Глава 19. Возвращение к истокам

Изабель слушала, как в соседнем помещении, которое теперь служило не только художественной мастерской, но и классной комнатой, Габриель повторяет алфавит. Несмотря на занятость, мсье Лабонте любезно согласился взять мальчика в ученики на зимние месяцы, чтобы обучить его чтению и письму. Правда, Изабель сомневалась, что к весне сын научится писать свое имя на бумаге: он постоянно путал буквы «m» и «n» и часто забывал при письме о букве «у». Он у нее такой рассеянный!

Она поплотнее закуталась в шаль и попыталась погрузиться в чтение. Слова проплывали перед глазами в сероватом свете февральского утра. Сегодня ей было особенно трудно сосредоточиться, поэтому постоянно приходилось возвращаться к прочитанному. Через некоторое время она захлопнула книгу и негромко произнесла:

– Мой дорогой Руссо! Простите, но я не смогу сегодня составить вам компанию! Вам довелось познать одиночество и страдать от непонимания, поэтому вы поймете мое настроение и не станете на меня сердиться!

Она положила «Новую Элоизу» на сундук со столовым серебром, которое до сих пор не распаковала. А зачем? Ей не хотелось загромождать дом вещами – обстановка ее городского дома и без того действовала ей на нервы.

Молодая женщина встала и прошлась по гостиной, потирая замерзшие руки. Каблуки ее туфель стучали по холодному паркету. Зима выдалась морозной. Они не успели запастись дровами, поэтому приходилось экономить те, что Базиль заказал еще осенью. До возвращения хозяйки отапливались всего три комнаты, но Изабель не жаловалась. По крайней мере здесь, в отличие от Ред-Ривер-Хилла, ветер не свистит, проникая сквозь щели в плохо законопаченных окнах!

Она остановилась перед накрытым старой простыней клавесином, положила руку на крышку, закрыла глаза и предалась грустным воспоминаниям о доме, который некогда стоял на холме над Красной рекой.

– e, f, g, h, i, j, k, l, n, m, o…

– Мсье Ларю!

Восклицание учителя вернуло Изабель к действительности. Она улыбнулась, представив, как сын вздыхает от досады.

– M, N, O, P…

– Уже лучше! А теперь расскажите алфавит с самого начала и постарайтесь не ошибаться!

– Och!

Было печально слышать из уст Габриеля восклицание, которое она привыкла слышать от его отца. Пальцы ее судорожно смяли простыню. Показался полированный угол инструмента. Она с минуту смотрела на розу, украшенную витым золоченым орнаментом. Как же давно она не прикасалась к своему клавесину!

Сдернув простыню на пол, Изабель долго смотрела на музыкальный инструмент, формой похожий на развернутое крыло птицы. Помнится, в детстве она искренне верила, что из-за этого сходства клавесин и умеет петь. Отец же часто повторял: «Еще бы! Ты, моя капустка, так умело щекочешь клавиши, что он просто не может не петь!»

Изабель обошла вокруг инструмента, лаская пальцем арабески, которыми он был украшен. Натолкнувшись на ножку табурета, она посмотрела вниз и только теперь заметила, что лак в нескольких местах стерся. Изабель нахмурилась.

– И ты тоже стареешь!

Она пододвинула табурет, села и задумалась. Прошло много лет с тех пор, когда она в последний раз играла на инструменте. И все же она рискнула снова прикоснуться к нему, чтобы что-нибудь сыграть. Для этого даже необязательно было поднимать крышку инструмента! Плавным движением она опустила руки на клавиши и заиграла концерт Баха.

– Наверное, это нужно играть октавой выше!

С помощью рычажка Изабель изменила регистр, и пальцы снова заскользили по клавишам. Теперь стало очевидно, что некоторые клавиши попросту немы. Изабель решила заглянуть под крышку. Так и есть! Прямо на струнах лежит конверт! Она взяла находку, села и прочла имя адресата: «Для Изабель».

Узнав тонкий разборчивый почерк матери, она испытала смешанные чувства. В конце лета она получила от Ти-Поля письмо, доставленное последним судном, которое прибыло из Франции. Брат сообщал сразу две важные новости: он собирался жениться и переехать на новое место. Его избранницей стала Жюльена Мофис, дочь младшего лейтенанта Орлеанского рейтарского полка. Бедный Поль! Он с детства мечтал о славе военного! Хотя, пожалуй, он сделал все, чтобы приблизиться к предмету своих чаяний: поступил учиться на военного инженера в коллеж города Мезьер и в скором времени должен был получить диплом и уехать на Антильские острова, где ему предложили принять участие в восстановлении форта Бурбон. Но вместе с добрыми новостями пришла и печальная: 8 июня в возрасте пятидесяти четырех лет их мать угасла в стенах холодного, промозглого монастыря в окрестностях Ла-Рошели.

Не сводя глаз с пожелтевшей бумаги, Изабель наклонила голову и представила лицо матери. Она запомнила ее красивой и холодной – такой, какой Жюстина была всегда. Мать стояла под мелким дождем рядом с повозкой, нагруженной багажом, который отправлялся в Квебек. Она поцеловала ее, свою дочь, в последний раз. Щеки у нее были мокрые. Изабель даже показалось, что не столько от дождя, сколько от слез. Может, мать плакала, потому что знала – они никогда больше не увидятся? Или потому, что ей не суждено было увидеть внука? И все же отвращение к этой стране взяло верх над кровными узами. Нет, не может быть, чтобы Жюстина плакала!

Пожелтевший листок бумаги хрустнул, когда Изабель его развернула. В самом верху стояла дата: 18 июля 1761 года. Изабель пробежалась глазами по строчкам. В нескольких местах чернила чуть расплылись и бумага была покорежена, словно на нее капнули водой. Слезы волнения? Она встала, подошла к окну, где света было больше, и стала читать.

Моя дражайшая дочь!

Когда Вы будете читать эти строки, я, вне всяких сомнений, буду уже на борту судна, плывущего к берегам моей родины. Приготовления к отъезду почти закончены, и остается лишь упаковать мелочи, которые понадобятся в пути. Я долго мечтала вернуться во Францию, но, должна Вам признаться, сегодня, когда я об этом думаю, мне становится грустно.

«Наверное, это старость», – говорю я себе. Но нет, в глубине души я знаю, что причина в другом. У меня тяжело на сердце, потому что…

В этом месте почерк стал неразборчивым, но уже на следующей строке буквы выстроились, четкие и стройные, как солдатики. Вероятно, мать взялась за перо после некоторого перерыва.

После возвращения в Квебек у меня было достаточно времени, чтобы подвести итог своей жизни. И она представилась мне пугающе пустой. Винить в этом я могу только себя. Я сама творец собственного несчастья. Только когда Ваш отец умер, я в полной мере осознала, как много он сделал ради моего счастья. Я – неблагодарный человек. Да, Изабель, я это признаю. Я – неблагодарная эгоистка. До последнего дня я отказывалась принять любовь, которую мне дарил Шарль-Юбер. А ведь у него было золотое сердце… Жаль, что я поняла это только сейчас.

– И он умер от горя, потому что ваше сердце он так и не сумел растопить! – прошептала Изабель.

Всю жизнь я упивалась своими печалями, сожалела о том, чему не суждено было сбыться. С каждым днем все прочнее становился мой панцирь, в котором я стремилась укрыться от мира. Я злилась на своего отца, на Шарля-Юбера. Злилась даже на Вас, Изабель… да-да, и на Вас тоже, и только потому, что видела в Вас себя ту, какой я больше никогда не буду, – счастливую девушку, беззаботную и влюбленную. Полагаю, в это трудно поверить, но я не всегда была такой, какой Вы меня знали. Ваш отец влюбился в девушку, которая жила и радовалась жизни. На его несчастье, веселая и пылкая юная дева осталась там, на набережной Ла-Рошели, под холодным солнцем февраля 1739 года. Сейчас мне кажется, что я согласилась на это длительное, полное трудностей плавание только для того, чтобы снова с ней воссоединиться.

Эту девушку звали Жюстина Лаэ, и она была влюблена в другого – в ирландского капитана по имени Питер Шеридан, служившего на французском королевском флоте. Это он написал письма, которые Вы нашли на чердаке. Позвольте же мне вкратце рассказать Вам об этой любви…

Питер и Жюстина познакомились случайно в мае 1738 года на празднике, устроенном новым префектом Ла-Рошели. Гулянье на площади было в самом разгаре, когда начался ливень. Горожане попрятались в близлежащих лавках и мастерских. Жюстина сама не поняла, как оказалась между прилавком со сладостями и солдатом, наступившим ей на ногу и не замечающим этого. Она сердито оттолкнула мужчину и уже хотела отчитать его за неловкость, когда вдруг увидела его красивое улыбающееся лицо. Такое красивое, что на мгновение она лишилась дара речи. «Прошу прощения, мадемуазель! Позвольте представиться: Питер Шеридан, второй лейтенант Королевской гвардии, к вашим услугам! Простите, что причинил вам неудобство, но в этой сутолоке…» Совладав с волнением, она ответила: «Мадемуазель Жюстина Лаэ, рада знакомству!» Какое-то время они просто стояли и смотрели друг на друга. Слова были не нужны, глаза все сказали за них.

В течение двух месяцев молодой офицер, разумеется, с разрешения родителей Жюстины, ухаживал за ней, пока в июле 1738 года не пришло время расстаться. Отправляясь в Бретань, Питер пообещал Жюстине, что к началу зимы вернется и официально попросит ее руки. Он намеревался попросить отца о займе, который позволил бы ему приобрести красивый дом в городке Лорьян. Всю осень девушка готовила приданое, и ее мать и кормилица охотно ей помогали. Но Питер не приехал. Отпраздновали Рождество, потом и первый день нового года. Жюстина не теряла надежды. Она утешала себя, говоря, что ему наверняка пришлось уплыть за границу, а письмо затерялось в пути. Тогда-то отец и представил семье Шарля-Юбера…

В свои тридцать шесть Ваш отец был очень хорош собой. Он много путешествовал и был прекрасным рассказчиком, поэтому я с удовольствием проводила время в его обществе. В эти минуты я забывала о беспокойстве, которое причиняло мне молчание Питера. Мы с Шарлем-Юбером часто прогуливались по набережной и по аллеям городского парка. Но сердце мое так и не открылось ему. Для меня он был деловой партнер отца, не более. Я отвечала любезностью на его знаки внимания, ожидая, когда освободится ото льда река Святого Лаврентия и он сможет вернуться в свою далекую Новую Францию. Я улыбалась ему, а думала о своей скорой свадьбе с Питером.

Однажды утром отец позвал меня в рабочий кабинет и вручил брачный контракт. Пребывая в радостной уверенности, что Питер наконец попросил моей руки, я подписала его, даже не взглянув ни на текст документа, ни на имя моего будущего супруга. Было ли известно Шарлю-Юберу в то время, что мое сердце отдано другому? Этого я не знаю до сих пор. Как бы то ни было, Питер не приехал и не написал мне ни строчки. Через короткое время я с разбитым сердцем села на корабль, уже в качестве жены человека, которого не любила.

Эта история напоминает Вам Вашу, не правда ли? Зная теперь, сколько горя доставило мне это навязанное супружество, Вы, конечно же, спросите, как у меня хватило жестокости обречь Вас на ту же участь. Я думала, что мне не придется никому об этом рассказывать, но… Теперь я знаю, что пришло время открыть Вам правду, какой бы страшной она Вам ни показалась.

– Пытаетесь облегчить совесть, матушка? Нет, вы не имели права лишать меня того, что отняли у вас!

Изабель взяла следующий листок.

Знайте, Изабель, я с самого начала знала о Вашей влюбленности в этого солдата-шотландца. И закрывала на это глаза, изображая неведение. Я лгала Вам, когда говорила, что меня не интересуют Ваши отношения. Ваш избранник не имел ни титула, ни денег, поэтому я не допускала мысли, что это может быть серьезно. Было бы правильнее вмешаться и сразу же положить конец этой идиллии, чтобы спасти Вас от будущих страданий. Но я упустила время, и это была ужасная ошибка. Я не думала, что дело зайдет так далеко. Страсть и любовные порывы заставляют нас забывать о здравомыслии, и мы совершаем поступки, которые имеют для нас, женщин, ужасающие последствия.

Мне и сейчас неловко касаться этой темы, но чувство долга велит мне это сделать. Я не надеюсь заслужить Ваше прощение своим признанием. Нет, то, что Вы узнаете, расстроит Вас до такой степени, что Вы возненавидите меня еще сильнее. Но я обязана рассказать Вам правду. И еще я хочу, чтобы Вы знали, дочь моя, что заставило меня поступить так, как я поступила, едва узнав, в каком тягостном положении Вы оказались по вине мсье Макдональда.

Начну с того, что настоящая дата нашего с Шарлем-Юбером бракосочетания – 30 января 1739 года, а не 2 июля 1738, как указано в нашем брачном контракте. Шарль-Юбер приплыл в Ла-Рошель в мае 1738, поэтому никто не мог усомниться в достоверности этого документа. Целью этой «подмены» было защитить Вас от общественного порицания, с которым Вам пришлось бы столкнуться здесь, в Квебеке, если бы истинное положение вещей стало известно. Надеюсь, Вы поймете меня, Изабель. Я уже носила Вас под сердцем, когда вышла за того, кого Вы до сих пор считаете своим отцом. После тысячи обещаний с его стороны, после того, как я подарила ему самое дорогое, что у меня было, Питер меня покинул. Поэтому-то, узнав, что Вы совершили ту же ужасную ошибку, что и я когда-то, я решила действовать быстро. В моем представлении простой английский солдат, проигрывающий Вам по состоянию и положению в обществе, мог поступить в точности так же, как некогда поступил со мной французский лейтенант.

Слишком поздно я осознала, что ненависть и злопамятство ослепили меня и что я ошиблась: мсье Александер Макдональд вернулся.

Вытирая слезы, Изабель всхлипнула.

– Да, мама! Вы даже представить не можете, как вы ошибались! Где бы вы ни были, пусть вам не будет покоя!

Помните то письмо на английском, которое Шарль-Юбер спрятал? Для меня удивительно, почему он так его и не уничтожил. В письме Питер писал, что я растоптала его любовь, оскорблял меня, обвинял в предательстве, грозился сесть на первое же судно, отправляющееся к берегам Новой Франции, чтобы встретиться со мной. Говорил, что надеется умереть в бою, чтобы его страдания поскорее закончились. Оказалось, во время военных учений Питер был ранен, поэтому-то и не смог вовремя вернуться в Ла-Рошель. Он клялся, что отправил два письма, в которых писал о причине задержки. Но мой отец, с ужасом взирая на округляющийся живот своей дочки, решил воспользоваться шансом и отдать меня замуж за выгодного во всех отношениях жениха – Шарля-Юбера. Письма же Питера он, скорее всего, сжег.

Теперь Вы знаете все. Шарль-Юбер не был Вашим отцом по крови, но это ничего не значит. Он стал для Вас лучшим отцом на свете, и за это я буду вечно ему благодарна. Во время моего пребывания в Монреале я уверилась, что Пьер будет так же трепетно относиться к Вашему маленькому Габриелю, которого и я тоже нежно люблю, хоть и знаю, что мне не суждено увидеть, как он вырастет. Поцелуйте его за меня, моя дорогая Изабель, и попросите помолиться за мою мятущуюся душу, когда придете пожелать ему спокойной ночи.

По прибытии во Францию нас с Полем встретит моя кузина Изабелла. Ваш брат тотчас же отправится в Париж, где о нем позаботится мой родственник. Я проведу остаток моих дней в монастыре…

– Я всегда говорила, что там вам и место!

…в надеждах искупить все то зло, которое причинила Вам. Знаю, я не была для Вас той любящей матерью, какой мне следовало быть. Но Вы стали для меня живым напоминанием о человеке, которого я любила, о той жизнерадостной девушке, которой я была, и о любви, которую я утратила. Даже смотреть на Вас было для меня мучением. Но я не желаю Вам жизни, полной сожалений, – такой, какой была моя. Обиды и злоба заставляют нас отворачиваться от даров, которые продолжает преподносить нам жизнь. Счастье жить в браке с любимым для Вас теперь, к сожалению, недоступно, и в этом виновата я, ибо я всего лишь стремилась спасти Вас от бесчестья. Я всем сердцем надеюсь, что, прочитав это письмо, Вы, несмотря ни на что, сумеете обрести душевный покой и счастье. Пьер – хороший человек, как и Шарль-Юбер. Даже если Вы не сумеете его полюбить, цените его за то, каков он есть.

Прежде чем отложить перо, я хочу обратиться к Вам с одной-единственной просьбой. По прибытии во Францию Поль сообщит вам адрес, по которому Вы сможете ему писать. Я не надеюсь, что Вы захотите переписываться со мной. Я только прошу Вас прислать мне портрет Габриеля, когда ему исполнится год, и впоследствии присылать такой портрет каждый год. Оплату всех расходов я беру на себя.

Теперь все сказано. Я покидаю эту страну с более легким сердцем.

Прощайте!

Ваша мать, любящая Вас всей душой,

Жюстина.

Изабель уронила письмо на пол, закрыла лицо руками и заплакала. Прочитанное стало для нее настоящим потрясением. Она даже не сразу осознала, что хотела донести до нее в своем послании мать.

Шарль-Юбер – не родной отец? Но это же абсурд! Этого попросту не может быть! Последняя из козней матери, которая и без того поломала ей жизнь! Поддавшись гневу и горю, Изабель вскочила с места и стала пинать листочки ногами. Слезы теперь лились градом.

– Вы лжете, матушка! Я – не бастард, этого просто не может быть! Все, о чем вы пишете, – ложь! Шарль-Юбер – мой настоящий отец! Вы не имеете права так надо мной издеваться! Вы… Вы… Господи! Преисподняя – слишком легкое для вас наказание за горе, которое вы мне причинили! Вы все у меня отняли – отца, любовь, мою жизнь!

В груди заболело так сильно, что у Изабель перехватило дыхание и она упала в кресло. Голоса Габриеля и учителя доносились теперь словно бы издалека. Досадливое восклицание, смех… В кухне что-то лязгнуло, Луизетта принялась бранить проказницу Арлекину… Все эти знакомые звуки успокаивали, даже баюкали. Гнев понемногу сошел на нет, уступив место новым эмоциям.

Глядя на листки, на которых было запечатлено ужасное признание и которые ей хотелось затоптать туфельками, она представила мать – раскаявшуюся, склонившуюся над чистым листом бумаги, подыскивающую слова. И вдруг вспомнился день, когда расстроенный Габриель спросил у нее, что означает слово «бастард». Она готова была сделать что угодно, лишь бы защитить сына от злых языков, от сплетен, отравляющих его жизнь. Разве не хотела она защитить его, когда скрыла правду о родном отце, – точно так же, как поступила ее мать? Да и что может понять ребенок в любовных перипетиях взрослых, за которые ему тем не менее приходится расплачиваться? Внезапно пришло осознание: для своей матери она была точно таким же ребенком, которому Жюстина предпочла ничего не говорить.

Изабель вновь ощутила вкус слез, от которых блестели щеки матери при прощании, это было так же явственно, как и в тот печальный день. Теперь она поняла: если сердце Жюстины было источником этих слез, нетрудно представить, почему оно превратилось в прах.

– Боже милосердный! Мама!

Она стала искать среди обрывков последний листок. Наконец нашла его и перечитала последнюю строчку: «Ваша мать, любящая Вас всей душой». Всю жизнь она надеялась услышать эти слова из материнских уст. Значит, мать все-таки любила ее? Плакала, жалея ее? К несчастью, узнала она об этом только сейчас, когда Жюстина умерла… умерла, так и не увидев лица Габриеля. Она нашла письмо на семь лет позже, чем предполагалось. Изабель еще долго сидела, проливая слезы на пожелтевший листок – последний осколок своей разбитой жизни, который так и норовил выскользнуть у нее из рук.

Когда она открыла глаза, в комнате уже было темно. Запретив себе думать о письме, Изабель сосредоточилась на мерцающем пламени свечи, которую кто-то поставил на карточный столик, пока она спала. Из кухни послышался смех Габриеля. Значит, урок закончился. Наверное, он помогает Мари кормить Элизабет – малышка пронзительными криками сообщала миру, как ей нравится быть в центре внимания.

Вспомнив о своих материнских обязанностях, Изабель выпрямилась в кресле. Странный шорох заставил ее замереть на месте. Она даже затаила дыхание. Ну почему ей все время кажется, что Александер рядом и подсматривает за ней? Изабель никогда не верила в привидения. Шорох повторился. Она бросила испуганный взгляд по сторонам, оперлась о подлокотники и привстала. В комнате наверняка есть кто-то еще!

– Проснулась?

Это был глубокий и ласковый голос Жака Гийо, стоявшего у нее за спиной. Он протянул руку и тихонько погладил ее по плечу. Не шевелясь, она смотрела на красивую мужскую руку. Этот жест, выражающий заботу и желание защитить, стал для нее привычным с тех пор, как она вернулась в Монреаль.

– Изабель?

– Вы меня напугали!

– Простите! Я вошел и увидел вас спящей в кресле, а на полу – эти обрывки…

– Это письмо от матери, я нашла его под крышкой клавесина.

– Вот как? – Он даже не попытался скрыть чувство облегчения. – Глаза у вас были заплаканные, и я решил не будить вас. Говорят, нужно дать горю отдохнуть, чтобы побыстрее с ним справиться. Так оно охотнее уходит.

– Где вы это услышали? – спросила она и попыталась улыбнуться. – Я в первый раз слышу эту поговорку, если, конечно, это поговорка.

– Сам придумал.

Изабель со вздохом встала и разгладила подол платья. Жак принялся собирать с пола листки бумаги.

– Вы нашли письмо в клавесине? То есть вы не играли с тех пор, как…

– Да, я не играла семь лет!

Она взяла у него листочки и положила на инструмент, который так и остался стоять открытым. Взгляд ее скользнул по клавишам из слоновой кости. «Любовь и музыка – вечны…» Все еще пребывая в нерешительности, она села на табурет и медленно опустила пальцы на клавиши.

Жак влюбленным взглядом следил за ее движениями. Правильный ли он выбрал момент? Она так взволнована… Но это состояние стало для нее привычным после безумной эскапады, в которую ее увлек этот шотландец. Когда она вернулась, отягощенная новыми несчастьями, он понял, что вопреки всему продолжает любить ее. Даже рождение маленькой Элизабет не изменило его чувств к этой женщине. Прошло пять месяцев. Он ждал, он с головой ушел в работу. И вот сегодня утром наконец решил для себя, что время пришло.

Руки Изабель, легкие, как два крыла голубки, порхали над клавишами, порождая вихрь веселой музыки, которая резонировала в корпусе клавесина, наполняла собой комнату. Глаз не оторвать! Еще с минуту Жак смотрел на них, набираясь смелости. Потом схватил эти белые крылья, боясь, что они улетят далеко-далеко… Изабель вздрогнула. Последние ноты звучали еще мгновение и угасли.

– Нам нужно поговорить, – начал он, нежно касаясь ее щеки губами.

Женщина чуть прогнулась на табурете. Она знала, что момент, которого она страшилась, рано или поздно настанет.

– О чем? – спросила она с наигранным изумлением.

Сжав ее руки, он поднес их к губам, поцеловал и присел рядом с ней.

Вернувшись в город, Изабель столкнулась с неуемным любопытством дам, с которыми она некогда водила знакомство. Они демонстрировали ей дружелюбие, восторгались малышкой Элизабет и как одна удивлялись сходству между нею и Габриелем, который за последний год вдруг стал «совершенно не похож на Пьера».

Жак Гийо поддержал ее в трудный момент, постарался оградить ее от людского злословия и пересудов. «Эдинбургская потаскуха», «шотландская скво» – как только ее ни называли! Молодой нотариус подставил ей плечо, о которое она смогла опереться, когда печаль и обида отнимали последние силы.

Изабель слишком давно знала о чувствах Жака, чтобы не догадываться о его намерениях. Она не поощряла его, но и не отталкивала. Смерть Александера стала для нее тяжелым потрясением, и она до сих пор не представляла свое будущее без него, но в то же время общество молодого нотариуса было ей приятно.

– Изабель! Я… Я уже говорил вам о своих чувствах, вы не могли забыть…

– Я не забыла, Жак.

Она опустила глаза.

– Они такие же, как и прежде. И теперь, когда вы остались одна с двумя детьми…

Изабель отняла руки, невольно принимая это на свой счет.

– Они ни в чем не нуждаются!

Жак вздохнул, снова взял ее руки в свои и стал их поглаживать.

– Я знаю, Изабель. Но… Они нуждаются в некоторой… м-м-м… опеке. Нужно подумать об их будущем.

Молодая женщина медленно кивнула, признавая справедливость его слов. Она посмотрела на Жака. Его лицо выражало любовь, понимание, внушало доверие. Он отличался красотой, которую скульпторы охотно воплощали в мраморе, но она не заставляла сердце Изабель биться чаще.

– И нужно подумать о вас… – продолжал Жак.

– Да, и обо мне…

– Вы так одиноки и так… желанны!

Взгляд его янтарных глаз искал взгляд Изабель. Она не стала прятать глаза. Но в них не было той искорки, которая бы сделала его счастливым. Он нежно погладил ее по щеке. С недавних пор, когда Изабель обращалась к нему за утешением, он позволял себе прикасаться к ней. И каждый раз она через короткое время отодвигалась, а он спешил извиниться, хотя бы из соображений приличия. Однако ему безумно хотелось преодолеть расстояние, которое их разделяло, хотелось обладать ею. О, теперь он понимал, как мучился Пьер и каким одиноким он себя чувствовал!

Но в это мгновение Жак был решительнее, чем когда-либо, был настроен идти до конца, поэтому не стал извиняться, а провел рукой по ее шее.

– Я люблю вас, Изабель. Мне хочется заботиться о вас, чтобы вы снова стали радоваться жизни, вам это так идет!

– Время… Жак, мне нужно время, чтобы стать прежней.

– Позвольте мне успокоить ваше сердце! Позвольте подарить вам любовь и нежность!

С этими словами он приблизился, осмелился поцеловать ее в губы. Изабель не отстранилась. И это вселяло надежду. И тогда он обнял ее, чтобы поцеловать с большей страстью.

Изабель показалось, будто ее сердце разбивается на тысячу осколков. Но, как это ни больно, ей придется принять действительность, согласиться с тем, что говорит Жак… У нее не осталось сил, чтобы жить в одиночестве. Простейшие повседневные заботы отнимали у нее все силы. Скоро ей нечего будет дать своим детям.

– Изабель, выходите за меня! – попросил Жак, отодвигаясь. – Станьте моей женой! Мы переедем в сеньорию Бомон, как вы и хотели. Думаю, вдали от Монреаля вы почувствуете себя лучше.

– Нужно уведомить жильцов, – сказала Изабель вместо ответа, как если бы решение зависело от них.

– Я завтра же отправлю арендатору письмо!

– На то, чтобы подыскать новое жилье, у него уйдет какое-то время.

– Этот вопрос уже решен, Изабель! Не беспокойтесь о нем. Больше ни о чем не беспокойтесь! Я позабочусь о вас! О, Изабель! – пробормотал он, прижимая ее к своей груди. – Я вас люблю! Как я вас люблю!

«Алекс! – в смятении кричало сердце Изабель. – Вернись! Я не могу! Нет, я никогда не полюблю другого!» Но здравый смысл продиктовал ей решение: Александера больше нет; она видела, как из-под обломков извлекли труп. Этого жуткого зрелища ей не забыть до конца жизни. К сожалению, на этот раз он действительно умер. А она и дети – осиротели, но остались жить. И с этой реальностью надо примириться. Жак… Да, Жак станет хорошим отцом и любящим мужем.

* * *

– Пойди посмотри, почему Мунро задерживается! – попросила Изабель сына.

Мальчик не отходил от матери ни на шаг. Сдув со лба прилипшую прядку, Изабель рухнула на сиденье повозки и, не в силах больше сдерживать нетерпение, выругалась. В раскаленном на солнце воздухе повисла непривычная тишина.

Жужжание мухи заставило насторожить уши Белотту – красивую серую в яблоках кобылку, которую ей подарил Жак. Лошадь всхрапнула так, что затряслись и оглобли, и седоки в повозке, потом стала есть траву. Шум водопада Шют-а-Майу перекрывал голоса детей и поскрипывание водяного колеса мельницы. Глядя на остров Орлеан, раскинувшийся напротив, Изабель погрузилась в мечты.

– Осталось всего два дня! 5 мая я стану мадам Жак Гийо!

Ее жених приехал из Монреаля три дня назад и сразу же отправился в Квебек, где ему предстояло провести ближайших два дня. Жак помогал нотариусу мсье Сайану рассчитать суммы арендной платы для арендаторов земли в сеньории Бомон. Также им предстояло распределить эти деньги, считающиеся имуществом мсье Шарля-Мари Куйара, предыдущего владельца сеньории, который скончался десять лет назад, между его ныне здравствующими наследниками. Изабель радовалась тому, что сегодня приедет Мадлен и привезет ей свадебное платье. Присутствие кузины станет для нее утешением. Мадам Фортен, портниха, бесспорно, потрудилась на славу. И все же многочисленные примерки не доставили Изабель удовольствия, совсем наоборот.

Она позволила взгляду блуждать вдоль линии горизонта, теряющейся в туманной дали. Воды реки переливались на солнце, словно усыпанные звездами.

– Два дня…

Изабель со вздохом спрыгнула с повозки и стала подниматься по склону, вдоль потока. Вода падала с пятидесятифутовой высоты на каменистый уступ, заставляя вращаться водяное колесо мельницы Пеан. Эта мельница входила в сеть предприятий, прозванную канадцами «Friponne». Заправляла этой сетью клика интенданта Биго, в которую входил и мсье Мишель Жан Гуго Пеан, сеньор де Ливодьер. Мсье Пеан вернулся во Францию, прихватив с собой нажитое обманными путями в Новой Франции состояние, а мельницу, купленную им в свое время у мсье Куйара после разорения последнего, он передал в аренду своему давнему деловому партнеру Жозефу Брассару Дешено.

Тени деревьев манили прохладой. Изабель вынула носовой платок, смочила его в ручье и вытерла шею. Легкий ветерок с реки приятно холодил влажную кожу. Она закрыла глаза, чтобы сосредоточиться на этом сладостном ощущении. Потом, решив, что уже достаточно долго ждет, она пошла вверх по крутой тропинке, когда навстречу ей, сгибаясь под тяжелыми мешками с мукой, вышли мужчины. Она узнала мельника Патри и Мунро.

– Я уже устала ждать!

– Простите, мадам Ларю! Мне пришлось задержаться в доме у помощника. Недавно он потянул спину, бедняга! Поэтому-то я и припоздал. Зерно никак не хочет молоться само по себе! Но теперь ваш заказ готов.

Шумная стайка детей спустилась от мельницы к повозке, в которую мужчины, от натуги обливаясь потом, грузили мешки.

– Благодарю вас! – пробормотала Изабель, устыдившись собственной несдержанности.

В последнее время все ее нервировало. Она стала раздражительной, у нее часто менялось настроение. Конечно, как только супружеские обеты будут произнесены, все вернется на круги своя… По крайней мере она на это надеялась.

Они попрощались с мельником, и Мунро помог ей влезть в повозку, а потом и сам сел рядом. Шотландец завел песню на родном языке и хлопнул хлыстом по блестящему крупу Белотты. Радость детей была заразительной, и скоро на уста Изабель вернулась улыбка. Она даже попыталась убедить себя, что нужно радоваться тому, что имеет, и не сожалеть о том, чего у нее нет.

Повозка с грохотом сдвинулась с места и, покачиваясь, покатилась по узкой дороге к поместью «Пти-Бонёр». По одну сторону дороги, ведущей непосредственно к дому, росли клены, пустившие крепкие корни в землю, бережно возделываемую всеми владельцами поместья, как прежними, так и нынешними. Новый дом был построен близ реки в 1765 году на месте старого, в 1759 разрушенного английскими солдатами. Он был деревянный, с четырехскатной крышей, покрытой кедровым гонтом.

Входная дверь располагалась на уровне земли по центру южного фасада, и ее обрамляли четыре окна. Одна-единственная печная труба возвышалась над четырьмя слуховыми окошками. Изабель планировала соорудить еще одну на западной стене, но это могло подождать и до следующего лета. Этой весной в подвале дома вырыли колодец и вдобавок оштукатурили все внутренние стены, на что ушла значительная часть накоплений. Да и самые необходимые ремонтные работы в доме еще не были закончены: уже месяц Изабель с детьми жила словно на стройке. Зато вид из окон открывался великолепный. Когда на Изабель накатывала ностальгия, она часами любовалась пейзажем.

Повозка остановилась под дружный визг и смех. Дети сразу же унеслись в дом, где для них был готов полдник и прохладительные напитки.

– Тетя Мадо приехала! – воскликнул Габриель при виде появившейся в дверях знакомой фигуры. – Вот Забет обрадуется, когда увидит Анну!

– А ты и рад, что она теперь потаскает за волосы кого-нибудь другого!

Поблагодарив Мунро за помощь, Изабель направилась к дому. Они с Мадлен обнялись, искренне радуясь встрече. Изабель посмотрела на животик кузины, уже не скрывавший свое сокровище, и спросила:

– Вы благополучно переправились?

– Вполне! В последние дни на реке спокойно.

Кузина Мадо просто лучилась счастьем. «Мечты сбываются, нужно только уметь ждать!» – эта поговорка теперь не сходила с ее уст. Изабель слушала и смеялась вместе с ней, но на душе у нее было тяжело. Она радовалась за Мадлен. После десяти лет одиночества кузина заслужила свое нынешнее безмятежное счастье. Вот только… присутствие в ее жизни отца и сына Макдональдов не помогало Изабель забыть свое горе.

Улыбаясь, Мадлен увлекла ее в дом. Платье висело на плечиках посреди кухни. Оно было сшито из прекрасной ткани, но фасон Изабель выбрала самый простой. Ей не хотелось ни лент, ни кружев. Скроенное на английский манер, в стиле «неглиже», верхнее платье из светлой, серовато-зеленой тафты на юбке имело разрез, открывавший нижнюю юбку из шелка цвета слоновой кости, расшитого розами того же цвета. Корсаж, по тогдашней моде, имел глубокое декольте, отделанное по краю тонким рюшем, – единственная фантазия, которую позволила себе Изабель, к огромному разочарованию портнихи. От каркаса-«панье» она отказалась – тонкость талии подчеркивал небольшой турнюр.

Церемонию решили сделать самой простой, а после нее – устроить пикник на склоне холма, который был обращен к реке. Изабель молча обошла вокруг своего свадебного наряда, не осмеливаясь прикоснуться к нему даже кончиком пальца.

– Оно… великолепное! Мадам Фортен – настоящая волшебница!

– Иза, на тебе оно будет еще красивее!

– Но буду ли я улыбаться в нем? Мадо, мне все время кажется, что я совершаю ошибку. Все происходит слишком быстро! Мне кажется… Словом, я уже ничего не понимаю.

– Все будет хорошо, поверь мне!

Сколько бы кузина ни пыталась ее утешить, подбодрить, на душе у Изабель было неспокойно. Она отвернулась от платья и прикусила губу, чтобы не дать выход охватившему ее отчаянию.

– В этом платье я должна была выйти за…

Все усилия оказались тщетны: она всхлипнула и из глаз брызнули слезы. Мадлен приобняла ее и ласково произнесла:

– Иза, дорогая моя Иза, я знаю, каково это! Плачь, моя милая, плачь!

– Н-ничего н-не могу с собой поделать! Слишком мало времени прошло! Я н-не м-могу выйти за Жака!

– Иза, до венчания еще целых два дня! Думай о детях! Им нужен отец, им нужна забота. Жак тебя очень любит. Назад пути нет!

Изабель вытерла лицо, вздохнула. Она долго молчала, глядя на домики, выстроившиеся вдоль прибрежной линии острова Орлеан. Казалось, чем больше она старается не думать об Александере, тем больше места он занимает у нее в сердце. Несмотря на теплые чувства, которые Изабель питала к Жаку, ей не удавалось отделаться от мысли, что она совершает ужасную ошибку. Но, как ей постоянно напоминали близкие, нужно подумать и о детях…

Она перевела взгляд на свои нервно дрожащие пальцы, снова вздохнула и проглотила комок в горле.

– Да, ты права – назад дороги нет. Я должна это сделать ради детей!

Она кивнула, словно бы убеждая саму себя, и посмотрела на Мадлен.

– Помнишь, во время осады, когда ты жила у нас, я была влюблена в мсье д’Авен де Мелуаза? Тогда я мечтала о пышной свадьбе. Представляла роскошное торжество, на котором я – королева…

– Конечно, я прекрасно помню твоего красавца офицера, – отозвалась Мадлен, намеренно игнорируя ремарку о пышном бракосочетании. – Представляешь, как завидовали тебе другие девушки? Такой красивый, родовитый… Он так тебя любил… Тебя считали счастливицей!

Изабель в сомнении поджала губы.

– Ты думаешь? Хотя, конечно, мсье де Мелуаз был всем хорош. И он обещал, что наша совместная жизнь будет приятной. Вот только… Сегодня я знаю, что достаток не делает меня счастливой. Я хочу для себя… О, какой же наивной я была тогда! Я мечтала стать мадам Как-то-там и услышать, что колокола собора звонят в мою честь!

– И это естественно! Все девушки мечтают об этом!

– Наверное… Но я уже не юная девушка, Мадо! И я давно перестала жить мечтами. Я познала, что такое комфортная и роскошная жизнь, лишенная любви, а потом – бедность, согретую любовью. И теперь я точно знаю, чего хочу. Но мечты, любовь… С этим покончено. Я собираюсь замуж второй раз, и снова, как с Пьером, мне кажется, что я отправляюсь на похороны!

– Не говори так! Ты еще такая молодая и красивая!

– К чему все это, когда больше не хочешь любить?

– Иза! На следующей неделе тебе исполнится тридцать! Только тридцать!

– Знала бы ты, как мне хочется, чтобы это было пятьдесят!

– Ты думаешь, пожилые женщины не нуждаются в любви? Иза, любовь может принимать разные обличья. Посмотри хотя бы на меня! Я думала, что после Жюльена никогда не полюблю. И вот я замужем за «проклятым англичанином»!

– У тебя было долгих девять лет, чтобы забыть Жюльена!

– И девять лет, чтобы о нем помнить! Да, воспоминания со временем стираются. Но я не забыла его, как ты никогда не забудешь своего Александера. Но ведь ты никогда его не увидишь! С этим надо смириться. Последуй моему примеру, Иза!

– Я знаю! Просто у меня не было времени свыкнуться с этой мыслью! И, в отличие от тебя, я не люблю моего жениха. Ну, или не до такой степени… У меня все по-другому, неужели ты не видишь?

– Не давай воспоминаниям похоронить тебя заживо! Это неправильно. У тебя есть дети…

– Дети! О да, я должна помнить о детях!

Изабель сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ей не хотелось ссориться с кузиной за два дня до венчания. И она предпочла сменить тему.

– Как поживает Макдональд-отец?

– Не очень хорошо. Боюсь, он не доживет до праздника Иоанна Крестителя! Колл уехал в Квебек за доктором, вернется домой сегодня к вечеру. Он не сможет приехать сюда на свадьбу. Но надеется, что ты его понимаешь…

– Прекрасно понимаю. Так даже лучше, – тихо добавила Изабель, думая о том, что присутствие Колла расстроило бы ее еще больше.

В этот момент Луизетта и Микваникве пришли в кухню с пустыми тарелками. Дети бежали за ними по пятам, выпрашивая еще пирожных. Последовала пауза, потом все стали восторгаться платьем. Служанка замерла перед этим чудом, которое Изабель пообещала ей одолжить: они с Базилем собирались пожениться после жатвы. Базиль остался в Монреале, чтобы собрать вещи Жака, и должен был приехать завтра, чтобы присутствовать на венчании.

Отемин тоже не сводила глаз с платья, а вот Габриель, глядя на него, морщился. Изабель исподтишка наблюдала за сыном. Мальчик уже выразил свое мнение относительно их с Жаком союза одной-единственной фразой: «Не хочу больше никаких пап!» Как и приличествует воспитанному мальчику, своего будущего отчима он называл «мсье Гийо».

Детский плач отвлек всех от созерцания платья. Мари внесла в кухню Элизабет и Анну, которые громко требовали своих мам. Изабель взяла дочку на руки, и она моментально умолкла, едва завидев странное привидение посреди кухни. Юной индианке платье тоже очень понравилось. Она погладила дорогую ткань, полюбовалась вышивкой. Изабель догадывалась, отчего щеки девушки вдруг так разрумянились. Однако, по ее мнению, они с Фрэнсисом были еще слишком молоды для брака. Братья Макиннисы поселились в сеньории Сен-Валье, где для них нашлась работа на конюшне при женском монастыре ордена госпитальеров. Оставалось надеяться, что такое положение вещей чуть усмирит пыл Фрэнсиса и позволит ему собрать немного денег.

Микваникве выпроводила старших детей на улицу, на небывалую для начала мая жару. Их с Мунро присутствие радовало Изабель. Шотландец, такой неприступный с виду, не смог долго противиться ее настоятельным просьбам переехать с семьей в Бомон. Они с Микваникве обосновались в домике, расположенном в нескольких туазах от господского дома, в котором раньше была бочарная мастерская. Жак назначил Мунро управляющим сельскохозяйственными угодьями поместья, поскольку у него самого на все не хватало времени. Детям, которые любили друг друга, как брат и сестра, не пришлось разлучаться.

Мари обратилась к Изабель с вопросом, отвлекая ее от размышлений:

– Мадам, а цветы?

– Какие цветы?

– На церемонию! – уточнила Мадлен.

– Ой! – всплеснула руками Луизетта.

Никто не вспомнил о цветах. Правда, время сирени и яблоневого цвета еще не настало.

– У меня не будет цветов, Мадо!

И женщины с огорченным видом переглянулись.

 

Глава 20. Хранитель золота

Сквозь вуаль тумана просвечивало нечто округлое, похожее на глаз. Он подумал, что это, наверное, всевидящее око, неумолимое и беспощадное, смотрит на него в час Последнего суда…

Он дернулся, перекатился на спину. Что-то вонзилось в поясницу, причиняя острую боль. Он попробовал шевельнуть ногой, чтобы поменять положение, но стало еще больнее. С его губ сорвался стон. Дрожащей от холода рукой он ощупал свои наколенники – мокрые, жесткие. Потом попытался привстать на локте, но почти сразу снова упал на ложе из мертвой листвы.

Сил бороться больше не было, и он отдался во власть боли.

Он покачивался на спокойных волнах, где-то между завершением и бесконечностью. Слушал приглушенные звуки, ощущал запахи. В сознании теснились образы, но, прежде чем он успевал их уловить, они расплывались и исчезали.

Звуки обретали четкость, приближались. Голоса? Он попробовал шевельнуться. И вдруг легкий толчок извне пробудил в теле острую боль. Невыносимую, жестокую. Он закричал, попытался оттолкнуть прикоснувшуюся к нему руку.

Открыв глаза, он увидел двоих. Один, седовласый, был в круглой французской шляпе из черного фетра. Он заговорил на алгонкинском наречии. Но сознания достигали лишь обрывки слов. Нога? А что с его ногой?

Еще две руки принялись его ощупывать. Он протяжно застонал от боли. Но их это не остановило. Его ощупали, подняли, переместили. Перед глазами возникли искалеченные тела, отрезанные руки и ноги, догорающие в костре. Потом, словно наяву, он увидел пыточный столб. И закричал. Ему хотят отрезать ногу! Эти проклятые индейцы хотят лишить его ноги! Он выгнулся, попытался вырваться. Но чья-то рука вернула его в прежнее положение, и черные как ночь глаза под морщинистыми веками приказали ему угомониться.

Пахло сосновой смолой. Он чувствовал, как гибкие иголки покалывают ему шею. Пока повелительный взгляд сопровождал его, лишая способности шевелиться, двое других индейцев крепко привязали его ремнями к носилкам.

«Значит, им недостаточно ноги, они хотят заполучить все тело целиком!» – саркастически усмехнулся про себя раненый. Что ж, только тело они и получат. Что ценного осталось в этой презренной оболочке из плоти? Ничего. В голове у него царила пустота. Он ничего не знает, ничего не помнит…

Носилки поднялись, и теперь он смог рассмотреть своих незваных спутников. Ни одного знакомого лица… Одни смотрят равнодушно, другие – сочувственно улыбаются. Он увидел еще двое носилок. На первых лежала туша дикой козы, на вторых – тюки меха. Охотники… Эти люди – охотники, а он – их добыча!

Отряд двинулся в путь. Люди переговаривались между собой, сосновые ветки, из которых были сделаны носилки, то и дело чиркали по земле. Раненый понемногу приходил в себя, и одновременно с этим вернулась боль в ноге. Он стал смотреть на обрывки голубого неба, мелькавшие сквозь кроны рыжих вязов и черных ясеней. Смотрел пристально, чтобы забыть обо всем остальном…

Со вздохом он облизнул потрескавшиеся губы. Что-то теплое коснулось щеки, отвлекая его от созерцания. Рядом с носилками появилась пожилая женщина. Глядя на него с нежностью и состраданием, она поднесла к его губам флягу. Он стал жадно пить воду.

– Miigwech, – прошептал он.

Индианка-вескарини молча тряхнула седыми косами, и ее губы сложились в благожелательную улыбку, отчего морщины на щеках сразу разгладились.

Солнечный луч ослепил его, и он заморгал. Ощущая на лице тепло, он позволил воспаленным векам сомкнуться и погрузился в свой собственный мир. Ему было очень больно. Пронзительный крик орлана заставил его спутников замолчать. Вокруг головы вилась и жужжала муха. Он дал плавному движению носилок убаюкать себя.

* * *

Май 1769 года

Опираясь на трость, мужчина смотрел на вечернее небо и вдыхал прохладный воздух, пропитанный запахом водорослей, длинными темными гирляндами протянувшихся вдоль полосы прибоя. Скоро над городом поплывет сладкий аромат цветущих яблонь… Он буквально ощущал спиной вес камней, из которых были построены маленькие домики, жавшиеся друг к другу в поисках поддержки на слоистой прибрежной почве. Квебек великолепен! Квебек – царь на своем колониальном троне! Александрия французской Америки! Завоеванный город избавился наконец от пережитков войны, сбросил маску из сажи, чтобы предстать во всей своей красе.

Снова расцвела торговля, предместья наполнились моряками и ремесленниками. В деревянных домах поселились женщины и дети. Новый повелитель-Англичанин, хладнокровный и расчетливый, из окна, выходящего на роскошную улицу Сен-Луи, взирал на зарождение нового мультиэтнического общества, в основу иерархии которого был положен язык. Покоренным – помещикам, крестьянам и прочим – пришлось приспосабливаться к порядкам, которые ввели English establishement, и, когда нужно, переходить на чуждый им язык.

Запах пороха рассеялся, но канадцы, какими бы послушными они ни казались и сколь бы медоточиво ни улыбались своим завоевателям, тяжело переживали унижение. Даже если англичане и не превратили Новую Францию в новую Акадию и не предали ее огню и мечу, как Хайленд, они нанесли жестокий удар. Такое забудется нескоро… Сколь сильной ни была бы буря, корни, глубоко ушедшие в землю, ей не вырвать!

Колокольный звон разнесся над водой, ненадолго заглушив громкий гул порта. «Всем, кто работает в порту, пора по домам», – подумал Александер, скользя взглядом по слегка покачивающимся оголенным мачтам, которые, казалось, звали его в дальние страны.

К берегу приближались шесть барок, груженных пассажирами, домашним скотом, тюками и бочками. Бриг из Саутгемптона, лишившийся бизань-мачты, бросил якорь еще час назад. Портовый инспектор только что покинул это судно. Судя по всему, случаев лихорадки на борту зафиксировано не было. Скоро на берег сойдет толпа суетливых матросов и растерянных пассажиров. Нужно было разгрузиться еще до наступления ночи и прихода мародеров, которые являлись вместе с темнотой.

Затхлый запах корабельного нутра сопровождал как людей, которые из него появлялись, так и выгружаемые на причал товары. Иммигранты жались друг к другу, как если бы им было страшно покидать безопасную тесноту твиндека, к которой они привыкли за долгие недели плавания. Просторы же этой незнакомой страны страшили их. Встревоженные, бледные, они переглядывались, понемногу расправляли привыкшие к согнутому состоянию тела.

Недалеко от Александера остановился мужчина. Бледная кожа, покрытая веснушками и следами от клопиных укусов, туго обтягивала лицо, придавая ему суровое выражение. Судя по одежде, это был пресвитерианский священник. Следом за ним сошла на берег женщина с двумя детьми. Глава семьи жестом приказал им встать перед ним на колени.

Женщина – худая, бледная, с гноящимися глазами, закашлялась и поспешно закрыла лицо грязным фартуком. Мальчик, тоже очень щупленький, стоял, прижимая к груди свой узелок, и рассеянно слушал отцовские наставления. Он смотрел на улицы Нижнего города и наверняка думал о грядущих приключениях. Увидев шотландца, он робко ему улыбнулся и поправил рукой свой рыжий чуб. Рядом с ним стояла младшая сестренка.

Александер вздохнул и отвернулся, чтобы не видеть этих детей. Они лишний раз напомнили ему о бессмысленности его существования. Почти семь месяцев прошло с того дня, когда племя алгонкинов передало его на попечение семье колонистов, живущей на берегу реки Дубовой, что в регионе Лотбиньер. Первые недели пребывания у них ему не запомнились – он много спал и бредил. Иногда посреди ночи просыпался в поту. В такие моменты жуткие картины мелькали перед глазами. Однако они исчезали, прежде чем он успевал открыть глаза. Александер смежил веки и погрузился в воспоминания последних месяцев…

* * *

Сентябрь 1768 года

«Вы получили сильный удар по голове, – объяснял ему колонист мсье Дюмон. – По словам доктора, память к вам со временем вернется. Вы уже вспомнили свои имя и фамилию. Вспомнили, что приехали в Канаду устроить нам большую взбучку… Вы знаете наречие индейцев. Значит, с головой все в порядке. Чего не скажешь о ноге. Может, ее еще придется отрезать…»

Александера это известие не испугало. Он пригладил волосы, потом вздохнул, и рука его снова безжизненно повисла. Если бы у него отняли ногу, а взамен вернули память, он бы охотно лег под нож…

Чуть позже стало ясно, что память понемногу возвращается. Новые воспоминания возникали внезапно, воссоздавая странную картину его жизни, состоящую из фрагментов. Ему виделось круглое личико с ямочками на щеках; женщина в расшнурованном корсаже работает в огороде, а к ней бежит мальчик… Александер не мог вспомнить их имена. Другие сценки из жизни, другие лица появлялись перед мысленным взором, приводя его в волнение и крайнюю степень фрустрации. Позднее, с приходом сильных морозов, когда реки замерзли, мсье Дюмон со всем семейством отправился в миссию на озере Дё-Монтань, чтобы исповедоваться перед Рождеством. Вернулся он в сопровождении трех местных индейцев.

Жан Нанатиш случайно услышал, как мсье Дюмон рассказывал о своем постояльце, которого оставили на его попечение охотники-алгонкины в начале осени. Узнав имя этого человека и получив описание его внешности, он решил повидаться с ним. Дюмону он сказал, что, возможно, речь идет о давнем друге. Колонист согласился перепоручить своего молчаливого постояльца ему. Как добрый христианин, он сделал для него все, что было в его силах.

Нанатиш сообщил Александеру имена, которые он никак не мог вспомнить, и тот наконец смог связать их с людьми из прошлого. Разговор с индейцем породил лавину более поздних воспоминаний, и последние части головоломки встали на свои места.

Александер вспомнил и визит Ноньяши, и убитых Тсорихиа с Жозефом, и встречу с Джоном, и горящий дом в Ред-Ривер-Хилле. Тревога и страх возобладали над другими чувствами. Что произошло? Где его семья? Почему его не разыскивают? Что стало с Изабель и детьми? Где Джон? Где Мунро? Все эти вопросы без ответов грозили лишить его рассудка.

Окружающие не могли ему помочь. Люди пожимали плечами, опускали глаза и отворачивались. Нет, с осени в миссию из Ред-Ривер-Хилла никто не приходил… Александер догадывался, что ему просто не говорят всей правды.

Будучи не в состоянии и дальше жить в сомнениях, шотландец попросил Нанатиша отвести его на реку Северную. Хотелось увидеть все собственными глазами. Но взгляд угольно-черных глаз индейца ускользал, то и дело обращаясь к пламени, пляшущему в очаге их маленького деревянного дома.

– Друг мой, мне стало тревожно, потому что с сентября от вас не было новостей и до наступления холодов ни ты, ни Мунро так и не приехали за припасами, как было условлено. Тогда я решил воспользоваться последними теплыми днями, пока не выпал снег, и отправился в Ред-Ривер-Хилл сам. А там – пусто, – грустно проговорил Нанатиш. – Дом Мунро и хижина Макиннисов разрушены, открыты всем ветрам.

Шотландец схватил друга за руку.

– А мой дом?

– От него ничего не осталось.

Александер даже дышать перестал. Потом воскликнул в отчаянии:

– А где же Изабель? Где моя жена и дети?

Нанатишу пришлось просить друзей помочь ему успокоить раненого, который все порывался встать и куда-то бежать. Не хватало только, чтобы рана, которая начала затягиваться, открылась снова, а с ногой дела и вовсе обстояли плохо. Счастье, что собаки охотников нашли его в зарослях ивняка возле ручья! Александер был едва жив от голода и холода, и перелом на ноге выглядел ужасно.

Нанатиш склонился над шотландцем и положил руку на его плечо. Ему предстояло сообщить Александеру еще одно неприятное известие.

– Там были могилы, Александер, – медленно проговорил он. – Две могилы.

– Две?

«Две могилы… Две могилы…» Александер слышал, как его сердце выстукивает ритм этих двух слов у него в груди. «Две могилы… Две могилы…» Это было невыносимо. Он задыхался в удушливой атмосфере комнаты, в этой постели, к которой его приковало недомогание. Слова мало-помалу обретали смысл. Ему вдруг стало невыносимо больно. С трудом вдохнув, он испустил громкий протяжный стон.

Душа его словно покинула тело и устремилась к Ред-Ривер-Хиллу. Закрыв глаза, задыхаясь от горя, он увидел свой скромный домишко, зеленую ленту маисового поля на черной земле. Рыжую макушку Габриеля среди берез, чьи ветви плавно струятся на летнем ветру. Лицо у мальчика раскраснелось от возбуждения, в руке он держит ужа. Отемин стоит рядом и, хохоча, пытается схватить ужа за голову…

Еще он увидел Мунро и Макиннисов. В мокрых от пота рубашках они тащат срубленную ель. Кузен громко поет, подбадривая товарищей, задавая ритм работе. Рядом с мужчинами Микваникве, устроив Дугласа в перевязи у себя за спиной, срезает квадратные куски коры с березы, аккуратно сворачивает их в свитки и складывает в возок, в который впряжена Лура.

Сердце его забилось чаще, когда он увидел, как Изабель поворачивается к нему и ветер красиво раздувает ее юбку. На руках у нее маленькая Элизабет. Жена улыбается ему, отводя от лица разметавшиеся на ветру золотистые волосы.

Возвращение к реальности было жестоким.

– Я должен идти туда! – закричал он, корчась от горя и боли.

Но, сколько бы он ни вырывался, крепкие мужские руки удерживали его на кровати.

– Пока нельзя. Тебе нужно полежать еще пару недель. Пускай снег сойдет хоть немного, и тогда мы поедем! А пока, обещаю, я постараюсь разузнать, что там произошло.

Между тем Жан Нанатиш понимал, что не сможет ничего узнать, пока с озера Дё-Монтань окончательно не сойдет лед. Весна была близко, и лед стал понемногу таять. Путешественники уже не решались переправляться через озеро на собачьих упряжках, но и для каноэ было еще рано. Нужно было подождать.

Прошли три изнурительные бесконечные недели. Прикованный к постели, Александер проклинал всех богов, сколько их есть на небесах, за свои страдания. Наконец наступил рассвет, которого он так ждал и так страшился, – серый, холодный. Все вокруг затянуло туманом, в воздухе повисла мелкая морось. Полноценно опираться на ногу он до сих пор не мог, но все равно надел мокасины и, сопровождаемый четырьмя товарищами, отправился к Ред-Ривер-Хиллу.

Путешествие проходило тяжело. Рана не зажила как следует, и Александеру приходилось часто делать передышку. В некоторых местах еще лежал снег, и путешественники вынуждены были надевать снегоступы. Наконец впереди показался фруктовый сад. Олени и зайцы сильно повредили кору яблонь. Шотландец медленно поднялся к дому. Затаив дыхание, он созерцал разруху и запустение. И не сомневался, что все это – дело рук Этьена Лакруа.

Северо-западный ветер свистел в скелетах построек. Дверь домика Мунро скрипела на ржавых петлях, все еще державшихся в обгоревшем дверном проеме. Сквозь прорехи в крыше виднелось белесое небо. От хижины братьев Макиннисов и дома Голландца остались лишь почерневшие разрозненные камни да несколько чудом уцелевших деревянных балок. Александер машинально подошел к месту, где раньше была входная дверь, и стал носком мокасина разгребать золу в надежде найти хоть что-нибудь, что уцелело в пожаре, хоть какой-то намек на то, что здесь произошло. Ничего… От его дома осталась только холодная зола.

Он подошел к месту, где раньше был очаг. На ржавом крючке по-прежнему болтался котелок, в котором Изабель варила бульон. Он словно наяву увидел, как та, кого он считал супругой, наклоняется над котелком, вдыхает ароматный пар и восклицает: «Суп готов! Кто сядет за стол с грязными руками, отправится спать на пустой желудок!» Габриель на собственном опыте узнал, что обмануть мать не так-то просто. Однажды он отправился спать голодный – сел за стол слишком поздно, когда суп уже разлили по мискам.

От счастья, какое ему довелось пережить, остались руины и стойкий запах сажи. Шотландец повернулся к Жану Нанатишу, ожидавшему его на скамейке возле печи для хлеба:

– Где могилы?

Алгонкин указал сперва туда, где прежде была уборная, потом – на опушку.

– Одна – под кустом боярышника, ближе к дому, а вторая – возле самого леса.

Почему могилы вырыли так далеко друг от друга? Сперва Александер неуверенным шагом направился к опушке. На деревянном кресте, обозначавшем место захоронения, не было никаких надписей. Он присел на корточки. Судя по размеру могилы, в ней был похоронен взрослый, а не ребенок. Это принесло некоторое облегчение, но отнюдь не успокоило. Кто же лежит в этой могиле? И куда ушли те, кто уцелел? Изабель с детьми наверняка вернулась в Монреаль. Но почему его никто не ищет? Почему?

Он пошел посмотреть на вторую могилу. В тени куста, закрывавшего руины дома, высился холмик, под которым, судя по его длине, лежал взрослый мужчина. Александер встал на колени.

– Здесь тоже был крест, – пояснил Жан Нанатиш, подходя ближе. – Наверное, он упал.

– На нем была надпись?

Индеец помрачнел и поджал губы.

– Я не умею читать.

– Извини!

Александер встал, вынул свой нож, срезал ветку боярышника, потом достал из походной сумки кожаную ленту и смастерил подобие креста.

– Вот!

Он воткнул его и стал разравнивать землю, как вдруг пальцы наткнулись на что-то твердое. Он осторожно освободил предмет от земли, но какое-то время не решался его взять. Что, если его оставили тут нарочно? Но форма предмета показалась ему знакомой. Любопытство победило. Он подобрал вещицу и поднес к глазам, которые моментально затуманились слезами. Крестильный крест Изабель…

Он сжал в руке вещицу, которая все еще висела на выцветшей ленте. Александер знал, что когда-то она была голубая. Изабель всегда носила крестик на голубой ленте. «Это цвет неба и флага Новой Франции! И твоих глаз!» – сказала она однажды. Крест больно впился в кожу, а он все никак не мог смириться с новой реальностью. Без Изабель он обречен скитаться по свету бесцельно.

Господи! Он закрыл лицо руками. Неужели Этьен принес собственную сестру в жертву этим треклятым деньгам? Что ж, история знает немало примеров, когда алчность заставляла людей забыть обо всем…

Отчаяние захлестнуло его, однако Александер изо всех сил старался не заплакать. Не хотел делать этого в присутствии индейцев, не спускавших с него глаз. Нанатиш угадал его состояние, тихонько потрепал по плечу и ушел, увлекая за собой своих товарищей. И тогда Александер дал себе волю. Словно очнувшись от продолжительной спячки, он упал на могилу и заплакал так, как не плакал никогда в жизни.

Этой ночью Александеру не спалось. Сон ускользал от него. Стоя возле руин дома Мунро, он слушал сопение своих спутников, которые спали на покрытой еловыми ветками земле. Он думал, что ему теперь делать. Изабель утрачена навсегда, но ведь дети живы… По крайней мере ему хотелось в это верить. И нужно их разыскать. Еще надо выяснить, что случилось с Джоном и остальными. И кто похоронен в могиле, что на опушке леса…

Вернувшись взглядом к кусту боярышника, который был уже виден в бледнеющей предрассветной мгле, он глубоко вздохнул. Как только рассветет, он уйдет и больше никогда сюда не вернется. А значит, нужно принять непростое решение… Он посмотрел на восток – туда, где и по сей день росли яблони.

– Ты должен увидеть его своими глазами, Аласдар Макдональд!

Взяв лопату, он решительно направился вверх по тропинке. Мартовские ночи были еще очень холодными, и земля сверкала инеем.

Каждый раз проделывая весь путь от исходной точки, он копал уже четвертую яму, когда лопата наконец ударилась о что-то твердое, что не было похоже на камень. Глухой звук еще отдавался у него в ушах, когда он упал на колени и в изнеможении закрыл глаза. Потом сунул руку в яму глубиной в полтора фута, которую вырыл. Оно было на месте, это треклятое золото! Задыхаясь от натуги, он извлек тяжелый сундучок на поверхность и яростным ударом лопаты сбил висячий замок. Потом замер, словно бы ожидая, что сундук откроется сам по себе.

Ночная птица в последний раз крикнула и полетела в гнездо. С серого неба на сад проливался пепельный свет утра. Руки Александера дрожали, когда он взялся за крышку. Металл проржавел, и пришлось поднатужиться. На помощь пришел нож. Наконец сундук был вскрыт и Александер увидел кожаный мешок. Он распустил завязки… Это было завораживающее зрелище. Впервые Александер видел столько золота. И все это время деньги лежали у него под ногами, совсем рядом! Можно было в любой момент…

Он запустил руку в мешок и извлек пригоршню мойдоров, пистолей и луидоров. Тяжелые… Многих убивали и за меньшие деньги!

– Господи! Сколько же теперь стоит этот мешок?

Он уронил монеты обратно в сундук. Лицо его помрачнело. Он долго смотрел на блестящие металлические кругляшки, решая, что с ними делать.

Áuri sácra famés… Жажда золота толкает человека на немыслимые злодейства. Александер поворошил монеты. За каждую из них заплачено жизнью… Вот этот луидор – цена жизни Шамара? А этот – Шабо-Желторотика? А этот, третий, – жизнь Туранжо? Или Изабель? Хотя, с другой стороны, сколько жизней эти деньги спасли, оставаясь под землей? Этого он никогда не узнает. И, по правде говоря, теперь ему это безразлично.

Перезвон монет – звук, который он когда-то мечтал услышать, – теперь вызывал у него отвращение. Он дал ван дер Мееру обещание. Но не переродилось ли желание сдержать слово в гордыню, которая и привела его к сегодняшнему трагическому финалу? Теперь Александер сомневался, что поступил правильно.

– Ты переоценил цену своей клятвы. Ты сдержал ее, но это обошлось тебе дороже, чем все золото!

Теперь он понимал, что содержимое сундука никогда не сможет возместить ему то, чего он лишился.

Вернувшись в миссию, Александер с Жаном Нанатишем сели выпить пива. Пришло время расставания. Александер уезжал в Монреаль, где рассчитывал разыскать детей и выяснить, что случилось с семьей Мунро и Макиннисами.

Глядя на безмятежное лицо друга-индейца, Александер думал, что будет по нему скучать. Жан, с которым они были одних лет, оказался идеальным товарищем. Замкнутый и немногословный, он не задавал вопросов и говорил только в том случае, когда этого требовали обстоятельства. Уже одно его присутствие рядом успокаивало. Одним взглядом он давал понять, что понимает и сопереживает собеседнику. Четыре года назад он трагически потерял жену и троих детей – они утонули в реке Ла-Гранд.

– Уходишь на охоту с рассветом? – спросил Александер, чтобы нарушить затянувшееся молчание.

– Как только встанет солнце.

Шотландец вынул из кармана куртки тяжелый кошель и бросил его на стол перед алгонкином.

– Это тебе.

Посмотрев на подарок, Нанатиш поджал губы и вздернул подбородок.

– Я не могу принять.

– Почему? Я хочу отблагодарить тебя за помощь.

– За помощь другу я не беру плату.

Какое-то время Александер молчал, потом потянулся было забрать деньги, но тут же передумал.

– Ладно! Если не хочешь брать деньги сам, отдай их кому-нибудь, кто в них нуждается, Жан. Может, Мари-Катрин Уабанангокве? У нее восемь детей. Думаю, она придумает, как ими распорядиться.

Алгонкин внимательно посмотрел на Александера своими черными глазами.

– Эти деньги были украдены у того торговца?

– У торговца? Кого ты имеешь в виду?

– В наших краях его называли Голландцем.

– Кто рассказал тебе, что у Голландца украли деньги?

Нанатиш потер лоб, отвел от лица волосы, все это время неотрывно глядя Александеру в глаза.

– Ты сам!

Александер вскинул брови.

– Я?

– Да, во сне.

Во сне… Да, это могло быть.

Это был не первый раз, когда Александер в бреду рассказывал о событиях своей жизни. Нанатиш посмотрел на кошель с деньгами и повторил вопрос:

– Эти деньги были украдены у того торговца?

– Нет, Жан, я не крал эти деньги! Голландец доверил их мне, чтобы они не попали в руки негодяям, которые намеревались использовать их во зло.

– И эти деньги ищет Этьен Лакруа, о котором ты рассказывал?

– Да. Он и еще многие другие, например Лавигёр.

– Я слышал об этом кладе от разных людей. Но все думали, что это пустая болтовня, легенда…

Алгонкин взял деньги со стола.

– Ладно! Беру для Мари-Катрин и ее детей!

– Ты – хороший человек, Жан Нанатиш. Друг, которого я никогда не забуду!

Нанатиш положил кошель в охотничью сумку и снова сел на стул перед Александером. Тот улыбнулся про себя – индеец старался скрыть свои чувства, но сейчас ему это удавалось плохо.

– Ты тоже, Александер, – проговорил он наконец. – Я видел, как ты вырыл сундук, там, в Ред-Ривер-Хилле. Услышал, как на рассвете ты встал, и пошел следом.

– Och!

– Мне было неспокойно. Если у человека мертвое сердце, он томится в живом теле…

Индеец внимательно посмотрел на собеседника, но дальше объяснять не стал. В то утро он испугался, что Александер может что-то с собой сделать, но стоит ли вспоминать об этом сегодня?

Александер мысленно признал его правоту. В тот момент ему и вправду хотелось покончить со всем раз и навсегда. Это желание обуревало его не впервые. В тот раз, когда он хотел совершить непоправимое, узнав о предательстве Изабель, ему помешал Колл. В Ред-Ривер-Хилле его словно бы удержала невидимая рука – он вспомнил, что его земные дела еще не закончены. Но вряд ли это была рука Господа. На протяжении всей жизни Всевышний не особенно внимал его мольбам…

– Ты прав, Жан! Но скажи, кому плохо оттого, если человек хочет умереть и не верит в Бога, который допускает в мире столько жестокости?

– Господь сотворил человека и дал ему орудия! Людям нужно научиться ими пользоваться и взращивать добро в своих душах!

– А как же те, кто умирает от руки «плохих земледельцев»?

– Господь дарует им вечный покой. Справедливость – не для нашего мира. Но она есть…

– Хотелось бы верить!

– Что ты намереваешься делать, когда найдешь детей?

Александер заглянул в кружку и немного помолчал. Он еще не думал, чем будет заниматься в ближайшем будущем. Единственное, что он твердо решил сделать, – это разыскать Этьена Лакруа и убить его. Но это может и подождать…

– Я хочу удостовериться, что мои сын и дочь живы и здоровы.

– А потом?

– Потом я вернусь в Шотландию.

Накануне Александер много размышлял, прежде чем принять это трудное решение. Он уже не так молод, пора решить все старые споры, забыть былые недоразумения. Нужно съездить в Батискан и повидаться с Джоном, потом – в Шотландию. По возвращении с родины можно будет заняться Этьеном. И, если все удастся, со спокойной душой смотреть, как растут дети… но смотреть издалека. Думая о Габриеле и Элизабет, он отдавал себе отчет в том, что не имеет на них прав, – их мать так и не стала его законной женой. Осознание этого факта тяжелым грузом лежало на сердце. Дочка еще очень маленькая, она его не запомнит, а сын… Что ж, лучшее, на что он мог надеяться, так это то, что Габриель будет вспоминать о нем как о добром друге.

Александер так стиснул кружку, что побелели пальцы. Индеец это заметил и нахмурился.

– У тебя еще есть время…

– Да. Надо еще раз все хорошо обдумать.

Шотландец отставил кружку в сторону и встал.

– Может, когда поживешь на родной земле, тебе станет легче. Если решишь вернуться, твои дети будут ждать тебя здесь. Твоя душа нуждается в совете старших, в их мудрости.

Александер подумал о бабке Кейтлин, о ее наставлениях. Нанатиш тоже встал, и друзья коротко обнялись. Слова были ни к чему.

– Я приеду с тобой повидаться, когда вернусь!

– Двери моего дома всегда для тебя открыты, друг! И поаккуратнее с ногой.

Шотландец усмехнулся, пытаясь скрыть волнение.

– Буду стараться. А что касается остатка тех денег…

– Я ничего не видел. Я вернулся и лег спать.

Улыбка исчезла с лица индейца, и на нем появилось озабоченное выражение. Александер знал, что у Жана полно проблем. Проживающие в миссии автохтоны пытались добиться от местных властей признания своего исконного права на земли предков. В последние годы их материальное положение неуклонно ухудшалось, но сульпицианцы категорически отказывались передать в их распоряжение ресурсы сеньории, дабы они могли его улучшить.

Ирокезы и алгонкины пытались отстоять свои права, совершая порой неправомерные действия. По их мнению, земли, которые сульпицианцы объявили своими, на самом деле принадлежали Всевышнему, а потому все люди могут ими пользоваться. Один индеец, пребывая в уверенности, что он хозяин своего имущества и может делать с ним все, что ему придет на ум, бросил вызов религиозным властям – продал свое жилище торговцу-англичанину. Монахи-сульпицианцы подали жалобу английским колониальным властям и выиграли дело. После Господа и во имя его они были названы правомочными владельцами земель в сеньории Де-Монтань, которые вольны ею распоряжаться и являются единственными управителями миссии, расположенной на этих землях. Таким образом, права индейцев на свои земли оказались попраны, и потому атмосфера в миссии стремительно накалялась. Александер понимал, что Жану Нанатишу это очень не нравится.

Александер вышел из трактира. Его уже дожидалось каноэ, которое должно было доставить его на причал Лашин.

В Монреале ему не составило труда узнать, что дом на улице Сен-Габриель в конце зимы приобрел владелец трактира мсье Дюлон. Что до нотариуса Гийо, то его новая контора располагалась в квартале Кот-дю-Сюд. А вот о судьбе Габриеля и Элизабет никто ничего не знал. И сколько он ни спрашивал в тавернах и трактирах, сведений о Мунро и Макиннисах тоже получить не удалось. Они словно бы растворились в воздухе. Но оставалось еще одно место, где он мог найти помощь: Батискан – там проживал Джон со своей семьей.

* * *

Прохожий больно толкнул Александера, и тот вынырнул из своих невеселых размышлений. Не слушая извинений, он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Пастор-англичанин уже прочел молитву, и теперь все его семейство разбирало узлы, которые им предстояло нести. Управившись с этим, они вскоре скрылись за роскошным портшезом, возле которого топталась пара лакеев. К портшезу подошла черноволосая девушка и постучала в окошко. Показалось румяное лицо в окружении напудренных кудряшек, на которых криво сидела крошечная дамская треуголка. Дама принялась ругать девушку, молча теребившую в пальцах платочек.

Александер окинул взглядом порт, напоминавший своей оживленностью пчелиный улей. С наступлением ночи он опустеет и останутся только немногочисленные моряки, бродяги и часовые. Шотландец подумал, что было бы неплохо напоследок, перед посадкой на корабль, прогуляться по причалам.

Он запустил руку в карман новой куртки из черного драпа – удостовериться, что билет на месте, и посмотрел на море. Вечерний ветер свистел среди снастей и голых мачт. Между бригантиной и двухмачтовым судном он увидел шхуну «Suzanna» и поморщился. Пять дней назад в квебекской газете «La Gazette» он увидел объявление: «На судне «Suzanna», которое направляется в Портсмут, осталось несколько пассажирских мест. Просьба обращаться к капитану Генри Муру». Путешествие будет долгим и изнурительным, Александер знал это наверняка. Только сегодня он наконец решился и приобрел билет.

Джон пропал. Мало кто сомневался в его смерти. По словам Мари-Анн, его супруги, которой Александер нанес визит, Жан-Шотландец не вернулся в Батискан после своей поездки в Микиллимакинак весной 1768 года с отрядом вояжеров. Из его людей она виделась только с Кабанаком. Он приехал, чтобы поговорить с ней и передать контракты с вояжерами. Неужели человек, похороненный на краю леса в Ред-Ривер-Хилле, его брат? Он узнает, так ли это, когда увидится с Мунро. Но сколько еще вопросов оставалось без ответа!

В Батискане Александер провел три дня. Рассказал безутешной Мари-Анн об их с Джоном последней встрече, познакомился со своей маленькой племянницей Маргаритой Макдональд. Взгляд ее светлых смеющихся глаз до странности напоминал взгляд его матери, Марион. Потом Александер вернулся в Квебек. На обратном пути он вспоминал их с Джоном последний разговор, и размышления эти постепенно оформились в желание снова побывать в Шотландии, в своей родной долине. События последних месяцев перевернули его жизнь. Александер ощущал потребность вернуться к своим корням, обрести силы жить дальше.

Поиски детей не дали результата. К счастью, на улице он случайно повстречал Финли Гордона. Супруга и четыре дочери Финли делали покупки в лавке, а его оставили дожидаться у входа. Он открыл собственную сапожную мастерскую в квартале Сен-Рок и получил исключительное право поставлять свою продукцию армии, что давало неплохой заработок. Финли пообещал сделать все, что в его силах, чтобы разыскать детей и Мунро до весны, когда Александер намеревался вернуться в Квебек из Шотландии.

Какое-то время Александер бродил по улицам Нижнего города, где отчетливо ощущались запахи порта. Наступала ночь. Люди расходились по домам, закрывали окна, чтобы обезопасить себя от шума и любопытных взглядов. Цвета утрачивали яркость, уступая место теням.

Проходя по улице Сен-Пьер, Александер увидел новую насыпь. Город постепенно подбирался к реке, и скоро новая дорога должна была протянуться отсюда к улице Со-о-Матело, которая огибала холм. Шотландец машинально направился на запад, в Верхний город. Он внимательно смотрел под ноги, чтобы больная нога не угодила в выбоину, каких на дороге было множество, поэтому натолкнулся на мальчика, который продавал дрова с маленькой повозки. В повозку он запряг собаку. Чуть дальше, чтобы увернуться от мчащей прямо на него кареты, Александер перепрыгнул через рытвину с водой и едва не упал, неловко подвернув больную ногу. Карета все-таки задела его, и трость выскользнула из рук. Прислонившись к стене, он угодил ногой в кучку собачьего помета и выругался. М-да, на улицах Квебека опасностей больше, чем на поле битвы!

Только он нагнулся поднять трость, как проходящий мимо мужчина толкнул его, и пришлось снова перенести вес тела на больную ногу. Александер выпрямился, намереваясь крикнуть вслед прохожему, что он о нем думает, но осекся на полуслове. Высокий, широкоплечий, с ярко-рыжими волосами… Если бы сейчас он был в Глазго или Эдинбурге, то ни на мгновение не усомнился бы, что это Колл. Мужчина завернул за угол, на улицу, которая вела к набережной де Монтань. Разумеется, лицо прохожего Александер рассмотреть не успел, поэтому решил догнать его. Однако нога разболелась так, что об этом нечего было и думать. Он нагнулся, чтобы подобрать трость, и только теперь увидел, что она сломана. Прихрамывая, он пошел в ту же сторону, что и рыжеволосый мужчина. Может, они увидятся, когда тот будет возвращаться?

Уже совсем стемнело. Александер прошел мимо коллежа иезуитов, в котором ныне размещались казармы, и замедлил шаг перед маленьким трактиром «Синий пес». Было бы неплохо снова оказаться в шумной, веселой атмосфере, в которую он, в бытность солдатом, погружался едва ли не каждый вечер после вечернего дозора. Он вспомнил кабаре «Бегущий заяц». Интересно, как сложилась судьба Эмили? Окна заведения светились приятным желтым светом, словно приглашая войти. Может, все-таки выпить стаканчик? Заодно и ноги отдохнут… Нужно было подумать и о том, чтобы раздобыть до отплытия новую трость.

В трактире царило оживление, над столами плавали облака табачного дыма. За эти годы мало что изменилось. Разве что исчезли «красные мундиры». Основной клиентурой заведения теперь были канадцы. Александер присел у стойки и заказал виски.

Он допивал уже третью чарку, наблюдая за происходящим вокруг, когда его взгляд остановился на округлых бедрах подавальщицы, которая наклонилась к клиенту. Выбившиеся из-под чепца темные пряди струились по изящной шее. Женщина вдруг показалась ему знакомой. Но вот клиент что-то сказал, и она расхохоталась. Когда же она выпрямилась и оглянулась, Александер вздохнул с облегчением. Это была не Эмили.

Решив, что на сегодня хватит, Александер залпом опустошил стакан и шагнул к выходу. В этот же миг из-за ближайшего стола встал мужчина и они столкнулись.

– Простите, мсье, я не хотел!

Незнакомец уставился на Александера.

– Ничего, с кем не бывает!

Их взгляды встретились, и Александеру стало не по себе.

– Мы знакомы?

– Возможно. Вы – мсье Александер Макдональд, солдат хайлендского полка Фрейзера?

– М-м-м… Смотря что вам от него нужно…

– Мсье Макдональд, вы меня не помните?

Александер отступил на шаг и всмотрелся в лицо канадца, на котором не было и тени враждебности. Судя по одежде, он был не из бедных. Мужчина снял фетровую, украшенную пером треуголку, обнажив собранные в хвостик ухоженные черные волосы, и поклонился.

– Нет, не помню.

Осанка и манеры незнакомца указывали на аристократическое происхождение, хотя и отдавали некоторой провинциальностью. Черты у него были красивые и правильные, и, присмотревшись, Александер подумал, что, возможно, когда-то и в самом деле видел это лицо.

– Лейтенант морского флота Мишель Готье де Сент-Элен Варен, из роты Дешайона де Сен-Ура! – отрекомендовался незнакомец и щелкнул каблуками. – Я – офицер, которому вы спасли жизнь на Полях Авраама! Ну, теперь вспомнили?

Александер онемел от изумления. Мужчина засмеялся, дружески хлопнул его по плечу и пригласил за свой стол.

– Очень рад, что ваша рана оказалась неопасной и что с голосовыми связками у вас порядок! К слову, вы теперь намного лучше говорите по-французски!

– Эм-м-м…

– Значит, вы так и не вернулись на родину, мой друг? Надеюсь, вы разрешите мне называть вас другом?

– Как вам угодно, мсье!

– Я действительно считаю вас другом и хотел бы, чтобы вы считали другом меня.

– Разумеется…

Александер поудобнее устроился на стуле. Мишель Готье, который наблюдал за шотландцем уже некоторое время, заметил, какой напиток тот пил, поэтому тут же заказал бутылку лучшего виски, какой только имелся в заведении, и наполнил стаканы.

– Расскажите, чем вы занимались все эти годы.

Завязался дружеский разговор. После трех чарок виски Александер расслабился и стал разговорчивее. Мишель много спрашивал о маневрах Мюррея и Амхерста, которые привели колонию к капитуляции, комментировал ошибки командования обеих воюющих сторон, критиковал нерешительность Монкальма, упрямство Леви и непростительную ошибку Бугенвиля. Эта неожиданная встреча с канадцем, который разговаривал с ним, словно они были давними друзьями, пошла Александеру на пользу. Она помешала ему предаться меланхолии, которая обычно предшествует отъезду.

Прошло два часа. Все темы исчерпали себя, участились паузы. Язык у канадца заплетался все сильнее. Наконец офицер и вовсе умолк. Хмурясь и постукивая пальцами по столу, он смотрел на Александера взглядом, каким обычно оценивают противника, разрабатывая план атаки. Наконец он набрал в грудь воздуха и спросил:

– Кампания Вольфа была для вас первой?

– Нет. В составе британской армии впервые я попал в бой под Луисбургом.

– А до этого?

– Мой отец и старшие братья участвовали в якобитском восстании в Шотландии, много лет назад. Отец взял меня с собой. Я тогда был подростком.

– Кампания молодого принца Стюарта? Я слышал об этом восстании во Франции. А в Париже познакомился с офицером по имени Макнейл, он родом с острова Бара, что во Внешних Гибридах. После разгрома повстанцев он бежал из Шотландии. Кэролайн Скотт со своими солдатами разорили его остров. По его рассказам, этот человек отличался особенной жестокостью по отношению к католикам.

– Капитана Скотта не скоро забудут в наших краях, – тихо проговорил Александер, утыкаясь носом в стакан, чтобы скрыть волнение. – Отличный виски!

О капитане Кэролайне Фредерике Скотте ему говорить не хотелось. Этот человек руководил карательными экспедициями в западных областях Хайленда. Наведывался он и в Гленко. Сказать, что он был жесток в своих методах, было бы эвфемизмом. Александер как раз искал, чем бы набить живот, когда рота Скотта прибыла в Глен-Невис. Солдаты пришли в дом к местному лэрду Александеру Кэмерону по прозвищу Максорли. В восстании он не участвовал, поэтому визит капитана Скотта его удивил. Еще больше он удивился, когда его привязали к дубу и сунули ему в рот кляп. Потом солдаты Скотта принялись за его супругу и маленького сына. Дом сожгли, а жене и сыну, которым не оставили даже теплой одежды, пришлось всю зиму прятаться в пещере.

– Многие шотландцы после капитуляции обосновались в Канаде, поэтому виски понемногу вытесняет ром, который к нам доставляют с французских островов. Но, должен вам сказать, мне ваше… как вы называете виски на родном языке?

– Usquebaugh.

– Точно! Так вот, мне оно очень нравится!

Канадец поднял стакан, чтобы полюбоваться цветом напитка. Потом отпил глоток и одобрительно цокнул.

– У меня не было возможности поблагодарить вас как полагается! Поэтому я очень рад, что Господь сегодня дал мне возможность уплатить этот долг чести по отношению к вам, мсье Макдональд.

– Долг? Вы ничего мне не должны, мсье Готье.

– Позвольте с вами не согласиться! Убить соотечественника, чтобы спасти жизнь вражескому солдату, – на поле битвы такое случается нечасто! А ведь этот человек был вашим командиром, верно?

– Сержант Кэмпбелл не имел моральных принципов.

– У многих воинов нет моральных принципов, – заметил Мишель с многозначительной усмешкой.

Александер вдруг вспомнил разрушенные постройки Ред-Ривер-Хилла и убитых жителей маленькой деревушки на берегу Заячьей реки.

– И не только у воинов, – добавил он, встретившись с канадцем взглядом.

– Вы правы. Но я благодарен Небу, что есть еще честные люди! Вы спасли мне жизнь, мсье Макдональд. Позвольте же мне вернуться во Францию со спокойным сердцем и чувством удовлетворения от исполненного долга.

– Уверяю вас, вы ничего мне не должны! Я поступил, как считал нужным, не более того.

– Но вы могли бы получить поощрение от начальства…

– Я стараюсь… считаю нужным придерживаться своих моральных принципов и не собираюсь их нарушать, чтобы произвести впечатление на кого бы то ни было.

– В том-то все и дело! Вот этим вы и заслужили мою признательность и восхищение! А еще я видел, как вы рисковали жизнью, чтобы спасти невинного ребенка!

– Ти-Поля? – переспросил Александер, вспоминая давние события.

– Мальчика звали Ти-Поль? Вы его знали?

– Нет. Я хотел сказать… Мы познакомились позже, уже во время оккупации.

– А еще там была его очаровательная сестра. Как же ее звали? А! Изабель! Разве можно забыть имя, которое так ей шло! Прекрасная Изабель! Вы и ее встречали?

Александеру стало не по себе. Он опустил голову и ценой огромного усилия ответил:

– Да.

– Я попросил ее вынуть ваш нож из раны на теле сержанта, и она это сделала. Храбрая девушка, и сердце у нее доброе.

– Я не знал… Она потом вернула мне нож, но не сказала, как он к ней попал.

Александер погрузился в воспоминания, и только через некоторое время посмотрел красными от дыма и выпитого глазами на канадца:

– Изабель умерла.

– Но… Когда?

Во рту у Александера стало горько. Он поднял стакан, но, увидев, что он пустой, поставил его на стол и уставился на него невидящим взглядом. Его волнение было для Мишеля очевидным, однако он не мог знать его причину. Поэтому он поспешно вылил в стакан друга остатки виски и заказал вторую бутылку.

– Вы ее хорошо знали?

– Она была… Она была моей женой!

Мишель кивнул. Потягивая виски и сочувственно качая головой, он стал слушать печальный рассказ о жизни Александера. Когда тот умолк, он еще долго молчал, положив голову на руки и упираясь о столешницу локтями, чтобы они не качались. Он смотрел на своего собеседника и видел человека, на долю которого выпало немало страданий. Глубокие раны оставили след не только на его теле, но и в душе. Чем он, французский офицер, может ему помочь? Разве что утешением, добрым словом…

– Господь оставил вам двоих детей, – проговорил он ободряюще.

Александер отвлекся от мрачных размышлений, посмотрел собеседнику в глаза и печально произнес:

– Но я не знаю, куда этот Господь их запрятал!

– Может, я могу помочь вам разыскать их? У меня обширные связи… – И он громко икнул.

– Даже если бы я доказал, что они – мои дети, мне бы их не отдали. Посмотрите на меня! Я – старый холостяк, бывший солдат британской армии, а ныне – калека! Вы прекрасно понимаете, что мне их не отдадут!

Глядя на кивающего канадца, Александер вдруг подумал о золоте. Может, если у него будет много денег… Но, невзирая на алкогольный туман в голове, он быстро одумался. Нет, даже золото не поможет ему «выкупить» своих детей…

Мишель между тем не сводил глаз со своего стакана. Шотландец прав. Мальчик в глазах закона является законным сыном нотариуса Ларю, а вот что касается девочки…

– Вы говорите, ваша дочь родилась там, в лесах? Если ее крестили, ваше имя должно быть записано в метрике и…

– Нет! Мы символически омыли Элизабет в реке, а крестить ее собирались в сентябре, в церкви при миссии, в день нашего с Изабель венчания.

Все обстоятельства были против него… Мишель сочувственно кивнул, потом отпил пару глотков из стакана. Нет, не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать! Он найдет способ помочь другу, хотя бы ради того, чтобы заплатить ему добром за добро…

– До отплытия вы будете в городе?

– Да. Если погода не испортится, «Suzanna» поднимет якорь послезавтра.

Александеру показалось, что пол закачался у него под ногами, стоило ему только вспомнить о корабле.

– М-м-м… Жаль! Я уезжаю в Монреаль на рассвете. Я был бы очень рад… снова с вами повидаться.

Глядя прямо перед собой и постукивая пальцами по столу, Мишель какое-то время размышлял, потом его пальцы враз замерли. Он поднял на Александера мутноватый взгляд и улыбнулся.

– Раз уж вы остаетесь здесь еще на день, может, вы могли бы… м-м-м… оказать мне услугу? Сущая безделица, уверяю вас! К несчастью, я забыл отправить письмо своему давнему другу. Не могли бы вы его отнести? Речь идет о мсье Шарле-Луи Тарьё де ла Нодьер, сыне мсье де ла Перада, они с моим отцом дружили. А с Шарлем-Луи мы сблизились во время последней войны. Он тоже был на Полях Авраама в тот день. Энергичный, одаренный человек, храбрец! В 1760 в Сент-Фуа его ранили, а после капитуляции мы оба оказались во Франции. А после… После Шарль-Луи побывал в гостях у своих новых друзей в Лондоне и вернулся в Канаду прошлой весной. Ему посчастливилось завоевать расположение очаровательной Женевьевы-Элизабет, дочки мсье де ла Корна. Несколько недель назад они поженились и в данное время пребывают в Квебеке.

– Я отнесу ваше письмо, мсье Готье.

– Это… Это письмо с извинениями. Я не смог присутствовать на свадьбе. Щекотливая ситуация… Поэтому я бы хотел, чтобы вы отдали ему письмо из рук в руки.

– Можете на меня рассчитывать.

Только бы вспомнить завтра имя адресата – Торьё де ла Подьер? А может – Таньё де ла Перад?

– На том и порешим!

Мишель Готье обрадованно улыбнулся и встал. Александер сделал то же самое. Оба едва держались на ногах, поэтому пришлось искать поддержку у стола.

– Пожалуй, попрошу, чтобы мне принесли постель прямо сюда! Может, и вам не стоит уходить, мсье Макдональд? У мсье де Кутия в погребе наверняка осталась еще бутылочка или две этого отличного виски! Ма-а-ари-Софи-и-и!

Симпатичная подавальщица, на которую Александер засматривался в начале вечера, подошла, соблазнительно покачивая бедрами.

– Чернил, бумаги и воска! Ма-а-ари-Софи, я сказал чернил, а не свекольного сока! Мне нужно написать письмо! Очень важное письмо моему другу! Проклятье! Надо же было так напиться!

И канадец, икая, повалился обратно на стул. Потирая низ живота, он поморщился.

– Ой-ой-ой! Лучше бы сначала я попросил Мари-Софи принести ночной горшок! Еще немного, и мой мочевой лопнет!

Он засмеялся и разлил по стаканам остатки виски. Потом поднял стакан и посмотрел на Александера, которому пришлось прищуриться, чтобы в глазах не двоилось.

– За нашу дружбу! И ваше здоровье!

– Slaìnte!

* * *

– Гм… – Шарль-Луи Тарьё отложил письмо, которое только что дочитал до конца. – Может, бокал вина? Или, может, вы предпочитаете коньяк?

Голос у него был густой и приятный, тон – любезный, но не более. Александер сидел на стуле и нервно теребил шляпу. По взгляду, которым молодой помещик окинул поношенную одежду посетителя и его помятое, плохо выбритое лицо, было ясно, какое он составил себе о нем мнение.

– Благодарю, не надо. Если я больше не нужен мсье…

– Как раз таки нужны!

Чувствуя, что виски до сих пор струится по жилам, Александер хотел только одного – попасть в свою комнату в трактире и прилечь. Но мсье Тарьё по непонятным для него причинам не торопился отпускать его. Откинувшись на спинку кожаного кресла, он с задумчивым видом потирал кончик носа. Спустя минуту он уперся ладонями в столешницу и сказал:

– Человек, которому я должен, просит меня отдать этот долг тому, чьим должником является он сам…

– Простите?

– Мсье Готье де Сент-Элен Варен обязан вам жизнью, мсье Макдональд. А я… я задолжал ему некую сумму. В Париже деньги улетают, как ветер…

Шарль-Луи резко встал, подошел к секретеру, выдвинул ящик и стал копаться в бумагах. Александер слушал шелест документов и недоумевал, глядя на склонившегося над секретером молодого человека. Какое отношение это имеет к нему? И когда Мишель Готье успел рассказать мсье Тарьё о нем? Может, в письме?

Александер бросил нетерпеливый взгляд на часы, размеренное тиканье которых отчетливо звучало в комнате и отдавалось эхом в его затуманенной голове. Письмо он передал, можно уходить!

– Теперь, когда я передал вам письмо от мсье Готье с извинениями…

– С извинениями?

Держа в руках расчетную книгу, хозяин дома обернулся и посмотрел на Александера с изумлением. Александер смутился.

– Он очень сожалел, что не смог присутствовать на вашем бракосочетании…

Шарль-Луи помолчал немного, очевидно, не в силах решить, то ли его собеседник глуповат, то ли случилось какое-то недоразумение. И вдруг он расхохотался, чем ввел Александера в еще большее замешательство.

– Уверяю вас, мсье Макдональд, мсье Готье присутствовал на моем бракосочетании! И я слишком хорошо его знаю, чтобы с уверенностью сказать – сколько бы он ни выпил, его память остается безупречной! Ха-ха-ха! Дорогой Мишель! Этот хитрец всегда добивается чего хочет! То, что вы удивлены, заставляет меня думать, что вам невдомек, о чем идет речь в этом письме!

– Мсье Готье сказал…

– Что приносит мне письменные извинения, поскольку не смог присутствовать на моей свадьбе, верно?

– Именно так.

Александер уже сомневался, что правильно понял объяснения Мишеля. По спине его пробежал холодок, а во рту он снова ощутил вкус виски с ноткой желчи. Шарль-Луи положил толстый фолиант на стол и стал его перелистывать.

– Мсье Макдональд, вам нехорошо? Вы бледны и…

– Я в порядке, просто немного устал.

– Понятно.

Молодой человек взял письмо и сунул его Александеру под нос.

– Читайте сами! – Увидев, что Александер хмурится, он поспешил извиниться: – О, простите меня! Если вы не умеете читать…

– Я умею читать, мсье! Но по-французски хуже, чем по-английски.

Это был неприятный для Александера момент. Почерк у Мишеля был неразборчивый, и чем пристальнее он вглядывался в строчки, тем сильнее кружилась голова. Шарль-Луи взял письмо у него из рук.

– Я вкратце изложу суть написанного. Речь идет о просьбе вернуть долг. Документ составлен надлежащим образом, подписан Мишелем и свидетелем – мсье Кутийем, владельцем трактира «Синий пес».

Александер смотрел на молодого Тарьё так, словно не верил своим глазам. До него дошло, как ловко Мишель Готье обвел его вокруг пальца, и удовольствия эта мысль ему не доставила. По словам хозяина дома, в письме Мишель просил своего должника, Шарля-Луи Тарьё, оформить вексель на сумму задолженности и передать его подателю сего письма – мсье Александеру Макдональду из Гленко, некогда солдату роты Кэмпбелла из Гленлайона, входившей в состав хайлендского полка Фрейзера, поскольку считал себя должником последнего. Также Мишель счел нужным указать, что сохранение жизни невозможно оплатить никакими деньгами и его цель в данном случае – обеспечить своему спасителю достойное существование в будущем.

– Мишель Готье всегда держит слово, мсье Макдональд! А я должен сдержать свое в том, что касается моих долгов.

Было очевидно, что происходящее забавляет мсье Тарьё, но незапланированным тратам он не очень рад.

– Но я не хочу этих денег! Мне ничего не нужно!

Не обращая внимания на его протесты, Шарль-Луи еще раз заглянул в документ.

– Сумма моего долга составляет… Черт побери! Три тысячи шестьсот восемьдесят два ливра, двенадцать су и восемь денье! Неужели так много?

Он проверил длинные столбцы цифр в своей расчетной книге, черкнул что-то на бюваре и сделал быстрый подсчет.

– Что ж, мсье Готье, как всегда, точен в своих расчетах!

– Я не могу согласиться!

Александер вскочил со стула, но ему пришлось сесть снова и стиснуть зубы, чтобы не застонать от боли.

– Я хорошо знаю Мишеля. Вернувшись в столицу, он непременно придет ко мне и проверит, выполнил ли я его распоряжение. Я не собираюсь его разочаровывать и омрачать давнюю дружбу. Полагаю, мсье Готье предугадал вашу реакцию, поэтому сделал вот эту приписку: «В случае, если мсье Макдональд будет упорствовать, я восприму его отказ как оскорбление и буду вынужден отстаивать свою честь на дуэли».

– Но это же смешно!

– Это еще не все. «Если на момент выяснения разногласий меня не будет в городе, я поручаю моему дражайшему другу Шарлю-Луи Тарьё де ла Нодьеру защищать мою честь на дуэли». И добавляет, что, поскольку он видел, как вы обращаетесь с колюще-режущим оружием, было бы лучше, если бы вы все-таки приняли деньги.

Молодой человек посмотрел на Александера с многозначительной усмешкой, и тот почувствовал, что краснеет.

– Неужели вы настолько недооцениваете ценность жизни и честного слова, мсье Макдональд?

В дверь постучали, и у Александера не осталось времени для возражений. Шарль-Луи посмотрел на часы, поморщился и громким голосом пригласил стучавшего войти. В комнату вошли двое. Невысокий блондин, судя по круглому животику, любитель хорошо покушать, положил на столик у двери стопку тяжелых расчетных книг. У второго, высокого мужчины с гладкими черными волосами, собранными в хвостик, в руках было по саквояжу с бумагами. Молодой Тарьё вышел к ним навстречу.

– Луи-Антуан! Я забыл, что вы собирались зайти! Приношу свои извинения – у меня было срочное дело…

Он повернулся к Александеру, который тоже успел встать.

– Мсье Макдональд, позвольте представить вам молодых нотариусов: мсье Луи-Антуана Сайана из Леви и мсье Жака Гийо из Монреаля. Уверен, их ждет блестящее будущее!

Александер и нотариусы обменялись рукопожатием. Гийо… Фамилия показалась ему знакомой.

– Мсье Гийо только что закрыл практику, которую делил с покойным Пьером Ларю, и надеется приобрести клиентуру нотариуса Делорьера, умершего прошлой зимой в Сен-Мишеле. А ведь ему было всего тридцать восемь! Какое несчастье!

Кровь застыла у Александера в жилах. Конечно же! Жак Гийо – помощник Пьера Ларю! Шарль-Луи вернулся к письменному столу.

– Благодарю Господа, что он избавил меня от нотариата! Эта профессия представляется мне опасной для жизни. Прошу вас, господа, присаживайтесь!

Пока он разговаривал с нотариусами, которым мог уделить лишь несколько минут, Александер рассматривал мсье Гийо. Да, это был тот самый господин, которого он застал целующим Изабель руку на пороге ее дома на следующий день после смерти Пьера. В сердце его шевельнулась надежда. Может, он знает, где сейчас Габриель и Элизабет? До отъезда нужно обязательно поговорить с ним! Но как?

– Мсье Макдональд?

Александер тряхнул головой и сосредоточил внимание на Шарле-Луи. Тот протянул ему документ и спросил:

– Вы возьмете документ или, быть может, желаете, чтобы эти господа засвидетельствовали нашу сделку?

Нотариусы, которые еще не слышали ни о какой сделке, переглянулись. Потом с подозрением уставились на Александера. Что, если он – инспектор казначейства, уличивший мсье Тарьё в мошенничестве и теперь пришедший получить плату за молчание? Не желая посвящать в дело еще двоих, шотландец взял вексель. Что с ним делать, он решит позже. Он встал, поклонился хозяину дома и нотариусам и вышел.

Он допивал четвертую чашку кофе, когда из дома вышли те двое. Нотариусы остановились на тротуаре и стали оживленно переговариваться. Как только мужчины раскланялись и каждый направился в свою сторону, Александер, в спешке бросив на стол несколько монет, выскочил из трактира. Гийо пересек Рыночную площадь и теперь ловко лавировал в толпе. Александер со своей больной ногой двигался гораздо медленнее, но старался не терять нотариуса из виду. Гийо собирался войти в лавку, когда он его окликнул. Нотариус обернулся. Судя по всему, он никак не ожидал снова увидеть Александера.

– Мсье Макдональд?

– Мсье Гийо? Это ведь вы работали помощником в конторе нотариуса Пьера Ларю?

– Именно так!

– Нам нужно поговорить. Это важно.

– Но я очень спешу, мсье! Меня ждут. Завтра состоится мое бракосочетание…

– Прошу, уделите мне пару минут!

Жак Гийо кивнул, недоумевая, что этому странному незнакомцу от него нужно. Но, судя по выражению его лица, речь шла о чем-то важном. Тут он вспомнил, как мсье Тарьё передал этому человеку вексель на предъявителя, но это не успокоило его, а, наоборот, встревожило. Неужели у мсье Тарьё проблемы… с законом? Какую глупость мог совершить известный своим пылким нравом сын крупного землевладельца, господина Тарьё де ла Нодьера де ла Перада, и внук легендарной Мадлен де Вершер?

– О чем вы хотели со мной поговорить? – спросил он настороженно.

– О мадам Изабель Ларю, – ответил Александер срывающимся от волнения голосом.

– Об Изабель?

Теперь Жак смотрел на собеседника с еще большим опасением. Он говорил на правильном французском, но акцент все же выдавал в нем иностранца, и, судя по интонационной окраске речи, шотландца по происхождению.

– Кто вы такой?

Александер нервно посмотрел по сторонам. Он предпочел бы поговорить в другом, более спокойном месте, однако опасался, что Гийо не согласится и уйдет. Поэтому он выпалил:

– Я – отец Габриеля и Элизабет! Я хочу… Нет, я должен убедиться, что мои дети ни в чем не нуждаются. Я не собираюсь навязывать им свое общество. Завтра я уезжаю в Шотландию, и все, чего я хочу, – это знать, что с ними все будет хорошо. Кому передали опеку? Где они?

В считаные мгновения Жак Гийо побледнел как смерть.

– Дети? Но ведь Изабель… она…

– Умерла, я знаю! Габриель и Элизабет лишились матери, но у них есть отец! И я хочу убедиться… Господи!

Волнение достигло апогея, и Александер заплакал. Дрожащей рукой он вынул из-за пазухи вексель и помахал им перед лицом отшатнувшегося нотариуса.

– Пока я могу предложить только это… Для детей… На какое-то время…

Жак смотрел на документ так, словно речь шла о его смертном приговоре. Не поднимая глаз, он проговорил:

– Я… я не знаю, где дети, мсье.

Александер готов был поклясться, что он врет. Гнев поднялся в нем, и если бы не толпа людей вокруг, он бы, наверное, бросился на нотариуса и выбил бы из него правду. Однако он сдержался, подумал немного, вынул из кармана кожаный кошель и с трудом развязал его – так сильно у него дрожали руки. Áuri sácra famés…

– Мсье Гийо, я хочу знать, где мои дети.

Он вынул из кошеля несколько золотых. Вид золота, блестевшего на солнце, придал ему уверенности.

– Вы – правовед. Сколько вы хотите за то, чтобы помочь мне получить опеку? Я уверен, Изабель хотела бы этого…

– Силы небесные!

Саквояж выскользнул из пальцев Жака Гийо и упал на мостовую. Сам бледный, как покойник, он смотрел на восставшего из мертвых соперника. И эти глаза… Они такие же голубые, как и у Габриеля! Ему показалось, что под ногами открывается бездна, что все вокруг рушится. Конец всем его надеждам…

С расстояния в несколько туазов на ссутулившегося шотландца смотрел еще один человек. Он замер на месте, затаив дыхание, и все еще не мог поверить, что ему не померещилось. У него на глазах шотландец поднял с земли саквояж и передал побелевшему лицом Жаку Гийо. В следующий миг он чуть повернулся… и сомнений не осталось.

Он был худее, чем раньше, и в шевелюре проблескивала седина. Но этот нос с горбинкой, волевой подбородок, оригинальный рисунок губ, искалеченная кисть… Все приметы указывали, что перед ним – Александер Макдональд. Он просто не мог ошибиться…

Но как? Каким чудом? Он сам видел, как Макдональд вбежал в пылающий дом. Видел, как из-под дымящихся обломков извлекли мертвое тело. Видел, как Изабель рыдала у него на могиле. Что же произошло? По спине пробежал холодок. Разве может человек раз за разом умирать и воскресать? Этьен тряхнул темными волосами и прищурился. В его глазах полыхнул злой огонек. Он видел, как блеснуло золото.

– Откуда бы ты ни явился, Макдональд, на этот раз я тебя достану!

 

Глава 21. Жертвенность

Двуколка остановилась под аккомпанемент металлического скрежета и потрескивания дерева. Сидящая на ограде птичка – это оказался красноплечий трупиал – встретила гостей протяжной трелью; чуть поодаль два щегла ссорились на березе. Клочья утреннего тумана еще парили над пшеничными и маисовыми полями.

– Вот мы и приехали!

Жак Гийо медленно и глубоко вздохнул. С этого места была видна крыша дома, спрятавшегося за кленовой аллеей. Судя по серому дымку и приятному запаху мяса, приготовления к свадебному пиру шли полным ходом.

Вдалеке спокойно текла река Святого Лаврентия. Ему вспомнилось детство. Однажды они с отцом рыбачили на берегу этой вот реки. В ту пору ему было столько же, сколько теперь Габриелю. Глядя на остров Монреаль из лодки, медленно плывущей по течению, он подумал, что земля движется, а вода стоит на месте. Отец тогда засмеялся и сказал: «Мой мальчик, земля непоколебима, как судьба. А вода – она течет, как сама жизнь. Как вода приспосабливается к земле, так и жизнь принимает форму судьбы».

Сегодня утром перед Жаком Гийо открылось истинное могущество Судьбы. Сколько бы ни атаковали ее бурные волны, она продолжала существовать, оставалась неизменной. И даже эрозия была ей нипочем. Протяжно замычала корова, собака шумно подхватила почин. Потом снова стало тихо. Жак позволил своим векам опуститься. От волнения сердце выстукивало чечетку. Пожалеет ли он о своем поступке? Бесспорно! И эти сожаления останутся с ним на протяжении всей жизни. Но ему пришлось бы пожалеть еще больше, если бы он предпочел бездействие.

Он посмотрел назад, на дорогу. Там, едва различимый в облаке пыли, вырисовывался мужской силуэт. Какое-то время Жак смотрел на него, хотя думал об Изабель. Представил, как его муза в бледно-зеленом наряде приближается к нему по тенистой аллее, ведущей к алтарю. А сейчас она наверняка сидит в любимом кресле у окна в гостиной и смотрит на реку, медленно несущую свои воды в океан. И скоро мимо ее окна проплывет корабль…

Бриз ласкал его чисто выбритые щеки, заставляя забыть о прикосновениях острой бритвы и немного успокаивая тревогу. По пути он сделал остановку возле дома священника прихода Сен-Этьен-де-Бомон и передал ему документы на подпись. Кюре мсье Парен угостил его чаркой вишневой наливки, которую он с благодарностью выпил. Господи, наверное, лучше было бы выпить целую бутылку…

Скрипнула дверь, послышался детский голос, нарушая спокойствие пейзажа и развеивая его мрачные мысли. Металлический стук кастрюль, женские голоса – и снова тишина. Жак посмотрел на реку. Шхуна под белым парусом скользила по сероватым водам пролива между набережной Сот-дю-Сюд и островом Орлеан. Он представил, как маленький Габриель бежит к берегу, вынимая подаренные Жаком приближающие очки, чтобы полюбоваться судном, которое плывет к далеким берегам Англии. «Suzanna» покинула Квебек в то же самое время, что и сам Жак.

С тяжелым сердцем отвлекаясь от созерцания поблескивающего на солнце такелажа, он хлопнул поводьями по крупу лошади, и двуколка двинулась к дому.

Сидя у окна и глядя на реку, Изабель искала утешения в чашке с горячим шоколадом. Невидящим взглядом она следила за движением корабля – того самого, на который сейчас смотрел Габриель через свои приближающие очки. Тем временем Отемин и маленький Дуглас бегали за взрослыми – Луи Лакруа, Базилем и несколькими племянниками и кузенами Лакруа, которые забивали в землю колышки.

Кухня гудела, как улей. Франсуаза и Мадлен распоряжались происходящим, не забывая по-дружески подшучивать друг над другом. Вся эта суета оставляла Изабель равнодушной.

Что-то едва ощутимо коснулось ее носа, и она посмотрела вниз, в чашку. На застывшей поверхности шоколада лежал цветок фиалки. Рядом упал еще один, потом еще… Она запрокинула голову и встретила взгляд глаз цвета амбры. Изабель вздрогнула и вскочила с кресла, едва не опрокинув шоколад на свое домашнее платье.

– Жак, что вы здесь делаете? Это неприлично! И потом, разве вы не знаете, что видеть невесту в утро перед венчанием – к несчастью?

Жак изобразил смущение, чтобы скрыть истинное состояние души. На самом деле самое страшное из несчастий с ним уже случилось, так что хуже не будет. Он улыбнулся.

– Не знал, что вы суеверны, мой дорогой друг! А что касается приличий… Обычно вы не обращаете на них внимания.

Изабель не ответила. Она устремила взгляд на густую массу в чашке, подрагивающую у нее в руках. Жак вздохнул и подошел еще ближе. От него приятно пахло прохладной мятой. Он аккуратно взял чашку и поставил ее на карточный столик.

– Не думал, что мой визит так расстроит вас, любовь моя! Знаю, сегодня мы должны были бы встретиться уже у алтаря, но я не спал всю ночь и…

Изабель посмотрела на него снизу-вверх, ища на лице следы бессонницы.

– Сегодня ночью вы сможете отдохнуть, – довольно-таки холодно проговорила она.

– Полагаете, у меня получится? – возразил он с ноткой цинизма, о чем тут же пожалел.

Он обхватил руками талию Изабель, погладил ее по спине. Медленно и деликатно привлек к себе, поцеловал в лоб. Через несколько секунд выдохнул в небрежно причесанные волосы:

– О, Изабель! Знали бы вы, как я вас люблю!

– Я знаю, что вы говорите от души, Жак!

– Но вы не знаете, насколько глубоки мои чувства…

Положив ладони ему на грудь, Изабель посмотрела на него своими зелеными, как изумрудные озера, глазами.

– Вы оставили практику в Монреале, чтобы я могла жить здесь. Вы так терпеливы со мной, Жак!

– Это было нетрудно, любовь моя, уверяю вас!

Он наклонился, чтобы вкусить меда с ее губ, и она не стала противиться, однако на поцелуй ответила весьма сдержанно. Чуть отстранившись, он смотрел на нее и пытался запомнить вкус ее дыхания, тепло ее тела и его запах. Он позволил своим рукам еще раз прогуляться по ее бедрам и спине, погладить каждый позвонок через тонкую ткань платья. Представил, как она затрепетала бы от этих прикосновений, если бы на его месте оказался шотландец…

– Изабель! Я приехал, потому что хотел с вами поговорить еще до… до церемонии.

Он сделал шаг назад, оставив ее в растерянности, с безвольно повисшими руками. Ему было больно смотреть на нее, и он отвернулся. Беседка на улице была почти готова, и мастера уже начали украшать ее зелеными ветками и гирляндами из пшеничных колосьев.

– Я хотел задать вам вопрос. Я понимаю, что вы выходите за меня по собственной воле, однако я все-таки спрашиваю себя…

Отчаяние лишало его способности связно выражать мысли. Слова словно бы застревали в стесненной от волнения груди. Он услышал шорох платья, почувствовал теплое прикосновение пальцев к шее и щеке. И все-таки ему не хотелось видеть сейчас ее лицо.

– Знаю, это может показаться странным… Но я хочу знать…

– Что?

Он резко повернулся и посмотрел ей в глаза.

– Если бы однажды отец ваших детей пришел к нам в дом, вы бы меня оставили?

Несколько секунд выражение лица Изабель не менялось, потом она наморщила лоб и нахмурилась.

– Это и вправду странный вопрос! Жак, этот человек умер! Как вы можете так со мной поступать? Это… Я не ожидала от вас услышать это!

– Мне очень жаль вас расстраивать, но я должен знать. Забудьте о моей неделикатности и просто ответьте на вопрос!

– Забыть о вашей неделикатности? Святые вседержители! Сегодня, в день нашей свадьбы, вы приходите, когда я еще не одета, чтобы поговорить об Александере! Но ведь он умер, Жак! Он не вернется! Прекратите этот дурацкий фарс!

Она готова была заплакать.

– Его уже считали мертвым, и он вернулся. Почему бы истории не повториться еще раз?

Она издала возглас удивления и прикрыла рот ладошкой.

– Жак Гийо!

– Ответьте мне, Изабель!

Он схватил ее за плечи и заглянул в мокрые от слез глаза. То, что он там увидел, хотя и был к этому готов, поразило его, словно удар молнии. Он разжал пальцы, и его руки соскользнули по ее рукам вниз.

– Вы до сих пор его любите! До сих пор…

– Жак, я никогда не скрывала от вас, что…

Он кивнул.

– Это правда.

Отдернув от нее руки, он отступил. Вид у него был печальный. Видя его отчаяние, Изабель попыталась объяснить, смягчить удар.

– Чувство, которое я испытываю к вам, Жак, – это больше чем дружба! Сегодня я могу даже сказать вам, что я люблю вас!

– Но вы не любите меня так, как я люблю вас.

– Прошу, не портите нам обоим этот день! Солнце светит, дети радуются…

Жак издал саркастический смешок и покачал головой. Не портить этот день? Да, солнце действительно светит, но не для него.

– Вы правы, Изабель! Я веду себя глупо. Простите!

Он взял шляпу, которую бросил на кресло, войдя в комнату, и очень нежно поцеловал Изабель руку. Она улыбнулась ему так ласково, как только могла. Он надел головной убор и поклонился.

– Изабель, вы – муза моих ночей, вы начертали в моем сердце прекраснейшую из историй любви! Вы – вдохновение моих дней, к которому стремятся все мои помыслы! Но муза, как и благодать, капризна и неуловима для тех, кто не понимает ее сущности. Я не ваш поэт, Изабель! Да, вы открыли мне свое сердце, и я прочел в нем нечто прекрасное, мечту любого мужчины… Но слова, которые в нем запечатлены… написала другая рука, не моя!

Он умолк, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Потом повернулся и вышел, оставив Изабель в замешательстве.

– Что это с ним сегодня?

В поисках утраченного душевного равновесия она вернулась к окну. В воздухе пахло пряностями, совсем как в детстве. Она проводила шхуну взглядом. Из порта вышли две рыбачьи лодки. Габриель увидел мать, улыбнулся и помахал ей. Потом отвернулся и стал смотреть в другую сторону. Наверное, заприметил какую-то зверушку… Но уже в следующую секунду мальчик убежал. И что еще более странно, Луи и остальные оставили работу и последовали за ним.

Изабель села в кресло, увидела шоколад, к которому так и не прикоснулась, и взяла чашку. Цветки фиалки напоминали утонувших в грязи бабочек. У нее пропал аппетит. Но соблазн попробовать был непреодолим: она макнула пальчик в напиток и облизнула его. Слишком сладко! Мысли вернулись к Жаку, к его странному поведению. Почему он пришел накануне венчания и заговорил об Александере? Может, боится, что призрак шотландца возникнет из темноты в брачную ночь? Она находила его поведение неуместным, ребяческим.

Хлопнула входная дверь, загудели голоса. Потом кто-то вскрикнул и послышался звон фарфора. Изабель замерла.

– Только бы не мой английский сервиз!

В доме снова стало тихо. Подозрительно тихо… Прошло несколько секунд, и суета в кухне подтвердила ее подозрения. Она вздохнула.

– Лучше бы он разбился в любой другой день, только не сегодня!

Предполагалось, что ворчестерский сервиз будет красоваться сегодня на свадебном столе. Вернее, то, что от него осталось после возвращения из Ред-Ривер-Хилла. Она почувствовала, как к горлу снова подступают рыдания. Какого дьявола Жак заговорил с ней сегодня об Александере?

– Иза!

Вот сейчас ей скажут, что от ворчестерского сервиза остались одни осколки. Ну разве можно быть спокойной в таких условиях? Поддавшись раздражению, она вскочила и повернулась на каблуках. Живот Мадлен занимал собой едва ли не весь дверной проем.

– Ну? Сколько тарелок разбилось?

– Каких тарелок?

– Я слышала, как в кухне что-то разбилось. Это был мой ворчестерский сервиз, я знаю!

Кто-то стоял за спиной у кузины, в тени. Мадлен, покусывая губы, отошла в сторону.

– Полагаю, вы пришли, чтобы извиниться, Жак! Вы испортили мне настроение и теперь…

Изабель умолкла и прищурилась, чтобы рассмотреть вошедшего в комнату мужчину. Гневно бурлящая кровь вмиг застыла у нее в жилах, сердце перестало биться. Онемев от изумления, она издала слабый возглас, похожий на стон.

Луч света скользнул по серебристой пряди, упавшей на лицо, с которого на нее смотрели такие родные ярко-голубые глаза. Мужчина буквально пожирал ее взглядом. Она открыла было рот, но не смогла вымолвить и звука. Мужчина попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Грудь Изабель стеснилась, так что у нее перехватило дыхание. Такого волнения ей еще не приходилось переживать в жизни. Она покачнулась и вцепилась в спинку кресла.

– Силы небесные!

Пол ускользал из-под ног, комната закружилась.

– Иза!

Александер и Мадлен подбежали к Изабель, которая готова была вот-вот упасть. Заключив в объятия обмякшее тело, шотландец прижал его к себе, зарылся лицом в золотистые кудряшки и с наслаждением вдохнул их запах.

– Mo chridh’ àghmhor…

Вокруг толпились люди, слышались возгласы и топот. Одни говорили громко, другие – шептались. Но Александер не слушал. Все его внимание сосредоточилось на Изабель, которая медленно приходила в себя.

Она вцепилась в его одежду, все еще не решаясь открыть глаза. Может, нервозность сыграла с ней злую шутку и все это ей привиделось? Но ведь руки, так бережно ее обнимающие, – они настоящие! И сердце, которое она ощущает под своими ладонями, – живое! И этот голос, эти слова… В конце концов она медленно открыла глаза. Александер похудел, его волосы стали совсем седыми.

– Александер? Но как… Как это возможно? Это правда ты?

– Tuch! Tuch! Потом, a ghràidh, потом…

– Ты… Ой!

Накатила вторая волна слабости. Но мужские руки, пусть и дрожащие, поделились с ней своей силой и энергией. Она слышала, как рядом суетятся, шепчутся люди. Кто-то приложил к ее лбу влажное полотенце. Потом заговорила Мадлен. Она протягивала кузине стакан. Запах крепкого алкоголя моментально привел Изабель в чувство. Напиток ожег горло, и она закашлялась.

Александер подхватил ее на руки, положил на канапе и присел рядом. Габриель заплакал, потому что его не пускали в гостиную. Дверь закрылась, и суета, которая поднялась в доме после появления неожиданного визитера, постепенно стихла.

Оставшись наедине, Александер и Изабель долго молчали. Осознать, что они вместе, рядом друг с другом, – вот в чем они сейчас нуждались. Волнение все еще было так сильно, что ни он, ни она не могли облечь свои чувства в слова.

Детский плач и крики, запах штукатурки, смешанный с запахами жаркого и сладкой выпечки, звон посуды в кухне – реальность не давала о себе забыть, пробуждала ото сна наяву.

– Сколько раз ты еще будешь умирать и восставать, Алекс? Сколько? – спросила Изабель едва слышно.

– Столько, сколько понадобится, чтобы мы снова были вместе, a ghràidh, – прошептал Александер, прижимая ее к себе.

От долгой ходьбы он устал, вдобавок разболелась нога – чтобы дать Жаку время объясниться с Изабель и обмануть нетерпение, шотландец попросил высадить его по дороге. Он пошевелил ногой, чуть отодвинулся, помог Изабель опереться о велюровую спинку канапе и стал любоваться ею. В ореоле яркого солнечного света она была прекрасна!

Она обхватила его лицо дрожащими от счастья руками. Потом нежно провела пальцем по заострившимся скулам, по морщинкам на лбу.

– Изабель, нужно…

– Расскажешь потом! Ты здесь, и больше я ни о чем не хочу думать!

Проглотив комок в горле, он кивнул, соглашаясь. Она права – у них еще будет время. Он наслаждался происходящим, упивался им. Про себя он отметил, что Изабель тоже изменилась. Появились горькие складочки в уголках губ, вуаль усталости омрачила черты лица, пригасила жизнерадостный блеск глаз, который так шел ей… Она казалась более смиренной, чем раньше. Словно хрупкий птенец, вырванный бурей из гнезда, она искала в его объятиях успокоения и защиты.

– Да, я здесь, с тобой.

Он погладил ее по плечу и почувствовал, как она вздрогнула. Улыбка зародилась в уголках губ Изабель, искра надежды осветила ее золотисто-зеленые глаза. Ему захотелось рассказать ей о случайной встрече с Гийо, которая в итоге закончилась их воссоединением, но потом подумал, что еще не время. Единственное, чего он хотел, обращаясь к нотариусу, – узнать, что дети в надежных руках и обеспечены всем необходимым. Гийо сказал, что не знает, где Габриель и Элизабет. Но по его лицу было видно, что он лжет. Александер решил, что нотариусом движет осторожность, и проявил настойчивость. Не услышав ничего нового, он разозлился. Гийо должен знать, где его дети! Он решил их у него украсть! У него украли самое дорогое! Жан Нанатиш был прав: в этом мире не существует справедливости… Что ж, на войне как на войне! Есть средство, помогающее добиться желаемого в любых обстоятельствах. Он погремел золотом в кармане, назвал адрес трактира, в котором остановился, и ушел.

Через два часа нотариус постучал в его дверь с видом человека, которого ведут на эшафот. «Изабель жива!» – эти слова какое-то время звучали в ушах Александера, прежде чем он их осмыслил. Ошарашенный, он заставил Жака Гийо повторить, чтобы убедиться, не подвел ли его слух. И нотариус рассказал ему, что произошло в Ред-Ривер-Хилле после пожара.

Некоторые обстоятельства, правда, оставались туманными. Но с их выяснением можно повременить. Письмо, которое теперь лежит во внутреннем кармане куртки – его передал ему Гийо, прежде чем уехать сегодня утром, – он тоже отдаст Изабель позже. Обнимая любимую женщину еще крепче, он обвел ее улыбающиеся губы указательным пальцем. У нее на щеках обозначились ямочки. Любовь и счастье ясно читались на ее лице.

– Love ye…

Он наклонился и нежно поцеловал ее. Ощущение всеобъемлющего счастья захлестнуло его, заставило забыть об одиночестве, печали, разочаровании – словом, обо всем, что последние месяцы омрачало его жизнь. И вдруг лицо Изабель стало расплывчатым. Слезы навернулись стремительно, потекли по щекам. Закрыв глаза, чтобы сдержать эти потоки радости, переполнявшей сердце и выплескивавшейся из него, он страстно поцеловал Изабель. Но напряжение, в котором он жил с той минуты, как узнал, что любимая не умерла, оказалось слишком сильным. Источенная испытаниями броня не выдержала… Прижимая к себе ту, которая была для него дороже всех в мире, он разрыдался, освобождаясь в одночасье от всех кошмаров и страданий.

Слезы грусти и радости смешались в единый поток. Следующий шаг непременно приведет в рай, по-другому и быть не может… Разве осталась хоть одна дверь, ведущая в ад, которую бы он еще не открыл? Если да, то он переступит порог без страха, потому что знает – Изабель ждет его где-то там, в лабиринте жизни, чтобы снова взять его за руку и повести к свету.

* * *

После многих лет страданий можно ли надеяться наконец-то насладиться покоем? Ответа на этот вопрос у Александера по-прежнему не было. Ответ, который он хотел бы дать, таял на языке, оставляя сладковато-горький вкус. Он познал в этой жизни многое, но только не состояние безмятежности.

Он посмотрел в окно, по случаю жары оставленное открытым. Длинные волосы ласкали ему подбородок, источая приятный аромат, – Изабель не изменяла привычке ополаскивать волосы отваром ромашки. Слушая ровное дыхание жены, Александер смотрел в светлеющий сумрак ночи, полный перетекающих друг в друга теней. Ему не спалось, он вспоминал вчерашние события.

Обряд венчания состоялся, как и было условлено, в церкви Сен-Этьен-де-Бомон. Родня невесты с изумлением взирала на англичанина, который вместо Жака Гийо принял руку Изабель, трепещущей от волнения и радости. Атмосфера была несколько напряженной, но все старались соблюдать приличия, а Луи Лакруа и вовсе отнесся к новому зятю с симпатией. Остальное решит время…

Александер вспомнил личико Габриеля, который все время беспокоился, что он снова может исчезнуть. Мальчик ходил за ним по пятам целый день. Даже когда его уложили спать, он два раза вставал и пробирался на террасу посмотреть на родителей. В итоге Александер отдал ему свои часы, заверив, что никуда не уйдет без них. Зажав ценный предмет в руке, Габриель наконец уснул.

А вот Элизабет не спешила признавать его. Однако Александера это отнюдь не обескуражило. Малышка, которой недавно исполнился год, хмурилась, стоило ему подойти слишком близко, – она предпочитала женское общество. Но, судя по его наблюдениям, она уродилась такой же сластеной, как и ее мать, и Александер рассчитывал сыграть на этой очаровательной слабости.

Этот день стал для него днем возрождения. Он успел узнать жизнь достаточно, чтобы понимать: впереди еще немало трудных моментов, но сейчас у него было главное – любовь близких.

Взгляд его блуждал по темной комнате, в которой витал приятный запах. Аромат счастья и утомленной любовью плоти… Теплое тело Изабель шевельнулось, прижимаясь к нему еще крепче. Они страстно любили друг друга, а когда потребность в немедленном обладании была утолена, продлили удовольствие посредством общения душ.

Ощущение полноты жизни нашло выражение в счастливой улыбке. Да, в таинственном бескрайнем небе все-таки есть звезда, которая светит только для него. Теперь он был в этом уверен – бабушка Кейтлин оберегает его, как оберегала всегда. Он знал, что это она направила его шаги к трактиру «Синий пес».

Обняв Изабель, которая снова заворочалась на кровати, он вздохнул с огромным чувством облегчения. Единственное, что теперь его тревожило, – это предстоящая встреча с отцом. Вечером, когда они остались наедине, Изабель сообщила, что Дункан с Коллом в Квебеке, а приехали они еще в конце прошлого лета. «Твой брат… В общем, твой брат и моя кузина поженились!» Колл и Мадлен? Новость была настолько удивительной, что Александер сперва не поверил и рассмеялся. «Это его ребенка она носит, Алекс!» И она рассказала ему грустную историю путешествия Колла и Пегги.

– A Thighearna mhór… – прошептал Александер в порыве невыразимого счастья.

– М-м-м? – Изабель сладко потянулась у него под рукой. – Ты собираешься говорить всю ночь, а потом спать целый день? Когда спишь, ты не такой шумный…

– Прости, – прошептал он, целуя ее в макушку. – Я не хотел тебя будить. Спи, a ghràidh, еще очень рано.

– Спать? Уже светает!

Она потянулась, потом повернулась так, что они оказались лицом к лицу, и посмотрела на него с лукавой усмешкой.

– А может, мне уже не хочется спать…

Обвив руками его плечи, она прижалась к нему всем телом.

– Алекс, мне кажется, что это сон! Слишком все чудесно, чтобы быть правдой! Докажи, что мне это не снится!

– A leannan…

Александер шевельнул ногой и поморщился. Изабель моментально отодвинулась.

– Алекс, прости! Я забыла!

– Ничего страшного.

– Так сильно болит?

– Иногда сильнее, иногда – не очень. Вчера я очень много ходил.

– Ничего, теперь будешь больше отдыхать. Я никуда тебя от себя не отпущу!

– Конечно!

Он вздохнул при мысли, что должен был проснуться на борту «Suzanna». И это чуть было не случилось…

Не обращая внимания на боль, он втащил Изабель к себе на живот и запустил пальцы в золотистые кудри, рассыпавшиеся по его груди.

– A Thighearna mhór… Iseabail, ’tis no dream…

Изабель оседлала его, распрямила спину. Бледный рассветный луч подсвечивал ее тело, окутывая его опалово-белым сиянием. Ночная рубашка сползла с плеча, открыв верх нежной груди. Какое-то время он любовался ею, убеждая себя снова и снова, что эта фея из грез – теперь его законная супруга. Он погладил ее по бедру, и оно тотчас же прижалось к его боку.

– Och, no! ’Tis no dream. А ведь я чуть было не уехал!

– Молчи! – Изабель склонилась над ним. – «Suzanna» теперь далеко, на ее борту одним пассажиром меньше, и это прекрасно! Завтра Колл приедет забрать Мадлен. Вот он удивится, когда увидит тебя!

Александер вспомнил рыжего прохожего, который толкнул его в Нижнем городе. Теперь он не сомневался, что это и вправду был Колл. Он пошел было за ним следом, но задержался перед «Синим псом». Там он повстречал Мишеля Готье, который отослал его к молодому мсье Тарьё. Итогом стала встреча с нотариусом Гийо. Вереница случайностей? Изабель склонна была видеть за всем этим руку Господа, сам он склонялся к мысли, что это была рука его бабушки Кейтлин или, быть может, его матери Марион.

Видя, что Александер задумался, Изабель нежно поцеловала его в губы.

– Я понимаю, ты волнуешься перед встречей с отцом. Вы так долго не виделись!

Волнение? Это еще слабо сказано! Скорее уж страх, смятение… И все же появилось еще одно чувство, которое смягчило тревогу, овладевшую им, стоило Изабель сказать, что отец в Канаде, – облегчение. Ему не терпелось увидеть отца, наверное, поэтому он и не мог уснуть.

Прикосновения пальцев Изабель, которая играла с его нательным серебряным крестиком и завитками волос на груди, прервали ход его мыслей. Перецеловав кончики этих «пыточных инструментов», он посмотрел на жену и со всей серьезностью произнес:

– Ты многого обо мне не знаешь.

– То, что у тебя был брат-близнец? И что вы с давних пор были на ножах?

– Это и еще очень многое! К примеру, что привело нас с Джоном в эти края…

– У нас будет время поговорить! Не знаю, говорила я тебе или нет, но Колл пытался объяснить мне, почему вы с Джоном были в ссоре. Ну, по крайней мере, рассказал то, что знал.

– Ты, конечно, права, нам надо все рассказать друг другу. Замалчивание важных вещей ни к чему хорошему не приводит. Силы небесные! Всю мою жизнь я думал, что брат пытался меня застрелить, потому что знал – это по моей вине умер наш дед Лиам, и не мог мне этого простить. Как глупо с моей стороны! И как ужасно! Я и представить не мог, что детские страхи могут разрастись до невероятных масштабов и испортить не только отношения с близкими, но и всю жизнь!

Его голос задрожал и смолк. Александер закрыл глаза и увидел перед собой лицо Джона, искренне обрадованного встречей.

– Изабель! Это не Джон стрелял в меня… Mo chreach! Все эти годы я заблуждался. А теперь Джон умер и…

– Он пожертвовал собой, чтобы спасти детей, Алекс!

– Знаю! И я очень сожалею, что принес родным так много горя, и все – из-за своего ослиного упрямства! Простит ли меня отец?

– Алекс, а ты бы простил своего сына?

Глядя на светлое пятно на стене, Александер молча кивнул. Он долго смотрел на жену. В молочном свете раннего утра ее кожа казалась почти прозрачной. Он погладил ее сначала легонько, потом сильнее – просто, чтобы ощутить ее тепло, то, что она – живая. Он закрыл глаза.

– Изабель, ты такая… такая живая!

– Еще бы! И ты тоже!

Слезы потекли по щекам Изабель. Александер ласково смахнул их ладонью, потом позволил пальцам скользнуть вниз, к грудям, горделиво выглядывавшим из-под гривы волос.

– Алекс, сделай мне еще ребенка! Я хочу еще ребенка, а лучше двух или трех… Столько маленьких Макдональдов, сколько выносит мое чрево! Сколько угодно, лишь бы они были от тебя!

Голос женщины чуть охрип от волнения, но это не помешало ей улыбнуться.

– Я хочу стать садом, в котором будет расти много-много Александеров Макдональдов, которые натащат полный дом лягушек и гусениц!

– Mo chreach! А еще мы вырастим с десяток Изабель Лакруа, которые станут таскать кошку за хвост и украсят собой нашу жизнь!

Они дружно захохотали. Александеру вдруг захотелось забыться в объятиях этой женщины, сделать с нею эти несколько дюжин детей, которых она требовала от него всем своим существом, узнать все прелести спокойной семейной жизни в окружении близких – тех, кого он будет любить и оберегать… Опрокинув Изабель на спину, он осыпал ее тело поцелуями. С утренним бризом в комнату проникли пение птиц и приятная прохлада. Он поежился. Изабель накрыла их обоих простыней и обхватила его затылок руками. Она представила себя с ним алебастровыми изваяниями, навек застывшими в объятиях друг друга.

– Время идет, Алекс! Насладимся тем, что у нас есть, насладимся этим моментом! Я так тебя люблю, Александер Макдональд!

– Tha gaol agam ort, mo chridh’ àghmhor…

Он поцеловал ее, чуть отодвинулся, потом снова поцеловал. Волнующим, чувственным движением она подставила ему свою грудь. Все ее тело напряглось от возбуждения. Он удовлетворенно улыбнулся.

– Mo chreach! Ни одна куртизанка не сравнится с вами в умении соблазнить мужчину!

– Я – куртизанка? А как назвать того, кто меня, тогда еще наивную девочку, соблазнил?

– Соблазнил?

– Именно! Соблазнил, совратил, сбил с правильного пути! На что вам жаловаться, мсье? Я стала такой, какой вам хотелось меня видеть, и… не прочь такой и остаться. С того дня, когда вы согласились сходить со мной на пикник, вы меня покорили! Кстати, Александер… Я до сих пор спрашиваю себя, как ты догадался, что я люблю обмакивать маринованные в уксусе огурчики в варенье?

– Я догадался, что ты – сладкоежка и лакомка!

На первом этаже зазвенело стекло. Александер сел на постели, сердце его сорвалось и забилось как бешеное. Последовало несколько секунд тишины, в которой их дыхание казалось особенно шумным. Изабель в испуге натянула простыню до подбородка.

– Будь тут!

Александер надел рубашку и штаны и вышел из спальни. Рассвет вливался в дом через окна, окрашивая все вокруг в пепельные полутона. Дом еще спал; в коридорах и комнатах, куда он заглядывал по пути, стояла тишина. Когда он вошел в гостиную, что-то хрустнуло под ногами. Александер замер и поморщился от боли. Посмотрел под ноги и увидел на светлом паркете пятно крови – он случайно наступил на осколок стекла.

Александер наклонился, чтобы собрать осколки вазы или стакана – что еще могла опрокинуть Арлекина? – но, увидев на полу камень, он понял, что тот влетел через разбитое окно. Хмурясь, Александер посмотрел на улицу. Кто мог бросить этот камень? И зачем?

Он вышел из дома. Роса под ногами была прохладной, и он поежился. Потирая плечи, он трижды обошел вокруг дома и ничего подозрительного не увидел. Когда он уже ступил на порог, сзади послышался голос, от которого у него кровь застыла в жилах:

– А почему шурина на свадьбу не позвали?

В одно мгновение пропасть разверзлась в его сознании, оставив после себя пустоту. Потом, словно наяву, он почувствовал едкий запах пожара. Комок подкатил к горлу, стало трудно дышать. Он услышал крики Джона и Изабель, отчаянные призывы о помощи.

Круто повернувшись, он оказался лицом к лицу с мужчиной, который наставил на него не только взгляд своих глубоко посаженных глаз, но и пистолет.

– Все было очень трогательно! Я чуть не плакал! Очень трогательно!

– Лакруа!

Этьен с жестокой, полной цинизма усмешкой смотрел на Александера, перед глазами которого стояли Тсорихиа и маленький Жозеф. Ребенок с раскроенным черепом… Жажда мести полыхнула в груди и распространилась по всему телу, вплоть до кончиков пальцев, которые моментально напряглись.

– Дьявольское отродье! Мерзавец! Ты… ты…

Сердце билось так, словно хотело выпрыгнуть из груди. Александер шагнул вперед. Этьен отступил на шаг и тряхнул пистолетом.

– Заткни пасть, английский прихвостень! Если будешь вести себя смирно, останешься в живых!

Не спуская глаз с пальца, медленно сгибавшегося на спусковом крючке, Александер постарался взять себя в руки.

– Что тебе нужно, Лакруа?

– Что мне нужно? А ты как будто не знаешь! Ты – крепкий орешек, Макдональд! Столько раз уходить от верной смерти… Может, расскажешь, как тебе это удается? Может, у тебя уговор с дьяволом?

– Ты был там? Пожар – твоих рук дело?

Изабель рассказывала, что это был несчастный случай, что Габриель… Об Этьене она и словом не обмолвилась.

– Да, я был там и ждал тебя! Но к пожару я не имею никакого отношения.

– А дети? Ты стоял и смотрел, как горит дом, и даже не попытался спасти детей? Мерзавец! Ты стоял и смотрел, как они сгорают живьем?

– Ничего с твоим выводком не случилось! Я и пальцем их не тронул, так что заткнись!

– Ты – подонок, Лакруа! Ты изнасиловал и убил Тсорихиа! Проломил череп ее сыну!

Этьен не сразу сообразил, о чем говорит Александер, но уже в следующее мгновение события, предшествовавшие пожару в Ред-Ривер-Хилле, всплыли в памяти. Он вздернул подбородок и с презрением посмотрел на шотландца.

– Так вот где ты был! Мсье навещает бывшую сожительницу, пока моя сестра выкармливает его щенков! Что касается той индианки… У нее был выбор. Если бы она согласилась выдать мне твою маленькую тайну, она до сих пор была бы жива!

Александеру пришлось собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы не наброситься на Этьена. Он сделал шаг вперед.

– Стой на месте! Мы и так потеряли много времени! Стой спокойно и слушай меня! Ты прекрасно знаешь, что мне нужно. Надеюсь, ты не потратил на мою сестру все золото Голландца? Сколько ты дал этому болвану Гийо, чтобы он отступился?

Стискивая до боли зубы и кулаки, Александер вперил в Этьена убийственный взгляд.

– Куда ты спрятал золото? Я перерыл весь дом и…

– У меня его больше нет!

Возле конюшни шевельнулся куст, и из-за него вышла собака. Cheannaird! Этьен несколько секунд стоял, осмысливая услышанное, потом его лицо скривилось в гримасе гнева и недоверия.

– Неужели ты отдал все Гийо?

– Гийо ничего у меня не просил. Но золота у меня больше нет, Лакруа!

– Врешь! Никто, будучи в здравом уме, не выпустит из рук такое богатство!

– А я – выпустил!

Этьен нервно покосился на дом, потом – на сарайчик, где, как он успел выяснить, спал другой шотландец. Окружающий пейзаж постепенно прорисовывался сквозь рассветный полумрак, выбеленные стены окрасились в приятный розовый цвет раннего утра. Нужно было действовать быстро. Когда он решился, уже начало светать, и время летело, как на крыльях. Скоро запоют петухи, проснутся остальные обитатели поместья…

– Идем! За гумном нам никто не помешает.

Александер замер в нерешительности. Пес слишком далеко, чтобы попробовать что-то предпринять. Хотя…

– Шевелись, Макдональд!

Игнорируя приказ, Александер дважды коротко свистнул. Пес навострил уши и посмотрел на него. Этьен повернулся, чтобы проследить за его взглядом, и увидел, как Cheannaird срывается с места и с радостным лаем бежит к хозяину. Отвлекающий маневр удался!

Собравшись с силами, Александер набросился на канадца и схватил руку с пистолетом, намереваясь заломить ее за спину. Этьен испустил сдавленный крик. Пистолет упал. В ту же секунду Александер ударил его кулаком в челюсть. Этьен повалился на землю, увлекая за собой противника.

Cheannaird! Пес подбежал и принялся с лаем бегать вокруг дерущихся. Очень скоро Этьен подмял Александера под себя, и у того снова нестерпимо заныла нога. Искаженное ненавистью лицо промелькнуло у шотландца перед глазами, потом он увидел кулак… Удар, полученный в левую скулу, был так силен, что Александер застонал. У него зазвенело в голове, во рту появился металлический привкус крови.

– Что ты сделал с золотом?

Резкий голос Этьена почти полностью заглушали звон в ушах и лай собаки. Разозленный его молчанием, канадец ударил снова. Александер услышал хруст и задохнулся от боли – Этьен, наверное, сломал ему нос. Он повернул голову, чтобы сплюнуть кровь, когда взгляд его упал на пистолет. Мысли с лихорадочной скоростью проносились в голове. Что предпринять? Как убедить этого мерзавца, что у него нет золота?

Тем временем Этьен схватил его за ворот рубашки и заставил подняться.

– Что ты сделал с золотом?

На него было страшно смотреть. Этьен явно был не в себе.

– Я… я его отдал!

– Отдал? Отдал все золото? Кому?

– Монахам.

– Монахам?

– На богоугодные дела.

Этьен попытался пнуть ногой собаку, и та зашлась лаем.

– Ты – придурок, Макдональд! Наши священники лижут английским чиновникам сапоги! Делают все, что те приказывают!

Этьен, бледный как смерть, с трудом переводил дух. Ошеломленный, он качал головой, словно не мог поверить в услышанное. Он тоже вспомнил о пистолете и решил его подобрать. Но Александер сделал это первый. Снова завязалась ожесточенная драка, и Этьену не понадобилось много времени, чтобы и на этот раз выйти победителем. Завладев наконец пистолетом, он приставил холодное дуло к глазу противника, и тот моментально замер. Прерывисто дыша, Этьен, казалось, задумался. Александер ожидал, когда же раздастся роковой щелчок и его череп разлетится на куски. Мысли его обратились к Изабель и детям.

– Вставай!

Этьен вскочил на ноги. С трудом сглотнув, Александер подчинился. Шурин ткнул его дулом в поясницу и подтолкнул к пшеничному полю.

– Жаль, что придется снова сделать Изабель вдовой, но… Если уж я не могу заполучить сундук, то хотя бы отомщу за Марселину!

– Это не он убил твою Марселину! – крикнул кто-то у них за спиной.

Круто повернувшись, мужчины увидели перед собой разъяренную Изабель. Перед собой она держала охотничье ружье – оно всегда стояло в чулане на случай, если дикий зверь подойдет слишком близко к дому.

– Тебе это не к лицу, сестренка! Изабель играет в войнушку!

– Я буду играть в войнушку, если ты меня вынудишь, Этьен!

Уверенным движением она передернула затвор. И вдруг она увидела залитое кровью лицо Александера и вскрикнула. С циничной усмешкой на устах брат пристально смотрел на нее. Вокруг радостно пели птицы. Потянулись секунды. Изабель почувствовала, как палец задрожал на спусковом крючке. Она набрала в грудь побольше воздуха и снова посмотрела на Александера. Тот гладил по голове сидящую у ног собаку. По губам мужа она прочла просьбу уйти. Ну уж нет, никуда она не уйдет! Изабель решительно помотала головой и перевела взгляд на брата, который за это время не шелохнулся.

– Уходи, Этьен!

– Сначала я получу свое, а потом уйду!

– Хочешь отомстить? Думаешь, все переменится и ты получишь назад все, чего лишился, если убьешь Александера? Ты бредишь, Этьен! Ты потратил свою жизнь на интриги и махинации! Не важно, делал ты это во благо Новой Франции, ради Марселины или же… из ненависти к моей матери. В сердце у тебя была только жажда мести, благо повод ты всегда находил! Только не говори мне, Этьен, что, если ты убьешь хоть кого-нибудь, чтобы отомстить за Марселину, у тебя на душе станет легче! Видеть чужое счастье – вот что для тебя невыносимо! Потому что у тебя самого не получается стать счастливым. Ты всегда был таким, и я не знаю почему. Но больше всего на свете тебе хочется разрушить мою жизнь!

– Ха! Ха! Ха! Иза, что ты несешь! Вздор!

– Да неужели?

Их взгляды встретились, и она поджала губы от презрения и страха. От взгляда этих черных глаз у нее мороз продирал по коже. Ее тело сотрясалось от нервной дрожи, передаваясь наставленному на Этьена ружью. Нет, у Этьена с Шарлем-Юбером нет ничего общего! Они не похожи ни внешне, ни по характеру. Это напомнило ей, что Шарль-Юбер не ее родной отец. Изабель была потрясена. Единственное утешение заключалось в том, что с человеком, который стоит сейчас перед ней, ее не связывают узы крови.

– Может, отчасти ты и права. Ты так похожа на эту гарпию Жюстину…

– Никто не просил тебя любить Жюстину! Но ты мог бы с уважением относиться к чувству, которое питал к ней твой отец.

– Отец не понимал, с кем имеет дело! Она вила из него веревки, как, впрочем, и ты! Нет, Иза, тебе этого не понять…

– Конечно! Мне не понять, как у человека может быть такое черное сердце! Ты хоть кого-нибудь любил в своей жизни, Этьен? Делал ли ты хоть что-нибудь во благо, а не ради разрушения?

Он моргнул, сжал кулаки, обдумывая слова сестры. Теперь он смотрел на Александера, который не осмеливался шелохнуться.

– Я любил, Иза! Поверь, я любил!

Изабель вскинула брови и издала презрительный смешок.

– Кого же это? Перрену?

– Мари-Эжени, мать моей дочки!

– Служанку в доме Гийеменов?

Этьен покраснел от ярости.

– Да, Мари-Эжени была служанкой, как твоя Мари, но я ее любил! Но для твоей матери она была недостаточно хороша! Сын одного из богатейших торговцев Квебека не может жениться на служанке или, что еще хуже, на индианке! Нет, никогда! Это же неприлично!

– Марселина говорила, что ее мать умерла…

– Умерла? Сразу после родов Мари-Эжени продали в рабство, Иза! Она не умерла! Я в то время был на Озерах, и твоя мать, разумеется ничего не сказав отцу, дала Гийеменам денег, чтобы они избавились от нее! Когда я вернулся, ее уже увезли в колонии, и мне не удалось выяснить, куда именно. На мое счастье, работорговец не захотел возиться с младенцем. Гийемены отдали девочку на воспитание бездетной паре. Отец, конечно, ничего не знал о Марселине. А зачем мне было рассказывать? Даже если бы он и отправил Жюстину восвояси, в Ла-Рошель, меня бы он тоже выставил из дома и лишил наследства!

Изабель в смятении смотрела себе под ноги. Когда она подняла глаза, то прочла во взгляде брата проблески безумия.

– Этьен, уходи! Оставь нас в покое! Ты ничего от нас не добьешься. Золото…

– К черту это проклятое золото!

– Тогда что? Ты хочешь отомстить мне за мать, лишив того, что она отняла у тебя? Хочешь отомстить нам за то, что двое насильников сделали с твоей дочкой? Или хочешь отплатить за то, что так и не смог прибрать к рукам золото Голландца?

Александер понял, что пора вмешаться.

– Не думаю, что твоему брату нужно именно золото. Скорее, некий документ, а точнее – записная книжка.

Этьен открыл рот, но не произнес ни слова. Только поудобнее перехватил пистолет и качнул дулом.

– О чем ты говоришь?

– О перечне имен… Очень интересный документ! Как только я прочел его, мне стало понятно, насколько опасным оружием он может стать в руках… злонамеренного человека!

– И где сейчас эта записная книжка? – глухо произнес Этьен.

– Я ее сжег.

– Проклятье!

Выстрел разорвал тишину утра, пробудив петухов и другую живность. Застыв на месте, с расширенными от ужаса глазами, Изабель увидела, как Александер упал на землю. Когда Этьен приставил еще дымящееся дуло к голове ее мужа, она с криком бросилась к ним.

– Не-е-ет!

От страха за любимого силы Изабель, казалось, удвоились, и она, ударив Этьена дулом ружья, выбила из его рук пистолет. Тот закричал от боли и схватился за пораненную руку здоровой рукой.

– Изабель, не вмешивайся! Это наше с Макдональдом дело!

– А я думаю, меня это тоже касается, Этьен Лакруа!

С этими словами Изабель встала на колени рядом с Александером. Тот лежал на спине. Спереди на рубашке расплывалось кровавое пятно. Но он еще дышал.

– Алекс! Алекс! Господи, прошу, не забирай его!

Пелена слез заволокла глаза. Изабель осторожно положила голову Александера себе на колени.

– Если ты думаешь, что это сойдет тебе с рук, Этьен, ты ошибаешься! Я повешу тебя за то, что ты убил моего мужа, а еще раньше – ван дер Меера и его людей! Клянусь, я буду стоять возле эшафота, пока не увижу, как ты сдохнешь! Я нашла контракт, который вы с Пьером заключили…

Вытирая кровь с рукава, Этьен насмешливо посмотрел на сестру.

– Этот контракт ничего не доказывает.

– Может, одного контракта и недостаточно, чтобы тебя повесить, но я дам показания и… Ты же не думаешь, что сможешь перебить нас всех?

Приближающиеся крики и лай становились громче. Из-за конюшни вышли Фрэнсис, Стюарт и Мунро. От неожиданности все трое замерли на месте. При виде жуткой сцены у них пропал дар речи. Собаки с рычанием стали подступать к Этьену, который в это время искал в траве свой пистолет.

Изабель почувствовала, как влажный собачий нос ткнулся ей в шею, а хвост забарабанил по плечу. Услышала, как Мунро на гэльском приказал Этьену стоять смирно. Фрэнсис подошел к Изабель, которая машинально баюкала стонущего Александера, то и дело отталкивая собаку, пытавшуюся лизнуть его в лицо. Молодой метис наклонился и проговорил после непродолжительной паузы:

– Мадам Изабель, разрешите я посмотрю!

Фрэнсис разорвал на раненом рубашку. Рана была в левом боку. Он осторожно ощупал ее. Александер напрягся и выдохнул. Воздух со свистом вышел из грудной клетки. Судя по ране, пуля вошла в плоть, ударилась о ребро и вышла с другой стороны.

– Глазам своим не верю! – воскликнул Фрэнсис. – Он отделался шоком и, возможно, сломанным ребром! Это настоящее чудо!

Изабель перекрестилась и прочла короткую благодарственную молитву. У Александера все еще плыло перед глазами, когда он пощупал грудь рукой и поморщился.

– Алекс, полежи пока смирно!

– Я в порядке.

Александер сел, скрипя зубами от боли.

– An bheil thu airson raige raithe mhairbh bhi air ragair?

Мунро взял у Изабель ружье и наставил его на Этьена в ожидании ответа кузена.

Мадлен и Мари выбежали из дома, а следом за ними – Луизетта, Базиль и Габриель. Еще через мгновение появились Микваникве с маленьким Дугласом на руках и Отемин, которая поспешила спрятаться за маму. Александер не хотел кровопролития, особенно на глазах у детей.

– Отпусти его, Мунро!

– Уходи, Этьен! – подхватила Изабель.

Бормоча что-то себе под нос, Этьен подобрал с земли пистолет и сунул за пояс. Он успел увидеть ошарашенное выражение лица своего племянника и поспешил отвернуться. Смерив полным ненависти взглядом остальных, молча смотревших на него, он пошел прочь по дороге.

Мунро все еще держал его на прицеле. Изабель же никак не могла успокоиться. Вдруг она вскочила и побежала за братом.

– Чтобы ноги твоей здесь больше никогда не было, ты меня понял? Клянусь, если я тебя еще раз увижу, сама всажу в тебя пулю!

Этьен даже не остановился, безучастный к ее угрозам. Тогда она подобрала с земли камень. Он угодил Этьену в плечо. Он замедлил шаг, но не оглянулся.

– Ты мне не брат, Этьен Лакруа! Ты это знал? Спасибо Господу за то, что мы – не родные!

Мужчина остановился. Бледная, задыхающаяся от гнева Изабель подобрала второй камень и замахнулась. Этьен медленно повернулся. На его губах играла циничная усмешка.

– Знаешь, Иза, я так и думал! Значит, Жюстина сумела так очаровать Шарля-Юбера, что он взял ее замуж беременной? Что ж, ты – достойная дочка своей матери!

Он повернулся и пошел своей дорогой. Изабель с воплем швырнула камень, но на этот раз промахнулась. Плач Габриеля привел ее в чувство. Она оторвала взгляд от удаляющейся фигуры брата и посмотрела на сына. Мальчик подбежал к отцу. Она подошла и мягко отстранила его от Александера.

– Габи, с папой все будет хорошо! Рана несерьезная, но ему лучше посидеть спокойно.

И только после долгих уговоров мальчик поверил, что отец не умрет еще раз. Мари начала зазывать всех в дом, обещая вкусные блинчики со сливочным маслом и кленовым сиропом. Мунро посмотрел на кузена, потом на Этьена, свистнул собакам, и они с Фрэнсисом удалились. Оставшись наедине с мужем, Изабель наклонилась, чтобы осмотреть рану.

– Глубокая, но, думаю, она быстро заживет! Ты можешь встать или это будет слишком больно?

Александер медленно повел плечами.

– Надеюсь, что смогу. Наверное, у меня сломано ребро. Могло быть и хуже…

– Еще бы! И кровь из раны уже не сочится…

Она поморщилась при виде опухшего носа и ссадины на щеке, потянулась, чтобы его погладить. Александер скривился от боли. Изабель отдернула руку и встала. Внутри все кипело от гнева. Она беспокойно заходила взад и вперед по тропинке. Внезапно она остановилась и бросила взгляд на дорогу.

– Пусть на глаза мне не показывается!

Повернувшись спиной к едва различимой фигуре Этьена, которая вот-вот должна была исчезнуть в роще, она посмотрела на Александера.

– Алекс, он хотел тебя убить! Нет, надо было все-таки всадить в него пулю!

– Все закончилось, Изабель! Он больше не вернется.

Морщась от боли, он ощупал нос. Слава Богу, кость оказалась цела. Изабель села на траву рядом с ним и шумно вздохнула, потом закрыла глаза, стараясь успокоиться.

– Ладно, забудем об этом!

Ей хотелось верить, что она больше никогда не увидит Этьена, но… Женщина прикусила губу, чтобы не заплакать. Внезапно она вспомнила некоторые детали разговора между мужем и братом.

– Алекс, что это за перечень имен?

– В сундуке я нашел записную книжку. Ван дер Меер говорил мне о ней, но я забыл и вспомнил, только когда увидел ее. Там были записаны имена участников Лиги, а напротив каждого имени – сумма, которую этот человек внес. Думаю, этот документ представляет огромную ценность, по крайней мере для кого-нибудь вроде твоего братца.

Александер со скептической гримасой посмотрел на свою рану на груди, потом улыбнулся.

– Ты откопал золото, да, Алекс?

Он рассеянно кивнул, продолжая ощупывать ребра.

– Господи, даже не верится! Если бы пуля вошла на два пальца ниже…

– И что ты с ним сделал?

– С чем? С документом?

– С золотом!

– Ничего!

Ответ ее удивил. Александер вздохнул. Ему совсем не хотелось говорить о кладе Голландца. Только не сейчас!

– Ты нашел золото и оставил его там, где оно было?

– Нет. Я взял золота на тысячу фунтов и отдал Жану Нанатишу на нужды его племени. Можно сказать, что отчасти я выполнил данное ван дер Мееру обещание. Три сотни французских ливров я оставил себе, а остальное… Остальное я положил обратно в сундук и закопал в другом месте – в изголовье могилы Джона.

– В изголовье могилы Джона?

– Да. Тогда я думал, что это твоя могила. Так что теперь Джон – хранитель золота!

От волнения у Изабель перехватило дыхание. С минуту она просто смотрела на Александера, потом спросила:

– Ты закопал его… Но я не понимаю, Алекс! Зачем тогда было его откапывать?

– Я… Я не знаю! Наверное, мне просто нужно было своими глазами увидеть эти проклятые деньги, стоившие мне стольких лишений…

Александер вздохнул. Он ощутил потребность увидеть собственными глазами причину своих несчастий и поддался эмоциям… Когда же золотые монеты заструились под пальцами, он вспомнил данное Голландцу обещание. Можно было бы отдать эти деньги на благотворительность… Но как узнать, что они действительно послужат тем, кто нуждается в помощи? Даже в монашеских орденах взяточничество и жадность пустили глубокие корни… Нет, ему некому довериться! Поэтому золото лучше оставить в покое, только зарыть уже в другом месте, известном только ему, – под кустом боярышника, где похоронен… Джон.

Записная книжка лежала под мешком с монетами. Просочившаяся в сундук влага размыла чернила, и некоторые записи невозможно было разобрать. Этьен хотел заполучить эту книжицу, чтобы обезопасить тех, чьи имена фигурировали в перечне, либо ради наживы – вытребовать за молчание даже больше денег, чем их хранилось в сундуке. Что ж, потрепанная записная книжка тоже осталась на своем месте – под мешком с золотом.

После возвращения из Ред-Ривер-Хилла перезвон золотых монет часто снился ему по ночам, преследовал изо дня в день. С такими деньгами он мог бы…

– Скажу тебе честно, Изабель, я долго размышлял, что делать с золотом. Думал, может отдать часть детям?

– Детям? О каких детях ты говоришь?

Она посмотрела на него с недоумением, а потом поняла и грустно кивнула. Ей трудно было представить, каково это – остаться в полном одиночестве и с уверенностью, что потерял своих близких.

– И какое решение ты в итоге принял?

Он пожал плечами и посмотрел на дом, где звенели радостные детские голоса.

– Пока пусть лежит там, где лежит. У меня есть немного денег. Мунро отдал мне мою часть выручки от продажи мехов. Еще остается вексель Готье… Пока я найду работу, нам хватит.

Изабель придвинулась ближе, прижала ладошку к его щеке и посмотрела ему в глаза.

– Хорошо! Золото может лежать там еще очень долго. Если его и тратить, то на самые благие цели!

Александер скрипнул зубами. Он ни за что не признается Изабель, как намеревался распорядиться оставшимся золотом. Может, она бы не стала осуждать его за это, но только в его намерениях не было и намека на благородство. С их помощью он хотел завлечь в свои сети Этьена…

 

Глава 22. Во имя отца, и сына, и мечты

Уже много минут его дрожащие руки теребили письмо. Строчки, которых он так часто касался пальцами, в некоторых местах выцвели, а в иных – и вовсе стерлись. От листа бумаги остался жалкий обрывок. Но сейчас это уже не имело значения, потому что он знал текст послания наизусть. Это было признание его сына Джона, который, как он недавно узнал, уже отошел в мир иной.

За дверью своей спальни Дункан услышал голоса. Он не выходил из комнаты уже несколько дней. Он снова смял листок. Он знал, кто сейчас за дверью. Его старое сердце, с трудом поддерживающее в нем жизнь, готово было вот-вот сдаться. Но он все еще жил и благодарил Небо за эту небольшую отсрочку, которая позволит ему примириться с собственной совестью и уже с чистым сердцем отправиться к Марион.

В доме снова стало тихо. Потекли минуты. Какое-то мгновение он думал, что Александер ушел.

В панике старик попытался подняться. Однако ноги подогнулись и он со стоном упал на пол.

– Проклятье!

На полу, от двери до него, протянулся луч света. Внезапно он ощутил легкость во всем теле. Крепкие руки бережно подняли его, усадили в кресло возле кровати. Он посмотрел на эти руки. Большие, обветренные, они, без сомнения, принадлежали человеку, которому многое пришлось пережить. Это были руки мужчины, и он не узнавал их. Ему вдруг захотелось плакать.

– Силы небесные!

В последний раз, когда он видел эти руки, они были мягкими и нежными, как у всех детей. И не были запятнаны кровью… Старик схватился за куртку сына, отказываясь отпускать его от себя, страшась, что тот исчезнет раньше, чем он успеет все ему рассказать. Наконец он все-таки поднял глаза на Александера. В сумраке комнаты ему приходилось щуриться.

– Господи, спасибо! Спасибо!

Он так долго мечтал увидеть лицо сына, но теперь испытал потрясение. В этом бледном, исхудалом лице он увидел черты Джона и Марион. И свои черты тоже… Глядя в голубые глаза Александера, он подумал, что совершил столь мучительное путешествие не напрасно. Оно того стоило. Губы его приоткрылись от волнения, когда сквозь пелену слез он увидел картинки из прошлого, попытался разглядеть в мужчине, стоявшем сейчас перед ним, ребенка, которого он когда-то утратил.

– Отец! – пробормотал Александер срывающимся от волнения голосом.

– Алас! Аласдар… Наконец-то, мой сын!

Взволнованный до глубины души, Александер смотрел на старика, которым стал его отец. Страдание и боль исказили его черты, сделали мутными глаза, изменили тембр голоса. Помогая ему подняться, он ощутил ослабевшие от старости и недуга мышцы. Только теперь, присев на корточки рядом с ним, он увидел тартан, в который отец был закутан. Что ж, здесь, в уединении своей спальни, вдали от нескромных глаз, он мог позволить себе показать нос англичанам со всеми их дурацкими запретами. Он погладил плед, погружаясь в воспоминания, которые пробудили в нем цвета Гленко.

– Твой брат Ангус подарил мне этот плед перед отплытием. Его изготовили тайно в одной ткацкой мастерской в Глазго.

Эмоции захлестнули старика, и он потянулся обнять сына.

– Аласдар! Господи, я…

Александер посмотрел на него влажными от слез глазами. Отец вдруг показался ему таким старым… Сколько ему лет? Семьдесят? Чуть больше? Некогда столь мужественные черты его лица словно бы чуть стерлись. Он выглядел на десять, а то и на двадцать лет старше своего возраста. Чудо, что он пережил мучительное и долгое плавание через Атлантику.

– Отец, у вас что-то болит?

С побелевших губ Дункана сорвался слабый смешок.

– Болит? Да, у меня много чего болит, а больше всего – душа. Мое сердце меня подводит. Так было и с моей матерью. Я не унаследовал здоровья моего отца. Он жил бы еще очень долго, если бы не…

Он умолк и показал Александеру смятый клочок бумаги. Он пойдет до конца, он дал себе клятву. Дрожащим голосом Дункан продолжал:

– Джон все мне рассказал. Почему ты не вернулся домой после Каллодена и про смерть деда Лиама…

– Это я во всем виноват, отец!

Дункан нахмурился, опустил голову и стиснул в пальцах письмо.

– Джон говорит то же самое. Он признается, что выстрелил в солдат Черной стражи, из-за чего завязалась перестрелка.

Вспомнив их с братом последний разговор, Александер опустил глаза и прошептал:

– Знаю. Он и мне сказал об этом. Но я же помню, как стрелял тогда в тех солдат, отец!

Белые брови Дункана сомкнулись на переносице, и он задумчиво произнес:

– Два выстрела… Да, я слышал два выстрела! И между ними – слишком короткий промежуток, чтобы второй был эхом первого. Твой брат думал, что ты догадался, что это он выстрелил, и наоборот!

Александер понурил голову, чтобы только не видеть грустных глаз отца. Старик накрыл его руку ладонью.

– Это был несчастный случай. Но зачем? Что именно там произошло?

– Я увидел вас на Раннох-Мур и побежал вверх по тропе, ведущей к перевалу Койре-на-Тулих, ища, где бы спрятаться. Тогда-то я и увидел отряд Черной стражи. Они ехали с другой стороны, вам навстречу. Я остановился сначала из любопытства, потом мне захотелось в них выстрелить. Это был не несчастный случай, отец! Я хотел отомстить за тетку Франсес, за то, что эти солдаты с ней сделали… И… Словом, в тот день я снова нарушил ваш запрет.

Александер произнес эти слова едва слышно, не поднимая головы. Дункан вздохнул, досадливо покачал головой. Когда он заговорил, в голосе зазвенели стальные нотки:

– Твоя правда! Я заметил, что старый мушкет пропал, и понял, что ты меня ослушался. Ох, как же мне хотелось надрать тебе задницу! И ты это заслужил. Но твоя мать взяла с меня слово, что я больше не подниму на тебя руку. Выходит, все мы отчасти виноваты в смерти вашего деда Лиама. Мы получили по заслугам, так что больше не будем об этом говорить. Добавлю только, что я всю жизнь корил себя, что мы слишком долго добирались до дома. Он потерял много крови и…

Старик протяжно вздохнул и откинулся на спинку стула. К удивлению Александера, он совсем не казался рассерженным.

– Алас, ты всегда был непредсказуемым ребенком! И как никто другой умел вывести меня из себя. Ну почему ты всегда умудрялся навлечь на себя и тех, кто был рядом, беду?

– Вы сейчас говорите о том случае на реке? Когда утонули Марси с Брайаном?

– Страшно вспомнить, как я тогда тебя выпорол… И все-таки… Все-таки мне не верится, Алас, что из-за этого проступка или какого-то другого, каким бы тяжким он ни был, ты решил не возвращаться домой, в свой клан.

Александер скрипнул зубами. Он медленно встал и принялся вышагивать перед Дунканом, который не спускал с него затуманенных волнением глаз.

– Вы правы, отец.

Он остановился и какое-то время через окно наблюдал за детьми, ловившими в саду бабочек. Мысли его были далеко, когда взгляд переместился и заскользил вдоль полей, похожих на длинные зеленые ленты, которые протянулись до самого леса. Вернувшись наконец к реальности, он приблизился к отцу, вздохнул и сел на кровать.

– Вышло так, что четырнадцатилетний мальчишка, которым я тогда был, напридумывал себе невесть что…

Когда первые слова были произнесены, рассказывать стало легче. Александер избавился от груза сожалений – так корабль сбрасывает балласт, чтобы не затонуть, и на сердце стало легче. Дункан слушал исповедь сына, нервно сминая в пальцах письмо Джона, – жест, ставший для него в последние дни привычным. Когда Александер закончил, он помолчал немного, потом отстраненно, словно эхо, повторил его последние слова:

– Солдата из Палтнийского полка…

– Да, отец! А я все эти годы думал, что это был Джон.

Голос Александера сорвался, и он заплакал. Дункан уставился на свой тартан и стал машинально поглаживать его свободной рукой.

– Я думал… думал, что Джон меня возненавидел и решил отомстить за дедушку Лиама! Он хорошо меня знал! Знал, что в тот день я нарушил ваш запрет и взял мушкет без разрешения… В Каллодене я решил заслужить прощение от деда, ведь я не сомневался в том, что он смотрит на меня с небес, и вопреки вашему приказу ввязался в бой. Одного урока мне оказалось недостаточно! Какой же я был болван! И что получилось в итоге?

– Солдат из Палтнийского полка…

– Отец?

Дункан полностью ушел в себя, и это встревожило Александера. И вдруг старик выпрямился и посмотрел на сына блестящими от слез глазами.

– Это был не солдат из Палтнийского полка.

Он был очень бледен и до крайности взволнован. Одной рукой он комкал письмо, второй – плед.

– Хотите виски, отец? Или вынести вас на воздух?

– Алас, это был не английский солдат…

– Отец, это точно был солдат, теперь я это знаю! В меня стреляли не сзади, это не мог быть Джон!

Дункан вдруг весь сжался и теперь казался еще более старым и слабым, чем прежде. Сильный мужчина, которым Александер его запомнил, крепкий и непоколебимый, как горы Хайленда, этот воин, на чьих рассказах о рейдах на земли Кэмпбеллов он вырос, отец, чьего внимания он всегда добивался и кому старался подражать… пребывал на пороге смерти.

Слезы струились по морщинистым щекам Дункана, стекая по истончившейся коже к жуткому шраму – напоминанию об ударе английского меча. Того самого меча, который лишил жизни его сына Ранальда на поле Шерифмура в 1715. Старик медленно поднял голову и заговорил:

– Неужели после всех этих битв и войн мне суждено умереть от стыда в собственной постели? Да, я сражался храбро и прославил свое имя. Но сегодня… Сын мой, сегодня я скажу так: лучше бы я умер под пение волынки там, на Драммоси-Мур! Господь оставил меня в живых, чтобы я увидел медленную гибель наших традиций, твоей матери и чтобы… Марион так и не простила меня за то, что я тогда увез вас с Джоном с собой. Как она умоляла оставить вас дома, в Гленко! Но я не послушал, я увлек вас за собой на эту проклятую войну! Я хотел, чтобы вы научились во что-то верить… А в итоге… Господи! Алас, сможешь ли ты меня простить? У меня не получалось говорить с тобой так, как это умела моя мать. Хотя нужно было постараться и объяснить тебе, почему в свое время мы отправили тебя в Гленлайон. Болезнь забрала твою сестричку Сару, потом заболели Колл и Джон. Мы опасались за твою жизнь…

Дункан покопался в спорране, взял руку сына и вложил в нее что-то холодное и тяжелое. Александер увидел гербовую брошь, которую оставил ему в наследство дед четверть века назад. Он уставился на нее, не скрывая изумления.

– Я возвращаю ее тебе, Алас! Помнишь, ты попросил сохранить ее, потому что боялся потерять? А потом ты не вернулся, чтобы забрать ее… Я думал, это из-за того… О господи! Алас, это был я! Я, а не солдат Палтнийского полка!

Старик заплакал навзрыд. Слова утешения не шли на ум. Александер просто сидел и смотрел на отца. Неужели у Дункана помутился рассудок? Александер снова вспомнил момент, когда пуля пронзила ему плечо. В это ужасное мгновение, перевернувшее всю его жизнь, он успел увидеть удивленные глаза отца, который находился как раз у вражеского солдата за спиной.

Он накрыл ладонью дрожащую руку старика. С видом приговоренного к смерти, пытающегося вымолить у судей прощение, Дункан схватился за эту руку.

– Алас, я никогда и никому этого не рассказывал! Даже твоей матери! Она и так на меня злилась… Это я ранил тебя на Драммоси-Мур, слышишь? Солдат Палтнийского полка держал тебя на мушке, я хотел убить его, чтобы помешать ему, но, когда я нажал на спусковой крючок, он уже падал. И вышло так, что я ранил тебя, Алас! Выстрелил в собственного сына! Я ведь мог тебя убить!

Он замолчал и упал в объятия ошеломленного признанием сына. Для Александера это стало страшным ударом. Прошло много долгих минут, прежде чем он разобрался в обуревающих его противоречивых чувствах. Потом тяжесть страшной отцовской тайны уравновесилась грузом, который так долго носил на совести он сам. Как можно сердиться на человека, который, как и он, состарился в страданиях, из которого сожаления выпили все жизненные соки, превратив едва ли не в живой скелет? Получается, его отец, как и они с Джоном, строил свою жизнь на фундаменте из заблуждений и угрызений совести? Невероятно! И так глупо… Погладив Дункана по плечу, он прошептал ему на ухо:

– Отец, мне не за что тебя прощать.

Старик отодвинулся, и лицо его словно бы разгладилось, стало светлее. Он вздохнул.

– Я долго искал тебя, Аласдар… Твоя мать верила, что ты жив. Мне тоже хотелось так думать. И я надеялся. И в то же время я боялся увидеть в твоих глазах ненависть. Когда Марион умерла, я перестал тебя разыскивать – ждал, когда ты вернешься. В последующие несколько лет до нас доходили слухи о некоем Аласдаре Ду Макгиннисе, воровавшем крупный рогатый скот, за чью голову было назначено вознаграждение. Мне описали его внешность, а еще я узнал, что он бывает в таверне в Дануне. Я подумал, что это можешь быть ты. Но ничего не предпринял, я все еще продолжал ждать…

– Это был я.

Дункан печально кивнул.

– Господь наказал меня за то, что я даже не попытался проверить. Знаешь, я ведь думал, что раз ты отказался от своей фамилии, раз не хочешь вернуться в клан, значит, тебе известно, что это я в тебя выстрелил! Господи милосердный! Как я теперь жалею… Как я жалею, сын мой! Получается, Аласдар, это я отправил тебя в изгнание!

В изгнание? Скорее, это было бегство. Теперь Александер был в этом уверен. Всю свою жизнь он пытался убежать от себя. Душевные терзания, словно привязанное к ногам ядро, увлекали его в пучину. В поступлении на военную службу он увидел выход. Это было наитие, которое помешало ему окончательно отчаяться. Не забыл он и слова умирающей бабки, которая посоветовала ему уехать: «Не позволяй украсть у тебя душу! Per mare, per terras! No obliviscaris! “По морю, по земле! Не забывай, кто ты есть!” Никогда не забывай, кто ты есть!» Ее слова, звучавшие у него в голове, направили по верному пути.

Вот и теперь, глядя на герб Макдональдов, блестевший у него на ладони, Александер словно наяву слышал голос бабки Кейтлин. И вдруг он показался ему очень тяжелым, вместившим в себя историю целого клана. Старательно начищенный, он сверкал, словно новая монетка. Александер приколол гербовую брошь себе на куртку, уважительно погладил ее и закрыл глаза.

– Отец, изгнанником становится тот, у кого ничего нет. Is mise Alasdair Cailean MacDhòmhnuill. Я – Макдональд из клана Макиайна Абраха! Кровь, которая течет в моих жилах, это кровь повелителей мира! Я – сын Дункана Колла, сына Лиама Дункана, сына Дункана Ога, сына Кайлина Мора, сына Дуннахада Мора! Корни моего рода уходят в глубину веков! Нет, отец, уехав, я не канул в небытие! Я расширил границы нашего клана! Макдональд, как и Кэмпбелл, где бы он ни был – в Шотландии, в Южных колониях или в Канаде, – всегда останется Макдональдом и будет помнить воинский клич, будивший огонь в крови его предков. Стоит мне закрыть глаза, отец, и я возвращаюсь домой…

Александер немного помолчал, потом сделал глубокий вдох, болью отозвавшийся в поврежденной грудной клетке. «Я – Макдональд!» Эти слова, звук собственного голоса укрепили его в уверенности, что он по-прежнему хайлендер, пусть и живет теперь на земле, которая не видела его рождения. Тихо, но уверенно он проговорил:

– Да пребудет мир в вашей душе, отец! Все, что с нами произошло, – это повод для сожалений, не более. Жизнь научила меня одному – ничего не бывает напрасно, у всего есть своя причина. Я ни о чем не сожалею и не оплакиваю того, чему не суждено было сбыться, потому что я сохранил главное – душу!

Со слабым стоном Дункан наклонился вперед и схватил сына за руку. Александер спросил обеспокоенно:

– Отец, может быть, вам нужно отдохнуть? Я могу…

Но старик уже расправил плечи.

– Ничего, уже прошло! Если ты, Господи, решил забрать меня в этот благословенный день, на то твоя воля! Я умру в окружении родных со спокойной душой и буду самым счастливым человеком на земле!

У Александера вдруг стеснилось в груди. Как утопающий за соломинку, он схватился за отцовский тартан, заглянул ему в лицо. Щеки Дункана были мокрыми от слез. Он часто представлял себе их встречу – сердитый взгляд отца, прохладный прием… Но все случилось по-другому. Видеть отца, иметь возможность прикоснуться к его руке – этого хватило, чтобы все страхи рассеялись, а душевные раны, полученные в ранней юности, окончательно закрылись.

– Знаете, отец, в детстве мне так хотелось заслужить ваше уважение! Хотелось стать достойным имени, которое вы мне передали!

Дункан тихо засмеялся.

– Ох и болван же ты, Алас! Тебе не надо было ничего мне доказывать.

– «Право гордиться собой еще надо заслужить!» – так вы мне говорили.

– Право гордиться собой дает храбрость. А она проявляется в бедствиях, а не в счастье. Жизнь дала тебе жестокие уроки, но ты показал себя отличным учеником!

– Не знаю… Думаю, фанфаронства во мне было больше, чем храбрости.

– О, Алас! Можно ли быть таким слепцом? Хотя как могу я упрекать тебя, когда сам таков! Я тоже был слеп… Знаешь, в тот страшный день на Драммоси-Мур, когда я увидел, как ты бежишь к нам с мечом в руке… На лице твоем читалось такое желание драться и победить… Когда я увидел тебя среди летящих пушечных ядер и пуль, среди наших соплеменников, сражающихся с sassannachs… Гром небесный! Как мне тогда хотелось тебя выпороть…

– Знаю! Я это заслужил.

Старик улыбнулся.

– А еще я тобой гордился. Это было не фанфаронство, Александер. Ты был… был как Кухулин на поле битвы! Воинственный дух Макдональдов вел тебя. «И это моя кровь течет в его жилах», – подумал я тогда. Я уже говорил тебе, что из всех моих сыновей, включая Джона, ты больше других похож на моего отца? Я знаю, ты всегда восхищался своим дедом Лиамом… И мне стыдно об этом говорить, но… я даже немного ревновал тебя к нему.

– Отец! Вы ведь знаете, что я всегда искал вашего взгляда, вашего одобрения…

Что ж, желание сбылось: в отцовском взгляде он обрел частичку себя, которой ему так недоставало, и имя ей – самоуважение. Дункан пожал ему руку.

– Теперь я это понимаю, Алас, мой любимый сын! Каким же я был слепцом! Не хотел замечать свои ошибки, отворачивался от правды. Не хотел признать, что не нужно было отправлять тебя в Гленлайон. Марион очень страдала от моего решения, да и ты тоже. Но я не желал ни о чем слышать. Я вбил себе в голову, что своим непослушанием, своей недисциплинированностью и шалостями ты испытываешь мое терпение. Слишком поздно я понял, до чего был слеп и глух. В тот день на поле битвы Каллодена, в миг, когда мой палец спустил курок и пуля тебя ранила, в твоих глазах я впервые узрел не упрямое непослушание, а храбрость, у которой одна цель – завоевать мою любовь. Но почему это случилось именно тогда? Не знаю. Жизнь порой обходится с нами жестоко, чтобы мы поняли что-то важное… А потом несчастья пошли вереницей… Ты прав, сожалеть о прошлом не стоит. Наверное, у всего и вправду есть причина, которая нам не всегда понятна. Но… Это не мешает мне верить, что, уразумей я это раньше, все могло быть по-другому. Не хватило такой малости, чтобы ты узнал, как я тобой горжусь, – всего трех слов! И после Каллодена я не переставал надеяться, что Господь позволит мне их произнести: я люблю тебя, Алас!

После продолжительного молчания Александер ответил срывающимся голосом:

– И я люблю вас, отец!

Старик кивнул и, умиротворенный, закрыл глаза. Тяжелый груз свалился с его плеч.

– Знаешь, было бы хорошо, если бы и твоя мать была сейчас с нами! Как жаль, что она не увидела тебя перед смертью!

– Мне тоже очень жаль. Я скучаю по ней. И по вам, отец, я тоже очень скучал.

– Я ей скажу, когда мы встретимся.

– Не надо торопиться… Тем более что Колл раздобыл бутылку отличного виски!

Положив руку на костлявое плечо отца, Александер попытался за улыбкой скрыть волнение. Дункан как будто бы взбодрился и сказал, улыбаясь:

– Я всегда знал, что для старых костей нет ничего лучше драма usquebaugh! И по внукам я успел соскучиться! Милая Мадди, судя по запаху, уже напекла булочек и скоро позовет всех на кухню. Помоги мне встать, Александер! Я тоже хочу быть там.

* * *

Сидя на отполированном водой бревне, Изабель смотрела на Александера, который шел по прибрежной полоске песка, время от времени заходя по щиколотку в холодную воду. Начался прилив, и спокойные воды реки медленно возвращались в свои владения, вымывая застрявшие в песке камешки. Несколько чаек с криками парили в золотисто-желтом, постепенно принимающем оттенки оранжевого и малинового небе.

Он шел не торопясь, часто останавливаясь, чтобы полюбоваться природой. Бриз раздувал переброшенный через плечо плед, развевал его седеющие волосы. Закинув одну руку за спину, второй он опирался на крепкую дубовую трость, которую уже начал украшать орнаментом в кельтском стиле. Сейчас он был так похож на Макдональда-отца! Узы крови… Наверное, с годами то же самое можно будет сказать и о Габриеле.

Помирившись с отцом, Александер словно бы развязал тяжелый узелок, в котором с ранних лет носил свою израненную душу. Цепочка замкнулась, род продолжился в детях…

Можно ли сказать, что Хайленд постигло проклятие? Если да, оставалось лишь молиться, чтобы с потомками этого не случилось. Александер рассказывал, к каким мерам прибегли англичане после Каллодена, в какую нужду повергли мятежный народ. Солдаты выслеживали и убивали мужчин, словно диких зверей. Оставшись без средств к существованию, женщины и дети умирали от холода и голода. Дункан поведал, что произошло в стране после отъезда сыновей. Его предсказание сбылось: битва при Каллодене стала началом конца клановой системы в Хайленде.

На смену открытому уничтожению пришла более умная и хитрая тактика: истребив мужчин-воинов, власти начали англиканизацию правящей верхушки кланов. Лэрды и их потомки стали охотнее делать карьеру в рядах британской армии, потому что не желали прозябать дома в нужде. Обучать детей гэльскому в школах было запрещено, и в итоге выросло новое поколение безграмотных крестьян, которые не говорили по-английски и ощущали свою изолированность от окружающего мира еще острее, чем прежние поколения.

После войны спрос на говядину упал, вследствие чего снизились цены на крупный рогатый скот, а это был для хайлендеров основной источник доходов. Лэрды, не поступившие на военную службу, оказались на грани разорения. Большинство покинуло промозглые родовые замки, чтобы перенять нравы и манеры британской аристократии и поселиться на юге страны или же перебраться в Англию. Народ научился выращивать картофель и тем кормился, однако эта новая культура не помогала ему наполнить сундуки. Нужно было искать другой источник заработка. Цены на шерсть и морские водоросли (их пережигали для получения поташа), наоборот, повысились, и это заставило многих фермеров забыть о долге перед сюзереном и перебраться поближе к побережью. Те, кто остался в зеленых долинах Хайленда, занялись овцеводством.

Тогда-то и начался массовый исход простого люда из родных краев. Долина Гленко не стала исключением. В надежде улучшить свою жизнь многие хайлендеры переселились в крупные южные города, где уже начиналась индустриализация и можно было найти работу. Другие, как, к примеру, Колл, перебрались в колонии, захватив с собой жалкие пожитки и те крохи надежды, которые у них еще оставались. Ангус переехал в Глазго, поближе к сестре Мэри. Из всей семьи Александера в Гленко осталась только больная вдова его брата Дункана Ога, за которой ухаживала их дочь Беси. Таковы были обстоятельства, заставившие Макдональда-отца решиться переплыть через океан. Он знал, что его прах не упокоится рядом с прахом его жены на Eilean Munde.

Заметив, что Александер на нее смотрит, Изабель, которой уже надоело наблюдать за ним издалека, пошла ему навстречу. Какое-то время они прогуливались рука об руку, слушая отдаленную перекличку рыбаков, возвращающихся на берег, да хлопанье юбки Изабель на ветру. Безмятежный внешне, в душе Александер тяжело переживал недавнюю смерть отца.

Через три недели после их с Изабель свадьбы Колл вошел в спальню утром с чаркой виски и нашел отца бездыханным на кровати. Старик умер во сне. Александер отрезал кусок от отцовского пледа и предложил Габриелю смастерить из него килт. Он объяснил, насколько значимым для хайлендера является этот предмет гардероба, и подчеркнул, что носят его только мужчины.

Но мальчик был категоричен, заявив, что ни за что не наденет «юбку». Несмотря на глубокое разочарование, Александер не стал настаивать. Однако в утро похорон, которые состоялись в приходе Сен-Лоран, Габриель появился в церкви в килте и молитву прочел на гэльском, повторяя слова за отцом и стараясь произносить их правильно, пусть даже и не понимая смысла.

Цепочка замкнулась, образовав круг бесконечного возобновления. Теперь дело было за человеком – научить его быть верным своим корням. Изабель не сомневалась, что Александеру хватит на это сил.

– Алекс, о чем ты думаешь?

Он замедлил шаг, запрокинул голову, подставляя лицо мягким лучам заходящего солнца. Прикрыв веки, он вдохнул запах реки и сказал себе, что, если бы время остановилось в эту вот секунду, он был бы счастлив. Не осталось ни сожалений, ни желаний сверх того, что он уже имел. А чего еще ему хотеть? Чтобы больше не было войны? Конечно, он этого хочет. Но войны будут всегда. Мир – это, к сожалению, только modus vivendi. Люди пишут Историю своей кровью…

– Я думаю… о мире, хотя это утопия.

Глядя вдаль, на реку, Изабель вздохнула. Ее кудри раздувал вечерний бриз, прогоняя заодно надоедливых комаров.

– Вечный мир… Думаешь, такое возможно?

– Если этого захотят все люди, то да, a ghràidh. Но мир обогащает сердце, а не кошелек! Поэтому я понимаю, что это – мечта несбыточная.

– Но ведь так всегда бывает, верно? Только тому, кто верит в мечту, суждено увидеть, как она сбывается!

Он посмотрел на нее яркими, как небесная синева, глазами, и уголки его губ изогнулись в легкой усмешке.

– Это сказал любимый тобой Жан-Жак Руссо?

– Нет. Так говорит некая Изабель Макдональд.

– Что ж, у этой дамы благородный ум и чистые помыслы!

Александер погладил жену по щеке. Но уже в следующий миг лицо его омрачилось и он вздохнул.

– Мне бы очень хотелось в это верить, Изабель! Но жизнь научила меня, что одного лишь желания или стремления к мечте недостаточно. Куда бы ты ни направился, ветер вскоре принесет туда запах войны. В Хайленде, на чьей бы стороне ты ни воевал, простые люди всегда оказывались в проигрыше. Когда трупы начинают вонять слишком сильно, повелители войны, не снимая своих испачканных кровью и грязью сапог, отправляются марать другие земли. А народ остается ждать стервятников, которые всегда следуют за армейским обозом и все подчищают. И в глубине его сердца остаются отчаяние, ненависть и жажда мести – единственная пища для выживших.

– Так было и с тобой после Каллодена?

– Знаешь, отчаяние и ненависть толкают людей на страшные поступки…

Он вдруг умолк, как будто перед ним появилось привидение. Потом тряхнул волосами, посмотрел на Изабель и продолжил:

– Когда я решил не возвращаться больше в Гленко, мы с собакой, моим верным Браннададом, долго скитались по Хайленду. В первый раз я убил, когда мне было пятнадцать. Это был солдат Черной стражи, но ведь он тоже человек! Господи! Это было одновременно пьянящее и жуткое ощущение. Больше часа я сидел рядом с трупом. Дрожал, не мог поверить, что я это сделал. И только когда встал, заметил, что штаны у меня мокрые. Я обмочился! Тогда я обобрал мертвеца и скрылся в горах. На следующий день я отмыл руки от засохшей крови, спустился в деревню и обменял сапоги и пуговицы от его куртки на миску рагу, кусок хлеба и пинту пива. К этому времени я уже два месяца не наедался досыта.

Александер, хмыкнув, поморщился. Изабель слушала молча, не поднимая глаз.

– Ты только представь, Изабель! Я убил человека ради куска хлеба! И, возможно, после этого какая-то женщина стала вдовой, а ее дети – сиротами, которые, чтобы прокормиться, тоже пойдут на преступление. Неумолимое колесо жизни, увлекающее нас за собой в своем вечном движении! Каковы бы ни были твои убеждения, надо приспосабливаться, чтобы выжить. Поэтому для меня мир – всего лишь несбыточная мечта.

– Прости, но я не знала…

Рассказ Александера потряс Изабель, и теперь она задумчиво ворошила ногой песок. Александер поймал ее за подбородок. Красные губы приоткрылись, выпуская возглас удивления. Чтобы не смотреть ему в глаза, она уставилась на роговую пуговицу на его коричневом полотняном жилете.

Какая же она глупая! Что она знает о жизни бедняков? Люди, чье нутро урчит от голода, чьи одежды пропахли запахом животного страха, – хватает ли у них сил, чтобы мечтать, надеяться? Она и вправду знает о жизни очень мало, хотя это и не помешало ей получить свои уроки, пережить несчастья. Но разве можно сравнить то, что доводится переживать беднякам, с ее горестями?!

– Изабель, – нежно произнес Александер. – Look at me! Дело не в невежестве, тебе просто повезло! И я рад за тебя. Желаю, чтобы и нашим детям посчастливилось ничего этого не знать и чтобы их жизни никогда не стали строительным материалом для возведения очередной империи!

Он легонько погладил ее по щеке.

– Изабель, к несчастью, в мире, в котором мы живем, империи строятся и развиваются на надгробных плитах. Каждый пушечный выстрел и удар штыка пробивают брешь в чьей-то семье, а иногда и уничтожают ее. Я знаю, что говорю, ибо когда оказался здесь, мне пришлось принимать в этом участие. Чтобы не ощущать вины, я говорил себе, что солдат обязан слепо повиноваться приказам командиров. Я мог бы переложить всю вину на них. Но это были бы глупость и трусость. В итоге я оказался ничем не лучше солдат Камберленда, которые вырезали мирных жителей в Хайленде. Я ничем не лучше всех этих стервятников, продажных торговцев, которые греют на войне руки, превращая людские потери в длинные столбцы цифр в своих учетных книгах! Я ничем не лучше церковников, которые из страха, что земная власть над душами может ускользнуть из их рук, бессовестно благословляют тех, кто попирает побежденных. Француз он или англичанин, немец или испанец, верит ли в Бога или в дьявола, – человек несовершенен и остается пленником своих слабостей. И, боюсь, так будет всегда. Мне стыдно за себя, за то, что я сделал. Проступки будут тяготить мою совесть до самого Судного дня… потому что я часто руководствовался своими слабостями.

Он выдержал паузу. Изабель смотрела на песчаный берег, окрашенный в нежные вечерние оттенки.

– Думаю, из всех войн самая трудная – это война, которую мы ежедневно ведем с совестью, когда стараемся забыть, что нас вынуждают делать обстоятельства, – продолжал Александер. – Однако колесо жизни увлекает нас за собой.

Изабель посмотрела на Александера, который выглядел измученным и печальным. Какое-то время он пристально смотрел ей в глаза. Потом его веки сомкнулись.

– Нам нужно научиться мириться со своими ошибками, Изабель. Если бы я так поступал с самого начала, возможно, моя жизнь была бы…

Он умолк и опустил голову, словно бы в раздумье.

– Но, с другой стороны… Наверное, все так и должно было быть. Моя дорога привела меня к тебе, пусть мне и довелось многое пережить. О, Изабель! Я приехал сюда, чтобы ты меня полюбила! Куда бы я ни направил свои стопы, я всегда иду к тебе. Во время сражений с самим собой, когда я сам не мог понять, кто я есть, воспоминания о тебе давали мне силы выжить. A ghràidh mo chridhe, я цеплялся за эти воспоминания со всей силой отчаяния и теперь, когда я об этом вспоминаю, могу сказать, что было в этом что-то от мечты. Ведь человеку свойственно мечтать, верно?

Кончики его пальцев замерли у ее подбородка, но Изабель так и осталась стоять без движения. Только едва заметно улыбнулась.

– А ты можешь позволить себе помечтать немного?

Александер сделал вид, что размышляет. Глядя на лицо Изабель в ореоле вечернего света, он вспомнил образ Богородицы, которой когда-то любовался в роскошном доме богатого скотовода в Эршире. Они с подельниками проникли в дом с целью грабежа, и тогда он подумал, что за образ можно получить приличные деньги. Но загадочная улыбка Мадонны с золотистой кожей заставила его передумать. Он взял только столовое серебро и украшения жены фермера.

Часто, совершая предосудительные поступки, он представлял себе эту Мадонну, искал прощения в ее исполненной тайны улыбке. Не эту ли цель он преследовал всю жизнь? Искал приятия своей сущности в улыбке женщины, которая в тот момент находилась рядом. И Александер вдруг понял, что это приятие, которое, как ему казалось, он наконец-то обрел в улыбке Изабель, он всегда носил в себе. И суть его – в умении признать, что твои силы имеют предел, признать свои достоинства и недостатки… словом, свою человеческую природу. Errāre humānum est.

Неужели так просто? Как и отцу, ему понадобилась едва ли не целая жизнь, чтобы осознать это и примириться с собой. «У Кухулина тоже были свои слабости», – сказал однажды О’Ши. И что он усвоил из уроков старого священника? Счастье – в тебе самом, нужно только уметь его взрастить… Дрянной же из него получился садовник! Уж скорее могильщик. Но разве может постигнуть четырнадцатилетний мальчик всю мудрость речей Аристотеля? На ее постижение у него ушло двадцать лет. Испокон веков люди пытаются постичь Истину, которую таят в себе мистические писания. Его главное открытие заключалось в том, что он искал счастье в глазах других, хотя на самом деле в них можно увидеть лишь собственное отражение, каким ты хочешь предстать, чтобы понравиться и заслужить одобрение. Какая печальная ирония!

Нужно будет поделиться этими размышлениями с сыном…

– Да, думаю, я могу позволить себе немного помечтать, – тихо проговорил Александер, склоняясь над женой.

– Я буду только рада! Ты подашь детям хороший пример.

Он взял ее за руки, поднес ее пальчики к губам и долго целовал, думая о Габриеле, Элизабет и… малышах, которые еще появятся на свет, если будет на то воля Всевышнего. Закрыв глаза, Изабель наслаждалась этим моментом нежности. Александер отпустил ее руки, обнял за талию и прижал к себе.

– Давно ли я говорил вам, мадам, как вы прекрасны? – прошептал он ей на ушко.

– Совсем недавно, мой дорогой супруг! Я могу загордиться, а это, как известно, грех!

– Один из многих…

– Неужели у меня есть и другие?

Обнимая его за шею, она улыбнулась.

– Как насчет чревоугодия и любви к роскоши?

– Ах, это? – протянула она томно. – Разве корнишоны с вареньем – такая уж роскошь?

– Корнишоны – нет, а вот варенье – наверняка!

С этими словами он погладил ее по волосам, отчего по спине Изабель пробежала сладкая дрожь. Их губы соединились, в то время как воды реки Святого Лаврентия плескались у их ног, словно бы желая укоренить их в земле, осуществившей мечты беспечной Франции, которые впоследствии были отняты у нее меркантильной Англией. Этот новый мир, к которому было обращено столько надежд, как бы он ни именовался – Новая Франция, Канада или Квебек, – останется для них двоих краем, где родились их дети, которым суждено вырасти и претворить в жизнь свои мечты.

Подумав об этом, Александер пылко обнял жену. Перед его глазами возникло умиротворенное лицо бабушки Кейтлин, и он услышал ее слова: «Per mare, per terras! No obliviscaris! “По морю, по земле! Не забывай, кто ты есть!” Никогда не забывай, кто ты есть!»

Словно скот на бойню, англичане загнали его соплеменников на корабли и отправили в далекие страны – туда, где не слышно было криков, когда их тела пронзали вражеские штыки. Когда война кончилась, выжившие вернулись на родину. Но какой прием оказала она своим доблестным воинам! Едва приехав в родную долину, они уже покидали ее, потому что им не осталось ничего, кроме нужды и бедности. Во имя прогресса у них отняли национальную гордость, дабы заставить работать на фабриках в Глазго и в морских портах. Наследие целого народа пошло прахом. Тишина воцарилась в знаменитых горах, населенных теперь лишь призраками воинов-фианна и погибших при Каллодене – в последней из битв.

Каллоден… Фолкерк, Престонпанс, Шерифмур, Килликранки, Флодден, Баннокберн, Стерлингский мост… Сколько сражений знала Шотландия за весь период своей истории! Сколько жизней принесено на алтарь независимости! Но когда затихает последняя нота волынки, когда рассеивается дым и открывается поле, усеянное искалеченными, изрешеченными пулями мертвыми телами, что остается в памяти мира? Кто вспомнит имена погибших?

Нет, разгром при Каллодене все-таки не повлек за собой исчезновение народа. У свободы множество обличий. Шотландия – это не только клочок земли, породивший хайлендеров и его, Александера. Прежде всего это душа народа, его язык и традиции. Его дух. «Дух – вот единственная свобода человека. Нет такого закона, такой угрозы, таких цепей, которые возымели бы над ним власть». То же можно сказать и о народе Шотландии.

Кейтлин Данн Макдональд была права, говоря: «Ты носишь в душе наследие своих предков, и тебе предстоит сохранить его и передать, дабы наши традиции сохранились в веках. Можно сказать, это мое тебе поручение, Алас, мой завет. Я поручаю тебе исполнить мою мечту!» Эта маленькая женщина сумела передать ему свое самое сильное оружие – осознание, кто ты есть, и теперь ему надлежало поступить так же.

Изабель чуть отодвинулась и посмотрела на Александера. Взгляд ее зеленых с золотистыми искрами глаз, цветом напоминавших ему родные холмы Шотландии, утонул в его глазах, которые для нее были того же цвета, что и флаг Новой Франции. Мягкий бриз окутывал их своим теплом, играл с их волосами.

– Я люблю тебя, – проговорил он с бесконечной нежностью.

– I love you, – прошептала она в ответ.

Чертополох и лилия переплели свои стебли и превратились в пустынный островок, окруженный величественными водами реки Святого Лаврентия, омывающими их в покое и мире.

Возможно, их дети не увидят ни Шотландию, ни Францию. Но они будут знать, откуда родом кровь, которая течет в их жилах. «Шотландия пустит здесь корни, как это некогда сделала Франция, – подумал Александер. – Родину не покидают. Ее уносят в своем сердце!»

Теперь он знал наверняка: как мать дает ребенку жизнь и отпускает его от себя, так и Родина вкладывает душу в свой народ. И ему, Александеру Макдональду, надлежит оберегать эту Душу, пусть даже и в изгнании.

Во имя любви к своему народу.

Ради сохранения традиций.

Чтобы твоя мечта исполнилась, Кейтлин!