Вслед за бледно мерцавшим облаком неожиданно наступила такая темнота, что растерявшиеся люди на «Тер-Шиллинге» едва различали окружавшие их предметы. Прошло некоторое время, прежде чем на борту было произнесено хоть одно слово. Некоторые матросы застыли на своих местах, устремив взор в ту сторону, откуда появилось наваждение, другие, охваченные мрачными предчувствиями, отвернулись. Первый возглас сорвался с уст старшего рулевого. Повернувшись на восток, он обнаружил на горизонте легкое свечение, вздрогнул и, схватив Филиппа за руку, со страхом в голосе воскликнул:

— Что это там такое?!

— Это лишь лунный свет, прорывающийся сквозь облака, — отвечал Филипп.

Капитан Клоотс вытер вспотевший лоб и произнес:

— Конечно, мне рассказывали о подобном и раньше, но я все время считал это выдумкой.

Филипп промолчал. От правдоподобности увиденного и сознания своей причастности к произошедшему он испытывал тяжкое чувство вины.

Появившаяся из-за облаков луна разливала мягкий свет по ровной глади океана. Будто охваченная общим порывом, команда разом глянула в ту сторону, где только что исчез корабль, но вокруг стояла мертвая тишина и ничего не было видно.

Шрифтен, все еще остававшийся на юте, медленно приблизился к капитану, оглянулся и произнес:

— Минхер Клоотс! Как лоцман этого корабля, я заявляю, что вам необходимо подготовить судно к встрече с сильной бурей!

— С сильной бурей? — переспросил капитан, выходя из состояния глубокой задумчивости.

— Да, со страшной бурей, минхер Клоотс! — повторил Шрифтен. — Поскольку никогда еще не было так, чтобы парусник, повстречавший корабль, который мы только что видели, не узнал бы вскоре беды. Даже сама фамилия Вандердекен таит в себе несчастье, хи-хи!

Филипп хотел было возразить на злое замечание, но не смог, поскольку его язык был словно парализован.

— Каким же образом фамилия Вандердекен связана с парусником? — спросил капитан.

— А вы ничего об этом не слышали? — переспросил лоцман. — Капитана корабля, который мы повстречали, зовут Вандердекен, а парусник — это «Летучий Голландец»!

— Откуда вам это известно, лоцман? — вступил в разговор Хиллебрант.

— Мне известно не только это, но и многое другое, о чем я мог бы рассказать, если бы захотел, — отвечал Шрифтен. — Однако оставим это. Я предупредил вас о буре, как обязывает меня моя должность.

С этими словами Шрифтен спустился на нижнюю палубу.

— О, Боже небесный! Я никогда еще не был так напуган и ошеломлен! — произнес капитан. — Я даже не представляю, что об этом подумать и что сказать! Как ты думаешь, Филипп, разве это не было нечто сверхъестественное?

— Да, так оно и есть. Я в этом нисколько не сомневаюсь, — отвечал потрясенный до глубины души юноша.

— Я считал, что всякие чудеса на земле давно уже исчезли, — продолжал капитан, — и что мы должны полагаться только на свое собственное умение и узнавать о непогоде лишь по виду облачного неба!

— Вот и сейчас небо предостерегает нас, — заметил Хиллебрант. — Видите, капитан, как за пять минут увеличилась облачность? Хотя луна и вышла из-за облаков, но скоро опять скроется за ними. Посмотрите, как сверкает на северо-западе!

— Ну, мои храбрые молодцы! — воскликнул капитан. — Я должен дать отпор непогоде наилучшим образом. Штормы раньше мало беспокоили меня, однако сегодняшнее предостережение мне вовсе не нравится. На сердце у меня появилась какая-то свинцовая тяжесть. Это чистая правда! Филипп, прикажи принести бутылочку вина, чтобы просветлело в голове!

Филипп был рад поводу уйти с юта. Ему хотелось побыть одному, чтобы прийти в себя и привести в порядок свои мысли. Появление призрачного корабля оказалось для него страшным ударом. Не то чтобы он сомневался в его существовании, но появление корабля так близко, именно того корабля, на котором его отец дал свой ужасный обет и где он сам, а Филипп был в этом глубоко убежден, должен испытать свою судьбу, чуть было не свело его с ума.

Когда он услышал на призрачном корабле резкие свистки главного боцмана, он изо всех сил напряг слух, чтобы расслышать команды, которые, в чем он не сомневался, должны были отдаваться духом его отца. Он также напрягал и зрение, чтобы разглядеть черты лица или одежду людей на том корабле.

Отослав юнгу с бутылкой вина на ют к минхеру Клоотсу, Филипп упал на койку, зарылся лицом в подушку и стал молиться. Он с усердием молился, пока к нему вновь не вернулись сила духа и уверенность, пока в душе не наступил покой, что позволяло ему, трезво рассуждая, идти навстречу любым опасностям и с честью перенести любые испытания.

Филипп отсутствовал на палубе менее получаса, но как же все вокруг изменилось, пока его не было! Когда он уходил, «Тер-Шиллинг» неподвижно стоял на спокойной воде, его огромные паруса беспомощно висели на реях, луна сияла во всей красе и на ровной поверхности моря отражались вытянутые контуры мачт и парусов. Теперь же всюду царила густая темнота. Море бушевало и пенилось, верхние паруса были уже убраны. Судно пробивалось сквозь волны под напором порывистого, яростно завывавшего ветра, который усиливался с каждой минутой. Матросы убирали паруса, но работали вяло и неохотно. Филипп не знал, что о нем рассказал лоцман Шрифтен, но сразу же заметил, что люди избегают его, бросая в его сторону неприязненные взгляды. Тем временем шторм усиливался.

— Ветер не постоянен, — заметил Хиллебрант, — и нельзя определить, с какой стороны налетит шторм. Он сменил направление уже на пять румбов, Филипп. Такое положение дел меня совсем не устраивает. Надо, пожалуй, переговорить с капитаном. У меня на сердце какая-то свинцовая тяжесть.

— Со мной творится то же самое, — отвечал Филипп. — Но ведь все мы находимся в руках милостивого провидения!

— Держать строго по ветру! Поставить штормовые паруса! Живей, молодцы! — закричал капитан Клоотс, когда налетевший с северо-запада ветер обрушил всю свою мощь на корабль. Дождь превратился в ливень. Было так темно, что люди на палубе едва различали друг друга.

— Надо зарифить топ-паруса, пока матросы еще могут подняться на реи, — продолжал капитан. — Проследи за этим на баке, Хиллебрант!

Старший рулевой направился выполнять приказ. Молнии полосовали небо, страшно грохотал гром.

— Живей, ребята! Все свернуть! — слышался голос капитана.

С матросов ручьями стекала вода. Одни работали, другие, пользуясь темнотой, прятались.

Все паруса, кроме стакселя, были убраны. «Тер-Шиллинг», гонимый северо-западным ветром, двигался в южном направлении. Море бурлило и неистовствовало. Стояла кромешная мгла. Промокшие и оробевшие матросы попрятались в укрытия. И хотя многие этой ночью были свободны от вахты, никто не решался спуститься в трюм. Матросы не собирались, как обычно, в кучки — каждый старался уединиться и предпочитал остаться один на один со своими мыслями. Их воображение все еще занимал призрачный корабль.

Нескончаемо долго тянулась для всех эта ночь. Казалось, что она никогда не кончится и день никогда не наступит. Наконец темнота начала понемногу рассеиваться и сменяться тяжелой серой мглой. Приближался рассвет. Матросы посматривали друг на друга, но глаза их не встречали сочувствия и во взглядах не светилось ни единого луча надежды. Они думали, что погибли. Все молчали и оставались, сидя на корточках, там, где укрылись ночью.

Огромные волны раз за разом обрушивались на корабль. Капитан Клоотс стоял у нактоуза, а Хиллебрант и Филипп у штурвала, когда огромная волна накрыла судно и понеслась по палубе, сметая все на своем пути. Она сбила с ног капитана, Хиллебранта и Филиппа и отбросила их к фальшборту. Нактоуз был разбит. Никто из матросов не бросился к штурвалу. Корабль развернуло, и волны теперь размеренно перекатывались через него. Рухнула грот-мачта. Все снасти перепутались. Капитан Клоотс был оглушен и лежал без сознания. Филиппу с трудом удалось заставить нескольких матросов отнести его в каюту. Хиллебрант сломал руку и к тому же сильно расшибся. Филипп помог ему добраться до каюты, затем вернулся на палубу и попытался навести там порядок. Если до этого он был мало похож на настоящего моряка, то теперь его мужество и решительность оказывали влияние на матросов. Хотя люди не совсем охотно повиновались ему, все же через полчаса обломки рухнувшей мачты были убраны. Два лучших матроса заняли место у штурвала. Облегченный от потери мачты «Тер-Шиллинг» снова летел, подгоняемый штормом.

Где же находился в это время минхер Ван Штруме? Он лежал на своей койке, погребенный под одеялами и одеждой, и дрожал. Он без конца повторял клятву, что, как только ступит на твердую землю, ни одна торговая компания мира не заставит его еще раз довериться соленым волнам океана! Конечно, это было самое правильное решение, которое этот бедный человечек мог бы принять!

Некоторое время матросы выполняли приказы Филиппа, но затем собрались вокруг одноглазого лоцмана. Через четверть часа оживленной беседы все, за исключением двух человек, стоявших у штурвала, покинули палубу. Вскоре выяснилась причина, толкнувшая их на этот самовольный поступок: они вернулись с кружками, полными горячительного напитка, который добыли, взломав замок винного склада. В течение часа Филипп убеждал их не напиваться, но никто не внял его уговорам. Даже штурвальные не отказались принять преподнесенные им кружки, поэтому вскоре стало заметным рыскание судна.

Филипп поспешил вниз, чтобы узнать, не пришел ли в себя капитан и не сможет ли он подняться на палубу, но Клоотс спал крепким сном. С большим трудом Филиппу удалось разбудить его и сообщить печальное известие. Минхер Клоотс направился на палубу, хотя боль от полученного удара причиняла ему сильные страдания. Голова у него кружилась, его качало из стороны в сторону, и казалось, будто он тоже пьян. Капитан пробыл на палубе лишь несколько минут и опять потерял сознание, потому что во время удара о фальшборт получил сотрясение мозга.

Раны у Хиллебранта были настолько серьезны, что он едва смог приподняться на кровати. Теперь Филиппу открылась вся безнадежность их положения. Солнце медленно катилось к закату, и от наступившей темноты положение казалось еще более устрашающим. Корабль, подгоняемый штормом, продолжал двигаться, но стало заметно, что рулевые изменили его курс: если раньше ветер дул в корму, то теперь он налетал сбоку. Компаса не было, но даже если бы он и был, то все равно оказался бы бесполезным, поскольку подвыпившие рулевые отказывались выполнять команды Филиппа: он, мол, не моряк и не может учить их управлять кораблем!

Буря ревела с прежней силой. Дождь прекратился, но зато усилился ветер, который яростно налетал на судно, ведомое пьяными матросами, и гнал на него водяные валы. Но команда лишь смеялась и вторила завываниям шторма застольными песнями. Подстрекателем, казалось, был лоцман Шрифтен. С кружкой вина он скакал по палубе, громко пел, отпускал шуточки и бросал сатанинские взгляды на Филиппа. От качки он часто падал и под громкий, пронзительный смех матросов скатывался к бортам. Вина требовалось все больше и все больше доставлялось его на палубу. Проклятия, визг и смех чередовались. Матросы, стоявшие у штурвала, закрепили штурвальное колесо за мачту и тоже присоединились к своим товарищам. Подгоняемый яростным штормом, «Тер-Шиллинг» летел вперед, имея только стаксель, который и удерживал его на курсе.

Филипп находился у трапа на ют.

«Удивительно, — думал он, — что я единственный на этом корабле, кто сохранил способность действовать. Удивительно, что избран именно я и должен пережить весь этот ужас в ожидании гибели корабля и людей. Удивительно, что я единственный, кто спокоен и отдает себе отчет, что так долго продолжаться не может. Прости меня, Боже, но я не в силах что-либо изменить. Судьбой я выбран из числа остальных смертных, чтобы свершить предначертанное мне. Да, так и должно быть. Я не погибну вместе с судном. Я убежден в этом. Я чувствую, что моя жизнь каким-то чудом будет сохранена и продлена для того, чтобы я исполнил клятву, данную мною Богу.

…Однако ветер уже не так силен и море уже не так страшно. Может быть, мои опасения обманчивы и все могут спастись? Да поможет Господь! Сколь прискорбно и печально видеть, как в этом мире люди, созданные по образу и подобию Господа, доходят до состояния, которое низводит их ниже неразумных зверей!»

Филипп был прав, шторм действительно ослабевал. Однако «Тер-Шиллинг» слишком далеко продвинулся на юг, проскочив бухту назначения, и попал в другой залив, где оказался все же защищенным от яростного ветра и бушующего моря. Волнение в бухте было значительно меньше, но все же достаточно сильно, чтобы разрушить судно, гонимое ветром теперь прямо на берег. Но появилась и надежда на спасение, поскольку берег был не крутым и скалистым, а пологим и песчаным.

Минут через двадцать Филипп заметил, что море вокруг корабля покрылось пеной. Он не успел подумать, что это могло бы значить, как «Тер-Шиллинг» уткнулся в отмель с такой силой, что оставшиеся мачты рухнули и упали в море. Треск ломающегося дерева, резкий удар судна об отмель, волны, перекатывающиеся через палубу, прервали пение и ликование пьяных матросов.

Через минуту корабль развернуло боком к морю, и вскоре он оказался лежащим на отмели. Филипп, находившийся на палубе с наветренной стороны, удержался, вцепившись в фальшборт. Многих пьяных матросов выбросило за борт, и они барахтались в воде. С содроганием сердца Филипп смотрел, как капитан Клоотс погружается в море, которое с подветренной стороны было глубиной несколько футов, не предпринимая при этом ни малейших попыток к спасению. Клоотс, без сомнения, утонул.

Филипп вспомнил о Хиллебранте и поспешил в каюту, где нашел того на койке прижатым к стене. Он поднял его, с трудом вытащил на палубу и уложил в большую шлюпку, закрепленную в середине корабля и оказавшуюся единственной, которой можно было еще воспользоваться. В ней уже рассаживались матросы, а когда Филипп хотел тоже забраться в нее, то они оттолкнули его. Волны беспрерывно обрушивались на корабль. Матросы отпустили канаты, и очередная мощная волна, накрывшая судно, подхватила шлюпку и бросила ее за борт в море, которое в этом месте было, однако, относительно спокойным. И хотя шлюпка тут же наполнилась водой почти до краев, пьяные матросы не обратили на это внимания и начали снова распевать песни и ликовать. Течение и ветер относили шлюпку в глубь бухты.

Наполненными ужасом глазами Филипп смотрел им вслед, уцепившись за остаток грот-мачты. Шлюпка то взлетала над пенным прибоем, то исчезала между волнами. Все дальше и дальше удалялся нестройный хор голосов, пока совсем не затих, и Филипп уже не слышал несчастных. Он еще раз заметил шлюпку, взлетевшую на гребень высокой волны, чтобы никогда больше ее не увидеть.

Филипп сознавал, что единственная возможность спасения — оставаться на «Тер-Шиллинге» до тех пор, пока тот не превратится в щепки, чтобы затем попытаться найти прибежище на одном из его обломков. Ему было ясно, что судно долго не продержится. Верхние палубы уже рухнули, и каждый очередной удар волн приносил новые разрушения. Тут Филипп услышал негромкий шум на корме. Он вспомнил, что на борту все еще находится минхер Ван Штруме. Юноша пробрался к каюте и увидел, что дверь приперта рухнувшим трапом и изнутри открыть ее невозможно. Оттащив трап в сторону, Филипп протиснулся в каюту и обнаружил представителя, цеплявшегося в предсмертных судорогах за перегородку. Ван Штруме был жив, но парализован и совсем окаменел от страха. Филипп обратился к нему, но не услышал в ответ ни слова. Он попытался силой оторвать беднягу от перегородки, но тщетно — так крепко вцепился в нее пораженный столбняком суперкарго. Страшный треск и влетевшие в каюту брызги подтвердили выводы Филиппа — судно развалилось пополам. Не в силах чем-нибудь помочь, он был вынужден предоставить его воле собственной судьбы. Выбравшись наружу, Филипп заметил что-то барахтающееся у заднего люка. Это был медведь Иоанес, который кружился в воде, будучи все еще привязанным веревкой. Филипп ножом перерезал ее и освободил зверя. Но вот новая мощная волна навалилась на корму и разнесла ее в щепки. Теперь Филиппу предстояла борьба с волнами. Он уцепился за одну из досок, которая и удерживала его на поверхности.

Спустя несколько минут потерпевший уже почти достиг берега, вдруг доска уткнулась в песок, и ее перевернуло набежавшей волной. Филипп выпустил доску из рук и поплыл к берегу. Он долго боролся с прибоем, но, хотя берег и был рядом, ему никак не удавалось зацепиться ногой за дно, и сильное течение вновь и вновь относило его в море. Силы уже покидали Филиппа, когда он, накрытый очередной волной, наткнулся на что-то рукой. Это был Иоанес. Вскоре медведь вытащил обессиленного юношу через бушующий прибой на песчаный берег, и Филипп потерял сознание.

Филипп очнулся от резкой боли в глазах; повернувшись на бок, он некоторое время прикрывал глаза руками, пока не смог наконец различать окружавшие его предметы. Море еще бушевало, обломки «Тер-Шиллинга» кружились в прибое. Берег был усыпан товарами, щепками и трупами. Все находившиеся в большой шлюпке матросы погибли.

По предположению Филиппа, было около трех часов дня. Тело болело, и у него не хватало сил, чтобы определить время более точно. У него кружилась голова, хотелось покоя. Но он поднялся, направился в глубь суши и вскоре наткнулся на песчаный холм, который мог защитить его от знойных солнечных лучей, бросился ничком на землю и заснул крепким сном до следующего утра.

Проснувшись, Филипп увидел возле себя незнакомую фигуру. Это был коренастый готтентот, размахивавший копьем. На его плечи была накинута шкура Иоанеса, на голове красовался праздничный парик представителя. Больше на аборигене ничего не было, и в этом удивительном наряде дикарь выглядел очень комично. В другое время, увидев такое, Филипп бы рассмеялся, но сейчас ему было не до смеха. Он поднялся и встал перед туземцем, который не проявлял никаких признаков враждебности. Мучимый сильной жаждой, Филипп знаком дал понять, что хочет пить, на что готтентот кивком головы указал, что он должен последовать за ним. Через песчаные холмы туземец привел Филиппа к берегу бухты, где более пятидесяти других дикарей собирали среди валявшихся обломков все, что привлекало их внимание. Почести, которые были оказаны дикарями туземцу, сопровождавшему Филиппа, позволили догадаться, что это вождь племени. Нескольких слов, произнесенных вождем в высшей степени торжественным голосом, хватило, чтобы было принесено немного мутной воды в тыквенном сосуде, которая показалась Филиппу восхитительным напитком. Затем вождь тоже знаком дал понять Филиппу, чтобы тот присел на песок.

Представившаяся взору картина была ужасной, но одновременно было в ней и нечто забавное. Под палящими лучами солнца сверкал белый песок, покрытый обломками корабля, ящиками и щепками. Прибой продолжал выбрасывать обломки судна на берег, а образуемая волнением пена уходила далеко в море. Полузасыпанные песком, торчали рыбьи кости и изуродованные скелеты моряков, погибших здесь раньше. Голые туземцы — они не укрывались, как обычно, одеждой из овчины, ведь было лето — сновали по берегу и собирали, казалось бы, ненужные вещи — пуговицы от одежды погибших, оставляя без внимания все, что цивилизованные люди собирали бы со всей тщательностью. Всю эту странную картину завершал глава готтентотов, сидевший в сырой от крови шкуре Иоанеса и парике суперкарго, важный, словно английский лорд, и совершенно не представляя, как нелепо он выглядит в своем дурацком наряде.

Хотя голландцы лишь недавно основали на Мысе свои поселения, но уже многие годы между ними и местными жителями шла оживленная торговля шкурами и другими африканскими товарами, а поскольку европейцы обходились с аборигенами дружелюбно, то и те отвечали им взаимной симпатией.

Вождь знаками поинтересовался у Филиппа, не голоден ли тот, а когда юноша подтвердил, он достал из висевшего у него за спиной мешка из козьей шкуры полную горсть больших жуков. Филипп с отвращением отвернулся, а туземец спокойно пережевал их и с удовольствием проглотил. Перекусив таким образом, он встал и подал Филиппу знак следовать за ним.

В этот момент Филипп заметил, что к берегу прибило его сундучок. Он поспешил к нему, дав понять, что это его собственность. Открыв сундучок ключом, который был у него в кармане, он сложил лежавшую там одежду в узелок, не забыв сунуть в карман и мешочек с гульденами. Вождь не высказал никаких возражений и продолжил шествие. Филипп двинулся за ним. Примерно через час они подошли в краалю, состоявшему из низких хижин, покрытых звериными шкурами. Из хижин высыпали женщины и дети. Они восхитились нарядом, в котором предстал перед ними их вождь, вполне дружелюбно отнеслись к Филиппу, угостив его молоком, которое он с жадностью выпил. А когда Филипп рассмотрел этих дочерей Евы, их некрасивые фигуры и еще более противные лица, уловил запах рыбьего жира, исходивший от их нарядов, он отвернулся и, глубоко вздохнув, вспомнил о своей очаровательной Амине.

Солнце склонялось к закату. Филиппа все еще одолевала огромная усталость, и он знаком дал понять, что хочет спать. Несмотря на ужасную грязь и отвратительный запах, царившие в хижине, куда его отвели, несмотря на бесчисленные укусы насекомых, он положил голову на свой узелок с одеждой, прочел короткую молитву в благодарность за спасение и провалился в глубокий сон.

На следующее утро его разбудил вождь, который привел с собой африканца, немного говорившего по-голландски. Филипп высказал пожелание, чтобы его отвели в поселение. Африканец довольно хорошо понял его и сообщил, что пока никаких судов в бухте нет. Филипп продолжал настаивать в надежде, что, находясь в поселении, он сможет быстрее оказаться на корабле или просто пожить среди европейцев до его прихода. Из объяснений туземца он понял, что переход до поселения займет примерно один день. Обменявшись несколькими фразами с вождем, абориген пригласил Филиппа последовать за ним, пообещав отвести его к поселенцам. Одна из туземок принесла миску молока, которое Филипп охотно отведал, но еще раз отказался от предложенной горсти жуков. Забросив за спину узелок, он последовал за своим проводником.

Под вечер они подошли к холмам, с которых открывался вид на бухту, на берегу которой было построено несколько домиков. К великой радости, Филипп обнаружил в заливе судно, становившееся на якорь. Он поспешил к берегу и встретил шлюпку, прибывшую за свежей провизией. Филипп обратился к офицеру, командовавшему шлюпкой, рассказал о себе и о гибели «Тер-Шиллинга» и попросил взять его с собой. Его доброжелательно выслушали и сообщили, что судно направляется в Голландию. Сердце юноши радостно забилось. Он все равно согласился бы плыть на этом корабле, даже если бы ему предстояло более далекое путешествие. Теперь у него появилась надежда снова увидеть свою любимую Амину до того, как он опять уйдет под парусами в море, чтобы выполнить свой долг. Ему казалось, будто впереди его ожидает блаженство. Но он знал и то, что, хотя невзгоды будут сменяться покоем, вся его жизнь, до самой смерти, явится бесконечной цепью страданий.

Капитан корабля радушно встретил Филиппа и даже выразил готовность бесплатно доставить его на родину.

Без происшествий, которые заслуживали бы нашего внимания, Филипп Вандердекен через три месяца оказался в Амстердаме.