Глава 10

Маски падают

11 ноября 1715 года

В общей палатке военного лагеря под Ахтерардером пахло крепким мужским пóтом, виски и торфом, который пошел на растопку.

Шум в этом временном убежище не утихал ни на секунду: солдаты и офицеры громко разговаривали осипшими от выпитого голосами, смачно хохотали, иные перешептывались; бряцало оружие; потрескивали поленья в костре. Не обращая внимания на толкотню вокруг, Лиам в компании двух своих верных товарищей, Саймона и Ангуса, сидел на траве и потягивал третью пинту пива.

За два дня до описываемых событий армия хайлендеров генерала Гордона после изнурительной двухмесячной кампании остановилась в Драммонд-Касле. Тогда же состоялся военный совет, в котором приняли участие все лидеры якобитского движения. Не успел совет закончиться, как все в лагере уже знали, какое решение принял граф Мар. На следующий день с рассветом его армии, ныне расквартированной в Перте, предстояло покинуть город, спуститься к Данблейну, маленькому городку в нескольких километрах от Стирлинга, и завладеть им.

Оттуда трем отрядам, насчитывающим по три тысячи солдат каждый, было приказано переместиться к стратегическим точкам – стирлингскому мосту и двум переправам в верховьях реки Форт, чтобы отвлечь на себя внимание врага. В это время основные силы армии, насчитывающей восемь тысяч солдат, попытаются переправиться через реку восточнее Стирлинга, после чего первые три отряда к ним присоединятся.

Существовала вероятность, что герцог Аргайл со своей армией покинет Стирлинг и нападет на отряды-приманки у реки. Если бы это случилось, армия Гордона получила бы шанс захватить город и истребить войска представителя ганноверской династии. Такова была стратегия графа Мара, и в лагере ее не обсуждал только ленивый.

Армия Мара вышла из Перта и после дневного перехода остановилась в окрестностях городишка под названием Ахтерардер. На следующий день рано утром к ней присоединилась армия хайлендеров Гордона. Остаток дня было решено посвятить отдыху, поскольку на следующий день Гордон с тремя тысячами горцев и восемью эскадронами кавалерии должен был отправиться в Данблейн. В числе этих трех тысяч оказались и солдаты из Гленко.

В лагере воцарились обычные спутницы больших сражений – нервозность и напряжение, отравив взаимоотношения и распалив старые распри между мужчинами, которые теперь пили больше обычного и без конца сводили друг с другом счеты.

В соседней компании разгорелась новая ссора, но Лиам не стал прислушиваться к крикам. Он наблюдал за Ранальдом, который сидел неподалеку с Дунканом и молодым Робином Макдонеллом. Он очень беспокоился о младшем сыне. Вот уже неделю Ранальда мучили такие сильные боли в спине, что он не мог этого скрывать, хоть и очень старался. Оно и понятно: ночевки в зарослях вереска, на промерзшей земле и многие километры, пройденные пешком в кратчайшие сроки, сделали свое дело. Однако Ранальд уродился очень упрямым, в мать. Он хотел драться наравне с остальными, и все попытки его остановить были обречены на провал.

Недавно Ранальду исполнилось восемнадцать, и он стал взрослым, а потому Лиам даже при желании не смог бы заставить его оставаться в лагере, пока остальные будут сражаться за своего короля. Нет, поступив так, он перечеркнул бы все, чему сам учил своих сыновей, а именно – что честь важнее, чем жизнь. Не зря ведь барды поют хвалы погибшим в бою героям, увековечивая их тем самым в памяти людей! Он понимал, что нельзя лишать сыновей боевого опыта, как это сделал его собственный отец со своим младшим сыном Колином в 1689 году при Килликранки.

Колину в тот год тоже исполнилось восемнадцать, и он так и не простил отцу, что тот лишил его лавров победителя, которые достались шотландцам в том сражении. Со своей стороны, Лиам понимал, что жизнь его сыновей после сражения изменится навсегда. Они никогда не будут такими, как прежде… Он знал это. Потому что сам пережил эту трансформацию. Прежде Дункану и Ранальду если и приходилось участвовать в стычках с представителями враждебных кланов, то столкновения эти не имели серьезных последствий. Война же – это настоящая бойня. Воспоминания о тех давних сражениях теперь казались такими далекими, но их эхо до сих пор звучало у него в ушах, и по спине бегали мурашки.

Однажды Дункан попросил его рассказать о том громком поражении sassannachs в 1689 году, но Лиам не любил вспоминать об этом, а потому рассказ его вышел очень скупым и коротким. Хотя многие из его товарищей по оружию рассказывали о своей победе охотно, в мельчайших подробностях описывая, как они убивали этих молодых солдат, большинство из которых никогда прежде не участвовало в настоящем бою. Только один раз Лиам рассказал об ужасах кровавой битвы Кейтлин. То было незадолго до их свадьбы, но больше он не заговаривал об этом никогда.

Лицо Лиама омрачилось. Он отхлебнул из кружки еще пива. Те sassannachs, с которыми они тогда воевали, были одногодками его сыновей. С каким противником им предстоит столкнуться на этот раз? По слухам, людей у Аргайла намного меньше. Но сколько? Говорили, что не больше трех-четырех тысяч. Но то, в отличие от большей части хайлендеров, были опытные вояки, обученные военному ремеслу, и с хорошим оружием. Армию горцев составляли простые крестьяне и скотоводы, основным оружием которых были яростное желание победить да ржавые мечи. Но в бою, когда на тебя устремлены жерла пушек, для победы одной храбрости может оказаться маловато…

Между тем рядом кто-то продолжал яростно ссориться. Лиам повернул голову и какое-то время рассеянно наблюдал за этой компанией. В сумерках он не сразу рассмотрел, что это люди из клана Маклинов. Похоже, Хью Маклин с кем-то серьезно повздорил.

– Так и до убийства недалеко, – сказал Саймон, подтолкнув Ангуса локтем.

– Точно! Колина надо выручать! Я знал, что однажды они с Хью все-таки сцепятся…

– Колина? – удивился Лиам. – Ты хочешь сказать, что это мой брат Колин с Маклином сейчас орут друг на друга?

Саймон с Ангусом переглянулись.

– А кто же еще? – отозвался Саймон, пожимая плечами. – Ты с неба свалился, что ли, старик? Они уже полчаса глотки надрывают!

Лиам тряхнул волосами. Послышался глухой звук удара, и Хью согнулся вдвое, хватая ртом воздух.

– Проклятье, что он теперь натворил?

Лиам вскочил на ноги, и оба товарища последовали его примеру. С трудом протиснувшись сквозь кольцо мужчин, которые окружили дерущихся, он увидел, что теперь его брат дерется уже не с Хью, а с кем-то другим.

– Уведи его, пока я его не пришиб! – прошипел Хью, который уже успел оправиться от удара.

Лиам встал между дерущимися.

– Колин, хватит! – И он схватил брата за ворот сорочки.

– Не вмешивайся в это дело, Лиам!

Кулак, появившийся словно бы из ниоткуда, ударил Колина в челюсть. Колин оттолкнул брата и с воплем ярости бросился на обидчика. Получив удар в живот, тот согнулся, задыхаясь. Колин уже занес руку, чтобы ударить противника по затылку, но Лиам схватил его за запястье и выкрутил руку за спину.

– Сейчас не время для драки, дурак! – шепнул он младшему брату на ухо.

На месте драки вдруг стало очень тихо.

– Пусти меня! – сквозь зубы процедил Колин.

Лиам медленно разжал пальцы. Колин смерил его злым взглядом, растолкал зрителей, вышел из палатки и пошел прочь. Лиам посмотрел вниз, на того, с кем только что дрался Колин. Мужчина ответил ему сердитым взглядом, выругался и, схватившись за руку одного из своих товарищей, встал. Руки-ноги у него, слава богу, оказались целы.

– Может, объяснишь, что на тебя нашло? Сейчас не время и не место выяснять отношения с Хью Маклином!

Лиам расхаживал по поляне, расшвыривая ногами высокую траву и сердито поглядывая на брата.

– Ты это мне говоришь? – воскликнул взбешенный Колин, воздевая руки к небу. – Этот чертов идиот все время допекает меня своей Морин! Никак не может понять, что между мной и ею все кончено!

– Может, он не зря на тебя злится? Она ведь его сестра, а, Колин? А то, как ты поступил с этой бедной девушкой… Если бы кто-то сделал такое с Сарой, я бы заставил его пожалеть, что он вообще на свет появился!

– Ну конечно! Ты же у нас всегда все делаешь правильно! – с издевкой пробормотал Колин. – Подумать только – какой у меня безупречный братец! Одна беда – никакой ты не безупречный…

– Я и не считаю себя таким. И я иногда поступаю неправильно, но всегда отвечаю за свои ошибки.

– А я – нет, ты это хочешь сказать?

Колин прищурил налитые кровью глаза, и во взгляде его Лиам увидел с трудом подавляемую злобу.

– Брат, посмотри на себя! Ты слишком много пьешь, ты на себя не похож последние несколько лет! Что с тобой стряслось?

– Тебя это и правда заботит?

– Перестань кривляться! Ты прекрасно знаешь, что все, что тебя касается, меня заботит, черт бы тебя побрал! Других братьев у меня нет! Но я не понимаю, почему ты ведешь себя так необдуманно, Колин Макдональд! Иногда мне даже кажется, что ты это делаешь всем назло!

Лиам со вздохом потер глаза.

– Морин – хорошая девушка. Я уж думал, ты остепенишься и перестанешь бродить по стране с Макгрегорами. Ты трижды чудом уходил от веревки, разве этого мало? Морин тебя любила, а ты унизил ее так, что хуже не бывает!

– Я ей ничего не обещал! – попытался оправдаться Колин, отводя глаза.

Несколько секунд он подыскивал слова, потом выругался.

– Она два года жила в твоем доме. Она носила под сердцем твоего ребенка!

– И потеряла его…

– И из-за этого ты ушел из дома и оставил ее одну на два месяца выплакивать глаза от горя? Никто же не знал, где тебя искать! Одно время мы даже думали, что тебя убили. Но потом выяснилось, что ты бросил Морин, когда был ей нужен больше всего.

– Нет! Я…

Лиам поймал брата за руку и заставил посмотреть себе в глаза.

– Два месяца, Колин! И все это время она ждала тебя, чтобы узнать, что ты кувыркался в постели с другой женщиной там, в Инвернессе. Я не хотел в это верить. Кто угодно, но не ты!

– Я не обязан перед тобой отчитываться, Лиам!

– Обязан!

– Мне надоели твои нотации! – крикнул Колин, вырываясь. На него накатила новая волна гнева. – Послушать тебя, так я – худший мерзавец на свете! А разве ты сам никогда не уезжал от Кейтлин?

Лиам побледнел.

– Колин…

– Что, вспомнил, как уплыл во Францию в тысяча шестьсот девяносто пятом, когда вышел из эдинбургского Толбота? Скажу тебе сразу: я ни секунды не верил в эту историю с покупкой оружия! Глупая придумка! Ни один нормальный человек, который просидел несколько недель в тюрьме, ожидая казни за преступление, которого не совершал, получив помилование, так не поступит! Особенно если дома его ждет такая жена, как Кейтлин! Наверняка случилось что-то, что пришлось тебе не по нраву. И ты сбежал, оставил ее. Знай, я пытался узнать, что между вами произошло. Я засыпал Кейтлин вопросами. Но твоя жена слишком сильно тебя любит, она не обвиняла тебя ни в чем, хоть ты и поступил с ней скверно!

Тишина, пропитанная враждебностью, повисла между братьями. Они молча смотрели друг на друга. Лиам медленно вздернул подбородок. Поджатые губы его побелели, нижняя часть лица судорожно подергивалась.

– Это правда, ты не знаешь, что тогда случилось, и уж точно не сегодня я тебе это расскажу, – сказал он сухо. – Хотя это совсем другое дело. Ты дождался, пока она уедет из долины, и только тогда вернулся. Ты даже не нашел в себе смелости сказать ей, что больше не хочешь с ней жить. Господи, Колин! Это же трусость, низость! Любой на месте Хью мечтал бы прибить тебя! Эх, зря я помешал ему отходить тебя, как ты того заслуживаешь!

– Не надо было вмешиваться! Моя жизнь – это мое дело!

Взгляд Колина помрачнел.

– Хотя, если подумать хорошенько… Наверное, тебя оно тоже касается.

Лиам тряхнул волосами и посмотрел на Колина. Какое-то время братья смотрели друг другу в глаза.

– Я не хочу говорить об этом, Колин.

Повисла тишина, такая тяжелая, давящая, что стало трудно дышать. Оба прекрасно знали, что стало причиной всех злоключений. Но ни один, ни другой не осмеливались произнести это вслух. Смех и восклицания товарищей в лагере, доносившиеся сквозь заросли кустарника, отсюда были похожи на глухие и далекие раскаты грома. Колин вынул фляжку виски и протянул ее Лиаму, но тот жестом отказался.

– А я думаю, что пришло время нам об этом поговорить, брат, – сказал Колин глухим голосом.

– Тебе сегодня хватит пить. Ты не в том состоянии, чтобы разговаривать!

Пропустив слова брата мимо ушей, Колин отхлебнул из фляги. Виски пролилось ему на подбородок и на грязную рубашку. Он прищелкнул языком и вытер губы тыльной стороной ладони. И с нервным смешком продолжил:

– Тебя послушать, так со мной разговаривать вообще пустая затея! Но что бы ты там ни думал, с головой у меня все в порядке!

Помутневшими глазами он уставился прямо перед собой, потом снова глотнул из фляжки. Виски обожгло разбитую губу и горло, и Колин поморщился.

– Я многие годы втайне ненавидел тебя, ты и сам знаешь. Но со временем я научился себя обманывать, это тебе тоже известно. Я делал все, что мог, лишь бы забыть…

Он помахал фляжкой перед невозмутимым лицом Лиама и насмешливо усмехнулся. Потом его лицо снова стало серьезным. Лиам молчал, но не сводил с брата глаз. Только зубы его судорожно сжались, отчего дернулся заросший щетиной подбородок.

– Все думают, что я – неблагодарный брат, да? Лиам – он мудрый, а дурачок Колин все мечется, никак не успокоится… Ты всегда старался мне помогать, а я тебя за это ненавидел. Какую бы глупость я ни сделал, ты всегда защищал меня перед Макиайном, старался смягчить мое наказание. Тогда ты еще не понимал, что я, как могу, стараюсь отравить тебе жизнь?

Лицо Лиама дернулось, он кашлянул и окинул брата долгим взглядом.

– Лучше бы ты уехал в Америку с Манро и Уиллом Макгрегором, как и собирался.

– Знаю, что так было бы лучше. Но я не смог. Как ты только что мне напомнил, я же трус! Да и Морин попалась мне на глаза… И я подумал, что на этот раз… Вот только…

– Вот только ты сделал все, чтобы растоптать самое лучшее, что случилось с тобой за многие годы! Ни одна женщина дольше пары месяцев рядом с тобой не задерживалась! – перебил его Лиам, поддавшись гневу и злости, которые подавлял годами. – Если ты ненавидел меня, то зачем так обидел эту девушку? Зачем ты заставил ее страдать?

Лицо Колина застыло, превратившись в жестокую маску. Взгляд его скользнул в сторону, уголок рта задергался.

– Я… я не знаю. Я не желал ей плохого, клянусь, но я не знал, как ей сказать… – Он выругался и обхватил голову руками. – Я не мог полюбить ее, как ни старался, Лиам! Не мог любить ее, как она того заслуживала! Всю свою жизнь я стремился к тому, что не может сбыться. Я хотел женщину, которая никогда не сможет быть моей!

– То есть ты ненавидишь меня всю жизнь за то, что я женился на Кейтлин? – спросил Лиам, вставая перед братом так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу.

– Ты ее у меня отнял! – вскричал Колин, падая на колени. – Я любил ее, хотел ее, черт бы вас всех побрал! А ты увел ее у меня из-под носа!

– Она не была твоей! – возразил на это Лиам бесцветным голосом.

Ему больше ничего не хотелось слышать. На коленопреклоненного брата он теперь смотрел, испытывая не столько гнев, сколько жалость. Любовь Колина к его жене превратилась в навязчивую идею и много лет отравляла их отношения.

Люди быстро заметили, что все женщины, которых Колин приводил в свою жизнь, чем-то напоминали Кейтлин. У одной были такие же роскошные черные волосы, у другой – глаза цвета моря. Морин Маклин оказалась похожа на жену его брата больше, чем другие, – и внешностью, и характером. Но и она не смогла завоевать сердце Колина. Как и остальные женщины, она оказалась лишь мимолетным увлечением, временным спасением от одиночества и душевной боли.

– Я не отнял у тебя ничего, что было бы твоим по праву. Кейтлин сделала свой выбор.

– Знаю, – проговорил Колин хрипло.

Он снова потянулся было за флягой, но передумал и выругался.

– Зачем тогда вспоминать об этом?

Колин с трудом поднялся на ноги.

– Потому что так надо! Ты всегда старался замять разговор, когда я об этом заговаривал! Я так и не… – Он покачнулся, лицо его исказилось от душевной боли. Закрыв глаза, Колин продолжил: – Я так и не перестал ненавидеть тебя. Ты даже не представляешь… – Он издал странный звук и запустил пальцы в свои белокурые волосы, блестевшие в лучах заходящего солнца. – Ты не представляешь, как это – ненавидеть того, кого любишь. Это боль, которая медленно тебя убивает. Она съедает тебя изнутри, и ты чувствуешь, как в душе образуется пустота, и ты начинаешь сам себя ненавидеть.

Его голос дрожал от усилий, которые Колин прикладывал, чтобы держать себя в руках. И все же он сдался, схватил фляжку, сделал пару добрых глотков и снова заговорил:

– В тот день, когда ты уединился с ней в хижине близ Метвена… Думаешь, я не знал, что между вами там происходило? Проклятье! А Саймон с Дональдом еще смеялись и спорили, поладите вы там или нет… мне тогда хотелось войти в дом и насадить вас обоих на меч, как на шомпол!

Ему было трудно дышать. Лицо его побелело, в сверкающих глазах читалась ненависть. Порыв ветра принес отголоски песен и смеха из лагеря. Лиам вздрогнул. Он не мог отвести взгляд от лица стоящего перед ним человека, который много лет носил в себе столько злобы.

Колин криво усмехнулся. Над поляной снова повисла траурная тишина, отчего обоим стало не по себе.

– Согласен, она выбрала тебя. Я знал это с самого начала и ненавидел тебя за это. Я все время думал, что было бы, если бы все случилось по-другому, если бы это меня поймали в поместье Даннинга в ту ночь, когда мы возвращались из Арброата? Кого тогда выбрало бы ее сердце – меня или тебя? Тебе я не могу простить, что ты согласился с ее выбором, хотя и знал, что я тоже ее люблю! Ты женился на ней, хотя и знал, что это навсегда разрушит нашу с тобой братскую любовь. Ты ведь знал, что я чувствую к ней…

– Я думал, это пройдет. Что это несерьезно, просто увлечение…

Колин долго смотрел на брата, потом вздохнул.

– А у тебя прошло? – Он хотел улыбнуться, но вместо улыбки получилась некрасивая гримаса. Отмахнувшись от комара, он продолжал: – Потом вы вместе сбежали в Эдинбург. А я… Я надеялся, что…

Голос его понизился до едва слышного шепота, и он отвернулся.

– На что ты надеялся?

– Тебя ведь тогда разыскивали за убийство…

– И ты рассчитывал, что меня повесят за убийство этого мерзавца Даннинга? Мечтал о том, как будешь утешать несчастную вдову, оплакивающую смерть твоего брата? Это ты пытаешься мне сказать?

Повисла пауза, которая только усилила гнев Лиама.

– Как ты мог, Колин?

Тень жалости, что заслонила собой остальные чувства, которые он испытывал к младшему брату, унесло порывом холодной ярости. Колин находился на расстоянии вытянутой руки, и все же Лиаму казалось, что их разделяет огромная, непреодолимая пропасть. Двадцать лет его брат сходил с ума от несбыточной любви к Кейтлин, а его самого жестоко ненавидел! Какие чувства он мог испытывать к Колину после такого признания? Живот вдруг скрутило болью. Неужели Колин ненавидел его, Лиама, до такой степени, чтобы желать ему смерти? Признавать это было тяжело и… очень больно.

– И все эти годы ты желал мне смерти? Ушам своим не верю! Что бы нам ни приходилось делить в этой жизни, мы с тобой кровные братья, Колин! Или ты забыл об этом? Как ты мог?

– Знаю! – выкрикнул Колин, закрывая уши ладонями. – Я не желал тебе смерти, Лиам. Я только хотел, чтобы Кейтлин была моя. Знаю, в это трудно поверить, но это все, чего мне хотелось! Я и сам не понимал, что со мной творится, я себя ненавидел…

– Но ведь только моя смерть могла привести ее на твое ложе, верно?

– Нет!

– Как это – нет? Значит, ты нашел другой способ добиться своего? – спросил Лиам язвительным тоном. – Расскажи, любопытно будет послушать. Или ты думал, что она согласится спать с тобой?

– Черт! – выругался Колин, поворачиваясь к брату спиной. – Ты был прав, не стоило начинать этот разговор…

– Поздно, старик! Нам придется его закончить. Я хочу услышать все до конца. Ну, как ты намеревался обстряпать свое дело?

Лиам схватил брата за воротник рубашки и заставил повернуться к себе лицом.

– Нет, Лиам. Больше не хочу об этом говорить. Теперь со всем этим покончено.

– Нет! Все только начинается! Ты закончишь свой рассказ, Колин, мне он кажется очень интересным! Теперь, когда мы вскрыли нарыв, остается почистить рану. Дальше! – приказал он, отпуская брата.

Колин пошатнулся, кивнул и закрыл глаза.

– Лиам…

– Выкладывай всю правду! – крикнул Лиам, побелев от гнева. – Ты до сих пор надеешься, что я со дня на день сдохну? Или решил, что через пару дней sassannachs сделают дело за тебя? Или все же ты прикончишь меня сам?

Колин с размаху ударил его кулаком в живот. Лиам согнулся, ему стало нечем дышать. Колин стоял, потирая руку, и смотрел на брата с отвращением.

– Как у тебя язык повернулся сказать такое?

Лиам бросился вперед и боднул его головой в живот с такой силой, что Колин ударился спиной о дерево и сполз по нему на землю в состоянии полубеспамятства. Лиам подошел, схватил его за ворот, поднял на ноги и потряс перед побледневшим лицом брата кулаком.

– Я не знаю, что мне думать, Колин Макдональд!

Он заскрежетал зубами, отпустил ткань рубашки и оттолкнул брата. Колину пришлось схватиться за дерево, чтобы не упасть.

– Я уеду, – сказал он после тягостной паузы, растянувшейся на несколько минут. – Как только закончится восстание. Уеду из Шотландии в Новый Свет.

Лиам открыл было рот, но так ничего и не сказал. Конечно, так было бы лучше для всех.

– В душе я по-прежнему люблю тебя, Лиам. Но и Кейтлин я люблю и ничего с этим не могу поделать. По правде, я думаю, что не смогу полюбить никакую другую женщину, пока Кейтлин рядом. Я хочу, чтобы ты это понял.

– Я пытаюсь понять.

Они молча посмотрели друг на друга, потом Колин заговорил снова:

– Я пытался наладить жизнь, ну, с Морин… И у меня почти получилось. Но когда она потеряла ребенка…

От волнения ему было трудно говорить. По щеке скатилась слеза.

– Колин, как ты мог? Ты бросил ее, потому что она потеряла ребенка?

– Не только поэтому, все не так просто. Кейтлин… Она всегда вынашивала своих детей. Я ушел, чтобы разобраться в себе. Я испугался. Я не понимал, почему то, что Морин потеряла нашего ребенка, так меня взбесило. Я знал, что следует остаться с ней. Знал, что ей нужны слова утешения, поддержка, но не мог ей все это дать.

– Ты до такой степени на нее злился?

– Не на нее, а на себя. Я сравнивал ее с Кейтлин! Кейтлин никогда бы не потеряла ребенка! Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе сказать? Я вдруг понял, что Морин совсем не такая, как Кейтлин! Я понял, что люблю не саму Морин, а через нее – Кейтлин! Хотя теперь мне стало ясно, что они не похожи.

Лиам кивнул в знак того, что понял. Но, по правде говоря, выводы и рассуждения брата казались ему неразумными.

– Она не была как Кейтлин.

– Если Кейтлин и не довелось потерять ребенка, то это – обычное везение, и все!

– Может, и так, – пробормотал Колин устало и опустился на землю. – Когда я смотрел на нее, беременную твоими стараниями, я представлял себе, что это будут мои дети! О Лиам, я представлял себе… она снилась мне каждую ночь. Сколько раз во сне я обнимал ее… занимал твое место с ней рядом…

– Не надо подробностей, прошу тебя!

Только теперь Лиам понял, что страсть, которую Колин испытывал к его жене, стала для него настоящим наваждением. Если так, то переселение в колонии стало бы для них всех лучшим выходом из этого затруднительного положения. И вдруг живот скрутило новым приступом боли, еще более сильным, чем предыдущий. В душе шевельнулась ужасная догадка. Он почувствовал, что ноги становятся словно войлочными, и стало трудно дышать.

– Колин, скажи, ты делал это с…?

У Лиама не получилось закончить терзавший душу вопрос, поскольку он опасался в ответ услышать худшее. Брат посмотрел на него полными слез глазами.

– Делал что?

– Ну, с Кейтлин… Я хочу знать. Ты… Ты прикасался к ней?

Колин пару секунд вопросительно смотрел на него, а потом переменился в лице, не веря собственным ушам. Лиам замер в ожидании ответа.

– Колин?

– Нет. Ну, разве только один раз.

У Лиама закружилась голова. Губы его искривились, и он со стоном закрыл глаза.

– Я поцеловал ее. Один-единственный раз, и это все. Клянусь могилой нашего отца!

– Поцеловал? Когда?

– В день вашей свадьбы. Когда вел ее в церковь. Честнее было бы сказать, что я украл этот поцелуй, потому что она… она не хотела.

– И ты ее принудил?

– Я не говорил, что принудил ее. Скажем, я ее подстерег, когда она этого не ожидала.

– И потом между вами ничего не было?

Сердце билось у Лиама в груди так, словно хотело выскочить. Что он сделает, если Колин признается, что взял его жену силой? Пальцы с такой силой сжали рукоять кинжала, что стало больно.

– Ничего и никогда. Я пообещал, что не стану домогаться ее, когда она станет твоей женой, и сдержал обещание.

Взгляды братьев встретились.

– Я люблю Кейтлин, Лиам! Но ты – мой брат, и тебя я тоже люблю. Я никогда бы не смог так подло с тобой поступить. И это меня убивает! – С циничной улыбкой он передернул плечами. – Все было бы намного проще, если бы мы не были братьями! – Он снова усмехнулся, и в сумерках сверкнули его белые зубы. – Ты, Кейтлин, Сара и ваши дети – самое дорогое, что есть у меня на этом свете, Лиам. Я готов отдать за вас жизнь… Вот только она, к сожалению, мало что стоит, – добавил он после секундного колебания. – Поэтому я и решил, что уеду. Я и так принес вам много горя. И назад я не вернусь. – Он сделал глубокий вдох, чтобы насытить воздухом одурманенный алкоголем мозг, и полушутя-полусерьезно сказал: – И все-таки мне трудно смириться с мыслью, что мои кости не упокоятся на Eilean Munde.

Лиам посмотрел на Колина с удивлением, потом, уловив смысл сказанного, протянул ему руку.

– Твоя душа всегда будет в Шотландии, брат!

Колин встал, ухватившись за предложенную крепкую руку. И вдруг вскрикнул и замер, глядя Лиаму за спину. Лиам обернулся. В нескольких метрах, там, где прекрасно было слышно их разговор, стоял Дункан. Увидеть юношу было непросто – его заслоняли ветви пусть и оголившегося по осени, но все же густого кустарника.

– И давно ты тут, сын? – спросил у него Лиам спокойным голосом.

Юноша не торопясь вышел из своего укрытия и посмотрел на дядю.

– Боюсь, слишком долго.

– Вот как… – обронил огорченный Лиам.

Колин откашлялся, стараясь не смотреть на глядящего на него с явной укоризной племянника, и пробормотал себе под нос:

– Я возвращаюсь в лагерь. Завтра мы идем в Данблейн, хочу отдохнуть.

– Что ты услышал? – спросил Лиам, когда Колин скрылся из виду.

– Почти все.

– Ясно.

Да и что еще он мог сказать? Лиам вынул точильный камень и положил у ног, чтобы он намок от соприкосновения с влажной травой.

– Я пошел за вами следом сразу. Хотел поговорить с тобой о… Прости меня. Я не собирался подслушивать, но… Услышав, что вы ссоритесь, я заволновался и решил остаться. Отец! Я думал, Колин давно понял, что моя мать – твоя жена и что… Это глупо, невероятно! Ведь уже двадцать лет прошло с тех пор, когда все решилось!

Он нервно теребил в руках берет.

– Знаю.

– И он признался, что все эти годы тебя ненавидел! Ты на него за это злишься?

– И да, и нет. Я и сам не знаю, что об этом думать. И, сказать правду, я не могу по-настоящему на него злиться. Ведь он испортил жизнь себе, а не мне! Колин всегда был легкомысленным и безрассудным. И повторил бы свои ошибки, даже если бы все сложилось по-другому.

– Но ведь сложилось так, как сложилось!

– Это правда. Я всегда знал, что Колин любит твою мать, Дункан. Да ты и сам знаешь, он никогда этого не скрывал. Но я предпочитал ничего не замечать. Потом он сдружился с теми Макгрегорами, которые жили отшельниками на Раннох-Мур, начал пропадать где-то неделями. Стыдно признаться, но я даже радовался, потому что его отсутствие очень облегчало мне жизнь. Но длилось это недолго. Потом стало только хуже. В их компании был человек по имени Дугал Бан Маккеллар. Я хорошо его помню! Никто, единожды увидев, не забудет Маккеллара! – с улыбкой сказал Лиам, качая головой. Он подобрал с земли точило, сел по-портновски на холодную землю, положил его на подол своего килта и принялся медленными движениями точить кинжал. – Этот Маккеллар так вонял старым козлом, что слышно было за километр, – продолжил он рассказ, не отрывая глаз от блестящего металла. – Не представляю, как ему удавалось застать врасплох бедолаг-путешественников, которых он заставлял выворачивать карманы.

– И дядя Колин тоже грабил проезжих? Ты хочешь сказать, он – разбойник с большой дороги?

– Был, – поправил сына Лиам, ногтем проверяя, достаточно ли заточен нож. – На большой дороге дело у него не заладилось. Это случилось в девяносто седьмом году. Маккеллар с Колином и одним из Макгрегоров перерезали горло путнику в окрестностях Бракалдина и украли у него восемьсот шотландских фунтов. Потом Колин и Макгрегор утверждали, что убийство совершил Маккеллар, но деньги они тогда поделили поровну. Через две недели в долину прилетели гвардейцы. Кто-то донес на Маккеллара и указал, что он скрывается в нашей деревне. Колин со своими подельниками едва успел спрятаться среди холмов. Джона обвинили в том, что он укрывает от закона убийц. Маккеллара под эскортом увезли в Форт Уильям и там повесили. На этом разбойничья карьера твоего дяди и закончилась. Он снова стал красть скот на землях Кэмпбеллов, но, поскольку он привык жить своим умом, не слушая ничьих советов…

Лиам исподтишка наблюдал за сыном, который стоял, прислонившись спиной к тому самому дереву, рядом с которым недавно стоял и Колин. Услышав имя Кэмпбелл, он нахмурился, но промолчал. Дункан вернулся в армию хайлендеров три недели тому назад. Лиам не стал расспрашивать его о дочери лэрда Гленлайона в надежде, что сын сам заговорит об этом. Но Дункан не проронил ни слова. Несколько раз парни из клана пытались над ним подшучивать, и Дункан вспыхивал с такой силой – он, обычно спокойный! – что Лиам встревожился не на шутку. Во время той поездки, несомненно, произошло нечто значительное.

– Значит, дядя собирается уехать в Новый Свет? – спросил Дункан без особого интереса.

– Похоже, он так решил. Это его выбор.

– И ты его одобряешь?

Лиам внимательно осмотрел вторую сторону клинка. Довольный качеством своей работы, он спрятал точило на место и посмотрел на сына.

– Если это поможет его душе обрести мир, то да.

– Но ведь кроме него у тебя в долине нет других родичей, отец! – воскликнул Дункан, серьезно глядя на отца.

– Я знаю, Дункан. Но это его жизнь, не моя.

– Я не знаю, как бы поступил, если бы узнал, что Ран собирается навсегда уплыть за море!

– Тебе пришлось бы смириться с его решением.

Лиам вытянул затекшие ноги и пошевелил ими.

– Ты как будто хотел о чем-то со мной поговорить? – спросил он, поднимая глаза к звездам, мерцающим на темно-синем небе.

– Я? Ну, это может подождать.

Дункан кашлянул. Лиам решил, что сегодня непременно разговорит сына, а потому спросил:

– Это как-то касается дочки Кэмпбелла?

Юноша замер.

– Ну…

– Значит, это о ней ты хотел со мной поговорить?

Сунув кинжал в ножны, Лиам вопросительно посмотрел на сына.

– Может, и так, – пробормотал Дункан, заправляя прядь волос за ухо. – Да, о ней!

– И что же ты хотел сказать?

– Я не знаю, с чего начать…

Лиам едва заметно усмехнулся. Решительно, сегодня ночью ему уготована роль исповедника мятущихся душ!

– Хорошо бы начать с начала.

– Я не знаю, отец…

Дункан щелчком отшвырнул в темноту маленькую ночную бабочку, присевшую ему на ногу, отломил веточку вереска и понюхал ее.

– Как…

Лиам терпеливо дожидался продолжения фразы, но Дункан замолчал надолго.

– Дункан?

– Ладно, была не была! Коротко говоря, я не могу ее забыть. И сам не знаю точно, что к ней чувствую.

– Понятно. Я тоже через это проходил.

– Правда? – удивился Дункан и широко распахнутыми глазами взглянул на отца. – Когда? Ну, я хотел спросить, с кем?

– С твоей матерью.

– А с первой твоей женой, с Анной?

– С Анной было по-другому. С ней я не задавался никакими вопросами. Все сложилось само собой.

– А с матерью, значит, все было иначе?

– Подразумевалось, что она останется в Гленко только до тех пор, пока не заживет ее рана. Я не хотел к ней привязываться, и у меня было на то несколько причин.

– Каких причин?

– Во-первых, после смерти Анны я обещал себе, что никогда больше не полюблю женщину.

– Но почему?

Лиам пожал плечами.

– Думаю, я боялся, что снова придется пережить эту муку, – сказал он серьезно.

– А другие причины?

– Ее разыскивали по обвинению в убийстве. Джон никогда бы не позволил ей остаться в долине. Он обещал королю, что клан будет вести себя примерно. Укрывать, пусть даже временно, женщину, которую ищут власти, – разве это не нарушение обещания? А еще был Колин, который, ни от кого не таясь, за ней ухаживал…

– Ну да, Колин…

– И я уехал на несколько дней, чтобы разобраться в себе. Кейтлин оставил с Сарой. Я думал, что расстояние разрешит мое затруднение. Я подумал, что смогу ее забыть. Кейтлин была очень красива, и уже оттого, что она все время была рядом, я с ума сходил от желания. Мне нужно было забыть ее, не видеться с ней.

– Но этого не случилось, верно? Ты не смог прогнать ее из своих мыслей, она снилась тебе каждую ночь?

Лиам улыбнулся. Похоже, его сыну не понаслышке были знакомы муки, о которых он говорил. Он снял свою брошь, спрятал ее в спорран и закутался в плед. Ночь обещала быть холодной.

– Хуже того: я понял, что полюбил ее всем сердцем. Был готов порвать с кланом, только бы она была со мной рядом. Но мне повезло узнать, что Кейтлин больше не ищут, что с нее сняли обвинение в убийстве лорда Даннинга.

– А вместо нее ищут тебя…

– Да. Значит, если кому-то и нужно было уехать из долины, так это мне, а не Кейтлин. Раз уж обстоятельства сложились так, а не иначе, я решил, что теперь ничто не мешает нам пожениться. Но когда я вернулся в Карнох, она уже уехала. Я думал, что потерял ее навсегда. И именно в этот момент я понял…

– Что ты понял? – спросил Дункан с ноткой нетерпения в голосе.

– Что по-настоящему ее люблю. Страх потерять что-то или кого-то заставляет нас понять, насколько нам это дорого.

– Но что делать, если этот кто-то для нас недостижим, если быть вместе невозможно?

Эти слова Дункан произнес шепотом. Лиам посмотрел на сына с нежностью. «Мой сын влюбился в девушку из рода Кэмпбеллов! Да поможет ему Господь!»

– Все достижимо в этом мире, если хочешь этого всей душой. Только придется хорошенько потрудиться.

– Даже если это грозит нам обоим большими несчастьями?

– Да любишь ли ты ее по-настоящему, сын?

Юноша вздрогнул и посмотрел на отца. Было очевидно, что он смущен.

– Люблю ли я ее по-настоящему? Я сам себя все время об этом спрашиваю, отец, – ответил он после паузы. – Надо признать, характер у нее прескверный.

Лиам засмеялся и ласково похлопал сына по плечу.

– Она же из Кэмпбеллов, не забывай!

– Да разве забудешь? No obliviscaris!

Дункан на мгновение смежил веки, открыл глаза и улыбнулся усталой улыбкой.

– Что между вами произошло?

– Ничего, в общем-то. Я думал, что… Я вел себя с ней пристойно. Я хочу сказать: обращался с ней как с леди. В один момент мне показалось, что она вдруг переменилась ко мне… И тогда я…

– Уж не хочешь ли ты сказать, что ты попытался ее… соблазнить?

Дункан ответил не сразу. Лиам тяжело вздохнул.

– Знаю, не стоило, но я не принуждал ее, отец, клянусь тебе! Но в последнюю минуту она…

– Я подозревал, что что-то подобное между вами все-таки случилось. Ты сам не свой с тех пор, как вернулся в лагерь. Надо встряхнуть тебя как следует, мой мальчик, потому что сражение нас ждет нешуточное.

Выражение грусти на лице у Дункана уступило место беспокойству.

– Отец… я хотел спросить насчет сражения… – Он сглотнул, и лицо его исказилось страхом.

– Нет ничего постыдного в том, чтобы страшиться войны, Дункан. У любого здравомыслящего человека при виде вооруженного противника поджилки дрожат от страха. И поверь, я не исключение!

Дункан какое-то время смотрел на отца, потом поднял глаза к украшенному звездами небесному своду, раскинувшемуся у них над головами.

– Дедушка Кеннет убережет нас.

Сердце Лиама сжалось от волнения. Минуту назад они с сыном разговаривали, как мужчина с мужчиной, и вот мгновение – и его сын снова превратился в ребенка. И этого ребенка ему предстояло повести с собой в бой.

* * *

Этой ночью Лиам уснул, прижимая к сердцу прядь шелковистых волос цвета ночи. Ему снилась Кейтлин, ее теплое тело, ее нежная кожа и ее губы, сладкие как мед. Он видел, как его руки гладят ее изящную шею, ее плечи, спускаются ниже, сжимают ее грудь и отпускают ее, продолжая свой путь к изгибам бедер, которые оглаживают, прежде чем скользнуть туда, в уютную и тесную теплоту… Туда, где ему хочется заблудиться, спрятаться. Войти в нее и почувствовать себя дома, скрыться ото всего в этом жарком пристанище и никогда больше его не покидать… Он застонал во сне.

Чья-то рука схватила его и потянула за собой. «Нет! Я не хочу! Хочу остаться тут! Отстаньте от меня!» Он застонал снова. Приятное тепло Кейтлин рассеялось. Он вздрогнул от холода. «Нет!»

– Нет!

– Лиам, ты в порядке? – шепотом спросил голос.

И рука снова тихонько потрясла его за плечо. Лиам открыл глаза.

– Ты в порядке?

Обеспокоенный Саймон склонился над другом.

– А… все нормально, Саймон. Это всё сон. Прости, не хотел тебя разбудить.

Саймон тихонько сжал его плечо.

– Я знаю, каково тебе сейчас, Лиам. Это как в те ночи перед самым сражением в Килликранки.

– Да.

– Спи. Рассвет уже скоро, нам остался час или два.

Лиам закрыл глаза. «Caitlin, a ghràidh… fan leamsa, tha dìth agam ort».

Но сон к нему так и не вернулся.

 

Глава 11

Драммонд-Касл

Морозный рисунок на стекле таял от прикосновений теплых пальцев Марион. Великолепный сад, раскинувшийся у подножия замка Драммонд, застыл под толстым слоем снега, который выпал прошлой ночью. Взгляд девушки задержался на циферблате солнечных часов, устроенных еще в прошлом веке в месте, где сходились, образовывая крест Святого Эндрю, четыре усыпанных гравием аллеи. Но мысли ее были далеко.

Нарочито громкий кашель и скрип кожаного кресла вывели ее из задумчивости. Однако она не спешила поворачиваться на звук. Еще пару секунд взгляд ее скользил по роскошному зимнему пейзажу. Потом она представила себе, как прекрасны будут все эти розарии в июне. Закрыв глаза, Марион вспомнила кружащий голову аромат роз, которых в свое время в саду Честхилла было великое множество и за которыми с такой любовью ухаживала ее матушка. Сегодня кустики давно заросли колючим кустарником и дикими травами. Маргарет больше не было на этом свете, а она, Марион, никогда не любила возиться в саду. Но это не мешало ей часто с замиранием сердца вспоминать о былой красоте этого сада…

Сзади снова кто-то кашлянул. Девушка не без сожаления оторвала взор от белесых от снега ландшафтов и медленно повернулась к пожилому мужчине, который никак не мог устроиться в своем кресле. Багровое, изрытое морщинами лицо графа Бредалбэйна исказила гримаса боли. Он протянул дрожащую руку к кувшинчику, стоявшему на столике справа от него, и взял его. Марион с рассеянным видом следила за неуверенными движениями дяди. Тот налил себе вина и выпил его в надежде, что приступ мучительного кашля, сотрясавшего тело, утихнет.

– Присядьте, моя дорогая, – предложил наконец сэр Грей Джон Кэмпбелл, возвращая пустую чашу на стол.

Его маленькие серые, глубоко утопленные в орбитах глаза внимательно смотрели на девушку. Но лицо Марион по-прежнему выражало полнейшую безмятежность.

– Нет, благодарю, я предпочитаю постоять, если вас это не смущает.

– Нисколько! – ответил он, с громким стуком опустил трость на навощенный дубовый паркет и укрыл пледом свои слабые ноги в коричневых бархатных штанах.

– Вам надлежит вернуться в Гленлайон, дитя мое, – начал он. – Сражения начнутся весьма скоро. Ваш отец предпочел бы, чтобы вы были в безопасности, в родной долине.

– Я знаю.

Дядино длинное изможденное лицо под париком отливало желтизной. Марион закусила губу. Ей не хотелось уезжать, по крайней мере так скоро. Бредалбэйн сказал чистую правду: отец заставил ее пообещать, что она вернется домой как только сможет, как только найдет в себе силы для нового путешествия. Вот уже несколько дней Марион удавалось отсрочить отъезд под предлогом самых разных недомоганий. Но сегодня она уже не знала, что бы еще придумать. А Бредалбэйн, который видел девушку насквозь, спешил услать ее подальше от лагеря армии якобитов.

Лэрд рассказал ему, что его дочери пришлось какое-то время путешествовать в компании Макдональда из Гленко. Марион подумала даже, что старый граф не переживет такого позора, но тот держался молодцом. И все же новость обескуражила старого лиса, и он исторг свою желчь со всем пылом, который еще оставался у него в закромах. Дочь Гленлайона разгуливает по стране с каким-то подонком из Гленко? Ужас! Да этих бандитов на километр нельзя подпускать к потомкам достойного дома Кэмпбеллов, а тем более – к дочери самого лэрда Гленлайона! Девушка попыталась вразумить дядю: «Но ведь Дункан порядочный юноша!» – «Порядочный? – взвился Бредалбэйн. – Житель Гленко – порядочный? Я знаю их слишком хорошо, чтобы с уверенностью сказать – в проклятой долине нет ни одного человека с понятием о чести! Эта долина – рассадник злодеев, кровожадных убийц, воров!» Старик выплевывал эти слова с такой яростью, что она не осмелилась возражать. Даже отец ее предпочел промолчать. Но молчание это заставило Марион усомниться в том, что мнение отца о клане Макдональдов совпадает с мнением самого графа Бредалбэйна. Никто не сомневался, что особой любви к этим людям лэрд Гленлайона не испытывает: с каждой новой вылазкой Макдональдов на его земли поголовье его скота редело. Но никогда Марион не слышала, чтобы он говорил о них с такой ненавистью, как старый граф. «Если бы этот болван Роберт сделал дело как следует, в горах Аргайла и Бредалбэйна сегодня было бы намного спокойнее! Давно пора очистить их от этого мерзкого мусора, от этих висельников!» – кричал старик, громко стуча по полу своей тростью. И эхо его гневных речей до сих пор звенело у нее в ушах…

– Марион Кэмпбелл!

Она вздрогнула.

– Вы уедете завтра на рассвете! – объявил старик, внимательно глядя на девушку.

– Завтра?

– Я приказал приготовить для вас карету. Трое моих людей будут вас сопровождать.

– Я не могу уехать! После сражения у нас будут раненые, и я смогу заботиться о них…

– Глупости! В лагере достаточно женщин!

Она замолчала, подыскивая слова, которые могли бы заставить дядю переменить решение. Но то был напрасный труд, Марион знала это заранее. Поэтому она только досадливо тряхнула волосами. Бредалбэйн смерил девушку суровым взглядом, но мало-помалу черты его смягчились.

– Я благодарен вам за все, что вы для меня сделали, Марион, – продолжал старый граф тоном уже более мягким, чуть ли не ласковым. – Но я не могу позволить вам здесь оставаться. Армия герцога Аргайла слишком близко.

Он заерзал в кресле, устраиваясь поудобнее, отчего оно снова заскрипело.

– Если Аргайл узнает, что вы проникли в его кабинет в Инверари…

– Меня никто не видел.

– Никогда нельзя быть в чем-то абсолютно уверенным, поверьте старику на слово! Это ошибка, которая может стать для нас роковой. Многие лишились головы из-за собственной беспечности или неосмотрительности.

– Никого не было в том крыле замка, когда я была там! Все его обитатели были слишком заняты – следили за «Черной стражей» генерала Гордона, который обосновался в километре от замка.

– Вас мог увидеть кто-то из прислуги. Разве это так уж невероятно?

В этом Марион сомневалась. Она с десяток раз проверила, не следит ли за ней кто-нибудь. И потом, кто заподозрит в неблагонадежности солдата, который охраняет коридоры замка, принадлежащего генералу армии короля Георга? В кабинет герцога она проникла, одетая в мундир королевского гвардейца. Граф Бредалбэйн предполагал, что там она сможет найти компрометирующие Аргайла письма. Это могло бы стать решающим оружием, способным навлечь на герцога королевскую немилость на случай, если якобиты потерпят поражение. И если самому Бредалбэйну в итоге не удастся получить титул герцога, которого он добивался уже столько лет и который дал бы ему возможность стать главой клана Макдермидов Кэмпбеллов, по меньшей мере то был бы славный реванш – увидеть, как рушится карьера герцога Аргайла. Однако для этого необходимо было раздобыть доказательства вероломства герцога по отношению к Ганноверскому королевскому дому, а это оказалось делом непростым.

Старый граф предполагал организовать заговор и обвинить Аргайла в оскорблении Его Величества, вдохновившись историей герцога Мальборо во времена правления Гийома III. Несчастного герцога на шесть недель упекли в лондонский Тауэр, репутация его была безнадежно испорчена. В итоге его обвинили в двойном шпионаже и подвергли опале. Бредалбэйн подозревал, что Аргайл приложил руку к этому делу. В любом случае идея пришлась ему по душе, однако пришлось от нее отказаться, поскольку его врага назначили главнокомандующим правительственной армии. Нужно было найти другой способ. Может, переписку с кем-нибудь из лидеров якобитского движения?

Но как этой старой лисе удалось привлечь на свою сторону Марион Кэмпбелл? За несколько месяцев до описываемых событий Марион подслушала разговор отца с дядей. Отец приехал к Бредалбэйну с просьбой одолжить ему денег, в которых он отчаянно нуждался: пришло время вносить годовой взнос за аренду земли. Такой случай нельзя было упускать: из Драммонд-Касла отец ехал по делам в Эдинбург, поэтому Марион настояла на том, чтобы составить ему компанию, как это часто бывало.

Старый граф и лэрд Гленлайона уединились в маленькой, увитой цветущими розами беседке, вдали от любопытствующих глаз. Однако Марион было достаточно и того, что она слышит каждое слово. Бредалбэйн рассказал Гленлайону о своих видах на герцогский титул и земли Аргайла. Его планы вполне могли воплотиться в реальность, если бы Претендент взошел на трон. Но, конечно, без помощников Бредалбэйну не обойтись. И если Джон Буид поможет ему, предприняв нечто такое, что навлечет на нынешнего герцога королевскую немилость, долги этого пьянчуги Роберта существенно уменьшатся…

Никогда! Нет, никогда лэрд Гленлайона не поддастся такому низкому шантажу, какова бы ни была его цена! Яростные раскаты отцовского голоса до сих пор звучали у Марион в ушах. Сколько бы ни было у него долгов, его честь не продается! Девушка никому и словом не обмолвилась о том, что подслушала тот разговор, но через несколько дней в сопровождении своей наперсницы отправилась верхом в замок Финлариг. Сначала Бредалбэйн ответил на ее предложение отказом, потом, по достоинству оценив ее отвагу и дерзость, согласился. А почему бы и нет? Разве он что-то терял? Да и кто заподозрит в шпионаже слабую девушку? Хотя не такая уж она была слабая, эта Марион Кэмпбелл, и Бредалбэйну это было прекрасно известно. Одна и та же кровь текла у них в жилах. Отец Марион отчаянно нуждался в деньгах, но гордость заставила его отвергнуть заманчивое предложение графа.

Бредалбэйн поручил Марион выполнить несколько секретных поручений в Инверари. Она как раз выполняла третье, а Макдональды застигли ее в тот самый момент, когда она намеревалась украсть лошадь.

Марион задумчиво смотрела на старого графа, который как раз смежил морщинистые веки. Она никогда не любила этого человека с усталыми глазами, более того – он внушал ей чувство, близкое к отвращению. На какую подлость он мог пойти ради того, чтобы утолить жажду власти, предопределявшую его поступки в течение всей жизни? Единственное, что было известно наверняка, – Бредалбэйн очень умен.

Благодаря собственной хитрости и многим летам ухищрений и хлопот ему удалось сбросить тяжелое ярмо долгов, накопленных несколькими поколениями предков. Отец, десятый лэрд Бредалбэйна, растратил свои жизненные силы на супруг, которые сменяли друг друга с ошеломительной скоростью. Итогом усилий стали двадцать шесть законных отпрысков, опустошивших казну рода Кэмпбеллов из Гленорхи.

В детстве Бредалбэйну довелось видеть, как люди из Гленко и Кеппоха разоряют земли его семьи, опустошают закрома и уводят скотину. В 1645 году, после поражения Кэмпбеллов в сражении с Макдональдами из Ирландии, Гленгарри, Кеппоха и Гленко при Инверлохи, кланы Лохабера, выходцев из которых считали бандитами, несколько раз нападали на земли его отца и разоряли их. В грабежах часто участвовали и Макгрегоры с Макнабами, у которых с Кэмпбеллами тоже были старые счеты. Бредалбэйну было десять, когда Макдональды сожгли дома и риги, убили мужчин, которые пытались оказать им сопротивление с оружием в руках, и увели всю скотину, оставив после себя только горе, кровь и слезы.

Еще год спустя состоялось побоище на холмах Срон а’Хлахейн. Дело было так: лэрд из рода Мензи брал в жены девушку из Гленорхи, и на свадьбу, празднуемую в замке Финлариг, собрались все родовитые жители Бредалбэйна. В разгар торжеств кто-то сообщил Кэмпбеллам, что в эту самую минуту Макдональды снова грабят их земли. Одурманенные алкоголем, они похватали мечи и бросились вон из замка. Тридцать шесть Кэмпбеллов пали в той драке, и их кровь, смешавшись с кровью Макдональдов, красными ручьями текла к озеру Тай.

Девять лет спустя во время очередного набега на земли Бредалбэйна мужчины из Гленко и Кеппоха, сами того не желая, убили девушку из семьи Макни, когда та попыталась помешать им увести свою скотину. Женщины Бредалбэйна даже сложили песню о смелом поступке девушки. С тех пор сэр Грей Джон Кэмпбелл, граф Бредалбэйна, люто возненавидел клан Гленко. В то время главой Макдональдов был великий Макиайн, а племянник Бредалбэйна, молодой Роберт Кэмпбелл, был лэрдом Гленлайона. По прошествии тридцати семи лет, сыграв на слабостях последнего, Бредалбэйн сумел удовлетворить свои ненависть и жажду мести. Это случилось на рассвете 13 февраля 1692 года…

С тех пор Бредалбэйн поступал в соответствии со своим девизом «Завоевывать и сохранять то, что завоевано». Не имея ничего, кроме неутолимой жажды власти, наследник дома Бредалбэйнов отвоевал свое место в мире посредством нескольких удачных браков, ловких махинаций и весьма доходных политических альянсов. Он получил несколько титулов и многочисленные привилегии. Он служил королю дома Стюартов. Когда же на трон взошел Гийом Оранский, он стал служить ему, причем эта смена господ произошла стремительно, как нечто само собой разумеющееся, и не стоила графу ни малейших душевных терзаний и угрызений совести. Он не приносил клятву в верности ни одной из королевских фамилий, он просто шел туда, куда влекли его интересы, – к власти.

Грей Джон Кэмпбелл открыл глаза и насмешливо улыбнулся Марион.

– Вы должны знать, дитя мое, – начал он сладким голосом, – что в благодарность за ваши старания я назначил вам приданое в пять тысяч фунтов.

От изумления Марион захлопала глазами.

– Приданое? Но зачем?

Старик с трудом пошевелил искореженными ревматизмом пальцами и окинул Марион изучающим взглядом серых глаз.

– Чтобы достойно выйти замуж, у девушки должно быть хорошее приданое, и вам это прекрасно известно.

– Конечно, но…

– Ваш отец не в состоянии вам его дать. Наша задумка с дискредитацией Аргайла, к сожалению, не удалась. Я не могу снять с вашей семьи бремя долгов, но не могу и отпустить вас без заслуженного вознаграждения.

Улыбка Бредалбэйна превратилась в презрительную ухмылку. Марион сжала кулаки с такой силой, что ноги вонзились в кожу. «Подлец!»

– Чтобы уберечь вас от брака с человеком, которого я считаю… недостойным вас, тем более что такой союз стал бы позором для всей семьи, я дарю вам это приданое. Позже вы поблагодарите меня за это, дорогуша. – Он поднял узловатый палец и посмотрел на нее мрачным расчетливым взглядом из-под нахмуренных бровей. – Однако есть одно условие. Если вы согласитесь его исполнить, ваш отец получит крупную сумму.

У Марион поплыло перед глазами. Он хочет купить ее!

– Вы выйдете замуж за Джона Лайона, графа Стретмора и Кингхорна.

– Что? Но ведь я с ним даже не знакома!

– У вас будет время это исправить, дорогуша. Это благородный якобит, ему девятнадцать и…

– Я за него не выйду! – отрезала Марион и, уперев руки в бока, заходила взад-вперед перед сидевшим в кресле графом.

Она не помнила себя от злости. Да как он смеет? Это же шантаж!

– Отец ни за что не отдаст мою руку этому Лайону, благородный он или нет…

– Это уже решено.

Марион побледнела. Нет, этого не может быть! Отец непременно поговорил бы с ней. Он ни за что не принял бы такого важного решения, тем более касающегося ее, Марион, не поговорив с ней!

– Итак, завтра вы вернетесь в Честхилл, Марион, – холодно сказал граф. – И останетесь там до тех пор, пока мы не подготовимся к вашей свадьбе. Я не советую вам снова встречаться с этим… прохвостом. Как там его зовут? Ах да… Дункан. И как я мог забыть это имя? Я говорю о Дункане Макдональде.

– Вы не имеет права мне приказывать. Вы, вы…

Марион прижала ладонь к дрожащим губам, осознав, что за словами графа таится страшная угроза. Тот улыбнулся, показав желтые зубы. Откуда ему известно о них с Дунканом?

– Если бы я был лет на тридцать моложе, то и сам бы на вас женился, но… – Он пожал плечами и не без досады усмехнулся. – Когда тебе восемьдесят, ты не можешь предложить молодой женщине ничего интересного, разве что свое состояние. Однако я сомневаюсь, что мои деньги вас заинтересуют. Я знаю, что вы не из таких женщин, Марион. Если бы речь шла только о деньгах, мы бы с вами быстро сговорились. Но я знаю вас с самого нежного возраста, вы выросли у меня на глазах. И, надо признаться, мне по вкусу то, что я сейчас вижу. Хоть что-то стоящее этот Роберт после себя все-таки оставил! С супругой с таким норовом, как у вас, ни один мужчина не соскучится! – Он откашлялся и потер руки. Лицо его снова стало серьезным. – Что бы вы там обо мне ни думали, вы мне нравитесь. Поэтому-то я и даю вам это приданое.

– Вы шутите, граф? Неужели вы думаете, что спасаете меня?

– Я спасаю вашу душу, конечно. Я стар, но не слеп.

– Что вы хотите этим сказать?

– С тех пор как этот молодой Макдональд привез вас сюда, вы о чем-то все время думаете и совсем не улыбаетесь. Я знаю, какая печаль терзает вашу душу, Марион Кэмпбелл!

– Вы ошибаетесь…

– Неужели? Почему же тогда вы так не хотите уезжать? Мне подробно описали этого наглеца, я хотел составить о нем мнение. Говорят, он хорош собой. Быть может, вы и не хотите себе в этом признаться, но вы в него влюблены, Марион.

Девушка оставила его последнюю фразу без внимания. Он установил за Дунканом слежку! Неужели следили и за ней, Марион? Бредалбэйн во все глаза смотрел на свою собеседницу, ожидая, что она взглядом или словом выдаст себя. Но ценой огромного усилия Марион удалось остаться невозмутимой.

– Но этого, моя дорогая, я не могу вам позволить. Видеться с каким-то подонком из Гленко? Нет, этому не бывать! Сара, кузина вашего отца, в свое время убежала с младшим сыном Макиайна. Мы решили, что теперь тот клан будет относиться к нам с бóльшим почтением. Наивные! Эти люди не знают, что такое честь! Они берут то, что хотят, не задаваясь никакими вопросами!

– Вы полагаете, что поступаете иначе? Боюсь, единственное, что отличает вас от них, – это способ достижения цели!

Бредалбэйн издал глухой смешок, который тут же сменился приступом кашля.

– Я желаю вам блага, Марион. Вы поймете это позднее.

– И поэтому вы решили стать свахой? Хотя должны были бы помнить, что эта роль вам никогда не удавалась!

Лицо старика помертвело, губы сжались в длинную белесую черту. Марион едва заметно усмехнулась.

– Разве не потому вы разругались с вашим старшим сыном?

– Мой сын Дункан – глупец, – ответил на это Бредалбэйн с напускным спокойствием. – Он был наследником моего пэрства. Он был обязан помнить о своем долге. Я не мог позволить ему жениться на дочери простого фермера!

Его пальцы, сжимающие серебряный набалдашник трости, побелели. Прищурившись, граф смотрел прямо перед собой.

– Но он все равно уехал со своей Марджори. Вы лишили его наследства, потому что он не захотел вам подчиниться.

– У него были обязательства перед кланом. Однажды он должен был стать графом.

– Он исполнил бы свои обязательства, если бы вы дали ему такую возможность, – возразила Марион, вызывающе глядя на старого графа. – Но вам не нравилось то, что он был слишком независимым. Вы не смогли смириться, что он может думать иначе. Вы разозлились уже потому, что он не стал спрашивать вашего совета, выбрав себе невесту!

Взгляд старика остановился на лице Марион, но предположение ее оказалось слишком близким к правде, и, смутившись, он отвел глаза. Губы его разжались и слегка изогнулись в ухмылке.

– Смелости вам не занимать, дитя мое. Жаль, что вы – всего лишь женщина. Из вас получился бы очень хороший лэрд.

– Сомневаюсь. Вы не смогли бы управлять мной, как делали это с моим дедом. Слава богу, что мой отец вам не по зубам!

Марион внутренне сжалась и судорожно сглотнула. В своей бесшабашной смелости она перешла все допустимые границы. В конце концов, граф – человек влиятельный, а ее отец – всего лишь разоренный бедняк, который полностью пребывает в его власти.

– Как бы то ни было, завтра вы уедете. Я своего решения не переменю, – объявил старик. – Граф Стретмор – хороший человек. Я мог бы отнестись к вам с меньшим милосердием и отдать в жены какому-нибудь вдовцу зрелых лет, заключив тем самым выгодный альянс. Но я отказался от этой мысли, когда вы продемонстрировали такую смелость и выдержку, пытаясь помочь своему отцу и своему клану…

В коридоре послышался звук шагов и приглушенные голоса. Кто-то неуверенно постучал. Старый граф замолчал, не договорив, и с явным неудовольствием обернулся к двери.

– Кто там?

Створка приоткрылась, и в комнату робко заглянул лакей.

– Кто там? – с раздражением снова спросил Бредалбэйн.

Молодой лакей в небольшом парике нерешительно вошел в комнату и поклонился, от волнения потирая за спиной руки в белых перчатках.

– Господин, граф Мар и лорд Драммонд желают побеседовать с вами перед отъездом.

– Пусть войдут! Быстро! – приказал Бредалбэйн, взмахивая рукой в кружевной манжете. – Наш разговор с мисс Кэмпбелл закончен.

Дверь распахнулась, и вошел мужчина в элегантном сине-сером камзоле, а следом за ним – еще двое дворян. Первый из вошедших поклонился Марион, взял ее руку и поднес к губам.

– Мое почтение, сударыня! Простите, что помешал вашей беседе, но мы в срочном порядке покидаем замок, чтобы присоединиться к нашим славным воинам…

– Что нового? – спросил Бредалбэйн.

Граф Мар взглянул на хозяина дома чуть раскосыми глазами.

– Идти к Данблейну бессмысленно. Герцогу Аргайлу, несомненно, донесли о наших намерениях. Он занял позиции сегодня утром. Наш план заманить его к мостам через Форт и обойти с тыла провалился. Это сообщение только что привез посыльный от генерала Гамильтона, который ждет моих распоряжений в Ардохе, на равнине по соседству с руинами римского лагеря.

– А где сейчас люди генерала Гордона?

– Они на километр или два опередили Гамильтона, которому я отправил приказ присоединиться к Гордону, как только соберется большая часть его армии. Затем они двинутся к Данблейну.

– Вы же не собираетесь атаковать сегодня? – спросил граф с ноткой беспокойства в голосе.

Лорд Драммонд, до сей поры молчавший, ответил на этот вопрос:

– Нет. Наши люди разбили лагерь недалеко отсюда и проведут там ночь. Мы планируем срочно собрать всех офицеров на военный совет.

– Нам до сих пор неизвестно, где располагается бóльшая часть сил герцога, – добавил третий посетитель, который остался стоять у двери.

Он был намного моложе своих спутников, которым было не меньше сорока. Когда он улыбался, на пухлых и гладких щеках его появлялись две очаровательные ямочки. Взгляд его умных угольно-черных глаз то и дело возвращался к Марион, и от столь явного интереса к своей персоне девушка зарделась. Юноша был отлично сложен, но легкая полнота угадывалась под его клетчатой шерстяной курточкой, и кожа над галстуком слегка выступала, образуя несколько лишних «подбородков».

– Похоже, Аргайл осведомлен о ваших планах лучше, чем вы сами, Мар. Я не удивлюсь, узнав, что он собрал в Данблейне все свои силы. Шпионы наверняка уже описали ему позиции вашей армии. Не следует его недооценивать. В отличие от вас, он не раз воевал на континенте и сражался со шпагой в руке, пока вы вели свои маленькие войны, сидя на скамье в парламенте.

Граф Мар поджал губы, но не стал отвечать на это ехидное замечание старой лисы.

– Сражение состоится на днях, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Мы изучили карты и решили, что наши силы следует разместить в долине Страталлан или на холмах Орхил, что представляется весьма выигрышным с точки зрения стратегии. Сражение лучше дать на равнине Шерифмур. Я решил собрать свою армию возле камня Уоллеса завтра на рассвете и там ждать Аргайла с его войсками.

Марион попятилась и натолкнулась спиной на столик с выгнутыми ножками. Стоявшие на нем две великолепные китайские вазы зашатались. Лорд Джеймс Драммонд с ужасом смотрел, как покачиваются его драгоценные безделушки, но обе вазы в конце концов вернулись в прежнее положение.

– Простите!

Значит, битва неизбежна? Нет, она просто не может уехать в Гленлайон! Дункан… Меч sassannachs. Должен же быть способ обмануть старого графа! Бредалбэйн словно угадал ее намерения. Искоса глянув на девушку, он снова перенес все свое внимание на главнокомандующего войсками якобитов.

– Что слышно от якобитов из Англии? Как проходит тамошнее восстание?

– Я до сих пор жду оттуда вестей. Отряд бригадира Макинтоша присоединился к силам Фостера в Келсо. Девятого ноября в Престоне их полку прибыло, и теперь армия насчитывает четыре тысячи человек. По последним донесениям, Макинтош и Фостер намеревались захватить Уоррингтонский мост и таким образом обеспечить себе власть над Манчестером и Ливерпулем. Если это удастся, их силы многократно возрастут.

Бредалбэйн пробормотал что-то нечленораздельное и поморщился.

– Почему они не идут на север? Им следовало бы выждать какое-то время, прежде чем углубляться на территорию англичан. Этот дьявол Аргайл – единственная сила, которой стоит опасаться здесь, в Шотландии. Если бы Макинтош и Форестер пришли с юга, а вы – с севера, герцогу пришлось бы сдаться. Силы следует собирать, а не разбрасываться ими, Мар! Только когда Шотландия будет в наших руках, мы сможем думать о вторжении в Англию.

– Боюсь, уже слишком поздно. Сейчас я могу только следить за их маневрами, но ничего не могу изменить. И еще мне известно, что тамошние лидеры якобитского движения никак не могут прийти к согласию. Старый бригадир Борлум Макинтош хочет остаться в Шотландии и подняться к Стирлингу. Думаю, принять это решение их заставило неожиданное появление в Вулере английского генерала Карпентера с тысячей солдат.

Бредалбэйн вздохнул.

– Значит, будем полагаться на Господа и молиться, чтобы на своем пути к югу они смогли набрать достаточно добровольцев и их предприятие удалось!

– Да поможет им Господь!

После мимолетного колебания граф Мар со смущенным видом кашлянул, прочищая горло, вынул из кармана камзола письмо и протянул его Бредалбэйну.

– Это – декларация о намерениях, подписанная многими представителями дворянства и предводителями якобитского движения, которые участвовали в охотничьих состязаниях в Бремаре в конце лета. Прошу, поместите этот документ в надежное место! Вы понимаете, что он может навлечь на многих из нас гибель и ни в коем случае не должен попасть в руки Аргайла. Я не могу ни оставить его здесь, ни тем более держать при себе.

– Не тревожьтесь. Завтра же он будет в полной сохранности в Финлариге.

– Мы вам очень за это признательны. А теперь пора уезжать, я обещал быть в лагере до наступления ночи.

– Последний вопрос, Мар: вы получали недавно вести от Претендента? Он заставляет себя ждать!

Пальцы Мара судорожно пробежали по галстуку, и он медленно помотал головой.

– Хм… Нет, не получал. Ничего с того дня, как мы покинули Перт. В последнем письме он извещал о своем скором прибытии на шотландскую землю вместе с подкреплением из Франции. Которое мы ждем до сих пор, надо признать…

– Он не слишком торопится, – сердито буркнул Бредалбэйн и нахмурился. – Пыл наших патриотов может угаснуть. Люди хотят короновать короля из крови и плоти!

– Уверен, что принц понимает всю деликатность ситуации и вскоре прибудет в Шотландию.

– Что ж, на это надеюсь и я. Это пойдет на пользу нашему общему делу. Да хранит вас Господь, Мар! Поверьте, я бы с удовольствием последовал за вами в бой, но старые ноги плохо меня слушаются.

Их взгляды встретились, после чего Мар повернулся к Марион и поклонился. Лорд Драммонд последовал его примеру. Их юный спутник уже собрался выйти, когда Бредалбэйн обратился к нему:

– Погодите немного, Джон! Я хочу познакомить вас с моей очаровательной и преданной племянницей – Марион Кэмпбелл из Гленлайона.

Юноша галантно поклонился и нервным жестом поправил пепельно-русый завиток, выбившийся из-под шелковой ленты, которая стягивала его волосы под затылком.

– Очень приятно, – сказал он, обнажая в улыбке жемчужный ряд зубов. – Джон Лайон, граф Стретмор.

– О! – сорвалось с губ растерявшейся Марион.

Юноша взял ее руку и сжал в своих огромных ладонях.

– Полагаю, мы еще не раз увидимся! – объявил он, окидывая одобрительным взглядом фигурку девушки, которая пыталась высвободить руку.

– Разумеется! – ответила Марион, от всего сердца надеясь, что этого не случится. – Но пока, насколько я понимаю, у вас другие заботы!

Джон Лайон улыбнулся и разжал ладони, выпуская на волю извивающуюся девичью ручку.

– Поверьте, они не такие приятные, сударыня!

Несколько минут спустя Бредалбэйн с Марион снова остались одни, и старый граф посмотрел на свою подопечную с циничной усмешкой.

– Я хочу поручить вам последнее задание, к которому, я уверен, вы отнесетесь со всем вниманием! – сказал он и взмахнул компрометирующим документом. – Вы отвезете этот документ, подписанный предводителями якобитов, в Финлариг и передадите в собственные руки моему преданному хранителю печати, Оуэну. В мое отсутствие он просматривает и сохраняет всю мою корреспонденцию. При первой же возможности я отправлю ему письменные распоряжения относительно того, что ему надлежит сделать с этим документом, когда станет известен исход сражения.

Как же теперь быть? Марион взяла бумагу и наградила графа сердитым взглядом, что его, кажется, только позабавило. Остановившись у окна, она вполуха слушала разглагольствования старика о том, как важно дочери лэрда блюсти свою честь и осознавать обязательства перед семьей, а также о преданности жены супругу.

Взгляд ее затерялся в зимних пейзажах, взлетел над деревьями и холмами Стратерна. Как же выпутаться из переделки? Этот документ очень усложнил ей задачу.

– Вы должны понимать, почему мы жертвуем некоторыми вещами во имя долга…

– Конечно, – подтвердила Марион с отсутствующим видом.

Может, отправить вместо себя кого-то в Финлариг? Но кого? Марион подышала на оконное стекло, которое сразу же запотело, и нарисовала на нем облачко, к которому добавила ножки и голову. Что, если выждать еще несколько дней? Дождаться конца сражения? Нет, это слишком рискованно. Несколько секунд она любовалась своим рисунком, потом пририсовала еще маленький хвостик и ушки.

– Полагаю, март или апрель – прекрасное время для…

Она послушно кивнула, рукавом стерла со стекла барашка и уставилась на свое отражение, как будто повисшее над картинкой заснувшей природы.

– О предстоящем бракосочетании будет объявлено заранее…

– О чьем бракосочетании? Кто должен объявлять и зачем?

– Джон, разумеется. О вашем бракосочетании!

– Джон? – шепотом повторила она, словно эта мысль не укладывалась у нее в голове. – Ну конечно, Джон! – воскликнула Марион и повернулась к графу, смотревшему на нее с некоторым недоумением.

– Вы меня слушали, Марион?

– О да! – без зазрения совести соврала она и ослепительно улыбнулась. – Мне пора собирать вещи, если, конечно, вам угодно меня отпустить… – На всякий случай она решила притвориться расстроенной. – Уверяю вас, граф, я отдам документ в руки вашему секретарю.

Бредалбэйн задумчиво посмотрел на девушку и вздохнул.

– Я рассчитываю на вас, дитя мое.

Марион резко повернулась на каблуках, отчего рыжие кудри и юбки взметнулись волной, и выбежала из комнаты. Ну конечно! И почему это сразу не пришло ей в голову? Брат отвезет документ вместо нее! Кому можно довериться, как не человеку, родному тебе по крови? Лишь бы только не опоздать!

Джон Кэмпбелл, наследник Гленлайона, как раз укладывал в походную сумку чистую сорочку.

– Не могу, Марион! Мне нужно ехать к отцу. Он ждет меня в лагере вместе с людьми из нашего клана. Я и так сильно задержался.

Девушка схватила брата, который теперь укладывал в багаж чулки, за руку. Он сердито посмотрел на нее, выдернул руку и вернулся к своему занятию.

– Джон! Это очень важно.

– Ты будешь проезжать через Финлариг, разве не так? Возвращайся домой, как приказал отец. Война – это для мужчин, тебе не стоит совать свой нос в это дело.

– Я не могу уехать. Ты не поймешь…

Разве смог бы ее брат понять, что она отказывается уезжать из замка Драммонд из-за какого-то Макдональда? Марион и сама пока еще не осознала, что творится в ее сердце последние несколько недель. С того самого дня, в Киллине. Но, чтобы убедить Джона, нужно было изложить ему какую-нибудь убедительную причину. Не оставалось ничего другого, кроме как рассказать правду… чуть подправив некоторые существенные факты.

– Понимаешь, Бредалбэйн отдает меня за графа Стретмора, и… Он будет сражаться…

– Что? – Брат смотрел на нее с нескрываемым изумлением. – Ты выходишь замуж за графа?

И он расхохотался. Марион смерила его сердитым взглядом.

– А почему бы и нет? Или я недостаточно хороша для него?

– Но у тебя же ни пенни за душой, сестренка!

– Богатое приданое – не самое важное в браке, Джон Кэмпбелл!

– Ты права, сестренка, но я уверен: Стретмор может иметь сколько угодно смазливых девчонок, и для этого ему не надо жениться на дочери разорившегося лэрда!

– Ты никогда не изменишься, верно? Всегда готов ужалить словом! – И она довольно-таки сильно ткнула его кулаком в грудь. – Что там, в этой груди? Неужели там совсем нет сердца?

– Ладно, я не хотел тебя обидеть, – отозвался брат, поднимая руки в знак примирения. – Но и ты, Марион, умеешь обидеть словом не хуже моего!

– Это потому, что у меня были хорошие учителя!

Джон потер лицо и закрыл сумку.

– Я бы с радостью помог тебе, Марион, но…

– Этот документ не должен попасть в чужие руки, от него зависят жизни многих, – обронила Марион и только потом подумала, что сболтнула лишнее.

Джон уставился на нее в недоумении. Девушка прикусила губу. Слова вырвались сами собой. Она быстро огляделась, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. Конечно, не следовало выдавать ему секрет, но Джон вынудил ее.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я… Я не могу больше ничего тебе сказать!

– Марион, ты просишь меня проделать долгий путь – съездить в Финлариг и вернуться обратно, причем перед самым сражением, и отвезти документ, содержание которого мне неизвестно и из-за которого кто-то может пострадать, – сказал Джон, кладя сестре руки на плечи. – Ушам своим не верю! А о том, что я тоже могу погибнуть в этой поездке, ты подумала? Если я еду, то должен знать, что в этом письме!

– Я не могу рассказать тебе, Джон, это секрет!

Он разжал руки, в задумчивости потер подбородок, и взгляд его затуманился.

– Послушай, Марион! Я хочу тебе помочь, но я должен знать, что в этом документе. Я не хочу впутываться в историю, у которой могут быть неприятные последствия.

В маленькой комнатке, где Джон уединился, чтобы поспать немного перед отъездом в лагерь, стало темнеть. Несколько часов назад он вернулся из Гленлайона, куда отец посылал его уладить неотложное дело. Марион некоторое время смотрела на брата, характер которого за многие годы ей так и не удалось понять. Сдержанный, молчаливый, он всегда оставался для нее загадкой. Закрытый, словно устрица… Каким лэрдом он станет? Будет ли слушать и слышать своих людей?

Друзей у Джона было очень мало. Бóльшую часть времени он проводил в своей комнате с книгой или же забавлялся тем, что вскрывал какую-нибудь мелкую зверушку. Он не пытался скрыть разочарование, когда отец не позволил ему учиться на медика. На это в семье просто не было денег. Однажды ему предстояло стать лэрдом, и этого довольно, решил отец. И наилучшая карьера для будущего лэрда – это воинское дело. Мундир офицера придает своему хозяину значимости во все времена…

В свои двадцать один Джон Гленлайон был красивым юношей с густыми темно-рыжими волосами и ярко-синими глазами. Многие девушки клана вздыхали по нему, но он их словно и не замечал. Разумеется, Марион временами заставала его на сеновале то с одной, то с другой красоткой, но до серьезной сердечной привязанности дело не дошло ни разу. Иногда в ее голову приходила мысль, что сердце брату нужно только для того, чтобы перегонять кровь по телу…

На мгновение она задумалась, можно ли вообще доверять Джону. Но следующая же мысль убедила ее в правильности того, что она собиралась сделать: нельзя подвергать сомнению преданность ее родного брата своему клану. А значит, ему можно и нужно открыть правду. Ведь все-то, что ему нужно сделать, – это отвезти письмо в Финлариг и вернуться назад. Она, Марион, сейчас это сделать не может. Только не теперь…

– Этот документ передал Бредалбэйну граф Мар и попросил, чтобы тот спрятал его в надежном месте. Это… Это – перечень имен родовитых якобитов, которые участвуют в восстании.

На несколько секунд Джон онемел от изумления. Потом Марион показалось, что в глазах его мелькнул какой-то странный огонек, но брат поспешно отвел взгляд и уставился на пламя в камине.

– И он доверил тебе этот документ? – спросил он, направляясь к очагу.

– Он мне доверяет.

Глядя перед собой невидящими глазами, Джон протянул руки к огню.

– Ладно! – сказал он после продолжительного молчания. – Я отвезу документ этой ночью. Отец еще не знает, что я вернулся. Потом скажу ему, что поездка заняла больше времени, чем предполагалось. Если повезет, я вернусь в лагерь еще до рассвета.

– О Джон, спасибо! – пробормотала Марион, бросаясь к брату с объятиями.

– А что ты скажешь Бредалбэйну? Он рассчитывает, что ты уедешь завтра на рассвете.

– Знаю, но у меня уже есть план. Старый лис считает себя большим хитрецом, но и я могу хитрить не хуже!

– Скажи, а как вышло, что Стретмор берет тебя в жены?

– Бредалбэйн недавно назначил мне щедрое приданое. Он, в отличие от многих, думает, что я все-таки чего-то стою!

Джон Кэмпбелл присвистнул и усмехнулся.

– Я никогда не говорил, что ты ничего не стоишь, сестренка! Я хотел сказать, что ты не можешь дать своему супругу ничего, кроме своего… Ну, ты ведь понимаешь, о чем я?

И он окинул ее фигурку насмешливым и красноречивым взглядом. Марион покраснела как маков цвет.

– Джон!

– Думаешь, если я – твой брат, это мешает мне видеть тебя глазами мужчины? Думаешь, я не слышал, что мужчины говорят о тебе?

– А что они говорят?

Увидев ошарашенное выражение лица Марион, Джон расхохотался в голос.

– Не переживай так! Какие бы скабрезности они о тебе не говорили, никто из наших не осмелится к тебе и близко подойти! Они тебя боятся!

Девушка онемела от изумления.

– Парни говорят, что проще приручить дикого кабана, чем тебя!

– Так они обо мне думают? – удивилась Марион и тут же с испугом подумала, что такое же мнение, возможно, сложилось о ней и у Дункана.

– Ну, может, не все, но многие. Хотя я узнал, что нашелся один, который не побоялся взять зверя за рога!

– А ты? Что ты обо мне думаешь, Джон? Я такая, как ты сказал?

Юноша улыбнулся еще шире.

– Я твой брат, Марион! Мое мнение не в счет.

– И все-таки скажи! Что ты обо мне думаешь?

– Что думаю? Нет, ты вряд ли хочешь это узнать.

– Хочу!

– Ну что ты ждешь, чтобы я сказал? Что ты можешь быть несносной, когда захочешь? Что еще? Что ты – женщина, но думаешь и говоришь, как мужчина? Это сбивает с толку, Марион. Счастье, что ты не носишь штанов! Хотя, если научишься сдерживать свой длинный язык, то, наверное, сможешь сойти за весьма миловидную девицу, и найдутся желающие подойти к тебе поближе и даже поухаживать…

– Я – миловидная девица? Если верить тебе, мне нужно молчать, чтобы стать миловидной? Глупости! Я не хочу быть миловидной! Красотой я похвастаться не могу, так не хватало еще, чтобы я была дурочкой! Ты всегда обзывал меня гадким утенком и…

– Ты давно смотрела в зеркало, Марион?

– Перестань насмехаться! Я знаю, что я даже не хорошенькая, и не надо мне об этом напоминать…

– Какая же ты бываешь упрямая! – заметил Джон, поднимая очи к небу. Взяв с комода зеркало, он подошел и вложил его сестре в руки. – Посмотри на себя хорошенько и скажи, что ты видишь. Каждый раз, когда я на тебя смотрю, я вижу маму.

– Мама была красивая, Джон! – тихо сказала Марион, сдерживая слезы.

Она шагнула к комоду, чтобы поставить зеркало на место, но Джон выхватил его у нее из рук и поднял так, чтобы оно оказалось у Марион перед глазами.

– Посмотри на себя! Цвет твоих глаз, очертания губ, рисунок скул… Я не издеваюсь над тобой. Маленький гадкий утенок преобразился! Ты… Ты красивая, Марион! Красивая и умная. Изворотливый ум Кэмпбеллов в симпатичной оболочке! – добавил он, по привычке разбавив похвалу ноткой сарказма.

Держа зеркало обеими руками, Марион внимательно рассматривала свое лицо, как если бы видела его впервые.

– Ты до сих пор не поняла, что и отец это видит? За это он прощает все твои дьявольские капризы, а меня порет ремнем за малейшую провинность! Отец тебя обожает! А меня… меня он почти не замечает.

Повисла тягостная тишина. Сумерки наполнили собой маленькую комнату, освещаемую только огнем в очаге. Хриплый вздох вырвался из груди Марион. Плечи Джона поникли, и он смущенно сказал:

– Извини, я не хотел тебя обидеть.

– Ты мне завидуешь?

– Да! – воскликнул Джон в отчаянном порыве фрустрации. – Я тебе завидую! Ты говоришь правду в глаза, а я – нет, ты умеешь доходчиво выражать свои мысли и заставлять людей тебя слушаться. Разве ты не понимаешь, что ты – всё то, чем я не являюсь? Отец это прекрасно понимает! – Он шумно выдохнул, выругался и оперся локтем на каминную полочку. – Подумай, Марион! Мне, наследнику Гленлайона, постоянно ставят в пример младшую сестру! Это же унизительно!

Марион виновато уставилась на оборку своей юбки.

– И из-за этого ты меня терпеть не можешь?

Брат посмотрел на нее с выражением душевной боли, глубоко вздохнул и только тогда ответил:

– Я не сержусь на тебя, Марион. Ну, по-настоящему не сержусь. Ты же не виновата. Но когда отец начинает меня отчитывать и ставит тебя в пример… Временами… мне стыдно говорить это… но мне хочется, чтобы ты не была моей сестрой.

– Это я привыкла думать, что ни на что не гожусь! – сказала Марион, всхлипнув. – Я давно так думаю. Папа всегда так грустно на меня смотрит. Я думала, что я не такая, как он хотел бы, что для него лучше было бы иметь еще одного сына, а не такую уродину, как я, которой еще придется давать большое приданое, чтобы ее взяли замуж… И я решила, что буду как мальчик! Думала, что он забудет…

– Что забудет? Если отец и грустит, когда смотрит на тебя, то это потому… потому что ты – вылитая мама! Ты же знаешь, как он ее любил! С тех пор, как она умерла, он живет только воспоминаниями и думает лишь о том, как раздать эти проклятые долги!

– Да… Наши долги… Поэтому Бредалбэйн и дал мне приданое.

– По-моему, он торопится выдать тебя замуж. Тебе не кажется? Всем известно, что ради своих целей он готов на все. И что он ничего не делает даром.

– Он говорит, что делает это ради моего блага.

– Не смеши меня! Надеюсь, свадьба назначена не на следующую неделю?

– Он что-то говорил о марте или апреле…

– В стране восстание, а этот старый пройдоха решил поиграть в сваху! Хотя… Марион, надеюсь, ты не скомпрометировала себя? Ну, с этим Стретмором?

– Джон, как ты можешь…

– Почему же тогда Бредалбэйн так торопится с этим браком?

Марион передернула плечами, давая понять, что не знает. Что ж, говорить брату правду она не обязана. Тем более что свадьбе со Стретмором не бывать, это она для себя решила твердо. Конечно, отцу придется расплачиваться за упрямство дочери, но он поймет… По крайней мере Марион на это надеялась.

Марион быстро оседлала маленькую кобылку. Джон уехал два часа назад, увозя под камзолом драгоценный документ. За это время она успела организовать свой собственный «отъезд», назначенный на завтрашнее утро. Методы, которым отдавал предпочтение Бредалбэйн, временами не грех и позаимствовать… А деньги и вовсе творят чудеса! Марион щедро заплатила Хитер, горничной, которую приставил к ней старый граф по приезде в замок, и та всегда подтверждала слова молодой госпожи о том, что ей очень плохо (Марион притворялась больной, чтобы оттянуть отъезд в Гленлайон). Теперь Хитер предстояло отправиться в Финлариг переодетой в господское платье и в накидке Марион и там попросить аудиенции с секретарем графа, чтобы не вызвать подозрения у сопровождающих ее солдат. У секретаря она спросит, не нужно ли передать какое-нибудь послание в Гленлайон. Оттуда она поедет в Честхилл и передаст Амелии письмо с приказом приютить девушку, дать ей отдохнуть с дороги и отправить ее обратно в замок Драммонд, прихватив некоторые личные вещи для мисс Марион.

Она осмотрела двор. Он был пуст. Марион вскочила в седло и выехала на дорогу. Она еще раз проверила, спрятан ли в лифе кинжал, а в голенище сапожка – ее верный sgian dhu. Ощутив прикосновение металла к теплой голени, она пришпорила кобылку и нырнула в ночь. Путь ее лежал на юг, в Ардох, к лагерю якобитов.

 

Глава 12

Шерифмур, или Адская долина

13 ноября 1715 года

Живые ленты, ярко-красные на фоне белесого неба, вились по покрытым инеем холмам Шерифмура: армия герцога Аргайла выстраивалась в боевой порядок, образуя «кровавые капли», которые медленно стекали вниз по склонам и застывали на холоде, так и не достигнув позиций противника.

Герцог Аргайл гарцевал на белом скакуне в некотором отдалении от войск. Отголоски барабанов sassannachs заполнили долину. У Дункана, наблюдавшего за перемещением сил противника, от этого звука мороз шел по коже.

Слухи о том, что сражение случится в считаные часы, подтвердились. Последнюю ночь армия мятежников провела в Кинбуке, на промерзшем берегу речушки Аллен. Граф Мар отдал приказ постоянно иметь при себе оружие и готовиться к бою. Палаток ставить не стали. Враг был совсем рядом. Если бы у него спросили, спал ли он в эту ночь, Дункан бы не знал, что ответить. Тело его занемело от лежания на холодной земле, сердце стиснуло страхом. Мысли путались с обрывками сновидений. Впрочем, может, пару часов он все-таки и поспал. Хотя разве может человек мирно почивать с мечом в одной руке и кинжалом в другой, да еще зная, что в ближайшие несколько часов ему если и придется еще прилечь, то этот отдых может растянуться на целую вечность?

Армия якобитов снялась с лагеря на рассвете, прошла вдоль реки почти до самого Данблейна и остановилась в километре от городка. Предполагалось, что здесь она должна встретиться с силами Аргайла. Граф Мар выслал вперед эскадрон разведать обстановку. Конники вернулись быстро, закусив удила, и принесенная ими новость поразила всех: Аргайл уже на равнине Шерифмур! Это означало, что он готов дать им столь ожидаемую и вселяющую такой страх битву.

Мар спешно созвал военный совет, чтобы решить, принимать вызов или отказаться от сражения. Несколько недель ожидания и бездеятельности дали себя знать. «В бой! В бой!» – скандировали солдаты. Воинственные крики взлетали над лесом воздетых к небу двуручных клейморов, мечей и мушкетов. Решение было принято. Мар лично командовал размещением армии на боевых позициях, и все маневры были произведены со скоростью и эффективностью, которые сделали бы честь любому генералу. Передние позиции заняли отряды хайлендеров генерала Гордона, насчитывавшие около четырех тысяч солдат. Кэмероны, Макдугалы, Макрэ, Стюарты из Аппина, Маккиноны, Макгрегоры и Макферсоны образовали левое крыло, заканчивавшееся эскадроном из Пертшира. Макдональды из Слита, Гленгарри, Кеппоха и Гленко, Маклины и Кэмпбеллы из Гленлайона заняли свое место в правом крыле, заканчивавшемся эскадроном из Стирлинга. На вторых позициях оказались пехотинцы, представители знатных фамилий: Маккензи из Сифорта, Гордоны из Хантли, Мюрреи из Тулибардина, что в Атолле, Драммонды, Страталланы, Робертсоны и Моулы из Панмура. Им сопутствовали эскадроны Ангусов и Китов из Маришали. В общем в распоряжении Мара оказалось порядка восьми тысяч человек и более четырехсот человек резерва, которым было приказано держаться в арьергарде. К этим четыремстам причислили и Макгрегоров.

– Как думаешь, уже скоро?

Лиам посмотрел на Ранальда, который переминался с ноги на ногу и потирал руки.

– Не знаю, Ран. Аргайл до сих пор строит свою армию.

– Жуткий холод! – пожаловался юноша, дуя себе на пальцы. – Я так закоченел, что не почувствую, наверно, если меня и мушкетной пулей прошибет!

– Это не смешно, Ранальд! Да и не время сейчас для шуток.

Ранальд усмехнулся и щелкнул брата по уху.

– Что я слышу? Неужели мой братец сдулся? Боишься, Дункан?

Дункан посмотрел на него с угрозой.

– Ничего я не сдулся, дурачина ты эдакая! Просто мне не нравится, когда ты говоришь… говоришь такое перед боем. И всё!

– А почему бы и нет? Или ты стал суеверным?

– Ран!

– Или ты грустишь, потому что дочка Гленлайона не захотела тебя…

– Ран!

– Ладно! Но признайся, ты думаешь о той чертовке, разве не так?

– Перестань, Ран!

Мысли Дункана были далеко. Конечно, он думал о Марион! Чего бы он только не отдал, чтобы увидеться с ней перед битвой, хотя бы один раз, чтобы сказать… Но что сказать-то? Что ему хотелось бы, чтобы она была с ним рядом… Вот только вряд ли она захочет его слушать, особенно после того, что случилось в том трактире, в Киллине! Нет, придется начинать все сначала. Он тогда зашел слишком далеко. Но сожалеть об этом бессмысленно. Хорошо, что сейчас она дома, в отцовском поместье Честхилл, вдали от ужасов битвы, которая вот-вот начнется. И наверняка беспокоится о своих родичах… Дункан знал, что на позициях между Макдональдами и людьми Гленлайона находятся еще Макдональды из Гленгарри.

Дрожащими пальцами Дункан потрогал значок на берете, проверяя, прочно ли он пришит, потом надел головной убор. Перед строем вышагивали взад-вперед глава клана Маклинов из Дуарта и молодой капитан Кланранальда, Аллан Мидартах. Со склонов холмов, похожие на длинные вереницы муравьев, по-прежнему спускались солдаты в красных мундирах. Очень скоро они выстроятся и двинутся на противника… Следуя примеру товарищей, Дункан отстегнул брошь, уложил ее в свой спорран и расправил плед – в бою он послужит дополнительной защитой.

Дрожь пробежала по телу Дункана. Холод, страх, возбуждение? Он посмотрел вниз, на лежавший на земле маленький, обитый гвоздями щит. По центру посверкивал длинный и острый стальной шип. Он заточил его еще вчера, равно как и меч, кинжал и sgian dhu. Некоторые прихватили с собой и мушкеты, но Дункан оставил свой в лагере – вряд ли он пригодится в схватке врукопашную. Выстрел или два – и его пришлось бы бросить… Хайлендеры бросались в атаку по-своему: бегом, подняв клейморы и мечи, сея в рядах противников замешательство и страх. Огнестрельное оружие при таком способе ведения боя было не слишком эффективным, чего нельзя было сказать об англичанах, которые строго придерживались порядка и полагались на точность стрельбы (вторая шеренга прикрывала первую, пока ее бойцы перезаряжали мушкеты), хотя эта тактика не всегда оказывалась результативнее, чем дикая атака горцев.

Сам того не желая, Дункан думал о Марион. Сердце его сжималось от тоски. Думает ли она о нем? Какой судьбы ему хочет? Просит, чтобы Господь уберег его, или желает ему смерти? О будущем и более серьезных вещах он предпочитал пока не думать.

От пронзительного пения волынки завибрировал холодный воздух, врываясь в легкие солдат и притупляя страх. Лиам наклонился, поднял с земли щит и протянул его Дункану.

– Теперь уже скоро, сынок, – сказал он, с тревогой глядя на юношу.

Со стороны Макдональдов из Гленгарри послышались громкие голоса: глава клана Аласдар Ду о чем-то горячо спорил с людьми из клана Кэмпбеллов.

– Что у них там случилось? – пробормотал Лиам и прислушался.

Все взгляды теперь были обращены в сторону спорящих. Подошел и лэрд Гленлайона.

– Если вы хотите что-то сообщить моим людям, Гленгарри, буду признателен, если вы начнете с меня!

Гленгарри сплюнул на землю и окинул Кэмпбелла мрачным взглядом.

– По вине вашего отца, Кэмпбелл, сегодня мы недосчитались многих воинов.

Однако Гленлайон и глазом не моргнул. Было ясно, что Аласдар Черный намекает на побоище в Гленко, учиненное в свое время Робертом Кэмпбеллом. Гленлайон окинул безмятежным взглядом группу солдат из Гленко, которые перешептывались между собой, и снова посмотрел на стоящего перед ним Аласдара.

– О чем вы говорите? – спросил он с подчеркнутым спокойствием. – Из Гленко пришло более сотни солдат.

– Их было бы намного больше сегодня!

– В этом нет моей вины, Гленгарри.

Смерив собеседника холодным взглядом, Гленлайон снова посмотрел туда, где стояли воины Гленко. Все молча наблюдали за происходящим. Взгляд Гленлайона задержался на Дункане. Лицо лэрда омрачилось на мгновение, и он громким голосом заговорил:

– Единственный повод для соперничества, который остался между нами и Макдональдами, – это стремление отличиться в битве. Что скажете?

И он протянул Гленгарри руку. Тишину теперь нарушали только бряцание оружия и жалобные крики волынки. Эти звуки окутали их, словно шотландский клетчатый плед, заставили быстрее забиться сердца. Гленгарри не мигая смотрел на Гленлайона. Было очевидно, что он колеблется. И все же он пожал протянутую руку.

– Будем сражаться вместе, как братья!

Эти слова были встречены радостными возгласами. Гленлайон еще раз посмотрел на Дункана, который тоже не сводил с него глаз, кивнул и пошел прочь.

– Уф! – выдохнул Ранальд. – А я уж подумал, этим sassannachs не придется и пальцем шевельнуть – мы перебьем друг друга!

Дункан в задумчивости кивнул, провожая взглядом перышко на берете Гленлайона, мелькавшее среди поднятых мечей. Маклин из Дуарта встал перед ними и поднял к небу свой клеймор.

– Братья! – крикнул он, привлекая внимание своих людей.

Бурлящее от возбуждения море воинов успокоилось, и установилась тишина.

– Братья!

Глава клана повернулся вполоборота и указал отливающим синевой мечом туда, где до сих пор выстраивались в строй красные мундиры.

– Там, впереди, Маккалин Мор во главе армии короля Георга…

Снова встав лицом к воинам-хайлендерам, рукой, сжимавшей меч, он сделал выразительный жест, словно желая обнять пестроцветную массу своих соотечественников. Дункан ощутил, как кровь быстрее побежала по жилам. Голос Маклина зазвучал еще громче:

– Сыновья Гаэля готовы сражаться во славу короля Якова! Да благословит Отец небесный кровь горцев, которая прольется здесь сегодня! Докажем ему свою преданность и свою доблесть!

Лиам по очереди похлопал сыновей по плечу, поднял щит и меч. Ранальд в последний раз посмотрел на Дункана, улыбнулся ему, как обычно, и надвинул берет на брови.

– Братья! Да благословит Господь короля!

Звенящей тишиной встретила армия эти слова. Все взгляды обратились к графу Мару, восседавшему на скакуне. Последовал долгожданный сигнал, и армия повстанцев двинулась вверх по склону ближайшего холма, на котором расположились силы противника. Правое крыло армии Аргайла было готово к сражению, но центр и левое крыло до сих пор строились. Очень скоро хайлендеры подошли к врагу на расстояние выстрела. У Дункана засосало под ложечкой, и он крепче сжал рукоять меча. Пальцы левой руки дотронулись до кончика длинного кинжала, заткнутого за кожаный пояс, который поддерживал плед.

– Beannachd Dhé ort mo mhic, – прошептал Лиам, окидывая их с Ранальдом полным тревоги взглядом.

Повернувшись к солдатам, Мар снял шляпу. Дункан смотрел на него, не отрываясь и тяжело переводя дух. Генерал взмахнул черным беретом и громко возвестил о начале атаки.

Хайлендеры бросились на врага, словно стая хищников на свою жертву. От их криков кровь стыла в жилах. У них за спинами целый ковер из тартанов укрывал собой промерзший вереск. Стенания волынок смешались с барабанным боем, и кроме этого звука Дункан не слышал больше ничего. Казалось, даже сердцебиение его вошло в ритм этой странной музыки. Барабаны sassannachs или собственное сердце стучит так сильно у него в ушах?

Мушкеты дали первый залп. Послышались крики. Многие упали, раненные или мертвые. Дункан рискнул посмотреть вправо – Ранальд бежал с той же скоростью, что и он сам, перепрыгивая через тела павших. «Позаботься о брате…» – «Да, мама!» Господи, но как же это сделать? Это же не простой набег, это война! Как ему присматривать за братом и в то же время изловчиться самому остаться в живых?

– Fraoch Eilean! – то и дело выкрикивал кто-то рядом.

Кровь вскипела у Дункана в жилах. Он больше не чувствовал ни холода, ни страха. Неописуемая ярость овладела им, рокотала в нем. Неистовое желание победить и выжить снедало его, толкало навстречу врагу. И это неистовство наполняло грудь, душило его. И наконец крик сорвался с его губ, изгоняя из души страхи и тревоги, накопившиеся за несколько последних недель:

– Fraoch Eilean!

Размахивая мечом, он со всех ног помчался к красным мундирам, до которых оставалось не больше пяти метров. Первое, что он увидел, были белые глаза на почерневших от пороха лицах, неотрывно смотрящие вперед. Проклятый порох! Он выжигал глаза, его едкий запах забивался в нос, горло и легкие. Дункан почувствовал, что начинает задыхаться.

Сверкнул сталью штык. Ведомый инстинктом, Дункан взмахнул мечом и нанес удар, вложив в него всю свою силу. На мгновение реальность словно застыла, потом послышался крик, и туман начал рассеиваться. Лезвие меча стало того же цвета, что и куртка солдата-англичанина, который свалился Дункану под ноги, успев с изумлением посмотреть ему в глаза.

В дыму возникло другое лицо, на этот раз перепуганное. Англичанин уже повернулся, чтобы спастись бегством, но Дункан вонзил меч ему в спину. Щитом, который держал в левой руке, он отразил удар следующего противника и вонзил шип ему в грудь. И снова крик… Слева появился солдат-sassannachs с покрасневшим от холода и крови лицом, серебром блеснул мушкет. Дункана снова спасла скорость реакции: он выхватил нож и метнул его в противника. Удар достиг цели. Англичанин зашатался и упал с криком, затерявшимся в грохоте сражения. И Дункан побежал дальше, ведомый жаждой жизни, – единственным, что могло помочь ему выбраться из этого ада.

– Дункан!

Сзади… Отец! Резко обернувшись, Дункан едва успел уйти от удара штыком в правый бок. Ошеломленный враг смотрел на него выпученными глазами, открыв рот, из которого вырвался гортанный крик, – острие кинжала торчало из его живота наружу. Дункан на мгновение встретился взглядом с отцом, который смотрел на него из-за плеча убитого им англичанина. «Спасибо!» Нет времени… Позже!

Легким шагом он начал подниматься по склону холма. От пороха снова стало жечь в груди, заболели глаза. Он споткнулся. Оказалось – о мертвое тело, или, вернее, то, что от него осталось. Нож выпал из руки в красную от крови траву. Дункан потянулся за ним, и в тот же миг над ним поднялась какая-то тень. Он откатился в сторону и увидел белые, измазанные грязью гетры с серебряными пуговичками. Sassannachs! Испустив громкий крик, Дункан взял меч обеими руками и поднял его навстречу нависавшей тени. Удар отозвался болью в плечах, послышался душераздирающий металлический скрежет.

Глаза его на доли секунды встретились с глазами противника. Были они голубыми или серыми? Не время рассматривать… Солдат отчаянно пытался вернуть мушкет, который Дункан только что вырвал у него из рук. Юноша ударил его ногой, и солдат повалился на землю. Дункан поспешно вскочил и наконец нащупал в траве свой нож. Рукоятка оказалась липкой и скользкой. Зажав ее в пальцах, он бросился на солдата, который пытался встать. Один удар, сильный и точный, прямо в шею… Дункана облило кровью, окутало ее тошнотворным запахом. Секунду он смотрел на англичанина. Серые… У него были серые глаза.

– Еще один за короля Якова!

Взглядом он поискал отца и брата, но их не было видно. Один, один лицом к лицу со смертью, чьи длинные пальцы сомкнулись на нем и на тех, кто находился рядом. И этот запах… Запах крови и пороха. Он врывался в бронхи, проникал сквозь поры кожи. Крики остервенело сражающихся солдат, скрежет стали, клацанье мушкетов – все эти шумы заполнили его сознание, навсегда запечатлелись в памяти. Он был один среди тысяч других, которые насаживали друг друга на мечи, отсекали друг другу руки и ноги, убивали друг друга. Бойня… Сердце Дункана билось так сильно, что биение это эхом отдавалось в адской долине. Словно стук копыт галопирующей лошади… Лошади… Нет, это не стук его сердца! Это кавалерия, и всадники скачут прямо на них!

Дункан поспешно повернулся и бегом спустился со склона, успев преодолеть всего несколько метров. Над головой у него просвистела пуля. Он пригнулся, споткнулся и растянулся на земле. Чья-то рука схватила его за ворот рубашки.

– Эй, Макдональд! Не время спать!

– Иди к черту, Макгрегор!

Джеймс Мор улыбался ему, лицо его было измазано кровью и порохом.

– К черту рано, мы еще не закончили уборку, старик! – Он помог Дункану подняться и хлопнул его по плечу. – За короля, Макдональд! – крикнул он, взмахнув клеймором.

– За короля! – выкрикнул Дункан в свой черед.

Джеймс испустил яростный крик. Рука с мечом возникла словно из воздуха и обрушилась на Дункана, но Джеймс, ловкий и стремительный, успел срубить ее своим оружием. Раздался вопль боли. Вражеский солдат упал на землю и стал извиваться, как червяк. Рука его валялась теперь рядом с Дунканом и продолжала сжимать меч, который никому больше не причинит вреда.

– Моя жизнь на «Sweet Mary» в обмен на твою на равнине Шерифмуре! Теперь мы квиты. Будь осторожен, Дункан! – Он оседлал трепещущее тело и вонзил свой кинжал в горло врагу. – Приятных снов! – пожелал Джеймс солдату, который вдруг обмяк и застыл без движения.

Потом Мор вскочил на ноги и побежал вниз по склону, перескакивая через лежащие на вереске израненные тела.

Дункан осмотрелся по сторонам, и у него появилось странное чувство – как если бы он отстранился от происходящего, увидел весь этот ужас со стороны. Больше не нужно было ни о чем думать, ни что бы то ни было анализировать. Разум осознавал то, что видели глаза, с сумасшедшей быстротой и немедленно диктовал телу, что ему делать, чтобы выжить. Ничего подобного раньше с Дунканом не случалось. Само время, казалось бы, изменило привычный ритм. Временами он видел все словно в замедленном темпе, а иногда происходящее набирало ошеломительную скорость. Оно колыхалось, словно в дурном сне. Давно ли началась битва? Длится она несколько минут или несколько часов?

Взгляд его зацепился за рыжеватую шевелюру мужчины, ростом превосходящего остальных. Отец… Но Лиам смотрел куда-то в другую сторону. Туда, где был Ранальд? Брат как раз отразил удар щитом, взмахнул мечом и вонзил его противнику в бок. Клинок врезался в податливую плоть и рассек тело почти надвое.

От запаха крови Дункана затошнило. Язык стал тяжелым, во рту пересохло. Он споткнулся о чью-то голову с бледным, искаженным гримасой лицом, словно застывшим в беззвучном крике. Драгун направил коня к нему, и Дункан бросился в другую сторону. Мушкеты дали еще один залп. Он повернулся взглянуть на своих, и от ужасного крика у него кровь застыла в жилах.

– Ранальд! Боже, нет!

Дункан нашел глазами отца. Лиам побледнел под маской пыли и крови. Он замер на месте среди сражающихся, глядя туда, где стоял… его младший сын, прижимая руку к животу. Другая рука, ослабев, выронила меч, который тяжело рухнул ему под ноги.

– Не-е-ет! Ран, проклятье, нет…

Дункан рванул вверх по склону. Собственный крик ужаса обжег ему горло. Ранальд упал на колени и посмотрел на него.

– Не-е-ет! Ран, держись!

С другой стороны к брату спешил отец. Лиам отразил удар, вонзил меч в sassannachs и стал проталкиваться между товарищами, которые повернули назад, спасаясь от ганноверской кавалерии. Ранальд улыбнулся. Эта его проклятая вечная улыбка! Драгун, преследовавший Дункана, увидел его брата и повернул коня, избрав себе другую цель. Теперь он скакал туда, где стоял Ранальд. Лошадь… Это несправедливо! Ему, Дункану, ни за что не обогнать лошадь, не успеть к брату раньше драгуна…

– Не-е-ет! – снова услышал он собственный крик.

Англичанин занес клинок. Брат испустил душераздирающий крик. Меч рухнул вниз, рассекая воздух, и вонзился в тело Ранальда.

– Боже, нет! Боже, только не его!

Дункан кричал что было мочи. Ярость, какой он никогда еще не испытывал, овладела его телом и его рассудком. Он перестал быть собой – в него словно бы вселился дьявол!

– Fraoch Eilean!

Драгун повернулся в седле, увидел его и развернул коня. Но Дункан был уже совсем рядом. Придержав коня за уздечку, он увернулся от меча, обагренного кровью брата, но недостаточно быстро: лицо словно ожгло огнем. Первая рана… Но думать об этом было не время. Точным и яростным ударом кинжала он пронзил шею лошади, чтобы заставить ее остановиться. Следующим движением он расширил рану, и лошадь заржала. Дункан выдернул кинжал, всадил его в ляжку драгуну, и тот закричал тоже.

– Умри, сучий сын!

Он вынул из раны пыльный нож. На белой штанине драгуна расплывалось красное пятно. Лошадь стала заваливаться на задние ноги, и клинок драгуна свистнул у самого уха. Дункан ощутил острую боль в области паха. Враг снова достал его… Он словно бы очнулся – ненадолго, на считаные секунды, и успел спросить себя, куда мог угодить клинок. Ну не в самый же пах? «Только не туда! – подумал он. – Что скажет Марион? Мы ведь даже еще ни разу не занимались с ней любовью!» Вся неуместность этой мысли заставила его улыбнуться. «Дурачина, если ты тут окочуришься, то вообще ее никогда не увидишь!»

Драгун армии Аргайла снова поднял меч. Дункан на мгновение уставился на вражеский клинок, зависший у него над головой, потом, собрав всю силу, что у него осталась, поднял свой меч и выбросил его в сторону противника, сопроводив удар безумным криком. Он увидел, как на лице драгуна отразилось удивление, и закрыл глаза.

– Месть! Умри за брата, sassannachs собака!

Лошадь покачнулась и тихо заржала. Дункан уцепился за нее. Что-то теплое потекло у него по груди и по шее. Рубашка стала алой. Неужели это его кровь? Эта гнида успела ранить его еще раз? В ушах звенело и ухало. Он просто не мог ни о чем думать. Дункан с усилием поднял голову, чтобы посмотреть на солдата-англичанина. Одной рукой противник по-прежнему сжимал меч, другой – поводья. Выплескиваясь толчками, словно вода из гейзера, кровь напитывала собой его украшенный брандебурами и позолоченными пуговицами мундир. Внезапно он схватился за грудь. Но где же голова?

Лошадь рухнула. Дункан потерял равновесие и схватился за всадника, увлекая его за собой. Камень вонзился ему прямо в спину, другой – в плечо. Он крикнул от нечеловеческой боли – на ноги обрушилось что-то ужасно тяжелое. Неужели этот проклятый sassannachs может столько весить? Он повернул голову посмотреть, что произошло. Оказалось, это лошадь свалилась на него, придавив всем своим весом.

Боль стала невыносимой. И этот запах… Опять! Всюду! Запах смерти над ним, вокруг него… И вдруг Дункан снова увидел Ранальда, его улыбку. Взмывающий вверх клинок драгуна. Снова услышал отцовский крик – словно эхо, от которого вот-вот грозила лопнуть голова. И эта боль… Может, он умирает? Нет, он не хочет умирать! Ни за что, пока не увидит глаза Марион. Веки налились, стали тяжелыми. У Дункана больше не было сил сопротивляться. Он застонал.

И увидел их перед собой, словно наяву, – глаза Марион! Как же ему хотелось прикоснуться к этой женщине! Он протянул руку, и пальцы коснулись чего-то шелковистого. Он повернул голову и поморщился. Лицо горело, как в огне. Что это у него под рукой? Он пошевелил пальцами. Волосы… Волосы Марион! Глаза его отказывались открываться, тело перестало слушаться. До чего же холодно! Странно, что раньше он этого не замечал…

По телу пробежала конвульсивная дрожь. Рана на щеке заныла сильнее, когда по ней потекли соленые слезы. Ран, нет, нет! Может, ему все приснилось? Все это – только страшный сон? Дункан снова пошевелил пальцами. Волосы показались ему не такими уж и мягкими. Нет, они жесткие, грубые, шероховатые… Совсем не похожи на кудри Марион! Он приоткрыл глаза и увидел коричневый блестящий мех привалившего его лошадиного тела. И седло, обшитое золотым галуном, съехавшее с лошадиной спины. Он повернул голову в другую сторону. Красная куртка с блестящими пуговицами, обтянутая белой фланелью нога в коричневом ботинке, переброшенная через круп. Он закрыл глаза. Нет, все это был не сон. Жестокость происходящего обрушилась на него, словно меч палача.

Дункан попытался пошевелить ногами, придавленными к земле телом лошади. Острая боль пронзила пах, жестоко напомнив о второй ране. Нужно поскорее выбираться отсюда, иначе sassannachs прикончат его. Но где они? Вокруг по-прежнему звенели, сталкиваясь, мечи, слышались отдаленные выстрелы, кричали люди. Но звуки эти казались почему-то такими далекими…

И вдруг Дункан ощутил прикосновение к своим волосам, потом к вороту рубашки. Сердце забилось как бешеное, и он вздрогнул от ужаса. И снова открыл глаза, на этот раз широко-широко. Дымка, туманившая разум, наконец рассеялась, он очнулся от оцепенения. И хрипло вскрикнул, когда чья-то рука опустилась ему на грудь, заставляя снова лечь на землю.

– Дункан, ты меня слышишь?

Измазанное кровью и грязью лицо отца склонилось над ним. Глаза у Лиама были красные и мокрые от слез. Он быстро ощупал грудь и бока сына и покачал головой.

– Боже правый…

Прикосновение его пальцев к щеке сына было осторожным, и все же оно пробудило боль, и Дункан застонал. Он почувствовал, как кожа на лице словно отслаивается, растягивается. Отец, прищурившись, рассматривал рану.

– По-моему, рана чистая, все на месте и кость цела, – пробормотал он.

Дункану вдруг почему-то стало смешно. «Кость цела? Все на месте?» Отец ведь еще не видел другой раны…

– Нужно забрать тебя отсюда!

Лиам попытался поднять сына, когда тот потянул его за рукав.

– Отец, что с Раном?

– Ему уже не помочь, сынок!

– Нет! Подонки! – простонал Дункан и снова повалился на землю, сраженный душевной болью и отчаянием.

– Ты отомстил за него, Дункан!

– Отомстил? Ну нет, Ран стоил больше, чем одна эта sassannachs гнида!

Взгляды отца и сына встретились. Оба испытывали жестокое чувство вины, обоих мучила совесть. Дункан задыхался от не выразимой словами душевной муки. Он не сдержал слова, данного матери! Он понял, что отец думает о том же.

– Он погиб за свои убеждения. Его честь не запятнана. Он отдал жизнь за правое дело, – сказал его отец угасшим голосом. – Идем! Нужно уходить отсюда!

– Где они? Я слышу их, но не вижу.

Лиам посмотрел в сторону речушки Аллан, похожей на змейку с серебристой ледяной чешуей, извивавшуюся у подножия холма Орхил.

– Мы разбили левое крыло Аргайла, но правое отбросило Кэмеронов к самой реке. Как только бой там закончится, они вернутся. Ноги тебя слушаются?

– Нет.

Лиам задумался ненадолго и уже начал вставать, чтобы помочь сыну выбраться из-под лошади, когда на помощь им подоспели Колин и Калум. Несколько минут усилий и тихих проклятий потребовалось, чтобы освободить ноги Дункана. Наконец юноша смог пошевельнуться. К счастью, руки и ноги у него оказались целы. Несколько синяков и царапин, две раны. Особенно беспокоила та, что в паху.

– Ой-ой-ой! – воскликнул Калум и выразительно поморщился. – Ты не против, если я взгляну, а, Дункан?

И, не дожидаясь ответа, он медленно приподнял пропитанную кровью рубашку, которая успела прилипнуть к телу.

– Проклятье!

Юноша побледнел, вообразив самое страшное. Он сглотнул и ощутил металлический привкус крови на языке.

– Нужно найти фею с тонкими пальчиками, чтобы она тебя зашила!

И Калум принялся ощупывать кожу вокруг раны. Не в силах выносить такую боль, Дункан попытался встать.

– Тебе что, нравится копаться в моей ране?

Задыхаясь, с онемевшим от боли телом, дрожащий, весь в холодном поту, юноша снова рухнул на пыльный вереск.

– Разрез длинный…

– И что?

– Трудно сказать. Рана сильно кровоточит.

Калум посмотрел на Дункана серьезно, с тревогой. Отец с дядей отвернулись, присвистнув, и Дункан понял, что дело и вправду худо. Он выругался.

– Ну говорите уже, не томите!

– Все не так страшно, как сначала кажется, – продолжал Калум с легкой улыбкой на губах. – Да не волнуйся ты так, Дункан! Твоя Элспет снова сможет на тебе, как на жеребце, скакать, как только рана затянется!

Вздох облегчения вырвался из груди Дункана, однако он тут же снова потемнел лицом. Подумать только, он тут беспокоится, сможет ли еще спать с женщинами, а его брат в это время плавает в луже собственной крови в нескольких метрах от него! Дункан застонал. Элспет… Он вдруг поймал себя на мысли, что ни разу даже не вспомнил о ней с тех пор, как вернулся в лагерь. Марион завладела всем его существом – и телом, и душой. «Она погубит меня, принесет несчастье!» Плевать, потому что он хочет ее… и сейчас даже сильнее, чем когда-либо.

Колин принес откуда-то грязный разорванный плед и протянул его Лиаму.

– Наших цветов я не нашел.

Лиам взял у него отрез шерсти, присмотрелся и поморщился.

– Думаю, Дункан на нас не рассердится.

Дункану помогли встать на ноги, укутали ему бедра пледом. Юноша повернулся и посмотрел на то место, где упал его брат.

– Отец, мы не можем оставить его здесь!

– У нас нет выбора. Мы можем забрать только его вещи.

Дункан не поверил своим ушам.

– Как же так?

– Его душа последует за нами, Дункан! – отрезал Лиам, сдерживая волнение, а возможно, и слезы.

Он подошел к погибшему, подобрал его меч и вернулся к товарищам.

– Он поймет…

Дункан в последний раз окинул взглядом адскую долину. Красный от крови сыновей Гаэля и этих проклятых sassannachs, Шерифмур был укрыт истерзанными телами. И где-то среди них осталось тело Ранальда Макдональда.

 

Глава 13

Лагерь в Ардохе

Граф Мар приказал своим людям разместиться на ночь в Ардохе. Раненых устроили в зернохранилище и в конюшне, реквизированных под госпиталь. Остальным солдатам предстояло ночевать под открытым небом или же, если повезет, отыскать себе хоть какое-то подобие крыши над головой. Вернулись последние отряды, неся с собой собранные на поле брани трофеи – мушкеты, мечи, знамена, золотые и серебряные пуговицы и пряжки, карманные часы, иные даже из золота. С трупов, которые так и остались лежать на равнине и на ближайшем к ней берегу реки, сняли все, что имело ценность.

Дункана уложили в зернохранилище в углу на подстилке из соломы, покрытой стареньким одеялом, чтобы хоть как-то уберечь его от исходившего от земли холода. Масляную лампу поставили у изголовья, с той стороны, где была рана. Лиам с болью в сердце наблюдал за впавшим в дремоту сыном. У юноши на всю жизнь останется шрам – словно напоминание об этом ужасном сражении. Потом он подумал о Ранальде и задрожал от ярости. Сын… У него только что отняли сына! Простит ли его когда-нибудь Кейтлин? Как отчаянно он нуждался в ней в этот момент!

Господь пощадил его, но сердце Лиама обливалось кровью. Он отдал бы руку, ногу, свою жизнь, лишь бы Ран вернулся, но реальность была неумолима. Что, если Господь решил положить конец страданиям его ребенка, подарив ему достойную кончину? Ранальд доблестно сражался и умер за короля – единственного короля, который по закону мог занять престол Шотландии и Великобритании. Он умер славной смертью, и люди всегда будут помнить об этом. Но сможет ли Кейтлин понять?

Дункан заворочался во сне и что-то пробормотал. Вражеский меч рассек ему левую сторону лица. Рана протянулась от скулы к подбородку – глубокая, открывающая не только ярко-красную плоть, но и белизну кости. Счастье еще, что щека не рассечена полностью. Такая рана заживала бы гораздо дольше…

В дверном проеме мелькнула какая-то фигура. Он посмотрел туда и успел заметить краешек юбки и длинные волосы цвета пламени. Женщина словно растворилась в ночном мраке. Лиам какое-то время, словно зачарованный, смотрел в сторону входа. Неужели дочка Гленлайона? Но что ей здесь делать? Дункан был уверен, что она вернулась домой, в Честхилл. Но что, если…

Он посмотрел на спящего сына, потом снова туда, где появилась и исчезла девушка. Раненых из Гленлайона положили в конюшне, в двух шагах. Может, она искала своего отца? И вдруг луч света снова вырвал из темноты бледное девичье лицо. Она стояла, держась рукой за створку двери, которая громыхала на ветру. Их взгляды встретились. «Нет, не отца она ищет», – подумал Лиам, вставая. Девушка убежала в ночь, и он отправился за ней следом.

Марион сидела на корточках, прижимаясь спиной к колесу повозки, и сердце ее выбивало отчаянную дробь. Она его видела! Она видела Дункана! Но тоска и скорбь во взгляде его отца от нее тоже не укрылись. У Марион заныло в груди. Неужели он умер? Она не осмелилась спросить об этом Макдональдов, больше того – она попросту боялась к ним подойти…

Словно из ниоткуда перед ней появилась высокая мужская фигура, заслонив собой голубоватую полную луну на усеянном робко посверкивавшими звездочками небе.

– Марион Кэмпбелл? – прозвучал вопрос, и она узнала голос отца Дункана.

– Да, это я.

– Я… Хм… Разве вы не должны быть теперь в Гленлайоне? Дункан сказал мне, что…

– Я осталась, – оборвала его девушка, и в словах ее прозвучало замешательство. – Я подумала, что нужно будет ухаживать за ранеными…

– Ваши соплеменники в другой постройке.

– Я знаю.

Марион смущенно уставилась на белесое отражение камешка, возвышавшегося над замерзшей лужей, словно остров над морем. Отец Дункана не спешил уходить и тоже молчал. Судя по всему, он ожидал услышать нечто иное. Тишину ночи то и дело нарушали крики раненых и голоса отдающих приказы офицеров. Наконец Марион шевельнулась.

– С ним все будет хорошо, – сказал Лиам по прошествии нескольких минут.

– О! – Марион прижала руку ко рту, чтобы спрятать вздох облегчения, который все равно вырвался из ее груди.

– Он ранен, но при должном уходе выкарабкается.

Девушка осмелилась посмотреть на Лиама. Было слишком темно, чтобы разглядеть его лицо, но по тону она поняла, что он очень огорчен. Если Дункан остался в живых, то кто же погиб? Его брат? Однако задать вопрос она не осмелилась.

– Хотите с ним увидеться?

– Я не хочу… не хочу его тревожить.

– Он спал, когда я вышел за вами.

У Марион стало тяжело на сердце, когда она увидела обезображенное раной лицо юноши, лежащего у ее ног. Рана осталась открытой и была большая, почти во всю левую щеку. Нужно было срочно найти кого-то с ловкими пальцами, чтобы зашить ее. Она присела, чтобы рассмотреть рану получше. Нельзя и думать о том, чтобы подпустить к нему одного из этих сапожников, привыкших соединять обрывки плоти грубыми стежками, как если бы речь шла о кусках сапожной кожи. «О Дункан, что они с тобой сделали!»

Марион ощущала присутствие Лиама, но он словно замер у нее за спиной. Несколько долгих минут они не шевелились и молчали, хотя вокруг по-прежнему было суматошно – то и дело в зернохранилище приносили новых раненых, окровавленных и стонущих, и укладывали на подстилки из веток. Пахло смертью. Мертвые тела лежали у стены, прикрытые разорванными пледами, из-под которых кое-где торчала то рука, то нога.

– Полагаю, вы умеете вышивать, мисс Кэмпбелл? – внезапно спросил Лиам.

Марион вздрогнула, вскочила на ноги и повернулась к нему. Лиам смотрел на нее спокойно и серьезно.

– Вышивать?

Лиам взял ее руку и, поглаживая кончиками пальцев, внимательно осмотрел.

– Да. Вы умеете работать с иглой? Вас наверняка учили шить…

Осознав наконец, к чему он клонит, Марион побледнела и медленно повернулась к Дункану. Колени вдруг стали ватными. Разумеется, она умеет шить! И даже очень хорошо! Но сшивать рану на живом человеке? Да к тому же рану Дункана? У нее затряслись пальцы. Лиам сжал ее руку в своей.

– У вас получится, я уверен, – сказал он ободряюще, словно читая ее мысли. – И, похоже, у вас есть свободная минутка… – Он задумался, и взгляд его померк. – Разве что вы предпочтете предложить свои услуги соплеменникам… Я не стану вас за это осуждать.

Его слова задели Марион за живое, и она поспешила высвободить руку. На лице ее появилась гримаса обиды.

– Вы ошибаетесь, мистер Макдональд! Все дело в том… Я не знаю… Одно дело – шить рубашку, и совсем другое – сшивать кожу на лице!

Он смотрел на нее, скрестив руки на груди. Да, Дункан очень похож на отца! То же широкое лицо, тот же взгляд… Марион заволновалась еще больше и, чтобы скрыть это, снова присела рядом с раненым и его жалким ложем. Дрожащим пальцем она осторожно подвинула кусочек кожи так, чтобы он закрыл страшную рану. Теперь от нее осталась лишь тонкая полоска в форме полумесяца, протянувшаяся от глаза к уголку рта. Молодой Макдональд тихо застонал. Она закрыла глаза и с трудом перевела дыхание. Во рту вдруг стало горько, и Марион пришлось стиснуть зубы, чтобы подавить подступающую тошноту. Проклятье!

Лиам дожидался ответа, стоя у нее за спиной.

– Просто представьте, что зашиваете свой самый красивый корсаж.

– Я это сделаю.

Слова сорвались с губ прежде, чем она успела подумать. Боже, ей предстоит зашивать лицо Дункана! От страха, который внушало ей предстоящее действо, Марион поморщилась. Сшивать человеческую кожу… она и подумать не могла, что придется делать такое, когда осталась в лагере. Надо же быть такой наивной! Это же война! Это совсем не то, что вынимать занозы или ставить примочки на ушибленные места… Здесь многие лежали при смерти, у многих повреждены или вовсе оторваны руки и ноги – и нужно залечивать раны, накладывать повязки, извлекать застрявшие в кости пули, зашивать раны, оставленные вражеским клинком, такие же, как у Дункана. Могла ли она, Марион, представить себе, с чем столкнется? Вокруг столько раненых…

– Спасибо, – сказал Лиам. – Схожу за ниткой и иголкой.

– И «огненной воды» тоже принесите, а если ее не найдется, то хотя бы горячей воды.

Лиам кивнул, сделал несколько шагов к двери и вдруг остановился.

– Забыл вам сказать, что есть и другая рана.

– Еще одна?

И она медленно приподняла плед. Только теперь Марион заметила, что Дункана укрыли пледом с цветами Гленлайона. Ироническая улыбка изогнула уголки ее губ, но тут же сменилась гримасой отвращения – она увидела красную от крови рубашку, прилипшую к торсу юноши. Сердце ее застучало быстрее. Она и не предполагала, что с ним все так плохо…

– Не думаю, что вы захотите возиться и с этой раной. Она, конечно, не слишком противная, но все-таки…

– Если я взялась зашить ему лицо, то смогу сделать и остальное. Просто покажите мне, где рана.

Лиам пожал плечами, склонился над сыном и взялся за край его рубашки.

– Его ударили мечом в пах.

Он посмотрел на девушку, ожидая ее реакции.

– Вы хотите сказать, в-в-возле бедра?

– Ну, не совсем…

Озадаченная, она посмотрела на рубашку Дункана. Пропитанная кровью ткань была порвана, а вернее, разрезана на уровне паха и прилипла к коже от низа живота и до самых ног. Если лицо у Марион и прежде было бледным, то теперь оно побелело как полотно.

– Вижу…

Кровь внезапно вновь прилила к ее лицу, и оно стало пунцово-красным. Марион не смогла сдержать громкий вздох. Лиам усмехнулся, выпустил из пальцев рубашку сына и накрыл его пледом.

– Ничего страшного. Я найду кого-нибудь, кто с этим справится. Вы займитесь его лицом, и все будет хорошо.

– Спасибо.

Прошло совсем немного времени, и в зернохранилище вошел странный маленький человечек. Подойдя к Марион и Дункану, он поставил на землю старенькую, ободранную кожаную сумку, не говоря ни слова, открыл ее и вынул кусок полотна, свернутого в рулон и перевязанного тесемкой. Девушка наблюдала за его действиями с удивлением и любопытством. Расстелив отрез ткани на земле, он принялся раскладывать на нем целый арсенал иголок и шил разной величины и мотки ниток. Потом его маленькая волосатая ручка снова нырнула в сумку и извлекла серебряную флягу. Человечек зубами выдернул из нее пробку, сделал добрый глоток и протянул флягу Марион.

– Это вы швея?

Девушка вздрогнула от неожиданности, услышав его голос. Глаза – глубоко посаженные, черные, как обсидиан, маленькие и блестящие, уставились на нее.

– Вы швея?

Мужчина, конечно, был мал, как лилипут, и все же Марион не ожидала, что и голос у него окажется совсем детским. Но нет, перед ней был все-таки не ребенок, а взрослый мужчина. Она взяла у него фляжку.

– Я штопальщик, – объявил он, открывая в улыбке два ряда испорченных и кривых зубов. – Финеас Бетюн де Моидар к вашим услугам. А вы, должно быть, юная швея, о которой мне говорил Макдональд.

– Да, это я.

Некрасивое лицо его осветила доброжелательная улыбка. Левой рукой, на которой оказалось всего три пальца, он погладил редкую бородку, а правой, абсолютно нормальной, постучал себя по колену.

– Что ж, зашейте ему щеку самым красивым своим швом. А я пока займусь остальным.

И он резким движением откинул плед, схватил с земли лампу и поднял рубашку. Марион в смущении отвела глаза.

– Так-так…

Круглое лицо карлика собралось складками, посреди которых торчал непропорционально большой нос. «Настоящий urisk», – подумала девушка. Она никогда в жизни не видела этих мифических существ, которые, как говорят, скитаются по стране в поисках места, где в обмен на мелкую работу им дали бы кров и пищу. Uriskа можно узнать по маленькому росту, длинным спутанным волосам и искривленным или уродливым рукам либо ногам. У этого же «штопальщика» все признаки были налицо. Пока Марион его разглядывала, он бормотал что-то себе под нос.

– Что вы говорите? – спросила она, возвращаясь к действительности.

– Говорю, что этому юноше очень повезло. На сантиметр вправо – и все, был бы трупом!

Марион поморщилась и тоже глотнула из фляжки. Ей показалось, будто по горлу прокатился огненный комок. На глаза навернулись слезы, и девушка закашлялась. Финеас усмехнулся.

– Ваш муж?

– Э-э-э… нет, – ответила Марион.

Он посмотрел на нее с сомнением и пожал своими хрупкими плечиками под курточкой из коричневой грубой шерсти, изношенной до такой степени, что был виден утóк.

– Что ж, за работу!

Он выбрал длинную тонкую иглу и моток шелковых ниток, отмотал, сколько нужно, и откусил конец зубами.

– Подержите-ка лампу, пока я вдену нитку в ушко, – приказал он, не отвлекаясь от своей работы.

– Конечно!

Он поднес иглу к танцующему огоньку лампы, закрыл один глаз, отчего лицо его вдруг стало ужасно смешным, высунул язык и прицелился. Одно движение – и нитка вошла в ушко. Он продел ту же операцию со второй иглой и протянул ее Марион. Девушка взяла ее дрожащими пальцами и посмотрела на Дункана, который, похоже, спокойно спал. «У меня ни за что не получится!» – подумала она с ужасом.

Финеас без лишних сомнений приступил к работе. Раненый тихонько застонал.

– Не-е-ет! – вдруг крикнул Дункан и широко открыл глаза.

– Дайте ему виски, – приказал карлик.

Марион поспешила исполнить распоряжение. Дункан закашлялся и снова застонал.

– Вылейте ему в горло хоть всю флягу, если понадобится. Я вам разрешаю, мисс швея! – заявил Финеас.

Тонкая иголка снова вонзилась в истерзанную плоть, и Дункан закричал:

– Дьявольщина! Что он там делает?

Дункан пошевелил ногами и попытался сесть. Марион твердой рукой уложила его на соломенную подстилку и влила ему в рот еще немного «огненной воды».

– Он зашивает тебя, тупица! Перестань трепыхаться, как пойманная форель!

Юноша, задыхаясь и морщась от боли, уставился на нее. На лбу у него блестели капельки пота.

– Марион?

Она ответила смущенной улыбкой. Вспомнив, что в дрожащих пальцах у нее иголка с ниткой, Марион поспешно приколола ее к корсажу. Дункан стиснул зубы, чтобы не закричать снова. Пальцы его вцепились в юбку Марион. Штопальщик тем временем молча делал свою работу.

– Что… что ты здесь делаешь?

Ну что могла она ответить? Признаться, что осталась ради него? Нет, ни за что! После того, как она обошлась с ним там, в киллинском трактире, Дункан решит, что она над ним насмехается. И потом, нельзя говорить ему о чувствах, в которых сама еще не уверена. Прежде чем бросаться головой в пропасть, нужно удостовериться, что чувства взаимны…

– Я… Я помогаю мистеру Финеасу! Он приказал мне зашить тебе лицо.

– Тебе? – Дункан насмешливо посмотрел на девушку. – Ты шить-то умеешь?

– Конечно, умею! – ответила она с обидой в голосе.

– И ты зашьешь мне лицо?

Дункан снова вскрикнул и потянул за юбку, край которой сжимал пальцами. Марион поднесла к его губам фляжку и дала отпить еще глоток.

– Пей, пока не опьянеешь, Дункан Макдональд! Тогда я смогу спокойно работать. Хотя можно попросить мистера Финеаса, чтобы он зашил тебе рот…

Карлик усмехнулся и снова воткнул в живую плоть иголку. Дункан буркнул что-то невразумительное и закрыл глаза.

– Вот и все! – объявил Финеас радостно. – Я закончил!

Он взял фляжку из рук Марион и щедро полил рану виски. Дункан выгнулся от боли и заглушил крик, прижавшись лицом к девичьей юбке.

– Через несколько дней можно будет вынуть нитку. И каждый день промывайте рану спиртным, чтобы в нее не попала инфекция. У вас, швея, это прекрасно получится, – добавил он с многозначительной улыбкой, и Марион покраснела до корней волос.

Вернув фляжку девушке, Финеас встал, собрал свои вещи и засунул их обратно в сумку.

– Оставляю вам виски, чтобы вы закончили дело, которое еще и не начинали, мисс! – сказал он своим детским тоненьким голоском. – Вернете ее потом. Справитесь?

– Да, думаю, справлюсь, – пробормотала Марион с сомнением. – Спасибо!

Финеас поклонился, улыбаясь, что называется, до ушей, и вышел, оставив девушку наедине с Дунканом и растерянностью.

– Ну? – со слабой улыбкой спросил Дункан.

– Что?

– Будешь зашивать мне лицо или нет?

– Не знаю, получится ли… Понимаешь, я…

Он посмотрел на нее серьезно, протянул руку и вынул из корсажа иголку.

– Кто-то должен это сделать, так ведь? У мистера Финеаса сегодня полно работы, а у тебя есть время.

Он улыбнулся и помахал иголкой у Марион перед носом. Пару секунд девушка смотрела как зачарованная на сверкающую серебром иглу, потом взяла ее.

– Раньше мне не проходилось зашивать раны, – призналась она и с тревогой посмотрела на раненого.

– Все когда-нибудь случается в первый раз.

Золотистые ресницы Марион на мгновение сомкнулись, и она снова открыла глаза.

– Ты мне доверяешь?

Дункан помолчал. Пальцы его коснулись дрожащей руки девушки.

– Я могу выбирать? – спросил он, желая, чтобы слова прозвучали игриво. – Ничего, мисс швея, у вас все отлично получится.

Девушка поджала губы, прищурилась, внимательно осмотрела рану на щеке. Дункан все это время не сводил с нее глаз. Она вздохнула. С чего начать? Она забыла спросить совета у мистера Финеаса и не осмелилась посмотреть, как он работает, – уж больно в неприличном месте была та, другая, рана… «Просто представьте, что зашиваете свой самый красивый корсаж»… Она снова вздохнула. Ладно, не сидеть же вот так, с иголкой в руке, целую ночь!

– Положи голову мне на колени, Макдональд! Я всегда кладу работу на колени, когда шью.

– Как прикажете!

Дункан привстал на локтях, скривившись от боли, и Марион поспешно подсунула свои ноги ему под плечи, взбив юбку так, чтобы получилась подушка для головы. Когда он устроился поудобнее, она дрожащим пальцем провела вдоль разреза, решая, где лучше начать.

– Ну, какой шов выбираешь, Макдональд? Фестонный, сапожный или, может быть, «в елочку»?

Он сделал вид, что размышляет.

– Это ты у нас знаток швов. Только не увлекайся, цветочков-листиков мне не надо! – сказал он насмешливо и пожал плечами.

– Как скажешь!

Она полила «огненной водой» иголку и свои пальцы и протянула ему фляжку.

– Я потерплю, не беспокойся.

Он повернул голову, подставляя ей разрезанную щеку, а носом зарылся в ее юбку и зажмурился. Марион окинула взглядом его профиль, угловатый рисунок нижней челюсти, напряженной в ожидании боли, адамово яблоко, поднимавшееся и опускавшееся по мере того, как он сглатывал. Если уж Дункан опасался предстоящего действа, то сама Марион была ни жива ни мертва – до того ей было страшно воткнуть маленькую иголочку в теплую кожу. Ей вдруг стало очень жарко.

– Я полью рану виски, Дункан!

– Марион, ты что, собираешься сообщать мне о каждом своем движении? Делай, что нужно, и закончи побыстрее!

– Ладно!

Он напрягся и глухо застонал, когда на рану пролилась водка. Марион почувствовала, как железные пальцы сжали ее щиколотку под юбкой. Щеки ее порозовели от смущения. «Эти пальцы и не там тебя трогали, дурочка!» Тряхнув волосами, девушка прогнала воспоминания, которые грозили отвлечь ее от работы.

Она промолчала и только вздохнула тихонько. Игла вошла в кожу там, где застыла полоска засохшей крови, и вышла с другой стороны раны. Осторожно стянув ниткой края, Марион завязала узелок. Странное дело, но пальцы ее перестали дрожать. Она ловко орудовала иголкой и клала стежки уверенно, словно шила себе рубашку. Сделав последний, перекусила нитку и вздохнула с облегчением. Пальцы ее задержались на щетинистой щеке Дункана, осторожно погладили ее. Он расслабился и перестал больно сжимать ее затекшую ногу. Пока она шила, он не проронил ни слова.

– Я закончила, – объявила Марион тихо, еще раз осмотрела зашитую рану и осталась довольна результатом. – Ну, для первого пациента неплохо!

Они оба смущенно помолчали.

– Очень болит?

Дункан посмотрел на девушку. Губы его улыбались, но глаза были грустные.

– Бывало и хуже.

– Вот и хорошо!

Он посмотрел на нее таким взглядом, что Марион сразу стало не по себе.

– Я не это хотела сказать… Прости! Просто мне не хотелось бы сделать тебе еще больнее.

Дункан поймал рыжий локон, намотал его на указательный палец, погладил и отпустил.

– Не думай об этом, Марион. Эти sassannachs сделали мне в сто раз больнее.

У Марион замерло сердце.

– Боже милосердный!

Она окинула взглядом помещение и увидела десятки искаженных страданием лиц. Но лица брата Дункана среди них не было. Может, он не был ранен в бою? Но в это почему-то не верилось.

– Ты хочешь мне рассказать?

Взгляд Дункана, до сих пор упорно смотревшего на ее юбку, на секунду встретился с ее взглядом, потом юноша смежил опухшие веки. Его испачканные высохшей кровью волосы лежали у нее на коленях, похожие на жесткий веер. Она с трудом совладала с желанием запустить в них пальцы.

– Мой брат, Ранальд… Он пал в бою. Эти сучьи дети убили его мечом.

– Меч sassannachs… – выдохнула Марион и подумала с ужасом, что ее видение воплотилось в жизнь. – Дункан, мне так жаль…

Дрожащей рукой она погладила его по плечу и ощутила, как мышцы напряглись под грубой домотканой материей. Вместо ответа он слегка сжал пальцы, которыми до сих пор держался за ее щиколотку.

– Марион, почему ты здесь?

Несколько мгновений она не знала, что ответить.

– Я подумала, что моя помощь пригодится.

«Полуправда», – сказала она себе. Пальцы Дункана тихонько поднялись выше, к икре, и там остановились.

– Ты даже не представляешь, как хорошо, что ты осталась, – сказал он, глядя ей в глаза.

Марион затаила дыхание. Сама она не была уверена в правильности своего поступка. Но сердце ее таяло, когда Дункан смотрел на нее так ласково… Она влюблена в него, что толку отрицать? Но почему она осталась? Нарочно и бесстыдно соврала брату и Бредалбэйну, осмелилась нарушить приказ отца, потребовавшего, чтобы она вернулась домой. Все это – ради того, чтобы быть рядом с ним? Пусть так! Но почему? Из чистого сострадания? О нет! Потому, что того требовало ее сердце. Сердце подтолкнуло ее разум к действию, и оно же теперь дало ей понять, какие чувства вызывает в ней этот юноша. Этот юноша… Макдональд!

Кусая губы, Марион смотрела на израненное и распухшее лицо Дункана, чей взгляд обжигал и порождал в ее душе чувства, которых она до этого не знала. Но какие чувства она вызывает в нем? Ясно, что он хочет ее, но, овладев ее телом, что он сделал бы с ее душой? Для нее самой душа и тело представлялись единым целым. Если же он поглумится над ее душой, ее страданиям не будет конца…

Дункан снял руку с ее икры и погладил Марион сначала по щеке, потом по шее. Она вздрогнула. Смутившись, отвела глаза и уставилась на его разорванную и испачканную в крови рубашку, потом накрыла его пледом.

– Пойду принесу тебе чистую рубашку!

* * *

Сидя рядом с другом, Саймоном, которого недавно переложили на взятый из-под умершего окровавленный матрас, Лиам наблюдал всю эту сцену. Он решил побыть в сторонке, чтобы не смущать штопальщика и швею. Сын его был в хороших руках, как, впрочем, и его душа. Он наблюдал за молодыми людьми с чувством облегчения и… чуть-чуть с завистью. Этой девчонке смелости не занимать! Неудивительно, что Дункан влюбился в нее вопреки отцовским советам…

Подошел мужчина в тиковом заляпанном кровью рабочем халате с закатанными до локтя рукавами, а вслед за ним – два подростка лет пятнадцати. Один тащил ведро с красноватой водой, другой – сумку. И то и другое поставили рядом с ложем раненого.

Мужчина склонился над Саймоном, поджал губы, покачал головой и по очереди поднял раненому веки. После пришел черед левого колена, разнесенного вдребезги мушкетной пулей.

– Хм…

Он ощупал кожу вокруг зияющей раны, и на лице его появилась гримаса неудовольствия.

– Хм… – снова услышал Лиам.

От прикосновения чужих рук Саймон очнулся и открыл глаза.

– Эй там! Вы закончили меня щупать, черт бы вас побрал? Или раны не видно?

– Н-да! Этого я и боялся, – пробормотал мужчина, отрывая от раны свой ястребиный нос. – Коленная кость раздроблена на сотню кусочков, и сустав тоже сильно поврежден.

Саймон побледнел, представив худшее.

– И что? Не собираетесь же вы отрезать мне ногу? Это всего лишь пулевая рана. У меня бывали и похуже!

– Может быть, но это отвратительное пулевое ранение, если хотите знать мое мнение. Боюсь, ваше колено больше вам не послужит. Как и ваша нога. А из-за осколков кости в ране наверняка разовьется инфекция.

Саймон, побледнев как смерть, повернулся к Лиаму.

– Ты же не дашь ему оттяпать мне ногу, правда?

Лиам покачал головой, давая понять, что тут он бессилен. Мысль, что Саймон может лишиться ноги, уже приходила ему в голову, однако другу он ничего не сказал.

– Дружище, послушай, я не могу решать…

– Я не дам отрезать себе ногу, ни за что! – заорал крепыш Саймон, приподнимаясь на локтях.

Он попытался было отползти, но боль пригвоздила его к месту. Лицо его блестело от пота в свете развешенных всюду масляных ламп. На доктора яростные протесты пациента, похоже, не произвели впечатления. Он наклонился к своей сумке, вынул прозрачный флакон с какой-то жидкостью и поставил его на лавку поближе к себе. Потом из недр сумки появился деревянный инструмент с ручкой, с помощью которого вращали штифт, к которому была привязана конопляная веревка. Лиам с ужасом узнал хирургический зажим. Судя по всему, доктор не собирался принимать во внимание мнение раненого, который при виде инструмента снова зашевелился.

– Гоните взашей этого шарлатана! – завопил Саймон. – Я никому не дам прикоснуться к ноге!

– Саймон, ради бога… Видно, с раной ничего другого не сделаешь. – Лиам попытался утешить его и заставить лечь на матрас.

– Лиам, мы дружим с детства… Ты же знаешь, я ни за что не смогу жить с одной ногой! Ты не можешь допустить, чтобы этот чертов шарлатан меня покалечил!

– К вашему сведению, сударь, я не шарлатан, – холодно заметил обиженный доктор. – Я – Гектор Нивен, дипломированный хирург и выпускник Эдинбургского университета. И личный доктор графа Сифорта. Сюда меня привели мои убеждения, и жалованье за свои труды я не прошу. Поэтому, если вы не против, я буду делать свою работу. Вы здесь не единственный раненый, и я не смогу возиться с вами всю ночь.

Саймон с испугом посмотрел на доктора.

– Если я не против? Конечно, я против, еще как! Это ведь о моей ноге идет речь! И если я не хочу, чтобы вы мне ее отрезали, значит, оставьте мою ногу в покое!

Хирург Нивен вздохнул.

– Послушайте меня, мой бедный друг! Если мы оставим все как есть, через несколько дней, ну, может, недель, вы сами станете умолять ее отрезать. Но тогда уже может быть поздно, потому что велик риск развития гангрены. Вы когда-нибудь видели человека с гниющей ногой? Нога чернеет и иссыхает, а боль становится такой страшной, что я знал человека, который сам отрезал себе руку, лишь бы она прекратилась. Не говоря уже о том, что гниющее мясо страшно воняет. И от этого запаха никуда не денешься, он мешает дышать и вызывает тошноту!

Саймон задыхался, глаза его превратились в щелки. Лицо посерело. «Этот доктор умеет найти нужные слова!» – подумал Лиам.

– Черт! Черт! Черт! – бормотал Саймон, шумно втягивая воздух.

Доктор же решил, что еще не все сказано, и продолжил свою траурную литанию о гангрене:

– И когда пациент оказывается в таком состоянии, сударь, мне приходится отрезать ему поврежденный член еще короче, если не полностью, чтобы удостовериться, что все отмершие ткани удалены. Потому что стоит оставить хоть мельчайшую точечку, и гангрена снова начнет вас пожирать, пока вы не превратитесь в груду гнилого мяса. Я доступно объясняю?

Саймон медленно кивнул и прижал руку к груди, вцепившись пальцами в рубашку. Он поморщился от боли.

– Саймон, что с тобой? – встревожился Лиам.

– Это мое… Я справлюсь, Лиам, – прошептал тот хрипловатым голосом. – Думаю, это от неожиданности. Пройдет. Трудно смириться с таким, ты понимаешь. Что скажет Маргарет? Муж вернется к ней без одной ноги, вот радость-то!

Лиам невесело улыбнулся.

– Ты прекрасно знаешь, что она выходила за тебя не только ради твоих ног, – сказал он, понимая, что это лишь пустые слова.

Как бы он себя чувствовал в таких обстоятельствах? Конечно, так же, как Саймон сейчас! Друг умоляюще посмотрел на него.

– Знаешь, Лиам, думаю, лучше бы я умер.

– Саймон, ты же не трус, – возразил Лиам, обнимая его за плечи. – Сегодня ты сражался как бог! Сколько проклятых sassannachs ты положил? Ну сколько?

Саймон попытался улыбнуться.

– Шестнадцать, – с гордостью сказал он. – Больше, чем при Килликранки, ты помнишь?

– Разве такое забудешь, дружище?

Лиам украдкой наблюдал за доктором. Тот уже достал жгут и приготовился наложить его на ногу. Саймон застонал от боли, но Лиам еще крепче обнял его за плечи.

– Тогда я положил всего одиннадцать, – продолжал раненый. – И все равно победа была сладкой! Эти трусы бежали от нас, как зайцы, вместо того чтобы сражаться, как мужчины! Ай! Что это он там делает?

– Тише, Саймон, он не делает ничего плохого. Маргарет будет тобой гордиться, когда ты вернешься!

Раненый усмехнулся.

– Ну да… Маргарет… Я по ней соскучился.

Доктор тронул Лиама за плечо, и тот сразу же обернулся. При виде стальной пилы и подпилков, красных от крови предыдущего пациента, которые доктор разложил на столе, предназначенном для проведения операции, он побледнел.

– Ему повезло – осталось еще немного опийной настойки.

– Не стану я ничего пить! – вскричал Саймон, снова пытаясь подняться. – Я же не баба какая-то! – Он оттолкнул Лиама и тоже увидел внушающий ужас арсенал хирурга. – Господи!

Лиам сделал двум крепким парням, издали наблюдавшим за происходящим, знак подойти.

– Саймон, не дури, выпей глоток!

– Нет.

– Упрямая башка!

– Какой уж есть! Моя ненаглядная Маргарет тоже все время про это твердит!

Парни помогли Лиаму переложить раненого на стол. Прибежала маленькая пухленькая женщина и положила рядом с бадьей с горячей водой стопку почти чистых салфеток. Один из помощников хирурга поставил под стол мокрое от крови деревянное ведро и сунул в раскаленные угли жаровни прут, который служил для прижигания раны.

Остальные раненые смотрели на все эти приготовления с тревогой. Некоторые, бледнея от ужаса, нервно поглядывали на скальпели, ножи и зажимы, которые доктор начал раскладывать на чистой салфетке. Странное дело: в бою они бесстрашно шли на вражеские мечи метровой длины и острые, как бритва, а при виде махонького скальпеля становились белее простыни!

Доктор смочил водой льняную салфетку и обтер окровавленную ногу Саймона, которому вдруг стало ужасно страшно. Когда жгут был наложен, пришло время начинать операцию.

Лиам почувствовал, как внутри все переворачивается. Конечно, ему доводилось видеть отрезанные руки и ноги, но уж лучше пережить удар мечом, стремительный и резкий, чем вытерпеть длительную и болезненную процедуру ампутации. Взглядом он скользнул по сараю и увидел, что Дункан и Марион тоже наблюдают за происходящим. Девушка была так бледна, что, казалось, вот-вот лишится чувств. Доктор хлопнул его по плечу, и Лиам вздрогнул.

– Мы готовы. Нужно подержать ему руки и ногу.

И он протянул Лиаму подрубленный по краям кусок кожи.

– Суньте ему в зубы.

Два вызвавшихся помогать парня крепко взяли Саймона за руки, а Лиам лег рядом с другом, обнял его за плечи и заговорил обо всем и ни о чем. О том, что доктор приступил к операции, он узнал, когда его бедный товарищ испустил душераздирающий крик и сразу как-то обмяк. Пришлось позвать еще двоих парней, чтобы они помогли удерживать раненого на месте. У Саймона закатились глаза, голова безвольно повисла. Лиам испытал облегчение, когда понял, что друг потерял сознание. Но передышка оказалась краткой: Саймон медленно пришел в себя и, ловя ртом воздух, начал отбиваться, как дьявол.

– Я передумал, старик! Дай мне эту чертову настойку! Мне сегодня хватит… хватит боли!

– Поздновато, чтобы опиум подействовал. Нужно время…

– Дайте ему настойку! – закричал Лиам, поворачиваясь к бормочущему что-то себе под нос доктору.

И сам того не желая, увидел ногу Саймона.

Над коленом зиял разрез, и кожа, отделенная от мяса, была завернута вверх, на бедро, словно кожица на яблоке. Посреди кровавой плоти виднелись разрезанные мышцы и белела очищенная от осколков кость – доктор работал очень чисто, несмотря на спешку. Лиам почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота, и отвернулся. Виски сейчас не помешало бы…

Помощник доктора влил Саймону в рот немного настойки. Тот захрипел и дернулся. Он был в полубессознательном состоянии. От ужасного скрежета Лиама бросило в холодный пот. Он сжал зубы. Рубашка на нем была теперь такая же мокрая, как и на Саймоне.

– Долго еще?

– Я еще не перерубил кость. Потом отполирую срез, перевяжу…

– Ладно, обойдемся без подробностей!

– Как пожелаете.

Скрежет пилы слышать было невыносимо. Многие вышли из сарая, а те, кто остался, судя по бледным лицам, собирались последовать их примеру.

В ведро упало что-то тяжелое, и от этого звука Лиам вздрогнул и закрыл глаза. Теперь бедняга уж точно лишился ноги… Саймон слабо застонал. Лиаму показалось, что тело друга как-то вдруг обмякло. Наверное, в спешке помощник хирурга дал ему лошадиную дозу опиума… «Спи, дружище! Тебе не нужно было переживать этот кошмар, чтобы доказать, что ты – мужчина!»

– С раной я закончил, – объявил доктор Нивен. – Тимоти, затяни жгут покрепче. Кровь все никак не остановится. Он теряет ее слишком много.

Послышался щелчок, потом ругательство и чей-то испуганный возглас.

– Затягивай крепче, растяпа!

– Не выходит! Я не могу! Не найду артерию!

– Где второй жгут?

– Его взял доктор Шоу!

– Дай прут! Я не успел перевязать рану!

– Что случилось? – спросил Лиам, глядя на доктора.

– Жгут порвался, а я не успел…

Широко раскрытыми от ужаса глазами Лиам смотрел, как хлещет кровь, обливая доктора и обоих его помощников, которые в считаные секунды стали похожи на мясников, вышедших из бойни. Все трое были в панике. Лиам понял, насколько опасна эта ситуация для Саймона.

– Да сделайте же что-нибудь! Или будете стоять и смотреть, пока из него вся кровь не вытечет?

Доктор наградил его злым взглядом, схватил помощника за руку и приложил его палец к тому месту, на которое следовало надавить. Потом взял железный прут с раскаленным концом. Лиам обернулся к Саймону, лицо которого приобрело странный сероватый оттенок. Тошнотворный запах паленого мяса достиг его ноздрей. Лиама затошнило. И в тот же миг он вдруг понял, что грудь Саймона не поднимается в ритме дыхания.

– Саймон! Саймон, дружище, ты меня слышишь? Не уходи, не надо!

– Не получается! – послышался из-за спины истеричный голос молодого помощника хирурга.

Лоб у Саймона был мокрым и холодным. Парни, державшие его, отошли. У обоих лица перекосились от страха. Лиам перестал понимать, где он и что происходит.

– Саймон! О нет! Дружище…

На Лиама обрушилось отчаяние. Голоса и крики перепутались у него в голове. Рыдая, он упал Саймону на грудь. Сил больше ни на что не оставалось…

– Лиам!

Чья-то рука опустилась ему на плечо, теплая, но твердая. На мгновение ему показалось, что это Саймон зовет, что все пережитое за последний час – глупая шутка и друг вот-вот рассмеется при виде его перекошенной физиономии. Однако ничего такого не случилось. Первое, что он увидел, открыв глаза, было бледное лицо Саймона. Лиам застонал.

– Лиам, выйдем!

Крепкие руки помогли ему подняться. Аласдар Ог и Адам Кэмерон вывели его из зернохранилища на морозный ночной воздух. Сам не зная как, Лиам оказался сидящим на ящике со снаряжением, причем с бутылкой виски в руке. Он приложился к ней не один раз, свободной рукой утирая слезы. Однако боль утраты, которую ему довелось пережить, от этого слабее не стала. Грязным рукавом он вытер глаза и рот.

– Они убили их, Сэнди! – сказал он тихо, поднимая глаза на Аласдара, который смотрел на него с сочувствием. – Убили моего сына… и Саймона. Проклятая война! А у Дункана срезано пол-лица! И все это – у меня на глазах! Я все видел, все, и ничего не сделал!

Адам присел рядом, взял у него из руки бутылку и тоже к ней приложился.

– Ты прав, Лиам, во всем виновата эта проклятая война. Но ты не виноват в смерти Ранальда и Саймона.

– Чертова война! Мой сын… погиб! Боже, за что? За что, Адам? Скажи!

– Скорее, ради кого… Король даже не удосужился приехать. Кто мне объяснит, почему он так поступает? Почти треть моего клана вырезали драгуны Аргайла. Они напали на нас и гнали до самой реки. Мы уже думали, что нам конец, но, к счастью, Аргайл объявил отступление, и мы остались в живых.

– Это случилось потому, что его левое крыло было разбито, – пояснил Аласдар. – Разбито наголо. И мы ждали на вершине холма, готовые начать новое наступление. И тогда Аргайл решил вернуться на позиции в Данблейне с остатками своих людей.

– Новый бой будет со дня на день. У нас большие потери, но все равно численный перевес на нашей стороне.

Аласдар взял бутылку.

– Ну, не знаю… Мар сейчас на совете. Мне еще не ясно, сколько людей на самом деле потеряли. Думаю, очень много. Капитан Кланранальда погиб при первом же залпе. Молодого графа убили, много наших попали в плен, как Страталлан с братом Томасом Драммондом.

– Кто еще из Гленко погиб? – спросил Адам.

Аласдар посмотрел на Лиама, но мысли последнего, казалось, были далеко.

– Мы потеряли девять человек, у нас двадцать три раненых и двоих не нашли. Но, судя по цветам на холмах Шерифмура, потери большие с обеих сторон, а у врага, думаю, даже побольше наших. Если учесть, что армия у нас изначально была вдвое больше, то в этом бою победа осталась за нами.

– Победа за нами? Что мы выиграли, Сэнди? Любому ясно, что в этом бою мы крутились, как волчок! Наше правое крыло разгромило левое крыло англичан, а их правое крыло – наше. Мы ничего не выиграли! Счет по нулям, если хочешь знать мое мнение! Аргайл получит подкрепление из Англии. А мы, что мы получим от Франции? Было бы справедливо, если бы к нам приехал король, которого мы возвели бы на трон! Тогда мы знали бы, ради чего сражаемся. Аргайл вернется и закончит начатое. Нас было восемь тысяч против четырех. И что? Мы даже не сумели их раздавить! Это совсем не то, что было при Килликранки!

Тягостная тишина повисла над тремя мужчинами, нарушаемая только плеском виски в бутылке, которую они передавали друг другу. Каждый вспоминал эпизоды из этого мучительно трудного дня.

Лиам уже начал ощущать на себе снотворное воздействие спиртного, этого извечного бальзама для душевных ран. Однако и виски не под силу было стереть из памяти ужасные картины, то и дело возникающие в его растревоженном разуме.

– Жаль Ранальда, славный был парень… Я знаю, нет слов, которые смягчили бы твою боль, Лиам, и все-таки…

– Я хочу съездить в Гленко, – внезапно заявил Лиам.

– Нельзя, – отозвался Адам. – Это было бы дезертирство, а ты знаешь, что за это наказывают.

Лиам истерично захохотал, вырвал бутылку из рук Аласдара и глотнул еще виски, чтобы разум затуманился еще сильнее.

– Мне плевать на это, Адам! Я уже умер. Мне нужна…

Он замолчал на полуслове. Перед мысленным взором возникло лицо Кейтлин. По щеке его скатилась слеза.

– Она нужна мне, – пробормотал он с усилием. – Нужно сказать ей о Ране. Наверное, это будет самое трудное, что мне приходилось делать в жизни. Сказать то, что заставит ее сердце плакать кровавыми слезами…

Виски булькнуло в бутылке и обожгло ему горло. Но эта боль была ничтожна в сравнении с тем, что еще предстояло пережить.

– Я найду предлог для поездки, Лиам, – медленно произнес его двоюродный брат. – Ты, в конце концов, мой лейтенант! Я отправлю тебя с важным посланием к моему брату. Думаю, этого хватит. Но тебе придется вернуться.

– Я вернусь.

– Тебе хватит нескольких дней?

– Нескольких дней? Звучит неплохо, Сэнди.

Аласдар легонько сжал ему плечо, и Лиам вдруг почувствовал себя усталым, ужасно усталым. Он медленно встал, пошатнулся и упал на колени. Мир завертелся с ужасающей скоростью. Подступила тошнота.

– Тебе совсем плохо, дружище, – услышал Лиам сквозь окутавший его туман.

«Тебе совсем плохо», – повторил он про себя слова Аласдара и мысленно усмехнулся. С чего бы это? Все ведь прекрасно! Вот только вряд ли теперь он сможет заснуть без того, чтобы увидеть, как меч обрушивается на его сына. Из горла вырвался звук, похожий одновременно и на всхлип, и на истерический смешок.

– Лиам? Что с тобой, Лиам?

Лиаму показалось, что он проваливается в пустоту, но кто-то успел подхватить его под мышки и заставил встать на ноги. «Оставьте меня в покое!» Однако руки продолжали крепко держать его.

Он попытался их оттолкнуть, но ничего не вышло.

– Тебе нужно поспать, Лиам. Виски ударило тебе в голову.

«Виски?» Он взял бутылку и уже поднес ее к губам, когда Адам придержал его руку.

– Лиам, легче не станет, поверь! Завтра, на больную голову, у тебя будет еще паршивее на душе!

Он на пару мгновений задержал взгляд на лице шурина, поморщился, вздохнул и отпил еще виски. Забыться… Больше не видеть этого ужаса… Не ощущать запаха битвы, пропитавшего одежду, запаха крови, экскрементов и обожженного мяса. Но все эти запахи никуда не девались, их невозможно было не ощущать, они словно бы издевались над ним, мешая впасть в спасительное забытье.

– Я не хочу просыпаться, Адам.

Бутылка выскользнула из рук и упала на землю. Невидящими глазами он стоял и смотрел, как янтарная жидкость выливается на траву. Именно так: ему хотелось уснуть и больше никогда не просыпаться. Адам присел, поднял бутылку и протянул ее Аласдару. Потом пристально посмотрел на Лиама:

– Дружище, возьми себя в руки! Я тебя не узнаю!

Честно говоря, он и сам себя не узнавал. Что с ним случилось? В прошлом ему приходилось переживать такие же страшные трагедии: массовое убийство жителей родной долины, смерть Анны и Кола, отца и сестры, Джинни. Теперь от него ушли Ранальд и Саймон…

Старые демоны вернулись и снова принялись терзать душу. Он ничего не сделал, чтобы помочь тем, кого любил. Безучастный зритель, застывший в оцепенении. Зритель, созерцающий нечто страшное, творящееся у него перед глазами. Вот кем он стал! Вот в чем была его ошибка! Тяжесть вины обрушилась на него, гнев мешал дышать. Словно комок, он катался туда-сюда по горлу. Его невозможно было выплюнуть, и в то же время он душил его. Он виноват! Нельзя было оставлять Анну и Кола одних на рассвете того страшного дня! Нужно было собрать одеяла, увести их с собой, найти убежище и развести там огонь, чтобы им было тепло. Джинни? Нужно было удушить ту свинью, что насиловала его сестру, вместо того чтобы тупо наблюдать за происходящим. Он пошатнулся, колени его подогнулись. Адам что-то сказал, но Лиам его больше не слышал.

Саймон… Нужно было помешать доктору, не дать ему отрезать ногу. Его друг был прав! Он никогда бы не смог жить по-прежнему с одной ногой, он ведь хорошо знал Саймона! Кто знает? Может, рана зажила бы и все обошлось? Но он не послушался. И Ранальд… О боже! Все случилось так быстро! Он увидел, что драгун целится в его сына, а потом грянул выстрел. Крик застыл у него в горле. Он не смог предупредить сына об опасности. Потом появился второй драгун, с мечом… Лиам застонал. Его снова затошнило. Он увидел, словно наяву, как меч пронзает тело его младшего сына, и почувствовал, что смертоносный клинок разрубает и его тело. Своим бездействием он убил собственного сына! Он всех их убил, всех их, дорогих и любимых, которых ему довелось потерять. Они умерли по его вине! Если сам он не может простить себя, то как можно ждать, что Кейтлин простит?

Желудок свело судорогой, и природа наконец сжалилась над ним: началась рвота. Чьи-то руки подхватили его и понесли. Он почувствовал, что его уложили на какую-то подстилку, но где – он не понял. Впрочем, Лиаму было все равно, где находиться. Ему хотелось одного – спать, спать… и никогда не просыпаться.