Глава 11. Размышления об одном и том же

Потоки света золотом проливались сквозь листву на изумрудно-зеленый ковер папоротников. Красота леса и тишина вокруг – все дышало покоем и умиротворением. Луна появлялась на небе вслед за солнцем, а потом – снова солнце и снова – луна… Прошло две недели с того дня, когда они с Изабель встретились. Александер не находил в себе сил рассказать Тсорихиа о том, что собирается покинуть ее. А это нужно было сделать. У него остался всего месяц, чтобы найти и восстановить дом Голландца, если, конечно, от него вообще хоть что-то осталось. Мунро пообещал ему помочь. Вместе с Микваникве и Отемин он последует за кузеном, невзирая на то, что его жена беременна.

Река танцевала и пела. В воде весело плескались дети. Александер ненадолго задержался, чтобы полюбоваться ребятней. Словно беззаботные щенки, дети толкались и гонялись друг за другом под внимательными взглядами своих крутобедрых матерей. У некоторых женщин на руках были младенцы, у многих лица были изъедены оспой – принесенная завоевателями болезнь обрушилась на индейцев, как грозовой ливень.

Туземцам, таким щедрым и гостеприимным, была уготована жалкая участь. Оказавшись между англичанами и французами, словно между молотом и наковальней, за свою преданность белым союзникам они получали баррель-другой водки, а за сопротивление бледнолицему же врагу – страшную кару. И все чужаки – противники и друзья – понемногу отнимали у автохтонов их земли. Несмотря на то что он прибыл сюда в рядах завоевателей, Александер ощущал свою общность с этими людьми, которых обкрадывали, силы которых подтачивали, руководствуясь подлыми собственническими мотивами. Шотландские горцы с их мятежным нравом и грубыми манерами и непредсказуемые американские индейцы с их жестокими обычаями – вот два народа, чья кровь стала прочным цементом для укрепления фундамента империи…

Временами в памяти Александера всплывали картинки из прошлого: старики и дети бредут из долины в долину; их одежда сшита из домотканой шерсти с одним и тем же тартаном – англичане запретили ношение всех остальных тартанов, – но разве можно заставить шотландца забыть о своей принадлежности к тому или иному клану, если это знание навеки запечатлено у него в сердце? На родине, в Хайленде, – разорение и упадок. Великобритания к хайлендерам относилась так же, как французы и англичане – к туземному населению Северной Америки. И тем, и другим была уготована участь рабов. И все же было одно различие: хайлендеры были белокожими и могли без труда раствориться в массе своих поработителей. Хитрый и изворотливый ум всегда может отвоевать себе теплое место в так называемом «цивилизованном» мире!

Шум маленькой алгонкинской деревни, в которой они жили, здесь был едва слышен, но запах коптящихся над кострами кож ощущался отчетливо. Примириться с мыслью о том, что с этим поселением и его обитателями придется расстаться, оказалось не так легко, как он думал. Прошлой осенью, в конце октября, Александер, Тсорихиа, Мунро со своей маленькой семьей, Ноньяша и Матиас покинули регион Великих озер, чтобы обосноваться на реке Святого Лаврентия. Александер бессознательно искал возможность быть поближе к золоту Голландца, мысли о котором, хотел он того или нет, преследовали его днем и ночью.

Рано начались снегопады, и люди не успели построить себе достойное жилище. Приют они нашли в деревне племени вескарини, расположенной в месте слияния Заячьей реки и реки Святого Лаврентия. Это племя, как и другие алгонкины, вело кочевой образ жизни: когда охотники переставали приносить достаточно дичи, вся деревня снималась с места и переходила на новое. На момент встречи у путешественников почти истощились запасы продовольствия, а маленькая Отемин сильно простудилась. Индейцы дали им пищу и кров, взамен попросив лишь об одном – чтобы мужчины участвовали в общей охоте.

Они остались и провели в деревне зиму. С ее жителями их теперь связывали узы крепкой дружбы. А потом пришла весна. Пора было отправляться по реке Ла-Гранд на поиски фактории, где можно было бы продать то, что стало добычей в сезон зимней охоты. Ближайшей была миссия сульпицианцев в местечке Дё-Монтань, но Александер настоял на поездке в Монреаль. Ему нужно было повидаться с вдовой ван дер Меера. С Мунро и несколькими индейцами они отправились в путь. И там, в большом городе, его спокойная жизнь перевернулась вверх дном.

Александер наблюдал за молодой индианкой. Полуобнаженная, она нежилась на солнце. В шелест листвы вплеталась далекая песня дрозда. Александер знал, что назад пути нет. Он шагнул вперед, сделал глубокий вдох, словно черпая силы в терпком запахе лесной земли и свежем – хвои. Обошел цветущий куст кизила, наподдал носком мшистую кочку, споткнулся о корень… Он ничего не видел… Ничего, кроме женщины, за которой подсматривал и которая вызывала в нем противоречивые чувства.

Он любил Тсорихиа. Любил Изабель. Разрывался между этими двумя женщинами. Зачем расставаться с той, которая вот уже три года делила с ним свою жизнь? Он не находил ответа на этот вопрос. Но если здравомыслие подсказывало ему, что надо остаться с Тсорихиа, сердце неизменно выбирало Изабель. Он прекрасно понимал, что страдает, возможно, впустую. Что, если Изабель уже отстраивает себе новую жизнь, в которой для него нет места? Потом он вспоминал о Габриеле и терял способность размышлять здраво. Все эти сомнения отнимали у него силы. После возвращения из Монреаля его телесное влечение к Тсорихиа стало угасать. Занимаясь любовью с молодой виандоткой, он думал о беззаботной мещаночке из своего прошлого. Получалось, что он предает их обеих, и легче от этого не становилось.

Тсорихиа отложила недоплетенную корзинку. Александер, который был уже близко, замер на опушке. Солнце золотило его кожу, волосы блестели в ярких лучах. Нанесенные на щиколотки татуировки скрылись под отросшими волосами – с некоторых пор он перестал их удалять. Манеры и привычки белого человека стали брать верх над привычками индейцев. Когда это началось? С тех пор, как он вернулся из города. Разумеется, это нормально, когда контакт с цивилизацией пробуждает в человеке воспоминания, тоску о былом, но… ненадолго. Тсорихиа казалось, что по возвращении Александер даже смотреть стал на нее по-другому.

Но именно в эту минуту она подумала, что снова видит в его голубых глазах огонек, который моментально распалил в ней желание завоевать любовь своего мужчины. Она отлично умела его соблазнять. Притворившись, что не замечает его, она потянулась лениво и томно, как кошка. Он прищурился, помедлил немного, потом шагнул к ней. Поглядывая незаметно в его сторону, молодая женщина встала на четвереньки и, делая вид, что ищет что-то в траве, повернулась к нему задом. Зрелище получилось весьма аппетитное…

Обычно такой ненасытный, в последние дни «Тот, кто говорит взглядом» не искал ее объятий. Сначала она подумала, что ее женские чары утратили силу. Чтобы проверить, так ли это, в день, когда Александер с Мунро ушли вдвоем на охоту, она отправилась в хижину к Матиасу. Это было впервые, когда она решила отдаться другому. Но Тсорихиа хотела знать. И Матиас страстно ответил на ее призыв. Значит, дело не в ней? Она обратилась за помощью к шаману, и тот посоветовал искать ответ в снах.

Под предлогом наступления месячных она ушла в лес и три дня там постилась. Когда тело достаточно ослабело, ей явилось видение: бледнолицая женщина тихонько гладила по голове дух Белого Волка. Сперва Тсорихиа не поняла сути послания, но прошло несколько дней, и в ее сердце закралось подозрение…

Наконец Александер вышел из тени и направился к молодой индианке. Она замерла, словно напуганное животное, и напряженно прислушалась. Внезапно между ними простерлась пелена дыма от костра. Когда дым рассеялся, Тсорихиа исчезла. И только незаконченная корзинка осталась лежать на том же месте. Александер поискал ее взглядом. Неподалеку на берегу реки дети ловили лягушек под присмотром трех женщин. Тсорихиа очень любила плавать. Может, она решила искупаться? Но в воде ее не было видно. Присмотревшись, Александер приметил узкую тропинку, идущую от большого камня к лесу, и решил пойти по ней.

Девичий смех позвал его за собой. Он пробирался между кружевными листьями папоротника, зная, что она наблюдает за ним своими черными, как оксидиан, глазами. Над головой щебетали птицы. Услышав крик ворона, он улыбнулся и свернул направо, к пригорку. Крик послышался снова, и он в конце концов увидел ее. Молодая женщина сидела на подстилке из сосновых веток, по-портновски подвернув ноги, – спина прямая, вокруг – ореол солнечного света.

Он опустился перед ней на колени и посмотрел так, словно хотел прочесть ее мысли. Глаза Тсорихиа блестели, призывали рассказать наконец, что его мучит.

– Тсорихиа!

– Нет! – Она прижала палец к его губам. – Не надо говорить. Твои глаза расскажут все сами.

Привстав на коленях, она придвинулась к нему так близко, что их тела почти соприкоснулись, и с грустью заглянула ему в глаза.

– Мне приснился сон… Мудрецы говорят, что наши сны – правда, что это послания, которые мы получаем из мира духов.

– И что же это был за сон, Тсорихиа? – спросил он, поглаживая указательным пальцем ее по плечу и думая о том, уж не раскрыла ли она его секрет.

Она взяла его ладонь, стиснула ее, а потом приложила к своему сердцу. Дождалась, когда он снова устремит на нее свой взгляд, и заговорила:

– Женщина гладила по голове Белого Волка.

Александер вздохнул с облегчением: она попросту решила в иносказательной манере напомнить ему, что он в последнее время уделяет ей недостаточно много внимания. Он улыбнулся и наклонился, чтобы ее поцеловать.

– Тсорихиа хитра, как лисица…

Со вздохом он позволил своим векам сомкнуться. Теплое тело девушки прижалось к его телу, нетерпеливые губы приникли к его губам. Потом в игру вступили ловкие руки чаровницы, и он забыл обо всем на свете.

Тсорихиа умела разбудить в мужчине желание. Александер и не пытался противиться. Глядя на клочки неба, просвечивавшего сквозь листву, он отдался ее ласкам. Зачем оставлять эту спокойную жизнь и возвращаться в самое сердце бури? Он ведь искренне верил, что с Тсорихиа ему хорошо и что это навсегда. Молодая индианка своей мудростью поддерживала его, помогала принимать правильные решения. Она, словно крошечный светлячок, вела его сквозь мрак здешних лесов. Не будь ее, он давно бы заблудился. И все же сейчас он чувствовал себя скверно. Ощущения казались неотчетливыми, поцелуи имели горький привкус.

Он долго пытался разобраться в себе, понять, почему его так влечет к Изабель. Любовь? Желание лучше узнать сына, оставить после себя потомство? В последнее время ему очень хотелось иметь ребенка. Сложилось бы все по-другому, если бы у них с Тсорихиа был свой малыш?

Он обратил свой грустный взгляд к Тсорихиа, и она ответила взглядом, исполненным такой любви, что он попросту не смог этого вынести. Он отвернулся, желая скрыть сомнения, давно терзавшие его душу. Зарывшись пальцами в длинные волосы, такие же черные и блестящие, как и ее глаза, он застонал. Аромат тела индианки напоминал запах леса, кожа ее была шелковистой и упругой, как самый лучший бобровый мех. Он пробежал губами по ее стройному телу, имевшему вкус смолы – кисловатый и пряный… вкус, который был совсем не похож на вкус тела Изабель. Вопреки всем ожиданиям, желание внезапно зажглось в нем. Он уложил Тсорихиа спиной на землю и лег сверху, испытывая неутолимую жажду и голод.

Молодой индианке почудилось, что в ее плоть вонзился томагавк. Она даже вскрикнула от боли. Поцелуи наполнили ее рот вкусом желчи. И женщина в одночасье поняла, что безвозвратно утратила Александера. Она предчувствовала, что так случится. Он подолгу молчал, отказывался делить с ней ложе… Теперь она прочла это решение в его взгляде. Все еще обнимая своего мужчину, обвивая ногами его бедра, она ощутила, как одиночество проникает в душу, в то время как тело млеет от наслаждения.

Задыхаясь, Александер какое-то время обнимал обжигающе горячее тело Тсорихиа. Он только что осознал, что в момент наивысшего блаженства видел перед собой лицо Изабель. Молоденькая квебекская мещанка, завладевшая его душой, останется в ней навсегда. Только смерть может это исправить. Он перевернулся на спину и прислушался к звукам леса.

– Я люблю тебя, Тсорихиа.

– Но собираешься уходить, – договорила она шепотом.

Последовало молчание.

– Ты любишь другую… Белую женщину. Ту, которую я видела во сне.

Александер почувствовал, как замерло сердце. Он привстал на локте. Тсорихиа едва заметно улыбалась, но в глазах ее стояли слезы.

– Белую женщину?

– Да. Ее кожа, бледная, как луна, освещает твои ночи… Она, как и Атаентсик, станет матерью твоего рода.

Неужели она что-то знает об Изабель и Габриеле?

– Я уже давно жду, когда ты заговоришь со мной о разлуке, Александер. Я предвидела, что однажды ты уйдешь от меня к той женщине. Но со временем я забыла… вернее, мне не хотелось думать об этом. У меня нет права на тебя сердиться. Это – твоя судьба, ее избрали для тебя духи. Мне надо смириться с тем, чего нельзя изменить, а тебе – следовать по начертанному для тебя пути.

– Но… ты никогда мне об этом не говорила… Тсорихиа, почему?

– Я надеялась, что духи про тебя забудут. Мне так хотелось, чтобы…

– Я и сам думал, что забыл эту женщину, – грустно проговорил Александер. – Но она снова и снова возникает в моей жизни. Это не из-за тебя, поверь мне! Теперь я думаю, что одна любовь не может вот так просто взять и заместить собой другую. Судьбе было угодно, чтобы наши с ней пути снова пересеклись в Монреале. Моя любовь к ней проснулась, и я узнал…

По щеке Тсорихиа скатилась слеза. Александер нежно смахнул ее и поцеловал молодую женщину в щеку.

– У меня есть сын, Тсорихиа. Эта женщина родила от меня сына и…

Молодая индианка стиснула зубы, чтобы сдержать крик. О ребенке она не знала, во сне его не было…

– Ты так хотел ребенка! Поэтому ты и возвращаешься к ней?

– Я… Я до сих пор люблю ее. Тсорихиа, мне очень жаль, что все так вышло.

Не в силах больше выносить то, что она слышала, и то, что читала в глазах своего мужчины, индианка со стоном отвернулась. Александер проклинал себя за то, что заставляет ее так мучиться.

– Когда я говорю тебе, что люблю, я говорю правду, Тсорихиа.

– Я знаю, – всхлипывая, произнесла молодая индианка. – Но твои глаза говорят и другое…

Глубоко взволнованный, он снова лег рядом с ней, нежно обнял.

– О, Тсорихиа! Прости меня!

Совершает ли он ошибку, покидая ее? А вдруг Изабель не захочет его больше видеть и запретит даже близко подходить к сыну? Что тогда он станет делать? Вернуться к Тсорихиа он точно не сможет. Неужели он вот так просто готов отказаться от шанса прожить свою жизнь в счастье, к которому всегда стремился? Но пути назад уже не было. Слишком поздно…

Тсорихиа хотелось кричать. Закрыв глаза, она попыталась раствориться в тепле, исходившем от любимого мужчины. Запомнить его запах, родинки у него на коже, ритм его дыхания, мягкость волос. Этот мужчина намеревался ее покинуть. Не надо было пить настой из трав! То, что случилось с ней, – наказание, ниспосланное духами за то, что она отказала своему мужчине в исполнении самого сокровенного желания.

* * *

Комната была наполнена рассеянным утренним светом. Приятно пахло кофе. Дождь прекратился, но ветер все еще трепал куст жимолости, и ветки стучали в окно так, словно просили защитить их от непогоды. Изабель подняла голову, с минуту смотрела на куст, потом ее внимание вернулось к документу, который она держала в руке:

«Кобыла-шестилетка; коза-двухлетка; восемь куриц и пара уток; один гусь; три кролика… крытый экипаж и конская упряжь к ней; экипаж-берлина с тремя запасными колесами и осью… три деревянных жбана; маслобойка; два медных кувшина; два деревянных ведра и три – кожаных; переносная печка и труба к ней; кочерга…»

Она устала читать и снова закрыла глаза. Жак Гийо составил наконец перечень имущества в концессии в Бомоне и настоял на том, чтобы она с ним ознакомилась. Отложив список вещей, хранившихся в кладовой и в конюшне, Изабель взяла второй листок. Она не могла понять, почему Пьер никогда и словом не обмолвился о приобретении концессии на это поместье. Быть может, хотел преподнести ей сюрприз? Хотел, чтобы они переехали туда жить из Монреаля? Нет, в это она поверить не могла. Он никогда бы не смог оставить свою клиентуру. Он слишком долго и усердно зарабатывал себе репутацию, чтобы отказаться от практики в угоду супруге! Оставив попытки разгадать эту загадку, Изабель стала читать новый документ:

«Участок земли, передаваемый на условиях концессии, находится на территории прихода Сен-Этьен. Длина участка – три арпана, ширина – четыре арпана. Одна из границ проходит по берегу реки Святого Лаврентия. Граничит с собственностью мсье Джозефа Форга и мсье Чарльза Терджиона. На участке имеется деревянный дом, сарай, хлев, конюшня, ангар, несколько кладовых и другие постройки…»

– Желаете ознакомиться с описью имущества концессии в Батискане, мадам? – спросил Жак Гийо, протягивая ей еще один листок.

– Нет.

Заметив мечтательное выражение на лице женщины, молодой нотариус отложил перо. Он не стал бы отрицать, что тайна, окутывающая концессию в Бомоне, вызвала его интерес. Пьер сообщил ему о приобретении концессии, но был немногословен, да и впоследствии ни разу не упоминал о ней. Одно время Жак думал, что он перепродал эту собственность. Но то, что Изабель понятия не имеет об этом участке, показалось ему очень странным. Пьер Ларю приобрел концессию три года тому назад!

– Мадам, могу я поинтересоваться, что вы намереваетесь делать с участком в Бомоне?

– Еще не знаю. Может, мне стоит оставить это поместье и поселиться там с Габриелем? Ему так хочется иметь пони! Насколько я поняла, участок достаточно большой. А еще… там я буду ближе к своей кузине Мадлен!

Нотариус невольно нахмурился. Мысль, что Изабель Ларю может уехать из Монреаля, ему совершенно не улыбалась. Он слишком долго любит эту женщину, чтобы отказаться от нее теперь, когда она вновь была свободна! Разумеется, сделать ей предложение он сможет лишь после окончания траура по мужу… И эта отсрочка сильно его огорчала.

– Вы предложили кузену Пьера приобрести собственность в Батискане перед тем, как в официальном порядке выставить ее на продажу?

– Собственность в Батискане? О да! Мсье Ларю принял все условия. Я как раз готовлю купчую. Думаю, очень скоро мы заключим эту сделку.

– Отлично! Земли в Батискане перешли к Пьеру по наследству, и я подумала, это будет правильно, если они вернутся к семье. В любом случае я не думаю, что смогла бы самостоятельно управлять всеми этими поместьями.

Жак Гийо откашлялся.

– Но я мог бы делать это для вас, мадам! Я хочу сказать… если бы вы пожелали.

– У вас и без того масса работы! Я слышала, клиенты уже жалуются на вашу чрезмерную загруженность. Вам нужно взять помощника или же отказаться от части клиентуры.

– Уверяю вас, мой дорогой друг, для меня это не было бы в тягость! Наоборот, это доставит мне огромное удовольствие…

Изабель накрыла ладонью руку нотариуса и тихонько ее пожала.

– Я знаю, мсье Гийо. Я не хотела вас обидеть и ни на минуту не позволила бы себе усомниться в вашей компетентности. Но как бы то ни было, я хочу избавиться от того, в чем не испытываю необходимости.

– Я понимаю. В таком случае на следующей неделе я выставлю концессию Бомон на продажу.

– Нет, с концессией Бомон можно и повременить.

Она убрала руку и принялась нервно теребить кружево своего воротничка. Жак Гийо проследил за ее движением. Взгляд его остановился на белом округлом локотке, и ему пришлось сделать над собою усилие, чтобы отвлечься. Черт бы побрал эти правила приличия! Он заставил себя улыбнуться и поудобнее устроился в кресле.

– Как пожелаете, мадам Ларю.

Она ответила ему улыбкой, и он вдруг осознал, что готов оставить практику в Монреале, лишь бы только быть рядом с этой женщиной. Пока же он хотел, чтобы условия их с Изабель уговора продолжались как можно дольше: он будет вести дела клиентов Пьера здесь, в доме покойного, пока не подыщет себе новую контору.

Между тем по городу о вдове и компаньоне покойного нотариуса Ларю поползли грязные слухи. Жаку Гийо совершенно не нравилось то, что он слышал. Изабель не заслуживала того, чтобы ее имя несправедливо порочили завистливые и злобные мегеры! И все же он со дня на день откладывал подписание договора аренды, который дал бы ему право обустроить свою контору в симпатичном особняке на улице Сен-Винсен. Для него было счастьем ежедневно видеться с Изабель Ларю. И он знал, что она рада его присутствию в доме.

Дверь кабинета открылась, и вошел Габриель с тарелкой теплого печенья, аппетитно пахнущего пряностями.

– Спасибо, любовь моя! Так мило с твоей стороны!

Изабель вскочила и принялась расчищать место на письменном столе. В своей поспешности она задела стопку папок, и листки незамедлительно рассыпались по полу.

– Господи, какая же я неловкая! Простите меня, мсье Гийо! Я… Погодите, я вам помогу! Габриель, пожалуйста, поставь тарелку тут!

Увидев, как мать и нотариус скрываются по другую сторону огромного письменного стола, мальчик помрачнел. От него не укрылось, как предупредителен этот мсье по отношению к его матери. Заметил он также и то, что в его присутствии мама становится веселее. Не то чтобы он ревновал, но ему казалось, что мсье Гийо проводит с ней слишком много времени, хотя она могла бы быть в это время с ним, Габриелем…

Изабель выглянула из-за стола.

– Габриель, ты можешь вернуться в кухню. Нам с мсье Гийо еще нужно поработать.

– А можно я немного побуду тут? – с грустью в голосе спросил Габриель.

– Нет, нельзя. Нам нужно поговорить о делах. Но я разрешаю тебе порисовать моими красками. Ты рад?

– Твоими к’асками? – воскликнул Габриель, просияв. – П’авда? Ты ’аз’ешаешь мне взять твои к’аски?

Мальчик крутнулся на месте от радости и выбежал из комнаты.

– Краски в…

– Я знаю, где они, мамочка!

Ответ донесся уже из коридора. Глядя на дверь, Изабель задалась вопросом, не следует ли ей и вправду переехать из Монреаля в Бомон. Ее сыну здесь было скучно, и жизнь на свежем воздухе пошла бы ему на пользу. Может быть, там у него даже появились бы друзья…

Стук и приглушенный возглас вывели ее из задумчивости. Она посмотрела на Жака.

– Вы не поранились? Вы в порядке?

Она ощупала молодому нотариусу макушку, и тот поморщился. На затылке у него обнаружилась небольшая шишка, и Изабель принялась ее растирать.

– Так меньше болит?

Жак Гийо с удовольствием отдался ее нежным рукам. Он поднял голову и посмотрел Изабель в глаза.

– Да, почти прошло…

Она правильно угадала обуревавшие его мысли и отдернула руку, которую он попытался заключить в свои.

– Я… Как вы думаете, может, обустроить здесь художественную мастерскую?

– Художественную мастерскую, простите?

– Да, для Габриеля! Я все думала, что можно сделать с этой комнатой, когда она опустеет.

– Что ж, это прекрасная идея.

Ответ прозвучал сухо, потому что Жак Гийо правильно понял намек: ему надлежало как можно скорее перейти в новую контору.

– Мальчик по-настоящему талантлив! Думаю, в мастерской ему будет проще раскрыть свое дарование…

– Разумеется… Полагаю, вас стесняет мое присутствие в доме. К счастью, вчера я подыскал себе отличную контору на улице Сен-Винсен.

– Мне не хотелось бы, чтобы вы думали, что вы мешаете, но… в моем положении вдовы… Время от времени вы, конечно же, можете навещать нас! Улица Сен-Винсен так близко…

Она умолкла, ощутив некое замешательство. Жак Гийо нежно обнял ее за талию.

– Мадам, вы правда этого хотите? Чтобы я навещал вас?

Изабель моментально покраснела, чувствуя, что угодила в западню.

– Разумеется, ведь вы наш дорогой друг.

– Друг? Только друг или…

Изабель попыталась высвободиться.

– Мсье Гийо! Я всего месяц ношу траур по супругу!

– Уже месяц, мне это известно. Можете не напоминать. Но, мадам, вы знаете, какие чувства я к вам испытываю. Неужели мне нужно притворяться, даже когда мы с вами наедине?

– Я любила Пьера, и мне требуется время, чтобы оправиться после его смерти. Поэтому я не считаю допустимым принимать от вас ухаживания… так скоро.

Он с сожалением разжал руки, но не отодвинулся. Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза, потом Изабель отвернулась.

– Мадам, простите!

Жак хотел было встать, когда его внимание привлекла блеснувшая серебром замочная скважина.

– Что это?

Он наклонился, чтобы рассмотреть ящичек, прикрепленный к обратной стороне столешницы. Изабель последовала его примеру.

– Понятия не имею… Может, у стола есть секретное отделение?

– Похоже на то. Странно… Пьер никогда о нем не упоминал.

– Неужели?

– Да. Наверное, он сделал его совсем недавно. Ящик из другого дерева, да и замок блестит, как новенький!

– Можно его открыть?

– Не знаю, могу ли я…

– Мсье Гийо, Пьер умер! Полагаю, мы имеем право знать, что в этом ящике.

Лицо молодой женщины было так близко, что он уловил исходящий от нее деликатный аромат духов. Эта близость и двусмысленность положения, в котором они оказались, привели нотариуса в волнение. Что подумает прислуга, если обнаружит его и хозяйку дома под столом?

– Как пожелаете.

Он попытался выдвинуть ящичек, но ничего не получилось.

– Он заперт.

– Интересно, что же в нем такое может быть, – озвучила свои мысли Изабель.

– Какие-то важные документы?

– Возможно. Или украшение – подарок, который он приготовил для меня? Или письма? – Она вдруг вспомнила о многочисленных любовницах мужа.

Жак Гийо словно бы прочел ее мысли.

– Вы точно хотите узнать, что в этом ящике?

– Да!

– Значит, нужно найти ключ. Скажите, где ваш супруг обычно хранил свою связку?

– Пьер носил ключи при себе или же оставлял в своей спальне. Постойте-ка, но среди вещей, которые были при нем в день смерти, ключей я не видела!

Жак Гийо вставил ключ в замочную скважину и с легкостью повернул. Послышался щелчок, и ящик слегка выдвинулся вперед. Нотариус вынул оттуда шкатулку, поставил ее на пол и отошел чуть в сторону, уступая место Изабель.

– Право первой ознакомиться с ее содержимым принадлежит вам, мадам! – торжественно объявил он.

Изабель поставила шкатулку на стол. Она оказалась достаточно большой: двенадцать дюймов в длину, восемь – в ширину и три – в высоту. После непродолжительного колебания молодая женщина погладила крышку, потом медленно ее открыла. Жак Гийо поднес свечку поближе, чтобы осветить содержимое шкатулки: нож, старинные часы, миниатюрный портрет рыжеволосой женщины с голубыми глазами, несколько запечатанных воском документов и небольшой кошелек, по-видимому с деньгами. Когда взгляд Изабель упал на резную рукоять ножа, она невольно зажала рот рукой, чтобы не закричать.

– Боже правый!

– Вы не впервые видите эти вещи, мадам? Вам известно, кому они принадлежат?

Дрожащими пальцами Изабель коснулась рукояти кинжала, потом взяла в руки часы, открыла крышку и прочитала: «Иайн Буид Кэмпбелл».

– Мадам?

– Я услышала ваш вопрос, мсье Гийо. Да, эти вещи принадлежат человеку, которого я знала.

Жак Гийо взял кинжал, поднес его к свету, а потом вернул в шкатулку и склонился над документами.

– Позволите мне вскрыть эти бумаги?

Изабель взволнованно кивнула. Нотариус сломал восковую печать острием кинжала и начал читать.

– Это завещание! – сообщил он, поднимая голову, чтобы посмотреть на Изабель. – Завещание некоего Александера Колина Макдональда. Полагаю, вы его знаете.

– Это был мой друг.

Он заглянул в ее глаза, опасаясь прочесть в них то, чего боялся. Других объяснений со стороны Изабель не последовало.

– В тексте упомянуто и ваше имя, мадам, – более холодным тоном продолжал Жак Гийо.

Изабель порывисто схватила документ, который он ей протянул. Однако оказалось, что составлен он был на английском. Она увидела, что ее имя упомянуто дважды, но прочесть ничего не могла. Пришлось попросить мсье Гийо перевести для нее текст документа. Помрачневший Жак взял бумагу у нее из рук, прочитал и сухим тоном сообщил:

– Этот господин Макдональд распорядился принадлежавшим ему имуществом следующим образом: шестьдесят фунтов следует переслать его отцу в Шотландию; часы и портрет переходят к его брату Джону Макдональду, который проживает в Канаде, в окрестностях Батискана. Если же найти его не удастся, эти вещи также следует переслать в Шотландию. Вам он оставил письмо, и ни слова нет о том, что делать с ножом.

При мысли об Александере у Изабель защемило сердце. Она ведь была уверена, что Пьер избавился от кинжала. Оказалось, она ошиблась. Но зачем он его оставил? Зачем хранил в секретном ящике стола? Вид всех этих вещей всколыхнул воспоминания, породил сомнения. Она вспомнила умоляющий взгляд Александера. Он сказал, что вернется в июле… «А какой сегодня день? Подумать только, двадцать девятое июня!»

– Мадам, прошу вас, объясните, кем вам приходится господин Макдональд?

Она посмотрела на расстроенное лицо Жака. Несложно было догадаться, почему у него переменилось настроение. И все же Изабель решила сказать ему правду.

– Он – отец моего сына.

Сначала нотариус не проявил никаких эмоций. Но затем, когда он осознал смысл услышанного, на лице его отразилось недоверие, сменившееся ужасом. Из приоткрытого от изумления рта вырвался вздох, и он тяжело упал в кресло.

– Отец Габриеля?

С некоторых пор Жака Гийо одолевали сомнения насчет отцовства Пьера. Но откровение мадам Ларю все равно стало для него потрясением. Выходит, у Изабель был любовник или же она подверглась насилию… Этот шотландец, несомненно, выходец из солдатской среды, а все знают, как ведут себя солдаты на завоеванной земле! Разве сам он не стал свидетелем изнасилования в темном переулке вскоре после капитуляции Монреаля? Изабель – жертва изнасилования? Гнев заполонил его душу, и он стиснул зубы, чтобы не выпустить его наружу.

– И этот… этот человек… он вас… я хочу сказать…

– Я любила его. Габриель – плод любви, которую у меня отняли.

Как давно случилась эта грустная история? Он закрыл глаза и попытался вспомнить дату свадьбы мсье и мадам Ларю. Впрочем, к чему вспоминать? У Пьера были свои основания согласиться воспитывать сына другого мужчины как родного.

– Понятно. Как я понимаю, Пьер…

Он умолк, не зная, что сказать. Ему не хотелось ни обижать Изабель, ни лишний раз заставлять ее краснеть. Какое-то время он просто сидел и не сводил с нее глаз.

– Еще до нашего бракосочетания Пьер знал, что я жду ребенка, – пояснила Изабель, которая предпочла бы вообще не касаться этой темы. – Дело в том, что мой супруг был… бесплоден. Или вам это известно? Я имела в виду, что Габриель не мог быть родным ребенком Пьера…

– Признаться, у меня были сомнения на этот счет.

– Я знаю, злые языки никак не угомонятся… Многие считают Габриеля бастардом, но мне, если честно, плевать, кто и что о нас думает. Единственное, что имело значение, – это искренняя любовь Пьера к моему мальчику. Сам Габриель не знает правды, и мне очень больно слушать, как он, расстроенный, рассказывает мне об оскорблениях, которые слышит от других детей. Но что я могу с этим поделать? Дети повторяют то, что слышат от взрослых. Поэтому-то я и задумалась о том, чтобы перебраться из Монреаля в Бомон. Там о нас никто ничего не знает, и, возможно, Габриель найдет себе настоящих друзей…

Жак Гийо погладил Изабель по плечу. Ему захотелось обнять эту женщину, прижать к сердцу. Поцеловать, чтобы она утешилась…

– Но… если вы любили этого шотландца, зачем вышли за Пьера?

Изабель закрыла глаза, силясь сдержать слезы. Она была глубоко взволнована. Схватившись рукой за край стола, она сделала глубокий вдох и посмотрела Жаку в глаза. Ей не хотелось, чтобы он осудил ее только потому, что не знает правды. Поэтому она решила рассказать ему все с самого начала – с первых дней оккупации Квебека армией Мюррея. Вкратце описала события, за этим последовавшие. Временами она замолкала, и эти паузы были красноречивее слов. Погасшим голосом она поведала о жестоком вмешательстве Жюстины, своей матери, и о снисходительном и благородном поведении Пьера, о том, чем ей самой пришлось пожертвовать… О последних встречах с Александером в Монреале она умолчала. Зачем создавать лишние проблемы? Если хоть одна живая душа узнает о присутствии шотландца в конюшне в день гибели Пьера, ему не избежать столкновения с законом…

Жак Гийо слушал, кивал, хмурился. Временами его возмущение выражалось восклицанием или даже зубовным скрежетом. Он уже успел понять, что Изабель Ларю до сих пор любит этого человека и что его надеждам завоевать ее сердце, скорее всего, не суждено сбыться, – во всяком случае они таяли с каждым ее словом. Неужели и Пьеру довелось пережить такое же отчаяние? Жаку наконец стало понятно, почему мсье Ларю, столь пламенно обожавший супругу, имел связи на стороне. Он попросту пытался заполнить душевную пустоту! Разве можно спокойно жить, зная, что делишь сердце любимой женщины с другим? Он усмехнулся. Сам он любил Изабель с первой встречи, поэтому легко мог ответить на этот вопрос: сердце не слушает никаких доводов; наоборот, ему под силу заглушить голос разума…

– Вы с ним после этого виделись?

– С Александером? Да, – тихо ответила Изабель, переводя взгляд на завещание. – Мы совершенно случайно встретились здесь, в этом вот кабинете, в тот день, когда он пришел подписывать контракт с ван дер Меером.

– Так он отправился в экспедицию с ван дер Меером?

– Да.

– Значит, он был вместе с Голландцем, когда его…

Внезапно Жак Гийо вспомнил, как восприняла Изабель известие о насильственной смерти старого «буржуа» и его людей. Тогда он подумал, что она оплакивает гибель самого ван дер Меера. На самом же деле ее интересовала участь другого – Александера Макдональда! Но ведь никого из спутников Голландца не осталось в живых! Он посмотрел на молодую женщину. Неужели у него все-таки есть надежда?

В шкатулке остался еще один непрочитанный документ. Изабель вынула его, сломала печать и разгладила листок веленевой бумаги. Однако это письмо было не от Александера, что огорчило ее. Впрочем, вид документа быстро пробудил у Изабель любопытство. Она узнала почерк Пьера, наклонный и четкий, и почерк своего брата Этьена – мелкий и не столь аккуратный. Каким образом Этьен оказался замешанным в эту историю?

Снова пошел дождь, и струи воды с силой хлестали по оконным стеклам. В комнате было темно, и Изабель пришлось приблизить листок пергамента к свече.

– Это контракт, – проговорил нотариус, заглянув ей через плечо.

Пропустив вводную часть документа, она стала читать пункт за пунктом.

– Ничего не понимаю, – пробормотал Жак Гийо. – Две тысячи фунтов! Я не слышал, чтобы ваш брат инвестировал такую значительную сумму в экспедицию в Верхние земли… И ваш супруг никогда не упоминал, что вложил деньги в дело своего зятя! Смотрите, здесь говорится, что Пьер получит десять процентов от выручки. И нигде не указано, каким путем будет получена эта «выручка». Вероятно, речь идет о выручке от продажи мехов… Постойте-ка… Десять процентов причитается каждому из пайщиков! Странно… И при этом – ни одного имени, только инициалы! И подписали документ лишь двое – Пьер и мсье Лакруа. Очень странный документ! Но, может, экспедиция не состоялась и поэтому контракт не имеет силы? Давайте посмотрим на даты… Экспедиция должна была покинуть Монреаль в июне 1764 года, и ваш брат действительно уезжал на север тем летом! Я это прекрасно помню, поскольку как раз начал работать с Пьером. И правда странно… И почему этот контракт хранится вместе с вещами мсье Макдональда? Какая связь между этими двумя экспедициями?

Изабель пробежала глазами еще несколько строчек. Слово «Бомон» привлекло ее внимание. Она даже вскрикнула от изумления. В документе черным по белому значилось, что концессия в Бомоне, приобретенная в июне 1764 года, переходит в собственность Этьена «в качестве оплаты за оказанные услуги». За оказанные услуги?

– Смотрите, здесь речь идет о концессии в Бомоне, – сказала она Жаку, указывая на соответствующий пункт. – И я спрашиваю себя, по какому случаю Пьер мог сделать Этьену столь щедрый подарок.

– Он отдал вашему брату усадьбу в Бомоне? Но на каких основаниях?

– «В качестве оплаты за оказанные услуги». Больше здесь ничего не сказано.

Изабель передала контракт Жаку, который стал быстро его читать, а сама села в кресло, которое еще хранило тепло его тела. В самом деле, почему этот документ хранится с вещами Александера в потайном ящике стола? Пьер никогда не упоминал о том, что вложил деньги в их совместное с Этьеном Лакруа предприятие. К тому же теперь она вспомнила, что из своего последнего путешествия брат привез несколько тюков меха. Но эти несколько тюков – жалкая «добыча» для экспедиции, в которую было вложено две тысячи фунтов! И что это за «оказанные услуги»? Загадка за загадкой! Поговорить об этом с Этьеном? Он должен знать, о чем идет речь, ведь он поставил на документе свою подпись!

– Мадам, вы полагаете, что ваш брат потребует отдать ему концессию в Бомоне? – спросил молодой нотариус, складывая документ и возвращая его в шкатулку.

– В настоящее время концессия принадлежит мне, и ничего не изменится, пока не будет доказано иное. Контракт подписан три года назад, и если бы Этьен намеревался получить эту собственность, он давно заявил бы на нее свои права, как это предусмотрено в этом странном документе! И потом, откуда мы знаем, были оказаны услуги или нет. В данном случае вообще непонятно, о чем идет речь. Прежде чем принять какое бы то ни было решение, мне нужно во всем разобраться.

Нотариус не смог сдержать улыбку.

– Это позволяет мне предположить, мадам, что вы повремените с отъездом в Бомон?

Изабель с удивлением воззрилась на него. Пока она обдумывала ответ, Жак опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Вид у него был торжественный.

– Я никогда не скрывал своих чувств к вам…

– Мсье Гийо, не думаю, что сейчас время для…

– Мадам, позвольте мне договорить! Я люблю вас. Я не могу проникнуть в тайники вашей души, но все же тешу себя надеждой, что сумел заслужить ваше… особое расположение. Мадам, я буду ждать сколько потребуется! Но я должен знать, могу ли я надеяться…

Озадаченная такой смелостью, Изабель не сразу нашлась с ответом. Жак открыто заявил ей о своем намерении – как только окончится период траура, он попросит ее руки. Но любит ли она его? Достаточно ли хорошо она его знает? Вспомнилось ей и другое признание, столь же пылкое, но намного менее изысканное. Это было некстати, ведь она решила навсегда забыть Александера, потому что ее место – здесь, рядом с сыном. Теперь, когда она смотрела на блестящий клинок кинжала, слова, которые он произнес в ту ночь, пронзили ее сердце: «Ты ненавидишь меня, потому что у тебя не получается меня забыть, a ghràidh mo chridhe… Я тоже не могу тебя забыть»! Она закрыла глаза.

– Мне нужно подумать, мсье Гийо. События развиваются слишком быстро, вы не находите? Я еще не свыклась с мыслью о смерти супруга, чтобы представить свое будущее рядом с другим мужчиной.

– Я понимаю. Мадам, я буду ждать! – тихим голосом ответил он.

Она ощутила его теплое дыхание на своей щеке, к которой он прильнул губами, потом он прошептал ей на ухо:

– Я люблю вас, мой золотой лучик!

Он отвел золотистую прядку волос, упавшую ей на лоб, и поцеловал Изабель в губы. Поцелуй его был нежным, в какой-то мере успокаивающим. Изабель одолевали противоречивые мысли, однако она не стала его отталкивать. Наконец мужчина отстранился сам и, оставив ее, совершенно обессиленную, в кресле, выпрямился в полный рост. Изабель не открывала глаз, пока он не вышел из комнаты и не закрыл за собой дверь. Только тогда она позволила себе посмотреть по сторонам.

– «Золотой лучик»…

Она снова и снова повторяла эту метафору. Слово «золотой» напомнило ей… Сердце Изабель забилось быстрее. Она схватила контракт, заключенный между Пьером и Этьеном, и стала внимательно его читать, надеясь, что ее внезапно возникшие подозрения не оправдаются. Многое в документе казалось ей странным – слишком большие деньги, слишком запутанные условия…

Изабель вдруг показалось, что комната кружится вокруг нее. Наверное, она все неправильно поняла! Нет, ее порядочный и честный супруг ни за что не вступил бы в преступный сговор с таким вероломным человеком, как Этьен! Наверное, Этьен ввел его в заблуждение… Никогда и ни за что Пьер сознательно не ввязался бы в такую историю!

«Ван дер Меер со своими людьми попал в засаду», – так сказал Этьен, когда сообщал своему зятю о трагической гибели экспедиции. Он привез с собой кинжал и серебряный крестик, который снял с груди Александера. Их с Голландцем дороги пересеклись в то лето случайно, верно? Пьер тогда сказал ей, что у ван дер Меера было много врагов. Интересно, не тех ли канадских торговцев, недовольных новым режимом, которые часто собирались у него в кабинете в течение нескольких недель, предшествовавших нападению, он имел в виду? Удивительно то, что после убийства Голландца эти люди перестали посещать дом нотариуса Ларю. Да и сам Этьен навестил их всего раз или два…

Вспомнив события последних месяцев, Изабель пришла к неожиданному выводу: после смерти Пьера в поведении ее сводного брата появилось нечто странное. Однажды она застала его в кабинете покойного – Этьен копался в ящиках письменного стола. И она наивно поверила ему, когда он сказал, что ищет географическую карту, которую забыл во время своего последнего визита к зятю.

Когда Жак Гийо назвал ее своим «золотым лучиком», слово «золотой» напомнило ей разговор между Пьером и Этьеном, который она случайно подслушала. Пьер сердился – уже это изумило ее, поскольку он очень редко выходил из себя, – и требовал, чтобы Этьен больше никогда не заговаривал с ним об «утраченном золоте». Неужели речь шла о золоте Голландца? До этой минуты она не верила слухам. Чего только не наговорят люди! Но теперь вся эта ситуация приобрела новый смысл, пугающий и полный сомнений.

Стряхнув с себя растерянность, Изабель еще раз перечитала документ. Проценты от выручки… Жак Гийо сказал, что в контракте указано, как должна распределяться прибыль. Ах, вот и нужная строка: «Бенефициар получает десять процентов от выручки»… «Десять процентов причитается каждому из пайщиков»… Что подразумевалось под «выручкой»? А если речь шла не о мехах, а о золоте? И Пьер вложил две тысячи фунтов в экспедицию, которая должна была принести ему… сколько? В два или даже в три раза больше денег, а вернее, золота на эту сумму! Части головоломки сложились с удивительной легкостью. Изабель издала стон. Засада… Утраченное золото… Оказанные услуги… Даты… Конец июня 1764 года – это слишком поздно для отъезда в Гран-Портаж, но не для того, чтобы устроить засаду для группы вояжеров, которая возвращается домой после зимовки… Самое время, чтобы устроить ловушку для ван дер Меера! Но что подразумевается под «оказанными услугами»?

– «Оплата за оказанные услуги»… Какого рода услуги, черт побери! Что такого ты сделал, Этьен Лакруа, чтобы заслужить столь щедрое вознаграждение? Что ты намеревался купить, Пьер, за две тысячи фунтов?

Она смяла контракт и швырнула его через всю комнату, когда правда открылась ей со всей очевидностью: Пьер и Этьен вместе замыслили убийство. «Нет, Пьер не убийца! Он не согласился бы участвовать в таком отвратительном злодеянии! Никогда!» И тут она вспомнила, как переменился в лице Александер, когда увидел ее нательный крестик. Он не захотел рассказывать ей, что именно произошло в тот страшный день на берегу реки. «Наверное, меня и вправду сочли умершим»… Он намеренно скрыл от нее ужасную правду!

– Это ты, Этьен? Ты убил Голландца и его людей? Это ты пытался убить Александера? Боже мой… Ты и вправду на это способен… Ты – чудовище! Ты пытался убить отца моего ребенка! И ты сказал Пьеру, что Александер умер. Сказал, что сам его похоронил! Лжец! Проклинаю тебя! Гореть тебе в аду, братец!

Изабель упала на пол и заплакала.

– А ты, Пьер, ты знал, что Александер возвращается в Монреаль с Голландцем или это трагическое стечение обстоятельств?

* * *

– Мам, мы сегодня поедем на фе’му? – спросил Габриель, дергая мать за юбку.

Изабель по списку сверяла содержимое двустворчатого кухонного шкафа, а рядом Луизетта заворачивала в бумагу тарелки и чашки.

– Нет, любовь моя.

– А когда мы поедем? Папа сказал, что уже купил нам фе’му!

Изабель закрыла глаза, сжала губы и вздохнула, после чего повернулась к сыну и присела, чтобы их глаза оказались на одном уровне.

– Там, где папа сейчас, он не может ничего купить!

– Но он мне обещал! Обещал купить пони! Я хочу пони!

– Придет день, и ты его получишь, обещаю, Габи! Но пока я прошу тебя, дай нам с Луизеттой закончить!

– А зачем мы тогда едем? Не хочу никуда ехать, если у меня не будет пони!

Теряя терпение, Изабель повысила голос:

– Если будешь хорошо себя вести, получишь пони… когда мы переедем в Бомон!

– А это далеко – Бомон? – спросил мальчик, и личико его прояснилось.

– Помнишь, где живет Мадлен?

– Тетя Мадо?

– Да! Так вот, Бомон находится по другую сторону реки от того места, где живет наша тетя Мадо. Это ведь хорошо, что мы с ней будем чаще видеться?

– Конечно!

– Вот и славно! А теперь не отвлекай меня от работы.

Изабель обняла сына за плечи, заставила повернуться и выпроводила к лестнице. Уже в коридоре она заметила, что, одеваясь, он допустил оплошность.

– Габи, ты надел штанишки наизнанку!

– Мама, я знаю!

– Почему же тогда не наденешь их правильно?

– Не хочу быть, как ко’оль Дагобе’!

– Вот как? А ты собрал своих оловянных солдатиков, как я велела?

– Нет.

– Если не хочешь остаться без полдника, ступай и собери их сейчас же! И штанишки надень как следует!

– Да, мамочка!

– Одна нога – здесь, другая – там!

– Одна – здесь, д’угая – там!

И Габриель весело запрыгал вверх по лестнице.

– Наш малыш снова повеселел, мадам, – заметила Луизетта, разрывая очередную простыню и заворачивая в ткань блюдца из тонкого английского фарфора. Этот сервиз стал последним подарком, который Изабель получила от супруга.

Изабель поднесла чашку к глазам, потом поставила ее на стол.

– Дети наделены счастливой способностью легко забывать, что нам, взрослым, тоже не помешало бы.

– Думаю, они просто легче примиряются с тем, что нельзя изменить, мадам.

– А разве можно примириться со смертью отца?

– Я не это хотела сказать…

– Конечно же, не это… Прости меня, Луизетта! В последние дни у меня отвратительное настроение.

– А вы поступайте так, как Габриель, – найдите себе приятное занятие.

– Так я и сделаю! Мы же еще не упаковали моих оловянных солдатиков и мои куклы?

Служанка озадаченно посмотрела на свою госпожу. Она не поняла, шутит Изабель или же говорит серьезно.

– Луизетта, это шутка! Давай-ка подумаем… Когда вся посуда будет упакована, можно будет считать, что со столовой покончено. Останется только собрать в кухне самое необходимое – то, что пакуют в последний момент.

– Мадам, вы уже наметили дату отъезда?

– Нет. Мы никуда не торопимся.

– Но нам нужно знать, что из кухонной утвари оставить…

– Мы уедем в течение недели, не позже. Кстати, а когда мсье Муазан приедет забрать мебель?

– Двадцатого числа, мадам!

– То есть через пять дней? Нужно не забыть выложить вещи из большого платяного шкафа!

– Я сделаю это сегодня вечером, мадам.

– Не надо, Луизетта. Я прекрасно могу заняться этим сама. Базиль отнес в мою комнату сундук?

– Еще утром отнес!

– Прекрасно! Заканчивай с сервизом, а потом поможешь Мари приготовить ужин.

Изабель вышла в коридор и, лавируя между нагромождением ящиков и корзин, направилась к лестнице. Поднимаясь наверх, она услышала возгласы сына, которыми сопровождалась, вне всякого сомнения, кровавая битва. Остановившись напротив детской, она заглянула в комнату. Лежа на животе, Габриель переставлял солдатиков и при этом увлеченно восклицал: «Бум!», «Пиф-паф!», «Ой!» Зрелище было таким трогательным, что она передумала его укорять. Заметив присутствие матери, мальчик посмотрел на дверь и стушевался.

– Мам, я сейчас все убе’у, обещаю!

– Не спеши, Габриель. Ты так хорошо играешь, что я разрешаю тебе не убирать солдатиков до ужина.

– А полдник у меня будет?

– Разумеется!

Мальчик широко улыбнулся, показав дырку в десне, где уже белел новый коренной зуб. Вид у него был задорный, и Изабель улыбнулась в ответ. Габриель вернулся к игре, а его мать быстрым шагом прошла в свою спальню. Она закрыла глаза и снова увидела, будто наяву, как черты Габриеля сменяются чертами Александера. Это видение преследовало ее последние две недели. Изабель разрыдалась.

– Немедленно перестань плакать, дуреха! – сказала она себе. – Не женщина, а фонтан! Габриель ведет себя разумнее, чем ты!

И правда, в последние дни любая мелочь ее расстраивала или выводила из себя. Она сердилась из-за пролитой капли молока и начинала плакать при виде угодившей в ловушку мышки… Да что с ней такое происходит? Безусловно, хлопоты по дому утомили ее, но была и другая причина. Оказаться в одночасье одной, без мужа, принимать решения самостоятельно – все это было тяжело не только физически, но и морально. Теперь вся ответственность за семью упала на ее плечи. Но еще страшнее было осознавать, что отныне она – хозяйка своей судьбы и вправе выбирать, как и с кем строить свою жизнь.

«Чего ты хочешь, Изабель? Чего желает твое сердце? Пришло время решать!» – повторяла она про себя.

Вытерев глаза, Изабель легла на кровать и какое-то время смотрела в потолок, потом провела руками по щекам, словно бы лаская их. Таким вот нежным движением Пьер вытирал ей слезы… Так он утешал ее в ту ночь, когда она получила известие о смерти Александера. Как узнать, был ли ее супруг замешан в этом преступлении? Стиснув кулачки, она запретила себе даже думать об этом. Нет, ее муж, безусловно, не мог быть к этому причастен. Перевернувшись на бок, она подтянула колени к груди и заставила себя вспомнить счастливые дни, проведенные на берегу острова Орлеан с Мадлен. Помнится, они набрали полные корзинки земляники, сели на старую скамейку лицом к реке и принялись весело ее поедать. Впереди, на другом берегу, на фоне неба виднелись серые ленты дыма, вырывавшегося из печных труб поселка в Бомоне.

В последнем письме к кузине Изабель не упомянула о своих планах покинуть Монреаль. Продать дом она поручила Жаку Гийо. Он не стал скрывать, что сожалеет о ее решении, но от комментариев воздержался. Изабель была ему за это признательна. Он не спрашивал, куда она намеревается переехать. Должно быть, пребывал в уверенности, что в свое поместье в Бомоне. Но хочется ли ей этого? Если да, то почему она никак не может решиться?

«Потому что ты ждешь его! – отвечал ей внутренний голос. – Не хочешь в этом признаваться, но все равно ждешь!»

Путешествуя по океану одиночества, она ждала встречи, которая только и могла спасти ее от гибели. Но на горизонте – ни облачка, ни паруса… Прошла уже половина июля, а Александер так и не появился. Она села на постели, потерла виски, прогоняя головную боль, и окинула комнату взглядом. Сердясь на себя за раздражительность и нерешительность, она пнула ногой матрас.

– Оловянные солдатики – вот что мне нужно!

Она невесело улыбнулась, встала и направилась к большому платяному шкафу.

– В Бомоне нам будет очень уютно! Мадо так обрадуется встрече! Мы будем устраивать пикники, гулять по берегу реки… Совсем как раньше… Габриелю наверняка понравится! И воздух там намного чище, чем в городе.

Она достала из шкафа груду чулок, перенесла ее на кровать и стала раскладывать вещи попарно. Тонкий шелк, теплая шерсть… из коридора послышался смех Габриеля и Мари. Что ж, Луизетта права: сын справлялся со своим горем и с переменами в жизни лучше, чем она. Интересно, что его сейчас так насмешило? Она вернулась к шкафу, вынула стопку нательных сорочек. Их предстояло перебрать, чтобы отдать те, что изношены сильнее, монахиням на нужды больницы или для бедняков. Может, отдать им и пару платьев? Вряд ли там, в Бомоне, ее будут приглашать на большие приемы…

Просунув руку под вторую стопку сорочек, она нащупала что-то твердое. Вытащив шкатулку, она с минуту не могла отвести от нее глаз. Потом ей снова захотелось плакать. Она открыла крышку.

Увидев ее содержимое, Изабель упала на колени. Она сотни раз касалась каждой из этих вещиц – и пожелтевшей игральной карты, и медальона из потемневшей от времени бронзы и этого выточенного из рога колечка… Она взяла кольцо и надела его. Оно сжало палец сильнее, чем раньше. Изабель тихо проговорила вслух:

– Перед лицом Господа я, Мари Изабель Элизабет Лакруа, ради жизни, которая течет в моих жилах, и ради любви, которая переполняет мое сердце, беру тебя, Александера Колина Кэмпбелла Макдональда, в супруги…

Она сжала пальцы и разрыдалась. Спустя какое-то время потянулась за медальоном на шелковой ленте и прижала его к мокрой щеке. Такой холодный… Она сомкнула веки, и в памяти всплыли обрывки разговора:

– Украшения и наряды мне не нужны, Алекс, и ты это знаешь.

– Конечно, если это украшения из бронзы или слоновой кости!

Она с новой силой ощутила, как болит рана, нанесенная когда-то Александером, – его злыми словами, сказанными там, на берегу реки, накануне его отъезда в Верхние земли.

– Алекс, этот медальон для меня – самое прекрасное из украшений!

Она повязала ленточку на шею и погладила медальон пальцем. Потом взяла игральную карту. Это был червовый туз. Сломанным ноготком она провела вдоль начертанной на карте фразы: «Love you».

– Жизнь, Алекс, это полотно, сплетенное из счастливых моментов. Сожаления точат его не хуже моли… Нужно иметь большую смелость и мужество, чтобы попытаться залатать прорехи. Не знаю, получится ли у меня… Я должна думать о Габриеле. Ты меня, конечно же, поймешь.

Она посмотрела в приоткрытое окно. С улицы доносилось поскрипывание повозки, проезжавшей мимо дома. Возница, местный поставщик дров, жаловался соседу на плохие дороги. Синичка села на оконную створку, но через пару мгновений уже упорхнула в бесконечную голубизну неба… Изабель сунула карту в карман и вернулась к уборке.

* * *

Сидя в недавно обустроенной мастерской, которую, впрочем, в ближайшем будущем она намеревалась покинуть, Изабель смотрела на готовый эскиз. Руки ее и подбородок были испачканы рашкулем – столь любимым художниками карандашом из ивового угля. Лицо получилось вполне узнаваемым, но только… слегка безжизненным. Изабель сделала губы пухлее, подправила уголок глаза, удлинила бровь. Да, так лучше! Она улыбнулась, вполне довольная собой.

– Мама, мамочка!

Личико, с которого был нарисован портрет, выглянуло из-за приоткрытой двери. «Пожалуй, подбородок я закруглила чрезмерно», – подумала она и вернулась к работе.

– Мамочка, идем ужинать!

– Я еще не закончила! Попроси Мари поставить мою порцию в кухне у печки.

– А ты еще долго?

– Нет, Габи, я скоро приду.

Мальчик пробормотал что-то себе под нос и скрылся за дверью. Изабель вздохнула. Ей не хотелось лишний раз сталкиваться с прислугой и видеть вопрошающие взгляды – все ждали, когда же она определится с датой отъезда. Семейство прежних владельцев, которое до сих пор не покинуло усадьбу в Бомоне, тоже хотели знать, когда она намеревается вступить в права владения. Создавалось впечатление, что даже смена дня и ночи зависит от нее, Изабель.

Она склонила голову, прищурилась. Что-то не так с улыбкой мальчика… Кончиком пальца она стерла тень под носом, потом карандашом чуть удлинила линию рта.

– А если так?

Укрупнила подбородок, сделала менее выпуклым лоб, а скулы, наоборот, более рельефными, слегка изменила линию роста волос и носа… Отложив рашкуль, она оценивающим взглядом окинула картину. Перемена была впечатляющей.

– Отлично! Теперь дело за цветом! Хотела бы я знать, куда Габриель положил… Ах, вот и они!

Она поставила коробку с пастельными карандашами к себе на колени и выбрала самый чистый и глубокий оттенок синего. Спустя мгновение глаза на портрете ожили.

– Мамочка, а что ты ’исуешь?

– Ой!

Изабель вздрогнула от неожиданности. Коробка упала на пол, мелки рассыпались по полу. Габриель охнул от огорчения.

– Мамочка, п’ости! Я не на’очно!

Изабель закрыла глаза и набрала в грудь побольше воздуха, стараясь успокоиться.

– Я знаю, Габи. Но ты мог бы и постучать.

– А я стучал! Я вошел, потому что ты не отвечала.

– Ты сказал Мари, что я поужинаю позже?

– Сказал!

Мальчик подошел посмотреть на рисунок.

– Это тот господин?

– Тот господин?

– Ну да, тот, что купил мне яблоко!

– О чем ты говоришь?

– Я взял с п’илавка яблоко, а он заплатил за него, чтобы я не пошел в тю’му!

– В тюр-р-рьму! Ты не рассказывал мне ни про какое яблоко, Габриель.

Мальчик нахмурился. Изабель подумала, что лицо с портрета напомнило ему торговца фруктами с рынка.

– Ну да ладно! Я сама все соберу, а ты возвращайся в кухню и доедай свой ужин. Я приду через пару минут.

– Но он тебя ждет!

– Кто меня ждет?

– Он!

Сын ткнул пальцем в эскиз.

– Я его закончила, и теперь ему надо постоять немного, прежде чем я смогу его убрать. Габи, лучше помоги мне собрать мелки! Габи, ты куда?

Мальчик скрылся в сумерках коридора. Чувствуя, как накатывает раздражение, Изабель подобрала с пола мелки, сложила их в коробку, сняла с мольберта альбом для рисования и какое-то время смотрела на незаконченный портрет.

– Мам, он п’ишел!

Изабель обернулась. Альбом выпал у нее из рук и с тихим стуком упал на паркет. На глазах у Габриеля лицо матери стало бледным, а пастель снова рассыпалась по полу.

– Мамочка, твои мелки!

Видя, что она не отвечает, он подошел поближе.

– Мамочка, тот господин, что купил мне яблоко, хочет с тобой погово’ить.

Голос сына звучал так близко и… словно бы издалека. Оторвав взгляд от мужчины, стоявшего на пороге комнаты, дрожащая Изабель наклонилась к сыну. Мальчик смотрел на нее испуганно и печально.

– Мам, ты же не отдашь меня ему, правда? – прошептал мальчик, оглядываясь через плечо. – Я не хочу в тю’му! Скажи ему, что я дам ему яблоко еще лучше, чем то!

– В тюр-р-рьму, Габриель!

– Я так и сказал.

– Мсье пришел не за тем, чтобы забрать тебя в тюрьму. Прошу, оставь нас одних. А Луизетте и Мари передай, чтобы нас ни в коем случае не беспокоили.

– А как же твой ужин?

– Ах да, ужин… Я не голодна. Скажи Мари… Пусть она отдаст его Арлекине!

Она обхватила ладонями лицо мальчика и поцеловала его в лоб.

– Ну мам! – Сконфузившись, мальчик вырвался из материнских объятий.

Александер с долей ревности наблюдал за Изабель и сыном. Сердце его билось чаще обычного. Габриель подбежал к двери и тут только понял, что выход закрыт. Однако мальчуган не успел ни испугаться, ни рассердиться, потому что Александер поспешно отодвинулся, пропуская его. Мальчик не замедлил воспользоваться шансом и убежал.

Изабель между тем медленно подбирала с пола мелки и складывала их в коробку. Руки у нее дрожали. Когда она выпрямилась, то оказалась лицом к лицу с Александером, который стоял неподвижно как вкопанный. Только прерывистое дыхание и бледность выдавали его волнение.

– Я говорил, что вернусь, и я вернулся.

– Да, я вижу.

Изабель поставила коробку на полку шкафа. Альбом так и остался лежать на полу. К счастью, падая, он закрылся и портрета не было видно. Она нагнулась поднять альбом, но Александер ее опередил.

– Не трогай!

Ей не хотелось, чтобы он увидел портрет. Она вырвала альбом у него из рук и прижала к груди.

– Прости, я хотел помочь.

Несколько растерявшись, он подыскивал слова. Здесь, в этой комнате, предстояло решиться его судьбе. Стиснув шляпу исцарапанными пальцами, он про себя прочел короткую молитву. Если Изабель откажет ему… А ведь он так долго готовился к этой встрече! Когда он работал, каждый гвоздь, вколоченный в деревянную стену, каждая из дощечек, которыми эти стены были обиты, укрепляли его веру в счастливое разрешение ситуации. Теперь же, когда Изабель была перед ним, он ни в чем не был уверен, несмотря на то что успел увидеть ящики с вещами, стоявшие в коридоре. Но попытаться все равно стоило.

– Я дал тебе два месяца на раздумья. Думаю, этого было достаточно…

– Достаточно? Ты правда считаешь, что двух месяцев хватит, чтобы оправиться после смерти супруга?

«Неудачное начало!» – подумал Александер, поднимая вверх руки и всем видом показывая, что признает свою оплошность.

– Конечно, ты права, это небольшой срок. Но этот срок я определил для себя… И… я сделал все, что от меня требовалось.

– Ты сказал, что приедешь через полтора месяца!

Этот упрек пробудил в сердце Александера надежду. Желая, чтобы огонек гнева в зеленых с золотом глазах поскорее погас, он переменил тему разговора.

– Как Габриель?

– Габриель? Уже лучше.

– А ты, Изабель? Ты в порядке?

Прижимая альбом к груди, она кивнула. Но тени под глазами, бледность и выражение лица говорили о другом. Александер подумал, что и сам он после нескольких недель изнурительного труда выглядит не лучшим образом.

Молчание затянулось. Александер окинул комнату взглядом. Обставлена она теперь была по-другому. Солнце вливалось в помещение через большие окна, и картины, нарисованные углем и пастелью, казались еще более выразительными и яркими. Он подошел к той стене, где висели изображения кошки, бабочек, птиц и божьих коровок.

– Это Габриель нарисовал? – спросил он дрожащим от волнения голосом.

– Да.

Изабель не сводила глаз с его спины, пока он рассматривал творения сына. Когда он шагнул в сторону, свет упал на волосы и стала заметна легкая седина. Быть не может… Сколько же ему лет? Если ее подсчеты правильны, тридцать пять или меньше. Изабель подумала о том, что ей самой скоро тридцать. Время идет… Беззаботная юность, ее прогулки по улицам Квебека вдруг показались Изабель такими далекими!

Она внезапно осознала, что оба они стареют, что годы проходят. Не поддающееся определению чувство шевельнулось в сердце, когда она представила, что может случиться так, что спина Александера согнется под грузом лет, а его сына рядом не будет… Имеет ли она право лишать его радости и гордости, которую испытывает любой отец, глядя на свое повзрослевшее дитя?

Александер повернулся к ней. Он даже не пытался скрыть слезы, блестевшие в маленьких морщинках в уголках глаз. Изабель стало стыдно. В том, что все так сложилось, она была виновата так же, как и Жюстина, и Этьен. Не надоело ли ей самой то, что другие решают за нее, как поступить? Ведь она всегда пренебрегала правилами приличия…

– Одно-единственное слово, – проговорил Александер с очевидным усилием. – Одно слово, и я уйду.

Он внимательно смотрел на Изабель, а у той лицо блестело от слез. Какое чувство породило эти слезы? Какое чувство заставило сильнее забиться ее сердце? Одно ее слово – и все для него решится. Он не станет задавать вопросов, просто повернется и уйдет. Понимает ли она, что его жизнь сейчас у нее в руках?

– Я…

Она поставила альбом на мольберт, приблизилась и заглянула ему в глаза.

– Алекс, Габриелю нужна стабильность, да и мне тоже. Он совсем тебя не знает… Должна признать, что и я тебя не знаю. Мы стали друг для друга чужими. Можно ли наверстать семь лет разлуки?

С каждым шагом, который она делала ему навстречу, с каждым словом, которое срывалось с ее губ, Александер ощущал, как земля ускользает у него из-под ног. Будучи не в состоянии шевельнуться, он поднес руку к сердцу, которое грозило вот-вот остановиться навсегда.

– То, что ты – отец моего сына, не накладывает на меня никаких обязательств. Из-за тебя несколько лет моей жизни я провела в аду.

Александеру пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы вытерпеть боль, которую причинили ему эти слова. Изабель смотрела на него и, если не считать нахмуренных бровей, выглядела растерянной и беспомощной.

– Ты был прав, Алекс. Я ненавижу тебя, потому что не могу забыть, и это причиняет мне боль. Господи, как же это больно, если бы ты только знал!

– Я знаю.

– Да, ты знаешь…

Она заглушила свои последние слова, прижав руку ко рту. В комнате установилась тяжелая тишина. Овладев собой, Изабель нервным движением смахнула слезы и всхлипнула.

– Сегодня я понимаю, что причина этой ненависти в том, что ты был далеко и я искренне верила, что все мои несчастья из-за тебя. Я чувствовала себя такой одинокой, брошенной вместе с ребенком… А ведь этот ребенок – лучший подарок, который ты мог мне сделать, Алекс. Он так на тебя похож! Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу тебя. Можешь ли ты представить, что я в этот момент чувствую? Это чувство разрушительное и в то же самое время пьянящее! Глядя на Габриеля, я…

Она задохнулась от слез и сжала губы, чтобы они не дрожали.

Александер не знал, что ему думать. Изабель теперь была совсем рядом – подол ее юбки касался его сапог. Она отняла его руку от груди, сжала своими пальчиками и сделала глубокий вдох, чтобы не заплакать. И только в это мгновение он увидел роговое колечко у нее на пальце.

– Габриель каждый день напоминает мне тебя…

Выдохнув эти слова, она прижалась щекой к его кожаному жилету и разрыдалась.

Александер был совершенно сбит с толку. Он хотел услышать одно слово, а Изабель озадачила его пространной речью, которая, надо признать, обещала исполнение всех его чаяний. Но не ошибается ли он? Не зная, что сказать, он обнял Изабель и стал гладить ее по волосам. Спустя некоторое время она посмотрела на него своими прекрасными глазами, в которых он терялся, потянулась к нему губами, которые он так страстно желал поцеловать, и на ее щеках появились ямочки, которыми невозможно было не залюбоваться… Он склонился к ней, все еще не веря в реальность происходящего. Наконец, устав противиться, он окунулся в счастье, которым она так щедро его одарила, и поцеловал ее. Он не осмеливался закрыть глаза из страха, что может упустить хотя бы частичку происходящего.

Изабель отдалась эмоциям. Александер был с ней рядом. Он стал для нее островом в бурном море, на котором ее сердце могло наконец отдохнуть от всех невзгод, выпавших на ее долю. Еще немного – и она упустила бы этот шанс вновь обрести счастье, которое, как и она сама, долгие годы блуждало в плотном сером тумане.

Они долго стояли обнявшись, потом чуть отодвинулись друг от друга. Таким незначительным было расстояние между ними в этот момент наисильнейшей радости… и так глубока была разделившая их пропасть! На этот счет ни он, ни она себя не обманывали. Им предстояло наверстать семь лет разлуки, наполненных обидой, злопамятством и ненавистью, которые до сих пор стояли между ними. Они позволили тишине окутать себя, потому что оба боялись ее нарушить.

– Я люблю тебя, – прошептал Александер, закрывая наконец глаза.

– Но хватит ли одной любви? – спросила Изабель, снова прижимаясь щекой к его груди.

– Господь нам поможет…

 

Глава 12. Не все еще решено

Изабель присела за стол, чтобы хоть немного передохнуть, и Луизетта поспешила подать ей кофе. Дом выглядел так, словно по нему пронесся ураган, – все перевернуто вверх дном, ежеминутно кто-то что-то достает из ящика, а потом укладывает обратно… Хозяйка просит достать и принести льняные простыни, а когда их снова упаковывают, выясняется, что надо проверить, не лежат ли под ними свечи… Габриель хвостиком бегал за матерью по дому, спрашивая без конца: «Куда мы едем? Мам, ну куда?» и жалуясь, что все его любимые игрушки уже уложены, а они ему еще нужны.

Прислуге было приказано ухаживать за предметами обстановки, которые хозяйка решила оставить в доме. Сколько времени она будет в отъезде? На этот вопрос у Изабель не было ответа. Луизетта недовольно бурчала себе под нос, Базиль качал головой, Мари недовольно поджимала губы. Все распоряжения относительно переезда, данные мсье Муазену, их госпожа отменила, но с тех пор она не раз спрашивала себя, правильно ли поступила. Решение о том, чтобы воссоединиться с Александером, привело ее в такое волнение, что она забыла спросить, где они будут жить и что ей необходимо взять с собой. Они условились, что их с Габриелем багаж будет готов уже через два дня, и, слава богу, с этим было покончено. Оставалось выполнить еще одну деликатную миссию – сообщить о своем отъезде Жаку Гийо.

Открылась дверь, и горячий влажный воздух волной ворвался в кухню, где Изабель рассчитывала найти прохладу и отдых. Сопровождаемый робким лучиком солнца, Базиль вошел, на ходу вытирая лоб помятым носовым платком. Луизетта встретила его улыбкой и тут же налила полный стакан прохладной воды с мятным сиропом. «Неужели проказница Луизетта строит ему глазки?» – подумала Изабель, невольно нахмурившись.

– Мадам, мсье Гийо нет на месте! Владелец дома, в котором располагается его контора, сказал, что господин нотариус сегодня утром отбыл в Батискан.

– Как некстати!

Изабель вспомнила, что Жак Гийо действительно собирался наведаться в Батискан, чтобы уладить последние вопросы, связанные с продажей концессии.

Возничий опустошил стакан и вытер шею, дожидаясь новых распоряжений. Изабель поблагодарила его и отпустила. Потом прикрыла усталые глаза, думая о том, что в таком случае до отъезда они с Жаком не увидятся. Быть может, это и к лучшему… Она напишет ему письмо и объяснит, что заставило ее поспешить с отбытием из Монреаля. Ей нужно уехать, сменить обстановку, отдохнуть… Он должен это понимать. Она попросит его не волноваться за них с сыном и уверит в постоянстве своей дружбы. А еще – изложит свою просьбу снять с торгов дом на улице Сен-Габриель и уведомить арендаторов усадьбы в Бомоне, что они могут остаться там еще на пару месяцев. Сколько именно времени она намерена им дать, будет сообщено позднее. Что касается остальных ее дел, он, разумеется, будет держать ее в курсе…

События развивались стремительно, словно во сне. Слуги так и не поняли, почему хозяйка в последний момент поменяла планы, и подчинились ей, молча проглотив свое недовольство. Изабель и сама не знала, что готовит ей завтрашний день. Александер не поставил ее в известность о своих планах. Мысль об этом вызвала в молодой женщине раздражение, и она со стуком поставила чашку на стол.

– Мадам, вам точно хватит этих продуктов?

Служанка как раз уложила в корзину последние горшочки с вареньем и засахаренными яблоками.

– Понятия не имею.

– А что с посудой? Думаю, у этого английского господина должна быть кухонная утварь, но… Может, вы все-таки возьмете с собой этот чудесный ворестеровский сервиз?

– Вор-чес-тер-ский сервиз, Луизетта!

– Про него я и говорю!

– Я подумаю.

Изабель смежила раздраженные от жары веки. Она сообщила слугам, что едет в гости к другу семьи. Все были так заняты приготовлениями к отъезду, что никаких вопросов не последовало, чему она была несказанно рада. Ей хватило забот с Габриелем, который был согласен ехать только на ферму на берегу реки Святого Лаврентия, где ему позволят день-деньской кататься на пони, как когда-то обещал папа.

Открыв глаза, Изабель посмотрела на ящик с кухонными полотенцами и скатертями, и ей показалось, будто стопка полотенец шевельнулась. «Это от усталости! – подумала она. – Надо бы немного поспать!»

– Готово! Я уложила банки с соленьями в корзины! На чердаке и в погребе осталось еще немного, думаю, нам с Базилем на несколько месяцев хватит. Мадам, я хотела спросить…

Луизетта покосилась на хозяйку, которая все так же не сводила глаз с полотенец.

– Вы надолго уезжаете? Через время в кладовой станет пусто, и…

– Я не знаю, когда мы вернемся, Луизетта.

В который раз она отвечает на этот вопрос? Стопка полотенец шевельнулась снова. Может, в ящике крыса? В суете они могли и не заметить, как зверек пробрался в кухню и влез в ящик…

Изабель повернулась к служанке, которая ждала объяснений.

– Как только я приму решение, я тебе напишу. Не беспокойся, я позабочусь о том, чтобы вы ни в чем не нуждались, и мсье Гийо за всем проследит. Теперь ты довольна?

– О да! Простите, что донимаю вас вопросами, мадам. Вы не волнуйтесь, мы с Базилем присмотрим за домом, пока вас не будет! Когда вернетесь, он будет блестеть, как новенькая монетка!

– Я в этом не сомневаюсь.

Изабель усмехнулась про себя. Она уже давно подозревала, что Луизетта с Базилем неравнодушны друг к другу. Было решено, что Мари отправится с Изабель, чтобы помочь хозяйке обустроиться на новом месте, а эти голубки останутся в Монреале присматривать за домом. Мари – единственная, кто знал, кем на самом деле приходится Александер ее хозяйке и мальчику.

Ящик и его таинственный обитатель не давали Изабель покоя. Но стоило ей туда заглянуть, как полотенца снова зашевелились, и молодая женщина издала вопль ужаса.

– Крыса!

– Крыса? Где крыса?

Перепуганная служанка влезла на стул с ногами.

– Там, в ящике!

На крики прибежал Базиль. Луизетта, которая от испуга побледнела, как простыня, указала пальцем на шевелящееся белье. Слуга схватил вилку на длинной ручке и на цыпочках приблизился к ящику. Первое, что он сделал, это пнул его ногой. Шорох сразу же прекратился. Тут он воткнул вилку в стопку полотенец и поддернул их. Те полотенца, что остались, дрожали, как осиновый лист.

– Да что же это такое!

Базиль ткнул в бугорок под полотенцами вилкой, и оттуда послышалось возмущенное мяуканье. Изабель с Луизеттой переглянулись. Еще через пару секунд они уже хохотали: Базиль извлек из ящика сердитую Арлекину, которая тут же скрылась в коридоре.

* * *

– Мадам, мадам, приехал английский господин!

Голос доносился издалека, словно во сне. Изабель шевельнулась, подняла голову. Она задремала у кухонного стола.

– Английский господин? О чем ты говоришь, Мари?

Но молодая служанка успела выскочить из кухни. Все еще сонная, Изабель зевнула и потянулась на стуле. Потом крепко потерла себе щеки, чтобы окончательно проснуться, и уже в следующее мгновение вернулась мыслями к скорому отъезду. Внутри у нее все сжалось.

– Боже, надо быть полоумной, чтобы ввязаться в такую переделку!

На столе лежала стопочка писем, которые она написала и запечатала незадолго до полуночи. Они были адресованы Жаку Гийо, Мадлен Госселен, Луи Лакруа, Сесиль Саразен, ее личному банкиру, Квебекскому коллежу и тем ее приятельницам, которых она хотела поставить в известность о своем отъезде. Оставалось надеяться, что она никого не забыла… Базилю было приказано в течение дня отнести письма на почту.

Александер задержался на пороге, чтобы полюбоваться молодой женщиной. Он все еще не верил в свою удачу. Будь его воля, он стоял бы так целую вечность – слушал бы ее дыхание, следил за ее жестами… Вот только возле парадного уже ждет Мунро с помощниками, и день им предстоит нелегкий.

Он вошел в кухню и кашлянул, сообщая о своем присутствии. Изабель подняла голову и… выронила письма.

– Это ты, Алекс! Неужели уже утро? Я заснула, дожидаясь тебя.

– Сейчас около шести утра.

– Шесть утра! Уже? Повозки приехали?

– Одна-единственная повозка. Да, она уже тут.

В кухню ворвался Габриель, чудом не натолкнувшись на Александера.

– Я не хочу уезжать! Не хочу!

Изабель встала, и мальчик, рыдая, бросился к ней в объятия.

– Любовь моя, что случилось? Все уже готово, и мсье Александер с друзьями приехал…

– Я не хочу никуда ехать! Я не могу найти А’лекину! Нельзя оставлять ее тут одну!

– Кошки не любят переезжать с места на место, Габи. И ты прекрасно знаешь, что она не останется в доме одна. Луизетта и Базиль присмотрят за ней. А со временем мы, возможно, приедем и заберем ее к себе.

Мальчик всхлипнул и поднял заплаканные глаза на Александера.

– Почему он за нами п’иехал? Это потому, что я ук’ал то яблоко?

– Нет, Габи. Мсье Александер – наш друг. Он заберет нас в свой дом, и там мы проведем наши каникулы. Разве это плохо?

– А где он живет?

Изабель достала из кармана платок и, вытирая сыну нос, задумалась. Александер говорил, что у него есть дом в сеньории Аржантей, но не уточнил, где именно.

– Ты сам все увидишь! Это сюрприз.

Под внимательным взглядом мальчика Александер чувствовал себя неловко. Жилище, в котором он рассчитывал поселиться вместе с Изабель и Габриелем, не шло ни в какое сравнение с их роскошным домом. Но в настоящее время он не мог себе позволить ничего другого. Еще пару-тройку удачных, с точки зрения охоты, лет, и ситуация изменится, но пока…

– Нам пора ехать!

С этими словами он вышел в коридор.

Габриель догнал его и спросил на бегу:

– Мсье, а у вас есть пони?

– Пони? Нет, лошадей у меня нет.

– Жалко!

В голосе мальчика было столько разочарования, что Александеру стало не по себе. Он пропустил его вперед и присел так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Ему до безумия хотелось прикоснуться к ребенку, обнять… Однако он знал, что лучше не торопить события. Им с сыном еще предстоит узнать друг друга.

– Ты любишь зверушек?

– Очень! Здесь у меня есть кошка, а еще я хочу пони. Папа обещал купить мне пони, но он улетел с ангелами, и мамочка гово’ит, что там, на небе, пони не купишь…

Александер легонько погладил мальчика по волосам и улыбнулся.

– У меня есть собаки, а в лесу много других зверей.

– Возле вашего дома есть лес?

– Да.

– Здо’ово! В лесу, конечно, много ’азных жуков и мышей!

– Ты любишь жуков?

– Ну да! Всяких там пауков и мохнатых гусениц…

– Ну, этого добра в наших лесах предостаточно.

Разглядывая круглое личико сына, Александер подумал, что он очень похож на его брата Джона в детстве. Между тем Габриель лучезарно улыбнулся, подошел еще ближе и попросил заговорщическим тоном:

– Только маме не гово’ите! Она жуков не любит.

– Договорились! Это будет наш секрет.

– Эй, вы двое, уже что-то замышляете?

Изабель встала перед ними, уперев руки в бока.

– Ничего мы не замышляем, мамочка!

С этими словами Габриель унесся по направлению к входной двери. Поднявшись, Александер перехватил удивленный взгляд Луизетты, которая смотрела то на него, то на убегающего мальчика. Служанка поспешно опустила глаза, сказала Изабель что-то насчет поклажи и вернулась в кухню.

Повисло неловкое молчание. Тут Александер заметил картину на стене. На ней был изображен мальчик со скрипкой.

– Ты ему понравился! Что его так обрадовало? Ты ему что-то сказал?

– Что у меня дома есть собаки.

– Собаки? Это замечательно! И сколько?

– Пять.

– Пять собак… Признаться, я не привыкла, чтобы в доме было столько животных, но если с ними он забудет про пони, я как-нибудь с этим примирюсь. Если, конечно, они не будут жить с нами в комнатах… О, я все время хотела тебя спросить. Скажи, твой дом далеко от усадьбы владельцев сеньории? Я подумала, что было бы хорошо, если бы я время от времени могла принимать их у себя…

– Ты думала, что…

В этот момент в коридоре снова появился Габриель. Он размахивал руками.

– Мама! Мамочка! Там, на улице, индейцы!

– Индейцы?

Изабель поспешила к двери. И правда, Мунро и трое индейцев стояли возле крытой повозки, обляпанной птичьим пометом.

– Ты будешь перевозить вещи частями? – спросила она у Александера, который догнал ее у порога. – Но на это уйдет несколько дней!

– Нет, Изабель. Будет только одна поездка. – Он улыбнулся, глядя на ее озадаченное лицо. – Возьми с собой только то, что может поместиться в эту повозку.

Вид у молодой женщины был такой обескураженный, что он запнулся.

– Поэтому я прошу тебя, возьми только то, без чего не сможешь обойтись. И то, что тебе очень дорого.

Она кивнула, показывая, что все поняла и больше не хочет об этом говорить.

По прошествии двух часов нагруженная багажом повозка двинулась в путь. Для хозяйки Базиль запряг берлину, и, уже стоя возле ее дверей, Изабель попрощалась с Луизеттой. Служанка с трудом сдерживала слезы. Ей было неприятно видеть, что госпожа уезжает с каким-то неотесанным мужланом с английским акцентом, больше похожим на индейца, чем на благовоспитанного джентльмена, каким она его себе представляла. Ей почему-то казалось, что все англичане, живущие в Монреале, – джентльмены. Изабель, которая внезапно сама почувствовала потребность в дружеской поддержке, постаралась ее утешить:

– Я напишу, как только мы устроимся на новом месте, Луизетта! И пришлю наш новый адрес, чтобы мсье Гийо мог пересылать туда мою почту.

Служанка, чье лицо было испачкано пылью, попыталась улыбнуться.

– Конечно, мадам…

Покосившись на индейца, который, ничуть не стесняясь, с любопытством разглядывал ее, Луизетта прошептала своей госпоже на ухо:

– А вас там точно не обидят? Сдается мне… ну… не хотелось бы, чтобы вас… может, вы поспешили с этим отъездом? Это, конечно, не мое дело, но не нравится мне этот мистер, с которым вы едете!

В нескольких шагах от них Габриель пытался взобраться на спину к волу под присмотром своего отца.

– Луизетта, за нас не волнуйся! Уверена, эта поездка пойдет Габриелю на пользу. Мальчику нужно сменить обстановку…

Судя по всему, путешествие началось не в добрый час. Сначала пришлось выбирать, что взять с собой, а что – оставить. Тронулись в путь они под серым небом, опасаясь, что в любую минуту может пойти дождь. Было очень жарко, одежда липла к телу. Изабель чувствовала себя совершенно вымотанной. С тревогой в сердце упала она на сиденье экипажа, и Базиль тотчас же пустил лошадей шагом. Оставалось только радоваться, что ей удалось убедить Габриеля слезть с вола, на котором он всерьез решил ехать до самого места назначения.

Экипаж трясло на проселочной дороге. Какое-то время они двигались на запад вдоль реки. Проехали мимо церкви в предместье Лашин… Но по-настоящему Изабель встревожилась, когда экипаж вдруг свернул с дороги. У берега она увидела два огромных каноэ, а рядом с ними – нескольких индейцев, на которых не было ничего, кроме своего рода набедренных повязок. Как только повозка и экипаж остановились, навстречу им вышли смуглая молодая женщина с черными длинными косами и маленькая девочка. На женщине был коричневый в полоску казакин, который ей пришлось чуть расширить, чтобы прикрыть округлившийся живот, белая хлопчатобумажная сорочка и кожаная юбка с разноцветной вышивкой.

– Здравствуй, Микваникве!

Александер направился к матери и дочке, которые тем временем с интересом смотрели на Изабель. Та, в свою очередь, недоумевала, откуда здесь могла взяться индианка. Может, это жена кого-то из спутников Александера, которые взялись ему помочь? Но почему тогда ее черные глаза, которые смотрят на Изабель так холодно, вдруг наполняются нежностью, стоит ей обратить взгляд на Александера? Изабель стало не по себе. Она понимала, что ее оценивают, словно прислугу при найме, – сможет она или нет соблазнить хозяина дома? Это было ужасно неприятно. Она поймала себя на том, что пристально рассматривает девочку. Что, если она окажется похожей на Александера?

Дверь экипажа распахнулась, отрывая молодую женщину от размышлений. Александер не дал ей и слова сказать.

– Изабель, чего ты ждешь? Чтобы дождь пошел? Нельзя терять ни минуты!

Габриель, которого невиданное прежде количество индейцев нисколько не испугало, с радостным воплем выпрыгнул из кареты. Заметив, что Изабель выглядит испуганной, Александер счел нужным уверить ее в правильности принятого решения.

– Смотри, Габриель доволен!

Изабель лишилась дара речи. Круглыми от страха глазами она смотрела по сторонам и была похожа на рыбку, которая задыхается без воды. Александер взял ее руку, которая за секунду до этого нервно сминала ткань черной траурной юбки.

– А нам еще далеко до места?

– Нет. Несколько часов на лодке, и мы дома!

– Несколько часов на лодке! Боже правый! Я ждала чего угодно, но только не этого!

Изабель стояла и смотрела на индейцев, которые, не теряя времени, принялись разгружать повозку. На ее испачканное пылью лицо упала золотистая прядь. Александер осторожно завел локон ей за ухо и провел пальцем по щеке. Она посмотрела на него и, к его огромной радости, не выразила недовольства. В ее взгляде читалась только тревога.

– Ты готова?

– К чему, Алекс?

– Ко всему! К счастью! Наш сын счастлив, и я сделаю все, чтобы таковым он и оставался. Вы ни в чем не будете нуждаться, это я могу тебе обещать. Но большего я гарантировать не могу, по крайней мере пока. Потом посмотрим… Просто дай нам шанс!

– Шанс?

Возбужденный новизной происходящего, Габриель бегал следом за Мунро от лодок к повозке и обратно.

– Я когда-то пообещала, что последую за тобой, Алекс. Что бы ты ни думал, я не нарушила свое обещание. Ради счастья нашего ребенка я готова смириться со многим. Но все-таки прошу, не требуй от меня невозможного! Ты сказал, что мы будем жить в сеньории Аржантей. Я не собираюсь жить в индейской полотняной хижине и…

– Жилища у индейцев очень практичные, к твоему сведению! Но не беспокойся, я тебя не обманываю. Я знал, что ты захочешь иметь над головой настоящую крышу и чтобы в доме были настоящие застекленные окна!

Эти слова успокоили Изабель, но, выходя из экипажа, она не могла сказать, что абсолютно уверена в своем будущем.

Глядя на окружающую их воду, которая в любую минуту могла поглотить каноэ, Изабель покачивалась в ритме гребли. Она сидела под навесом из вощеного полотна, под которым была сложена часть поклажи. Небо постепенно темнело, сливаясь с водной гладью. Шумы цивилизации понемногу удалялись, пока совсем не стихли. Спокойствие природы, однако, не умерило опасений Изабель. Единственным ее утешением было отсутствие удушающей городской жары. На реке дышалось куда легче.

Почувствовав, что ноги совсем затекли, Изабель вытянула их перед собой, насколько позволяла теснота лодки. Она боялась разбудить Мари, которая в конце концов задремала. С неприязнью смотрела она и на свою новую обувь – пару мокасин. Их ей подарила та самая индианка с косами. Мунро представил ее своей супругой. Ее имя было Анжелика-Микваникве. Изабель приняла подарок с вежливой улыбкой. «Эти мокасины не пробьют берестяное дно лодки, в отличие от деревянных каблуков твоих туфель», – пояснил Александер и попросил ее сразу же переобуться.

Габриель не знал, в какую сторону смотреть, как выразить свое восхищение происходящим. Ему дали небольшую подзорную трубу, и он с воодушевлением рассматривал берега реки. Александер не спускал с него глаз. «А это кто? Утка или водяная ку’очка?» «А когда мы уже п’иедем? Нам еще далеко до де’евни?» «А там много детей? Хо’ошо бы, чтобы там не было учителей музыки!» «А у собак уже есть щенки?» Александер с удовольствием отвечал на все эти вопросы и много смеялся.

– Ой, смот’ите, что это там? – воскликнул вдруг мальчик и попытался встать во весь рост.

Суденышко опасно накренилось и зачерпнуло бортом воды. На этот раз Александер нахмурился и строго сказал:

– Сядь!

– Но я видел ст’ауса!

– Габи, в наших краях страусы не водятся, – сказала ему Изабель.

– Гово’ю тебе, это был ст’аус! Видела бы ты его длинные ноги и шею! Я видел ст’ауса в книжке п’о зве’ей! Хо’ошо бы, если бы в лесу водились еще львы и слоны!

Все засмеялись так, что лодка закачалась. Александер с трудом проговорил:

– Не знаю, как выглядит твой «ст’аус», но могу тебя заверить, мой мальчик, что ни львов, ни слонов в наших лесах ты не встретишь!

– Ст’аус – это такая птица, кото’ая не умеет летать!

– И ты только что его видел? – хохоча, спросил индеец по имени Жан Нанатиш.

– Да. Он был вон там!

И Габриель указал своей подзорной трубой на песчаный залив.

– Это не страус, а цапля, дружище!

– Цапля? Это точно не ст’аус?

Изабель, спеша поправить произношение сына, вступила в разговор:

– Габи, говори правильно: «Стр-р-раус»!

Габриель одарил мать сердитым взглядом.

– Я и гово’ю: «Стр-р-раус»!

На несколько минут в лодке все замолчали.

– А когда мы уже п’иедем?

– Терпение, мой мальчик!

– Мама, я есть хочу! Ты взяла для меня полдник?

– Габриель! Помолчишь ты хоть полминуты?

Александер еще энергичнее налег на весла. Запах свежести, верный предвестник дождя, становился все сильнее, и где-то неподалеку уже начал громыхать гром. Изабель достала из полотняного мешочка кусок сыра и протянула его сыну. К несчастью, этого оказалось мало. В течение минуты слышался только плеск весел, потом мальчик заговорил снова:

– Мам!

– Габи, что ты теперь хочешь?

Габриель немного помолчал.

– Хочу… ну… туда.

– Господи, неужели нельзя немного потерпеть?

– Я поп’обую.

Но не прошло и пяти минут, как мальчик заерзал на лавке.

– Мам, я сейчас сделаю «пи-пи» в штанишки!

Александер, который все это время молча наблюдал за происходящим, решил, что пора вмешаться.

– Снимай штаны!

Глаза Габриеля расширились.

– Тогда все увидят мою попу!

– Габриель, такие слова нельзя произносить в обществе! – одернула сына Изабель.

– Ничего страшного! – Александер ободряюще улыбнулся мальчику. – У всех в этой лодке тоже есть попа.

Мальчик с сомнением оглядел всех пассажиров и гребцов.

– У мамы и у Ма’и нету!

Послышался смех и новые восклицания со стороны матери. Габриель потупился.

– Конечно, у них ее нет! – согласился Александер, подмигнув женщинам. – Но твою попу они видели уже тысячу раз!

Габриель нахмурился и попытался заглянуть себе за спину. В конце концов он решился и расстегнул штанишки. Александер отложил весло и сделал знак Жану Нанатишу, который передал распоряжение остальным индейцам. Все разом перестали грести. Александер схватил Габриеля под мышки. От неожиданности мальчик закричал и начал вырываться. Изабель хотела было встать, чтобы отнять его, но чья-то рука удержала ее на месте.

– Алекс! Что ты такое делаешь?

– Когда король желает облегчиться, нельзя заставлять его ждать!

С этими словами он погрузил сына по пояс в воду. Мальчик сразу перестал кричать и дергаться. Его круглые глаза выражали лишь крайнее изумление. Потом он понял, что от него требуется.

– Не получается! – прошептал он через несколько секунд.

– А ты закрой глаза и представь журчание ручейка, – посоветовал ему Александер, глядя на воду.

Габриель сделал, как было велено. Через минуту он улыбнулся, довольный, – дело было сделано. Александер поставил его в лодку, дал ему одеяло и взялся за весло.

– Плывем дальше? – спросил у него один из спутников.

– Да.

– Вот и прекрасно! Вперед!

Весла синхронно погрузились в воду, и лодка быстро набрала скорость. При виде колокольни в миссии сульпицианцев на берегу озера Дё-Монтань Изабель вздохнула с облегчением. Вскоре показался и господский дом. Он был построен на берегу, неподалеку от пристани, для Мари-Луизы Дэни де ла Ронд, супруги тогдашнего владельца сеньории мсье Пьера д’Айбуса д’Аржантея, в 1721 году. Плавание подошло к концу. Но почему же тогда оба каноэ миновали причал? Почему?

– Алекс, я думала… Разве это не сеньория Аржантей?

– Это она.

– Но ты ведь сказал…

– Я сказал, что мы поедем в Аржантей. Я не обещал тебе, что ее владельцы будут нашими соседями.

С губ молодой женщины сорвался возглас досады. Словно вторя ей, в небе громыхнуло. Изабель с тревогой посмотрела на Александера. Упала первая капля дождя, а следом за ней и еще одна, и еще…

– God damn! – вскричал Александер, глядя на свою спутницу, которой обманутые ожидания не помешали спрятаться под навесом вместе с сыном и служанкой.

Когда они достигли двух островков в устье реки Северной, дождь уже перестал, но гребцы успели промокнуть до нитки. Несколько минут ушло на откачивание воды, потом лодки вошли в новую реку.

– Скоро мы п’иедем?

– Очень скоро!

Тревога Изабель усиливалась по мере того, как они углублялись в лоно девственной природы. Проплыв среди россыпи огромных камней, они двинулись дальше, моля небо хотя бы на время сдержать свой гнев. Затем лодки свернули в рыжеватые воды реки, которая так и называлась – Маленькая Красная река. Еще несколько взмахов веслами – и лодки причалили к берегу. С губ Изабель сорвался вздох облегчения.

– Еще милю придется пройти пешком, – объяснил Александер. – На реке много камней, лодкам по ней не пройти, это слишком опасно.

Изабель пришлось призвать на помощь все свое мужество и последовать за сыном, Микваникве, Отемин и Мари по заросшей кустарником тропинке. После дождя земля размокла, и ноги легко увязали в грязи. Несшие поклажу мужчины старались ступать по траве и корням, чтобы не поскользнуться. Изабель не привыкла к подобным прогулкам. Еще одним затруднением для нее стала длина юбки. Если бы не своевременная поддержка со стороны индейца, шедшего за ней следом, она не раз и не два оказалась бы сидящей в грязи. В очередной раз с трудом удержав равновесие, она выругалась сквозь зубы и пошла быстрее, чтобы догнать детей.

– Aye, Alasdair! Ye wemen has the harshest tongue I’ve ever heard!

– Dinna mind, Munro, – отозвался Александер со смешком, – as long t’is as sweet as t’is harsh!

Изабель оглянулась и смерила шутника сердитым взглядом.

– Прошу вас впредь изъясняться на языке, который мне понятен, господа шотландцы! Этого требует элементарная вежли-и-и-и… Ой! Проклятье!

Александер рассмеялся, и остальные мужчины последовали его примеру. Изабель сидела посреди огромной лужи. Ей хотелось заплакать, но она изо всех сил сдерживалась. Откинув с лица волосы, она свирепо проговорила:

– Ты свое еще получишь, Александер Макдональд!

В этот самый миг Александер нагнулся, чтобы помочь ей подняться.

– Не прикасайся ко мне!

– Как пожелаешь!

Она медленно встала и вытерла руки о юбку, которая и без того уже была испачкана. Да и все платье приобрело такой жалкий вид, что Изабель расстроилась еще больше. Отмахнувшись от надоедливого комара, она вдруг заметила, что Отемин и Габриель смотрят на нее и смеются, закрывая рот ладошкой.

– А вы двое что интересного во мне увидели?

Дети повернулись и пошли следом за Микваникве, которая за все это время не проронила ни слова. Стараясь взять себя в руки, Изабель глубоко вдохнула, сделала три шага вперед и… остановилась как вкопанная. Она почувствовала, как между ног течет что-то теплое. Нагнувшись якобы для того, чтобы завязать шнурок на мокасине, она просунула руку под юбку. Когда же она вытащила ее, сдерживать рыдания, так долго просившиеся наружу, уже не было сил. Александер подхватил ее как раз вовремя, не дав упасть.

– Ты поранилась? – спросил он, уставившись на окровавленную руку.

Закусив губу, она помотала головой и отодвинулась от него. Александер попытался снова взять ее за руку, но она вырвалась.

– Изабель! Рана на руке?

– Я не поранилась!

– Но откуда…

Александер посмотрел на другую ее руку – ту, которая массировала живот. На лице Изабель читались замешательство и стыд. И тогда он понял… Движимый сочувствием, он прошептал ей на ухо:

– Я позову Микваникве, она тебе поможет.

– Спасибо, – едва смогла выговорить Изабель между всхлипываниями.

Сквозь ветви деревьев виднелась прогалина, и Изабель поняла, что они приближаются к месту, где ей предстоит поселиться. Обойдя заросли ивы, она увидела наполовину очищенную от деревьев поляну. Тут и там валялись обгорелые бревна и кучи серых камней. Несколько глубоких рытвин в черной земле вели к постройке – деревянной хижине с двумя окнами и дверью под небольшим навесом. Крыша ее была покрыта замшелым гонтом, по центру ее высилась каменная вытяжная труба.

– Мама! Мамочка! Посмот’и туда!

Габриель пальцем показал на верхушку вигвама, возвышавшуюся над зарослями сумаха.

– Мы будем жить там? Скажи, мы будем жить в том домике?

– Думаю, твоей маме больше понравится деревянный дом, a bhalaich, – ответил ему Александер, который уже шел к дому.

Вид ее нового жилища стал для Изабель потрясением. Она подобрала испачканные юбки с таким видом, будто намеревалась бежать обратно, до самого Монреаля. Однако скоро ей пришлось разжать пальцы, чтобы пристукнуть комара. Она стояла и смотрела, как Габриель, словно резвый щенок, носится за Александером по поляне. Ее одолевали противоречивые мысли. С одной стороны, она завидовала радости сына, которую не могла разделить. С другой, вид отца и сына, которые прекрасно поладили между собой, наполнял ее душу радостью.

– Чего только не сделаешь ради любви! – прошептала она себе под нос и зашагала вперед.

Но чего еще она была вправе ожидать? В глубине души она знала, что Александер никогда не сможет дать ей того, что давал Пьер. Когда же она наконец приблизилась к двери, открытой для нее мужчиной, ради которого она все бросила, Изабель вздохнула и только потом вошла.

Александер ждал ее с улыбкой на устах, но она очень быстро угасла. Он положил свою ношу у порога и стал ждать.

Габриель убежал, чтобы посмотреть индейское жилище, и на поляне стало тихо. Каждый шаг молодой женщины эхом отдавался в пустой комнате со свежевыбеленными стенами. Вид ее привел Изабель в растерянность. В одном углу, судя по всему, располагалась «кухня» – закуток с примитивной печью, несколько полок на стенах, колченогий стол, две длинные лавки… По другую сторону печи – большая кровать с матрацем из еловых веток, накрытым тиковым одеялом. Значит, это «спальня». Внезапно в душе у молодой женщины шевельнулась тревога: неужели Александер рассчитывает, что они вот так, сразу, начнут жить как супруги? Она нахмурилась. Где-то совсем рядом, просачиваясь сквозь щель в крыше, методично капала вода.

– Я буду спать не в доме, – поспешил уверить ее шотландец. Выражение лица той, кого ему так хотелось обнять, разочаровало его.

– А Мари?

– До наступления ночи я успею сделать кровать и для нее. А ты потом скажешь, куда ее поставить.

– Хорошо? А остальные мои вещи?

– Сейчас мы их принесем.

Не удостоив его взглядом, Изабель направилась к кровати, качая головой и расправляя несуществующие складки на испачканной юбке. Бросив взгляд на свои мокрые мокасины, облепленные грязью, она вдруг почувствовала огромную усталость, и ей захотелось плакать.

– Я… Мне надо отдохнуть.

– Как скажешь!

Александер подошел к входной двери. Уже на пороге он обернулся и с грустным видом посмотрел на нее.

– Изабель, я понимаю, дом очень… скромный.

– Скромный? Это еще легко сказано! – едва слышно отозвалась она.

Александер кашлянул, прочищая горло. Пальцы его нервно сжимались и разжимались. Наверное, нужно было заранее предупредить ее, в каких условиях им предстоит жить. Но Изабель ни о чем не спрашивала, и он решил, что она понимает. Теперь выяснилось, что он ошибался.

– Это – временное жилище. Я хотел сказать… Как только появится возможность, я подыщу для нас что-то получше.

Изабель молча легла на кровать. Сердце Александера затрепетало, когда он вспомнил, как там, в больнице, она однажды склонилась над ним, ослепив своей красотой. Но даже в своем черном заляпанном платье, грязных мокасинах и сползшем набок чепце, из-под которого выбились мокрые белокурые пряди, она казалась ему такой же прекрасной, как и в тот день.

Он вышел из дома, поискал взглядом сына, а потом занялся поисками щели на крыше – ее нужно было залатать в первую очередь. Управившись с этим делом, он ушел на берег, чтобы забрать из лодок оставшиеся вещи. Он думал о том, что Изабель, скорее всего, мечтает теперь вернуться в свое комфортабельное жилище в Монреале. Разумеется, он мог бы предложить ей не менее уютный дом. Однако он дал себе клятву, что не прикоснется к золоту Голландца – ни при каких обстоятельствах. Это богатство ему не принадлежит и принесло бы ему только несчастья. И все же соблазн был велик. Удастся ли ему выполнить данное обещание и удержать Изабель с собой рядом?

Когда она открыла глаза, было уже темно. На стене танцевали тени, и это означало, что в очаге по центру комнаты уже горел огонь. Сонная, Изабель привстала на локте. В ту же секунду желудок громким урчанием сообщил о своем недовольстве. Как долго она спала? Нужно попросить Луизетту…

– Боже правый!

Внезапно она вспомнила, где находится, и снова повалилась на постель. С улицы в дом проникал соблазнительный запах жаренного на костре мяса и еще один – сосновой смолы. Сосредоточившись на этих ароматах своей новой среды обитания, она попыталась взять себя в руки. Возле уха противно зажужжал комар, и к Изабель вернулись все ее страхи. Она раздавила насекомое у себя на щеке.

«Может, попробовать уговорить Александера перебраться в город? Необязательно жить в доме Пьера, мы могли бы подыскать себе другое жилище!» – подумала она.

Изабель поерзала на кровати. Ощущение было не из приятных – юбка прилипла к ногам. Что, если она совершила ошибку, последовав за Александером? Она закрыла глаза и представила себе соломенно-желтые стены своей спальни, кровать под летним ситцевым покрывалом… В этот момент до нее донесся смех Мари и Габриеля. Судя по всему, им было весело. Изабель обреченно вздохнула.

«Нет, Александер ни за что не захочет переезжать в Монреаль! Да и я тоже не смогу показаться с ним на людях… Зато у меня хватит денег, чтобы усовершенствовать этот… барак! Но Александер и на это не согласится. Гордость не позволит ему пользоваться деньгами женщины…» – думала она, оплакивая свою горькую участь, пока остальные веселились на улице.

Запах жаркого пробудил аппетит, и Изабель села на постели.

– И что получается? – вслух произнесла она. – Пока я расстраиваюсь из-за собственного решения, те, кому я его навязала, радуются?

Спрыгнув с кровати, она увидела, что кровать для Мари готова, а вещи аккуратно сложены в углу комнаты. Оставалось только вернуть себе человеческий вид, то есть помыться и переодеться. Изабель как раз склонилась над ящиком с одеждой, когда скрипнула дверь и на фоне серого пейзажа появилась фигурка сына.

– Мам, ты пр-р-роснулась?

– Да, Габи. Ты уже покушал?

– Да. Мсье Александе’ зажа’ил… нет, зажар-р-рил стр-р-ранную звер-р-рушку.

– Кукую?

– Боб’а!

– Бобра? Но сегодня же пятница! По пятницам нельзя есть мясо!

Мальчик пожал плечами, подбежал к ней и достал из-за спины букетик полевых ромашек. Вид у него был довольный, глаза сияли.

– Мамочка, это тебе! Там, возле яблонь, их целая поляна! А еще я видел бабочек и летучих мышей! Све’чков тут тоже мо’е! Слышишь? Они гово’ят нам: «Доб’о пожаловать!»

– Очень любезно с их стороны! Но, любовь моя, сверчки пели бы, даже если бы нас тут не было!

– Так мне сказал мсье Александе’!

Габриель перескакивал с ноги на ногу. Лай собак и голоса стали громче.

– А что еще тебе сказал мсье Александер?

– Если тебе каникулы не пон’авятся, он отвезет нас назад в Мон’еаль!

* * *

Последующие дни не подарили им тех радостей и удовольствий, которых люди обычно ждут от каникул. Жан Нанатиш и его товарищи в скором времени уплыли обратно в миссию на озере Дё-Монтань, захватив с собой письмо для нотариуса Гийо. В нем вдова Пьера Ларю сообщала, что с ней все в порядке, и указывала адрес, куда следовало переправлять ее почту.

Решив сделать дом как можно более уютным, Изабель с помощью Мари и Габриеля выдраила его буквально снизу доверху. Кухонный уголок немного перестроили, поставили там большой ларь для хлеба – вернее, деревянный короб, который можно было использовать в этих целях. По просьбе новой «хозяйки дома» Александер смастерил еще две навесные полки, на которых выстроились горшки, миски, формы для запекания с медным днищем, чашки, тарелки, кувшины, тазы, а еще – кофейник и заварник из особенно прочного французского фаянса. И только ворчестерский сервиз на четыре персоны остался в ящике. Его можно поставить на стол в торжественный день – к примеру, если в гости заглянет местный кюре. Если вообще хоть кто-то заглянет…

Из предметов роскоши Изабель прихватила с собой… латунные подсвечники, две масляные лампы, долото, кусачки и три металлических фонаря. Один фонарь они сразу же повесили над обеденным столом. Скрипка Габриеля украсила собой стену – между треснувшим во время переезда зеркалом и окном, на которое Изабель повесила простые занавески с мыслью, что за зиму успеет вышить на них симпатичный узор. В самом светлом уголке комнаты она обустроила для себя рабочее место: поставила там старое кресло и подаренную Микваникве корзину из ясеневого лубка, в которой отныне хранились принадлежности для шитья.

Вскоре все вещи нашли свое место. Изабель попросила Александера приспособить над очагом крюк, на который впоследствии был повешен большой чугунный котелок. Несмотря на протесты хозяйки, которая требовала жесткой экономии продуктов, Мари обошла дом, разбросав по всем уголкам по щепотке соли.

В течение нескольких дней, пока Мунро мастерил новое каноэ, размером поменьше обычного, Александер следовал за Изабель по дому и выполнял все ее пожелания. Никто не вспоминал о прошлом, но отношения между ними оставались несколько натянутыми.

Это не приносило Александеру удовлетворения и только заставляло желать большего. В конце концов он решил, что пришло время вернуться к охоте. Они с кузеном уходили на рассвете и возвращались из леса после наступления ночи. Убитых зверей сразу же свежевали. Часть мяса жарили и ели, остатки нарезали тонкими пластинками и высушивали на солнце, разложив на плетеных из лозы решетках. Жир собирали в берестяные емкости. На нем можно было жарить еду, он предохранял тело от укусов насекомых, им же пропитывали полотно, чтобы сделать его непромокаемым. Работали много и тяжело, зато некогда было думать. Шкурок становилось все больше, и это давало надежду на хорошую прибыль и улучшение условий жизни.

Вынужденная разлука способствовала улучшению отношений между Изабель и Александером. После трудного дня, проведенного за работой в заросшем сорняками огороде, Изабель, которая вдоволь наругалась и на комаров, и на умудрявшегося испачкаться за минуту Габриеля, вдруг стала ловить себя на том, что в ожидании своего шотландца она украшает волосы лентой или же прикалывает к корсажу цветок. Однообразие повседневной жизни, как ни странно, исцелило ее от разочарования и улучшило настроение.

Сложив руки на сытом животе, Александер вытянул перед собой ноги. После такого плодотворного дня можно и отдохнуть… Голландец выбрал для своего жилища отличное место. Дом с прилегающим участком находился на западном склоне холма, мягко спускавшемся к Маленькой Красной реке. Неподалеку от дома с возвышенности к реке тек небольшой ручей. Александер с Мунро построили маленькую запруду, и в распоряжении двух семейств оказался отличный источник чистой питьевой воды. Только вчера Мунро придумал провести от него канал к полю – для орошения. Местные земли были богаты перегноем и обещали отличный урожай маиса.

Вдоволь налюбовавшись зеленеющим полем, Александер перевел взгляд на тех, чьи силуэты выделялись на фоне костра. Только там и можно было спастись от комарья, становившегося особенно ненасытным в сумерки. К сожалению, защитная мазь, которую готовила Микваникве, не спасала от укусов белую и нежную кожу Габриеля и Изабель.

Какое-то время он наблюдал за молодой женщиной, пока та развешивала над костром постиранную одежду для просушки. Она уже приспособилась к новому образу жизни и не уклонялась от работы, чего он поначалу опасался. Он проследил за ней взглядом, когда она направилась к дому. Габриель, напялив на голову корзинку, поскакал следом. Изабель нагнулась, чтобы поднять с земли ведро, и взору наблюдателя открылось весьма заманчивое зрелище. Александер успел заметить, что она перестала надевать нижнюю юбку и уже не так туго шнурует корсаж. Он улыбнулся, представив ее в кожаном платье на манер тех, что носила Тсорихиа, потом – полураздетой, в своих объятиях…

Изабель поставила ведро с водой возле крыльца, вытерла руки о фартук и сдула упавшую на лицо прядь. Выпрямляясь, она перехватила сапфирово-синий взгляд, устремленный на нее, и покраснела. Но одергивать корсаж, бесстыдно приоткрывший ее грудь, не стала. Просто разгладила фартук и улыбнулась. Зачерпнула горстью воду, смочила себе затылок и шею, а потом подошла к скамейке и присела рядом с Александером.

– Скажи, куда девается солнце, когда всходит луна? По вечерам так душно, что кажется, будто солнце просто спряталось за луну и продолжает нас поджаривать!

Габриель втерся между сидящими и тут же вступил в разговор:

– Солнце уходит спать, мам!

– Ты – мое маленькое солнышко, значит, когда на небе появляется луна, тебе тоже пора идти в кроватку!

– Но бывает же, что луна и солнце идут по небу вместе!

Изабель ласково ущипнула мальчика за нос.

– Маленький ты мой Коперник! Сегодня так жарко, что я, так уж и быть, разрешу тебе еще немного погулять!

На личике Габриеля, освещенном золотыми предзакатными лучами, появилось комичное выражение, и Александер засмеялся. Вокруг уже порхали ночные бабочки. Над головами пронеслась летучая мышь, да так низко, что Изабель вскрикнула от испуга. Габриель прыснул со смеху и бросился за мышью вдогонку.

Пространство, разделявшее Изабель и Александера, исчезло, но они даже не посмели прикоснуться друг к другу. От земли поднимался насыщенный запах перегноя. Дневное светило скрылось из виду, но небо над кронами деревьев все еще было окрашено в великолепные оттенки пурпура.

– Мне так хочется его обнять… – заговорил Александер глухим голосом после продолжительной паузы.

Он смотрел на сына, который голыми руками пытался поймать насекомых, привлеченных светом костра.

– Мне бы хотелось присутствовать при его рождении… Если бы только я мог поймать его, когда он в первый раз встал на ножки и упал, услышать его первый смех… Если бы я только мог!

– Я понимаю.

Изабель посмотрела на свою и его руки. Но он быстро отдернул свою и провел ею по растрепанным волосам. Внезапно рука остановилась в густой шевелюре.

– У него волосы, как у моей матери.

– Правда? Я не знала.

– Ее звали Марион. Я тебе говорил?

– Ты почти ничего мне о ней не рассказывал.

– Наверное…

– Ты по ней тоскуешь?

Он отмахнулся от комара досадливым жестом и после долгого молчания проговорил:

– Она умерла. Умерла в 1748 году. Словом, давно…

– Хочешь мне о ней рассказать?

Он снова долго молчал – думал о матери, которая после двух лет ожидания утратила надежду его увидеть и умерла. Он винил себя в ее смерти, и думать об этом было печально. Только не сегодня вечером, не сейчас…

– Может, в другой раз и расскажу.

Изабель кивнула и стала смотреть на дальние деревья. Она уже поняла, что тема родителей и семьи для Александера – табу, и спрашивала себя, какую страшную тайну хочет скрыть от нее ее шотландец. Через некоторое время она встала.

Александер почувствовал, как покачнулась лавка. Поглощенный воспоминаниями, он даже не попытался удержать свою собеседницу. Когда она вернулась через пару минут, он поспешно смахнул со щеки слезу. Она села на прежнее место и поставила себе на колени шкатулку.

– Алекс, это – твои вещи. Нужно было отдать их тебе сразу, но… в общем, я дожидалась подходящего случая.

– Что за вещи?

– Открой и посмотри!

Сгустившиеся сумерки отчасти скрывали содержимое шкатулки. Но металлические вещицы, блеснувшие в свете костра, он узнал сразу. Какое-то время он смотрел на свое скудное имущество так, словно не верил своим глазам. Потом вспомнил обстоятельства, объяснявшие присутствие этих вещей в этой шкатулке, и почувствовал, как в душе нарастает гнев.

– Как… откуда у тебя все это?

– Алекс, я нашла шкатулку с вещами случайно. Она была в потайном ящике письменного стола Пьера. Тут твое завещание, твой кинжал, часы твоего деда. В завещании говорится о письме, которое ты оставил для меня, но его я так никогда и не увидела. Боюсь, Пьер…

Александер сжал челюсти с такой силой, что скрипнули зубы. Он вынул из шкатулки нарисованную Джоном миниатюру и погладил ее.

– Портрет твоей матери?

– Да.

– Ты очень на нее похож. Алекс, почему ты не захотел вернуться в Шотландию, к семье?

– Мне было тринадцать, когда мы с ней в последний раз виделись. Через два года мама умерла. Так что меня там никто не ждет.

– А отец? А Колл? Ты ведь сам сказал, что он уехал домой, когда закончилась война! Мне казалось, вы всегда отлично ладили…

От волнения у него в горле встал комок и он не смог сразу ответить. Вернув миниатюру на место, Александер провел пальцем по рукояти кинжала, потом взял в руку часы.

– До сих пор идут, я проверяла.

Он кивнул и спрятал часы в свой мешочек для табака. Потом со вздохом взял кошелек с монетами и бросил его на колени Изабель.

– Думаю, этих денег хватит, чтобы купить в миссии козу и поросенка.

– Алекс, это все твои сбережения! Мы обойдемся и без поросенка. Хотя, если ты надумал открыть мясную лавку, можем сделать это на паях! Я дам тебе…

Она умолкла и прикусила язык, когда увидела выражение лица мужчины.

– Алекс, прости! Я не это хотела сказать…

– Не думай, что у меня нет других денег, кроме этих, Изабель Ларю! Уверяю тебя, я могу открыть мясную лавку и без того, чтобы остаться без последних штанов, если это тебя так беспокоит! День, когда я разрешу тебе воспользоваться деньгами твоего мужа, наступит в день моих похорон! Никто и никогда не сможет меня упрекнуть в том, что я воспользовался наследством богатой вдовушки. Хочу, чтобы ты это запомнила!

Ошарашенная Изабель сидела и смотрела, как он встает и идет к кладовой, где хранились кости, оставшиеся после разделки тушек, и шкурки. Александер обогнул ее и скрылся из виду. Убедившись, что Габриель с Отемин и Мари увлечены ловлей ночных бабочек, Изабель встала и последовала за ним. По пути она столкнулась с Мунро. У того в руках была бутылка водки собственного изготовления.

Александер знал, что она придет. Он ждал ее. Да, в своих речах он зашел слишком далеко. Просто очень сильно рассердился. Кинжал, обнаруженный Изабель в шкатулке, подтверждал его подозрения, которые усилились в день трагической гибели Пьера Ларю в собственной конюшне. Нотариус очень удивился, увидев его живым. Наверняка это он приказал Этьену Лакруа убить соперника. А еще Ларю, который вел дела ван дер Меера, скорее всего, был членом лиги и прекрасно знал о существовании золота. Оплатив услуги наемников-ирокезов, он, как говорится, убивал сразу двух зайцев!

Запах Изабель окутал его, а ее пальцы легонько прикоснулись к его плечу.

– Алекс! Мне не хотелось бы, чтобы мы из-за этого ссорились.

– Из-за чего?

Он не мог думать ни о чем, кроме гнусного преступления, совершенного Этьеном.

– Из-за денег. Я не хотела тебя обидеть. Я…

Обернувшись, он с подозрением воззрился на нее. О каких деньгах она говорит? О золоте, которым стремились завладеть ее сводный брат и ее супруг, или же об имуществе самого Александера? После продолжительного раздумья он решил не сообщать Изабель о том, какую роль сыграл Этьен в этом деле, о его предательстве. Пусть Этьен ее брат, но Изабель не имеет к этой истории ни малейшего отношения. И того, что случилось, уже не изменить… Что бы он ни рассказал, Голландец и его люди не воскреснут. И ничто не сотрет из памяти жуткие картины истязаний, выпавших на долю Эбера Шамара.

– Не беспокойся из-за денег, Изабель. И не думай, что я предложил бы вам перебраться в мой дом, если бы не имел возможности дать вам все необходимое.

– Я и не думаю.

Уж лучше он нарушит данную ван дер Мееру клятву, чем прикоснется хотя бы к одной монетке из наследия нотариуса Ларю! И все же он на многое был готов, лишь бы этого не делать. Деньги на содержание Изабель и Габриеля он заработает своим трудом, и это будут деньги, которые никто не окропил своей кровью. Женская ручка мягко пожала ему плечо, потом погладила его по шее. Он вздрогнул.

– Поговори со мной, Алекс! Я понимаю, ты разволновался, когда увидел все эти вещи. Мне бы хотелось…

– У меня нет желания обсуждать мое прошлое. И уж точно я не хочу слушать твои воспоминания о жизни с Пьером Ларю!

С этими словами он растворился в ночи.

– Алекс, не уходи!

Изабель бросилась вдогонку, спотыкаясь о невидимые в темноте кочки.

– Алекс, я не это имела в виду. Ой!

– Изабель? God damn! Где ты?

– Я тут!

Голос доносился откуда-то снизу. Еще шаг – и он едва не наступил на нее. Присев на корточки, он нашел ее ощупью.

– Ушиблась?

– Нет, я в порядке.

С минуту Александер молчал, сердце стучало в груди как сумасшедшее. Его испуг не был безосновательным: три дня назад недалеко от дома они с Мунро видели медведя. Они рассказали об этом Микваникве, и теперь ее обязанностью было следить, чтобы дети и Изабель не отходили далеко.

– Я не ушиблась, говорю тебе! Просто оступилась, и все! Не ушиблась и ничего не поломала.

– Я проверю!

Не обращая внимания на протесты, он отыскал под юбкой подвернутую ногу и осторожно ее ощупал. И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, он снова оказался на улочке Квебека, где ему пришлось однажды ощупывать щиколотку кокетливой девушки, которая, по ее собственным словам, подвернула ногу. Его пальцы скользнули по тонкой щиколотке вверх, к икре. Боже милосердный, как он желал ее! Все, надоело проводить ночи в вигваме Мунро и слушать охи и вздохи супружеской четы! Это обременительное для всех положение вещей должно измениться, причем в ближайшее время!

– Нам надо поговорить, – прошептала Изабель, ловя его руку, которая продолжала подниматься по ее ноге.

– О деньгах?

– Нет. Сейчас это не имеет значения. Я, если честно, вообще не думаю, что эта тема может помочь нашему сближению. Нет, я хочу поговорить о тебе, обо мне… о нас. Кроме воспоминаний о наших встречах в Квебеке и в Монреале, я почти ничего о тебе не знаю. Да и ты тоже, Алекс! Что ты знаешь обо мне? Ничего…

– Того, что я знаю, мне достаточно. И для тебя должно быть точно так же, Изабель.

– Нет!

Она сжала пальцами его запястье и резко дернула. Он повалился на нее, придавив к земле своим весом. Какое-то время они лежали без движения, наслаждаясь соприкосновением тел, теплотой друг друга.

– Нет, – повторила она, но уже мягче. – Мы не можем просто взять и продолжить с момента нашей разлуки там, в Квебеке! Алекс, любви, которая была тогда между нами, больше нет, неужели ты этого не понимаешь?

– Не говори так! – взмолился Александер, ища в ее глазах отражение луны.

– Той любви больше нет. Мы уже не такие, какими были. Алекс, годы изменили нас, и с этим ничего не поделаешь.

– Габриель соединил нас навечно, Изабель! Ты не можешь это отрицать!

– Да, это правда.

Он приблизил губы к ее губам, вдохнул ее дыхание. Потом, подчиняясь желанию обладать ею, начал ласкать ее тело. Но молодая женщина тут же поддалась панике и стала вырываться.

– Нет! Нам нужно заново узнать друг друга, Алекс! И не так, как ты сейчас пытаешься сделать.

– Изабель, не будь смешной! Вспомни, что между нами было!

– Мне никогда этого не забыть… Но прошло много времени. Я была так молода и наивна… О, Алекс! Я пытаюсь втолковать тебе, что, несмотря на все, что нас объединяет, нам приходится начинать с нуля! Теперь ты понимаешь? Для отношений нам нужно создать новый фундамент – крепкий, настоящий. Хрупкие подмостки воспоминаний не устоят перед первой же бурей!

– Чего же ты тогда от меня хочешь? Я готов на все, лишь бы ты была счастлива!

– Я не хочу ничего, что можно купить за деньги. Алекс, мне хочется… Я не равнодушна к тебе, но… Я не совсем уверена, какие именно чувства испытываю к тебе. Теперь все по-другому, не так, как было тогда в Квебеке. И я хочу тебя, это правда… Но желание и любовь – это разные…

– Dinna say nothing, Iseabail. Dinna…

– Нет уж, позволь мне закончить! Плотское желание – это далеко не все! Есть еще доверие и…

– Зачем же тогда ты согласилась со мной уехать? – сердито спросил он, приподнимаясь.

– Признаться, я и сама не знаю. Мне хотелось снова обрести то, что мы пережили вместе, и то, что у нас отняли. И конечно, ради Габриеля. Глядя на него, я понимаю, что поступила правильно. Мальчик здесь очень счастлив. Но с нами двумя все сложнее. Я понимаю, что те времена, когда мы были в Квебеке, остались в далеком прошлом. Я не могу любить тебя так, как раньше, Александер, понимаешь? Любовь, как и все остальное, – она живет и меняется. И все же, несмотря ни на что, я хочу любить тебя. Заставь мое сердце биться чаще, дай ему крылья!

– Как? Я такой, какой я есть, Изабель. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Мне превратиться в бога любви и бегать за тобой с луком и стрелами? Mo chreach!

– А почему бы и нет?

Он посмотрел на нее, чтобы убедиться, что она шутит или же… попросту насмехается над ним. Изабель приподнялась, встала на колени, повернулась к нему лицом и продолжила:

– Соблазни меня, завоюй мое сердце, как ты это сделал в Квебеке!

Александер смотрел на нее и не верил своим глазам. Теперь ему самому хотелось рассмеяться.

– Ты хочешь, чтобы я начал за тобой ухаживать? Чтобы я снова кормил тебя солеными огурчиками, обмакивая их в варенье?

– Ну, вроде того…

– Но это же смешно! Ты сама сказала, что это давно в прошлом. Изабель, все эти пикники, прогулки по берегу реки… Это в прошлом! Ты уже родила мне сына, мы с тобой…

– На свете есть много чего, кроме пикников и соленых огурчиков…

– Тебе хочется цветов, любовных писем? Серенад под луной? Прости, но у меня нет способностей ни к пению, ни к сложению стихов.

– Нет.

– Тогда что ты хочешь?

– Тебя! Я хочу Аласдара Макдональда! Того, с кем я познакомилась накануне капитуляции Новой Франции и который до сих пор живет в твоей истерзанной душе! Алекс, ты сильно переменился! Стал нелюдимым, желчным даже… В один момент ты смеешься, глядя на гримаску Габриеля, а уже через минуту мрачнеешь и уходишь прочь. Я видела шрамы у тебя на ногах, но я не знаю, откуда они. И временами в твоем взгляде такая тоска… Ты всегда находишь отговорку, мол, выдался тяжелый день и ты устал. Но я знаю, что дело не в этом. Твои глаза не лгут, Алекс!

– Изабель, ты хочешь, чтобы я рассказал тебе грустную историю своей жизни? Что может быть для тебя интересного в моем презренном прошлом?

– Черт побери, всё! Жить как супруги – это больше, чем спать в одной постели! Алекс, я о тебе совсем ничего не знаю! Или, может, ты мне не доверяешь? Поверь, я только хочу научиться лучше тебя понимать, помогать тебе. Я хочу лучше узнать человека, с которым буду делить постель и мою жизнь. Неужели это так трудно понять?

– Раньше тебя это не интересовало!

– Тогда все было иначе…

– Но ты ведь не знала Пьера Ларю, когда вышла за него, насколько мне известно! Или ты и его подвергла допросу, прежде чем впустить к себе под одеяло?

Дыхание Изабель участилось. Темнота вдруг сгустилась, стала удушающей. Александер смежил веки и сжал кулаки, проклиная себя за глупость.

– Прости меня! – пробормотал он после непродолжительного молчания. – Прости! Я не хотел, вырвалось…

Она не шевелилась. Опасаясь, что она в любой момент может вырваться и убежать, он осмелился легонько ее коснуться. В глубине леса закричал филин. Изабель вздрогнула. Повинуясь внезапному порыву, он взял ее за плечи и привлек к себе нежно, как если бы она была хрупким цветком. Она дрожала всем телом.

– Изабель, I’m sae sorry [132]Мне так жаль ( скотс ).
… Я не хотел.

Сотрясаясь от рыданий, молодая женщина попыталась вырваться, ударить его, дать ему пощечину. Он поймал ее за запястья и прижал ее к земле, чтобы она не могла двигаться.

– Cum air do làimh! [133]Держи себя в руках! ( гэльск .)
Stop it!

Окрик подействовал незамедлительно: Изабель не перестала плакать, но перестала сопротивляться.

– Т-ты будешь упрекать м-меня всю жизнь?

– Нет, конечно нет!

– Тебе придется смириться с этим, Алекс.

– Знаю. Но порой это трудно. Мне нужно время.

Да, ему придется жить с этим. В этом-то и проблема. Ему не следует упрекать Изабель. И в том, что сделали ее муж и брат, нет и капли ее вины. В одном она права: все шло совсем не так, как он представлял. Как долго мечтал он об этом – снова сжать ее в своих объятиях… Но реальность оказалась весьма далека от мечты. Мечта – это ведь олицетворение наших желаний, верно? Прошлое стало главным препятствием на пути к счастью. Жизнь и обстоятельства изменили их обоих, и теперь им с Изабель нужно заново узнавать и привыкать друг к другу. Начинать с нуля…

Какое-то время он слушал, как плачет Изабель, и молчал. Зарывшись лицом в ее волосы, он чувствовал, как постепенно успокаивается. Горечь, которую он носил в себе многие годы, понемногу таяла. Прошло немало томительных минут, прежде чем молодая женщина затихла. Голос Габриеля, зовущего мать, ворвался в оглушительное пение сверчков. Снова заухал филин, и их сын попытался сымитировать его крик. Они оба не смогли сдержать улыбку.

 

Глава 13. Скажи мне, кто ты, и я скажу тебе, нравишься ли ты мне

Стояла прекрасная погода. Облака, похожие на маленьких белых барашков, медленно плыли по бескрайней лазури неба. Ласковое солнце пригревало землю. Мужчины рано утром ушли на охоту, и Изабель решила сходить в лес за ягодами. Подхватив корзину с едой для пикника, она позвала Мари и детей. Проходя мимо Микваникве, она кивнула в знак приветствия. Индианка была на сносях, а потому предпочитала не отходить далеко от дома. В данный момент она занималась дублением кож, но при виде веселой компании произнесла на ломаном французском:

– Вы не отходить далеко! Makwa тоже кушать miscominag!

– Кто такой этот makwa? – спросила Изабель у Отемин, сворачивая на тропинку, которая вела к ручью.

– Makwa делает «Гр-р-р!», – ответила девочка, изобразив рычание дикого зверя. – Makwa – это медведь, и он любит miscominag, как и мы. Малина – всем вкусно!

– В лесу водятся медведи? – спросил Габриель с энтузиазмом.

– Много!

– Медведи боятся людей! – поспешно заявила Изабель, оглядываясь по сторонам.

Они шли как раз вдоль поля. Изабель заметила, что в ограде снова зияет дыра. Надо будет сказать Александеру, чтобы поскорее починил, иначе урожай соберут косули, а не люди. Скоро они вышли на поляну с дикими ромашками, и Изабель с наслаждением вдохнула аромат цветов. Сквозь крону деревьев пробивались мириады тонких солнечных лучиков, похожих на нити, связывающие землю с раем… Призрак злого медведя растаял, словно о нем и речи не было. Над ковром из цикория, ваточника, чертополоха и горчицы порхали многие десятки больших оранжевых и черных бабочек. В сухом теплом воздухе птичье пение звучало так, словно это был гимн природы. Здесь не скрипели колеса повозок, не пели пьяницы, не отбивали время церковные колокола, не кричали глашатаи… Тишина – вот подлинная царица этих мест!

– Мам! – позвал Габриель, замерев перед разноцветным ковром луговой растительности. – Посмот’и! Словно ’адуга упала на землю!

– Увидеть радугу – к удаче, Габи! Но чтобы она упала на землю… Право, не знаю…

– Вот увидишь, мы насоби’аем го’у малины!

С этими словами мальчик нырнул в травяное море. Со своими ярко-рыжими волосами, порхающими вокруг головы, он и сам был похож на бабочку. Крошка Отемин бросилась следом, подпрыгивая, словно жеребенок. Изабель с удовольствием наблюдала за детьми, которые то утопали в ласковой зелени, то вдруг показывались на поверхности. Лица у обоих раскраснелись от возбуждения и жары. Какое умилительное зрелище! Какое счастье для сына – быть здесь! С улыбкой на устах Изабель подняла глаза к небу, голубизна которого напомнила ей глаза Александера. Она спрашивала себя, кого следует благодарить за эти прекрасные минуты.

– Я же гово’ил! Иди посмот’и! – закричал Габриель, возвращаясь к матери.

– Что ты там нашел, любовь моя? Куст малины?

– Я гово’ил, что тут есть ст’аусы, а вы мне не ве’или! Смот’и, я нашел яйцо! Ог’омное!

Изабель и Мари пошли через это цветущее море к Габриелю, который подскакивал от нетерпения возле своей находки. В густой траве белело нечто, весьма похожее на гигантское яйцо. Изабель нагнулась и осторожно его потрогала. Поверхность его, тусклая и сероватая, для скорлупы была слишком влажной.

– Это не яйцо, Габи. Это – гриб.

– Г’иб? Но у него же нет шляпки!

– Вспомни те маленькие белые грибы-шарики, которые ты так любишь раздавливать ногой. Они лопаются, и на твоих чулках оседает коричневая пыль. Так вот, это гриб того же вида, только более крупный.

– Это «волчий пук»?

– Да, «волчий пук».

Изабель улыбнулась. Но мальчик не спешил ей верить. Он стоял и сердито смотрел на гриб.

– Вот это – «волчий пук»?

– Да.

Она аккуратно отделила гриб от грибницы.

– Здо’ово! Это ж сколько из него выйдет пыли, когда я на него п’ыгну!

На лице мальчика было написано такое блаженство, что Мари и Отемин расхохотались.

– На этот раз ничего не получится. Он еще не перезрел! Лучше отнесем его домой и зажарим с луком. Получится очень вкусно!

– Мам, я не хочу его есть! Я хочу его лопнуть!

Невзирая на протесты сына, Изабель положила гриб в корзинку, выпрямилась и осмотрела окрестности.

– Здесь должны быть другие грибы! Если мы их найдем, вечернее рагу будет еще вкуснее!

– Фу!

Габриель красноречиво поморщился.

– Когда еда достается с таким трудом, носом не крутят! К тому же от супа с подосиновиками, лисичками и грибами-зонтиками еще никто не умирал! Давайте все вместе поищем грибы! Набрать малины и черники мы всегда успеем.

Солнце уже стояло высоко, когда Изабель уложила в корзинку с ягодами корнетик из березовой коры, полный лесных орехов. С удовлетворением осмотрев «добычу», она накрыла корзину салфеткой. Мари как раз поднимала с земли свою корзину, когда рядом хрустнула ветка. Обе женщины подняли головы.

– Наверное, заяц!

Габриель с Отемин играли неподалеку. Они нашли выпавшего из гнезда птенца и мастерили для него новое гнездо. Передернув плечами, Изабель направилась было к детям, когда раздался звук, от которого волосы зашевелились на голове. У нее вдруг появилось ощущение, что за ними наблюдают. Скользнув взглядом по ближайшим деревьям, она крикнула:

– Габриель, пора возвращаться!

– Да, мамочка! А можно мы возьмем птенца с собой?

Неужели в этом лесу действительно водятся makwa?

– Можете взять.

Качнулась ветка. У Изабель оборвалось сердце. Теперь она думала только о том, как бы поскорее увести отсюда детей.

– Дети, поспешите!

Габриель с Отемин с хохотом подбежали к ней. Изабель подтолкнула сына в том направлении, откуда они пришли. «Где-то должно быть раздвоенное дерево!» – проговорила она про себя, вспоминая, куда следует идти.

– Да где же оно, это дерево?

Теперь ей казалось, что все деревья похожи друг на друга, что десятки тропинок расходятся в разных направлениях. Изабель охватила паника.

– Мари! Мари, я не знаю, куда идти! Мы заблудились!

– Нет, мадам, – пробормотала служанка, которую тоже стал одолевать страх. – Я уверена, что нам туда! Вон по той тропинке!

– Мамочка!

– Габи, поспеши!

Обернувшись, Изабель увидела, что мальчик смотрит на нее с очень странным выражением на лице. Вернее, не на нее, а на что-то или кого-то у нее за спиной. Она повернулась снова. Корзина выпала у нее из рук, и она закричала от страха:

– А-а-а!

Прямо перед ней возвышалось нечто грязное и лохматое, возникшее из лесной тени.

– Мадам, простите! Я не хотел вас напугать.

– Вы не хотели? Кто бы мог подумать!

Еще не опомнившись от испуга, она уставилась на дуло охотничьего ружья, смотревшего прямо на нее. Незнакомец опустил ружье и кашлянул, прочищая горло. Потом он свистнул. Показался второй охотник. Он был выше ростом и стройнее, на смуглом лице выделялись глаза с удивительным золотистым оттенком, которые теперь внимательно осматривали поляну. При виде дамы он попытался изобразить доброжелательную улыбку. Габриель подошел ближе. Изабель взяла сына за руку, готовая бежать со всех ног.

– Кто вы и что здесь делаете?

– Я – Стюарт Макиннис, – представился первый мужчина. – А это мой брат Фрэнсис.

– Макиннис? Так вы – шотландец? По вашему выговору этого не скажешь.

– Я родился в Шотландии, но вырос на острове Антигуа.

– Антигуа?

Это объясняло и необычный акцент, и смуглую кожу его брата.

– Далеко же вы ушли от дома, мсье Макиннис! – насмешливо бросила Изабель. – Или вы заблудились?

– В этих краях мы всего два месяца! Наша мать умерла прошлым летом от желтой лихорадки, и, как только представился шанс, мы сбежали из рабства. Мы надеялись, что в Квебеке…

По лицам парней разочарование читалось яснее, чем могли бы сказать слова. Они оба были чумазые и бородатые, и трудно было определить, с людьми какого рода ты имеешь дело. Притворившись, что хочет поднять корзинку, Изабель приподняла салфетку и нащупала нож. В следующее мгновение она продемонстрировала свое оружие незнакомцам.

– Мари, бери детей и уходи! Предупреди Александера и Мунро, что в лесу мы повстречали очень интересных… makwas!

– Но они же ушли на…

– Беги скорее!

Изабель так сверкнула на девушку глазами, что она поспешно схватила детей и потащила их за собой. Когда протесты сына затихли вдали, Изабель вздохнула свободнее. Она снова заговорила с незнакомцами, надеясь, что ее голос прозвучит в достаточной степени уверенно:

– Уходите! Уходите отсюда, оставьте нас в покое!

– Но мы не сделаем вам ничего плохого, мадам, поверьте!

Стюарт посмотрел на маленький кухонный нож, поставил ружье дулом на землю, оперся на приклад, и на его сером от грязи лице блеснули два ряда на удивление белых зубов. Изабель и сама поняла, насколько комично выглядит со своим «оружием», особенно если учесть, что защищаться ей пришлось бы от двух сильных мужчин, и отступила на шаг.

– Ладно! Тогда я уйду, но запрещаю вам идти следом!

Фрэнсис засмеялся. Брат хмурым взглядом призвал его к порядку, потом подмигнул Изабель.

– Обещаем! Но хотел бы вас предупредить…

В эту секунду раздался такой жуткий крик, что у всех троих кровь заледенела в жилах. Стюарт кинулся по тропинке, которую выбрали, убегая, Мари и дети.

– Это точно он! Дева Мария, сделай так, чтобы мы успели вовремя!

Изабель с Фрэнсисом побежали следом, но молодой мужчина очень скоро ее обогнал.

– Габриель! Габи, я иду!

Если крик Мари испугал Изабель до дрожи, то последовавшее за ним рычание едва не довело ее до обморока. Ей показалось, что сердце остановилось в груди. Медведь! Мари с детьми оказались по одну сторону от зверя, она с мужчинами – по другую. Медведь стоял на задних лапах и скалил свои страшные зубы.

– Только не шевелитесь! – тихо попросил Стюарт, вскидывая к плечу ружье.

Опустившись на четыре лапы, медведь принюхался и медленно двинулся к корзинке у ног Мари.

– Мадам! – всхлипнула перепуганная служанка.

– Мари, просто стой спокойно! – шепотом приказала ей Изабель.

Медведь посмотрел по сторонам и рыкнул.

– Мамочка, а makwa нас всех сож’ет? – спросил Габриель, глаза которого расширились от страха.

– Габи, стой смирно, умоляю! Стой смирно! Не-е-ет!

Мальчик в испуге бросился к матери. Растревоженный криками, медведь побежал следом. Два выстрела особенно громко прозвучали в тишине леса. Потревоженные птицы с громким щебетом взмыли в небо. Что-то с глухим стуком повалилось на землю, и тишина вернулась. Зверь лежал у ног Габриеля, и тот зачарованно смотрел на него. В обрамлении рыжих вихров лицо мальчугана казалось очень бледным. Отемин, которая уцепилась за юбку молодой индианки, заплакала. Мари дрожащей рукой погладила ее по черным волосам, из которых кое-где торчали сосновые иголки.

– Я же приказала тебе стоять на месте!

С этими словами Изабель кинулась к сыну.

Мальчик, который все еще не мог отвести глаз от лежащей перед ним бурой глыбы, молча позволил себя обнять.

– Ты в порядке, парень? – наклонился к нему Фрэнсис.

– Да, с ним все хорошо. Я… Спасибо вам! Если бы не вы… Может, поужинаете с нами?

– Не стоит благодарности! А за приглашение спасибо! – ответил Стюарт, на всякий случай упирая дуло медведю в бок. – Мы выслеживали его два дня. Хорошо еще, что вы сначала повстречали нас, а потом уже его!

– Конечно же, вы правы, – прошептала Изабель. От запаха убитого зверя ее начало подташнивать. Впрочем, надо признать, от незнакомцев пахло не лучше.

– Позволю себе заметить, вам не следовало бы гулять по лесу без огнестрельного оружия! Ваш ножичек не помог бы спасти мальчику жизнь. И вообще, как вы оказались в такой глуши?

– Мы живем неподалеку.

Изабель почувствовала, как в сердце укрепляется решимость снова поговорить с Александером и убедить его перебраться в город. Выходит, жить в лесу не так уж безопасно!

Оказалось, что у двадцатилетнего Стюарта блестящие темно-каштановые волосы, приятное, по-юношески пухлощекое лицо и нос в веснушках. Изабель даже предположила, что бороду он носит исключительно для того, чтобы казаться старше.

Сидя на колоде с чаркой лучшей водки, изготовленной Мунро, юноша на старательном французском, пересыпанном, правда, большим количеством английских слов, рассказывал им историю своей жизни. Он появился на свет в семье бедных фермеров на полуострове Морверн, на западном побережье Шотландии. Отец его погиб вместе с сотнями соотечественников в битве при Каллодене в 1746, незадолго до рождения сына. Его мать, Джейн Макиннис, приговорили к депортации в американские колонии.

После долгого и мучительного плавания человеческий груз доставили на Антильские острова, а точнее – на остров Антигуа. Выжила лишь половина несчастных переселенцев. Как выяснилось, чтобы быть проданными в рабство. Мать считала чудом, что ее младенец остался в живых. Ее купил владелец плантации сахарного тростника, и она сначала работала там портнихой, а впоследствии – кухаркой. Влюбившись в раба, она родила семерых, но все они, за исключением Фрэнсиса, умерли в раннем детстве.

Слушая рассказ, Изабель накрывала на стол и краем глаза наблюдала за Александером. Она видела, что, несмотря на внешнее спокойствие, он пытается скрыть охватившее его волнение, – как всегда, когда речь заходила о Каллодене. Не отвлекаясь от беседы, мужчины принялись за еду. Мари положила рагу на тарелки Габриелю и Фрэнсису, одарив последнего робкой улыбкой, что не укрылось от внимательных глаз Изабель. Антигуанец в свои шестнадцать-семнадцать был таким же высоким и крепким, как Александер. У него, как и у брата, была весьма располагающая улыбка, но черты лица отличались большей тонкостью, а кожа была очень смуглой и гладкой.

– Фу, гадость! – Габриель выплюнул содержимое рта на тарелку. – Я не хочу это есть! Гадость!

– Это медвежатина, – пояснил Александер, подняв на ноже кусок мяса. – Вкусное мясо! Перестань ныть и ешь что дали!

Его тон совсем не понравился Изабель. Она топнула, чтобы привлечь его внимание.

– А что? – Он пожал плечами. То, что все теперь на него смотрели, его совершенно не волновало. – Это не последний раз, когда ему подадут медвежатину! God damn! Мальчик должен привыкать к тому, что есть на столе!

И Александер отправил кусок в рот, а следом – еще один. Но едва начав жевать, он уставился в свою тарелку, потом поковырялся в ней вилкой.

– Dé a tha seo?

– Это рагу из медвежатины, Алекс.

Стюарт проглотил то, что успел сунуть в рот, и, как он ни старался быть вежливым, тоже поморщился.

– Мамочка, я же гово’ю, что это гадость!

Мальчик отодвинул кусок мяса на самый край тарелки и сказал, глядя на Александера:

– Это из-за «волчьего пука» ’агу гадкое!

– What?

– Из-за «волчьего пука»! Из-за г’иба! Волк, наве’ное, был ог’омный, раз смог сделать такой «пук»! Я хотел его лопнуть, а мама сказала, что надо положить его в еду!

– Габи, это просто гриб, а грибы – вкусные!

С этими словами Изабель заняла свое место за столом.

– Для ведьмы – да, любые грибы сгодятся! – засмеялся Александер. – Может, ты решила нас отравить или прогнать наших гостей?

Молодая женщина положила в рот кусочек мяса в грибной подливке и… тут же скривилась.

– Ну что? – поинтересовался Александер. – Как рагу, вкусное?

– Если бы на нас из-за каждого куста не бросались медведи, я бы, может, нашла грибы и получше! А пока довольствуюсь тем, что есть!

И она сунула в рот еще кусочек, подтверждая свои слова.

– Не могу с тобой согласиться! Свою долю помоев я в этой жизни уже съел… И как-нибудь обойдусь без куска медвежатины. К слову, этот медведь чуть не пообедал моим сыном, потому что его матери захотелось набрать в лесу «волчьих пуков»!

Изабель не донесла испачканную подливкой вилку до рта и сидела с открытым от удивления ртом. Кусочек гриба с тихим «плюх!» упал обратно в тарелку. Поглядывая на Габриеля, который был слишком занят тем, что копался в рагу, чтобы выловить хоть один съедобный кусочек, она то краснела, то бледнела. Остальные, казалось, не усмотрели в словах Александера ничего странного. Да и кто бы усомнился в отцовстве шотландца, если они с мальчиком так похожи! И только Мари потупилась. Александер осознал свою оплошность последним. Он встал и вышел из дома.

– Алекс, он не должен знать! Тебе стоит научиться держать язык за зубами!

Мужчина, бледный от ярости, живо обернулся и упер кулаки в бока.

– Ты собираешься скрывать это от него всю жизнь, Изабель?

– Нет! Но он ведь еще такой маленький! Он не поймет! Единственный отец, которого он знал, – это Пьер. Я не представляю, как ему можно объяснить, что его настоящий, родной отец – ты! Нет, еще слишком рано!

– Но его отец – я! Габриель – МОЙ сын, God damn!

– Он узнает об этом, только позже. А пока я прошу тебя, следи за тем, что говоришь! И еще… Почему ты не предупредил меня, что в окрестностях бродит медведь? И как можешь ты обвинять меня в неосмотрительности, если знал о звере и не сказал? И не отрицай! Микваникве мне все рассказала!

– Ей было сказано, чтобы она, если понадобится, предупредила тебя об опасности! Я не думал, что тебе взбредет в голову так далеко отойти от дома!

– Я бы не стала отходить, если бы ты сказал мне правду! Алекс, получается, что ты мне не доверяешь. Или думаешь, что я такая дура, что не поняла бы, какая опасность может подстерегать нас здесь? Ты ошибаешься! И еще хочу сказать тебе следующее: так жить до старости я не собираюсь! Я не жена переселенца и никогда ею не буду! Я слепо пошла за тобой только ради Габриеля! Я тебе доверила и себя, и сына! И я надеялась оказаться в более «цивилизованном» месте, а не тут, где нас окружают одни индейцы!

– Микваникве добра к тебе. И очень с тобой терпелива, хотя то, что ты смотришь на нее свысока, ее обижает.

– Надо же, сколько всего она успела тебе рассказать! Наверное, выплакалась у тебя на плече?

– Прекрати! Микваникве – законная супруга Мунро, ей есть с кем поговорить!

– Думаешь, я ничего не знаю о нравах индианок? Не замыливай мне глаза своими баснями о супружеской верности! Эта женщина глаз с тебя не сводит, а ты…

Изабель слишком разозлилась, чтобы заметить, как стушевался Александер. Она отвернулась и быстрым шагом направилась к дому. Повторяя про себя ее последние слова, Александер вдруг спросил себя, заметил ли Мунро, что его жена до сих пор при случае строит ему, его кузену, глазки.

Александер вспомнил жаркую летнюю ночь, когда он вышел из вигвама на воздух в поисках прохлады. У него никак не получалось заснуть. Это было всего две недели назад. Индианка пришла, когда он уже сидел на пригорке возле маисового поля, откуда хорошо просматривались и дом, и вся поляна. Бесшумно, словно уж, она обвилась вокруг него и прижалась щекой к его груди.

– Badwadjigan…

«Тот, кто явился из грез»…

Она прижалась к нему своим огромным животом. Александер почувствовал, как где-то на уровне его собственных чресел шевельнулся ребенок, и поспешил отодвинуться.

– Ты несчастливый. Я дать тебе чуть-чуть радости.

Ее руки прошлись по бокам и ягодицам мужчины. Хотел того Александер или нет, но в ответ на прикосновение почувствовал разгорающееся желание. Разрешить ей осуществить обещание или же бежать от нее со всех ног?

– Нет! Ты – жена моего кузена, ты носишь его ребенка. И… я люблю Изабель.

– Твоя белая жена не хочет тебя любить!

Рука индианки скользнула ниже. Резким движением он схватил ее и сжал запястье.

– Микваникве, я не могу и больше никогда не буду заниматься с тобой любовью. Запомни это раз и навсегда!

Индианка-оджибве посмотрела ему в глаза своими бархатными глазами, обиженно надула губки, но уже в следующее мгновение выражение ее лица стало надменным. Не проронив больше ни слова, она вернулась к мужу. Александер долго сидел и смотрел на голубоватые в лунном свете очертания дома. Он страстно желал одну женщину – Изабель. Но не только ее телом он хотел обладать, ему нужно было и ее сердце. Значит, придется быть терпеливым…

Из разговора стало ясно, что в это сердце прокралась ревность. Александер улыбнулся. На душе у него вдруг стало легче. Бросив последний взгляд на дом, он присоединился к Мунро и гостям, которые сидели на пригорке у костра.

* * *

Упавшая на пол иголка никак не хотела отыскиваться. Отчаявшись, Изабель стала искать в своей корзине для шитья другую. На коленях у нее лежала детская рубашка. Неудивительно, что мысли молодой женщины в тысячный раз обратились к сыну. Габриель привык к новой жизни быстрее, чем она ожидала. Он начал подражать Александеру и Мунро не только в поведении, но и в речи, и его выговор заметно улучшился. С Александером они успели по-настоящему подружиться. Изабель иногда ловила себя на том, что ревнует, – было трудно принять мысль, что любовью сына нужно с кем-то делиться.

Та же проблема возникла в свое время и с Пьером. Поскольку между мужем и сыном не было кровного родства, она делала все возможное, чтобы отдалить их друг от друга. В то время она считала, что это нормально. Но теперь впервые осознала, что попросту хотела, чтобы мальчик любил только ее одну. Если у нее отняли любовь мужчины, то любовь сына уж точно никто не отнимет! Габриель стал центром ее мира. В ответ на это Пьер покупал мальчику игрушки и книжки, которым завидовали все дети квартала. Таким образом ему удалось привлечь внимание Габриеля и заслужить его любовь, невзирая на все ухищрения Изабель.

Рука ее замерла над шитьем, ничего не видящий взор устремился вдаль… Пьер обычно поступал так со всеми, чьего расположения хотел добиться. Она не стала исключением. Ее супруг считал, что «на войне и в любви все средства хороши»: задаривал ее драгоценностями, окружал удобствами и красивыми безделушками… И связи на стороне заводил в надежде, что она станет ревновать и вернется в его постель. Когда же убедился, что ничего не выходит, прибег к последнему средству…

Любил ли он ее по-настоящему? Не стала ли она для него призом в игре на соблазнение? Может, ему просто хотелось заставить ее себя полюбить – из элементарного мужского тщеславия? Хотя нет, по-своему Пьер любил ее, она не могла отрицать это. А что до резонов… У каждого свои причины любить того, кого он любит. Безусловно любит лишь Господь…

Изабель кивнула, соглашаясь сама с собой, и вернулась к реальности. Но как ни рылась она в мотках ниток и лент, иголок так и не нашла.

– Куда они все подевались? Габрие-е-ель! Иди сюда! Где этот маленький проказник? Ну подожди, попадешься ты мне…

Оставив шитье на столе, она вышла из дома. Но сына на поляне не оказалось. Изабель стремительным шагом направилась к полю, где, как она знала, Александер с Мунро с утра корчевали пень. Братья Макиннисы вызвались им помочь. Надо заметить, Александер был не против их присутствия. Они все вместе ходили на охоту, вместе работали на поле, да и женщин при случае было на кого оставить. Впрочем, Изабель быстро подметила, как Фрэнсис смотрит на Мари, которая превратилась в симпатичную девушку, поэтому утверждать, что с братьями дамы «в полной безопасности», она бы не спешила…

– Алекс!

Мужчины были заняты работой. Скрестив на груди руки и притопывая ножкой, Изабель нетерпеливо ждала, когда на нее обратят внимание. Александер стоял к ней спиной, и шрамы блестели от пота. Она вспомнила, с каким изумлением Габриель в первый раз смотрел на эту исполосованную спину.

В тот день Александер снял рубашку и стал обливаться водой. Габриель, которого любопытство заставило забыть о вежливости, спросил: «Откуда у тебя эти ш’амы?» Александер не сразу нашелся с ответом. Он забыл, что сын никогда не видел его спину. В конце концов он ответил шутливым тоном: «Я провинился, и меня наказали». «Наве’ное, ты сделал что-то очень плохое?» – «Тот, кто меня наказывал, наверняка так думал!» – «Больно было?» Александер кивнул, и улыбка пропала с его лица: «Хватило, чтобы я запомнил и никогда больше этого не делал».

– Что случилось?

Александер вогнал вилы в землю, оперся на рукоять и улыбнулся. Потное лицо было перепачкано землей.

– Изабель! Я не могу ждать ответа целый день! Ты видела те серые тучи?

– Где Габриель?

Он вздохнул. Изабель же смотрела на его бронзовую от загара, мускулистую грудь, поросшую темными волосами. Польщенный вниманием, Александер округлил руки и напряг украшенные татуировкой бицепсы. Этот примитивный прием соблазнения действовал безотказно даже на самых целомудренных женщин.

– Если в шалаше под соснами его нет, значит, они с Отемин пошли на пруд порыбачить.

– Ладно, пойду посмотрю!

Несколько смущенная этой демонстрацией мужественности, Изабель поблагодарила Александера кивком и направилась к шалашу, в котором дети любили играть. В свое время его построили из веток, оставшихся после сооружения вигвама для Мунро и Микваникве. Габриель назвал этот шалаш «бандитским логовом». Но в нем никого не оказалось.

Габриель запретил матери даже заглядывать в шалаш, поэтому Изабель воспользовалась моментом, чтобы как следует его рассмотреть. Когда глаза молодой женщины привыкли к темноте, она увидела плоды «активной деятельности» детей и невольно поморщилась от отвращения. Многочисленные насекомые и мелкие зверушки были приколоты иголками и булавками к кускам коры – божьи коровки, пауки, несколько видов земноводных и грызунов. Некоторые были покрыты – очевидно, для сохранности – какой-то густой массой, издающей запах сосновой смолы.

– Фу!

Взгляд Изабель упал на шкурку мускусной крысы, натянутую на грубо сработанную деревянную раму – миниатюрное подобие тех, какими пользовалась для сушки шкур Микваникве. В своем стремлении к познанию Габриель был готов до бесконечности экспериментировать и еще не задумывался о вопросах жизни и смерти. Неужели дело дошло уже и до осознанной охоты на несчастных зверушек и насекомых?

– Эта дикарская жизнь окончательно развратит его ум! – пробормотала Изабель себе под нос и подобрала с земли коробку с булавками.

Подул свежий ветерок. Изабель ослабила шнуровку корсажа и смахнула с груди капельки пота. Дышать сразу стало легче. Она посмотрела в сторону огорода, где Микваникве, стоя на четвереньках, пропалывала грядки. Молодая индианка высоко подоткнула юбку, и ее бронзовые ноги были открыты едва ли не до колен. Однако, похоже, она нисколько не стеснялась взглядов, которые бросали на нее мужчины. Вспомнив, что и Александер время от времени косился в ее сторону, Изабель рассердилась. Посмотрев на свое черное платье, она была вынуждена признать, что оно не самое кокетливое из тех пяти, которые она взяла с собой в поездку. Понятно, почему Александеру приятнее смотреть на Микваникве, чем на нее…

Тут со стороны огорода послышался стон, который отвлек ее от невеселых размышлений. Одной рукой Микваникве обхватила круглый живот, пальцы другой еще сжимали кустик пырея. Мари замахала руками и закричала, призывая на помощь мужчин. Изабель побледнела. Спустившись с пригорка, она по почти пересохшему ложу оросительного канала побежала к индианке.

– Изабель, dinna!

Александер тоже бежал к ней и махал руками. А потом он спрыгнул в канал… Не понимая, что происходит, Изабель остановилась и стала ждать.

– Но я не…

– Сзади!

Не успела она оглянуться, как земля ушла из-под ног и какая-то сила увлекла ее за собой – легко, словно щепку. Сильная мужская рука схватила ее за юбку и дернула, вырывая из грязи, которая успела набиться в рот и в нос. Кашляя и отплевываясь, Изабель изо всех сил вцепилась в штанину Александера.

– Держись крепко!

С надрывным криком шотландец поднял ее, поставил на твердую землю и, задыхаясь от усилия, упал рядом. Через пару секунд, осознав, что произошло, он пробормотал, бледнея на глазах:

– Запруда! God damn! Запруду прорвало! Габриель!

То и дело соскальзывая, он вскарабкался-таки на пригорок и побежал вдоль канала к источнику этого внезапного наводнения.

– Что случилось? О нет! Габи!

Ноги Изабель запутались в юбках, и ей пришлось потрудиться, чтобы встать. Мунро, подбежавший к корчащейся от боли жене, смотрел Александеру вслед. Потом он повернулся к Изабель и только теперь заметил воду в канале. Осознав всю опасность ситуации, он оставил жену на руках у Мари и тоже побежал к запруде. Братья Макиннисы следовали за ним по пятам. Очевидно, заграждение не выдержало напора воды – дожди в эту первую неделю сентября шли часто…

– Габриель! Габриель!

Александер боялся, что детей уже не спасти. Поглядывая на бурно бегущую воду в канале, он наконец взобрался на холм.

– Габриель!

Но детей не было видно. Он утешил себя мыслью, что, если бы их унесло потоком, он наверняка увидел бы их.

– Габриель! A Thighearna mhо́r! Mo bhalach!

Испуганными глазами смотрел он на пруд, из которого, унося с собой стволы деревьев и ветки, вытекала вода. В устье запруды стремительно образовывалась стена из мусора, и это наводило на мысль, что, если дети утонули, трупы поднимутся на поверхность не раньше чем через несколько часов. Он замотал головой. Нельзя даже думать об этом! И тут в траве блеснуло что-то металлическое. Он подошел и нагнулся. Это был топор. Александер поднял его с земли и нахмурился. Это был его топор…

– Габриель?

Имя сына он произнес шепотом. Но уже в следующее мгновение в поле зрения показалась рыжая шевелюра. Со смешанным чувством злости и облегчения Александер бросился мальчику навстречу.

– Габи!

Когда их с Александером разделяла всего пара шагов, Габриель упал на колени возле белого ствола березы и разрыдался.

– Я не хотел… Не хотел! Я не знал, что это ве’евка от затво’а! Я не на’очно!

Мальчик буквально окаменел от страха. Он прекрасно сознавал масштаб своей оплошности и не осмеливался поднять голову и посмотреть в синие глаза мсье Александера. А тот разразился длинной тирадой на незнакомом языке, в котором «р» звучал необычайно раскатисто. Потом вдруг стало тихо, и мальчик решил, что Александер ушел. И вдруг кто-то обнял его, да так крепко, что у него перехватило дыхание.

– Никогда больше не делай того, что тебе запретили, мой мальчик! Никогда, слышишь?

– Но я ничего такого и не делал!

– А топор? Я прекрасно помню, что запретил тебе его трогать!

– Это Отемин его взяла… ну, чтобы от’убать ’ыбам голову.

– А кто обрубил веревку, которая не давала затвору открыться?

Последовало продолжительное молчание. Габриель по-прежнему не поднимал глаз.

– Я… Мне нужна была длинная ве’евка. Отемин поймала две ’ыбешки, а я – ни одной. И тогда я подумал, что моя удочка слишком ко’откая.

– Отемин! Где она?

Александер еще крепче обнял плачущего сына.

– Она убежала пр-р-рятаться! Испугалась, что Мунр-р-о ее накажет. А я вер-р-рнулся за топор-р-ром, вспомнил, что тут его бр-р-росил… Чтобы и за это тоже меня не наказали…

Александер был тронут признанием Габриеля и его старанием правильно выговаривать «р», однако продолжал с напускной строгостью:

– Дело даже не в том, кто взял топор. Понимаешь ли ты, что по твоей вине запруда теперь разрушена, поле – залито водой, а твоя мама чуть не утонула? Я уже не надеялся застать вас с Отемин живыми! Ты понимаешь, что за такое я просто обязан тебя наказать?

– Понимаю…

Мальчик не кривил душой – ему и правда было очень стыдно. Александер прижал его к себе и пошел назад, к дому. По пути он встретил Мунро и парней и заверил их, что с детьми все в порядке. Часть урожая погибла, и придется охотиться чаще, чтобы на вырученные деньги потом купить зерна… Но главное, что Габриель и Отемин живы и здоровы.

Топор расколол полено с громким «Тюк!», вслед за которым послышался вопль ярости. Александер подобрал куски древесины и бросил их на кучу тех, что успел наколоть раньше. Взял новое полено, поставил на колоду и снова ударил. Капля пота скатилась с виска на подбородок. Он стер ее резким жестом. Слова Габриеля до сих пор звучали в ушах: «А мой настоящий папа меня никогда не бил!»

Как больно это слышать! Александер рассердился и еще сильнее стегнул ремнем по голой попе. Мальчик забился у него в руках и закричал от боли.

– Я – твой настоящий отец, Габриель! Нравится тебе или нет, но по крови ты – наполовину шотландец!

– Ты в’ешь! Мой настоящий отец был папа, и у тебя нет п’ава…

– Mo chreach! У меня есть все права! Ты – мой сын по крови, и я имею право тебя наказывать, когда ты поступаешь очень плохо. Не думай, что мне это нравится…

«Тюк!» – снова сказал топор. Вспомнив, с какой ненавистью смотрел на него сын, вырываясь и убегая, чтобы спрятаться за ящиками, Александер застонал и отбросил полено и топор. Ему вдруг стало стыдно.

– Ты совсем спятил?

К нему бежала Изабель. Лицо ее побелело от злости.

– Кто тебе позволил избивать Габриеля? Его никогда так не наказывали, и я не позволю, чтобы это повторилось!

– Этот ребенок избалован до крайности! Он поступил очень дурно и должен понести за это наказание.

– Ты намекаешь, это я виновата, что он избалован? Я воспитывала его как могла! Но, должна тебе заметить, упрямец он такой же, как и ты! И это нелегко – в одиночку воспитывать ребенка!

– А как же тот, кого он называет своим настоящим отцом? Где все это время был твой муж?

– Пьер почти не вмешивался в воспитание Габриеля. Он кормил его, одевал, делал все, чтобы мальчик ни в чем не нуждался. Но что до принципов воспитания – тут все решала я. Неужели ты думаешь, Алекс, что за деньги можно купить все? Думаешь, мне так уж легко жилось? На самом деле ты ничего не знаешь о нас, обо мне…

– Если я ничего не знаю, то только потому, что не хотел…

– Не хотел знать! Ну конечно, вместо того чтобы разок лишить Габриеля любимой игрушки или развлечения, ты избил его, как собаку! Зато он запомнит это на всю жизнь!

– Есть вещи, которые оставляют следы пострашнее, чем ремень!

– Ну да, конечно! Лучше было бы отстегать его плетью…

Она прикусила губу и посмотрела на Александера, у которого ноздри трепетали от едва сдерживаемой ярости.

– Прости, я не имела в виду тебя…

– Я говорю не о телесных ранах, Изабель, а о том, чего ты совершенно не понимаешь!

Пнув носком полено, он отвернулся, чтобы уйти.

– Александер! – позвала она чуть слышно. – Я понимаю… Я мало знаю о твоей жизни. Но если ты дашь себе труд и расскажешь…

– Я иду на охоту!

– Тогда вперед! Беги, прячься в лесу! Как же я смогу уразуметь то, чего «совершенно не понимаю», если ты ничего не объясняешь и не хочешь про это говорить?

Александер был уже далеко. Последние слова молодой женщины затерялись в вое ветра, трепавшем ее юбку. Некоторое время Изабель стояла и думала, не пойти ли за ним следом. Но тут ее позвала Мари, и она вернулась в дом, чтобы заняться ужином.

* * *

Гроза разразилась посреди ночи. И такая жестокая, что Изабель, которая, вообще-то, не боялась гнева небес, задрожала под своими одеялами. В это невозможно было поверить, но Габриель крепко спал, прижавшись к матери всем телом. Что до Мари, то она тихонько вскрикивала, когда громыхало особенно громко.

Изабель волновалась за Микваникве. Когда Мунро с остальными ушел к пруду искать детей, его супруга, невзирая на мольбы Мари, удалилась в лес. Позже Мунро пояснил, что традиция велит индианке, едва начнутся схватки, уединиться в укрытии, которое она загодя специально для этих целей приготовила. Там она, одна-одинешенька, не проронив ни звука, должна разрешиться от бремени. «Не проронив ни звука! Уж в это я ни за что не поверю», – подумала Изабель, вспоминая, сколько мучений ей самой доставили роды.

С наступлением ночи индианка не вернулась. Александер не вернулся тоже. «Dinna worry, – сказал ей Мунро между двумя глотками водки. – Они оба прийти скоро!» Оказалось, он пообещал жене, что не станет вмешиваться и нарушать традиции ее народа. Это не помешало ему весь вечер бродить по опушке, не сводя усталых глаз с кромки леса.

– «Оба прийти скоро!» – пробормотала Изабель, имитируя шотландский акцент Мунро. – Нет, мой бедный друг, скоро она не вернется! А Александер пусть остается, если там ему лучше!

Она натянула одеяло до самого подбородка. И вдруг сердце ее дрогнуло. А если поблизости бродит другой медведь? Или волки? У Александера с собой только кинжал. И Микваникве! Страшно было представить, что могло случиться с ней. Что, если роды будут трудными? Если дитя не перевернется, как должно? Боже, спаси ее и сохрани! Но даже если бы она, Изабель, была сейчас рядом с индианкой, чем бы она могла ей помочь?

Новая вспышка осветила комнату и оборвала нить размышлений. Последовавший за ней раскат грома был таким оглушительным, что, казалось, весь мир содрогнулся. Габриель проснулся с криком и вцепился в ночную рубашку матери. Мари сидела на своей кровати и кричала от страха.

– Не бойтесь, просто молния ударила совсем рядом, – сказала Изабель, чтобы успокоить сына и девушку. – Наше счастье, что мы в безопасности!

Мари, накрывшись с головой, повизгивала, словно поросенок, которого собрались резать. Габриель посмотрел на мать расширенными от испуга глазенками.

– Мам, это доб’ый боженька на меня гневается! Потому что я сегодня поступил очень плохо!

– Нет, Габи, это просто гроза! В лесах грозы бушуют сильнее, чем в городе.

– А мсье Александер-р-р ушел в лес! Он не ве’нется, я точно знаю!

– Почему ты так говоришь? – Изабель взяла сына за подбородок, чтобы посмотреть в его заплаканные глаза. – Мсье Александер обойдет капканы и…

– Он сказал, это он – мой настоящий папа! Он точно ум’ет, как мой папа Пьер-р-р!

– Что? Когда он тебе это сказал, Габи?

– Когда бил меня р-р-ремнем! И он сказал, что по к’ови я наполовину…

В дверь заколотили кулаком. Шум заставил Габриеля умолкнуть на полуслове. Мальчик еще крепче ухватился за мать и задрожал всем телом.

– Мама, это п’ишли волки-обо’отни! Это они к’ичали там, на улице! Они хотят меня съесть! Их послал злой дьявол!

– Габи, не говори глупости! Мари разбросала вокруг дома столько соли, что к нам ни один оборотень не подберется! Это Мунро пришел сказать, что у малышки Отемин появилась сестренка или братик.

Стук стал еще громче.

– Изабель! Изабель! Dè tha ’dol? Fosgail an doras!

– Алекс?

Изабель почувствовала облегчение и в то же время рассердилась. Она накинула на Габриеля одеяло, подбежала к двери и открыла ее. Вместе с Александером в дом ворвался порыв ветра с дождем. Шотландец весь промок, ноги у него заплетались. В мокрой одежде и с прилипшими к голове волосами он вполне мог сойти за волка-оборотня. Он обвел комнату мутным взглядом, на мгновение задержавшись на спрятавшейся под одеялом служанке и круглом личике сына, который выглянул-таки из своего укрытия, потом со вздохом прислонился к стене и закрыл глаза.

– Алекс, что случилось? Откуда ты явился? На тебя страшно смотреть! И на пол с тебя уже целая лужа натекла! Скорее раздевайся! Я дам тебе переодеться и вскипячу воды для чая.

– Chan eil…Не надо чая! Я не хочу… Не надо чая… Нет…

– Да что с тобой такое?

Изабель подошла посмотреть, не ранен ли он. И только теперь уловила запах спиртного.

– Cha bhi mi fada… Я только хотел убедиться… heard screaming. Молния… Я подумал… Все, я ухожу! Спокойной ночи!

– Ты пьян? Ты выпивал у Мунро? Как Микваникве? Есть новости?

Александер испустил протяжный вздох и пожал плечами. Ему не хотелось ничего объяснять. Уж точно не сейчас.

– Алекс, ты видел Микваникве?

– Chan eil mi a’tuigsinn… Микваникве? Я был не… с ней.

Он пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за ручку входной двери. Она открылась, и Александер растянулся во весь рост на полу, причем так, что ноги оказались в доме, а голова – на улице, под дождем. Изабель подбежала к нему, нагнулась и стала трясти за плечи.

– Ты всю ночь собираешься так лежать? Хочешь, чтобы весь дом залило дождем?

– An taigh agam… An taigh agam…

– Ну-ка, вставай! Какой пример ты подаешь сыну? Этого еще не хватало: отец – пьяница! Да вставай же!

«Какой пример ты подаешь сыну? Этого еще не хватало: отец – пьяница!» Слова проникли в затуманенное сознание Александера и произвели эффект молнии. Где-то совсем рядом громыхнул гром. Он перевернулся на бок. Дождь хлестал по лицу, вода затекала в рот. Он облизнул губы и сглотнул.

– An taigh agam… dh’òlainn deoch a làimh mo rùin… – произнес он нараспев, потом засмеялся, а еще через секунду закашлялся. – Я не хотел… Я не хотел, но было надо. Он должен понять… Если поступаешь дурно… наказывают. Пришлось, хотя я и не хотел. Изабель, прости меня!

И он закрыл лицо руками.

– Мама, что с мсье Александе’ом? Ему плохо? Он гово’ит ст’анно… Скажи, он уми’ает? Он ум’ет? Я буду хо’ошо себя вести, обещаю! Я всегда буду слушаться, всегда! Я не хочу, чтобы он уме’ из-за меня!

– Улитка проклятая… Bluidy rainy day… [147]Проклятый дождливый день… ( скотс ).
God damn snail…

Александер качал головой из стороны в сторону, глаза его смотрели в одну точку. Изабель поджала губы. Она решила не поддаваться жалости. Он избил Габриеля, вот о чем надо помнить! Такого она больше не допустит! Пообещав себе, что выскажет ему все, как только он протрезвеет, она склонилась над мужчиной. Схватив его за грязные щиколотки, она повернулась и сказала Габриелю успокаивающе:

– Мсье Александер не умрет, любовь моя! Он просто… очень устал за день.

И она потянула Александера от двери за ноги. Мари, которая до сих пор тряслась под одеялом, она приказала не допускающим возражения тоном:

– Мари, иди и помоги мне его втащить! И перестань ныть!

Габриель перебрался с кровати на лавку и с тревогой наблюдал за происходящим. Изабель с Мари стоило большого труда затащить шотландца в дом и закрыть дверь. И, надо сказать, вовремя – у порога уже успела натечь огромная лужа. Оставался вопрос, что теперь с ним делать? Не выгонять же опять под дождь? Мари вопросительно посмотрела на свою госпожу, которая начала раздевать лежащего на полу мужчину.

– Я сама управлюсь! Ложись, Мари! Лужу я тоже уберу. Хотя постой… Можешь взять к себе Габриеля? Только на эту ночь. Мне еще долго придется возиться, а он наверняка не захочет спать один.

– Конечно, мадам! – воскликнула девушка. Она даже обрадовалась, что теперь будет не одна.

Уложив и поцеловав сына, Изабель сходила в кухню за одеялом, потом присела возле Александера. Лицо спящего разгладилось и казалось спокойным. Она представила, каким он был в детстве. Наверняка похожим на Габриеля… Интересно, и любопытный был такой же? И выдумщик? По сути, все шалости сына были продиктованы не злым умыслом, а живым и пытливым умом. Знать бы, какие моменты счастья и невзгод выковали характер Александера…

– Кто ты, Аласдар Макдональд? Бывший возлюбленный? Отец моего сына? Но кто еще? Что тебя так мучит?

Нежным жестом она отвела мокрую прядь от его лица. Рот Александера был приоткрыт, и Изабель отметила про себя, что зубы у него все на месте и все – здоровые. Она вспомнила, что Пьер, потеряв два резца, обратился к доктору, и для него сделали вставные зубы из слоновой кости, которые при помощи золотых нитей крепились к смежным зубам.

Намереваясь укрыть Александера, она окинула взглядом его фигуру. Провела пальцем по вытатуированной на плече волчьей голове, придававшей ему сходство с индейцем… Взгляд ее скользнул по обтянутым вылинявшими штанами бедрам, по заляпанным грязью голеням. Геометрический мотив на них был выполнен в том же стиле, что и рисунок на бицепсах. В нем прочитывалось многократно повторяемое изображение черепахи, окруженное переплетенными линиями. Изабель доводилось слышать, что некоторые вояжеры покрывают свои тела татуировками на индейский манер. Наверняка они были и у Этьена, и у многих других торговцев пушниной, приходивших к Пьеру в кабинет по делам. А однажды ее муж обронил, что иные смельчаки подвергают татуированию даже свои интимные органы.

Но большее впечатление на нее произвели все-таки не рисунки, а жуткие шрамы на ногах шотландца – гладкие, розовые, лишенные всякой растительности. У раненых в больнице монахинь ей не раз доводилось видеть подобные. Однако она так и не осмелилась спросить у Александера, где он получил такие ожоги. «Есть вещи, которые оставляют следы пострашнее, чем ремень!» «Я говорю не о телесных ранах, Изабель, а о том, чего ты совершенно не понимаешь!» Слова Александера снова и снова звучали у нее в голове. Теперь она понимала, что под каждым шрамом прячется еще один, куда более глубокий, который никогда полностью не заживет.

– Что ты имел в виду, Александер? Я не могу догадаться! Ты должен сам мне рассказать… – пробормотала она, накрывая его простыней.

Видеть ужасные рубцы на теле Александера было больно. Ну почему она влюбилась именно в этого мужчину? Изабель вдруг осознала, что прежде не задавалась этим вопросом. Еще в бытность свою солдатом, ее шотландец отличался сдержанностью, даже некой таинственностью. Но когда они занимались любовью, он каждый раз раскрывался перед ней полностью – так, что ей казалось, будто она держит в руках его сердце. Что ж, как себя ни обманывай, на самом деле она ни разу не пожалела, что отдалась Александеру. И всегда сожалела, что не успела узнать его лучше. Если бы мать не принудила ее выйти замуж за Пьера Ларю, были бы они с Александером вместе? Любили бы до сих пор друг друга? Или же Господь разлучил их, чтобы воссоединить для настоящего счастья? Эти полные отчаяния дни, эти ночи, проведенные в слезах, – неужели все было не напрасно? Боже, сколько вопросов без ответа!

– Что осталось от нашей любви, Александер? Что нас ждет?

Молния на мгновение осветила комнату, потом снова стало сумрачно. Александер посапывал во сне. Изабель задула свечу, вздохнула и позволила своим отяжелевшим векам сомкнуться.

– Доброй ночи, Аласдар!

 

Глава 14. Праздник маиса

Веселый щебет проник в сновидение Изабель. Птичка порхала у нее над головой, крыльями рисуя в небе радугу. Послышался детский смех, и, окруженный ореолом яркого света, перед ней возник Габриель. Еще мгновение – и собачий лай заглушил и щебет птиц, и смех мальчика. Изабель медленно открыла глаза и какое-то время смотрела на потолочные балки. Удивительно, но собака все еще лаяла, а вот Габриель и птицы умолкли.

– Габи, сделай так, чтобы пес замолчал! – попросила она.

Было очень жарко, влажная ночная рубашка прилипла к телу. Она повернула голову и посмотрела на кровать Мари. Пусто…

– Габи?

Повернувшись на другой бок, она тут же уткнулась носом в чью-то густую шевелюру и едва успела заглушить ладошкой крик: рядом с ней на кровати спал Александер!

– Ты как тут оказался?

Несколько секунд – и она вспомнила события вчерашнего вечера. Неужели они с ним… Господи! Нет-нет, ничего ведь не было! Должно быть, Александер перебрался на кровать, пока она, Изабель, спала. Но как же это некстати! Что подумал Габриель, когда проснулся и увидел свою мать в кровати с чужим мужчиной? А Мари? Она наверняка решила, что…

– Мамочка, – прошептал Габриель ей в ухо, – можно я пойду поиг’аю с Отемин и собаками?

Изабель села на постели и первым делом удостоверилась, что мужчина с ней рядом выглядит прилично. Отметив про себя, что штаны, которые она вчера не стала с него снимать, до сих пор не высохли, она вздохнула с облегчением. Габриель улыбался во весь рот. Казалось, мальчик не придал никакого значения присутствию Александера в кровати у матери, как если бы это было совершенно естественно.

– На улице так хо’ошо! Можно мне пойти погулять? Я даже сам оделся, посмот’и!

– А где Мари?

Изабель все еще чувствовала себя неловко. Она обвела комнату взглядом.

– Ушла помогать Микваникве.

– Микваникве вернулась? Уже?

– Ну да! Вче’а ночью в лесу кто-то поте’ял маленького р-р-ребенка, а она нашла!

– Вот и замечательно! Ты хочешь пойти проведать малыша?

– Нет, у меня есть дело! Я пойду на поле помогать Ф’энсису и Стюа’ту!

– На поле?

– Ты забыла? Сегодня п’аздник маиса! Сначала мы обо’вем початки, а потом будем их чистить!

– И который сейчас час? Солнце уже высоко?

– Над высоким дубом!

– Неужели уже так поздно?

– Так можно я пойду?

– Конечно!

Она упала на кровать и закрыла глаза. Дверь скрипнула и осторожно закрылась. Странно… когда Габриель торопится, он обычно громко хлопает дверью.

Разговор полушепотом и ее движения разбудили Александера, и он зашевелился. Уловив запах любимой женщины, которая, судя по всему, была рядом, он с наслаждением вдыхал его снова и снова.

– A ghràidh mo chridhe… Och! Ma heid!

Он обхватил голову руками.

– Если голова у тебя и болит, Александер Макдональд, то ты сам виноват!

– Dinna be sae harsh, wemen…

– Хочу тебе заметить, что я не приглашала тебя в мою постель!

– На полу спать жестко, а у тебя такая мягкая постель! К тому же Габриель спал с Мари, и я подумал: кровать широкая, места хватит и на двоих…

– Хорошо еще, что тебе не пришло в голову прыгнуть на меня сверху!

Он засмеялся, но смех перешел в стон.

– Тут ты не права! Откуда тебе знать, что приходило мне в голову, а что – нет?

– Ах ты, старый… развратник! Если так, почему же ты сдержался?

– Голова болела.

Он поморщился.

– Неужели? – поинтересовалась она, намеренно повысив голос. – Это правильно, ничего лучшего ты и не заслуживаешь. Надо же такое придумать! Влезть ко мне в постель… Да за это мне надо бы отхлестать тебя по щекам, заставить тебя…

Он ждал продолжения, но его не последовало. Признаться, невзирая на головную боль, только ценой огромного усилия он не лег на нее и не… Он понимал, что время еще не пришло, и довольствовался тем, что смотрел на нее, вдыхал ее аромат, слушал, как она спит, и… видел сны, в которых она тоже была рядом.

Солнечный луч пробился сквозь пыльное стекло и упал на волосы Александера, разметавшиеся по набитой утиным пером подушке. Мужчина передвинулся так, чтобы свет не попадал в глаза. Изабель смотрела на эту блестящую шевелюру, такую темную в сумерках и отливающую бронзой на свету. «Каков хозяин, таковы и волосы, – подумала Изабель. – Александер, не надоело ли тебе жить в темноте?»

– Изабель, – с усилием проговорил Александер, массируя большими пальцами свои веки, – я почти не помню, что было вчера вечером. Я поставил тебя в неловкое положение? Сделал что-то, что тебя напугало или рассердило?

– Ну, если не считать, что ты устроил порку, потом исчез на полдня, чтобы ввалиться в мой дом посреди ночи мертвецки пьяным…

Из пересохшего горла Александера вырвался хрип. По лицу шотландца было видно, что ему стыдно.

– Не смотри на меня так! Или ты радуешься, что мне плохо?

– А почему бы мне сейчас и не радоваться? Ах да, я забыла, ты еще каялся, что так жестоко наказал своего ребенка!

– Это все?

– Нет! Потом ты лег на полу и бормотал что-то про улиток. А потом заснул. Кстати, я и не думала, что ты так громко храпишь!

– М-да…

– А теперь объясни мне, при чем тут улитка?

– ’T is a bluidy rainy day!

– Ты побьешь меня, если я попрошу это перевести?

– Это означает «противный дождливый день».

Александер выругался про себя. Он не собирался признаваться Изабель в том, что чувствует себя хуже, чем моллюск в «Улиткин день»! Последовало продолжительное молчание, нарушаемое лишь звуками с улицы. Через какое-то время Александер открыл глаза и покосился на женщину, лежащую с ним рядом. Она уставилась в потолок, сердито сжав губы. Похоже, какая-то мысль не давала ей покоя.

– Было бы справедливо, если бы теперь я отлупила тебя ремнем, старый пьяница!

– Можешь не стесняться! Лупи на здоровье, у меня все равно нет сил отбиваться!

– Как и у Габриеля!

– Och! Изабель, хватит об этом!

– Нет, не хватит! Ты не имеешь права бить моего сына!

– Напомню тебе, что он и мой сын тоже! Och! God damn heid! Габриель должен понимать… Он должен понимать, что каждый поступок имеет последствия!

Изабель сжала кулаки так, что ногти впились в кожу.

– И без ремня этого никак не объяснить? Или ты считаешь, что порка – лучший метод? Думаю, тебя в детстве часто били, поэтому теперь ты решил поступать так же!

– Stop it!

Александер привстал на локте и сердито посмотрел на Изабель. Она выдержала взгляд, чувствуя, что ее собственное сердце начинает биться быстрее. Еще мгновение – и она быстро повернулась к нему спиной, взволнованная скорее его близостью, чем приводимыми им доводами. С улицы послышался громкий смех, затем лай собак, и напряжение между ними спало.

– Как он? – спросил Александер после продолжительной паузы.

– Если вспомнить, что ему пришлось пережить, нормально, – ответила Изабель язвительным тоном.

– Что ему пришлось пережить? Aye!

– Телесная боль – не самое страшное следствие наказания, Алекс, – добавила молодая женщина, смягчившись.

Александер лег на подушку, стараясь не двигаться резко, чтобы боль не усилилась. Нахлынули мучительные воспоминания – те самые, которые так терзали его вчера, когда Габриель уже был наказан. Это случилось на берегу озера Ливен в такой же дождливый день, как вчерашний. Тогда тоже разыгралась гроза, и его родные пролили столько слез… Это был его первый «улиткин день».

– Когда мне было одиннадцать, – начал он медленно, – мой отец выпорол меня за непослушание так, чтобы я запомнил на всю жизнь. И я запомнил. Дождь шел всю ночь и кончился только на рассвете. Но небо все равно было серое и тяжелое. Мы с другом Тимом хотели пойти порыбачить. Брат Тима Эндрю, который был чуть постарше, чем мы, отказался. Нам, детям, было запрещено ходить на озеро в плохую погоду, особенно если собирался дождь. Но я решил, что раз дождь закончился, то можно и пойти. Моя племянница Марси, старшая дочка моего родного брата Дункана Ога, и маленький Брайан, ее младший братик, надумали составить нам компанию. Марси хорошо управлялась с удочкой и знала все рыбные места. На берегу мы вытащили из укрытия лодку. Сначала все шло нормально, но потом поднялся ветер и наше суденышко закачалось. Тим испугался, маленький Брайан стал плакать. Марси стала грести к берегу и успокаивала их как могла. Я тоже уговаривал приятеля и братика, что все обойдется, но слова не помогали. Потом Брайан вдруг стал размахивать руками и звать маму. Я встал и потянулся его обнять. Волны ударяли о лодку сбоку… И я думаю, что из-за этого моего движения… В общем, лодка опрокинулась. Потом все закрутилось, как в кошмаре. Помню, как вода заливалась мне в нос и рот, как соль обжигала горло, глаза… Тогда я еще очень плохо плавал. Я стал искать, за что бы уцепиться. Рядом оказалась Марси. Она плавала отлично. Я схватился было за нее, но она держала маленького брата…

Словно во сне, перед мысленным взором Александера возникли тела племянницы и племянника. Они лежали на песчаном берегу – покрытые липкой тиной, глядя широко раскрытыми глазами на небо, на котором отныне пребывали. Он нервно кашлянул.

– Тима, Эндрю и меня публично высекли. По тридцать ударов палкой досталось моим друзьям, а мне – пятьдесят, потому что я был зачинщиком и я подтолкнул остальных к непослушанию. Это был первый раз, когда отец так сильно меня бил. Боже, как же мне было больно! Мне казалось, что все мои кости переломались. А потом, уже вечером, отец пришел поговорить со мной. Сначала он меня ощупал, убедился, что у меня нет переломов, а после спросил, чего бы мне хотелось больше всего на свете. Момент для такого вопроса, казалось, был неподходящий. Я подумал, что ему, наверное, стыдно и он хочет сделать мне приятное, хочет, чтобы я поскорее забыл о наказании. Наивный, я ответил, что с радостью пошел бы на охоту в горы. А он посмотрел мне в глаза и сказал: «Да, пятьдесят ударов палкой – слишком малое наказание за две утраченные жизни. Ты согласен?» Не понимая, к чему он клонит, я кивнул. Он долго сидел молча, а потом вынес свой вердикт: на охоту я не буду ходить целый год.

Александер до сих пор помнил каждое слово отца: «Твоя мать права. Телесные наказания порождают только злопамятство. Боль мешает человеку осознать, как дурно он поступил. Наказания бывают разные. Тебе придется искупить свою вину, мой сын! И ты должен извлечь из этого урок. Непослушание – это бесчестие для клана, понимаешь? Это значит, что ты не испытываешь уважения к отцу и к главе всего клана. Последствия, как ты убедился сам, могут быть ужасными. Прощение можно заслужить, только если ущерб будет возмещен. Но в твоем случае это невозможно. Александер, ты должен извлечь урок из этой трагедии. Поэтому, начиная с сегодняшнего дня, тебе целый год строжайше запрещено ходить на охоту. У тебя будет время осмыслить, что ты сделал. И не думай, что это решение доставляет мне удовольствие, Аласдар. Я делаю это, потому что люблю тебя, мой сын…»

Наказание было тягостным. Год без охоты – это ведь так долго! Но что это в сравнении с гибелью Марси и маленького Брайана? Сегодня Александер понимал отца много лучше, чем когда ему было одиннадцать. Эта история случилась за несколько месяцев до трагического случая, повлекшего за собой смерть дедушки Лиама. Год еще не прошел, а он снова не послушался отца… И последствия этого непослушания оказались ужасающими.

– Последствия наших поступков… Они могут разрушить нашу жизнь, – сказал он вслух. – Могут превратить наше существование в кошмар. Я это знаю и не желаю такой участи для Габриеля. Ты могла утонуть! И тогда он всю жизнь носил бы на совести такой страшный груз!

Александер сел на постели и провел рукой по лицу, вытирая слезы. Он снял часть груза со своей души, и это было только начало. Растроганная до глубины души, Изабель протянула к нему руку и тронула за колено. Он вздрогнул и еще сильнее сгорбился.

– Как и моя мать, ты права, Изабель. Телесные наказания порождают только злопамятство и презрение, – прошептал Александер. – Но ничего другого мне в голову тогда не пришло. После смерти Марси и Брайана мой отец больше не поднимал на меня руку, хоть я раз сто заслужил суровое наказание. А я сам… Господи, что я наделал?

Он с трудом сглотнул, сделал глубокий вдох, потом ударил кулаком по матрасу и выругался.

– Если сын ненавидит меня так же сильно, как я себя презираю…

– Не думаю, что он тебя ненавидит, Алекс. Габриель на тебя не сердится. Конечно, его никогда так сурово не наказывали, но, как ни странно, мальчик считает, что он это заслужил.

– Я никогда больше не буду его бить, mo chreach. Никогда! Клянусь!

Он повернул к Изабель свое искаженное душевной болью лицо.

– Хорошо, Алекс, я тебе верю.

– Мне раньше не приходилось думать о ком-то, кроме себя, понимаешь? Нужно время, чтобы привыкнуть. Жить втроем – это не то что в одиночку! Жить, жить и вдруг узнать, что у тебя есть ребенок! Получается, я пропустил столько всего важного – его рождение, детство… Но знала бы ты, как мне хотелось… A Dhia! Как мне хотелось, чтобы вы были в моей жизни! Она была такой пустой… без вас!

Александер осекся. Привстав на колени, Изабель бережно обхватила его голову руками, прижалась лбом к его лбу, чтобы заглянуть в растревоженные душевными терзаниями озера его глаз. Она все еще сердилась на своего шотландца, но теперь понимала его лучше. Грустно было осознавать, что жестокость стала для него единственным способом снять хотя бы малую часть бремени со своей души. Она понимала, что сейчас лучше ни о чем не спрашивать, ничего не говорить. Она просто кивнула, давая понять, что тема закрыта.

– Ты нужна мне, Изабель! И Габриель тоже нужен! Вы – единственное, что у меня есть. Но я не умею быть отцом, a ghràidh. Тем не менее одно я знаю точно – сын мне так же дорог, как и моя жизнь. Когда я понял, что плотину прорвало и что Габриель там, на пруду… Mo chreach! Я чуть не умер! Как будто нож в сердце… Боже, какая была боль! A Thighearna mhо́r! Даже пытки ирокезов – и то были…

Он замолчал. Изабель застыла от ужаса. Неужели Александера пытали? Когда она закрыла глаза, чтобы удержать готовые брызнуть слезы, он заговорил снова:

– Знаешь, мне часто приходило в голову, что Господь заставляет меня дорого платить за все, что дает мне. И вот в тот миг я подумал…

Изабель хотелось узнать больше, однако она не осмеливалась спросить. Она решила, что лучше будет попробовать его утешить.

– Алекс, Габриель цел и невредим! Это правда, он нас здорово напугал. Но с ним ничего не случилось! Посмотри на меня! Я тут, с тобой… и благодаря тебе.

– Да, ты тут… о Изабель! Знала бы ты, как часто мне казалось, что ты – сон, что наша любовь – всего лишь несбыточная мечта!

Гнев понемногу оставлял обоих, уступая место другому чувству – такому же могущественному, но куда более благотворному для души. Пальцы Александера пробежали по ноге Изабель, потом осмелели и поднялись по бедрам к ее талии. Легко коснувшись грудей, они наконец добрались до плеч и мягко их сжали.

– Я могу прикасаться к тебе, – выдохнул он. – Ты – настоящая!

Изабель закрыла глаза и понемногу отдалась ласкам мужчины, который был в ее постели. Пальцы соскользнули с плеч только для того, чтобы утонуть в ее волосах. Она почувствовала у себя на щеке теплое дыхание. Волосы приятно щекотали ей щеку. И этот мускусный, с земляной ноткой мужской запах…

И тут Изабель охватила паника. Несмотря на то что смерть Пьера казалась ей такой далекой, она вдруг задалась вопросом: неужели прикосновения Александера дают ей те же ощущения, что и прикосновения покойного супруга, или сейчас все по-другому? Эти опасения мешали ей отдаться ощущениям по-настоящему. Что, если на поцелуи Александера ее душа и тело отзовутся так же, как в свое время они отзывались на поцелуи Пьера? Что, если она больше не услышит божественную музыку, как в те давние дни, когда они с Алексом любили друг друга? Что, если в момент экстаза она произнесет имя Пьера? Изабель прекрасно понимала, как Александеру будет больно. И что тогда случится с ними, с их любовью?

Касаясь губами ее виска, Александер прошептал молодой женщине на ушко:

– Вспомни мельницу! Разве тебе не хочется, чтобы все снова было так же, как тогда?

– Хочется…

Ответ сорвался с губ прежде, чем она успела подумать. Удивляясь своей смелости, Изабель погладила Александера по ягодицам, и он прижался к ней нижней частью живота, чтобы она ощутила его желание.

– Вспомни ту лунную ночь на лесной опушке! Вспомни наши клятвы!

– Я помню.

– Изабель, в это трудно поверить, но временами я говорил себе, что, если бы не наша разлука, я бы умер, так и не узнав, как я тоскую по тебе, когда ты не рядом… A ghràidh… Tha gaol agam ort, nis agus daonnan. Ты – белая птица, которая прогоняет серые тучи после долгого плавания по бурному морю! Ты – бархатный лепесток лилии среди шипов… Ты… нет таких слов, чтобы это описать… чтобы описать, что ты есть для меня…

– Молчи!

Изабель тихонько прижала пальчик к его губам. Больше ничего не надо было говорить. Ей хотелось насладиться моментом в тишине. К чему отрицать? Любовь никуда не делась, она по-прежнему порождала трепет и блаженство. Словно тысячи бабочек щекочут ее кончиками своих легких крыльев… Она это чувствовала, он тоже. В голове зазвучала прекрасная музыка. Словно по волшебству, все узлы на сердце распались, рассеялись злость и горькие воспоминания. Эта музыка очистила ее душу, освободила от сомнений разум.

Словно два магнита, их губы потянулись друг к другу, соприкоснулись. Они стирали слезы и страдания. Жадные и требовательные, они брали, не спрашивая, и лишь призывали к молчанию. Воссоединившись, мужчина и женщина вкушали вновь обретенное счастье…

– Мама?

Музыка смолкла в один миг, бабочки разлетелись. Изабель вздрогнула.

– Ой!

Она быстро отодвинулась от Александера, схватила одеяло и стыдливо натянула его до самого подбородка.

– Габи! Как ты тут оказался? Неужели нельзя было постучать, прежде чем войти? Разве воспитанные мальчики так себя ведут?

Круглыми от изумления глазами мальчик посмотрел сначала на мать, потом на мсье Александера. Он знал, что невежливо мешать взрослым, когда они беседуют… ну, или заняты чем-то еще. Он уяснил это, когда вбежал однажды к родителям в спальню и застал отца ищущим булавку для галстука под юбкой у мамы. И как только он умудрился уронить туда булавку? Но если папа Пьер так сказал… Странно только, что в тот момент лицо у папы было такое же красное, как и у мсье Александера сейчас. Габриель нахмурил брови. Неужели и он потерял булавку для галстука? Но ведь здесь мужчины не носят галстуки! Потупившись, мальчик ответил:

– Я стучал.

– Хм… Значит, я не услышала. Ну, что такого срочного ты хотел мне сказать?

Изабель тоже покраснела от стыда.

– Мун’о поп’осил пе’едать вам, что с Микваникве все хо’ошо и что у нее тепе’ь есть маленький мальчик. А еще он хотел сп’осить, в по’ядке ли мсье Александер-р-р.

– В порядке ли мсье Алекс? Конечно, он в порядке!

Она не знала, что еще сказать, так ей было неловко перед сыном. И тут Александер расхохотался. Еще минута, и Габриель застал бы их за более интригующим занятием…

– Иди и скажи Мунро, что я сейчас приду!

Мальчик задумчиво покусывал губку. Наконец он посмотрел на них из-под насупленных бровей и спросил:

– Ты опять меня накажешь?

Александер даже поперхнулся от неожиданности. Откашлявшись, он ответил серьезным тоном:

– Думаю, одного раза достаточно, если урок усвоен.

– Усвоен! Я всегда буду слушаться, обещаю!

– Не обещай, мой мальчик! Ты нарушишь это обещание, и не раз! Ты ведь еще ребенок! Но не забывай, что одно дело – пойти самовольно гулять на пруд и совсем другое – устроить потоп!

Александер взъерошил мальчику волосы. Тот внимательно смотрел на него своими голубыми глазами, и личико у него было виноватое. Эти глаза! Его сын… Макдональд. Это его, Александера, кровь течет у него в жилах. Александеру вдруг захотелось закричать об этом так громко, чтобы весь мир услышал. Этот мальчик – его сын, он будет носить его фамилию.

– Ты будешь любить меня после того, что я сделал?

Александер от изумления открыл рот, но не смог ничего сказать, так растрогали его слова мальчика. Скомкав рукой простыню, которой он машинально прикрыл свое возбужденное естество под штанами, он только и смог, что кивнуть. Обрадованный Габриель широко улыбнулся, продемонстрировав два коренных зуба, которые прорезались накануне, и симпатичные ямочки на щеках, потом повернулся так, что взметнулись рыжие вихры, и убежал.

* * *

– Габи! Немедленно вынь палец из носа!

Мальчик сунул провинившийся палец в карман и потрогал спрятанное там сухое тельце кузнечика.

– Доедай суп, сейчас будем чистить початки! Нет, суп надо не пить, а вычерпывать ложкой! Габриель, ты совсем растерял свои манеры!

– Мсье Александер-р-р так всегда делает, и ты его не оде’гиваешь!

Изабель повернулась к Александеру, но тот еще ниже наклонился над миской, чтобы не рассмеяться.

– Это потому, что его мама не делала ему замечаний… так часто, как следовало бы!

– Вообще-то, мать следила за моими манерами, – сказал шотландец, аккуратно зачерпывая суп ложкой. – А однажды я получил половником по затылку, когда она увидела, как я пью суп из миски! В семье моей матери все были воспитанные, потому что она – дочка главы клана!

– Тогда объясните нам, сэр Макдональд, почему ваши манеры так далеки от идеальных! – с улыбкой потребовала Изабель. Ей хотелось узнать побольше о семье Александера.

– Все из-за фасолин!

– Из-за фасолин? – удивленно переспросил Габриель и наморщил нос.

– Ты не знаешь, на что годится фасоль?

– Нет! А на что?

Александер сделал мальчику знак придвинуться поближе. Габриель покосился на мать.

– Вкладываешь по фасолине в ухо, и, сколько бы мать ни делала тебе замечаний, ты их не слышишь!

– Алекс! – Изабель пригрозила Александеру половником. – Перестань учить мальчика глупостям! А тебя, Габи, предупреждаю раз и навсегда: если найду у тебя в ушах фасолины, я эти уши отрежу и сварю в супе!

– Ай!

Габриель засмеялся и спросил у Александера:

– Скажи, а все шотландские дети засовывают себе фасоль в уши?

– Нет, только дети моего клана.

– А что такое клан? Индейское племя?

Александер обмакнул в суп кусочек хлеба.

– Не совсем. В Шотландии клан – это как большая семья, у которой есть своя фамилия. Моя мать была из клана Кэмпбеллов из Гленлайона.

– А отец?

– Отец был из клана Макдональдов из Гленко.

– Ура, я знаю! Если к фамилии добавляется место, откуда человек р-р-родом, ну, как Ка’тье де Лобиньер-р-р и Сен-Люк де Ла Кор-р-рн, это значит, что этот человек – дво’янин! Выходит, ты тоже благо’одных к’овей, мсье Александер-р-р!

– Не совсем. Просто в Шотландии очень много Александеров Макдональдов, Джонов Кэмпбеллов, Робертов Макгрегоров и Ангусов Макензи, поэтому во избежание путаницы приходится к фамилии прибавлять название города или деревни, откуда человек родом.

– Значит, ты не дво’янин, не благо’одных к’овей?

Мальчик разочарованно сник.

– Благородство – это черта характера, Габи, и по крови оно не передается, – сказала Изабель, нарушая затянувшуюся паузу. – Титулы можно купить, а благородство и честь – нет!

Красивые губы молодой женщины сложились в улыбку, когда она посмотрела на Александера. Но уже в следующую минуту она кивнула в сторону корзины с неочищенными початками у двери.

– У нас еще полно работы, если мы хотим до темноты попробовать маис, который, спасибо Господу, не пропал во время потопа!

По правде сказать, прорыв плотины не столько причинил вред полю, сколько напугал людей. Вода размыла землю на маленьком участке, и плантация маиса почти не пострадала. Что ж, все хорошо, что хорошо кончается… Под теплыми лучами солнца почва обещала скоро просохнуть, и обитатели маленького дома и вигвама в самом радостном настроении стали готовиться к празднику.

Сидя на камнях, Александер, Изабель и Габриель чистили маис и весело хохотали, сравнивая, у кого початок больше. Их веселье в этот полуденный час было заразительно: Мунро, который вместе с Микваникве корчевал на поле кусты маиса, тоже то и дело смеялся. Отемин пыталась расшевелить маленького братика, который спокойно спал в перевязи за спиной у своей матери, а Мари крутилась вокруг Фрэнсиса и Стюарта, которые, перебрасываясь шутками, лущили зерна.

– Знаешь, почему на крючок насаживают обычно червяка? – с серьезным видом спросил Александер у Габриеля.

– Нет.

– Потому что они не разговаривают, когда их берут на рыбалку!

– Я тоже не всегда разговариваю на рыбалке! – буркнул Габриель, бросая очищенный початок на кучу.

– А вот и нет! У тебя рот не закрывается! Поэтому рыба лучше клюет у Отемин! – поддразнила его мать.

– Я поп’ошу, чтобы она меня научила! И она не хотела надевать моего че’вяка на к’ючок! А я тоже не хотел!

– Почему? Это несложно.

– Я знаю. П’осто… я подумал, что че’вяку больно, когда ему в живот втыкают к’ючок…

– Поэтому-то они и немые! – усмехнулся Александер. – Чтобы люди не слышали, как они стонут!

– Это не смешно! – возразил обиженный Габриель, и тень от его светлых ресниц упала на покрасневшие на солнышке щеки.

– Думаю, пора мне взяться за твое обучение, мой мальчик! Насадить на крючок червя – это должен уметь любой мужчина. А еще надо рассказать тебе, как их готовить, если рыбалка была неудачная.

– Фу! Земляных че’вяков не едят!

– Едят, и с аппетитом! Я сам съел не один десяток. Ел жаренных в жире, ел варенных в сагамите… И, должен тебе сказать, жареные и хрустящие, они намного приятнее.

Изабель с Габриелем поморщились, выражая свое отношение к кулинарным пристрастиям рассказчика. Набрав полный фартук очищенных початков, молодая женщина сказала после недолгого раздумья:

– Наверное, стоит все-таки попросить Отемин научить Габриеля рыбачить.

Александер нахмурился.

– Почему Отемин? У меня лет на тридцать больше опыта в этом деле, чем у нее!

– Если тебе десятки раз приходилось жарить и есть червей, значит, рыбак из тебя получился неважный!

– Сделаем вот что: в ближайшие дни я возьму тебя с собой на рыбалку, a ghràidh, и ты убедишься, что это не так!

– Думаю, следить мне придется не за поплавком, а за твоими руками!

Изабель встала и улыбнулась своему шотландцу. Взгляд, которым она одарила его перед тем, как повернуться на каблуках, распалил пламя, снедавшее его с самого утра. Он проводил ее взглядом до пригорка, где они сложили хворост для костра и початки, которые на этом костре предстояло сварить.

– А ты часто ходил на р-р-рыбалку, когда жил в Шотландии?

Голос Габриеля вывел мужчину из приятной задумчивости.

– Да, часто, – ответил он, снова вспомнив о том трагическом происшествии на озере, о котором рассказал Изабель утром. – Но твоя мать права. На охоте от меня больше пользы, чем на рыбалке.

– Это я знаю! Ты – лучший охотник в своей семье!

Александер в рассеянности гладил золотистый початок. Мысли его унеслись далеко, к окруженной горами долине Гленко. Это можно считать чудом, но глаза Изабель в счастливые моменты становились такого же цвета, как весенние пастбища.

– А какая она, Шотландия?

Видя, что он не торопится с ответом, Габриель повторил вопрос чуть громче, потом тронул Александера за руку:

– Мсье Александер-р-р, какая она – Шотландия?

– Шотландия? Это страна, которая находится на противоположном берегу огромного соленого моря. И она намного меньше, чем Канада.

– Ог’омное соленое мо’е? Ты гово’ишь п’о океан?

– Да.

– В Шотландии так же к’асиво, как в Канаде?

– Скажем так: там все по-другому. Но природа тоже очень красивая. В моей стране много гор и великолепных, поросших вереском холмов. В давние времена там было много лесов, как и в Канаде. Но, к несчастью, богачи вырубили их и продали тем, кто живет в южных областях.

– А как называется го’од, в кото’ом ты жил?

– Я жил не в городе, а в маленькой деревне в долине Гленко.

– А какая она – твоя долина?

Александер оторвался от работы и с удовольствием наблюдал за Изабель, которая, покачивая бедрами, шла к дому.

– Такая же красивая и зеленая, как глаза твоей матери.

Некоторое время Габриель обдумывал услышанное.

– Мсье Александер-р-р?

– Что?

– Ты любишь маму?

Вопрос застал Александера врасплох. Он удивленно вскинул брови. Неужели мальчик догадался, чем они с Изабель занимались утром в постели?

– Твою маму?

Мальчик кивнул без тени улыбки на лице. Александер вздохнул и после непродолжительного колебания ответил:

– Конечно, я ее люблю.

– Значит, ты не уедешь об’атно в Шотландию?

– Думаю, что нет.

Лицо Габриеля просветлело, и он улыбнулся.

– Значит, можно называть тебя «папа Александер-р-р»?

Наполовину очищенный початок выскользнул у Александера из пальцев. Он просто окаменел от изумления. Габриель подобрал початок, обтер его о штанину и протянул мужчине. Александеру пришлось постараться, чтобы совладать с волнением. Он почувствовал, как зернышки одно за одним лопаются у него под пальцами… Набрав в грудь побольше воздуха, он ответил:

– Это необязательно.

– Но если ты любишь маму и спишь с ней в одной к’овати, значит, ты – папа, п’авильно? Все папы так делают. А я… Я остался без папы. И тепе’ь я подумал, что ты мог бы быть моим папой. Ну, если тебе это не т’удно…

– Мне – трудно? Вовсе нет!

– Здо’ово! У меня есть новый папа, как у Отемин!

Эмоции захлестнули Александера. Кашлянув, он попытался встать, но ноги не послушались, и он опять сел.

– Вот только… «папа Алекс» будет ко’оче!

Габриель наморщил нос. Он явно размышлял вслух.

Александер отвернулся, чтобы скрыть волнение, подобрал с земли пару початков и протянул сыну.

– Отнеси-ка это Мунро! Думаю, теперь на всех хватит. Пока маис будет вариться, можете с Отемин поиграть!

– Ура!

Сердце Александера переполняла невыразимая радость, когда он смотрел, как сын убегает в полосу тумана.

– После «улиткиного дня» снова выглядывает солнце…

Чего еще ему было желать? Предложив Изабель и Габриелю очень скромное существование, он в ответ получал столько радости и любви! Отойдя от пригорка с костром, Александер устремил свой взгляд на фруктовый сад, который начинался за клочком оставленной под паром земли. Где-то там находилось золото Голландца, обещавшее власть и славу. Александер прекрасно помнил местонахождение клада, он думал о нем каждый раз, когда выходил в сад. И все же у него имелась причина оставить золото там, где оно было. Никакие деньги не помогли бы ему купить то светлое состояние счастья, в котором он теперь жил.

* * *

Гирлянды из цветов и листьев украсили дом и стол, который ломился от угощений. Языки пламени радостно взмывали в небо, а искры поднимались еще выше – к самым звездам. Вареные початки маиса, жареный гусь, испеченная в золе костра тыква, жаренные с луком ломтики яблок – все это было съедено быстро и с аппетитом. Как только трапеза подошла к концу, Стюарт и Мунро порадовали собравшихся музыкой и пением. Габриель уже и думать забыл про скрипку, поэтому Изабель оживилась, узнав, что инструмент может еще пригодиться, и протянула его Стюарту.

Польщенный вниманием, он сказал ей: «Я, конечно, не смогу сыграть вам ничего из классики, того же Вивлади. Зато все говорят, что я отлично исполняю джигу». Несколько часов подряд Фрэнсис с Мари, Габриель с Отемин и Изабель с Александером кружились в ритме музыки. Радость жила в их телах, и мир – в их душах.

Празднование продолжалось до полуночи. Дети так устали, что заснули тут же, на расстеленных возле костра одеялах. Мунро вместе с женой удалился в недавно построенный новый дом. Габриеля Александер отнес на кровать к Мари. Служанка только улыбнулась и не сказала ни слова, хотя обычно мальчик спал с матерью. Когда шотландец ушел, Габриель наотрез отказался перебраться на материнскую кровать – заявил, что тогда некому будет охранять девушку. Изабель не стала спорить. Прочитав вместе с ним вечернюю молитву, она подоткнула одеяло и вышла из дома. Мари так устала за день, что осталась с мальчиком.

Прислонившись спиной к дереву, Стюарт напевал грустную балладу, которой его научила мать. Сверчки и козодои, а иногда и филин подпевали ему. Фрэнсис задремал рядом с братом. Приятно пахло влажной землей…

Изабель ослабила завязки корсажа, чтобы ткань не так сильно липла к телу, и поискала взглядом Александера. Не увидев его, она слегка расстроилась. Наверное, он устал и поэтому удалился спать в вигвам, который с недавних пор делил с братьями Макиннисами. Подумал, что и она уже тоже ложится…

Изабель вздохнула. После того, что случилось утром, она ожидала, что он предложит ей разделить с ним сегодня ложе. И ей надо бы быть довольной, что этого не произошло… Однако лгать себе не имело смыла: она была разочарована.

Вокруг жужжали комары. Она отмахнулась, повернулась и пошла назад к дому. Несмотря на поздний час, на улице было очень жарко. Изабель подумала, как хорошо было бы сходить сейчас на речку – освежить перед сном тело, а заодно и мысли. И тут ей вспомнились слова сына.

Когда она укрыла и поцеловала его, Габриель притянул ее к себе.

– Что, Габи? Ты смотришь на меня так странно… Может, я испачкалась?

Она улыбнулась и погладила его по волосам. Он помотал головой и нахмурил брови.

– Я хочу увидеть шотландскую долину у тебя в глазах! Папа Алекс сказал, что его долина…

– Ты называешь мсье Александера «папа Алекс»?

У нее комок подступил к горлу.

– Ты на меня не сердишься?

– О нет, моя радость! Нет! Думаю, ему это очень приятно.

«Я хочу увидеть шотландскую долину у тебя в глазах!» Взволнованная этим новым обращением – «папа Алекс», – она забыла обо всем остальном. Интересно, что рассказал ему Александер о Шотландии?

Раздеваясь, Изабель вспоминала их утренние объятия. Чтобы полнее пережить эмоции, которые так взволновали ее и которые до сих пор заставляли трепетать ее душу, она закрыла глаза. Когда же она легла в постель, все еще пахнувшую Александером, ей вдруг стало до странности одиноко.

«У нас есть время. Так даже лучше…» Она положила голову на подушку и сразу же заснула.

* * *

Жарко… Воздух отяжелел от влаги. Вся потная, Изабель вертелась на постели, запутываясь ногами в простынях. Ей казалось, ночная сорочка ее душит. Когда терпеть больше не было сил, она села и попыталась стащить ее с себя. Слабый свет луны пробивался в комнату через приоткрытое окно. Комары беспрепятственно проникали в дом, жужжали и кусались.

Глядя на черный, расцвеченный звездами квадрат окна, Изабель спросила себя, кто его открыл. Перед тем как лечь, она убедилась, что все закрыто. Может, Мари? В комнате и правда так жарко… Приходилось выбирать – либо умереть от духоты, либо же быть сожранным этими крылатыми людоедами. Александер любил повторять, что комары предпочитают людей с бледной и тонкой кожей, которая к тому же еще и приятно пахнет. Изабель понюхала свою сорочку и поморщилась: насчет запаха он точно заблуждается!

Она соскочила с кровати и посмотрела на Мари и Габриеля. Оба спокойно спали, столкнув одеяла в изножье кровати. На белой наволочке рыжие волосы мальчика перемешались с длинными черными прядями юной индианки. Дыхание у обоих было размеренное и медленное. Изабель прошла в кухню, чтобы налить себе воды, когда со стороны порога послышался скрип. Она замерла на месте. Медведь? Волк? Прислушалась… Тишина!

С бьющимся сердцем она подошла к окну. Как жаль, что Александер не рядом! Поляна выглядела как обычно. Ничего подозрительного… На пригорке догорал костер. В этот самый миг она и увидела его. Он стоял, как Великий Маниту, свысока взирающий на свои владения…

Улыбнувшись, она поднесла палец к губам и подумала о прошедшем дне. Они столько танцевали, столько смеялись! К концу вечера она с ног падала от усталости. Все было просто замечательно! Волшебно! Она даже забыла, что до сих пор в трауре. А вспомнив, не испытала и тени угрызений совести…

Она вздохнула, поежилась. Вспомнила, как своими большими руками Александер обнимал ее за талию, как его губы касались ее шеи… Вспомнила, как он смотрел на нее весь вечер – с желанием и любовью… О да, с любовью!

– О Алекс! Я не знаю, что мне делать…

Александер смотрел на угли. Тело его пожирало пламя страсти. Он так и не решился войти в дом. Мысли, что может получить от ворот поворот, оказалось достаточно: он постоял на пороге и ушел. Уже почти два месяца Изабель живет здесь, но, если не считать событий сегодняшнего утра, их отношения развиваются очень медленно.

Зато с сыном все было по-другому. Теперь Габриель называл его «папа Алекс». Конечно, это не означало, что мальчик забыл о Пьере, но… Разве можно было желать большего? Как ни горько было осознавать это, Пьер стал для Габриеля приемным отцом – кормил его, оберегал и, безусловно, любил. Любил так же, как и он, Александер, любил своего приемного ребенка. Это был не тот случай, когда можно, стукнув кулаком по столу, потребовать признания своих отцовских прав. И заставить Изабель делить с ним ложе он, разумеется, тоже не мог. Правда, и объяснений ее более чем сдержанному поведению не находилось. Разве не последовала она за ним, презрев все правила приличия?

Шелест иголок заставил его насторожиться. Он схватил ружье, лежавшее на земле возле костра. Со времени той встречи с медведем он практически не расставался с оружием. Однако стоило ему оглянуться, как ружье выпало из руки: в светящемся ночном одеянии к нему приближалась Атаентсик.

– Мы не пожелали друг другу доброй ночи. Ты до сих пор не лег?

Очарованный видением, утративший способность говорить, он помотал головой.

– Можно я посижу с тобой? В доме так жарко…

Он, словно болванчик, кивнул. Изабель устроилась у его ног и улыбнулась. Он посмотрел на ее макушку. Молодая женщина была без чепца, и после беспокойного сна ее волосы растрепались и торчали во все стороны.

Сердце у Изабель билось часто-часто, и она не осмеливалась поднять глаза. Вид мужского тела цвета бронзы, одетого в некое подобие коротких штанов из лосиной кожи, привел ее в смятение. Это тело буквально дышало грубой первобытной силой. Этой силой были налиты его рельефные мускулы…

Спустя какое-то время Александер решился наконец сесть рядом с ней на землю. Последовало долгое молчание.

– Это ты приходил к нам на порог?

– Да. Извини, я не хотел тебя будить.

– Я не спала.

– Жара?

– Жара и эти проклятые кровопийцы!

С этими словами она пристукнула комара на своем торчащем из-под рубашки голом колене. Александер залюбовался округлым коленом, подсвеченным золотым светом костра. Изабель поменяла позу – высвободила из-под себя одну ногу и вытянула ее вперед, так что стала видна изящная икра, тонкая щиколотка и узкая ступня. Оба они чувствовали себя неловко. Александер поднял глаза и посмотрел в ее освещенное улыбкой лицо.

– Хороший получился праздник!

– Да, хороший. Габриель заснул, как только лег.

– Он устал, но зато как они с Отемин повеселились!

– А ты?

Вспомнив все, что произошло за день, Изабель улыбнулась, потом вздохнула. Это был один из лучших дней в ее жизни.

– Думаю, я очень давно так не веселилась.

– Радость вам исключительно к лицу, мадам!

Александер отвесил собеседнице комичный поклон.

– Вы очень любезны, мсье!

– Чтобы доставить удовольствие такой, как вы, красавице, я буду любезен хоть с самим дьяволом!

– Алекс, не издевайся! Я же на пугало сейчас похожа!

Она толкнула его локтем, сделала страшное лицо и раскинула руки в сторону, изобразив огородное пугало.

– Я серьезно!

Она смущенно улыбнулась, но не ответила. Взгляд ее обратился на догорающие уголья костра. После небольшой паузы она спросила:

– Куда ты ходил, когда я укладывала Габриеля? Я вышла, но тебя уже не было…

– Я ходил к реке. Хотелось освежиться.

На самом деле он ушел, чтобы избежать прощания на ночь, которое наверняка заставило бы его чувствовать себя по-дурацки. День прошел прекрасно, и все же он сомневался, что Изабель разрешит ему лечь с ней рядом, пусть и без пикантных намерений. Поэтому, чтобы не нарушать благостность момента, он нашел способ избежать объяснений – завел разговор о том, что парни Макиннис в открытую заигрывают с Мари, а Мунро ни на шаг не отходит от своего новорожденного сына.

Молчание леса, нарушаемое таинственными ночными звуками, в конце концов окутало их. Совсем рядом в траве что-то зашуршало, и Изабель поспешно подобрала под себя ноги. В полосу света выпрыгнула большая лягушка и тут же исчезла в мокрой от росы траве. Александер с Изабель засмеялись. На мгновение шотландцу показалось, будто он видит перед собой ту самую девушку, которую знал в Квебеке.

Он наблюдал, как на празднике она с аппетитом пила и ела, с энтузиазмом танцевала и пела песни. Смеялась вместе со всеми… Оказалось, Изабель не разучилась радоваться жизни. Он искренне восхитился, подумав, как это прекрасно. Радость жизни читалась в ее проникнутых чувственностью движениях – грациозных жестах, сладострастном покачивании бедер, легкой походке… Когда она кусала яблоко и закрывала глаза, чтобы полнее насладиться вкусом, когда облизывала губы, чтобы не уронить ни капельки сока, – о, как ему хотелось оказаться на месте этого яблока!

Он смотрел, как она разглаживает тонкий батист сорочки на коленях, как наматывает в задумчивости на палец золотистую прядь… Без белил и румян на усталом лице, в помятой ночной рубашке и с растрепанными волосами, Изабель разительно отличалась от той дамы из высшего света, которой была когда-то. Но такой она нравилась ему в сотни раз больше. Сердце в его груди забилось, как пойманная птица: ради нее, своей leannan-sìth, он был готов на все.

– Ты такая красивая, когда ты счастлива, – прошептал он.

– Ты тоже парень видный! – ответила Изабель, стараясь скрыть смущение под напускным весельем.

Наклонив головку, она посмотрела на него. Луна освещала половину его лица, вторая оставалась в тени. Черты его чуть заострились с возрастом. «Бог индейцев!» – подумала она, скользя взглядом по линии его некогда сломанного носа, который, несмотря ни на что, казался ей очень красивым. Годы сделали его взгляд глубже. Тяжелая жизнь закалила мускулы. Казалось, даже изгиб губ стал еще более выраженным, наводящим на мысль об искушенности их обладателя. Но стоило ему улыбнуться… Разве можно устоять перед такой улыбкой? Чувствуя, как в душе поднимается ревность, Изабель отвернулась, чтобы он, не приведи господь, этого не заметил. Сколько женщин успел он покорить?

Александер, разглядывая облаченную в тонкое, почти невесомое одеяние Изабель, думал о том же. Под батистом угадывалась грудь, которую материнство и прожитые годы сделали более тяжелой и полной. Ему не составило труда представить, как Пьер Ларю смотрит на эти зрелые бархатистые плоды и ласкает их, как его рот сладострастно впивается в эту роскошную плоть… Он догадывался, какие желания должно было внушать его сопернику это тело… те же желания, что он прочел во взгляде другого мужчины, с которым он видел Изабель на следующий день после смерти ее мужа. И он попытался представить, что сама она могла чувствовать при этом. Вне всяких сомнений, она вздыхала от удовольствия, когда ее целовали другие губы, кричала от страсти, принимая ласки другого…

Чтобы разрушить путы ревности, грозившие его задушить, он поднял глаза и стал смотреть на великолепный небесный свод, моля, чтобы это зрелище принесло его душе покой. И все же, несмотря ни на что, он не мог прогнать из головы назойливые картины, где Изабель была в объятиях другого, – неиссякаемый источник огорчений, который он дал себе клятву забыть.

Изабель подняла руки, чтобы убрать волосы с плеч, и ткань на груди соблазнительно натянулась. Александер почувствовал, что вся его решимость развеивается, как туман.

– Ты любила его?

Вопрос застал молодую женщину врасплох. Она не сразу поняла, о чем идет речь, но по его раздосадованному виду догадалась, что он спрашивает о Пьере. Все тело ее напряглось, губы сжались.

– Я не хочу говорить об этом. Только не сегодня! Алекс, пожалуйста! Пьер умер и лежит в могиле далеко-далеко отсюда, а я – здесь, рядом с тобой! Разве тебе этого недостаточно?

Момент был явно не подходящий, но давать задний ход было поздно. За напускной суровостью Александер попытался скрыть смятение своей души.

– Ты прекрасно знаешь, что любовь не умирает. Вечный круговорот жизни… Помнишь, я когда-то тебе объяснял? Все движется по спирали. Колесо жизни никогда не перестает вертеться. Тела расстаются, но души встречаются в загробном мире. Поэтому я и хочу знать, любила ли ты его.

– Алекс, ты не имеешь права… – возразила Изабель, пораженная его бестактностью.

Но не прошло и минуты, как она передумала. Чтобы не подливать масла в огонь, она ответила спокойным тоном:

– Что бы я ни чувствовала по отношению к Пьеру, моих чувств к тебе это не меняет.

– Ладно, – проговорил Александер, и голос его прозвучал уже не так резко. – Согласен, это был вопрос себялюбца. Ты была за ним замужем много лет, поэтому…

– И я совсем недавно его похоронила, помни об этом!

– Цвет твоего платья два месяца не дает мне об этом забыть, Изабель! Но неужели ты этого хочешь – чтобы я не забывал? Сегодня утром, в доме…

Изабель посмотрела на него вопросительно. По его глазам она прочла мысль, продиктовавшую и вопрос, и тон, которым он был задан. Ей стало не по себе. Она вдруг пожалела, что вообще вышла на улицу ночью.

– Еще немного, и мы бы…

– Это так! И я благодарю небо, что оно послало Габриеля! Если бы не он, мы бы наделали глупостей!

– Глупостей? Я правильно услышал? Ты считаешь, что заниматься со мной любовью – это глупость?

– Нет, я не это хотела сказать! Все не так!

Александер издал нервный смешок.

– Что-то я запутался! Объясни, если можешь!

– Я в трауре, разве ты забыл?

– В трауре? Och! Изабель, ты уезжаешь с мужчиной через пару месяцев после смерти мужа, а потом рассказываешь, что блюдешь траур? Думаешь, я поверю? Временами я спрашиваю себя, может, ты прикрываешься своим Богом…

– Моим Богом? Почему это моим? Или ты не веришь в Бога, Алекс?

– Если уж об этом зашла речь, скажи, в какого бога мне нужно верить! В отличие от тебя, я не получал от жизни подарков. Мне довелось увидеть и пережить такое… да ты бы спятила от ужаса, если бы я рассказал! Ты бы мне не поверила! Я жил в карцере! Спал среди трупов и мечтал, что к рассвету стану одним из них! Я питался червями, и не один день! Поэтому не удивляйся, если я скажу, что давно наплевал на предписания нашей Церкви! Необходимость выживать заставила меня усомниться в их правильности. С давних пор единственное распятие, перед которым я преклоняюсь, – это гарда моего кинжала!

– Но… Получается, ты – атеист? Ты не веришь в Бога? Ты – такой же язычник, как индейцы, с которыми ты жил в лесу?

– Они не язычники, они верят в Бога. Но, на их беду, этот бог зовется не так, как бог христиан. Неужели верить в Бога – это слепо следовать правилам, продиктованным нам людьми, такими же смертными, как и мы сами, и только ради того, чтобы избежать вечных мук ада? Неужели надо для вида посещать церковные службы и слушать, как священники – а многие из них, уверяю, имеют души такие же черные, как и их сутаны! – поносят слабых и восхваляют власть имущих, не обращая внимания на их подлинные моральные качества? Нет, Изабель! Ничего такого я не делаю! И при этом продолжаю верить в Бога и в справедливость. Разве важно, каким именем я его называю? Мой Бог против войн, убийства детей и насилия над женщинами. Он запрещает мне красть ради обогащения, но учит меня делиться, даже если единственное, что я имею, – это воздух, который меня окружает. Мой Бог желает, чтобы все люди жили в мире и в любви!

Повисло гнетущее молчание. Разговор принял такой неожиданный оборот, что Изабель уже не знала, что думать и что делать. Она ведь сама попросила Александера соблазнить ее, завоевать ее сердце! Сегодня утром не она ли так страстно целовала его на кровати, готовая отдаться? А потом даже расстроилась, что он не предложил ей разделить с ним ложе. И вот теперь она сидит перед ним полуголая и, прикрываясь моральными принципами, ведет себя, как заблудившаяся овечка перед страшным злым волком, вознамерившимся ее сожрать! Чего на самом деле ей хочется? Она прекрасно знала, что проблема заключалась в другом. Мысль, что им с Александером предстоит снова заняться любовью, пугала ее, поэтому она пользовалась любым предлогом, чтобы отсрочить этот момент.

Александер передернул плечами. Он тоже не знал, как себя вести. Они прожили такой чудесный день! Ему не хотелось все портить. Но сопротивление Изабель его оскорбляло. Что она себе думала, когда пришла к нему сейчас в тонкой ночной рубашке? Нет, ни черта он не смыслит в женщинах!

– Изабель, – позвал он шепотом и легонько погладил ее по щеке. – Я хочу тебя. Мы же не совсем чужие друг другу. Мы сделали ребенка и…

– Можешь сходить в лес и удовлетворить свою потребность в женщине! – язвительным тоном произнесла Изабель, отодвигаясь от его руки.

Она сказала, не подумав, и тут же прикусила язык, да так крепко, что соленый вкус крови смешался с горечью, которая все еще ощущалась во рту. Александер просто остолбенел. Рука его так и осталась висеть в воздухе.

– Удовлетворить свою потребность в женщине? Ты, значит, ты думаешь, что мне от тебя нужно только это? Mo chreach! Если бы в этом было дело, я… Поверь, плотские утехи можно купить даже в такой глуши!

– Алекс, я не сомневаюсь, что ты знаешь, где купить и почем! Через твою постель наверняка прошел не один десяток женщин!

– What? [157]Что? ( англ .)
God damn! Да, я не деревянный, и у меня есть потребности!

От возмущения он вскочил как ужаленный. А у нее перед глазами проплывали лица – молоденькая подавальщица в квебекской таверне, куда он ходил развлекаться (Изабель застала их обнимающимися под столом, когда пришла к нему за утешением), Микваникве… Ревность взяла верх над здравым смыслом. Она больше не могла сдерживаться.

– Я все знаю! Я заметила, как Микваникве на тебя смотрит! И ведет она себя с тобой так, как будто ждет приглашения согреть твою постель… Или это уже было? Скажи, Алекс, ты уже был с ней?

Александер растерялся, поэтому не сразу сообразил, как отразить удар. Изабель проклянет его, если узнает правду!

– Алекс, отвечай! Я знаю, что индианок не приходится долго упрашивать, я слышала много сальных историй! Вояжеры рассказывают, что эти дамы весьма снисходительно относятся к вашим так называемым «мужским потребностям»! И что они очень изобретательны в постели.

– Не будь вульгарной, Изабель! Тебе это не к лицу!

– Так ты спал с ней? Это правда, что благосклонность любой индианки можно купить за нитку бус или красивую погремушку?

Терпение Александера лопнуло.

– Да, я спал с Микваникве! Но я запрещаю тебе говорить о ней дурно!

Изабель в изумлении открыла рот, глаза ее расширились. Она предполагала, что это может быть правдой, но чтобы он вот так, в открытую, признался… это было хуже, чем получить удар ножом в сердце. Прошло немало времени, прежде чем к ней вернулся дар речи.

– Чертов извращенец! Ты водишь шашни с женой своего кузена, да еще у меня под носом! А потом смеешь спрашивать, что я чувствую к Пьеру, который, напомню тебе, мертв! Ты… Ты… У меня слов нет!

Дыхание с шумом вырывалось из ее груди. Уже в следующее мгновение волна гнева накрыла ее и она стала колотить Александера и ругать его на чем свет стоит. Один удар пришелся в челюсть и оказался таким сильным, что они оба удивились. Воспользовавшись моментом замешательства, Изабель, которой казалось, что сердце ее разбилось на кусочки, бросилась в темноту и побежала вслепую, спотыкаясь и падая.

– Nighean an diabhail!

Надо было как-то со всем этим покончить. Придерживая рукой ушибленную челюсть, шотландец схватил ружье и бросился вдогонку. Ночная рубашка Изабель парила, развевалась в чернильном мраке, словно белоснежное знамя. И вдруг это знамя пропало. Задыхаясь и недоумевая, он огляделся, прислушался. Так легко от опытного охотника ей не спрятаться! Хруст веток… Сердце дрогнуло от страха, и он бросился к каналу. Воды в нем было много, и если она туда свалится…

– Изабель!

Молодая женщина выскочила из-за куста и побежала к фруктовому саду. Он без особого труда настиг ее и схватил за рубашку сзади. Горловина натянулась, Изабель охнула от боли. Не давая ей времени опомниться и снова начать отбиваться, он толкнул ее и придавил к земле. Она стала пинать его, осыпать ругательствами. В конце концов он прижал ее своими ногами так, чтобы она не могла двигаться. Изабель уставилась на него, и в ее блестящих глазах полыхнул такой убийственный огонь, что даже рекам слез не под силу было его затушить.

– Sguir dheth! [159]Перестань! ( гэльск .)
Dinna bed Mikwa… [160]Я не сплю с Миква… ( скотс ).
Och!

Он набрал в грудь побольше воздуха, чтобы успокоиться, и заговорил снова:

– Это случилось задолго до бракосочетания Микваникве и Мунро. И после этого я больше с ней не спал. Ты плохо меня знаешь.

– Вот именно! Я совсем тебя не знаю, Александер Макдональд! Отпусти меня! Я устала и хочу вернуться…

Она попыталась высвободиться, но мужчина грубо толкнул ее обратно.

– Никуда ты не пойдешь! Сегодня ты дослушаешь меня до конца!

Внезапно она перестала извиваться. Через минуту Александер отодвинулся, готовый тем не менее поймать ее снова, если понадобится, потом лег с ней рядом. С силой потер руками лицо и начал свой рассказ:

– Мы с Микваникве познакомились в фактории Гран-Портаж. Родной брат обменял ее на бочонок водки.

Он стал рассказывать о своей жизни вояжера, опуская, правда, подробности, которые могли задеть ее чувства. Упомянул он и о нападении на отряд, которое организовал Этьен, правда, имени его он не назвал.

Слушая это жуткое повествование, Изабель представляла, как брат приставляет нож к шее Александера, и кусала губы. Ей хотелось сказать, что она знает всю правду, и все же она предпочла промолчать. Скорее всего, Александер думает, что Этьен хотел похитить меха, которые везли в город вояжеры. Если так, нет надобности объяснять ему, что монреальские торговцы организовали эту засаду, чтобы узнать, где спрятано золото. Пьер умер, восстание Понтиака подавлено, торговля мехами продолжается. История закончена. О ней больше никто не вспомнит.

Когда Александер стал описывать лишения, которые ему пришлось пережить после нападения ирокезов – пленение, лишение свободы, все пытки, которым подвергли его товарища по несчастью и его самого, – Изабель залилась слезами. Слушая, откуда у него на ногах эти жуткие шрамы от ожогов, она уже плакала навзрыд. Невозможно было поверить, что человек способен пережить такое и не сойти с ума! Изабель повернулась к нему лицом, положила руку на покрытое татуировками плечо и задумалась. Так вот почему Этьен с полной уверенностью сообщил Пьеру, что Александер умер! Он отдал шотландца ирокезам и не сомневался, что тот умрет под пытками.

Александер читал эмоции Изабель по ее лицу. Взгляд ее между тем остановился на изображенной у него на плече голове волка.

– Этот рисунок, да и все остальные, сделала одна индианка.

– И что они означают?

– Когда племя принимает чужака, его тело украшают символом клана. Это означает, что он теперь – свой и все другие племена, дружественные его клану, тоже будут принимать его за своего. Символ клана на теле – это своего рода охранный знак. Черепаха – символ тсоннонтуанов, у которых я жил.

– А волк?

– Это мой тотем.

И он рассказал о своем приключении со стаей волков.

– Почему же ты сбежал из деревни, если племя тебя приняло?

– Мое место не с ними… Тсорихиа тоже было там плохо. Она не родная, а приемная дочка той женщины… которая решила меня пощадить.

Пальчик, который медленно обводил рисунок по контуру, тут же убрался восвояси.

– Тсорихиа? Это она сделала все эти татуировки?

– Да, Изабель.

Александер вздохнул. Он произнес-таки имя своей бывшей возлюбленной. Что ж, он знал, что о ней придется рассказать, – слишком важную роль сыграла в его судьбе эта молодая индианка. Поэтому он поведал и об их бегстве, и о странствиях в регионе Великих озер. Не стесняясь, повторял снова и снова, что, не окажись Тсорихиа рядом, он умер бы либо еще в деревне тсоннонтуанов, либо в лесах.

– Она научила меня всему, Изабель, а главное – научила выживать.

Можно было еще добавить «и жить без тебя», однако он не стал. Изабель не пыталась скрывать, что ей неприятно все это слышать.

– Ты ее любил?

Пойманный в ловушку, он смежил веки. Теперь он понял, почему она так рассердилась, когда он задал ей тот же вопрос о Пьере. Надо же быть таким болваном!

– Думаю, мои чувства к ней похожи на те, что ты испытывала к своему мужу.

Она ответила не сразу. Довольно долго тишину нарушало лишь стрекотание сверчков.

– Да, наверное…

Ритм их дыхания гармонизировался, взгляды устремились в небесную высь. Падая, звезда начертила светящуюся дорожку, которая тут же исчезла. Изабель улыбнулась. В детстве они с Мадлен любили считать падающие звезды. Кузины выдумывали чудесные истории – представляли, как мчатся на огненных скакунах к морю из варенья с островами из взбитых сливок…

– Изабель, я не могу отрицать, что в моей постели не было других женщин. Но ни одна не смогла занять твое место у меня в душе. Mo chreach! Ты навечно в моем сердце и в мыслях. Господь свидетель, я не вру!

Вместо ответа она понурила голову и всхлипнула. Прошла еще минута, прежде чем послышался ее срывающийся голос:

– Ты был с ней, когда приехал в Монреаль прошлой весной?

– Да.

– Понятно… И ты расстался с ней, когда вернулся забрать меня, хотя не знал, какое решение я приняла?

– Да, это так.

Воспоминания о красавице виандотке навевали грусть. Он ни о чем не жалел – разве только о том, что не мог поступить иначе и причинил ей страдания.

– Ты скучаешь по той своей жизни, Алекс?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мне нравилось путешествовать по незнакомым местам. Я люблю дикую природу, она успокаивает душу. Но… – Он нахмурился и посмотрел на нее внимательнее: – Я никогда не ощущал себя полностью свободным. Было нечто, что связывало меня с цивилизацией.

– Нечто?

Александер перевернулся на бок, и их лица оказались друг напротив друга. Он смотрел на нее долго, не отводя глаз, и под его пристальным взглядом Изабель потупилась. Он взял ее за подбородок.

– Ты хочешь, чтобы я повторил свои слова? Или тебе просто нравится слушать это снова и снова?

Уголки ее губ едва заметно дрогнули, на щеках, перламутрово-белых в лунном свете, появились ямочки. Соблазн был слишком силен: он притянул ее к себе и поцеловал. На душе у Изабель стало легче, и она прижалась к нему всем телом.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать. Перед тем нашим разговором в художественной мастерской, у меня дома, я решила…

– Я это знаю, – оборвал он ее, обнимая еще крепче. – Ты решила не ехать со мной.

– Как ты догадался?

– По твоему поведению, по тону… Ты долго сомневалась. Но в коридорах были ящики с вещами. Значит, ты все-таки намеревалась уехать. Но куда?

– В Бомон.

– В Бомон? Тебя там кто-то ждал?

– Нет. У меня там есть имение. Мне хотелось уехать из Монреаля. Там Габи смог бы дышать чистым воздухом, я бы купила ему пони…

– Да, ты рассказывала, что ему хочется пони!

– Бомон может подождать, пони тоже… какое-то время. Думаю, Габриель здесь счастлив. У него есть подружка, да и развлечений хватает на целый день.

– Ты мне это говоришь?

Александер улыбнулся и прогнал особенно надоедливого комара.

– Сегодня вечером в молитве он попросил доброго Иисуса оберегать его «нового папу Алекса».

– Он… он такое сказал?

– Да.

Кашлянув, чтобы скрыть смущение, Александер отвернулся.

– Он уже успел к тебе привязаться, Алекс.

– Я знаю. Но я не слишком-то радуюсь. Габриель потерял отца, поэтому привязался бы к любому мужчине, который хорошо к нему относится и с которым ему спокойно.

– Он тебя любит! Заслужить его расположение не так-то просто, уверяю тебя! За несколько лет Жаку Гийо не удалось добиться того, в чем ты преуспел за два месяца!

– Кто такой этот Жак Гийо?

– Деловой партнер Пьера.

– Значит, деловой партнер?

Брови Александера сошлись. Наверняка Гийо – тот самый блондин, который целовал новоиспеченной вдове ручку на пороге ее дома на улице Сен-Габриель! Он отмахнулся от воспоминания, которое могло нарушить согласие, к которому они с Изабель наконец пришли. После минутного раздумья он спросил:

– Твой дом, город, друзья… Ты по всему этому скучаешь?

Изабель не ответила. Но в свете луны он заметил, что ее глаза снова заблестели от слез.

– Изабель?

– Нет, не так чтобы очень… Мне здесь нравится, тем более что я знаю – мы же тут не насовсем. Ты ведь сам мне это сказал, помнишь? Ну, что мы тут не насовсем… Габриелю скоро идти в коллеж. Я хочу, чтобы он получил хорошее образование и… Для ребенка в лесу полно забав, это я готова признать. Но Габриель должен научиться жить в цивилизованном мире, общаться с другими детьми.

– Я знаю! – ответил он грубовато. – Посмотрим весной, хватит ли у меня мехов.

– Весной? Что ж… я могу подождать до…

Александер закрыл ей ладонью рот. Глаза у Изабель расширились от испуга.

– Tuch!

Послышалось сопение – поблизости бродил какой-то зверь. Шотландец нащупал ружье, щелкнул затвором. Жестом приказав Изабель не двигаться, он приподнялся на коленях и внимательно посмотрел по сторонам. Возле того места, где они ужинали, суетились какие-то тени размером с собаку. Вскоре один ночной гость ступил в пятно лунного света – черная мордочка, светлые и темные полоски по телу… Александер вздохнул с облегчением и отложил ружье. Стоя на четвереньках, он еще какое-то время наблюдал за зверьками. Еще один участник присоединился к пиршеству, но соплеменники встретили его недовольным урчанием.

– Еноты, – проговорила Изабель.

И тут возле угасшего костра началась драка. Еноту, который явился последним, были не рады. Самый крупный самец из стаи ясно дал ему это понять. Он так рычал и скрипел зубами, что у Изабель мороз прошел по спине и она прижалась к Александеру. Битва длилась уже несколько минут, когда проснулись собаки и с лаем бросились в общую кучу. Еноты предпочли ретироваться, утаскивая с собой остатки съестного. Все еще дрожа от испуга, Изабель услышала, как Мунро и Стюарт кричат на собак. Вскоре в лесу снова стало тихо.

– Ну вот и все! – Александер с улыбкой посмотрел на свою спутницу. – By God! Ты задрожала, как котенок перед огромным волком!

Изабель обиделась. Ткнув его локтем в бок, она заявила:

– Не смей надо мной насмехаться, Алекс! Да, я испугалась! И нечего смеяться!

– А я и не смеюсь…

Даже не пряча улыбку, он подтолкнул ее и придавил к земле всем своим весом. Она дернулась раз, два, потом тронула его за ушибленный подбородок.

– Ай! Полегче!

– Прости!

– У тебя тяжелая рука, дорогая!

– Ты заслужил!

Оба перестали улыбаться. Александер ощутил своей грудью округлые полушария ее грудей, дрожащие губы женщины оказались в нескольких дюймах от его губ. Несколько секунд он не мог отвести от них взгляд, потом посмотрел ей в глаза.

– Тсоннонтуаны назвали меня Белым Волком, – сказал он, оскаливая белые зубы.

– Я волков не боюсь!

– Нет? А енотов боишься!

Не дав ей времени возразить, он прижался ртом к ее губам и зарычал от удовольствия, когда она впилась ногтями ему в спину, – с намерением оттолкнуть, а на самом деле притягивая к себе еще ближе. Мгновение – и он сам отодвинулся, чтобы перевести дух.

– Изабель, я знаю, что ты в трауре… Я понимаю, что ты должна… Mo chreach! Я не хочу принуждать тебя, спешить, но… A Dhia!

– Алекс, от меня дурно пахнет! С этой жарой… – ни с того ни с сего начала оправдываться она.

– Где ты видела, чтобы оленя отпугнул запах оленухи?

– Что? Не хватало, чтобы ты заставил меня надеть оленью шкуру!

Они засмеялись, глядя в глаза друг другу. Александер медленно приблизил губы к губам Изабель, нежно их коснулся. Рот, еще недавно упрямо сжатый, приоткрылся, высвобождая вздох. Сначала он поцеловал ее едва ощутимо, потом почувствовал, каким податливым делается ее тело… Поцелуи стали продолжительнее, глубже.

– Iseabail…

С нарочитой неторопливостью он поднял подол ночной рубашки; ему хотелось вложить в свои жесты всю любовь, которую он к ней испытывал. Он не хотел спешить, наслаждался каждой секундой этого воссоединения. Слишком долго он ждал и уже отчаялся. Но теперь, когда этот момент наступил, ему не хотелось все испортить из-за собственного эгоизма…

Он сел, подсунул руки под напряженные ягодицы женщины и усадил ее к себе на колени. У Изабель голова шла кругом. Она обняла его за шею. Издав стон, пребывая почти в беспамятстве от страсти, она запрокинула голову и посмотрела ввысь. Бескрайнее небо было расцвечено мириадами звезд.

Батистовая ткань рубашки приятно ласкала ей живот. Изабель вздрагивала при малейшем прикосновении. Тихонько постанывая, она прижалась к Александеру. Это уже было, но так давно… Так давно…

– Алекс!

– Touch! A bhean mo ruin, dinna say nothing.

Он впился в нее взглядом. Она дышала часто-часто – в равной степени от возбуждения и от тревоги. Золотые кудри рассыпались по опалово-белым плечам. Груди, открывшиеся в вырезе помятой рубашки, в лунном свете казались атласно-гладкими. Он ласково прошелся губами по влажной коже… Борясь с остатками сомнений, она запустила пальцы в его густые темные волосы. Жесткая ладонь легла ей на поясницу, в то время как другая повелительно раздвинула бедра и спустилась к средоточию ее женственности, неумолимо распаляя в ней желание.

Она отпустила волосы и впилась пальцами в мужские плечи. Ласки, поначалу такие нежные, стали пламенными. Здравый смысл утонул в водовороте ощущений. Все страхи, противоречия, обиды – все унеслось, словно осенняя листва под порывом ветра.

– О да!

Александер деликатно уложил ее спиной на траву, завладел ее ртом, а потом и всем телом. Он гладил ее то нежно, то жадно, пробуждал в ней пламя, возносил ее на головокружительную высоту. И останавливался, едва не достигнув пика, но только чтобы начать все сызнова, продлевая сладостную муку, усиливая наслаждение до такой степени, что оно становилось почти невыносимым.

В конце концов он овладел ею и с ее губ сорвался вздох удовлетворения. Потребность полностью владеть друг другом, стереть память о чужих ласках, направляла их жесты и порывы. Скоро, очень скоро на смену неистовству страсти придет нежность слов и ласка взоров.

Услышав, как ее имя стекает с губ Александера, Изабель издала протяжный стон и притянула его еще ближе, чтобы заполнить пустоту, которая слишком долго жила в ней. Аккорды органной музыки наполнили сознание, заставили завибрировать ее тело, вдребезги разбили ее душу. Небесное очарование… Изабель не помнила сама себя. Музыка и любовь… «Всему в этом мире приходит конец, и только любовь и музыка – вечны»…

Возлюбленная еще вздрагивала, переживая экстаз, когда неудержимая волна наслаждения накрыла и Александера. Рычание и всхлип задохнулись в стесненной груди. Излить свою жизнь в нее – ради этого он был готов полностью отречься от себя. Это было мгновение, когда мир исчезает и остаются только два тела, спаянные любовью, противостоять которой они бессильны.

В полном изнеможении он тяжело упал на нее. Его дыхание согрело ее ушко, и он шепнул: «I love you», а потом зарылся лицом ей в волосы. У обоих кружилась голова, оба еще не опомнились от пережитого урагана ощущений, потрясшего их тела, очистившего их души от мрака и развеявшего его на все четыре стороны. Наслаждаясь этим поселившимся в душе новым светом, они дышали в едином ритме, плыли по спокойному морю счастья, и оно мягко покачивало их на своих волнах.

– Я хочу еще ребенка, – прошептал Александер много минут спустя, осторожно покидая ее тело.

– Ребенка?

Изабель не спешила выныривать из приятного оцепенения.

– Брата или сестричку для Габриеля…

Он вдруг запнулся. Только теперь его осенило, что у мальчика нет ни сестры, ни брата. Этому должна быть причина! Бывает, что после тяжелых родов женщина… Он почувствовал, как ее тело напряглось, и нежно поцеловал молодую женщину в лоб. Похоже, его надеждам не суждено сбыться…

– Нет! Забудь, что я сейчас сказал! Я не подумал, что… Не важно, если ты не сможешь родить мне…

– Пьер не мог иметь детей, – сказала Изабель просто.

– Пьер? Он не мог? Ты хочешь сказать, что он…

– Да, он был бесплодным.

– О!

– И он знал об этом, Алекс. Знал с самого начала и первое время скрывал от меня. Габриель… если бы не моя беременность, у него вообще бы никогда не было сына. Он знал, что я ношу ребенка, когда брал меня в жены.

– Dinna, Iseabail… No more…

Прижимаясь губами к ее щеке, он ощутил горечь ее слез.

– Еще один, последний вопрос: он тебя обижал?

Она помотала головой.

– Нет. Пьер был добр ко мне. Конечно, у нас бывали размолвки. Но он делал все, чтобы я была счастлива.

– И… у него получалось?

Изабель посмотрела на Александера, но мысли ее были далеко. Была ли она счастлива? Если и была, то не по-настоящему. Она никогда не чувствовала себя с Пьером так, как в это вот самое мгновение. Как будто она – одна из тех звезд, что сияют сейчас в бескрайнем небе…

– Не стану отрицать, он подарил мне безмятежную жизнь… а это тоже своего рода счастье. Я верила, что ты умер, поэтому…

– Хм…

Глядя на окруженную ореолом белесого света Полярную звезду, Александер скрипнул зубами. Пьер Ларю отнял у него важную часть жизни, которую ему не получить обратно! Что ж, придется принять это как данность и забыть. Он вытер слезы, стекающие на волосы Изабель, и обнял ее еще крепче. Женщина, которую он не переставал любить со времен своего прихода в Квебек, вернулась к нему душой и телом. Наконец-то Господь наградил его по справедливости! Боль в ушибленном подбородке и ощущение эйфории во всем теле – о более красноречивых доказательствах он не мог и мечтать. Он взял руку своей женщины, мягко покоившуюся у него на груди, и поцеловал кончики пальцев. Потом коснулся губами рогового колечка, которое заметил у нее на руке еще в самом начале празднества. Это был символ их принадлежности друг другу – лилия и чертополох переплелись навечно.

Он подумал о Боге, который, как ему часто казалось, навсегда его покинул. Сколько раз, переживая отчаяние и разочарование, он от него отрекался, проклинал его? Сколько раз богохульствовал? Этого должно было хватить, чтобы оказаться в аду. Но Господь все-таки подарил ему этот момент наивысшего счастья. Неужели Он согласен наконец подарить ему отдых после стольких сражений с жизнью? Или же это – передышка перед грядущим ударом в самое сердце? Сомнения не покидали Александера даже теперь. Ему трудно было поверить, что это счастье может длиться долго. На его долю выпало столько разочарований! Настоящий момент – вот единственное, за что он мог ухватиться. «Carpe diem…»

Издалека донесся тревожный крик гагары. Небо посветлело перед рассветом, звезды окутал опалово-белый туман, и они стали исчезать одна за другой. Это напомнило ему один из рассветов его жизни, встреченный на лесной опушке. Небо приобрело те же восхитительные оттенки, которые хотелось запечатлеть навечно, чтобы защитить их от судьбы и от времени, обесцвечивающие все вокруг…

 

Глава 15. Повод для тревоги

Пейзаж радовал глаз разнообразием оттенков. Пылающий рубин, теплый янтарь, алый гранат, желтый цитрин… Осень торжествовала. Но тепло задержалось всего на несколько дней, потом северный ветер Киветин прогнал его. Леса сбросили листву, реки замерзли.

Лишившись своих драгоценных украшений, земля Анишнабек уснула. И вот уже зима укрыла природу великолепным волнистым лилейно-белым одеялом. Сосны в тяжелых снежных шубах преклонили ветви перед Нанабозо, восхищаясь его несравненным мастерством.

Среди этих красот Изабель чувствовала себя жемчужиной в роскошном ларце. Она больше не испытывала чувства одиночества. Да, прошлое напоминало о себе. Да, она скучала по своей дорогой Мадлен, но и в нынешнем окружении ей жилось спокойно и уютно. Заготовленные на продажу соломенные шляпки и куклы из маисовых листьев дожидались весеннего путешествия в миссию на озере Дё-Монтань. Пальцы Изабель с каждым днем становились все ловчее и быстрее. В ближайшее время она намеревалась овладеть искусством плетения корзин из коры.

Пока мужчины обходили капканы, занимались подледным ловом рыбы или рубили дрова, Микваникве обучала белую женщину особого рода вышиванию. Изабель обмакивала иголку дикобраза в настой, приготовленный индианкой по старинному рецепту ее племени, и, следуя размеченному узору, аккуратно протягивала эту иголку через отверстия в березовой коре. В итоге получался рисунок – черепаха, ягоды малины, птица или цветок. Такими рисунками они с Микваникве украшали крышки предназначенных на продажу берестяных коробов.

Когда позволяла погода, женщины с детьми выходили на улицу – лепили снеговиков, катались на лыжах и на санках-тобогганах, которые смастерил для них Мунро на праздник Нового года.

С наступлением ночи, когда потрескивание поленьев в очаге и дыхание Габриеля и Мари становилось размеренным, Изабель с Александером уединялись за занавеской из кож, чтобы спрятаться под толстыми меховыми и шерстяными одеялами. Какое это все-таки счастье – пить из чаши любви пьянящий, с долгим послевкусием напиток! Потом, довольные, они засыпали с уверенностью, что ничего в этом мире не бывает зря и всему есть свои причины.

Саваниоттин, южный ветер, уже несколько дней овевал уставшие от тяжелой зимней шубы деревья. Радостно затренькали синички и свиристели. Толстый ковер снега начал таять, но зима все никак не хотела покидать край Анишнабек, и Киветин то и дело превращал капли воды на кончиках веток и козырьках дома в блестящие сосульки. Но прошло еще совсем немного времени, и по воле Нанабозо восторжествовал Саваниоттин. Своим мягким дыханием он освободил реки, и они снова весело побежали вдоль берегов, своей ласковой песней пробуждая спящих зверей. Его прикосновения к земле были так нежны, что она размягчалась с каждым днем. Наконец, завоеванная весной, природа снова вернулась к жизни и расцвела.

Пар, кристаллизируясь на ветках деревьев вокруг сахароварни, превращал их в живые сахарные леденцы. От одного запаха у Габриеля текли слюнки. Он не сводил глаз с берестяных корнетиков, которые Микваникве наполняла густым кленовым сиропом янтарного цвета. Мальчик посмотрел было на мать, которая задержалась возле единственного в хижине окна и теперь любовалась пейзажем. Увидев, что рука мальчика уже тянется к корнетику, индианка-оджибве одернула его:

– Сейчас мы постимся, нужно ждать, Mushkemush kemit! И сироп еще горячий. Ты обжечь себе язык!

Габриель плюхнулся на лавку рядом с Отемин, которая, как и он, с вожделением смотрела на сахарный сироп. Габриель буркнул что-то себе под нос. Микваникве присела на лавку напротив и, улыбаясь, сказала детям:

– Я рассказать вам сказку!

Индианка посмотрела на своего маленького Дугласа. Младенец, укутанный в теплый мех, спокойно спал в колыбели, которую сделал для него Мунро еще в самом начале зимы. Разгладив на коленях полы своей накидки из медвежьего меха, она начала рассказ.

Однажды Большая Сосна преподала хороший урок Маленькой Березке. Это было в ту пору, когда деревья говорили между собой. Когда теплый ветерок овевал их, они беседовали обо всем на свете. Когда ветер становился злым, рассказывали друг другу о своих страхах и смелости. Величественная Большая Сосна, сладкий Клен, высокий Вяз, крепкий Дуб, гибкая Туя и красавица Береза были особенно дружны между собой. Все они помогали Анишнабек: кормили своим соком и плодами, давали ветки и кору для сооружения жилищ, а сухие листья – для костров, чтобы люди могли согреться и приготовить пищу. И вот однажды в теплый летний день, когда весь лес поет под лучами солнышка, Березка, любуясь своим прекрасным светлым платьем, решила, что она лучше всех, и стала держаться в стороне от других деревьев. Она больше не хотела сплетать свои ветви с их ветвями и вела себя высокомерно. Клен заволновался и спросил, уж не заболела ли она. «Нет, я не болеть! – говорила Микваникве, подражая снисходительному тону Березки, а дети весело смеялись. – Мне хорошо! Я не хотеть портить мою белую кору! У вас кора коричневая, простая. Так что забавляйтесь теперь без меня!» Клену ее слова не понравились. Он подумал, что Большая Сосна рассердится, когда это услышит. Большая Сосна была царицей леса. Все относились к ней с уважением, исполняли все ее приказы, и жизнь в лесу текла приятно и мирно. О заносчивости Березки скоро узнал весь лес. Все деревья ополчились против нее. «Ты – задавака!» – сказал ей Вяз. «Если Большая Сосна тебя услышит, она сильно рассердится!» – воскликнула Туя. «Что мне Большая Сосна! – гордо отвечала Березка, перебирая своими тонкими веточками с кружевными листьями. – Я красивее ее и не стану перед ней преклоняться!» Но сон у Большой Сосны был легкий, и, услышав свое имя, она проснулась и встопорщила тонкие иголки. «Что такое я слышу?» – Голос Микваникве стал грубоватым. Все деревья в лесу задрожали, и это наделало много шума. «Я красивее, чем вы, Большая Сосна, поэтому не буду перед вами преклоняться!» – заявила Береза. Как и предсказывал Клен, царица леса разгневалась и закричала громко, чтобы услышал весь лес: «Березка, ты слишком загордилась! Тебе нужно научиться смирению!» И своей колючей рукой-веткой она ударила Березку по белому стволу. Иголки оставили на нем тысячи царапин. А Большая Сосна сказала: «Теперь, глядя на тебя, все деревья будут помнить, что заносчивость – это плохо!»

– И поэтому у всех бе’ез тело в че’ных ш’амах? – спросил Габриель, который даже думать забыл о корнетиках с кленовым сиропом, воткнутых в сугроб.

– Может, это Большая Сосна наказала твоего папу? – спросила вдруг Отемин.

– Otemin, bezaan!

Микваникве сердито посмотрела на дочь.

– Но у папы Габриеля вся спина расцарапана, совсем как ствол у березки!

– Bezaan!

Щеки у Габриеля покраснели, как маков цвет. Он вскочил с лавки.

– Мой папа не зазнайка! Никто его не наказывал, чтобы научить сми’ению!

– Смир-р-рению, – со вздохом поправила его Изабель. – Дети! Ну-ка, сбегайте на улицу и принесите еще кленового сока!

– Папа поца’апался на охоте, он мне сам сказал! – заявил Габриель, открывая дверь.

Голос его заглушил громкий крик пролетающих над сахароварней гусей. Изабель встала, размяла затекшие ноги, подошла к входной двери и выглянула, выпустив из хижины облако ароматного пара. Птицы с белоснежными брюшками летели высоко над кронами деревьев. Какое-то время она любовалась ими, потом перевела взгляд на край леса.

– Скоро должны вернуться…

Три дня назад Александер со Стюартом ушли проверять капканы. Обычно это не занимало много времени. На поле Фрэнсис с Мунро корчевали дерево. Над печной трубой на крыше дома вился белый дымок: вот уже два дня у Мари был жар и она лежала в постели с луковым компрессом.

– Как себя чувствует малыш?

Изабель, которая не услышала шагов Микваникве, вздрогнула и обернулась.

– Малыш? О, прекрасно!

Индианка аккуратно ощупала ее округлившийся животик и с довольным видом кивнула.

– Это будет девочка.

– Мне и Алекс так сказал! – с улыбкой отозвалась Изабель.

Микваникве вернулась на лавку, где оставила берестяную коробку, которую сшивала ватапом, и одновременно наблюдала за приготовлением сиропа. Изабель погладила себя по животу и стала смотреть в окно на детей, которые собирали кожаные ведра с соком. Узнав о беременности, она испугалась. Воспоминания о страшных муках невестки Франсуазы, малыша которой пришлось принести в жертву ради спасения матери, и о собственных трудных и продолжительных родах были еще живы. Не располагала к безмятежности и мысль, что ей предстоит произвести дитя на свет в таком уединенном месте. А если что-то пойдет не так?

Микваникве как могла успокаивала ее, рассказывала, какую позу лучше принять, чтобы ускорить роды. Ее советы были прямо противоположны тем, что обычно давали своим пациенткам европейские повитухи. Хотя, если подумать… Микваникве родила, будучи одна в хижине посреди страшной грозы, и ее сын был совершенно здоров! К ее рекомендациям стоило прислушаться. Тем более что выбора у Изабель не было.

Молодая женщина улыбнулась, посмотрев на склонившуюся над шитьем подругу. Признаться, за эти месяцы они с Микваникве сблизились. Всю зиму индианка терпеливо обучала ее побеждать трудности, казавшиеся непреодолимыми. По глубокому убеждению Микваникве, они вовсе не были пленниками леса. Наоборот, лес стал для них гостеприимным хозяином. Нужно только научиться жить в его ритме и уважать его законы, и он одарит тебя всеми своими богатствами. Со своей стороны, Изабель много рассказывала Микваникве о христианстве. По воскресеньям, после полудня, когда маленький Дуглас засыпал, они обычно устраивали уроки по катехизису, во время которых индианка-оджибве проявляла немалое старание и интерес к предмету. Благодаря урокам и общению с Изабель Микваникве стала намного лучше говорить по-французски, а ее подруга выучила несколько слов на алгонкинском наречии.

По плечам пробежал холодок, и Изабель закуталась в накидку, полы которой с недавних пор перестали сходиться у нее на животе. Меньше всего ей сейчас хотелось заразиться от Мари простудой. Невзирая на настойчивые рекомендации Александера держаться подальше от больной, она решила пойти в дом погреться. Если она не подхватит болезнь от Мари, то, несомненно, заболеет и тут, потому что ноги совсем оледенели! Она повернулась к Микваникве, которая как раз выливала в котелок над огнем очередную порцию кленового сока, и сказала с улыбкой:

– Пойду приготовлю для Мари настойку от кашля! Она поможет Мари поправиться.

Из кожаного мешочка, который она всегда носила с собой, индианка выудила мешочек поменьше и протянула его Изабель:

– Сделай из этого чай.

– Спасибо! Miigwech, Микваникве.

Такая заботливость не могла не тронуть сердце молодой женщины. Индианка между тем вернулась к очагу, а Изабель вышла на улицу. Мокасины тут же увязли в грязи, и она чуть было не упала. Решив подождать немного, пока не восстановится дыхание, она посмотрела на серое небо. Казалось, оно опускалось все ниже, стремясь раздавить собою землю.

– Негостеприимная земля! – сердито пробормотала Изабель, когда ей на нос упала капля с крыши. – Клянусь, следующей зимой я буду в…

– Мадам Ларю?

– Ой!

Крепкая рука схватила ее, помешав упасть в грязь. Изабель подняла взгляд и застыла от изумления. Перед ней стоял незнакомый мужчина с худым хитроватым лицом и серыми, глубоко посаженными глазами. Второй раз она вскрикнула уже от удивления, потом вырвала у него руку и отстранилась. От мужчины пахло прогорклым медвежьим жиром, вареной капустой, мочой. Какой смрад!

– Кто… кто вы такой?

– Леопольд Уйе ди Лавигёр, к вашим услугам! – ответил незнакомец осипшим голосом. – Я ваш друг, мадам Ларю!

Изабель нахмурилась.

– Друг? Но я вас не знаю! И потом, как вы узнали, что я тут? Если не считать мсье Гийо, я об этом никому не сообщала!

– Я пришел из миссии Дё-Монтань, – несколько нервно начал объяснять мсье Уйе. – Забирать почту, как я понимаю, ездит ваш муж…

И он посмотрел по сторонам.

– В поселке нашлись люди, которые знают, где находится его земля. Я говорю о Поле Анауари.

– Анауари? – повторила Изабель с раздражением. – Но… что вам нужно от… моего мужа?

Мужчина улыбнулся, показав испорченные зубы, и стал рыться в кожаной сумке, которая висела на ремне поперек его живота. Наконец на свет божий появился сверток. Он протянул его молодой женщине.

– Выходит, дело у меня не к вашему мужу, а к вам! Это пришло по почте для вас. А раз уж я шел на запад, то предложил занести. Подумал, что, возможно, меня за это покормят и разрешат переночевать в тепле… – Последнюю фразу он произнес уже тише.

Изабель посмотрела на сверток. Надпись была сделана рукой Жака Гийо: «Доставить срочно!» Буквы чуть расплылись на мокрой бумаге, и фамилия читалась с трудом. Однако сомнений быть не могло. На месте адресата значилось: «Мадам Изабель Ларю». При виде этих начертанных черными чернилами слов Изабель пошатнулась. Они напомнили ей, что она все еще вдова Пьера Ларю. Ощущение было такое, будто порыв ветра вышвырнул ее прочь из маленького уютного мира.

– Да, мы приютим вас на ночь. Спасибо! Муж скоро вернется.

Она сунула сверток под мышку и уверенным шагом направилась к дому. Однако не успела она сделать и десяти шагов, как обернулась и сказала странному гостю, который так и остался стоять где стоял.

– Хотите чаю, мсье Уйе?

– Друзья называют меня Лавигёр, мадам! Спасибо, с огромным удовольствием! И хорошо бы капнуть туда рома, если, конечно, у вас есть!

– Ром? Думаю, найдется.

В доме их встретил визг Жеральдины – свинки, которую Александер привез из фактории еще осенью. Сначала они собирались зажарить ее на Рождество, но потом решили отложить это мероприятие до Пасхи. Изабель не хотелось даже думать об этом. Она помнила, сколько дней лил слезы ее брат Ти-Поль, когда узнал, что посреди накрытого к Новому году стола лежит на блюде его приятель Блэз, обложенный яблоками и украшенный желе. Чтобы Габриелю не пришлось пережить нечто подобное, она убедила Александера, что рагу из мяса косули, добытой накануне, прекрасно подойдет для праздника, а свинку можно оставить и до весны. Не стоило забывать и о том, что Жеральдина поддерживает чистоту в доме…

Оттолкнув ногой визжащее животное, она указала гостю на лавку, а сама подошла к Мари. Девушка привстала на локте. Лицо у нее было бледное, глаза – мутные. Лоб все еще оставался горячим, но жар, кажется, начал спадать.

– Надеюсь, тебе лучше?

Изабель вздохнула с облегчением. Но в ответ девушка только закашлялась. Изабель собрала мокрые полотенца, которые упали на пол, пока девушка спала, а больная вновь легла, смежив опухшие веки.

– Я приготовлю тебе лечебный чай!

Изабель сунула в очаг полено, подлила воды в чайник и поставила его на решетку греться. Взгляд, брошенный украдкой на гостя, подтвердил ее подозрения: мужчина следил за каждым ее движением.

– Ваш муж траппер?

Она вонзила нож в глыбу сахара, чтобы отколоть несколько кусочков.

– Да, он траппер. Я думала, вы с ним знакомы.

– Я этого не говорил, – с улыбкой возразил мужчина. – Я сказал, что в миссии его знают. А я тут проездом, поэтому не имею чести быть с ним знакомым. Хотя мне сказали, что продажей мехов он сколотил себе приличное состояние…

– Состояние?

Изабель подняла голову. На худом лице мужчины появилось лукавое выражение, которое ей совсем не понравилось. Она обвела рукой единственную комнату и насмешливо произнесла:

– Как видите, мы просто-таки задыхаемся от роскоши!

Лавигёр передернул костлявыми плечами. Постукивая пальцами по столу, он оглядел помещение.

– Так говорят в миссии, мадам!

Изабель нервным движением бросила в фаянсовый заварник горсть чая. Сердце ее тревожно билось, когда она закрыла жестяную коробку, в которой хранились чайные листья, и высыпала тра́вы Микваникве в кастрюльку. Взяв со стола полотенце, она подошла к дымящемуся чайнику. По пути снова пришлось пнуть Жеральдину, которая недовольно похрюкивала возле своей пустой миски.

– А разве этот дом не принадлежал когда-то Голландцу? Так звали одного «буржуа», если я не ошибаюсь…

Он сказал… «Голландец»? Изабель застыла на месте. Она не сразу осознала смысл услышанного, однако неприятные воспоминания не заставили себя ждать. Молодой женщине стало не по себе. Вернувшись к столу, она наполнила кипятком сперва заварник, потом кастрюльку, стараясь при этом не смотреть на гостя.

Лавигёр за это время успел рассмотреть хозяйку дома как следует. Красивая женщина… И волосы такие золотистые, мягкие, так и хочется погладить… Еще следуя за ней к дому, он уловил аромат, исходящий от этих волос. Жаль, что она уже на сносях… Он с удовольствием опрокинул бы ее сейчас на стол. Повезло шотландцу заполучить в свою постель такую курочку!

– Говорят, у Голландца денег было много. И золота тоже.

Рука с заварником повисла в воздухе. Неужели этот человек говорит о ван дер Меере? И при чем тут дом, который ему когда-то принадлежал? Наверное, это какое-то недоразумение! Изабель со стуком поставила заварник на стол перед гостем.

– Не стоит верить всему, что говорят, мсье Лавигёр! Этот дом построил мой муж, и все, что у нас есть, он заработал своим трудом. А что до этого господина Ван дер как-то там, о котором вы упомянули, и его золота, могу вас заверить: муж не имеет к этому никакого отношения. Если бы это было иначе, я жила бы в роскошном особняке, утопающем в зелени, а не в этой хижине, да еще и по колено в грязи!

Лавигёр усмехнулся про себя: ««Ван дер как-то там»… Эта дамочка знает больше, чем говорит!»

– Это, конечно, так… Вы правы, мадам, не стоит верить всему, что болтают люди. Поэтому я взял себе за правило проверять слухи, прежде чем разносить их дальше. Кстати, не припоминаю, чтобы я называл при вас фамилию Голландца…

Изабель налила в чайник воды и вернулась с ним к очагу. Она не на шутку разволновалась. Что еще рассказывают в миссии об Александере? Что известно этому человеку о золоте Голландца? Неужели он член Лиги торговцев, которая заплатила за те смерти на берегу реки? А может, он думает, что это проклятое золото забрал себе Александер? Но если бы это было правдой, Алекс рассказал бы об этом ей… По крайней мере Изабель хотелось так думать. Хотя нет! Александер не привез бы ее в этот крошечный деревянный дом, если бы мог предложить более комфортабельное жилище!

Управившись с чайником, она обернулась и только теперь вспомнила о пакете с корреспонденцией, который лежал на уголке стола. «Срочно передать адресату!» – было написано на нем. Неужели плохие новости? Что-то случилось с кем-то из ее родных? Пожар уничтожил дом в Монреале? Или усадьбу в Бомоне? Адрес был написан рукой Жака Гийо, значит, по крайней мере он жив и здоров. Глухой кашель Мари оторвал молодую женщину от неприятных мыслей.

– Мадам, не угостите меня ромом? Если, конечно, он у вас есть.

– Думаю, немного найдется!

Изабель хотелось напомнить Лавигёру, что сейчас пост и спиртное под запретом, однако промолчала. Достав кувшин, который Александер держал в шкафу, она поставила его на стол и занялась приготовлением травяного чая для Мари. Когда он был готов, она отнесла его больной, а потом вернулась к столу.

– Вы позволите мне отвлечься ненадолго? – спросила она, беря в руки пакет.

Мужчина плеснул себе в кружку еще рома и кивнул. Он улыбался все той же омерзительной улыбкой, которая начала нервировать Изабель. Поймав взгляд молодой женщины, он уткнулся носом в свою кружку. К чаю незваный гость даже не притронулся.

Изабель присела на стул у окна и повернулась к Лавигёру спиной. Слабый свет дождливого апрельского утра проникал в дом. Дрожащими пальцами она развернула обертку. Внутри было три письма: одно от нотариуса и два – от кузины Мадлен, причем на ее конверте была пометка: «Неправильный адрес». Со дня переезда это был второй пакет с корреспонденцией, которую она получила от мсье Гийо. Первый пакет привез из миссии Александер еще поздней осенью, когда ездил туда за продуктами для зимовки. Жак Гийо не скрывал своего удивления и недовольства по поводу их с Габриелем поспешного отъезда. Он даже выразил сомнение в том, что Изабель на тот момент полностью отдавала себе отчет в своих действиях, а потому следует направить по ее следам Этьена и власти, дабы разыскать и наказать того, кто «заставил» ее уехать с ним и теперь «содержит в заточении».

Изабель прекрасно понимала: действия Жака Гийо продиктованы жесточайшей обидой, которую она нанесла его чувствам. Однако это не давало ему права вмешиваться в жизнь молодой женщины. Сначала она не хотела сообщать ему свой новый адрес, но, поскольку мсье Гийо оставался официальным управляющим ее имуществом, поддерживать связь представлялось необходимым. Поэтому Изабель поспешила с ответом: они с Габриелем здоровы и наслаждаются чистым лесным воздухом. Также она написала, что в ближайшее время не собирается возвращаться в Монреаль и, если увидит поблизости от своего нового дома хотя бы тень Этьена, тут же разорвет с Жаком Гийо все контакты и освободит его от обязанностей управляющего.

Сейчас у нее в руках было второе послание нотариуса, и, надо признать, тон его был намного мягче. Жак Гийо проявлял большее понимание, обещал, что будет терпелив и снисходителен, хотя считает ее поведение «предосудительным». Нотариус выражал надежду, что в ближайшее время она вернется в город. Изабель улыбнулась, подумав, какие у бедняги Жака будут глаза, когда он увидит ее круглый живот…

Изабель отложила в сторону письмо нотариуса и взяла оба послания от кузины. В первом Мадлен сообщала ей последние квебекские новости и обещала приехать навестить ее в Монреале в августе. Она уже получила согласие своего нанимателя, мсье Оде, отпустить ее на две недели, чтобы она могла поддержать свою дорогую кузину в горе. Уж она, Мадлен, точно знает, что такое потерять супруга! Тон второго письма был совершенно иным:

«Не получив ответа на последнее письмо, я всполошилась и уведомила твоего брата Луи о твоем затянувшемся молчании. Он оставил булочную на старшего сына и тотчас же отправился в Монреаль. Однако выяснилось, что ты уехала, а Жак Гийо, нотариус, в ответ на расспросы сообщил, что не знает, где тебя искать. Иза, умоляю, напиши мне как можно скорее! Ты должна понимать, что твое внезапное исчезновение нас напугало! По словам Луизетты, ты уехала в сопровождении мужчины с повадками индейца, и глаза у него такие же голубые, как и у Габриеля. Иза, неужели ты совсем потеряла голову? Неужели ты не понимаешь, что, сбежав с первым же встречным, который напомнил тебе Александера, ты увлекаешь в свое безумие и маленького Габриеля? Я просто задыхаюсь от гнева и возмущения. И жду объяснений!»

– Твоя кузина Мадлен Госселен, – прошептала Изабель, кусая губы.

Ей стало стыдно, и она скомкала письмо. Конечно, надо было написать Мадлен задолго до сегодняшнего дня, объяснить, какие перемены случились в их с сыном жизни. Извиняться и прикрываться оправданиями вроде того, что в чернильнице засохли чернила, было глупо. Мадлен этого не заслужила.

С улицы донеслись голоса. Молодая женщина посмотрела на Лавигёра. Тот уже прилег на лавке и преспокойно покуривал трубку. «Какой хам!» – подумала она. Заварник с чаем так и остался стоять на том месте, где она его оставила.

Заскрипели ступеньки крыльца, и входная дверь распахнулась. В дом вбежал Габи. Отемин следовала за ним по пятам. Свинка Жеральдина тут же заметалась у детей под ногами, задевая корзины и стулья.

– Габи, дверь надо закрывать! – прикрикнула на сына Изабель и спрятала письма в карман юбки.

– Мама, смотри! Енотик! Можно мне его оставить? Скажи, можно? Посмотри, какой он еще маленький!

Мальчик переминался с ноги на ногу от нетерпения, а в его руках шевелился маленький пушистый комок.

– Габи, перестань его тискать! Ты напугаешь зверька, и он тебя укусит!

Только сейчас мальчик увидел разлегшегося на лавке незнакомца и замер на месте от удивления.

– Где ты его нашел, малыш?

Лавигёр выпустил к потолку кольцо дыма, встал и подошел к Габриелю. Чтобы получше рассмотреть детеныша, который тем временем старательно обнюхивал меховые варежки мальчика, ему пришлось опуститься на корточки.

– Мы нашли его возле дерева, в снегу! Он был совсем один! И я подумал, что, если мы его оставим, он точно замерзнет до смерти!

– Хорошо, что ты нашел его раньше, чем рысь или лисица! А он симпатичный, твой racoon, и совсем еще маленький! Наверное, его мать попала в капкан, а он выбрался из норы и стал ее искать. Нужно найти, чем его покормить, иначе он умрет.

– А чем его кормить? – спросил Габриель, недоверие которого к незнакомцу сменилось живым интересом.

– Я тебе расскажу, – вмешалась в разговор Изабель, подталкивая сына к двери. – Если я правильно помню, одна наша собака недавно ощенилась?

– Ну да, Лура! Фрэнсис устроил для нее и щенят логово у себя под кроватью!

– Может, Лура согласится взять к себе твоего приемыша? Надо попробовать. Скажи, а Фрэнсис уже вернулся?

– Давайте я его позову! – предложила Отемин и сразу же ускакала на улицу.

– Подожди меня! Я не могу бежать так быстро, у меня же енотик на руках!

– Ваш сынок? – спросил Лавигёр, глядя Изабель в спину.

– Да.

Мужчина кивнул, и взгляд его темно-серых глаз скользнул по грязным следам, оставленным детьми на полу. Изабель вдруг почувствовала странное отвращение к этому человеку, взявшемуся из ниоткуда, словно бы по волшебству. «Вестник несчастья», – почему-то пришло ей на ум. Злой дух, который явился, чтобы разрушить ее уютное, теплое гнездышко… Чутье подсказывало ей, что, пока не вернется Александер, они с Габриелем будут находиться в опасности. Оставалось надеяться, что он возвратится до наступления темноты.

Что-то толкнуло ее в ногу, и Изабель, опустив глаза, увидела, как Жеральдина метнулась к открытой двери и с радостным визгом вырвалась на свободу. Мгновение – и она съехала вниз по мокрым ступенькам крыльца и приземлилась в кучу грязного снега.

– Только этого не хватало! Жеральдина убежала!

Лавигёр бросился в погоню за свинкой. Микваникве, Мунро, Фрэнсис и дети прибежали на шум и, хохоча, присоединились к охоте. Они бегали, падали в грязь, поднимались – и так много раз подряд. Казалось, свинка уже у тебя в руках, но она тут же выскальзывала, как ни пытались ее удержать… И только через полчаса Лавигёр с Фрэнсисом по наущению Мунро взяли рыболовную сеть, поймали верткую зверушку возле сахароварни и привели обратно в дом.

– Недолго тебе осталось бегать, дрянная ты девчонка! – пригрозила Изабель, ударив свинку тряпкой по крупу. – Пасха совсем скоро! В казанке тебе будет не до гонок! И пол в доме теперь весь грязный! Что ж, придется мне, Жеральдина, тебя помыть!

Повизгивая от испуга, свинка забилась под стол. Изабель посмотрела на Лавигёра и Мунро, которые так и остались стоять на пороге. Оба были ничуть не чище Жеральдины.

– Гм… Этим господам помыться тоже не помешает… Так что, милая, подожди своей очереди, – сказала она. – Мунро, принеси мне из сарайчика большую лохань, а я пока поставлю греть воду.

Оба грязных лица расплылись в улыбке. Лавигёр поблагодарил хозяйку дома и вышел, а Мунро Изабель успела схватить за рукав.

– Этот человек мне не нравится, Мунро, – шепнула она ему на ухо. – Он спрашивал меня о том торговце-голландце, на которого вы с Алексом когда-то работали. Присмотришь за ним? Алекса до сих пор нет…

– Aye! Winna loose sicht aff him. Я за ним присмотрю. Cha tàinig eun glan riamh à nead a’ chlamhain.

– Спасибо, Мунро. А что означает твоя последняя фраза на гэльском?

– Это шотландская пословица, Изабель. «Чистая птица никогда не выпадет из коршунова гнезда».

– Именно!

Изабель посмотрела через плечо Мунро. Лавигёр, грязный с головы до ног, терпеливо стоял у крыльца.

Этим вечером в доме были гости, поэтому все обитатели поляны собрались поужинать под крышей Александера, который до сих пор не вернулся. Трапеза прошла мирно. Ощущая на себе взгляд Мунро, незнакомец больше не задавал нежелательных вопросов. Изабель поставила на стол третью тарелку с оладьями и наконец села, чтобы поесть. Пюре из копченой рыбы и картофеля, быть может, и не выглядело аппетитно, однако отлично насыщало. Иногда они добавляли в него маисовых зерен или зеленого горошка. Вот если бы сдобрить его сливочным маслом… Однако о том, чтобы привезти сюда корову, Изабель даже не мечтала. Значит, придется довольствоваться бобровым жиром…

– Мам, можно мне еще бобровый хвостик?

– Бобровый… что? Габи, хочу тебе напомнить, что сегодня – суббота, день умеренности в еде. По субботам бобрового мяса не едят.

– Я прошу оладку! – Мальчик указал на тарелку со сладкими оладьями из маисовой муки. – Они на вкус такие же, как бобровое мясо, и похожи на бобровые хвосты! Можно мне взять еще?

– Конечно, бери!

– А почему нельзя есть мясо бобра по субботам? – спросила Отемин. – Папа говорит, что бобер – больше рыба, чем зверь, потому что он живет в воде и хвост у него покрыт чешуями!

– Не чешуями, а чешуйками, Отемин, – поправила девочку Изабель. – И, насколько я знаю, бобер все-таки животное.

– Бобры – млекопитающие, как и собаки, мамочка! – проговорил Габриель с набитым ртом.

Изабель посмотрела на сына с удивлением и гордостью, а потом спросила, откуда у него такие познания.

– Недавно папа Алекс нашел в животе у бобра детенышей. А я в книжке еще давно читал, что млекопитающие вынашивают детей в своем животе. Значит, они делают их так же, как собаки!

– Да неужели?

Изабель покраснела, а сидящие за столом взрослые мужчины расхохотались.

– И откуда ты узнал, как детеныши попадают к собаке в живот?

– Мама, это же так просто! – Габриель закатил глаза. – Я видел, как детеныши Луры появлялись у нее из… ну, между ног. Я знаю, что она носила их в животе, значит, оттуда они и вышли.

– Понятно.

– И я знаю, как они к ней в живот попали!

Заявление мальчика рассмешило Мари. Почувствовав себя лучше, молодая индианка тоже вышла к столу. Едва присев, она поймала на себе сначала влюбленный взгляд Фрэнсиса, потом плотоядный – Лавигёра. Гость весь вечер пожирал ее глазами.

– И кто же тебя просветил, мой Габи?

Непринужденный тон Изабель никого не ввел в заблуждение.

– Отемин, конечно! Однажды мы увидели, как собака-мальчик залезает на собаку-девочку. Я спросил, что это они такое делают, и она объяснила, что они делают, как наши папы и мамы, когда хотят завести ребенка. Это, наверное, больно – когда папа вкладывает детенышей маме в живот? Собака-девочка начала скулить, а потом…

– Габи!

Мунро разразился громовым хохотом, остальные последовали его примеру.

– Достойный сын своего отца!

– Мунро Макфейл! Ставлю тебе на вид, что это твоя дочка учит его всему этому… непотребству! Ты должен что-то предпринять! Иначе скоро она… Ой!

Шотландец рассмеялся еще громче, и это придало храбрости Габриелю. Мальчик наслаждался тем, что оказался в центре внимания.

– Ночью, бывает, вы с папой Алексом тоже стонете… А ты теперь носишь в животе ребенка, значит…

– Габриель Ларю! Есть вещи, о которых говорить в обществе не принято!

Вскочив со стула, Изабель, сама того не желая, лишний раз продемонстрировала присутствующим плод их с Александером ночных трудов. Мунро и Фрэнсис зашлись хохотом. Изабель захотелось наподдать каждому под зад.

– Вы, двое, stop it! Или ждете, когда я вас успокою половником? – вскричала она, краснея от стыда и злости.

Она выдернула половник из кастрюли с пюре, чтобы пригрозить Фрэнсису, когда входная дверь открылась и в дом ворвался порыв холодного воздуха. Кучка пюре сползла с половника и упала юному креолу на макушку. Фрэнсис тихо охнул.

– Веселитесь тут без меня? – спросил, улыбаясь, Александер.

Следом за ним в дом вошел Стюарт и положил у порога тюк со шкурками.

За столом стало тихо. Даже Жеральдина, устроившаяся в уголке кухни, не осмеливалась подать голос. В своих заснеженных меховых шапках и шубах они были похожи на разбойников, которые пришли в дом, чтобы убивать и грабить.

– Ну и метель поднялась к вечеру! Мы еле домой добрались!

Александер успел сбросить шубу, когда увидел на голове у Фрэнсиса странное украшение в виде кучки пюре. Улыбка сползла с его лица, и он спросил:

– Я что-то пропустил, a ghràidh?

Вопрос был встречен дружным смехом. Габриель бросился к отцу в объятия. Изабель так обрадовалась возвращению Александера, что сразу перестала сердиться. Смахнув пюре, она вытерла макушку юноши своим фартуком.

– Вы успели как раз вовремя! – объявила она, доставая с полки еще две тарелки. – Еще немного, и угостить вас мне было бы нечем!

Оставляя на полу лужи, Александер подошел к молодой женщине и нежно ее приобнял. То, что все на них смотрят, его нимало не беспокоило.

– Как себя чувствуют мои девочки? – прошептал он Изабель на ушко и ласково погладил ее по животу.

– Алекс, у тебя руки, как лед! – воскликнула Изабель и попыталась высвободиться из его объятий.

– Это потому, что я долго тебя не обнимал и…

Он умолк, видя, что сидящие за столом едва сдерживают смех.

– Да что с вами такое? О чем шла речь? Габриель, может, хотя бы ты мне расскажешь?

Щеки мальчика моментально стали пунцовыми. Он быстренько сунул в рот политый кленовым сиропом оладушек и пожал плечами. Мунро объяснил происходящее по-своему:

– Мы как раз говорили, как Габриель на тебя похож!

– Правда? – воскликнул польщенный отец.

– Чистая правда! – подтвердила Изабель. – Садитесь со Стюартом и поешьте, пока еда окончательно не остыла. Если ты еще не заметил, Алекс, у нас гость! Знакомьтесь, это мсье Уйе ди Лавигёр!

И она указала на пришельца, который с момента появления хозяина дома не произнес ни слова. Александер с улыбкой протянул гостю руку. Лавигёр встал, чтобы ответить на рукопожатие.

– Спасибо за гостеприимство, мсье… Ларю!

Александер замер на месте. Улыбка сползла с его лица. Гость, судя по выражению его лица, остался доволен произведенным эффектом. Изабель встревожилась. Она поспешно тронула Александера за руку, молясь про себя, чтобы он просто промолчал в ответ. Наконец хозяин дома отпустил руку гостя, все так же глядя ему в глаза.

– Дверь моего дома всегда открыта для честного человека!

Все, кто сидел за столом, вернулись к еде.

* * *

Александер подождал, пока полено как следует не загорится, и только тогда вернулся на свое место. Проходя мимо кровати, в которой спали Мари и Габриель, он остановился и какое-то время с нежностью смотрел на сына. Изабель пересказала ему разговор о собаках и их детенышах. Это позабавило Александера, и он в тысячный раз поблагодарил Небо за ниспосланную ему радость отцовства.

Приоткрыв занавеску, отделявшую их с Изабель закуток, он увидел, что Изабель во сне передвинулась на место, еще хранившее тепло его тела. Он подумал, стоит ли будить молодую женщину и просить ее подвинуться. Блеклый свет занимающегося утра падал на разметавшиеся по подушке золотые волосы. Несколько прядей упали ей на лицо. Он провел рукой над этими великолепными волосами, так и не решившись к ним прикоснуться.

– Я так сильно вас люблю… – прошептал он, и в голосе его прозвучали тревожные нотки.

Александер беспокоился о ней, о Габриеле и о еще не родившемся малыше. Изабель пересказала ему свой разговор с Лавигёром. От одного взгляда этого человека по спине бежали мурашки… И он неспроста назвал его «мсье Ларю». По ухмылке было ясно, что Лавигёр прекрасно знает, с кем говорит. Вопросы и разговоры о золоте ван дер Меера указывали на настоящую цель этого визита. Пакет с письмами был предлогом, не более. Луи-Жозеф, служащий почтового отделения в миссии Дё-Монтань, никому, кроме Поля Анарауи, не доверил бы отнести Изабель ее почту. Значит, его заставили это сделать. А Лавигёр либо сам осведомлен о делах Лиги, либо работает на кого-то из ее участников. К тому же в миссии все знали, что, хотя Александер с Изабель живут вместе, их союз не скреплен брачными узами.

Из этого следовало, что его гонители не отказались от своих намерений. Члены Лиги торговцев, недовольных политикой британских властей, знают, что он, Александер, жив, и еще надеются заполучить обратно свои деньги. Если так, Изабель и Габриель, которые стали теперь частью его жизни, в опасности! Угрожая их благополучию, враги могут попытаться воздействовать на него. Выход был только один: заставить Лавигёра назвать имена тех, кто его разыскивает и кто не остановится даже перед убийством.

– Никто не причинит вам вреда! – прошептал он, прикасаясь губами к щеке той, кого давно уже считал своей женой.

Александер опустил занавеску и бесшумно оделся. Взял ружье, наполнил патронташ и выскользнул в серый предрассветный туман. Спящая на крыльце собака подняла голову. Узнав хозяина, она замахала хвостом, вскочила и кинулась к нему.

– Tuch! Suidh, a Cheannaird!

Юго-западный ветер раскачивал голые кроны кленов и берез, заставлял скрипеть ветви больших сосен, поднимал с земли остатки снегов, которые еще сопротивлялись натиску весны. Издалека доносилось урчание воды в оросительном канале и слышался звук падающих с крыши капель. Несколько воронов на опушке леса состязались в ораторском мастерстве. Александер закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Cheannaird тыкал мокрым носом ему в ладонь и радостно махал хвостом, выражая свою готовность следовать за хозяином хоть на край света.

– Хорошо, упрямец! Можешь пойти со мной! Но за зайцами не бегать, ясно?

Поляна, которую с некоторых пор они стали называть между собой Ред-Ривер-Хилл, была погружена в сон. Что ж, подходящее время, чтобы навестить Лавигёра и заставить его говорить! Александер подошел к хижине Макиннисов и прислушался. Изнутри доносилось сопение спящих. Поставив ружье к стене, он тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь. В темноте лица спящих было не разглядеть. Однако одного взгляда оказалось достаточно, чтобы удостовериться – на ложе из набросанных наспех возле затухающего очага еловых веток никого нет. Он закрыл дверь, скрипя зубами от злости. Лавигёр понял, что вызвал подозрения, и смотал удочки!

– Что ж, этого и следовало ожидать!

Он повернул обратно к дому, то и дело поглядывая в сторону постепенно выступающей из тумана лесной опушки. Взгляд его невольно переместился на яблони, растущие по ту сторону поля. Александер замедлил шаг. В его душу внезапно закрались сомнения. Что, если на месте, которое указал ему Голландец, нет никакого клада? Разве не соврал ему ван дер Меер один раз? Что, если кто-то еще, к примеру жена Голландца, знал местонахождение денег? Ведь могла же она сразу же после смерти своего супруга прислать кого-нибудь забрать их? Если так, то он напрасно подвергает жизнь своих близких и друзей опасности!

Несколько долгих минут Александер стоял и смотрел на качающиеся ветви яблонь. Он же не видел своими глазами это проклятое золото, разве не так? А теперь неизвестно откуда явился этот таинственный Лавигёр… Может, он как раз и знает, где закопан клад? Может быть… А вдруг он пришел, чтобы ночью, пока все спят, его выкопать? Александер пошел к дому, но снова остановился. Он не знал, как поступить. Наверное, лучше проверить… Тогда он сможет заснуть спокойно. Посмотрев по сторонам, он решительным шагом направился к полю. Cheannaird бежал за ним по пятам. И правда, лучше проверить и убедиться, что все спокойно…

– Пятая яблоня… – произнес он вслух, с трудом вытаскивая ноги из грязи при каждом шаге. – Та, что дальше всех на восток от дома…

Найдя глазами нужное дерево, он стиснул приклад ружья и направился к нему. Обойдя вокруг него несколько раз, он в конце концов прижался к стволу спиной и стал смотреть на спускающуюся к ручью тропинку. На душе у него было неспокойно. Сегодня он в первый раз пришел на место, указанное ему ван дер Меером.

– Пятнадцать шагов на восток…

Глядя себе под ноги, он отсчитал нужное количество шагов и остановился. На этом месте росло несколько молодых березок. Здесь следовало повернуть на север и сделать еще восемь шагов. Когда и это было исполнено, Александер оказался перед большим камнем, окруженным сухими стеблями золотарника и ваточника. Он закрыл глаза и четко, как если бы перед ним была бумажка, которую он сжег, увидел следующий пункт маршрута. Он посмотрел на дом и подумал об Изабель, спокойно спавшей под теплым одеялом. Ему захотелось вернуться и лечь с ней рядом.

– Десять шагов по направлению к дому…

Пес вдруг зарычал, и Александер остановился. Cheannaird посмотрел в противоположную от дома сторону и оскалил зубы.

– Зайца увидел, a charaid?

Но нет, если бы это был заяц, он бы рванул туда молнией. Что же это могло быть? Волк? А может, медведь? Александеру стало не по себе, и он поудобнее перехватил ружье. Это мог быть кто угодно. Лавигёр? Шотландец обернулся, прищурился и обвел взглядом опушку. Подлесок утонул в густом тумане, видимость была неважная… Если Лавигёр затаился в тех местах, Александеру его не увидеть. И в погоню пускаться нет смысла, даже с собакой: беглец без труда собьет преследователей со следа, к тому же он вооружен. Не вызывало сомнений одно: он вернется, и не один.

Несколько минут Александер простоял без движения. Пес успокоился и сел у его ног, значит, зверь, которого он унюхал, ушел. Шотландец снова посмотрел в сторону леса, потом – себе под ноги. Земля тут выглядела так, словно ее никогда не касался заступ.

– Cheannaird, домой! – приказал он собаке.

Притаившись за порослью вязов, Лавигёр сидел не шевелясь, пока шотландец не скрылся из виду. Он знал, что с такого расстояния собака его не учует. Спустя немного времени он выпрямился, подобрал с земли мешок, забросил за спину ружье на ремне и, усмехаясь своим мыслям, пошел по тропинке. Он узнал все, что ему было нужно, и предвкушал щедрое вознаграждение от своего хозяина.

Изабель потянулась и пощупала холодную простыню рядом с собой. Осознав, что Александера в постели нет, она открыла глаза и села. Неужели что-то случилось?

– Алекс?

Ей никто не ответил. Но куда он мог уйти? Выбравшись из теплого гнездышка, молодая женщина вошла в полосу блеклого утреннего света, дрожащими от холода пальцами сняла с крючка теплую накидку и закуталась в нее, потом надела мокасины и вышла на улицу.

– Алекс?

Да где же он? Вдруг совсем рядом кто-то засмеялся. От этого звука кровь застыла у Изабель в жилах. Из тумана возникли два силуэта. Один мужчина держал другого за волосы, оттягивая его голову назад.

– Алекс, что происходит? О господи, нет!

Блеснул приставленный к горлу ее мужчины клинок, и она захлебнулась собственным криком. Мужчина, державший нож, медленно повернулся, и сердце Изабель остановилось: криво усмехаясь, на нее смотрел Этьен. Она хотела было потребовать, чтобы он отпустил Александера немедленно, но он не дал ей шанса. Лезвие ножа погрузилось в кожу легко, словно в сливочное масло. Приступ тошноты заставил Изабель согнуться пополам. Смех Этьена оглушил ее, а от вида крови Александера, хлеставшей фонтаном на грязный снег, ей стало дурно.

– Не-е-ет!

Она бросилась к любимому, но всю сцену вдруг заволокло туманом, и она лишилась способности видеть.

– Изабель! Изабель!

Чьи-то руки обняли ее, прижали к теплой мужской груди.

– Изабель, ’tis over. Dinna fear, ’tis over… [174]Все прошло. Не бойся, все прошло ( скотс ).
Tuch! Tuch!

Она открыла глаза. Сердце стучало в груди как сумасшедшее. Ни тумана, ни крови… Вдохнув знакомый запах тела, она разрыдалась.

– Алекс, я уже думала… Мне приснилось, что…

«Что Этьен перерезал тебе горло», – едва не сорвалось у нее с губ.

– Все хорошо, – прошептал он, поглаживая молодую женщину по волосам. – ’Tis over.

Войдя в дом, он услышал, как Изабель мечется на постели и что-то шепчет. Когда он подошел к занавеске, она выкрикнула его имя. Мари смотрела на него со своей кровати расширенными от страха глазами. Он сделал ей знак, что все в порядке и она может спокойно спать. Девушка кивнула, поежилась от пережитого испуга, поправила одеяло у Габриеля на плечах и снова легла.

– Все прошло! Это был всего лишь кошмарный сон!

Он смахнул со щеки Изабель слезу, заглянул в печальные глаза. Успокоиться не получалось. Сон заставил ее осознать одну ужасную вещь: Этьен разыщет ее, если захочет. Но с Александером ей об этом говорить не хотелось.

– Я проснулась, а тебя нет…

– Мне пришлось выйти на улицу. Я… Мне не спалось.

– Из-за Лавигёра?

– Можно сказать и так. Он ушел сегодня ночью.

– Ушел? Ты уверен?

– Да, – соврал Александер. Он до сих пор не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают.

Он лег рядом с ней, прижался животом к ее спине и поцеловал в макушку.

– Ты холодный, как ледышка!

– Пожалуй…

Оба замолчали. Обоих мучила неопределенность. Что их ждет? Предсказать дальнейший ход событий не представлялось возможным. В доме было прохладно, под одеялами – тепло и уютно. Александер стал медленно проваливаться в сон. Изабель чувствовала, как расслабляется рука у нее на животе, как его дыхание становится все более ровным и медленным.

Однако к ней покой не шел. Грудь стеснилась от страха. Сон показался ей таким реальным… таким вероятным! Известно ли Этьену, что Александер не умер? Если да, станет ли он пытаться прикончить его? Что на самом деле известно Александеру о том страшном побоище у реки, о золоте? Судя по всему, Лавигёр уверен, что Александер знает, где спрятаны эти деньги. Пересказывая Александеру свой разговор с незваным гостем, Изабель внимательно следила за выражением его лица. Даже когда речь зашла о золоте, Александер и бровью не повел. Не удивился, не проявил любопытства. Это странно… Однако ей показалось, что он немного побледнел.

Ребенок шевельнулся у нее в лоне. Александер передвинул руку, обнял ее крепче. Она ощутила его теплое дыхание у себя на шее, а его ладони мягко прижались к ее обнаженной коже под шерстяной ночной сорочкой.

– О чем ты думаешь? – спросил она тихонько.

– О тебе, о ребенке…

Он немного помолчал. Она накрыла его ладони своими.

– И обо всем том, что жизнь отняла у меня и что еще может отнять… Обо всем, что ты делала начиная с того проклятого дня, когда я уехал из Квебека воевать, и до того дня, когда я помог тебе выйти из экипажа на причале Лашин… Наверное, это странное ощущение – когда он шевелится там, у тебя в животе… Когда ты носила Габриеля, было так же?

– Да. Только Габи по вечерам толкался особенно сильно. Говорят, двух одинаковых беременностей не бывает. Поэтому и дети все разные. Ты уже придумал имя?

– Хм… Мне нравится Уильям.

– Уильям? Так звали кого-то из твоих родственников?

– Это имя моего деда по отцовской линии. Вообще-то, его звали Лиам, но это Уильям на ирландский манер.

– А еще Уильям – английская форма имени Гийом. Так звали моего покойного брата. – В голосе Изабель проскользнула нотка печали. – А если родится девочка?

– Я выбрал имя для мальчика, для дочки выберешь ты!

Изабель сделала вид, что размышляет.

– Элизабет!

– Элизабет Макдональд… Я бы удивился, если бы ты дала девочке имя своей матери. А кому мы обязаны этим?

– Меня назвали Элизабет при крещении в честь Мари-Элизабет Бурдон. Она была женой моего прадеда Луи, который служил солдатом в полку Кариньян-Сальер. По семейным преданиям, она была красива, как ангел, и хитра, как дьявол. Отец рассказывал, что она сумела защитить себя от пятерых ирокезов, которые явились к ней, когда мужа не было дома. Она угостила их водкой, в которую подмешала ядовитый настой болиголова.

– Отлично! Если родится девочка, она наверняка будет красивой, как небесный ангел! Но я все равно рискну попробовать настойку ее приготовления.

Он засмеялся.

– Мари-Элизабет была знахаркой, а не колдуньей!

– Женщина, прекрасная, как ангел, обязательно колдунья! У нас в Шотландии чаровниц, которые околдовывают мужчин, называют leannan-sìth.

Александер поцеловал молодую женщину в плечо, но она осторожно отодвинулась.

– Алекс, Мари, скорее всего, не спит…

– Не беспокойся за нее. – Он прижался к ней еще теснее. – Спасибо Габриелю, она теперь знает, как щенки попадают к собаке в живот!

– Прошу, не напоминай!

– Почему это? Фрэнсис давно строит ей глазки, так что ей пора бы и узнать…

– Алекс!

– Хотя, может статься, она уже знает!

– Думаешь, все такие ненасытные сластолюбцы, как ты?

– С этим ничего не поделаешь, моя leannan-sìth! Как только я тебя вижу, не могу думать ни о чем другом… Помнишь нашу первую встречу в больнице?

– После сражения? Помню! Ты тогда был не в том состоянии, чтобы тискать меня, как сейчас! – Изабель раз за разом отталкивала руки, поглаживающие ее то по боку, то по ноге. – Перестань, говорю тебе! Алекс! Ой! Габриеля разбудим! Ой! Да, он знает теперь, откуда берутся щенки, но я не желаю ему показывать наглядно, как в мамин живот попадают сестрички и братики!

Признав поражение, Александер вздохнул и обнял жену скорее нежно, чем страстно. Через какое-то время она нарушила тишину и магию их объятий, спросив:

– Думаешь, он вернется?

– Кто?

– Лавигёр.

Все тело Александера напряглось. Изабель не ошиблась в своих предположениях. Он действительно был встревожен, пусть и не хотел этого показывать.

– Зачем ему возвращаться? Того, что он ищет, у нас нет.

– Алекс, скажи мне правду! Кто построил этот дом? Ты или…

Ребенок шевельнулся снова, и внимание Александера обратилось на это движение у нее в животе. Спустя мгновение мужчина вздохнул.

– И да, и нет. Скажем так, я его восстановил. Когда я здесь обосновался, от старого дома остался один фундамент.

– И этот старый дом принадлежал тому «буржуа», о котором говорил Лавигёр?

– Да.

– Это он рассказал тебе об этом доме?

– Да.

Александер отодвинулся, лег на спину и запустил пальцы в свои густые волосы.

– А золото? Ты ведь знал о его существовании еще до того, как я передала тебе слова Лавигёра, правда?

Продолжительное молчание развеяло все сомнения, которые у Изабель еще оставались. Их заменила уверенность, но от этого на сердце стало еще тяжелее.

– Я знаю, где спрятано это золото, Изабель.

Они немного помолчали, потом Александер повернулся к любимой. Вид у него был смущенный.

– Я не хотел тебе этого говорить. Тебе необязательно было знать. Эти деньги мне не принадлежат, так что…

– Но из-за них убили ван дер… ну, того монреальского коммерсанта, да?

– Его звали Килиан ван дер Меер. Он отказался отдать золото торговцам, которые собирались купить на него оружие для мятежников, воевавших под предводительством Понтиака.

– Они хотели вооружить индейцев?

Изабель недоумевала. Какую выгоду сулило Пьеру участие в этой истории? Конечно, многие торговцы пушниной пользовались его профессиональными услугами… Но что тогда означает документ, который они с Жаком нашли в потайном ящичке стола, и почему он хранился вместе с завещанием Александера? Насколько ей было известно, личной заинтересованности в исходе той экспедиции у ее супруга не было. Какую же тогда цель он преследовал? Зачем ему было связываться с шайкой алчных торговцев? Рассчитывал получить часть золота? Но зачем? Только ради денег или же Пьер хотел помочь Понтиаку и его сторонникам из соображений патриотизма? Как теперь узнать?

– Те, кто на вас напал… они знали, что тебе известно местонахождение золота?

– Да. Один метис-чиппева по имени Вемикванит долго присматривался ко мне в фактории Гран-Портаж. Он догадался, что ван дер Меер доверяет мне больше, чем остальным своим людям. Но я сказал, что ничего такого не знаю. Я поклялся, что не выдам тайну!

Она повернулась, чтобы видеть глаза Александера, положила руку ему на грудь. Мужчина смежил веки.

– Алекс, я знаю, что это Этьен организовал ту расправу… И еще я догадалась, что это из-за него тебя пытали индейцы… Алекс, поверь, я ненавижу его так сильно, что готова убить! Когда он привез в Монреаль твой нож и мой нательный крестик, он сказал… сказал, что похоронил тебя собственными руками!

И она заплакала навзрыд.

– Tuch! Tuch! Не думай про это больше, a ghràidh.

– Как он мог? Я не понимаю! Как? И это золото, которое все ищут! Почему они никак не успокоятся? И как ты во все это замешан?

Она ждала, глядя ему в лицо. Александер выдержал паузу, а потом рассказал всю историю от начала и до конца.

– Речь идет о десяти тысячах, Изабель. Ты представляешь, какая это огромная сумма? И я один знаю, где спрятаны деньги. Правда, я так и не проверил, на месте ли они…

Она слушала молча, разглаживая ткань его рубашки и ощущая биение сердца под своими пальцами. Слеза упала на ткань, оставив после себя маленький мокрый кружок. Сначала она изумилась, узнав, что, в буквальном смысле слова сидя на сокровищах, он обрекает их с Габриелем и себя самого на нищенское существование. Почему бы не воспользоваться этими деньгами, чтобы приобрести комфортабельный дом, обеспечить свою семью всем необходимым? Но по мере того, как он раскрывал перед ней мотивы, которыми руководствовался, сохраняя тайну, ей с грустью пришлось признать, что испытание на алчность Александер выдержал. Александер – человек чести. Только теперь Изабель по-настоящему осознала, что честь и слово уважающего себя человека – бесценны.

– Я не могу взять ничего из этих денег, – прошептал он, глядя ей в глаза. – Меня бы замучила совесть, если бы я потратил даже часть их на свои прихоти, зная, для чего они были предназначены. Я знаю, что такое гонения, Изабель! Я видел, на что правительство страны способно ради достижения своих целей! В 1746 году в Шотландии, после сражения при Каллодене, англичане предали Хайленд огню и мечу. Они хотели искоренить народ, который считали порочным, вредоносным. Они выгоняли нас из наших домов, насиловали наших женщин, морили нас голодом… Но мы не сдавались. И тогда они прибегли к другим методам. Почему бы не загнать как можно больше мужчин в армию? В Шотландии останутся только старики, женщины и дети, беспомощные и безвредные, а у них будет достаточно войска, чтобы отправить его воевать во славу своей империи! А когда война закончилась и мои соплеменники вернулись домой, выяснилось, что теперь им можно жить разве что контрабандой и разведением скота. Разумеется, главы кланов недовольны – они получают слишком мало прибыли. Узы доверия между членами клана утрачивают прочность, и виной тому – людская жадность…

– Скажи, а какое отношение ты имеешь к мятежу Понтиака? В какой степени ты во всем этом замешан?

– Ван дер Меер знал, что ему грозит опасность, поэтому решил доверить свою тайну надежному человеку. Он выбрал меня, когда узнал, откуда я родом и что мне пришлось пережить. Он понял, что я не стану помогать тем, кто подталкивает индейцев к мятежу в неподходящий для этого момент, – иными словами, подталкивает их к истреблению, как это случилось когда-то с хайлендерами. Сейчас в этих краях происходит то же самое. Индейцы сопротивляются с таким же упрямством, как и мы когда-то. Но поверь мне, англичане так легко не успокоятся! Они будут идти до последнего, пока не добьются своего, даже если ради этого придется истребить целый народ. Они любой ценой хотят заполучить земли для своих переселенцев. То, что англичане сделали с Акадией, доказывает – они ни перед чем не остановятся. Я не хочу, чтобы здесь произошло то же самое. Не хочу участвовать в истреблении индейцев и обременять свою совесть чувством вины перед ними. Кстати, многие члены Лиги уже отказались от первоначального замысла. Тех, кто остался, заботят только личные интересы. Вот им-то я золото не отдам, пусть даже мне придется ради этого умереть. Но и сам я этим золотом не воспользуюсь, иначе тогда я стану таким же, как они. – И, чуть понизив голос, Алекс добавил: – Даже ради тебя… Ван дер Меер хотел, чтобы этими деньгами я помог индейцам выжить. Стыдно признаться, но эту часть уговора я не выполнил.

Изабель подумала о ценных шкурах волков, лисиц, бобров, куниц, соболей, которые Александер копил в укромном месте в лесу, чтобы впоследствии купить для семьи настоящий дом. У него был выбор – пойти на поводу у алчности и тщеславия или же остаться честным и бедным. Выбор он сделал и теперь мог не стыдиться и не презирать себя за слабость. Его глаза, смотревшие, казалось, ей в самую душу, искали одобрения.

– Я понимаю, – прошептала она и погладила его по щеке.

Он кивнул, вздохнул с облегчением. Словно бы гора камней – давящая, мешающая дышать – свалилась с его груди. Потом вдруг вспомнил о Лавигёре, и ощущение тяжести вернулось. Что ж, пришло время принять еще одно важное решение. На этот раз на кону была безопасность его близких.

– Ты думаешь, что Лавигёр вернется, правда? – задумчиво произнесла Изабель.

– Я в этом уверен. И я бы ошибся, если бы сказал, что он вернется один.

– Что ты думаешь предпринять?

А что ему следует предпринять? Убедить Изабель, что не стоит отдавать этому человеку золото? Убедить самого себя, что можно и честью заплатить за счастье тех, кого любишь? Но как потом с этим жить?

– Изабель, я не знаю, что мне делать. Помоги мне принять решение!

– Он может убить тебя.

– Он может причинить вред тебе и Габриелю… и малышу тоже.

Александер положил руку на круглый живот Изабель, где обреталась еще одна жизнь, их жизнь.

– Если даже мы отдадим золото, кто может гарантировать, что тебя оставят в покое? Ты знаешь вещи, которые… Словом, тебе известно то, что многие хотят сохранить в секрете. И эти люди всю жизнь будут бояться, что ты попытаешься отомстить. Остается одно – найти золото и уехать.

– И потом скрываться всю жизнь? Они будут преследовать меня до тех пор, пока не получат свое!

– Значит, это тупик!

Прижавшись щекой к груди Александера, Изабель закрыла глаза и стиснула зубы. Она понимала, что запасного выхода из ловушки, в которой они оказались, не предусмотрено. Неужели ее снова лишат любви и счастья, к которым она так стремилась и только-только попробовала на вкус? Совладав с желанием закричать от возмущения, она приподнялась, оседлала Александера, обхватила его лицо руками и заглянула в его сапфирово-синие глаза.

– Что бы ты ни решил, я буду бояться за тебя и за нас. Алекс, слушай свое сердце! Это будет мое единственное утешение.

– Мое сердце – это ты, Изабель! И я не знаю, чего оно хочет!

– Твое сердце хочет сдержать слово, данное человеку, который поверил и который отдал жизнь ради того, во что верил.

На какое-то время от волнения Александер лишился дара речи. Он просто кивнул в ответ. Провел рукой по спине Изабель, по ее шее, запустил пальцы в ее шелковистые волосы… Зеленые с золотыми искорками глаза блестели от слез. Он стер губами с ее щеки первую слезинку.

– Я люблю тебя…

Крик ворона нарушил тишину над поляной. «Вестники несчастья» – так говорила про них бабушка Кейтлин. Александер позволил усталым векам сомкнуться. Когда же ему наконец доведется пожить спокойно? Когда?

 

Глава 16. Неожиданное возвращение

– Кому говяжью рульку? Посмотрите, какое отличное мясо! Свежее, сочное! – зазывала прохожих торговка. – Кому рульку? Эй, мсье, купите мяса, порадуйте свою хозяюшку!

Мужчина задержался возле мясного прилавка. Развешенное на крючках мясо выглядело самым аппетитным образом. Он представил себе рульку в кастрюле горячего наваристого бульона. Торговка подсунула ему кусок под самый нос. Еще через минуту, поняв, что попусту теряет время, она повернулась к нему спиной в надежде привлечь-таки покупателя.

Убедившись, что старик следует за ним, мужчина потянул за веревку. Большой сундук, к которому эта веревка была привязана, со скрипом сдвинулся с места. Женщина, которая тоже была с ними, за это время успела перейти через Рыночную площадь Нижнего города. Ребенок у нее на руках зашелся плачем. Как и взрослые, он был очень голоден.

Молодая женщина остановилась перед большим каменным домом, окна которого выходили на площадь, достала из кармана засаленный клочок бумаги и еще раз прочитала адрес. Кивнула, передала младенца мужчине и поднялась по ступенькам крыльца.

– Постойте лучше тут, пока я передам даме мои рекомендации, – сказала она своим спутникам, прежде чем постучать в тяжелую, выкрашенную ярко-синей краской дверь.

Ей открыла пожилая женщина. Шея у нее была такая короткая, что голова, казалось, лежала прямо на плечах. Прищурившись, старушка с подозрением разглядывала посетителей.

– Что вам нужно? – спросила она наконец скрипучим голосом.

– Я – мадемуазель Мэгги Эббот, мэм! – проговорила молодая женщина по-английски, но с выраженным шотландским акцентом.

– Эббот? А, та самая девушка из Глазго! Вы приехали!

Младенец пронзительно закричал. Старуха высунула нос за дверь и увидела ее спутников. Нахмурившись, она перевела мгновенно посуровевший взгляд на Мэгги.

– Ни детей, ни мужей! Я же предупреждала, что…

– Я знаю условия моего найма назубок, мадам Смит! Это не мой ребенок, да и тот мужчина – не мой муж. Мы плыли вместе на корабле. Мать ребенка умерла в родах, и я предложила…

Она замолчала и уставилась на свои пальцы, нервно мявшие рекомендательное письмо.

– Я предложила стать кормилицей, – закончила она едва слышно.

– Кормилицей? Нет, детей в моем доме не будет! Я назвала свои условия, когда в письме попросила сестру подыскать для меня молодую служанку. Я четко дала понять, что девушка эта должна быть честной и не иметь семьи!

– Но у меня никого нет! И я честная девушка! Я в жизни ничего не украла и стараюсь всегда поступать по совести. Ваша сестра, мэм, знала о моем… положении. Я ничего от нее не скрыла. Да я и не могла бы, даже если бы захотела…

– То есть вы хотите сказать, что моя сестра Грейси мне солгала!

Старушка покраснела от гнева.

– Миссис Смит, я не хочу ни о ком говорить дурно. Но… миссис Льюис знала о моем маленьком Джонатане. Она купила мне билет, но за ребенка платить не захотела. На мое горе, Джонатан умер, пока мы были в море.

Миссис Смит в испуге отшатнулась и спросила сухо:

– От какой болезни он умер?

Вопрос не смутил Мэгги.

– У него была диарея и…

– Обойдемся без подробностей! Если только это не оспа…

– За все время плавания на корабле не было ни одного больного с оспой. Можете спросить у капитана Лэнсинга!

– И слава Богу!

Старуха окинула молодую женщину испытующим взглядом, потом посмотрела на младенца и снова на Мэгги.

– Это все ваши вещи? Пускай этот человек отнесет их наверх, в вашу комнату.

– Вы позволите мне покормить ребенка… в последний раз?

– Никаких детей! – повелительным тоном заявила хозяйка дома.

Кулачки Мэгги сжались, когда она сказала старухе:

– Миссис Смит, ребенок еле живой от голода!

К Мэгги, из последних сил сдерживавшей слезы, приблизился мужчина с младенцем.

– Не беспокойтесь, мы что-нибудь придумаем! Должны же в этом городе быть кормилицы.

– Подождите!

Мэгги взяла на руки кричащего от голода младенца и показала его старухе.

– Неужели вы не позволите мне покормить ребенка, зная, что иначе он может умереть от голода?

С минуту миссис Смит молча смотрела на махающего крошечными ручками младенца. Крики рыночных торговцев были слышны даже здесь.

– Хорошо! Но потом они уйдут!

Мэгги прижала ребенка к набухшим от молока грудям. Грустно было думать, что и с этой крошкой ей суждено расстаться. Она очень тосковала по своему маленькому Джонатану, и заботы о другом крошечном существе помогали ей справиться с горем. Она знала, что по прибытии в Квебек у нее не будет возможности видеться с малышкой, но разве можно заботиться о ребенке и не полюбить его?

– Да, мэм! Конечно, они уйдут! Спасибо!

Она повернулась к отцу ребенка, улыбнулась сквозь слезы и проговорила на стремительном гэльском:

– Мне понадобится час, а потом она какое-то время будет спокойно спать.

Мужчина кивнул.

– Спасибо, Мэгги! Мы понимаем. Мы ведь так и договаривались, верно? У меня в городе есть друзья, но если я не смогу их разыскать, то на берегу реки Сен-Шарль, я знаю, есть больница, куда принимают маленьких сирот. Я оставлю малышку на попечение монахинь, пока не найду работу, чтобы платить кормилице.

Мэгги, у которой комок стоял в горле от волнения, жестом дала понять, что одобряет его решение. Но, прежде чем войти в дом, окликнула его снова:

– Колл?

– Что?

– Я очень привязалась к вашей дочке, наверное, вы это знаете. И мне бы очень хотелось… Но так уж получилось.

– Когда мы устроимся на новом месте, мы с дочкой придем вас навестить, если, конечно, вы позволите…

– Буду очень рада!

– Значит, договорились! Я отнесу наверх ваши вещи, а потом через час приду за девочкой!

Мэгги с ребенком ушли вслед за миссис Смит. Колл вздохнул. Яркий свет, отражаясь от оконных стекол, слепил глаза, и ему все время приходилось щуриться. Он окинул взглядом Рыночную площадь, по которой ему в свое время часто доводилось шататься без особой цели. Церковь Нотр-Дам-де-Виктуар, лавка аптекаря Форнеля, мастерская парусных дел мастера по фамилии Шаре… Воспоминания возвращались по мере того, как он открывал для себя восставший из руин город. Пегги здесь наверняка понравилось бы… Она научилась бы любить этот город, к которому сам он успел прикипеть душой. Подумать только! С тех пор как закончилась война, прошло целых пять лет! Как же приятно было снова сюда вернуться…

Два британских офицера прошли мимо. Один из них толкнул стоявшего чуть поодаль старика, и тот, разразившись ругательствами, наклонился, чтобы поднять палку, которая выпала у него из рук. Колл поспешил ему на помощь.

– Отец, ты в порядке?

– В порядке… Эти болваны не смотрят, куда идут!

Дункан Колл, который все еще смотрел вслед завернувшим за угол офицерам, скрипнул зубами от злости.

– Я голоден!

Словно отвечая ему, в животе у Колла громко заурчало.

– Поторапливайся, мой мальчик! Отнеси вещи и давай найдем какой-нибудь трактир, где можно набить брюхо! Через час нам надо снова быть тут! Этой мегере миссис Смит ничего не стоит выбросить ребенка на порог, как только Мэгги его покормит! Проклятая жизнь! У нас в Хайленде были другие порядки.

– Другая страна – другие нравы, отец…

– Но ведь эта женщина родом из Шотландии?

– Деньги – это все, что интересует местных жителей. Шотландцы ли они, англичане ли, французы ли… Для них важно не кто ты, а что у тебя в кошельке. Добро пожаловать в Америку, отец!

Дункан со вздохом присел на ступеньку. У него сильно болели ноги. Сырость и плохие условия на борту «Shelley» не лучшим образом сказались на его самочувствии. Пройдет много месяцев, прежде чем он поправится. Но с этим ничего не поделаешь. Зато он все-таки добрался до цели, и это главное…

Наблюдая за активной жизнью города, старик думал о своем. Уже одна мысль, что он, несмотря на недомогание, пережил долгий и мучительный переход через Атлантику, наполняла его сердце надеждой. Если уж Господь решил пощадить его, значит, у него есть на то причины… И с Божьей помощью его заветное желание исполнится! Дункан погладил карман, в котором бережно хранил полученное от Джона несколько лет назад письмо. Признание сына глубоко взволновало его. Ему самому после Каллодена пришлось жить с осознанием вины. Он знал, что не успокоится, пока не поговорит с Александером… даже если придется разговаривать не с сыном, а с его могилой. Александер должен узнать правду! Он должен ему сказать, что никогда не переставал его любить и будет любить до последнего своего вздоха. А этих вздохов, судя по всему, осталось не так уж много…

* * *

Мадлен спрятала в карман три шиллинга, полученных от мадам Риве, и улыбнулась от удовольствия. Она только что продала последние горшочки клубничного варенья, а ведь еще только полдень! Ей даже не придется покупать себе что-нибудь перекусить, как она это делала обычно, когда задерживалась на рынке до самого вечера. Приводя в порядок прилавок, она думала о том, не пополнить ли свою кладовую чем-нибудь вкусным. В следующее мгновение в голову пришла удачная мысль: а не заглянуть ли ей в булочную кузена Лакруа? Они с Луи и Франсуазой давно не виделись. Может, у них есть новости о сестре Луи… Внезапное исчезновение Изабель, которая не удосужилась ответить ни на одно письмо, очень удивило и огорчило ее родных.

Сначала Мадлен очень сердилась на кузину, но со временем успокоилась. Из Монреаля Луи вернулся в полном замешательстве. Изабель закрыла дом и, по словам служанки, уехала с кем-то из своей родни. Помощник Пьера Ларю по имени Жак Гийо тоже не знал, с кем именно уехали Изабель и Габриель. Единственной утешительной новостью стали два письма со штампом миссии Дё-Монтань, которые он получил и в которых Изабель заверяла его, что у них все в порядке. Узнать еще что-либо не представлялось возможным.

Мадлен взяла свою корзинку и посмотрела на ясное небо. Погода стояла теплая и сухая. «Просто замечательный день!» – подумала она, пробираясь сквозь шумную пятничную толпу возле прилавков. Завидев впереди вывеску с фамилией Лакруа, она разгладила свой корсаж, поправила шейный платок и направилась к булочной, пообещав себе румяную плюшку, которую можно будет съесть на обратном пути.

– Добрый день, мадам Госселен! – поздоровалась с ней пожилая женщина, в руках у которой была тяжелая корзина с живыми курами.

– Здравствуйте, моя милая Розалина! Я смотрю, у вас сегодня на ужин курятина?

– От вас ничего не скроешь! Мсье пригласил в дом десяток гостей, а моей помощнице Катрин Мишель нездоровится! Я давно заметила: эта плутовка всегда больна, если в кухне много работы! Жалко, что вы не хотите пойти к нам работать!

– Мне очень нравится жить на острове, – в который раз принялась объяснять Мадлен, хотя и знала, что пожилая кухарка просто ее поддразнивает. – Но вы не расстраивайтесь! Как только я выйду замуж за богача, я сразу возьму вас к себе и буду помогать вам в кухне!

– Надо бы вам поторопиться, моя красавица! Я старею! Скоро и поварешку в руках не удержу…

– Вам ли говорить о старости! Вы…

Мадлен замолчала на полуслове. Нет, этого не может быть! Ей просто померещилось…

– Мадам Госселен, что с вами?

– Да… все хорошо, – пробормотала она, не сводя глаз с рыжей шевелюры. – Желаю вам и вашему птичьему двору всего наилучшего!

Любезный ответ Розалины заглушил шум толпы. Мадлен же так и застыла на месте, глядя на знакомую мужскую фигуру. Нет, ей не привиделось, это и вправду он! Сердце молодой женщины забилось быстрее, хотя она сама не знала почему. Нахлынули воспоминания о том, как она узнала о смерти Жюльена, как впервые увидела руины на месте их с мужем дома… Душу захлестнула волна холодной ярости. Она разом лишилась всего, и ей пришлось просить прибежища в доме дяди Шарля-Юбера…

Не обращая внимания на прохожих, она стояла и смотрела, как высокий мужчина подходит все ближе. Корзинка, выпавшая из ее рук, стояла теперь на мостовой. Она как раз наклонилась, когда кто-то толкнул корзинку ногой. Мадлен быстро выпрямилась.

– Вас под ноги смотреть не учили?

– Sorry, ma’am. I was distracted… May I help?

– Проклятый язык… No, sir. Thank you.

Короткая связь с мсье Генри не принесла Мадлен радости, зато по-английски она теперь изъяснялась без особого труда. В остальном же воспоминания об этом периоде своей жизни она не назвала бы приятными. После званого ужина в замке Сен-Луи молодой британский офицер пригласил ее к себе. Сказал, что мечтает показать ей новые книги об африканских животных, которые недавно получил из Англии. Он рассказывал ей сначала о слонах – объяснял, чем отличается вид, который обитает в Африке, от того, что живет в Азии, – а потом о львах…

Она была немного пьяна, поэтому легко позволила увлечь себя в апартаменты, которые он снимал в особняке одного богатого горожанина. Пока она листала книгу, он встал у нее за спиной и, заглядывая через ее плечо, комментировал иллюстрации. Сначала он поглаживал ее талию, потом шею, потом его пальцы прикоснулись к ее губам… По телу пробежала сладостная дрожь… Она знала, что следовало остановить его сразу же, однако у нее не хватило на это сил. Словно бы мимоходом, смеясь над поразительным сходством шимпанзе и лейтенанта Миллера, мсье Генри провел рукой по шелковистой ткани платья вверх, к ее груди, потом, объясняя, как змея целиком заглатывает ягненка, принялся развязывать шнурок корсажа. Желание, которое она так долго подавляла, пробудилось и накрыло ее с головой.

На рассвете она, сгорая от стыда, сбежала, прежде чем мужчина проснулся. Он делал попытки снова с ней увидеться, посылал записки, экзотические фрукты и привезенные из Англии деликатесы, но она ни разу не ответила. Сделать ее своей любовницей – вот все, чего он хотел! Но разве от женщины, которая уступает на первом же свидании, кто-то ждет иного? И чего могла ожидать с его стороны она – вдова, живущая более чем скромно? А что было бы, если бы она забеременела? Хотя об этом, похоже, можно было не беспокоиться. За два года брака с Жюльеном, невзирая на ежедневные молитвы к святой Анне, ребенок у них так и не появился…

Англичанин, толкнувший ее корзину, с любезной улыбкой откланялся и растворился в толпе, через которую с трудом пробирались несколько всадников и карета. Мадлен посмотрела на корзину – убедиться, что ничего не выпало, и только после этого выпрямилась… чтобы перехватить взгляд светлых глаз Колла. Мужчина смотрел на нее с неподдельным изумлением.

– Madam Мадлен?

Молодая женщина мгновенно побледнела, но румянец быстро вернулся на ее щеки. Она сделала маленький книксен.

– Мсье Макдональд? Какими судьбами? Я думала, вы… Я слышала, вы вернулись в Шотландию!

Колл еще не оправился от удивления. Он не мог отвести глаз от женщины, которая, казалось, явилась прямиком из его потаенных грез.

– Aye! Came back… Я вернулся в Квебек!

– Насовсем?

– Aye!

Он смотрел на нее так, что Мадлен невольно смутилась и опустила глаза.

– Что ж, желаю вам всего наилучшего, мсье Макдональд!

– А Александер? Mo bhrathair! Вы о нем что-нибудь знаете?

– Об Александере? Я… Нет, ничего.

Мадлен совсем не хотелось сообщать ему печальное известие. В конце концов, он и так узнает… Колл не пытался скрыть свое разочарование, и она вдруг прониклась к нему сочувствием, которое, однако, показалось ей неуместным. Она собралась уходить, когда шотландец схватил ее за локоть.

– Maybe Finlay Gordon? Вы его знаете? Он работает на… shoemaker [179]Сапожник ( англ .).
… Och! Dinna remember the name!

– Гордон? Сапожник Гордон? Да, я его знаю! Но только…

Колл, похоже, вновь обрел надежду.

– А где он живет?

– Этого, мсье Макдональд, я вам сказать не могу. Я только знаю, что его мастерская находится на набережной де ла Фабрик.

– На набережной де ла Фабрик, aye! Tapadh leat, madam Мадлен!

Нервно теребя шляпу, он смотрел на нее и улыбался. Не зная, что еще сказать, молодая женщина снова потупилась. Только бы не смотреть в эти глаза, взиравшие на нее, как и много лет назад, с пылким обожанием…

– Желаю вам… найти вашего друга, мсье Макдональд, – наконец проговорила она, поднимая на него глаза.

Он поклонился, надел шляпу и пошел прочь. С минуту она следила за ним и уже хотела отвернуться, когда он вдруг остановился возле старика с белыми волосами. Тот сидел на брошенном посреди мостовой сундуке и прижимал к груди какой-то сверток. Колл заговорил с ним, потом махнул рукой в сторону набережной, а уже в следующее мгновение взял у него из рук сверток и склонился над ним. Мадлен удивилась, увидев, как осторожно он разворачивает сверток. Опираясь на палку и морщась от боли, старик поднялся на ноги. Колл тихонько баюкал свой сверток. Уголок одеяла соскользнул, и показался крохотный ярко-рыжий чубчик. Глаза Мадлен широко распахнулись от изумления.

– Ребенок? – прошептала она едва слышно.

Она окинула взглядом толпу, потом посмотрела вслед мужчинам, которые удалялись с сундуком и драгоценной живой ношей. Но если есть малыш, значит, с ними должна быть и женщина!

«Ты – глупая гусыня, Мадлен Госселен! – сказала она себе. – Они оставили ее в спокойном месте отдохнуть…»

Но если так, почему старик и ребенок не остались с ней? Мадлен бросилась вдогонку.

– Мсье Макдональд!

Дункан обернулся и увидел молодую женщину, с которой Колл беседовал несколько минут назад. Он хлопнул сына по плечу.

– Мой мальчик, тебя зовут!

– Мсье Макдональд, я…

Поравнявшись с ними, Мадлен посмотрела сначала на сверток, а потом уже на мужчину. «Господи, что я такое делаю?»

– Может, я чем-то могу вам помочь? Это ваш ребенок?

– Aye, madam.

Она посмотрела по сторонам, словно бы ища что-то.

– А где мать? Где мать вашего малыша?

– Мать… she’s deid. Умерла.

– Простите… О ребенке есть кому позаботиться?

Колл смотрел на нее и молчал, как если бы не понял смысла вопроса.

– Help вам с baby?

– Nay. Я делаю все сам.

Словно заявляя всему миру о своем бедственном положении, младенец заплакал и замахал ручками на руках у отца, который, судя по его виду, не особенно хорошо знал, как с ним следует обращаться. Мадлен поставила корзину на мостовую и протянула к ребенку руки.

– Можно мне его взять?

Она прижала ребенка к груди и теперь, улыбаясь, смотрела на его маленькое личико. Колл почувствовал, что от этой улыбки его сердце тает. Он знал, что ему эта женщина так не улыбалась и не улыбнется никогда, но ему было приятно, что она с такой нежностью смотрит на его дочь.

– Как его зовут? – спросила Мадлен, любуясь младенцем, чьи глазки следили за ее покачивающимися на ветру золотистыми локонами.

– Это девочка. Her name…

Он умолк. Когда пришло время давать имя первенцу, Дункану, у них с Пегги даже не возникло вопросов – в Хайленде первого мальчика в семье традиционно называли в честь отца или деда по отцовской линии. С дочкой вышло по-другому… После родов Пегги так и не пришла в сознание. Мэгги, которая взяла на себя уход за девочкой, стала звать ее Джоан, потому что это имя было похоже на имя ее покойного сына.

– Вы еще не назвали свою девочку?

Мадлен вопросительно посмотрела на Колла. Тот смутился.

– Not yet. Я об этом не думал…

Женщина вернулась к созерцанию детского личика с нежной, почти прозрачной белой кожей. Проведя пальцем по пухлой щечке, она сказала:

– Она такая хорошенькая! Анна… Это имя ей подойдет. Оно хорошо звучит и по-английски, и по-французски. Вы ведь решили здесь обосноваться, верно? Ее святой будет Анна, покровительница всех путешественников! Это справедливо, потому что она хранила малышку во время долгого плавания.

– Анна… – повторил Колл. – Анна Макдональд! Звучит прекрасно!

– Колл! – одернул сына Дункан.

– Madam Мадлен, это мой отец, Дункан Колл!

Мадлен со стариком посмотрели друг на друга. На лице Дункана застыло мрачное, почти скорбное выражение, которое никуда не делось, даже когда он поприветствовал ее кивком. Эта холодность могла бы показаться молодой женщине обидной, если бы не ощущение, что она – всего лишь следствие многих мук и лишений. Каждому хватило нескольких мгновений, чтобы составить представление друг о друге. Потом женщина улыбнулась, и едва заметное движение губ смягчило черты старика.

Колл шел и слушал ласковое воркование баюкавшей младенца Мадлен. Его отец немного отстал и брел теперь за подпрыгивавшим на булыжной мостовой сундуком. На душе у шотландца было неспокойно. Он и представить не мог, что новая встреча с этой женщиной произведет на него такое впечатление. Он заставил себя вспомнить Пегги, последние мгновения ее жизни, страдание, исказившее красивое лицо, когда она производила на свет их ребенка между двумя бочками с уксусом в недрах грязного, вонючего трюма. Измученная родовыми болями и тошнотой, которую провоцировала качка, бедная Пегги стонала и бредила много часов подряд. Девочка родилась здоровой и крепенькой, но ее мать об этом так и не узнала – она умерла на следующую ночь. Благо, нашлись женщины, которые как могли искупали новорожденную и завернули в чистую простыню.

Колл скрипнул зубами. Этого не должно было случиться! Пегги заверила его, что ребенок родится не раньше, чем они снова ступят на твердую землю. Она забеременела вскоре после того, как они перебрались из Гленко в Глазго. Они поселились в доме кузины Пегги, которую звали Мэри, и стали откладывать каждый грош, чтобы приобрести билеты на корабль. Колл нанялся на работу грузчиком к торговцу табаком, на которого работал его зять. Выходит, Пегги сознательно ему соврала или же ребенок появился на свет раньше положенного срока. Как бы то ни было, в итоге за две недели до прибытия в Канаду он остался вдовцом с младенцем, о котором следовало заботиться, и мысль об этом приводила его в ужас.

А потом он познакомился с Мэгги. Молодая женщина оплакивала умершего две недели назад сына, поэтому не смогла остаться равнодушной к судьбе крошки, осиротевшей вскоре после рождения. Она была лет на двадцать моложе, но, несмотря на это, Колл подумывал о том, чтобы предложить ей остаться с ними насовсем. Однако скоро выяснилось, что Мэгги уже ждет место прислуги в доме сестры ее последней хозяйки. Она была старшей в семье с одиннадцатью детьми и нуждалась в заработке, чтобы помогать своей матери, которая осталась в местечке Пейсли, что в окрестностях Глазго. Отец девушки два года назад погиб в угольной шахте, и прокормить такую ораву матери было не по силам.

В доме Грейси Льюис ей платили неплохо, хотя и работать приходилось не покладая рук. Потом, на свое несчастье, девушка влюбилась в хозяйского сына и очень скоро забеременела. Оказавшись перед свершившимся фактом, миссис Льюис, которая только что получила письмо от сестры, решила поскорее отправить девчонку за океан, чтобы ее драгоценный сынок не вздумал на ней жениться. Выбора у Мэгги не было, и она согласилась на переезд. Вскоре после родов она с маленьким Джонатаном села на корабль, отплывающий к берегам Квебека.

– Это здесь!

Мадлен тронула его за плечо. Колл невольно уставился на ее руку, тепло которой в эту секунду ощутил.

– Мсье Макдональд! Ваш друг работает тут!

Крошечная мастерская сапожника приютилась между лавкой портного и приемной хирурга. Фасад ее смотрел на Большую площадь, где как раз маршировал отряд «красных курток». На солдат собралась посмотреть кучка зевак и несколько собак.

Колл не мог отвести глаза от Мадлен, которая забавляла лепечущего от удовольствия младенца. Она сильно переменилась, эта белокурая фурия! Годы прибавили ее фигуре округлостей, в уголках прекрасных глаз и губ появились едва заметные морщинки, чуть потемнели волосы. Но, несмотря на это, она казалась ему ослепительной – даже еще более красивой, чем раньше.

Кто-то потрепал его по плечу, и Колл оглянулся. Отец, многозначительно усмехаясь, обратился к нему на гэльском:

– Вы с этой дамой давно знакомы, мой мальчик?

– Отец, я сейчас объясню! Она…

Дункан улыбнулся снова. Колл вдохнул и указал пальцем на марширующих гвардейцев, как если бы разговор шел о них, а не о стоящей рядом молодой женщине.

– Это так. Она – двоюродная сестра девушки, за которой ухаживал Александер, когда наш гарнизон стоял в городе.

– Теперь я понимаю, почему ты так хотел вернуться…

– Отец! Я даже не думал, что мы с ней снова встретимся! Мы ехали в Канаду вместе с Пегги, поэтому… О чем еще я мог думать?

– Да знаю я, знаю… И все-таки, сдается мне, ты оставил тут частичку своего сердца.

– Не говори глупости! Я вовсе не был в нее влюблен! Она нас презирала, даже разговаривать не хотела…

– Да неужели?

Дункан потрепал сына по плечу. Колл с Пегги отлично ладили, и все же он подозревал, что со стороны сына это была не любовь, а скорее дружба и готовность сдержать данное когда-то невесте слово.

– Чем больше усилий мы прилагаем, завоевывая женщину, тем слаще вкус победы… Уж я-то это знаю! Когда мы с твоей матерью встретились, она то и дело порывалась меня прикончить, а потом мы поженились и прожили больше тридцати лет, пока Господь нас не разлучил.

Старик печально улыбнулся, как улыбался всегда, когда вспоминал о жене. Даже по прошествии многих лет он тосковал по своей Марион. В зрелые годы так приятно, когда с тобой рядом ласковая, заботливая спутница жизни… Уже будучи вдовцом, он имел связи с женщинами, а с одной даже прожил восемь лет. Но никого после Марион он не пускал в свое сердце… Кашлянув, чтобы прогнать комок в горле, он подтолкнул сына вперед.

– Иди и поговори с Финли! Может, он подскажет, где найти кормилицу.

– Хорошо, если так, отец. В противном случае мне придется искать помощи у монахинь…

Колл покачал головой и толкнул входную дверь. В лавке зазвенел колокольчик. Минут через десять он вышел, и лицо его было грустным.

– Вашего друга нет на месте? – спросила Мадлен.

– Финли тут больше не работает. Он ушел от него примерно месяц назад, и хозяин не знает, где его искать.

– Как жаль! А еще знакомые у вас в городе есть?

– Мой кузен Мунро.

– Ваш кузен уехал вместе с Александером и сюда больше не вернулся. По крайней мере я не встречала его в городе.

Колл запустил пальцы в свою густую ярко-рыжую шевелюру, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Что, если наведаться к той вдове, которая когда-то обучала его французскому? Нет, это не дело – являться в дом давней любовницы со стариком отцом и грудным младенцем на руках!

– Ochone! [183]Возглас, выражающий сожаление ( скотс, ирландск .).
Dinna have any choice . Остается только General Hospital. Там о моей девочке позаботятся. Спасибо вам за помощь!

Он подошел, чтобы забрать ребенка. Малышка спокойно спала. Мадлен, сама того не осознавая, обняла ребенка еще крепче. Руки Колла скользнули под одеяльце, и он аккуратно взял маленькую Анну. У Мадлен оборвалось сердце.

– Tuch! Tuch! Mo nighean… – зашептал отец малышке, которая проснулась и снова начала плакать.

– Мсье Макдональд!

Колл, который в это время поглаживал ребенка по головке, посмотрел на нее своими ясными голубыми глазами. Мадлен, наблюдая за ним, не узнавала солдата, встречи с которым так старательно избегала во время оккупации Квебека. Теперь перед ней был… Да, это был совсем другой человек – заботливый, добрый.

– Спасибо, madam Мадлен.

– Жаль, что вы не нашли друга.

Мужчина передернул плечами. Младенец казался таким крошечным у него на руках, и Мадлен подумала, что он может раздавить крошку и даже не заметить этого.

– Вам помочь найти больницу?

– Нет, спасибо.

Колл знаком дал отцу понять, что пора идти дальше. Бросив на женщину прощальный взгляд, он улыбнулся, но в глазах его была бесконечная грусть. Ребенок заплакал еще громче. Колл поправил детское одеяльце, ласково похлопал малышку по попке и стал нашептывать ей что-то утешительное на своем родном языке. Мадлен вдруг захотелось узнать значение этих слов, выучить их, чтобы тоже нашептывать на ушко своей маленькой Анне – доченьке, которой у нее, увы, никогда не будет…

«Да что это со мной такое? Я, наверное, схожу с ума! Этот мужчина пришел в Квебек с армией, которая убила моего Жюльена!» Мягкий июньский ветер слегка растрепал рыжие волосы шотландца. Почти девять лет прошло с тех пор, когда войска генерала Вольфа высадились на острове. На ее острове, чтобы предать его огню и опустошить. Три года ушло на восстановление того, что солдаты разрушили за несколько часов. А ее Жюльен ушел сражаться и не вернулся…

Плач ребенка, затихающий вдали, и жуткий скрежет волочащегося по камням сундука заставили ее поморщиться. Сердце сжалось от щемящей боли. Ну почему этот мужчина и это дитя встретились на ее пути? По мере того как тянулись минуты, в душе молодой женщины крепло ощущение, что, отпуская их, она совершает ужасную ошибку.

– Подождите! Wait! Wait! Я… Я хочу вам помочь!

Удивляясь собственной смелости, она побежала догонять приезжих. Колл обернулся. Судя по его обескураженному виду, он наверняка согласился бы ночевать и в конюшне, если бы она ему это предложила.

– У меня просторный дом, и живу я совсем одна! Я выделю вам комнату, а вы поможете мне немного по хозяйству, хорошо? Ну, пока не найдете работу и постоянное жилище. Что скажете? Я могла бы заниматься ребенком…

– But… the bairn needs to be breastfed! – воскликнул Колл.

– Что?

– Ребенку… молоко! – пояснил он, указывая свободной рукой себе на грудь.

– Ну конечно! Малышке нужно грудное молоко!

Мадлен смутилась, осознав, что в этом она им не помощница.

– В General Hospital нам помогут! Там должны быть кормилицы.

– Да, но… Мсье Макдональд, монахини заберут у вас девочку! Они станут вас уговаривать, что ради ее же блага лучше отдать малышку приемным родителям. Вы – вдовец, у вас нет ни работы, ни дома… Простите мою резкость, но ведь это правда!

«Заберут ребенка…» «Лучше отдать приемным родителям…» Слова молодой женщины болью отдались в его сознании. Колл побледнел. До этой минуты он даже мысли не допускал о том, чтобы расстаться с дочкой. Но, если верить Мадлен, это неизбежно… Он нахмурился, посмотрел на розовые щечки младенца, которого нежно прижимал к груди, и поклялся вечной памятью своего сына, умершего в возрасте одного года, что этого никогда не произойдет.

* * *

Чердак был уже полон пахучего сена, но листва и трава все еще радовали глаз яркими летними красками. Мадлен повертела в руке яблоко и довольно улыбнулась: урожай в этом году обещал быть щедрым. Можно будет приготовить много вкусного сидра… Она отпустила ветку и оглядела свой сад. Вишни одарили ее своими прекрасными плодами, а ветки слив еще клонились к земле под их тяжестью. Значит, в ближайшие дни нужно будет сварить из них варенье и приготовить пюре. Англичане очень любят, когда к жаркому из говядины подают сливовое пюре…

Тропинка к хлеву Мадлен вела мимо огорода, где оставалось еще много зеленого лука и лука-порея. Надо бы сорвать несколько перьев для супа… Колл очень любит лук! Поймав себя на этой мысли, она невольно замедлила шаг, потом обернулась и посмотрела на дом. Колл сегодня с утра латал крышу, и его обгоревшая на солнце спина блестела от пота.

Время пронеслось, как речной поток, вымывая себе ложе в повседневности. Мадлен очень быстро привыкла к присутствию в доме мужчин и маленькой Анны, восполнявшему пустоту ее одинокого существования. Разумеется, поначалу не обошлось без неловкости и недоразумений – им пришлось приспосабливаться к привычкам друг друга. Но каждый желал угодить другому, поэтому жизнь быстро наладилась, и теперь Мадлен с тревогой ждала дня, когда Колл придет и скажет, что нашел в Квебеке работу и жилище. Кто бы мог подумать, правда?

Руки у шотландца были золотые, и работал он с удовольствием. Починил ограду, заменил шесть досок в хлеву, смазал все, что поворачивалось на петлях, изготовил две новые лавки в кухню и колыбель для дочки, помогал косить сено и собирать фрукты… Перечень выполненных работ увеличивался день ото дня, однако Колл и не думал жаловаться. Каждый вечер, сложив инструменты в кладовой, он ужинал, выкуривал трубку и, падая с ног от усталости, шел спать.

Поначалу все разговоры сводились к тому, что нужно сделать и как срочно. Колл был не из тех, кто болтает без умолку, и свободные минуты часто проводил, сидя за хлевом и задумчиво глядя на поля. Мадлен догадывалась, что ему неловко жить с ней под одной крышей. Чтобы разнообразить монотонность вечеров и выразить ему свою признательность, она иногда приглашала его поиграть в карты. Однажды она пришла предложить партию в вист и застала мужчину в глубоком раздумье. Она хотела было уйти незамеченной, однако Колл, не оборачиваясь, предложил ей просто посидеть с ним рядом, если она, конечно, не против.

На протяжении нескольких минут они молчали, а потом Колл, сам не зная почему, вдруг начал рассказывать, как вернулся в Шотландию и увидел, в каком беспросветно бедственном положении пребывает Хайленд, как они с Пегги поженились, а потом похоронили своего первенца Дункана… Рассказ о плавании в Канаду был особенно печальным. Мадлен слушала и открывала для себя нового Колла – человека с нежным, любящим сердцем. А еще она поняла, что все люди, вне зависимости от национальности и языка, на котором они говорят, стремятся и желают одного и того же. Но, главное, она осознала, почему так старательно избегала встреч с этим шотландцем на улочках Квебека восьмью годами раньше.

Стук молотка был слышен и в доме, однако это не мешало Макдональду-отцу спокойно спать. Он устроился в кресле-качалке, свесив седую голову на грудь, из которой при каждом вздохе вырывался свистящий звук. Бедный старик! Только во сне он забывал о боли…

Дункан плохо говорил по-французски, но отлично его понимал. Он всегда внимательно слушал, о чем разговаривают Мадлен и его сын. Он даже выучил несколько новых слов, и все же, когда ему что-то было нужно, предпочитал изъясняться на родном гэльском, и Колл при необходимости переводил. Мадлен случалось застать мужчин за оживленной беседой, но о чем они говорят, догадаться можно было лишь по тону и по частому упоминанию имени Аласдар. Колл объяснил, что отец решился на это мучительное для него путешествие, потому что хотел снова увидеть Александера.

Чувство вины становилось день ото дня сильнее, и однажды она набралась смелости и открыла горькую правду. Старик встал, взял свою палку и, не проронив ни слова, вышел на улицу. Молодая женщина не могла вспоминать об этом вечере спокойно, поскольку испытывала жгучее чувство стыда.

– Ему нужно побыть одному. Так же было, когда умерла мать. Он вернется.

– Он сердится, потому что я не рассказала вам обо всем раньше, правда? Я знаю, что надо было, но… я просто не могла.

Колл ответил не сразу.

– Да, думаю, он сердится. Но все равно уже ничего не поправить – они с Аласдаром никогда не увидятся.

Он замолчал, давая время ей и себе собраться с мыслями. Потом заговорил снова:

– Думаю, если бы отец узнал о его смерти в тот день, когда мы встретились и я спросил, нет ли у вас новостей от Александера, он бы этого не пережил. Он тогда был едва живой после долгой и мучительной дороги… Так что, выходит, мне нужно поблагодарить вас, что вы… м-м-м… не стали торопиться. Хотя для вас это было бы так просто… Я хочу сказать, вы же знали, как больно мне будет об этом узнать, и вам, возможно, хотелось почувствовать облегчение…

Мадлен с удивлением уставилась на Колла своими зелеными глазами, но на лице его не было и тени ожесточения или обиды.

– Если уж нельзя отомстить солдату, который убил вашего супруга…

– Нет! Не говорите так!

– Tuch! Madame Мадлен, dinna lie to spare my feelings. Вашу ложь мне слышать больнее, чем правду. Или вы думаете, я никогда не мечтал о мести? Что я не испытывал желания сорвать свою злость на первом встречном? Mo chreach! Many times I did! Too many!

Шли дни. Макдональд-отец разговаривал очень мало – только если без этого было не обойтись. Не зная, что у старика на душе, Мадлен не могла отделаться от мысли, что он на нее сердится. И только маленькой внучке удавалось вызвать у него на лице улыбку.

В третье воскресенье после прибытия в Квебек малышку крестили, и теперь Анна Мойра Макдональд стала в доме маленьким солнышком, в лучах которого все чувствовали себя счастливыми. Благодаря советам соседки Мадлен быстро научилась ухаживать за младенцем и теперь ловко управлялась с фаянсовым детским рожком: следила, чтобы один конец тканевой соски находился в молоке, а само молоко было не горячим и не холодным. Она с усердием стирала пеленки и пеленала малышку. Мадлен очень старалась, тем более что крошку Анну просто невозможно было не любить…

Девочка уже начала лепетать, пуская пузыри из слюны, и с ее личика не сходила улыбка. Ее рыжие волосики отросли, и она часто наматывала прядку на крошечный пальчик. Время от времени Колл уделял дочке пару минут – разговаривал с ней, пел песни своей родины, которые баюкали и сердце Мадлен тоже. Скоро это стало их ежевечерним ритуалом, после которого маленькая принцесса засыпала и созывала свою свиту уже только на рассвете…

С появлением малышки жизнь Мадлен переменилась. Однако молодая женщина знала, что у медали есть и оборотная сторона: Анна стала для ее сердца бальзамом, залечившим старые раны, и в то же самое время занозой, которая вонзалась все глубже. Она понимала, что наступит день и девочку отнимут, и тогда ей будет больно, так больно…

Мадлен закончила кормление и с легкой грустью посмотрела на малышку, которая цеплялась пухленькими пальчиками за ее шейный платок, царапая грудь своими крошечными ноготками. Запахло горелым. Вспомнив, что кастрюля до сих пор на плите, молодая женщина вскочила на ноги.

– Пресвятая Дева!

Она вытерла девочке ротик, передала ее отцу, который только что вошел в комнату, и побежала к плите. Слава Богу, успела! Чтобы порадовать старика Макдональда и отпраздновать второй месяц их пребывания на острове Орлеан, Мадлен приготовила праздничный ужин на хайлендский манер – густой овощной суп с поджаренным луком, запеченный паштет из баранины (она хотела приготовить знаменитый хаггис, но не нашла на рынке бараний рубец), карамелизированные колечки лука и коржики из песочного теста со взбитыми сливками (два противня сконов пришлось выбросить, потому что они вышли несъедобными).

– Где вы были, Колл Макдональд? У меня дрова закончились!

Держа машущего ручками младенца в потрескавшихся от тяжелой работы ладонях, Колл стоял и смотрел, как Мадлен вынимает из печи противень с паштетом. К острому запаху гари примешивался другой, сладковатый, – поджаренного до золотистого оттенка лука. Он с удивлением осмотрел комнату. Отец, как всегда, сидит в своем кресле с непроницаемым лицом. Но нет, уголки его губ едва заметно приподнимаются, когда он смотрит на молодую женщину, порхающую, словно птичка, от стола к буфету, от буфета к печи и обратно. Что происходит? Может, Мадлен ждет на ужин гостей?

– Почему вы молчите?

– Я прошелся немного по деревне.

Анна перестала «танцевать» в своих пеленках, личико ее стало красным. Колл нахмурился. Неужели Мадлен собирается устроить ему сцену из-за того, что он ушел, не предупредив ее? Но молодая женщина занималась своим делом и больше ничего не говорила. Тогда, не сводя глаз с дочки, он выпалил:

– Я нашел работу!

На какую-то секунду Мадлен остановилась, посмотрела в окно на далекую колокольню церкви Святого Лаврентия, возвышавшуюся над кронами деревьев, потом взяла поварешку и принялась помешивать суп, чтобы он не пригорел.

– Вот как? И где?

– Поговорил с местным мельником, и тот сказал, что его знакомому, тоже мельнику, нужен человек. Один из его работников на прошлой неделе сломал руку.

– Работник нужен на мельницу Госселен?

– Нет.

Анна тихонько закряхтела, и из ее пеленок послышался недвусмысленный звук. Колл поморщился. Если бы только звук! Теперь от пеленок еще и пахло…

– Работник нужен на мельнице в Венсене.

Поварешка застыла посреди кастрюли. Анна срыгнула, и по ее подбородку потекла струйка молока.

– Mo chreach!

– Но это же в квартале Кот-дю-Сюд, на южном берегу, в самом городе! Вы не сможете каждый день переправляться через реку в Квебек и обратно! Придется…

– Aye! Я знаю. Некий Антуан Геретт согласился приютить меня, пока я не найду где поселиться.

– И когда вам нужно быть на мельнице?

– Через два дня.

Анна срыгнула снова, потом послышался весьма неприятный звук, после чего личико малышки просветлело и она радостно залепетала. Колл с опаской покосился на дочку. Он не знал, что теперь делать. Запах не оставлял никаких сомнений насчет случившегося. Но мадам Мадлен занята, и неудобно ее отвлекать… Дункан с насмешливой усмешкой наблюдал всю эту сцену от начала до конца.

– Aye! A mhic, a bheil thu a’faireachdainn ceart gu leòr?

– ’Tis Anna.

– Fhioscam, chuala mi na piòba – móra. Déan do dhicheall.

– Och! Winna do wemen’s work!

По ошарашенному виду мужчины Мадлен догадалась, о чем они говорили, хотя Колл и не спешил переводить. Она подошла к нему и сказала:

– Дайте мне девочку, а сами, если вам не трудно, достаньте из буфета тарелки и столовые приборы!

Избавив его от тошнотворно пахнущего комка пеленок, она ушла в спальню. Вид у Колла все еще был растерянный, и Дункан засмеялся.

– Не станешь делать женскую работу, а, Колл? А ведь она попросила тебя накрыть на стол! Ну, что будешь делать?

Наградив отца мрачным взглядом, Колл подошел к буфету и открыл дверцу. Отсчитав три тарелки, он хотел было отнести их на стол, когда взгляд его упал на красивый сервиз на верхней полке. Он посмотрел на простые глиняные тарелки, которые держал в руках, потом на нарядную скатерть. После непродолжительного раздумья он сделал выбор в пользу фарфора с рисунком в китайском стиле. Знать бы еще, какое количество приборов им понадобится…

– Она же тебе нравится…

Дункан покачивался в своем тихо поскрипывающем кресле.

– Отец!

– Ты ничего мне не рассказывал, Колл, но теперь я думаю, что ты так и не смог забыть эту женщину…

– Отец, Бога ради! Она может услышать!

– Она уже понимает по-гэльски?

– Несколько слов, не больше, но… Если бы не Анна, нас бы тут вообще не было! Мадам Мадлен предложила нам кров и пищу исключительно из христианского милосердия, и не надо ожидать, что… Даже думать об этом… Этого не может быть!

– Ну, не знаю… – Дункан прищурил глаза, взгляд которых не утратил своей проницательности, хотя за последнее время острота зрения стала падать. – Спорить не буду, она обожает твою девочку и ухаживает за ней, как за родной. Но я видел, как она прихорашивается и поправляет волосы, слыша стук входной двери по вечерам, когда ты идешь ужинать!

– Отец, она – женщина! Они все прихорашиваются, кокетство у них в крови!

– Она сегодня с утра возится на кухне, и от одного запаха у меня уже слюнки текут! Или, по-твоему, это тоже ради Анны?

Колл тем временем достал коробку, в которой Мадлен хранила ложки, вилки и ножи. Он уставился на блестящие приборы невидящим взглядом. Значит, все это время отец наблюдал за ними и сделал свои выводы. Может, он и прав…

– Я нашел работу и теперь смогу дать дочке все необходимое. Так должно быть и так будет. Через два дня я уйду. Вы с Анной можете побыть здесь, пока я не подыщу кормилицу и жилище. И тогда мы наконец избавим Мадлен от необходимости делить с нами кров.

– А ты спрашивал, чего хочет она? Может, она не находит твое присутствие таким уж обременительным? Колл, она живет одна, а чтобы ухаживать за таким домом и хозяйством, нужны мужские руки!

– Но ведь все эти годы она как-то справлялась… Я ей не нужен.

– Да неужели?

– Отец! Что, по-вашему, я должен сделать?

– Женись на ней!

– Что?

Дункан не проронил больше ни слова. Нож выпал у Колла из рук, звякнула тарелка. В дверном проеме появилась Мадлен с младенцем на руках.

– Все хорошо?

Ей показалось, что хрустнул фарфор, но, убедившись, что посуда цела, она успокоилась. Колл медленно кивнул, не сводя с нее глаз. Вид этой женщины с его ребенком на руках взволновал его до глубины души. Сердце забилось чаще обычного. Может, отец прав?

На нарядной, вытканной во французском местечке Мели скатерти, которую Мадлен унаследовала от матери, красовались серебряные подсвечники – свадебный подарок дяди Шарля-Юбера. Великолепная супница из французского фаянса в виде огромного артишока, подаренная Изабель, стояла на почетном месте. Не оставили пылиться в шкафу и фаянсовую мисочку с синим анималистическим рисунком – изделие прославленных мастеров из французского местечка Мутье-Сент-Мари. В нее насыпали старательно измельченную темную соль – белая стоила слишком дорого. Эта мисочка досталась Мадлен от бабушки по материнской линии, и когда-то у нее была крышка, но теперь в ней обычно лежала смесь сухих цветов и пахучих трав – для создания в доме приятного аромата.

Мадлен кусочком хлеба собрала с тарелки остатки подливки, допила свое вино. Дункан Макдональд уже успел отодвинуться от стола и набивал трубку табаком. Оболочка из теста на мясном паштете немного подгорела, но в остальном ужин удался на славу. Заправляя дрожащими пальцами выбившуюся из-под чепца прядку, молодая женщина спросила, хочет ли кто-нибудь кофе. А может, лучше капельку крепкого спиртного? Да, пожалуй…

Она встала и едва заметно пошатнулась. В теле ощущалась непривычная легкость, но это было скорее приятно. Она сделала шаг и… ухватилась за стол, потому что вдруг закружилась голова. Колл поспешно поддержал ее под локоть. Он не спешил убирать руку, и оба смутились. Потом он разжал пальцы и они легонько соскользнули вниз по ее руке. Женщина вздрогнула. Это прикосновение привело ее в еще большее смятение.

Дункан попеременно смотрел то на нее, то на сына. Он наблюдал за ними весь вечер и теперь совершенно точно знал, что не ошибся. Управившись с трубкой, он взял свою трость, встал и объявил на неуверенном французском:

– Я выйду. Хочу пройтись… покурить… Можно?

– А ваше виски?

– Dinna mind it [194]Об этом не беспокойся ( скотс ).
, a laochag , – ответил старик, махнув рукой, чтобы она поняла его слова без перевода.

Потом он повернулся к Коллу:

– Cha mhise cho dall ri damn anns a’ cheo, a mhic. ’S e deagh bhoireannach a th’innte. ’S e deagh bhean-taiga a bhios innte.

– Seadh, seadh! Tha mi tuigsinn!

– Bidh mi fadalach, gun téid e math leat!

– Хотите, мы прогуляемся с вами, мсье Макдональд?

– Спасибо, не нужно.

Дункан вышел и закрыл за собой дверь. Какое-то время Колл и Мадлен молчали, стараясь не смотреть друг на друга. Молодая женщина решила про себя, что неосторожным словом обидела старика и поэтому он ушел. Наконец она подняла глаза и увидела, что Колл выглядит смущенным и озабоченным.

– Что случилось? Я сказала что-то не то?

– Нет! Наверное, он… слишком плотно поел. Пройдется немного, и ему полегчает. Он ненадолго…

– Слава Богу! Я уже было подумала… Мне очень хотелось сделать ему и вам приятное.

Она умолкла под пристальным взглядом ясных голубых глаз.

– Мы вам крайне за это благодарны. Было очень вкусно! И хочу вам сказать… Мой отец полюбил вас.

Перекатывая пальцами крошки на скатерти, Колл долго не отводил взгляда от столешницы. Стук собственного сердца барабанным боем отдавался в ушах. Как начать разговор, чтобы не спугнуть ее? Мысли теснились в его голове, чтобы потом растаять на губах, так и не обретя словесную форму. Он попросту не знал, как это сказать. Мадлен почувствовала, что нужно положить конец этому затянувшемуся, обременительному для обоих молчанию и спросила с улыбкой:

– Это правда? Надо же… Я думала, что… А вы?

Она сразу же пожалела о сказанном. Покраснев, как маков цвет, она стала собирать со стола грязные тарелки.

– Только не подумайте…

Обветренные пальцы Колла сомкнулись на ее руке, в которой она держала вилку.

– Sae do I, madam Мадлен, – серьезно ответил он. – И единственное, чего я хочу… это чтобы… чтобы вы чувствовали то же самое ко мне.

Глядя на переплетенные пальцы их рук, Мадлен вздохнула. Он чуть разжал пальцы, и вилка со звоном упала на стол. Молодая женщина готова была стоять так хоть целую вечность – Колл рядом, ее рука – в его руке, он согревает ее своим теплом… Сердце зашлось от волнения, слова теснились в голове. Принять неприступный вид и уйти или же отдаться чувствам, которые подталкивали ее к нему?

– Вы с ней немного похожи…

– С кем?

Она удивленно уставилась на него.

– С моей женой Пегги.

Мадлен посмотрела ему в глаза, потом кивнула.

– Простите, что говорю с вами об этом. Пегги была красивой и доброй, madam Мадлен, как и вы… но… Глупо, я знаю… что пытаюсь сказать это… В общем, даже когда я вернулся в Шотландию, я не смог вас забыть.

Мадлен замерла в изумлении, а он снова умолк, не найдя нужных слов. Краем глаза наблюдая за тем, как меняется ее лицо, он ждал. Как бы то ни было, решающий момент настал. Нужно было либо вслух заявить о своих чувствах, либо просто повернуться и уйти навсегда. Наконец она заговорила первой:

– Не смогли забыть меня? Но ведь я сделала все, чтобы вы меня возненавидели!

– Я знал, что вам очень тяжело, очень плохо.

– О да, мне было очень плохо!

Она со вздохом закрыла глаза. Душевная боль, притупившаяся с годами, проснулась вновь. Порой ей даже казалось, что эта боль не покидает ее только для того, чтобы она не забыла, что в ее душе когда-то жила любовь. И воспоминания об этой утраченной любви время от времени к ней возвращались. Когда же не удавалось вспомнить определенное событие или момент, ее охватывала паника. Осознание того, что она постепенно отдаляется от своего Жюльена, ужасало.

Появление в ее жизни отца и сына Макдональдов словно бы перетряхнуло память Мадлен. Воспоминания накатывали неожиданно, стоило только Коллу появиться в ее поле зрения. И не важно, чем она в тот момент занималась – работала в огороде или же убирала в хлеву. Новое чувство, зарождающееся в душе, повергало молодую женщину в смятение и растерянность. Она как будто своими руками хоронила былую любовь… И тогда она спешила к Анне, чтобы выплеснуть на нее всю свою нежность. Мадлен все еще запрещала себе называть свои чувства соответствующим словом. Пока – только лишь нежность…

– Да, мне было очень плохо! И это длилось долго. Буду с вами откровенна: когда мы встретились там, на рыночной площади, я действительно вспомнила и о войне, и о смерти мужа.

– А сегодня вечером, madam? Что вы чувствуете сегодня? Вы по-прежнему вините меня в своих страданиях?

– Нет, – прошептала она. – Я больше не виню вас, Колл. Разве можно злиться на вас за то, что было восемь лет назад? Да и в чем вы виноваты? Как и я, вы тоже были жертвой войны.

Надежда проснулась в сердце Колла, сердце затрепетало в предвкушении. Он чуть крепче сжал ее пальчики, скользнул взглядом по золотистым локонам, выбившимся из-под накрахмаленного чепца. Мадлен сегодня была в своем лучшем наряде, он готов был в этом поклясться. В эту минуту ее румянец мог поспорить по яркости с красным корсажем платья. И она не надела платок на шею, поэтому он позволил себе бросить взгляд на ее декольте.

Окно в этот теплый августовский вечер было открыто, и в дом проникал сладкий аромат цветов. Шелестели вьющиеся по оконным решеткам ломоносы, мелодично стрекотали сверчки. Поскрипывали качели в саду.

Колл все никак не мог решиться. Что сказать? Предложить выйти за него замуж? Нет, слишком уж он торопится… Но, с другой стороны, если бы речь шла только о нем… И ради счастья дочки…

– Спасибо, что вы не сердитесь. Тогда… Я все-таки спрошу. Вы мне позволите…

– Остаться?

Они смотрели друг на друга и молчали. На смену словам пришли жесты. Сперва Колл легонько погладил ее по дрожащей спине, потом его рука поднялась от запястья к локтю, наслаждаясь атласной нежностью женской кожи. Какие чувства он к ней испытывает? Желание? Бесспорно! Но только ли? Быть может, это любовь? Об этом говорить было еще слишком рано. Должно пройти время…

Страх нарастал в душе Мадлен. Она отодвинула руку, чтобы избежать прикосновений, которые порождали в ней дрожь желания. Пускай малышка проснется, и тогда у нее будет повод уйти! Однако она знала, что Анна будет спокойно спать до рассвета. Тогда пускай вернется Макдональд-отец… Но и тут интуиция подсказывала, что старик спешить не станет.

Дерзкие пальцы вернулись и заскользили по ее коже. Мадлен заглянула в голубые глаза мужчины, окинула взглядом его лицо. Давно никто не казался ей таким красивым… Она вдруг с удовольствием отметила про себя, что его щеки порозовели от волнения. Ей захотелось погладить его по щеке, прижаться к ней губами, ощутить жесткость золотистой щетины…

– Madam Мадлен, если вы захотите, я не поеду работать в Венсен.

Она кивнула. Словно по волшебству, их руки нашли друг друга, пальцы переплелись. Бережно, не торопясь, Колл привлек молодую женщину к себе. Только бы она не ушла… Теперь они стояли лицом друг к другу. Он чуть наклонился, но она отвела голову в сторону, избегая прикосновения. Перед Коллом открылась нежная белая шея под золотистыми завитками волос. Он едва прикоснулся к ней губами. Женщина тихо вздохнула.

Когда Мадлен снова посмотрела на него, она была так бледна, что Колл испугался. Прекрасные зеленые глаза Мадлен блестели от слез.

– Простите меня!

Он отодвинулся. Но она не спешила отнять руку, и во взгляде ясно читалось волнение чувств, которое переживала сейчас молодая женщина.

– Madam Мадлен…

– Все называют меня Мадо́.

– А я буду звать вас Мадди…

Она, улыбнувшись, кивнула. И у Колла стало легче на душе. В памяти возникла картинка: юная золотоволосая фурия, во взгляде которой плещется ненависть, колотит его кулачками по груди и осыпает оскорблениями… Это было давно, зимним вечером 1760 года. Если бы тогда ему сказали, что эта женщина снова окажется в его объятиях, он бы только засмеялся в ответ. Задыхаясь от пьянящей радости, Колл наклонился к лицу, на котором сейчас отражались совсем иные чувства. В этот раз Мадлен не пыталась ускользнуть. Касание его ласковых губ доставило ей несказанное наслаждение. Ураган чувств, закруживший их с Коллом, заставил забыть обо всем на свете…

 

Глава 17. Крест деревянный, крест оловянный…

[200]

Услышав шорох, Изабель насторожилась и стала ждать, повторится звук или нет. Потом взяла в руки небольшую лопату и посмотрела туда, откуда он, по ее мнению, донесся. Куст шевельнулся снова. Она подождала с минуту, но из-за куста так никто и не вышел. Впрочем, за последнюю неделю подобное случалось не раз… Она положила лопату на землю и взяла ружье, которое после визита Лавигёра всегда носила с собой. В миссии Дё-Монтань его больше не видели, как, впрочем, и в окрестностях Ред-Ривер-Хилл. Однако Изабель не теряла бдительности. Ей чудилось, что внимательные глаза постоянно наблюдают за ней, следят за малейшим ее движением.

Прошло долгих пять минут, но ничего так и не произошло. От дома доносилось квохтанье кур, в лесу пели птицы. Изабель положила ружье возле своих ног и вернулась к работе. Этот жест успел войти у нее в привычку…

– Мама! Мам!

– Габи! Га-а-аби! Ты где?

Изабель сначала схватила ружье, а уже потом повернулась на голос.

– Я тут, мам!

Габриель выскочил из-за куста, который недавно заставил Изабель переполошиться. Молодая женщина вздохнула с облегчением, но сына решила отчитать:

– Подойди! Что тебе понадобилось там, в кустах? Ты напугал меня до смерти! Больше никогда так не делай! НИКОГДА!

Мальчик поджал губы от огорчения. Не осмеливаясь шевельнуться, он перевел взгляд на ружье.

– Мама, я…

Только сейчас Изабель осознала, что она держит на мушке собственного сына. Ружье упало на землю. Она переступила через него и крепко обняла сына.

– Габи, любимый, прости меня! Я испугалась, думала – медведь!

– Мамочка, медведь не подойдет к дому среди бела дня, и ты это прекрасно знаешь!

– Я знаю, но… Забудем об этом! Что случилось?

– Бандит нашелся! Только с ним что-то не так.

– А что с твоим енотом?

– Он не хочет с нами играть! Лежит все время в ямке под большим пнем и рычит, когда к нему подходишь!

– Может, он проголодался? Я не видела его больше недели.

– Я давал ему и яблочко, и морковку, но он не хочет!

– Значит, он заболел. Пускай полежит спокойно. Посмотришь, через несколько дней он поправится. А где Отемин?

– Осталась возле Бандита. Мы нашли муравьиную кучу, в которой полно риса! Ты знала, что муравьи едят рис, а, мам? Правда, на вкус он какой-то странный…

– Рис?

– Ну да! Такие белые зернышки, похожие на крошечные личинки! Только личинки шевелятся, а рис – нет! Он растет в странах, где у всех людей глаза вот такие!

И мальчик оттянул уголки глаз к вискам.

– Муравьи рис не едят! Габи, мне пришло в голову… Надеюсь, ты не наелся муравьиных яиц! – вскричала Изабель, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.

– Муравьиных яиц? Ты хочешь сказать, что эти белые зернышки – никакой не рис? Я ел муравьиные яйца? Из которых должны появиться маленькие муравьи?

Белый как полотно, Габриель прижал одну руку к животу, а вторую поднес ко рту. Глаза его расширились от ужаса.

– И у меня в животе теперь будут муравьиные дети! Мамочка! У меня будет полный живот муравьев, и они меня сожрут! Мама, достань их из меня, пока они меня не съели!

Изабель погладила сына по голове. Мальчик готов был заплакать.

– Габи, в твоем животе не будет никаких муравьев! Однажды ты их наелся, когда был маленький, но, как видишь, ничего страшного не случилось! Слава Богу, муравьи – не яд. Но мне они не кажутся такими уж аппетитными!

Мальчик в сомнении наморщил нос.

– Они точно меня не сожрут? А то мне кажется, внутри уже что-то чешется! Даже щекочется!

– Это плод твоего воображения, и только! Клянусь!

– Крест деревянный, крест оловянный?

– Чтоб мне в ад провалиться, если совру! Теперь веришь?

Габриель кивнул, но все равно с тревогой прислушивался к бурчанию в своем животе. Изабель вспомнила о Лавигёре и посмотрела по сторонам.

– Ты не видел в окрестностях чужаков, Габи?

– Нет. Зато видел скунса! Он копошился возле кучи мусора. Но подходить я не стал. Папа Алекс сказал – не надо.

– Еще один падальщик!

Этих противных зверьков в окрестностях было множество. На прошлой неделе скунс обрызгал своим «ароматным» секретом их собаку, и запах не выветрился до сих пор. Изабель опасалась, что то же самое может случиться с Александером, Габриелем или с ней самой.

– А «падальщик» – это кто?

– Это зверь, который кормится испорченным мясом и всякими отбросами.

Габриель нахмурил брови и задумался.

– Если Бандит поедает остатки с нашего стола, значит, он тоже падальщик?

– Ну… в некотором роде да.

– Фу-у-у! Если есть исподпорченное мясо, точно заболеешь! Может, поэтому он и лежит теперь и не шевелится?

– Надо говорить «испорченное» или «подпорченное», а не соединять два слова вместе!

– А Отемин говорит «исподпорченное», и ее мама не ругает!

Изабель обреченно вздохнула, выпрямилась и вытерла мокрый лоб.

– Бандиту мы никогда не даем испорченную еду! И он получает достаточно, чтобы не искать падаль в лесу. Думаю, за его здоровье можно не опасаться.

– Но ведь ты сама сказала, что он заболел!

– Я только предположила, но это не значит, что так оно и есть. Пожалуйста, не уходи далеко от дома!

– Ладно!

Мальчик поддернул штаны – точно так же, как это делал его отец, – и готов был сорваться с места, когда мать позвала его снова:

– Габи, если тебе что-нибудь понадобится, попроси Микваникве! Мне еще нужно покормить твою сестренку и сварить обед!

– Хорошо, мама!

И он, словно жеребенок, заскакал между округлыми кочанами капусты и зеленой морковной ботвой. Неожиданно нога у мальчика соскользнула в ямку и он едва не упал.

– Мам, когда Забет вырастет, чтобы играть со мной и с Отемин? – спросил он, обернувшись.

– О, вам придется подождать! – засмеялась Изабель. – Пройдет много-много недель, прежде чем она сможет бегать с вами! А пока она должна много спать и кушать, чтобы скорее вырасти. И ей еще нужно будет научиться ходить и разговаривать.

– А волосы? Когда у нее вырастут волосы?

– А разве у нее их мало? Посмотри! И они такие же курчавые, как у тебя, когда ты родился!

– Но я же мальчик! А у девочек должны быть длинные волосы! И вообще, наша Забет даже не похожа на девочку.

– По-твоему, она не хорошенькая?

Габриель ответил не сразу.

– У нее личико все сморщенное и голова слишком большая!

– Но ведь она еще очень маленькая! Вспомни Дугласа! Он был такой же головастый, когда родился. А теперь ты сам видишь, как он вырос. Ты, кстати, тоже еще растешь!

– Наверное…

Мальчик передернул плечами и побежал дальше. Изабель какое-то время смотрела ему вслед, потом взяла лопатку и принялась выкапывать луковицы из земли. Закончив грядку, она собрала вещи и направилась к дому.

– …тебе бы все смеяться, а мне – все слезы лить! – напевала себе под нос Изабель, снимая шелуху с третьей по счету луковицы. – Мой друг меня покинул. Ну как мне его разлюбить?

Аромат горячей выпечки навевал аппетит. Еще в начале лета мужчины соорудили за домом печь для хлеба, так что теперь, помимо привычных индейских лепешек-баннок и блинов, можно было испечь что-нибудь повкуснее. Молодая женщина отложила нож, вытерла руки о фартук, потянула носом и прикрыла глаза, которые отчаянно щипало.

– Терпеть не могу чистить лук! – пробормотала она, глядя на карманные часы Александера, которые лежали тут же, на кухонном столе. – Наверное, хлеб уже испекся!

Перед тем как идти доставать хлеб из печи, она склонилась над колыбелью. Маленькая Элизабет мирно спала.

– Ты знаешь, что похожа на ангела, когда спишь?

Любуясь кудряшками малышки, она вспомнила, как производила ее на свет. Если Габриель в свое время не желал покидать материнское лоно, чем причинил Изабель много страданий, то Элизабет, наоборот, горела желанием поскорее увидеть мир и все его чудеса. Первые схватки настигли Изабель на берегу пруда, где они с детьми ловили головастиков. Она едва успела дойти до дома Микваникве, который был ближе, и у нее отошли воды. А еще через четыре часа прозвучал первый крик новорожденной.

– Сомневаюсь только, что нрав у тебя будет ангельский, моя красавица! С такими-то родителями…

Входная дверь распахнулась, и на фоне яркого света вырисовался темный мужской силуэт. Это был Александер. Изабель бросилась ему навстречу.

– Слава Богу, вы вернулись из миссии! Что это?

Александер, многозначительно улыбаясь, протянул ей нечто завернутое в вощеную бумагу.

– Настоящее сокровище!

– Сокровище?

Озадаченная и в то же самое время обрадованная, Изабель пощупала сверток.

– Рассыплешь или помнешь! Там сливочное масло, сахар, ваниль…

– Сливочное масло? А это что – такое твердое? Похоже на горлышко бутылки…

– Я купил нам бутылку вина!

– Бордо?

– Нет, a ghràidh, это вино не французское, а испанское! И, как мне сказали, на вкус не хуже, чем поцелуи Эмелины!

– Поцелуи Эмелины?

Александер пожал плечами, но глаза его смеялись.

– Так мне сказали! А потом я увидел эту самую Эмелину… Как бы то ни было, уверен, что твои поцелуи намного слаще!

Он нежно поцеловал женщину, потом отстранился и потянул носом.

– Что вкусного ты приготовила?

– Это хлеб пахнет, – ответила Изабель, разворачивая сверток. – Господи, как я соскучилась по ломтю свежего хлеба со сливочным маслом!

Она извлекла из свертка кусочек масла и теперь смотрела на него с таким восхищением, словно это был слиток чистейшего золота. При виде ее восторга Александер подумал, что Изабель не утратила способности радоваться, как ребенок, каждой мелочи. Но такая ли уж это мелочь?

Вопреки его опасениям, жизнь в роскоши не развратила невинного сердца, которое он когда-то открыл для себя в Квебеке. Да, испытания и трудности закалили характер Изабель, однако не ожесточили ее, не сделали черствой. Она восторгалась, глядя, как взлетает стая диких гусей, хохотала, когда маленькая Элизабет принималась гримасничать, умилялась, когда Габриель приносил ей жука с ярким тельцем, чтобы она могла приколоть его к чепцу вместо броши. Нет, все эти маленькие радости не такая уж мелочь…

Чувствуя себя совершенно счастливым, Александер подошел к своей обожаемой Изабель, которая только что отломила крохотный кусочек масла и положила его в рот.

– М-м-м… – Она зажмурилась от удовольствия. – Какое свежее! Я так соскучилась…

– Я тоже соскучился… – Он обнял ее сзади, приблизил губы к ее ушку: – Мы давно не оставались наедине, Изабель. Помнишь, как хорошо нам было на той мельнице? Я не против повторить…

– Алекс! Забет спит у окна и…

– А мы и не будем ее будить! Габриель с Отемин играют на поляне, и они меня предупредили, что в дом лучше не соваться, если только я не хочу получить метлой по макушке!

Изабель повернулась в объятиях Александера и посмотрела ему в лицо.

– А как же ужин? – спросила она с лукавой усмешкой.

– Мы с тобой можем начать с десерта!

Он взял у нее из рук кусок сливочного масла и… уложил ее спиной на стол.

– Ты что делаешь?

– A ghràidh, так что там у нас сегодня в меню? – спросил он, уткнувшись носом ей в декольте.

– Утром я взяла в курятнике пару яиц, и если прибавить их к тем трем, что у меня оставались, можно приготовить ванильный крем с карамелью. Ой! – Изабель невольно вскрикнула, когда губы Александера заскользили меж ее грудей. – Еще я могу… приготовить сладкие лепешки с черникой и орехами. Мари с Фрэнсисом как раз ушли в лес за ягодами. Тогда яйца можно будет оставить на завтрак.

– Ванильный крем – жирный, нежный… Пускай будет крем! – сделал свой выбор Александер. Его губы стали подниматься от груди к шее, а потом и к губам молодой женщины. – Если уж Фрэнсис с Мари ушли вместе… Думаю, ягод они принесут не так уж много.

– Да, полагаю, ты прав, – отозвалась Изабель. – Но для крема мне нужно восемь яиц!

– Тогда сделай половину порции! – прошептал он ей на ухо.

– Наверное, я так и сделаю… О, Алекс! – вскричала она, когда он провел по ее шее языком.

Дыхание Изабель стало прерывистым. Александер сунул руку ей под юбку и провел по ноге. Она вздрогнула, когда дерзкие пальцы проникли меж ее бедер, томно запрокинула голову…

– Но ведь тогда… – продолжала она, цепляясь за рубашку мужа, – тогда его не хватит на всех!

– Разумеется!

Изабель вскрикнула, когда Александер взял ее прямо тут, на столе. Еще несколько секунд – и он повалился на нее, прошептав на ухо:

– Теперь, a ghràidh, о десерте можешь не беспокоиться. Все самое вкусное досталось мне!

Чепец сбился набок, корсаж раскрыт, юбка поддернута… Изабель засмеялась и мягко оттолкнула мужчину.

– Сладкоежка!

– Ну, с вами мне не сравниться, миссис Макдональд!

– Это я – сладкоежка? – возмутилась Изабель. Последние два слова не сразу достигли ее опьяненного чувственностью сознания. – Я не… Погоди… Как ты сказал?

– Я сказал, что ты – сладкоежка!

– Не это! Как ты меня назвал?

Она приподнялась на локтях, чтобы лучше видеть его глаза.

– Я назвал тебя «миссис Макдональд».

Она нахмурилась, глядя на его улыбающееся лицо. Он насмехается над ней или это предложение руки и сердца? Они уже много месяцев живут как муж и жена, но так и не связали свои судьбы перед лицом Господа и людьми. Хотя бы ради блага детей… Она молча ждала, однако он так и не заговорил. Для Изабель это стало жестоким разочарованием.

– Для тебя я, может, и миссис Макдональд, но, хочу тебе заметить, мы живем не в Шотландии! В этой стране брачный союз считается легальным, только если…

– Если он скреплен подписями обеих сторон на бумаге! Я знаю, здесь принято заключать брачный контракт! Этот урок я уже усвоил.

– Это не смешно! Ты издеваешься надо мной, да, Алекс?

Она вырвалась было из объятий, но Александер схватил ее за плечи и удержал на месте.

– Я говорю серьезно, Изабель!

– Ну конечно! И кто же нас поженит? Мунро? Ты уже и дату назначил, да?

– Назначил! Это будет двадцать третье сентября!

Он достал из кармана помятый конверт и протянул ей.

– Что это?

– Это контракт! Пока ты не подпишешь – просто бумажка! Его составил по моей просьбе нотариус в миссии. Остается только поставить три подписи – твою и двух свидетелей. Если ты, конечно, захочешь… Я хотел поговорить с тобой об этом после ужина, а потом подумал – зачем откладывать?

Он случайно оказался возле церкви, когда оттуда выходили счастливые молодожены. Тогда-то Александер и подумал, что было бы неплохо узаконить их с Изабель отношения. Период траура для Изабель закончился, и у Элизабет, с точки зрения закона, нет отца. И Габриеля он сможет усыновить, только если они с Изабель станут мужем и женой…

Изабель посмотрела на него блестящими от слез глазами.

– О, Алекс! Конечно, я хочу! Почему ты не сказал мне раньше? Кто-нибудь еще знает?

– Нет. Я решил сначала спросить твоего согласия. И еще… Я не уверен, что ты захочешь венчаться в маленькой часовне, в миссии.

– Двадцать третье сентября… Но ведь это же через три недели! А у меня нет нарядного платья и… Господи! Я не была в церкви со времен моего отъезда из Монреаля! Габриелю пора принять первое причастие, Элизабет нужно окрестить! Мы и так слишком долго это откладывали! Я должна исповедаться и…

Изабель охватила паника. Александер попытался ее успокоить:

– Хорошо! Хорошо! Не волнуйся! До церемонии ты сходишь в церковь и мы окрестим малышку. Что до первого причастия Габриеля, с этим можно еще немного подождать?

– Это нужно сделать до Рождества! И… Алекс, я хочу, чтобы это случилось в церкви Нотр-Дам.

Он помрачнел, но все же кивнул в знак согласия. Ему не хотелось затрагивать такую сложную тему, как отъезд их семейства из Ред-Ривер-Хилла. Перспектива переезда страшила его до такой степени, что он готов был нарушить данное Изабель в начале лета обещание. Слишком много лет он прожил в условиях дикой природы, где главным был закон выживания, и у него не было твердой уверенности, что он снова сможет приспособиться к цивилизации – миру, в котором привыкла существовать Изабель.

Она согласилась провести в лесу еще одно лето, чтобы Александер смог накопить как можно больше шкурок. Потом они вернутся в Монреаль и какое-то время поживут в доме на улице Сен-Габриель – ровно до тех пор, пока не подыщут себе другое жилье… Таков был уговор. Но ведь на дворе уже сентябрь, верно? Изабель ждала, сколько было условлено, и теперь пришел его черед держать слово.

– Это будет для меня такая радость! – прошептала ему на ухо Изабель, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

– Я знаю. Пусть твоя радость станет и моей радостью! – ответил он, обнимая молодую женщину за талию.

Элизабет заплакала в колыбели, тем самым положив конец разговору. Изабель выскользнула из мужских объятий и склонилась над младенцем, когда вдруг уловила запах гари. Она взяла дочку на руки. Может, это Мунро сегодня решил пораньше разжечь костер во дворе? Струйка серого дыма проникла в дом через открытое окно, напомнив ей о том, что она оставила без присмотру свою выпечку.

– Мой хлеб!

Возглас испугал малышку, и она заплакала еще громче. Изабель передала ее на руки отцу и выскочила на улицу. Отодвинув заслонку, она сунула в чадящее жерло печи лопату и стала доставать хлебы. Первый оказался черным как уголь. Второй тоже выглядел несъедобным, зато третий, если снять подгоревшую с одной стороны корочку, вполне можно было подать на стол. Слабое утешение!

– Вот незадача!

Александер стоял у порога, укачивая маленькую Элизабет, которая играла с самодельной погремушкой – кожаным мешочком с сухим горохом внутри. Видя, как хорошее настроение Изабель вместе с клубами серого дыма растворяется в последних отсветах дня, он вздохнул. Письмо, которое он принес Изабель из миссии, может подождать и до завтра. Новости из «цивилизованного мира» его не радовали, и ему не хотелось портить себе вечер.

Какое-то время он любовался пейзажем на фоне полыхающего алыми красками заката, потом повернулся, чтобы войти в дом, но не успел: из леса вышел мужчина. Первой мыслью было бежать за ружьем, но он не решился положить младенца на землю. Поэтому пришлось остаться на месте. Однако, судя по фигуре и походке, это был не Лавигёр. Александер прищурился.

– Ноньяша?

За столом в тот вечер царило веселое оживление. И все же Ноньяша произвел на Изабель двойственное впечатление. Из разговора она поняла, что они с Александером – давние друзья, но, несмотря на это, индеец говорил мало и неохотно. Молодая женщина не раз ловила на себе его холодный оценивающий взгляд. Правда, она была слишком счастлива, чтобы обращать на это внимание, ибо представляла, как перешьет свое самое красивое платье, как нарядит детей…

Посреди стола красовалось блюдо с двумя жареными куропатками. Откусывая понемногу от третьего ломтя хлеба с маслом, Изабель любовалась рисунком на ворчестерском фарфоре и думала о своем. Мужчинам было о чем поговорить – расценки на мех, курс обмена британских и французских денег…

– Англичане пытаются изъять французские деньги из обращения, это очевидно! – воскликнул Ноньяша, ударив ладонью по столу. – Иначе зачем бы им завышать их стоимость?

– Долго это не продлится, – отозвался Александер, задумчиво потирая подбородок.

Странный огонек у него в глазах заставил Изабель спуститься с небес на землю. Она стала прислушиваться к разговору.

– Таким образом они пытаются выкачать из наших кошельков все кроны и доллары, оставшиеся со времен французского владычества. Сейчас за крону дают на 1,25 пенни дороже ее настоящей стоимости! Стоит ли удивляться, что скоро все они осядут в карманах наших новых хозяев-англичан? А за луидор дают на 2,5 пенса дороже, чем он стоит!

– Ты заблуждаешься, Ноньяша! Если бы англичане хотели выудить у населения французские деньги путем их переоценки, они бы попросту ввели новую денежную систему! Что они станут делать со всеми этими экю, кронами и луидорами на европейском рынке, где их стоимость минимальна? Нет, я думаю, они хотят вдохнуть новую жизнь в экономику. С тринадцатью южными колониями, которые постоянно расширяются, и развивающейся в полную силу Луизианой они остро нуждаются в наличности. Да и армия стоит больших расходов. Армия – та еще бездонная бочка…

Александер вдруг замолчал. Если Ноньяша говорит правду и луидор теперь стоит на 2,5 пенса дороже, чем английская гинея… Боже милосердный! Это сколько же теперь стоит клад Голландца? Последние дни он неизменно возвращался мыслями к этим деньгам. На них можно было бы обеспечить Изабель комфорт, в котором она жила с рождения… У него имелись тысяча двести фунтов сбережений, и за накопленные летом шкурки можно будет выручить еще три сотни. Но до намеченной суммы в пять тысяч фунтов было еще очень далеко. Мысли о том, что он мог бы присвоить деньги, ему не принадлежавшие, стали навязчивыми. Медленно и незаметно желание разбогатеть в одночасье подтачивало решимость Александера сдержать слово и грозило в конце концов задушить его.

Александер схватил бутылку, перевернул над своим стаканом, поморщился и с возгласом разочарования поставил обратно на стол.

– Och! Always empty! Идем, друг! У Мунро наверняка найдется чем нас угостить! Мы же собираемся достойно отпраздновать встречу?

Он отодвинул свою лавку от стола. Видя, что Изабель поднимается одновременно с ним и Ноньяшей, Александер многозначительно ей подмигнул и сказал:

– Я ненадолго, a ghràidh.

Его спутница жизни улыбнулась в ответ.

– Хорошо! А я пока приберу со стола, покормлю и уложу Элизабет. Пожалуйста, пришли ко мне Габи, ему тоже пора ложиться!

Александер наклонился и поцеловал ее в щеку. В ответ молодая женщина погладила его по руке, но про себя удивилась: Александер обычно воздерживался от проявления чувств при посторонних. Мужчины ушли, а она еще долго стояла, задумавшись, над горкой грязных тарелок…

Изабель поменяла дочке пеленки, уложила в колыбель, сняла свой фартук и умылась. Присмотревшись к куску мыла, сваренного из жира бедняжки Жеральдины, она увидела, что с одного бочка он основательно погрызен.

– Мыши! Ну погодите у меня! Если думаете, что я держу трактир для грызунов, вы ошибаетесь!

Она убрала мыло в жестяную коробку и пообещала себе завтра же расставить по дому мышеловки. Оставалось только налить воды в чайник и поставить его на решетку над огнем. Разве она не заслужила чашку душистого травяного чая? Изабель подошла к буфету и принялась перебирать горшочки с сухими садовыми травами – тимьяном, шалфеем, майораном, мятой, ромашкой… «Пожалуй, лучше всего подойдет ромашка, – подумала она. – А еще я добавлю немного мелиссы. Обожаю ее лимонный привкус!»

Изабель всыпала в фаянсовый заварник щепотку сухих цветков ромашки, посмотрела на спящую в колыбели Элизабет и на цыпочках вышла из дома, чтобы сорвать в саду пару листочков мелиссы. Небо затянуло облаками, и на улице было очень темно, поэтому пришлось идти по памяти. Над грядкой с пахучими травками Изабель пришлось провести какое-то время, прежде чем она нашла то, что искала. Наконец она выпрямилась, вдыхая свежий аромат мелиссы.

– Отлично!

Переступив через грядку с фасолью, она повернула было к дому, когда шорох заставил ее замереть на месте. Сердце забилось, как пойманная птичка. Повинуясь рефлексу, она нагнулась за ружьем и только тогда вспомнила, что оно осталось в доме.

– Кто там? – спросила она дрожащим от страха голосом.

– Я! – ответил звонкий голос из темноты.

Изабель вздохнула с облегчением. Страх, едва не заставивший ее с криком бежать к дому, улетучился. Невысокая фигурка приблизилась.

– Слава богу, это ты, Габи! Я уже и отца попросила тебя разыскать! Тебе давно пора быть в кровати!

– Мам, я как раз иду спать!

– А где папа Алекс?

– Когда я уходил, они с Ноньяшей разговаривали во-о-он там!

Мальчик указал рукой, где именно. Послышалось приглушенное рычание.

– Габи, что это за звук?

– Это Бандит! Я наконец-то вытащил его из норы!

– Я тебе говорила, что он поправится! Ладно, теперь иди домой и помой уши и ноги перед тем, как ложиться! Мари жалуется, что вся простыня в песке!

– Хорошо, мамочка!

Проводив Габриеля взглядом и подождав, пока он дойдет до дома и скроется внутри, Изабель направилась к бочке с дождевой водой, чтобы ополоснуть испачканные землей руки. Послышался голос Александера. «Хорошо, что они не засиделись допоздна», – подумала она. Голоса между тем приближались.

– Через три дня я буду на Заячьей реке, – сказал Ноньяша.

– Понятно. Значит, вы решили не возвращаться в Детройт?

– Нет. Тсорихиа здесь нравится, да и Матиас подружился с местными охотниками.

– Как она? С ней все хорошо?

Сердце замерло в груди у Изабель, кровь застыла в жилах. Этот индеец знает ту женщину, которая вытатуировала рисунки на теле Александера! Чтобы мужчины ее не увидели, она присела и навострила ушки.

– Да, у нее все хорошо.

Последовавшее молчание наполнило сердце Изабель страхом и ревностью. Мужчины прошли еще немного, потом остановились напротив отхожего места. Кремень ударил о кресало, трут вспыхнул, и друзья наклонились над ним, чтобы раскурить свои трубки. В слабом отсвете огня они выглядели как заговорщики. Оба затянулись несколько раз подряд, прежде чем послышался неуверенный голос гостя:

– Она родила ребенка, Александер. Мальчика назвали Жозеф Саонарести. Имя «Жозеф» получил при крещении наш отец, перед самой смертью. Как ты понимаешь, Матиас настоял на том, чтобы крестить младенца.

– Я очень рад за них!

Александер кашлянул, проталкивая комок в горле. Должно быть, ему было не по себе.

– Наверное, они с моей дочкой одного возраста.

– Жозефу исполнился год, когда звонили колокола вашей церкви! Это был праздник нового года по вашему календарю.

– Значит, мальчик родился под новый год? Och! Полтора года назад? Ты уверен?

– Его волосы отливают рыжиной, Александер. И я подумал, что ты должен знать.

– А как же Матиас?

– Тсорихиа сразу сказала ему правду. Он стал для Жозефа хорошим отцом.

– Этого не может быть!

Повисло гнетущее молчание. Изабель почувствовала тяжесть в груди. Ей стало трудно дышать. Хотелось закрыть уши руками, убежать со всех ног, чтобы только не слышать того, что, как она знала, будет сказано. Однако она, словно пригвожденная, осталась на месте, не замечая, что ее ноги стали мокрыми от росы, а подол платья потяжелел от влаги.

Огонек в курительной трубке Александера порхал в темноте, потом замирал на месте, чтобы через мгновение продолжить свой танец. Мужчины молчали несколько долгих минут. Шотландец заговорил первым, и сердце Изабель разбилось на тысячу осколков.

– Ноньяша, что мне теперь делать? – спросил Александер. – Если Жозеф мой сын…

– Ты в этом сомневаешься?

– Если в январе ему минул год… Нет, не сомневаюсь. Но как это странно! Я хочу сказать… за те три года, что мы были вместе…

– Моя сестра принимала травы, чтобы не забеременеть. Но иногда они подводят…

– Что ты такое говоришь? Но зачем она это делала? Она ведь знала, как я хочу ребенка!

– Тсорихиа знала и то, что однажды ты ее покинешь.

– Это она тебе так сказала? Но это же бред!

– Неужели? Разве случилось по-другому?

– Но если бы она забеременела… Словом… Ну, не знаю… Может быть, я и не… Почему она мне не сказала? Она должна была уже знать, когда я приехал из Монреаля прошлой весной…

Трубка Александера замерла на расстоянии нескольких шагов от трубки Ноньяши. Два огонька мигали, словно светлячки, во мраке ночи.

– Я и сам ничего не знал о ее состоянии! Увидел, только когда у нее вдруг округлился живот! Потом Матиас предложил ей стать его женой.

Прошло еще несколько минут, прежде чем прозвучал глухой голос шотландца, и его слова болью отозвались в душе Изабель:

– Завтра я иду с тобой!

– Не думаю, что она… что твоя жена…

– Я иду с тобой! Я должен поговорить с Тсорихиа! Я должен! Господи! Я должен увидеть мальчика!

– Ладно! Но только не забывай, что Жозеф – сын Матиаса Макона.

– Матиас – его законный отец?

Больше ничего Изабель не узнала – огонек трубки шотландца поплыл в сторону маисового поля, куда направил свои стопы их гость-индеец. Изабель еще долго сидела и смотрела на кустик лапчатки с ее филигранными листочками, украшенными хрустальными бусинами росы. Хорошо бы вышить нечто подобное на платье, которое она наденет на свадьбу… То, что ей довелось услышать, было ужасно. Она встала и, спотыкаясь, медленно побрела к дому.

Закрыв за собой дверь, она встретилась глазами с Габриелем, который лежал в кровати. Мальчик уже привык засыпать в одиночку. По вечерам Мари и Фрэнсис отправлялись на прогулку и возвращались все позже и позже. Молодая женщина заставила себя улыбнуться, подошла к его постели, проверила, помыл ли он уши и ноги, как ему было велено, потом поправила одеяло и поцеловала мальчика в щеку. Новость о том, что теперь у Габриеля есть сводный брат, обрушилась на нее подобно удару. Будучи не в силах сдержать рыдания, она сделала вид, что закашлялась.

– Мамочка, ты только не болей, – сонным голосом проговорил Габриель.

– Сладких тебе снов, мое солнышко, – прошептала Изабель, погладив мальчика по кудрявым волосам. – Спи спокойно!

– И тебе!

Она прошла в кухню. Только теперь ее пальцы разжались, и на стол упала измятая веточка мелиссы.

– Жозеф… Завтра выяснится, что есть еще Антуан, а послезавтра объявится Шарль! Сколько еще сыновей ты зачал в этих лесах, Александер Макдональд? Сколько?

Ошеломление сменилось холодной яростью, которая в одно мгновение затопила ее сердце. Изабель захотелось закричать, разрушить все вокруг. Она смела веточку мелиссы со стола, схватила заварник и швырнула в стену. Фаянсовая безделушка с грохотом разбилась. Габриель закричал в своей постели.

– Мама! Что случилось?

Осознав, что она наделала, Изабель смахнула слезы и побежала к сыну.

– Прости, что напугала тебя, моя радость! Я случайно уронила заварник.

– И он разбился?

– Да, на мелкие осколки!

– Придется купить новый, другого ведь у тебя нет?

– Я знаю. Но ты об этом не беспокойся. Спи, мой хороший!

Прижимая сына к груди, которая готова была разорваться от горя, она принялась баюкать не только его, но и себя.

Когда Александер толкнул входную дверь, луна уже успела пройти долгий путь по небу. В доме было тихо. Он постоял на пороге, не решаясь войти. Он боялся, что застанет Изабель бодрствующей. Ему не хотелось заводить разговор прямо сейчас. Наконец он тихо закрыл за собой дверь и обвел комнату усталым взглядом. На краю стола догорала свеча, и слабый огонек освещал опрятную комнату. Изабель во всем старалась придерживаться порядка. Он сам понимал, что нуждается в этом материальном проявлении стабильности, что эта упорядоченность дает чувство безопасности… особенно в моменты, когда начинает казаться, что все в этом мире – против тебя.

Александер шагнул навстречу источнику света. Пламя колыхнулось. Он провел над ним рукой и собрался было задуть, но потом передумал и поднес ладонь к глазам. Неужели по этому переплетению линий и вправду можно прочитать судьбу человека? Однажды он протянул свою ладонь цыганке в маленьком местечке недалеко от Глазго. Ходили слухи, что она умеет предсказывать судьбу. Она просила всего лишь медную монету, и он, конечно, не отказался от попытки заглянуть в будущее.

Женщина долго поглаживала его ладонь, как если бы он был не клиентом, а сыном. Ее длинные ногти не один раз вспорхнули над линиями. «Ладонь человека – это книга его судьбы!» – сказала ему гадалка. Он только усмехнулся в ответ. Но потом она вдруг помрачнела, и ему стало не до смеха. В слабом сиянии свечи, прищурив близорукие от старости глаза, она наклонилась, чтобы рассмотреть его ладонь.

«Любопытная рука, очень непростая… Жизнь длинная, но очень трудная». Он попросил объяснить подробнее. Она посмотрела ему в лицо и отрицательно покачала головой: «Очень непростая судьба!» Александер попытался уговорить ее: «Я дам вам еще три фартинга, только расскажите, что вы увидели!» Гадалка задумалась. Потом, вновь погрузившись взглядом своих черных как ночь глаз в тайные перипетии его судьбы, она прошептала: «Если знаешь конец романа, захочется ли его читать?»

Сегодня Александеру особенно остро хотелось перескочить через главу этого «романа» под названием «Очень непростая судьба». Тихий стук заставил его посмотреть на потолок. Послышалось поскребывание, потом что-то похожее на топот маленьких лапок. «Неужели у нас на чердаке обосновались квартиранты?» Александер невесело усмехнулся.

– Ты вернулся очень поздно или очень рано?

Он вздрогнул и рукой едва не опрокинул свечку на пол. Отодвинув ее от края, он обернулся. Из темноты, словно во сне, возникло видение. Он прищурился. Просторное одеяние колыхалось вокруг женского тела, как лепестки лилии. От сердца отлегло, все мысли обратились к этой прекрасной грезе. Неужели нимфы и вправду живут в глубине леса, вдалеке от людей, в фантастическом мире и показываются только тем, кто в них верит?

– Где ты был?

Бесстрастный ледяной тон вернул его к реальности.

– В саду!

– Решили с Ноньяшей напиться по случаю?

Он помотал головой в знак отрицания, потом снова посмотрел на потолок. Шорох стал громче. Сколько, интересно, там может быть мышей? Или крыс? Надо поскорее от них избавиться, иначе они попортят все припасы на зиму!

– Но ты пил, Александер! Искал отпущения грехов в бутылке! И что, помогло? Ты придумал, как поступить?

– Какое отпущение грехов? О чем ты говоришь? A ghràidh, я сделал что-то плохое?

Изабель подошла ближе, пол заскрипел у нее под ногами. Этот звук заставил его осознать, что она не фея, а вполне земная, ранимая и чувствительная женщина. Меньше всего на свете ему хотелось обидеть ее, однако сегодня именно это должно было случиться.

– Ты спрашиваешь, не сделал ли что-нибудь плохое? Думаю, будет лучше, если ты сам скажешь!

Он увидел ее красные, припухшие от слез глаза, мокрые щеки. Что могло так ее расстроить? Неужели Ноньяша, оставив его с бутылкой водки под пятой яблоней, наведался к Изабель? Почему она плачет?

– Или ты еще не решил, как мне рассказать, как объяснить?

Внутри у него все похолодело. Она знает, в этом не могло быть сомнений! И правда, он уже несколько часов думал, как сказать Изабель, что уходит с Ноньяшей в поселок на Заячьей реке. Поймет ли она? Не найдя нужных слов, он выпалил первое, что пришло на ум:

– Мари вернулась?

– Да, давно. И уже спит. Похоже, ей мыши так не досаждают. Нужно что-то сделать, чтобы грызуны оставили нас в покое!

Она посмотрела туда, где, предположительно, находился источник беспокойства. И вдруг на чердаке упало что-то по-настоящему тяжелое. Обрадовавшись возможности увильнуть от разговора, Александер направился к узкой лестнице.

– Пойду посмотрю!

Заскрипели перекладины лестницы. Мужчина толкнул крышку люка, и она открылась. Изабель протянула ему свечку и три мышеловки, которые еще вечером нашла у себя в кухне. Александер заглянул в люк, выставил перед собой свечу и замер. Из темноты на него смотрела пара блестящих глаз.

– Но это же…

Он умолк.

– Что там? – спросила Изабель. Это внезапное молчание ее заинтриговало. – Их там так много?

На чердаке все было перевернуто вверх дном. Мешки с мукой и маисовыми зернами вспороты, их содержимое рассыпано по полу… Беспорядок, который был там устроен, невозможно было описать словами. А посреди кучи зерна сидел зверек и смотрел на человека со слегка растерянным видом. Внезапно он зарычал и оскалил свои мелкие белые зубки. На пол закапала пенистая слюна. Александера охватила паника.

– Mo chreach!

– Алекс, что случилось?

Бандит встал на четыре лапы, сделал несколько шажков по направлению к Александеру, потом его вдруг повело в сторону и он упал на бок.

– Изабель, неси ружье!

– Что?

Женщина не поняла, почему так переменился его тон. Ему пришлось повторить:

– Говорю тебе, неси ружье! А потом разбуди Габриеля и Мари и попроси их выйти из дома!

Александер не сводил со зверька глаз. Он услышал, как Изабель сбегала в кухню и вернулась. Приклад ружья показался в отверстии люка, и он поспешил обхватить его пальцами. Потом Изабель спустилась, чтобы разбудить спящих. Уже в следующую секунду послышался испуганный голосок Мари. А когда Габриель задал неизбежный вопрос, у его отца комок подкатил к горлу. Лестница снова заскрипела под тяжестью тела Изабель.

– Алекс, можешь мне объяснить, зачем тебе ружье и что ты намереваешься делать?

– Мамочка! Что делает папа Алекс? Он же не собирается убивать Бандита?

– Там, на чердаке, Бандит?

Зверек продолжал рычать. Взгляд у него был безумный, изо рта текла пена. Задние лапы уже не слушались его, и он не мог встать. Александер вскинул ружье.

– Уведи их из дома, Изабель!

Не понимая, что происходит, она принялась дергать его за штанину.

– Алекс, там Бандит? Что ты там делаешь? Алекс!

– Мама! Мамочка! Он хочет застрелить Бандита! Но он не виноват! Это я его туда засунул! Это я посадил его на чердак! Я там все приберу!

– Ты посадил енота на чердак? Но зачем?

– Не хотел, чтобы он оставался на ночь под пнем! Он болеет, а по лесу ночью бродят медведи! Я не хочу, чтобы его съели!

Изабель схватила Александера за щиколотку.

– Алекс, ты же не собираешься убить бедного зверька только потому, что он…

– Этот енот заражен бешенством!

Все разом замолчали. Потом Габриель заплакал от отчаяния. Изабель смотрела на мокасины Александера, в то время как услышанное медленно доходило до ее сознания. Бешенство – это когда собаки кусают маленьких детей…

– Не может быть!

Она посмотрела вниз, на Габриеля, который цеплялся за ее ночную рубашку и плакал. Она спрыгнула на пол и принялась ощупывать мальчика.

– Габи, он тебя не укусил?

– Кто, Бандит? Нет, мам!

Изабель осмотрела его руки и ноги.

– Точно?

– Да, мамочка!

– А Отемин он не покусал?

– Нет!

– Ты должен сказать мне правду, Габи! Ты не спасешь Бандита, даже если соврешь! Ему уже не поможешь…

Мальчик заплакал еще горше.

– Мамочка, он же ничего плохого не сделал!

– Изабель, God damn! Выведи его из дома! Get out of here!

Так и не ответив на мольбу мальчика, Изабель схватила его за руку и вывела из дома. Мари с Элизабет на руках последовала за ними.

Когда стало ясно, что в доме никого не осталось, Александер вздохнул и в последний раз посмотрел на зверька, прежде чем нажать на спусковой крючок. Ошибки быть не могло. Все симптомы бешенства налицо. Он прицелился и, как только палец дернулся, закрыл глаза. Выстрел получился звучным. За ним тут же последовал вопль Габриеля. На полу лежал Бандит – пасть открыта, глаза стеклянные…

Ребенок перестал плакать, но в доме все еще пахло порохом. Изабель наконец позволила себе упасть на лавку перед очагом. Мунро, братья Макиннисы и Ноньяша прибежали на выстрел. Они помогли навести порядок на чердаке и ушли спать. Мари расставляла по полкам вымытую посуду.

– Господи, это уж слишком… – пробормотала Изабель, чувствуя себя совершенно разбитой. – Слишком много радости и печалей для одного дня!

– Мадам, хотите, я подогрею ваш травяной чай?

– Что?

Молодая женщина посмотрела на Мари, которая стояла перед ней, держа в одной руке чайник, а во второй – кухонное полотенце. Мари кивнула на оставленную на столе чашку.

– Ваш чай! Он совсем остыл, мадам!

– Спасибо, Мари, не нужно! Ложись лучше спать!

Девушка поставила чайник на плоский камень у очага и ушла в их с Габриелем уголок. Судя по шагам, вернулся в дом Александер. Он ходил хоронить бедного Бандита на маленьком импровизированном кладбище. Там находили последнее упокоение зверушки и насекомые, которых дети ловили в лесу.

Изабель посмотрела в сторону двери. Она медленно открылась. Александер снял рубашку и теперь нес ее под мышкой. Он провел рукой по мокрым волосам. Выражение лица у него было непроницаемое. Она подобрала колени к груди и легонько раскачивалась взад и вперед, покусывая губы.

Александер посмотрел туда, где стояла кровать Габриеля и Мари, и как раз успел увидеть, как девушка накрывается одеялом. Мальчик заворочался во сне, и в доме снова стало тихо. Что ж, насущная проблема решена, оставалось закончить прерванный разговор. Судя по выражению лица Изабель, избежать этого не удастся. Он проговорил тихо:

– Давай выйдем на улицу!

Стараясь не заплакать, она смотрела на него и молчала. Пальцы ног поджаты на деревянной скамейке, руки крепко обнимают колени… Он решил подождать. Он был готов ждать хоть до рассвета, если понадобится. Им нужно объясниться! Наконец Изабель выпрямилась, накинула на плечи шаль, вставила свечу в металлический фонарь и вышла на улицу, бросив его в темноте. Он вышел следом и закрыл за собой дверь.

Изабель дошла до пригорка и поставила фонарь на лавку, на которой они любили сидеть летом в сумерках, наблюдая за происходящим на поляне. Повернувшись к нему спиной, она произнесла нарочито спокойным тоном:

– Габриель очень расстроился.

– Со временем все забудется.

– Ты понимаешь, что он был на волосок от…

– Енот его не покусал.

Александеру не хотелось говорить на эту тему, а еще меньше – признавать, что это он причинил мальчику горе.

– Лес полон опасностей, Алекс! Ты обещал мне, что мы уедем еще до начала зимы.

– Звери заражаются бешенством даже вблизи городов, Изабель, и ты это прекрасно знаешь!

– Сейчас мы говорим не об этом.

Она повернулась и посмотрела на него, уже не стараясь скрыть раздражение.

– Мы говорим о твоем обещании! Ты обещал, что мы вернемся жить в город!

– Я не забыл.

– Вот и отлично! Завтра же начнем собирать вещи! – заявила она с вызовом.

– Не завтра. Нет, я не могу.

– Не завтра? Почему это? Может, ты куда-то собрался?

Она спросила это с ноткой насмешки. Он посмотрел на нее печально, но не ответил и перевел взгляд на пламя свечи.

– Алекс, я не хочу полуправды, я тебя предупреждала!

– Ладно! Хотя, сдается мне, ты и так все знаешь.

Плечи Изабель задрожали, и она закрыла лицо краем шали, силясь подавить рыдания. Справившись с собой, она горделиво вздернула подбородок.

– Ну же, говори!

– Ноньяша – брат Тсорихиа. Я решил не говорить тебе об этом, потому что он для меня прежде всего друг.

– А уже потом – шурин?

– Мы с Тсорихиа не были женаты, Изабель. Я бы не смог…

Изабель хмыкнула, отвернулась, но уже через мгновение снова смотрела ему в лицо.

– А если бы она родила тебе сына, которого ты так жаждал иметь? Тогда бы ты смог на ней жениться, а, Алекс?

Александер вздохнул. Он не ошибся – она все знает. Поджав губы, Изабель ждала ответа. Он сделал усилие, чтобы взять себя в руки, потом спокойно спросил:

– Ноньяша тебе рассказал?

– Нет. Я подслушала ваш разговор там, в огороде, – призналась она уже тише.

– Ясно! Жаль, что так получилось.

Она сунула палец в рот и принялась грызть ноготь, не сводя глаз со свечи, вокруг которой танцевали тени. Внезапно слова сорвались с ее губ потоком:

– Думаешь, сходишь к ней, к своей скво, а потом вернешься ко мне в постель?

– Что?

– Эта твоя Тсорихиа, эта скво…

– Тсорихиа из племени виандотов, и я запрещаю говорить о ней в таком тоне! Это понятно?

– Я буду говорить о ней так, как захочу! Чертов шотландец! Откуда ты только взялся на мою голову! С того самого дня, когда ты кормил меня солеными огурцами с вареньем, я не переставала тебя любить! Даже когда меня заставили выйти за другого, даже когда мне сказали, что ты умер! Я все бросила! Пожертвовала своей репутацией, приехала с сыном в это дикое место, где тебе так нравится жить! Посмотри на мои руки! Они все потрескались, кожа огрубела! А я терпела! Но все это – мелочи по сравнению со страхом, который пожирает меня изнутри! Алекс, когда ты на несколько дней уходишь проверять капканы, я три шага не могу ступить без ружья – все боюсь, что Лавигёр вернется. Но я опять-таки терплю, потому что надо, раз уж я решила жить с тобой. Однако я не желаю, чтобы ты ходил к той женщине! Этого я не стерплю! НИ ЗА ЧТО! Ты меня слышишь? Если ты уйдешь, клянусь, я покину это место вместе с детьми, и тебе останется только забыть о нас!

Александер и бровью не повел. Не помня себя от гнева, Изабель замахнулась. Он перехватил ее запястье и сжал так, что она вскрикнула от боли. Лицо Александера исказилось, он разжал пальцы, отвернулся и какое-то время молчал. Наконец он тихо произнес:

– Изабель, ты понимаешь, чего от меня требуешь?

– Я хочу, чтобы ты сделал выбор.

– Что я должен выбрать?

– Или я, или эта… Тсорихиа!

– Я не собираюсь возвращаться и жить с ней!

– Алекс, не лги мне! Что заставило тебя вернуться ко мне? Габриель! Если бы не он, где бы ты сейчас был? И если бы твоя индианка дала тебе сына раньше, чем ты узнал о существовании Габриеля, как бы все было?

Убрав с лица спутанные волосы, он смежил усталые веки, потер виски, позволил рукам упасть вдоль тела и тяжело вздохнул.

– Я не смогу ответить на этот вопрос ни сейчас, ни через год или два. Но одно я знаю точно: я люблю тебя, Изабель. Габриель, Элизабет и ты – вот мое настоящее и… мое будущее. Я не представляю жизни без вас.

Устремив взгляд в темноту, дрожа всем телом, она плотнее закуталась в шаль. По щекам текли слезы. Он подошел совсем близко, однако молодая женщина не шелохнулась.

– Изабель, я хочу увидеться с Тсорихиа, чтобы убедиться, что они с Жозефом ни в чем не нуждаются.

Она со стоном посмотрела ему в глаза.

– Мне страшно, Алекс! Мне страшно быть без тебя. Я все время боюсь, что ты не вернешься! Останешься с ней, потому что тебе лучше в этом мире, на свободе… Думаешь, я не знаю, что тебе не хочется возвращаться со мной в город? Думаешь, я не понимаю, чего ты боишься? Ты любишь меня, да, но и ее ты тоже любил! И, как и я, она выносила и родила тебе сына! Но, в отличие от меня, она никогда не заставляла тебя поступать против твоей воли. А я, Алекс, так не могу! Я больше не хочу жить так, как живу сейчас, сколько бы я ни пыталась привыкнуть. Это выше моих сил. Я не хочу оставаться здесь даже на одну-единственную зиму!

Он обнял ее и прижал к себе. Она вцепилась в его рубашку.

– Ты мне нужен, Алекс! Мне нужно знать, что ты дышишь тем же воздухом, что и я, нужно, чтобы ты спал со мной рядом, нужно ощущать твою заботу! Мне страшно думать о том, что я снова могу тебя потерять…

Он наклонился, вытер ей слезы и поцеловал ее.

– I love ye, Iseabail, never doubt it. Я вернусь через две недели. Как раз к венчанию. Мунро и Макиннисы не дадут вас в обиду!

Обхватив ладонями лицо молодой женщины, он посмотрел на нее с такой любовью, что она перестала плакать.

– Dinna cry, a ghràidh! Пока меня не будет, попроси Микваникве помочь тебе сшить платье к двадцать третьему сентября. И собери вещи в дорогу. Стюарт отнесет в миссию письмо нотариусу Гийо. Напиши своим слугам, чтобы приготовили дом на улице Сен-Габриель. Этой зимой вы не будете мерзнуть и Габриель получит первое причастие в городской церкви!

– С тобой мне не бывает холодно! О, Алекс! Обними меня крепче! И обещай, что поторопишься с возвращением!

– Обещаю, Изабель! Клянусь всем, что для меня дорого в этом мире! Но, чтобы ты уж наверняка мне поверила, надо сказать «Крест деревянный, крест оловянный»?

– Чтоб мне в ад провалиться, если совру!

Он засмеялся, уткнулся носом в ее шелковистые волосы и обнял так крепко, что Изабель охнула. Ему нравилось, что он кому-то нужен, что кто-то не хочет выпускать его из объятий. В жизни Александера было много женщин – мать, сестры, возлюбленные, и каждая на свой лад направляла его или утешала в несчастье. Удивительно, но только с Изабель все было по-другому. Единственная из всех, она демонстрировала уязвимость, выставляла напоказ свои слабости, и это придавало ему сил для преодоления препятствий, толкало его вперед.

 

Глава 18. Беда не приходит одна

Деревня была уже совсем близко. От волнения, вызванного нахлынувшими воспоминаниями, грудь Александера резко вздымалась. Весла ритмично погружались в воды реки Ла-Гранд и взлетали, рассыпая вокруг мелкие искорки брызг. Над головой пролетела стая диких уток. Их крики оторвали его от нерадостных размышлений.

Ноньяша обернулся и какое-то время смотрел на него, потом снова взялся за весло. Александер так и не решил для себя, нужно ли было ему сюда приезжать. Тсорихиа не ждет встречи с ним. Как она его примет? А Матиас? Наверняка Матиас не обрадуется его неожиданному возвращению. Он, Александер, представляет собой угрозу их семейному благополучию, так ведь? Поэтому придется все время быть начеку и разговаривать с Тсорихиа только в присутствии ее супруга.

– Мы на месте! – объявил Ноньяша, указывая на устье Заячьей реки.

Они вошли в устье и стали подниматься по речушке вверх. Виандот осматривал берега в надежде увидеть обитателей поселка. Он отсутствовал три недели, успел побывать по делам в Монреале и, признаться, ожидал, что его встретят радостными криками. Но в это утро на реке не было ни души. Всюду царила непривычная тишина.

– Ты уверен, что мы приехали туда, куда собирались?

Ноньяша поднял весло и стал внимательно всматриваться в знакомый пейзаж. Внезапно он указал на три каноэ, спрятанные в кустах.

– Смотри!

Показалась деревня. Они причалили к берегу, втащили суденышко на песок, вынули груз, весла, потом перевернули лодку и накрыли ею свои вещи.

Прихватив ружья, друзья вышли на тропинку. Вокруг по-прежнему было непривычно тихо. Казалось, время остановилось. Ни детских криков, ни стука топора в лесу, ни обычной для поселения переклички женщин… Ну совершенно никого, сколько ни смотри! По мере того как они приближались к хижинам, в сердце Александера нарастала тревога. И этот странный запах… Сверху донеслось громкое карканье – над ними пролетела целая стая ворон.

Пока они шли к деревне, шотландец пытался убедить себя, что племя попросту сменило место проживания. Это случалось раз в несколько лет, когда дичи в окружающих лесах становилось слишком мало. Но, увидев разбросанную тут и там домашнюю утварь, Александер понял, что случилось нечто иное – жителям деревни пришлось бежать, оставив даже самое необходимое.

Ноньяша замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Александер последовал примеру друга. Поперек тропинки лежал труп собаки. Над ним кружилось облако мух. Запах, который встретил их у ворот деревни, усилился. Виандот нагнулся посмотреть и выругался: животное получило пулю в грудь. Осознав весь ужас ситуации, мужчины как по команде вынули из ножен кинжалы и побежали дальше. Хотя оба уже знали, что это бесполезно. Первое, что они увидели, был труп мужчины. Он лежал лицом вниз, череп был скальпирован. Переглянувшись, оба посмотрели туда, где у подножия холма стояли крытые древесной корой хижины. Ноньяша побежал вниз по склону, крича от гнева и боли. Александер последовал за ним.

– Тсорихиа!

Их ожидало жуткое зрелище. И этот запах… Со времен своего заточения в инвернесском толбуте Александер помнил этот отвратительный смрад. Он заглянул в первую хижину. Три трупа – женский и два детских. Все трое мертвы и скальпированы.

– Не-е-ет! Тсорихиа! Тсорихиа!

Инстинктивно он направился к маленькой хижине, где когда-то жил. Он ощущал потребность увидеть…

– Тсорихиа! Матиас! – звал Ноньяша, который находился теперь на некотором расстоянии от друга.

Александер хотел было войти, когда от жуткого крика волосы у него на голове встали дыбом. И снова тишина… В хижине было пусто. Подозревая, что именно обнаружил виандот, он все-таки заставил себя пойти туда. Ноньяшу он застал стоящим на коленях и плачущим, как ребенок. Она была тут. Лежала на спине, раскинув руки и ноги. Несложно было представить, что ей пришлось перенести перед тем, как быть задушенной.

– О Тсорихиа!

Странно, но убийцы не покусились на волосы молодой женщины – длинная коса так и осталась лежать у нее на груди. Александер заплакал и отвернулся, чтобы не видеть тело, которое когда-то любил и ласкал. И в этот момент сквозь слезы он заметил в кустах что-то темное. Зная, что больнее уже не будет, он раздвинул ветки кустарника. Крик вырвался у него из груди. Ребенок! Ему проломили голову, и на коротких темных, с бронзовым отливом волосенках засохла кровь. Это был мальчик – Жозеф, его сын… Он застонал от горя, потому что кричать уже не было сил. Потом поднял маленькое тело с земли и положил матери на живот.

Когда он наклонился над Тсорихиа, что-то блеснуло в ее скрюченных пальцах. Это был фрагмент ожерелья, которыми любили украшать себя индейцы. Но эта безделушка была особенной – позолоченный крестик в окружении блестящих бусин. Александеру доводилось его видеть, но не на виандотке. Вот если бы вспомнить, на ком… Он бережно разжал мертвые пальцы и взял крестик. С него свисала прядь темных волос. Неужели Тсорихиа сорвала украшение с шеи своего убийцы? Стиснув крест в кулаке, Александер поклялся, что найдет и убьет того или тех, кто совершил это ужасное преступление.

Рядом плакал Ноньяша. Над трупами с карканьем кружили вороны. Для них это было настоящее пиршество. Внезапно Александера охватила ярость. Он резко вскочил, схватил ветку и побежал, ожесточенно рассекая ею воздух перед собой. Птицы с шумом вспорхнули и расселись по деревьям в ожидании, когда он уйдет.

И тут шотландец услышал стон. С бьющимся сердцем он замер и даже перестал дышать. Это был человеческий стон. Кто-то уцелел! Он побежал, заглядывая в каждую хижину, рассматривая знакомые лица, ища в них хотя бы искорку жизни. Наконец тропинка привела его к крайней хижине. Отсюда и доносилась заунывная мольба о помощи. Задыхаясь от бега, он вошел внутрь. Стон моментально оборвался.

Разглядеть в сумраке закутанную в одеяло сидящую фигуру было нелегко. Еще мгновение, и он вспомнил – это была самая старая женщина поселка. Она сидела неподвижно и смотрела на него. Он медленно приблизился. В хижине громко жужжали мухи, пахло смертью. Рядом на циновке лежала мертвая девушка, совсем юная. Он нагнулся над старухой и только тогда увидел, что она ранена в живот и рана сильно кровоточит. Призвав на помощь память, он заговорил с ней на языке виандотов, пусть знания его и были очень скудны.

Лицо у женщины было морщинистое, как кора у клена, белые тонкие волосы разметались по хрупким плечам. На лице умирающей читались все несчастья, постигшие ее народ, и смотрела она не на него, как Александер вдруг понял, а словно бы сквозь него. Она читала у него в душе! От этой мысли у Александера мороз продрал по коже. Теперь он понял, почему ее считали ведуньей. Жители деревни всегда обращались к ней за советом и наставлением. В Хайленде таких, как она, называли bean-sìth. Тяжело вздохнув, она подняла руку с искривленными пальцами, которые были измазаны кровью, и вцепилась в ворот его рубашки.

– Тот, кто говорит с волками… Ты вернулся.

– Да, и я все видел, Ишкадаикве! Расскажите, что произошло!

– Они пришли в то время, когда охотятся совы. Убили и изнасиловали мою внучку…

Несчастная говорила едва слышно, покачиваясь взад и вперед.

– Кто пришел?

Старуха со стоном покачала головой. Реки слез заструились по руслам, вырытым усталостью и прожитыми годами.

– Они пришли… Они их убили… А-а-а! А-а-а! Тех, кто не смог убежать… они всех убили!

– Кто? Вы знаете, кто это был? Скажите мне! Я отомщу за Тсорихиа и остальных, клянусь, я отомщу!

– Ирокезы и с ними – человек твоей расы. Я почувствовала… его запах.

– Англичанин?

– Нет, не англичанин.

Глаза ее закрылись, она отпустила ворот рубашки Александера и прислонилась спиной к стене. Позолоченный крестик… Александер разжал пальцы и еще раз внимательно изучил находку. Если бы только вспомнить, на ком он его видел! Он приподнял его за шнурок, всмотрелся в прицепившиеся к кресту волосы. Темная шевелюра, безжалостные черные глаза… Проклятье! Этьен! Он видел этот крестик на груди у Этьена Лакруа! Открытие потрясло Александера до глубины души.

Старуха умерла через несколько часов. Александер с Ноньяшей собрали трупы и похоронили их. На некотором расстоянии от деревни они нашли и мертвое тело Матиаса. Скальп был снят, убит он был выстрелом в спину. На это жуткое занятие у них ушло два дня.

Ноньяша решил вернуться в Детройт. Друзья попрощались на берегу реки, затянутом утренним туманом. Под угрюмым небом, на котором не было ни луны, ни солнца, Александер отправился в обратный путь пешком. На душе у него было неспокойно, его обуревали совершенно разные чувства: иногда грусть, а чаще – возмущение и ненависть. С наступлением ночи он сооружал себе убежище из сосновых веток, но засыпал поздно, когда утомление в конце концов брало верх над тревогой. На рассвете просыпался с опухшими глазами. Дикий край расстилался у него под ногами то нежным ковром папоротников, то щетиной колючих трав. Он отдался на волю инстинкта, равнодушно преодолевал все препятствия. В душе у него крепла уверенность: Этьен Лакруа заплатит за все!

Наконец на пятый день сквозь красную сентябрьскую листву проглянуло солнце. Осень проникала в самые сокровенные уголки матери-природы, лаская ее своим теплым дыханием, баюкала, навевала сон. Среди ветвей пел дрозд. Над белесыми колосьями коровяка и белыми цветами спиреи жужжали пчелы. Одиночество и меланхоличная красота природы действовала успокаивающе. Пережитое начало отходить на второй план, и Александер сосредоточился на поиске ответов.

С какой целью Этьен истребил столько мужчин, женщин и детей в Богом забытой алгонкинской деревне? Что эти люди могли иметь такого, ради чего он решился на массовое убийство? Меха? Что ж, к осени алгонкины накопили их достаточно, но из-за этого убивать? Разве деньги, которые можно выручить за меха, пусть даже добытые охотниками целой деревни, стоят десятка невинных жизней? Чем больше Александер думал об этом, тем тверже становилась уверенность: Этьен хотел получить нечто иное. Но что?

Присев на камень, он сунул в рот кусок пеммикана и стал жевать, глядя, как колышутся на ветру золотистые листья березы. И вдруг его осенило: «Золото! Он ищет золото Голландца!»

Одиннадцать жизней загублено ради клада? Если его догадка верна, Этьен – настоящее чудовище! Должно быть, он узнал, что Александер какое-то время жил в этой затерянной в лесах деревне, жители которой отказались участвовать в войнах белых людей. Он подумал, что кто-то из местных может располагать интересующими его сведениями. Александер с трудом проглотил пережеванное мясо. В глазах у него вдруг потемнело от ужаса: ведь Матиас знал его секрет!

Он вскочил на ноги, схватил походную сумку и ружье. Что мог рассказать Матиас Этьену? Сердце оборвалось и понеслось, словно загнанный зверь. Однако скоро пришлось остановиться, чтобы сориентироваться по положению солнца и определить текущее время. Сколько ему еще идти до Ред-Ривер-Хилла? Два, три дня? Если Матиас думал спасти Тсорихиа и Жозефа ценой своего признания, Этьен тоже в пути, а может, уже у цели! Судя по состоянию трупов, бойня произошла дня за два до их с Ноньяшей прихода.

Александер пожалел, что не воспользовался оставленным на берегу каноэ. Тогда он подумал, что возвращение пешим ходом поможет ему пережить потерю. Теперь же Александеру казалось, что Ред-Ривер-Хилл по меньшей мере находится на другом краю света! Ему никак не успеть… Александер поднял глаза к небу и стал молиться.

Темнота заставила его замедлить шаг. Пробираясь сквозь заросли деревьев, чьи стволы казались ему прутьями тюремной решетки, он чувствовал, как ноги подгибаются от усталости. Выйдя на берег реки, Александер решил пойти по воде. Он поскальзывался, ранил ноги о камни, но страх и отчаяние толкали его вперед. Что, если Этьен примется за Изабель и детей? Даже думать об этом страшно. Этой трагедии он не переживет…

Крики совы раздавались на протяжении многих часов. По крайней мере Александеру так казалось. Ноги не хотели его нести. Наконец он тяжело повалился на траву, причем ноги по колено остались в воде. Рукоять кинжала уперлась в бок, заставив перевернуться на спину. Великолепный звездный покров над головой исчез за сомкнувшимися веками. Нужно немного отдохнуть… Проваливаясь в сон, он увидел себя верхом на огромной пчеле, чье жало вонзалось в демона с лицом Этьена Лакруа.

Первым ощущением после пробуждения было странное покалывание в ступнях… Еще не до конца проснувшись, Александер пробурчал что-то невразумительное. Но ощущение никуда не делось. Мелькнула мысль, что это кусаются мыши. Нужно все-таки поставить на чердаке пару мышеловок… Он медленно открыл глаза и посмотрел на ноги. И вдруг что-то ущипнуло его за большой палец, да так сильно, что он вздрогнул. И с удивлением обнаружил уплывающий от ног косяк мелкой рыбешки.

Только теперь Александер вспомнил, где находится. Все страхи вернулись, перед глазами замелькали наводящие ужас картинки. Он быстро поднялся, обсушил замерзшие и заметно опухшие ноги и надел мокасины. Наколенники были насквозь мокрые – но ничего, на солнце высохнут. Из походной сумки он извлек кусок пеммикана, чтобы съесть его на ходу. Скромную трапезу дополнит горсть орехов, если, конечно, лесные жители оставили хоть немного плодов на ветках.

Когда он отправился в путь, на восточной части неба как раз вставало солнце. Александер решил идти лесом, но не слишком отдаляясь от реки – источника пресной воды и его единственного гида. И он шел, перескакивал через препятствия, поскальзывался, спотыкался… Единственное, что занимало сейчас его мысли, – это как бы поскорее добраться до Ред-Ривер-Хилла. Он даже не останавливался, чтобы поесть, – на ходу вынимал что-то из своих запасов и закусывал ягодами рябины и дикой вишни, которые изредка попадались на пути, или же подбирал с земли плоды букового дерева и желуди.

Солнце путешествовало с ним вместе, только двигалось в противоположную сторону. В момент, когда их пути пересеклись, Александер как раз находился на берегу притока реки Ла-Гранд. Здесь он решил наполнить свой бурдюк водой и заодно найти место для переправы. Глядя на свое отражение, которое, надо признать, могло напугать кого угодно, он опустил бурдюк в воду и стал ждать, когда он наполнится. Внезапно совсем рядом послышались голоса.

Александер выпрямился, не замечая, что вода из бурдюка льется ему на ноги. Голоса доносились от реки Ла-Гранд, сопровождаемые громким смехом и плеском весел. В том месте, где он находился, река была слишком широка – переплыть ее и остаться незамеченным ему бы не удалось. Если каноэ достигнут устья прежде, чем он доплывет до противоположного берега, его участь будет решена. Но если это не Этьен со своими приспешниками, а простые вояжеры, которые плывут в Монреаль, он мог бы попросить их довезти его до Северной реки… У него был только один способ выяснить, кто эти путники.

В каноэ было шесть пассажиров… Впрочем, сейчас лодка лежала на берегу; двое мужчин латали пробоины, в то время как остальные отдыхали, сидя на тюках с мехом или просто на песке. Александер прищурился, силясь разглядеть, есть ли среди них Этьен, когда сзади послышался щелчок взводимого затвора. По спине пробежал холодок, пальцы стиснули рукоять ножа. Он намеревался вынуть его из ножен, когда услышал второй щелчок и замер на месте.

– На твоем месте я бы этого не делал! Положи нож на землю и веди себя тихо!

Александер так и остался стоять без движения. Мужчина подошел сзади и потянул за нож. Александер выпустил его из пальцев, и незнакомец отбросил его в сторону.

– Вот и умница! Эй, Христианин! Сходи за патроном! Скажи, что у нас гости!

– Уже бегу!

Под ногами второго захрустели ветки.

– Положи руки на землю перед собой!

Александер исполнил приказ. От знакомого запаха расплавленной сосновой смолы защекотало в носу. От голосов мужчин, которые до сих пор оставались на берегу, зазвенело в ушах. Ему осталось жить считаные минуты. Через какое-то время, показавшееся ему едва ли не вечностью, голоса зазвучали ближе. Сейчас сюда приведут главаря банды – и все будет кончено… Александер вспомнил лица тех, кого любил, – Габриеля, Элизабет, Изабель…

– Кто это?

По выговору Александер понял, что мужчина – шотландец. И голос показался ему до странности знакомым.

– Я не спросил. Подумал, что вы сами спросите, если захотите.

– Ясно!

– Шпионил за нами! Наверняка хотел нас ограбить!

Холодное дуло уперлось в поясницу, принуждая Александера распластаться на земле лицом вниз. Человек в мокасинах отошел, а тот, что был в сапогах, очевидно главарь, наоборот, подошел ближе.

– Твое имя?

– Может, он не говорит по-французски?

– Обыщи его!

Не спуская глаз с ножа, который лежал на расстоянии вытянутой руки, Александер попытался вспомнить лицо человека, которому принадлежал этот голос. Тщетно. Чьи-то руки обыскали все его карманы, потом на землю посыпалось содержимое походной сумки.

– Ничего!

Александер поискал глазами ружье. Он знал, что оно заряжено, оставалось только нажать на спусковой крючок. Если бы только до него дотянуться! Наконец слева, в траве, блеснул отделанный оловом приклад. Определив, где лежит ружье, он стал размышлять, как к нему подобраться, чтобы как можно быстрее выстрелить. Шансов на успех было мало, однако он просто не мог позволить себе умереть, ничего не предприняв.

Патрон вояжеров между тем тоже не сводил с пленника глаз. Фигура, волосы – все казалось знакомым. Они наверняка встречались раньше. Не может же он быть… Не может же он держать на прицеле своего… От волнения у него участилось дыхание. Прежде нужно убедиться…

Сапоги двинулись вправо, и к Александеру вернулась надежда. Глядя на ружье, он чуть передвинул левую руку и приподнял ее, чтобы схватить его наверняка.

Патрон заметил движение и, словно зачарованный, уставился на руку, на которой недоставало мизинца. Но ведь его заверили, что Александер погиб! Ему мерещится… Однако эта рука, эти волосы, такие же темные, как и у него самого? От волнения к горлу подкатил комок.

Никто не нарушал молчания. Кто-то убрал дуло от его спины, и Александер услышал хруст травы. Сапоги стали удаляться. Это его шанс! Схватив ружье с быстротой молнии, он перекатился на спину и зацепил пальцем спусковой крючок. Небо, ослепительный солнечный свет, проникающий сквозь кроны огромных деревьев, – все это промелькнуло перед глазами в считаные мгновения. Александер замер, прицелившись в стоящего перед ним мужчину.

Глаза его постепенно привыкали к свету. Палец готов был нажать на курок. По мере того как бледное лицо человека, которого остальные величали «патроном», вырисовывалось перед глазами Александера, кровь стыла у него в жилах. Из груди вырвался стон. Он замер в нерешительности. Воспоминания затопили его разум. Мускулы напряглись до предела, причиняя ужасную боль.

Мужчина уронил ружье на землю.

– Но… Патрон, что вы делаете?

– Оставь нас наедине, Кабанак!

Кабанак перевел недоумевающий взгляд на Александера. Глаза у того невольно расширились, когда он наконец-то узнал стоящего перед собой человека. И тоже опустил ружье.

– Пресвятая Дева!

– Уходи! И проследи, чтобы нам никто не мешал!

– Жан, а если…

– Это приказ!

Без дальнейших возражений Кабанак и Христианин ушли по тенистой тропе назад, к реке. Александер за это время даже не шевельнулся. Только палец дрожал на спусковом крючке. Он стиснул зубы, пытаясь совладать с паникой.

– Ну же, стреляй! – проговорил Джон спокойным голосом. – Тебе же до смерти хочется это сделать! Это твой шанс, Алас! Я безоружен, мои люди ушли!

Все еще пребывая во власти шока и волнения, которые породила эта нежданная встреча, Александер молчал. Он слышал взрывы и предсмертные крики, от которых по телу шла дрожь, свист снарядов и пуль, заставлявший сердце биться быстрее. Его прошиб озноб – совсем как в тот день на Драммоси-Мур под мелким холодным дождем. Видел, как драгуны атакуют хайлендеров, срубая головы и руки своими саблями. Видел отца, который в считаные минуты исчез в общей свалке, а потом черный глаз дула вдруг уставился прямо на него… Справившись с волнением, он посмотрел в лицо своему брату.

– Джон, что, по-твоему, чувствует человек, оказавшись на мушке?

Джон посмотрел на ружье, потом на Александера.

– Зависит от того, у кого в руках ружье, и от причины, которая побуждает человека выстрелить.

Александер почувствовал, как в душе нарастает гнев.

– А что чувствуешь ты в такие моменты?

Лицо у Джона было белое как мел. Он тоже стоял не шевелясь.

– Думаю… мне станет легче, если ты нажмешь наконец на этот проклятый курок!

Александер перехватил ружье поудобнее и цинично усмехнулся.

– Тебе станет легче? Я прекрасно знаю, каково это – быть на мушке, Джон. Двадцать два года… двадцать два года я не могу забыть это!

Во взгляде брата промелькнуло недоумение.

– Неужели ты забыл, Джон?

– Алас, о чем ты говоришь?

– Проклятье! Вспомни Драммоси-Мур, Каллоден!

– Каллоден?

Лицо Джона посерело. Он тряхнул темными волосами. Александер отметил про себя, что его волосы тоже отливают медью, и вспомнил, как однажды Тсорихиа хвалила его волосы.

– Думаешь… Алас, ты что, думаешь, что я в тебя выстрелил?

Джон снова тряхнул волосами, словно не желая верить в очевидное. Воздел руки к небу, потом обхватил ими голову и со стоном повалился на колени.

– Ochone! Алас! Неужели ты верил в это все эти годы?

Смущенный реакцией брата, Александер чуть опустил ружье. Потом в памяти снова возникло изрыгающее огонь дуло, и ненависть поднялась в нем с новой силой. Он отшвырнул ружье, набросился на Джона и ударил кулаком в лицо. Брат в своем ошеломлении не успел ответить, и Александер без труда подмял его под себя, замахнулся… Оба шумно дышали. Пролетали мгновения. Секунда – и кулак опустился на траву, в дюйме от головы Джона.

Александер отстранился, резко рванул ворот своей рубашки и показал бледный шрам.

– А это что? Может, и это я себе навоображал?

Джон медленно встал.

– Нет. Алас, ты ошибаешься! Во имя всего святого! Это не я в тебя стрелял! Это был солдат из полка Палтни!

– Из полка Палтни? Ты лжешь, Джон! Как я могу поверить человеку, который опозорил свой клан дезертирством?

– Мое дезертирство не имеет к этому отношения!

– Еще как имеет!

– Алас, это была не моя война!

– И не моя! Но я остался, и Колл, и Мунро тоже.

– Чтобы делать с автохтонами то же самое, что когда-то делали с нами? Мне было противно, Алас! Поэтому я перешел на сторону противника.

– Речь не идет о битвах во славу Стюартов! Неужели ты думал, что мы сражаемся за то, во что верим? Нет! Речь шла об интересах Англии и Франции, и мы все это знали! Мы, простые солдаты, были инструментом в руках командиров, так же как и канадские крестьяне. Мы помогали друг другу припасами, обменивались сведениями. Мы пытались выжить, и это все! Честь, мораль и преданность – все это, конечно, прекрасно! Но только на сытый желудок, Джон! Скажи, почему же тогда все это время ты от меня скрывался?

– О чем ты говоришь? Ладно, я скажу! Твоя враждебность и презрение – я больше не мог с этим жить! Представь, все эти годы меня терзала мысль о том, чем я заслужил такое отношение. А потом выясняется, что мы плывем на одном корабле! И что я узнаю? Что твое отношение ко мне не переменилось! И тогда я подумал, что, если меня не будет, вы с Коллом сойдетесь скорее…

– А как бы ты себя вел, если бы увидел, как твой брат в тебя стреляет?

– Я не стрелял в тебя, Алас!

– Ложь! Перед тем как спустить курок, ты посмотрел мне в глаза! Ты знал и поэтому выстрелил в меня! Ты хотел убить меня, потому что знал правду!

– Какую еще правду?

– Ты знаешь, о чем я говорю, Джон! В тот день, когда умер наш дед Лиам… Ты прекрасно знаешь, что произошло! И на Драммоси-Мур ты воспользовался суматохой и сделал то, что хотел!

– Алас, ты бредишь! Знаю, не надо было стрелять…

– Так ты признаешь, что выстрелил!

– Я стрелял не в тебя, а в Черную стражу!

– Болван, это я стрелял в Черную стражу! Вспомни! Ты еще обжегся, когда схватился за мушкет, который я уронил убегая. Я тебе тогда соврал. Сказал, что услышал выстрел и нашел этот мушкет. А на самом деле…

– Да я знал, что ничего ты не находил, дурья твоя башка! В то утро я видел, как ты взял из дома мушкет. Ты пошел в горы, я – за тобой. Я знал, что ты ходишь на охоту, когда отца нет дома, несмотря на все запреты. Тебя они никогда не останавливали… И вот в тот день я решил составить тебе компанию. Уже хотел окликнуть тебя, когда увидел отряд Черной стражи.

Джон замолчал. Александер ждал продолжения. Видя, что брат колеблется, он заговорил сам:

– И ты видел, как я выстрелил в их сторону, да?

– Говорю же тебе, это я выстрелил!

– Погоди… Я ведь тоже стрелял! – Александер совершенно растерялся. – Проклятье! Какая-то бессмыслица получается! Был ведь только один выстрел!

– И этот… – задумчиво добавил Джон.

Они оба долго молчали, обдумывая услышанное. Александер всматривался в опечаленное лицо брата, пытаясь найти хотя бы намек на его ложь. Наконец он уже более спокойным тоном сказал:

– Пусть так: ты выстрелил и я выстрелил. Значит, мы в равной мере виноваты в смерти деда. А теперь прошу, объясни мне, зачем ты стрелял в меня на Драммоси-Мур.

Джон обреченно вздохнул.

– Алас, я не стрелял в тебя!

– Нет, стрелял!

– Неправда! Я убил солдата из Палтнийского полка, который тебя ранил!

Александер закрыл глаза, чтобы сосредоточиться на воспоминаниях. Они были отрывочными, но очень яркими: раненые цепляются за его килт; пушечное ядро падает рядом, и его, Александера, отшвыривает в сторону; запах крови и пороха берет за горло…

– Палили пушки, шум стоял невообразимый… Я бежал по полю битвы, а ты пытался меня догнать и что-то кричал.

– Отец приказал оставаться в лагере!

– Да, я помню. Но я не мог просто стоять и смотреть, как другие сражаются с проклятыми sassannachs!

Стоя на коленях, Александер посмотрел на свои ладони, как если бы рассчитывал прочесть правду в их линиях. Джон издал саркастичный смешок.

– Разве ты мог поступить по-другому? Ты никогда и ничего не боялся, тебе никто был не указ!

Закрыв лицо руками, Александер попытался вспомнить в деталях, что было дальше. Брат бежит за ним следом, зовет его, просит вернуться… Вот он оборачивается сказать, чтобы его оставили в покое… Именно в этот миг он и увидел, что Джон наставил на него дуло мушкета. В панике Александер бежит дальше…

А Джон все зовет его и зовет! Раздается выстрел, и Александер слышит его даже в какофонии других выстрелов и шумов. Пуля попадает ему в левое плечо и швыряет на землю. Он падает на спину… На спину! Он падает на спину, хотя Джон был сзади! Он увидел всю сцену, словно снова оказался там, на равнине Драммоси-Мур. В то мгновение, когда пуля прошла через его плоть, в эту долю секунды, которая предшествовала падению, он успел заметить удивленный взгляд отца, затерявшегося среди противников. Противников… Светлые глаза на покрытом сажей лице словно бы впиваются в его лицо…

– Солдат из Палтнийского полка! Это был солдат из Палтнийского полка!

Брат прав. Все помутилось у него в сознании. Он принял голубые глаза отца за глаза солдата из полка Палтни, не понял, что пуля должна была отбросить его вперед, если бы стрелял Джон… Неужели он строил жизнь, исходя из неправильных предпосылок? Как старательно он возвел для себя тюрьму, собственными руками сотворил свое несчастье! Его представления о случившемся рухнули, как карточный домик, оставив Александера в полной прострации.

– Поэтому ты не вернулся домой? – дрожащим от волнения голосом спросил Джон. – Ты не вернулся, потому что думал, что я хотел тебя… Святые вседержители! Алас! А я думал, это потому, что из-за меня погиб дед!

Правда обрушилась на его плечи тяжким бременем. Александеру стало нечем дышать, у него отчаянно заболело сердце. Он согнулся вдвое, обхватил грудь руками. В душе – ни ненависти, ни страха, ни угрызений совести. Осталась только горечь, которая душила его, и боль, грозящая затопить собой сознание.

– Господи, нет!

Совершенно уничтоженный, он разрыдался. Джон, взволнованный не меньше, подошел и положил руку ему на плечо. Александер посмотрел на брата, на свою половинку. Только теперь стало ясно, что и Джон всю жизнь носил точно такое же бремя. Они долго смотрели друг другу в глаза. Какое все-таки странное ощущение – видеть глаза, такие же, как твои, и при этом знать, что ими смотрит на мир другая душа! Слова больше были не нужны, и братья крепко обнялись.

* * *

– …и когда священник положит тебе на язык гостию, ты не станешь ее грызть, а просто подождешь, пока она станет мягкой, и потом проглотишь, хорошо?

– Мам! Я не хочу есть тело Иисуса! Это… я же не каннибал!

Изабель захлопнула второй дорожный сундук, который был уже полон.

– Габи, но ведь это не взаправду! Гостия – это символ тела Иисуса!

– А что такое символ?

– Что-то, чем заменяют что-то другое!

– Значит, мне надо будет притворяться, что я – каннибал?

– Габи! Остается надеяться, что до Рождества ты во всем разберешься, благо времени еще много. Куда я девала чернильницу?

Габриель спрыгнул с лавки.

– Она в первом сундуке, мамочка! Можно мне пойти поиграть с Отемин и Дугласом?

Изабель вспомнила, что действительно уложила писчий прибор в сундук, и расстроилась.

– Надо же! Мне обязательно нужно написать мсье Гийо!

– Мам, можно?

– Иди! Только постарайтесь не уходить далеко. Скоро я позову тебя, чтобы собрать игрушки. Ты не мог бы… Габи?

Но мальчик уже убежал, оставив дверь нараспашку.

– Все понятно! Значит, когда я напишу письмо, мне самой придется идти искать Мари! Любовь, конечно, это прекрасно, но вещи тоже надо кому-то складывать!

Она достала письменный прибор и открыла его. Первым в стопке писем, полученных уже здесь, в Ред-Ривер-Хилле, было письмо от Мадлен. Изабель получила его из рук Александера в то утро, когда он уплыл с Ноньяшей. Дрожащими руками она развернула его и разложила на коленях, чтобы перечитать. Да, жизнь полна неожиданностей… Пробежав глазами вступительную часть, перепрыгивая со строки на строку, она отыскала отрывок, который произвел на нее особенно сильное впечатление:

Напоследок, дорогая моя Иза, хочу сообщить тебе новость. Все случилось так быстро… Но то, что ты сейчас прочтешь, произошло на самом деле, и я ничего не придумала…

Изабель пропустила еще пару фраз.

С тех пор как они поселились у меня, дом по-настоящему ожил! Колл работает не покладая рук. А у Макдональда-отца, несмотря на внешнюю холодность, доброе сердце. Ему пришлось многое пережить, и болезнь причиняет ему сильные муки. Подумать только, он приехал в такую даль, чтобы повидаться с Александером!

Колл очень переменился, или, возможно, я просто смотрю на него теперь другими глазами. Его маленькая дочка Анна – прелестнейшее дитя, какое только можно себе представить! Ты, наверное, скажешь, что мною движет сострадание. Поначалу я и сама так думала. Конечно, я не могла не пожалеть вдовца, который остался с младенцем и стариком отцом на руках. Но когда я смотрю на него сегодня, я знаю, что дело не в сострадании. Люблю ли я его? Да, но не могу сказать, насколько сильно. Чувство, которое я к нему испытываю, очень отличается от того, что я испытывала к Жюльену. Но теперь я знаю, что любовь может принимать разные обличья. Что ж, была не была! Я скажу тебе: да, я его люблю!

И наконец, последняя новость. В понедельник 24 октября, после окончания жатвы, в церкви Святого Лаврентия состоится церемония нашего венчания. Я на седьмом небе от счастья, когда думаю об этом! Но моя радость была бы полной, если бы я знала, что вы с моим маленьким Габи будете в этот день рядом со мной. Я очень по вам соскучилась. Я не прошу тебя приехать на свадьбу, чтобы тебе не пришлось подыскивать предлог для отказа…

В уголке глаза блеснула слеза. Изабель смахнула ее тыльной стороной кисти и положила письмо на место.

– Я буду рядом, моя дорогая Мадо! Я буду рядом! Какой тебя ожидает сюрприз! Ты не представляешь, как я рада, что ты наконец нашла свое счастье! Ты его заслужила!

С легким сердцем она взяла перо, проверила, остер ли кончик, и положила перед собой лист бумаги. Она представила, как обрадуется этим новостям Александер.

Зная, что молодая индианка отправилась с Фрэнсисом на прогулку, Изабель не сразу решилась идти ее искать. Застать влюбленных в неподходящий момент означало поставить в неловкое положение как их, так и себя. Но вещи все-таки нужно собрать, и Изабель решилась. Громко окликая молодых людей по имени, чтобы, если понадобится, они успели привести в порядок одежду, она пошла по тропинке между деревьев.

Сухие ветки хрустели под ногами, от кисловатого запаха влажной земли щекотало в носу. Почему-то вспомнилась концессия в Бомоне. Изабель представила себе обрамленные кустарником пшеничные поля, медленно текущую реку. За годы владычества англичан дом отреставрировали, и прилегающие сельскохозяйственные угодья давали отличный доход. Хлебные амбары поместья, которому прежний владелец мсье Жан Кутюр дал имя «Пти-Бонёр», всегда были полны. После смерти супруга мадам Кутюр, его единственная наследница, выставила имение на продажу, а сама уехала жить к сестре в местечко на реке О-Сомон.

Изабель в последнее время часто думала об этой концессии, которую Пьер приобрел и которая в настоящее время сдавалась внаем. Если бы только Александер согласился! В течение полугода арендаторы подыскали бы себе новое жилье, и они всем семейством могли бы переехать в Бомон будущим летом, еще до начала посевных работ… Громкий шорох вернул ее с небес на землю.

– Мари, это ты?

Чья-то рука закрыла ей рот, заглушив крик. Глаза Изабель расширились от страха, и она стала вырываться, но руки держали ее крепко.

– Иза, угомонись! Я не причиню тебе вреда! И мне не хотелось бы прибегать к крайним мерам относительно твоих друзей, если ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю!

Узнав голос брата, Изабель остолбенела от изумления. Мужчина убрал руку и выпустил ее из объятий. С минуту она просто стояла, с трудом переводя дыхание, а потом вдруг повернулась к нему и замахнулась, чтобы ударить по лицу. Этьен перехватил ее руку, больно стиснул запястье и посмотрел на Изабель с такой ненавистью, что она пожалела о своем порыве. Он отшвырнул от себя ее руку и сплюнул на землю.

– Этьен, как ты тут оказался? Откуда ты узнал?..

От его злорадной усмешки Изабель стало дурно. Прищурившись, Этьен посмотрел ей в глаза.

– Откуда я узнал? Неужели ты думала, что вас так уж сложно найти?

– Это Жак Гийо тебе сказал?

– Этот болван, который до сих пор сохнет по моей беспутной сестренке? Да стоило мне пообещать, что я привезу тебя обратно в Монреаль, как он выложил адрес, на который отправлял для тебя письма!

– Что тебе нужно? Зачем ты искал меня? Наверное, хочешь получить бумаги на владение концессией в…

– Мне больше не нужна концессия в Бомоне!

Он ткнул в нее указательным пальцем с овальным, черным от грязи ногтем.

– Ты прекрасно знаешь, что мне нужно, сестренка! И ты сейчас же расскажешь мне, где я могу найти это!

– О чем ты? О чем ты говоришь? Я не понимаю!

Послышались шаги. Изабель повернула голову и увидела трех индейцев с раскрашенными в красное и черное телами. Черепа у них были выбриты, если не считать длинной пряди на макушке. На шее у каждого был нож для снятия скальпов, в руке – томагавк. Индейцы замерли на месте и теперь с непроницаемыми лицами следили за происходящим. Дрожа от страха, она перевела взгляд на брата.

– Что ты хочешь, Этьен?

– Мне нужно золото!

– Я не знаю, где оно!

Вид у Этьена был довольный.

– Зато ты точно знаешь, что оно существует! Лавигёр был прав!

– Так это ты его послал?

– Гийо предупредил, что ты не желаешь видеть меня. Так вот, Лавигёр считает, что золото здесь. Я навел справки и теперь уверен, что все так и есть. Я пол-лета следил за вами, все ждал, что твой шотландец выдаст местоположение клада, но так и не дождался. Лавигёр думает, что золото закопано в саду. Возможности перекопать весь сад, как ты понимаешь, у меня не было, поэтому я нашел людей, которые прекрасно знают твоего Александера, и хорошенько их порасспросил. Методы я применил жесткие, да только не узнал ничего нового. Поэтому пришлось прибегнуть к последнему средству!

– Этьен, я не знаю, где оно, клянусь! Клянусь жизнью Габриеля и Элизабет!

– Элизабет? Ты дала ей имя нашей прабабки? И не стыдно тебе называть этим именем ребенка, прижитого вне брака?

Пощечина все-таки достигла цели. Удивленная не меньше Этьена, Изабель прикрыла ноющей ладошкой рот. Взгляд брата обжег ее, словно поток лавы. Она вскрикнула от страха.

– Ты такая же потаскуха, как твоя мать!

Упоминание о Жюстине привело Изабель в чувство.

– Странно, а я думаю, что у вас с ней больше общего! Ни у нее, ни у тебя нет сердца!

Мужчина даже бровью не повел. Уголки его губ дернулись в циничной усмешке. Ждать больше было нельзя. Ему хотелось покинуть это место как можно скорее.

– Ладно, предположим, ты не знаешь, где спрятано золото. Но твой-то шотландец знает! Придется его дождаться! Я надеялся, что до этого не дойдет, но ты не оставила мне выбора.

Изабель набросилась на него с кулаками.

– Ты – мерзавец, Этьен Лакруа! Ненавижу тебя! Я знаю, что это ты убил Голландца и его людей! Знаю, что ты отдал Александера индейцам, чтобы они его пытали!

Поймав ее запястья, Этьен заглянул в заплаканные глаза молодой женщины и зло процедил:

– А знаешь ли ты, что Пьер попросил меня принести доказательство, что твой шотландец мертв? Или он тебе не сказал?

Изабель остолбенела от ужаса и отвращения. Ноги вмиг стали ватными. Если бы Этьен не поддержал ее, она бы упала.

– Теперь слушай меня! Если ты передашь кому-то наш разговор, твоим друзьям не поздоровится! Скво, которая живет с другим шотландцем, хороша собой, а ее детишки – такие беззащитные… Понимаешь, к чему я веду?

Такой гнусности Изабель не ожидала даже от него. Дар речи ее покинул, и она только кивнула. Этьен посмотрел по сторонам и наконец отпустил ее руки. Уже в следующее мгновение он со своими приспешниками скрылся в лесу.

Изабель упала на колени и долго сидела, пытаясь осознать случившееся. Ей казалось, что из леса за ней следят злые всевидящие глаза. И теперь она знала, чьи это глаза…

* * *

Каноэ удалялись от берега. Весла ударяли по воде маленькой бухты, над которой парила легкая дымка с оранжевым оттенком. Гребцы завели песню. Две потревоженные цапли раскинули длинные крылья и взлетели, взбаламутив спокойную гладь реки. Александер собрал свои вещи, Джон последовал его примеру. Их путь пролегал через болота. К ночи они рассчитывали быть на месте.

По мере того как они подходили к дому, беспокойство Александера нарастало. Он выбрал тропинку, по которой они с Мунро часто ходили на охоту на диких гусей и уток. Он знал, что скоро им предстоит проделать немалый отрезок пути по лесу.

Последние лучи солнца золотили шевелюру Джона, шедшего справа от него. Как это непривычно – видеть, что брат-близнец снова идет рядом! Непривычно… и так волнительно!

– Эта женщина, Изабель… – Джон бросил на него быстрый взгляд. – Я хочу сказать… Она знает, что у тебя есть брат-близнец?

– Нет, – вынужден был признаться Александер. – Я ей про тебя не говорил.

Времени на обстоятельный разговор у них не было, поэтому он вкратце рассказал Джону об Изабель и детях. Остальное может подождать… Ему еще предстоит научиться снова доверять брату. Ни один, ни другой не упомянул о Голландце и его последнем путешествии. Свое желание поскорее вернуться в Ред-Ривер-Хилл Александер объяснил появлением в тех местах отряда враждебно настроенных индейцев. Он обязан защитить родных и друзей…

– Готов спорить на что угодно, она очень хорошенькая!

Александер с задумчивым видом кивнул.

– Помнишь, в юности у нас была дурная привычка влюбляться в одну девушку?

– Ха! Еще бы мне не помнить! – воскликнул Джон. – У малышки Лили голова шла кругом! Она клялась, что целовалась со мной за амбаром! Но это был ты, верно?

Улыбка озарила лицо Александера, он засмеялся, но смех тут же оборвался.

– А ты, я слышал, женился? На Мари-Анн?

Он замедлил шаг. Джон, не спускавший с него глаз, спокойно произнес:

– Алас, я все знаю. Мари-Анн мне рассказала.

Чувствуя, как кровь приливает к лицу, Александер понурил голову.

– Ну что тут скажешь, Джон. Она… Не понимаю, зачем…

Брат положил руку ему на плечо.

– Я знаю. Но в то время Мари-Анн еще не была моей женой. Конечно, это прозвучит дико, но… Когда я узнал, что вы переспали, у меня словно глаза открылись! Ревность, понимаешь? Я понял, что эта женщина мне дорога́ и я не хочу ее потерять.

Александер подумал об Изабель и ускорил шаг.

– Джон, с твоей стороны мне такой «услуги» не надо, я давно проверил свои чувства!

Брат, успевший приноровиться к его темпу, засмеялся:

– Жаль! Но если вдруг понадобится, обращайся!

Внезапно в кустарнике послышался хруст, и оба насторожились. Вскинув ружья, братья присели за кустом, пожелтевшие листья которого трепетали на ветру. Александер всмотрелся в подлесок и меж светлых стволов берез увидел подозрительную тень. Он прищурился и нацелил ружье на то место, ожидая, когда покажется нежеланный гость. Прошло не меньше минуты, прежде чем он смог вздохнуть с облегчением – на опушку вышла оленуха. Братья отправились дальше.

– У нас родилась дочка, Маргарита! – с гордостью сообщил Джон. – Она очень похожа на мать. Тебе с семьей нужно приехать к нам в Батискан погостить! Маргарита обрадуется знакомству с кузенами!

– А ты знаешь, что у Мунро уже двое детей?

– У Мунро – дети? Ты шутишь?

– В Гран-Портаже он женился на индианке-оджибве.

Когда они ступили под сень леса, разговор сам собой оборвался.

* * *

Мари одернула платье под влюбленным взглядом Фрэнсиса. Но уже в следующее мгновение он протянул руку и снова развязал шнурок на корсаже. Она засмеялась и шутя оттолкнула его.

– Не надо! Я и так с тобой задержалась! Мне еще нужно помочь мадам Ларю… вернее, мадам Макдональд…

– Мари, моя прекрасная и нежная Мари, останься со мной!

– Если я не приду, она будет искать меня! Я не хочу, чтобы она застала нас вдвоем… Только не так…

– Мари, я говорю о другом! Оставайся со мной в Ред-Ривер-Хилле! Разве тебе так уж обязательно с ними уезжать? Миссис Макдональд найдет кого-нибудь другого присматривать за детьми.

Юная индианка-могавк склонилась к возлюбленному, лежащему на траве, чтобы поцеловать его в нос.

– Фрэнсис, я не могу оставить мадам Макдональд одну с двумя детьми! Я заботилась о Габриеле с самого рождения! Может, лучше тебе поехать с нами? В городе им понадобится помощник по дому. И если Базиль… Фрэнсис, что такое?

Видя, что возлюбленный переменился в лице, Мари оглянулась и приготовилась оправдываться, почему так задержалась. Фрэнсис тем временем вскочил, поднял ее с земли и подтолкнул к тропе, ведущей к дому. Девушка испуганно вскрикнула.

– Фрэнсис!

– Беги, Мари! Спасайся! Предупреди Стюарта и Мунро!

Но она уже увидела наступающего ирокеза и закричала от страха. Хватаясь за нож, с которым он никогда не расставался, Фрэнсис приказал:

– Мари, беги!

Девушка подчинилась. Ирокез бросился в погоню, а Фрэнсис – следом за ним.

* * *

Изабель меняла пеленки дочке, которая ворковала, как птичка.

– Габи, помой ноги перед тем, как лечь!

– Уже помыл!

– Вода в лохани чистая! Ты хочешь, чтобы я поверила, что ты пришел с маисового поля, где целый день ловил ужей, с чистыми ногами?

– Ладно, иду!

– И ногти тоже вычисти! Когда помоешься, вынеси и вылей воду!

– Хорошо, мамочка!

Габриель с неохотой встал из-за стола, где он рисовал при свете свечи. Изабель проводила его глазами. Убедившись, что мальчик берет коробку с мылом, она вернулась к своему занятию. Малышка за эти пару минут успела высвободить ручки.

– Боже, что же будет, когда ты начнешь бегать? Я уже сейчас не могу тебя поймать!

В этот момент душераздирающий крик Мари достиг ее ушей. Сначала Изабель подумала, что это Фрэнсис бежит за ней следом, – иногда он делал вид, что хочет ее напугать. Но девушка закричала снова. Волосы зашевелились у Изабель на голове. Это точно была не игра…

– Мам, что с Мари такое? – с тревогой спросил Габриель.

Изабель быстро запеленала Элизабет и положила ее в колыбель.

– Габи, присмотри за сестренкой и не выходи из дома! – распорядилась она. – Глаз с нее не спускай, или же я, когда вернусь, выпорю тебя!

Не дав сыну времени возразить, она выбежала из дома. Потом вернулась, схватила ружье, вышла и закрыла за собой дверь, оставив Габриеля в страхе и растерянности.

* * *

Поднялся ветер. Он ворошил опавшие листья, поскрипывал ветвями, заглушал их шаги так же, как и шаги врагов, если они были рядом. Александер вздрагивал при малейшем шорохе и едва слышном звуке, издаваемом живым существом. Он знал, что индейцы общаются между собой, подражая голосам лесных зверей и птиц, а для несведущего этот диалог звучит как обычная какофония леса. Поэтому, заслышав песню козодоя, он прислушался в ожидании ответа. Однако его не последовало. Вздохнув с облегчением, Александер знаком предложил Джону идти дальше.

Ночь постепенно наполняла своим мраком каждую ямку, окутывала кусты и овраги, где могли спрятаться поджидающие их недоброжелатели. Если не считать криков ночных птиц и жужжания насекомых, в лесу было на удивление тихо. Вверху, меж оголившихся крон, было видно небо, которое стремительно затягивалось тучами. Ночь обещала быть безлунной.

На протяжении многих минут Александер прислушивался к мягкому похлопыванию ножен о тело, поскрипыванию кожаных походных сумок, шелесту листьев под ногами и их с Джоном дыханию. Они были на подходе к Ред-Ривер-Хилл. Все было спокойно. Слишком спокойно? А может, недостаточно? Он не мог сказать. Споткнувшись о корень, он громко выругался. Страхи и мрачные мысли заставили его забыть об осторожности. А ведь он знал эти места как свои пять пальцев…

– Ты в порядке?

– Да.

Укротить страх и оставаться начеку… Чтобы отвлечься, Александер спросил у брата:

– Те люди, твои спутники… Они работают на тебя?

– Да. Три последних года я сам себе начальник.

– Я слышал, что ты вышел из бизнеса брата твоей жены.

– Ты о Филиппе Дюране? Можно сказать и так. Мне не нравились некоторые его методы, и я решил попробовать вести дела самостоятельно. И многие из тех, кто работал на него, ушли со мной. К примеру, те же Кабанак и Христианин. Кабанаку я, не задумываясь, доверил бы жизнь. Такую преданность чаще увидишь у собак, чем у людей, честное слово!

– Кабанак? Тот, кто в свое время отрезал мне палец?

Джон, который в это время шел сзади, вздохнул.

– Ты злишься на меня, Алас?

– Нет. Ты сделал то, что было необходимо. Если бы ты хотел меня помучить, то отхватил бы всю руку целиком! Только когда рана окончательно зажила, Мари-Анн отпустила меня в Квебек.

– Ты тоже дезертировал?

– Нет. Это запутанная история, расскажу в другой раз.

– Да уж, нам понадобится бочонок виски, чтобы рассказать друг другу о своей жизни!

– Бочонка не хватит, если хочешь знать мое мнение!

Александер перескочил через ствол поваленного дерева.

– Осторожно!

– Спасибо, уже увидел!

Они сделали еще несколько шагов практически вслепую.

– Алас!

– Что?

– Ты счастлив?

– Счастлив?

Александер не мог сказать, что в этот момент у него на душе светло и радостно.

– Я что хотел сказать… Ты собираешься жениться на этой женщине, твоя кровь течет в жилах двух детей… Прошлое, каким бы оно ни было, не изменить. Но будущее – другое дело, верно?

– Пожалуй… Да, думаю, я счастлив.

– Это прекрасно! Этого мать и хотела. Ты знаешь, она ведь знала, что ты жив!

– Да, мне говорили.

– Что ж, если ты счастлив, то и я счастлив тоже!

Замедлив шаг, Александер повернулся к Джону, и тот едва не столкнулся с ним. Вглядываясь друг в друга, словно в зеркальное отражение, они думали, какой могла быть жизнь каждого из них после долгой разлуки. Две параллельные жизни, проистекшие из одного источника, – и настолько разные! Александер догадывался о том, что на долю Джона тоже выпало немало испытаний.

– Помнишь те часы дедушки Кэмпбелла? – ни с того ни с сего спросил Джон.

– Те, что мне отдал Колл? Они и сейчас при мне. Почему ты спрашиваешь?

– Когда мы вернулись домой после Каллодена, я стал их искать.

– Я спрятал часы от этого болвана Иайна Маккендрика, который вечно на них зарился.

Джон засмеялся.

– Не такой уж он был болван, этот Маккендрик! Он разыскал твой тайник. Колл мне об этом сказал, и я сразу пошел к Маккендрику, боялся, что он их продаст. Я вышиб ему два зуба и подбил глаз, так что он стал размером с гусиное яйцо! А потом вежливо поинтересовался, не находил ли он случайно твои часы. Бедняга тут же мне их вернул. И с того дня я носил их с собой. Пока мы не попали в Луисбург…

– Спасибо, Джон.

Александер был глубоко взволнован. Ребенок, которым он был когда-то, плакал внутри него, жаждал воссоединения со своей половинкой, которую у него отняли. Он сделал глубокий вдох. Джон положил руку ему на плечо, и Александер сделал то же самое. Потом в порыве братской любви они обнялись.

– Хорошо, что мы встретились, – проговорил Джон срывающимся от волнения голосом.

– Да, – кивнул Александер.

* * *

– Его убьют! Сделайте же что-нибудь! Тот индеец убьет Фрэнсиса!

Мунро подбежал к кричащей от страха Мари, на ходу приказав Стюарту принести ружья. Подоспела и Изабель, и юная индианка упала к ее ногам, заливаясь слезами.

– Мари, сколько их было?

– Не знаю! Я видела только одного… Фрэнсис, мой Фрэнсис!

– Индеец – и вдруг один?

Бедняжка кивнула и закрыла лицо руками. Мунро со Стюартом скрылись в лесу. Обняв Мари за плечи, Изабель помогла ей подняться.

– Идем, лучше нам здесь не оставаться! Вернемся в дом!

– Мадам, а как же Фрэнсис? – Девушка подняла на хозяйку свои огромные, блестящие от слез глаза.

– Он вернется с Мунро и Стюартом живой и здоровый, не беспокойся!

Вспомнив ужасающего вида спутников брата, Изабель тяжело вздохнула, но попыталась убедить себя, что с их мужчинами ничего плохого не случится.

– Господи…

Этьен с приспешниками могли устроить засаду на Александера! Мысль причинила такую боль, как если бы в сердце вонзился нож. Изабель застонала. Но уже в следующее мгновение ее охватил гнев и она взвела курок, как ее учили.

– Мари, иди в дом!

Ружье было тяжелым и громоздким. Но Александер показал ей, как его держать, чтобы оно доставляло минимум неудобств при движении. Коротко помолившись про себя, молодая женщина всмотрелась в темноту. На тропинке возникли две мужские фигуры. С бьющимся сердцем Изабель подняла дуло, и палец задрожал, примериваясь к спусковому крючку. Мари, которая была уже у крыльца, услышала шаги и обернулась.

– Фрэнсис!

Она бросилась к мужчинам. Влюбленные порывисто обнялись. Мунро подошел к Изабель. Вид у него был озабоченный.

– Стюарт до него доберется! Скорее всего, индеец-одиночка, который ищет, где бы раздобыть съестное. Ну ничего, этот bastard далеко не уйдет!

– Мунро, индеец пришел не один. Их было трое.

Брови шотландца поползли вверх от изумления. Она рассказала о сегодняшней встрече с Этьеном. Мунро кивал, в раздумье почесывая свою густую бороду. И вдруг он сорвался с места с криком:

– Creas ort! [210]Поторопитесь! ( гэльск .)
Dinna stay footering here, wemen! Be aff and fetch the bairns!

Изабель с недоумением уставилась ему в спину. Если бы еще понимать, что он сказал! Когда Мунро исчез из виду, она повернула к дому. Лай собак, взбудораженных суетой на поляне, стал удаляться в сторону леса – Мунро отпустил свору на свободу.

– Мари!

Девушка осматривала раненое плечо Фрэнсиса. Изабель решила, что лучше оставить ее в покое, и направилась к дому. Но стоило ей подойти к крыльцу, как сильный толчок опрокинул ее на землю. Ружье выскользнуло из рук, ссадив спусковой скобой ей кожу на указательном пальце. Ничего не соображая, молодая женщина потянулась за оружием, но тут кто-то наступил ногой ей на запястье. Изабель вскрикнула от боли.

– Все-таки проговорилась!

– Этьен, это не я рассказала! Клянусь! Не я подняла тревогу! Мари… Мари прибежала, крича на весь лес. Твой индеец напал на нее!

Этьен выругался. Вдруг полоска света прочертила его лицо.

– Мама?

Изабель попыталась высвободить руку, но Этьен не отпускал.

– Габи, вернись в дом! Я приказала тебе присматривать за сестрой!

– Но она все время плачет! Что ты делаешь, мама? Ой, дядя Этьен, это ты?

– Делай, что приказывает мать, Габриель! Вернись в дом!

Испуганный тоном дяди и тем, что мать лежит на земле, мальчик подчинился. Их снова окружила непроглядная тьма. Изабель впилась свободной рукой в щиколотку Этьена, и он отдернул ногу. Освободившись, Изабель первым делом схватила ружье и перекатилась на спину. Громыхнул выстрел, и она ощутила удар прикладом о плечо. Этьен схватился за окровавленный подбородок и выругался.

– Иза, я тебя предупреждал!

В доме началась паника: испуганно закричал Габриель, малышка заплакала еще громче. Забыв о страхе, Изабель попыталась встать, но запуталась в юбке и снова уронила ружье. Она схватила его и пальцем нащупала спусковой крючок. И тут Этьен схватил ее поперек туловища. Изабель задохнулась от неожиданности, и ружье упало на землю у ее ног.

– Пусти! Там мои дети! Этьен, отпусти меня!

– Я хочу получить это золото! И ты мне поможешь! Я знаю, оно тут! И если ты будешь делать то, что тебе сказано, твоих детей никто не тронет!

Изабель перестала сопротивляться, зная, что это все равно ни к чему не приведет, и заплакала. Этьен потащил ее к опушке. Она дрожала всем телом и спотыкалась, но он не давал ей упасть. Сквозь слезы она смотрела на слабо освещенные свечой окна, зная, что еще миг – и их поглотит тьма.

Послышались выстрелы. Этьен грубо дернул ее, чтобы шла скорее. Из-за деревьев выскочил индеец. Весь лоб и щека у него были в крови. Он что-то сказал, но Изабель ничего не поняла. Этьен ответил ему на том же незнакомом наречии.

Изабель все не сводила глаз с дома. Она слышала плач дочки, хотя с каждым шагом звук становился все тише. И вдруг она поймала себя на мысли, что одно окно кажется ей больше другого. Она даже перестала плакать от изумления. Сейчас она не могла думать ни о чем, кроме своих детей.

– Не-е-ет!

Осознание происходящего пришло, как удар молнии. Изабель охватил ужас. Сердце сорвалось и понесло.

– Только не это! Габриель! Габриель!

Она стала вырываться, и Этьен, который тоже увидел в окне первые проблески пламени, наконец отпустил ее.

* * *

Выстрелы и крики всполошили Александера. Он бросился бежать, петляя между деревьями. Джон не отставал ни на шаг. И все равно Александеру казалось, что он не продвигается вперед. Земля будто уходила из-под ног, а деревья пытались остановить его своими когтями-ветками… От криков сжималось сердце, пропадала способность мыслить здраво. Перед глазами стояла Тсорихиа – руки раскинуты в стороны, на лице застыла маска ужаса. И маленький Жозеф с проломленной головой, брошенный на землю вдалеке от матери… Только бы это не повторилось!

Нет! Только не его семья! Внезапно впереди вспыхнуло зарево, меж деревьями замелькали золотые всполохи. Пламя становилось все ярче и ярче. Александеру показалось, что он теряет рассудок. Вселяющий трепет вопль вырвался из его горла:

– Это пожар! Дом горит!

И братья побежали еще быстрее, приближаясь к цели, несмотря на темноту и преграды, то и дело возникавшие у них под ногами. И тут, словно вынырнув из пламени, к которому они направлялись, перед ними появились несколько мужчин. Братья увидели, как блестят оголенные тела врагов и их кинжалы, различили злобный огонь у них в глазах.

Как будто по команде братья разделились, увлекая за собой ирокезов. Один побежал направо, второй – налево. Оба были уже близко к охваченному пламенем дому, когда один вдруг споткнулся о корягу, потерял равновесие и покатился вниз по скользкому от грязи склону. Несколькими футами ниже нога его попала в расщелину между камнями. Он закричал и попытался ухватиться за куст. Но ветка обломилась. Он упал головой вперед, сильно ударился лбом, потерял сознание и так и остался лежать на поросшем густой травой дне оврага.

* * *

Изабель торопилась на помощь детям, чьих голосов уже не было слышно, но обжигающее дыхание пожара остановило ее. Мари в истерике металась вокруг дома, ища возможность проникнуть внутрь. Тщетные надежды! Огонь жадно обнимал занавески, лизал стекла, выедал паклю, которой были заделаны щели в стенах, – словом, пожирал деревянный дом с невероятной скоростью.

Изабель смотрела на это и проклинала свое бессилие. Не в силах стоять на месте, она ходила, крича и обливаясь слезами под дождем из похожих на падающие звезды горящих головешек. Мужчины черпали ведрами дождевую воду из бочки, но, сколько бы они ни выливали ее на горящие стены, она моментально испарялась под аккомпанемент потрескивающего пламени. Изабель направилась к ним, схватила ведро и окатила себя водой.

– Что вы делаете?

Стюарт вырвал ведро у нее из рук. Однако молодая женщина отняла ведро, наполнила его еще раз и вылила себе на юбку. Потом, на глазах у ошарашенных Мунро и Стюарта она взбежала на крыльцо. Мари позвала ее:

– Мадам! Не надо!

В этот миг Изабель услышала у себя за спиной вопль, от которого кровь застыла в жилах. Обернувшись, она через клубы дыма увидела знакомый силуэт. Мужчина со всех ног бежал к дому.

– Алекс! Алекс, там дети! Дети остались в доме!

Этьен, державшийся под сенью деревьев, повернулся, чтобы посмотреть, кто кричал. Увидев бегущего, он сразу узнал его по отливающим бронзой волосам, по фигуре и манере двигаться. В запале ненависти и безумия он выхватил из-за пояса пистолет и свистнул, подавая сигнал своим людям.

– Я отправлю тебя прямиком в ад, Макдональд!

Изабель сбежала по ступенькам навстречу Александеру. Их взгляды встретились, причем оба выражали крайнюю степень тревоги.

– Дети! В доме остались наши дети!

Александер на мгновение задержал взгляд на молодой женщине, потом сжал ее руку.

– Будь тут!

Он посмотрел по сторонам, но брата не увидел. Ждать больше было нельзя. Возможно, он и так прибежал слишком поздно… Дым и жар обжигали кожу и легкие. На глазах у растерянных зрителей он закрыл нос рубашкой и вошел в увитую языками пламени дверь.

Две, три, четыре минуты… Изабель, трепеща и все еще надеясь, смотрела на дверь. И вдруг с громким треском крыша накренилась и дом окутало черным густым дымом. Треск тут же перешел в отвратительный скрежет. Из окон всплеском колючих искр вылетели стекла, и крыша окончательно обвалилась. Все было кончено.

– Алекс! НЕ-Е-ЕТ! Габи! Забет!

– Мадам! Мадам!

Мари тихонько окликнула свою госпожу. «Это сон!» Изабель позволила векам сомкнуться. Она не хотела видеть происходящее.

– Мадам, смотрите!

«Нет, я не хочу смотреть на трупы!» Она со стоном упала на траву, свернулась в клубок и заплакала. Но Мари продолжала трясти ее за плечо.

– Оставь меня!

От запаха гари в животе все перевернулось, и Изабель стошнило. Где-то совсем близко лаяли собаки и плакали дети. Она услышала голос Микваникве, потом грустный – ее мужа, Мунро. Шотландец объяснял жене, что произошло.

А дети все плакали и плакали… Изабель заткнула себе уши. И зачем только Микваникве привела их сюда! Она перевернулась на бок и через мокрые юбки, облепившие ей ноги, ощутила холод этой жестокой сентябрьской ночи, напомнивший ей, что сама она до сих пор жива.

Между тем Мари не оставляла ее в покое. Ее руки гладили Изабель по щекам, убирали волосы от лица. И они почему-то были такие маленькие…

– Мама! Мамочка! Проснись!

Теплое дыхание коснулось ее лба. Дым не давал дышать. Рядом кто-то закашлялся.

– Мамочка!

Маленькие руки продолжали ее тормошить, детский голос все звал, все просил сказать хоть слово… Изабель повернула голову и медленно открыла глаза. Над ней склонилась маленькая фигурка, рядом плакал младенец.

– Мадам, они живы! С вашими детьми ничего не случилось!

– Габи? Габи, любовь моя, это ты?

– Мамочка!

Изабель не осмеливалась в это поверить. Она широко открыла глаза. Это и вправду были ее дети! Она села и крепко обняла сына, чтобы ощутить тепло его тела. Мари наклонилась, держа на руках маленькую Элизабет, завернутую в перепачканные землей пеленки. Малышка возбужденно размахивала ручками. В это невозможно было поверить. Александер смог это сделать! Задыхаясь от счастья, она посмотрела по сторонам. Стюарт с Фрэнсисом все еще пытались залить пожарище водой, хотя от дома остался один скелет. Чуть поодаль Микваникве, прижимая детей к груди, гладила по голове Мунро, который сидел, закрыв лицо руками. У Изабель оборвалось сердце.

– Алекс?

Лицо Мари исказилось от горя. Чтобы отвлечь внимание, молодая индианка протянула своей госпоже ребенка. Элизабет схватила мать за волосы и дернула, словно бы говоря: «Но я-то здесь, посмотри!» Габриель так и остался сидеть с ней рядом, не говоря ни слова. И тогда она поняла. Александер только-только вернулся к ней, и вот она снова его потеряла… Глядя на огонь, похитивший у нее частичку души, она крепко обняла детей и заплакала.

* * *

Рассветное небо было затянуто тучами, на дымящиеся останки хижины Голландца – и их с Александером дома – падал мелкий дождик. Изабель присела на лавку, которую Мунро соорудил под кустом боярышника. Взгляд ее был устремлен на деревянный крест над могилой. Чуть в стороне под присмотром Микваникве ее дожидались дети. Дрожа от холода, Изабель наконец встала. На кресте Мунро вырезал надпись: Alasdair Colin Campbell Macdonald of Glencoe – 1732–1768.

– Тридцать шесть лет… Любовь моя, а ведь я даже не знаю точной даты твоего рождения!

Ее голос дрогнул, глаза наполнились слезами. Она смахнула их испачканной сажей рукой и посмотрела на тех, кто ее ждал. Понурив голову, Габриель сидел на коленях у Фрэнсиса. Она и представить не могла, что он у нее такой храбрый! Копия отца! Она потянулась к кресту и погладила шероховатую планку.

– Ты можешь гордиться сыном! Это ведь он спас нашу маленькую Забет! Когда он закрылся в доме, как я приказала, малышка начала плакать. Из-за всего этого переполоха я забыла ее покормить. Габриель подумал, что можно напоить ее теплой водой. Он поставил чайник на решетку, а когда он нагрелся, обернул руку полотенцем, чтобы не обжечься, как я это обычно делаю. Край полотенца угодил в огонь, и, когда Габи увидел, что оно горит, он испугался и швырнул его в сторону. Полотенце угодило в открытый сундук с одеждой. Пламя стало быстро распространяться по дому. Габриель интуитивно почувствовал враждебность Этьена, поэтому не решился звать на помощь. Он завернул сестренку в простыню и выбрался вместе с ней через лаз, который вел из подпола наружу. Помнишь, я все просила, чтобы ты заделал его камнем, боялась, как бы в дом не пробрались звери пострашнее мышей? На этот раз я благодарю Бога, что ты не послушался. Габриель знал про этот лаз и часто им пользовался, когда они с Отемин играли в прятки. Взрослый через него не проберется, а вот семилетний мальчик – очень даже просто… Оказавшись на улице, он сразу побежал к Мунро и спрятался у него в доме.

Изабель глубоко вздохнула и закрыла воспаленные глаза.

– Алекс, мы уезжаем! Мунро и братья Макиннисы отвезут нас в Монреаль, и мы останемся там на зиму, как и планировалось. Весной я перееду из города в Бомон. Думаю, так будет лучше для всех. Я предложила Мунро поехать с нами, но он пока не принял решение. И я обязательно поеду повидаться с твоим братом Коллом. Это очень печально, что вы с ним уже не увидитесь. Увы, нашего мнения Небеса не спрашивают… Происходит то, что происходит. Помнишь, однажды ты сказал, что с нами ничего не происходит случайно, на все есть свои причины? Не знаю… Мне просто захотелось тебе все это рассказать… О, Алекс!

Она всхлипнула, потом собралась с силами и приложила руку к сердцу. Стоило ей ощутить под пальцами нательный крестик, как волной всколыхнулись воспоминания. Изабель развязала ленту, поцеловала крестик и зарыла его в землю.

– У тебя останется хоть что-то от меня! Да хранит тебя Господь, Алекс! Ты заслужил покой. И ты навсегда останешься в моем сердце.

Она посидела еще немного, потом встала и, даже не удостоив взглядом другую могилу, на самом краю леса, в которой похоронили ирокеза, медленно пошла навстречу самому дорогому, что у нее осталось, – Габриелю и Элизабет.