Приключения дома. — Я знакомлюсь с дедушкой. — Он подыскивает место мне и О'Брайену на фрегате.

Едва мы поднялись на палубу катера, как командовавший лейтенант с важным видом осведомился, кто мы такие. О'Брайен отвечал, что мы англичане, бежавшие из плена.

— А, мичманы, я полагаю, — обронил лейтенант, — я слышал, какие-то мичманы пытались спастись.

— Мое имя, сэр, — отвечал О'Брайен, — лейтенант О'Брайен, и если вы пошлете за газетами, то я буду иметь честь указать вам, где можно найти тому свидетельство. Этот молодой джентльмен — мистер Питер Симпл, мичман и внук его сиятельства лорда виконта Привиледжа.

Лейтенант, маленький, курносый человечек, с угристым лицом, тотчас же изменился в обращении с нами и попросил войти в каюту, где предложил нам английского сыру и портеру, которые показались нам необыкновенным лакомством

— Скажите, пожалуйста, — сказал он, — не видали ли вы одного из моих офицеров, попавшегося в плен, когда меня посылали с депешами к флоту Средиземного моря?

— Позвольте сначала узнать название вашего кораблика? — сказал О'Брайен.

— «Снаппер», — отвечал лейтенант.

— А, мы с ним встретились. Он послан в Верден, но мы имели честь пользоваться его обществом дорогою до Мехелена. Такой замечательный, чисто одетый молодой человек, не правда ли?

— Я, право, ничего не могу сказать насчет его внешности, в этом я не судья. Что до одежды, то ему бы следовало одеваться получше, хоть этого с ним никогда не случалось на борту моего корабля. Его отец — мой портной, и я принял его в мичманы, чтоб уладить кое-какие счеты.

— Я так и думал, — отвечал О'Брайен.

Он не распространялся больше насчет этого предмета, чему я был очень рад, так как лейтенанту неприятно было бы услышать то, что произошло между нами.

— ¦ Когда предполагаете вы вернуться домой? — спросил О'Брайен. — Нам не терпится вступить поскорее на берег доброй Старой Англии. Лейтенант отвечал, что его плавание почти закончилось и что он считает наше прибытие достаточной причиной для немедленного возвращения в Англию, вследствие чего и возьмет туда курс, лишь только экипаже пообедает. Мы очень обрадовались, услышав о таком намерении, а еще более, когда через полчаса оно осуществилось.

Через три дня мы бросили якорь у Спитхеда, вышли на берег и направились с лейтенантом вместе к адмиралу. С каким восторгом я вступил на набережную Саллипорта и с какой поспешностью бросился на почту, чтоб отправить матери длинное письмо. За неимением порядочного платья мы не представились адмиралу, а доложились только в его канцелярии; но в Мередите мы поспешили позвать портного, который обещал к следующему утру вполне обмундировать нас. Заказав йотом новые шляпы и все, что нужно, мы отправились в гостиницу «Фонтан». О'Брайен не хотел останавливаться в гостинице «Голубые Столбы» под предлогом, что это пристанище одних мичманов. На следующее утро в одиннадцать часов мы уже могли представиться адмиралу. Он принял нас очень ласково и пригласил к себе обедать. Не имея намерения отправляться домой до получения ответа от матери, я, конечно, принял предложение.

За обедом было множество морских офицеров и дам, которые все очень забавлялись, слушая О'Брайена.

Когда дамы вышли из-за стола, жена адмирала пригласила меня к себе; мы пришли в гостиную, дамы окружили меня, и я вынужден был рассказывать им о своих похождениях, которые очень заинтересовали их. На следующее утро я получил от матери очень нежное письмо. Она приглашала меня приехать как можно скорее и привезти с собой моего защитника О'Брайена. Я показал его О'Брайену и спросил, желает ли он ехать со мною.

— Питер, мальчик мой, — сказал он, — у меня здесь есть небольшое дельце, а именно, мне нужно получить запоздавшее жалованье и кой-какие причитающиеся мне призовые деньги. Устроив это дело, я отправлюсь сначала засвидетельствовать свое почтение старшему лорду адмиралтейства, а потом, надеюсь, приеду познакомиться с вашими родными. К собственным своим родным я не поеду, пока не увижу, как идут дела и могу ли я ехать к ним с лишними деньжонками в кармане. Напиши свой адрес и будь уверен, я приеду хотя бы для того, чтобы рассчитаться с тобой; я таки у тебя порядочно в долгу.

Получив деньги и вексель, присланный мне отцом, я в ту же ночь отправился дилижансом и вечером следующего дня благополучно прибыл домой. Предоставляю читателю вообразить себе происшедшую при этом сцену: мать всегда любила меня, а в глазах отца меня возвысили обстоятельства; я был теперь его единственным сыном, и виды его на меня совершенно изменились. Неделю спустя к нам приехал О'Брайен, закончивший свои дела. Первым его делом было рассчитаться с моим отцом за свою долю издержек; он непременно хотел заплатить половину пятидесяти наполеондоров, данных мне Селестой, которые вместе с благодарственными письмами от моего отца на имя полковника О'Брайена и от меня на имя маленькой Селесты, еще до прибытия О'Брайена, были отосланы одному банкиру в Париж. Пробыв у нас около недели, О'Брайен объявил мне, что он имеет сто шестьдесят фунтов стерлингов в кармане и собирался повидаться со своими родными, будучи при таких обстоятельствах уверен в радушном приеме даже со стороны самых строптивых из них.

— Я намерен пробыть у них около двух недель, а потом вернусь приискивать себе место. Ну, Питер, ты хочешь оставаться под моим покровительством?

— О'Брайен, если это будет зависеть от меня, я никогда не покину тебя и твоего корабля.

— Ты говоришь, как благоразумный человек, Питер. Хорошо, мне обещали вскоре место, и я уведомлю тебя, лишь только это обещание исполнится.

О'Брайен простился с моим семейством, которое уже успело полюбить его, и в тот же день отправился в Холихед. Отец теперь уже не обращался со мной, как с ребенком, да и несправедливо было бы, если бы он поступал иначе.

Не скажу, чтобы я сделался умным малым, но я успел в короткое время повидать многое и мог действовать и думать самостоятельно. Отец часто разговаривал со мной о своих видах, которые очень изменились с тех пор, как мы расстались. Оба мои дяди, его старшие братья, умерли, третий был женат, но имел только двух дочерей. Если у него не будет сына, мой отец наследует титул. Смерть старшего брата Тома приблизила и меня к этому наследству.

Мой дед, лорд Привиледж, не заботившийся прежде о моем отце и разве что только изредка присылавший ему в подарок корзину дичи, в последнее время начал часто приглашать его к себе и изъявил желание познакомиться как-нибудь с его женой и детьми. Он даже значительно увеличил доходы моего отца, так как смерть дядей давала ему на это средства; но тут, будто в насмешку, мы узнали, что жена дяди скоро разрешится от бремени. Не могу сказать, чтобы я с удовольствием слушал, как отец мой рассчитывал вероятности в свете этого последнего обстоятельства; мне казалось, что и как человек, но главное, как духовное лицо, он заслуживал порицания, но тогда я еще слишком мало знал свет. Целых два месяца мы ничего не слыхали об О'Брайене; наконец получили письмо, в котором он писал, что виделся со своим семейством и купил для него несколько акров земли, чем оно осталось очень довольно, что он уже целый месяц в городе хлопочет о месте, но никак не может получить его, хотя обещания сыплются одно за другим.

Спустя несколько дней мой отец получил записку от лорда Привиледжа, в которой лорд просил его приехать к нему на несколько дней и привезти с собой сына Питера, бежавшего из французской тюрьмы. Приглашением такого рода нельзя было, конечно, пренебречь, и мы приняли его тотчас же. Я должен признаться, что чувствовал к моему дедушке некоторого рода страх, он держал наше семейство всегда на таком расстоянии от себя, что имя его упоминалось более с уважением, нежели с чувством родственной любви, но теперь я уже кое-что узнал. Мы прибыли в Игл-Парк, пышное поместье, в котором он жил, и были встречены дюжиной слуг в ливреях и без ливрей. Мы вошли.

Лорд находился в своей библиотеке — огромной комнате, стены которой были уставлены красивыми книжными шкафами, и сидел в глубоком кресле. Более почтенного, красивого старого джентльмена я никогда не видывал; его седые волосы спускались по обоим вискам и сзади были связаны в пучок. Моему отцу были поданы два пальца, мне только один; но невозможно описать изящества манеры, с которой это было сделано. Он указал рукою на стулья, поставленные джентльменом без ливреи, и просил нас садиться. В это время я вспомнил мистера Чакса, боцмана; при мысли, что мистер Чакс некогда обедал с лордом Привиледжем, я про себя улыбнулся. Лишь только слуги вышли из комнаты, расстояние, на котором дедушка держал нас от себя, тотчас же исчезло. Он задал мне множество вопросов и, казалось, был доволен ответами, но он постоянно называл меня «дитя». Поговорив с полчаса, отец встал, под предлогом, что его сиятельство, вероятно, имеет какие-нибудь дела, и объявил, что в ожидании обеда, мы пойдем погулять в парк. Дедушка встал, и мы церемонно попрощались, хотя, конечно, мы не расставались окончательно, но это был дедушкин стиль, в котором просвечивало уважение к себе и другим. Что касается меня, я был доволен первым свиданием и. сказал об этом отцу, лишь только мы вышли из комнаты.

— Милый Питер, — отвечал он, — твой дедушка поглощен одной идеей, которая затмевает для него все прочие, и это — пэрство, поместья, наследование по прямой линии. Пока твои дяди жили, о нас не думали, ибо мы не стояли в ряду наследников; теперь о нас вспомнили благодаря тому обстоятельству, что у дяди Уильяма только дочери. Впрочем, и теперь на нас смотрят все-таки лишь как на возможных наследников титула. Если бы дядя твой умер сегодня, обращение с нами изменилось бы немедленно.

— Это значит, что вам вместо двух пальцев протянули бы всю руку, а меня, вместо одного, удостоили бы двух.

Отец мой залился чистосердечным смехом.

— Ты метко попал в цель, Питер. Удивляюсь, как мы были так слепы, что считали тебя глупейшим в своем семействе.

На это я не возражал, потому что трудно возражать, не унизив других или самого себя. Я переменил разговор, начав расхваливать великолепие парка и построек, которыми он был украшен.

— Да, Питер, — отвечал со вздохом мой отец, — тридцать пять тысяч годового дохода с земли, сверх того капитал и постройки стоимостью, по крайней мере, в сорок тысяч. Этими вещами нельзя пренебрегать. Но все в воле Божией.

После этого замечания отец мой, казалось, погрузился в глубокую думу, и я не прерывал его.

Мы пробыли десять дней у дедушки. В продолжение этого времени он нередко после завтрака удерживал меня при себе и заставлял рассказывать мои приключения; право, казалось, что он очень полюбил меня. За день до моего отъезда он сказал мне:

— Ты отправляешься завтра, дитя; скажи мне, чего ты хочешь: я намерен дать тебе доказательство моего благорасположения. Не бойся, говори чего тебе надобно? Часы, перстни с печатками, или — ну, чего ты желаешь?

— Милорд, — отвечал я, — если вы хотите оказать мне милость, то попросите старшего лорда адмиралтейства поместить лейтенанта О'Брайена на какой-нибудь хороший фрегат, а для меня — попросите место мичмана.

— О'Брайен! — отвечал милорд. — Сколько я помню, это тот, который бежал из Франции вместе с тобой. Из твоего рассказа видно, что это верный друг. Мне нравится твоя просьба, дитя мое; она будет исполнена.

Его сиятельство приказал мне подать бумаги и чернильницу, написал под мою диктовку письмо, запечатал его и сказал, что пришлет ответ. На следующий день мы выехали из Игл-Парка; лорд пожелал моему отцу счастливого пути, по-прежнему протянул ему два пальца, а мне один.

— Я доволен тобой, дитя, — сказал он мне, — можешь писать мне время от времени.

По дороге домой отец заметил, что еще никому не удавалось завоевать такое расположение моего дедушки, как это удалось мне. Его позволение писать подразумевает десять тысяч фунтов в завещании; он никого не обманывает и никому не изменяет в своих чувствах.

Я возразил, что желал бы иметь десять тысяч фунтов, но я не так жаден, чтоб из-за них желать его смерти.

Спустя несколько дней по возвращении домой я получил записку от лорда Привиледжа со вложенным в нее письмом. Содержание записки было следующее:

«Милое дитя, посылаю тебе ответ лорда, из которого ты все узнаешь. Поклон от меня твоему семейству.

Твой и пр. Привиледж».

Другое письмо было от старшего лорда адмиралтейства, которым он уведомил, что назначил О'Брайеиа на фрегат «Санглиер», а меня туда же мичманом. Я с восхищением отослал это письмо О'Брайену и через несколько дней получил ответ, в котором он благодарил меня и уведомлял, что уже вступил в должность и что я могу остаться дома еще на месяц, так как корабль наш в ремонте. «Но, — прибавлял он, — если ты уже надоел своему семейству, что иногда случается и у благоустроенных родителей, то приезжай в Портсмут, где ты можешь поучиться немножко своему делу». В конце была просьба кланяться всему моему семейству и засвидетельствовать его любовь к дедушке. Последнее я, конечно, не стал передавать в благодарственном письме, адресованном мною на имя лорда. Месяц спустя я получил другое письмо от О'Брайена, в котором он извещал меня, что корабль стоит совсем готовый в гавани и через несколько дней бросит якорь при Спитхеде.