КОМАР

В шутку, Октавий, я пел под флейту резвой Талии,

Сплел покуда зачин, паутине тонкой подобный;

В шутку! Так пусть комара стихи ученые славят,

Пусть же повесть моя и далее будет забавной,

5 Даже коль речь о вождях — и пусть косится завистник!

Всякого, кто обвинять шаловливую музу возьмется,

Будет людскою молвой комара ничтожнее признан.

Позже с тобой говорить величавей моя обещает

Муза, когда небеса принесут мне плод непременный

10 И отшлифую стихи, твоего достойные вкуса.

Феб, Латоны благой и Юпитера вышнего отпрыск,

Сам да пребудет вождем и создателем этой поэмы

И опекает ее, бряцая на лире певучей,

В Арне ли был он, где Ксанф струит химерейскую влагу,

15 Или в Астерии был рожден, или там, где разлатый

Широколобый Парнас рога свои врозь расставляет,

Там, где струистой стопой скользят кастальские воды.

Так поспешайте сюда, украшенье Пиерии влажной,

Сестры наяды, и здесь хороводами бога прославьте!

20 Палес святая, и ты, кого почитают селяне

Ради грядущих благ, ты, хранящая люд деревенский,

Рощ воздушных красу и лесов зеленые чащи, —

Как я счастлив бродить средь долин и пещер, где царишь ты!

Также и ты, чьи не зря мне внушили доверие книги,

25 Чтимый Октавий, к моим начинаньям будь благосклонен!

Мальчик святой, для тебя эта песня, в которой прискорбной

Битвы Юпитера нет, ни построенных ратей, от коих

Флиры дрожала земля, орошенная кровью гигантов;

В ней не поется о том, как с кентаврами бились лапифы,

30 В ней не сжигает восток огнем твердыню Кекропа;

Пусть ни прорытый Афон, ни Понт в бессильных оковах

В свитке не ищут моем своей славы отзвуков поздних,

Ни Геллеспонт, что был истоптан копытами коней,

Греция в страхе когда ожидала нашествия персов:

35 Тихая песня моя, стихом текущая плавным,

Рада шутить, зная силы свои, вдохновляема Фебом.

Это, о мальчик святой, ты должен помнить.

Да будет Слава, сияя в веках, навсегда неразлучна с тобою.

Место навечно твое да будет в ряду благочестных,

40 Жизнь твоя не спеша да течет по счастливому руслу,

Добрым на радость светя; а я свою песнь зачинаю.

Солнце уже, распалясь, поднималось в твердыни эфира,

Светоч слепящий взнося в золотой своей колеснице,

Розовокудрая, встав, прогнала уже сумрак Аврора,

45 Вот уж пастух перегнал из загона на злачную пажить

Коз, а сам забрался на вершину крутого пригорка,

Где пожелтелой травой покрыты просторные склоны.

Вот уже козы его по лесам, по кустам разбрелися,

Скрылись в долинах одни, а другие, блуждая на воле,

50 Нежные трав стебельки осторожным срезали укусом.

Там, где в щербинах нагих нависали над пропастью скалы,

С веток повисших они земляничника ягоды щиплют,

С жадностью в частых кустах виноградины дикие ищут;

Эта спешит оборвать верхушку склоненную ивы

55 Юной, а та — обглодать едва подросшие ольхи,

Эта терновых кустов обдирает побеги, а эта

Не отойдет от ручья, и собой, и водою любуясь.

Счастлива жизнь пастуха, — если кто, возгордившись наукой,

Бедность простую не стал презирать и ценою роскошеств

60 Все, что ни есть, измерять, кто сумел забыть о заботе,

Непримиренных людей терзающей алчную душу;

Кто и не мыслит о том, омыта ли в пурпуре дважды

Шерсть, что ценою равна богатствам Аттала; чью душу

Алчную ни потолок не томит золоченый, наборный,

65 Или картин красота; кто не видит пользы в сверканье

Пестрых камней, чьи кубки чекан не украсил Алькона

Или Боета резец, кто не ценит жемчуг индийский —

Раковин редкостный дар, но зато, с душою невинной,

Часто на мягкой траве простирает усталое тело

70 В дни благодатной весны, когда распускаются почки

И многоцветной травой земля украшает поляны;

Радует душу его звучанье болотной тростинки,

Жизнь досужна его, в ней ни зависти нет, ни обмана.

Сам он хозяин себе, лозою Тмола укрытый —

75 Нежной одеждой ее, из листьев зеленых сплетенной.

Сердцу любезны его и млекоточивые козы,

Палес, что множит приплод, и леса, и пещеры средь горных

Троп, где всё время ручьев нарождаются новые струи.

Жизни желанный срок провесть возможно ль счастливей

80 Тех, чьи чувства чисты, кто душой отвергает богатства,

Алчность будящие в ней и ни войн не боится плачевных,

Ни погибельных битв, когда флоты встречаются в море,

Кто, дабы храмы богов украсить блистаньем доспехов

Вражьих и все перейти рубежи в стяжанье надменно,

85 Не подставляет груди добровольно врагу под удары?

Он серпоносного чтит безыскусно точеного бога,

Рощи священные чтит, и взамен благовоний панхайских

Служат ему полевые цветы и пахучие травы,

Сладостен сон у него, его наслажденья невинны,

90 Просты заботы, и все об одном, к одному устремляет

Все свои помыслы он, об одном тревожится сердце:

Чтоб не нуждаться ни в чем, любой довольствуясь пищей,

И чтобы сладостный сон освежил усталое тело.

Вы, о стада! Вы, о Паны! И вы, Темпейские долы,

95 Гамадриад святые места, где попросту чтит их

Каждый пастух, что с самим потягаться аскрейским поэтом

Может, мирную жизнь проводя с душой безмятежной.

Так размышляя, пастух отгоняет заботы дневные

И, опираясь на свой изогнутый посох, выводит,

100 Дуя в тростинку, напев привычной пастушеской песни;

Гиперионов огонь между тем лучи простирает

До океанских брегов, впереди и сзади лежащих,

В царстве эфирном раздел светозарным отметив сияньем.

И уж пастух погонял своих коз, и они поспешали

105 Вниз, туда, где журчал ручей с неглубокой водою

И голубея бежал по лону из свежего моха.

На половине пути уже солнца была колесница,

И уж в глубокую тень пастух позагнал свое стадо;

Издали стал он глядеть, как они разлеглись, отдыхая,

110 В роще тенистой твоей, Делийская дева-богиня.

Встарь прибежала сюда, одержима безумьем, Агава:

Гнал Никтелий ее, обагрившую руки убийством,

Вдаль по холодным хребтам, и она задремала в пещере

После вакхических буйств, чтобы вскоре ответить за сына.

115 Здесь же и Паны в те дни на злачных резвились лужайках,

В сонме наяд и дриад здесь вели хороводы сатиры;

С меньшею силой Орфей удержал течение Гебра

Меж берегов и леса покорял сладкозвучною песней,

Чем удержало тебя, богиня, быстрая в беге,

120 Пляски веселье, твой лик заливая румянцем восторга.

Здесь природа сама создала приют шелестящий,

Чтобы в прохладной тени обновлялись усталые силы.

Там из пологих долин подъемлются к небу высоко

Кроны платанов, меж них возрастает погибельный лотос,

125 Гибельный, ибо друзей он увел горемыки-Улисса,

Сладостью их чрезмерной пленив на далекой чужбине;

Здесь же и те, кого, огненогими сброшен конями,

В горе поверг Фаэтон и тоской изменил их обличья —

Купы сестёр — Гелиад, с чьих рук, что стали ветвями,

130 Ныне густая листва опускается белым покровом.

Рядом и ты, кому уготовил печальную участь

Демофоонт — всю жизнь об измене рыдать, вероломный

Демофоонт, девических слез и доныне причина.

Возле нее и дубы, глашатаи вышних вещаний,

135 Старцы-дубы, нам дававшие жизнь прежде злаков Цереры

(Колосом их заменила потом борозда Триптолема),

Здесь же рядом сосна, которою славился Арго,

Ныне шершавой корой и стройностью лес украшает,

С гор поднебесных стремясь до звезд дотянуться верхушкой.

140 Тут же и каменный дуб с кипарисом безрадостным рядом,

В тень тут буки манят, и плющ тополям обвивает

Руки, чтоб в грудь не били они, о брате тоскуя,

Сам же неспешно ползет до верхушки и там оттеняет

Цвет золотистых кистей зеленой бледностью листьев.

145 Здесь же и мирты росли, что судьбу свою прошлую знают.

Много ютится и птиц на ветвях развесистых в роще,

Где на все голоса раздаются их нежные песни.

Под деревами внизу, из ключей ледяных вытекая

И принимая ручьи, поток миротворно струился.

150 Всюду, где только в ушах ни звенит щебетание пернатых,

Слышны и жалобы тех, чье пловучее тело лелеет

Илистых вод теплота: разносит их возгласы эхо

И оглашается зной цикад пронзительным звоном.

Там и сям разлеглись жарой утомленные козы

155 Между высоких кустов, чьи ветки спутать не может

Тихим дыханьем своим набегающий ласковый ветер.

Только улегся пастух в тени отдохнуть у потока,

Как погрузился тотчас в глубокую сладкую дрему;

Козней ничьих не боясь, на зеленой траве развалившись,

160 Он безмятежному сну поручил разомлевшее тело.

Так, на земле распростерт, услаждал бы он сердце покоем,

Если бы рок не велел вещам нежданным случиться,

Ибо в положенный час, повторяя все те же извивы,

К речке змея приползла, испещренное пятнами тело

165 Спрятать от зноя спеша поглубже в тине прохладной.

Всё на пути языком дрожащим она обрывала,

Мерзким смрадом дыша, изгибая долгое тело.

Взор ее, видящий всё, поневоле внушал опасенье.

Круче и круче она извилистый хвост извивает,

170 Вверх поднимается грудь в сверкающих блестках, и шея

Тянется ввысь, вознося венчанную гребнем огромным

Голову; пятна мрачат пурпурного блеск одеянья,

Мрачно сверкают глаза, горящие пламенем злобным.

Вот великанша-змея примерилась к месту и видит:

175 Прямо напротив нее разлегся пастух у отары.

Зорче вперяется гад — и вперед устремляется яро,

Все крушит на пути, затем что к воде его близко

Некто посмел подойти; грозит природным оружьем:

Злобно дух в нем горит, шипящая пасть извергает

180 Страшные звуки, и все извивается кольцами тело.

Где проползает он — след орошают кровавые капли,

Шея раздута… Но всё ж того, кому смерть угрожала,

Крошечный прежде вспугнул питомец тины болотной,

Жалом заставив его избегнуть смерти: мгновенно

185 Там, где зрачок-самоцвет обнажают веки, раскрывшись,

В глаз старику он вонзает копье, что природа вострила;

В бешенстве старый вскочил — и смерти был предан обидчик,

Быстрой раздавлен рукой, и дух его растворился,

Чувства навек угасив. А пастух горящие злобой

190 Рядом глаза увидал, заметил змею и тотчас же

Дух занялся у него, без памяти прочь он пустился

К дубу — и сук отломил от него огромных размеров.

Был ли то случай простой или дело божественной воли,

Трудно сказать, но сил пастуху для победы достало:

195 В кольца дракон извивал чешуей покрытое тело,

И, защищаясь, вперед устремлялся отвратно — но всё же

Кости пастух размозжил там, где гребень виски опоясал.

Отяжелевший от сна, он, как видно, думал неспоро,

Не ослеплял его долгий испуг при взгляде на гада,

200 Духа его потому не сковал помрачающий ужас.

Видя, что сдохла змея, им убитая, сел он, как прежде.

Ночь погоняла уже коней, из Эреба поднявшись,

Веспер ленивый взошел, золотистую Эту покинув,

Тени стали длинней, и пастух, погоняя отару,

205 К дому идет, чтобы дать отдохнуть усталому телу.

Вот объемлет его легчайшая первая дрема,

Вот глубокого сна разлилась истома по членам;

Тут явился ему комара умершего призрак

И, о кончине скорбя, пропел, упрекая убийцу:

210 «Ах, за какую вину я должен терпеть эту долю?

Жизнь твоя мне была драгоценнее собственной жизни, —

Ветер за это ль меня по пустому гоняет пространству?

Ты наслаждаешься здесь целительной дремой, избавлен

От ужасающих бед, а маны меж тем повелели

215 Жалким останкам моим переплыть за летейские воды.

Прочь уводят меня, добычу Харона; я вижу

В блеске факелов вход, ненавистных сводов сверканье.

Мне навстречу идет в уборе из змей Тизифона,

Хлещет жестоко меня, потрясая факелом. Следом

220 Цербер: три пасти его вместе с лаем огонь извергают,

Змеи вокруг его шей шипят и вьются, сплетаясь,

И вырывается жар из глаз, налившихся кровью.

Горе мне! Почему благодарность в разлуке с заслугой?

К жизни тебя я вернул от самого смерти порога.

225 За благочестие где же награда? Почет благочестью

Сделался словом пустым. И недаром ушла Справедливость

С Верностью вместе былой. Я, чуть только увидел угрозу

Жизни чужой, позабыв о себе и о собственной жизни,

Тот же исход уготовил себе, избавитель наказан!

230 Пусть мне карою смерть — лишь бы только признал за собою

Ты благодарности долг. Я пустынным мчусь бездорожьем,

Мчусь к пустынным местам, что лежат среди рощ киммерийских.

Там повсеместно кругом теснятся скорбные Кары,

Тут же меж ними сидит, огромными змеями связан,

235 От и уныло глядит издалека на плен Эфиальта,

Ибо пытались они в старину взобраться на небо.

Рядом Титий лежит, вспоминая гнев твой, Латона,

Непримиримый, тебя на съеденье отдавший пернатым.

Страшно мне, страшно в толпе средь этих теней оставаться.

240 Здесь же и тот, кто пищу богов нектарную предал:

Призванный к Стиксу, едва из воды он торчит головою,

Жажда в глотке сухой извиваться его заставляет.

А обреченный навек с расстоянья далекого в гору

Вкатывать камень? А тот, пренебрегший богами, который

245 Отдыха просит вотще от мук? Уходите, о девы,

Свадебный факел зажгла вам Эриния мрачной рукою,

Вас со смертью связал Гименей предсказанным браком.

К строю теней ты прибавь еще и еще вереницы:

Вот между ними стоит безрассудная мать из Колхиды,

250 Втайне кровавый конец замышляя испуганным детям;

Здесь же достойные слез Пандионова племени девы —

«Итис, Итис!» — зовут; из-за них бистонийский владыка,

Сына лишась, на крыльях взлетел, превращенный в удода;

Тут и два брата, враждой ослепленные, Кадмово семя,

255 Оба друг друга разят нечестивыми взглядами злобы

Через мгновение вновь обращаясь друг к другу спиною,

Ибо единая кровь обагряет преступные руки.

Неисчерпаем мой труд! Все дальше меня увлекает,

К новым местам, где новые я имена замечаю;

260 К струям меня Элизийским несет, переплыть я их должен.

Мне Персефона ведет героинь, своих спутниц, навстречу,

Факелы всем им вручив. Алкестида свободна от всяких

Мук и тревог, ибо встарь во граде она Халкедонском

Злую Адмета судьбу своей отсрочила смертью.

265 Вот Итакийца жена, краса неизменная дома,

Племени женщин краса, Икария дочь, а поодаль

Буйных толпа женихов, пронзенных стрелами мужа.

Ты, Эвридика, зачем отступила печально в сторонку, —

Всё ли казнит тебя взгляд, Орфеем вспять обращенный?

270 Смел, однако же, тот, кто поверил, что кроток бывает

Цербер, что можно смягчить хоть чем-нибудь волю Плутона,

Не устрашила кого Флегетона волна огневая,

Или же Дитовых царств безрадостных ржавая темень,

Или в кровавую ночь погруженные Тартара ямы,

275 Или дворец божества, недоступный без изволенья

Тех, кто посмертный суд вершит над жизнью людскою.

Впрочем, веленьем судьбы он и раньше был уж могучим:

Реки быстрый свой бег прекращали и ближе к Орфею

Стаи теснились зверей, за пеньем следуя сладким,

280 Дуб из влажной земли глубинный вытаскивал корень,

Чтоб устремиться к певцу, и ответно рощи звучали,

Жадной впивая корой напев Орфея отрадный.

Даже Луна, между звезд скользя в колеснице двуконной,

Остановилась… О да, ведущая месяцы дева,

285 Лире ты стала внимать и покинула небо ночное.

Лира смогла и тебя победить, царица Эреба,

Но Эвридику певцу возвратить беззаконием было б,

Коль против воли твоей умолили бы смерти богиню.

Манов суровость узнав, указанной шла Эвридика

290 Следом за мужем тропой, оглянуться назад не дерзала.

Слова не смея сказать, чтобы дар не нарушить богини.

Ты же, Орфей, бессердечный Орфей, об одном лишь мечтая —

О поцелуях ее, — пренебрег приказаньем бессмертных.

Стоит прощенья любовь. Когда б ее в Тартаре знали,

295 Грех тебе был бы прощен. Тяжело вспоминать! Но обитель

Душ благочестных вас ждет и героев сонм. Перед вами

Рядом Эака сыны — Теламон и Пелеева Доблесть;

Оба ликуют они под опекой отца-полубога,

Свадьбу обоих почтив, к ним являлись Венера и Доблесть;

300 Был безрассуден один, другой был любим Нереидой.

С ними — их сыновья, единимые славою бранной;

Первый твердит без конца, как его безудержным гневом

Был фригийский огонь оттеснен от судов арголидских;

Впрочем, кто бы не стал твердить о войне и о битве

305 Той, что Трои сыны видали и греки видали

В день, когда Тевкра земля обагрилась обильною кровью,

Кровью алел Симоент и Ксанф, и к Сигейскому брегу

Гектора яростный гнев увлек пылавших враждою

Мужей троянских и вплоть до судов их привел пеласгийских,

310 Раны, оружье, и смерть, и огонь принесших с собою?

Даже Ида сама, широко простертая Ида,

Гнева кормилицей став, доставила жадным питомцам

Факелы, чтобы золой они берег Ретейский покрыли,

Испепелив корабли огнем, источающим слезы.

315 Встал против натиска их Теламонов герой, отбиваясь,

Мощный выставил щит, а напротив воинствует Гектор,

Перед героем — герой, украшенье лучшее Трои.

Треск раздается и гром, грохочут, как молнии в небе,

Копья, брони, мечи. Один желает у греков

320 Радость возврата отнять, другой, защищаясь оружьем,

Тщится вспять отвратить от судов уязвленья Вулкана.

С радостным взором сейчас вспоминал Эакид этот подвиг;

Внук Эака другой гордится тем, что дарданской

Кровью поля окропил и поверг на них Гектора тело.

325 Снова ропщут они: один — что убит был Парисом,

Ропщет другой — что Улисс одолел его доблесть коварством.

Отпрыск Лаэрта взор от него отвращает враждебный,

То кумиром гордясь Паллады, победой над Ресом

И над Долоном, то вновь ужасаясь киконов угрозам,

330 Вновь устрашает его свирепый закон лестригонов,

Хищная Сцилла, чей стан опоясан молосскими псами,

Скотник этнейский — циклоп, Харибда, достойная страха,

Бледность подземных озер и мрачного Тартара своды.

Вот с ним рядом Атрид, порожденье Танталова внука,

335 Светоч аргивян, при ком Эрихтония крепкие стены

Были дотла сожжены дорическим пламенем грозным.

Пеню, однако, тебе заплатили греки, о Троя,

Пеню тебе, Геллеспонт, в чьих волнах они погибали.

Оный поход показал, сколь изменчивы судьбы людские:

340 Пусть же никто никогда, богатый дарами Фортуны,

Небо превысить не мнит! Весь блеск ненадежного счастья

Может разрушиться вмиг под лезвием зависти близкой.

По морю плыли уже, на родину правя с добычей

Рати аргосские; им был ласковый ветер попутен,

345 Гладь безмятежна, и путь указуя судам, Нереиды

Иль поднимались из волн, иль на гнутых кормах повисали.

Вдруг, то ль по воле небес, то ль с восходом другого светила

Неба меняется блеск; все в тревоге пред ветром растущим,

В страхе пред вихрем — и вот всплеснулись волны морские,

350 Тщатся подняться до звезд и выше звезд, состязаясь,

Солнце и звезды сорвать грозят с высокого неба.

С грохотом рушится весь небосвод; ликовавшее войско

Видит в страхе вокруг отовсюду грозящую гибель

И погибает в волнах, и на скалах крутых Кафарея,

355 И на Эвбейских камнях, и на всех побережьях Эгейских;

А между тем по зыбям, как обломки кораблекрушенья,

Носится взад и вперед из погубленной Трои добыча.

Здесь же и те, чья доблесть и честь не уступят ахейским;

Эти избранники все обитают в срединных покоях —

360 Целого мира краса, великим чтимые Римом. Фабии,

Деции здесь, Горации, доблесть живая,

Здесь и Камилл, чья вовек не исчезнет древняя слава.

Здесь же и Курций, кого поглотила средь Города бездна,

Тот, кто и в мирные дни добровольно принес себя в жертву;

365 Тут же и Муций прямой, испытанье огнем претерпевший,

Тот, перед кем отступала и спесь владыки лидийцев;

Здесь же и Курий — друг блистательной доблести, здесь же

Храбрый Фламиний, себя на жертву обрекший для славы

(Место он здесь заслужил, что дается в награду за доблесть);

370 Здесь Сципионы-вожди, чьим триумфом разрушены стены

Града пунийцев и днесь зарастают дерном колючим.

Пусть же их слава хранит! А я понуждаем — увы мне! —

К Дитовым хлябям идти, лишенным Фебова света,

Преодолеть Флегетон, которым, о Минос великий,

375 Ты благочестных места отделил от проклятых узилищ.

Дать пред судьею ответ за то, как жил я и умер,

Жгучею плетью меня заставляют свирепые Кары;

Ты ведь моей причина беды, а тебя и не видно,

Да и не слушаешь ты, заботами мелкими занят,

380 По ветру пустишь мои ты слова, чуть только проснешься,

Я ухожу и назад не вернусь. А ты благоденствуй

Близ родников, в зеленых лесах и на пастбищах злачных,

Все же слова мои пусть воздушным развеет дыханьем».

Молвил и, все досказав, в печали комар удалился.

385 Лишь отупение сна от внезапной исчезло тревоги,

Тяжко вздохнул пастух: такой преисполнила чувства

Болью смерть комара, что не в силах он вынести муку.

Рьяно, насколько ему стариковской силы хватало

(Гнусного все же в борьбе врага одолел он недавно!),

390 Там, где таился ручей, под густою листвой протекая,

Место готовить он стал, чтобы круглую сделать гробницу.

Снова и снова берет он лопату железную в руки,

Землю, кормилицу трав, очищая усердно от дерна.

Споро работу ведет его благодарное рвенье:

395 Дело кипит, и земля громоздится насыпанной грудой,

И уж из груды земли вырастает холмик округлый.

Ставит ограду старик из гладкого мрамора, столь же

К делу усердствуя. Здесь и аканф поднимется скоро,

Будут и розы цвести, стыдясь своей прелести алой,

400 Здесь и фиалок семья взойдет; спартанские мирты

И гиацинт зацветет, и крокус с полей киликийских,

И олеандр, и возвышенный лавр, украшение Феба,

Лилия и розмарин, полей недалеких питомец,

Рядом с сабинской травой, фимиам заменявшей у древних,

405 И златоцвет, и блистающий плющ с верхушкою бледной,

И амаранфы, и бокх, о ливийском царе не забывший,

И крупногроздный бумаст, и латук в постоянном цветенье;

Здесь расцветет и нарцисс, в чьем теле прекрасном когда-то

Был Купидонов огонь своей же зажжен красотою;

410 Все остальные цветы, которым весеннее время

Снова велит расцветать, над могилой посажены будут.

Надпись надгробная здесь да гласит начертаньем безмолвным:

«Милый комар, тебе по заслугам стада хранитель

В поминовенье воздвиг сей дар за спасение жизни».

CKOПA

Хоть отпустила меня любовь к переменчивой славе,

Хоть и познал я тщету хвалы читателей лживых,

Хоть аттический сад, благовонием дышащий сладким,

Ныне объемлет меня цветущей мудрости сенью,

5 Мысль побуждая мою к сочиненью песни достойной,

Хоть и стремлюсь я к трудам иным, к наукам отличным,

Взор устремляя горе, созерцая звездные сферы,

Недостижимых вершин взыскуя разумом дерзким,

Все же исполню долг, не расстанусь с начатым делом,

10 Дабы по праву могли мои успокоиться музы,

Дабы дано было мне позабыть о нежных соблазнах.

Будет ли мил тебе, о Мессала, сей труд необычный?

К сказке предивной моей склонишь ли слух благосклонный?

Если бы в горний чертог вознесла меня древняя мудрость,

15 Что четырем мудрецам досталась общим уделом,

Я бы с презреньем глядел на мир, в заблужденьях погрязший,

И свысока озирал людские дела и заботы,

Песнь величавую в дар я тебе поднес бы, великий,

Хоть и позволено нам порой позабавиться шуткой

20 И легковесный стишок завершить изящной стопою.

Нить я хотел бы вплести в тот покров (осмелюсь ли молвить?),

С коим в былые века обходили град Эрехтея,

Благочестивую дань неся непорочной Минерве.

Пять медлительных лет пятилетьем сменяются новым

25 В день, когда с Эвром Зефир быстрокрылый мощным порывом

Судно толкает вперед, чреватое грузом священным.

О, счастливейший день! О, год — из счастливых счастливый,

Счастлив и тот, кто узреть великий сподобился праздник!

Вытканы должной чредой Паллады могучей сраженья:

30 Великолепье одежд победная множит добыча,

Ужас кровавых битв кошенилью багряною рдеет.

Здесь и Тифей, копьем золотым повергнутый древле,

К небу дорогу себе мостивший скалами Оссы,

Вдвое снежный Олимп Эматийской возвысив вершиной.

35 Так для богини несут по праздникам парус священный,

И по его образцу я хотел бы, мудрейший средь юных,

Изобразить и тебя в сверканье пурпурного Солнца,

В белом сиянье Луны, попирающих небо конями,

Выткать хочу я тебя в великой книге Природы.

40 Дабы в грядущих веках неразлучно с Мудростью горней

Было бы имя твое, возглашенное песнью моею.

Но, если я лишь теперь для трудов рождаюсь высоких,

Слабые жилы крепя впервые зрелою мощью,

То и спою, как могу. Прими же эти первины

45 Долгих ученья годов, незрелой юности опыт,

Плод бессонных ночей, проведенных в трудах неустанных,

Что обещал я тебе — и вот обет исполняю,

Слушай рассказ о том, как в испуге бесчестная Сцилла,

Страстью больная, взор воздев, в небесах увидала

50 Птичьи стаи и ввысь устремилась к просторам эфирным,

На сизоцветных крылах воспарив над родимою кровлей —

Это проклятой за грех наказанье, за волос пурпурный,

Это расплата за град отеческий, в прахе лежащий.

Много о Сцилле читать у великих поэтов, Мессала,

55 (К правде питает любовь Полигимния — будем правдивы!)

Нам с тобой довелось: как она в измененном обличье

Часто Сциллейский утес оскверняла злобным оскалом:

Это-де та, что всем известна из странствий Улисса,

Та, что лилейный стан опоясав ревущими псами,

60 Гибель несла кораблям Дулихийским и в черную бездну

Бедных влекла моряков, их тела разрывая на части.

Но другое твердят Меонийца книги, другое

Тот говорит, кто всех ошибок виновник зловредный,

Ибо каждый поэт различных дев именует

65 Сциллой, о коей нам повествует Гомер Колофонец,

Будто матерью ей была Кратеида. Она ли

Иль двуобразную тварь Ехидна на свет породила,

Или обе они ни при чем? Иль в песнях Гомера

Сцилла — лишь образ любви порочной и похоти алчной?

70 Или отравою злой лишена обличья былого

Бедная дева? (В каком она прегрешенье повинна?

Сам Хозяин морской средь прибоя несчастную обнял,

Брачные клятвы презрев, Амфитрите данные чистой).

Долгие годы она терпела страшную кару,

75 Ибо сама из глубин себе призывала супруга,

Жертвы теплую кровь мешая с водою морскою.

Или правдив рассказ о том, как красавица Сцилла

Многих влюбленных в нужду вогнала коварной корыстью,

А потому полупсом-полурыбой стала нежданно.

80 О, как часто она своим устрашалась обличьем,

Как дивилась, увы! взглянув на ужасные члены,

Как пугал ее лай, издаваемый собственной пастью!

Ибо посмела жена с небесным спорить законом

И перехватывать дань, что по праву взимает Венера:

85 Даже шлюха, толпой юнцов окруженная буйных,

Шлюха со скотской душой для богини дань собирает.

Стало быть, Сцилла и впрямь провинилась — так возвещает

Гласом пафийским Пахин, Венеры верный свидетель.

Каждый свое говорит о бедствии девы злосчастной.

90 Все это — бред пустой: Скопу хочу я прославить,

Дабы не быть ей одной из многих своих соименниц.

Вас, Пиериды, зову! Вы некогда милость явили

Песням туманным моим, долгожданную дав мне награду.

Часто на ваш алтарь слагаю я, благодарный,

95 Благочестивую дань: у двери вашего храма

Рдеет нежный нарцисс, гиацинт благовонием дышит,

С лилией рядом шафран аромат испускает, и розы

Алым покровом порог устилают. Придите, богини,

Дабы этот мой труд вдохновить покровительством вашим,

100 Дабы бессмертным венком увенчалась новая книга!

У Пандионовых стен могучие грады воздвиглись

Близ Актейских холмов и брегов беломраморных Истма,

Чьи изогнулись уста блистаньем раковин алых.

Славой и честью равна столицам прочим, стояла

105 Там и Мегара, чей кремль укреплен трудом Алкафоя,

Был в строительстве Феб Алкафою помощником верным,

И до сих пор поет от удара стена крепостная

Голосом лиры живым, повторяя шепот килленский,

Снова и снова твердя преданье о Фебе влюбленном.

110 В оные дни сюда явился воинственный Минос,

Славу стяжавший в боях, и запер осадою город,

Ибо нашел приют в дружелюбной обители Ниса

Критский беглец Полиид, покинувший берег Керата, —

Вот его-то пленить и стремился воитель Гортинский,

115 Аттики мирной поля усыпая стрелами злыми.

Не убоялись в тот час ни царь, ни граждане войску

Миноса противустать, врагов отбросить, что к стенам

Грозно на приступ пошли. Не сломилась доблесть мегарян,

Коим слова богов помогали духом воспрянуть.

120 Ибо (дивно сказать!) средь белых кудрей, украшавших

Голову Ниса-царя, венчанную лавром священным,

Волос единый алел на макушке пурпуром славным;

И покуда таким пребудет, как создан Природой,

Ниса продлится власть и мощь страны не иссякнет —

125 Парки эту судьбу на совместном судили совете.

Так что все сохранить старались лишь волос волшебный:

Дивной пряди пучок скреплен был кованой пряжкой,

Блеском граней златых повторявшей обличье цикады.

Был бы поистине град охранен защитой такою

130 (Верны Парок слова), но Сцилла в безумии новом,

Гибель родному отцу и отчему краю готовя,

Жадный на Миноса взор обратила, терзаема страстью.

Есть средь богов озорник, которого, если рассержен,

Мать не умеет унять, унять не умеет Юпитер

135 Внука и сына — а тот усмиряет яростных тигров

И африканских львов укрощает бестрепетной дланью,

Даже богов и людей… Но лучше вернемся к рассказу.

Этот опасный шалун разжег в великой Юноне

Пламенный гнев (увы! обиду давнюю долго

140 Помнят богини) на то, что в ее запретном чертоге

Сцилла священный покой нарушила скверной невольной;

Ибо, свершая обряд для богини, от тесного сонма

Знатных мегарских жен и дев отдалилась игриво,

Развеселившись одежд плесканьем вкруг стройного стана,

145 Складок стыдливый покров Аквилону позволив развеять —

А между тем огонь еще не вкусил приношений,

И освященной водой не омылась жрица, а кудри

Не увенчала венком из оливы бледно-зеленой.

В это мгновение мяч у девы из рук покатился,

150 И вдогонку она помчалась. О, если б игрою

Не увлеклась ты, а стан златотканой прикрыла одеждой!

Как я желал бы тебе помехи, дабы замедлить

Бег нечестивый! Зачем преграды не было шагу?

Не осквернила бы ты чертог непорочной богини,

155 Ложною клятвою путь к прощенью закрыть не смогла бы.

Да и поверит ли кто, будто в клятве дело? Вернее

Знаю причину: тебя ревновала к брату Юнона.

А потому божок шаловливый, грозную кару

Всякой готовящий лжи, что скрыта в сказанном слове,

160 Опустошив колчан сияющий, стрелы златые

(О, как страшен их вид очам Тиринфской Юноны!)

Разом все устремил в беззащитное сердце юницы,

Вмиг разлился огонь у нее по жаждущим жилам,

Члены до мозга костей пронизал безумия трепет:

165 Словно средь хладной земли Эдонийской свирепая жрица,

Словно фригиянка, звук самшита идейского слыша,

Но площадям городским злосчастная мечется дева.

Не умащает кудрей благовонный бальзам азиатский,

И не обута нога Сикионской красною кожей,

170 А драгоценный перл не объемлет выи лилейной.

Шагом неверным она поспешает, не зная дороги:

То к родимым стенам придет, как будто на башни

В небо взлетевшие ей, обездоленной, хочется глянуть,

То, безутешно скорбя, воротится в терем высокий,

175 Дабы взором искать любимого в сумраке ночи

Средь отдаленных костров, горящих во вражеском стане.

Прялка наскучила ей, златые забыты уборы,

Нежным псалтыри струнам суждено молчанье немое,

Мягкий уток прибивать перестало ливийское бердо,

180 Пурпур ланит побледнел — с румянцем любовь несовместна.

Не обретает она утешения скорби великой.

Чахнет иссохшая плоть, снедаема смертной тоскою,

Муке своей вослед устремляется дева, гонима

Гибельным роком на путь, открытый чудовищной страстью:

185 Волос волшебный отца отсечь, безумная, жаждет,

Дабы украдкой врагу послать подарок желанный,

Ибо иного пути злосчастной судьба не открыла.

Иль по неведенью грех свершился? Преступную деву

Добросердечный винить не хочет и ей оправданья

190 Ищет во всем, но, увы! суждена погибель безумной.

Ты же, о Нис-отец, когда сровняют с землею

Город твой, не обретешь приюта средь башен высоких,

Дабы сокрыться в гнезде поднебесном, также взовьешься

Грозною птицей — а дочь нечестивая долг свой заплатит.

195 Радуйтесь, вы, в облаках парящие дети эфира,

Вы, чья звонкая песнь оглашает чащу лесную

Или просторы морей! О милые странники неба,

Радуйтесь! Также и вы, чьи члены жестоким законом

Рока преображены, о вы, давлидянки младые,

200 Радуйтесь! К вам спешат любимые родичи ваши,

Дабы царственных птиц умножалась стая — с орланом

Вместе взлетела скопа. Красой возносились вы древле,

Ныне в небесную высь быстрей облаков возноситесь:

Там эфирный чертог орлана гордого примет,

205 Там сизокрылой скопе почетный удел уготован.

Сладкий сон охватил усталого Ниса, смежились

Очи его: покой охраняла с рвением тщетным

Стража, неся караул бессонный у запертой двери.

А между тем воровски покинула терем безмолвный

210 Сцилла и слух напрягла, пытая молчание мрака,

Вместе с прохладой ночной глотая горькие слезы.

Вот, шаги приглушив, на цыпочках тихо крадется

К опочивальне отца, рукой дрожащей сжимая

Ножницы. Вдруг без сил застыла, объятая страхом,

215 Замысел гнусный явив судилищу синему ночи, —

Ибо, уже на порог взойдя, у спальни отцовой

Остановилась на миг преступная дева и к звездам,

В небе мерцающим, взор обратила, дары обещая

Вышним богам, но те отвергли обет нечестивый.

220 Тут услыхала дщерь фиванского Феникса, Карма,

Робкие Сциллы шаги (ибо та, но ступеням поднявшись

Мраморным, у косяка зазвенела медным засовом) —

Крепко хватает она в бессилье поникшую деву,

Молвя: «О радость моя, питомица милая! Знаю,

225 Не без причины твой лик пожелтел и тело зачахло,

Не без причины кровь лихорадкой отравлена бледной,

Да и к деянью сему не причуда тебя вынуждает!

Иль заблуждаюсь? Хочу, о Рамнусия, впасть в заблужденье!

Но тогда почему не вкушаешь ты вакховой влаги

230 И почему плодов не отведаешь сладких Цереры?

Что среди ночи тебе у отцовой делать постели?

Ночью людские сердца от забот отдыхают постылых,

Ночью даже река смиряет текучие воды.

Мамке бедной ответь хоть сейчас — не хотела ты прежде

235 Истинный дать мне ответ: зачем, несчастная дева,

Близ дивнокудрой главы родителя шаг замедляешь?

Горе мне! Иль помрачен твой рассудок преступным безумьем

Тем, что некогда взор аравиянки Мирры застлало?

Ах, ужели грехом (охрани от него Адрастея)

240 Ты и мать и отца сразить в неистовстве жаждешь?

Если ж иная любовь твою душу страстью терзает

(Ибо знакома и мне Аматусия — признаки страсти,

Что истощает тебя, разглядеть давно я сумела),

Если в сердце твоем невинной влюбленности пламя

245 Вспыхнуло — ныне обет приношу пред ликом Диктины, —

Ей обязана я тобою, питомицей милой:

Все обещаю труды претерпеть, которых достойна

Иль недостойна, все одолею — лишь бы не видеть,

Как в великой тоске ты, горькая, сохнешь и вянешь».

250 Эти промолвив слова, старуха теплой одеждой

Бедную деву спешит окутать, ибо дрожала

Та средь прохлады ночной в шафранной тунике нарядной.

Щеки, что влажны от слез, целует ласково Карма,

Дщери приемной беду узнать желая, но слова

255 Той не давая сказать, покуда сомлевшая дева

На непослушных ногах не вернулась под кровлю родную.

Мамке юница в ответ: «За что меня ты терзаешь?

Да и зачем тебе знать причину злого недуга?

Нет, не людская любовь в душе моей возгорелась,

260 Не привлекают мой взор знакомые исстари лица,

Не влюблена я в отца — напротив, мне все ненавистны!

Ах, не люблю ничего из того, что должно быть любимо,

Призрака родственных чувств не приемлю более сердцем,

Страсть я питаю к врагу из врагов. О горькое горе!

265 Что мне сказать? Беду описать какими словами?

Но расскажу — ведь ты, кормилица, не позволяешь

Боле молчать. Мой рассказ — тебе подарок предсмертный.

Вон, взгляни: обложил осадой мегарские стены

Враг, от Юпитера в дар восприявший скиптр державный,

270 А от Парок судьбу благую — ран не бояться…

Нет, должна я сказать, не блуждая окольною речью:

Минос, Минос, увы! осадил мое бедное сердце!

Ради любви богов — тебе их пылкость знакома,

Ради груди твоей, что питомице вечно священна,

275 Я заклинаю: спаси, коль можешь, не дай мне погибнуть.

Если ж отрезан путь к спасенью и нету надежды,

Мне умереть не мешай, родная, заслуженной смертью.

Ибо если бы злой — да, злой, моя добрая Карма,

Случай иль мудрый бог тебя не послал мне навстречу,

280 Я бы вот этим (и тут блеснула из складок одежды

Сталь) у родного отца отсекла бы волос пурпурный

Или сама себя порешила смертельным ударом».

Лишь о страшной беде услыхала в ужасе мамка,

Скорбным прахом главу осквернила и в смертной печали

285 Голосом слезным, дрожа, над питомицей запричитала:

«Минос, дважды злодей! Опять меня ты терзаешь —

Бедным сединам моим ты дважды ворог проклятый!

Прежде злая любовь по твоей вине загубила

Дщерь родную мою — а ныне приемную губишь!

290 Ах, неужели и здесь, в далеком краю, полонянка,

Претерпевая труды суровые тяжкого рабства,

Я не избегну тебя, о чад моих грозный губитель?

Ныне, увы! я стара и немощна — милого чада

Нету, чтоб стоило жизнь продлевать. Зачем безрассудно

295 Дни продолжаю влачить, тебя потеряв, Бритомарта,

О Бритомарта моя, ты не примешь вздох мой последний!

Ах, зачем в этот день, о любимица быстрой Дианы,

Ты устремилась в леса? Охота мужчинам прилична.

Кносской напрасно стрелой ты парфянский лук напрягала,

300 Лучше бы коз пасла диктейских на пастбищах ближних!

Не привелось бы тебе от Миноса страсти спасаться,

Прыгнув с высокой скалы в объятья расселины горной!

Передают одни, что ныне дивной Афеей

Стала, невинная, ты: другие твердят, умножая

305 Славу твою, что луна по тебе Диктиной зовется.

Хоть бы и так! Для меня ты навеки, родная, погибла,

Ибо узреть не смогу никогда, как с дружною сворой

Псов Гирканских вослед быстроногим оленям по скалам

Носишься, и не дождусь, чтоб ко мне ты в объятья вернулась.

310 Бремя беды я несла и обиды стойко терпела.

Ибо опорою мне была ты, юница, покуда

Не был мой слух осквернен твоею преступною речью.

Ах, ужель и тебя отнимает злая Фортуна?

Старость постылую длить лишь ты меня понуждала:

315 О, как часто, взглянув с умиленьем на спящую деву,

Хоть и торопят года, я вновь умирать не хотела,

Дабы для свадьбы твоей наряд соткать корикийский.

Ныне зачем судьба мне горькую жизнь продлевает?

Или не ведаешь ты, почему на макушке отцовой

320 В достопочтенных кудрях блистает царственный пурпур

Хрупким залогом судьбы и Ниса, и Нисова града?

Если не знаешь — могу на твое уповать я спасенье,

Ибо чудовищный грех в неведенье ты замышляла,

Если же страхи мои не ложны, тогда умоляю:

325 Ради жизни твоей и моей (меня ты любила),

Ради Илифии злой, погубить готовой, опомнись

И безрассудно свершить не старайся страшное дело.

Стрелы твои, Амур, отвращать не могу я от цели,

Ибо немыслимо нам состязаться силой с богами,

330 Но почему бы тебе, дитя, войну переждавши,

Дом родной сохранив, не подумать о браке законном?

Выслушай мамки совет — уж мне-то знакомы несчастья.

Если отца уломать не сумеешь (да только сумеешь,

Знаю, добиться всего единственной дочери можно),

335 Вот тогда-то тебе, обиженной, повод для мести

Будет достойный (месть — обиженных право святое),

Вот тогда-то тебе пригодится замысел дерзкий.

Тут уж и боги, и я поможем — мое обещанье

Твердо. Умелым рукам не бывает долгой работы!»

340 Речью разумной смирив волнение пылкое страсти,

Горький утешив недуг целительной вестью надежды,

Хочет Карма покров накинуть на голову девы,

Дабы покой снизошел к злосчастной в живительном мраке.

Плошку с елеем склонив, приглушая света сиянье,

345 Мамка твердой рукой питомицы дрожь унимает,

Сердца трепетный стук укрощая лаской спокойной.

Так просидела она всю ночь над девою, слезы

Ей утирая с ланит, и сама печалью объята.

Вот уже новый день явился с веселой зарею

350 К смертным и алым огнем засиял над снегом Этейским —

Зарево это и страх, и радость девам внушает,

Ибо им Эос мила, но противен Геспер вечерний.

Слову кормилицы вняв, царевна о браке желанном,

Повода к просьбе ища, с отцом затевает беседу,

355 Голосом нежным твердит о благостном мире, блаженный

Превознося покой. К подобным речам непривычна

Сцилла — и с девичьих уст слетает вздор безрассудный.

То лепечет она, что страшится будущей битвы,

Бранного бога боясь: ее-де тревога снедает

360 За безопасность царя и дружин, то плачет о Нисе,

Ибо внуков иметь он не хочет с Юпитером общих,

То вероломный обман замышляет с лукавством преступным

Или сограждан страшит грядущей божественной карой.

То начинает искать повсюду знамений вещих,

365 Златом постыдным дерзнув соблазнять безгрешных провидцев,

Дабы они, сразив клинком священную жертву,

Дали царю совет породниться с Миносом мирно,

Зятем сделав врага и покончив с распрей взаимной.

Карма меж тем нарцисс и корицу с едкою серой

370 В ступке толчет, травы добавляя душистой, и трижды

Трижды девять она разноцветных нитей сплетает,

Молвя питомице: «Плюнь в середину трижды, о дева,

Трижды вместе со мной: богам лишь нечет любезен!»

Трижды стигийский обряд свершив для Юпитера (жрицам

375 Греческим он незнаком, идейским неведом колдуньям),

Трижды она алтари кропит амиклейскою ветвью,

Дабы разум царя помутить ворожбой фессалийской.

Но упорствует Нис, уловками не убежденный —

Ни человек, ни бог царя склонить не сумеют,

380 Ибо надеется он на волоса дивного силу.

Тут потаенный союз заключает с питомицей Карма,

Твердо решив наконец отрезать волос пурпурный,

Дабы любовный недуг облегчить заждавшейся девы,

Да и сама домой стремится к дальним твердыням

385 Крита — любезна и смерть, коль схоронят на родине милой.

Ныне Сцилла опять посягает на кудри отцовы:

Ныне упал с головы царя блистательный пурпур,

Ныне Мегара взята и свершилось пророчество Парок,

Ныне по синим волнам волокут злосчастную деву,

390 Бедное тело ее подвесив к корме корабельной.

В водах царевну узрев, дивятся жители моря:

Нимфы, отец Океан с блистательной Тефией вместе,

И Галатея, сестер любопытных увлекшая стаю.

Деве дивится, скользя средь волн в колеснице лазурной,

395 Правя упряжкою рыб и двуногих коней, Левкотея:

Вместе с белой Ино дивится младенец Палемон.

Братья, что делят дни по жребию равною долей,

Древа могучего ветвь — Юпитера милые дети

Также дивятся, узрев царевны лилейные члены.

400 Громко стенает она, расточная тщетные слезы,

Воздуху жалуясь, скорбь изливая бесплодную небу

Страждущим взором — лишь взор воздеть несчастная может,

Ибо у нежных рук свободу отняли узы:

«Свой безумный порыв хоть на время утишьте, о ветры,

405 Дабы воззвать мне к богам! От молений моих неустанных

Не было толку — вопль да услышат ныне предсмертный.

Вас призываю теперь в свидетели, ветры и бури!

Вы же, что здесь надо мной парите, коль были когда-то,

Также людьми, меня узнайте — я сродница ваша,

410 Сцилла (о Прокна, к тебе я дерзаю так обращаться!).

Да, я прежде была могучего дочерью Ниса,

Прежде меня цари домогались из целой Эллады,

Чей извилистый брег Геллеспонт омывает лазурный.

Наречена я тебе, о Минос, обетом священным

415 В жены — этим словам против воли ты ныне внимаешь.

Ах, ужель по волнам суждено мне, связанной, плавать?

Ах, ужели висеть суждено и денно и нощно?

Но не могу я пенять на кару, вражеской злобе

На растерзанье предав и дом родной, и отчизну,

420 Разве дано было мне предвидеть свирепость злодея?

Да, заслужила я казнь, о Минос, но казнь от сограждан,

Если бы случай открыл заране наш сговор преступный

Или когда во прах обратились мегарские стены

И богомерзким огнем я жгла городские святыни.

425 Если же ты победишь, я чаяла, звезды дорогу

Легче изменят свою, чем ты меня, полонянку,

Казни злодейской предашь, — но жестокость все победила!

Как полюбила тебя я больше отцовского царства?

Как полюбила? Увы! Тобою плениться не диво!

430 Лик твой узрев, я тотчас погибла, о, злое безумье!

Мнилось мне, будто дел чудовищных дланью прекрасной

Ты не способен свершить! Красота и звезды обманет!

Нет, не дворец твой меня соблазнил убранством роскошным,

Блеском янтарных слез и кораллов хрупким цветеньем,

435 Не удержала меня и дружба юных наперсниц,

Не был препоною мне пред гневом божественным ужас —

Всё победила любовь, ибо что любви неподвластно?

Не умастит мне висков благовонный елей аравийский,

Чистым не вспыхнет огнем на свадьбе факел сосновый,

440 И не украсит покров пурпурный ливийского ложа.

Горе мне — даже земля, обиталище рода людского,

Не упокоит меня, злосчастную, сенью могильной!

Разве среди рабынь, что имеют детей или мужа,

Разве средь прочих слуг не могла бы я также трудиться

445 И для счастливицы той, что супругой станет твоею,

Веретено вращать усердно с хозяйскою пряжей?

Разве смерти предать (всё лучше!) меня ты не вправе?

Горе! Усталую плоть покидают последние силы,

Шея не может поднять головы запрокинутой бремя,

450 В тесном сплетении пут мертвеют слабые руки.

Из глубины морской поднявшись, огромные твари

Стаей к добыче спешат, отверзнув хищные пасти,

Синюю пеня волну грозой плавников мечевидных.

Ныне, о Минос, предел моим наступает страданьям,

455 Слишком много узреть довелось мне чудовищных бедствий!

Злая ли мне судьба судила последнее горе,

Случай ли губит меня, за грех ли терплю наказанье —

Легче поверить всему, чем в твое поверить злодейство!»

А между тем корабли поспешают в открытое море,

460 Кора могучий порыв паруса напрягает тугие,

Гнутся весла в воде соленой, все тише и тише

Девы стенанья звучат, заглушенные странствием долгим.

Вот уже Истм позади, заливами запертый тесно,

Вот позади Коринф, Периандра цветущее царство,

465 Мимо Скироновых скал плывет несчастная дева,

Мимо ужасной норы черепахи, что многих сгубила

Здесь пришлецов, обагрив утесы эллинской кровью.

Видит Сцилла приют огражденный Пирея и тщетно,

Тщетно, увы! узреть преславные жаждет Афины.

470 Вот среди волн морских зацвели саламинские пашни,

Вот и Киклады вдали засияли — Сунийской Венеры

Тут возвысился храм напротив стен Гермионских.

В дымке сокрылся от глаз и Делос, премного любимый

Матерью дев-нереид, Нептуна эгейского радость.

475 Вот пред царевною Кифн, опоясанный пенным прибоем,

Мраморный Парос — сосед белоснежный зеленой Донусы,

А близ Эгины — Сериф, здоровье недужным дарящий,

Так и плывет она, забава неверного ветра,

Словно утлый челнок вослед могучему флоту,

480 Афра удары снося и ярость неистовой бури.

Но пожалела волнам на потеху оставить жестоким

Тело прекрасное та, что царством лазурным владеет

Вместе с Нептуном, — и вот изменилось царевны обличье.

Нежную деву одеть чешуей серебристой навеки

485 И средь коварных рыб поселить Амфитрита не хочет,

Ибо морские стада прожорливы и кровожадны,

А потому в небеса возносит Сциллу на крыльях,

Дабы отныне Скопой она звалась по заслугам

И красотой превзошла Амиклейского лебедя Леды.

490 Как поначалу в яйце белоснежном очерчен туманом

Призрачный облик птенца и костей сочлененья незрелых

Медленно крепнут в тепле, омыты живительной влагой, —

Так в соленых волнах изменялось девичье тело,

Вид утратив былой, обретая мало-помалу

495 Образ иной — предстает царевна в новом обличье.

Прежде прекрасный лик и уста, желанные многим,

Вместе с широким лбом воедино стали срастаться,

В острый изогнутый клюв обратив подбородок округлый;

Там, где пробор пополам разделял волнистые кудри,

500 Вдруг, о диво! возник в подражанье Нисовой славе

Перьев пурпурных пучок, хохолком макушку украсив.

Мягкого пуха покров пестроцветной окутал одеждой

Девы нежную плоть, потом на дланях бессильных

Сизые перья взросли, образуя мощные крылья.

505 Преобразилась вся — багрянцем окрасились ноги,

Икры, вмиг отощав, обтянулись грубою кожей,

И на лилейных стопах заострились хищные когти.

Но по-иному, увы! спасти от гибели деву

Было судьбой не дано милосердной супруге Нептуна.

510 Не любоваться очам домашних, как юная Сцилла

Кос белокурых красу скрепляет алою лентой,

Терем не встретит ее благовоньем бальзамов сирийских,

Дома ей нет на земле — но дом и не нужен ей боле,

Ибо из пены седой внезапно злосчастная дева

515 На оперенных крылах вознеслась стремительно к небу,

Облако шумное брызг рассеяв над гладью морскою,

Дабы, на горе себе и без пользы смерти избегнув,

Длить одинокую жизнь, дичая на бреге пустынном

Средь бессловесных скал и бесплодного камня утесов.

520 Но и здесь ее ждет наказанье, ибо разгневан

Царь-Громовержец, мир колеблющий мощной десницей.

Не по душе ему допускать преступницу к небу,

После того как в ночи беспросветной с жизнью расстался

Благочестивый отец (ибо часто жертвенник чистый

525 Нис обильно кропил тельцов откормленных кровью

И чертоги богов одарял приношеньями щедро) —

А потому вдохнул владыка в новое тело

Душу царя — и Нис воспарил крылатым орланом,

Ибо могучий орел любезен метателю молний.

530 Так вот после суда богов и проклятия жестокого рока,

После казни от рук жениха на бедную деву

Мстительный гнев отца направил ныне Юпитер.

Словно, средь горних сфер в хороводе звездном сияя

Блеском двойным, Скорпион сверкающий с неба ночного

535 Гонит в условленный час Ориона ясного светоч —

Так со скопою орлан, взаимной скованы злобой,

Вечно былую судьбу воскрешают в новых рожденьях:

Всюду, где легкий эфир скопа рассекает крылами,

Следом за ней в небесах, взгляни! жестокий и грозный

540 С клекотом гонится Нис — и когда взмывает он к тучам,

В бегстве поспешном она эфир рассекает крылами.

ПРОКЛЯТИЯ

Будем, о Баттар, с тобой лебединым вторить напевам,

Снова и снова споем о растерзанных наших владеньях

И о злосчастной земле, где проклятья мы возглашали.

Прежде теленок льва пожрет, а волка козленок,

5 Прежде кефали дельфин убоится, а ястреб голубки,

Прежде порядок миров сокрушится хаосом новым,

Прежде погибнет всё, чем цевница свободу утратит!

Ныне, Ликург, о тебе леса услышат и горы!

Пусть для тебя во прах обратятся услады земные,

10 Пусть зыбучим песком покроется тучная пашня,

Хлеб не взойдет на полях, луга оскудеют травою,

Плод недозрелый падет, лоза до срока увянет,

Высохнут русла ручьев и осыплются листья с деревьев!

Вновь чародейную песнь повторим с тобою, о Баттар:

15 Пусть в твоей борозде сгниет непроросшее семя,

Пусть губительный жар спалит луга заливные,

Пусть омертвелая ветвь стряхнет червивую завязь,

Роща сбросит листву, источник горный иссякнет,

Лишь у цевницы моей проклятий пусть хватит надолго!

20 Пусть цветочный ковер, покров пестротканый Венеры,

Что по весне холмы украшает пурпуром славным,

И ароматы полей, и зефиров нежные вздохи

Грозной повеют чумой, наполнятся гибельным ядом,

Пусть ни зренье, ни слух ни в чем не находят услады!

25 Вновь заклинаю и вновь повторяю песнь колдовскую:

Ты, что с любовью воспет в песнопеньях радостных наших,

Лучший из лучших лесов, дивнолистным богатый убором,

Сени зеленой лишись: да не будешь боле хвалиться

Кудрями нежных ветвей, овеваемых легким Зефиром!

30 Песни лесные мои да смолкнут, о Баттар, навеки!

Грубый вояка стволы топором изрубит жестоким,

Наземь тенистая сень падет со стоном — и сгинет

Рощи былая краса, утеха прежних хозяев.

Чем зазря пропадать, уж лучше, проклятью послушный,

35 Воспламенись в огне божественном! Ты, Громовержец,

Этот лес возрастил — тебе его сжечь подобает!

Пусть фракийский Борей дохнет сокрушительным вихрем,

Пусть затуманит Эвр небеса зловещею тьмою,

Пусть беспощадный Афр принесет облака грозовые,

40 В миг, когда гибнущий лес, полыхая в воздухе синем,

Вновь прошепчет «люблю», на прощанье Лидии вторя.

Пусть пожирает пожар виноградника ближнего лозы,

Пусть опаляет поля, рассыпают по ветру искры,

Соединяя в огне погребальном колос и древо!

45 Там, где гнусным шестом обмерены отчины наши,

Да опустеет земля, покрытая пеплом могильным!

Вновь заклинаю и вновь повторяю песнь колдовскую:

Ты, о пенный прибой, берега омывающий влагой,

Ты, о берег, лугам посылающий нежные вздохи,

50 Песне внемлите моей: Нептун да хлынет на пашни,

Да похоронит поля песок, волнами взметенный!

Там, где кормилец-Вулкан извергал благодатное пламя,

Новый да будет Сирт, ливийской родич пустыни!

Вновь жестокий напев повторяю я ныне, о Баттар:

55 Множество в бездне морской таится тварей предивных,

Чей устрашающий вид поражает взоры людские,

Если из темных глубин поднимаются чудища к свету.

Пусть же грозный Нептун трезубцем их гонит на землю,

Пусть на наши поля лавиной обрушатся волны,

60 Пусть седые валы затопят тлеющий пепел!

Пашня, пучиною стань! Беги, корабельщик, отселе,

Ибо эти края мы предали злому проклятью!

Если не склонит слух Нептун к заклинаниям нашим,

Скорбную речь обрати, о Баттар, к источникам пресным,

65 Ибо река и ручей всегда тебе были друзьями.

Вспять поверни, поток, свои быстротечные струи,

Вспять волну обрати, поля затопи половодьем,

Пусть растерзают ручьи ударами влажными пашню,

Только бы наша земля не досталась подлым бродягам!

70 Этот звучный напев вспоминал ты часто, о Баттар:

Пусть пепелища полей обратятся в топи гнилые,

Пусть болотный камыш урожаем будет злодею,

Пусть обитель цикад осквернят болтливые жабы!

Вновь заводит свирель напев суровый и скорбный;

75 Пусть оденут дожди туманами горные склоны,

Пусть на поля потоп дождевую влагу обрушит,

Пахарю горем грозя, за собой оставляя трясину!

Там, где пашня моя в бушующей скроется влаге,

Будет рыбачить чужак, из несчастья корысть извлекая,

80 Ибо всегда он умел нажиться на бедах сограждан!

Больше проклясть не могу — все Дитовым будет по праву!

О, злополучный надел, осужденный неправедным словом!

О, гражданский Раздор, Справедливости враг вековечный!

Скоро родимый приют я покину, изгнанник безвинный,

85 Дабы мзду получил за брани кровавые воин.

Ныне с вершины холма прощаюсь взором с полями

И удаляюсь в леса — очам преградой предстанет

Горных отрогов стена, но глас мой услышит долина:

Ах, навсегда прощай, о Лидия, милая сердцу,

90 Чистый родник, прости! Прости, счастливая пашня!

Здесь, на склоне крутом, помедлите, бедные козы,

Ибо на нежных лугах пастись не будете боле!

Чуть помешкай, вожак, — хочу я взглянуть на долину

И на именье свое, с которым навеки расстанусь.

95 Поле, прощай! Прощай, о Лидия, сердца услада;

Будешь жива или нет, для меня пребудешь живою!

Прежде смягчится твердь, обратится сладкое горьким,

Левое вправо свернет, белизна чернотою предстанет

100 И сочетанье стихий породит невиданных чудищ,

Чем с усладой былой разлучится верное сердце!

Стань хоть водой, хоть огнем — моя любовь не иссякнет,

Ибо прелесть твою заключил я в душу навеки!

ЛИДИЯ

Как я завидую вам, о поля и прекрасные долы,

Тем вы прекрасней вдвойне, что с моею красавицей вместе

Вам и молчать, и вздыхать дано о нашей любови!

Ныне взирает на вас моя Лидия, с вами играет,

5 С вами беседует, к вам обращает веселые взоры,

Вам потихоньку она мои напевает напевы,

Коими некогда мне, влюбленному, слух услаждала.

Как я завидую вам, о поля, — любовь вас наставит!

Благословен и удел вертоградов, премного счастливых!

10 Там попирает она стопами лилейными травы,

Зелень незрелых кистей розоперстой дланью срывая,

Ибо еще лоза не набухла сладостным Вакхом;

Иль среди пестрых цветов, благовонной дани Венеры,

Склонит колена она, ковер зеленый сминая,

15 И о любви моей поведает лугу украдкой.

Снежные горы и нежные долы радость наполнит,

Радость наполнит леса; умолкнут хоры пернатых,

Бег замедлит ручей — утишьте журчание, воды,

Дайте подруге моей излиться в жалобах сладких!

20 Как я завидую вам, поля, — у вас моя радость,

Ныне утехой для вас моя услада былая!

Ах, в неизбывной тоске мои истаяли члены,

Бедное тело мое застыло в холоде смертном,

Ибо рассталась со мной ненаглядная. С нею сравниться

25 Может ли кто красотой и мудростью? Если преданья

Истину нам говорят — и быка, и дождя золотого

(Слух поскорей, отврати, Юпитер!) она лишь достойна.

Бык, счастливый отец и слава могучего стада!

Не приведется тебе, коль твоя затаилась телица,

30 Скорбным мычаньем леса оглашать в блужданиях тщетных.

Ты, о родитель козлят, счастливый и трижды блаженный,

Топчешь ли кручу скалы, попирая копытами камни,

Или бредешь наугад, пресытившись пастбищем прежним —

Милая всюду вослед поспешает радостным шагом.

35 Горе разлуки познать не придется такому супругу,

Ибо всегда и везде супруга с ним нераздельна.

Ах, почему не была и к нам благосклонной Природа?

Ах, почему я терплю столь часто страдания злые?

Ясных звезд хоровод покидает небо ночное,

40 Свой черед уступив сиянию Феба — и снова

Друг твой с тобою, Луна: так зачем разлучен я с подругой?

Горе познала и ты — над моим смилосердствуйся горем!

Лавром венчаясь, о Феб, ты свою любовь знаменуешь —

Память о Дафне твоей осеняется славой лесною.

45 Держат утеху свою при себе вездесущие боги

И в небесах ее свет созерцают — да сказ этот долог.

Иль в счастливые дни Златого Сатурнова века

Не был людской удел подобен божественной доле?

Но и об этом смолчу: всяк видит меж звезд Ариадну,

50 Что за возлюбленным шла, в полон захвачена страстью.

Ах, ужели наш век обидел насельников неба?

Ах, ужель суждено нам жить средь мучений жестоких?

Разве я первый посмел одолеть стыдливости стены

И у подруги своей коснуться священной повязки?

55 Разве за это платить я должен безвременной смертью?

Будь я первый, чей ум смущает прелюбодейный

Помысел — стала бы мне кончина отраднее жизни!

Не обо мне молва сохранит бессмертную повесть,

Будто бы первым из всех я вкусил от услады запретной,

60 Род человечий прельстив соблазном тайной Венеры.

Зависть судьбы не даст мне стяжать подобную славу,

Ибо не был наш грех предтечей утех беззаконных.

Облик обманный приняв, Юпитер древле с Юноной,

Прежде чем стала она ему венценосной супругой,

65 Нежных изведал услад, воровской насладившись любовью,

А среди трав луговых Киприда в веселье глядела,

Как сминает цветы пурпурные страстный Адонис,

Стройную выю его объемля ласковой дланью.

Был в это время Марс упоен забавою ратной,

70 Был усердный Вулкан за работой, обезобразив

Копотью черной лицо и бороду выпачкав сажей.

Разве слез не лила о возлюбленном новом Аврора,

Вспыхнувший лик заслонив плащом зари розоцветной?

Вот обычай богов и героев блаженных обычай —

75 Нынешний век, увы! живет по иному закону!

Ах, себе на беду не рожден я Природой благою

В те золотые дни! О, мой удел горемычный!

О, печальная страсть, угасшая в сумерках века!

Так истерзала Судьба мое истомленное тело,

80 Что не узнаешь меня ты ныне в страдальце недужном!

ТРАКТИРЩИЦА

С греческой митрой на лбу Сириска-трактирщица, выпив,

Перед таверной своей дымной пускается в пляс;

Кроталов звонкий тростник ударяя мерно о локоть,

В танце распутном она стан изгибает легко:

5 «Что за радость брести без сил средь пыли и зноя?

Право же, лучше за стол, жадный до выпивки, лечь!

Есть тут навесы в саду, кубки, розы, флейты и струны,

Тут и беседки, и тень тонких прохладных ветвей,

Тут на пастушеский лад звучит деревенская дудка,

10 Что под Аркадской горой сладко в пещерке поет.

Тут недавно вино по смоленым кувшинам разлито,

Тут говорливый журчит светлой струею ручей.

Есть из аттических тут фиалок свитые веночки,

Много в гирляндах тут есть желтых и пурпурных роз,

15 Есть и лилии тут, что, собрав над потоком девичьим,

Ахелоида несет в белых корзинках гостям.

Влагу много сыров тут сочит сквозь прутья корзинок,

Много и слив восковых есть тут в осенние дни.

Много каштанов у нас и сладких рдеющих яблок,

20 С чистой Церерою здесь Бромий и юный Амур.

Есть и шелковица тут, и гроздья на вьющихся лозах,

И на жердях не один темный висит огурец.

Фаллом огромным своим уже никого не пугая,

Тут с деревянным серпом сторож лачуги стоит.

25 К нам, прохожий, сверни: вспотел усталый твой ослик;

Дай пощады ему: что за прелестный осел!

В этот час по кустам заливаются треском цикады,

Ящерка даже — и та прячется в тень от жары.

Если в уме ты, приляг, освежись из летних стаканов,

30 Иль, если хочешь, подам кубок хрустальный тебе.

Так заходи отдохнуть в тени виноградной, усталый,

Коль тяжела голова, розами лоб увенчай,

И поцелуи срывай с девических уст без стесненья!

Сгинь, кто нахмурен всегда, словно столетний старик!

35 Надо ль душистый венок беречь для холодного пепла?

Иль под увенчанным сам камнем желаешь лежать?

Кости бери и вино. Сгинь, кто завтрашним днем озабочен!

За ухо смерть ущипнет, скажет: «Живите! Я здесь».

ЗАВТРАК

Десять зимних часов уже долгая ночь отсчитала,

Песнею звонкой рассвет возвестил караульщик крылатый,

В это время Симил, пахатель малого поля,

С брюхом голодным на весь остаться день опасаясь,

5 Тело с трудом оторвал от убогой, низкой постели,

Начал неверной рукой в темноте расслабляющей шарить,

Чтобы очаг отыскать. Вот его он находит, ударясь:

Хоть прогорели дрова, но дымок еще струйкой тянулся

И под сизой золой таился жар темно-алый.

10 К тлеющим лампу углям Симил, наклонившись, подносит,

Вытянув прежде иглой фитиля подсохшего паклю,

Частым дыханьем огонь в очаге оживляет уснувший.

Пламя фитиль подхватил, и, окрепнув, огонь появился;

От ветерка огонек Симил рукой заслоняет

15 И не вслепую уже отпирает дверь в кладовую,

Где на земле зерно невысокою кучкой лежало.

Столько оттуда Симил берет, сколько мера вмещает

(Дважды восемь в нее и больше фунтов входило).

К мельнице он оттуда пошел, на тонкую доску,

20 Что прикрепил он к стене для этой нужды нарочно,

Верный поставил свой светильник, сбросил одежду

С плеч и мохнатой козы подвязал у пояса шкуру.

Щеткой хвоста жернова обметает он и ячею

И начинает молоть, меж руками труд разделивши:

25 Левая сыплет зерно, а правая делает дело —

Вертит жернов она, обращаясь усердно по кругу.

Льется Церерин помол, камней движеньем раздроблен.

Левая часто сестре усталой приходит на помощь,

Трудится в очередь с ней. А Симил то песню простую

30 В голос поет, облегчая свой труд деревенским напевом,

То Скибалу зовет, что одна сторожила усадьбу.

Все обличье рабы выдавало в ней африканку:

Темная кожа, волос завитки и толстые губы,

Впалый живот, и плеч ширина, и висячие груди,

35 И при широкой стопе не в меру тонкие бедра.

Ей-то, дозвавшись, велит хозяин топлива бросить

Больше в очаг и согреть на огне холодную воду.

Только лишь мельничный труд был окончен в должное время,

Горстью Симил кладет муку сыпучую в сито

40 И начинает трясти. Наверху весь сор остается,

Вниз оседает мука, сквозь узкие льется ячейки

Чистый Церерин помол. Его на тонкую доску

Ссыпав кучкой, Симил наливает теплую воду:

Чтобы смешалась мука с добавляемой влагой, он месит

45 Тесто, и мягче оно становится, воду вбирая,

Соль подсыпает порой, а потом готовое тесто

Вверх поднимает, и в круг широкий ладонями плющит,

И намечает на нем продольные равные ломти.

После несет к очагу, где Скибала расчистила место,

50 Глиняной миской поверх накрывает и жар насыпает.

Тою порой как Вулкан и Веста делают дело,

Времени даром Симил не теряет, в праздности сидя:

Ищет припасов других, чтоб к Церерину дару в прибавку

Блюдо состряпать (ведь хлеб без закуски в горло не лезет).

55 Близ очага у него не висели на крючьях для мяса

Окорока или туша свиньи, прокопченная с солью:

Сыра только кружок, посередке проткнут тростинкой,

Был повешен на них и пучок укропа засохший.

Так что припасов других себе ищет герой прозорливый.

60 Был при лачуге его огород, плетнем обнесенный

Из тростника и лозы, вторично пущенной в дело.

Мал был участок, но трав и кореньев росло там немало.

Все, в чем бывает нужда бедняку, он давал в изобилье,

У бедняка и богач мог порою многим разжиться.

65 Требовал только забот, но в расход не вводил огородик.

Ежели праздничный день иль ненастье держали Симила

Дома, ежели вдруг прерывалась работа за плугом,

Труд отдавал он тогда огороду. Умел он растенья

Все рассадить, и земле семена таинственной вверить,

70 И покорять ручейки соседние должной заботой.

Всякая зелень здесь есть: и свекла с пышной ботвою,

И плодовитый щавель, девясил, и поповник, и мальвы,

Есть и порей — такой, что обязан репке названьем,

Есть и приятный латук — от изысканных яств передышка,

75 Плети ползут огурцов и растет заостренная редька,

Тыквы лежат тяжело, на толстый живот привалившись.

Не для хозяина, нет, — ибо кто воздержней Симила? —

А для других этот рос урожай: ведь каждый девятый

День за плечами носил на продажу он овощи в город.

80 И возвращался домой налегке, но с тяжелой мошною,

Редко когда захватив с мясного торга товару.

Грядка, где лук и зеленый порей, утолит его голод,

Горький крес, который куснуть невозможно, не морщась,

Или гулявник, чей сок Венеру вялую будит.

85 Мысля, что выбрать сейчас, в огород выходит хозяин,

Первым делом, вокруг подкопавши пальцами землю,

Вырвал он чеснока четыре плотных головки,

Вслед сельдерея нарвал кудрявого, руты зеленой

И кориандра стеблей, дрожащих и тонких, как нити.

90 Зелени вдоволь нарвав, у огня веселого сел он,

Громко служанке велел, чтоб скорее подала ступку.

От шелухи он одну за другой очищает головки,

Верхний снимает слой и чешуйки бросает с презреньем

Наземь, засыпавши всё вкруг себя, а корень мясистый,

95 В воду сперва обмакнув, опускает он в камень долбленый.

Солью посыпавши их, от соли твердого сыра

В ступку кидает Симил и трав, что раньше назвал я.

Левую руку кладет под одежду на пах волосатый,

В правую пестик берет и чеснок пахучий сначала

100 Мелко толчет, а потом в соку его всё растирает.

Ходит по кругу рука; и зелень, и сыр понемногу

Свойства теряют, а цвет получают из многих единый:

И не зеленый совсем (тут мешает молочная примесь).

И не молочный (его слишком много трав замутняет).

105 Запахом острым от них шибает в ноздри Симилу:

Морща курносый нос, свою же стряпню он порочит

И со слезящихся глаз отирает влагу рукою,

Дым, не повинный ни в чем, осыпая яростной бранью.

Спорится дело его: уже не толчками, как раньше —

110 Плавными пестик идет кругами в мерном движенье.

Несколько капель Симил подливает Палладина масла

И, добавив поверх ничтожную уксусу долю,

Вновь начинает тереть, чтобы лучше все части смешались.

Пальцами после двумя обойдя всю ступку по стенкам,

115 Он собирает стряпню и комок из месива лепит:

По завершенье оно справедливо зовется «толченкой».

Той порою раба усердная хлеб вынимает.

С радостью в руки его берет Симил: на сегодня

Голод не страшен ему. На обе ноги обмотки

120 Он надевает затем, покрывает голову шляпой,

Дружных быков запрягает в ярмо, опутав ремнями,

Гонит на ниву их и лемех в землю вонзает.

Смесь

— Делия ходит сюда для тебя, только видеть красотку,

Тукка, нельзя: за порог муж не пускает ее.

— Делия ходит сюда для тебя, для меня — так не ходит:

Видеть и трогать нельзя — значит, она далеко.

5 Слышал я часто: придет, да что толку мне в этом известье?

Скажешь тому, для кого в дом воротилась она.

II

Любитель слов старинных, как керамика,

Британский Фукидид, чудак аттический,

Смешав и галльский тав, и мин, и сфин в одно,

Яд настоял на них братоубийственный.

III

Вот он, взгляни на него: на престол могучий воссевший

Славой он был вознесен выше небесных высот:

Мир огромный земель потрясал он грозной войною,

В Азии многих царей, много племен разгромил,

5 Рабства тяжелый ярем и тебе уже, Рим, он готовил —

Ибо весь мир остальной пал пред оружьем его, —

Но когда все охватила вражда, он рухнул в разгаре

Распри и тотчас же был изгнан из отчих земель.

Воля богини всегда такова, и ее мановенью

10 Лживое время спешит смертную участь предать.

IV

Где б ни носили меня перемены жизни превратной,

Сколько б ни видел я стран, сколько б ни встретил людей,

Пусть я погибну, коль был кто-нибудь тебя мне дороже:

Можно ль милее тебя в мире другого найти?

5 Боги и сестры богов и прежде прочих Венера

Дали все блага тебе, Муза, как ты заслужил,

Все, чему рад Аполлон и стройный хор Аполлона:

Разве бывал человек, Муза, ученей тебя?

В мире сравнится ли кто с тобой приятностью речи?

10 Чистая Клио, и та хуже тебя говорит.

Хватит с меня и того, что себя ты любить позволяешь:

Где уж мне ждать, чтобы ты мне отвечал на любовь?

V

Прочь, риторы! Напыщенные прочь речи,

Что не росой ахейской, а водой полны!

Стилон, Варрон, Тарквитий — все вы прочь, племя

Грамматиков, заплывшее давно жиром!

5 Младенческие погремушки, прочь все вы!

Прощай и ты, о Секст, моих всех дум дума,

Сабин и все красавцы: паруса лодки

В блаженную направил я теперь гавань,

Ищу великого Сирона слов мудрых

10 И жизнь от всех забот освободить жажду.

Ступайте прочь, Камены, прочь, хоть мне милы

Всегда вы были прежде, признаюсь прямо,

Камены милые, и впредь в мои свитки

Заглядывайте лишь исподтишка, редко.

VI

Несчастнейшего зятя разнесчастный тесть

И Ноктуин-зятек, мозги дурацкие!

Неужто, глупостью твоей прижатая,

В деревне будет жить такая женщина?

5 Ну право, как про вас строка написана:

Вы все сгубили, зять и тесть преславные!

VII

Право, по совести я говорю, любезный мой Варий,

Чтоб мне пропасть, но меня этот малыш погубил.

Если же так говорить не велят мне правила, — ладно,

Я не скажу, но меня этот мальчишка сгубил.

VIII

Был ты Сиронов, клочок земли при бедной усадьбе

(Впрочем, хозяин такой был и тобою богат),

Ныне тебе и себя, и всех, кто мною любимы,

Если о родине вдруг вести услышу грустней,

5 Я поручаю: прими всех прежде отца и Кремоной

Новою стань для него, новою Мантуей стань.

IX

Молви немногое мне, но лишь с ведома яркого Феба,

Молви немногое, хор мудрых сестер Пегасид.

К нам победитель грядет, победного шествия гордость,

Славный везде, где лежит суша и плещут моря.

5 С варваром битва его наградила почетной добычей, —

Вот он, как Эрикс, могуч или как гордый Ойнид,

Но оттого он не стал в искусстве вашем ничтожней

И в хороводе святом место достоин занять.

Вот почему и меня больше прежнего мучит забота,

10 Что я могу о тебе, что для тебя написать?

Та, что меня больше всех устрашить должна бы причина,

Более всех, признаюсь, силы душе придала.

В свитки попало мои твоих немного созданий —

В них и афинян язык, в них и афинская соль, —

15 Песен, фригийца век, до грядущих доживши столетий,

Песен, пилосца век сроком достойных затмить.

В неге под тенью листвы широковетвистого дуба

В них Мелибей и Мерид рядом лежат, пастухи,

Сладостных песен они, чередуясь, стихи повторяют, —

20 Так ученый любил петь тринакрийский певец.

Каждый спешит из богов украсить твою героиню,

Каждая ей из богинь дар свой спешит поднести.

Счастье красавице той, что таким поэтом воспета:

Славой ее ни одна не посягнет превзойти.

25 Та ли, что в беге могла б победить Гиппомена проворство,

Если б ее не пленил дар золотой Гесперид,

Та ль, что была рождена из яйца лебединого Леды,

Та ли, что в небе блестит — Кассиопея сама,

Та ли, кого берегло скакунов крылоногих ристанье,

30 Но домогались кого юные греки толпой,

Душу и жизнь за нее отдавая отцу-нечестивцу,

Так что Элиды земля кровью влажнилась не раз,

Или Акрисия дочь, или царевна Семела, к которым

В молнии грозной, в дожде сам Громовержец сходил,

35 Или же та, надругавшись над кем, лишился пенатов

Отчих Тарквиния сын вместе с надменным отцом,

В те времена, когда Рим, избравший консулов первых,

Гордых господство царей кроткою властью сменил.

Много наград он питомцам своим вручал по заслугам:

40 Мощных Попликол не раз, славных Мессал награждал.

Надо ли мне вспоминать усердье в трудах неномерных,

Годы суровых боев, тяготы долгой войны?

Как на стан войсковой менял ты форум охотно,

Бился от сына вдали и от отчизны вдали?

45 Как терпеливо сносил то зной непомерный, то холод?

Как и на жестком кремне крепко ты мог засыпать?

Как под враждебной звездой по угрюмым морям проплывал ты,

Смелостью зиму не раз, смелостью шквал одолев?

Как, устремляясь вперед, бросался грудью ты в гущу

50 Грозных боев, не страшась общего бога войны?

Как то в Африку ты поспешал, к племенам вероломным,

То к быстротечным струям Тага, реки золотой,

И, один за другим войной тревожа народы,

Шел с победою ты за океанский предел?

55 Нет, не мне воспевать, не мне такие победы:

Как я отважусь? Едва ль смертным по силам та песнь.

Сами молву о тебе пронесут по целому свету,

Сами деянья твои славой украсят себя,

Мы же восславим лишь песнь, что с тобою создали боги:

60 Хор сладкогласный Муз, Кинфий, Аглая и Вакх.

Если стремиться к хвале из безвестности, если Кирены,

Если латинским стихом греческих высей достичь

Мог я, исполнились все мои желанья с избытком.

Этим довольствуюсь я. Что мне до черни тупой?

X

Сабин вот этот (он пред вами, странники!)

Клянется, что быстрейшим из погонщиков

Когда-то был он: по пути ли в Мантую,

Летя ли по дороге, легшей в Бриксию,

5 Двуколки обгонял и колымаги он.

Тому свидетель — Трифон, с ним соперничать

Никак не смогший, и подворье Церула,

Где он, Сабин, еще на службе Квинтия

Стриг ножницами мулам гривы жесткие,

10 Чтобы ярмо из бука Киторийского

Легко неслось выносливыми шеями.

Студеная Кремона, топи галльские,

Вы видели, вы слышали, вы знаете —

(Так говорит Сабин): во дни далекие

15 На ваших бродах увязал он по уши,

В болота ваши он поклажу сваливал,

От ваших стен окольными дорогами

Гонял он мулов под ярмом, то правыми,

То левыми копытами лягавшихся.

..........

20 К богам дорожным он мольбы о помощи

Не обращал: впервые им приносит он

Отцову сбрую с верною скребницею.

Все было и минуло. Ныне в консульском

Он восседает в кресле, посвятив свой лик

25 Вам, двое братьев, Кастор с братом Кастора.

XI

Кто из богов, Октавий, тебя у нас отнял? Иль правду

Молвят, что это с вином многое множество чаш? —

С Вами я пил, если в этом всё зло. Но за каждым крадется

Участь своя. Так вина в чем же, скажите, вина?

5 — Будем писаньям твоим мы дивиться, историю Рима

Будем оплакивать мы, плача о смерти твоей.

Но уж не будет тебя. Отвечайте, превратные маны:

Есть ли какая отцу сына корысть пережить?

XII

Спесивый Ноктуин, мозги дурацкие!

Девицу за тебя, к которой сватался,

Спесивый Ноктуин, не бойся, выдадут.

Но как, спесивый Ноктуин, посватавшись,

5 Не видел ты: две дочки у Атилия?

Две дочки, и обеих он отдаст тебе.

Сходитесь все, сходитесь: свадьбу празднует

Спесивый Ноктуин, как должно, с кружкою.

Талассио! Талассио! Талассио!

XIII

Ты думаешь, я слаб, что не под силу мне,

Как встарь, пускаться по морю,

По всем путям и в зной, и в стужу следуя

Знаменам победителя?

5 Силен, силен я выношенной яростью,

И к бою рвется речь моя.

Зачем, наглец, достойный гнева Цезаря,

О собственных ли мерзостях,

О гнусной ли сестре, блуднице лагерной,

10 Меня неволишь лаяться?

Или о том, как ты мальчишкой с взрослыми

Задремывал в застолице,

15 И, вдруг взмокревши, слышал сзади пьяный хор:

«Талассио! Талассио!»

Что побледнел ты, бабень? или шуточки

Уже тебе не в шуточки?

Меня не взманят все твои Котитины

20 Оргические идолы,

Невмочь глядеть, как ты, обнявши жертвенник,

По-бабьи вертишь задницей,

Как ты кричишь среди вонючих грузчиков

Над тибрскими причалами,

25 Где барки, ставши в рыжем иле заводей,

С волной ущербной борются!

Я не взойду в харчевни компитальские

К горелым жирным кушаньям,

Которые запив водицей слизистой,

30 К жене-толстухе тащишься

И, ненавистный, давишься за счет ее

Горячими колбасами!

Попробуй возрази, попробуй вызовись!

А я еще по имени

35 При всех, блудливый Луций, назову тебя:

Стучи зубами с голоду,

Казнись беспутством братьев и распухшими

Ногами дяди-пьяницы,

И собственной, доступной всем утробою,

40 Распроклятой Юпитером!

XIV

Если начатый труд суждено мне будет закончить,

Ты, что в Пафосе живешь и в Идалийском краю,

Если римские все города с тобою троянский

Сын облетит, вознесен песней достойной моей, —

5 Знай, не картиной твой храм я украшу, не только лишь ладан

И плетеницы тебе в чистых руках принесу:

Скромный рогатый баран и телец, величайшая жертва,

В честь тебя окропит кровью огонь алтарей,

Мраморный рядом с тобой, о богиня, с пестрым колчаном,

10 Крыльям под стать расписным, встанет и сын твой другой.

О Киферея, приди: к тебе твой Цезарь взывает

И Суррентинский тебя кличет с Олимпа алтарь.