Выручка Мельхиора была гораздо значительнее, нежели он ожидал, отчего он очень щедро наградил меня с Тимофеем. Видя, как я ему необходим, он с каждым днем более и более выказывал мне свою приязнь. Я был весьма рад прибытию нашему на место, потому что так устал от беспрестанных хлопот, сопровождавших наши занятия, что отдых мне казался блаженством.

Маленькая Флита с восторгом бросалась в мои объятья, а Натте с обыкновенною важностью сказала мне, что ей приятно видеть меня дома.

— Дома! — подумал я. — Ни у меня, ни у бедной Флиты нет здесь постоянного жилища. Эти палатки — только временный наш приют.

Таким образом около года занимались мы нашим ремеслом. Однажды я сидел возле моей палатки с книгой в руках. Явился какой-то цыган, не принадлежащий к нашей партии. Пыль, облепившая его с ног до головы, и пот, капавший с лица, доказывали, что он ехал торопливо; увидев Натте, которая сидела возле меня, он сказал ей что-то на их языке, для меня непонятном, но я догадался, в чем дело: он спрашивал Мельхиора. После нескольких слов лицо Натте переменилось, она как будто чего-то испугалась, закрылась руками, по тотчас же отняла их, боясь унизить свой сан, и, наконец, впала в глубокую задумчивость. В это время Мельхиор подходил к нам; цыган, заметив его, поспешил к нему навстречу. Между ними скоро завязался жаркий разговор, продолжавшийся около десяти минут, после которого незнакомец тотчас же уехал. Когда Мельхиор увидел, что цыган скрылся из вида, то медленно подошел к нам и устремил свои глаза на Натте, которая печально глядела на него, скрестив на груди руки в знак покорности. Она тихим голосом сказала ему, выбрав текст Святого Писания:

— Куда ты пойдешь, туда и я; народ твой будет моим народом, и Бог твой — моим Богом.

Потом она отошла и села в отдалении.

— Иафет, — сказал мне Мельхиор, — не удивляйтесь тому, что я скажу вам. Я доверял вам все, что только можно было доверить, но есть вещи, которые необходимо хранить в тайне, заключить в груди своей, и эту тайну можно передать только той, которая соединена с нами вечными узами. Мы теперь должны расстаться, даже все наши товарищи должны нас оставить и пристать к какой-нибудь другой партии цыган. Меня выуже больше не увидите. Не спрашивайте причин, я не могу объявить их.

— А Натте? — сказал я.

— Она будет делить мою участь, как бы горька ни была она; но с вами что станется?

— О себе я не забочусь; свет велик. Без вас я не останусь с цыганами. Но позвольте спросить: что сделаете вы с Флитой? Останется ли она с этим народом, которому не принадлежит, или вы возьмете ее с собой?

Мельхиор, немного подумав, спросил:

— Отчего так интересует вас солдатская дочь?

— Предполагая даже, что она и солдатская дочь, Мельхиор, я к ней так привязан, что мне жалко было бы видеть ее здесь с цыганами; но я уверен, что вы говорите неправду об ее происхождении, потому что она рассказывала мне много подробностей из ее детства, которые доказывают, что она не низкого происхождения.

— Я не ожидал, что у нее такая память, — ответил Мельхиор, стиснув зубы. — Но отчего она ни мне, ни Натте никогда ничего не говорила?

— Это так же понятно, как и то, что она украдена, и, я думаю, ей незачем здесь оставаться.

— Конечно, незачем.

— Итак, когда вы отправитесь, то не будете иметь влияния на ваш табор, а следовательно, нет никакой причины оставаться ей здесь. Предоставьте лучше ее воле избрать себе дорогу, и если она согласится следовать за мною, то ничто не остановит меня исполнить ее желание. Этим поступком, мне кажется, я и вам не сделаю ничего неприятного.

— Почем вы знаете? Да притом, что заставляет вас вмешиваться в судьбу ребенка, совершенно вам чужого?

— Па это я отвечу вам вашим же вопросом: что заставляет вас принимать такое участие в солдатском ребенке?

Мельхиор смешался.

— Признаться вам, Иафет, Флита не солдатская дочь. Она украдена, но из этого не должно заключать, что она была украдена мною или моей женой.

— В этом я никогда не сомневался, и оттого-то я и удивляюсь вашей к ней привязанности. Если она пожелает с вами остаться, то мне и говорить нечего; в противном же случае, я возьму се с собой, невзирая ни на какие возражения.

— Иафет, — ответил Мельхиор, — мы жили друзьями более года и должны расстаться друзьями. Через полчаса я вам отвечу.

Мельхиор подошел к Натте и начал разговаривать с ней, а я пошел к Флите.

— Флита, знаешь ли, что Мельхиор и Натте оставляют цыган?

— В самом деле? — ответила она с удивлением. — Куда же вы с Тимофеем денетесь?

— Мы должны искать счастья в другом месте.

— А я, — продолжала она, смотря на меня пристально голубыми своими глазами, — должна ли я здесь остаться?

— Если ты хочешь быть со мной, Флита, то я готов употребить для того все средства, готов даже рассориться с Мельхиором.

— Хочу ли я, Иафет, ты сам знаешь. Никто на свете не был еще ко мне так ласков, как ты; не оставляй меня, пожалуйста.

— Никогда, Флита, только обещай мне делать то, о чем я попрошу тебя.

— Исполнить твое желание я почту за величайшее удовольствие, а потому заранее на все согласна. В чем дело?

— Я сам еще не знаю ничего, но Мельхиор сказал мне, что он и Натте навсегда расстаются с цыганами.

Флита посмотрела вокруг, чтобы увериться, не было ли кого возле нас, и потом шепотом сказала мне:

— Я понимаю немного язык их, Иафет, но они этого не знают. Я все слышала, что говорил цыган Натте, хотя они были в нескольких шагах от нас… Он спросил: «Где Мельхиор? », а на вопрос ее: «Для чего он ему нужен? », ответил: «Он умер! » Натте закрыла лицо свое; остального я не слыхала, но они говорили еще что-то о лошадях.

«Он умер! » Что это значит? Разве Мельхиор сделал какое-нибудь преступление и принужден теперь бежать? Это предположение казалось мне самым верным, когда я начинал припоминать минувшее происшествие, но все еще сомневался, потому что во всех действиях его я видел только обман, но ничего преступного. Напротив того, он был добр, великодушен во всех своих поступках, и жизнь его была для меня загадкой. Он обыкновенно обманывал всех без совести, переодетый; но в своей палатке он был честен во всем, исключая рассказы про жизнь и родство Флиты. Я перебирал в своей голове все прошлые его действия, но тут Мельхиор опять подошел ко мне и, велев Флите удалиться, сказал мне:

— Иафет, я согласен на ваше требование, только с условием.

— С каким?

— Во-первых, Иафет, так как вы были всегда со мной откровенны, то скажите: намерены ли вы продолжать ремесло, которому я научил вас?

— Если вы желаете знать правду, Мельхиор, то уверяю вас, что я никогда не возьмусь за ваши занятия, разве только в крайней нужде. Мое единственное желание — отыскать своего отца.

— Но если нужда заставит вас, то Флита будет ли в них действующим лицом? Словом сказать: не берете ли вы ее из видов похоти или корыстолюбия, чтобы после, достигнув своей цели, бросить ее на произвол порока и бесчестия?

— Удивляюсь этому вопросу, Мельхиор. В первый раз вы так несправедливы ко мне. Но если я когда-нибудь принужден буду заниматься вашим ремеслом, то поверьте, что Флита в нем никогда не будет участвовать. Лучше желал бы видеть ее в гробу, нежели в пороке и бесчестии. И, чтобы удалить ее от общества, в котором она никогда не должна быть, я беру ее с собой.

— И вы можете дать в этом честное слово?

— Могу. Я люблю ее, как сестру, и надеюсь, отыскивая моего отца, помочь и ей отыскать своего.

— Но я должен с вас взять еще одно обещание: вы меня будете уведомлять каждые шесть месяцев о себе и о состоянии и здоровье Флиты по адресу, который я вам буду присылать.

— Согласен. Но из-за чего вы стали принимать в этой девочке такое сильное участие?

— Очень рад, что вы так думаете, но не старайтесь узнать причин. Не надобно ли вам денег на ее содержание?

— Без нужды я не стану прибегать к вашим деньгам, но мне весьма приятно слышать, что в крайности вы будете ее другом и поможете ее несчастью.

— Не забудьте, что вы можете получить все необходимое для нее по адресу, который я оставлю вам при нашей разлуке. Значит — решено!

Тимофей отсутствовал в продолжение моего разговора с Мельхиором, когда же он возвратился, я сообщил ему обо всех наших условиях.

— Да, Иафет, я не знаю, что и сказатьтебе. Теперешняя наша жизнь мне наскучила, и я не буду сожалеть о перемене ее. Но что мы будем делать?

— Об этом надобно подумать… К счастью, мы накопили довольно денег, станем только поберегать их.

В последний раз мы ужинали вместе, и Мельхиор назначил свой отъезд на следующий день. Натте была очень печальна, но вместе с тем видно было, что она покорилась своей судьбе; напротив того, Флита была очень весела, и лицо ее, обыкновенно грустное, теперь улыбалось. Каждый раз она радовалась, что не будет более плясать на веревке, и веселость ее доставляла мне неизъяснимое удовольствие. Все цыгане разошлись по местам. Мельхиор в своей палатке занимался приготовлением к отъезду, а я, мечтая о своей будущности, не мог уснуть и стал прохаживаться возле своей. Ночь была лунная, звезды ярко сияли на небе, всюду было тихо, и мысли о перемене моего быта невольно теснились в сердце. Раздумавшись, я нечаянно взглянул перед собой и увидел Натте, идущую прямо ко мне.

— Иафет, — сказала она, — вы берете Флиту, берегите ее. Мою душу упрекнет совесть, если она будет оставлена на произвол судьбы. Радостно она расстается с нами, но не перемените эту радость в слезы; мне жалко покидать ее, но я должна оставить и ее, и мой народ, и родных, и привычки мои, и мою власть — это судьба моя. Она доброе дитя, Иафет, обещайте мне быть ее другом, и пускай вот это будет воспоминанием обо мне.

Тут она подала мне что-то завернутое в бумагу и продолжала:

— Иафет, не показывайте этого Мельхиору, может быть, ему не понравится, что я это отдала вам.

Я взял бумагу, в которую был завернут подарок, и обещал все, что она требовала. Это было последнее наше свидание.

На следующий день Мельхиор был уже готов к отъезду. Все его имущество уложилось в два маленькие узелка; он и Натте простились с цыганами, которые целовали им руки и которым были розданы палатки и все их принадлежности. Джумбо и Нум были сданы на руки Двум важнейшим семействам этого народа, а Тимофей, Флита и я приготовились также к отъезду и ждали только отправления Мельхиора, чтобы вслед за ним отправиться в путь.

— Иафет, — сказал мне Мельхиор, — я вам и Тимофею должен еще за последнее наше путешествие. Вот вам долг мой. Я знаю, что у вас с ним общий счет. Прощайте, желаю вам счастья.

Мы простились с Натте и Мельхиором. Флита подошла к первой, положила накрест руки и поклонилась ей. Натте поцеловала ее робко и потом подвела к Мельхиору; он наклонился тоже, чтобы поцеловать ее в лоб, и я видел, как он старался скрыть свои чувства, похожие на отцовские. Флита заплакала, освободившись. Так как дороги наши были в разные стороны, то мы и разошлись, пожелав друг другу счастливого пути.