— Значит, это и есть та самая комната, которая так долго была заперта? — промолвила Амина, зайдя в нее ранним утром. Филипп все еще спал крепким сном. — Да, она действительно выглядит так, будто ее никогда не открывали.

Амина переводила взгляд с предмета на предмет, разглядывая вещи. Птичьи клетки бросились ей в глаза.

— Так, значит, здесь его отец явился матери, — продолжала она размышлять вслух. — Хм, возможно. Филипп же говорил, что у него имеются доказательства. А почему дух не может явиться? Будь Филипп мертв, я была бы рада, если бы он явился мне, я бы еще раз увидела его! Что же такое я говорю? Неверные губы, выбалтывающие сокровенную тайну души! Стол опрокинут. Похоже на то, будто все происходило в спешке. Шкатулка тоже опрокинута, все ее содержимое разбросано, словно мышки растаскали его. Все же есть что-то торжественное в том, что так много лет ни одно живое существо не переступало порога этой комнаты! Все выглядит так неестественно и поэтому, наверное, так тягостно действует на душу. Меня не удивляет, что Филипп связывает со всем этим какую-то тайну. Однако не надо оставлять комнату в таком состоянии, лучше придать ей жилой вид.

Амина, привыкшая заниматься хозяйственными делами, тут же принялась за уборку. Все было вычищено. Наводившие грусть клетки Амина вынесла. Когда через открытое окно в гостиную заглянуло солнце, все в ней было уже прибрано и она имела довольно опрятный вид.

Амина инстинктивно чувствовала, что воспоминания стираются, стоит только убрать те предметы, которые их пробуждают. Ей хотелось облегчить страдания Филиппа, юноша глубоко ранил ее сердце, и она решила покорить его. Амина убрала не только клетки, но и швейную шкатулку с шитьем, подняв которое Филипп напугался тогда так, словно коснулся крысы. Подняв валявшиеся на полу ключи, девушка открыла стенные шкафы, протерла в них стекла. Она тщательно начищала серебряные приборы, когда в комнату вошел ее отец.

— О, Аллах! — вскричал старик. — И все это серебро! Тогда, наверное, правда, что у него есть тысячи гульденов? Но где же они?

— Не забывай, отец, лучше о том, что твои деньги теперь в сохранности, и тебе за это надо благодарить Филиппа Вандердекена!

— Да, да, это правда! Но поскольку он намерен жить здесь и, наверное, будет много есть, то я спрашиваю, сколько же он будет платить мне? Он должен платить не скупясь, раз у него так много денег!

Амина недовольно сжала губы и не ответила.

— Хотелось бы мне знать, где он хранит свое богатство? — продолжал Путс. — Если он намеревается выйти в море, как только заполучит место на корабле, возникает вопрос, кто же будет хранить его деньги?

— Я буду хранить их!

— Ах, так! Значит, мы! Мы будем оберегать их! Корабль может затонуть!

— Нет. Не мы будем оберегать их! Ты к этому не будешь иметь никакого отношения. Приглядывай лучше за своими деньгами!

Амина поставила посуду в шкаф, заперла его и, забрав ключи, пошла готовить завтрак. Старик остался один и стал рассматривать драгоценный металл сквозь стекло. Он видел его, но не мог потрогать. При этом он все время бормотал:

— Да, да, действительно, настоящее серебро!

Филипп, проходя на кухню и увидев доктора Путса, стоявшего у шкафа, заглянул в комнату. Он догадался, кто мог прибраться в ней, и от всего сердца был благодарен Амине.

Амина принесла завтрак. Глаза юноши и девушки встретились и сказали больше, чем могли бы сказать их губы. С легким сердцем Филипп принялся за еду.

— Минхер Путс, — начал разговор Филипп, позавтракав. — Я намереваюсь передать вам во владение этот дом и хочу надеяться, что вам здесь понравится. Некоторые необходимые советы я дам вашей дочери перед своим отъездом.

— Так вы покидаете нас, чтобы бороздить моря, минхер Филипп? — спросил доктор. — Наверное, это приятно — бороздить моря и посещать чужие страны, много приятнее, чем сидеть дома. Когда вы уезжаете?

— Я отправлюсь в Амстердам уже сегодня вечером, — отвечал Филипп, — чтобы подыскать место на корабле, но надеюсь возвратиться сюда еще до того, как под парусами уйду в море.

— Ах, так! Вы хотите возвратиться? Совершенно правильно. Вы должны присматривать за своими деньгами и вещами, пересчитывать денежки! Мы будем хорошо хранить их. Где же ваши деньги, Вандердекен?

— Я оставляю их вашей дочери. Я вернусь самое позднее недели через три.

— Отец, — вмешалась Амина, — ты обещал бургомистру зайти и осмотреть его сына. Уже пора!

— Да, да… так, между прочим… всему свое время. Сначала надо оказать услуги нашему Вандердекену. Он должен мне, видимо, многое сказать?

Филипп едва сдержал улыбку, вспомнив, как он в первый раз уговаривал Путса прийти к нему домой. Но от этих воспоминаний лицо его омрачилось.

Амина, догадываясь, что происходит в душах ее отца и Филиппа, принесла отцу шляпу и проводила его до дверей. Путс неохотно последовал за ней — он не умел долго противиться желаниям дочери.

— Филипп, ты уезжаешь так скоро? — спросила, возвратившись, девушка.

— Да, Амина. Но я надеюсь, как говорил, возвратиться сюда перед выходом в море. На случай, если этого не произойдет, тебе пригодятся кое-какие мои пояснения. Дай-ка ключи! — Филипп открыл один из шкафов и продолжал: — Вот здесь, Амина, мои деньги. Нет нужды пересчитывать их, хотя твой отец и жаждет этого. Видишь, я был прав, утверждая, что у меня тысячи гульденов! Теперь они мне ни к чему, поскольку вначале я должен овладеть профессией. Если я возвращусь, то смогу купить на эти деньги корабль. Но я не знаю, какая судьба меня ждет.

— А если ты не возвратишься? — серьезно спросила Амина.

— Тогда деньги и все, что находится в доме, а также и сам дом будут принадлежать тебе.

— У тебя нет родственников?

— Есть один, да и тот богат. Это дядюшка, но нам, когда мы сидели в нужде, он мало чем помогал. Детей у него нет. Мне в общем-то не за что его благодарить, а в деньгах он не нуждается. Есть лишь одно существо в этом мире, к которому мое сердце не безразлично, это ты, Амина! Мне хотелось бы, чтобы ты относилась ко мне как к брату… я же всегда буду любить тебя как самую дорогую сестру!

Амина молчала. Филипп вынул деньги из неполного мешочка, запер шкаф и возвратил ключи девушке. Он хотел было снова заговорить с ней, но тут в дверь постучали, и в комнату вошел священник Сайзен.

— Благослови тебя Господь, сын мой, а также и тебя, дочь моя, которую я до сих пор никогда не видел. Ты, видимо, дочь доктора Путса?

Амина подтвердила.

— Я вижу, комната открыта. Я прослышал обо всем, что произошло. Филипп, — обратился священник к юноше, — мне надо поговорить с тобой и хотелось бы, чтобы девушка оставила нас наедине.

Амина вышла. Патер Сайзен присел на кушетку и кивком пригласил юношу сесть рядом. Разговор, который последовал, был слишком долог, чтобы пересказывать его подробно. Вначале священник попытался расспросить своего прихожанина о его тайне, но желаемого ответа не получил — Филипп рассказал ему не больше того, о чем поведал Амине. Юноша сказал также, что намерен уйти в море и что в случае, если он не вернется, Амина станет его наследницей. Затем патер поинтересовался доктором Путсом, спросив, не знает ли Филипп, какой веры придерживается тот, поскольку он, мол, никогда не видел его в церкви и ходят слухи, будто доктор неверующий. Филипп отвечал с присущей ему откровенностью, намекнул, что дочь доктора не прочь ознакомиться с христианским учением, и попросил патера взяться за ее обучение, на что тот, догадавшись о чувстве Филиппа к Амине, охотно согласился. Их почти двухчасовой разговор был прерван приходом доктора Путса, который, заглянув в гостиную и увидев священника, тут же скрылся. Филипп позвал Амину и попросил ее благосклонно отнестись к визитам патера. После этого святой отец благословил их и удалился.

— Надеюсь, вы не дали ему денег, минхер Филипп? — спросил появившийся после ухода священника доктор.

— Нет, — отвечал Филипп. — Но я бы не раскаивался, если бы и сделал это.

— Нет, нет! Пусть так! Ведь деньги лучше того, что он может дать вам. Сюда ему приходить больше не следует!

— Почему же, отец, если минхер Филипп желает этого? — спросила Амина. — Дом принадлежит не нам…

— Ах, да! Если минхер Филипп желает этого, — прервал ее старик. — Но он уезжает, как тебе известно!

— Ну и что же? Почему священник не может приходить сюда? Он будет приходить ко мне.

— К тебе, дитя мое? Что ему нужно от тебя? Пусть приходит, но от меня он не получит ни гроша и тогда быстро отстанет.

Поговорить с девушкой наедине возможности у Филиппа больше не было, да он и не знал, что сказать еще ей. Через час он простился с ней в присутствии ее отца, который не уходил, надеясь получить от юноши какие-либо указания относительно остававшихся в доме денег.

Спустя два дня Филипп прибыл в Амстердам и сразу же принялся наводить необходимые справки. Он выяснил, что парусники пойдут в Ост-Индию лишь через несколько месяцев. Весь частный торговый флот прибрала к рукам образовавшаяся Голландская Ост-Индская компания. Ее корабли ходили туда, однако только в сезон, который был наиболее благоприятным для прохода мимо мыса Бурь, так раньше называли моряки мыс Доброй Надежды. В состав готовящейся к походу флотилии входил и «Тер-Шиллинг», трехмачтовое судно, стоявшее еще не оснащенным на верфи.

Филипп встретился с капитаном этого парусника и выразил желание пойти с ним под парусами, чтобы изучить морское дело. Юноша капитану понравился, а поскольку он не только не требовал платы, а сам был готов платить за обучение, то капитан пообещал ему место второго рулевого и обед в кают-компании. Капитан заверил также, что Филипп получит уведомление, когда корабль будет готов к выходу в море. Договорившись обо всем, Филипп возвратился домой.

Прошло два месяца. Минхер Путс навещал, как обычно, своих пациентов и редко бывал дома, и, таким образом, молодые люди часто оставались наедине. Любовь юноши к Амине была такой же пылкой, как и у Амины. Какая девушка смогла бы быть для него более очаровательной и желанной, чем чуткая и великодушная Амина? Правда, иногда лицо Филиппа омрачалось. Время от времени он вспоминал о том, что ждет его впереди, но Амина всегда умела вывести его из задумчивости. Девушка не скрывала от Филиппа своего сердечного расположения, более того, каждый ее взгляд, слово, движение выдавали его.

Однажды патер Сайзен, имевший обыкновение частенько заходить к ним и постоянно уделявший внимание занятиям с Аминой, вошел в тот момент, когда Филипп держал девушку в своих объятиях.

— Дети мои! — обратился к ним священник. — Я наблюдаю за вами уже довольно долго. Так продолжаться больше не должно, даже если ты и намерен жениться, сын мой. Я должен соединить ваши руки!

Смутившись, Филипп отодвинулся от Амины.

— Я, конечно, не сомневаюсь в тебе… — продолжал священник.

— Нет, нет, добрый патер. Но… все же я прошу вас оставить нас. Приходите завтра, и тогда все будет решено. Я должен поговорить с Аминой.

Патер Сайзен ушел, а влюбленные снова остались одни. Амина то краснела, то бледнела, грудь ее порывисто вздымалась. Девушка чувствовала, что сейчас решится ее судьба.

— Священник прав, Амина, — произнес Филипп, присаживаясь снова рядом. — Так продолжаться не может. Я хотел бы быть всегда рядом с тобой, но судьба слишком жестока ко мне. Ты даже не представляешь, как бесконечно ты мне дорога, но я не могу просить, чтобы ты вышла замуж за несчастного!

— Соединиться с тобой не значит для меня выйти замуж за несчастного, Филипп, — отвечала девушка, опуская взор.

— С моей стороны было бы нехорошо… — продолжал Филипп. — Я показался бы корыстным…

— Позволь высказаться откровенно, Филипп, — прервала его Амина. — Ты говоришь, что любишь меня. Я не знаю, как любят мужчины, но я знаю, как могу любить я! Мне кажется, что было бы некрасиво и нечестно с твоей стороны, если бы ты покинул меня теперь, поскольку… поскольку это стоило бы мне жизни. Ты говоришь, что должен уйти, что к этому тебя толкает твоя судьба, что этого требует твоя странная тайна! Пусть так. Но разве я не могу пойти с тобой?

— Пойти со мной к смерти, Амина?

— И к смерти, ведь смерть — это избавление! Я не боюсь смерти, Филипп, я боюсь потерять тебя! Да, даже больше. Разве твоя жизнь не в руках Творца? Откуда у тебя такая уверенность в преждевременной смерти? Ты дал мне понять, что избран для выполнения какой-то миссии. Но коль ты избран, то должен жить до тех пор, пока дело твое не будет завершено. Мне хотелось бы узнать твою тайну, Филипп. Проницательность женщины могла бы, пожалуй, тебе пригодиться, а нет… Разве для тебя не будет утешением разделить как радости, так и печали с той, кому ты говоришь, что любишь ее?

— Амина, дорогая моя! — воскликнул Филипп. — Моя любовь, лишь моя искренняя любовь заставляет меня опасаться… О! Каким же наслаждением было бы для меня сейчас назвать тебя моей! Я едва соображаю, что несу… Если бы ты стала моей женой, я не стал бы скрывать от тебя тайны, но мне не хотелось бы быть твоим супругом, не открыв ее! Ладно, Амина! Я все расскажу! Ты должна узнать обо всем и решить сама. Но подумай о том, что я дал клятву! Захочешь выйти замуж за того, чья судьба несчастна, пусть так и будет! Мало времени дано мне для счастья, но ты…

— Открой мне сначала свою тайну, Филипп! — воскликнула девушка, сгорая от нетерпения.

Филипп рассказал Амине все, что уже известно читателю. Пока он говорил, девушка молча слушала его, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Рассказ Филипп закончил клятвой, которую дал.

— Странная история, — произнесла Амина. — А теперь выслушай меня, но прежде дай мне реликвию, я хочу взглянуть на нее. Может ли так много силы, я хотела сказать, так много несчастья заключать в себе эта маленькая вещица? Странно. Прости меня, Филипп, но я все еще сомневаюсь в этой истории, связанной с потусторонним миром. Ты знаешь, я пока еще не сильна в новой вере, которой начал обучать меня наш добрый священник. Я не хочу сказать, что эта вера неистинная, но, может быть, даже лучше для меня, коль я сомневаюсь. Я могу допустить, что все это правда, Филипп, а если так, то ты сможешь выполнить свою миссию и без клятвы. Не думай, будто Амина хочет отвлечь тебя от выполнения долга. Нет, Филипп! Найди своего отца! Потребуется ему твоя помощь — помоги ему, если это будет в твоих силах! И уж не полагаешь ли ты, Филипп, что такое гуманное дело можно будет сделать сразу? О, нет! Если ты избран для него, тебе придется не один раз преодолеть опасности и невзгоды, пока твоя миссия не завершится! Иди и возвращайся! Будь утешен и любим Аминой — твоей женой! Ты предоставил мне право решать, Филипп, дорогой мой Филипп! Я — твоя!

Амина раскрыла объятия, и Филипп прижал невесту к своей груди. В тот же вечер он попросил ее руки у минхера Путса, который дал свое благословение, едва только юноша открыл шкаф и показал ему находившееся там богатство.

На следующий день к ним зашел патер Сайзен, и ему сообщили о решении молодоженов. Через три дня на маленькой церквушке в Тернёзене зазвонили колокола, возвещая о венчании Амины Путс и Филиппа Вандердекена.