Почувствовав на склоне лет, что «угнетаема… старостою», Анна Нелидова произвела раздел имущества покойного мужа между своими пятью детьми. В письме к дочери Екатерине в 1790 г. Нелидова уверяла, что защищала ее интересы, и просила не обижаться на небольшую долю имущества по сравнению с братьями. Мать указывала, что доставшиеся Екатерине земли с крестьянами не раздроблены, а расположены компактно в одной деревне, рядом с материнским имением. «Я за долг почитаю обо всем касающемся до сего раздела вас, душа моя, уведомить… дабы Вы в сем случае могли сыскать лучшия свои выгоды», — писала Нелидова. Дальше она объяснила, что, хотя Екатерина получит только 300 десятин земли (в то время как братьям достанется 20 тыс. десятин), ее наследство состоит из самых плодородных земель с богатыми лесными угодьями, а в долю братьев входят обширные болота. В заключение Нелидова от своего имени и от имени сыновей просила дочь дать согласие на такой раздел собственности.

Письмо Анны Нелидовой — примечательный документ, который в нескольких красноречивых абзацах освещает конфликты интересов и истоки семейных ссор, сопровождавших каждый раздел собственности в императорской России. С одной стороны, оно служит ярким примером стремления знатных семей по возможности уменьшить негативные последствия раздельного наследования. Екатерина Нелидова получила в наследство не больше того, что полагалось ей по закону, но зато ее доля представляла собой единое нераздробленное владение. В то же время Анна Нелидова прямо признает, что закон несправедлив в отношении женского наследования. Она разделила владения мужа в строгом соответствии с правилами, действующими при отсутствии завещания, и дочь не имела юридических оснований рассчитывать на большее. И все же Нелидова-старшая очень хотела, чтобы Екатерина одобрила то, как совершился раздел, и поспешила заверить ее, что доля для нее выбрана самая выгодная. Эти хлопоты матери были вызваны отчасти заботой о том, чтобы после ее смерти дети не ссорились между собой: она писала, что, согласившись с условиями раздела, Екатерина в будущем не имела бы ни почвы для недовольства решением матери, ни основания донимать братьев судебными исками. Тем не менее в письме звучит подлинная озабоченность Нелидовой тем, чтобы в рамках наследственного права ее дочь получила справедливую долю. А так как она выбрала для себя деревню рядом с выделенной дочери, можно предположить, что в будущем она собиралась завещать Екатерине свое имение.

Владение имуществом, помимо его многочисленных преимуществ, давало женщинам еще и множество возможностей вмешиваться в материальную жизнь членов семьи. Будучи самостоятельными собственницами и субъектами права, дворянки могли награждать или наказывать своих родных, наделяя их имуществом или воздерживаясь от этого. Поэтому образ действий завещателей проливает яркий свет на эмоциональные связи, существовавшие в русских дворянских семьях. Но историки императорской России чаще всего игнорируют завещания как источник материалов для изучения дворянской культуры, предпочитая им мемуары и дидактически-назидательную литературу. Между тем внимательное изучение этих документов позволяет составить уникальную картину дворянских представлений о семье, родстве, происхождении и понять, как все это было связано с отношениями собственности. Мы увидим, что, хотя русские дворяне придавали родовым корням и семейным связям большое значение, собственность играла ничтожную роль в поддержании этих отношений. Связи между широким кругом родственников часто преобразовывались во влияние при дворе и на политической сцене, однако ни мужчины, ни женщины не демонстрировали преданность своему роду при многочисленных раздачах перед смертью своего имущества, как недвижимого, так и личного. Напротив, по меньшей мере с XVII в. в сфере собственности нуклеарная семья преобладала над родом. В отсутствие детей мужчины и женщины возвращали принадлежавшие им земли в родные семьи (вместе с не столь желанным даром в виде своих долгов). Но даже бездетные завещатели очень внимательно выбирали себе наследников и старались оставлять имущество как можно меньшему их числу, лишь бы не обидеть тех, к кому питали привязанность, и не нарушить закон.

Модели завещательного поведения не только отражают динамику отношений в семье, но и предоставляют нам отчетливые свидетельства того, как имущественные и правовые традиции формировали тендерные черты. Завещания русских дворян говорят еще об одном различии между культурой собственности в России и на Западе. Русские дворянки не только располагали большей властью над своим состоянием, находясь в браке, но и иначе, чем их современницы в Европе, решали, что станет с имуществом, когда они умрут. Опираясь на анализ завещаний и документов по делам о наследствах, многие историки пришли к выводу о существовании особой женской системы ценностей в отношении имущества в англо-американском мире и в Европе. Эти авторы в общих чертах утверждают следующее: если завещатели-мужчины при передаче имущества в наследство были связаны родовыми обязательствами и отдавали явное предпочтение наследникам мужского пола, то женщины-завещательницы проявляли субъективность и очевидную склонность к наследницам-женщинам. Более того, женщины гораздо чаще мужчин придавали различным предметам движимого имущества сентиментальное значение и упоминали в завещании всех, к кому питали привязанность. В России же, напротив, имущественное право диктовало дворянкам определенные схемы завещательного поведения и с неизбежностью заставляло их воспроизводить действия завещателей-мужчин, что не способствовало развитию обособленной женской культуры в сфере имущественных отношений.

 

Опасности раздельного наследования

В отличие от большинства дворян Западной Европы, русские дворяне с энтузиазмом занимались разделом наследства. Конечно, не только русская знать распределяла семейное имущество между своим потомством: все европейские системы наследования предусматривали некую долю для младших сыновей и дочерей, даже в тех случаях, когда недвижимость предназначалась только старшему сыну. Но, в противоположность своим западным собратьям, русские дворяне довели принцип разделения наследства до крайности. Германские дворяне тоже делили свои имения между сыновьями, но «проводили политику ограничения браков… и отдавали все большее предпочтение старшим сыновьям, не отказываясь официально от системы раздельного наследования». Петр I, издав в 1714 г. Указ о единонаследии, сделал попытку законодательно изменить практику наследования, но тщетно; императрица Анна Иоанновна, взяв власть в свои руки, в 1731 г. уступила требованиям дворянства отозвать этот закон. Преемники Петра разделяли с дворянством двойственное отношение к вопросу о майоратном наследовании. До 1845 г. дворянам полагалось просить разрешения государя, если они желали создать майоратное имение. Но даже после того как Николай I упорядочил эту практику, требования при возведении земли в майорат были так высоки, что лишь богатейшие дворяне могли им соответствовать. Однако при всей своей приверженности раздельному наследованию дворянство осознавало его негативные последствия, и всякий такой раздел фактически становился опытом по совмещению несовместимого. До самой революции 1917 г. существовало реальное противоречие между исконным убеждением дворянства в том, что имущество следует делить на всех сыновей и дочерей, и противоположным ему желанием предотвратить распад вотчинного владения.

Даже тогда, когда правила наследования в отсутствие завещания строго выполнялись, раздел семейной собственности был чреват конфликтами. Самые дальновидные из дворян пытались сохранять семейный лад, тщательно расписывая в завещании, как именно следует делить имущество, и запрещая детям отступать от условий завещания. Некоторые завещатели, подобно коллежскому регистратору Гневашину, сурово внушали своим наследникам, что нужно провести раздел «без всякого спору». Евграф Татищев, составляя завещание в 1781 г., указал, какие из его деревень должны отойти каждому из четверых сыновей. При этом он подчеркнул, что справедливо разделил свое имущество, так как «все сии вотчины хотя числом душ и землями одна с другою не совсем сходственны, но по известным мне выгодностям доходами уравнительны». Кроме того, Татищев оставил небольшое наследство жене и выделил каждой из четырех дочерей по 24 тыс. руб. в приданое.

Впрочем, дворяне и дворянки нередко умирали, не оставив завещания, и их наследникам приходилось самостоятельно договариваться между собой о разделе наследства. Нотариальные документы крепостных книг XVIII в. содержат сотни примеров таких соглашений, именуемых «раздельными записями», которые показывают, каким образом овдовевшим супругам, детям, зятьям и невесткам удавалось договориться о разделе имущества умершего. Раздельные записи также демонстрируют общую заботу о том, чтобы свести к минимуму дробление собственности. Так, по соглашению о разделе, заключенному в 1753 г. между четырьмя сестрами Шухертовыми, одна из них отказалась от своей части отцовских земель в Устюжском и Бежецком уездах и взяла доли сестер в Кашинском уезде, чтобы округлить владения в этом месте. Настасья Колобова после смерти матери в 1778 г. подписала с отцом раздельную запись, в которой за 10 тыс. руб. уступила ему свою часть принадлежавшей матери ткацкой фабрики с приписанными к ней крестьянами. Она заявила, что отец уже истратил большую часть собственного капитала на обучение крестьян работе на этом предприятии, а поскольку разделить фабрику невозможно, то она готова получить единовременную выплату вместо своей доли отцовского дела.

Тема раздела имений часто звучит в дворянских мемуарах. Идеализируя жизнь дворянства в дореформенную эпоху, многие авторы изображали себя или своих героев действующими исключительно в интересах братьев и сестер. Аркадий Кочубей рассказывал, как они с братьями решили справедливо распределить между собой имущество при разделе отцовских поместий: «В начале 1826 года мы, наконец, решились разделить родовое наше имение, так как матушка не могла уже управлять, и я женился, — вспоминал он в своих мемуарах. — У нас часто происходили политические споры за обедом и большею частью на французском языке, вследствие этого приезжающие к нам соседи думали, что мы спорим о наследстве, а напротив того, раздел наш кончен был в несколько часов». Кочубей описал деревни, которые пожелал получить каждый из братьев, и заметил, что сам он удовольствовался деревней, приносившей тогда очень мало дохода, потому что у его жены было прибыльное имение.

Авторы других мемуаров того времени хвалили своих отцов за то, что те отдали лучшие деревни их братьям или сестрам, оставив себе имения, обремененные долгами. Декабрист. Сергей Волконский в письме к племяннику из ссылки вспоминал, что «в семейных денежных делах наших» они с братьями «никогда не совещались с законами». Вместо этого при разделе собственности ими руководило «истинное чувство родства». Но не все наследники были так сговорчивы. Бывало, что раздосадованные родственники просили вмешаться судебные власти, если им казалось, будто на их долю досталась самая бедная земля или даже самые ленивые крестьяне. В 1741 г. Фекла Чирикова, разгневанная тем, как разделили отцовское имение, подала в Вотчинную коллегию жалобу, в которой заявила, что чиновник, производивший раздел, «выбрал лутших людей и крестьян и пустоши, и отказал сестре моей Авдотье Лукиной, а мне с сестрою Катерине Жуковой оставил хутчее пустошей».

Хотя дворяне отлично знали о негативных последствиях разделов наследства, они почти не располагали способами предотвратить дробление семейных земель. Некоторые использовали гибкую природу женского наследования, чтобы обеспечить сыновей достаточным наследством в земельной форме. Как мы видели, многие семьи предпочитали давать дочерям приданое, состоящее только из денег и личных вещей; другие требовали, чтобы получатели приданого отказывались на будущее от всяких претензий на семейную собственность. Князь Семен Волконский, давая за дочерью, выходившей замуж в 1761 г., 6 тысяч рублей приданого «на покупку деревень», позаботился о том, чтобы она впредь не предъявляла никаких претензий к имуществу матери, брата и незамужних сестер. Материал завещаний подтверждает, что некоторые отцы давали своим дочерям самый минимум денег и движимого имущества. Отец княгини Дашковой, Роман Воронцов, явно больше любил сыновей от первого брака и все свои купленные владения завещал им. И если Александру и Семену Воронцовым достались в наследство от отца тысячи душ, то две его младшие дочери по распоряжению отца получили в приданое по 10 тыс. руб. каждая — жалкая часть отцовских богатств. Воронцов к тому же совсем не щедро обошелся и со второй женой (на которую, кстати, возложил попечение о двух своих старших сыновьях, велев им выплачивать ей содержание в размере одна тысяча рублей в год).

Решив оставить большую часть состояния сыновьям, Воронцов не нарушил никаких законов. Другие родители прибегали и к более беспринципным способам, чтобы выделить одного ребенка перед другими. Н. Башкирцева, излагая историю семьи своей матери, вспоминала о махинациях прапрабабки, сговорившейся со своими сыновьями обманом выманить у дочерей их наследство и тем самым не допустить, чтобы хоть часть земли, принадлежавшей ее мужу, ушла из его рода. Раздел земли между пятью ее сыновьями был неизбежен, но так или иначе земля оставалась в родовом владении; а вот «выделять части дочерям — это уже настоящая потеря для фамилии». Елена Хвощинская в середине XIX в. описывала, как ее бабушка выдала замуж всех своих шесть дочерей, но потребовала, чтобы они с семьями остались жить у нее в поместье. Мать Елизаветы Водовозовой вообще отвергла законы о наследстве, когда в 1861 г. при разделе семейного состояния заявила, что знает «лучше всех законов в мире, кому из ее детей что нужно». Мудрость ее в данном случае подсказала ей лишить наследства четверых детей в пользу старшего сына. Но решение сохранить владения семьи в целости не всегда бывало столь тягостным для ее членов, и некоторые дети с готовностью приносили жертвы ради этой цели. Мария Николева повествует о стараниях отца повысить урожайность в имении и хвалит сестер и братьев, не допустивших дробления земли ценой отказа от брака.

Законодатели иногда горевали о разрушительных последствиях разделов наследства, но при этом предупреждали родителей о том, что предпочтение одних детей перед другими также может привести к расточению семейного богатства. Члены Уложенной комиссии 1767 г., обсуждая обязанности родителей, советовали дворянским семьям обеспечивать своих детей поровну, «понеже неравенство в содержании производит с начала зависть, а наконец оное обращается в несогласие, по времени же выводит бедственные следствия для семейства». И действительно, споры из-за наследства часто заканчивались финансовым крахом всех участников, в том числе и победителя.

 

Тендерный аспект в поведении завещателей

Обсуждать поведение завещателей можно, лишь помня о той напряженной обстановке, которая неизменно сопутствовала разделам наследства. Историки часто утверждают, что раздельное наследование способствовало упадку русского дворянства. Но внимательный анализ завещаний не позволяет сомневаться в том, что некоторые дворяне старались смягчить последствия дробления имений и что женщины играли важную роль в этой сфере экономического существования семей. Дворянки со средствами при помощи своего имущества стремились уменьшить вред от разделов наследства, либо самостоятельно выделяя землю дочерям при условии, что те не станут требовать долю отцовской земли, либо дополняя скудное наследство сыновей. К тому же дворяне обоих полов называли в завещаниях мало наследников: когда подходило время разделить свои мирские блага, мужчины и женщины обозначали настолько узкий семейный круг, насколько позволял закон. И даже если завещаемые ими земля и движимое имущество являлись благоприобретенными, завещатели обоих полов почти неукоснительно соблюдали правила наследования без завещания, безжалостно исключая других потенциальных претендентов на наследство и требуя, чтобы наследники не нарушили их последнюю волю.

Сравнительный обзор показывает, что поведение русских дворянок, распределявших свои земные богатства между наследниками, выглядело необычно на европейском фоне. Авторы многочисленных исследований поведения завещательниц во Франции, Англии, Италии и Соединенных Штатах начала Нового времени единодушно приходят к двум выводам: во-первых, что женщины делали те или иные завещательные распоряжения скорее под влиянием пристрастий и чувств, чем ради долговечности родовой ветви. Например, в патрицианских фамилиях Венеции в эпоху Возрождения завещания мужчин определялись «приверженностью непреходящим интересам отцовского рода», а завещания женщин чаще вдохновлялись любовью к родным — к собственной и родительской семье. Женщины-завещательницы, таким образом, раздавали имущество более широкому кругу людей, да и между своими детьми тоже распределяли собственность иначе, чем их мужья. Во-вторых, эти ученые утверждают, что женщины больше, чем мужчины, верили в способность других женщин управлять имуществом. В результате они охотнее мужчин завещали имущество родственницам и назначали их своими душеприказчицами. Эти расхождения между мужской и женской моделью завещаний проистекали отчасти из различия, между видами собственности, принадлежавшими завещателям. У женщин гораздо реже бывала в распоряжении недвижимость, и к тому же, решая, кому достанется их собственность, они пользовались большей свободой благодаря тому, что их дети и так уже были обеспечены наследством из отцовских владений. Но все эти авторы без исключения видят в женском выборе наследников некое проявление специфической женской системы ценностей. По словам одного автора, посредством завещаний матери «давали дочерям больше авторитета и власти, чем их отцы, тем самым тонко выражая критическое отношение к патриархальным воззрениям своего времени».

Всякая попытка сравнить поведение русских дворянок с образом действий европейских женщин немедленно наталкивается на громадные препятствия. Если англичане и англичанки всех классов общества составляли завещания во множестве, то далеко не все русские дворяне обоих полов стремились письменно выразить последнюю волю перед смертью. Такое нежелание позаботиться о своих родных отчасти вызывалось неясностью в законе положений о правах завещателей. Ограничения свободы завещания в императорской России тоже отбивали охоту зафиксировать свою последнюю волю. Ни мужчины, ни женщины не могли завещать родовую собственность никому, кроме наследника по прямой линии, и лишь в крайних обстоятельствах допускалось лишение детей наследства. Составляя завещания, дворяне тщательно проводили различие между вотчинными и купленными землями и цитировали статью екатерининской «Жалованной грамоты дворянству», разрешавшую им завещать последние по собственному усмотрению. Главное внимание в большинстве завещаний, представленных в моей подборке, уделяется разделу недвижимости, а перечни движимого имущества в них встречаются редко. Эти документы также дают мало информации о размерах или о цене поместья завещателя. Но при всех своих недостатках дошедшие до нас завещания свидетельствуют о том, насколько сужали круг родных и мужчины, и женщины, распределяя свои земные богатства, и как все они, когда писали завещания, беспокоились об одном и том же.

Итак, обзор 133 завещаний, зарегистрированных с 1703 по 1867 г., ясно показывает, что русские женщины как завещательницы имели больше общего в поведении с мужчинами-завещателями, чем со своими европейскими сестрами. В самом деле, традиция разделов наследства заставляла представителей обоих полов чрезвычайно внимательно подходить к материальным вопросам, в результате чего тендерные различия в этой сфере имущественных отношений оказались стертыми. Впрочем, в завещаниях все же заметна известная разница: женщины чаще оставляли землю дочерям, а мужчины больше беспокоились об обеспечении своих супруг. Но общая модель говорит о том, что завещатели обоих полов оставляли свои владения немногочисленным лицам, завещали все свое недвижимое имущество детям (а в отсутствие детей — двум-трем членам своей родной семьи), и для них был важен не столько пол наследников, сколько степень родства с ними.

 

Семья и круг наследников

Самая характерная черта дворянских завещаний — и женских, и мужских — это очень узкий круг наследников, которые в них назначаются. Дворянки и дворяне, приближаясь к смертному часу, вовсе не спешили раздавать наследство направо и налево, а старались всячески ограничить число его получателей. Анализ завещательных документов показывает, что среднее количество получателей движимого имущества по завещаниям дворянок, имевших детей, равнялось 1,9 (64/33), а по завещаниям мужчин дворянского сословия — 2,9 (94/32). При этом если мужчины назначали большее число наследников своих имений, то у них было и больше здравствующих детей. Так, у женщин, по указанным ими в завещаниях сведениям о детях, средняя цифра составляла 2,5 (87/35), а у мужчин — 3,5 (111/32). Зато когда завещатели распределяли личное движимое имущество, они вели себя не столь сдержанно: у небольшого числа попавших в выборку женщин-завещательниц, оставивших отдельным лицам только личное имущество, среднее число получателей составляло 2,9 (29/10), а у мужчин эта цифра достигала 4,4 (61/14).

Эти цифры говорят весьма много о том выборе, перед которым оказывались родители при разделе своего имущества. Разница между числом здравствующих детей, указывавшимся в завещании, и количеством наследников свидетельствует о существовании у завещателей-дворян последовательной системы распределения наследства. Очевидно, что завещатели обоих полов были вынуждены исключать одного или более своих детей из числа наследников недвижимости, чтобы избежать крайнего дробления имений. Современники, как русские, так и иностранцы, часто высказывались об абсурдности принятой в России практики наследования, из-за которой одну деревню приходилось делить между несколькими владельцами. Дворяне-завещатели, представленные в нашей выборке, не только понимали, чем грозит раздельное наследование, но и принимали меры, чтобы избежать излишнего дробления своих земель. Кроме того, приведенные цифры наводят на мысль о том, что супруги согласовывали друг с другом завещательные действия, ведь и матери, и отцы могли исключать детей из числа наследников, будучи уверены, что их обеспечит другой родитель.

Завещатели приводили множество причин для исключения детей из завещаний. Иногда такое поведение родителей вызывалось давними обидами. В 1776 г. Мария Блудова завещала свое имущество младшим дочерям и не оставила ни куска земли сыну, с которым у нее была тяжба. Вдова Алферьева предпочла наградить одного из сыновей за хорошее поведение, а его братьев за непослушание лишила наследства. Полковник Талеров также не допустил одну из дочерей к разделу имения за непочтительность. Русское наследственное право позволяло использовать завещания как средство для наказания детей, которые не заботились о родителях и отличались расточительством, так что некоторые дворяне составляли завещания главным образом с целью покарать провинившихся отпрысков.

Но главной причиной исключения детей из круга наследников собственности одного из родителей было стремление сберечь землю. Завещания мужчин и женщин благородного сословия раскрывают, какие усилия предпринимала семья, чтобы предотвратить расточение родовых богатств, и раскрывают роль женского имущества в уравнивании долей, предназначенных детям. Вот типичный пример: в 1735 г. княгиня Анна Юсупова исполнила распоряжение мужа и разделила его деревни и другое имущество между их двумя сыновьями. Затем она объявила сыновьям, что ни она сама, ни их сестра не будут претендовать на их законные доли имущества. Дочери же, вместо ее доли, Юсупова завещала все свои собственные деревни. Кроме того, дочь получила внушительное приданое в виде движимого имущества из отцовских богатств.

Юсупова и ее муж были далеко не одиноки в применении закона о разделе наследства ко всему имуществу, принадлежавшему им обоим. Такие завещательницы, как Юсупова, тщательно оговаривали, о чьем имуществе (их собственном или принадлежащем мужьям) шла речь в каждом случае; при этом они молчаливо признавали, что в интересах детей лучше передавать каждому землю единым наделом. В 1784 г. граф Кирилл Разумовский разделил имущество между шестью сыновьями, передав лишь одной дочери деревню из своих земель, так как каждой из ее трех сестер предназначалось по две тысячи душ в имениях матери. Еще одно завещание, составленное совместно отцом и матерью, имевшими девять детей, показывает, как мужчины и женщины общими силами старались смягчить худшие последствия разделения наследства. В этом документе 1776 г. родители оговаривали, что каждый из детей получит землю «в одном месте», а не по куску в каждой деревне. Дарья Толстая дополнила собственными средствами то имущество, которое ее муж, статский советник Василий Толстой, завещал двум старшим сыновьям, а одну из своих деревень целиком назначила в наследство младшему сыну. Толстая с мужем выделили землю с крестьянами одной незамужней дочери, а ее сестрам завещали только движимое имущество. Но оба родителя предусмотрели, что в качестве компенсации ни одна из дочерей не будет отвечать за долги, которые могут остаться после отца и матери, и, кроме того, Дарья обещала оставить им имение, которое рассчитывала унаследовать от тетки.

При наличии детей у завещателя исключительным правом на имущество покойного пользовались члены нуклеарной семьи. В настоящей подборке 93% дворянок завещали недвижимость своим семьям, созданным вместе с мужьями, и 96% завещателей-мужчин поступили так же (см. табл. 5.1). Завещатели обоих полов, которые обошли своих детей наследством, передали имущество внукам. Граф Владимир Орлов разделил свои купленные земли между шестью внучками, выделив каждой из них деревни и по 100 тыс. руб. Вдова сержанта Возницына решила завещать свои куда более скромные владения двоим внукам, а сына попросила удовольствоваться одним движимым имуществом. После того как прямые потомки были обеспечены, у завещателей-мужчин не оставалось ничего, чтобы одарить свойственников или друзей. Среди женщин тоже немногие отклонялись от этой мужской нормы: графиня Прасковья Мусина-Пушкина проявила редкую щедрость к своей юной воспитаннице Прасковье Барановой, завещав ей двести душ из огромного купленного ею поместья и сверх того 10 тыс. руб.

Вдова Булгакова в 1720 г. завещала свой прожиток в совместное владение дочери и зятю. В 1830 г. Софья Строганова отписала зятю дом в Петербурге. Но такие подарки были исключением. Распределяя недвижимость между наследниками, дворянки были далеки от намерения выразить таким способом критическое отношение к патриархальной системе и воспроизводили мужские предпочтения в выборе наследников, проявляя столь же явную заботу о том, чтобы не дробились имения.

И законы наследования, и обязанности перед семьей гарантировали то, что родители почти всегда завещали земли и крестьян прямым наследникам. Однако в распределении денежных пожалований и личного имущества завещатели позволяли себе больше свободы. В целом в завещаниях дворян обоих полов внимание уделялось прежде всего недвижимости, и наследники поместий и домов получали также их содержимое. Впрочем, иногда завещали одну только движимую собственность, и вот тут-то становилась наиболее заметной разница в поведении мужчин и женщин. 67% получателей движимого имущества от женщин-завещательниц, имеющих детей, составляли члены из брачных семей(см. табл. 5.1). Однако завещатели-мужчины несколько меньше стремились сосредоточивать движимое имущество в руках жен и детей и поэтому в целых 16% завещаний оставили наследство посторонним людям. Кроме того, передававшееся в наследство движимое имущество завещателей, имеющих детей, состояло преимущественно из наличных денег. Богатые землевладельцы, такие как граф Николай Шереметев, вполне могли позволить себе упомянуть в завещании широкий круг родственников наряду с доверенными слугами и раздать им тысячи рублей. Жена асессора Чебышева оставила 500 руб. в приданое одной родственнице; свою недвижимость она распорядилась продать, чтобы можно было оплатить ее астрономические долги, а все оставшееся после этого завещала мужу и дочери. Бросается в глаза, что в этих документах нет распоряжений чисто сентиментального свойства. Князь Павел Щербатов поступил необычно, завещав наставнику своих детей золотые часы, 2 тыс. руб. и ежегодную пенсию. Кроме того, Щербатов оставил библиотеку и собрание гравюр зятю, а белье поделил между дворовыми людьми.

Хотя большая часть вотчинных земель доставалась по завещаниям сыновьям, на долю женщин пришлось 53% мужских и женских завещаний недвижимости; что же касается движимого имущества, то женщины назначены его наследницами в 68% мужских завещаний и в 61% женских. Таким образом, эти цифры показывают, что ни мужчины, ни женщины не отдавали явного предпочтения наследникам одного с ними пола. Но поведение мужчин и женщин расходилось в отношении вида имущества, которое они готовы были оставить дочерям. Более половины завещателей в данной подборке заявили о том, что имеют здравствующих детей одного пола. Одиннадцать женщин упомянули в завещаниях здравствующих детей обоих полов. Из них 72% (9 из 11) завещали дочерям землю с крестьянами, а 18% (2 из 11) просили их удовольствоваться движимым имуществом. Напротив, 59% (10 из 17) мужчин, имевших детей обоих полов, оставили дочерям землю, а 41% (7 из 17) — только движимое имущество. Таким образом, оказалось, что женщины несколько больше, чем мужчины, заботились о том, чтобы оставить дочерям недвижимость.

Таблица 5.1.

Лица, получившие наследство от завещателей, имеющих детей [152]

К сожалению, из дворянских завещаний нельзя вывести количественные показатели того, насколько щедры были родители к своим дочерям. Дворяне редко указывали в завещаниях, что доля их дочерей превышает положенную по закону — это упущение стоит в одном ряду с отсутствием в завещаниях, особенно XVIII в., сведений о точной стоимости имений. Но есть данные, свидетельствующие о том, что многие русские дворяне отступали от правил наследования и давали дочерям гораздо больше имущества, чем полагалось по закону. Наталья Грот в мемуарах дважды упомянула о щедрости родителей, оставивших ей не четырнадцатую, а пятую часть своих владений. Депутаты Уложенной комиссии 1767 г. от Дмитровского уезда сокрушались о несправедливости закона, по которому родители обязывались завещать почти все свое имущество сыновьям — возможно, недостойным, — тогда как каждой из дочерей доставалась жалкая четырнадцатая доля. Выступая в 1848 г. за уравнение женщин в наследственных правах с мужчинами, граф Блудов отметил, что родители обычно обходят законы наследования, продавая землю, чтобы отдать вырученные деньги дочерям.

При этом, составляя завещания, родители не хотели показывать, какой именно процент их состояния в конце концов окажется в руках у дочерей. Завещание московской вдовы Надежды Суровцовой является примером этого уклончивого стиля: она завещала сыну 27 душ «нашего» имения в Переславском уезде, а также дом с обстановкой, а свою приданую деревню в 22 души отписала дочери. Превышало ли это наследство законную долю дочери, установить невозможно. Исключением стал граф Никита Панин, указавший общее число крепостных, принадлежавших ему в трех губерниях. Из 9897 душ три его дочери получили 2861, поделенные так, чтобы каждой поступало ежегодно 10 тыс. руб. оброка. Другими словами, Панин завещал примерно по 35% своих владений каждому из сыновей и по 10% каждой дочери, к тому же освободив последних от всякой ответственности за отцовские долги. Но большинство завещателей не так четко обрисовывали распределение своих богатств.

Наличие здравствующих детей явно способствовало стремлению завещателей обоего пола исключить лишних претендентов из своих духовных. Но если дворяне, имевшие детей, составляли завещания с осмотрительностью, то еще заметнее эта линия поведения у бездетных завещателей. Хотя они и были менее ограничены в поступках, бездетные завещатели при разделе своей собственности вели себя так же осторожно, как имеющие детей. Бездетные завещатели обоих полов назначили в среднем по 1,8 (44/25 и 42/23) наследника недвижимого имущества; при распределении только движимого имущества бездетные женщины назначили в среднем по 3,2 (38/12) наследника, а мужчины — 5,3 (37/7). Не имея прямых наследников, завещатели обоих полов оставляли недвижимое имущество своим супругам и родным семьям. Единственные исключения из этого правила касались городской недвижимости. В 1798 г. Мария Шереметева отписала дом в Москве своей подруге. При этом она предусмотрительно отметила, что купила этот дом в 1789 г., а значит, «Жалованная грамота дворянству» 1785 г. дает ей право завещать это имущество кому угодно. Князь Дмитрий Голицын тоже завещал свой дом в Вене некоей подруге.

Судя по этой подборке, бездетные дворянки, завещавшие недвижимость, оказали некоторое предпочтение наследникам-мужчинам (53%), а мужчины выбрали в наследницы больше женщин (55%) (см. табл. 5.2). Среди получателей наследства из числа кровных родственников самую большую группу составили сестры и братья завещателей и завещательниц и их дети. В этой выборке также не прослеживается явное предпочтение по полу. Если женщины чаще мужчин назначали наследницами племянниц, то мужчины чаще оставляли недвижимость сестрам. К тому же мужчины иногда предпочитали сестер братьям в роли наследников. Так, Алексей Перовский оставил все свое имение сестре, графине Анне Толстой с сыном, и ничего не завещал двум своим братьям, которых назначил душеприказчиками. Брат Перовского, Лев, завещал свыше 14 тыс. руб. другой сестре, а братьям оставил только меха и золотые часы. Лейтенант Талызин проявил особую заботу о материальном благополучии своих сестер, обратившись в Сенат за разрешением разделить родовое имение в 2 тыс. душ поровну между братом и двумя сестрами.

Таблица 5.2.

Лица, получившие наследство от бездетных завещателей [155]

Осторожность, с какой бездетные завещатели выбирали себе наследников, была под стать тем усилиям, которые предпринимали их более плодовитые собратья, дабы уменьшить дробление имений. В 1776 г. и Татьяна Сабурова, и князь Иван Волховский оставили все свои деревни, дома и движимое имущество единственному племяннику. Вдова Авдотья Домнина в 1755 г. все свои земные богатства завещала сестре. В 1781 г. Мария Кошелева просила у императрицы разрешения исключить из своего завещания братьев и оставить имение племяннице, дочери покойной сестры. Необычным по составу наследников было завещание Прасковьи Дашковой: в 1747 г. она разделила свои деревни между двумя братьями, дом оставила матери, а затем отписала наличные деньги и движимое имущество сестрам и братьям, тетке, племянницам и нескольким дворовым. Ради того чтобы избежать в будущем судебных баталий из-за их имений, завещатели строго наказывали другим потенциальным наследникам не оспаривать их последнюю волю. Назначив племянницу единственной наследницей своего тульского имения, вдова Агафья Пургусова пригрозила братьям и племяннику карой на том свете, если они нарушат ее волю.

 

Завещания супругам

С начала XVIII в. и до отмены крепостного права в поведении дворян-завещателей отмечалось мало изменений. Впрочем, в XIX в. важность брачных уз нашла осязаемое выражение в заботе мужчин и женщин о материальном благосостоянии своих супругов. В группе мужчин, имевших детей, жены составляли 16% получателей недвижимости в наследство, в то время как мужья представляли всего 2% наследников по завещаниям жен. Неудивительно, что этот процент был выше у бездетных завещателей. Мужья составляли 16% наследников недвижимости бездетных женщин; у бездетных мужчин жены составили 30% наследников. Однако было бы опрометчиво заключить на основании этих данных, что русские дворянки не любили своих спутников жизни: 80% завещательниц с детьми в этой выборке пережили своих мужей. Бездетные завещательницы реже оставались вдовами — их 53% в группе, — а потому им чаще доводилось обеспечивать своих мужей.

В первой половине XIX в. появилось поразительное множество просьб со стороны дворян обоих полов о разрешении оставить супругам пожизненное право на свои имения. Многие при этом писали, что их просьбы вызваны привязанностью, которую они испытывают к мужьям или женам. Генерал-майор Жеребцов, регистрируя свое завещание в 1799 г., объяснил, что «по любви и дружбы к жене моей» он не хочет, чтобы она пострадала от утраты доходов с его имения после его кончины. Поэтому он просил разрешить ей пожизненно пользоваться его собственностью, после чего имение должно было вернуться в его род. Подобное же завещание составила Мария Жеребцова, оставившая мужу пожизненное право на ее имение в 2 тыс. душ. В 1860 г. князь Семен Воронцов, с намерением позаботиться о будущем жены («желая обеспечить судьбу супруги моей»), выделил ей по завещанию гораздо большую часть своего имущества, чем полагалось по закону. Обычно вдова, принявшая пожизненное право на имение мужа, отказывалась от претензий на свою законную долю этого имущества, но так бывало не всегда: в 1852 г. Николай I разрешил тайному советнику Василию Шереметеву оставить жене пожизненное право на доходы с имения в 2892 души и одновременно подтвердил, что она имеет полное право на одну седьмую часть его земли.

Вполне естественно, что щедрость многих завещателей к их супругам проистекала из отсутствия прямых наследников, но далеко не во всех случаях. Так, князь Павел Щербатов отписал все свое родовое имение единственной дочери, но притом дал жене сверх положенной ей доли два дома. Мужчины, имевшие детей, также оставляли женам пожизненное право на доходы с имений — возможно, чтобы гарантировать послушание со стороны сыновей и дочерей. Сенатор Неплюев оставил свое внушительное состояние под контролем жены, так как желал, «чтобы по смерти моей навсегда сохранился союз между женою моею и детьми нашими». Другие супружеские пары, покупая землю, безоговорочно завещали ее друг другу. В 1799 г. Макар Михайлов завещал жене купленное имение и все свое движимое имущество, объяснив это решение бездетностью и взаимной любовью. Генерал-лейтенант Репнинский вверил жене Елизавете все свое состояние навечно — на содержание ей самой и их троим детям.

 

Род и имущество

Какую бы роль ни играли дальние родственники в жизни русских дворянок и дворян, у них едва ли был шанс попользоваться от щедрот своих родных, имевших детей. Но то, что круг наследников в русских завещаниях был ограничен, никоим образом не означает, что преданность людей своему роду не имела никакой важности. Как предупреждает Д. Сэбиан, рискованно было бы предполагать, что «если бы родство играло какую-то роль вне круга ближайших родственников, то люди распределяли бы свою собственность согласно некой иерархии притязаний». Далее он пишет: «В любом обществе права и обязанности распределяются таким образом, что у родственников существуют не совпадающие цели в отношении друг друга, обусловленные некоторой схемой. Имущество переходит из рук в руки по совершенно иным правилам, чем те, по которым заключаются брачные союзы, складываются группировки или проводятся религиозные обряды». И не должно вызывать удивления, что при ограниченных средствах большинства русских дворян первоочередной их заботой являлось финансовое благополучие потомства.

Нежелание завещателей раздавать многочисленные пожалования, пусть и сентиментального свойства, ясно показывает, что, хотя широкие родственные связи и играли центральную роль в социальной и политической жизни русского дворянства, его преданность роду выражалась не на материальном уровне. В мемуарах и переписке содержится много примеров того, как русские дворяне и дворянки пользовались своим влиянием, чтобы помочь родственникам получить место на государственной службе, а затяжные приезды родных в гости были непременной стороной помещичьей жизни, хотя светские контакты отнюдь не сводились только к посещению родственников и ответным визитам. Как вспоминала одна дворянка о своем детстве в начале XIX в., «в это время… родство было священным словом. Частехонько случалось, что приедет бывало из отдаленной губернии, с чадами и домочадцами, почтенная мать семейства… и поселялась на несколько месяцев в доме с тем, чтобы лечить больную дочь, или пристроить сына в корпус». Однако дворяне обоих полов выполняли обязанности по отношению к родичам при жизни, а не путем посмертного раздела своих владений.

Хотя при передаче состояния и фамилии доминировала патрилинейность, со временем понятие «родства» среди русского дворянства стало постепенно охватывать и женщин, независимо от их брачного статуса. Дворяне, писавшие семейные воспоминания, уделяли одинаковое внимание предкам отца и матери; кроме того, они вели родословные, где прослеживалось их происхождение и по материнской линии. Некоторые завещатели, оставляя имущество в наследство женщинам, ссылались на родовые связи. Так, в 1766 г. граф Бестужев-Рюмин указал в завещании, что имение должно остаться в его роду, но при этом разделил владения между своей замужней сестрой и ее сыном, вместо того чтобы завещать их кому-нибудь из родственников-мужчин, носящих родовую фамилию.

Однако до XIX в. статус замужних женщин в отношении родового имения служил предметом правовых споров. В конце XVIII в. капитан Бахметев составил завещание, в котором попытался передать наследство не сыновьям своего брата, а их замужней сестре, княгине Голицыной. Сенат разрешил Бахметеву не завещать поместье племянникам в наказание за их «буйный» образ жизни, но отказал и Голицыной в праве унаследовать родовое имущество Бахметева, которое и отдал в опеку. Александр Шереметев тоже нарушил наследственное право, когда обошел своих братьев и племянника в пользу младшей сестры. Сенат в конце концов аннулировал завещание Шереметева, но сначала Московский гражданский суд утвердил его на основании указа 1714 г., позволявшего бездетному мужчине или женщине завещать недвижимость любому из членов своего рода. Согласно смыслу этого указа сестра Шереметева была таким же членом рода, как и ее братья. В 1815 г. Сенат, однако, в недвусмысленных выражениях постановил, что замужним женщинам принадлежит одна из ключевых привилегий родства: право требовать возврата родового имущества, проданного в другой род. Рассматривая разногласия по этому вопросу, возникшие в местных судах, сенаторы отметили, что отношение замужних женщин к фамильной собственности было определено законом еще в 1770 г. По их мнению, единственная разница между полами в смысле родства состояла в том, что при наследовании по нисходящей линии братья и их потомки имели преимущество перед сестрами. В целом среди русского дворянства существовало представление о том, что и нуклеарная семья, и род имеют двойную тендерную принадлежность.

Русские дворяне и дворянки, составляя завещания, часто ссылались на права родства, причем использовали завещания главным образом, чтобы выполнить обязанности перед своим родом. Но причуды законодательства, в соединении с традицией разделения наследства, оставляли завещателям мало простора в распоряжении вотчинными землями. В результате немногие дворяне налагали на своих потомков долгосрочные обязательства. Граф Николай Шереметев был исключением, когда запретил своим наследникам продавать любую часть его владений. Далее он позаботился о том, чтобы в случае смерти его единственного сына и наследника без потомства имение не отошло бы к сестре и племянникам графа, которых он обвинял в расточительстве. Вместо них Шереметев счел достойными наследниками своего состояния одного дальнего родственника с сыном. Граф Лев Перовский поставил ряд условий, завещая родственникам наличные деньги, — потребовал, чтобы их доли наличности хранились на накопительных счетах, пока они не достигнут определенного возраста. Но подавляющее большинство завещателей позволяло своим наследникам производить дальнейшие разделы родовых имений, не налагая условий на пользование собственностью их потомками. Так, княгиня Александра Волконская объявила в своей последней воле, что завещание отца позволяет ей совершенно беспрепятственно разделить унаследованное от него имение по собственному усмотрению. Дворяне сознавали свою роль хранителей наследства отцов и дедов, но не могли воспользоваться правовыми каналами, чтобы не позволить потомкам промотать родовые земли.

 

Владение собственностью и гендерная идентичность

Западные специалисты по истории женщин придают очень большое значение различиям между мужскими и женскими завещаниями, утверждая, что женщины чаще всего стремились раздавать свое имущество широкому кругу лиц, награждать верных и преданных друзей и близких и старались, чтобы их состояние, пусть самое скромное, пошло на пользу другим женщинам. Среди русского же дворянства разница между полами в области завещания имущества была менее заметной. Вынужденные подчиняться закону о разделении наследства, завещатели-дворяне в России приносили субъективные пристрастия в жертву практическим соображениям. Завещатели, имеющие детей, распределяли свое недвижимое имущество исключительно среди своих детей или прямых наследников; те же, кто потомства не имел, передавали собственность кровным родственникам. Даже движимое имущество редко попадало в руки посторонних людей.

Сходство между мужскими и женскими завещаниями не ограничивалось стремлением завещателей распределить свое имущество в узком родственном кругу. При назначении исполнителей завещания поведение мужчин и женщин тоже следовало единым образцам. Из всех женщин, назначивших себе душеприказчиков, 66% (23/35) избрали на эту роль мужчин, 23% (8/35) назвали женщин, а остальные 11% (4/35) остановили выбор на душеприказчиках обоих полов. Равным образом мужчины в 64% завещаний (18/28) предпочли поручить это дело мужчинам, 25% назначили душеприказчицами женщин (7/28), и 11% завещаний (3/28) должны были исполнить мужчины и женщины совместно. Поскольку в данной подборке женщин оказалось больше четверти, то очевидна уверенность завещателей обоих полов, что женщины справятся с обязанностями душеприказчиков: сумеют проследить за организацией похорон, расплатиться с долгами умерших или сделать пожертвования в монастыри от их имени. К тому же, если мы примем во внимание высокий процент вдов, которые осуществляли раздел состояния своих мужей согласно их воле, складывается впечатление, что мужчины вполне доверяли способности своих жен управлять имениями и материально обеспечивать детей.

Но в одном аспекте завещания мужчин и женщин не походили друг на друга. Хорошо известно, что дворянки играли видную роль в организации религиозных общин, а также занимались благотворительностью. Такие женщины, как Надежда Федорова, которая в 1798 г. дала 40 тыс. руб. на монастырь в Тамбове, поддерживали существование религиозных учреждений. Данные завещаний подтверждают, что дворянки с большей готовностью, чем дворяне-мужчины, жертвовали крупные суммы на благотворительность. В нашей подборке женщины прямо распорядились о пожертвовании вкладов в монастыри или денежных сумм отдельным крестьянам в 49% завещаний (37/75), а мужчины последовали их примеру всего в 38% случаев (22/58). Характерно, что, хотя князь Иван Волховский пожелал, чтобы после его смерти были внесены пожертвования в церкви, он предоставил определить их размеры своему племяннику. Вдова подпоручика Буланина оставила скромное состояние в несколько сотен рублей, но отписала иконы и 90 руб. трем церквям и еще 100 руб. — своему духовнику, которого назначила исполнителем своей последней воли. А вот пример с другого имущественного полюса: в 1841 г. княгиня Анастасия Щербатова составила целый список пенсий и пожалований крестьянам и обедневшим друзьям на сумму около 600 тыс. руб. Однако длинный список подобных пожалований был редкостью даже для женских завещаний. Большинство ограничивалось вкладом небольших сумм на помин своей души или отпускало на волю несколько дворовых.

Тендерные различия в структуре расходов и в поведении завещателей занимают важное место в исследованиях, посвященных европейским и англо-американским женщинам. Эти различия указывают на явно выраженную асимметрию в отношении полов к собственности. По мнению А. Викери, в среде английского дворянства XVIII в. «женские издержки носили постоянно повторяющийся и довольно приземленный характер», а мужские, напротив, были «дорогостоящими и делались с размахом». Что касается поведения завещателей, то несколько исследователей отметили, с каким старанием женщины надписывали и распределяли свое движимое имущество, предназначая предметы одежды, домашней утвари, драгоценности широкому кругу подруг и родственниц. По наблюдению М. Хауэлл, эти документы передают чисто женскую манеру делать подарки, порожденную отчасти ограничением доступа женщин к недвижимости в начале Нового времени и фактическим отсутствием у них самостоятельных финансовых счетов. Права женщин на собственность были ненадежными, поэтому тем больше они имели причин «закреплять» за собой имущество, называя вещи своими.

Словом, историки сходятся в том, что правовая культура Запада создала систему имущественных отношений с ярко выраженными тендерными различиями. В России же, наоборот, необычный имущественно-правовой статус русских дворянок не позволил сложиться аналогичной картине тендерного диморфизма женского и мужского пользования собственностью. Если поведение в сфере расходования средств и потребления остается пока неизведанной территорией, то сходство завещательного поведения русских дворян обоих полов несомненно. Общая особенность всех русских завещаний, как записанных в крепостные книги, так и хранившихся в семейных архивах, — их лаконичность. Это не значит, что русские дворяне презирали материальные блага: в росписях приданого они тщательно перечисляли каждую икону, каждый корсет и подушку. Но в отличие от росписей приданого, в завещаниях и мужчин, и женщин главное содержание составлял раздел земли и крестьян, а движимому имуществу большого внимания не уделялось. Здесь мы не найдем с любовью составленных описаний домашней утвари, заботливо сберегаемой и передаваемой от матери к дочери. Русские женщины, в общем и целом, не прибегали к завещанию, чтобы раздать столовое белье или серебро (хотя и не забывали включить эти вещи в приданое дочерей), да и судьбе более ценных предметов они не придавали большого значения. На самом деле именно мужчины составляли завещания с подробными перечнями личного имущества. Граф Дмитрий Блудов в знак большой любви к дочери Антонине завещал ей свои книги, картины и рукописи. Иван Шувалов оговорил, что его племянник имеет право на ту часть его собрания картин и книг, на которую не будет претендовать сестра Шувалова. Если же дамы все-таки упоминали подробно в своих завещаниях о движимом имуществе, то это касалось редких икон и драгоценностей, а не мебели, одежды или книг. Да и драгоценности чаще всего завещались в суммарном виде, без подробного перечисления. Например, Ульяна Путятина составила детальный список крестьян, деревень и угодий, которые завещала племяннику и его сыновьям в 1744 г.; что же до ее личных вещей, то она ограничилась тем, что отписала всю свою одежду и жемчуга двум дочерям племянника. И только женщины, не имевшие недвижимости, брали на себя труд перечислить свои домашние принадлежности и утварь и распределить их между наследниками (как сделала Федосья Сурмина в 1745 г.).

* * *

Одна исследовательница заметила, что женщины в Англии XVIII в. использовали вещи как средство «создать целый мир смыслов и в конечном счете рассказать свою историю». Завещания русских дворянок мало говорят о той роли, которую играло материальное имущество в выражении женской индивидуальности. Зато завещания европейских женщин показывают, насколько формирование обособленной женской системы ценностей в Западной Европе определялось правовым режимом, при котором мужчины были связаны с недвижимостью, а женщины — с движимым имуществом. Женщины русской элиты не меньше европейских современниц увлекались потреблением. Их письма полны упоминаний о нарядах, и многие женщины поддерживали постоянные контакты со своими парижскими портнихами и прочими поставщиками модных товаров. Но, размышляя о потомстве, русские дворяне обоих полов не задумывались о личных вещах. В их последней воле выражалась более важная и непростая забота: как обеспечить финансовое благосостояние детей или близких родственников — и мужчин, и женщин, — сведя при этом к минимуму угрозу дробления семейных земель. Таким образом, опыт русских дворянок подтверждает центральную роль права и собственности в формировании тендерной идентичности. В Европе неравенство полов в имущественном праве породило особую женскую культуру. В России же, хотя жизнь русских дворян и дворянок существенно различалась во многих отношениях, право женщин владеть землей породило единство мужских и женских интересов в материальной сфере.