В эту ночь почти никто не спал; когда все перебрались на открытое место у погорелых хижин, туда же привели и пленных. Персивалю теперь развязали руки и предоставили расхаживать на свободе, не спуская, однако, с него глаз. Первое, что привлекло его внимание, это был труп убитого Злой Змеи. Он подошел к нему, молча сел подле него и просидел неподвижно и безмолвно, склонясь над телом в сосредоточенном раздумье более двух часов. Никто его не тревожил. Похоронив тело солдата, убитого вождем, вырыли еще другую могилу для вождя и, опустив его в могилу, засыпали, как подобает. Мальчик все время молчал и, просидев еще некоторое время над свежей могилой, встал и пошел к двум раненым индейцам. Он принес им воды, напоил их и ласково говорил с ними на их родном языке. Когда же Мэри позвала его и стала говорить с ним и ласкать его, то казалось, ее голос и ласка как-то особенно глубоко подействовали на него, и под впечатлением столь разнородных чувств и впечатлений он склонил голову к ней на колени и крепко заснул.

Раненые индейцы не дожили до рассвета и были зарыты победителями; решено было с рассветом двинуться в путь, если только будет возможность нести Мэри. Цвет Земляники и раненая индианка приложили ей какие-то травы к ногам, которые значительно облегчили ее страдания; но идти лесом продолжительное время она все еще была не в состоянии. Нести ее теперь было тоже трудно, так как один из солдат был убит, Мартын ранен, а Цвет Земляники и индианка были нагружены лишними ружьями, отобранными у неприятеля и оставшимися от убитого солдата и раненого Мартына.

Джон не мог идти в счет носильщиков, так как был мал ростом и должен был наблюдать за Персивалем; кроме того, у них было еще двое пленных индейцев, за которыми также нужен был присмотр.

Соорудили носилки такого рода, что их могли нести двое, и эти двое могли постоянно сменяться. Конечно, при таких условиях нельзя было совершать особенно большие переходы; но делать было нечего.

В первый день отошли недалеко, тем более, что приходилось останавливаться и искать себе пропитание, так как запасов больше не было. Когда расположились на ночлег, то Цвет Земляники сообщила Малачи, что индианка, шедшая с ними, сказала ей, что здесь неподалеку есть река, впадающая в озеро, а на реке есть два больших канота, спрятанных в кустах; на этих лодках они могут доехать до самой фермы. Ничего лучшего нельзя было и требовать, а потому было решено поутру отыскать эту реку и воспользоваться канотами.

К полудню пришли к реке; каноты, оказавшиеся, действительно, очень большими, были в полном порядке; но прежде, чем пуститься в плавание, необходимо было запастись пищей на несколько дней, и потому Малачи, Джон и Альфред отправились на охоту; Персиваль теперь был совершенно спокоен и не проявлял намерения бежать, напротив, положительно ни на шаг не отходил от Мэри, расспрашивал ее о многом и, по-видимому, воскрешал в своей памяти многое из своей прошлой жизни.

Охотники вернулись с богатой добычей, так что мяса должно было хватить на четыре или пять дней.

На рассвете следующего утра пленников отвели на полмили в глубь леса, указали им на север и, развязав их, предоставили идти на все четыре стороны. После того все разместились в канотах и продолжали путь водою. Трое суток они днем плыли, а на ночь приставали к берегу, раскладывали костры и готовили себе пищу; на четвертый день они достигли озера; отсюда оставалось еще около 200 миль до фермы.

Однажды стадо оленей переплывало озеро, и охотники наши, воспользовавшись этим счастливым случаем, запаслись мясом на весь остальной путь.

Мэри за это время успела совершенно оправиться; Персиваль совершенно примирился с мыслью о возвращении к цивилизованной жизни и все время говорил о своем отце и матери, с нетерпением ожидая свидания с ними.

На шестой день наши путешественники увидели, наконец, здание форта Фронтиньяк, и хотя фермы и ее строений еще не было видно из-за мыса, поросшего лесом, но они знали, что до фермы оставалось всего только четыре или пять миль. Менее чем через час они плыли уж вдоль своей прерии и пристали наконец в том самом месте, где всегда была причалена их лодка.

Мистер и миссис Кемпбель не видели канотов на озере; они смотрели все время в сторону мыса, ожидая оттуда возвращения ушедших.

— Я думаю, Альфред, нам не следует сразу допустить Персиваля к тете: она так привыкла считать его умершим, что столь неожиданное свиданье может потрясти ее слишком сильно! — сказала Мэри.

— Ты права, Мэри! Мы с капитаном Сенклером, Малачи и Джоном пойдем вперед, а остальные, и среди них и Персиваль, пойдут на некотором расстоянии от нас и пройдут прямо в хижину Малачи; пусть Персиваль останется там, пока я не приду за ним.

За оградой стояли мистер и миссис Кемпбель и смотрели в сторону леса, но Генри, выйдя из дома с Оскаром, сразу заметил идущих к дому. Собаки с радостным лаем кинулись к возвратившимся, и Генри воскликнул:

— А вот и они!.. Батюшка! Матушка! Смотрите, они вернулись!

Все кинулись к Мэри и заключили ее в свои объятия, не помня себя от радости.

— Пойдемте в дом, матушка, — сказал Альфред, — вам надо несколько успокоиться! — и он взял мать под руку и повел ее к крыльцу.

Но Эмми, смотревшая внимательно на вторую группу, хотела уже воскликнуть: «А вот и Персиваль», но Сенклер успел вовремя остановить ее, приложив палец ко рту.

Придя в дом, Альфред в нескольких словах рассказал матери все, как было.

— Как я счастлива, что моя дорогая Мэри опять с нами! Я так боялась утратить и ее, как моего бедного мальчика!

— А знаешь, матушка, мы слышали там, что индейцы нашли какого-то белого мальчика в лесу, и я имею основание думать, что это был Персиваль, и что он жив!

— Ах, Альфред! Ты знаешь, что я как будто примирилась с этим горем; не возбуждай же во мне мучительных и неосуществимых надежд!

— Неужели ты думаешь, что я решился бы возбуждать в тебе такие надежды, если бы не был уверен в их осуществимости?

— Так значит, ты знаешь, что он жив? Боже мой! Где он? Где мой мальчик?

Альфред молчал, и счастливая мать разразилась слезами.

Этот обильный поток слез облегчил ее душу и несколько успокоил ее.

— Теперь я объясню тебе все, матушка, — сказал Альфред. — Эмми, а ты еще не сказала мне ни одного слова!

— Я просто была не в состоянии выговорить его от непомерной радости, дорогой Альфред, — проговорила девушка, протянув к нему обе руки. — Но никто более меня не рад твоему возвращению, и никто не может быть более благодарен тебе за возвращение Мэри, как я!

— Ну же, Альфред! Я жду! — говорила г-жа Кемпбель.

— Персиваль недалеко, матушка!

— Он здесь! Здесь! Я это чувствую! — воскликнула миссис Кемпбель.

— Да, матушка, он в хижине Малачи! Я сейчас приведу его к вам! — сказал Альфред и вышел.

Когда он вернулся с Персивалем, о его возвращении было уже известно и мистеру Кемпбелю. После того как мать вволю нацеловалась и поплакала над своим вновь найденным сыном, она передала его в объятия его отца, и тот тоже обнимал и целовал его; вся семья радовалась его возвращению.

— А где же Мартын? Мы хотим поблагодарить его за все, что он сделал для нас!

— Он у себя! Цвет Земляники перевязывает его рану, которую все эти дни не пришлось перевязать, так что она стала болезненна!

— А тот бедный солдат, что был убит?

— Такова была его судьба, — сказал Сенклер, — но так как он пал, помогая мне вернуть Мэри, я не забуду никогда его вдову и детей: они будут обеспечены мною на всю жизнь!

После подробного рассказа Альфреда о том, как они узнали, что Персиваль жив и в плену у вождя, о захвате Молодой Выдры и обстоятельствах, сопровождавших похищение Мэри, очередь рассказать о том, как произошло это похищение, была за самой Мэри, и она рассказала следующее:

— Я, как известно, собирала бруснику на болоте с маленькой Мартой, и когда та пошла в дом опорожнить корзинку, и я осталась одна, я вдруг почувствовала, что меня схватили и зажали мне рот. В следующий момент мне закутали голову каким-то толстым одеялом так плотно, что я почувствовала, что задыхаюсь; затем двое или трое людей подхватили меня и понесли куда-то. Наконец, я потеряла сознание и уже не помню, что было дальше. Когда я очнулась, то лежала над деревом в лесу; кругом меня было человек шесть индейцев; затем пришла женщина и принесла мне воды; я тотчас же узнала в ней ту, которую Альфред принес из леса с вывихом ноги. Это обнадежило меня, хотя она и вида не подавала, что знает меня; впрочем, я сейчас же сообразила, что она не могла поступить иначе, если хотела чем-либо помочь мне. Между тем, индейцы совещались о чем-то между собой. К одному из них все остальные относились с особым почтением, и, судя по описанию Альфреда, я была уверена, что этот вождь некто иной, как Злая Змея. Когда я несколько оправилась, двое взяли меня за руки и заставили идти с ними, затем меня вел за руку один, а когда стемнело, мы все расположились под большим деревом, я с женщиной несколько поодаль от мужчин; несмотря на мою тревогу и опасения, я едва успела лечь, как крепко заснула.

Когда стало светать, женщина принесла мне горсть печеного маиса, и после этого незатейливого завтрака мы опять тронулись в путь и к вечеру пришли к озеру, где спустили канот, привязанный в кустах, и плыли часа три, затем опять пошли лесом. У меня разболелись ноги; я едва могла ступать; но меня заставляли идти, хотя и не причиняли мне никаких обид. Когда мы расположились на ночлег, женщина привязала мне к ногам какие-то травы и листья, и я почувствовала небольшое облегчение, так что первую половину дня шла без особенного труда. Но вдруг я услышала позади гневный голос вождя и, обернувшись, увидела, как он взмахнул своим томагавком и нанес женщине удар прямо по голове. Та упала, обливаясь кровью; я кинулась к ней, но меня силой оттащили и заставили идти вперед. Я не знала, с какой целью меня похитили индейцы, и когда вождь убил женщину, у меня явилась мысль, что он захотел избавиться от нее, чтобы взять меня вместо нее; эта мысль приводила меня в ужас, но я знала, что мое исчезновение будет замечено дома, и что есть люди, которые не побоятся никаких опасностей ради моего спасения, лишь бы только я была жива, и я решила ничем не раздражать свирепого вождя. Однако ноги мои разбаливались; они страшно вспухли и подкашивались, и теперь некому было полечить их. Отдохнув за ночь, я с утра еще кое-как плелась, но затем положительно не могла больше ступить. Тогда индейцы сделали из ветвей носилки, в которые положили меня, и понесли на своих плечах на длинной жердине, причем меня сильно качало из стороны в сторону. Два дня я путешествовала таким образом, затем другие два дня меня опять заставили идти; но на третий ноги мои снова разболелись, и меня пришлось опять нести до самого селения индейцев. Остальное вам уже известно из рассказа Альфреда.

Когда Мэри кончила, все сели за ужин, а после ужина разошлись по спальням, так как все нуждались в покое после пережитых волнений. Поутру все собрались в столовой, счастливые и довольные, пришел также и Мартын с Цветом Земляники, и их осыпали благодарностью и похвалами.

После завтрака Сенклер уехал в форт, чтобы отдать отчет о результатах экспедиции и донести коменданту о смерти одного из людей гарнизона.

Жизнь на ферме пошла опять своим обычным порядком; часть хлеба была уже убрана, но теперь понадобились все наличные рабочие руки, чтобы убрать и остальной.

— Теперь нечего больше бояться индейцев, — сказала Мэри, — и мне кажется, теперь я могла бы прожить здесь остаток дней моих и быть счастлива и довольна!

— Но, конечно, не без капитана Сенклера? — спросила Эмми.

— Не всегда без него, — сказала Мэри, — но я надеюсь, что придет время, когда мы с ним станем неразлучны. А время это придет, когда дядя и тетя пожелают этого. Но где у нас Персиваль? Я его нигде не вижу!

— Он ушел в лес с Малачи, с ружьем, и Джон очень одобряет, что брат привыкает к ружью; вообще в Персивале я нахожу большую перемену!

— Несомненно, он стал более серьезен, меньше говорит, но больше думает! Однако нас зовут обедать. Надо спешить, а то нас ждут! — сказала Мэри, и сестры пошли в дом.