъ повернулась такъ быстро, что ея шелковое платье зашуршало.

– Ты очень добра. Изъ любви къ порядку ты героически поборола свое отвращеніе, – спокойно сказалъ баронъ Шиллингъ. – И ты нашла, что полъ дурно подметаютъ, что вездѣ валяются конверты и что слуги безъ всякаго стыда стараются проникнуть въ мои тайны… ахъ, ты была такъ добра, что собственноручно уничтожила гнусные слѣды достойнаго презрѣнія шпіонства? – прервалъ онъ самъ себя, бросивъ насмѣшливый взглядъ на полъ и на шкафъ.

Она молча встала. Ей было тяжело быть пойманной въ такомъ компрометтирующемъ поступкѣ, но очевидно она умѣла выпутываться изъ такихъ положеній посредствомъ лжи. Она поспѣшно подобрала свой шлейфъ и встряхнула его.

– Да, у тебя здѣсь пыльно, плохо убираютъ, – сказала она. – Ты, кажется, насмѣхаешься надъ моимъ присутствіемъ здѣсь, – само собой разумѣется, что я не приду больше, мой другъ. Но очень хорошо, что я хоть одинъ разъ пересилила себя и заглянула сюда… Эту картину ты выпустишь въ свѣтъ? – и она указала на мольбертъ.

– Конечно. Она скоро будетъ отправлена въ Вѣну на выставку.

– Это прославленіе еретичества? и ты рѣшишься передъ цѣлымъ свѣтомъ признать ее за твое произведеніе?

– Неужели я долженъ отречься отъ своего дѣтища?

Онъ засмѣялся полуудивленно, полунасмѣшливо и подошелъ ближе къ мольберту, какъ бы намѣреваясь укрыть свое дѣтище отъ профанирующихъ взглядовъ.

– Какое безстыдство! – сказала баронесса съ невыразимымъ раздраженіемъ. – Спроси Адельгейду…

– Какъ! художественная критика изъ этихъ устъ? Пойми, что я долженъ отъ нея рѣшительно отказаться, – вскричалъ онъ съ убійственной насмѣшкой и устремилъ пронизывающій взглядъ на канониссу, которая тотчасъ же приблизилась къ нимъ. Эти два человѣка были смертельными врагами, въ глубинѣ души презиравшими одинъ другого, о чемъ свидѣтедьствовали взгляды, которыми они смѣрили другъ друга.

– He подумайте, баронъ Шиллингъ, что я вмѣшиваюсь въ технику вашего искусства, – я чувствую себя призванной къ другому, – сказала она холодно. Это были первыя слова, произнесенныя ей съ той минуты, какъ онъ вошелъ съ мастерскую. Звучный пронзительный женскій голосъ громко раздавался въ этихъ стѣнахъ, какъ голосъ проповѣдника. – Я мало понимаю въ правильности линій и красотѣ колорита, и меня рѣдко интересуетъ художественное произведеніе, меня можетъ возмутить только вредная тенденція, которую кисть желаетъ увѣковѣчить… Эта отступница, – она указала на фигуру сѣдой гугенотки, – окружена ореоломъ мученицы…

– По всей справедливости. Неужели въ угоду фанатизму какой нибудь канониссы я долженъ извращать историческіе факты?

– А это развѣ не вопіющее извращеніе? – вскричала она въ порывѣ горячности, указывая рукой на картину. – Въ ту священную ночь, называемую Варѳоломеевской, всякая рука, направлявшая оружіе въ сердце гугенота была карающей десницей самого Бога…

– Позвольте, фрейлейнъ фонъ Ридтъ, я не потерплю, чтобы здѣсь въ моей мирной мастерской раздавались слова религіозной нетерпимости.

– А развѣ вы сами не обнаруживаете ее самымъ преступнымъ образомъ?!

Онъ презрительно засмѣялся.

– Ахъ, да, въ наше время всякій художникъ, всякій мыслитель – преступникъ, если онъ не лицемѣритъ, а держится истины и добра и стремится къ благородному, его обвиняютъ въ навязчивыхъ тенденціяхъ, есть онѣ у него или нѣтъ… Но я уже объявилъ, что рѣшительно отклоняю ваши критическія замѣчанія, фрейлейнъ! Гдѣ только вамъ удастся поставить ногу, тамъ она тотчасъ же пускаетъ корни, какъ вредное вьющееся растеніе, и вы овладѣваете почвой! Такимъ образомъ внѣдрились вы въ мой домъ и подчинили себѣ женскую волю, бывшую до сихъ поръ очень упорной. Изъ этихъ владѣній я удалился и предоставляю ихъ вамъ. Я не могу терпѣть собственности, которую я долженъ ежедневно, ежечасно отвоевывать у постоянно усиливающагося фанатизма! Но здѣсь предъ лицомъ благороднаго искусства, моей святыни, моего утѣшенія и радости не должны появляться ночныя совы и летучія мыши…

– Арнольдъ!

Баронесса бросилась къ нему и схватила обѣими руками его руку. Въ чертахъ ея выражался неописанный ужасъ.

– Возьми свои слова назадъ, Арнольдъ! Вѣдь не хочешь же ты сказать, что ставишь свое искусство выше жены, нѣтъ, ты не хотѣлъ этого сказать!

Онъ стоялъ неподвижно, только глаза его въ первую минуту быстро скользнули по худымъ рукамъ, схватившимъ его руку, какъ бы желая освободиться отъ нихъ.

– Я сказалъ только правду, – возразилъ онъ холодно. – Я избралъ его! Оно возвышаетъ меня, никогда не тянетъ меня внизъ и никогда не заставляетъ заглядывать въ ненавистные темные уголки, въ которыхъ, какъ въ женской душѣ, укрываются коварство, ложь, обманъ, жажда власти и капризы. Никогда оно не измѣняло…

– А развѣ я измѣняла? – вскричала баронесса.

– Ты противъ моей воли и желанія поддерживаешь дружбу, которая внесла въ наше супружество ссоры и разладъ. – Онъ указалъ на канониссу, которая, сложивъ руки и плотно сжавъ губы, вызывающе смотрѣла ему прямо въ лицо. – Пусть она опровергнетъ, если я говорю неправду, что ты своими жалобами и непріязненными сужденіями позоришь имя своего мужа!

Канонисса молчала, – она не была способна лгать.

– Развѣ вы такъ безупречны и безгрѣшны, что считаете себя выше всякихъ обвиненій? – спросила она послѣ нѣкотораго колебанія.

Презрительная улыбка скользнула по его лицу.

– Это говоритъ дипломатка, хорошо наученная монастырская посланница. Я не безупреченъ и не безгрѣшенъ – Шиллинги простые смертные, и я не могу отречься отъ крови своихъ предковъ. Всѣ они безъ исключенія не были покорными, кроткими какъ агнцы, супругами, и мнѣ кажется между ними нельзя указать ни одного героя туфли . Эта непреклонность можетъ быть была нѣкоторымъ женамъ Шиллинговъ бѣльмомъ на глазу, камнемъ на дорогѣ, но лѣтописи нашего рода не упоминаютъ ни объ одной изъ нихъ, которая бы своими злыми рѣчами за спиной мужа вѣроломно задѣвала его честь.

Онъ пошелъ къ двери, черезъ которую вернулся въ мастерскую, и распахнулъ ее. Потомъ, поклонившись слегка канониссѣ, онъ направился къ витой лѣстницѣ, чтобы подняться наверхъ.

– Ты отказываешь Адельгейдѣ отъ дома? – воскликнула баронесса внѣ себя.

Онъ, положивъ руку на перила, остановился на нижней ступенькѣ и обернулся къ ней лицомъ.

– Я дѣлаю это уже не первый разъ, – сказалъ онъ очень спокойно. – Но фрейлейнъ фонъ Ридтъ преслѣдуетъ „высшія цѣли“, которыя не позволяютъ ей понимать вѣжливо выраженныхъ желаній и обращать вниманіе на голосъ врожденной женской деликатности… Всякій другой мужъ послѣ столькихъ неудачныхъ попытокъ вѣжливо удалить отъ себя злого духа, энергично употребилъ бы въ дѣло свои права хозяина дома, но мнѣ это противно. Поэтому я ограничусь протестомъ противъ посѣщенія моей мастерской и уединюсь здѣсь – нога моя не будетъ въ домѣ съ колоннами, пока у тебя гости.

Твердыми шагами поднялся онъ по лѣстницѣ и исчезъ за гардиной; слышно было, какъ онъ заперъ за собой дверь.

Баронесса неподвижно смотрѣла ему вслѣдъ, какъ будто ожидала, что онъ сейчасъ вернется въ раскаяніи, но вдругъ подобрала свой шлейфъ и быстро направилась къ лѣстницѣ; но фрейлейнъ фонъ Ридтъ уже стояла подлѣ нея, какъ демонъ, распустившій свои черныя крылья надъ павшей душой. Она не сказала ни слова, но быстро схватила ея руку, которая уже взялась было за перила, и отдернула ее…

И въ этомъ прикосновеніи должны были заключатъся странная власть и сила, потому что упрямая женщина покорно сняла ногу съ нижней ступеньки лѣстницы, куда она ужъ было поставила ее, хотя со всѣми признаками неудовольствія и стараясь подавить слезы гнѣва и внутренней ярости.

Ho она послѣдовала за канониссой, нетерпѣливо вырвавъ у нея свою руку и направляясь къ открытой двери.

– Туда мы не пойдемъ, – твердо заявила фрейлейнъ фонъ Ридтъ, и рѣзкая насмѣшка въ ея голосѣ показывала, что она и не думаетъ исполнить желанія хозяина дома. – Отопри дверь зимняго сада и возврати ключъ на мѣсто.

Они вошли въ садъ, и баронесса вынула ключъ изъ кармана. Донна Мерседесъ слышала ея тяжелое дыханіе; грудь ея высоко поднималась отъ волненія.

– Уѣзжай, Адельгейда, – произнесла она полуумоляюще, полуповелительно.

– Ни за что – я остаюсь, – холодно возразила канонисса. – Этотъ достойный сожалѣнія человѣкъ ни на одну линію не заставитъ меня уклониться съ моего пути. Болѣе, чѣмъ когда-нибудь, я буду преслѣдовать свою цѣль, такъ какъ я должна поддержать слабый колеблющійся тростникъ. Ты много разъ обѣщала освободиться отъ недостойныхъ узъ… Пока ты среди насъ, ты ведешь себя такъ, какъ будто бы тебѣ ненавистны всѣ плотскія страсти; ты съ наслажденіемъ разыгрываешь святую, a благочестивыя руководительницы нашей юности твердо вѣрятъ, что въ твоей душѣ никогда не было нечистаго желанія, что ты обманутая жертва спекулятивныхъ цѣлей стараго барона, – ихъ ты могла въ этомъ убѣдить, меня же никогда!… И если они всѣ думаютъ, что баронъ Шиллингъ держится за твое богатство и мѣшаетъ твоему возвращенію въ орденъ, которому ты въ сущности принадлежишь, то я ужъ отлично знаю, что ты сама не хочешь, что твоя грѣховная привязанность цѣпляется за каждую соломинку, которую тебѣ представляетъ обманчивая надежда… Но нашъ уговоръ, по которому ты обѣщала идти со мной, какъ только баронъ Шиллингъ докажетъ, что не питаетъ къ тебѣ никакой любви, этотъ уговоръ долженъ теперь исполниться, – въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ движеніи выражаются отвращеніе, ненависть, презрѣніе – онъ никогда не любилъ тебя, никогда!

Канонисса во все время этой рѣчи крѣпко держала баронессу подлѣ себя. Сильная красивая бѣлая рука какъ желѣзнымъ кольцомъ охватила худую руку баронессы, иначе она не выдержала бы такого безпощаднаго обнаруженія ея тайной страсти и побужденій…

Но при послѣднихъ словахъ ей удалось освободиться, – стеклянная дверь распахнулась, и ея согнутая фигура быстро направилась въ платановую аллею, между тѣмъ какъ фрейлейнъ фонъ Ридтъ слѣдовала за ней съ непоколебимымъ спокойствіемъ и хладнокровіемъ.