Казалось, ее вот-вот стошнит, когда они отошли достаточно далеко от фонтана и, наконец, остановились. Эйслинн прильнула к Сету, зная, что он снова обнимет ее.

— Слишком много для одного дня? — Проговорил он ей в ухо.

— Да уж.

Сет молча прижал ее к себе.

— Что бы я без тебя делала? — Она закрыла глаза, не желая видеть гибких девушек-фейри, да и любых других из их братии, наблюдавших за ними.

— Ты никогда об этом не узнаешь. — Он держал ее за плечи, когда они прошли то место, где на нее напали, миновав вездесущих фейри с потрескавшейся кожей.

Ей нужно было быть более уверенной в себе и уметь лучше держать себя в руках, раз уж она собиралась поболтать с фейри. Может, Дония и спасла ее, но это не меняло того, кем она была.

Когда они дошли до ее дома, Сет сунул деньги ей в руку:

— Завтра возьмешь такси.

Ей не нравилось брать у него деньги, но она не могла попросить об этом бабушку, не вызвав у нее подозрений.

Эйслинн засунула деньги в карман.

— Хочешь зайти?

Брови Сета поползли вверх:

— Это вряд ли.

Эйслинн шла вверх по лестнице, надеясь, что бабушка уже спит. Лучше ей сейчас не попадаться бабушке на глаза. Она вошла в квартиру и попыталась тихонько прокрасться мимо гостиной.

— Ты опять пропустила ужин. — Бабушка даже не подняла глаз от газеты. — На улицах происходят ужасные вещи, Эйслинн.

— Я знаю. — Она остановилась у двери, но не вошла в комнату.

Бабушка сидела в своем любимом ярко-фиолетовом халате, положив ноги на кофейный столик из камня и стали. Очки на цепочке висели на шее. Бабушка уже не была такой молодой, какой Эйслинн помнила ее в детстве. Но она была стройнее и здоровее других женщин ее возраста. Даже когда она весь день проводила дома, она одевалась так, будто ждала гостей: ее длинные седые волосы всегда были собраны в аккуратный пучок или заплетены в косу, а под халатом она всегда носила строгую юбку и блузку.

Однако бабушка не была консервативной, она думала не так, как другие бабушки, и если хотела, была слишком проницательной.

— Что случилось?

Это был обычный вопрос, и любой, кто услышал бы его, так бы и подумал. Всегда быть настороже — вот ключ к выживанию . И все же в голосе бабушки прозвучало нечто большее, чем простое беспокойство.

— Все в порядке, бабуль. Просто устала.

Эйслинн подошла к ней, наклонилась и поцеловала. Я должна сказать ей, но не сейчас. Она и так слишком переживает.

— Смотрю, у тебя новые побрякушки. — Бабушка взглянула на цепочку, которую Сет дал Эйслинн.

Эйслинн замерла в сомнениях. Что я должна сказать? Бабушка не поймет, не одобрит желания Эйслинн во всем разобраться. Прячься и отводи взгляд — вот бабушкин девиз.

— Эйслинн, — бабушка сделал звук телевизора громче, взяла лист бумаги и написала:

«Они что-то сделали? Причинили тебе вред?»

И протянула листок ей.

— Нет.

Бабушка строго посмотрела на Эйслинн, а потом на бумагу. Вздохнув, Эйслинн написала:

«Двое из них ходят за мной по пятам».

Бабушка громко втянула воздух и, выхватив из ее рук листок, быстро написала:

«Я позвоню в школу, нужно забрать документы…»

— Нет, прошу тебя, — прошептала Эйслинн и положила свою ладонь поверх бабушкиной. Потом взяла ручку и написала:

«Я не знаю, чего они хотят, но я не хочу прятаться».

А потом попросила:

— Умоляю, позволь мне самой во всем разобраться. Я буду очень осторожна.

Впервые в жизни бабушка смотрела на Эйслинн так, словно могла увидеть ответы прямо у нее под кожей.

Эйслинн старалась выглядеть уверенно.

Наконец, бабушка написала:

«Старайся держаться от них подальше так долго, как только сможешь. Помни о правилах».

Эйслинн кивнула. Она нечасто пыталась обмануть бабушку, но сейчас не собиралась признаваться в том, что пыталась выследить фейри, или в том, что Сет помогал ей.

Бабушка всегда настаивала на том, что избегать их — единственно правильное решение. Эйслинн сомневалась, что в теперешней ситуации это могло помочь, и, если быть до конца честной, она никогда не думала, что это самый правильный путь.

— Я буду осторожна. Я знаю, что на улицах опасно, — заверила она бабушку.

Бабушка нахмурилась и схватила ее за запястье.

— Держи мобильный в кармане. Я должна быть уверена, что могу связаться с тобой в любую минуту.

— Хорошо, бабуль.

— И держи меня в курсе на случай… — Ее голос оборвался, и она написала:

«Хорошо, давай посмотрим, чего они хотят. Подождем несколько дней. Но никаких ошибок».

Затем она разорвала листок на мелкие кусочки.

— А теперь иди и поешь чего-нибудь. Тебе понадобятся все силы.

— Окей, — согласилась Эйслинн и быстро обняла бабушку.

Посмотрим, чего они хотят? Эйслинн не была уверена, что это вообще возможно. Если бы бабушка узнала, что ее преследуют приближенные ко Двору, Эйслинн оказалась бы под замком. Она выторговала себе немного времени. Но сколько это продлится? Мне нужны ответы прямо сейчас. Скрываться не было смысла. Как, впрочем, и бежать.

Она хотела нормальной жизни — поступить в колледж, создать семью, всех тех обычных вещей, которые были возможны для других людей. Она не желала, чтобы ее решения диктовались исключительно прихотями фейри. Бабушка жила так, и она уж точно не была форменным образцом счастья.

Маме Эйслинн вообще не удалось узнать, что такое счастье. Эйслинн не хотела повторить их путь, но и не знала, как этого избежать.

Фейри, а тем более приближенные ко Двору , не преследовали людей без какой бы то ни было причины. Если она не узнает, что им нужно, не найдет способ разобраться с тем, что привлекло их внимание, вряд ли они отвяжутся. А если это будет именно так, свободе Эйслинн конец. Такая перспектива ее совершенно не радовала.

Перекусив на скорую руку, Эйслинн закрылась в своей комнате. Комната не представляла собой ничего особенного. Она не отражала ее личных предпочтений или качеств, как дом Сета или чересчур «девичья» спальня Рианны. Это была просто комната. Место, где можно поспать.

Вот у Сета она чувствовала себя как дома. Поправочка — рядом с Сетом.

В этой комнате было всего несколько дорогих Эйслинн вещей, которые связывали ее с этим местом — сборник стихотворений, когда-то принадлежавший ее маме, черно-белые снимки с выставки в Питтсбурге. В тот день бабушка немало удивила ее, позволив прогулять школу и взяв ее с собой в Музей Карнеги. Это было потрясающе!

Среди этих снимков были и ее фотографии, сделанные бабушкой в ее первый день рождения. Она до сих пор улыбалась, глядя на снимок железнодорожной станции. Тогда она принялась фотографировать все подряд, чтобы узнать, проявятся ли фейри на пленке, если она видит их через объектив.

Разумеется, на фото их не было, но Эйслинн так увлеклась процессом, что была рада затее с фотоаппаратом.

Все эти мелочи — маленькие кусочки доказательств того, что именно она была хозяйкой этой комнаты. Иногда ей казалось, что все, что она делает или открывает для себя в жизни, — предопределено заранее.

Концентрация. Контроль.

Эйслинн выключила свет, залезла под одеяло и взяла мобильный.

Сет ответил после первого же гудка:

— Уже соскучилась?

— Может быть. — Она закрыла глаза и потянулась.

— Все в порядке?

Его голос звучал напряженно, но она не стала спрашивать, почему. Сейчас ей не хотелось говорить о неприятных или причиняющих беспокойство вещах.

— Расскажи мне сказку, — прошептала она. С ним плохое всегда казалось менее пугающим.

— Какую?

— Такую, чтобы мне потом приснилось что-нибудь приятное.

Он рассмеялся низким, хриплым голосом.

— Дай-ка мне подсказку, о чем должен быть такой сон.

— Удиви меня. — Эйслинн прикусила губу. Я-то знаю, о чем. Ей действительно нужно было перестать флиртовать с ним, пока она не пересекла запретную черту, за которой уже не будет пути назад.

Около минуты он молчал, но она слышала, как он дышит.

— Сет?

— Я здесь. — Его голос был мягким и нерешительным. — Давным-давно жила-была девочка…

— Не принцесса.

— Нет. Определенно, нет. Она была слишком умной, чтобы быть какой-то там принцессой. И сильной к тому же.

— Правда?

— О да. Она была сильнее, чем кто-либо мог вообразить.

— И она жила долго и счастливо?

— Разве в середине не должно быть чего-нибудь еще?

— Я всегда читаю концовку заранее. — Эйслинн помолчала, свернувшись в комочек под одеялом, и ждала его подтверждений, чтобы всего лишь на минуточку поверить, что все может быть хорошо. — Итак, долго и счастливо?

— Да, — ответил он без колебаний.

Несколько минут они оба молчали. Она слышала звуки уличного движения, слышала его дыхание. Она начала засыпать с трубкой, прижатой к уху, как это бывало и раньше, ощущая свою связь с ним.

Наконец, он произнес:

— А я упоминал, какой сексапильной она была? — Эйслинн рассмеялась. — Она была так невероятно прекрасна… — Он замолчал, и она услышала скрип открывающейся двери. — Это как раз тот момент, где смысл сна совершенно меняется.

— Ты дома? — Она слышала, как он ходил по комнате: закрыл дверь, бросил ключи на стойку, снял куртку, она куда-то приземлилась — наверное, на стол. — Теперь я оставлю тебя в покое.

— А что, если я не хочу этого? — Спросил он.

Послышалась музыка, что-то из джаза. Она услышала, как он прошел по комнате. Ее сердце забилось чаще, когда она ясно представила себе, как он растянулся на кровати. Но она справилась с голосом, и он был лишь немного тише, чем раньше:

— Спокойной ночи, Сет.

— То есть опять убегаешь? — Один его ботинок стукнулся о пол.

— Ничего я не убегаю.

Второй ботинок последовал за первым.

— Неужели?

— Вот именно. Просто… — Она запнулась, понятия не имея, как закончить предложение, не солгав ему.

— Думаю, тебе стоит притормозить, чтобы я смог, наконец, поймать тебя. — Он замолчал. Похоже, в последние время он только это и делал — двусмысленные намеки, заставляющие ее признать то, что было опасно для их дружбы. Она не отвечала. — Сладких снов, Эш, — пожелал он.

Отключившись, Эйслинн сжала телефон в руке, думая о Сете. Нет, это точно плохая идея. Очень, очень плохая… Она улыбнулась. Он думает, что я умная и сексуальная.

Засыпая, она все еще улыбалась.