Глава 14

Сердечная рана

Мокрый снег облепил окна. Кончиком пальца я провела по дорожке, которую оставил, нагревшись на оконном стекле, сползший вниз, к раме, комочек. Взгляд мой затерялся вдали, среди холмов Гленко, покрытых тонким белым покрывалом, и туч, таких тяжелых, что за ними не было видно горных вершин.

С того самого дня, как я вернулась из Курлоса, погода у нас стояла ужасная. Если день выдавался солнечным, на улице обязательно было холодно и земля скрипела под ногами. Если же становилось теплее, как сегодня, то снежное небо обрушивалось нам на голову, и бóльшую часть времени приходилось проводить в четырех стенах.

Свободного времени у меня стало так много, что я успела выткать и собрать два пледа, а основа для третьего уже была натянута на ткацком станке. Но я, сама не знаю почему, никак не могла взяться за работу.

За спиной у меня послышался смешок, и я вернулась к действительности. Отвернувшись от окна, я окинула взглядом кухню, в которой обычно проходили наши занятия, и нахмурилась. Все взгляды были обращены к Кенне Макдоннел. Девочка привстала с лавки и через стол тянулась к миске с яблоками. Когда она снова села, мордашка ее побледнела, а глаза расширились. С пронзительным криком девочка взвилась с места. Остальные дети захохотали, пытаясь спрятать лица в испачканных чернильными пятнами тетрадках.

– Нейл Макдоннел, ты… ты…

Она посмотрела на меня большими черными глазами, потом, с сожалением, на яблоко и потерла место пониже пояса.

– Нейл подложил мне гвоздь, миссис Кейтлин.

Девочка взяла со скамейки гвоздь и протянула мне.

– Это не я! – принялся обороняться ее брат. – Это Исаак!

– Неправда! – возразил Исаак. – Скажи, Элис, ты же все видела! Это Нейл подложил гвоздь Кенне на лавку!

Элис Макинриг посмотрела на младшего брата чуть насмешливо.

– Я не стану врать, чтобы тебя оправдать. Я писала упражнение и вообще ничего не видела.

Маленькое веснушчатое лицо Исаака покраснело. Он поджал губы и смерил сестру сердитым взглядом.

– Врешь! Ты не писала, а строила глазки Алексу!

– Исаак! – вскричала девочка, краснея от смущения.

– Довольно! – сказала я и хлопнула в ладоши.

Я обвела учеников взглядом, стараясь не улыбнуться. Упершись руками в бока, я придала лицу строгое выражение, раздумывая, как отыскать виноватого и разрешить конфликт.

– Давайте думать вместе. Если Элис строила глазки Алексу, как говорит Исаак, она не могла видеть, кто подложил гвоздь на лавку. И если Исаак в это время смотрел на сестру, как он говорит, то он не может быть виноватым. С этим все согласны? Значит, остаются Алекс, Кол и Нейл. Алекс и Кол сидят на другом конце стола… – Я посмотрела на Нейла, который уже уткнулся носом в тетрадку. – Значит, остаешься только ты, Нейл! К тому же ты сидишь с сестрой на одной лавке. Что скажешь в свою защиту?

Мальчик пожал плечами и сокрушенно улыбнулся.

– Простите меня, миссис Кейтлин!

– Это у Кенны, а не у меня нужно просить прощения. Это ей, а не мне, в мягкое место впился гвоздь!

При этих словах дети прыснули. Я давно заметила, что упоминание некоторых частей тела всегда вызывает бурю веселья, поэтому нарочно вставила это слово в свое маленькое внушение, чтобы разрядить обстановку. Но теперь пришло время снова вернуться к уроку.

– Ну же, Нейл!

Маленький шутник повернулся к сестре и едва слышно пробормотал слова извинения. Он собрался было спрятать в карман «орудие пыток» собственного производства, когда я обратилась к нему со словами:

– Молодой человек! Не так быстро! – Я подошла к нему и протянула руку. – Покажи мне гвоздь, пожалуйста!

– И вы его у меня отнимете?

– Посмотрим!

Пожалуй, великоват для пыточного инструмента, но от этого не менее эффективен… Нейл додумался вбить гвоздь в досточку. Я поморщилась.

– Ты сам сделал?

– Ну да.

– Можешь сказать мне, откуда у тебя гвоздь?

– Взял у бочара, миссис Кейтлин.

– У бочара? Ясно. – Я задумчиво смотрела на гвоздь. – Но ведь мистер Макстаркен ушел вместе с остальными мужчинами. Кто же тогда дал тебе этот гвоздь?

– Никто. Я… я его взял на время.

– На время, говоришь?

– Я не крал!

– Значит, ты собирался вернуть его на место? Ты ведь знаешь, что гвозди – вещь ценная!

Мальчик нахмурился и заерзал на скамье.

– Знаю, конечно.

– Вот и замечательно! После урока отнесешь гвоздь на место. Он тебе послужил на славу, но впредь ты без него обойдешься, не так ли?

– Так, миссис Кейтлин!

Краем глаза я заметила, что он показывает младшей сестре розовый язык. «Годы идут, и ничего не меняется», – подумала я и сделала вид, что ничего не замечаю. Мои дети в свое время вели себя ничуть не лучше.

– Что ж, посмотрим, что вы успели написать… Алекс, – обратилась я к мальчику-подростку, чтобы закрыть тему с гвоздем, – следует писать «adveniat regnum tuum», а не «regnam tum»!

– Миссис Кейтлин, а почему мы должны учить все эти молитвы?

– Когда мы молимся, мы почитаем Господа, просим его простить наши ошибки, благодарим за его доброту и просим помиловать нас. У нас в долине нет ни священника, ни церкви. Но кто-то же должен выучить с вами молитвы!

– Я хочу выучить молитвы, но почему их нельзя писать на гэльском? Эта латынь…

– Вы знаете все эти молитвы на английском и на гэльском. Писать их по-латыни – лучший способ выучить их наизусть.

– Да, но мы же не говорим по-латыни!

– Латынь – язык нашей религии. Мы – католики, а значит, молимся на латинском.

– Но ведь мы могли бы взять книжки с молитвами на английском. Недавно я нашел одну такую.

– Эти книги – для протестантов, Алекс. Молитвенниками на английском пользуются пресвитериане в шотландской кирхе. Протестанты молятся тому же самому Богу, но… скажем так, молятся они по-другому.

– Если мы все молимся одному Богу, – вмешался в разговор Исаак, – то почему тогда Папа так хочет, чтобы у нас был король-католик, а не король-протестант?

– Потому что он знает, что Георг – дурачина, что тут непонятного! – заявила Элис.

– Кэмпбеллы из Гленлайона не католики, но они все равно на стороне Претендента, – добавил Кол.

Я вздохнула, и на этот раз огорчение мое не было наигранным.

– Ваши отцы сражаются не только из-за веры. Все намного сложнее. Все дело в политике, в размолвках, в старых претензиях…

– А вы, миссис Кейтлин, какого короля вы хотите в Шотландии? – спросил Исаак.

На мгновение я растерялась, но тут же собралась с мыслями и попыталась удовлетворить его любопытство.

– Я не знаю, Исаак. Но думаю, что была бы рада королю, который дал бы нам жить спокойно.

Алекс многозначительно усмехнулся.

– Это еще не скоро будет! Пока мы прогибаемся перед этими проклятыми sassannachs, они будут нас притеснять! Я считаю, что то, что мы – паписты, тут ни при чем. Мы – хайлендеры, вот за что они нас ненавидят! Стюарты – католики, но получили же они «Патент огня и меча», чтобы казнить Макдональдов из Кеппоха! А ведь они такие же паписты, как и мы!

– А зачем тогда люди из Кеппоха идут сражаться, чтобы Стюарты снова заняли трон? Они что, больные?

– Потому что Стюарты – шотландская династия, мой дорогой Исаак, – заметила я.

– Не слишком ли все это запутано?

– Я объясню тебе все потом, Элис.

Я посмотрела на Алекса Макдоннела, старшего сына Калума. Ему было всего шестнадцать, но ростом и статью он был уже мужчина. Внешне он больше походил на мать, но по характеру и повадкам очень напоминал мне отца. От Калума он унаследовал и жгучую ненависть к англичанам. Никто из этих детей еще не родился, когда случилось то побоище 1692 года, но они были о нем наслышаны. Родители постарались на славу, и все детали этой ужасной трагедии запечатлелись у них в памяти.

– Когда у нас будет король-католик, нужно будет учиться писать по-английски или нет? – спросила тоненьким голоском Кенна.

– Конечно, придется, гусыня ты глупая! Король Яков наверняка не говорит по-гэльски!

– Нейл! Следи за своей речью!

Я посмотрела на девочку, которая как раз откусила кусочек яблока.

– Боюсь, дорогая, учить английский все равно придется. За пределами Хайленда, в других землях Шотландии, говорят еще на англо-шотландском – скотсе и по-английски.

– Ну да, мама говорит, что нас, хайлендеров, меньше, чем остальных.

– Да, нас меньше.

– Ну вот, еще она говорит, что sassannachs считают нас париями. А что это такое – пария?

– Пария – это тот, кого все презирают.

– А из-за чего нас презирать? – спросила девочка простосердечно.

– Потому что мы не такие, как они. Мы думаем по-другому, говорим на языке, который остальные не понимают. У нас свои, особенные, традиции и свой жизненный уклад.

– Но мы же молимся одному Богу! Вы сами это только что сказали!

Я со вздохом подняла очи к небу.

– Это правда. Вот только люди до сих пор спорят, как именно надо молиться Богу. Католики делают так, как говорит Папа, англиканцы слушаются своих епископов, а пресвитерианцы в молитве обращаются напрямую к Господу.

– А я никак не могу понять, почему люди воюют во имя Бога, который, если почитать Святое Писание, призывает нас быть милосердными и терпимыми! – сказала Элис.

– Да ты вообще ничего не понимаешь! – в нетерпении воскликнул Исаак. – Отец сражается не во имя Бога, а за то, чтобы оставаться шотландцем! Знаешь, что он говорит?

Девочка пожала плечами, показывая, что ей это совершенно не интересно.

– Он говорит, что прежде всего мы – шотландцы. Мы, конечно, подданные Британии, но англичанами никогда не станем.

Я улыбнулась. В двенадцать лет Исаак был вылитым портретом своего отца, Дональда Макинрига, – самонадеянный, несдержанный и непослушный, но при этом обаятельный и до глубины души преданный своему клану и своим корням. Он горделиво расправил плечи, покрытые пледом с тартаном Макдональдов, и упрямо тряхнул красивыми и непокорными темно-рыжими волосами.

– Я уж точно никогда англичанином не стану! И никогда не предам свою кровь, как эти дураки Кэмпбеллы, и…

– И закончишь писать упражнение, как я тебе велела, – закончила фразу за сына Дженнет Макинриг.

Стряхивая с плеч снег, она вошла в комнату с блюдом ячменных лепешек с медом и поставила его на стол.

– Teich! – И она шлепнула маленького лакомку по руке, потянувшейся было к блюду. – Только после урока!

– Но, мам! – возмутился Исаак, усаживаясь на место.

– Никаких «но»! На чем вы остановились?

Я смущенно улыбнулась.

– Мы не очень далеко ушли от того места, на котором ты вышла. У нас завязался разговор на очень серьезную тему.

– Неужели? И о чем же вы говорили?

– О религии, о шотландском короле и о войне, – ответил Исаак.

– Тема и вправду щекотливая! Думаю, нам стоит вернуться к уроку религии и молитвам. Заканчивайте писать «Pater noster» и будете полдничать!

Ответом на это предложение было недовольное ворчание. И все же дети снова взяли в руки перья и вернулись к работе, время от времени поглядывая на угощение, аромат которого разнесся по кухне.

– А что означает «inducas in… tentationem»? – спросил вдруг Алекс, поднимая на меня глаза.

– Et ne nos inducas in tentationem. По-гэльски это звучит так: «Thoir dhuinnan diugh ar n – aran lathail», то есть «Да не введи нас в искушение».

– Намного проще было бы сразу сказать это на нашем языке, – буркнул подросток, поглаживая гусиным пером покрытый юношеским пушком подбородок. – Кстати, а зачем католики усложняют себе жизнь, записывая свои молитвы на латыни?

– Потому что этот язык понимают во всем мире. На латыни пишут, чтобы избежать погрешностей при переводе с одного языка на другой. Поэтому тексты не только понятны всем, но и те люди, которые их переписывают, не могут изменять их по своему желанию.

– А вы говорите на латыни?

– Нет. Я не имела возможности ее выучить.

Кол шепнул что-то на ухо брату, Алексу, и старший взглянул на меня с сомнением.

– Кол! Может, скажешь то же самое громко, чтобы все слышали?

Мальчик неуверенно посмотрел на меня.

– Ну…

– Ты ведь сказал только что что-то брату, верно?

– Ну да. Но я не знаю, надо ли вам это повторять, миссис Кейтлин…

Алекс прыснул при виде расстроенной физиономии младшего брата и решил ответить за него:

– Он сказал, что девочки не могут учить латынь, потому что ходят в школу не слишком долго.

– Ой!

Кол втянул голову в плечи в ожидании отповеди.

Я посмотрела на мальчика. Он поспешно вернулся к работе, не осмеливаясь поднять глаза. Исаак и Нейл тоже уткнулись в свои листки, но я заметила, что они улыбаются.

– Это правда, девочкам нечасто удается… учиться долго. Но неужели ты думаешь, что это превращает их в невежд?

– Ну, я не знаю, – пробормотал бедняга, краснея.

Когда он посмотрел на меня, я поняла, что Кол совсем растерялся.

– Ну…

Другого ответа я не дождалась.

– Женщинам не нужно думать, потому что мужчины все решают за них. Их обязанность – заботиться о муже, о детях и о доме.

– Исаак Макинриг! Не смей дерзить миссис Кейтлин! – резко осадила сына Дженнет.

– Но это правда! – возразил мальчик.

– Тогда, мистер всезнайка, объясни мне, почему в споре последнее слово всегда остается за мамой? – вмешалась в разговор Элис.

На этом дискуссия закончилась.

– Господи! – воскликнула Дженнет, собирая исписанные листочки. – Исаак, бери скорее лепешку и перестань говорить глупости!

Мальчик так и поступил.

– Как себя чувствует Леила? – спросила я, убирая бумагу и перья в буфет.

Она проделала то же самое с чернильницами.

– Не очень хорошо. И Робин не скоро еще вернется…

Она замолчала, уставившись на кобальтово-синюю чернильницу, единственную оставшуюся на столе, ничего не видящими глазами.

– Последнее, что узнал Джон, – битва будет совсем скоро. Королевская армия заняла Данблан, граф Мар сейчас в Перте. Они все ближе друг к другу…

И она подняла на меня испуганные глаза.

– Мы должны надеяться, – сказала я не столько, чтобы утешить ее, но и чтобы успокоиться самой.

– Бедняжка Леила…

Она с подчеркнутой аккуратностью выстроила чернильницы в ряд на полке буфета.

– Ее мать, Маргарет, как может, старается ее ободрить. Но и для нее это тяжело!

– Леила молода, она поправится, и плохое забудется. У них с Робином еще могут быть дети.

«Если он вернется!» – подумала я с горечью, но не стала озвучивать свои опасения. Леила была на четвертом месяце беременности, когда упала с лестницы – подвешивала к потолку вязанки ячменя для просушки. Через четыре дня у нее случились преждевременные роды. То был ее первый ребенок. Мы бы и ее потеряли, если бы миссис Райт, акушерка из Дальнесса, не оказалась проездом в тот день в Гленко – она как раз ехала навестить свою родственницу в Баллахулише. Несчастья сыпались на нас одно за другим. Словно мало было одного восстания… Дженнет протянула мне еще теплую лепешку.

– Держи, а то эти обжоры и крошки не оставят!

– Спасибо!

Я наблюдала за Алексом, который, взяв потрепанный томик Шекспира, который я всегда держала на столе в дни занятий, читал что-то Элис Макинриг. Плечи молодых людей соприкоснулись, и щеки симпатичной белокурой и сероглазой Элис порозовели от удовольствия. Пожалуй, за этой парочкой стоит присматривать построже…

– Алекс так вырос…

Дженнет с беспокойством посмотрела на двух «голубков».

– И Элис уже почти девушка! По-моему, красавчик Алекс ей нравится. Он хороший парень. Его матери повезло, что он остался с ней. Он хотел отправиться в армию, как только исполнилось шестнадцать, но она объяснила, что нам нужны мужчины присматривать за нашим добром в долине и охранять стада, пока мужчины не вернутся. Пока спорить он не стал, но она боится, что однажды проснется утром и увидит, что кровать его пуста и меч исчез вместе с хозяином.

Противоречивое чувство шевельнулось в моей душе. Я радовалась за жену Калума, но одновременно завидовала ей и ревновала.

– Мама! Мам! – вдруг воскликнул Исаак, который стоял у окна, и указал пальцем куда-то вдаль. – Там всадник! Это мужчина, точно! Женщины такими высокими не бывают!

Все поспешили к окну. Я с трудом проглотила кусок лепешки, который застрял в горле и мешал мне дышать. Крупные хлопья снега, сыпавшегося на долину с неба, сильно затрудняли видимость, но сомнений не оставалось – по дороге шагом ехал всадник. И он был один. Посыльный с письмом? Но эта фигура, эти непослушные кудри…

– Господи!

– Кто это? – спросила взволнованная Дженнет.

Я подбежала к двери и распахнула ее настежь. Дженнет, поспешившая за мной следом, увидела то же, что и я. По щекам моим заструились слезы. Два месяца ожидания…

– Алекс, дети! – позвала Дженнет. – По домам!

– Но, мам…

– Никаких «но»!

Но я уже ничего не слышала. Сердце мое стучало как сумасшедшее, и стук этот отдавался в ушах. Я бежала со всех ног, спускаясь по склону ему навстречу. Последние несколько метров… Снег намочил мне платье и лицо. Это был он, я уже могла различить его лицо… такое грустное и усталое. Я замерла на месте, не в силах отвести взгляд от этого лица. Слова не шли, у меня перехватило дыхание. Он остановил коня и тряхнул головой под шапкой снега. Но почему он вернулся один? Или остальные задержались в пути? Я протянула к нему руку.

– Лиам!

Мой охрипший от волнения голос прозвучал совсем тихо, и имя его унесло порывом ветра. Он шевельнулся и спрыгнул наконец с седла. Но так и остался молча стоять возле коня, не выпуская из рук поводья. «Господи, помоги мне! Я не могу шевельнуться!» Он услышал мой немой крик. Мгновение – и я оказалась в его крепких руках. Он осыпал меня поцелуями, и лицо его было мокрым от слез. «Боже, спасибо, что он вернулся ко мне!» Какое-то время мы так и стояли, не ощущая холода и не замечая, что нас понемногу засыпает снегом.

– Кейтлин, a ghràidh, – шепнул он мне на ухо.

– Господь услышал мои молитвы! Ты вернулся ко мне, mo rùin!

Мне показалось, он дрожит. Или это дрожала я сама? Я отстранилась, чтобы посмотреть на него. Было очевидно, что он побывал в битве: на лбу ссадина, на щеке кровоподтек, на кисти – окровавленная повязка. Есть ли еще раны? Их не видно. Руки и ноги у него были целы.

– Когда?

– Пять дней назад, тринадцатого.

Губы его подрагивали, взгляд был мрачным и влажным.

– Тринадцатого? Но это же воскресенье! Вы сражались в воскресенье?

Я смотрела на него, не веря своим ушам.

– День выбрали sassannachs.

– И вы… вы проиграли?

Его большие ладони скользнули по моим плечам. Он взял меня за руки и ласково пожал их.

– Нет. Не знаю, Кейтлин. Никто не выиграл и не проиграл.

Я не могла понять, что это значит.

– Что случилось? Где остальные? Они задержались? А мальчики?

Я взглянула ему через плечо, надеясь увидеть среди заснеженных просторов остальных мужчин клана. Но вокруг было белым-бело. Послушная лошадь стояла в метре от нас, отыскивая в снегу сухие травинки. Я посмотрела на нее и увидела их – торчащие из корзины, притороченной к луке седла вместе с двумя скрученными пледами, рукояти двух мечей. Мое сердце перестало биться. Пальцы Лиама впились в мое тело. Я хотела крикнуть, но мне не хватило воздуха. К горлу подкатил комок, он мешал мне дышать.

– Кейтлин!

Ему, как и мне, было трудно говорить. Я снова заглянула Лиаму в глаза. И прочла в них ответ, которого не желала знать. Я медленно покачала головой. Мне стало плохо. Так плохо… Наши заплаканные глаза объяснялись друг с другом без помощи слов. Бездонная пропасть разверзлась у меня под ногами, голова закружилась… Я падала в пустоту, пугающую пустоту. Но разум мой пытался отыскать, за что бы уцепиться. «Неправда! Это все мне снится! Это не может быть правдой!» Меня охватило оцепенение, я забыла обо всем на свете и все падала, падала в небытие…

– Не-е-ет!

Внезапно все вокруг меня разлетелось, словно зеркало, которое бьется, и посылает нам наше отражение в тысяче осколков. Так и моя душа рассыпалась на тысячи кусочков. Я ударила Лиама в грудь. Это было невыносимо! Я ударила снова.

– Почему? – крикнула я. – Почему ты не привел их домой?

Услышав сдавленное рыдание, я открыла глаза.

– Прости меня, Кейтлин.

– Но не оба?

– Дункан жив.

– Ранальд… Что с Ранальдом?

Мои худшие опасения подтвердились. У меня отняли сына. Пальцы мои вцепились в мокрый плед Лиама и дернули его изо всех сил.

– Я же просила тебя поберечь его, Лиам! Ты знал, что у него слабая спина! И ты позволил им убить его как собаку…

Он рывком прижал меня к груди, уткнулся лицом в мою шею и застонал. Какое-то время мы стояли вот так, обнявшись, оплакивая смерть нашего сына.

Я не шевелясь сидела у стола и смотрела на стальной клинок Ранальда. Как долго, я не смогла бы ответить. Мне казалось, что время остановилось. «Нет, это иллюзия, Кейтлин!» Тиканье настенных часов отдавалось шумом у меня в голове. Клинок блестел в танцующем свете лампы. Он был весь в темных пятнах – засохшая кровь и ржавчина… Я закрыла глаза, чтобы больше не плакать и отгородиться от кошмарных видений, которые, словно в дурном сне, проносились перед моим мысленным взором. Я потерялась, отчаялась. Несвязные мысли проносились у меня в голове. Я словно бы бредила наяву. Почему он? Почему не Робин, Дональд или Аласдар? Тяжесть страдания была невыносимой. Я тонула в бреду.

Я лишилась уже второго своего ребенка. Но со смертью Ранальда смириться было невозможно. Стивену я дала жизнь, но не видела, как он растет. Для меня он остался смутным воспоминанием. По крайней мере я могла надеяться, что он жив, не знает нужды и его никто не обижает. Но могла ли я надеяться, что и он не участвует в этом проклятом восстании? Могла ли я на это надеяться?

Душа моя разорвалась на клочки. Меч вонзился в меня – меч, который сжимала рука Провидения. Меня словно разрубили на части. Господь отступился от меня. Я оплакиваю смерть своего сына. Но это же абсурд! При нормальном ходе вещей дети оплакивают своих матерей, и никак не наоборот! Где теперь мой Ранальд? Бродит ли его душа до сих пор по равнине Шерифмур?

Я снова увидела его ребенком, мальчиком лет пяти. Он в первый раз самостоятельно, без помощников, забрался на пони и ужасно гордится собой. Или вот: ему два года, и он сидит, нахмурившись, посреди кухни, а вокруг – пару дюжин разбитых яиц. Ему так хотелось найти птенчика… Я улыбнулась. А теперь ему восемь, и лицо у него опухло от слез, искажено горем – умер наш пес Симраг. Он проплакал два дня напролет, а на третий пришел ко мне и сказал: «Мама, Симраг всегда со мной, даже если я не могу его погладить или поговорить с ним. Теперь он во мне, у меня в сердце».

О Ранальд! Он это понимал! Он понимал то, что я отказывалась понять. Что смерть – это не расставание навсегда, но постоянное присутствие рядом. Смерть стирает собой все, что разделяло в бренном мире две души. Я больше никогда не почувствую, как он меня обнимает, не услышу его счастливого смеха, не увижу его лукавой улыбки. Но сердце мое все это сможет ощутить и увидеть, потому что он теперь во мне. И эти воспоминания… Эти картины прошлого – душераздирающие, волнующие. Я старательно гнала их от себя. Я не хотела принимать случившееся. Слишком больно! Со стоном я открыла глаза. Мои пальцы побелели от усилия, с которым я вцепилась в плед.

Я ощущала присутствие Лиама у себя за спиной, ощущала его запах, смешавшийся с запахом виски и мокрой шерсти. Мне так его недоставало! Он легонько погладил меня по волосам. Словно прикосновение ветерка… «Моя любовь, mo rùin, я знаю, ты страдаешь так же, как и я. Твоя боль, может статься, еще сильнее моей, потому что ты носишь в себе ужасное воспоминание о том, как он умер… Но я ничего не могу сделать, чтобы облегчить твои муки…»

Утром перед отъездом Лиам вернулся на поле битвы. Он не смог забрать тело Ранальда, потому что солдаты герцога Аргайла заполонили равнину: они отыскивали и убивали выживших врагов. Местные крестьяне, жалкие на вид и оборванные, снимали с трупов одежду и забирали то немногое, что оставили солдаты, после сражения обшарившие поле в поисках военных трофеев. Останки Ранальда не упокоятся на Eilean Munde. На память о сыне мне остались только его берет, плед, спорран и оружие – вещи, которые оказываются бесполезными, как только их хозяин покидает этот мир. Никому не нужный скарб… Я снова разрыдалась.

Пальцы Лиама пробежали по моей заплаканной щеке. Прикосновение теплое, живое, словно говорящее: «Я с тобой!» Лиам пять долгих дней добирался до Карноха. Он признался, что чуть не вернулся назад, в лагерь, потому что не находил в себе сил сообщить мне страшное известие. Последнюю ночь он провел в хижине на летнем пастбище Блек Маунт, в нескольких километрах от нашей деревни, и даже на рассвете еще сомневался, ехать дальше или вернуться.

В долину он спустился возле Лох-Ахтриохтан, подальше от деревни Ахнакон. Потом снова сел в седло и проехал несколько километров, отделявших нас друг от друга, терзаемый душевной болью и страшась того, что предстояло сделать, – убить частичку меня. Ему выпал тяжелый крест… Но муки его на этом не закончились, поскольку еще предстояло передать главе клана перечень павших в сражении. Тот, второй меч, который я сперва приняла за меч Дункана, на самом деле принадлежал Саймону, другу Лиама. Он отдал его бедной Маргарет.

О да! Тяжек был его крест! Стать для меня посланником ада… Я не могла не оценить его отвагу. Но в то же самое время я злилась на него и, сама того не желая, считала виновником своих несчастий и своего горя. Но ведь и он тоже страдал… Одним-единственным взглядом, одним словом я распяла его на этом кресте. Чувство вины терзало Лиама, это было написано у него на лице. Но я не могла его утешить, я агонизировала в собственном страдании.

Теперь я чувствовала его теплое дыхание, словно порыв ласкового ветерка, у себя на затылке, потом – на щеке, потом – на губах. Его губы оказались солеными на вкус. То была соль его слез. Он поцеловал меня нежным, долгим поцелуем, встал передо мной на колени, притянул к себе. Потом взял меня на руки, поднял, отнес в нашу спальню и положил на кровать. Правда ли, что любовь сильнее смерти? Я так нуждалась в нем, в его тепле… Два месяца одиночества. Пустая и холодная постель, тишина в спальне. Он склонился надо мной и медленными движениями начал меня раздевать – осторожно, словно я была раненой птицей. «Лиам, люби меня… Ты мне так нужен! Как нужны цветку свет и воздух. Господь оставил меня. Не оставляй и ты!»

Мне показалось, будто я перенеслась в другой мир, перестала быть собой. Я превратилась в Эвридику, которая попала в ад и теперь ждала своего Орфея, чтобы он спас ее. Мне было холодно. «Лиам, мое сердце зовет тебя! Услышь его!» Обжигающе горячие ладони коснулись моей холодной кожи, оставляя на ней огненные следы. Он накрыл меня своим теплым, крепким телом. Я испустила стон.

– Tuch! Tha e ceart gu leòr.

– Cuidich mi, tha feum agam ort.

Взглядом я нашла его взгляд и уцепилась за него, словно за спасательный круг.

– Лиам, мне кажется, что я сплю и вижу страшный сон.

– Я знаю.

Губы его коснулись моих губ. Я не ожидала, но тело мое ответило на влажную ласку, которая будила каждую частичку моего тела, обжигала и возбуждала. Я была безвольной куклой у него в руках, дрожащей от горя и желания. Я ощущала, как он дрожит – на мне и во мне. Наши слезы смешались, крики слились. Мы превратились в одно целое в попытке заполнить невыносимую и невозможную пустоту, которую оставила в душе каждого утрата из тех, что трудно пережить в одиночестве… Возможно, вдвоем мы сможем отыскать смысл в том, что с нами произошло.

Лунный свет затопил маленькую комнатку. Я лежала, прижавшись к его теплому телу, и слушала его дыхание. Я никак не могла уснуть. Франсес уехала в Дальнесс, к родителям мужа, чтобы навести порядок в доме своего мужа Тревора. Она рассчитывала вернуться дня через три, и это означало, что я смогу провести это время наедине с Лиамом. Тревор не погиб. Из сражения он вышел с несколькими ранениями, но в целом с ним все было в порядке. Я нарочно не стала расспрашивать мужа о ранах Дункана. Я знала, что мой сын жив, и на какое-то время мне этого было достаточно. Но теперь я начала волноваться за него. Я слишком хорошо знала, какие раны наносят друг другу солдаты на поле боя. Примером тому был мой брат Мэтью.

Лиам в нескольких словах рассказал мне о трагической смерти Саймона. Бедная Маргарет! На ее долю тоже выпало немало страданий. Меньше чем за неделю она лишилась сначала внука, а теперь и мужа. Кто станет ей опорой? Ее дочь Леила тоже стала вдовой, как и она сама. Страшен удел людской! Какой ужасный грех приходится нам искупать? Господи всемогущий, куда девалось твое сострадание? Всю жизнь я старалась следовать заповедям твоим… конечно, насколько у меня хватало разумения. Неужели ты караешь меня за мое неведение? Где же тогда твоя справедливость? Но на этот вопрос, я знала, мне никто не ответит.

Лиам обнял меня за талию и еще крепче прижал к себе. Я ощутила прикосновение его губ к своему плечу.

– Не спишь?

– Нет.

Тишина. Тиканье часов на стене. Потянулись минуты.

– Кейтлин, через пару дней мне придется вернуться в лагерь.

Сердце мое сжалось. Я страшилась момента, когда нам снова предстоит расстаться. Однако это было неизбежно.

– Мне позволили ненадолго съездить домой, и все.

– Значит, это еще не закончилось…

– Нет. Когда я уезжал, наши войска возвращались в Перт. Не знаю, что Мар намеревался делать потом. Аргайл, конечно, поднимет свой флаг над Стирлингом. Мы знаем, что он дожидается подкрепления.

– И это означает, что будет еще сражение…

Он не ответил. Да это и было скорее утверждение, чем вопрос.

– Многие кланы покинули лагерь после Шерифмура. Боюсь, другие последуют их примеру, если это еще не случилось. Мар потерял много людей.

– А Претендент так и не приехал.

– Люди теряют терпение и надежду. Битва на Шерифмуре ничего не решила. Мы побегали друг за другом по кругу, и все.

Я чуть отстранилась, чтобы видеть его лицо.

– Если будет новая битва, то как же Дункан… Я хочу сказать, он же ранен?

– С ним все хорошо, Кейтлин. Честное слово. Сейчас он уже наверняка снова может ходить.

– Ходить? Куда он ранен?

– Он получил удар мечом в пах.

Он улыбнулся, желая меня успокоить.

– Эта рана, конечно, заставила его поволноваться. Но она у него не одна. Есть еще, на лице, – добавил он с долей тревоги.

– На лице?

– Да. И тоже удар мечом.

Пальцем он прочертил линию через свою левую щеку, от глаза к подбородку. Я закрыла глаза и прикусила губу, чтобы не заплакать.

– Что с глазом?

– Глаз цел. Не волнуйся так, a ghràidh, штопальщик и швея хорошо поработали!

– Швея?

Он пожал плечами, но уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Она зашила ему рану на лице. И хорошо зашила! Конечно, останется шрам, но, спасибо этой девчонке, это будет тонкая незаметная ниточка. У нее и вправду пальчики феи! Так что Дункан в хороших руках.

– Он не передал письмо для Элспет? Она ждет не дождется весточки от него!

На лице Лиама появилось странное выражение.

– Если уж мы заговорили об Элспет… Ты должна это знать, Кейтлин. Не думаю, что Дункан будет снова с ней встречаться, когда вернется.

– Но почему? Они же любили друг друга, все было хорошо до его отъезда! Он хотел просить ее руки… – Я замолчала. Я поняла. – Он нашел там себе женщину?

– Нет, не совсем так. – Лиам невесело усмехнулся. – Скорее, я бы сказал, нашлась женщина, которая похитила его сердце.

– Кто? Какая-нибудь шлюшка из тех, что шатаются вокруг лагеря и обслуживают солдат?

Я знала, что большое количество женщин следует за армией, куда бы она ни направлялась. Среди этих женщин были и супруги, и невесты, и проститутки, для которых лагерь становился неиссякаемым источником дохода. Я никогда не спрашивала Лиама, делил ли он свой плед с одной из этих женщин. Я не хотела знать. Но ведь сейчас речь идет о сыне, а это совсем другое…

– Нет, она не из таких женщин.

– Кто же тогда?

– Та самая швея.

– Кто она и откуда?

Он вздохнул и решился.

– Ты все равно узнала бы рано или поздно. Это Марион Кэмпбелл, – сказал Лиам и внимательно посмотрел на меня.

– Марион Кэмпбелл… Но что делает девушка из клана Кэмпбеллов в лагере якобитов?

– Ты же знаешь, что Бредалбэйн переметнулся в другой лагерь. Лэрд Гленлайона сражался на нашей стороне, и хорошо сражался, надо признать.

– Гленлайон? Ты хочешь сказать, что Дункан влюбился в девушку из Гленлайона?

– Да.

Я вздохнула.

– Что же я скажу Элспет?

– Пока ничего не говори. Это их дела, не наши.

– Но она надеется, ждет его! Я не смогу смотреть ей в глаза!

– Тогда скажи, что захочешь.

Я задумалась. Дункан и женщина из Гленлайона… Мне с трудом верилось, что такое возможно. Что он станет делать, когда восстание закончится? Его избраннице в нашей долине никто не обрадуется. И в особенности – Элспет. Но что, если это несерьезно, просто увлечение? Когда любимая женщина далеко, многие находят себе кого-то, кто согреет и тело, и постель. Подумав немного, я решила, что не стану ничего говорить. Возможно, Дункан вернется домой со свободным сердцем.

– Лэрд Гленлайона эту любовную историю, конечно, не одобряет!

Лиам усмехнулся с явной иронией.

– Сущая правда, a ghràidh, потому что речь идет о его собственной дочке.

– Господи боже!

Лиам провел пальцем по моему лицу. Медленно очертил мои губы, запустил ласковые пальцы мне в волосы, погладил по затылку и снова притянул к себе. Нежный, длинный поцелуй… Он тихонько отстранился. Он смотрел на меня из-под прикрытых век, и взгляд этот был пронзительным, волнующим. Губы его изогнулись, приоткрылись, но с них не слетело ни звука.

– Ты хочешь рассказать мне о Шерифмуре?

С минуту он не шевелился, потом покачал головой и опустил глаза. Лицо его словно окаменело. Что-то сломалось в нем. Мне так хотелось, чтобы он поделился своим горем, поговорил со мной! Непосильное бремя тяготило его, я это чувствовала.

– Лиам, почему?

Он перекатился на спину. Холодный воздух разделил нас, отнял у меня его тепло. Он закрыл лицо своими большими руками. В темноте белела повязка на запястье.

– Твоя рука… Рана болит?

Он уставился на свою перевязанную руку так, словно видел ее впервые.

– Хм… Нет, почти не болит.

– Завтра я перевяжу ее заново, чистой тканью.

Он уронил руки на одеяло. Я прижалась щекой к его плечу. Луч луны осветил пушок у него на груди, поднимавшейся в ритм дыханию.

– Мне бы хотелось, чтобы ты поговорил со мной.

– Не могу, – ответил он с ожесточением, упрямо глядя на потолочную балку.

– Почему?

Он недовольно хмыкнул.

– Не настаивай, Кейтлин, прошу тебя.

Я прикусила губу.

– Лиам!

Со вздохом раздражения он поднялся, сел на краю постели и обхватил голову руками. Я встала на колени у него за спиной и принялась нежно разминать ему плечи. Тело его было напряжено. Потом он откинул голову и застонал от удовольствия. Прикосновение его непослушных кудрей к груди заставило меня вздрогнуть.

– Я так скучала по тебе, mo rùin, – прошептала я ласково.

– Хм-м-м… Я тоже по тебе скучал. Знаешь ли, спать на вереске в одиночку в эту пору года холодновато…

Я усмехнулась и тихонько укусила его за ухо.

– Плут, ты наверняка как-то обходился без меня, когда хотел согреть себе ложе!

– Знаешь, днем все время чем-то занят, а вот ночью становится по-настоящему одиноко.

Мне подумалось, что и я ощущала разлуку так же. Он поймал прядь моих волос и понюхал ее.

– Я спал, прижимая твою прядь к сердцу, и представлял, что ты рядом.

– Сегодня тебе не придется ничего представлять. Я с тобой.

– Хм… – Он повернулся и подмял меня под себя. – Я ужасно скучал по тебе, Кейтлин! Ты снилась мне каждую ночь.

Он поднял меня и усадил к себе на колени. Его теплые и влажные губы сомкнулись вокруг моего отвердевшего соска. Я запустила пальцы в его роскошную шевелюру. В голубоватом лунном свете седые волоски блестели ярче обычного, и, как мне показалось, их стало намного больше, чем было до отъезда. Губы его поднялись вверх по моей шее.

– А когда я открывал глаза… тебя рядом не было.

– О Лиам, я не хочу, чтобы ты возвращался в лагерь с тяжелым сердцем!

Он положил руки мне на бедра и одним движением приподнял меня. Я направила его в себя.

– Кейтлин, – выдохнул он мне в волосы, – одно то, что ты рядом, меня успокаивает. Мне этого достаточно.

Я запустила ногти в его напряженные плечи. Дыхание его стало хриплым и участилось – так же, как и наши движения.

– Не отталкивай меня! Я хочу всегда быть с тобой, что бы ни случилось!

– Кейтлин! – простонал он, ускоряя движение.

Взгляд его, блестящий и полный муки, был устремлен на меня. Он стиснул зубы в пароксизме страсти. Звериный крик вырвался из его груди. Он терзал мои бедра пальцами, и они вонзались в мою плоть все глубже, глубже, глубже… Наконец он закрыл глаза и выдохнул воздух, еще остававшийся в легких, а потом в изнеможении повалился на кровать. Дрожа, я прижалась к его груди. Он обнял меня.

– Мне нужно время, Кейтлин.

Эти же самые слова он произнес перед тем, как уехать во Францию двадцать лет назад. Он снова бежал от меня. Я знала его лучше, чем он сам себя знал. Что ж, такой уж у него был характер. «Не оставляй меня снова одну, Лиам!»

 

Глава 15

Mea culpa

Прошло четыре дня – долгих, печальных. Франсес вернулась из Дальнесса и теперь вместе с нами оплакивала брата. Лиам закрепил меч Ранальда над входной дверью. Я поначалу воспротивилась, однако он настоял на своем: «Меч будет благословлять всех входящих и защищать нас… Если враг переступит наш порог, он обрушится ему на голову». Я поморщилась, но не стала возражать. Его поведение и без того уже начало меня тревожить.

Несмотря на то что Лиам был здесь, дома, мы очень мало времени проводили вместе. Проглотив завтрак, он надевал кожаную куртку и уходил в горы, откуда возвращался поздно, в иной день даже на закате. Почти всегда он приносил мне жирного зайца или куропатку, которых ему посчастливилось поймать. Иногда это был горностай, с которого он тут же садился сдирать шкурку: выделанная кожа этих зверьков очень ценилась изготовителями спорранов, а значит, могла принести несколько шиллингов.

Что до меня, я вернулась к своим кастрюлям и прядению шерсти. Измученные скорбью, мы по привычке проживали дни в обычном ритме, занимались повседневными делами. Мы тонули в тоске и прятали слезы – потоки слез, источник которых, казалось, никогда не иссякнет. Только тогда я поняла, что горе – это что-то очень личное. Мы были словно два заблудившихся в урагане корабля в одном беснующемся море, которые, тем не менее, плыли в разные стороны и которым не дано было встретиться. Каждый переживал крушение на своем острове одиночества, повернувшись спиной к другому. Мне нужно было обрести какой-то ориентир на берегу, какой-нибудь маяк, который помог бы мне не потерять себя, не пойти ко дну.

Однако время делало свое дело. Понемногу моя растерзанная душа смирялась со смертью Ранальда. Все мои мысли теперь были направлены на поиск нового смысла жизни, на то, чтобы прогнать тоску, ставшую сутью моего существования. И почему-то вышло так, что я совсем забыла о Лиаме. Он же искал лучик, который рассеял бы его мрачные помыслы, и не находил его.

Он просиживал целый вечер перед камином, который мы топили торфом, со стаканом виски в руке. Говорил мало и никогда не напивался, хотя запах спиртного витал в комнате до самого утра. А по ночам… Драгоценные часы отдыха превратились в пытку: он то и дело пробуждался от кошмарного сна – с криком, в поту, дрожа всем телом. Придя в себя, он прижимал меня к груди и плакал. Я понимала, как он нуждается в поддержке, однако Лиам упрямо отказывался рассказать мне о том, что его так мучило. Он сошел со своего корабля, и я понимала, что должна бросить ему спасательный круг, если не хочу, чтобы он утонул на моих глазах. Но захочет ли он им воспользоваться?

Франсес тоже пришлось нелегко. Она ощущала напряжение между отцом и мной, а потому приняла мудрое решение уехать в Дальнесс, чтобы обосноваться в хижине Тревора, которая отныне стала и ее домом. Я не пыталась удержать дочь. Она поступила правильно: нам с Лиамом нужно было побыть наедине. Может быть, тогда мне удастся заставить его заговорить, удастся изгнать мучивших его демонов?

Дверь открылась, и вместе с порывом холодного ветра в дом вошел мой муж. В руке у него была тушка зайца.

– Держи, a ghràidh. Сделаешь на ужин рагу. И положи туда побольше лука!

Он перебросил тушку зверька через мое плечо на разделочный стол – огромный, исполосованный ножом дубовый кругляк, и встал так, что я оказалась между его продрогшим телом и этим столом. Он поцеловал меня в щеку и стер муку с моего подбородка.

– Лиам!

– Что?

Он снял куртку, повесил ее на гвоздь в стене, рядом с дверью, и тяжелыми шагами направился к большому буфету, где мы хранили бутылки с виски. Я вздохнула.

– Франсес решила вернуться в Дальнесс.

Он взял с полки початую бутылку, оглянулся, чтобы посмотреть на меня, и потянулся за стаканом. С громким стуком поставил стакан на стол и ногой подтащил к себе лавку.

– Ясно. И когда уезжает?

– Завтра.

Он открыл бутылку и налил себе драм.

– Я еду вместе с ней.

Рука его на мгновение застыла над стаканом.

– Вернусь дня через два-три.

Он взял стакан и залпом выпил содержимое.

– Если ты так решила, значит, так надо, – серьезно сказал он негромким голосом.

Я вытерла дрожащие от волнения руки о фартук.

– Ты можешь поехать с нами. Я просто хочу помочь ей обустроиться.

Странное дело, но мне почему-то становилось не по себе при мысли, что придется оставить его наедине с виски и горем.

– Нет. Я прекрасно справлюсь здесь сам. Все нормально. Мне все равно пора возвращаться в лагерь.

И он налил себе еще виски.

– Нет, Лиам! – почти крикнула я в порыве паники. – Нам нужно поговорить! Тебя целыми днями нет дома, и я не знаю, где ты! Ты почти со мной не разговариваешь. Я беспокоюсь! Когда я вернусь…

Он вздрогнул и отвел взгляд. Потом схватил стакан с виски и опустошил его.

– Не о чем беспокоиться. Я ухожу на охоту, и ничего больше.

– Лиам, не увиливай! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду! Думаю, пришло время рассказать…

Он посмотрел на меня, и в глазах его была такая тоска, что у меня сжалось сердце. Я шагнула было к нему, но остановилась, увидев, как он напрягся.

– Дальше так продолжаться не может. Ранальд умер, и ничто не вернет его назад. Но я не могу позволить тебе уйти вместе с ним!

Он спокойно смотрел на меня, покручивая в пальцах бутылку, которая с надоедливым ритмичным стуком ударялась о стол. Я тряхнула головой, пытаясь сохранить самообладание.

– Mo rùin, пообещай, что дождешься моего возвращения! Знаю, со смертью Ранальда тяжело смириться, но, думаю, мы должны это сделать. И если мы поговорим о том, как он умер, то нам обоим станет легче.

– Я и так слишком долго откладывал отъезд, Кейтлин. Не беспокойся, со мной все хорошо. Просто мне нужно больше времени, чем тебе.

– Подожди еще два дня, Лиам! Обещай!

Он окинул меня долгим взглядом и вздохнул. А потом улыбнулся.

* * *

Дальнесс – поселок, затерянный в просторах величественной долины Глен-Этив, раскинулся в тени Биден-нэм-Биан. По ту сторону горы находился наш край – долина Гленко. Постороннему глазу вполне могло показаться, что все долины Хайленда похожи между собой. Но для местных жителей ландшафты, образовавшиеся после прохождения в этих краях ледника много тысяч лет назад, были такими же особенными и разными, как лица людей.

Дальнесс находился на южной границе земель Макдональдов и, соответственно, северной границе края Макинтиров из клана Кэмпбелл. Много поколений обитателей поселка платили ренту Макиайну и присягали ему на верность. Однако расположение их долины способствовало некоей изоляции от основного клана. Путь в Дальнесс был неблизок и труден, потому что вел через горы, через перевал Лаириг-Ейлид.

На лугу между поселком и рекой Этив паслось стадо черных длиннорогих коров, рядом с которыми бродили несколько овец с темными мордами. Оттепель здесь началась на два дня раньше, поэтому снег местами уже успел сойти. Лучшей погоды для путешествия нечего было и желать.

Дверь громко заскрипела. Перепуганная полевка поспешила спрятаться в щели.

– У тебя будет компания, – заметила я с улыбкой.

Домик был маленьким, всего на одну комнату, посредине которой, прямо под отверстием в крыше, располагался очаг. Стены были крепкие, толстые, из камня, глины и соломы. В той, что выходила на улицу, имелось единственное окошко, затянутое по зимнему времени простым куском промасленной коровьей кожи. Я с удовлетворением отметила, что крышу недавно поправили. «По крайней мере в доме будет сухо!»

Разложив на столе пожитки, которые мы привезли с собой, я осмотрела содержимое посудного шкафа и этажерок – хотела убедиться, что моя дочка ни в чем не будет нуждаться. С собой мы привезли немного съестного: кусок вяленой оленины, пряные травы, свежее сливочное масло и яйца. Тревор уехал из дома два месяца назад, поэтому я была уверена, что свежие продукты в доме появятся нескоро. Хоть его родня и признала Франсес своей, она еще долго будет чувствовать себя здесь чужачкой. Однако, похоже, ее это нисколько не заботило. Франсес чувствовала себя в этом доме хозяйкой, и ей это нравилось.

Я помогла дочке разложить продукты и одежду, и мы вместе занялись ужином. После долгого путешествия и уборки мы проголодались, а потому с удовольствием поели говяжьего бульона с репой и капустой и запили его пивом.

Помыв и убрав на место посуду, мы уселись у растопленного торфом очага. В комнате было немного дымно. Франсес уставилась на огонь, лицо у нее было безмятежное. Я смотрела на дочь с гордостью: у нее сильный характер, у моей Франсес! Высокая, сильная и красивая настолько, чтобы заставить любое мужское сердце биться чаще одним только взглядом… У нее было все, чего мог желать хайлендер от женщины.

Почувствовав на себе мой взгляд, она подняла глаза. На мгновение мне показалось, что это Лиам смотрит на меня. «У нее его взгляд». От отца Франсес унаследовала и рыжеватую гриву, отливающую медью в свете очага.

– У меня есть для тебя подарок.

Я отыскала среди складок юбки карман и вынула маленький предмет, завернутый в старинный льняной платок с вышивкой, перевязанный тонкой голубой ленточкой.

– Я хранила это для тебя, – сказала я, протягивая сверток Франсес. – Это твой свадебный подарок.

– Мама! Не нужно было… – начала растроганная Франсес.

Она положила сверток себе на колени и развязала ленточку. Платок раскрылся, и показалась прекрасная брошь – дракон, сплетенный из тонкой серебряной нити. Франсес охнула, прикрыла рот ладошкой и подняла на меня мокрые от слез глаза.

– Мама, это же бабушкина брошка!

– Да, это она, – подтвердила я с улыбкой. – Тебе не довелось увидеть свою бабку Фиону. Я тоже не очень хорошо ее помню. В памяти остались только туманные картинки… Я не смогу рассказать тебе ничего интересного. Мне было всего семь, когда она умерла. Но все-таки она твоя бабка, и я решила, что брошь ее должна перейти к тебе.

Брошь в руке у Франсес поблескивала серебром.

– Твой дед Кеннет подарил ее своей невесте в день свадьбы. Он сам ее сделал. Эта брошь – единственное, что у меня осталось от родителей, и я ею очень дорожила. Это твое наследие, доченька. Береги его!

– Ох, мамочка, не знаю, что и сказать! – пробормотала она, утирая слезы.

– Теперь тебе не придется рыться в моих вещах, чтобы ею полюбоваться!

– Так ты знала?

Я улыбнулась.

– Иной раз ты забывала завязать ленточку. А иногда пачкала мои рубашки вареньем.

– Она мне ужасно нравилась! И я только раз видела ее на тебе – в день свадьбы дяди Мэтью и тети Джоанны, в Эдинбурге.

– Я очень боялась ее потерять.

Франсес еще немного полюбовалась брошью, потом приколола ее к корсажу.

– Я буду очень беречь ее, мама. И если у меня родится девочка, в день ее свадьбы я подарю брошку ей и расскажу ее историю.

– И она будет жить долго-долго!

– А может, даже переплывет через океаны!

– И совершит путешествие вокруг земли!

– Но потом снова вернется в Шотландию.

Мы засмеялись. Я подбросила в огонь кусок торфа, и он сразу стал потрескивать и дымить. Едкий запах повис в воздухе.

– Ты точно хочешь остаться здесь одна?

Она улыбнулась, притянула колени к подбородку и уперлась пятками в край стула.

– Да, мама. Теперь это мой дом. Пришло время обустроиться здесь и стереть все следы той… той, что жила здесь до меня.

– Ты хочешь сказать, что Тревор жил с другой женщиной? В этом доме?

Франсес попыталась улыбнуться и пожала плечами.

– Ну да.

– Он был женат?

– Нет, мама.

– Вот как… И она из местных?

– Нет. Ее зовут Кэтрин Уокер, она родом из долины Глен-Кринан. Они прожили вместе три года, и однажды она просто взяла и уехала.

– Почему?

– Тревор говорит, что им стало не о чем говорить друг с другом. Они жили вместе по привычке. Никогда не задумывались о том, чтобы пожениться. И она ни разу не забеременела, поэтому…

– И он сам, по своей воле, тебе все это рассказал? Я хочу сказать…

– Тревор не хочет, чтобы между нами были секреты. Он сам завел этот разговор. Хотел, чтобы я все о нем знала. Он говорит, что крепкий брак нельзя строить на лжи и недомолвках.

И она внимательнее, чем обычно, посмотрела на меня.

– И я думаю так же. У супругов не должно быть тайн друг от друга. Это разъедает сердце, и со временем становится только хуже.

Она заправила непослушную прядку за ухо и посмотрела на меня, словно сомневаясь в чем-то.

– Думаю, это и случилось с папой.

Сердце мое сжалось.

– Да, я тоже так думаю, – ответила я печально. – Твой отец тяжело переживает нашу утрату.

– Речь не только об этом, мама. Я хочу сказать… Нам всем очень больно, что Ран погиб, но у папы есть еще причины…

Слова дочери удивили меня. Франсес явно было известно что-то, чего не знала я.

– И что же, по-твоему, заставляет твоего отца страдать сильнее, чем нас?

Сминая в пальцах край корсажа, Франсес прищурилась.

– Папа часто уходит в горы. И однажды я пошла за ним следом.

– Франсес! – выдохнула я в изумлении.

– Я хотела посмотреть, куда он все время ходит и что там делает!

Такая дерзость ошеломила меня, однако я, сгорая от любопытства, ожидала продолжения рассказа.

– И что же?

– Он ходил в одну пещеру, к югу от Мил-Мора. И там разговаривал сам с собой.

– Ты уверена, что там больше никого не было?

– Конечно! Я спряталась за большим камнем и еще долго сидела не шевелясь, когда он вошел в пещеру. Больше туда никто не пришел. И тогда я тоже вошла. В пещере было пусто, на стенах были какие-то надписи. Имена. И рядом с каждым именем – крест.

– Та самая пещера, где прятались выжившие после побоища! Ты слышала, что он говорил?

– Совсем немного. По-моему, он молился и просил прощения за свои грехи.

– За грехи?

– Он говорил, что не смог защитить тех, кого любил.

– Но это же смешно! Твой отец не виноват ни в смерти Ранальда, ни Анны с Коллом, ни Саймона!

– Знаю, мама! Но папа считает, что это из-за него они умерли. Особенно Ранальд. Он сказал, что…

Дочь замолчала, и было видно, что слова даются ей с трудом.

– Что он сказал, Франсес? Я хочу знать!

– Мамочка! Он думает, что ты ненавидишь его за то, что он не сумел защитить Ранальда! Говорит, что это он должен был умереть от меча проклятых sassannachs!

– Господи!

Земля ушла у меня из-под ног. И как такое только могло прийти ему в голову? Это же глупо! Я никогда бы и не подумала упрекнуть его в смерти сына! И вдруг резкая боль пронзила мне сердце.

– Теперь я припоминаю… – прошептала я угасшим голосом.

– Мама?

Я удрученно смотрела на дочку и качала головой.

– Я… О Лиам! Мне так стыдно…

– Мама! – заволновалась Франсес. – О чем ты? Ты что-то ему сказала?

Я молча кивнула.

– Мама!

– Я не понимала, что говорю, Франсес. Я чуть не умерла от горя. Я только-только узнала… о Ранальде и, по-моему, обвинила твоего отца в том, что он недостаточно сделал, чтобы защитить сына!

Я прижала руки к груди, чтобы удержать сердце, которое готово было разорваться. Даже если бы я вонзила Лиаму нож в сердце, боль была бы слабее, чем та, что причинили мои слова. И как только у меня язык повернулся! Я обвинила его в смерти Ранальда! И он нес на себе это бремя, день за днем, вспоминал об этом каждый раз, когда я на него смотрела. Поэтому он старался как можно реже со мной видеться. Лишь в ночной темноте он решался прикоснуться ко мне, потому что не видел моего взгляда. Страдание его было невыносимым. И только виски было под силу его уменьшить. Теперь мне все стало ясно. «Лиам, любовь моя! Прости меня!» Ну почему я не решилась поговорить с ним обо всем этом раньше?

Ощутив прикосновение к своей руке, я открыла глаза. Франсес стояла на коленях рядом со мной и протягивала мне вышитый носовой платок тети Нелли.

– Завтра ты вернешься в Карнох, мам.

– Конечно, – рыдая, согласилась я. – Простит ли он меня когда-нибудь за то, что я усомнилась в нем?

– Папа тебя любит, а разве любить – не значит прощать?

– Франсес! Временами простить так трудно.

– Он поймет, что ты сказала раньше, чем подумала.

Я вытерла глаза и высморкалась. Погладила по щеке дочку, которая смотрела на меня с состраданием.

– Я не знаю. Его рана так глубока… Но я всем сердцем хочу, чтобы он меня простил!

* * *

На нашу долину уже давно опустилась ночь, когда показались первые дома Карноха. Я спешила, терзаясь мыслью, что Лиам уедет назад, в лагерь якобитов, невзирая на то, что я умоляла его дождаться моего возвращения. Из Дальнесса я рассчитывала уехать утром, но пришлось задержаться: родители Тревора настояли на том, чтобы мы с Франсес с ними пообедали. Я не смогла отказаться от приглашения. Зато мне дали провожатых до самого Гленко – двух мужчин, слишком старых, чтобы отправиться вместе со всеми на Шерифмур, зато вооруженных до зубов и вполне крепких на вид. В путь мы отправились уже в сумерках.

Я отвела свою кобылку в конюшню и нетвердым шагом направилась к дому. В большой комнате было темно и тихо, и на мгновение меня охватила паника.

Я нашла огарок свечи и зажгла его. На столе было полно грязных тарелок. Увидев их, я чуть успокоилась. Возможно, Лиам просто ушел к Джону Макиайну… Я смахнула со стола крошки хлеба, собрала куриные кости и со вздохом спрятала пустую бутыль из-под виски. Из спальни донесся шорох. Я застыла на месте. Лиам дома! Я прислушалась. Что мне делать? Пойти и разбудить его? Но, может, он и не спит вовсе? Я решила войти в комнату и поставить свечку на комод. Тиканье часов гулко разносилось по дому. Лиам перевернулся, отчего сетка кровати скрипнула, и его рука мягко упала на кровать. Он засопел во сне. Я улыбнулась.

Несколько минут я стояла и смотрела на спящего. Здесь, в спальне, отчетливо пахло виски. Но спал он так мирно, что я решила его не будить. Я присела на корточки у кровати и погладила его кончиками пальцев по шее, по небритой несколько дней щеке. Он приоткрыл один глаз, закрыл его, а потом снова открыл. Теперь он смотрел на меня с таким ужасом, словно я была привидением.

– Лиам, я…

Кровать снова заскрипела. За спиной у Лиама появилась какая-то тень. Но нет, это не тень… Обнаженное белокожее тело, черные растрепанные волосы… У меня замерло сердце. Я не могла пошевельнуться. Только теперь я заметила на полу женскую рубашку и юбки, по которым прошлась ногами. Мне показалось, что еще мгновение – и я упаду в обморок. Кричать не было мóчи, поэтому я застонала. Женщина повернулась ко мне лицом. Маргарет! Лиам и Маргарет! Имена скакали у меня в голове, молотками стучали в черепную коробку. Я распрямилась и отступила на шаг. Я едва держалась на ногах – они меня попросту не слушались. Пришлось схватиться рукой за комод и прислониться спиной к стене. Только теперь я нашла в себе силы заговорить:

– Господи! Господи! Я сплю! Сделай так, чтобы это был сон! Это неправда, Лиам! Разбуди меня и скажи, что это просто гадкий сон!

Мои ноги подогнулись, и я с криком сползла по стене на пол. Лиам, который уже совершенно пришел в себя, спрыгнул с постели, собрал с пола вещи и швырнул их Маргарет, которая, похоже, до сих пор не понимала, что происходит.

– Одевайся скорее! – приказал он низким, хриплым голосом.

– У-у-уже…

Она стала поспешно натягивать на себя одежду, испуганными глазами поглядывая на меня. И вдруг заговорила:

– Кейтлин! Кейтлин, это не то, что ты… Только не думай, что…

«Только не думай…» Эти слова обрушились на меня, словно пощечина. Мой затуманенный рассудок в мгновение прояснился, и меня накрыло волной гнева. Я зло усмехнулась и смеряла ее ненавидящим взглядом.

– Чего мне не думать? Ну, говори! Или вы тут с моим мужем в шахматы играли? Да тебе плевать на меня и на то, что я подумаю! Вы оба… Вы…

Из глаз моих хлынули слезы. Я даже удивилась этому, ведь считала, что они уже иссякли. Лиам надел рубашку и протянул ко мне руку. Я так стремительно отшатнулась, что он замер на месте.

– Не прикасайся ко мне! – прошипела я с ненавистью. – Мерзавец!

Маргарет уже оделась. Она остановилась напротив меня, и по лицу ее было видно, что ей стыдно.

– Прости, Кейтлин. Ты должна понять, мы не хотели…

На эти слова я ответила нервным смешком. Если бы мой взгляд убивал, она бы уже была покойницей.

– Уйди! Уходи, Маргарет Макдональд! Я все поняла! Не думай, что я такая дура! Как ты могла? Ты, моя лучшая подруга!

Она разразилась рыданиями и выбежала из комнаты. Я слушала, как затихают ее шаги, потом хлопнула входная дверь, и я вздрогнула. В доме было тихо, и только громкое дыхание Лиама нарушало тишину. Я медленно подняла глаза и с бесконечным презрением посмотрела на мужчину, который меня предал.

– Кейтлин!

Глаза у него были красные, лицо – бледное, словно у мертвеца, и страшное. Взгляд затравленный, жалкий. Я поднялась, цепляясь то за комод, то за стену, чтобы не упасть снова.

– Мерзавец, как ты мог сделать такое?

– Я не хотел, Кейтлин, клянусь тебе! Ты должна мне поверить!

– Ты не хотел? Теперь ясно, что вы оба считаете меня глупой гусыней! Хотя, может, она тебя принудила? Вот это точно бы меня удивило! Я уехала на день, всего на один день! Решила вернуться пораньше, чтобы побыть с тобой, и что же я вижу? Мой муж с моей лучшей подругой в моей постели!

Я сорвалась на крик. Лиам схватил меня за запястья. Я стала яростно вырываться, но он держал крепко.

– Послушай меня, я могу объяснить…

– Объяснить? Ты занимался любовью с Маргарет! Что тут еще объяснять? Что ты можешь мне сказать? Если собираешься разложить по полочкам, как у вас все случилось, можешь не утруждаться!

– Это случайность, этого никогда не должно было произойти!

– Ты мне это говоришь? Но для угрызений совести слишком поздно! Зло уже сделано!

– Я хочу объяснить тебе, почему это случилось!

Я снова попыталась вырвать руки, которые он сжал так сильно, что у меня кости заныли. Он не отпускал. Я переменила тактику – принялась бить его ногой.

– Отпусти меня, скотина! Отпусти, мерзавец!

– Не раньше, чем ты меня выслушаешь!

Он прижал меня к стене, чтобы я перестала вырываться, но это только усилило мою ярость.

– Она принесла мне поесть. Знала, что я остался один…

– Надо же какая заботливая! Ну конечно! Бедная вдовица и покинутый муж! И ты решил ее отблагодарить, да?

– Кейтлин, перестань! – выкрикнул он с перекошенным гневом и тоской лицом. – Не юродствуй! Маргарет места себе не находит от горя после смерти Саймона, как и я – после смерти Ранальда. Ты ведь знаешь, как она его любила!

Я закусила губу, чтобы сдержать колкость, но гнев и душевная боль возобладали над разумом.

– Она предала меня, и ты тоже! Вы оба… О господи!

– Ей нужно было с кем-то поговорить о Саймоне. Мы много пили, а потом… потом это случилось – вот и все! Я сам не знаю как, но мы не хотели этого, клянусь тебе!

– Ты сам не знаешь как? – зло поинтересовалась я, пронзая его взглядом.

Он продолжил, словно не услышал насмешки в моих словах:

– Мы говорили о Саймоне, о битве, о Ранальде, о нашем горе…

– И ты открылся перед ней? Не захотел ничего рассказывать мне, своей жене, матери твоего сына! Ты разделил свою боль с другой? Ушам своим не верю!

– Тебе не понять…

– Это мне не понять? Откуда ты знаешь? С тех пор, как ты вернулся, ты все время молчишь, прячешься от меня, убегаешь в лес! Я пробовала поговорить, Лиам. Господь не даст соврать! Но мне ты не захотел ничего рассказать. Ты не захотел мне довериться!

От него несло перегаром. Я на мгновение закрыла глаза, чтобы не видеть этих умоляющих, виноватых глаз. Я почувствовала, что Лиам подошел совсем близко, и губы его легко коснулись моей щеки. Я призвала на помощь всю свою выдержку.

– Кейтлин, я так тебя люблю!

Голос его сорвался. Резким движением я оттолкнула его.

– Странный ты выбрал способ это доказать, Лиам Макдональд! Изливаешь душу перед моей лучшей подругой, а потом ложишься с ней в постель!

– Я не мог поговорить об этом с тобой, это слишком трудно! Я даже не мог смотреть тебе в глаза, a ghràidh!

– Не называй меня так больше, Лиам!

Он побледнел. Мои слова потрясли его.

– Ты вычеркнул меня из своей жизни, ты покинул меня! Я больше не твоя любовь и уже никогда ею не буду! Только не после такого низкого предательства!

Ослепленная гневом, с тяжелым, словно камень, сердцем, я начала вырываться из его рук. «Этими руками он прикасался к Маргарет!»

– Кейтлин!

Он снова толкнул меня к стене. По щекам его струились слезы.

– Ну почему, почему? Мы же обещали друг другу, что пройдем через все испытания вместе, помнишь? Твой порт, твой якорь… Что ты сделал с нашей клятвой, Лиам? Ты предпочел рассказать о своем горе другой женщине, не мне! Ты каялся в своих прегрешениях призракам в пещере, но не мне!

В комнате стало тихо. Я, не моргая, смотрела на Лиама. Он тоже смотрел на меня, причем с удивлением.

– Ты пошла за мной следом?

Я помотала головой.

– Нет. Мне рассказала Франсес. Она тоже тревожилась о тебе. Почему ты мне ничего не рассказал? Зачем одному нести все тяготы горя и угрызений совести? Ты совершенно не виноват в смерти Ранальда. Ни ты, ни кто-то другой. Я тогда сказала отвратительную гадость, я помню. Но я не думаю того, о чем сказала, Лиам! Во всем виновата война! Ранальд пал от вражеского меча, как и десятки наших соотечественников. В бою невозможно защитить ни сына, ни товарища, я это прекрасно понимаю. Но боль была слишком невыносимой… Я тогда сказала не подумав.

– Я не должен был отпускать его в этот бой!

– Ты не мог не отпустить, ему было восемнадцать! Совсем взрослый парень! И если бы ты оставил его дома или в обозе, он бы не простил тебе этого до конца своих дней!

Взгляд Лиама затуманился, теперь он старался на меня не смотреть. Он отпустил меня, обхватил голову руками и застонал. Мое сердце словно тисками сжало, так, что мне показалось: еще мгновение – и оно разорвется.

– О Кейтлин, у меня в голове все перепуталось! Проклятое виски! Я и правда думал, что ты винишь меня в смерти Рана!

– Так нужно было со мной поговорить! Я была с тобой рядом, но ты меня отталкивал. А теперь уже слишком поздно, – шепотом закончила я и посмотрела на разворошенную постель.

– Я без тебя не могу…

Он потянулся ко мне.

– Не трогай меня! От тебя до сих пор пахнет Маргарет, я это даже отсюда чувствую!

Он в отчаянии смотрел на меня. Волосы упали ему на лоб, почти прикрыв глаза. Меня вдруг затошнило, и я отвела взгляд.

– Оставь меня, Лиам! Уходи, уезжай! Я больше никогда не позволю тебе ко мне прикоснуться!

– Кейтлин!

– Уходи! – крикнула я.

Он сжал губы, лицо исказила горестная гримаса. Я старалась не смотреть на Лиама, пока он собирал свои вещи и одежду. Я стиснула зубы, чтобы не закричать. У меня было такое чувство, будто я разваливаюсь на куски, растворяюсь в собственных слезах. Тело мое сотрясала дрожь, я закрыла глаза. Шум шагов Лиама, когда он выходил из комнаты, эхом отдавался у меня в голове. Через несколько минут он вернулся.

За это время Лиам успел надеть кожаную куртку, перевязь и берет. Он взял свое оружие и повесил его на пояс. Судя по всему, он возвращался в Перт. Я вдруг ощутила ужасную слабость. Закружилась голова. Я уцепилась за комод, чтобы не упасть. Мне нечем было дышать.

«Он уходит, Кейтлин! И ты, быть может, никогда его больше не увидишь…» Я жалобно всхлипнула. Было ощущение, что мое сердце вырывают из груди. «Скажи ему что-нибудь! Скажи, что ты его любишь!» Но взгляд мой упал на кровать, на наши простыни, которые теперь пахли другой женщиной, и сердце мое разорвалось от боли. Лиам встал передо мной – спокойный, но натянутый как струна. Я же взорвалась новым потоком яростных обвинений:

– Мерзавец! Как ты мог такое сделать? Почему?

Я била мужа кулаками в грудь, пока не устала. Он даже не попытался отойти. Сквозь слезы его лицо казалось мне неясным, искаженным. Я рыдала, кричала, не помня себя от обиды и злости. И вдруг он погладил меня по заплаканной щеке.

– Я люблю тебя, Кейтлин. Что бы ты обо мне ни думала, я всегда буду тебя любить. Но я не смогу вынести твою ненависть. Я ухожу, как ты того хочешь, и вручаю себя Господу с надеждой, что он надо мной сжалится… И если, к несчастью, я выйду из этого ада живым, то вернусь к тебе только тогда, когда ты сама меня об этом попросишь.

Я задохнулась от горя. Я не могла говорить, страх и изумление парализовали меня. Слова его произвели тот же эффект, что и уксус на открытую рану. Лиам молча стоял передо мной. Тик-так тик-так… Эти чертовы часы!

– Ты ничего не хочешь передать Дункану?

– Что?

Я не сразу поняла, о чем речь.

– А-а… Скажи ему, что я люблю его, скучаю по нему и… Пускай будет осторожен!

Лиам чуть поморщился, но промолчал.

– Отвези ему курточку, – добавила я невпопад. – Скоро большие холода, пригодится…

– Ладно.

Он несколько секунд смотрел на меня, но даже не попытался прикоснуться. Я закрыла глаза.

– Beannachd Dhé ort bean, mo rùin.

Он взял куртку Дункана и направился к двери, которая спустя мгновение закрылась за ним, и наступила гнетущая тишина. Он уехал! Уехал и не вернется! «Но ведь ты сама прогнала его, идиотка!» Я этого не хотела… Но ведь он предал меня, изменил с моей лучшей подругой! «Да кто ты такая, чтобы осуждать его, Кейтлин Макдональд? Или в прошлом ты никогда не грешила? Разве ты сама не предавала его?»

– Не-е-ет! – вскричала я в отчаянии.

Я повалилась на пол, терзаемая муками совести, которая никак не желала угомониться. Мне ли судить Лиама? Но ведь он выбрал ее, ее, а не меня! Это перед Маргарет он излил душу, рассказал, что его мучит! «Он боялся тебя, Кейтлин. Боялся, что ты от него отвернешься». И тем самым он оттолкнул меня, он, а не я! Я не могла знать, что все так закончится! «Не нужно было тянуть время, ты должна была раньше предложить утешение и помощь!» Но ведь и мне было больно, и я оплакивала нашего сына!

У меня вырвался крик гнева. Тиканье часов молоточком отдавалось у меня в висках, и этот звук тонул в хаосе, царившем в голове. Эта пульсация времени выводила меня из себя. Мне хотелось, чтобы время остановилось, чтобы можно было все начать сначала. Вернуться на два месяца назад… «Увы, жизнь – это не роман, Кейтлин. Страницы времени не перелистаешь в обратном направлении, вернуться назад не получится».

И снова это тиканье, безразличное к нашим несчастьям и страданиям…

Я испытывала острую потребность выместить на чем-то досаду и гнев, поэтому с трудом встала на ноги и подошла к камину. Я посмотрела на часы, своим размеренным журчанием словно бросавшие мне вызов, и дрожащими руками сняла их со стены. Великолепная вещь, я всегда так ими дорожила! Маленький золоченый диск маятника качался туда-сюда, и в этом непрерывном движении было нечто чарующее, гипнотическое. Пальцем я удержала маятник, и тиканье сразу же прекратилось. Меня окутала страшная тишина. «Никому не дано остановить время, Кейтлин!»

Я швырнула дорогую сердцу вещицу о дверь. Стекло разлетелось с громким характерным звуком, металлические детальки покатились по полу. Я со всех ног бросилась обратно в спальню, остановилась перед кроватью и уставилась на нее невидящим взглядом. Перед глазами друг за другом стали проноситься отвратительные картинки. Меня снова накрыло волной глухой ярости. Лиам и Маргарет! Нет, нет, нет! Запах их любовной схватки до сих пор витал в воздухе, удушая меня, я снова ощутила острую боль в области сердца. Сорвав с кровати белье, я выбежала на улицу. Швырнув все в кучу перед домом, вынула из кармана кремневую зажигалку. Простыни моментально вспыхнули. Те самые простыни, на которых наши тела столько раз вспыхивали разделенной страстью… Я испытала болезненную радость, глядя, как они горят. Так толпа смотрит на горящую на костре ведьму – с ужасом и в то же время с чувством облегчения, ибо источник зла уничтожен. Все горело, улетало вместе с дымом. Завтра останется только небольшая кучка холодной золы…