Китти при виде Аджани всегда чувствовала, как ее покидают остатки желания решать дела миром. По своей природе она не была склонна к насильственным действиям и не получала удовольствия от того, что ей приходилось делать, чтобы выжить. Время от времени ей приходило в голову, что именно в этом крылась основная причина ее конфликтов с братом: он считал странное свойство неумирания призывом к действию, знаком того, что перед ними стоит какой-то высокий смысл жизни. Она же просто хотела той самой жизни, к которой стремилась еще в Калифорнии, хотела иметь дом и семью. К несчастью, осуществить эти желания она могла бы лишь в том случае, если бы отвернулась от брата — единственного родного человека, который у нее был, — и поэтому сражалась бок о бок с Джеком. Однако это ни в коей мере не означало, что ей хоть сколько-нибудь нравилось убивать.

Но она нисколько не сомневалась, что ей было бы очень приятно убить Аджани. Когда он смотрел на нее, ей казалось, что на ее кожу ложится какая-то склизкая гадость; на память сразу приходила одна из разновидностей мужчин, посещавших в те, старые, времена, дома, салун «Распахнутая дверь». Тогда она надеялась, что они не заметят ее, не станут глядеть в ее сторону. Именно из-за таких мужчин, как Аджани, она носила под корсетом маленький пистолет, а под юбкой — пару ножей в ножнах. А ситуация, когда она остается наедине с Аджани, относилась к числу ее немногочисленных навязчивых страхов. Она всерьез боялась только этого — и, конечно, потерять Эдгара или Джека, — и Эдгар это знал.

Он стоял рядом с нею в полутемной таверне.

— Если бы была надежда, что он умрет насовсем, я убил бы его за то, как он смотрит на тебя.

Она не собиралась лгать и утверждать, что внимание Аджани ей безразлично. Во время переговоров с ним перед входом в таверну она вспомнила о предупреждении Дэниела и подумала, что, может быть, ей следовало бы поделиться с Эдгаром. В обычных ужимках и колкостях Аджани появилось что-то новое. И это пугало ее куда сильнее, чем ей хотелось бы.

Дойдя вместе с Эдгаром до небольшой ниши под лестницей, она приостановилась. Быстро, чтобы не успеть подумать о том, что это плохая затея, она притянула Эдгара к себе и поцеловала. Она предполагала, что это будет простой поцелуй, нечто вроде «спасибо-что-понимаешь-меня-без-слов», но Эдгар тут же прижал ее к себе. Его ладонь скользнула ей на крестец, а сама Китти осознала, что ее руки сами собой обвились вокруг его шеи. Она таяла в поцелуе, ее тело вспоминало, насколько это хорошо, а в глубине сознания мелькнуло отчаянное сожаление о том, что она так давно не бывала в его объятиях.

Когда Эдгар немного отодвинулся, она подумала, что хорошо бы восстановить ту дистанцию, которую она поддерживала весь минувший год, но не смогла этого сделать. Она обвилась вокруг него, а он смотрел на нее так, будто, кроме нее, во вселенной не существовало больше ничего. Пусть они находились в таверне, но сейчас им удалось найти местечко, недоступное досужим взорам. С бессильным отчаянием она пожалела о том, что такое место нашлось, как будто присутствие посторонних помогло бы ей вернуть самоконтроль, который грозился полностью улетучиться уже со следующим ударом сердца.

— Прости, — прошептала она, высвобождаясь из его объятий. — Мне не следовало…

Он поцеловал ее быстро и нежно, одним коротким прикосновением губ, и лишь после этого сказал:

— Врунишка.

Она отвернулась, чтобы он не видел выражения ее лица.

— Это ошибка…

Вместо ответа он поцеловал ее в шею. Его растопыренные пальцы, не получившие пока что от нее приказа остановиться, скользили по косточкам ее корсета. Ее кожу отделяли от его рук блузка и корсет, но все равно от его прикосновений по ее коже словно тянулись огненные линии.

Она подалась назад, зная, что он сейчас же устранит возникшее было между ними расстояние.

— Я не перенесу еще одной твоей смерти, — дрожащим голосом сказала она.

Он не стал спорить с нею, не стал убеждать ее, что это, как они оба знали, всего лишь пустой страх и глупость.

Он остановил ее рукой, лежавшей на ее ягодице. Потом он поднял вторую руку, пробежал пальцами по ее волосам и немного наклонил ее голову. Целуя и покусывая ее горло, он провел свободной рукой по ее ребрам, между грудями и немного вбок.

— Я жив. И ты жива, со мною. Это, — он легонько прикусил пульсирующую артерию на шее, — и это, — он прижал ладонь к ее сердцу, — бьется. Это же твое сердце, Кит. Ты чувствуешь его?

Она снова прижалась к нему.

— Что-то чувствую.

Он не то засмеялся, не то зарычал.

— Вот видишь? Мы оба живы.

Вместо ответа Китти извернулась в его объятиях и снова поцеловала его. Это — свобода находиться в его обнимающих руках, прикасаться губами к его губам, прижиматься телом к его телу — и было тем самым, ради чего стоит жить.

— Ты нечестно споришь.

— Я не спорил. — Он обнял ее одной рукой за плечи и шагнул вперед. Потом прошептал ей в самое ухо: — Я люблю тебя. Ты любишь меня. Ты придешь в себя или… — Он умолк.

Они поднялись по нескольким ступенькам, а он все не заканчивал фразу. Китти ждала, но Эдгар так ничего и не сказал.

Когда они дошли до второго этажа, она не выдержала.

— Или что?

Он взглянул на нее с неподдельной растерянностью, как будто понятия не имел, о чем идет речь.

Чувствуя некоторое раздражение, она двинулась дальше. Дойдя до середины следующего лестничного марша, она остановилась и спросила:

— Ты сказал: «Ты придешь в себя или…» — и остановился. Так что будет «или»?

— Никакого «или» нет и быть не может. — Эдгар самоуверенно ухмыльнулся, как в давние времена, когда он только-только попал в Пустоземье и решил соблазнить ее. Тогда она считала, что переспать с мужчиной — дело совершенно пустячное, и снисходила до того, чтобы его заметить, лишь когда бывала в настроении. Тогда же она связалась с Дэниелом, во-первых, для развлечения, и во вторых, чтобы доказать самой себе, что она не влюбилась в Эдгара. В результате она разрушила свою дружбу с Дэниелом, но нисколько не обескуражила Эдгара. Любые преграды, которые она пыталась возвести, он игнорировал с такой непреклонной решительностью, что она не могла придумать, как еще сопротивляться, и через пару лет все же перестала делать вид, что в их отношениях нет ничего серьезного. И когда год с небольшим назад она отвергла его, то была чрезвычайно изумлена тем, что он смирился с этим.

Сделав слабую попытку обуздать свое любопытство, она все же сдалась и просила:

— Что же изменилось?

— Кит, кто-то из нас должен быть благоразумным.

— Благоразумным?

— Благоразумным, — повторил он, вступая на площадку третьего этажа.

Она промолчала.

Гектор вытащил к лестнице кресло, сплетенное из грубых волокон кактуса, и сидел, покачиваясь на его задних ножках и закинув на перила одну ногу в башмаке. Засученные рукава рубашки открывали взглядам руки, покрытые полосами запекшейся крови; впрочем, крови хватало и на одежде. На коленях у него лежал дробовик с коротким стволом; одной рукой Гектор лениво подбрасывал в воздух какой-то из своих неиссякаемых ножей.

— Аджани ушел, — сообщил ему Эдгар.

— Я уже догадался, — кивнул Гектор.

Китти заставила себя сосредоточиться на делах, поскольку сейчас ей больше всего хотелось затащить Эдгара в комнату и объяснить ему, что она на самом деле вполне благоразумна. Она много думала о своем решении, и то, что она поддалась порыву и поцеловала Эдгара (и еще раз поцеловала), но не зашла дальше, вовсе не значило, что она утратила благоразумие. Если честно признаться, она время от времени пыталась подыскать какой-нибудь повод для того, чтобы поцеловать его, и в последнее время ей все чаще и чаще приходилось бороться с искушением. От этого просто некуда было деться — слишком уж много лет они были связаны друг с дружкой. Поэтому в том, что ей так трудно было выполнять свое решение, не было ничего удивительного. Она недовольно топнула ногой и вдруг заметила, что и Эдгар, и Гектор с удивлением посмотрели на нее.

Гектор широко улыбнулся и в очередной раз подбросил нож к потолку.

— Значит, вы…

— Нет! — оборвала его Китти.

— Тогда понятно, почему у тебя такое настроение. — Он с сочувствием взглянул на Эдгара. — Сожалею, дружище. Я думал, что хоть веррот здесь поможет.

Эдгар ничего не сказал, и выражение его лица сделалось совершенно непроницаемым. Невзирая на собственное взвинченное состояние, Китти была благодарна ему за это. Порой она приходила в совершенную ярость из-за того, что все они имели так мало возможностей для личной, закрытой от других жизни.

— Я прикинул, что лучше посидеть здесь, покуда не придете вы или босс, — лукаво ухмыльнулся Гектор. — На Мелли подействовал веррот, и она… сами знаете, какая она сейчас. Она в комнате. Может быть, теперь, когда Аджани убрался, мы выйдем погулять. А то, если мы заторчим здесь на всю ночь, она примется отстреливать из окна всех ящериц, которые попадутся ей на глаза, а то и пустоземцев.

Эдгар кивнул.

Гектор указал на три двери, выходившие в коридор за его спиной (других здесь вовсе не было).

— Она в следующей комнате. Потом еще одна комната для Джека, и следующая — тоже наша. Ну и, — он указал на ближайшую к нему дверь, — кто-нибудь сможет переночевать с Фрэнсисом. Он уже различает кое-что раненым глазом, но оставить его одного пока нельзя — дело еще слишком плохо. Я могу остаться с Мелли или с ним, как…

— Мы скажем тебе. — Эдгар поспешил перебить Гектора, пока тот не дошел до вопроса, с кем поместится Китти: с Эдгаром или Хлоей. Джек редко позволял себе такую роскошь — снять целых четыре номера для своего отряда, но Хлоя все еще оставалась «темной лошадкой». В недавние времена Мэри могла бы заночевать с Джеком, Китти или Фрэнсисом. Эдгар, конечно, предпочел бы остаться с Китти, но на деле ночевал там, где указывал Джек (но только не в обществе Мелоди). Все они приняли ее в свою группу, но оставаться с нею не соглашался никто, кроме Гектора. Ярмарочного жонглера ножами не слишком смущали ее закидоны.

Когда Гектор напомнил Китти о ранении Фрэнсиса, в ней всплеснулась тревога. Со своей службой и образом жизни они часто получали всяческие повреждения, но страданий это нисколько не ослабляло. Фрэнсис был самым добросердечным из всего отряда, он помогал ей ухаживать за ранеными, и поэтому то, что сейчас он пострадал сильнее всех, казалось Китти просто ужасным. К беспокойству за него примешивались чувство вины и гнев: вина за то, что лишь она одна могла хоть как-то помочь ему, и гнев на Аджани, который явился сюда в то время, когда у нее были куда более важные дела.

Эдгар негромко постучал в дверь комнаты Фрэнсиса. Китти со словами: «Это мы», — вошла следом за ним. Как и все гостиничные номера, которые ей доводилось видеть в Виселицах, помещение было тесным и обшарпанным. Оно было ярко освещено из небольшого, без занавесок, окна, расположенного напротив входа. Фрэнсис лежал на узкой, слишком короткой для него койке. Руки он подложил под голову, вытянутые ноги скрестил в лодыжках. На первый взгляд могло показаться, будто он смотрел в потолок, но его глаза были закрыты.

— Я неправильно выздоравливаю.

— Что? — Китти шагнула к кровати, села рядом с ним и всмотрелась в его лицо. Кровь и слезы текли из одного из его закрытых глаз и стекали по щеке на прижатую к лицу сложенную тряпку. — Может быть, немного медленнее, чем обычно, но…

— Я вижу ничуть не больше, чем в тот момент, когда все это случилось, — перебил ее Фрэнсис. Скривившись от боли, он открыл оба глаза. — Китти, вместо тебя я вижу лишь расплывчатое пятно. Обычно глаза восстанавливаются быстрее.

— Но Гектор сказал… — попыталась было возразить Китти, но осеклась, увидев, что кровь потекла сильнее.

Фрэнсис снова закрыл глаза и вытер тряпкой кровь; вернее, размазал ее по лицу.

Эдгар распахнул дверь и обратился к Гектору:

— Нам нужен умывальный тазик.

— Ты обманул Гектора? — негромко сказала Китти, когда Эдгар закрыл дверь.

Фрэнсис улыбнулся.

— И это говорит та самая женщина, которая только вчера лгала мне, чтобы выйти из лагеря? — Он приподнял руку — Китти схватила ее и пожала — и добавил: — Если что-то непонятно, первыми об этом должны узнавать Джек или ты. Китти, таков порядок.

Она молча кивнула и лишь потом, вспомнив, что оба глаза у Фрэнсиса закрыты, тихонько произнесла:

— Да, ты прав.

— Может быть, мы сможем добыть веррот? — сказала она, взглянув на Эдгара. — Много здесь не потребуется. — Она попыталась мысленно связаться с Гарудой; это было примерно то же самое, что поймать неоформившуюся мысль или полуосознанное воспоминание. Ощутив его присутствие — это ощущалось так, будто он открыл глаза и посмотрел на нее, — она сказала: — Если веррот не действует, следует посмотреть, не найдется ли какого-нибудь естественного лекарства или чего-нибудь в этом роде. Ты должен поправиться. А если нет, мы выясним, почему так случилось.

— Это, скорее всего, какой-то яд, — сказал Гаруда. — Еще одно доказательство того, что монахи действуют заодно с Аджани.

Сейчас, сосредоточившись на том, чтобы дотянуться до Гаруды, Китти вдруг подумала, что если ее общение с ним выглядит так, будто у него есть дверь, открывающаяся в ее тело, сквозь которую он может входить и выходить по собственному желанию, то, может быть, и она точно так же способна связаться с ним. Сегодня был один из тех редких случаев, когда эта самая дверь не воспринималась как что-то абсолютно лишнее. Именно так она и сказала Гаруде и хоть и не могла его видеть, но знала, что он обрадовался. Теперь, когда она уже не сопротивлялась мысленной связи с ним, эта связь сделалась еще сильнее и устойчивее.

— В последнее время я проводил эксперименты с разными токсинами. Посмотрю, которые из них могут давать такой эффект, и уточню, что именно монахи использовали в прошлом, — пообещал Гаруда.

Китти не собиралась отказываться от помощи, которую он сам предложил, но все же не удержалась от вопроса:

— Почему ты так добр ко мне?

— Потому что ты, Кэтрин, необычная. Когда проживешь несколько столетий, необычное интригует сильнее, чем что бы то ни было. — Он сделал паузу, и Китти показалось, что она почувствовала его улыбку. — И еще потому, что ты почти так же сильно, как и я, хочешь убить Аджани. Это делает нас союзниками.

Тут Китти не смогла удержаться от ответной улыбки. Ей все еще не очень нравилось присутствие кровососа в ее сознании, но, в отличие от подобных случаев в прошлом, сейчас она воспринимала общение с ним как полезный резерв.

Почувствовав, что Гаруда покинул ее мысли, она обратилась к Фрэнсису:

— У меня есть кое-какие идеи. Мы во всем разберемся. Может быть, не сегодня, но если твое тело не исцелится естественным образом, мы найдем другие пути. Если будет нужно, я попробую заклинания.

Фрэнсис кивнул, не открывая глаз.

— Обещаю тебе, что я сделаю все возможное. — Китти кончиками пальцев отбросила с его лица волосы, взяла тряпку, чтобы вытереть кровь со щеки, и взглянула на Эдгара.

Эдгар понял ее без слов.

— Я отыщу Джека. Он еще на улице, с новой женщиной.

— Если увидишь Гектора, скажи ему, чтобы он остался с Мелоди, — добавила Китти, когда Эдгар направился к двери. Она не собиралась плакать — такую роскошь она позволяла себе очень редко. Вместо этого она склонилась над своим другом и принялась осторожно вытирать текущую по его лицу кровь, время от времени отвлекаясь на мысли о том, как же ей хочется разделаться с теми, по чьей вине страдает Фрэнсис.