Флотилия под командованием адмирала Римеландта направлялась в Ост-Индию через Магелланов пролив и Тихий океан. В те времена, несмотря на неудачи, считалось, что это самый короткий путь к пряным островам. В караван судов входили: сорокачетырехпушечный адмиральский корабль «Лев»; тридцатишестипушечный «Дорт», на мачте которого развевался флаг коммодора, им теперь командовал Филипп; двадцатипушечное судно «Северное море»; «Юный святой» с двенадцатью пушками на борту и яхта под названием «Шевелинг», вооруженная четырьмя пушками.

Моряков со «Святой Катарины» перевели на «Лев» и «Дорт», самые большие корабли, поскольку малые суда могли еще обслуживать их собственные команды. Когда все вопросы были решены, боты были подняты, и флотилия продолжила путь. Дней десять суда шли под легким бризом. Больных цингой на корабле Филиппа становилось все больше. Многие умерли, и их похоронили, опустив за борт в море. Каждый день болезнь поражала кого-нибудь еще.

Однажды вновь назначенный коммодор Авенсхорн отправился на адмиральское судно доложить адмиралу о состоянии дел на корабле и, по совету Филиппа, высказать мнение, что надо бы пристать к южноамериканскому берегу, где подкупом или силой добыть свежую провизию у испанцев или местных жителей. Но адмирал не хотел и слышать об этом. Это был отважный, но властный и строптивый человек, которого невозможно было в чем-либо убедить. Он оставался глух к страданиям подчиненных и упрямо отвергал любое предложение уже только потому, что оно исходило не от него.

Коммодор вернулся на корабль злым и возмущенным высказанными в его адрес нелестными словами.

— Что делать, капитан Вандердекен? — спросил он Филиппа. — Вам известно наше положение. Долго мы не продержимся, и если так будет продолжаться, то скоро волны будут бросать наше судно, как скорлупку, а команда медленно вымирать. У нас сорок матросов, а дней через десять едва ли останется человек двадцать. Чем тяжелее работа, тем быстрее истощаются люди. Не лучше ли погибнуть в борьбе с испанцами, чем околеть здесь, как паршивые овцы?

— Я согласен с вами, коммодор, — отвечал Филипп, — но мы вынуждены подчиняться приказу. Да и адмирал у нас твердолобый человек.

— И к тому же жестокий. Я испытываю огромное желание отстать от него ночью, а потом уж оправдаться перед Компанией, если меня обвинят в невыполнении приказа.

— Не поступайте опрометчиво! Может быть, позднее, когда команда на его корабле тоже ослабнет, он пожалеет, что не прислушался к вашему совету.

Миновала неделя. Караван прошел лишь незначительный отрезок пути. Болезнь свирепствовала на кораблях все сильней, и у коммодора, как он предсказывал, осталось только двадцать здоровых матросов. Адмиральский корабль оказался в таком же положении, и коммодор снова предложил направить корабли к берегу.

Однако адмирал был не только суровым, но и мстительным человеком. Он сознавал разумность такого предложения, но поскольку уже однажды отклонил его, то теперь вовсе не хотел ничего слышать. Он преисполнился неприязни к коммодору, ведь ему нужно было либо согласиться, либо отказаться, показав, что он мешает спасению людей и успешному плаванию. Высокомерие не дало ему признать свои ошибки, он и на этот раз отказался прислушаться к словам подчиненного. Коммодор вернулся на «Дорт» ни с чем. Суда находились лишь в трех днях пути от побережья, но продолжали двигаться на юг к Магелланову проливу.

Однажды ночью, когда Филипп уже спал, коммодор поднялся на ют и отдал приказ изменить курс судна на три румба к западу. Была непроглядная тьма. Кормовой фонарь горел только на адмиральском корабле. Отклонение «Дорта» от курса прошло незамеченным. Поднявшись утром на палубу, Филипп не увидел вокруг ни одного корабля. Взглянув на компас, он обнаружил отклонение от курса и спросил, кто и когда приказал изменить его. Узнав, что приказ отдан коммодором, он успокоился.

Коммодор Авенсхорн объяснил Филиппу, что приказ адмирала он нарушил по необходимости: может погибнуть вся команда.

Через два дня они заметили землю, а приблизившись, увидели большой город, в гавани которого стояли испанские корабли. Они стали на якорь в устье реки и подняли английский флаг. Подошел бот, и находившиеся в нем поинтересовались, кто они такие и чего хотят. Коммодор выдал свой корабль за английский, поскольку знал о ненависти испанцев к голландцам. Узнай испанцы, что судно голландское, они наверняка бы отказали в помощи. Коммодор сообщил, что им якобы повстречался испанский корабль, превратившийся в груду щепок. Команда его болела цингой, он забрал больных моряков к себе на борт и изменил курс, чтобы доставить несчастных к ближайшему испанскому берегу. Затем коммодор обратился с просьбой прислать для больных свежих продуктов, отметив, что высадить больных сейчас на берег значит обречь их на гибель. Коммодор выразил также надежду, что губернатор пришлет кое-какое продовольствие и для остальных членов экипажа, подчеркнув, что он много слышал об отзывчивости испанцев.

Для проверки этой истории губернатором был послан офицер. Ему тут же предложили спуститься вниз, чтобы удостовериться во всем. Но тому оказалось достаточно одного вида матросов, пораженных страшной болезнью, лежащих с беззубыми ввалившимися ртами, животами, покрытыми желваками и нарывами, чтобы быстро повернуть обратно и подтвердить все соответствующим рапортом.

Два часа спустя подошел большой бот с овощами и свежим мясом. Эта поставка позволяла команде вдоволь питаться целых три дня. Продукты были тотчас же розданы. Коммодор сочинил благодарственное письмо, в котором писал, что состояние его здоровья не позволяет ему в данный момент лично отблагодарить губернатора и что визит свой он сможет нанести дней через восемь — десять. Затем они в течение недели переправят выздоравливающих на берег, и уже потом продолжат плавание. К письму коммодор приложил список фамилий некоторых испанских офицеров и лиц, занимавших высокое положение, которые якобы находятся на корабле.

Через несколько дней на судно снова было доставлено продовольствие. Когда продукты были перегружены, коммодор переоделся в форму английского офицера и отправился с визитом к губернатору. Там он рассказал пространную историю о страданиях спасенных ими людей, высказав предположение, что через пару дней пострадавшие будут чувствовать себя лучше и их можно будет переправить на берег. Наговорив губернатору массу комплиментов и заручившись его согласием, что тот прибудет к нему на корабль с ответным визитом на следующий день, если будет хорошая погода, коммодор возвратился к себе на корабль. Следующие два дня стояла сырая промозглая погода, и поэтому губернатор прибыл с ответным визитом лишь на третий день. Это было только на руку коммодору.

Возможно, нет другой такой страшной болезни, которая так быстро разрушает человеческое тело, как цинга. Но она также быстро и излечивается. При хорошем питании и уходе для выздоровления достаточно нескольких дней.

Неделю спустя команда «Дорта» была уже почти здорова. Коммодор встретил губернатора со всеми полагающимися его положению почестями. Но как только губернатор оказался в его каюте, коммодор заявил, что тот со всеми сопровождающими офицерами будет находиться у него в плену до тех пор, пока на корабль не будут доставлены живой скот и продовольствие. Авенсхорн не стал скрывать, что его судно — это голландский военный корабль и что у него на борту нет никаких испанцев, а только лишь голландцы, уже оправившиеся от болезни. Губернатору он пообещал вежливое обращение и не нарушил своего слова. Сравнив число вооруженных матросов на «Дорте» с простотой предъявленных требований, губернатор покорился. Он отдал распоряжение, и, прежде чем зашло солнце, с берега были доставлены быки и овощи. Когда животных и провизию перегрузили на судно, коммодор проводил губернатора в шлюпку под грохот салюта из тяжелых пушек, который звучал и когда губернатор поднимался на корабль. В городе, конечно, обратили внимание, что визит губернатора несколько затянулся, но тот никак не показал, что его обманули, и все сделали вид, что ничего не заметили.

Как только шлюпка с губернатором отошла, коммодор, радуясь, что команда спасена от неминуемой гибели, отдал приказ поднять якорь и выйти в море.

Адмиральский приказ предусматривал, что пунктом сбора будут Фолклендские острова, если корабли потеряют друг друга. К ним и направил коммодор свой корабль. Через две недели они подошли к островам, но флотилии там не застали. Спустя несколько дней на горизонте был замечен корабль адмирала и три остальных.

Выяснилось, что, как только «Дорт» скрылся, адмирал сразу же последовал данному коммодором совету и направил корабли к берегу. Но ему не повезло. Он послал на берег вооруженных матросов, приказав силой захватить несколько голов скота. Эта операция стоила нескольких убитых и раненых. Но им удалось все же захватить и небольшое количество овощей, в которых больные так остро нуждались.

Едва адмиральское судно стало на якорь, адмирал тут же приказал поднять сигнал, чтобы коммодор прибыл к нему на борт. Когда коммодор явился, адмирал обвинил его в неповиновении приказу. Коммодор не отрицал своей вины, но доказывал насущную необходимость такого шага и просил адмирала по возвращении доложить об этом деле Дирекции Компании. Но адмирал был облечен неограниченной властью. Он мог вести не только допрос, но и вершить суд и применять наказание, если на флотилии возникало неповиновение или мятеж. Ничего не ответив коммодору, он приказал заковать его в цепи и содержать на нижней палубе. Затем он велел просигналить, чтобы на борт прибыли все капитаны. Прибыл и Вандердекен. Адмирал созвал военный суд. Приговор суда мог быть только один: коммодор виновен в нарушении приказа. Филипп тоже был вынужден подписать протокол. После заседания адмирал назначил коммодором Филиппа, проявив осмотрительность, поскольку никто лучше его не годился на эту должность. Затем капитанов отпустили. Филиппу хотелось переговорить с осужденным, но охрана не разрешила, и ему пришлось удовлетвориться лишь дружеским кивком коммодора.

Чтобы команды могли полностью поправиться, корабли еще три недели находились возле Фолклендских островов. Мясо уже кончалось, но на островах было много съедобных растений и большое количество пингвинов, которые тысячами собирались на одном из островов. Мяса и яиц пингвинов добывалось вполне достаточно. И хотя эта пища скоро надоела, она все же помогала выздоровлению людей. Вскоре на кораблях больных цингой не осталось. Все это время коммодор был закован в цепи. О его судьбе строились разные догадки. Все понимали, что его жизнь находится в руках адмирала, но никто не верил, что он применит власть к столь высокопоставленному офицеру. С другими капитанами Филипп не общался, и поэтому не знал, что происходит. Лишь иногда, появляясь на адмиральском корабле, он позволял себе задать вопросы о коммодоре, но ответом ему было молчание. Беспокоясь за его судьбу, он перестал их задавать. Флотилия приближалась уже к Магелланову проливу, но никому не были известны намерения адмирала в отношении коммодора.

Прошло четырнадцать дней, прежде чем, отойдя от Фолклендских островов, они подошли к Магелланову проливу. Вначале флотилия шла при попутном ветре, но затем он сменился, и теперь корабли боролись как с ветром, так и с течением, и больше отходили назад, чем продвигались вперед. От напряжения и холода люди начали заболевать. Было ли все продумано адмиралом заранее или это был выход затаенной злобы оттого, что плавание превратилось в пытку, остается загадкой. Но вот по его приказу флотилия легла в дрейф, и он призвал к себе на борт капитанов, объявив им, что осужденный должен понести наказание. Приговор гласил, что коммодор является дезертиром и должен быть высажен на берег, имея с собой провизии только на одни сутки, и, таким образом, обречен на страшную смерть от голода. В те времена голландцы, как видно из многочисленных описаний их путешествий, нередко прибегали к такому наказанию, но оно, однако, редко применялось к офицерам.

Филипп высказался против такого решения, его поддержал Крантц, хотя оба понимали, что этим вызывают к себе ненависть адмирала. Остальные капитаны, с завистью поглядывавшие на Вандердекена и Крантца, поддержали адмирала.

— Вы знаете, адмирал, — сказал Филипп, — я подписал документ о нарушении коммодором приказа. Но этот поступок достоин прощения, поскольку коммодор совершил его во имя спасения команды. Ведь и вы по той же причине повторили его. Не наказывайте его так строго. Пусть это дело уладит Компания, а коммодора отправьте под арестом в Голландию сразу же, как только мы придем в Индию. Достаточно уже того, что он отстранен от командования. Сделайте так, и вас никто не обвинит в мстительности. О какой доброте мы можем говорить, коль сами совершаем такую несправедливость? Можем ли мы надеяться на помощь провидения в борьбе с ветром и течением, если так жестоко обращаемся с ближним?

Заступничество Филиппа не помогло. Адмирал приказал ему возвратиться на свой корабль. Если бы нашелся хоть какой-нибудь повод, он и его бы отстранил от должности. Филипп понял, что отныне адмирал стал его злейшим врагом. Привели коммодора, и ему был зачитан приговор.

— Пусть будет так, адмирал, — отвечал Авенсхорн. — Мои попытки переубедить вас принять другое решение были напрасны. Вы наказываете меня не за то, что я нарушил приказ, а за то, что мое непослушание заставило вас выполнить свой долг, долг, выполнить который вы были обязаны раньше! Пусть будет так! Пусть я умру на тех черных скалах, и пусть мои кости белит пронизывающий ветер, который гуляет по этой пустыне! Но запомните, жестокий, мстительный человек, что не только меня одного ожидает такая страшная судьба. Я предрекаю, что и других постигнет такая же участь вместе с вами, адмирал. Если предчувствия не обманывают меня, вы будете гнить рядом со мной!

Адмирал промолчал. Махнув рукой, он приказал увести арестованного. Затем он провел совещание с капитанами малых судов. Поскольку из-за тяжелого хода «Льва» и «Дорта» они задержались уже на три недели, то все единодушно решили, что следует разделиться. Малые корабли, переправив на адмиральское судно излишки продовольствия, без которого они могли бы обойтись, должны были самостоятельно добираться до Индии.

Когда арестованного Авенсхорна увели, Филипп и Крантц покинули каюту адмирала. На листке бумаги Филипп написал: «Когда вас высадят на берег, не покидайте бухту, пока корабли не скроются из вида». Записку он попросил Крантца передать коммодору, а сам направился на «Дорт».

Команда «Дорта», узнав, какое наказание понес бедный Авенсхорн, приняла самое живое участие в обсуждений его судьбы. Люди понимали, что он пожертвовал собой ради них, и очень озлобились на адмирала.

Через час Авенсхорн был высажен на пустынный берег с запасом продовольствия на два дня. Ему не было разрешено взять с собой ничего, кроме скудной одежонки, и даже попрощаться с кем-либо. Шлюпка, которая переправляла коммодора на берег, вернулась.

Флотилия лежала в дрейфе. Начали перераспределять провизию. Наступил вечер, когда все было закончено. Филипп решил не упускать возможности спасти Авенсхорна. И хотя он сознавал, что его действия явятся нарушением приказа, это его не беспокоило. Кроме того, он надеялся, что адмирал ничего не узнает. Он послал одного из матросов, пользовавшегося его доверием, на берег, передав с ним несколько ружей, патронов к ним, шерстяные одеяла, а также провизии на два-три месяца. Все вещи благополучно попали к коммодору. Никаких известий об этой операции до адмирала не дошло.

Вскоре флотилия снялась с якорей. Три маленьких судна ушли вперед и скоро пропали из виду. Вандердекен получил от адмирала особо строгие указания. Поскольку осадка «Дорта» была меньшей, чем у «Льва», ему было предписано идти в ночное время впереди адмиральского корабля, чтобы тот не сел на мель. Поэтому Филипп, как только корабли вошли в пролив, каждую ночь проводил на палубе.

Это случилось ночью через два дня после того, как флотилия разделилась. Филипп был вызван на палубу, поскольку корабли приближались к мысу Терра дель Фуэго. Он наблюдал за матросом, проводившим замеры глубины лотом, когда вахтенный офицер доложил, что адмиральский корабль замечен по курсу, хотя, по приказу, он должен был находиться за кормой. Филипп попытался выяснить, когда, собственно, «Лев» оказался впереди, но толкового ответа не получил. Он прошел на бак и увидел впереди адмиральский корабль с горящим кормовым фонарем.

«Чего же адмирал хочет? — подумал он. — Намеревается предъявить мне обвинение в пренебрежении к выполнению приказа? Возможно. Но в то же время он должен дождаться, когда мы прибудем в Индию, ведь я не допущу, чтобы и меня высадили здесь. В Компании, в конце концов, я считаюсь более крупным акционером, чем он. Если ему нравится идти впереди, то мне ничего не остается, как следовать за ним. Пропади ты пропадом!»

Филипп снова направился на бак. Судно, как он определил, находилось совсем близко от берега. Ночь была такой темной, какой ее себе только можно представить. К немалому удивлению Филиппа, они еще полчаса продвигались вперед, прежде чем, несмотря на темноту, стало возможным различить очертания берега. Не отрываясь, Филипп смотрел на идущий впереди корабль, каждую минуту надеясь, что тот наконец замедлит ход, и продолжал следовать за ним.

— Мы, должно быть, возле самого берега, минхер, — заметил Ван дер Хаген, первый лейтенант, несший вахту.

— Я тоже так думаю, — отвечал коммодор Вандердекен. — Между тем адмирал к нему ближе, чем мы, а «Лев», как известно, сидит ниже, чем «Дорт».

— Мне кажется, что с наветренной стороны виднеются скалы, — продолжал первый лейтенант.

— Вы правы, Ван дер Хаген. Но я ничего не понимаю. Эй! Живо подготовить пушку! Конечно, адмирал думает, что мы идем впереди.

Едва Филипп отдал приказ, как все ощутили резкий толчок. Филипп побежал на корму и обнаружил, что руль выведен из строя, а судно прочно сидит на подводной скале. Его мысли вернулись к адмиральскому кораблю. Не уткнулся ли он в берег? Филипп снова вернулся на бак и увидел, что на расстоянии двух кабельтовых корабль с кормовым фонарем под всеми парусами продолжает идти вперед.

— Пли! — закричал пораженный Филипп.

Пушка выстрелила, и почти тотчас же в ответ прогремел выстрел сзади. Тут Филипп с удивлением обнаружил адмиральский корабль за кормой, хотя видел его одновременно и по курсу.

— Боже небесный! — воскликнул он. — Что все это значит?

Занимался рассвет, и видимость была уже достаточной, чтобы разглядеть берег. «Дорт» сидел на мели на расстоянии около пятидесяти саженей от него. Корабль впереди продолжал движение, и казалось, что теперь он движется по суше.

Матросы, находившиеся на баке, смотрели вслед удивительному судну, которое исчезло, как только стало светлее.

— Боже правый! Это же был «Летучий Голландец»! — вскрикнул один из матросов, спрыгивая с пушки, на которой стоял.

Филипп тоже так подумал и, сильно обеспокоенный, направился на корму. Должно быть, это был корабль его отца, который завлек их на погибель. Он едва соображал, что нужно делать. Желания оказаться перед гневным оком адмирала у него не было, и он отправил к нему вахтенного офицера с несколькими матросами, которые видели призрачный корабль и могли подтвердить увиденное.

Филипп осмотрел корабль, который, окруженный скалами, прочно застрял между двух рифов. Потом он огляделся вокруг. Адмиральское судно было в еще более бедственном положении. Берег представлял собой лишь голые скалы. В глубине побережья не было видно никакой растительности. Вдалеке высились горы, покрытые снегом, хотя зима еще не наступила. Место, где был высажен коммодор Авенсхорн, находилось от них едва ли в четырех милях.

«Конечно, это кара Божья, которая постигла нас за жестокость адмирала, — подумал Филипп. — Предсказание Авенсхорна сбывается. Много костей, кроме его, будет белеть на этом пустынном берегу».

Филипп взглянул на адмиральский корабль. Но как можно описать его ужас, когда он увидел повешенного на фок-мачте Ван дер Хагена, посланного им офицера!

— Господи Боже! Возможно ли это?! — вскричал Филипп с чувством гнева и горечи.

Шлюпка возвращалась, и он с нетерпением следил за ее приближением. Матросы быстро поднялись на палубу и на одном дыхании рассказали, как адмирал, выслушав рапорт, сразу же приказал повесить несчастного. Матросы передали Филиппу приказ немедленно прибыть на борт «Льва».

— Но вам не следует подчиняться приказу, — добавили они. — Мы не допустим, чтобы вы отправились туда! Мы будем защищать вас, даже жертвуя своей жизнью!

Их поддержала команда «Дорта». Все были настроены против адмирала. Филипп искренне поблагодарил матросов, сказал, что на борт «Льва» он не поднимется, и попросил всех сохранять спокойствие до тех пор, пока не станет ясно, как поступит адмирал. Потом он спустился в каюту, чтобы продумать план действий. Когда он посмотрел снова через окно на повешенного Ван дер Хагена, ему неожиданно захотелось оказаться на его месте, чтобы наконец закончить свои мытарства, но, вспомнив об Амине, он почувствовал, что должен остаться в живых ради нее. Не меньше огорчало, что корабль-призрак так коварно заманил его в ловушку.

«Это моя судьба, — думал он. — Видимо, скоро будет исполнена воля неба, поскольку с нами без его ведома не произошло бы того, что случилось».

Его мысли снова вернулись к действительности.

Филиппу было ясно, что адмирал, отдав приказ повесить лейтенанта без предания его военному суду, превысил свои полномочия. Теперь Филипп чувствовал себя вправе не повиноваться приказам, хотя его и беспокоило, что из-за неповиновения может пролиться кровь. Он обдумывал меры, которые нужно предпринять, когда ему доложили, что к ним с адмиральского корабля идет шлюпка. Филипп поднялся на палубу, где встретил офицера, вручившего ему приказ адмирала о его аресте и немедленном прибытии на адмиральское судно.

— Нет, нет! — закричали матросы. — Мы не пустим его! Мы будем биться до последнего за нашего капитана!

— Спокойно, ребята! — приказал Филипп и обратился к прибывшему офицеру. — Вы должны понимать, минхер, что, вынося такое суровое наказание, которому подвергся невиновный Ван дер Хаген, адмирал бессовестно злоупотребил данной ему властью. Мне противна даже малейшая возможность мятежа, но если сами командующие дают к нему повод, то дело представляется совсем в ином свете. Передайте адмиралу, что в связи с убийством им моего лейтенанта я больше не рассматриваю его как непосредственного начальника и что о своих действиях я доложу в Компанию. Я не пойду к нему, поскольку не хочу испытывать на себе его мстительность и не желаю позорной смерти. Моя обязанность перед командой как можно дольше сохранить свою жизнь, чтобы по мере сил защищать доверенных мне людей в таком бедственном положении. Я прошу вас также, минхер, передать адмиралу, что нам сейчас не время ссориться друг с другом, а нужно всеми силами стараться оказать друг другу помощь. Мы сидим на мели у пустынного берега, у нас мало продовольствия, и пока не видно перспективы выбраться отсюда. Быть может, пророчество коммодора коснется многих из вас, и сам адмирал познает его ужас. Я буду ждать ответа. Если он откажется от враждебных действий, я окажу ему любую помощь, если нет, то мои люди, как вы видите, будут защищать меня от нападения. Вам все понятно, минхер? Бог с вами!

Офицер направился к трапу, но в шлюпке не застал никого, кроме вахтенного матроса у бакштова. Все остальные матросы, прибывшие с ним, поднялись на «Дорт». Они узнали все подробности случившегося, согласились, что появлялся действительно корабль-призрак, и не захотели возвращаться на адмиральское судно.

Когда офицер вернулся с ответом Филиппа, адмирал впал в неописуемую ярость. Он приказал притащить на корму пушку и дать двойной залп по «Дорту». Крантц стал возражать, и тотчас же был арестован. Но поскольку матросы тоже не хотели стрелять в людей на «Дорте», боясь получить такой же залп, то адмирал был вынужден отказаться от своей мести. К этому времени солнце уже зашло, а на адмиральском судне так ничего и не было предпринято для спасения корабля. Филипп же не терял времени. Были брошены якоря, откачана вода. Когда была начата разгрузка, слева по борту подошла шлюпка, на которой прибыл Крантц.

— Капитан Вандердекен! — произнес он. — Я поступаю в ваше подчинение, если вы согласны, а если нет, то возьмите меня под свою защиту. Утром меня все равно бы повесили, если бы я не сбежал. Люди, которые прибыли вместе со мной, тоже хотят защищать вас, если вы не возражаете.

И хотя Филиппу не хотелось, чтобы дело зашло так далеко, но в силу обстоятельств он не мог отказать Крантцу и его людям. К тому же Крантц нравился ему, и он сделал бы для него и больше, чтобы только спасти от угрожавшей опасности.

Ночью немного штормило, но поскольку ветер дул к берегу, то большой волны не было, и команда «Дорта» могла продолжать работы по облегчению корабля. Утром он был уже на плаву. Осмотр показал: днище корабля не пострадало. Счастье для команды «Дорта», что она так усердно работала, — после восхода солнца ветер усилился. Когда же судно, наконец, стало слушаться руля, то он дул уже вдоль пролива, подняв большую волну.

Адмиральский корабль все еще лежал на мели, и казалось, что там не предпринимается никаких мер для освобождения. Филипп не знал, на что решиться. Оставить команду «Льва» в беде он не мог, отправляться к адмиралу тоже не хотел и решил, что возьмет его к себе на борт лишь в качестве пассажира. Затем Филипп отдал приказ стать на якорь на самом глубоком месте и загрузиться свежей водой из прибрежного ручья. После того как вода была доставлена на борт, Филипп направил одну из шлюпок к берегу, намереваясь забрать коммодора, но того нигде найти не смогли.

На второй день, после того как «Дорт» снялся с мели, с него заметили сновавшие между «Львом» и берегом шлюпки, которые переправляли на берег продовольствие. На третий день на берегу появились палатки. Ночью задул сильный ветер, поднялась большая волна, а когда рассвело, то «Лев» был не только без мачт, но и лежал на боку, превратившись в развалины.

Филипп посоветовался с Крантцем, что следовало бы предпринять в такой ситуации. Оставлять команду «Льва» на берегу им было нельзя, поскольку люди погибли бы при наступлении зимы, и они решили начать переговоры с противной стороной, оставаясь стоять на якоре.

Было уже совершенно ясно, что порядка на «Льве» не существует. С «Дорта» все прекрасно видели, как ликовала и пировала на берегу его команда. Такая расточительность при ограниченности запасов продовольствия сильно беспокоила Филиппа. У него едва хватало провизии для своих матросов, и он предполагал, что, когда продукты у моряков на берегу кончатся, они потребуют, чтобы их взяли на борт «Дорта».

Так прошла неделя, и однажды утром к ним подошла шлюпка. Филипп узнал офицера, который привозил приказ адмирала об аресте. Офицер, поднявшись на палубу, обнажил перед Вандердекеном голову.

— Таким образом вы признаете меня своим командиром? — спросил Филипп.

— Совершенно верно, минхер, — прозвучал ответ. — Раньше вы были вторым командиром, теперь стали первым, поскольку адмирал мертв!

— Мертв? Как?! — воскликнул Филипп.

— Он был найден в бухте под скалой в объятиях коммодора Авенсхорна, — доложил офицер. — Мы предполагаем, что адмирал, поднявшись во время ежедневной прогулки на скалу, чтобы посмотреть, не появилось ли какое-нибудь судно, повстречался там с коммодором, и между ними завязалась схватка, которая закончилась тем, что оба сорвались вниз. Борьбы никто не видел, но она, видимо, была упорной, потому что оба трупа сильно изуродованы.

При тщательном обследовании «Льва» выяснилось, что спасти его практически невозможно. Команда перестала повиноваться. Все вино было выпито. Погибли не только находившиеся на борту больные, но еще и многие, отравившись алкоголем или замерзнув снежными, морозными ночами.

— Так сбылось пророчество коммодора Авенсхорна, — печально проговорил Филипп. — Многие, в том числе и сам адмирал, погибли. Мир их праху! Нам же надо как можно быстрее покинуть это гиблое место.

По приказу Вандердекена оставшихся в живых матросов со «Льва» стали переправлять на «Дорт», и к вечеру все они оказались уже на его борту. Адмирала и коммодора похоронили там, где они были найдены. На следующее утро «Дорт» поднял якоря и при косом ветре двинулся вперед по Магелланову проливу.