— Наконец, я свободен! — подумал я. И мысли мои перенеслись к матушке, к моему фрегату и капитану; я вспомнил о Томушке Дотте, о Бобе Кроссе и о старом Кольпеппере. Я всех их увижу, подумал я, и то-то буду им рассказывать.

Я не успел пройти ста сажен, когда мне послышался шум, как будто кто-то приближался ко мне. Я стал прислушиваться и уверился, что не обманываюсь; но вместе с тем услышал и лай собак. Шум увеличивался; казалось, что кто-то пробирался через кусты, покрывавшие подошвы скал.

Через несколько минут я заметил человека, поспешно шедшего на скалу прямо ко мне. То был Винцент. Пройдя еще сажень, он обернулся, взмахнул саблею, и в то же время три огромные собаки бросились прямо на него. Одну он разрубил саблею; но две другие схватили его за горло и рвали его, несмотря на его силу.

Я схватился за пистолет, взвел курок и выстрелил в голову ближайшей собаке; еще выстрел положил другую, и Винцент был свободен.

Он вскочил на ноги.

— Это я, — сказал я.

— Като! — вскрикнул он. — Но не будем терять времени; я все понимаю.

Он схватил меня за руку и потащил назад в ущелье: добежав туда, он завалил проход тремя огромными камнями, которые, казалось, были для этого давно уже приготовлены.

— Молчи, Като, — сказал он, окончив работу. — Теперь мы спасены; они тотчас будут на вершине скалы.

Мы ждали около десяти минут и потом вдали услышали голоса. То были сыщики. Постепенно они замолкали, и, наконец, все стихло. Тогда Винцент сказал мне.

— Ты хотел убежать, Като?

— Я сказал, что убегу, — отвечал я.

— Удивляюсь, каким образом ты нашел дорогу, — не открыл ли ее тебе кто-нибудь из наших?

Я рассказал ему, каким образом я попал на его след.

— Ты отплатил мне за все, и даже слишком, — сказал он. — Ты спас мне жизнь тогда, когда уже не было никакой надежды на спасение.

— Так отдай мне свободу, которую я потерял теперь, — отвечал я.

— Я бы исполнил твою просьбу, Като, но мне жаль тебя. Сыщики бросят тебя в тюрьму, прежде чем ты успеешь объяснить им, кто ты. Ты забываешь, что переменил свой цвет; они искали не меня, но убежавшего невольника, а собаки нашли мой след. Эти белые безжалостны; для них приятнее видеть убежавшего невольника разорванным на куски собаками, чем схватить его. Это для них род охоты, — продолжал он скрежеща зубами. — Като, я дам тебе свободу, если ты хочешь, как только будет возможно; я обещаю тебе, и ты знаешь, что я сдержу свое слово.

— Я согласен, — отвечал я.

— Обещай же мне, что ты не будешь искать случая убежать в другой раз.

— Охотно обещаю.

— Довольно, — сказал Винцент. — Теперь пойдем вниз; я совершенно изорван проклятыми собаками, и мне надо перевязать свои раны.

Мы молча спустились со скалы и скоро пришли к палатке. Винцент был искусан и изранен; перевязав раны, он лег отдохнуть, и я последовал его примеру.

Винцент несколько дней не мог поправиться и после того не хотел подвергать себя новым опасностям. Но хотя он не говорил ни слова, я видел, что он обдумывал мщение, проводя несколько часов у взморья, с трубою в руке.

В одно утро на горизонте показалась шкуна, шедшая из Гаваны. «Стелла» давно уже готова была к походу, и по захождении солнца мы снялись с якоря. Было совсем темно, когда мы вышли из залива и поставили все паруса.

С рассветом шкуна была в нескольких милях перед нами, и через час мы догнали ее. Она шла к острову Курасаун и принадлежала старому голландскому дворянину, который был на ней со своею дочерью — девочкою лет семи. Экипаж состоял по большей части из негров — невольников владельца; шкипер и помощник его были единственные белые, исключая голландца и его дочери.

Матросов, по обыкновению, перевезли пираты к себе и донесли капитану, что шкуна нагружена балластом и не имеет никакой клади. Так как «Стелла» не терпела недостатка в матросах, то Винцент позволил неграм возвратиться на свою шкуну и идти с нею, куда захотят; но с белыми был другой расчет.

Не желая быть свидетелем кровавой сцены, я оставался внизу; но когда Хозе сказал мне, что к нам привезли маленькую девочку, я выглянул из люка. В это время Винцент говорил с пленными неграми; когда их отправили на шкуну, перед ним остался шкипер, его помощник, старый голландец и маленькая девочка.

Такого милого ребенка я никогда еще не видел, и сердце мое обливалось кровью при мысли об ожидавшей его участи. Я надеялся, что Винцент пощадит ее, но ошибся; негры схватили шкипера и его помощника и бросили их в море. Старик склонил голову к прекрасному ребенку и как будто благословлял его перед смертью. В эту минуту Винцент подал знак, я не мог далее удерживать себя и вскочил на палубу.

— Остановитесь! — закричал я неграм, схватившим старика. — Остановитесь! — Они повиновались.

— Что это значит? — вскричал Винцент.

— Капитан, — сказал я, — неужели ты называешь себя человеком для того, чтобы губить детей и стариков? Ты не должен, ты не посмеешь тронуть их. Ты удовлетворил уже своему мщению над белыми; будь доволен — отпусти этих.

— Като, — с яростью сказал Винцент, — ты напрасно думаешь вырвать добычу из когтей дикого зверя. Другому бы я послал пулю в голову, а ты ступай сейчас вниз.

— Я не боюсь твоей пули, Винцент, и не пойду вниз; этот же пистолет в моей руке спас тебе жизнь. Я повторяю, что ты не должен губить это невинное дитя, — не должен, если любишь меня, или я буду презирать, ненавидеть тебя. Я прошу тебя, умоляю отпустить их: они не достойны твоего мщения; но если ты погубишь их, ты трус.

— Что! — заревел тигр. — Я трус!

И вне себя от ярости он направил на меня пистолет и спустил курок. Пистолет осекся; Винцент смешался, — бросил его на палубу, сложил руки и отвернулся.

Наступило мертвое молчание. Негры смотрели то на меня, то на капитана, ожидая, чем это кончится. Голландец также был в изумлении и как будто забыл об ожидавшей его судьбе. Маленькая девочка прижалась к нему и устремила на меня свои большие, темно-голубые глаза.

Я воспользовался этою минутою. Выступив вперед и встав возле старика и дочери, я первый прервал молчание.

— Винцент, — сказал я, — ты обещал мне, что никогда не обидишь меня, и нарушил свое обещание. Потом ты обещал мне, что при первом случае позволишь тебя оставить, и лучше настоящего случая ожидать нельзя. Негры, которых ты отослал назад на шкуну, не умеют управлять ею, и я хочу знать, исполнишь ли ты свое второе обещание или нарушишь его, как и первое! Я требую свободы.

— Твоя вина, если я теперь нарушил свое обещание, — отвечал Винцент. — Я хотел сдержать его и в доказательство сдержу второе. Ты можешь ехать.

— Благодарю; но я желал бы оставить тебя с чувством благодарности, а не с отвращением и ужасом. Винцент, прошу у тебя последней милости — пощади их.

— Если ты принимаешь такое участие в этом ребенке и старике, — язвительно отвечал Винцент, — то я могу сделать тебе предложение. Ты свободен. Но если ты хочешь, чтобы я пощадил их, то откажись от свободы и останься здесь. Ну — выбирай; но клянусь моим цветом, что в ту минуту, как ты от нас уедешь, они полетят в воду.

— Мой выбор сделан, — отвечал я, зная, что поклявшись своим цветом, он сдержит слово. — Отпусти их, а я остаюсь здесь.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Винцент и потом прибавил, обращаясь к старшему после себя.

— Отправь их с неграми, и когда воротится шлюпка назад — подними ее; мы пойдем в нашу бухту. Сказав эти слова, он спустился в свою каюту.

— Вы спасены, — сказал я, подойдя к старику. — Не теряйте времени, ступайте на шлюпку и скорее уезжайте отсюда. Прощай, дитя, — сказал я девочке, взяв ее за руку.

— Благодарю вас, — отвечал старик чистым английским языком, — хотя не нахожу довольно слов для выражения своей благодарности; я так удивлен тем, что видел. Но помните Вандервельта из Курасауна, и если мы когда-нибудь встретимся, вы увидите, что я умею быть благодарным.

— Ни слова более, ступайте на шлюпку скорее, — сказал я, пожимая ему руку.

Негры передали их на шлюпку.

Я оставался наверху до тех пор, пока их не перевезли на их шкуну; шлюпка возвратилась назад, шхуна вступила под паруса, и тогда я спустился в каюту. Винцент лежал на софе, закрыв лицо обеими руками и как будто не замечая меня; я подошел к нему и сказал:

— Мне очень жаль, что я рассердил тебя, Винцент; ты должен извинить меня, потому что я считал такой поступок тебя недостойным и не хотел иметь о тебе дурного мнения.

— Ты хочешь сказать, что ты теперь не имеешь обо мне дурного мнения?

— Конечно, нет; ты исполнил мою просьбу, и мне остается только благодарить тебя.

— Ты заставил меня сделать то, чего я никогда прежде не делал, — отвечал он вставая.

— Знаю: заставил тебя пощадить белых.

— Я не об этом говорил; ты рассердил меня до такой степени, что я нарушил свою клятву.

— Это скорее моя вина, чем твоя. Я не имел права так говорить, но я был вне себя. Мне кажется, что если бы пистолет был в моих руках, то я также бы в тебя выстрелил. Итак, мы квиты.

— Я досадую на себя тем более, что никак не думал, чтобы после этого ты остался со мною. Или ты принимал большое участие в этих людях, или чувствовал ко мне доверенность, которой я оказался недостойным.

— Правда, ты забылся; но эта доверенность охранит меня на будущее время, и я буду считать себя в совершенной безопасности до тех пор, пока ты не возвратишь мне свободу.

— Итак, ты по-прежнему хочешь оставить нас?

— У меня есть друзья и родные, меня призывает служба. Что могу я приобрести, оставаясь здесь, кроме твоей дружбы? Ты знаешь, что я никогда не захочу быть пиратом и желаю, чтобы даже ты отказался от своего ремесла.

— А кому же быть пиратами, если не черным? — спросил Винцент. — Разве над ними не тяготеет проклятие Каина? Разве они не отверженники? Не должны ли руки их быть подняты на все, кроме своего племени? Араб не тот ли же пират пустыни и песчаного моря? Черный цвет есть цвет пиратов. Даже белые пираты чувствуют это и поднимают черный флаг.

— Во всяком случае, это ремесло редко имеет хороший конец.

— Что нам до этого? Умереть можно только один раз, и не все ли равно, когда? Уверяю тебя, что я не нахожу жизнь столь прекрасною, чтобы дорожить ею. Есть одно только чувство, которое никогда не иссякнет, не надоест — это месть.

— Неужели любовь и дружба не прекрасные чувства?

— Я столько же знаю любовь, как и ты. Говорят, что дружба постояннее и в доказательство того, как она постоянна, я навел на тебя пистолет, и если бы он не осекся, я убил бы единственное существо, к которому когда-либо питал дружбу на свете.

— У тебя дурная привычка — иметь при себе заряженные пистолеты. Я уверен, что ты бы сожалел, если бы убил меня.

— Като, в моих руках была жизнь многих людей, и многих будет еще до моей смерти. Я никогда не раскаивался ни в одном поступке, ни в одном убийстве, и никогда не раскаюсь. Но говорю тебе откровенно, я был бы самым несчастным человеком, если бы убил тебя.

Здесь кончился наш разговор, который я привел нарочно, чтобы показать странный характер этого необыкновенного человека, с которым я так сблизился.

К утру мы снова были на якоре в бухте и по-прежнему раскинули палатки. Мы пробыли здесь около двух недель, и в это время я более и более сближался с капитаном. Он всеми силами старался возобновить во мне прежнюю к нему доверенность и успел в том. Однако такой образ жизни утомлял меня. Мне все снились убийства, кровь, и не один раз я думал убежать, но мое обещание останавливало меня.

Однажды часовой подал сигнал, что видит судно. Винцент тотчас взошел на скалу, и я последовал за ним. То была длинная красивая шкуна. Винцент несколько времени рассматривал ее, потом передал мне трубу и спросил, что я думаю об этом судне? Я отвечал, что это военная шкуна.

— Да, — сказал он, — я хорошо ее знаю; это «Стрела»; она ищет меня. Вот уже в третий раз ее посылают за мною. Раз как-то мы поменялись несколькими залпами; но на горизонте показалось еще военное судно, и я принужден был ее оставить. Теперь она не скажет, что я бегу от нее, и завтра я дам ей случай взять нас, если может, но если я возьму ее, то ты можешь угадать последствия.

Мы долго следили за движениями шкуны. Винцент сошел вниз, готовясь сняться с якоря, и оставил мне трубу. Я снова стал рассматривать шкуну и заметил, что она делает кому-то сигналы.

«Итак, она не одна, — подумал я, — и Винценту не так легко будет взять ее, как он думает». Но я напрасно искал другого судна, я не мог его видеть и заключил, что оно должно быть где-нибудь за берегом.

Сигналы повторялись до сумерек; тогда я сошел со скалы и увидел, что пираты деятельно работали, готовясь сняться с якоря. Я не сказал Винценту ни слова о сигналах. Мне казалось, что я скоро буду на свободе.

К десяти часам все было готово. Винцент сказал пиратам, что видна английская военная шкуна, и что он намерен с нею сражаться; они были довольны и готовы ему повиноваться.

Едва «Стелла» вышла из бухты, как все уже готово было к сражению. Пройдя пять миль, мы легли вдоль берега и взяли курс к Гаване.

Тогда Винцент сошел вниз. В последнее время я спал на софе, но в эту ночь не раздевался, ожидая, что мы будем сражаться с рассветом.