Нашего маленького героя одели грумом и сделали доверенным слугою капитана О’Донагю, который квартировал в третьем этаже на фешенебельной улице. Он быстро приобрел опытность и сноровку, и когда капитан завтракал дома или заказывал Джо просто какую-нибудь холодную закуску в течение дня, тот всегда умел устроить это чрезвычайно экономно.

Раз утром, когда капитан О’Донагю сидел в халате и завтракал, Джо отворил дверь и доложил о майоре Мэк-Шэне.

— Вы ли это, О’Донагю? — сказал майор, протягивая руку. — Что вы думаете о моем визите вам? Цель его, я вам скажу, для меня совсем необыкновенная — ни больше, ни меньше, как уплата вам двадцати фунтов, которые вы дали мне взаймы три года тому назад. Сознайтесь, что вы уже не рассчитывали получить их в этой жизни, а разве в будущей.

— Совершенно верно, я решил, что это дело давно умерло и погребено, и даже не вспоминал о нем. Теперь эти деньги являются ко мне как бы с того света.

— А между тем это как есть настоящие деньги, вот смотрите — в четырех банковых билетах: один, два, три, четыре, по пяти фунтов каждый, следовательно в итоге двадцать. Ну-с, О’Донагю, рассказывайте, где вы были это время, как поживаете, что поделываете теперь, что делали прежде и что собираетесь делать потом. Видите, я делаю вам обстоятельный допрос.

— В Лондоне я живу месяц, ничего до сих пор не делал, ничего сейчас не делаю и что буду делать — не знаю. Вот вам обстоятельный ответ на ваш обстоятельный допрос.

— О себе скажу все, что есть, не дожидаясь вопросов.

Последние два года я прожил в Лондоне: первый год проканителился с ухаживанием, а второй год проканителился с бракосочетанием.

— Значит ли это, что вы женаты? Если да, то счастливы ли вы?

— Семейное счастье — вещь очень глупая, это факт.

Но как я большую часть своей жизни провел, думая о том, куда бы пойти пообедать, то теперь нахожу, что сделал очень хороший выбор.

— А могу я узнать, с кем это майор Мэк-Шэн соединил на всю жизнь свою прекрасную особу?

— Вы находите ее прекрасной? Знаете, я как та некрасивая леди, которая говорила зеркалу: «Прошу меня не отражать». Вы хотите знать, на ком я женат? В таком случае приготовьтесь выслушать рассказ обо всех моих похождениях с самого начала, потому что женитьба моя — их конец.

— Я с удовольствием выслушаю ваш рассказ. Начинайте, пожалуйста.

— Напомните мне, О’Донагю, где мы с вами в последний раз виделись?

— Если не ошибаюсь, при высадке на берег в ***, где вас, помнится, рапортовали убитым.

— Верно, но только убит был не я, а сержант Мурфи. Отчаянный был человек этот сержант Мурфи. Вот дрался-то! Но только он не был убит, а сам себя убил, потому что не мог сдать отчетов. Жаль малого: умер без напутствия, но все же — царство ему небесное! Я получил рану в ногу и не мог ходить, а между тем вы все отступили и бросили меня одного. Я попал в плен и был отведен в город, но поместили меня не в госпиталь и не в тюрьму, а в дом к одной старой даме, очень богатой, очень знатной. На другой день ко мне явился хирург и вежливо объявил, что ногу мне нужно будет отнять. Я его, также очень вежливо, послал к черту. Мою сторону приняла старая дама и объявила, что будет лечить меня на свой счет и пригласит другого врача. Она так и сделала, и присланный врач залечил мне ногу в какой-нибудь месяц. В конце концов старуха не на шутку в меня влюбилась, я хоть она далеко не соответствовала «грезам моего воображения», как это говорится, но для меня, голяка, имела привлекательность в другом отношении. Правда, у нее был во рту всего один зуб, торчавший на полдюйма из-под верхней губы, но зато она была очень богата. Назначен был у нас даже уж и день для свадьбы, но ее родственники успели пронюхать — старая дура не могла не проболтаться — и в один прекрасный день ко мне явился взвод солдат с унтер-офицером, который вежливо мне объяснил, что прислан отвести меня в тюрьму. Это было и неприятно, и незаконно. Как офицер, я имел право быть отпущенным на честное слово. В этом смысле я написал письмо командующему офицеру, а тот предложил мне на выбор: или отказаться за известное вознаграждение от старой дамы, у которой есть могущественная богатая родня, не желающая допустить такой нелепый брак, или же сесть в тюрьму. Я подумал: с одной стороны — богатство, связи, но зато с другой — единственный торчащий во рту зуб и угроза содержанием в тюрьме. Если же откажусь — буду отпущен даже не на честное слово, а без всяких условий, и, кроме того, мне дадут известную сумму денег. Я согласился и променял старуху с длинным зубом на освобождение из плена. Меня снабдили деньгами и отвезли на небольшом корабле в Гибралтар. Там мне выдали причитавшееся за несколько месяцев жалованье, что с полученной от родных старухи суммой составило очень круглую цифру. С этих пор я решил, что буду очень осторожен, но опять чуть было не попался в сети одной хитрой вдовы. Еще дня два — и быть бы бычку на веревочке. Да.

— Что вы, Мэк-Шэн! В ваши-то годы!

— Вот то-то и оно. Вдовушка была лет тридцати, хорошенькая, дородненькая, с бюстом, и такая веселая, разбитная. Сначала разговоры, потом я ее стал провожать до дому, потом получил приглашение бывать. Исполнял разные ее поручения, между прочим каждую неделю получал для нее по чекам из байка по 25 фунтов . Дело шло, я был пойман. За два дня до свадьбы я пришел к своей вдовушке через незапертый подъезд и услыхал громкий спор между нею и домовой хозяйкой, которая требовала с нее квартирную плату, а вдовушка просила подождать, говоря, что через два дня выйдет замуж и все заплатит. Оказалось, что у вдовушки шесть человек детей и 80 фунтов в год пенсии. Она искала себе нового покровителя, и этим покровителем должен был сделаться майор Мэк-Шэн. Понятно, я сейчас же выбежал вон и был таков. С тех пор я ее так и не видал.

— Клянусь Святым Патриком, вы отделались очень счастливо.

— Еще бы! Подумать только: это чертовка хотела навязаться мне на шею с полудюжиной детей при 80 фунтах в год! После того для меня отыскалась новая невеста: дочь немца-кондитера, лет семнадцати девушка, пребогатая и пренаивная. Я ее уговорил обвенчаться со мной тайком, все было готово, я приехал за ней в почтовой карете, но явился папенька — и все расстроилось.

— А вот это, пожалуй, жаль, — заметил О’Донагю.

— Ну, не знаю, как вам сказать. Во всяком случае это дело кончилось. После того явилось новое приключение — хорошенькая дочка одного адвоката из Ченсери-Лэна, имевшая, как говорили, свое собственное состояние по наследству от бабушки. Веселая была такая, все смеялась и шутила. Мое ухаживание ей как будто понравилось, она согласилась со мной бежать и обвенчаться. В один прекрасный вечер я приехал за ней в карете, она вышла вся закутанная в плащ, я взял ее в экипаж, и мы помчались, как будто за нами гнались все черти. Я принялся говорить всевозможные ласковые слова, клялся сделать ее счастливой. Хотел поцеловать ее — она закрылась перчаткой. Хотел обнять за талию — она уклонилась. Я приписал это девичьей робости и стыдливости. Наконец, когда мы проехали не меньше пятнадцати миль, раздался взрыв смеха, и я услышал слова:

— Я думаю, майор Мэк-Шэн, мы уже отъехали довольно далеко.

Оказывается, со мною сел негодяй, ее брат! Это она нарочно устроила, чтобы меня высмеять!

— Мне кажется, молодой человек, — сказал я, — что вы не только отъехали довольно далеко, но даже чересчур далеко заехали.

С этими словами я набросился на него и избил до полусмерти: расквасил ему нос, наставил синяков под глазами, выбил половину зубов и, наконец, выбросил его из кареты на всем ходу, не заботясь о том, что он может попасть под колеса. С тех пор я больше не видал ни его самого, ни его сестры.

— Рассказывайте дальше, майор. Когда же вы, наконец, оказались женатым?

— Ухаживание и сватовство вещь убыточная, в особенности, когда нанимаешь почтовые кареты без всякой пользы. Денежки мои стали подходить к концу. Я сказал сам себе: «Майор Мэк-Шэн, надобно тебе, батенька, себя поурезать». И урезал. Вместо ресторана решил обедать в кухмистерской и стал ходить в одну такую в Гольборне. Там за один шиллинг и шесть пенсов давали отличный обед из двух блюд (например, говядина с картофелем и плумпудинг), и я во всю мою жизнь не бывал так доволен столом. Прислуживали в кухмистерской такие славные, милые девушки — я с ними все, бывало, шучу и балагурю — и держала ее очень милая и любезная дама чрезвычайно добродушного вида. Столовая работала бойко, выдавая не менее двухсот обедов каждый день. Публика была очень приличная — и не мудрено: обеды были всегда великолепные. Я и сам не знаю, как это случилось, но только с хозяйкой мы очень подружились, и однажды, уписывая превосходнейший пирог с мясом, я спросил ее, не собирается ли она во второй раз замуж. Она покраснела и опустила глаза к пирогу, который в это время резали. Я продолжал: «Если бы вы посмотрели на меня так же внимательно и так же глубокомысленно, как смотрите на этот мясной пирог, то вы бы увидали в моем сердце ваше собственное изображение». Через месяц мы были мужем и женой. И какими обедами стали меня кормить, О’Донагю, если бы вы знали! Я вас непременно угощу, если вы не постесняетесь заглянуть как-нибудь в нашу лавочку. Квартира у нас, скажу не хвастаясь, очень комфортабельная.

— По-моему, Мэк-Шэн, вы сделали очень умно: у вас теперь жена, которая сама добывает деньги, а не только умеет их проживать, как другие жены.

— И к тому же, О’Донагю, я получил гораздо более того, на что рассчитывал, тогда как обыкновенно бывает наоборот. У ней, кроме столовой, оказалось очень много денег, и с каждым годом их накапливается все больше и больше.

— И эти деньги, разумеется, поступили в ваше полное распоряжение?

— Нет, О’Донагю, я сам этого не захотел. Я не желал, чтобы она подумала, будто я женюсь только из-за денег. После свадьбы я стал просто откладывать всю свою пенсию, потому что теперь квартира и стол были у меня даровые. С неделю ждала она, когда же я заговорю об ее средствах, но я не заговаривал. Тогда она сама объявила мне, что у нее отложено 17 000 фунтов процентными бумагами, и что столовая дает ей 1000 фунтов в год чистой прибыли. Я сказал, что очень за нее рад, и сделал вид, что мне очень хочется спать. Вообще я постарался выказать полное равнодушие к ее богатству. Это ей не понравилось, и она сама предложили мне взять у нее денег, сколько мне нужно. Я ответил, что с меня вполне довольно моих. Сегодня утром я ей сказал, что в Лондон приехал мой товарищ-офицер, которому я давно должен, и что нужно бы отдать ему этот долг. Тогда она сунула мне в руку толстую пачку банковых билетов и была очень огорчена, когда узнала, что нужно всего только 20 фунтов . Я поступаю так, О’Донагю, из принципа. Раз она зарабатывает деньги, так она же пусть ими и распоряжается — и так останется до тех пор, покуда мы будем с ней добрыми друзьями. Даю вам честное слово, что я люблю ее так, как не думал, что буду любить какую-нибудь женщину. Она добра, нежна и кротка, совсем как ангел, хотя наружность у нее далеко не ангельская. Что же делать, на этом свете всего не совместишь! Скажите, О’Донагю, что вы думаете о моей женитьбе?

— Вы должны непременно представить меня вашей супруге, Мэк-Шэн.

— С удовольствием. Фигурой моя жена напоминает мясную тушу, но зато сердце у нее — сама красота, а пирог с мясом она делает так, что вы себе все пальчики оближете, когда попробуете.