Между тем далеко не со всеми трудностями удалось справиться. Огонь захватил среднюю палубу и вырывался теперь из всех люков и щелей. Собранный вдоль борта плот пришлось отвести на корму, хотя там волнение моря было больше. Работы затянулись. Огонь все усиливался. Рухнула объятая пламенем грот-мачта. Пламя лизало фальшборт, и дым так плотно застилал среднюю палубу, что находившиеся на ней люди задыхались. Пробраться на бак стало невозможно. Все переместились на корму.

Плот построили лишь к четырем часам утра при беспрерывной работе всей команды. Вслед за женщинами с детьми на плот по шторм-трапам спустились солдаты. При этом некоторые из них сорвались, попали под киль и на поверхности больше не появились. Большинство же благополучно перебралось на плот, где всем руководил Крантц. Чтобы никто не напился, капитан Барентц, по совету Филиппа, с пистолетом в руках отгонял от винного погреба всех до тех пор, пока средняя палуба не заполнилась удушливым дымом.

Огонь уже проник на корму и вырывался из окон кают с такой силой, что ничто уже не могло его удержать. Пламя длинными, в несколько футов, языками охватило корабль, и оставшиеся на палубе солдаты оказались в кольце огня. В мгновение ока сгорели шторм-трапы. Шлюпки и плот были вынуждены отойти от судна, так нестерпимы были жара и дым. Филипп взывал к несчастным, но его на борту не слышали. Создалось такое положение, когда другой возможности спастись, кроме как прыгать за борт, причем поодиночке, не было. Но за борт разом прыгнуло более тридцати человек, и одновременно извлечь всех из воды не удалось, хотя даже женщины протягивали тонущим свою одежду, чтобы втянуть их на плот. Из восьмидесяти человек, оставшихся на судне, так или иначе спаслись лишь двадцать пять. Филипп, капитан и еще несколько матросов оставались на горящем судне почти до самого последнего момента. Капитан Барентц задыхался от дыма, но все же что-то пробормотал в защиту «Святой Катарины». Канат, удерживавший плот у корабля, был обрублен и перекинут на шлюпки. Вскоре течение стало относить от них «Святую Катарину». Филипп и Крантц занялись размещением людей. Часть матросов разместилась в шлюпках, чтобы сменять друг друга на веслах, а остальные вместе с солдатами расположились на плоту.

На шлюпках негде было повернуться.

Плот на целый фут погружался под воду, когда его накрывало волной. Чтобы люди могли удержаться, был натянут трос. Мужчины расселись по краям плота, а женщины с детьми на его середине. Взяв плот на буксир, шлюпки поплыли в сторону берега.

«Святая Катарина» превратилась в горящий факел, который был от них теперь в полумиле. Увидев это, капитан Барентц воскликнул:

— Ах! Это все, что осталось от такого прекрасного корабля, который, как человек, все понимал, не мог лишь говорить! Я убежден, что ни один другой корабль нашей флотилии не горел бы лучше, чем «Святоша»! Не правда ли, она горит красиво, а? О, моя дорогая «Святая Катарина»! Ты единственная в своем совершенстве, и подобной тебе я никогда больше не увижу! Как я рад, что нет в живых моего отца, иначе сейчас его сердце разорвалось бы от горя!

Филипп ничего не ответил. Любовь капитана к своему кораблю, как бы она ни выражалась, вызывала все же глубокое уважение. Вперед едва продвигались, поскольку приходилось преодолевать встречное течение, да и плот имел глубокую осадку. Занимался рассвет. Шторм угрожал возобновиться. Уже пробежала рябь по поверхности воды, усилилось волнение, небо заволакивало тучами, весь горизонт потемнел. Филипп вглядывался в даль, надеясь увидеть землю, но ничего не мог разглядеть. Он сознавал, что достичь берега нужно еще до наступления ночи, чтобы большинство из тех шестидесяти женщин и детей, которые находились на полузатопленном плоту, не погибло. Сердце Филиппа сжималось оттого, что он ничего не мог изменить. О своей собственной судьбе он не думал. Даже мысль о любимой Амине в этой ситуации казалась ему ничтожной. Единственное, что облегчало его душу, так это мысль о том, что он сделал все, что мог.

— Земля! — закричал Крантц, находившийся в первой шлюпке.

Его крик вызвал всеобщее оживление. Надежда, пробужденная этим возгласом, была будто манной небесной, и матери, стоявшие на плоту по пояс в воде, прижав к груди маленьких детей, воскликнули:

— Дети! Бог смилостивился, вы будете спасены!

Филипп, поднявшись на кормовую банку, увидел, что берег находится едва ли в пяти милях от них, и луч надежды согрел его душу. Бриз продолжался, однако он не способствовал, но и не мешал их продвижению. Если бы на шлюпках были установлены паруса, то ход ускорился бы, но паруса сгорели вместе с кораблем. За час было пройдено лишь около половины мили. И хотя прилагались неимоверные усилия, но и к полудню до берега оставалось еще около трех миль. Когда солнце достигло зенита, изменилась погода. Усилился ветер, поднялось сильное волнение, и плот погружался в воду так глубоко, что жизням людей стала угрожать опасность. Еще три часа — и пройдено около полумили. Сидевшие на веслах и не знавшие отдыха матросы утомились. Всех мучила жажда. Воды просил плакавший ребенок, воды хотели работавшие в поте лица матросы. Филипп делал все возможное, чтобы воодушевить людей, но все же матросы начали понемногу роптать и говорить о необходимости предоставить плот своей собственной судьбе и попытаться на шлюпках достичь берега. Филипп пытался разубедить их. И тут случилось непредвиденное. Усилившееся волнение и поднявшийся ветер так раскачали плот, что скреплявшие его канаты лопнули, и он развалился на две части. Раздались душераздирающие крики. Жены оказались отброшенными от своих мужей, матери поднимали на руках детей и взывали о помощи. Лопались намокшие и растрепавшиеся канаты, связывавшие плот, море вокруг было усеяно балками и досками, за которые цеплялись несчастные. Над водой пронесся крик отчаяния. Едва державшиеся настилы перевернуло волнами, и все, кто был на них, погибли. Со шлюпок спасли лишь немногих несчастных, да и то лишь матросов и солдат. Все женщины и дети были погребены под волнами.

Невозможно описать весь ужас этой сцены. Плакали даже огрубевшие матросы. Филипп был сломлен. Он долгое время сидел молча, закрыв лицо руками, и не обращал внимания на то, что происходило вокруг.

Было пять часов пополудни. Освободившиеся от плота шлюпки ускорили ход. Перед заходом солнца они достигли маленькой бухты. Здесь не было прибоя, и ветер дул в сторону суши. Шлюпки были вытащены на берег, измученные люди упали на еще теплый песок, позабыв о еде и воде. Вскоре спали все, включая капитана, Филиппа и Крантца, которые, проверив, хорошо ли закреплены шлюпки, были рады после нечеловеческого суточного напряжения последовать примеру остальных.

Когда спасшиеся, наконец, проснулись, они почувствовали сильную жажду, но перед их глазами не было ничего, кроме насмешливых соленых волн. Они вспомнили, что совсем недавно многие из их спутников оказались добычей смерти, и вознесли хвалу провидению за свое спасение. Наступил рассвет, все поднялись и, разделившись на группы, разошлись в разные стороны в поисках источника воды. Невдалеке от берега они обнаружили низкие рыхлые травянистые растения, толстые листья которых были покрыты каплями росы. Люди нагибались, слизывали влагу и таким образом немного утолили жажду. Затем поиски воды были продолжены, но безуспешно. Попробовав на вкус растения, оказавшиеся несколько солоноватыми, но очень богатыми влагой, люди сочли их съедобными. По указанию Филиппа матросы собрали растения и сложили в шлюпки. Затем люди снова вышли в море.

До Плоской бухты оставалось около пятидесяти миль. Без парусов, разумеется, трудно грести, да и сил оставалось мало, но ветер был попутный. Утром следующего дня матросы увидели совсем рядом Ложную бухту, но Филипп не рекомендовал задерживаться в ней. При попутном ветре они достигли к обеду, наконец, Плоской бухты; там находился форт, возведенный с давних пор и защищавший живущих поселенцев. Шлюпки пристали к берегу недалеко от места, где в море впадал ручей, превращавшийся в зимнее время в мощный поток. Матросы побросали весла и попрыгали в освежающую воду.

Деспоты всех времен стремились придумать самые изощренные пытки для своих жертв. И напрасно! Смерть на костре, дыба, «испанский сапог» — все, что они изобрели, не идет в сравнение с той мукой, какую причиняет людям неутоленная жажда. Им не стоило прикладывать столько усилий, а достаточно было лишь посадить пленников в тюрьму и лишить их воды.

Утолив жажду, люди направились к фактории. Жители, увидев, как к берегу пристают шлюпки, хотя в бухте не было ни одного корабля, вышли им навстречу. Перед поселенцами стояли тридцать шесть человек, те из трехсот душ, бывших на корабле «Святая Катарина», которым удалось спастись, и эти тридцать шесть мужчин уже более двух суток не держали во рту ни крошки хлеба. Поселенцы, выслушав печальную историю о кораблекрушении, не стали задавать лишних вопросов и тут же накормили голодных. Затем Филипп и Крантц подробно рассказали о пережитом.

— Мне кажется, что я уже видел вас раньше, — сказал один из поселенцев Филиппу. — Да, да, я вспоминаю, вы были единственным, оставшимся в живых с «Тер-Шиллинга», когда тот затонул в Ложной бухте.

— Нет, я не единственный, — возразил Филипп, — хотя сначала я тоже так думал. Позднее я встретил одноглазого лоцмана по фамилии Шрифтен. Он, видимо, тоже появлялся здесь, но позже меня.

— Нет, — отвечал поселенец. — Ни до вас, ни после здесь не появлялся никто из команды «Тер-Шиллинга».

— Тогда Шрифтен вернулся в Голландию другим путем.

— Я не представляю, каким мог быть этот путь. Наши корабли, выйдя из бухты, нигде не приближаются к берегу, потому что это опасно.

— Тем не менее я все же встречал Шрифтена, — отвечал Филипп задумчиво.

— Если вы его видели, то так оно и есть. Может быть, восточнее к берегу приблизился какой-нибудь корабль и взял его на борт, но маловероятно, чтобы аборигены подарили жизнь европейцу. Кафры — свирепый народ.

Читателю известно, что Филипп всегда связывал что-то сверхъестественное с появлением этого человека, и слова поселенца только еще раз убедили его в правильности своих догадок.

Мы опустим период около двух месяцев, в течение которых потерпевшие уютно жили среди поселенцев до тех пор, пока в бухту не зашел за провиантом маленький бриг. Он направлялся на родину, имел на борту богатый груз для Компании, и капитан не отказал команде «Святой Катарины», чтобы взять ее на борт. Так Филипп, Крантц и матросы оказались на борту брига, а капитан Барентц остался, пожелав поселиться на Мысе.

— Зачем мне возвращаться домой? — говорил он Филиппу, уговаривавшему его пойти вместе с ними. — Ничто не тянет меня назад в Голландию. У меня нет жены, нет детей. «Святая Катарина» заменяла мне их и была для меня всем. Ее нет, и я не найду другого такого судна. Но если и найду, то уже никогда не буду его так любить, как «Святошу». И эту любовь я хочу сохранить. Я вечно буду помнить и сожалеть о «Святой Катарине» и хочу находиться возможно ближе к месту, где она погибла.

Филипп больше не говорил на эту тему, уже давно поняв, что капитан Барентц самый лучший человек во всем мире, но вовсе не капитан корабля. Простившись с ним, Филипп пообещал приобрести для него необходимую для жизни на Мысе утварь и переправить ее с первой же флотилией, которая отправится из Северного моря. Но выполнить это обещание Филиппу было не суждено. Бриг «Вильхемина» вскоре достиг острова Святая Елена, откуда, забрав воду, снова вышел в море. Они миновали Западные острова. Филипп начал уже радоваться предстоящей встрече со своей любимой Аминой, когда севернее Западных островов они попали в яростный шторм, который несколько дней трепал их судно, снося его к юго-востоку.

Когда ветер поутих и можно было подставить ему паруса, они повстречались с флотилией из пяти голландских судов, которой командовал адмирал. Флотилия покинула Амстердам около двух месяцев назад, с тех пор противный ветер гонял ее по морю. Холод, напряжение, отсутствие свежих продуктов сделали свое дело — людей свалила цинга, и на кораблях осталось так мало народа, что оставшиеся на ногах едва могли управлять судами. Как только капитан «Вильхемины» доложил, что у него на борту находится команда сгоревшей «Святой Катарины», то тут же получил приказ передать людей для укомплектования флотилии. Возражать не приходилось, и у Вандердекена едва хватило времени, чтобы написать письмо Амине. Он передал письмо и рапорт на имя Дирекции Компании о гибели «Святой Катарины» капитану «Вильхемины», собрал пожитки и направился в сопровождении Крантца и матросов, среди которых было шесть человек с брига, на адмиральское судно. Бриг, забрав депеши адмирала, продолжил путь.

Для моряка нет, наверное, ничего более тяжелого, чем неожиданно начать новое плавание, когда он уже надеется сойти на сушу, увидеть дом и родных. Но в жизни часто все происходит наперекор нашим желаниям. У Филиппа сжалось сердце.

«Это моя судьба, — думал он, вспоминая слова Амины и добавляя при этом: — И почему же я не должен подчиниться ей?»

Крантц был в ярости, матросы недовольны и злы, но это не помогло. В открытом море власть имела силу. Никаких возражений не позволялось, искать защиты негде. Приказ адмирала казался матросам чрезмерно жестоким, но он был оправдан. С оставшимися людьми адмирал не мог управлять кораблями, а даже такое малое пополнение могло спасти жизнь сотням людей. На адмиральском корабле «Лев», когда он выходил из Амстердама, было двести пятьдесят человек, теперь же оставалось только семьдесят трудоспособных матросов. Такое же положение было и на других судах. Первый капитан «Льва» умер, второй слег, и на судне не было никого, кроме рулевых. Корабль, занимавший второе место в караване, был в еще худшем положении. Коммодор на нем умер, и, хотя капитан был еще жив, на судне оставался только один офицер, способный подняться на палубу.

Адмирал вызвал Вандердекена к себе. После того как он выслушал его рассказ о гибели «Святой Катарины», он приказал ему отправиться капитаном на второй корабль, назначив капитана того судна коммодором. Крантц остался вторым капитаном на адмиральском судне. Из доклада Филиппа адмирал заключил, что Крантц настоящий моряк и бравый офицер.